Глава V. КАРДИНАЛ САН-ЛОРЕНЦО

Продолжая играть роль верного рыцаря, князь Клари заехал в среду за Марианной, чтобы проводить ее в Тюильри. Но в то время как посольская карета увозила их к старому дворцу, от Марианны не ускользнуло озабоченное выражение лица ее спутника, несмотря на его усилия держаться непринужденно. Под густыми светлыми волосами на лбу молодого человека не разглаживалась тревожная складка и в его чистосердечной улыбке было гораздо меньше веселости, чем обычно. Он не дал себе, впрочем, труда опровергнуть очевидное, когда Марианна осторожно спросила его об этом.

— Я обеспокоен, дорогая Мария. Я не видел императора с позавчерашнего вечера, вечера свадьбы, и я спрашиваю себя пройдет ли нынешний прием без осложнений. Я еще хорошо не знаю его величество, но я видел его в сильном гневе в тот день при выходе из капеллы…

— В гневе? При выходе из капеллы? Но что там произошло? — спросила Марианна с внезапно пробудившимся любопытством.

Леопольд Клари улыбнулся, взял ее руку и быстро поцеловал.

— Совершенно верно, ведь вы не были там с тех пор, как мы расстались. Тогда узнайте, что, войдя в капеллу, император обнаружил, что из двадцати семи приглашенных кардиналов присутствовали только двенадцать. Не хватало пятнадцати, и, поверьте, эта пустота бросалась в глаза.

— Но… подобная демонстрация, очевидно, была обусловлена заранее?

— Вне всяких сомнений, увы! И у нас в посольстве сильно обеспокоены. Вы знаете, какова позиция императора в отношении папы. Он держит его святейшество пленником в Савоне и не счел нужным обратиться к нему по поводу расторжения предыдущего брака. Это парижская церковная верхушка все сделала… Однако отсутствие этих князей Церкви вызовет сомнение в законности брака нашей эрцгерцогини. Это крайне неприятно, и пятнадцать пустых мест не особенно обрадовали князя Меттерниха.

— Полноте! — заметила Марианна с известным чувством удовлетворения. — Вы должны были об этом знать, еще когда ваша принцесса не покидала Вену. Вам следовало только проявить непреклонность перед капитулом, вам надлежало потребовать, чтобы его святейшество… санкционировал развод с первой императрицей. Не говорите, что вы не знали об отлучении папой императора вот уже скоро год!

— Я знаю, — с грустью сказал Клари, — и все мы знаем это. К чему заставлять меня напоминать вам, что после того, как мы были разгромлены под Ваграмом, мы нуждались в мире, в передышке и не были достаточно сильны, чтобы оказать сопротивление требованиям Наполеона.

— Что ж тогда говорить, что этот брак был неожиданным для вас, — сказала молодая женщина с невольной жестокостью, о которой тут же и пожалела, увидев, как помрачнел ее друг, и услышав, как он вздыхает.

— Никогда не бывает приятным быть побежденным.

Но как бы то ни было, этот брак уже заключен, и если нам тяжело видеть, как бесцеремонно обращается Церковь с одной из наших принцесс, мы не можем признать ее полностью не правой. Вот почему я в беспокойстве. Очевидно, вы не знаете, что все кардиналы и епископы приглашены на этот концерт!

Марианна действительно не знала об этом, хотя и оделась соответственно. Ел платье из голубого шелка, расшитое серебряными пальмовыми листьями, было едва декольтировано, только открывая жемчужное ожерелье, единственную драгоценность ее матери и вообще единственную, так как все остальное она накануне передала Жоливалю. Рукава опускались низко, ниже локтей. Она сделала беззаботный жест.

— Вы волнуетесь по пустякам, друг мой. Почему вы решили, что враждебно настроенных кардиналов концерт привлечет больше, чем церемония?

— Потому что приглашения вашего императора больше напоминают категоричные приказы, и они, возможно, не рискнут во второй раз ослушаться. Само их присутствие при освящении брака явилось бы в некотором роде признанием его, в то время как концерт… И я боюсь приема, который может оказать им Наполеон. Если бы вы видели, каким взглядом обвел он пустые кресла в капелле, вы бы беспокоились не меньше меня. Мой друг Лебзельтерн говорил, что у него мороз по коже пробежал при этом.

Если возникнет конфликт, наша позиция станет очень неприятной. Ведь сам император Франц искренне предан его святейшеству.

На этот раз Марианна ничего не ответила, мало заинтересовавшись обстоятельствами, волнующими Австрию, которая, по ее мнению, вполне заслужила неприятности.

Впрочем, они уже прибыли. Карета пересекла тюильрийский мост, ворота Лувра и приблизилась к высокой золоченой решетке, закрывавшей Конный двор. Но продвижение вперед вскоре стало еще более трудным. Громадная толпа заполнила подступы ко дворцу, прижалась к решеткам, а кое-кто даже, несмотря на усилия охраны, вскарабкался по ним вверх, чтобы лучше видеть. Толпа казалась заметно заинтересованной и даже веселой, о чем свидетельствовали радостные возгласы и смех.

— Будь то парижская или венская, толпа всегда одинаково любопытна, несдержанна и недисциплинированна, — проворчал князь. — Посмотрите, как они оседлали ворота, ничуть не думая о проезжающих каретах. Надеюсь, что нас все-таки пропустят…

Но уже курьер из посольства заметил карету своего хозяина и с помощью гренадеров раздвинул толпу. Кучер хлестнул лошадей, решетка осталась позади, и глазам сидевших в карете предстало странное зрелище, восхищавшее и забавлявшее парижан. По громадному двору, между стоявшими навытяжку солдатами и дворцовыми офицерами, слугами и конюхами, следившими за порядком при прибытии приглашенных, пятнадцать кардиналов в парадной одежде, с наброшенными на руку шлейфами пурпурных мантий бесцельно бродили, сопровождаемые напоминавшими стаю растерянных кур секретарями и конфидентами. Они ходили взад и вперед под лучами солнца, льющимися с радостного нежно-голубого неба, слегка покрытого легкими перистыми облачками, но надо было обладать фрондерским духом парижан, чтобы найти что-то смешное в этих величественных красных фигурах, которые, казалось, без всякой цели бродили здесь, не надеясь на помощь, ибо ни солдат, ни офицеров это, очевидно, ничуть не заботило.

— Что это должно значить? — спросила Марианна.

Повернувшись к Клари, она увидела, что тот сильно побледнел, а щеки его подрагивали от нервного тика.

— Я боюсь, что это проявление гнева императора. Что можно еще подумать?

Карета остановилась у подъезда. Лакей открыл дверцу.

Клари поспешно соскочил и предложил руку своей спутнице, чтобы помочь ей спуститься на землю.

— Прошу вас, быстрей, — сказал он. — Войдем лучше внутрь! Я много бы дал, чтобы ничего не видеть.

— И тогда ваша совесть не будет задавать вам вопросы? — съязвила Марианна. — Как же называется та птица, которая практикует подобную хитрость? Мне кажется… страус? Вы хотите стать страусом?8.

— Какая ужасная игра слов! Я спрашиваю себя порой, уж не ненавидите ли вы меня?

Откровенно говоря, Марианна еще раньше задавала себе такой вопрос, но в данный момент это ее не интересовало.

Ее глаза были прикованы к одному из прелатов, небольшому человечку, похожему в своем пышном одеянии на красную розу. Стоя спиной к ней на последней ступеньке крыльца рядом с согнувшимся перед ним высоким черным аббатом, он оживленно говорил, не обращая внимания на своих коллег, которые совещались, разбившись на небольшие, по три-четыре человека, группки.

Что-то в этом невысоком кардинале привлекло внимание Марианны, хотя она и не могла сказать, что именно.

Может быть, очертания головы над горностаевым воротником или седые волосы под круглой пурпурной скуфьей?

Или же изящные руки, которыми прелат жестикулировал в пылу разговора?.. Вдруг он повернул голову. При виде его профиля Марианна не смогла удержаться.

— Крестный?..

Кровь хлынула ей в лицо, когда она узнала человека, который на протяжении всей ее молодости занимал вместе с теткой Эллис ее сердце. И это сердце, едва приметив знакомые черты, не ошиблось. Маленьким кардиналом был Готье де Шазей.

— Что вы сказали? — забеспокоился Клари, видя ее такой взволнованной. — Вы знакомы? Знакомы с…

Но она не слышала его больше. Она совершенно забыла о нем, как забыла обо всем окружающем, о месте, где она находилась, обо всем, вплоть до себя самой, чтобы вновь ощутить себя, как когда-то, маленькой Марианной лет десяти, бегущей со всех ножек из дальнего утла парка в Селтоне, едва заметив аббата де Шазея, медленно двигавшегося на своем муле по главной аллее. Она даже не удивилась, найдя в кардинальском пурпуре маленького аббата, всегда стесненного в средствах, всегда странствовавшего по всей Европе с таинственными целями. Ее охватила такая огромная радость, что естественным стало возвращение ее детских привычек. Подхватив обеими руками подол и шлейф роскошного платья, она бросилась к двоим священникам, которые уже удалялись, не ведая о сжигавшем ее волнении. В несколько секунд она догнала их.

— Крестный! Какая радость! Какое счастье!..

Смеясь и плача одновременно, она не раздумывая бросилась на шею ошеломленного кардинала, который едва успел узнать ее, прежде чем раскрыть свои объятия.

— Марианна!

— Да, это я, это действительно я! О крестный, какое счастье!

— Марианна, здесь? Неужели я схожу с ума? Но что ты делаешь в Париже?

Он оторвал ее от себя и, удерживая вытянутыми руками, разглядывал с радостью и удивлением. Его некрасивое лицо сияло.

— Об этом я и не мечтал! Ты здесь… Мой Бог, малютка, какой красавицей ты стала! Дай — ка я еще тебя поцелую!..

И на глазах опешившего худого аббата и машинально последовавшего за своей спутницей князя Клари кардинал и молодая женщина вновь обнялись с восторгом, не оставлявшим сомнения во взаимной пылкости их чувств.

Эти знаки привязанности, так мало соответствовавшие протоколу, привели, очевидно, в замешательство худого аббата, ибо он начал покашливать и почтительно коснулся плеча прелата.

— Пусть его преосвященство простит меня, но надо было бы, может быть… Я хочу сказать… э… обстоятельства… Словом, его преосвященству следовало бы дать себе отчет, что на него смотрят!

Это было правдой. Дворцовые служители, офицеры и прелаты не отводили глаз от необычной пары, которую составляли маленький кардинал и очаровательная, пышно одетая женщина между черным аббатом и блестящим австрийским офицером. Слышалось перешептывание, сопровождаемое многозначительными улыбками.

Леопольду Клари казалось, что он стоит на раскаленных угольях. Но Готье де Шазей только пожал плечами.

— Не говорите глупости, Бишет! Пусть смотрят сколько хотят! Да вы знаете, что это мое дитя, дитя моего сердца, хочу я сказать, вновь обретенное здесь? Однако я полагаю, что вы желаете быть представленным? Марианна, перед тобой аббат Бишет, мой верный секретарь. Что же касается вас, друг мой, знайте же, что эта красивая дама — моя крестница, леди Марианна…

Он замолчал, мгновенно дав себе отчет в том, что он собирается сказать, увлеченный радостью и своим восторженным характером. Улыбка с его лица исчезла, словно стертая невидимой рукой. С внезапным беспокойством он посмотрел на Марианну.

— Но это невозможно! — прошептал он. — Как ты можешь быть здесь, во Франции, в этом дворце, в обществе австрийца…

— Князь Леопольд Клари унд Алдринген! — вытянулся молодой офицер, щелкнув каблуками в знак приветствия.

— Рад познакомиться, — машинально сказал кардинал, думая о своем. — Я спросил себя: как ты можешь быть в Париже, в то время как последний раз мы виделись… Где же тогда…

Охваченная внезапным страхом при мысли о том, что сейчас произойдет, Марианна поспешила прервать его. Растерянная мина Клари, безусловно, услышавшего злополучное «леди Марианна», уже достаточно выражала его беспокойство.

— Я вам все объясню позже, дорогой крестный. Это очень длинная история, и здесь, посреди двора, рассказать ее просто невозможно. Лучше скажите мне, что вы здесь сами делаете? Вы собираетесь уйти пешком, как я понимаю?

— Я сделаю то же, что и другие, черт возьми! — проворчал кардинал. — Когда мы прибыли сюда, мои братья и я, главный церемониймейстер передал нам приказ немедленно убираться отсюда, потому что его корсиканское величество отказался нас принять, хам!

— Ваше преосвященство, — воззвал аббат Бишет, испуганно оглядываясь вокруг, — будьте осторожны в выражениях.

— Э, я говорю то, что хочу! Меня выгоняют, не так ли?

И простирают свое утонченное внимание до того, что отсылают все наши кареты, чтобы мы смогли показать парижским зевакам занимательное зрелище: пятнадцать кардиналов бредут в пыли с подобранными мантиями, возвращаясь домой пешком, как галантерейщики! Я надеюсь, что добрые парижане по достоинству оценят учтивость их властителя.

Монсеньор де Шазей стал таким же красным, как его мантия, и его аристократический голос, обычно тихий и спокойный, обрел тревожную пронзительность. Клари вмешался.

— Ваше преосвященство и его коллеги, если я правильно понимаю, являются теми, кто не счел должным присутствовать на свадьбе нашей эрцгерцогини? — спросил он довольно резким тоном. — И безусловно, император Наполеон не мог снести подобное оскорбление, не подумав о мести. Признаюсь, я ожидал худшего.

— Худшее последует само собой, не обольщайтесь! Что касается эрцгерцогини, поверьте, сударь, что мы бесконечно сожалеем, но мы обязаны полностью поддерживать его святейшество в избранной им позиции. А брак Наполеона и Жозефины до сих пор не расторгнут Римом.

— Иными словами, наша принцесса не является законной супругой, хотите вы сказать, — вспыхнул Клари.

Видя, что назревает новый скандал, испуганная Марианна поспешила вмешаться.

— Помилуйте, господа! Здесь… Крестный, вы же не можете отправиться так, пешком. И прежде всего, где вы живете?

— У одного друга, каноника Филибера де Брюйара, на улице Шануэн. Я не знаю, известно ли тебе, малютка, что наш фамильный особняк принадлежит теперь пользующейся особым покровительством Наполеона оперной певице. Так что там я не живу.

У Марианны появилось ощущение, что она сражена насмерть. Каждое из этих ужасных слов оставляло в ее душе кровоточащую рану. Сильно побледнев, она отступила и, ощупью найдя руку Леопольда Клари, оперлась на нее. Без этой поддержки она, несомненно, упала бы прямо в пыль, уже испачкавшую красные туфли князя Церкви. Эти несколько слов измерили пропасть, разверзшуюся между ее детством и теперешним положением. Отвратительный страх охватил ее при мысли, что Клари, желая восстановить истину, не раздумывая объявит, защищая ее, что оперная певица, о которой идет речь, — это она. Марианна, безусловно, скажет правду своему крестному, всю правду, только в свое время, без посторонних…

Отчаянно пытаясь совладать с волнением, она вымученно улыбнулась, в то время как ее пальцы впились в руку князя.

— Я приду к вам сегодня вечером, если вы позволите.

А пока карета князя Клари отвезет вас домой, крестный.

Молодой австриец резко отстранился.

— Но это же… о, дорогая, что скажет император?

Она мгновенно вспылила, верная своей привычке находить в гневе лекарство от глубоких переживаний.

— Вы не подданный императора, дорогой князь.

К тому же могу вам напомнить, что ваш государь поддерживает… превосходные отношения со святым отцом.

Или я вас не правильно поняла?

Вскинув подбородок, Леопольд Клари подтянулся, словно он внезапно оказался перед самим императором Францем.

— Можете быть уверены, ваше преосвященство, что моя карета и люди в вашем распоряжении. Если вы готовы оказать мне честь…

Щелкнув пальцами, даже не повернувшись, он подозвал кучера, который, видя необычное поведение атташе посольства, еще не отъехал от крыльца. Карета послушно подкатила, остановилась, и один из лакеев, спрыгнув с запяток, открыл дверцу и опустил подножку.

Ясные глаза кардинала одним взглядом охватили побледневшую молодую женщину в голубом платье и австрийского князя, почти такого же бледного в своем белом мундире.

В их бледной голубизне таилось море вопросов, но Готье де Шазей не задал ни одного. Полным величия жестом он протянул к губам склонившегося Клари кольцо с сапфиром, украшавшее его руку, затем к губам Марианны, которая, не думая о пыли, преклонила колено.

— Я буду ждать тебя сегодня вечером, — сказал он после прощания. — Ах… совсем забыл! Его святейшество Пий VII вместе с кардинальской шапкой пожаловал мне титул Сан-Лоренцо. Я известен… и признан во Франции под этим именем.

Несколько мгновений спустя австрийская карета выехала за решетку Тюильри, сопровождаемая завистливыми взглядами оставшихся князей Церкви, которые, смирившись, один за другим направились в сопровождении своих близких к выходу, в сомнительной надежде найти свободные экипажи.

Марианна и Клари молча провожали глазами исчезающего кардинала де Сан-Лоренцо.

Молодая женщина машинально отряхнула перчатками пыль с серебряных пальм на ее платье, затем повернулась к своему спутнику.

— Ну что ж, войдем?

— Да… но я спрашиваю себя, как нас примут. Половина находящихся во дворце видели, как мы отдали карету человеку, которого его величество император, безусловно, считает своим врагом.

— Вы принимаете все слишком близко к сердцу, друг мой. Идем смелей, все будет хорошо. Поверьте мне, в жизни бывают вещи бесконечно более страшные, чем гнев императора! — добавила она нехотя, подумав о том, что скажет ее крестный сегодня вечером, когда узнает…

Предстоящая перспектива немного омрачала глубокую радость, которую она только что испытала, встретив крестного, но не могла заглушить ее полностью. Как хорошо снова увидеть его, особенно в тот момент, когда она так настоятельно нуждалась в его помощи! Конечно, она услышит много неприятного, безусловно, он строго осудит ее новую профессию певицы, но кончит тем, что поймет ее и простит. Нет никого более человечного и милосердного, чем аббат де Шазей. Почему же кардинал Сан-Лоренцо должен перемениться? И тут Марианна с удовлетворением вспомнила об инстинктивной неприязни, которую ее крестный некогда недвусмысленно проявлял к лорду Кранмеру.

Он может только посочувствовать несчастьям любимой крестницы, которую сам считал своим собственным ребенком.

Нет, приняв все во внимание, ясно, что предстоящий вечер сулит Марианне больше радости, чем тревог. Готье де Шазею, ныне кардиналу Сан-Лоренцо, не составит никакого труда добиться у папы расторжения брака, тяжким грузом висящего на шее его крестницы…

Марианна еще никогда не проникала в парадные помещения Тюильри.