— Не знаю, должен ли я тебя спросить, а ты мне ответить… Но все-таки скажи, в какую игру ты играешь?

Они доехали до перекрестка и остановились у большого каменного креста, откуда была уже видна колокольня Сен-Порта и крыши деревенских домов.

— У нас мало времени. Послушай, раз уж ты два дня за мной следишь, то, конечно, знаешь большой замок ниже по реке?

Тим кивнул. Тогда Жиль вынул из кармана записную книжку, в которую землемер Жан Мартин заносил результаты своих измерений, и при свете лампадки, горевшей у основания креста, написал короткую записку маркизе де Монтессон.

«Сударыня, — говорилось в записке, — вчера вам была доставлена сеть, сплетенная из золотых и серебряных нитей. Друг Орлеанского дома, озабоченный спокойствием своего сюзерена, умоляет вас не натягивать ее и не останавливать корабль королевы. Только забота о счастье и благополучии вашего сиятельства заставляет его обратиться к той, чьи достоинства, несомненно, вскоре будут признаны всеми. С большим почтением…»

Подпись была неразборчивой, а несколько льстивый тон, по мнению Жиля, скорей всего мог понравиться этой тщеславной женщине.

— Слушай, — сказал он Тиму, вручая ему тщательно сложенную записку, — иди в замок, делай что хочешь, но добейся, чтобы записка была вручена немедленно супруге герцога Орлеанского, маркизе де Монтессон. Мое имя не называй, вполне достаточно твоего: ты американец, друг Джорджа Вашингтона. Это будет пропуском в замок. Скажи только, что ты пришел по поручению Ложи Новых Сестер (масонская ложа, великим магистром которой был герцог де Шартр).

— Договорились, а что дальше?

— Возвращайся в ту харчевню, где я остановился. Спроси комнату Жана Мартина и располагайся в ней. Ешь, спи, занимайся чем хочешь.

Возможно, я не скоро вернусь.

Озорная улыбка заиграла на загорелом лице Тима.

— Не теряй время, сын мой. Нужно выполнять обещания, которые даешь дамам… Ну, а мне для компании достаточно бутылочки доброго вина. До скорого!

— До скорого!

Друзья пожали друг другу руки и разъехались в разные стороны: Тим направился к замку Сент-Ассиз, Жиль поскакал в Корбей, чтобы попытаться пробраться на корабль королевы. У него не было никакого плана, он надеялся лишь на свою счастливую звезду. Стояла глубокая ночь, и, скорей всего, на корабле все, кроме часовых, уже спали, если, конечно, не засиделись за карточной игрой. Мария-Антуанетта, обожавшая подобные развлечения, могла ночь напролет просидеть за партией в безик, вист или фараон, что очень не нравилось королю, неоднократно делавшему ей замечания по поводу сомнительных личностей, посещавших ее игры.

Лучше всего было бы предупредить чтицу королевы, госпожу де Кампан, которая помогла ему разоблачить Жанну де Ла Мотт. Но даже эта здравомыслящая и хладнокровная женщина вряд ли поверит сбежавшему покойнику…

Вскоре Жиль увидел гондолу, причалившую возле холма, покрытого виноградниками, за которыми, словно крылья гигантских чаек, виднелись крылья мельниц, вот уже многие века кормивших Париж.

Бледный свет луны идеализировал судно-каприз, оно казалось сделанным из того же сверкающего материала, что и река, напоминая собой огромный серебряный ларь, поставленный на настил из того же металла. Часовые, скорей всего королевские гвардейцы, — форму на таком расстоянии невозможно было разглядеть, — стояли на корме и на носу, а огни костров на берегу говорили о присутствии дополнительного полка, охранявшего королевский корабль. За занавесками мелькали силуэты дежурных дам, но Жиль не любовался этим сказочным театром теней, он с огорчением увидел, что корабль пришвартован к противоположному берегу Сены. Если он не наймет лодку, ему придется добираться вплавь.

Привязав лошадь к дереву. Жиль спустился к реке в надежде отыскать в камышах какую-нибудь лодку. Приглядевшись, он действительно увидел лодку, привязанную цепью за ствол наклонившейся над водой ивы. Лодка как будто ждала его, даже весла были на месте. Молодой человек принялся ее отвязывать..

— Это не ваша лодка, — сказал сверху мужской голос с легким акцентом. — Оставьте ее в покое и убирайтесь отсюда.

Подняв голову. Жиль увидел на фоне светлеющего неба черный силуэт. Человек стоял на тропе, шедшей вдоль реки.

— Если она ваша, сударь, я прошу одолжить ее мне на время. Мне она очень нужна.

— Мне она тоже нужна, так что уходите, не то я вас пристрелю. Вы видите, я вооружен!

Партия была явно неравной: свои пистолеты Жиль оставил в переметной сумке.

— Но лодка мне все равно нужна, — прошептал Жиль.

Он спокойно положил уже отвязанную цепь, выпрыгнул на берег и по склону поднялся к своему противнику, решив, если потребуется, даже убить его, чтобы завладеть лодкой. Неизвестный был невысокого роста, черный плащ скрывал его лицо и фигуру.

— Освободи дорогу! — приказал он, увидев приближающегося Турнемина.

— Будьте благоразумны, сударь, пистолет тут не поможет. Я не бандит с большой дороги и хочу только поговорить с вами…

Жиль вышел на тропинку и только тут увидел женщину, стоявшую рядом с мужчиной: с ног до головы она была закутана в темную накидку, капюшон со сборками закрывал лицо.

— Мне нечего вам сказать, кроме того, что я уже сказал, — воскликнул мужчина. — Прочь с дороги и не вынуждайте меня стрелять!

Жиль остановился. Он узнал и голос, и странную манеру акцентировать согласные. Человек, чуть было не застреливший его, на самом деле был послан ему самим Провидением. Эта ночь дарила Турнемину неожиданные встречи.

— Аксель, — сказал он сурово, — я должен с тобой поговорить. Убери пистолет, друга не убивают из-за лодки…

Граф де Ферсен опустил пистолет.

— Кто вы такой? — спросил он.

Жиль стоял против света, и как ни приглядывался Ферсен, он не мог рассмотреть своего собеседника.

— Жиль де Турнемин. Ты должен помочь мне спасти королеву и ее детей.

Ему ответило удивленное восклицание, повторенное спутницей Ферсена.

Женщина, на которую Жиль старался не смотреть, чтобы случайно не узнать, несомненно слышала прежде его имя.

Швед не поверил.

— Шевалье де Турнемин мертв, — сказал он грустно.

Ну надо же! Весть о его смерти разнеслась по всей Европе, события развиваются слишком быстро и скоро, наверное, вся Франция будет знать о его воскрешении.

— Да я жив, подойди и посмотри на меня.

Жиль подставил свое лицо лунному свету, и Ферсен наконец смог разглядеть нос хищной птицы, мощный подбородок, высокий лоб шевалье де Турнемина.

— Ну как? — спросил Жиль.

— Должен признать, — ответил Ферсен, — это действительно ты, наш несносный бретонец, вернувшийся из ада.

— Ты не мог сказать лучше. Тем не менее, прошу тебя дать мне слово… и за даму тоже, сохранить в тайне мое возвращение. Это секрет не мой, а короля.

— Хорошо, я дам тебе слово и ручаюсь за эту даму. Но тебе лучше уйти, я не люблю сообщников кардинала де Рогана.

— Вы, мой дорогой граф, или глупы, или глухи. Я думал, что мы друзья, видимо, я ошибался. Повторяю еще раз: вы мне нужны, чтобы спасти королеву и ее детей.

Не отвечая, Ферсен подошел к своей спутнице, сказал ей шепотом несколько слов и вернулся к Турнемину.

— Прошу прощения. Я слушаю вас.

Не раскрывая, от кого он узнал о готовящемся покушении и кем оно задумано. Жиль в нескольких словах рассказал об ужасной опасности, угрожающей королевской гондоле, об отправке сети в Сен-Ассиз и о миссии Тима Токера в поместье герцога Орлеанского.

Вскрикнув при слове «порох», Ферсен слушал его не перебивая. Лишь когда Жиль умолк, только тогда он спросил его дружеским, доверительным тоном:

— Кто это сделал? Ты его знаешь?

— Да, и ты его узнаешь, если хорошенько подумаешь. Но его имя произнести невозможно, равно как невозможно уличить его в покушении. Теперь, я полагаю, мы достаточно поговорили и пора начинать действовать…

— Ты прав. Пошли! Мы подплывем к кораблю, куда я должен отвезти эту даму, она одна из немецких фрейлин королевы. Говорить тебе с ней бесполезно, она не понимает по-французски.

Шевалье серьезно посмотрел в светлые глаза шведа, он лучше, чем кто-либо, знал, какие отношения связывают его с королевой Франции.

— С тобой дама? Я никого не вижу… Иди, я за тобой!

Молча они спустились к лодке; Жиль сел на весла, дама устроилась на носу, а Ферсен, отвязав цепь, оттолкнул лодку от берега и сел возле своей молчаливой спутницы. Кроме капюшона, опущенного на глаза, на ней была венецианская маска, кружевная черная борода которой скрывала нижнюю часть лица и спускалась до шелковых завязок накидки. Она могла показаться эбеновой статуей, если бы расходящиеся полы накидки не открывали полоску светлой юбки. Жиль старался не смотреть на нее, но не мог подавить желание склониться перед этой прямой черной статуей и назвать ее «Ваше Величество»…

Молодой человек усиленно греб до середины реки, но по мере приближения к кораблю начал грести осторожней, стараясь без всплеска опускать весла в воду. Это был час, когда ночь, уступая дню, заставляет умолкнуть последние отголоски жизни, — это час ужаса и отчаянья, в этот час к кроватям больных бесшумно подходит смерть…

Пение петуха разорвало тишину и прогнало мрачные мысли Турнемина. Первому петуху ответил второй, потом третий…

Лодка коснулась корпуса корабля. Дама встала, опираясь на руку, предложенную Ферсеном.

Какая-то женщина выглянула в приоткрытое окно, потом вышла на палубу, опустила короткую веревочную лестницу и, наклонясь, протянула руку, помогая страннице вернуться на корабль. Не говоря ни слова, обе дамы удалились в каюты и больше не возвращались.

— Давай отплывем и пристанем чуть подальше, — прошептал Ферсен. — Потом я должен вернуться на этой лодке на виду у всех.

Жиль оттолкнулся веслом от гондолы — и лодка заскользила по течению. Отплыв достаточно далеко, Жиль снова взялся за весла, и вскоре дно лодки коснулось земли.

— Подожди меня здесь, — сказал Ферсен. — Я должен найти то, что спрятано на корабле. Ты оставайся здесь, тебя могут узнать.

— Какой роты гвардейцы охраняют корабль?

— Это бургундцы графа де Кастеллана.

— Они меня не знают. Я пойду с тобой. Нам надо делать все очень быстро, а поиски могут затянуться.

— Ты думаешь, что я один не справлюсь? Ничего, мне помогут гвардейцы. А тебе на корабль нельзя, если не гвардейцы, то фрейлины тебя обязательно узнают. Жди меня здесь, потом мы вместе переправимся через реку. Я снял домик недалеко от того места, где ты меня встретил.

Швед выпрыгнул на берег и побежал к первым постам охраны королевской гондолы, а Жиль растянулся на дне лодки, стараясь спрятаться от посторонних глаз. Кричали петухи, в ближайшем поселке засветились окна, в лагере сыграли подъем, начинался день.

Шевалье казалось, что он ждет уже целую вечность. Он отлично знал дьявольское коварство мосье, покушение было хорошо спланировано и тщательно организовано… Вдруг Ферсену не удастся обнаружить порох? Но тогда он, конечно, сможет убедить королеву высадиться на берег и продолжить путешествие в карете… хотя, кажется, она и сама уже в курсе дела… Воспоминание о таинственной даме в черной накидке несколько успокоило Турнемина.

Тонкая полоска света появилась на востоке.

Услыхав чьи-то осторожные шаги. Жиль выглянул из лодки. Это был Аксель, лицо его светилось радостью. Он прыгнул в лодку, хлопнул Друга по плечу и сказал:

— Давай на тот берег! Все в порядке. Кофр с порохом теперь на дне Сены.

— Кофр?

— Да, порох был не в бочке, бочку легко обнаружить. Нет, его положили в большой дорожный сундук, обитый медью. Он стоял в трюме, среди багажа. Мы его довольно быстро нашли, он был очень странно поставлен: против бортовой стенки, ближе к носу, как раз под тем местом, где обычно любит стоять королева, глядя на реку и на приветствующих ее подданных. Когда мы сдвинули кофр, на пол выпала маленькая трубочка, она была вставлена в его боковую стенку, в трубочке был порох, и соединялась с фитилем, пропущенным через скульптурное украшение носа. Убийце, подплывшему на лодке, достаточно было только руку протянуть… Мы все выбросили: и кофр, и трубочку, но фитиль оставили.

Жиль улыбнулся.

— Ты думаешь, это даст возможность поймать убийцу? Мысль хорошая, но, если сеть не натянут, вряд ли кто-нибудь решится подплыть к кораблю.

— Ничего! Сеть не натянут, но корабль все равно остановится возле Сент-Ассиза. Герцог Орлеанский, хоть и обижен на королеву за отказ, не преминет поприветствовать ее салютом. А маркиза де Монтессон, покровительница театра, обязательно покажет какое-нибудь представление.

Судно будет перед замком в полдень, я ни за что не хочу упустить такой занятный спектакль…

— Я тоже…

Остаток путешествия прошел в молчании. Выпрыгнув на берег, Аксель де Ферсен протянул руку своему другу, так долго оплакиваемому и так странно найденному.

— Ты прощаешь меня, шевалье? Я знаю, ты всегда был верным и преданным другом, я глубоко раскаиваюсь, что подозревал тебя!

Жиль засмеялся и пожал плечами.

— Не волнуйся, наша дружба не пострадала, мне не за что тебя извинять, я слишком многим тебе обязан. Ведь это благодаря тебе я нашел отца и обрел имя. Даже если бы ты застрелил меня там, на тропинке, я не стал бы тебя упрекать.

Друзья крепко обнялись и расстались. Ферсен пошел к деревьям, за которыми виднелась высокая черепичная крыша с красивой трубой, а Жиль вскочил в седло. Его лошадь прекрасно отдохнула и встретила хозяина радостным ржанием. Напоследок Жиль оглянулся на корабль королевы.

В легком утреннем тумане, приглушавшем его блеск, без обычного дневного оживления на борту, он казался захудалой декорацией для устаревшей оперы. И добрый бретонец почувствовал глубокое презрение к этому судну, не знавшему ни настоящего плавания, ни настоящего ветра. Теперь, утратив смертельный заряд, спрятанный в его трюме, оно превратилось в символ ничтожества и легкомыслия, недопустимые для женщины, наделенной по воле Бога королевским величием…

Жиль помчался в Сен-Порт; быстрая скачка вернула ему хорошее настроение и, выехав на дорогу в Нанди, он не колеблясь свернул к охотничьему павильону, принадлежавшему некогда Людовику XV, который, щадя свою репутацию, проводил в нем только деловые встречи. Прекрасная Анна не солгала, и теперь он должен расплатиться с ней так, как она просила… К тому же он поклялся, а человек чести держит слово…

Стараясь лицемерно не думать о последствиях обещания, данного красивой и страстной графине, Жиль спешился у охотничьего павильона. Кругом не было ни души, но легкая струйка дыма, поднимавшаяся из трубы, указывала на то, что дом не пуст.

Привязав лошадь под навесом, он подошел к двери и обнаружил, что она не заперта. Не раздумывая, Жиль вошел в дом.

Хорошо зная сладострастную натуру графини, он приготовился увидеть чувственный беспорядок в комнате с занавешенными окнами, разобранную кровать и в ней Анну, прикрытую только волной белокурых волос, ее волнующую кожу и глаза, подернутые влагой наслаждения.

Но он оказался в большой комнате: то ли кухне, то ли столовой, где приятно пахло свежезаваренным кофе и жареным цыпленком. Веселый огонь горел в камине, украшенном святыми образами и скрещенными ружьями, освещая крепкий стол, накрытый белой скатертью. На столе был сервирован простой, но сытный завтрак: большая буханка хлеба, кусок свежего масла, сыр и крынка молока.

Госпожа де Бальби в белом фартуке, защищавшем ее голубое шелковое платье, следила, как поджаривается цыпленок, языки пламени играли на ее бриллиантовых украшениях.

Она хитро посмотрела на Жиля.

— Садись. Ты, верно, умираешь от голода? Я тебя сейчас покормлю…

Машинально сняв плащ и шляпу, он бросил их на скамейку и сел на один из плетеных стульев, стоявших возле стола. Весело взглянув на Жиля, графиня спросила:

— Ну как, все прошло удачно?

— Да, благодаря вам королева спасена. Взрыва не будет.

Пальцы молодой женщины с силой сжали ручку кофеварки, которую она в этот момент поставила на стол.

— «Вы»? — бросила она лукаво и горько. — Ты говоришь мне «вы»? Разве я недостаточно доказала, что люблю тебя, хочу тебе отдаться? А ты по-прежнему видишь во мне врага! Зачем ты тогда пришел?!

— Но… я же тебе обещал. Я пришел вернуть свой долг.

Она сухо рассмеялась, ее смех был больше похож на рыдание, а руки, разливавшие горячий кофе, дрожали, как от холода.

— Ты пришел позаниматься со мной любовью, не так ли? Ты думал, что я тебя жду взволнованная, голая, на кровати среди подушек? Словно шлюха? Нет, не так я представляла нашу встречу! Это правда, я изголодалась по тебе, но теперь я еще и люблю тебя… Все, что было раньше, прошло…

На ее ресницах дрожали слезы, и впервые ему захотелось поверить в то, что говорила эта женщина, которую еще несколько часов назад он считал одним из самых опасных своих врагов.

Но сколько бы она ни твердила, что с прошлым покончено, оно, это прошлое, стояло между ними как стена.

— Анна, — впервые он назвал ее по имени, — я хочу вам верить. Но вы слишком легко забываете, что произошло в вечер моей свадьбы, то горе, которые вы принесли и мне, и моей жене.

Ее черные глаза наполнились слезами.

— Я прошу у тебя прощения за то, что ты претерпел по моей вине. Я просто сошла с ума от гнева, раненой гордости и ревности. А твою жену мне совершенно не жалко, как бы она ни страдала. Я всегда презирала это прекрасное, но холодное создание. Еще когда она была чтицей у мадам, уже тогда она мне не нравилась. А когда я представила ее в твоей кровати, рядом с тобой, носящей твое имя… И ваших детей… Я не могла это вынести!

— Мы обручены перед Богом, Анна. Кроме того, я действительно ее люблю.

— Конечно, сердцу не прикажешь, я теперь это прекрасно понимаю. Но иногда и Господь ошибается или связывает два существа в наказание…

Она не даст тебе счастья…

— Не вам об этом судить! А теперь я хочу задать вопрос, который волнует меня больше всего, и только серьезные причины, связанные со спасением королевы, помешали мне задать его сразу же, как я вас увидел. Анна, что вы с ней сделали?

— С кем?

— С Жюдит, с моей женой! — повторил он нетерпеливо. — Мне сказали, что она искала убежища у мадам и что вам доверили ее охрану.

— Мне? Охрану вашей жены?! Это гнусная ложь! Уже два месяца я не видела ту, кого называли мадемуазель де Лятур, и я никогда не видела госпожи де Турнемин!

Она бросилась в соседнюю комнату и принесла небольшое распятие из черного дерева и слоновой кости. Анна протянула его Турнемину и сказала:

— Смотри! На этом кресте спасением своей души я клянусь, что сказала правду. Со дня вашей свадьбы я не видела эту женщину! Кто обманул тебя?

— Граф де Моден, когда пришел ко мне в Бастилию и пытался запугать. Он сказал, что вы убьете Жюдит, если я не отдам ему компрометирующие королеву предметы.

— И ты поверил ему! — воскликнула графиня. — Ты поверил этому подлому левантийцу, в его жилах течет испорченная кровь греческих торгашей. Он пособник сатаны, с того момента, как он пообещал принцу французскую корону, он делает с ним все что хочет! Он даже говорил принцу, что однажды во время бури видел дьявола! Я не святая, ты знаешь это лучше, чем кто-либо другой, но во мне кровь чистая и я умею молиться. Де Моден ненавидит меня так же сильно, как я его, мы с ним ведем безжалостную войну за влияние на графа Прованского, и она закончится только смертью одного из нас…

Устало она отвернулась от Жиля, подошла к камину, присела перед ним и помешала кочергой поленья. Молча смотрела она, как они горят, потом вдруг обхватила голову руками и зарыдала.

Кочерга упала и покатилась по каменному полу.

Жиль не пытался ее утешить. Эта женщина, такая соблазнительная, смелая, сексуальная, которую он еще так недавно презирал и ненавидел, оказывается, могла слабеть, страдать и жаловаться, как бедная девочка, впервые раненная стрелой амура.

Чувствуя, как растет в нем жалость и волнение, он наклонился над молодой женщиной, даже в горе сохранявшей трогательную грацию. Светлые волосы, подвязанные простой белой лентой, открывали длинную нежную шею с маленькими колечками кудрей. Жиль не мог устоять, он положил руку на склоненную голову графини и провел пальцами по теплой, шелковистой коже. Анна, почувствовав его прикосновение, вздрогнула, ее рыдания постепенно затихли, уступив место вздохам. Она успокоилась, прижалась щекой к ласковой руке Турнемина и, запрокинув голову, поглядела на него. Последние слезинки еще дрожали на ресницах, а губы уже жадно ждали поцелуя.

Пальцы Жиля нашли застежки ее платья и расстегнули их. Чтобы скорей снять корсет. Жиль опустился на одно колено и освободил ее круглые плечи, нежные складки подмышек и крепкие груди, бешено рвавшиеся из тесной шелковой тюрьмы навстречу его ласкам. Турнемин провел пальцем по коричневым, немного загрубевшим соскам, и Анна затрепетала, словно птица. Он прижался к ее губам, жадно пил их свежее дыхание, а руки не переставали ласкать нежное и прекрасное тело. Впервые в любовной игре Анна предоставила ему свободу действий и, задыхаясь, с затуманенными глазами предавалась этому, еще неизвестному ей наслаждению.

Ее одежды, сброшенные нетерпеливой рукой Жиля, упали возле камина, и край одной юбки начал тлеть, но любовники, слишком занятые друг Другом, не обратили на это внимания. На графине остались лишь синие чулки с бриллиантовыми подвязками, больше никаких препятствий не встречали руки Турнемина.

Считая, что игра слишком затянулась, он в свою очередь тоже разделся. Вынужденная передышка заставила их принюхаться: едкий запах гари плыл по комнате. Цыпленок, которого Анна так заботливо жарила для Жиля, сгорел, юбка тлела. Жиль бросился тушить юбку, но графиня удержала его. Она схватила свое платье и швырнула его в камин, туда же полетело белье, чулки с бриллиантовыми подвязками, туфли и лента, удерживавшая волосы. Потом, встав на колени перед огнем, она сорвала с рук все кольца и браслеты и бросила их во всепожирающее пламя.

— Пусть сгорит мое прошлое, я хочу прийти к тебе такой же голой и безоружной, как в день моего рождения, ты возродил меня.

— Безоружная? — пробормотал Турнемин. — Никогда еще ты не была вооружена лучше, демон…

Он взял ее у теплого камина… Время остановилось. Когда первый любовный пыл угас. Жиль унес Анну на просторный восточный диван с разноцветными подушками, стоявший в соседней комнате возле камина из белого мрамора. Анна была почти без сознания, но, стоило ей опуститься на шелковое покрывало дивана, она сразу обрела всю свою жизнерадостность. Любовная игра возобновилась и продолжалась до тех пор, пока утомленных и счастливых любовников не сморил глубокий сон.

Но вскоре голод разбудил Жиля и вынудил его отправиться на поиски еды. В костюме Адама он прошел на кухню и увидел, что цыпленок обуглился, кофе остыл, но хлеб, масло, сыр и корзина винограда ждут его. Он отрезал ломоть хлеба, доложил на него кусок сыра бри толщиной с руку и налил стакан вина.

Тут его взгляд случайно упал на большие стенные часы: маленькая позолоченная стрелка стояла на двенадцати, большая приближалась к цифре десять.

— Гром и молния! — воскликнул он. — Корабль!

С бутербродом в руке он стал искать свою одежду — она в беспорядке валялась на полу кухни.

Ему оставалось только повязать галстук, когда появилась Анна, закутанная в шелковое покрывало, снятое с дивана.

— Что ты делаешь? — спросила она, зевая и показывая свои маленькие красивые зубки. — Ты меня уже покидаешь?

— Мне пора. Скоро полдень, корабль королевы остановится перед Сент-Ассизом. Я хочу увидеть…

— Но зачем? Боже мой, ты же сказал, что больше бояться нечего…

— Я должен кое-что увидеть и встретиться с другом.

Он присел на стул, стал натягивать сапоги. Молодая женщина потянулась… покрывало упало, и она предстала перед ним во всей красоте своей женственности. Анна села на колени Жиля, обняла его шею руками и потерлась щекой о его щеку.

— Это уже конец? — спросила она грустно. — Ты сдержал слово и теперь уходишь, чтобы больше никогда не вернуться? Нет, я не жалуюсь, ты заплатил мне по-королевски, но мне так не хочется расставаться с тобой!

Жилю тоже не хотелось уходить, счастье, которое сегодня дала ему Анна де Бальби, ни один мужчина не смог бы вычеркнуть из своей памяти. Жиль обнял молодую женщину.

— Я не вернусь в этот дом, по крайней мере сегодня. Но потом, если захочешь увидеть меня…

Анна вздрогнула от радости, глаза ее загорелись.

— Правда? Ты будешь приходить ко мне время от времени? Ты меня прощаешь?

— Не сомневайся! Мой милый дьяволенок, ты мой волшебный напиток, разве можно к тебе не вернуться?! Теперь позволь мне уйти, а то я опоздаю…

Она тотчас же встала, подняла свое покрывало, закуталась в него и, подойдя к камину, стала оживлять потухший огонь, разгребая кочергой куски обгоревшей ткани. Слитки золота сверкали в пепле.

— Я оставлю тебе свой плащ, — сказал Жиль, — ты не можешь в таком виде показаться слугам.

Через плечо она презрительно бросила:

— С каких пор слуга стал человеком? Ни один из них не посмеет судить мой туалет, даже если я решу прогуливаться голышом. Но успокойся, в шкафах этого дома полно одежды, Людовик Пятнадцатый чего только не оставил в своих небольших резиденциях…

Она, казалось, занималась только огнем, но, когда Жиль был уже готов уйти, Анна вскочила и подошла к нему.

— Послушай, когда ты захочешь меня увидеть, оставь весточку в особняке на улице Мадам, одно слово с твоим адресом, а вместо подписи нарисуешь ветку пихты вроде той, что заглядывает сейчас к нам в окно. С завтрашнего дня ты можешь приходить в любое время, когда захочешь, ключ висит слева от двери в плюще.

— Я не забуду…

Он послал ей воздушный поцелуй и бегом бросился к своей лошади. Вскочив в седло. Жиль оглянулся и увидел, что Анна стоит на пороге и смотрит на него. Ее лицо говорило о сильной внутренней борьбе, лоб прорезала глубокая морщина. Наконец, решившись, она крикнула ему:

— Что касается твоей жены, то она скорей всего спрятана в замке Брюнуа. Это место секретных развлечений принца, а господин Кромо, комендант, — человек развратный и корыстолюбивый. Если принц хочет что-нибудь спрятать, он отправляет это что-то в Брюнуа…

Лошадь рванулась, взвилась на дыбы и понеслась.

— Спасибо! — крикнул Жиль, посылая графине прощальный воздушный поцелуй.

Последние слова Анны сильнее, чем слезы и объятья, заставили его поверить в любовь графини. Если уж экстравагантная дама побеспокоилась о судьбе Жюдит, это могло означать только две вещи: или она полностью капитулирует и хочет показать, что больше не будет вмешиваться в дела молодого человека, или демонстрирует глубокое понимание человеческой психологии.

В высшем свете считалось последней глупостью быть влюбленным в свою жену или в своего мужа. И, возможно, прекрасная графиня решила, что чем быстрее ее любовник соединится с женой, тем быстрее она ему прискучит.

Как ураган мчался шевалье к замку Сент-Ассиз, но, подъехав к реке, он увидел лишь удаляющуюся позолоченную корму гондолы и полотнище флага с геральдическими лилиями, волочащееся за ней по воде. Гондола направлялась в Мелен. На берегу стояла огромная взволнованная толпа. Люди делились впечатлениями. Жиль поравнялся с группой крестьян, живо обсуждавших только что произошедшее событие:

— Могло быть большое несчастье!

— Конечно! Хоть я ее не люблю, но бедные дети…

— Как же надо ненавидеть, чтобы пойти на такое преступление?!

— А вот я слышал…

— Не говорите, меня и так всего трясет…

Что же произошло? Если бы Жиль не видел, что гондола удаляется целой и невредимой, он сейчас терзался бы наихудшими подозрениями: что Ферсен выбросил не весь порох, что у мосье был предусмотрен другой способ покушения…

Чтобы наконец узнать причину всеобщего возбуждения, Жиль обратился к какому-то крестьянину, громко разглагольствующему в кругу испуганных женщин.

— Скажите, друг мой, что здесь произошло? — спросил его шевалье.

Крестьянин снял шапку и прикрикнул на женщин, чтобы они замолчали.

— Эй, вы там, спокойно! Господин меня спросил, а не вас. Вы хотите знать, сударь, что здесь произошло? Чуть не взорвали королеву с детьми, вот что произошло.

— Но каким образом?

Крестьянин рассказал, что для того, чтобы посмотреть приготовленный для нее спектакль, королева распорядилась остановить гондолу. Она сама с детьми и фрейлинами стояла на носу и милостиво глядела, как к гондоле подплывают лодки с нарядными девушками, раскидывающими цветы вокруг позолоченного корабля. Звучала музыка, народ на берегу приветствовал королеву…

Вдруг одна из лодок, в которой сидела красивая молодая девушка с большим букетом цветов, подплыла к самому носу корабля. Девушка вынула из букета зажженную свечу и попыталась поджечь корабль.

— А еще, — рассказывал крестьянин, — она выкрикивала страшные ругательства и

угрозы.

Королева стояла вся белая…

— Девушка? — сказал Жиль глухо. — Так он девушку заставил…

Внезапно, поняв, что чуть было не проговорился, Турнемин умолк. Но тут в разговор вступил другой человек: уже довольно пожилой, бедно одетый, то ли старый военный, то ли судейский священник; он сидел на каменной тумбе почти у самой кромки воды и что-то чертил тростью на земле.

— Она, — сказал он, — показалась мне очень красивой, насколько я мог судить издалека. Она поднялась, как разъяренная львица, и, размахивая своим огнем, крикнула: «Проклятая королева, сейчас ты заплатишь за все! И за несчастного Калиостро, помогавшего твоему нищему народу, и за моего возлюбленного, соблазненного и убитого тобой! Коронованная шлюха, ты умрешь от моей руки!»

— Бог мой! Кто же это?

Рассказчик пожал плечами.

— Еще не знают. Она больше ничего не успела сказать. Из соседних лодок люди бросились на нее, повалили, связали, а гребец ее лодки прыгнул в воду и скрылся. Такая ненависть в таком молодом и прекрасном существе!

— Что с ней сделали?

— Ее передали охране герцога Орлеанского.

Сейчас она в замке, за ней должна прийти карета с королевскими гвардейцами и увезти в какую-нибудь тюрьму, в Бастилию, например, если там еще есть свободные места, или в Шатле. Ее преступление очевидно: оскорбление королевы, попытка покушения, за это полагается смертная казнь.