ГЛАВА I. ДОРОГА В БРЕСТ

Рассвет был серый и отвратительный, мокрый ноябрьский рассвет, пронизанный непрерывным мелким дождем, который проникал везде и уже много дней заливал Париж. В желтоватом тумане раннего утра старая богадельня Бисетр, с ее большими крышами, высоким порталом и строгой геометрией зданий, вновь обрела призрачное изящество былого. Туман обволакивал трещины в стенах, разбитые коньки крыши, окна без стекол, черные потеки вокруг вывалившихся камней, всю эту проказу здания, когда-то королевского и предназначенного для возвышенного милосердия, отныне обреченного быть самым гнусным созданием правосудия, с тех пор как в 1796 году сюда перевели из Лятурнели предварительную тюрьму для галерников. Здесь было последнее прибежище отверженных, преддверие ада, подобно Консьержери, ведущему на эшафот, откуда уходили на смерть не такую быструю, но более подлую, ибо вместе с жизнью в жертве убивалось человеческое достоинство.

Обычно зловещий дом, заброшенный на холме посреди пустыря, мог похвастаться тишиной и безлюдьем, но сегодня, несмотря на ранний час, волнующаяся шумящая толпа кишела под облупившимися стенами, источая мерзкую радость и нездоровое любопытство, толпа, всегда казавшаяся одинаковой, собиравшаяся тут четыре раза в год, чтобы присутствовать при отправлении «Цепи». Это был тот же человеческий сброд, который, предупрежденный неизвестно какими тайными знаками, всегда толпился вокруг эшафота в дни казней, своеобразная ассамблея знатоков, пришедших на изысканный спектакль и не скрывавших получаемого наслаждения. Они колотили в запертые двери богадельни, как нетерпеливые зрители стучат ногами в театре, требуя начала представления. Марианна с ужасом смотрела на это отвратительное сборище.

Закутавшись с головы до пят в большой черный плащ с капюшоном, она стояла возле развалившейся стены какой-то лачуги с ногами в грязи и мокрым лицом рядом с пожевывавшим ус Аркадиусом де Жоливалем.

Он хотел избавить Марианну от готовившегося трагического зрелища и до последней минуты пытался ее переубедить. Безуспешно. Упорствуя в своем любовном паломничестве, молодая женщина хотела шаг в шаг следовать по Голгофе любимого человека, непрерывно повторяя, что в пути может возникнуть внезапная возможность бегства и ее ни в коем случае нельзя упустить.

— Пока эшелон находится в пути, — не в первый раз заметил Аркадиус, — шансы на бегство сведены к нулю. Они скованы все вместе группами по двадцать четыре, и перед отправкой их тщательно обыскивают, чтобы удостовериться, что ни у кого нет ничего, чем можно было бы перепилить цепь. Затем, охрана очень строгая, и если кто-нибудь вопреки всякой логике попытается бежать, он будет… убит на месте.

На протяжении долгих дней, предшествовавших этой отправке, Аркадиус подробно узнал все, что касается каторги, как проходит там жизнь, особенности и характерные свойства предстоящего путешествия. Переодевшись бродягой, он посещал худшие притоны Сите и заставы Комба, часто оплачивая выпивку, меньше спрашивая и больше слушая. И, как он уже предупредил Марианну, удостоверился, что побег должен быть подготовлен очень тщательно, вплоть до самых мельчайших деталей. Он не скрывал от своей подруги, что сомневается в ее выдержке перед лицом грубой действительности, которая ожидает Язона, и советовал ей ехать прямо в Брест и ожидать там, предприняв некоторые меры, в то время как сам он будет следовать за партией на всем ее пути. Но Марианна не хотела ничего и слышать: с момента, как Язон покинет Бисетр, она хочет сопровождать каждый его шаг. Ничто не заставит ее отступить!..

Жоливаль с досадой окинул взглядом унылый пейзаж, где начинали дымить трубы редко разбросанных домов. В стороне от толпы несколько сумрачных фигур держались у дороги, своим боязливым, неуверенным поведением показывая, что они — жены, родственники, друзья тех, кого сегодня увезут. Одни плакали, другие, как сама Марианна, с обращенными к богадельне лицами, с окаменевшими, промытыми уже иссякшими слезами чертами, с расширившимися глазами, безмолвно ожидали…

Вдруг толпа взвыла. С душераздирающим скрипом тяжелые ворота отворились… Показались конные жандармы, сгорбившиеся под стекавшими с полей их треуголок потоками, и стали лошадьми и ударами ножен разгонять шумевшую толпу. По телу Марианны прошла дрожь, она шагнула вперед… Но Жоливаль быстро схватил ее за руку и решительно удержал.

— Останьтесь здесь! — с невольной суровостью сказал он. — Не подходите туда!.. Они пройдут около нас.

Действительно, встреченная взрывом жестокой радости, криками, ругательствами, насмешками, показалась первая повозка. Она представляла собой длинную телегу на громадных, окованных железом колесах, снабженную по всей длине двойной деревянной скамьей, на которой заключенные сидели спина к спине по двенадцать человек с каждой стороны, со свисающими ногами, удерживаемые на высоте живота грубой решеткой. У всех этих людей шеи были закованы. Они носили треугольные, наглухо заклепанные железные ошейники, соединенные короткими цепями с толстой основой, тянувшейся во всю длину телеги цепью, конец которой скрывался в ногах стоящего с ружьем надсмотрщика.

Таких повозок оказалось пять. Ничто не защищало заключенных от дождя, уже промочившего их одежду. Для путешествия их облачили в тюремную форму, полосатую и рваную, чтобы в случае бегства любой мог распознать каторжника.

Со сжавшимся сердцем смотрела Марианна на проплывавшие мимо нее бледные, истощенные бородатые лица с горящими ненавистью глазами, изрыгающие ругательства и проклятия или распевающие непотребные песни. Все эти закованные люди имели вид дошедших до крайней степени нищеты. Они дрожали от холода под ледяным дождем. Некоторые, самые молодые, с трудом удерживали слезы и начинали их проливать, когда сквозь туман появлялось скорбное лицо кого-нибудь из близких.

На первой телеге молодая женщина узнала исполненного презрительного равнодушия, в котором среди богохульств и стонов других было что-то гордое, Франсуа Видока. Он скользил по возбужденной толпе пустым взглядом, сразу оживившимся, когда он заметил бледное лицо Марианны. Она увидела, как он слегка улыбнулся и кивком указал на следующую повозку. В тот же момент Жоливаль сжал ей руку и не отпускал больше.

— Вот он! — прошептал виконт. — Четвертый от лошадей.

Но Марианна уже сама увидела Язона. Он сидел между другими, выпрямившись, с полузакрытыми глазами и суровой складкой сжатых губ. Безмолвный со скрещенными на груди руками, он казался нечувствительным ко всему, что происходило вокруг него.

Видно было, что это человек, который не хочет ничего ни видеть, ни слышать, замкнувшись в себе, чтобы лучше сохранить жизненные силы и энергию. Разорванная в лохмотья одежда едва прикрывала его широкие плечи, и через многочисленные дыры проглядывала смуглая кожа, но он, казалось, не ощущал ни холода, ни дождя.

Посреди беснующейся своры, откуда в бессильной злобе тянулись кулаки и искаженные рты изрыгали грязные ругательства, он оставался неподвижным, словно каменная статуя, и Марианна, готовая уже позвать его, не решилась это сделать, когда он проехал мимо, не заметив, что она находится в толпе.

Однако она не могла удержаться от крика ужаса. Разозленные поднятым каторжниками шумом, надсмотрщики достали длинные бичи и стали хлестать несчастных по чем попало. Все утихло, повозки покатились дальше.

— Банда негодяев! Рады показать власть над бедными парнями! — раздался за Марианной разъяренный голос.

Обернувшись, она увидела Гракха. Юный кучер должен был бросить их карету на площади в деревне Жантильи, где Марианна и Аркадиус его оставили, чтобы прийти, в свою очередь, посмотреть на отъезд каторжников. Он стоял с обнаженной головой, сжав кулаки, крупные слезы стекали по его щекам, смешиваясь со слезами небесными, в то время как она провожала взглядом удаляющуюся повозку с Язоном. Когда она исчезла в тумане, а другие последовали за ней и проехала лязгающая железом двуколка с кухней и запасными цепями, Гракх посмотрел на свою хозяйку, рыдающую на плече у Жоливаля.

— Что, так его и оставить там? — сквозь сжатые зубы процедил он.

— Ты знаешь прекрасно, что нет, — ответил Жоливаль, — и что мы не только последуем за ним, ни и попытаемся сделать все, чтобы освободить его.

— Тогда чего мы ждем? Хоть как вас ни уважай, мадемуазель Марианна, но от слез цепи не лопнут. Надо что-то делать! Где первая остановка?

— В Сен-Сире! — сказал Аркадиус. — Там будет очередной обыск.

— Мы туда доберемся раньше! Пошли!

Карета, скромная дорожная берлина без всяких внешних признаков роскоши и запряженная сильными почтовыми лошадьми, ждала с зажженными фонарями возле моста через Вьевр. С наступлением дня стоявший на берегу реки кожевенный завод, заполнявший неприятным запахом это красивое место, над которым возвышалась четырехгранная башня церкви, стал пробуждаться. Марианна и Жоливаль молча заняли свои места, в то время как Гракх одним прыжком взлетел на сиденье. Звонкий хлопок кнута достиг ушей лошадей, и, заскрипев осями, карета тронулась с места. Долгое путешествие в Брест началось.

Прислонившись щекой к шершавой обивке, Марианна плакала.

Она лила слезы без шума, без рыданий, и ей становилось легче. Из ее глаз словно выливались накопившиеся ужасные картины. Постепенно в душе молодой женщины возродились мужество и воля к достижению успеха. Сидящий рядом Аркадиус настолько хорошо понимал ее, что не думал об участливых словах. Впрочем, что бы он смог сделать? Язону необходимо выдержать это тяжкое испытание, каким была дорога на каторгу, ведущая также и к морю, в котором он всегда черпал новые силы.

Марианна покинула Париж без особого сожаления и не думая о возвращении, хотя сердце и сжималось при мысли о таких верных друзьях, как Талейран, Кроуфорд и особенно Фортюнэ Гамелен…

Но прекрасная креолка сумела скрыть свои чувства. И даже когда она с полными слез глазами в последний раз обняла подругу, она вскричала с заразительным энтузиазмом дочери полуденных стран:

— Это только до свидания, Марианна! Когда ты станешь американкой, я тоже приеду туда посмотреть, действительно ли мужчины там так красивы, как говорят. Впрочем, судя по твоему корсару, это должно быть так!..

Талейран ограничился спокойными заверениями, что они не могут не встретиться когда — нибудь в этом обширном мире. Элеонора Кроуфорд одобрила то, что между Марианной и ее вызывающим тревогу мужем останется океан. Наконец, Аделаида, войдя в должность дамы — хозяйки фамильного дома, пустилась при прощании в философские рассуждения. По ее личному мнению, будущие события не должны никого тревожить: если побег не удастся, Марианна должна покориться судьбе и вернуться домой, а если после удачного побега она попадет с Язоном в Каролину, Аделаиде останется только собрать свои пожитки, спрятать ключ под дверь и погрузиться на первое же судно для путешествия, новизна и приключенческий дух которого заранее ее соблазняли. Недаром же говорят, что все идет к лучшему в этом лучшем из миров!

Перед тем как покинуть Париж, Марианна получила от своего нотариуса в высшей степени приятную в данных обстоятельствах новость: бедный Никола Малерусс, когда она пожила у него после бегства от Морвана, назначил ее его единственной наследницей.

Маленький домик в Рекуврансе со всем имуществом стал теперь ее собственностью «в память, — писал Никола в завещании, — о тех днях, когда благодаря ей я почувствовал, что у меня снова появилась дочь».

Это завещание взволновало Марианну до глубины души. Словно из-за порога смерти старый друг благословил ее… Кроме того, она видела в этом руку самого Провидения и безмолвное согласие с его стороны. Действительно, что могло быть для нее более полезным в ближайшее время, чем этот маленький домик на холме, откуда с одной стороны открывалось бескрайнее море, а с другой — здания Арсенала с каторгой между ними?

Все это занимало мысли молодой женщины, в то время как лошади рысью неслись к следующей почтовой станции. Погода по-прежнему была пасмурной, хотя дождь и перестал. Он, к несчастью, сменился пронизывающим ветром, который должен был причинять мучения тем, кого в мокрой одежде везли на повозках.

Десятки раз за дорогу Марианна выглядывала в надежде увидеть обоз, но, конечно, безрезультатно. Даже простой рысью берлина двигалась гораздо быстрее, чем зловещие колесницы.

Как и предполагал Жоливаль, в Сен-Сир они приехали гораздо раньше обоза, что позволило виконту спокойно выбрать комнаты для Марианны и себя в скромной, но приличной харчевне. И еще ему пришлось выдержать стычку с его спутницей, чьей первой заботой было осведомиться о месте, где разместят галерников.

Ей показали огромный сарай за местечком, и Марианна решительно отказалась от харчевни, ссылаясь на то, что она вполне может спать в карете и даже в поле. На этот раз Аркадиус вскипел:

— Чего вы, собственно, добиваетесь? Хотите простудиться?

Заболеть? Это нам значительно упростит все дела, когда мы вынуждены будем остановиться дней на восемь, чтобы вас лечить!

— Даже если меня схватит лихорадка, об этом не может быть и речи! Я буду идти за ним до последнего, умирая…

— Какой от этого толк, осмелюсь вам сказать! — загремел разъяренный Жоливаль. — Черт возьми, Марианна, да перестаньте же играть героинь романов! Если вас настигнет смерть на этой проклятой дороге, она ничем не поможет Язону Бофору, скорее наоборот! А если вы обязательно хотите терпеть мучения из солидарности с ним, тогда, моя дорогая, вам лучше отправиться в самый суровый монастырь: там вы будете поститься, спать на ледяных камнях и трижды в день подвергать себя бичеванию, если это вам улыбается! По крайней мере вы не будете помехой, когда для Язона представится хоть какая-нибудь возможность бегства!

— Аркадиус! — воскликнула оскорбленная Марианна. — Как вы говорите со мной!

— Я говорю так, как должен это делать! И если вы хотите знать, я считаю себя идиотом, что позволил вам следовать за обозом.

— А я вам уже сто раз повторяла, что не хочу разлучаться с ним. Если с ним что-нибудь произойдет…

— Я буду там, чтобы сразу это заметить! Вы были бы нам в сто раз полезней, если бы уехали в Брест, оформили там наследство, устроились поосновательней и начали бы искать общий язык с местными жителями! Вы не забыли, что нам необходимо судно с экипажем, способным пересечь океан? Но нет! Вы предпочитаете уподобиться женщинам-святошам на пути к Голгофе, вы тянетесь вслед за заключенными в надежде сыграть Магдалину или, как святая Вероника, вытереть вашей вуалью измученное лицо друга!

Но черт возьми, если бы был хоть малейший шанс на спасение Христа, я утверждаю, что те женщины не стали бы терять время в древних улочках Иерусалима! Вы хоть подумали о том, что император скоро узнает, как княгиня Сант'Анна снова ослушалась его и следует за каторжниками в Брест?

— Он об этом ничего не узнает. Мы едем скромно, и я прохожу как ваша племянница.

Это было так. Для большей безопасности Жоливалю удалось с помощью Талейрана выправить для себя паспорт, в котором была записана его племянница Мария. Но виконт разъяренно пожал плечами.

— А ваше лицо? Вы думаете, его никто не заметит? Однако, несчастная, надсмотрщики из эскорта уже три дня назад засекли вас! Поэтому я умоляю, никаких театральных представлений, никаких жестов, которые могут привлечь внимание. Итак, хотите вы или не хотите, вы будете спать как все, в харчевне!

Укротив недовольство, Марианна уступила, но договорилась, что пойдет в харчевню после прибытия каторжников. Ей было невыносимо отказаться от возможности увидеть Язона.

— Меня не заметят, — сказала она. — Там уже собралось столько ожидающих…

И это тоже было так. В деревнях знали точные даты прохождения обоза, и он привлекал повышенное внимание крестьян. Они сбегались из всей округи к месту его остановки и часто сопровождали в конце дороги. Некоторые из сострадания, чтобы дать каторжникам какую-нибудь еду, старую одежду или несколько мелких монет.

Но большинство приходило туда, чтобы развлечься и найти в их повседневной скуке порядочных людей мощную поддержку при виде покаранных отщепенцев и нищеты, которой самые бедные никогда не испытывали.

Маленькое местечко было забито людьми, но самые злобные, или самые осведомленные, уже заняли места около сарая. Дело в том, что перед ночным отдыхом каторжники должны были подвергнуться обыску, очень тщательному, который в дальнейшем облегчит надзор. На остальных этапах удовлетворятся только проверкой оков и ощупыванием. Марианна проскользнула в толпу со следующим по ее пятам Жоливалем.

Издалека послышалось приближение обоза. Ветер донес шум, крики, пение, смешивавшиеся при прохождении Сен-Сира с возгласами добропорядочных граждан. Затем из-за последних домиков показались два конных жандарма с перекрещивающимися на груди белыми перевязями. С мрачным видом они ни на кого не смотрели, тогда как следовавшие за ними охранники улыбались толпе, словно они были героями необычайно веселого спектакля. Следом показалась первая повозка.

Когда все пять колымаг выстроились на поле, заключенных заставили сойти на землю, и начался обыск, в то время как внезапно, словно он только и ждал сигнала, снова полил дождь.

— Вы действительно собираетесь остаться здесь? — прошептал Жоливаль на ухо Марианне. — Предупреждаю, что это зрелище не для вас, и было бы лучше…

— Раз и навсегда, Аркадиус, прошу вас оставить меня в покое.

Я хочу видеть, что ему сделают.

— Как вам угодно! Вы увидите! Но я предупреждал вас…

Она гневно пожала плечами. Но прошло всего несколько мгновений, и она отвела глаза и опустила голову, сгорая от невыносимого стыда. Ибо несмотря на холод и дождь, заключенных заставили полностью раздеться. Стоя в железных ошейниках босыми ногами в грязи, они подверглись обыску слишком унизительному, чтобы не быть дополнительным наказанием. Пока один охранник проверял одежду и обувь, другой осматривал рот, уши, ноздри и даже некоторые более скрытые места. Каторжники и в самом деле умели прятать в крохотных футлярах маленькие напильники, лезвия или часовые пружины, которыми меньше чем за три часа могли перепилить оковы.

Покраснев до корней волос, Марианна не отводила взгляда от своих ног и травы между ними. Но вокруг нее веселились вовсю, и женщины, в большинстве своем досужие кумушки, подробно разбирали анатомические достоинства заключенных в таких вольных выражениях, что их постыдился бы и гренадер. Ошеломленная, Марианна хотела возвратиться и повернулась, чтобы просить Жоливаля увести ее, но возбужденная в высшей степени толпа разъединила их, и, даже не поняв как, она оказалась в первом ряду зрителей. В давке закрывавший ее голову капюшон стянули назад, и внезапно она увидела прямо перед собой Язона.

Расстояние между ними было не столь велико, чтобы он не мог ее узнать, и в самом деле, она увидела, как мгновенно исказилось его лицо. Оно посерело, а полные гнева и стыда глаза стали просто страшными. Он сделал неистовый жест рукой, прогоняя ее, и закричал, не обращая внимания на обрушившиеся на его спину удары бича:

— Убирайся!.. Убирайся немедленно!..

Марианна хотела ответить, сказать, что ее единственным желанием было страдать вместе с ним, но уже чья-то железная рука схватила ее и непреодолимо потащила назад, не обращая внимания на то, что причиняет ей боль. Получив несколько пинков и ушибов, Марианна оказалась за спинами всех этих вопящих людей перед лицом позеленевшего от ярости Жоливаля.

— Ну вот! Вы довольны! Вы увидели его? И к тому же вы предстали перед ним как раз в ту минуту, когда он сто раз предпочел бы умереть, чем показаться вам! И это то, что вы называете «разделить его испытания»? Хватит с него того, что он уже перенес!

Ее нервы не выдержали, и она разразилась рыданиями, почти конвульсивными.

— Я не знала, Аркадиус! Я не могла знать, догадаться о такой подлости! Толпа заволновалась… меня вытолкнули вперед, хотя я и не смела больше смотреть…

— Я вас предупреждал! — безжалостно продолжал Жоливаль. — Но вы упрямей мула! Вы не хотите ничего ни слышать, ни понять! Право слово, можно подумать, что вам нравится истязать себя!

Вместо ответа она бросилась ему на шею и заплакала навзрыд, да так отчаянно, что он смягчился.

— Ну!., ну! Успокойтесь, малышка! И простите мою вспышку, но я выхожу из себя, когда вижу, как вы только добавляете себе огорчений!

— Я знаю, друг мой! Я знаю!.. О, как стыдно мне!.. Вы не можете себе представить, как мне стыдно! Я оскорбила его, я причинила ему боль… я… я, которая готова отдать жизнь.

— Ах нет! Не начинайте снова! — запротестовал Жоливаль, осторожно отрывая Марианну от своего плеча. — Мне все это уже давно знакомо, и, если вы сейчас же не успокоитесь, если вы немедленно не прекратите водить ножом по вашей ране, клянусь честью, что я надаю вам пощечин, как сделал бы это своей дочери! Пойдем теперь, вернемся в деревню, тьфу, в харчевню!.. Вы мне совсем забили голову!

Снова схватив Марианну за руку, он заставил ее идти за собой, не обращая внимания на слабое сопротивление и попытки обернуться к сараю. Только дойдя до первых домов, он отпустил ее.

— Теперь обещайте, что придете в харчевню сейчас же и без всяких фокусов!

— Чтобы я пошла одна? Но, Аркадиус…

— Никаких «но, Аркадиус»! Я сказал: идите! А я вернусь туда!

— Вернетесь? Но… зачем?

— Чтобы посмотреть, не смогу ли я, сунув немного денег надсмотрщику, сказать Бофору несколько слов! А также отдать это!

Раскрыв плащ, Жоливаль показал булку хлеба, которую он держал под мышкой. Марианна перевела взгляд с хлеба на слишком блестевшие глаза своего друга. Снова ей захотелось заплакать, правда, по другой причине, но она удержалась и даже улыбнулась вымученной улыбкой.

— Я иду в харчевню! Обещаю вам.

— В добрый час! Наконец-то вы проявили благоразумие.

— Только…

— Ну что еще?

— Если вам удастся с ним поговорить… пусть он простит меня… скажите, что я люблю его.

Жоливаль пожал плечами и посмотрел вверх, призывая небо в свидетели подобного простодушия, затем запахнул плащ и ушел, крикнув на ходу:

— Вы не находите, что это лишнее?

Верная своему обещанию, Марианна побежала к харчевне, где слуга уже зажег большую масляную лампу над входом. Опустилась ночь. Дождь снова сделал передышку, но громоздившиеся на горизонте тучи предвещали не только темноту. Молодая женщина закрыла руками уши, чтобы не слышать доносившегося до нее адского шума, и вбежала в харчевню, словно за ней гнались. Она сразу же прошла в свою комнату. В общем зале людей было немного, в основном мужчины, которые пили горячее вино и обсуждали только что увиденное, а она никого не хотела видеть.

Когда часом позже Аркадиус присоединился к ней, она сидела у окна на соломенном стуле, положив руки на колени, так спокойно, словно лишилась сознания. Но шум его прихода заставил ее поднять глаза с застывшим в них вопросом.

— Я смог передать ему хлеб! — сказал Аркадиус, пожимая плечами. — Но поговорить с ним оказалось невозможным, каторжники были слишком возбуждены. Обыск привел их в бешенство…

Ни один надсмотрщик не захотел рисковать и хоть на мгновение разомкнуть цепь, даже за золото. Я попытаюсь позже. А теперь, Марианна, вы можете меня выслушать?

Подтащив стул к огню, он сел против нее, уперся локтями в колени и заглянул в глаза молодой женщине. Она молча согласно кивнула. Он уточнил:

— Выслушать меня… спокойно? Как примерная девочка?

И поскольку она подтвердила свое согласие новым кивком, он продолжал:

— Завтра утром вы уедете, без меня, с каретой и Гракхом, который будет вполне достаточной защитой. Этот малый даст себя изрубить в куски ради вас! Нет, позвольте мне сказать все, — добавил он, увидев, что глаза Марианны расширились и она собирается протестовать. — Если вы и дальше будете следовать за обозом, вас придется прятать не только от стражников, которые вас быстро приметят, но и от самого Язона. Ваше присутствие увеличит его страдания! Ни один мужчина, достойный этого имени, не пожелал бы, чтобы любимая женщина видела его в положении вьючного животного! Так что при этом вы выиграете время, тогда как я продолжу путь верхом, чтобы начать подготовку к бегству..

— Я знаю, — устало вздохнула Марианна, — вы хотите, чтобы я поехала в Брест и…

— Нет! Вы не угадали! Я хочу, чтобы вы отправились в Сен-Мало!

— В Сен-Мало? А что там делать. Бога ради?

В улыбке Жоливаля смешались сострадание и ирония.

— Самое неприятное в вас, Марианна, это легкость, с которой вы забываете о знакомствах, которые могли бы оказаться… весьма полезными. Мне кажется, что вы называли в числе ваших друзей некоего Сюркуфа и что вы даже спасли ему жизнь?

— Да, это так, но…

— Барон Сюркуф, моя дорогая, уже не корсар, но богатый судовладелец. Вы не скажете, — добавил с бесконечной нежностью Жоливаль, — где нам еще удастся найти подходящее судно с надежным экипажем, как не у этого владыки моря? Так что вы завтра побыстрей поедете в Сен — Мало и узнаете там о возможностях этого человека. Нам нужен хороший корабль и крепкий экипаж, способный помочь нам вырвать заключенного с Брестской каторги.

На этот раз Марианна не нашла что сказать. Слова Жоливаля открыли перед ней радужные перспективы, среди которых успокаивающе маячила энергичная фигура барона-корсара!

Сюркуф! Как она раньше о нем не подумала? Если он согласится ей помочь… Но согласится ли он?.«

— Ваша идея хороша, Аркадиус, — сказала она, чуть заколебавшись, — однако вы забываете, что у императора нет более верного подданного, чем Сюркуф., и что Язон только осужденный законом! Он откажется!

— Возможно. Но попытаться все-таки стоит, ибо я буду очень удивлен, если он не согласится хотя бы чем-то помочь, или же легенда и действительность совершенно разные вещи! Во всяком случае, вы можете предложить купить у него корабль с экипажем.

Если только разбойники не облегчат вас по дороге, у вас есть в той шкатулке за что купить королевство! — заключил виконт, ткнув сухим указательным пальцем в один из чемоданов Марианны.

Взгляд Марианны проследил за пальцем и радостно блеснул.

Покидая особняк, она захватила с собой драгоценности Сант'Анна с намерением использовать их при необходимости для осуществления ее планов. Если ей удастся достигнуть Америки с тем, кого она любит, тогда она отошлет их в Лукку, или по крайней мере то, что останется, чтобы в дальнейшем возместить утрату. В любом случае это было замечательно, она имела при себе за что купить не только один корабль, но множество.

Жоливаль внимательно следил по выразительному лицу Марианны за ходом ее мыслей. Когда ему показалось, что она согласилась с его предложением, он тихо спросил:

— Итак? Вы едете?

— Да! Ваша взяла! Я еду, Аркадиус.

Когда карета Марианны выехала на Силлонскую дамбу, превращенную в плотину узкую полосу земли, которая соединяла Сен-Мало с континентом, ветер перешел в ураган, и Гракх с великим трудом удерживал лошадей, испуганных летевшими через парапет брызгами и клочьями пены. С другой стороны дамбы, в хорошо защищенном порту целый лес мачт покачивался под порывами ветра. В конце ее показался город-корсар, массивный, как громадный пирог из серого гранита в сотейнике крепостных стен, творении Вобана, над которыми вздымались синие крыши домов, шпицы церквей и мощные средневековые башни замка.

Это бьющееся у Силлона зеленоватое море обрушивало на город вспененные волны, напоминавшие обезумевших белогривых лошадей. Марианна узнала его. Это оно влекло ее еще не так давно в бешеных водоворотах, это оно погубило судно Блэка Фиша, прежде чем выбросить их, голых и избитых до полусмерти, к обманчивым огням береговых пиратов. Это оно омывало владения Морвана: море неистовое и коварное, вспыльчивое и притворное, которое умело при неудаче внезапно проявить свое могущество, создавая смертельные засады на отмелях, подводных камнях и в предательских водоворотах.

Ветер завывал, принося через невидимые щели в окнах кареты терпкий запах моря с привкусом соли и водорослей.

Промокшие лошади ворвались под гулкие своды величественного въезда Сен-Винсент и сразу успокоились. Ни буйство моря, ни ярость урагана не могли проникнуть за мощные крепостные стены.

За ними царил относительный покой, и немного удивленная Марианна увидела, что горожане спокойно занимались своими делами, как при хорошей погоде. Точно так же никто не обратил внимания на их стремительное прибытие. Только стоявший у ворот солдат вынул изо рта глиняную трубку и добродушно обратился к стряхивавшему воду со своей мокрой шляпы Гракху:

— Что, немного прохватило, а, парень? Норд-вест задул!..

Лошадки его не любят!

— Я и сам это заметил, — улыбнулся юноша, — и рад узнать, что это норд-вест, но я был бы еще больше рад, если бы вы сказали, где живет господин Сюркуф!

Он обратился к служанке, но едва это имя прозвучало, как вокруг кареты собрались люди, говорившие одновременно: женщины в чепчиках, поставившие на землю корзины, чтобы показать руками, моряки в вощеных шляпах, старые рыбаки в красных колпаках, до того заросшие, что их лица представляли собой только багровые носы и трубки в зубах. Все предлагали указать дорогу.

Встав на сиденье, Гракх пытался успокоить их.

— Не все сразу! Да перестаньте! Так он там живет? — добавил он, заметив, что все руки протягивались в одном направлении.

Но никто не умолкал. Смирившись, Гракх собрался снова сесть и ждать, пока волнение утихнет, когда двое более решительных мужчин взялись с обеих сторон за поводья и, сопровождаемые остальными, спокойно повели упряжку по улице, идущей между крепостными стенами и высокими домами. Высунув голову из окошка, Марианна спросила, ничего не понимая:

— Что происходит? Нас арестовали?

— Нет, мадемуазель Марианна, нас ведут! Похоже, что господин Сюркуф здесь вроде короля и все эти люди только и думают, как бы ему услужить.

Прогулка продолжалась недолго. Проехали еще мимо двух ворот, затем свернули направо, и наконец кортеж остановился перед большим строгим домом из серого гранита, чьи высокие окна, герб над входом и украшенная бронзовым дельфином дверь дышали благородством. Добровольный эскорт Марианны дружно провозгласил, что» это здесь «, и Гракху больше ничего не оставалось делать, как выдать несколько монет, чтобы наиболее жаждущие смогли выпить за здоровье барона Сюркуфа и его друзей.