— Жаль! — сказал он с деланной небрежностью.

На самом деле он был в бешенстве и, чтобы успокоиться, отправился к своей рыжеволосой фермерше, которая измучилась, ублажая своего любовника: никогда еще он не был таким придирчивым.

Не желая признать себя побежденным. Жиль пытался снова увидеть Гуниллу, но безуспешно.

Когда он случайно замечал девушку в деревне, она убегала от него как можно дальше… Вторая банка варенья не последовала за первой.

Впрочем, он скоро забыл о Гунилле. Январь был ужасным: в войсках, стоявших в Пенсильвании, вспыхнули бунты, плохо одетые, полуголодные солдаты восставали то тут, то там. Вашингтон подавлял бунты силой оружия: наказания были страшные. День за днем генерал становился все мрачнее…

Однако была и хорошая новость: Сагоевата встал на тропу войны против своего бывшего союзника Корнплэнтера. Племена воевали между собой из-за женщины, и на снегу южнее озера Онтарио и в долине Мохока алела кровь не только убитой дичи, но и убитых воинов. Вашингтон и те немногие редкие индейские племена, что не выступали на стороне англичан, например, кэкаванги, смогли вздохнуть спокойно: ирокезам было не до них… Это не помешало Жилю, терзаемому желанием обагрить шпагу кровью избранника Ситапаноки, изводить своих начальников, добиваясь разрешения надеть снегоступы и вместе с Тимом пойти «понаблюдать» за сражениями индейцев.

Но ему неизменно отказывали.

— Вы служите Соединенным Штатам Америки, — сказал ему полковник Гамильтон, — а не вашей личной ненависти.

Может быть. Жиль и продолжал бы настаивать, если бы Лафайет, возвратясь однажды вечером из Филадельфии, где он проводил свой вынужденный досуг, позируя для портрета, который по просьбе Вашингтона писал художник Чарльз Пил, не принес горестную весть: предатель Арнольд снова начал поход на Виргинию.

.Вместе с английскими войсками он разрушал и сжигал все, что попадалось ему на пути, и сильно ослабленные войска генерала Грина, заменившего Гейтса на юге, не могли ему помешать, так как Арнольд навязывал своим бывшим друзьям такие формы боя, которые до сих пор позволяли ему творить чудеса: рукопашный и засаду.

Грин просил о помощи, тем более что он должен был спуститься к Каролине, чтобы там попытаться остановить Корнуоллиса.

Лафайета немедленно послали в Виргинию, и 20 февраля он двинулся с 1200 солдатами к Хэмптону на берегу Чесапика. Шевалье Детуш должен был присоединиться к нему с несколькими судами, чтобы переправить войска через огромный залив. Вместе с Лафайетом отправился и лейтенант Гоэло. Впервые за долгое время он был счастлив: за неимением Корнплэнтера Арнольд был именно той дичью, на которую ему больше всего хотелось охотиться.

Лафайет, со своей стороны, был доволен лишь отчасти: конечно, он был рад погоне за изменником, но боялся, что будущая великая весенняя битва за Нью-Йорк пройдет без него. Вашингтону пришлось дать обещание вовремя его отозвать, и только тогда Лафайет повеселел. Но особенно обрадовался он, когда один из его самых дорогих друзей присоединился к нему в Ньюпорте, чтобы вместе сражаться.

Это был граф де Шарлю, подполковник Сентонжского полка, чей отец, маршал де Кастри, 13 октября заменил несносного де Сартина на флоте, в то время как граф де Сегюр занял в военном министерстве кресло принца де Монбарре: король навел порядок в своем хозяйстве! И наконец, полковник Гамильтон, устав выносить крутой нрав Вашингтона, отказался от должности адъютанта и присоединился к отряду Лафайета.

Ему хотелось воздуха и простора… Экспедиционный корпус был великолепным!

Последующие месяцы стали, несомненно, самыми счастливыми и самыми несчастными для Жиля. Люди были лишены практически всего: денег, продовольствия, рубах, некоторые были разуты. О лошадях не могло быть и речи, и кавалеристам, в том числе и Жилю, пришлось двигаться пешком. К тому же снег сменился наводнениями.

Разлившиеся реки превратили землю в жидкое месиво, из которого шаг за шагом приходилось вытаскивать тяжелые от грязи сапоги. Однако никогда еще не было такого сплоченного войска, как эта мешанина американцев и французов, которые хотя часто понимали друг друга лишь с помощью знаков и жестов, зато почти уничтожили понятие о социальном статусе.

Тим Токер, чтобы следовать за своим другом… и угодить своей дорогой мисс Марте, без обиняков сказавшей ему, что она думает о перспективе стать супругой лесного следопыта, смирился с необходимостью завербоваться в одну из пяти рот штата Коннектикут, вместе со многими другими ротами из Массачусетса, Нью-Хэмпшира, Род-Айленда и Нью-Джерси составивших маленькую армию Лафайета. Хорошее знание леса и меткость в стрельбе пригодились.

По дороге новое подразделение пополнило свои ряды. Когда они искали способ переправиться через широко разлившийся Делавэр, Жиль услышал жалобные крики о помощи, нырнул в воду и скоро вытащил на крутой берег худого, как спичка, и связанного, как курица, индейца, который, придя в себя, бросился ему в ноги и стал их целовать, изливая поток слов, развеселивших Тима.

— Он говорит, что ты сын Великого Духа, брат Птицы-Грома, его отец, его мать, его самые близкие родственники и кто-то там еще… Он еще говорит, что он отныне твой раб, твой пес, твоя левая рука и твой лучший друг… но лучше столкни его обратно в реку.

— Ты что? — ответил другу Жиль, надевая сапоги и одежду, которые он сбросил, перед тем как прыгнуть в воду. — Зачем мне это делать?

— Потому что это онондага, а значит, ирокез, а ты уже целую неделю клянешься уничтожить их до последнего. К тому же это колдун, у которого были неудачи, а значит, плохой колдун.

Собравшиеся вокруг солдаты громко поддерживали Тима, но Жиль не собирался давать индейца в обиду.

— Когда я кого-то спасаю, я думаю, что мне решать, что с ним делать, — рявкнул он. — Если мне понадобится ваше мнение, я вас спрошу. Что касается этого человека…

Он посмотрел на индейца, все еще стоявшего перед ним на коленях, и не испытал ни малейшего желания мстить ему. Этот человек был совсем не похож на колдуна Хиакина, о котором Жиль не мог вспомнить без содрогания. У спасенного было крепкое туловище на двух необыкновенно коротких ногах и очень длинные руки, которые придавали ему сходство с обезьяной. Его лицо оживлялось парой маленьких, круглых, блестящих, словно черные жемчужины, глаз и весьма большим изогнутым носом. Подбородок почти отсутствовал, а белые длинные зубы, которые несколько выдавались из-под верхней губы, делали его похожим на кролика.

— Скажи ему, что он может идти, куда хочет, — заключил Жиль после осмотра. — Он свободен.

А мы должны догнать остальных, так что давайте искать этот проклятый паром.

Но индеец не хотел уходить. Нещадно коверкая английские слова, он высказал желание посвятить всего себя своему спасителю и защищать его своим телом в сражениях, которые наверняка ждут такого доблестного воина. Затем, вытащив из-за пояса нож, он полоснул себя по руке так, что несколько капель крови попали на молодого человека.

— Он говорит, что его кровь принадлежит тебе, — объяснил Тим, — и я начинаю верить в его искренность. Хочешь, он станет твоим слугой? Кроме того, мне кажется, что ты для него вроде якоря спасения.

Пока все искали унесенный половодьем паром, индеец рассказал, что с ним произошло. Он был знахарем в маленьком племени онондага и носил совершенно непроизносимое имя, которое означало «Бобр-нашедший-перо-орла». Как и сказал Тим, у колдуна действительно были неудачи в его профессии. Чтобы вылечить старуху мать своего вождя от мозговой лихорадки, он не придумал ничего лучше, как пробить дырку в голове несчастной женщины, чтобы злой дух мог свободно выйти наружу. Пациентка, естественно, скончалась. Но его обвинили не в смерти старухи, а в применении запрещенного метода лечения: индейцы не признавали хирургию. И, так как сразу после ухода матери вождя в царство мертвых, разлилась река, унеся половину вигвамов со всем содержимым, оставшиеся в живых индейцы решили, что У них плохой колдун, и просто бросили его в реку, тем самым лишив беднягу похорон, без которых душа мертвого воина не найдет покоя.

Главным образом из-за этого обстоятельства Жиль и заслужил безграничную благодарность человека, который, как настоящий индеец, не слишком боялся смерти.

— Ну ладно! — сдался Жиль. — Если генерал согласится, я оставлю его при себе… но с условием, что он никогда не будет пытаться меня лечить, если я буду болен или ранен.

Неудобопроизносимое имя бывшего знахаря он сократил и перекрестил индейца в Понго, отчего тот пришел в восторг. Понго сразу же показал себя очень полезным. Он был плохим знахарем, но среди воинов и охотников ему не было равных.

Он умел делать массу вещей, начиная с каноэ из коры деревьев и кончая шалашами, а также умел полностью использовать убитую дичь и находить съедобные коренья. Кроме того, несмотря на свои короткие ноги, он обладал необыкновенной силой, чрезвычайно быстро бегал и был очень ловок. Когда он не находил то, что ему было нужно, он просто-напросто крал, да так ловко, что заподозрить его было невозможно. И наконец, обоняние у него было тоньше, чем нюх самой лучшей ищейки.

— Брат лис и Понго на тропе — Понго победитель, — заявлял он с широкой улыбкой.

Постепенно Жиль привык к этой медного цвета бесшумной тени, которая была все равно что его собственная. Понго ел очень мало, всегда казался довольным своей участью и почти не говорил (Жиль потратил целых шесть месяцев, чтобы научиться объясняться с ним), но зато часто улыбался, показывая свои огромные передние зубы, которые в скором времени стали в армии не менее известны, чем плюмаж Лафайета.

До Виргинии шли долго. От Элк-Пойнта, где тщетно ждали маленькую эскадру шевалье Детуша, которому преградили путь все морские силы английского адмирала Арбетнота, вынудив повернуть обратно, им пришлось, обойдя Балтимору, подняться к Мэриленду — там Лафайет в который раз покорил женские сердца и уговорил дам заняться шитьем для армии и на благо родины. Затем они обогнули огромный Чесапикский залив, пересекли Потомак и наконец прибыли под сожженный Арнольдом Ричмонд.

Вся весна прошла в стычках, в страшной игре в прятки и кошки-мышки, где противники беспрестанно менялись ролями, превращаясь то в охотника, то в добычу, но никак не удавалось схватить предателя, который к тому же занял пост внезапно умершего генерала Филиппса и имел теперь внушительную личную охрану. Маленькая армия Лафайета без конца носилась по Виргинии, не имея практически никакой поддержки, так как генерал Грин сражался в Каролине с лордом Корнуоллисом, одним из лучших английских генералов.

В мае пришло тревожное известие: Корнуоллис разгромил армию Грина и собрался присоединиться к Арнольду. Он не скрывал своих намерений по отношению к Лафайету и его войску.

«Мальчишка от меня не уйдет», — с презрением заявлял он.

Его ждали с тревогой. Несмотря на весь свой оптимизм, Лафайет не строил никаких иллюзий и 22 мая писал шевалье де Ла Люзерну, послу Франции при Конгрессе:

«Мы пока живы, наш маленький корпус еще не встретился с нашим страшным врагом…»

Но он напрасно изводил себя. Приближение грозного противника воодушевляло его людей.

Рота, которой командовал лейтенант Гоэло, была встревожена: поговаривали, что Корнуоллис лишь пройдет мимо и пойдет укреплять Нью-Йорк, где Клинтон не мог обойтись без него в решающей битве…

— Он говорит, что мальчишка от него не уйдет, воображает, что смахнет нас с лица земли, точно пучок соломы, — заявлял Жиль, обращаясь к своим солдатам. — Стало быть, мы должны преградить ему путь и показать, на что мы способны.

Без Корнуоллиса Клинтон не сможет долго удерживать Нью-Йорка, когда нам на помощь придет подкрепление, обещанное нашим королем. Значит, нужно любой ценой помешать Корнуоллису войти в город…

И действительно, подкрепление должно было скоро прибыть. Маршал де Кастри поднажал на Верженна и Людовика XVI, и они в конце концов решили предоставить большую часть внушительного французского флота в распоряжение инсургентов. Адмирал де Баррас де Сен-Лоран достиг берегов Ньюфаундленда с несколькими судами и теперь крейсировал под Ньюпортом. Кроме того, на рассвете 22 марта в Бресте прогремела пушка в честь отплытия огромного флота под командованием адмирала де Грасса, который через Антильские острова держал путь к берегам Америки.

Быть может, скоро наступит конец войне, придет победа…

— Мы должны продержаться, продержаться любой ценой, даже если нам придется всем погибнуть, — эхом повторял за Лафайетом Жиль.

Задача была не из легких. Их было всего тысяча двести человек, если не считать маленьких отрядов солдат, действующих в строго ограниченных районах, которые были скорее партизанскими, но командирами этих отрядов были прославленные Самтер и Ли! К ним присоединился также отряд барона Штойбена. В общей сложности получалось не более полутора тысяч человек, но они сражались так, что англичане, которых было примерно десять тысяч, думали, будто их гораздо больше.

Благодаря Понго Жиль полностью овладел премудростями индейской войны. Он умел подкрасться к противнику, ничем не выдав своего присутствия. Затем он набрасывался на него, поражал смертоносным ударом и исчезал, оставляя безжизненное тело противника, который не успевал даже понять, что произошло. Одетый вместо красивого мундира, уже давно превратившегося в лохмотья, в сшитую индейцем одежду из оленьих шкур, которые, кстати, гораздо лучше защищали от москитов, он приобрел в этой смертельной игре славу непревзойденного воина и грозный облик. Тим часто бросал на друга задумчивые взгляды.

Однажды он сказал Жилю:

— Помнишь, как ты убил на берегу Саскуэханны птицу, из-за которой мы чуть не расстались со своими скальпами?

— Кречета? Конечно, помню, — пожав плечами, ответил Жиль; сердце его забилось быстрее.

— Так вот, мне кажется, что ты на него похож. Он нападает с неба, как молния, поражает и исчезает. Ты тоже нападаешь сверху, с деревьев, но это одно и то же.

— Не преувеличивай! Я не уношу в клюве свою жертву, чтобы разорвать ее на части…

Он смеялся, но в глубине души был счастлив.

Тим инстинктивно помог ему найти единственное сравнение, которое могло тронуть его закрытое для всех сердце. Неосязаемые узы с его предками вдруг стали ощутимей и реальней… И так как Тим не оставил свои размышления при себе и подкрепил их рассказом об их приключении у сенека, прозвище Кречет в скором времени прилипло к Жилю.

Его на индейский манер наделили тотемом по древнему обряду, который в узком кругу роты провел Понго, впервые за много месяцев на время снова ставший колдуном.

— Знаешь ли ты, — сказал индеец Жилю, отказавшемуся сперва подвергнуться обряду, который считал немного смешным, — знаешь ли ты, что даже твой командир получил от моих краснокожих братьев прозвище? Для них Лафайета зовут Кайевла — Грозный Всадник, а ты будешь беспощадный Кречет, поражающий врага в тумане…

Покрытый ритуальной раскраской, Понго под радостные возгласы роты развел костер, бросил в него травы, вызвавшие густой дым, и принялся петь и танцевать вокруг костра, рядом с которым он поставил Жиля. Затем, в последний раз призвав Великого Духа, индеец разрисовал тело юноши белыми и черными узорами, которые соответствовали его новому имени, и церемония окончилась. Лафайет поздравил своего лейтенанта, преподнес роте бочонок рома, и празднество завершилось в дыму трубок, так как табак был единственным, в чем они никогда не испытывали недостатка, с тех пор как ступили на землю Покахонтас и Джорджа Вашингтона. Следующей ночью солдаты Кречета подтвердили его «родство» с этой птицей, захватив в плен группу разведчиков

Корнуоллиса, которые, будучи доверены заботам бывшего знахаря, сообщили удивительные вещи: английский генерал, по непонятным Лафайету причинам оставив Ричмонд (в прошедшем году ставший столицей штата), только что покинул Уильямсберг.

Обдумав ситуацию, Лафайет пришел к убеждению, что Корнуоллис, устав бегать за ним, оставил его в покое и возвратился к своему первоначальному плану: форсированным маршем дойти до Нью-Йорка и помочь Клинтону одержать окончательную победу или, скорее, одержать ее самому, так как Корнуоллис и Клинтон отчаянно ненавидели друг друга и завидовали друг другу.

Маркиз бросил все свое войско вдогонку за англичанами, вынудив их укрыться в поселке Йорктаун, в устье реки Йорк, впадавшей в этом месте в Чесапикский залив. В то же время он послал умоляющее письмо Вашингтону: пусть генерал разрешит присоединиться к нему или хотя бы укажет, что делать.

Стояла изнуряющая жара, москиты были невыносимы, и, несмотря на прибытие пенсильванского батальона, Лафайет не знал, как поступить. Корнуоллис укреплял Йорктаун, как будто собирался оставаться там всю жизнь… Лето подходило уже к концу, но до сих пор не состоялось еще ни одного крупного сражения…

Как гром среди ясного неба грянул ответ Вашингтона, привезенный французским офицером, генералом дю Портайлем: Вашингтон приказывал своему дорогому маркизу не двигаться с места и просто наблюдать за Корнуоллисом, так как, согласившись в конце концов с Рошамбо, который не одобрял сражения за Нью-Йорк, он пришел к убеждению, что решающая битва произойдет в Виргинии.

Вне себя от радости, Лафайет собрал всех своих офицеров и сообщил им последние известия: войска Рошамбо покинули Ньюпорт, соединились под Филиппсбергом с Вашингтоном и в идеальном порядке, вызывая восхищение американцев, спускались к Виргинии. Флот адмирала де Грасса скоро должен стать на якорь в устье Чесапика, а Баррас, удерживая Клинтона под Нью-Йорком, продолжал обманывать его насчет подлинных намерений американцев.

— Господа! — прокричал Лафайет своим тонким голосом. — Нам надо во что бы то ни стало удержать Корнуоллиса в Йорктауне, пока не подойдут наши. Пусть вас всех убьют, но не упустите ни одного англичанина! Да здравствуют Соединенные Штаты Америки, да здравствует генерал Вашингтон и да здравствует Франция!..

Могучее «да здравствует Лафайет!» было ему ответом и наградой. И снова появилась надежда.

Все эти измотанные люди, которые уже много месяцев яростно сражались в опустошенной стране, дошли до того, что даже не могли вообразить себе, что все это когда-нибудь кончится. Им казалось, что о них забыли, что они обречены на второстепенную роль сторожевых псов, а теперь они окажутся в самом центре событий, станут необходимыми! Отныне они были уверены, что не погибнут зря. В этот вечер больных меньше лихорадило, а умирающие уснули с улыбкой…

— Одного не понимаю, — сказал Тим, почесывая затылок, — на что надеется Корнуоллис, сидя в таком маленьком форте, как Йорктаун? Со стратегической точки зрения это не очень-то важный участок. Тогда почему он теряет время, укрепляя свои позиции, вместо того чтобы двигаться дальше?

— Потому что, если только не делать огромный крюк, который сделали мы сами, ему нужно переправиться через залив. А для этого он ждет флот адмирала Роднея, он должен отвезти его солдат под Нью-Йорк. Будем надеяться, что генерал де Грасс прибудет раньше него…

Итак, жребий был брошен. Зимние операции, обмен письмами, бесчисленные тайные совещания, кропотливая работа шпионов наконец-то соединились вместе, чтобы час судьбы пробил на часах Америки. Надо было победить под Йорктауном или навсегда отказаться от прекрасной мечты о Независимости…