ГЛАВА III. НА ШИРОТЕ КИФЕРЫ

Уже два дня сопровождаемая «Полиной»и «Помоной» «Волшебница» шла на юг.

Три корабля без помех обогнули английские владения в Кефалонии и Занте и теперь находились на широте Морены, достаточно далеко, чтобы избежать встречи с флотилиями паши.

Погода стояла великолепная. Синие волны Средиземного моря сверкали под солнцем, как плащ феи. Благодаря непрерывному бризу, наполнявшему большие четырехугольные паруса, жара не особенно ощущалась, и три корабля, величественно неся свой белый груз и многоцветные штандарты, весело похлопывающие на верхушках мачт, двигались вперед с хорошей скоростью.

Противник не высовывал носа, ветер и море вели себя как нельзя более благосклонно, и рыбаки, которые вытягивали свои сети и провожали глазами грандиозные белые пирамиды, наслаждались, наверное, зрелищем изящества и спокойного могущества.

Однако на американском корабле все шло плохо…

Прежде всего, как и предсказывал Жоливаль, Марианна заболела. Как только пересекли южный канал Корфу и вышли в открытое море, молодая женщина вынуждена была уйти в каюту и больше не выходить оттуда. Несмотря на спокойное море, она оставалась распростертой на своей койке, испытывая мучения при малейшем движении корабля и сто раз желая себе смерти.

Неопределенный запах, по-прежнему витавший внутри и который теперь она нашла невыносимым, ничуть не уменьшился. Доведенная до беспомощного состояния, Марианна утонула в ужасном море морской болезни, не способная даже здраво рассуждать. Одна мысль, однако, тяготила ее, единственная, но упорная и неизменно навязчивая: не дать Язону переступить порог ее каюты.

Агате, пришедшей в ужас при виде такого состояния своей всегда отличавшейся отменным здоровьем хозяйки, Марианна решила сказать правду. Она полностью доверяла своей горничной, которая неоднократно доказывала свою верность и преданность, а при сложившихся обстоятельствах она отчаянно нуждалась в женской помощи. И Агата сразу же оказалась на высоте оказанного доверием положения.

Она мгновенно превратилась из ветреной, кокетливой и боязливой девушки в какого-то дракона, грозного цербера, с неожиданной силой которого первым смог познакомиться Язон, когда вечером после отплытия с Корфу он постучал в дверь, надеясь на радушный прием.

Вместо улыбающейся, почтительной и приветливой пособницы, какой он ожидал увидеть Агату, он был встречен за дверью самой безукоризненной и чопорной из горничных, которая совершенно официальным тоном сообщила ему, что «госпожа княгиня снова чувствует недомогание и не может принять никого, кем бы он ни был!».

После чего Агата извинилась перед корсаром с достоинством полномочного министра и… захлопнула дверь у него перед носом.

Доктор Джон Лейтон имел не больший успех, когда он немного позже явился, чтобы осмотреть больную и назначить лечение. Гораздо более резко Агата информировала его, что «их светлейшее сиятельство только что уснули», и отказалась прервать столь желанный сон.

Включили в игру и Жоливаля, который не был допущен к Марианне. Он использовал это, чтобы притушить разгоравшийся огонь разочарования у Язона. Не находя причин, чтобы считать себя обычным визитером, уже готовый взорваться Язон призвал его в свидетели необъяснимого поведения Марианны.

— Неужели она считает, что я люблю ее не настолько, чтобы выдержать ее болезненный вид? Что же тогда будет, когда она станет моей женой? Тогда я должен буду уходить из дома или узнавать новости только через горничную?

— Вы забываете одно, друг мой. Вы как раз еще не супруги!

И когда вы ими станете, я не удивлюсь, если дела пойдут именно так, как вы говорите. Видите ли, Марианна слишком женщина, слишком горда и, может быть, слишком кокетлива, чтобы не знать, что близость, даже при самой большой любви, должна иметь определенные границы. Никакая влюбленная женщина не захочет, чтобы ее увидели подурневшей и несчастной. Так делалось всегда с ее лучшими друзьями: когда в Париже она болела, ее дверь была наглухо закрыта… даже для меня, — самоуверенно солгал он, — а я ведь являюсь в некотором роде ее вторым отцом!

Тогда вмешался Лейтон. Старательно набивая табак в длинную трубку, что позволяло ему не смотреть на собеседника, доктор изобразил улыбку, которая ничего не изменила в его мрачных чертах.

— Такое беспокойство вполне нормально для красивой женщины, но врача нельзя рассматривать ни как мужчину, ни как простого визитера. Я не могу понять, почему княгиня не согласилась позволить осмотреть ее. Когда заболела ее горничная, она, наоборот, немедленно разыскала меня, и мне льстит, что мое лечение дало хороший результат!

— Откуда вы взяли, что она не согласилась принять вас, сударь? — холодно отпарировал Жоливаль. — По-моему, вы слышали, что княгиня заснула? А разве сон не лучшее лекарство?

— Без сомнения! Пожелаем только, чтобы он оказался действенным и завтра княгиня чувствовала бы себя хорошо. Утром я снова приду к ней.

Тон доктора был слишком учтивым, слишком примирительным, и Жоливалю он совсем не понравился. В безобидных с виду словах Лейтона ощущалась угроза, которую с беспокойством учуял Жоливаль. Этот человек непоколебимо решил увидеть Марианну и осмотреть ее, может быть, потому, что она не желает этого. Но один дьявол может сказать, как поступит доктор, если молодая женщина снова откажется принять его. И Жоливаль долго не мог уснуть в поисках возможности устранить эту опасность, ибо он не мог не рассматривать повышенный интерес Лейтона как явную угрозу: он был достаточно недоброжелательным, чтобы догадаться, что именно от него скрывают.

Однако доктор не осуществил свое намерение, и Агате не пришлось новой ложью преграждать ему дорогу. К большому удивлению Жоливаля, он провел день частью в своей каюте, частью в кубрике с внезапно заболевшими дизентерией матросами и, похоже, совсем забыл о пассажирке.

Что касается Язона, то, когда он после обеда постучал в дверь каюты. Агата ограничилась сообщением, что ее хозяйка по-прежнему чувствует себя усталой и не принимает, но она всем сердцем надеется, что скоро поправится.

На этот раз Жоливаль не услышал упреков, но экипаж ощутил на себе мрачное настроение Язона. Пабло Арройо, боцман, получил взбучку за грязь на палубе, а Крэг О'Флаерти был сильно отруган за запах алкоголя и цвет носа.

Между тем в глубине опротивевшей постели Марианна продолжала нести свой крест и поглощала одну за другой чашки горячего чая, который приносил Тоби. Чай был единственным средством, которое принимал ее желудок. Она чувствовала себя слабой, больной и неспособной к малейшему усилию. Никогда она не испытывала ничего подобного.

Уже вечерело, когда Агата, выходившая на палубу подышать свежим воздухом, вернулась с пузатой бутылкой в руках и наполнила стакан.

— Этот доктор, наверное, не такой плохой, как считает госпожа, — сказала она радостно, — я только что встретила его, и он дал мне это, сказав, что от него госпоже сразу станет лучше.

— Но он же не знает, что со мной! — усталым голосом сказала Марианна. — Как он может мне помочь?

— Он-то не знает, но уверен, что это поможет от морской болезни и боли в желудке. Неизвестно, конечно, но вдруг это хорошее лекарство, от которого госпоже будет хорошо? Она должна попробовать!

Марианна мгновение колебалась, затем с трудом приподнялась на подушках и протянула руку.

— Ладно, давай, — вздохнула она. — Возможно, ты права! К тому же я чувствую себя так плохо, что с удовольствием выпила бы и отраву самих Борджа! Все что угодно, лишь бы это кончилось!

Агата устроила поудобнее свою хозяйку, положила на ее влажный лоб смоченную в одеколоне салфетку и поднесла к губам стакан.

Марианна осторожно начала пить, почти уверенная, что микстура и пять минут не задержится в ее желудке. Однако она выпила до последней капли содержимое стакана и удивилась, что не ощущает никакого отвращения.

Жидкость, чуть горьковатая и слегка подслащенная, была неопределенного вкуса, но не противная. В ней содержался спирт, который немного разогрел ее и оживил. Мало-помалу спазматическая тошнота, которая выворачивала ее вот уже два дня, ослабела и затем полностью исчезла, оставив только ощущение бессилия и непреодолимое желание спать.

Веки Марианны налились свинцовой тяжестью, но прежде чем их закрыть, она послала полную благодарности улыбку Агате, которая сидела у нее в ногах и с беспокойством смотрела на нее.

— Ты оказалась права. Агата! Я чувствую себя лучше и сейчас засну. Ты можешь тоже отдыхать, но сначала поблагодари доктора Лейтона. Я плохо о нем думала, и теперь мне стыдно!

— О, не из-за чего стыдиться, — сказала Агата. — Может, он и хороший доктор, но я никогда не назову его симпатичным. И потом, это же его работа — лечить больных! Тем не менее я пойду к нему. Госпожа может быть спокойна!

Агата нашла Джона Лейтона на полубаке, где он о чем-то шептался с Арройо. Боцман нравился ей не больше доктора, ибо она считала, что у него «дурной глаз». Ей пришлось подождать, пока тот уйдет, чтобы исполнить поручение. Но когда она передала доктору благодарность хозяйки, он непонятно почему начал смеяться.

— Что вы нашли такого забавного в моих словах? — возмутилась задетая девушка. — Госпожа чересчур добра, что велела поблагодарить вас! Вы просто сделали, что полагается по вашему ремеслу!

— Как вы сказали, я занимался своим ремеслом! — откликнулся Лейтон. — И Должен только быть довольным удачным исходом…

Громко захохотав, он повернулся спиной к горничной и направился на полуют. Возмущенная Агата вернулась в каюту, чтобы рассказать хозяйке о том, что произошло, но Марианна уже так крепко спала, что девушка не решилась разбудить ее.

Она убрала в каюте, проветрила ее, затем, с чувством удовлетворения от исполненного долга, легла спать.

День только начинался, когда под неистовыми ударами затряслись переборки каюты, внезапно разбудив Марианну и также Агату, из предосторожности оставившую свою дверь открытой. Сон юной горничной, обычно такой крепкий, на корабле стал в высшей степени чутким. Она мгновенно вскочила и, возможно, вырванная из кошмара, принялась кричать:

— Что случилось?.. Несчастье?.. Мы идем ко дну?..

— Не думаю. Агата, — спокойно сказала Марианна, приподнявшись на локте. — Просто отчаянно стучат в дверь. Не открывай! Вероятно, это пьяные матросы…

Удары возобновились, и к ним присоединился разъяренный голос Язона:

— Вы откроете или мне придется разбить эту проклятую дверь?..

— Боже мой, госпожа! — простонала Агата. — Это господин Бофор! И он, видать, в сильном гневе… Что он может хотеть?

Действительно, Язон, похоже, был вне себя, и его мощный хриплый голос имел странную окраску, заставившую дрожь ужаса пробежать по спине Марианны.

— Я не знаю, но ему надо открыть, Агата! — сказала она. — Он сделает, как говорит! Не в наших интересах, чтобы он выломал дверь и продолжал этот скандал.

Вся дрожа. Агата накинула поверх рубашки шаль и пошла открывать. Она едва успела прижаться к переборке, чтобы избежать удара створкой в лицо. Как пушечное ядро Язон ворвался в каюту, и при виде его Марианна вскрикнула.

В красном свете восходящего солнца он походил на демона.

Волосы в беспорядке, галстук сорван, и рубашка раскрыта до пояса, лицо кирпично — красного цвета и бессмысленные глаза перепившего человека. Его дыхание наполнило тесную каюту перегаром рома, от которого затрепетали ноздри Марианны.

Она так испугалась, что совершенно забыла о своей болезни.

Никогда она не видела Язона в таком состоянии: в его глазах горел огонь безумия, и он скрежетал зубами, медленно-медленно приближаясь к ней.

Охваченная ужасом, но готовая на все, чтобы защитить свою хозяйку. Агата хотела броситься между ними. Судорожно сжимавшиеся руки Язона заставили ее подумать, что он хочет задушить Марианну, как, кстати, показалось и молодой женщине Но Язон внезапно схватил горничную за плечи и, не обращая внимания на ее протест, буквально вышвырнул из каюты, после чего запер дверь на ключ. Затем он направился к Марианне, которая инстинктивно подалась назад и прижалась к изголовью койки, стремясь слиться с деревом и шелком обивки: в глазах Язона она прочитала свою смерть.

— Ты, Марианна! — проскрипел он сквозь зубы. — Ты беременна?..

Она вскрикнула и машинально отрицательно покачала головой.

— Нет!.. Нет, это не правда…

— Уж будто! Это из-за нее твоя дурнота, обмороки, боли в желудке! Я не знаю, от кого ты понесла! Но я узнаю это… я сейчас узнаю, в какой еще постели ты валялась! Кто был на этот раз, а?

Твой корсиканский лейтенант, господин герцог Падуанский, призрачный муж или император? Отвечай!.. Говори!.. Сознавайся!..

Упершись коленом в койку, он схватил Марианну за горло и опрокинул ее навзничь, но руки его еще не сжались.

— Ты сошел с ума!.. — простонала потрясенная молодая женщина. — Кто сказал тебе подобную глупость?..

— Кто? Да Лейтон! Ты почувствовала себя лучше после его микстуры, не так ли? Только ты не знала, что это такое!.. Ее дают беременным негритянкам на невольничьих кораблях, чтобы рвота не вывернула их наизнанку до прибытия, иначе чистый убыток, а пузатая негритянка стоит вдвое дороже!

Затопившая Марианну гадливость заставила на какое-то время забыть страх. Язон говорил нестерпимые вещи и в таких гнусных выражениях! Стремительным движением она освободилась, забилась в угол алькова и закрыла руками шею.

— Корабли работорговцев!.. Не хочешь ли ты сказать, что и сам начал заниматься этой подлой торговлей?

— А почему бы и нет?.. Можно загребать золото лопатой!

— Следовательно?.. Этот запах?..

— Ага, ты заметила его? Он стойкий, верно! Никакое мытье не помогает. Однако я только один раз перевозил «черное дерево», и то по просьбе друга! Но вопрос не в том, чем я занимаюсь, а в тебе! И клянусь, что ты сейчас скажешь все!

Снова он бросился на нее, вырвал из ее убежища и попытался схватить за шею, но на этот раз гнев и разочарование пришли на помощь Марианне. Внезапным толчком она сбросила его с койки.

Одурманивший его алкоголь помешал ему сохранить равновесие, и он упал на стул, разлетевшийся под ним в щепки.

Тем временем в дверь снова застучали. Послышался голос Жоливаля. Марианна поняла, что Агата привела помощь.

— Откройте, Бофор! — кричал виконт. — Мне надо поговорить с вами.

Язон тяжело поднялся и подошел к двери, но не открыл ее.

— А мне не о чем говорить с вами, — ухмыльнулся он. — Проваливайте отсюда, пока целы! Это с… госпожой у меня дела.

— Не валяйте дурака, Бофор, и особенно не делайте ничего, о чем потом сами будете жалеть. Пустите меня…

В напряженном голосе Жоливаля звучал не меньший страх, чем охвативший Марианну, но Язон снова рассмеялся каким-то чужим смехом.

— Зачем? Вы «отите объяснить, без сомнения, как случилось, что эта женщина беременна… или же рассказать, как вы играли роль сводника?..

— Вы слишком много выпили и сошли с ума! Немедленно откройте!

— Но я открою, мой дорогой друг… я открою… после того, как выдам вашей милой подружке то, что она заслужила!..

— Она больна, и это же женщина! Вы никогда не были подлецом и, надеюсь, еще не забыли этого?

— Я ничего не забываю!

Внезапно развернувшись, он прыгнул на Марианну, не ожидавшую такой стремительной атаки, и бросил ее на пол. Больше от страха, чем от боли, она отчаянно закричала.

В следующий момент дверь распахнулась под двойным напором. Жоливаль и Гракх влетели в каюту и вырвали Марианну из рук разъяренного Язона, одержимого, похоже, навязчивой идеей задушить ее. В то же время шедшая следом Агата схватила большой кувшин с водой и выплеснула его содержимое в лицо корсару, который, захлебнувшись, затряс головой, как промокший пес. Но постепенно в его мрачном взгляде появилось осмысленное выражение.

Немного отрезвев, он отбросил с лица прилипшие черные пряди и полным злобы взглядом обвел всех. С помощью Гракха Агата подняла Марианну и положила на постель. Бросив сострадательный взгляд на неподвижное тело, Аркадиус повернулся к Язону и печально покачал головой перед его искаженными чертами, выражавшими скорее страдание, чем гнев.

— Я пытался заставить ее сказать вам правду, — начал он спокойно, — но она не осмелилась. Она боялась… ужасно боялась, как вы это воспримете!

— В самом деле?

— Судя по тому, что сейчас происходит, она недаром опасалась! Тем не менее, Бофор, даю вам слово дворянина, что она не несет никакой ответственности за то, что с ней произошло! Она была подло изнасилована! Вы разрешите рассказать эту ужасную историю?

— Нет! Я без труда представляю, что ваш изобретательный ум уже сочинил великолепную легенду, чтобы успокоить мой гнев и выставить меня больше чем когда-либо дураком перед этой интриганкой!

И прежде чем Жоливаль успел запротестовать, он взял висевший на шее свисток и три раза подряд свистнул. Немедленно в двери появился боцман. Без сомнения, он был начеку с частью команды, ибо за ним виднелись другие.

Язон с бесстрастным видом указал им на Жоливаля и Гракха.

— Этих двоих заковать! До новых распоряжений!..

— Вы не имеете права! — внезапно ожив, возмутилась Марианна и, несмотря на усилия Агаты, поспешила к своим друзьям.

Но она сразу же была укрощена.

— Я имею все права! — отпарировал американец. — Здесь я единственный господин после Бога.

— На вашем месте, — бросил Жоливаль, спокойно направляясь к двери под охраной двух матросов, — я не приплетал бы Бога к этой грязной истории! Тут побеждает дьявол и… ваш честный друг доктор!» Honest, honest lago!«— сказал Шекспир.

— Оставьте доктора Лейтона в покое!

— Его? Который нарушил клятву Гиппократа и донес о состоянии Марианны?

— Она не пустила его к себе и не может считаться его пациенткой!

— Ужасно умное рассуждение… явно исходящее не от вас!

Скажите просто, что он подставил ей ловушку, самую подлую, прикрываясь милосердием! А вы рады стараться! Я не узнаю вас больше, Язон!

— Я же приказал увести его! — заревел тот. — Чего вы ждете?

Матросы сейчас же увлекли с собой Жоливаля и Гракха. Юный кучер отчаянно отбивался, но был не в силах что-нибудь сделать.

Тем не менее, когда его волокли мимо Язона, ему удалось упереться, остановиться и устремить к нему горящий негодованием взгляд.

— Подумать только, что я вас любил!.. И восхищался вами! — В его голосе горечь и отчаяние смешались с гневом. — Мадемуазель Марианне лучше было оставить вас гнить на каторге в Бресте, ибо вы это заслужили, если не тогда, то теперь!

Затем, плюнув на пол, чтобы подчеркнуть свое презрение, Гракх перестал наконец сопротивляться и дал увести себя. За несколько секунд каюта опустела. Язон и Марианна остались лицом к лицу.

Вопреки своей воле корсар проводил Гракха взглядом. Под его яростной анафемой он побледнел, сжал кулаки, но никак больше не прореагировал. Однако Марианна заметила, что взгляд его омрачился и в нем промелькнуло что-то вроде сожаления.

Неистовство сцены, подмостками для которой стала каюта, мгновенно вернуло все ее мужество. Битвы были для нее родной стихией.

Она чувствовала себя в них почти непринужденно и в некотором смысле испытала тайное облегчение, покончив с удушающей атмосферой лжи и уверток. Слепая и ревнивая ярость Язона рождена прежде всего любовью, хотя он, без сомнения, отбросил бы с ужасом саму такую мысль, и это был пожирающий огонь, который, может быть, готовился все уничтожить. В несколько мгновений не останется ли только пепел от любви, которой она жила так долго… и от ее сердца?..

Агата примостилась возле койки. Язон подошел к ней, спокойно взял за руку и увлек в ее спальню, где и запер на ключ. Скрестив руки на груди, укрытой большой шалью, которую она набросила на ночную рубашку, Марианна молча следила за его действиями. Когда он вернулся к ней, она выпрямилась и гордо вскинула голову. Ее зеленый взгляд был полон боли, но она не опускала его.

— Вам остается завершить начатое, — сказала она спокойно, опуская шаль как раз настолько, чтобы открыть тонкую шею с заметными синяками. — Только прошу вас поторопиться… Если только вы не предпочтете повесить меня на грот-мачте на глазах у всей команды!

— Ни то, ни другое! Только что, сознаюсь, я хотел убить вас!

Я жалел бы об этом всю жизнь, такую женщину, как вы, не убивают! Что касается того, чтобы повесить вас на рее, то, знаете, у меня нет склонности к драмам, в чем вы, безусловно, поднаторели на сцене. К тому же подобное зрелище, может быть, и обрадовавшее бы мою команду, вряд ли привело бы в восторг ваших сторожевых псов! У меня нет ни малейшего желания, чтобы фрегаты Наполеона обстреляли нас и отправили на дно!

— Что же вы тогда сделаете со мной и моими друзьями? Вы свободно можете вместе с ними заковать и меня!

— Это бесполезно! Вы останетесь здесь до нашего прибытия в Пирей. Там я высажу вас с вашими людьми… и вы получите возможность найти другой корабль, который отвезет вас в Константинополь.

Сердце Марианны сжалось. Чтобы так говорить, надо быть уверенным, что любви к ней больше не существует!

— Так-то вы выполняете свое обязательство? — сказала она. — Разве вы не обещали доставить меня в порт?

— Один порт стоит другого. Пирей вполне подходит. Из Афин вам не составит труда добраться до турецкой столицы, а я… я навсегда избавлюсь от вас!

Он говорил неторопливо, без видимого гнева, но напряженным и усталым голосом, в котором остатки опьянения смешивались с отвращением. Несмотря на возмущение и боль, которые она испытывала, Марианна ощутила, как ее сердце охватило своего рода сострадание. Язон выглядел как человек, сраженный насмерть… Очень тихо она прошептала.

— Неужели это все, что вы желаете? Больше не видеть меня… никогда! Чтобы наши дороги разошлись и более не пересекались?

Он отошел от нее и смотрел в иллюминатор на солнце, зажегшее пожаром море, чья глубокая синева вспыхивала тысячами блесток. У Марианны появилось странное ощущение, что ее слова проникли в него и заставили окаменеть.

— Я не желаю больше ничего другого! — подтвердил он наконец.

— Тогда по меньшей мере решитесь сказать мне это в лицо!

Он медленно вернулся и посмотрел на нее. Проникшие в каюту солнечные лучи залили ее светом. Обвивавшая ее плечи красная шаль горела огнем, а густые черные волосы подчеркивали прозрачность ее напряженного лица. С синими следами на шее она была трагична и прекрасна, как грех. Под складками алого кашемира ее грудь трепетала от волнения.

Язон ничего не говорил, но его взгляд, по мере того как он всматривался в стоящую перед ним стройную фигуру, мутнел и наполнялся бессильной яростью.

— Да, — неохотно признался он наконец, — я еще желаю вас! Несмотря на то что вы есть, несмотря на отвращение, которое вы мне внушаете, к несчастью, я не могу угасить жажду к вашему телу, ибо вы своей красотой превосходите то, что может выдержать мужчина! Но и это я переборю, я смогу убить мое желание…

Волна радости и надежды захлестнула Марианну. Неужели возможно после всего преодолеть этот, трудный мыс… одержать такую немыслимую победу?

— Не проще ли будет… и разумней позволить мне рассказать вам все? — прошептала она. — Я клянусь спасением моей души ничего не утаить от вас из того, что со мной произошло… даже самое позорное!

Дайте же мне шанс… Согласитесь дать мне единственный шанс!

Теперь у нее появилось желание защищаться, рассказать ему об ужасе, который накапливался неделями и душил ее… Она чувствовала, что еще может выиграть, что можно вернуть его к ней. Это было видно по изголодавшемуся выражению его взволнованного лица, придававшему ему мученический вид. Она обладала еще громадной властью над Язоном… только бы он согласился выслушать ее.

Но он не слушал ее! Казалось, что даже в эту минуту произносимым ею словам не удавалось проникнуть сквозь панцирь, которым он укрылся. Да, он смотрел на нее, но странно отсутствующим взглядом, и когда наконец заговорил, то обращался к самому себе, словно Марианна была только красивой картиной или статуей.

— Это правда, что она прекрасна! — вздохнул он. — Прекрасна, как ядовитые цветы бразильских саванн, которые питаются насекомыми и чья яркая сердцевина испускает запах тления! Нет ничего ярче этих глаз, нет ничего нежней этой кожи… этих губ… нет ничего безупречней этого лица и пленительней этого тела! И тем не менее все это обман… мерзость! Я знаю это… но не могу поверить, потому что я не видел ее…

По мере того как он говорил, его дрожащие руки касались лица, волос, шеи Марианны, но глаза его потеряли всякое выражение и казались совершенно мертвыми.

— Язон! — взмолилась Марианна. — Ради Бога, выслушай меня! Я люблю только тебя и всегда любила только тебя! Даже если ты убьешь меня, душа моя сохранит эту любовь! Я все еще достойна тебя, по-прежнему тебя… даже если сейчас ты не в состоянии в это поверить…

Напрасные усилия! Он не слышал ее, наяву погруженный в сон, в котором его агонизирующая любовь боролась с уничтожением.

— Может быть, если бы я увидел ее в объятиях другого, отдающейся другому… униженной… достойной презрения… может, я поверил бы тогда!

— Язон, — чуть не плача умоляла Марианна. — Язон, сжалься… замолчи!

Она попыталась схватить его за руки, приблизиться к нему, чтобы проникнуть сквозь разделявший их ледяной туман. Но он резко оттолкнул ее, тогда как его лицо снова налилось кровью от внезапной вспышки гнева.

— Я знаю, — закричал он, — я тоже знаю, как бороться с пением сирены! И я знаю, как уничтожить, ведьма, твою власть!..

Он подбежал к двери, открыл ее и оглушительным голосом позвал:

— Калеб! Иди сюда…

Охваченная безрассудным страхом, Марианна поспешила к двери и хотела закрыть ее, но он отбросил ее назад.

— Что ты хочешь делать? — спросила она. — Зачем ты его зовешь?

— Сейчас увидишь!

Через несколько секунд эфиоп проник в каюту, и Марианна, несмотря на сжавший ее нутро страх, поразилась великолепию его лица и бронзового тела. Он словно наполнил тесное помещение королевским величием.

В противоположность обычаю других негров он не склонился перед белым хозяином. Повинуясь приказу, он закрыл дверь и стал» бред «ей, скрестив руки, спокойно ожидая. Но его светлый взгляд быстро перебежал с корсара на смертельно бледную женщину, на которую тот указал грубым жестом.