ГЛАВА 1

Когда шел дождь, деревенское кладбище казалось довольно мрачным. Мокрые каменные надгробия, потемневшие стены церкви. В глубокой могильной яме на дне стояла вода, и крупные капли дождя барабанили по крышке гроба, в которой покоился старый Гильом Реньяр. Капли стучали так, словно забивали в крышку последние гвозди. И все собравшиеся на кладбище не могли поверить в то, что старый Гильом никогда уже не встанет и никогда его грозный крик не заставит похолодеть их души.

Лица собравшихся были серьезны, черные одежды пришедшихпроводить Гильома Реньяра в последний путь лишь толькоусугубляли мрачность пейзажа. Казалось, это стая воронов — стервятников собралась поделить добычу.

Старый священник стоял возле кучи свежевырытой земли идержал в руках толстенную Библию. Он распахнул старинныйфолиант и, даже не обращая внимания на то, что на пожелтевшиестраницы сыплет крупный дождь, не заглядывая в текст, принялсямонотонно читать отходную молитву.

Виктор стоял рядом с гробом. Он понуро опустил голову изакрыл глаза. Младшие братья стояли поодаль.Над серым, словно лишенным красок кладбищем стлались заунывные слова латинской молитвы. Казалось, дождь прижимает их к земле и не дает подняться к небесам.

Священник захлопнул Библию и вскинул голову. Но никто непосмотрел ему в глаза. Ни один из Реньяров не посмел этого сделать, ведь каждый понимал, что смерть старого Гильома и на его совести тоже.

Священник указал перстом на сверкающий мокрый гроб.

— Он был рожден благородной женщиной, а вот теперь он завялкак прекрасный цветок. И никогда больше его тень не упадет наземлю, никогда больше мы не услышим его голоса. Но не надоотчаиваться, — священник посмотрел на понурившего головуВиктора, чьи волосы были уже мокры от дождя, — ведь каждого изнас ждет смерть и всемилостивейший господь примет нас и проститнам все наши грехи. И пусть бог святейший и всемогущий насвсепрощающий спаситель примет его в лоно свое.

Филипп Абинье прислушивался к словам священника, которыедолетали до него вместе с порывами ветра. Он до боли в глазахвсматривался в фигуры собравшихся у могилы. Он искал среди нихКонстанцию. Его сердце бешено билось, готовое вот-вот вырваться изгруди.

— Она должна быть здесь! — шептал Филипп. — Ну конечно же, вон она! — и его сердце обмирало.

Филипп видел длинные волнистые каштановые волосы, но потомоказывалось, что это совсем другая девушка, которой Филипп дажене знал. Скорее всего, это была какая-то дальняя родственница, ведьона стояла рядом с Клодом.

«Но я же должен чувствовать, — думал Филипп, — здесь Констанция или нет. Где она? Где она?»— взглядом перебегал он с одной фигуры на другую, но черные плащи, накидки казались одинаковыми.

Виктор Реньяр поднял голову, и Филипп, испугавшись, укрылсяза старым надмогильным камнем.

Тщетно искал на кладбище свою возлюбленную Филипп Абинье, не было ее среди собравшихся у могилы и быть не могло.Ведь в это время девушка сидела одна в низком каменном строении и плакала. И было в этом плаче все — и тоска по возлюбленному, и слезы прощания с Гильомом Реньяром, который до самой последней минуты был к ней добр и благословил ее и Филиппа брак, желая перед смертью помирить две враждующие семьи. Была злость на Виктора и его братьев.

Констанция чувствовала, что она в самом деле не такая как они.Только она одна и плакала в тот момент, когда старого Гильомаопускали в могилу и комья земли глухо ударялись о крышкумокрого гроба, растекаясь грязными пятнами.

А вечером, после похорон, когда солнце спряталось за холмами, в доме Реньяров как всегда были накрыты столы. Сперва сидевшие заними мужчины вели себя довольно степенно, но с каждой выпитойкружкой вина поминки постепенно превращались в оргию.Появились женщины, послышались веселые песни, никто из собравшихся не вспоминал ухе о Гильоме Реньяре, все только и делали, чтославили Виктора.Тот сидел во главе стола мрачный и угрюмый, на том самом месте, где обычно сиживал его отец. Виктор понимал, теперь онполновластный хозяин в доме и теперь суждено осуществиться самымего сокровенным мечтам. Но почему так тяжело на сердце? Почемуэто не радует? Ведь он столько лет ждал этого дня, ведь он же, еслибыть честным перед самим собой, желал смерти своего отца, мечтал оней.

И вот теперь власть в его руках. Но он не может приказать этимлюдям расплакаться, не может приказать смеяться, не может заставитьбыть счастливыми. Он может только деньгами или угрозами заставитьих повиноваться. Но разве это власть?

— Я не властен над чувствами других, — шептал Виктор, — онивсе ненавидят меня как ненавидели моего отца, и как я ненавидел их.

Виктор пил вино кружку за кружкой, но хмель не брал его, лишьтолько глаза наливались кровью, а в ушах начинало гудеть. Он, сжавкулаки, сидел во главе стола, с презрением глядя на всех, кто сиделсейчас здесь.

Жак и Клод совсем не пили. Они уже давно сидели в сторонке ипоглядывали на старшего брата.

— Ну что? — спросил Жак.

— Я согласен, — сказал Клод. Они неторопливо поднялись из-застола и двинулись к выходу. Они делали вид, что сильно пьяны, пошатывались, один поддерживал другого, но когда вышли за дверь иочутились на крыльце, их лица стали сразу же суровыми и решительными.

— Где сумки? — спросил Жак.

— На конюшне.

— Тогда пошли седлать лошадей.

И двое мужчин нырнули в ночную тьму, рассекаемую дождем.А через несколько минут они уже выводили двух оседланных лошадей с переметными сумками.

— Может, попрощаться с Констанцией? — предложил Жак.

— А что мы сможем ей сказать?! — обозлившись на брата, сказалКлод. — Ведь мы не помогли ей, позволили Виктору обмануть всех.

— Да, брат, ты прав.

Некоторое время они молчали, не решаясь сесть в седла.

— Нет, не будем прощаться с Констанцией, тем более, что теперьу нее есть защитник — Филипп Абинье. Ведь он, Жак, считай, ее законный муж, их благословил перед смертью наш отец.

— Да, Жак, это было последнее и может быть, самое доброе егодело. Поехали, может в чужих краях мы найдем свое счастье, а здесьнам больше искать нечего.

— Да, Виктор теперь завладел всем, а теперь он еще и ослеплензлобой. А мне не хочется больше участвовать в стычках, грабежах.Лучше я буду кому-нибудь служить за деньги, чем подчиняться Виктору.

Братья с тоской посмотрели на окна родного дома, посколькубыло неизвестно, вернутся ли они сюда когда-нибудь, и тихо выехалисо двора.Ночь поглотила их.

Единственным человеком, кто видел, как уезжают Клод и Жак, была Констанция. Припав к щели в ставнях, она смотрела на них исердце ее сжималось от жалости к кузенам. Она даже слышала, о чемони говорили, хотела было окликнуть их, но передумала. Что-тоудержало ее от этого поступка, а что — она сама не могла понять.Может быть и в самом деле, ей и братьям нечего было сказать друг другу, ведь раньше их объединял Гильом Реньяр, а после его смерти эта тонкая нить оборвалась. И теперь они стали чужими людьми.

Констанция облизала пересохшие губы, ее мучила жажда. А заокном барабанил дождь. Она слышала, как струи стекают с низкойчерепичной крыши и со звоном падают в лужи. Стараясь не шуметь, Констанция отбросила засов и распахнула ставни. Влага манила ее.Сложив ладони ковшиком, девушка подставила их под тонкую струйку воды. Вода протекала сквозь пальцы, холодила руки, но все-таки эта была живительная влага. Констанция успела отпить несколько глотков, прежде чем вода не вытекла на пыльный глинобитный пол. Она еще и еще наполняла ладони водой и никак не могла утолить жажду.

Двор был пуст, лишь из открытых окон доносились пьяные песнида гул голосов. Констанция видела, как Виктор то и дело прикладывается к кружке с вином и оно течет по подбородку, по шее.Видела, как пируют бандиты, заливая, топя свою нечистую совесть вхмельном вине.

Анри с ужасом смотрел на отца. Никогда раньше он не видел Виктора таким. Мальчик вспомнил о Констанции и подумал, что ей тоже хочется пить. Он взял со стола кусок мяса, большую глиняную кружку и направился к бочонку с вином. Никто не обратил на него внимания, и мальчик наполнил до краев чашку белым вином.Он уже пробирался среди пирующих к выходу, как Виктор заметил его и окликнул:

— Анри, ты куда?

Мальчик от испуга чуть не выронил глиняную чашку и замер.

— Эй, Анри, иди ко мне! — позвал Виктор. Делать было нечего.Мальчик двинулся к отцу.

— Ты заботливый, хороший сын, — бормотал Виктор, прижимая к себе Анри, — ты заботишься обо мне, вот принес вина… Видите, какой у меня сын? — рявкнул Виктор.

Все посмотрели на Анри, у которого в глазах застыл испуг, ведь он очень боялся, что отец заметит, что он прячет кусок мяса под плащом.

— Выпьем за моего сына, за моего наследника! — крикнул Виктор и запрокинул голову, вылил себе в глотку всю чашку.А потом он скривился.

— Что за дрянь ты принес, Арни?

— Я наливал вон из той бочки, из нее все пьют, — мальчик указалпальцем в угол.

— Черт возьми, — воскликнул Виктор, — неужели ты, Анри, не знаешь, я люблю только красное вино, а белое ненавижу! — и онгрохнул кулаком по столу так сильно, что вся посуда подскочила изадребезжала.

Разговоры за столом смолкли. Все с ужасом ожидали очередногоприпадка ярости Виктора Реньяра.Но тот вдруг стал довольным и расхохотался.

— Боже мой, я вспомнил, у нас же есть чудесное вино! Я вас всех сейчас угощу. Это вино поставил еще мой отец, когда мне былостолько лет, сколько было Анри. Эй, слуги! Все! Берите факелы и ступайте в подвал. Там стоял черные бочки, прикатите одну сюда.

Пьяная компания загудела. Вынимались из гнезд в стенах факелы, хватались подсвечники, и пьяная орава, шумя на разные голоса, двинулась в подвал.

— Только не сожгите мне дом! — крикнул Виктор вслед своим приспешникам.Чадили факелы, оставляя на сводах грязные разводы, тени метались по стенам. Кто-то упал, раздался крик, но это лишьпозабавило пьяную толпу.

Наконец добрались и до бочек. Но выкатить их было невозможно, поэтому принялись оттаскивать те бочки, что закрывали дорогу.Дорога была вскоре расчищена, и все дружно принялись вытаскивать бочку из ниши. Но когда за дело берется сразу десять человек там, где достаточно и двух, что-нибудь да случится.

Когда бочку наклонили, один из пьяных поскользнулся, увлекаяза собой еще троих соседей.

— Осторожно! — раздались крики.

Но было поздно. Бочка наклонилась, люди отпрянули, и она с грохотом рухнула на каменный пол. Затрещали клепки, покатились обручи. Густое красное вино волной окатило всех, кто был в подвале.

— Да черт с ней! — махнул один из гуляк. — Берите вторую.

Поскальзываясь в вине, пачкаясь в нем, собутыльники смогли-таки вытащить вторую бочку, не разбив ее, и на руках понесли в дом.

Виктор, заслышав шум голосов на лестнице, поднял отяжелевшиеот вина веки и посмотрел на своих приспешников. Зрелище было ужасным. Еще ничего не поняв, Виктор весь похолодел: ему показалось, что все люди в крови.

«Но почему у них такие радостные лица?»— мелькнула шальнаямысль. Виктор так и не пошевелился. Охваченный ужасом, он смотрел, как его люди ставят бочку на козлы и вбивают в нее кран. И толькокогда он почувствовал аромат старого выдержанного вина, до негодошло, что случилось в подвале.

— Мерзавцы! — заорал он. — Да это вино стоит больше, чем вывсе вместе взятые!

Он подбежал к бочке и, даже не подставляя бокала, принялся пить прямо из крана. Вино текло ему по подбородку, пачкало белуюрубашку, а он все пил и пил. А потом, распрямившись, он развелруки в стороны и пьяно загоготал. Зубы оскалились и губы, испачканные густым красным вином, казались обагренными кровью. И весь онстал похож на ненасытного людоеда.

Но казалось, только этого шальной гурьбе и надо. Они, как и ихпредводитель, бросились, отталкивая друг друга, хлестать вино изкрана. Они подставляли ладони, перчатки, шляпы, а над всем пьянымгулом летел восторженный крик Виктора:

— Черт с ним, с вином, пейте, сегодня мой день! Виктор Реньяругощает всех!

Анри, смертельно перепуганный происходящим, выбежал за дверь и остановился на крыльце. Ему было страшно возвращаться назад, но не менее страшно было идти вперед, в темноту. И там и там таилась угроза. Но мальчик знал, где ему обрадуются, он знал, что у него остался единственный друг — Констанция. И он сделал шаг в темноту.

Отойдя от дома, Анри позвал:

— Констанция! Констанция!

Ведь он так боялся идти по темному двору, что каждый новый шаг давался ему с трудом.

Он добрался до невысокого строения и постучал в обитую железом дверь.

— Констанция!

— Кто там? — послышался испуганный голос девушки.

— Это я, Анри! Я принес тебе поесть.

— Ты один?

— Да, отец в доме. Они все напились, я пришел один.

Констанция некоторое время колебалась, ведь от Виктора можнобыло ожидать любой подлости. Он мог подучить сына, под угрозой побоев заставить его постучать в дверь, а сам Виктор тем временемтаился бы за углом, чтобы наброситься на девушку и взять ее силой.

Она припала к двери.

— Анри, ты не обманываешь меня?

— Нет, что ты, Констанция, я тебя люблю.

— Поклянись!

Анри, путаясь, произнес слова клятвы и эта детская непосредственность смягчила сердце девушки. Заскрежетал засов, идверь отворилась. Анри вошел. Здесь хоть и было холодно, но наголову не лил дождь.

— Вот, возьми, — Анри протянул кусок мяса, хлеб и яблоко.

— Спасибо тебе. А теперь уходи!

— Нет, я боюсь возвращаться, отец пьяный.

— Анри, поднимись наверх, о тебе никто не вспомнит.

— Нет, Констанция, я лучше побуду с тобой.

— Ну что ж, если так хочешь, то оставайся. Констанция с жадностью набросилась на еду. Она глотала ее, почти не жуя, ей всеказалось мало.

— Хочешь, я тебе еще принесу? — вдруг сказал Анри.

— Нет, Виктор может заметить, как ты таскаешь со стола еду, инакажет тебя.

— Да там никто ничего не видит.

— Нет, лучше побудь со мной.

Анри уселся на куче соломы и поджал под себя ноги. Констанцияустроилась неподалеку от двери. Наконец-то она была не одна иможно было хоть с кем-то поговорить. Конечно, из Анри собеседникбыл никудышный, он больше отмалчивался или отвечал односложно, но все-таки это была живая душа. К тому же, мальчик любилКонстанцию, жалел ее, и девушка это прекрасно знала.

— Ты был на кладбище? — спросила она.

— Был, Гильома закопали, — совершенно спокойно сообщил мальчик так, словно бы говорил о чем-то будничном и заурядном.

— Кто-нибудь плакал? — спросила Констанция.

— Да нет, что ты, зачем плакать, ведь мы мужчины.

— Иногда и мужчины плачут, — заметила Констанция.

— Но мы, Реньяры, не такие, — с гордостью сказал Анри, и сердце Констанции дрогнуло.

Она заметила в повадках мальчика почти неуловимые, на первый взгляд, черты Виктора. Он точно так же немного косил и так же независимо держал голову, отвечая на вопросы.

Где-то совсем рядом заржала лошадь. Констанция дернулась кзасову, чтобы его задвинуть, но что-то ее остановило. Она прислушалась. Ржание повторилось. Затем она услышала осторожные, шлепающие по грязи шаги.

В ставню негромко постучали так, словно кто-то боялся, что егоуслышат в доме.

— Кто там? — Констанция бросилась к окну, напрочь забыв озасове.

Анри испуганно забился в угол. Он был уверен, что это отец, ибоялся расправы за ослушание.

Но тут мальчик услышал незнакомый ему голос:

Это я, открой.

— Филипп, — выдохнула Констанция и опрометью бросилась к двери.

Они столкнулись в пороге — Констанция и Филипп.

— Это ты? — воскликнула девушка.

— А это ты, — ответил юноша и они обнялись.

— Я так ждала тебя! — воскликнула Констанция.

— Быстрей, нужно уходить, я привел двух лошадей, и мыубежим отсюда!

Колебания Констанции были недолгими. Она бросила прощальный взгляд в темноту, туда, где прятался Анри, и вышла под дождь.

— Скорее! Скорее! — торопил Филипп Абинье и повел Констанцию к привязанным под деревом лошадям.

Мокрая кожа седла скрипела, когда Филипп усаживал Констанцию. Та еще не поверила в реальность происходящего, она подставляла свое лицо под струи дождя, словно пыталась удостовериться в том, что это не сон. И холодный дождь смывал слезы счастья с ее лица.

Филипп вскочил в седло, и они помчались, растворяясь в дождливой ночи.

Анри подбежал к выходу и только сейчас понял, что произошло:заклятый враг их семьи похитил Констанцию и он, Анри Реньяр, несмог помешать этому.

Мальчик горестно вскрикнул и изо всех ног бросился к дому.

— Отец! Отец! — мальчик кричал, пытаясь перекрыть своимслабым детским голосом гул пьяной братии. — Отец! Отец!

Анри протискивался сквозь пьяных мужчин, те хватали его, пытаясь приласкать, кто-то предлагал ему вино, кто-то совал в рукияблоко.

— Отец! — вырываясь из чужих рук, уже со слезами на глазахкричал Анри, но Виктор его не слышал. Наконец детский крик перешел в истеричный вопль:

— Отец! Отец!

Виктор встрепенулся. Он бросил злой взгляд на застолье, мол, кто смеет обижать его сына.

Анри, наконец пробился к отцу и принялся его трясти:

— Отец! Отец!

— Да что случилось, тебя кто-то обидел? Так я сейчас его накажу! — и Виктор вскочил на ноги.

— Нет, отец, Констанция!

Лицо Виктора мгновенно переменилось.

— Что?

— Ее украли!

— Кто?

— Этот… этот…

— Говори же! — рявкнул Виктор. Но мальчик от испуга никак не мог вспомнить имени. И тогда Виктор оттолкнул его в сторону и бросился к выходу.

— За мной! — закричал он, на ходу толкая своих наемников, когоза шиворот, кого за рукав, кого за волосы.

Виктор, а за ним и пьяная гурьба, вывалилась на крыльцо поддождь. Даже отсюда Виктор своим зорким глазом заметил распахнутую дверь низкого строения.

— Проклятье! — закричал он и поскальзываясь в грязи, бросился вперед.

Он как вихрь влетел туда, где должна была быть Констанция ипринялся шарить по углам. Он никак не мог поверить, что девушкаисчезла, и проклинал себя за то, что не выставил охрану. Он перерывал солому, разбрасывал пустые бочки и корзины.

Потом выскочил на улицу и зло огляделся. Струи дождя текли поего лицу, волосы сбились и прилипли к голове.

— Где она? — кричал он. — Где она, отвечайте! Но бандитыиспуганно переглядывались и пожимали плечами, не зная, что ответить своему господину. Они даже не поняли, о чем он их спрашивает.

Наконец поняв, что добиться толку от них сложно, Виктор схватил своего сына за грудки, приподнял над землей и принялся трясти.

— Кто? Кто? — дышал перегаром в лицо ребенку отец.

— Это Филипп, — прохрипел Анри, смертельно напуганный такимповедением отца, — Филипп Абинье.

Виктор разжал пальцы и мальчик упал на землю. Лицо Виктора исказила страшная улыбка, не предвещавшая ничего хорошего. Он сейчас был похож на дикого кровожадного зверя, почуявшего добычу.

— Филипп Абинье, наконец-то я смогу убить тебя, и теперь мнебудет за что это сделать. У меня есть законное право, ты украл то, что тебе не принадлежит, и даже судья Молербо не скажет и слова против, — крикнул Виктор в темноту, прочерченную сверкающим дождем, в темноту, посмевшую скрыть от него Констанцию и его заклятого врага. И он погрозил кулаком.

От холода и страха, от нервного истощения и от всего того, чтодевушке довелось пережить, Констанции стало плохо. Она едва держалась в седле, ее шатало из стороны в сторону. И Филипп, увидев, как беспомощна его подруга, ехал рядом, поддерживая Констанцию под РУКУ.

В конце концов они добрались до дома Абинье.

— Марсель! Марсель! — увидев свет в окнах, закричал Филипп. — Скорее! Скорее иди сюда!

Этель, которая вязала чулок, отбросила работу, а Марсель, схватив пистолет, выскочил на улицу под проливной дождь.

— Помоги, возьми ее, — прошептал Филипп, обращаясь к своему дяде.

Марсель бережно взял на руки полуживую Констанцию и осторожно внес в теплоту дома. Девушка была бледна. Ее губы приоткрылись, и с них слетал едва слышный стон, похожий на шелест ветра в траве.

— Что с ней? — Этель склонилась над Констанцией. — Неси ее наверх, положи на мою постель.

Лилиан суетливо принялась помогать матери, расправляя постель.

Наконец, Констанция была уложена, и Этель с нескрываемым удивлением посмотрела на нее.

— Так вот она какая, Констанция Реньяр!

Но в голосе Этель не было ни малейшей вражды, она говорила этоспокойно и немного печально.

А губы Констанции вновь дрогнули, девушка пыталась улыбнуться, но вместо улыбки с ее губ сорвался стон.

Если Этель смотрела на девушку спокойно, то Лилиан рассматривала ее с нескрываемым интересом, поражаясь ее красоте.

— Да, она очень красива, Филипп, — обратилась она к брату, а тот вместо ответа только беспомощно развел руками, дескать, ну что ж поделаешь, сестра, если моя невеста так хороша собой.

А Марсель даже причмокнул языком, рассматривая точеный профиль Констанции.

— Да ты, племянник, смотрю, не промах и ведешь себя как настоящий мужчина. Даже смог выкрасть свою любимую из стана врагов! Правда, ты вряд ли задумывался о последствиях.

— Но ведь ей грозила смерть! — с горечью произнес Филипп. — Они могли ее убить, уничтожить, ведь они не люди, а звери!

— Я знаю Реньяров давно, — сказала Этель, — они могли сделатьс ней все что угодно только за то, что она осмелилась не подчиниться воле Виктора Реньяра.

— Да, да, мама, ты права, — воскликнул Филипп, обнимая мать заплечи, — и ты, Лилиан, и ты, мама, вы должны заботиться о Констанции, ведь я ее люблю.

— Она будет мне как дочь, — сказала Этель.

— А мне как сестра, — добавила Лилиан.

— Ну а мне тогда ничего не остается, как считать ее своей племянницей.

Я напою ее сейчас отваром из трав, — сказала Лилиан.

— Нет-нет, дочь, погоди, лучше сперва ей дать горячего вина, оно укрепит ей силы и придаст бодрости.

— Я бы тоже не отказался сейчас от чашки горячего вина, — сказал Филипп.

И только сейчас все заметили, что Филипп стоит промокший до нитки, а с него ручьем течет на пол вода.

— Брат, скорее переодевайся, не медли, а то можешь простудиться и заболеть.

— Нет, я теперь не заболею, не беспокойся, Лилиан. Но онпокорился и принялся стаскивать мокрую одежду.А Марсель Бланше стоял, прислонясь спиной к стене, и неотрывно смотрел на лежащую на постели девушку. На его губах блуждала странная улыбка. Он явно завидовал своему племяннику и самое главное, даже не пытался этого скрыть, настолько он был прямым и честным человеком.

— Скорее, Лилиан! Потом развесишь мокрую одежду у очага, а сейчас согрей вина, дай Филиппу, а я отнесу и напою Констанцию.

— Согрей и на меня, — предложил Марсель своей племяннице.Та согласно закивала.

— Я согрею целый котелок, насыплю туда пряностей и плесну немного рому.

— Делай, как знаешь, — сказал Филипп, — только поскорее, я уженачинаю дрожать.

И вскоре дом Абинье наполнился ароматом. Вся семья сидела застолом и перед каждым дымилась большая чашка.

— Ты счастлив? — шепотом спросила Лилиан Филиппа.

Тот вместо ответа взял руку сестры и крепко сжал.

— Можешь не отвечать, по твоему лицу все видно, — Лилиан улыбнулась, а вот лицо Филиппа стало суровым.

— Ты думаешь о том, как будешь защищать свою возлюбленную? — прочел мысль Филиппа Марсель.

— Я думаю о том, что нам всем вместе придется защищаться и думаю, сделать это будет нелегко.

— Племянник, нас двое, и мы умеем стрелять. Мы сумеем постоять за себя.

— Вы забыли и обо мне, — вдруг сказала Этель, — ведь когда-то мой Робер научил и меня стрелять и это получалось у меня неплохо.

Марсель с уважением посмотрел на свою сестру.

Дождь кончился так же неожиданно, как и начался. Утром засветило яркое солнце, но оно не радовало Виктора Реньяра. Он былмрачнее тучи. Болела голова, щемило сердце. Он сидел на низком табурете и глядел в огонь. Он был зол на весь мир, но больше всегоон злился на свою неосмотрительность.

«Как это я мог допустить подобное! Она улизнула со своим Филиппом прямо у меня из — под носа. Я своими руками отпустил его, аон вернулся и украл Констанцию. Почему я не выставил охрану? Почему я не убил его сразу? Ведь я же держал в своих руках кинжал и даже видел его кровь. Ну почему я не нанес удар? Ведь тогда наверняка бы ничего не случилось. Вот к чему приводит жалость».

И тут он увидел своего сына Анри. Мальчик стоял у распахнутойдвери и с грустью смотрел на отца.Виктор поманил пальцем сына. Тот подошел.

— Никогда не будь жалостлив, Анри, не щади никого, даже меня не щади.

— Отец, что ты такое говоришь?

— Я говорю правду. Запомни это, сынок, навсегда:не щади никого, убивай, режь, жги, вешай! Все вокруг мерзавцы и предатели. И если ты, Анри, хочешь, чтобы тебя никогда не предали, будь жестоким. Тогда тебя будут бояться и никто не осмелится тебя оставить, все будут подчиняться любому твоему слову. Знай, сын, чтострах сильнее любви, страх даже сильнее золота. Пусть тебя все боятся и тогда ты сможешь управлять всем миром, тебе покорятся и сильные, и слабые, перед тобой будут ползать и мужчины, и женщины.Тебе будет принадлежать все! Не делай таких ошибок, как я. А своихбратьев — Жака и Клода — я ненавижу. И если, Анри, когда ты вырастешь, они попадутся на твоей дороге, не жалей и не щади их, ведь они предали твоего отца, они бросили его в самую тяжелую минуту. Убей их, убей! Ты меня понял?

Мальчик согласно кивнул, понимая, что сейчас спорить с отцомопасно, что сейчас у него может опять начаться припадок ярости, онбудет стрелять, рвать на себе одежду, бить посуду, переворачивать мебель и угомонится очень не скоро.

А все, кто вчера пьянствовал и радовался смерти старого Гильома, в это время храпели, лежа вповалку, где кого сморил сон ивино.

— Где мои люди?! — прорычал Виктор. — Неблагодарные собаки! Они едят мою пищу, пьют мое вино, они спят под кровом моего дома и не хотят мне верно служить. Обо всем должен думать и заботиться только я сам. А этим мерзавцам ни до чего нет дела, им бы только пить да гулять. А когда надо служить, так они в кусты! Ну, я им устрою жизнь! — и Виктор выхватил из камина пылающую головню и двинулся в столовую. Он тыкал горящей палкой в лежащих на полу своих вчерашних собутыльников, пинал их ногами, плевал в лица. Он был вне себя от ярости.

— Вставайте! Вставайте! Мы нападем на имение Абинье, мы их всех сожжем, повесим, мы их всех перестреляем как глупых зайцев! Выможете брать в этом доме все, что пожелаете, вы можете изнасиловатьего сестру, но Филиппа Абинье оставьте мне, я сам хочу загнать вотэтот нож ему в живот, — и Виктор Реньяр выхватил из-за пояса длинный кинжал. — Вот этот, видите? Я перережу горло этому наглецу! Я навсегда отучу его зариться на чужое добро!

Пьяные, не проспавшиеся бандиты моргали глазами, протирали рукавами лица и с недоумением смотрели на своего предводителя, ещеявно не соображая, что он говорит и куда зовет их.

Снова наполнились терпким вином кружки и чашки. Постепенно бандиты приходили в себя, на их лицах была написана непримиримаязлость, глаза сверкали ненавистью, а кулаки сжимались. Они были похожи на стаю голодных псов, готовых по приказу хозяина броситьсяна любого, на кого он укажет.

И Виктор, вскочив на стол, заревел:

— Смерть Филиппу Абинье! Смерть их роду!

— На Абинье! — закричали бандиты. — Сожжем их дом! Всех убьем! Убьем! Убьем! — шумели разбушевавшиеся головорезы, криками возбуждая себя и друг друга.

Солнечный луч коснулся лица Констанции, запутался в ее каштановых волосах и они вспыхнули, как багряные кленовые листьяна закате.

Констанция взмахнула ресницами и открыла глаза. И тут же зажмурилась от яркого золотистого солнца. «Где я?»— подумала девушка, видя перед собой белый потолок.

Она еще долго лежала бы и вспоминала свои сны, если бы не громкий стук молотка, разрушивший тишину, раздробивший ее на тысячи кусков, уничтоживший спокойствие утра.

И тут девушка вспомнила все то, что с ней произошло. Она вспомнила проливной дождь, вспомнила вой ветра, шелест дождя. Вспомнила, как Филипп накрыл ее своим плащом, вспомнила его руку, которая поддерживала ее под локоть и вспомнила горячее ароматноевино, которое подносила ей седоволосая женщина с очень добрым лицом и нежным взглядом.

И она поняла, где находится сейчас. Это был дом Абинье, дом, куда ее привез Филипп, а та женщина была его матерью.

А Филипп с Марселем спешно заколачивали толстыми досками окна нижнего этажа, оставляя лишь узкие щели для стрельбы.Марсель знал в этом толк, ведь недаром его разыскивали солдатыкороля. И его искусство пришлось как нельзя кстати.

— Вот здесь оставь щель, а вот здесь прибей еще одну доску, — указывал он своему племяннику, и Филипп с радостью выполнял приказания Марселя Бланше, безропотно ему подчиняясь. — Скорее всего, Филипп, они окружат наш дом и попытаются поджечь. Поэтомуне подпускай их близко, но все равно старайся стрелять наверняка, лучше всего в голову.

— Дом накрыт черепицей и поджечь его будет сложно, — сказал Филипп.

— Они постараются забросить факелы в окна, так что будь начеку, и пусть женщины приготовят емкости с водой. К встрече сРеньярами надо подготовиться как следует. Думаю, их будет не меньше дюжины, а нас с тобой всего лишь двое, и мы должны выстоять.

Марсель Бланше прошелся по столовой, похрустывая пальцами.

— Все оружие, которое есть в этом доме, надо приготовить к бою. Женщины будут заряжать, а мы с тобой, Филипп, будем отстреливаться.

— Я тоже могу вам помочь, — сказала Этель, гордо вскинув своюседую голову.

— Нет, сестра, лучше не подходи к окнам, мне не хочется тебяпотерять.

— Так давайте же займемся делом.

В столовой было темно, потому что все окна первого этажа были забиты. Этель зажгла свечи, а Лилиан принесла сверху кожаную сумку Марселя с пистолетами. Все оружие, которое было в доме, сложили на большом дубовом столе. Женщины и Марсель Бланше принялись его чистить и заряжать. Лилиан и Этель так обращались с оружием, будто бы это занятие было им привычно, будто бы они всю жизнь только и делали, что чистили пистолеты. Они обращались с ними так, будто это была самая обычная кухонная утварь.

Филипп с удивлением посматривал на свою мать, которая ловко заряжала пистолеты.

— Мама, я никогда не думал, что ты умеешь делать и это.

Этель взглянула на сына и улыбнулась.

— Ты, Филипп, еще многого не знаешь обо мне. На втором этаже послышался шум, скрипнула дверь спальни и появилась Констанция. Она медленно спустилась вниз и внимательно огляделась. До нее наконец дошло, к чему готовятся обитатели дома. Она посмотрела на ружья, разложенные на столе, на мешочки с порохом и пулями, подошла и провела кончиками пальцев по холодному стволу ружья.

Все смотрели на девушку, ожидая, что же она скажет. Констанцияробко и виновато улыбнулась, понимая, что все эти ужасные приготовления связаны с ее появлением в этом доме.

— Я вернусь в дом Реньяров, ведь из-за меня все это.

Этель поднялась из-за стола, поправила свечи в подсвечниках, посмотрела на Филиппа и на Марселя и только потом подошла к Констанции. Она крепко взяла девушку за плечи и пристально посмотрела в ее зеленоватые, с золотыми крапинками глаза.

— Даже если ты, Констанция, вернешься, их это уже не остановит. Я хорошо знаю Реньяров.

— Да, да, — ответила Констанция, — они все равно нападут, и все равно придут сюда, чтобы поквитаться с Филиппом.

— Не стоит бояться, — громко сказал Марсель, — Реньяры найдут в этом доме достойный отпор, ведь здесь есть двое смелых мужчин, а это не так уж и мало. Тем более, мы знаем, за что боремся, знаем, что правда на нашей стороне, что Реньяры — бандиты, а мы честные люди.

Констанция как-то странно кивнула головой и было трудно понять, то ли она согласна с тем, что сказал Марсель Бланше, то ли это противоречит ее личным мыслям.

— Так что, девочка моя, не беспокойся, — Этель прижала Констанцию к груди. — Изменить что-либо уже не в наших силах. Иди полежи, отдохни, а к завтраку я тебя позову.

Констанция вновь кивнула головой и направилась на второй этаж.

Филипп бросился к ней. Констанция почувствовала это и остановилась. Она медленно обернулась, стоя на первой степеньке лестницы.

Филипп замер, не решаясь сделать еще один шаг. И тогда Констанция сама протянула руки. Филипп схватил ее маленькие ладони и прижал девушку к груди.

— Я люблю тебя, Констанция, — чуть слышно прошептал он на ухо своей возлюбленной.

Это были те слова, которые могли поддержать девушку. И тогда сомнения Констанции рассеялись. Она выдернула свои ладони и обняла Филиппа за шею, потянулась к нему всем своим телом и поцеловала в губы.

Этель посмотрела на Филиппа и Констанцию, потом на Лилиан. Та опустила голову и улыбнулась.

А Марсель Бланше толкнул Лилиан в бок и сжал ее руку.

— Что, Лилиан, завидуешь своему брату?

— Нет, — тихо сказала Лилиан, — я завидую Констанции. Мне хочется, чтобы и меня кто — нибудь вот так любил, а я отвечала бы такой же сильной любовью.

— Не расстраивайся, Лилиан, у тебя еще все впереди. Будет человек, который полюбит тебя так же сильно, как Филипп полюбил Констанцию.

— Навряд ли, — робко произнесла Лилиан, но было видно, что хотя она и не верит в то, что говорит Марсель, страстно этого желает.

— Я научу тебя стрелять, хочешь, Лилиан? — вдруг строгим голосом сказал Марсель Бланше. Девушка согласно закивала.

— Смотри, как это делается, — он взял со стола тяжелый пистолети вложил в руку девушке. — Взводишь курок…

— Курок? — произнесла Лилиан, отводя большим пальцем большой точеный курок.

— Да-да, ты все правильно делаешь — большим пальцем. А потом вот этим пальчиком нажимаешь.

— А как надо целиться?

— Целиться? Подними пистолет, подними, не бойся, он не такой тяжелый, как кажется.

— А я и не боюсь, — спокойно сказала Лилиан.

— И стреляй, моя дорогая, в голову или в грудь. Только не бойся и не роняй пистолет, когда прогремит выстрел.

— А это страшно? — улыбнулась Лилиан.

— Да нет, это абсолютно не страшно.

— Марсель, ты такой опытный человек и, наверное, ничего не боишься.

— Почему ничего не боюсь? Очень даже боюсь.

— А чего ты боишься, Марсель?

— Боюсь, что меня могут убить, что меня могут ранить, например, отрубят ухо или нос. Представляешь, каким я стану безобразным? И тогда в меня не влюбится ни одна девушка.

— Да нет, этого не будет, не беспокойся Марсель, — Лилиан положила на стол тяжелый пистолет, — я тебя буду защищать.

Марсель Бланше расхохотался, обнял за плечи Лилиан и нежно поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, защитница, только я тебя хочу предупредить:будь осторожна и не надо меня защищать, у меня хватит сил постоятьза себя. Да еще я с этими Реньярами хочу поквитаться и за тебя, и за Этель.

Вдруг на галерее появилась Констанция.

— Они не нападут днем.

Все вздрогнули и посмотрели на девушку.

— Почему? — осведомился Марсель Бланше.

— Я хорошо знаю Виктора Реньяра, ведь я выросла в их доме. Они нападают только ночью, как хищные кровожадные звери, как голодные волки.

— Да, скорее всего, так и будет, — кивнул Марсель Бланше, — ведь днем они бы были слишком хорошими мишенями, и мы смогли бы перестрелять их всех. А вот ночью, в темноте, убивать их будет кудасложнее.

— Ничего, выстоим! — грозно сказал Филипп, обрадованный и вдохновленный тем, что Констанция его любит и заботится о них.

ГЛАВА 2

Весь день прошел в тревожном ожидании и в приготовлениях к отражению нападения Виктора Реньяра и его людей. Филипп даже не подозревал, что у них в доме столько оружия. Этель показала ему тайник, где Робер прятал оружие. Набралось около дюжины ружей и пистолетов. Все они были завернуты в промасленные тряпки и вполне годились. Пороха тоже хватало. Единственное, о чем сожалел Филипп, — — так это о том, что их так мало — он и Марсель Бланше. Мужчины забивали досками окна, засыпали мешки песком, баррикадировали и укрепляли двери. К вечеру дом походил уже на крепость.

А женщины — Лилиан и Этель — тем временем чистили оружие и заряжали его.Единственное, чего не хватало в доме, так это пуль. Правда материала для их изготовления нашлось в избытке. Отыскались и формы, несколько щипцов и тигли. Жарко пылал очаг, и Филипп с помощью матери плавил свинец и олово. Шипел раскаленный металл, кухня наполнялась едким запахом расплавленного металла. На обеденном столе уже лежала большая горка сверкающих пуль.

Филипп тщательно осматривал каждую. Они удались на славу. Он пересчитывал их, раскладывая на дюжины. Наконец-то, и этого добра было в достатке. В доме было непривычно темно, ведь все окна были забиты и кое-где заложены мешками с песком.

«Если бы еще несколько дней, — думал Филипп, — дом можно было бы превратить в неприступную крепость. А так он грозен только с виду, а когда смотришь отсюда, изнутри, понимаешь, что долго не продержаться».

С другой стороны, Филипп Абинье понимал, что Виктору Реньяру не под силу собрать за один день много людей, и он приведет с собой максимум полтора десятка человек.

Марсель Бланше словно и не волновался. Он расхаживал по дому, насвистывал и то и дело заглядывал в узкие щели бойниц. Все, казалось, устраивало этого умудренного опытом немолодого человека.

Он сгреб в горсть несколько пуль, подбросил их, поймал, пересыпал с ладони на ладонь. Его движения были легки и уверенны, как у умелого фокусника. Потом Марсель подхватил два пистолета и крутанул их в руках.

— Эх, — сказал он женщинам, — была бы здесь пара моих верных друзей, Реньярам бы пришлось туго. Им бы здесь просто нечего было делать. Мы бы шутя управились с ними. Но жаль, мои верные друзья или лежат в земле, или находятся далеко в изгнании. Но ничего, ещепридет время, и они вернутся — и тогда мы отыграемся за все. А может быть, некоторые из них точно так же укрываются в домах родственников, друзей и готовятся к осаде.

Этель сокрушенно покачала головой.

— Ты бы. Марсель, лучше думал не о том, что может быть, а о том, что есть.

— А мы достаточно об этом подумали, сестра, — махнул рукой Марсель, присаживаясь к столу и придирчиво осматривая ствол пистолета.

Не найдя в нем никакого изьяна — Лилиан постаралась на славу, чистя оружие — Марсель Бланше похвалил свою племянницу, а затем бросил взгляд на забитые досками окна. Свет пробивался сквозь них узкими полосами и багряные отблески заходящего солнца сверкали на начищенных стволах оружия, на свежеотлитых пулях.

Этель поднялась из-за стола, посмотрела на своих детей, на брата так, как будто видела их впервые. А может быть, это был прощальный взгляд, ведь неизвестно, что ждало их сегодняшней ночью. Но женщина не стала никого укорять, потому что изменить что-либо было невозможно. Единственное, что она сказала, так это:

— Война войной, но нам нужно подкрепиться. Ночь будет тяжелой и может быть кровавой. Лилиан, — она строго посмотрела на свою дочь, — приготовь горячую воду и материю для перевязки. Можешь порвать простыни.

А сама Этель занялась приготовлением еды. Она вынесла из кладовой все самые лучшие продукты, которые только оставались в доме, и приготовила поистине королевский ужин. Появилось несколько бутылок старого вина, копченое мясо, колбасы, жареная птица.

Филипп протирал старые, покрытые пылью бутылки, горлышки которого были плотно залиты воском.

— Что это за вино? — спросил Филипп. — Я и не знал, что у нас есть такое. Этель горько усмехнулась:

— Робер приготовил его на твою свадьбу. Он поставил его в тот год, когда ты родился, Филипп, и сказал:

«Может быть, мне повезет, и я выпью его на свадьбе моего сына. А если меня не будет, то пусть выпьет мой сын и ты, Этель, скажи, чтобы он обязательно вспомнил о своем отце».

Филипп Абинье тщательно вытер бутылки и те засверкали в лучахзаходящего солнца. Темное густое красное вино было похоже на кровь, когда его разливали в бокалы.

Этель сама поднялась наверх, легко ступая по скрипучим деревянным ступенькам и горделиво неся свою седую голову, постучала в комнату Констанции и сказала:

— Констанция, девочка моя, пойдем, Филипп уже ждет тебя. Неизвестно, что призойдет этой ночью, поэтому я хочу благословить вас и выпить за ваше счастье.Констанция набросила за плечи теплую шаль и, держа под руку Этель, спустилась к столу.

— Встаньте рядом, — обратилась мадам Абинье к своему сыну и Констанции.

Те выполнили просьбу женщины и застыли подле матери, взявшись за руки.

— Мы с отцом Филиппа, Робером Абинье были счастливы, и я всегда оставалась верна ему и в горе и в радости. И он отвечал мнетем же. И поэтому сейчас я хочу вас благословить, мои дети, и я страстно желаю, чтобы судьба была милостива к вам, чтобы судьба незабрала у тебя, Констанция, Филиппа, как забрала у меня Робера. И чтобы вы всегда были вместе, поддерживая друг друга. А если уж суждено вам будет умереть, то пусть смерть придет в один день. Но лучше, дети мои, об этом не думайте. Живите долго и счастливо. И мне хочется верить в то, что я смогу подержать на руках вашего ребенка, моего внука или внучку.

Глаза Констанции стали влажными, чувства сжали ее сердце и слезы, как прозрачная влага из бокала, хлынули по щекам.

— А вот плакать не надо, — горько сказала седоволосая женщина, — вы должны радоваться, что нашли друг друга, что бог дал вам любовь.

Женщина подняла бокал, наполненный кроваво-красным густым вином, и пригубила его.

Марсель Бланше поднялся из-за стола и, подойдя к Филиппу, обнял его и крепко пожал руку.

— Береги, парень, свою возлюбленную, она такая красивая, что лучшая девушка уже навряд ли встретится на твоем жизненном пути. И ты, Констанция, люби Филиппа.

Лилиан широко раскрытыми глазами смотрела на счастливого Филиппа и на его возлюбленную. Она завидовала счастью брата, но нестеснялась этого чувства.

Марсель подошел к своей племяннице, обнял за плечи, привлек к себе и поцеловал в щеку.

— Я тебе уже говорил, Лилиан, что и ты найдешь свое счастье. У тебя будет муж, будет свой дом, будут дети. Ведь ты достойна счастливой доли.

Лилиан всплакнула и принялась кончиком фартука протирать ствол пистолета, без того безупречно чистый и сверкающий.

Все сели за стол. Это было так буднично, что взгляни на них кто-нибудь со стороны, никогда не догадался бы, что эти люди готовятся к кровопролитной осаде, готовятся выстоять против отъявленных головорезов Виктора Реньяра, готовятся выстоять и победить.

Констанция Реньяр почувствовала, что у нее кружится голова от вина, хоть она и сделала всего несколько глотков. Она прикоснулась ладонью к щеке и ощутила, как та пылает. Ей сделалось душно, ведь все окна были плотно закрыты. Она сбросила с плеч шаль, аккуратно развесив ее на спинке резного кресла. В неярком свете ослепительноблеснуло массивное золото медальона и огромная жемчужина.Марсель Бланше чуть было не выронил вилку из рук, но не сразурешился задать вопрос. Он подождал, пока девушка примется за еду итолько потом, как бы невзначай, спросил:

— Мадемуазель, а что это за украшение?

Констанция отложила приборы, расстегнула замочек и, сняв с шеимедальон, подала его Марселю Бланше.

Тот сразу же подвинул к себе свечу и принялся разглядывать украшение, держа его на ладони. Он так и этак поворачивал его к свету, дивясь искусной работе.

Констанция тяжело вздохнула, но Марсель Бланше опередил ее.

— Откуда это у тебя?

— Оно принадлежало моей матери, которую я совсем не знала.

Марсель взял медальон за цепочку, высоко поднял его и качнулкак маятник часов. Луч заходящего солнца вспыхнул в глубине жемчужины, сделав ее похожей на восходящую луну.

— Я не очень разбираюсь в украшениях, но могу с точностьюсказать, что одна эта жемчужина стоит больше, чем твое поместье, Этель, и поместье Реньяров вместе взятые.

Глаза Филиппа расширились от удивления. Изумилась и Констанция. Этот медальон был ей, конечно, дорог, но только как память о матери.

Марсель склонился над медальоном и рассмотрел его обратную сторону. Там был искусно отлитый и отгравированный герб.

— Это не герб Реньяров, — уверенно сказал Марсель Бланше, — тут изображена графская корона, я где-то видел подобный, но не могу сейчас вспомнить. Хотя… постойте. Не так далеко отсюда, где-то на побережье мне довелось видеть дворец с таким гербом на фасаде.

Констанция пожала плечами.

— Не знаю, мне всегда говорили, что этот медальон принадлежал моей матери.

— Может оно и так, — сказал Марсель Бланше и замолчал.

Ему явно не захотелось добавлять, что Реньяры могли похититьэтот медальон, убив его владельцев. Он поднялся из-за стола, подошел к Констанции и застегнул замочек у нее на шее.

— Береги его, Констанция, я думаю, он в конце концов принесеттебе счастье. А ты, Филипп, береги Констанцию.

Какая-то смутная догадка блеснула в глазах мадам Абинье, но она не стала высказывать ее вслух. Она только каким-то другим взглядом посмотрела на девушку.

А Констанция чувствовала себя неуютно, как будто ее обвинили вворовстве. Она заправила медальон в вырез платья и поплотнее закуталась в шаль, хоть в доме и было жарко. Нужно было как-то разрушить затянувшееся молчание, и Марсель Бланше сделал это. Он поднялся из-за стола, поблагодарил свою сестру за прекрасный ужин.

— После такого вина и такого ужина можно и умереть, — он рассмеялся.

— Как ты можешь такое говорить! — воскликнула Этель.

Ее поддержала Лилиан.

— Как тебе не стыдно!

— А что я такого сказал, — пожал плечами месье Бланше, — всякое может случиться, ведь пуля не выбирает, хороший человек или плохой, любит он или ненавидит, верит он в бога или же нет. Я знал людей, которых считал святыми и многие из них погибли, а отъявленные мерзавцы продолжают жить. Так что, все может случиться, и если я в чем-нибудь виноват перед вами, заранее прошу прощения, ведь другого случая извиниться может и не представиться.

Не слишком-то веселые слова возмутили Этель.

— Марсель, если ты сейчас же не замолчишь, я выставлю тебя на улицу, как делала в детстве. Марсель расхохотался. — Сестра, ты совсем не изменилась и если бы не седые волосы, я сказал бы, что тебе сейчас лет пятнадцать.

Мадам Абинье смутилась.

— Филипп, — обратился Марсель к своему племяннику, — твоя мать всегда была ужасно строгой. Но единственное, чего она никогда не делала — это не сплетничала и не предавала меня, хотя возможностей наябедничать родителям у нее было предостаточно. Да и я, в свою очередь, старался оберегать сестру и теперь могу признаться, что был против ее брака с Робером. Это потом мы с ним сдружились и полюбили друг друга, а вначале мне было страшно отдавать свою сестру в руки угрюмого Робера.

— Марсель, если ты не замолчишь, то я точно выставлю тебя на улицу!

Что ж, я с удовольствием бы подышал свежим воздухом, здесь довольно душно. Но и за дверью вскоре будет жарко.Лилиан убирала посуду со стола, прислушиваясь к разговору дяди и матери.

Филипп подвинул свое кресло и взял Констанцию за руку. Маленькая ладонь девушки почти полностью исчезла в руке Филиппа Абинье.

— Ты такая хрупкая, — сказал Филипп, — я боюсь за тебя, Констанция.

— А я боюсь за тебя, хоть ты и такой мужественный.

Марсель Бланше распахнул дверь и стал в проеме. Заходящее солнце бросило свои прощальные лучи на начищенный ствол пистолета.

— Хороший вечер, даже умирать жалко, — вполголоса произнес Марсель Бланше, как бы обращаясь к самому себе, и скорбно улыбнулся.

Он один из всех, наверное, понимал всю серьезность их положения. Марсель Бланше долго смотрел на то, как медленно закатывается солнце, как облака, окрашенные в розовое, постепенно теряют свои краски, как весь мир становится темным и сумрачным. И только в небе, как осколки зеркала, вспыхивают звезды.

И Марсель подумал:

«Может быть, я смотрю на звезды в последний раз. Может быть, я больше никогда не увижу этот гигантский ковш и эту яркую звезду, которая всегда остается на одном месте, что бы ни происходило в мире. Люди умирают и рождаются, влюбляются и бросают друг друга, а она неподвижно застыв на небосклоне, смотрит на них своим единственным равнодушным глазом.

Уже совсем стемнело и даже холмов не было видно, они слились с темным небом. И только по звездам можно было определить, где начинается небо, а где находится земля.

Вдруг Марсель Бланше напрягся и приложил ладонь к уху, прислушался.

— Едут! — коротко сказал он, отходя от двери. Филипп тут же подошел к нему, и мужчины вдвоем принялись укреплять дверь дубовыми распорками.

— Скорее! Скорее наверх, на второй этаж, — сказал Марсель и, схватив со стола ружье и два пистолета, быстро поднялся по лестнице.

Следом за ним вбежал и Филипп, он тоже нес два пистолета и ружье.

Мужчины приникли к окнам.

Раздался топот, и они увидели несколько ярких пятен.

— Они намереваются поджечь дом, — констатировал Марсель Бланше, — иначе зачем им факелы?

Филипп утвердительно кивнул.

— Они сделают большую глупость, если подожгут постройки во дворе.

— Почему? — изумился Филипп.

— До дома огонь не доберется, и мы будем в более выгодной ситуации, потому что они окажутся освещенными, а мы будем стрелять, прячась за стенами дома из темноты.

С гиканьем и свистом всадники неслись к дому. факельщики разъехались в разные стороны и уже через несколько минут ярко пылали стога свежей соломы, еще недавно поставленные в поле. Огоньгигантскими столбами вздымался в темное небо. Свет звезд сразу же померк, потянуло дымом, мириады искр вздымались и тут же гасли. Пламя бушевало. А ветер гнал клубы белого дыма, из которых, как призраки, возникали клочья охваченной огнем соломы.

Черные силуэты всадников метались как страшные тени и их невозможно было сосчитать.

— Ну что, тебе страшно? — спросил Марсель, не отрываясь глядя в окно. Филипп сжал зубы.

— Не боится только дурак.

— Будь осторожен, Филипп, я тебя прошу. Не высовывайся под пули и старайся стрелять только наверняка. Подпустим их поближе.

Уже было слышно гиканье всадников, их пьяные выкрики. Факелы чертили в воздухе зигзаги и огонь охватил уже две дальние постройки. Теперь можно было уже разглядеть лица всадников, но стрелять было еще рано.

Марсель все еще держал руку, вскинутую в предупредительном жесте.

Филипп буквально слился с прикладом ружья и не спускал взгляда с нападавших.

Между двумя пылающими постройками появился Виктор. Он поднял коня на дыбы, затем осадил его и вскинул руку.

— Эй, Виктор, что тебе нужно? — прокричал Филипп.

Тот рассмеялся в ответ.

— Я хочу забрать то, что принадлежит мне. А с тобой я разговаривать не собираюсь. Констанция, выходи, — закричал Виктор, — и мы оставим их в покое! Если ты выйдешь, мы вернемся домой и все будет по-прежнему.

Филипп и Марсель переглянулись.

— Не сомневайся в ней, — тихо прошептал Марсель Бланше, пытаясь подбодрить своего племянника.

Женщины стояли у стола, держа в руках заряженные пистолеты.

Констанция опустила руки и отвела взгляд.

— Я не выйду, — прошептала девушка, — я останусь с вами до последнего.

— Констанция, — надсадно кричал Виктор, размахивая факелом, — выходи, и я не причиню никому зла!

— Он не успокоится, пока ты ему не ответишь, — сказала Этель.

Констанция шагнула к окну и, припав к щели между досками, прокричала:

— Убирайся, Виктор, я не хочу тебя видеть, я не вернусь никогда!

— Ах так! — взревел Виктор и бросил факел в сторону дома.

Тот не долетел, упал на мокрую землю и, зашипев, погас.

— Вперед! — послышался приказ Виктора, загрохотали копыта ипослышались крики нападавших.

Загремели выстрелы. Марсель все еще не опускал руку. Филипп готов был в любой момент выстрелить, но дядя удержал его.

— Пусть подойдут поближе.

И вот, когда во дворе появилось несколько всадников, Марсель резко опустил руку.

Филипп выстрелил первым, но промахнулся. Лошадь, напуганная выстрелом, шарахнулась в сторону, и пьяный бандит, не удержавшись в седле, упал в грязь. Он суетливо поднялся и выстрелил наугад.

А вот Марсель Бланше не промахнулся. Его выстрел точно попал в цель. Бандит вскрикнул, вскинул руки и как куль с соломой свалился на землю . Аконь, испуганный грохотом выстрелов, заревом пожара, бросился в сторону, увлекая за собой мертвого седока, так и не успевшего вынуть сапог из стремени.

Филипп радостно закричал так, как будто бы это он, а не Марсель подстрелил врага.

— Рано радуешься, — улыбнулся Марсель, — их еще много, — и тут же отложил в сторону разряженное ружье и взялся за пистолет.

По ступенькам ухе спешила Этель, неся несколько заряженных ружей.

Марсель, прищурив один глаз, старательно целился в бандита, который под прикрытием кустов, спешившись, пытался прокрасться к дому незамеченным. Но лишь только он высунул голову, как грохнул выстрел, полыхнуло пламя и пуля, попав бандиту в лоб, сразила его наповал, преподав урок осторожности остальным нападавшим.

Мезонин дома Абинье наполнился пороховым дымом и гарью.Виктор осознал свою оплошность и приказал людям отойти.Теперь бандиты избрали другую тактику. Они укрылись и принялись методично обстреливать дом.

Филипп было попытался ответить выстрелом, но Марсель удержал его.

— Погоди, лучше отдохнем.

Они присели под окном. Несколько пуль расщепили доски и влетели в дом, но и Марсель, и Филипп были вне досягаемости выстрелов.

— Оставайся здесь, Филипп, — продвигаясь на корточках к двери, прокричал Марсель Бланше, — а я посмотрю с другой стороны дома, может быть, они полезут оттуда.

Он волочил за собой три заряженных Этель ружья, два пистолетаторчали у него из-за пояса.

Филипп рискнул высунуться в узкую щель между двумя досками. Никто из людей Реньяров не предпринимал попыток пробраться к дому. Они стреляли из-за укрытий, лишь один Виктор смело гарцевал вблизи ворот, отдавая приказания.

— Будь ты проклят, Виктор! — прошептал Филипп Абинье пересохшими губами.

Он отбросил со лба прилипшие волосы и выставил ствол ружья в узкую щель между досками. Он словно слился с оружием и, тщательно прицелившись, нажал на курок.

Но, наверное, Виктора Реньяра хранил сам дьявол. Его конь испуганно шарахнулся, метнулся в сторону и встал на дыбы. Пуля лишь сбила шляпу.

От этого выстрела Виктор осатанел. Он погрозил кулаком в темноту, выхватил из-за пояса пистолет и выстрелил в окно, за которым прятался Филипп. Расщепленная доска ощерилась измочаленной древесиной, а пуля, просвистев у виска Филиппа, ударилась в стену, выколов кусок штукатурки.

Марсель Бланше подоспел как раз вовремя. Один из бандитов, пользуясь тем, что осажденные отбивали атаку с севера, зашел с юга.Он подобрался к самой стене, потом вскочил на цоколь и уже начал отдирать толстую дубовую доску от окна.

Марсель с улыбкой поджидал, когда же, наконец, бандит закончит работу и просунет голову в дом. Лишь только небритая рожа с пьяным оскалом появилась в окне, Марсель Бланше приставил ствол своего ружья ко лбу бандита и нажал на курок. Еще одним нападавшим стало меньше.

Марсель Бланше опустился на колено и, выставив ствол второго ружья, стал внимательно следить за перемещением бандитов.

— Он там! Там! — размахивал ружьем, кричал рослый детина, указывая на черный проем окна, за которым затаился Марсель.

— Ну так и иди же туда! Чего боишься! — послышался грозный окрик Виктора, и огромный детина короткими перебежками двинулся к дому.

Марсель Бланше аккуратно прицелился и сразил его наповал с первого выстрела.

— Дьявол! Да их там целая дюжина! — ревел один из бандитов. — Они палят из всех окон, с севера и с юга! Они не дают подступиться к дому!

— Мерзавцы, не трусьте! За что же я вам плачу! Вперед! Вперед!Вы не можете справиться с каким-то мальчишкой!

На этот раз бандиты озверели и бросились к дому Абинье со всехсторон сразу. И ничего не оставалось, как даже женщинам, взяться заоружие.

Лишь только Констанция сидела за столом, заряжая ружья.Этель Абинье высадила прикладом стекло одного из окон второго этажа и, приложив ружье к плечу, прицелилась. Ее лицо было строгим и сосредоточенным, как будто она пыталась продеть нитку в ушко иголки.

Сын поразился перемене, происшедшей с матерью, ведь она всегда была бережливой и рачительной хозяйкой. А здесь вот так, сразу, по-мужски высадила окно и так смело, не боясь врагов, целится.

Выстрел Этель был точным. Она вспомнила науку своего мужа и, увидев, как покачнулся бандит, а затем рухнул лицом в грязь, прошептала:

— Спасибо тебе, Робер, ты хорошо научил меня стрелять, и твою науку я не забыла.

— Мама, отойди от окна, — закричал Филипп, — тебя могут убить!

Бандиты стреляли и стреляли, как будто у них наготове было множество заряженных ружей, а может, это эхо множило выстрелы. Дом, двор и окрестности заполнились грохотом выстрелов, звоном разбитого стекла, криками, стонами и испуганным ржанием лошадей.

Констанция не успевала заряжать.

Марсель Бланше зло и нервно посмотрел вниз и закричал:

— Лилиан! Лилиан! Тащи сюда ружья, они лезут с этой стороны!

И действительно, несколько бандитов, явно сообразив, что защитники не успеют перезарядить ружья, смело шли через двор.

Лилиан подоспела вовремя.

— Я же тебя учил, Лилиан, бери ружье и стреляй. А сам Марсель Бланше уже схватил два пистолета из Рук Констанции и одновременно выстрелил. Один из бандитов коротко вскрикнул, пошатнулся и, цепляясь за плечо своего приятеля, начал оседать на землю. А тот испуганно оттолкнул раненого и бросился наутек.

Лилиан, зажмурив глаза, нажала на курок. Конечно же она не попала, а только истратила заряд. Марсель посмотрел на девушку и сказал единственное:

— Когда целишься, не закрывай глаза, вернее, закрывай толькоодин, а не оба.

Девушка согласно кивнула и приложила к плечу второе ружье.

Марсель Бланше понял, что долго в доме они не продержатся. Но и отступать было некуда.

Поэтому он закричал на Лилиан.

— Дорогая племянница, ничего не бойся, стрелок из тебя никудышний, а вот заряжать оружие ты умеешь. Так что ступай вниз и займись делом.

Лилиан собрала разряженные ружья и бросилась вниз.А Констанция, забыв обо всем на свете, засыпала на полки порох и заталкивала в стволы пули, предварительно завернув их в замшу.Помощь Лилиан была как нельзя кстати. Вдвоем они быстро зарядили все свободное оружие.

Но бандиты теперь не вели себя уже так неосмотрительно. Потеряв нескольких товарищей, они взяли повозку и под ее прикрытием подобрались к самому дому. Они, правда, еще не решались начать выламывать двери и только готовились к этому.

— Сейчас будет жарко, Филипп, так что готовься, они будутштурмовать дом.

А Виктор Реньяр носился на взмыленном скакуне между двумя пылающими постройками. Он грозил кулаком темному дому, изрыгал страшные проклятья в адрес рода Абинье.

— Я сожгу вас заживо! Я распну тебя, Филипп, на двери, а твоюсестру и мать брошу в подвал! Нет, с сестрой я обойдусь по-другому, ею займутся мои люди, они не знают жалости и давно скучают без женщин!

— Виктор, ты мерзавец! — закричал в ответ Филипп Абинье.

Не трать на этого головореза силу, племянник, — строго приказал Марсель Бланше, — словами здесь ничего не решишь.

Виктор гарцевал, понимая, что он недосягаем для пуль Филиппа.

А твоего дядю, мятежника и изменника короля, я с огромным удовольствием отдам судье Молербо. Как он обрадуется, Филипп, он будет целовать меня! А еще я получу награду. Я знаю, что он там, один бы ты с нами не справился и тебе бы давным-давно пришел конец.

Виктор, не помня себя от ярости, кричал и кричал. Ветер развевал его волосы, и он был похож на самого настоящего дьявола, перепачканный с ног до головы сажей и грязью.

— Эй, Виктор, — вдруг закричал Филипп Абинье. Всадник придержал коня, а Филипп прицелился и выстрелил.

Виктор Реньяр поднял своего скакуна на дыбы.

— Да ты и стрелять-то толком не умеешь, молокосос, а решился пойти на Реньяров, против меня, Виктора! Если ты такой смелый, Филипп, выходи, и мы сразимся один на один. Но я знаю, что ты гнусный трус и у тебя не хватит смелости покинуть дом.

Сердце Филиппа охватил праведный гнев. Он схватился за шпагу ихотел было броситься к двери, но Марсель оттолкнул племянника и крикнул:

— Ты что, сошел с ума? Он же специально выманивает тебя из дома, чтобы пристрелить как кролика!

И тогда Филипп, отложив клинок в сторону, вновь взялся за пистолеты.

Бандиты же, разогнав повозку, пытались ею высадить дверь черного входа. Но они поняли, что это им не удастся, потому что перед дверью была ступенька. И тогда они вчетвером, схватив большое бревно, лежащее у самого цоколя, принялись им, как тараном, бить в дверь. Две распорки вылетели, дубовые доски затрещали, а каленые гвозди с писком от каждого удара начали вылезать из своих гнезд.

Марсель Бланше застыл прямо перед дверью с двумя пистолетами наготове.

— Филипп, ты будь у окон, а я встречу их здесь.

Этель тоже пришла на помощь своему брату, держа наготове заряженные пистолеты. И как только дверь с грохотом упала на пол.Марсель Бланше не раздумывая, разрядил два своих пистолета прямо в нападавших и тут же схватил поданное Этель ружье.

Один из бандитов все же успел выстрелить. Марсель вскрикнул, иружье выпало на пол. А на правой стороне груди, под ключицей, у него появилось большое кровавое пятно.

Этель не раздумывая выстрелила прямо в голову бандита, который торопливо выхватил из — за пояса клинок. Выстрел женщины был точным. Бандит захрипел и, захлебываясь в собственном крике, упал прямо к ногам женщины.

И тогда Этель, взяв ружье за ствол, размахнулась и изо всей силы ударила бандита по голове. Он замер навсегда.

А Марсель Бланше, корчась от боли, лежал на полу, пытаясь рукой зажать рану. В другой руке он сжимал пистолет и целился в дверной проем.

Но бандиты, испугавшись такого смелого отпора, уже бросились наутек.

— Сестра, кажется меня зацепило и на этот раз, по-моему, серьезно.

— Да нет, нет, Марсель, — заволновалась Этель, — все будет хорошо. Я тебя сейчас оттащу наверх.

— Не надо меня никуда оттаскивать, неси пистолеты и дай тряпку. Надо перевязать рану.

Тут кстати подоспела Лилиан. Она подхватила Марселя Бланше и, оттащив немного в сторону, принялась перевязывать.

Марсель скрежетал зубами, закатывал глаза, хватался рукой за ножку стула, но ни единый стон не слетел с его губ.

— Тебе легче. Марсель? — шептала Лилиан.

— Да, да, дорогая племянница, мне совсем хорошо. Не волнуйся, я еще смогу стрелять.

Сквозь тугую белоснежную повязку начала проступать кровь. Пятно ширилось.

На этот раз, Лилиан, твоему дяде не повезло. Меня много разранили, но всегда легко, а на этот раз бог отвернулся от меня и дело обстоит скверно.

— Да нет, нет, Марсель, — причитала Лилиан, — все будет хорошо, сейчас я принесу тебе попить.

— Да, принеси вина и притащи сюда заряженные пистолеты.

А Этель Абинье стояла прямо перед дверью, дерха р руках заряженное ружье, нацеленное в темноту. Ее лицо было решительным и суровым, две горькие складки лежали в уголках ее рта. Сквозняк шевелил седые волосы, и ее голова казалась окруженной серебрянымсверкающим нимбом.

Констанция подошла к Филиппу, который сидел на корточках у разбитого окна.

— Филипп, если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу.

— Не волнуйся, Констанция, — ответил Филипп Абинье, — все обойдется, нам поможет бог и мы выберемся из этой передряги.

— Я боюсь, мне очень страшно. Мне еще никогда в жизни не былотак страшно.

— Да что ты, любимая моя! — Филипп прижал девушку к груди и зашептал ей на ухо ласковые слова, пытаясь ободрить и утешить своюрастерявшуюся испуганную подругу.

Он говорил так, словно они сейчас сидели не у разбитого окна, а на теплом, прогретом солнцем камне посреди ручья. И казалось, непули свистят у их голов, а радостно щебечут птицы и журчат волны. И не стоны и проклятья раздаются со всех сторон, а шумит водопад.От слов Филиппа Констанция успокоилась. Испуг исчез с ее лица, а движения стали спокойными и уверенными. Девушка сбежала вниз и принесла четыре пистолета.

— Филипп, позволь я буду рядом с тобой!

— Нет-нет, Констанция, будь внизу, здесь очень опасно!

— Когда ты рядом, дорогой, я чувствую себя куда более уверенной, и меня не пугают выстрелы и свист пуль.

Филипп рассмеялся.Прибежала Лилиан.

— Филипп! — она принялась трясти за плечо брата. — Марсель ранен!

Филипп Абинье с ружьем наперевес заспешил вниз. Одного взгляда Марселя Бланше было достаточно, чтобы понять, что его дела плохи. Он был бледен, а по лицу струился пот. Волосы слиплись и были растрепаны. Большое пятно крови ширилось на белой тугой повязке. Но все равно, через силу, мужчина продолжал улыбаться и с ненавистью смотрел на черный проем двери.

Филипп недоумевал:

» Почему же медлит Виктор? Почему бандиты не нападают?«

Но он не мог даже предположить, что бандитов осталось всего трое вместе с Виктором Реньяром.

Тишина становилась гнетущей. Из темноты послышался охрипший надсадный крик Виктора Реньяра:

— Констанция, выходи, я заберу тебя, и мы вернемся домой! Выходи!

— Никогда! Никогда я не выйду! — закричала девушка.

— Тогда выходи ты, Филипп Абинье, бесчестный вор, укравший Констанцию, посягнувший на честь рода Реньяров!

Филипп выхватил клинок и выскочил во двор. Прямо навстречу Филиппу шел немного прихрамывая Виктор Реньяр. Шпага поблескивала в его правой руке, а в левой он сжимал кинжал. Двое приспешников с ружьями наперевес следовали за своим главарем.Один из них навел ствол на Филиппа, готовый выстрелить.

Но Виктор предупредительно поднял руку:

Это будет честный бой! Я заколю этого мерзавца собственнойрукой.

Марсель, ухватившись рукой за подоконник, попытался подняться, но тут же с глухим стоном опустился на пол. . Лилиан, помоги мне!

Девушка подхватила своего дядю под руки, и он смог-таки подняться на ноги. Опираясь локтями о подоконник, Марсель Бланшенавел два заряженных пистолета на приспешников Виктора.

— Так-то оно будет лучше, — с улыбкой на бескровном лице проговорил Марсель. — Если только кто-то из вас шевельнется, я незадумываясь нажму на курок и будьте уверены, не промахнусь.

Бандиты переглянулись. Делать было нечего, они опустили ружья.

Марсель Бланше держался из последних сил. Свет то и дело меркв его глазах, голова кружилась. Но он собрал в кулак всю свою волюи держался на ногах.

Виктор Реньяр и Филипп Абинье медленно сходились.

Виктор остановился, расставив ноги, и взмахнул шпагой.Филипп отразил удар. Заскрежетала сталь и начался поединок.

И странное дело — не очень искусный в фехтовании Филипп умело вел бой. А Виктор, искушенный в подобных делах, с трудом отражал удары.

Констанция замерла на пороге дома. Она с ужасом смотрела на дерущихся и вздрагивала каждый раз, когда шпаги скрещивались. Она шептала побелевшими губами:

— Филипп, ФилиппВиктор то и дело поглядывал на Констанцию и тогда с еще большим остервенением бросался в бой. Он даже, изловчившись, сумел царапнуть острием шпаги по лицу Филиппа.Кровь двумя тонкими струйками зазмеилась по лицу юноши. Но этотолько придало Филиппу силы. Он с двойной энергией и яростью бросился на своего врага, и ему удалось выбить шпагу из рук противника.

Виктор от неожиданности отскочил, поскользнулся и, беспомощновзмахнув руками, рухнул на спину.

А Филипп успел наступить ногой на запястье руки, в которой Виктор сжимал кинжал. И тут же, не давая противнику опомниться, приставил острие своей шпаги к его горлу.

Виктор зло захрипел, но ничего не мог поделать. Двое его людейбеспомощно переглядывались, но были бессильны, ведь Марсель Бланше держал их на прицеле.

— Ну что же, убивай меня, что же ты медлишь? — зло проговорил Виктор, закрывая глаза.

Он ощущал острие шпаги на своем горле, каждое мгновение могло стать для него последним.

» Ну что же он медлит? — думал Виктор, — наверное, он хочет насладиться, видя мою беспомощность «.

— Убивай! — вновь прохрипел Виктор и почувствовал, как кожапод острием шпаги натянулась. И тут раздался иступленный крик Констанции.

— Остановись, Филипп! — и девушка вцепилась ему в руку. — Я заклинаю тебя, не убивай его!

Филипп словно очнулся. Он посмотрел в лицо Констанции и увидел такую невыносимую тоску и мольбу в ее глазах, что ему сделалось не по себе.

Он отбросил шпагу в сторону и отступил.

Виктор, еще не веря в свое спасение, приподнялся на локтях и судивлением посмотрел на Констанцию. Он не ожидал от нее подобного.

— Убирайся отсюда! — закричал Филипп Виктору. — Убирайся и никогда больше не появляйся возле моего дома, иначе я убью тебя! Благодари Констанцию за свое спасение.

Он развернулся и пошел к дому.

А Марсель Бланше прохрипел:

— Забирайте трупы своих людей и проваливайте отсюда! И не показывайтесь здесь, иначе я пристрелю вас!

Виктор поднялся на ноги.

Констанция стояла всего в трех шагах от него, и Виктор попытался шагнуть к ней. Но взгляд Констанции был красноречивее любых слов — между ней и Виктором стояла невидимая стена, за которую Виктор не мог сделать и шага.

Он опустил голову и бросил своим людям:

— Собирайте убитых, уходим.

А сам, пошатываясь как пьяный, двинулся в темноту.

ГЛАВА 3

За час до рассвета начался проливной дождь. Он и погасил уже догоравшие постройки и стога соломы.

Дом Абинье представлял собой ужасное зрелище — выбитые двери, разбитые окна, закопченные стены. Но еще более ужасно было внутри — перевернутая мебель, пулевые отверстия в стенах, разбитая посуда, кровь на полу и на стенах.

С каждой минутой Марселю Бланше становилось все хуже и хуже. Он уже не приходил в себя, бредил, выкрикивал какие-то слова, имена, шептал молитвы. Потом силы оставляли мужчину, и его голова запрокидывалась, а глаза закатывались.

Лилиан и Этель сидели у изголовья постели. Лилиан держала руку Марселя в своих ладонях и слезы, которые текли по ее лицу, капали на грудь Марселя Бланше.

— Держись, держись. Марсель, все будет хорошо, — шептала девушка, все еще надеявшаяся на то, что Марсель сможет самостоятельно выбраться.

А он вдруг открыл глаза, криво улыбнулся и обвел собравшихся странным взглядом.

— Я скоро умру, — прошептал он бескровными губами, — вы слышите, я умру. Никогда не думал, что это так просто и никогда не надеялся, что умру в своей семье.

Этель наклонилась к брату, приложила к его горячему лбу мокрое полотенце.

— Брат! Брат! Марсель! Я люблю тебя! Держись из последних сил!

— Нет, Этель, нет, сестра, жизнь покидает меня, — Марсель ввзяал ладонь Лилиан и та разрыдалась. — Не надо плакать, Лилиан, это тебе не к лицу, ты славная девушка, ты лучшая девушка из всех мне известных. Ты так смело боролась с этими проклятыми Реньярами, ты дорога мне и если мне повезет предстать перед всевышним, я обязательно попрошу, чтобы он послал тебе счастье, чтобы он послал тебе хорошего мужа и славных детей.

— Марсель, не говори так, береги силы, ты обязательно выздоровеешь, рана не очень глубокая, — соврала Лилиан.

— Ты пытаешься меня обмануть, племянница, но Марсель Бланше за свою жизнь видел столько всяких ран, что научился безошибочно определять, какая рана смертельная. И моя, я скажу тебе, Лилиан, смертельная, мне уже не выкарабкаться.Филипп, подойди! — зашептал Марсель Бланше, пальцем подзывая племянника.

Филипп опустился на колени и склонился к Марселю. Тот был настолько слаб, что говорил чуть слышно. — Береги мать и свою сестру, а также береги Констанцию. Она славная и лучше покиньте этот дом, уходите куда-нибудь, я вам советую. А потом, может быть, вернетесь сюда и будете счастливы.

Марсель Бланше отстранил от себя Филиппа и поманил пальцем Этель. Женщина со скорбным лицом тоже опустилась на колени и склонилась к самой груди Марселя. — Этель, прости меня за все, прости, если я причинял тебе беспокойства, прости за то, что ты страдала из-за меня.

— Что ты. Марсель, успокойся, может быть, все еще будетхорошо.

— Нет, сестра, мои дни сочтены, даже сочтены мои минуты.

Марсель странно дернулся, его глаза закатились, а из горла вырвался стон.

— Он умирает, — сказала Этель, — и мы остаемся одни.

Но жизнь все еще не покинула Марселя. Его душа пока еще оставалась в теле. Он вздрагивал, хрипел, выкрикивал свое имя, кого-то проклинал. Но потом вдруг стих, по его щекам покатились слезы, на губах появилась блаженная улыбка, он поднял руку и несколько раз взмахнул ладонью, давая прощальный знак всем близким людям. Его душа покинула тело, а на лице застыла блаженная улыбка.

Этель положила свою ладонь на лоб брата и закрыла глаза.

— Господи, прими его душу в свои объятия, прости ему все прегрешения. Он был хорошим человеком, может ошибался, может быть, когда-нибудь злил тебя, но он никогда не держал на людей зла и если мог, то помогал им. Прости его, господи!

Филипп работал без устали целый день. Он выкопал глубокую яму под старым деревом. Марселя завернули в его кожаный плащ и опустили в землю. Женщины плакали, а Филипп держал себя в руках. Он принес из дому Библию, старую, с пожелтевшими страницами, ту, по которой отец учил его читать, развернул и прочел отходную молитву.

Едва смолк его голос, как из конюшни послышалось тревожное, похожее на плач ржание лошади. Филипп вздрогнул.

— Это конь Марселя, — сказал он и зашагал через весь двор к конюшне.

Он выпустил лошадь и та сразу же бросилась к разверстой могиле. Она бегала вокруг женщин, заглядывала в темную глубину, где лежал ее хозяин, и жалобно ржала. От этого ржания слезы сами катились по щекам людей.

— Уведи ее, Филипп, — сказала Этель, — ее ржание разрывает мое сердце.

Филипп хотел поймать лошадь, но та отбежала и стала носиться по двору.

Она далась в руки только Констанции. Девушка отвела ее в конюшню и вернулась только тогда, когда закрыла ворота.Этель взяла горсть влажной красноватой земли и бросила в яму. Ее движение повторили Констанция, Лилиан и Филипп.

— Идите, идите в дом, я зарою могилу сам, — сказал Филипп ивзялся за лопату.

Он работал не останавливаясь, и вскоре под старым деревом появился холм свежей земли. Филипп взял крест и поставил его уизголовья. А затем написал на желтой струганой древесине имя своегородственника.Буквы краснели, как будто были написаны свежей кровью, они буквально кровоточили на свежей древес они были похожи на рваные раны.

Когда Филипп вернулся в дом, на столе стояли бутиль с вином и глиняные чашки.

— Помянем Марселя, он был хорошим человеком сказала Этель, разливая вино. Все выпили молча и стоя.

— Как же, мама, мы теперь будем? — спросила Лилиан.

— Они вернутся, — ответила Этель.

— Да, да, они придут, — в голосе Констанции было что-то странное, она чувствовала себя виноватой за то, что удержала Филиппа, когда он был уже готов убить Виктора Реньяра. — Они вернутся и начнется что-то страшное. Пощады не будет ни для кого.

— Я убью его во второй раз, — прошептал Филипп, сжимая кулаки. — Надо собрать все оружие, мама, и будем готовиться к бою.

Женщины разошлись по дому, собирая разбросанные повсюду ружья и пистолеты.Филипп осмотрел оружие.

— Что ж, будем снова отливать пули. Ведь нам ничего больше неостается, нам никто не поможет, если мы не поможем себе сами.

— Да, сын, ты прав, — вскинула голову Этель, — мы можем рассчитывать только на свои собственные силы да на то, что нас защитит бог.

Констанция прижала руку к груди и вдруг послышался далекий конский топот.

Филипп огляделся, схватил ружье и бросился к двери. Женщины замерли на своих местах, понимая, что сейчас начнется что-то страшное.

Лилиан взбежала на второй этаж и оттуда раздался ее радостный крик.

— Мама! Констанция! Филипп! Это не Реньяры, это королевские солдаты! Я вижу их яркие мундиры. Солдат много, большой отряд!Мама! Мама! Это солдаты! Все оживились и бросились на улицу.Всадники ехали рысью, дорога проходила у самого дома, и Филипп, сбежав с холма, застыл на обочине.

— Господин офицер! Солдаты! Заезжайте к нам в дом, мы приглашаем вас, у нас есть хорошее вино! Есть еда, мы накормим васи ваших лошадей, вы сможете отдохнуть.

Но ни офицер, ни солдаты не обращали никакого внимания на Филиппа Абинье. Они ехали по своим делам и им не было никакого дела до банды Реньяра, которая могла в любой момент напасть на дом Абинье.

— Господин офицер! Господин офицер! — закричал Филипп, пытаясь схватить лошадь под уздцы.

— Ну, что тебе? — офицер придержал лошадь, которая стригла ушами и нервно стучала копытом о землю.

— Господин офицер, — просящим голосом воскликнул Филипп, — в нашем доме останавливался даже судья Молербо. Ему очень понравилось. Мы вас радушно встретим, хорошо угостим. Остановитесь хотя бы на несколько часов, хотя бы до вечера.

— Нет, парень, — бросил офицер, — у нас есть приказ, мы на службе, а к вечеру мы должны быть далеко отсюда. Так что останавливаться и задерживаться в пути мы не можем. Вперед! — прикрикнул офицер на своих солдат и резко дернул поводья.

Отряд перешел на рысь и вскоре скрылся за ближайшим холмом.

— Дьявол! — воскликнул Филипп, продолжая стоять посреди дороги.

Он не обращал внимания на мелкий моросящий дождь, на завывания ветра, он не обращал внимания на ссадины на руках и лице.Он чувствовал себя беспомощным против Виктора Реньяра и егоголоворезов. Но ему ничего не оставалось делать, как принять бой, ведь он ответственен за Констанцию, за мать, за Лилиан. Филипппонял, что он отдаст не задумываясь свою жизнь за этих дорогих емулюдей, ведь в его жилах все же текла горячая кровь Абинье, и в роду Абинье никогда не было предателей и трусов.

Филипп Абинье вернулся на крыльцо своего полуразрушенного дома.

Констанция посмотрела сначала на своего возлюбленного, потом на Лилиан, а потом на Этель. Она сняла с шеи свой дорогой медальон, зажала его в кулаке, подошла к Этель и сказала ей, разжав пальцы:

— Это все, что у меня есть. Марсель говорил, что он очень дорогой, что за этот медальон можно купить новый дом и много земли. Это все, что у меня есть, и я отдаю это вам, — она протянула руку к Этель.

Женщина встрепенулась и посмотрела прямо в глаза Констанции.

— Наверное, он очень дорогой и его стоит продать, — повторила девушка.

— Нет, никогда, никогда мы этого не сделаем. У меня появилась другая мысль, — Этель прижала к груди Констанцию, — а тебе спасибо, дочка, ты сделала все, что было в твоих силах, и ты абсолютно не виновата в том, что все сложилось именно так. Констанция заплакала.

Виктор Реньяр был вне себя от ярости. Он напоминал бешеного пса, которому удалось сорваться с цепи. Он носился по своему дому, изрыгая проклятья направо и налево. Он пинал своих людей, плевал им в лица.

— Вы жалкие трусы, жалкие мерзавцы, вы не умеете драться, вы трусливые свиньи!

Он побежал наверх и вернулся с большим кожаным кошельком. Он даже не стал его развязывать, а разрезал кинжалом и высыпал на стол кучу монет.

— Вот золото, надо собрать еще две дюжины людей, к тому же у меня еще есть золото. Две дюжины, а может быть, три. Мы уничтожим всех, но в первую очередь, мы уничтожим Филиппа Абинье и весь их проклятый род! Мы вырежем их как баранов! Мы перестреляем их!

Сын Виктора Анри прятался на втором этаже. Иногда он подходил к двери, открывал ее и слушал, что творится внизу.А к дому подтягивались люди. Это было самое настоящее отребье, отъявленные мерзавцы, участники многих грабежей, пьяницы и насильники. Их замутненные вином глаза сверкали, когда они видели россыпь монет на столе.

— Всем хватит золота! — кричал Виктор Реньяр. — Я дам каждому столько, сколько он хочет. А тому, кто убьет Филиппа Абинье я не пожалею ничего! Я отдам все, отдам своего коня, не пожалею ничего!

Постепенно во дворе дома Реньяров становилось все больше и больше бандитов. Они как вороны, почуявшие падаль, слетались со всей округи. Это были страшные люди — безбожные грабители на больших дорогах, конокрады, дезертиры, убежавшие из королевской армии, обнищавшие, спившиеся дворяне. Но здесь все эти люди были равны между собой, они все были бандитами, безжалостными и жестокими.

— Вина! Вина! — кричал Виктор Реньяр, и из подвала выкатывались бочки старого вина. — Оружие! Порох! Пули! — и сразу же, боясь сказать хоть слово против господина, со склада выносили ружья, пистолеты, клинки, бочки с порохом и мешки с пулями.В доме все пришло в движение.

— Скорее! Скорее собирайтесь! — ревел Виктор Реньяр, не находя себе места. — Скоро двинемся, все должны приготовиться. У кого нет оружия, берите мое, у кого нет лошадей, берите в моей конюшие. Мы должны уничтожить, стереть с лица земли ненавистных Абинье.

Анри был запуган. Он забился в комнате Гильома Реньяра, задвинул дверь на засов и сидел в дедовском кресле, вздрагивая отдушивших его слез.

Наконец, все бандиты были в сборе.Виктор Реньяр вскочил в седло и выхватив клинок, взмахнул им над головой.

— За мной! Вперед! Никому пощады, никому! Режьте и вешайте, стреляйте и бейте, душите, кусайте! Ни один из рода Абинье не должен остаться в живых, ни один!

Бандиты, как стая голодных волков осенней ночью, мчались за своим вожаком. А тот, не жалея, стегал коня, торопя бандитов, приближая момент развязки страшной трагедии.

Бандиты въехали на холм, и Виктор Реньяр, натянув поводья, задержал своего коня.

— Вот тот дом, внизу, его надо сжечь! Они там, в доме, я знаю, — и всадники с гиканьем, как черная волна, покатились с холма к дому.

Когда бандиты поравнялись с оградой, они тут же умерили свой пыл, ведь еще слишком яркими были воспоминания о страшной ночи, когда Абинье смогли перестрелять много их друзей.

И только Виктор Реньяр, даже не задержав своего коня, влетел во двор и бросился к дому, выстрелив в дверь. Та заскрипела и открылась, как бы приглашая Виктора войти во внутрь. Предводитель бандитов спрыгнул с коня и с кинжалом в одной руке и с пистолетом в другой, влетел в дом.

— Дьявол! — заревел он, когда понял, что в доме никого нет. — Где? Где они? — кричал Виктор, тряся то одного, то другого приспешника. — Я спрашиваю у тебя, где они? — рычал он в лицо рыжебородому конокраду.

— Наверное, убежали, — немного испуганно высказал трезвую догадку бандит.

— Догнать! Растерзать! Убить! — взревел Виктор Реньяр, стреляя в потолок.

Но куда могли направиться беглецы, бандитам было неизвестно, да и дороги вели в четыре стороны, так что Абинье могли выбрать любую.

Виктор Реньяр сел на землю, отбросил в сторону кинжал и пистолет, а потом крепко обхватил голову своими мощными руками и принялся раскачиваться из стороны в сторону.

— Я найду, найду, найду тебя, Филипп, и выпущу твои кишки! Я обязательно найду тебя, где бы ты ни был, даже если спрячешься в аду! Я вытащу тебя оттуда и зарежу! Даже если ты окажешься за морем, все равно, знай, что я ищу тебя, что я жажду твоей крови! И тебя, Констанция, я убью! Обязательно! Я прикончу тебя как изменницу, как человека, опозорившего род Реньяров! Всех, всех уничтожу!

Глаза Виктора Реньяра наливались кровью, он выкрикивал самые бранные слова, какие только мог вспомнить, он проклинал своих врагов и тот день, когда они родились на свет.А еще Виктор проклинал себя и своих братьев, которые покинули его в самый тяжелый момент.

— Отец! Отец, — закричал Виктор Реньяр, — почему Жак с Клодом не сдохли, едва родившись на свет? Ведь тогда они меня не смогли бы предать, ведь тогда я одержал бы победу, и Филипп был бы мертв, а Констанция-Констанция принадлежала бы мне и только мне.

Но, как говорится, словом делу не поможешь и сколько ни кричал Виктор Реньяр, сколько ни посылал проклятий и как грозно ни вскидывал свой мощный кулак, грозя невидимому богу, все его старания были тщетными.

А Филипп Абинье, Констанция, Этель и Лилиан были в это время довольно далеко от своего родового гнезда, разоренного и обесчещенного бандитами. Они двигались по высокому обрывистому берегу океана, смотрели на далекие силуэты кораблей, изредка появляющиеся в безбрежной голубизне, и молчали. Их угнетали тяжелые мысли, страшные воспоминания о ночи, проведенной в осажденном доме, а еще больше — неизвестность, ожидающая их впереди.

— Куда мы едем, мама? — поравнявшись с Этель, спросил Филипп.

— Сынок, я еще не знаю, но вспомни, Марсель говорил, что он где-то на побережье видел дом с таким же гербом, как на медальоне Констанции. Вот нам и надо отыскать этот дом.

— А зачем, мама?

— Как это зачем, может быть, что-нибудь выяснится.

Лилиан была грустна. Она ехала, понурив голову, глядя на пожухлую траву, на туманные холмы. Даже вид океана, который простирался до самого горизонта, не веселил девушку и она не проявляла ни малейшего интереса к его красоте.

Констанция подъехала к Лилиан.

— Не грусти, — сказала она, тронув Лилиан за плечо.

— Я очень любила Марселя, — вдруг призналась Лилиан.

— Да, он был очень хороший человек, — согласилась Констанция.

— Нет, я не о том, Констанция, я любила его как женщина.

— Как женщина? — изумилась девушка.

— Да, как ты любишь моего брата.

— А он? — спросила Констанция.

— Марсель, наверное, даже об этом и не знал. Ведь он был моим дядей, он был намного старше меня.

— Ну и что, Лилиан, вы бы все равно могли пожениться и быть счастливыми.

— Ты думаешь, Констанция?

— Конечно, а почему нет, это неважно, что вы родственники, главное, чтобы любили друг друга.

И вдруг сказав это, произнеся такие простые слова, Констанция осеклась. Она только сейчас поняла, что говорит о Марселе Бланше как о живом человеке.

Лилиан повернула голову и посмотрела на Констанцию.

— Ничего, дорогая, у меня тоже так, я не могу поверить в то, что он мертв, что он лежит в могиле у старого дерева. Мне кажется, что стоит повернуть голову, и я увижу его, услышу его смех, какую-нибудь шутку… Так что не переживай, Констанция, мы еще просто не привыкли к тому, что его нет среди нас.

Четверо всадников ехали по берегу океана. Они не знали, что их ждет впереди, но они знали, что назад дороги уже нет.

А Виктор Реньяр наконец-то нашел выход для своего бешенства. Он вспомнил, как однажды на него криво посмотрел сосед, и его лицо налилось кровью.

— За мной ! По коням! — закричал Виктор Реньяр, вскакивая в седло.

Его бандиты, занятые грабежом дома Абинье, насторожились. Им явно не хотелось куда — либо уезжать, не закончив грабеж. Но увидев лицо своего предводителя, увидев шальной блеск в его глазах, они поняли, что лучше покориться, и не возражать Виктору Реньяру.

Они перекинули через седла мешки и сумки, затолкали в карманы награбленное и двинулись за своим вожаком. Рыжебородый конокрад, обрадованный богатой добычей, догнал Виктора Реньяра и спросил:

— А куда мы сейчас?

— Сейчас будет большое развлечение, мы должны дотла сжечь дом моего соседа. Мы заберем весь скот и все зерно, ведь этот мерзавец живет на земле моих предков. Он, конечно же, говорит, что имеет какие-то грамоты на владение этими землями, но я-то знаю, что эти земли всегда принадлежали моему роду. И сейчас пришел час расплаты.

Через час всадники окружили поместье Лекрузье.Естественно, те не ожидали нападения и были застигнуты врасплох. Сразу же послышались выстрелы, запылали хозяйственные постройки. А Виктор Реньяр самолично пустил пулю в лоб хозяину. Жена и дочь были изнасилованы, бандиты зарубили слуг и занялись грабежом. Единственный, кому удалось вырваться со двора и броситься наутек, был молодой конюх.

Виктор заметил парня и, вскочив в седло, с тремя своими бандитами погнался за ним. Парень карабкался на холм, в кровь сбивая руки и ноги, царапаясь о колючий кустарник. А бандиты с гиканьем летели следом. Они стегали парня плетями.

Парень уже почти обессилел, он был весь в крови, он вообще уже ничего не понимал, что происходит. И только инстинкт самосохранения гнал его вперед.

— Ату его! Ату! — кричал Виктор Реньяр, пришпоривая коня.

Кое-как парень вскарабкался на вершину холма. Всадники отнего отстали, и Виктор выхватил пистолет, понимая, что сейчасбеглец может уйти. Он прицелился и выстрелил. Пуля попала в бедро. Парень качнулся, упал на одно колено, а потом, не удержав равновесие, покатился вниз по откосу. Он подскакивал на камнях, переворачивался через голову, падал, вновь пытался встать на ноги, но простреленное бедро не давало ему это сделать.

А Виктор Реньяр и трое его приспешников стояли на вершине холма и гоготали, гладя на бесплодные усилия молодого конюха.

— Кончай его! — сказал Виктор рыжебородому конокраду.

Тот поднял ружье, приложил приклад, старательно прицелился и нажал на курок. Но ружье дало осечку.

— Черт, кремень кончился! — сказал бандит, заглядывая в механизм.

— Ах, мерзавец, ты боишься запачкать себя кровью!

— Нет-нет, Виктор, я не боюсь, дай пистолет. Виктор отдал рыжебородому свой пистолет и тот, взяв его обеими руками, выстрелил почти не целясь.

Парень вскрикнул, дернулся и его тело покатилось вниз, оставляя на белых, выбеленных дождем и солнцем камнях кровавые следы.

— Возвращаемся домой, — сказал Виктор, — и устроим пир! В подвалах еще много вина, еще не во всех черных бочках проделаны дыры. Вперед! Вперед!

Бандиты, наспех похватав все самое ценное в доме соседей, направились к дому Реньяров, где не так давно был хозяином старый Гильом.

Хоть все и говорили, что он страшно жестокий человек и самодур, но до того, что творит его старший сын он не доходил. Виктор приумножил в себе все недостатки старого Гильома и приобрел еще кучу новых. Многие из бандитов, не раз сталкивавшиеся с жизнью и смертью вплотную, были поражены его бесцельной жестокостью и необузданностью нрава.

А маленький Анри так и сидел в резном кресле деда, боясь отворить дверь, боясь выйти из комнаты. Он понимал, что отец, хотя и любит его, но сейчас, попадись он ему под горячую руку, может с ним сделать все что угодно, даже убить. И поэтому мальчик беззвучно плакал, вздрагивал, размазывал по щекам слезы и с опаской посматривал на дверь, боясь, что кто — то из подвыпивших бандитов или сам отец ворвутся в эту комнату, служившую ему ненадежной защитой. Даже под родным кровом после смерти деда Анри не мог себя чувствовать в полной безопасности.

И он, глядя в потемневшее окно, прошептал:

Констанция, почему ты не взяла меня с собой? Ведь мне здесь так плохо и одиноко!

Но его мольбу никто не услышал. За окнами шумел дождь, свистел ветер, поскрипывали старые деревья.

А снизу раздавались разухабистые голоса, грязная брань и дикие вопли пьяных мужчин, среди которых Анри иногда слышал надсадный голос своего отца. Тогда собутыльники на мгновение замолкали и слушали бессвязную речь своего предводителя, состоявшую, преимущественно, из проклятий и ругательств. Эти речи неизменно заканчивались выстрелами и битьем посуды.

Вот уже который день наши беглецы ехали по побережью. Они останавливались на ночь в дешевых тавернах. И без того тощий кошелек Филиппа Абинье стремительно худел.

Мадам Абинье, непривычная к долгой верховой езде, совсем измаялась. Скулы ее совсем заострились. Но как ни уговаривал Филипп свою мать, та почти не притрагивалась к пище. Возбуждение последних дней давало о себе знать. И иногда Этель Абинье чуть не падала с седла от усталости, но всегда находила в себе силы не показывать это своим спутникам. Ведь из-за нее могла случиться остановка, Филипп мог отказаться ехать дальше, если мать занеможет.

Констанция же, как будто всем своим существом стремилась вперед. Ее как будто толкала какая-то неизвестная сила, заставляя вернуться в края, где прошло все ее детство, о котором она почти ничего не помнила. Глядя на пейзажи, она и не подозревала, что все ближе и ближе подбирается к разгадке тайны своего рождения.

Филипп опасался, что кто-нибудь увидит дорогой медальон на шее Констанции и как-то сказал об этом девушке. Та грустно улыбнулась, сняла медальон с шеи и отдала Этель, хотя никогда не расставалась с ним прежде. Мадам Абинье завернула медальон в платок и спрятала. В те времена в этих местах было не так уж много путешественников. Большинство предпочитали плыть морем, так было безопаснее, да и дешевле. Поэтому в деревнях настороженно относились к Филиппу Абинье и его спутницам. Нужно было как-то объяснять цель своего путешествия, и Филипп решил говорить правду. Конечно, ему не всегда верили, но деньги делали свое дело и их пускали ночевать.

В одной из таверен как-то поздним вечером, когда оН не мог уснуть, Филипп попросил у хозяина клочок бумаги и свинцовый карандаш. Он сидел за столом и в тусклом свете неумелой рукой выводил геральдический герб.

Когда Констанция застала его за этим занятием, Филипп смутился и попытался спрятать бумагу. Но девушка, смеясь, завладела этим клочком и, посмотрев на неудачный рисунок, рассмеялась.

Художник из тебя неважный, дай-ка я попробую.Филипп не сразу доверил Констанции короткий свинцовый карандаш, но лишь только девушка взяла его в руку, как тут же на бумаге появилось довольно четкое изображение герба.

— Вот так будет лучше, — сказала Констанция, поцеловав Филиппа в щеку.

Она даже не спросила, зачем понадобился ее возлюбленному рисунок, а Филипп не счел нужным ей объяснить.

Назавтра Констанция узнала разгадку без лишние расспросов.

Лишь только они въехали в селение, как Фиипп отправился к церкви. Он отыскал священника и показал ему рисунок Констанции.

— Святой отче, не откажи в помощи!

— Видит Бог, я бы помог тебе с большим удовольствием, но подобный герб мне неизвестен. Может быть, это где-то дальше. Я сам не из здешних мест, недавно прибыл сюда после смерти старого приходского священника.

— Извините, святой отец, что отвлек вас от богоугодных мыслей.

— Ступай, сын мой, может быть, Бог будет милостив к тебе инаставит тебя на путь истинный и приведет к цели.

Не найдя ответа у священника, Филипп попытал счастья у кузнеца, ведь тот часто подковывал лошадей у проезжающих, ремонтировал кареты и, быть может, ему попадался на глаза герб, изображенный на медальоне Констанции.

И тут Филиппу Абинье повезло.

Кузнец, лишь только увидел рисунок, расплылся в улыбке.

— О, месье, это очень знаменитый герб, он принадлежит роду графов Аламбер. Несколько лет назад мне довелось набивать обод на карете старой графини. Она очень щедро расплатилась со мной, поэтому я запомнил ее и этот герб.

— Как, ты говоришь, звали графиню?

— Графиня Аламбер.

— А не скажешь ли ты, любезный, далеко ли отсюда ее поместье?

Кузнец задумался.

— Вот этого, месье, я вам сказать не могу. Я никогда не расспрашиваю проезжих, и герб — то я запомнил абсолютно случайно. Вот если бы вы мне показали колесо от кареты графини, я бы его сразу признал.

— А куда она направлялась? — попытался хоть что-то выяснить Филипп Абинье.

— Не знаю, месье, она поехала дальше по этой дороге и честно сказать, возвращалась ли она домой или ехала в гости, я не могу сказать. Хотя, постойте, месье, я припомнил одну деталь: в карете почти не было багажа, а лошади были очень хорошие, сразу видно, что их нигде не меняли на почтовых станциях, сразу видно,

Филипп Абинье наградил словоохотливого кузнеца серебряной монетой и, твердя» Аламбер, Аламбер «, вернулся к ожидавшим его у церкви женщинам.

— Мне кажется, кое-что начинает проясняться сказал он не очень определенно, вскакивая в седло. Констанция посмотрела на него вопросительно.

— Ты узнал, кому принадлежит герб?

— Да, графам Аламбер, это точно. Кузнец узнал его, ему как-то пришлось ремонтировать карету с таким гербом на дверце.

— Аламбер… — задумалась Констанция, — мне, по-моему, никогда раньше не доводилось слышать этой фамилии, — но какая-то скрытая музыка звучала в этих звуках для девушки. — Аламбер… — словно давно забытая мелодия разбередила ее душу.

Накрапывал дождь, четверо всадников, втянув головы в плечи, ехали по проселочной дороге. Под копытами коней чавкала грязь, лошади оскальзывались. Еще недавно желтое жнивье потемнело, и над полем кружили стаи черных мокрых ворон. От всего пейзажа веяло тоской и унынием.

» О, боже мой, какая унылая дорога!«— думала Констанция, глядя на утопавший в мелком дожде горизонт, словно на весь мир набросили вуаль и от нее все казалось безрадостным и серым, как будто кто-то украл у природы краски, которые она так щедро разбрасывает по земле весной и летом.

Правда, все три женщины не были привычны к роскоши и переносили путешествие сносно. Но Филипп Абинье очень беспокоился о Констанции. Ему все время казалось, что та недостаточно тепло одета или же ей не хватило времени выспаться. И сколько девушка ни уверяла своего возлюбленного, что чувствует себя неплохо, Филипп ейне верил.

— Смотрите! Смотрите! — воскликнула вдруг Лилиан, указывая рукой куда-то в дождь. — Там какая-то повозка!

Филипп на всякий случай пришпорил коня и опередил своих спутниц. Он привстал на стремена и приложив руку козырьком к глазам, всмотрелся в колышущееся марево дождя.

И в самом деле, из-за чахлого кустарника на проселочную дорогу выезжала повозка, запряженная двумя лошадьми. Из-за мокрого полога выглядывал мужчина с неприветливым лицом.

Филиппу ничего не оставалось делать, как обратиться к встречному с вопросом. Когда он поравнялся с повозкой, то заговорил с мужчиной:

— Месье, не будете ли вы так любезны подсказать, далеко ли нам осталось до поместья графов Аламбер?

Мужчина приподнял ребром ладони шляпу, надвинутую на самые глаза и неприветливо посмотрел на Филиппа.

Но лицо парня было абсолютно открытым и честным.

— Графини Аламбер? — переспросил мужчина.

— Да.

— Я на этой неделе был там…

Филипп немного расстроился, ведь если прошла целая неделя, то имение, наверное, отстоит отсюда на много лье.

Мужчина явно никуда не спешил, к тому же он сидел под тентом и мог позволить себе поговорить. Он неспеша набил трубку, раскурил ее и только тогда посмотрел на своего собеседника.

Констанция, Этель и Лилиан уже поравнялись с повозкой.

— Я сборщик податей, — представился мужчина, сидевший в повозке, и выпустил из ноздрей дым, — поэтому я знаю окрестности. Так вы направляетесь в Мато? — прищурив левый глаз, поинтересовался сборщик податей.

— Вы говорите, в Мато? — переспросил Филипп Абинье, — так называется имение?

— Да, но по этой дороге вы туда не доберетесь, нужно было свернуть раньше. Я удивляюсь, как это вы проехали перекресток! Теперь вам придется возвращаться.

Филипп оживился.

— А от перекрестка далеко до этого самого Мато? Мужчина посмотрел на коня, на котором сидел Филипп, удовлетворенно щелкнул языком.

— Я думаю, на своей лошади вы доберетесь туда часа за четыре.Но с вами женщины, поэтому вы потратите часов шесть и к вечеру, — мужчина взглянул на ровное серое небо, — уже будете в Мато.

— Спасибо вам, — бросил Филипп, разворачивая лошадь.

Но сборщик податей бросил ему вдогонку:

— Если-вы к графине Эмилии Аламбер, то она навряд ли вас примет.

— Почему? — спросил Филипп, явно удивленный.

— Да она уже лет десять как ведет нелюдимый образ жизни, никого не принимает, не появляется при дворе… Только изредка выезжает в своей карете на прогулку.

— Я думаю, она все-таки нас примет, — сказал Филипп, запускаяруку за пазуху и нащупывая клочок бумаги с изображением герба.

— Все началось, — продолжал сборщик податей, — с того времени, когда погиб ее единственный сын. Это был очень видный мужчина, который занимал важный пост при дворе, уж точно не припомню, какой…

Филипп Абинье, вернувшись к повозке, поднес к глазам сборщика податей клочок бумаги, прикрыв его ладонью от дождя.

— Это герб семейства Аламбер? Сборщик податей закивал.

— Конечно, точно такой герб вылеплен на фронтоне дворца в Мато. Я много раз его видел и помню его хорошо, ошибки быть не может. А по какому делу вы, месье, направляетесь в Мато? — поинтересовался словоохотливый сборщик податей.

Филипп неопределенно пожал плечами.

— Я даже не знаю, как и объяснить… В общем, дело касаетсяодной вещицы, которая, возможно, некогда принадлежала графам.

— Им принадлежало и принадлежит очень многое, — сказал сборщик податей, — правда, графиня Констанция совсем отошла от дел, когда погиб ее сын и, по-моему, даже не проверяет своего управляющего, и он делает все, что считает нужным. А если быть совсем честным… — сборщик податей подался вперед, несмотря на то, что дождь лил ему за шиворот, — по — моему, он грабит графиню безбожно. Хотя, если быть уже, месье, до конца откровенным, она так богата, что ее можно грабить еще сто лет, и она вряд ли это заметит.

Филипп Абинье распрощался со сборщиком податей и рванул вперед. И вскоре четыре фигуры растворились в пелене дождя.

» И не лень же, — подумал сборщик податей, раскачиваясь в своей повозке, — ехать куда — то, мотаться под дождем… И было бы у этого молодого человека стоящее дело, а так… Какая — нибудь ерунда, графиня вряд ли даже захочет его слушать «.

— То ли дело я, — вздохнул мужчина, вновь раскуривая погасшую было трубку, и глянул себе за спину, где в повозке подпрыгивал на колдобинах и гудел пустотой сундук с бумагами, на котором висел большой надежный замок.

Сборщик только что сдал деньги и возвращался пустой, поэтому с ним не было солдат, которые обычно сопровождали повозку, и он не боялся, что на него могут напасть разбойники.

ГЛАВА 4

Добровольная затворница графиня Аламбер каждый свой день начинала с того, что старательно на маленьком карточном столике раскладывала пасьянс. Она изо дня в день раскладывала все тот же пасьянс, неимоверно сложный и запутанный. Старой женщине доставляло какое-то странное удовольствие брать атласные листы карт пальцами, унизанными перстнями и класть одну за другой. Потом так же неторопливо укладывать сверху еще один ряд карт, переворачивать каждую третью, менять комбинации, вновь и вновь пытаясь сложить их в идеальном порядке, чтобы масть лежала к масти.

Законы этого пасьянса, которому графиню Аламбер научила еще мать, были очень строгими и шансы разложить этот пасьянс были минимальными. Лишь изредка графине Аламбер удавалось добиться желаемого результата. Как только карты раскладывались, настроениеграфини разительно менялось.

Она приказывала закладывать карету и, невзирая на погоду, покидала свой дворец. Она преображалась: в ее глазах появлялся блеск, губы начинали подрагивать, и она с интересом смотрела, как за окном меняются пейзажи. Все ее удивляло и приводило в восторг.Иногда она уезжала так далеко, что возвращалась домой поздно вечером.Но эти прогулки были очень редкими. Чаще графиня оставалась у камина, склоняясь над непокорными картами, не желающими выкладываться в замысловатый пасьянс. Сегодня ей повезло, она добилась желаемого результата. Карты легли так, как предписывали старинные законы. Графиня, ободренная таким подарком судьбы, суетливо поднялась из-за столика и позвонила в серебряный колокольчик.

Тут же появился слуга. Это был немолодой мужчина в дорогой ливрее. Он почтительно склонил голову, ожидая приказания. Глядя настолик, он догадался, какое приказание последует.

— Прикажете закладывать карету? — осведомился слуга.

— Да-да, Жак, и поскорее. Мне не терпится покинуть дворец.

Жак тут же удалился и вскоре карета с гербом на двери стояла укрыльца. Невзирая на мелкий осенний дождь, настроение графини Аламбер было превосходным. Она даже позволила себе бокал подогретого вина.

Графиня уже спускалась вниз, когда дворецкий сообщил:

— Ваша светлость, там какие-то люди, они желают вас видеть.

— Какие люди, Жак? Я никому не назначала и не жду никаких гостей.

— Судя по их одежде, они приехали издалека — три женщины и молодой мужчина.

— Кто они? — вновь поинтересовалась графиня, остановившись на широкой мраморной лестнице.

— Дворяне из рода Абинье, ваша светлость.

— Дабинье? Что-то я не припомню такой фамилии.

— Абинье, ваша светлость, — поправил дворецкий.

— Абинье, Дабинье… — досадливо поморщилась графиня, — а что этим господам угодно?

— Они хотят видеть вас, ваша светлость.

— Что ж, Жак, пусть войдут.

Вскоре дворецкий ввел в гостиную четверых промокших гостей.Вид приехавших был довольно жалким, и графиня было уже раскаялась, что согласилась принять незнакомых людей.

— Что вас привело?

Филипп Абинье сделал шаг вперед.

— У нас есть вещь, которая, скорее всего, принадлежит кому-нибудь из вашей семьи.

— У меня нет семьи, — горько и немного зло заметила графиня, ейявно не хотелось вспоминать о том горе, которое пришлось пережитьбольше десяти лет тому назад.

— Мама, покажи, — Филипп взглянул на Этель, и та, развернувчистый платок, подала на ладони медальон с огромной жемчужиной.

Графиня Аламбер едва увидела жемчужину, как ее сердце замерло. Еще не веря своим глазам, она посмотрела на медальон: да, действительно, на обратной стороне был ее герб.Это был именно тот медальон, который передавался в роду Аламбер от одной женщины к другой. Это был тот самый медальон, который она надела на шею своей внучке Констанции в тот злосчастный день, когда ее сын с женой и дочерью должен был по поручению короляотправиться в Англию…

Рука графини дрогнула, и медальон, скользнув золотой цепочкойсквозь пальцы, упал на столик с разложенным пасьянсом.

— Так вот, что предрекли мне карты… — каким-то страннымголосом произнесла графиня Аламбер и прикрыла рукой глаза.

— Вы что-то сказали, ваша светлость? — спросил Филипп.

— Откуда у вас эта вещь, молодой человек?

— Это ее, — Этель Абинье сделала шаг вперед, — Констанция, подойди.

Девушка робко приблизилась на несколько шагов к старой графине.

Графиня все еще боялась отнять ладони от лица, она не желала, чтобы исчезла последняя надежда, когда она взглянет в лицо девушки, стоящей перед ней.

— Мне говорили, что этот медальон принадлежал моей матери, но, наверное, это не так. Люди, среди которых я жила, могли его украсть, и я хочу вернуть эту вещь вам, ведь на ней ваш герб, вашасветлость.

Графиня, сделав над собой усилие, убрала ладони и посмотрела на девушку, стоящую прямо перед ней. А потом покачала головой, какбы пытаясь отогнать видение.

— Как тебя зовут? — почти прошептала графиня.

— Констанция, ваша светлость, — спокойно сказала девушка. — Констанция Реньяр.

— Реньяр? — произнесла графиня. — И давно умерла твоя мать?

— Давно, ваша светлость.

— Ты помнишь ее?

— Нет, все картины моего детства стерлись из моей памяти.

— Пойдем за мной, дитя.

Графиня взяла за руку Констанцию и медленно повела к боковойдвери. Филипп, Этель и Лилиан медленно двинулись следом. На стенахвисели портреты в тяжелых золоченых рамах, перед одной из картинграфиня остановилась.

— Смотри, дитя мое.

Констанция подняла голову и вздрогнула. Ей показалось, что онасмотрится в зеркало, настолько женщина, изображенная умелой рукойхудожника на портрете, походила на нее: такие же темно-каштановыевьющиеся волосы, такие же зеленоватые с золотистыми крапинкамиглаза, та же линия губ. Только лицо Констанции было более смуглыми загорелым.

Филипп Абинье, взглянув на портрет, потом на свою возлюбленную, тяжело вздохнул и пошатнулся, будто его ударили в грудь.

— Констанция, — прошептал он, — это же ты…

— Я? — произнесла девушка с недоумением и посмотрела на старую графиню, ожидая объяснения.

Та подошла к ней и крепко обняла.

Констанция почувствовала, что лицо графини мокрое от слез.

— Внучка… внучка моя, Констанция, ты воскресла из мертвых, ты жива, и я могу прикоснуться к тебе, могу обнять. Господи, ты вернул мне ее после стольких лет печали… Наверное, ты услышал моимольбы.

Констанция через плечо графини посмотрела на Филиппа. Он был растерян, внезапно почувствовав себя лишним.

А Лилиан как-то беспомощно улыбалась и украдкой вытирала слезы.

А вот Этель посмотрела на все это спокойно, как будто она знала, что все это так и произойдет и пришла сюда только лишь для того, чтобы удостовериться в своей правоте. Она все еще держала в руках тот платок, в который был завернут медальон с серебристой, как огромная слеза, жемчужиной. Ее глаза оставались сухими.

— Пойдем, пойдем со мной, дитя, — как бы забыв о том, что они не одни, — зашептала графиня, схватила за руки свою внучку и увлекла за собой.

Они шли по огромному коридору, переходя из комнаты в комнату.

— Вспомни! Вспомни, вот здесь мы с тобой жили. Пойдем наверх, я покажу тебе твою комнату.

И старая графиня как-то уж слишком резво для своего возраста стала подниматься по лестнице. Казалось, молодость вновь вернуласьк этой старой женщине. Ее движения хоть и были суетливыми, но они были радостными и уверенными.

Графиня Аламбер распахнула дверь с золочеными ручками.

— Входи!

Констанция замерла у порога.

— Это твоя комната, — повторила графиня, — входи, не бойся, здесь все оставлено так, как было при тебе.

Разнообразные куклы были разложены на комоде, веер лежал нанизком мягком столике, в высоком серебряном подсвечнике стояли свечи. Казалось, время было не властно над этой комнатой. Даже потеки воска говорили о том, что к свечам не прикасались много лет.

— Я ничего не помню… ничего, буквально ничего… Вы, наверное, ошибаетесь, ваша светлость, вы принимаете меня за другую девушку.

— Нет-нет, постарайся вспомнить: вот здесь ты спала, вот здесьлюбила играть с этим веером… Возьми, возьми его в руку!

Констанция робко взяла веер, и он с сухим треском раскрылся вее руках.

— Нет, ваша светлость, я никогда раньше не прикасалась к нему.Это что-то странное, но я никогда не была в этой комнате раньше.

По лицу графини Аламбер текли слезы. Констанция, не зная, чемпомочь графине, развернулась и медленно покинула комнату. Она спускалась вниз, а навстречу ей, карабкаясь со ступеньки на ступеньку, взбирался небольшой пушистый рыжий котенок.

Констанция на мгновение остановилась, будто бы что-то вспоминая, котенок потерся о ее ногу и радостно замурлыкал, будто встретил старую знакомую. Девушка нагнулась и не в силах удержаться, провела ладонью по шелковистой шерсти.Котенок тут же перевернулся на спину, заурчал и, выпустив маленькие коготки, стал хватать девушку за пальцы. И тут Констанция вздрогнула и едва удержалась на ногах.

— Что с тобой, дитя? — спросила ее графиня, видя, как Констанция переменилась в лице.

— Ваша светлость… ваша светлость, большой рыжий кот… рыжий, на меня хотела броситься крыса, а он защитил меня.

Графиня бросила мгновенный взгляд на темнеющее окно, за которым виднелся домик садовника.

— Да, да, дитя мое, это было, было. Мы обыскали весь дом, тыкуда-то запропастилась. А когда отыскали тебя, ты плакала и рассказывала о большом рыжем коте, который спас тебя от крыс.

— Бабушка Эмилия! — вдруг закричала девушка и бросилась к графине.

Теперь уже они рыдали обе, прижимая друг друга к груди.

— Дитя мое, — гладя по волосам Констанцию, шептала графиня, — ты все, все вспомнила, значит, ты действительно моя дорогая внучка.Не терзай себя сомнениями, я не знаю, как ты попала к другим людями что они с тобой делали, почему они сказали, что ты какая-то Реньяр.Ведь ты моя внучка, урожденная Аламбер, дочь моего сына Рене. А твою мать звали Маргарита.

— Мар-га-ри-та… — по слогам произнесла Констанция, — какое красивое имя было у моей матери!

— Да, да, дитя, я уверена, что ты вспомнишь все, хотя ты быласовсем маленькой и очень непослушной, шаловливой.

Графиня вне себя от радости готова была задушить внучку в своих объятиях. Она поворачивала ее так и эдак, заглядывала в глаза, гладила волосы, плечи.

— Что это на тебе за одежда? Такие носят только в глухой провинции. А кто эти люди, которые привезли тебя, которые вернули мне смысл жизни? Теперь, наконец, я могу умереть счастливой.

— Филипп Абинье — мой жених, — тихо сказала Констанция.

— Что, жених? — на лице графини Аламбер появилась растерянность, она никак не могла взять в толк, что у ее внучки может быть жених. — Да, да, дитя мое, ведь прошло столько лет, и ты уже стала настоящей взрослой девушкой, у тебя вполне может быть жених, наверное, он благородный человек.

— Да, я его очень люблю, бабушка.

Старая графиня Аламбер смотрела на свою внучку сквозь пелену слез. Ей верилось и в то же время не верилось, что это именно она.

Но то, что Констанция вспомнила про рыжего кота и крысу, свидетельствовало, что это та самая Констанция, с которой графиняраспрощалась много лет назад. Конечно, теперь это был не малый ребенок, а прехорошенькая девочка, приехавшая в Мато со своим женихом.

Графиня Аламбер распорядилась приготовить для гостей комнаты, а сама повела Констанцию в гардеробную. Девушка с удивлением рассматривала собственные наряди, которые носила в детстве. Ей казалось, что платьица умещаются чуть ли не на ладонях, но в то же время она смутно припоминала некоторые из своих нарядов. А туфельки — это было сплошное умиление! Маленькие, изящные, на узкую ножку.

— Неужели, это правда? — спрашивала Констанция у старой графини.

Та кивала и всплескивала руками.

— Ну, конечно же правда, дорогая. Я не знаю, что произошло, как погибли твои отец и мать, но главное, ты жива и это большое счастье.

За воспоминаниями Констанция, казалось, забыла о Филиппе, мадемуазель и мадам Абинье. Она словно нашла маленькую дверцу в своей сегодняшней жизни, чрез которую можно было убежать от невзгод и несчастий.

Теперь она уже не терзалась сомнениями, любит или ненавидит Виктора. Он был врагом, возможно, убившим отца и мать, он был врагом, лгавшим ей всю жизнь.

И только к покойному Гильому Реньяру Констанция сохранила теплые чувства. Она понимала цену словам старика, когда он отвечал на ее детские вопросы.

Разглядывая туалеты своих родителей, Констанция припоминала некоторые вещи в имении Реньяров. Они несомненно происходили из багажа ее родителей. Рука одного и того же искусного портного чувствовалась в них. Украшения, выполненные одним и тем же ювелиром, украшали одежды.

— Ты еще многого не помнишь, — сказала графиня Констанции, усаживая свою внучку в мягкое кресло возле камина.

— Я постараюсь, бабушка, вспомнить, — Констанция полуприкрыла глаза и закусила нижнюю губу.

Дворец полнился тихими звуками, и девушке показалось, что всяпредыдущая жизнь — сон, который привиделся ей здесь у камина.Тихий голос старой графини убаюкивал и ей хотелось встать с кресла, улечься на медвежью шкуру, разостланную возле огня, и, скрутившись калачиком, положить под голову кулачок и слушать голосстарой женщины.

— Не бойся, Констанция, — говорила старая женщина, — уже ничего не переменится, ты в самом деле вернулась домой, туда, где тебя ждали, где тебя любят. Жаль, никого не осталось из старых слуг, кто бы помнил тебя, но обстановка в доме, вещи — они помнят тебя, Констанция, помнят твое прикосновение. Я даже до сих пор храню бусы, которые ты порвала. Тогда я была зла на тебя, но они и сейчасхранятся в шкатулке, рассыпанные по бусинкам.

Констанция улыбнулась.

А старая графиня, так, словно это было уже решенное дело, сказала:

— Ты останешься тут, Констанция. И только тут девушка вспомнила, что приехала не одна.

— Но у меня есть жених, бабушка.

— Ах, да, жених, — рассмеялась старая графиня, — и ты конечно же очень любишь его. Извини, дорогая, я не помню сама себя от радости. Но все равно, не можешь же ты просто так покинуть меня, не пробыв дома и недели. Пусть твой жених живет здесь, у меня все равно нет никого кроме тебя, если не считать далеких родственников в Париже. Да, Констанция, я представлю тебя при дворе и поверь, твоя история тронет сердца многих.

— Где Филипп? — с тревогой озираясь в пустом зале, сказала Констанция.

— Я распорядилась, их провели в комнаты. Но побудь еще немного со мной, ведь я столько тебя не видела.

Графиня взяла со столика за длинную золотую цепочку медальон с жемчужиной и так же как много лет назад, повесила его на шею своей внучки.

— Теперь ты знаешь, откуда он. Береги его. Девушка попросила прощения у старой графини и, не объясняя зачем, вышла из зала. Она брела по дворцу, кое-где горели свечи в канделябрах, ярко горели люстры. А иногда ей приходилось проходить сквозь темную комнату. Зал тянулся за залом и странное дело, в темноте Констанция чувствовала себя увереннее. Она каким то шестым чувством находила дорогу среди расставленных стульев, столов, комодов, а стоило ейпопасть на свет, как все казалось чужим и ненастоящим.

— Филипп! — позвала Констанция, и ее голос отразился эхом от стен огромного зала. — Филипп! — уже с отчаянием воскликнула Констанция, — где же ты?Она бросилась к лестнице, ведущей на второй этаж.Мезонин был обставлен куда более скромно, чем нижние покои дворца. Вдоль стен, обитых тесненой свиной кожей, тянулись ряды дверей с блестящими медными ручками. В посеребряных бра горели по две свечи, а переход вел и вел Констанцию дальше.

— Филипп! — еще раз позвала она, но никто не отвечал ей.

Тогда, словно обезумев, Констанция бросилась бежать. Мелькали двери, картины в золоченых рамах, канделябры, и девушке казалось, что этот узкий коридор никогда не кончится. Поворот следовал за поворотом, и девушка уже бежала, не разбирая дороги.

Обессилев, девушка опустилась на ступеньку лестницы, устланной ковром, и заплакала.

Наконец, дворецкому удалось отыскать Констанцию. Он нашел ее в дальнем крыле дворца с мокрым от слез лицом.

— Мадемуазель Аламбер, — обратился дворецкий к девушке.

Та не сразу поняла, что это обращение направлено к ней.

— Графиня обеспокоена, — продолжал дворецкий, — и просила вас вернуться.

Констанция медленно поднялась и двинулась вслед за дворецким. Тот нес канделябр с зажженными свечами, держа его над головой. Упругий шар света пульсировал в темном коридоре, отбрасывая причудливые замысловатые тени. Это были тени прошлого, которое стало для Констанции настоящим нежданно и негаданно.

Но тут девушка почувствовала себя хозяйкой в этом доме, такой же, как и ее бабушка. Ее голос сделался твердым.

— Любезный, — обратилась она к дворецкому, все-таки не зная, называть ли его Жаком, как ее бабушка, — пригласите спуститься вниз месье Абинье.

Непроницаемое лицо дворецкого не выразило никаких чувств.

— Он уехал, мадемуазель.

— Уехал?

— Да, час тому назад.

Констанция не могла поверить услышанному.

— Он что-нибудь просил передать?

— Да, мадемуазель, письмо ждет вас внизу.

— А его мать, сестра, они еще здесь? — уже зная заранее ответ, спросила Констанция.

— Нет, мадемуазель, они уехали вместе с ним.

— Я хочу видеть письмо.

— Я принесу его, мадемуазель.

Дворецкий вновь ввел Констанцию в зал с ярко растопленным камином. Старая графиня со слезами на глазах смотрела на свою внучку.

— Ну что я могу сказать тебе, Констанция…

— Вы говорили с ним, бабушка?

— Да, он зашел попрощаться.

— И даже не стал искать меня? — изумилась Констанция.

— Прости, дорогая, — графиня Аламбер прятала свой взгляд, — он не мог поступить иначе, ведь тогда бы ты не отпустила его.

— Письмо! Где письмо?! — воскликнула Констанция.

Дворецкий, как показалось девушке, не спеша входил в комнату, неся на серебряном подносе сложенный вчетверо лист бумаги.

Девушка дрожащими руками развернула его и принялась читать.

» Любимая моя! — писал Филипп. — Я не могу поступить иначе и прости меня. Я понял, если перед отъездом увижу тебя, то не смогууехать. Я возвращаюсь в свой дом. Ведь теперь ты богата и знатна, яне могу больше претендовать на твою руку. Ведь я всего лишь бедный дворянин, а ты виконтесса. И если, любимая моя Констанция, спросить у моего сердца, желаю ли я сегодняшнего расставания, то оно ответит: нет, но если спрошу разум — да. Я заклинаю тебя, Констанция, не принимай скоропалительных решений, живи в Мато идаже не делай попыток встретиться со мной раньше, чем через неделю. Ведь сейчас тобой руководят чувства, а за эту неделю ты многое передумаешь. Не оставляй ее светлость графиню Аламбер одну, ведь она так надеялась, что ты вернешься. Для нее твой отъезд будет ударом. Обещай, любимая моя, что не отправишься за мной раньше, чем через неделю «.

Констанция прочитала последние слова уже сквозь туман слез.

— Бабушка, но как ты могла отпустить их? На улице ночь, дождь…

— Я ничего не могла поделать, поверь, дорогая моя. Я пообещаламесье Абинье, что оставлю на какое-то время его отъезд в тайне.

— Я должна ехать! — упрямо сказала Констанция. — Я могу их еще догнать!

Я пообещала Филиппу, что не отпущу тебя, пока не пройдет неделя.

— Но я должна ехать! Почему все мне указывают, как жить! — уже кричала Констанция, забыв о приличиях.

— И это он предвидел, — сказала старая графиня, — от Мато можно поехать по любой из трех дорог, и ты, я я не знаем, какой они отправились. Ночью, Констанция, вы можете разминуться, а поутру они уже будут далеко. Месье Абинье прав, дорогая, ведь ты теперь не прежняя Констанция, которую он знал.

— Но он же прежний! — закричала девушка. — Он все тот же Филипп, которого я люблю и это не правда, что я стала другой.

— Прости, дитя мое, — произнесла старая графиня, — но ты уже не прежняя. Ты была мадемуазель Реньяр, а теперь ты виконтесса Аламбер.

— Простите меня, — Констанция опустилась на колени возле своей благодетельницы и положила голову ей на грудь, — я сама не знаю, что со мной происходит.

— Он твой жених, — уговаривала ее старая графиня, — и значит, почти твой муж, и ты должна слушаться его.

— Хорошо, — прошептала Констанция, — я поеду ровно через неделю.

— Мы поедем вместе с тобой. Старая графиня приласкала девушку и та, наконец перестав плакать, подняла голову.

— Не бойся, Констанция, ты поступаешь правильно и обязательноприедешь к Филиппу. Он благородный человек, я это поняла с первого взгляда.

Немного странным отъезд мог показаться кому угодно, но не Филиппу Абинье. Он не мог себе позволить лишить Констанцию выбора, ведь теперь, когда она стала намного знатнее и богаче его, девушка имела право на другую жизнь. Нелегко далось ему это решение и если бы не мадам Абинье, он, возможно, отложил бы отъезд до завтрашнего утра.

Филипп, оказывается, стоял за портьерой и слышал весь разговорграфини Аламбер и ее внучки.

Лишь только Констанция покинула комнату, как Филипп Абинье приблизился к графине. Он объяснил ей двусмысленность своего нынешнего положения и взял с нее обещание не говорить Констанциио его отъезде прежде, чем она спросит, куда он исчез.

Графиня Аламбер стала предлагать Филиппу принять от нее деньги, но Филипп наотрез отказался. Графиня Аламбер чувствовала себя виноватой перед этим благородным молодым человеком. Ведь она пусть и невольно, пусть на какое-то время, отнимала у него невесту.

Хозяйка имения Мато прекрасно понимала, что Филипп и его семья нуждаются в деньгах, но как заставить его принять их?

И она придумала. Пока мать, Филипп и его сестра собирались вдорогу, графиня отдала дворецкому деньги и письмо, которые тот спрятал в дорожных сумках отъезжавших.

Вот так, даже не простившись с Констанцией, Филипп покинул Мато. Ему было невыносимо больно оставлять девушку не зная, встретятся ли они вновь. Сердце подсказывало ему, что Констанцияобязательно приедет через неделю, но все-таки одно дело — надежда, а другое — реальность.

И вновь потянулись однообразные дни путешествия. Только теперь не было рядом с Филиппом Констанции и от этого мир казался еще более угрюмым и мрачным. Редкие мгновения, когда солнце выглядывало из-за облаков, казались Филиппу Абинье спасительными, ведь тогда мир вновь приобретал краски, вспыхивала поздняя зелень, желтела стерня.

Доехав до ближайшего городка, Филипп не выдержал и написал Констанции письмо. Он еще раз просил извинить его за внезапный отъезд, напоминал о своей любви.

Но он уже сам почувствовал, что отдалился от Констанции не только в расстоянии, но и в чувствах. Теперь он словно бы любил какую-то другую девушку. Филипп вспоминал Констанцию, облаченную в дорогие наряды, находившуюся в огромном дворце и понимал, что не смог бы к ней подойти сам.

Оставалась лишь одна надежда, что Констанция сама приедет к нему и тогда кончатся все сомнения, и Филипп вновь поверить в любовь.

Этель и Лилиан боялись бередить душу Филиппу. Лилиан обнаружила деньги, но ничего не сказала ни матери, ни брату. Она побоялась, что гордая Этель захочет отослать их обратно в Мато. То же самое сделал бы и Филипп, а Лилиан была более практична и понимала, что деньги им не помешают. К тому же, они очень многое делали для Констанции, а деньги, как уверяла в письме графиня Аламбер, принадлежали ее внучке. Она просила извинения за то, что втайне от них заставила дворецкого спрятать деньги в багаже и выказывала надежду, что ее правильно поймут.

Наконец на горизонте показался небольшой старый дом. Этель горестно вздохнула. Только отсюда, издалека, он казался таким спокойным и мирным. Выбитые окна, поломанные рамы, прострелянные и сорванные с петель двери, наспех заколоченные перед отъездом. Дом еще помнил недавнюю осаду, всем своим видом напоминая о ней.

Констанция не могла дождаться, когда же наступит намеченный день и она сможет направиться к своему возлюбленному Филиппу Абинье. Время хоть и долго тянется в ожидании, но все равно наступает момент, когда нужно отправляться в дорогу.

Уже с вечера старая графиня отдала распоряжение заложить карету и ранним утром они вдвоем с Констанцией покинули Мато.Девушка попросила остановить карету у кузницы и щедро одариластарого кузнеца, подсказавшего, к какому роду принадлежит герб, изображенный на медальоне. Тот от удивления даже открыл рот, когда перед ним заблестели две золотые монеты. Таких больших денег ему от роду не приходилось держать в руках. Но еще больше кузнец был поражен переменами, произошедшими с Констанцией. Он и тогда удивился ее красоте, но сейчас, когда на девушке были дорогие наряды, а ехала она в графской карете, равных ей не было во всем королевстве.

И старый кузнец сказал это своей благодетельнице. Констанция зарделась, а графиня Аламбер сказала своей внучке.

— Ничего, Констанция, привыкай, скоро ты услышишь подобные комплименты не только из уст простого кузнеца, думаю, на тебя обратит внимание и сам король.

— Я попаду ко двору?! — воскликнула Констанция.

— Да.

— Но Филипп… — сказала девушка и тут же запнулась.

Она понимала, что тот недостаточно родовит и богат, чтобы претендовать на завидную роль при королевском дворе. А если она, Констанция, пользуясь знакомствами и влиянием своей бабушки графини попробует выхлопотать ему должность? Филипп на это никогда не согласится.

Констанции было непривычно путешествовать в карете, покачиваться на упругих рессорах и смотреть на мир сквозь застекленное окошко.

Она выросла на лоне природы, на свежем воздухе и всегда путешествовала либо пешком, либо верхом. После того, как она еще маленькой девочкой оказалась в семействе Реньяров, она никуда дальше ручья и церкви в селении не выбиралась, хотя ее все время тянуло попасть за горизонт. Но в такой возможности судьба ей отказала, и только сейчас она могла видеть мир, который простиралсяза холмами.

На ее лице иногда появлялась улыбка и в глазах вспыхивали искорки. Она представляла себе простоватое лицо Филиппа, воображала, как он удивится и обрадуется ее приезду, видела строгоелицо Этель, радостную улыбку на губах Лилиан. Констанция уже по-настоящему успела полюбить этих немногословных добросердечных людей. Сейчас она мыслями уносилась далеко вперед. Она видела дом, накрытый стол в столовой, пламя в очаге. Казалось, она даже слышит, как потрескивают поленья и как тянет горьковатым можжевеловымдымом.

Раньше дом Гильома Реньяра казался девушке самым великолепным и самым богатым. Но теперь, после дворца своей бабушки, Констанция уже прекрасно понимала, в какой бедности прошла ее молодость.

— Ты о чем-то грустишь, дитя мое? — графиня взяла руку Констанции в свои старческие ладони.

— Да нет, бабушка, кое-что вспоминаю. Вам могут показаться странными мои слова, как много я потеряла в жизни.

— Но ты многое нашла, Констанция, ты вновь обрела семью, обрела настоящее имя, звание, ты теперь наследница всех моих владений, у тебя есть человек, которого ты любишь. А это, поверь, не так и мало. А если ты считаешь, что чего-то не получилось в жизни, то поверь, ты сможешь это наверстать. Теперь у тебя будет все — и красота, и молодость, и богатство, и любовь. Так что не грусти.

Констанция немного виновато улыбнулась.Старая графиня глянула в окно.

— Констанция, а скоро мы приедем?

— Да, вон там, бабушка, голубеют холмы, а за ними начинается долина. В этой долине стоит дом Реньяров. А дальше, у подножья холмов, семейства Абинье. И поверь, бабушка, тот, второй дом, дляменя куда больше дорог, хоть я и провела в нем всего несколько дней. Правда, это были ужасные дни.

— А что там было, дитя мое?

— На нас напали Реньяры, — и Констанция сама удивилась, каким-тоном она говорит о Реньярах, а ведь еще недавно она сама себя называла Констанцией Реньяр.» Как все меняется в этом мире!«— подумала девушка.

— Так что же там произошло, дитя мое, кто на вас напал и за что?

— Филипп вызволил меня из плена и привез в свой дом. А старший сын Гильома Реньяра никак не хотел с этим смириться, ведь он считал меня своей собственностью. И к тому же, бабушка, Реньяры и Абинье уже издавна заклятые враги. В это вам трудно поверить, но эти семьи всегда враждовали. Реньяры считали, что Абинье незаконно живут на их землях, а у Абинье есть грамота короля, в которой он дарует им владения. Ведь один из предков Реньяров оказался предателем и изменником короны и после этого король лишил Реньяров части их владения.

— Да-да, дитя мое, мне это хорошо знакомо, мне, конечно же, нелегко разобраться во всех хитросплетениях местной жизни, но проблемы тут такие же как во всей Франции: кто-то верой и правдой служит королю, кто-то чинит против него заговоры, а потом начинаются суды, тяжбы… Король издает указы, кого-то лишают привилегий, кому-то их даруют. Так что, не стоит ничему удивляться.Тем более, когда ты, Констанция, окажешься в Париже, при дворе, многое покажется тебе удивительным.

— Я боюсь, бабушка.

— Чего ты боишься, дитя мое?

— Я боюсь придворной жизни, ведь я не готова к ней.

— Ты не готова? — старуха улыбнулась. — Да ты, Констанция, и сама не понимаешь, ты будешь украшением королевского двора. Мужчины будут смотреть на тебя с восхищением, а женщины с нескрываемой завистью. И поэтому стоит тебе к этому уже начинать привыкать.

— Но как же, бабушка, я могу привыкнуть к тому, чего я никогда не видела?

— Ничего-ничего, дитя мое, — старуха сжала руки Констанции, — скоро мы с тобой будем в Париже, я представлю тебя королю и поверь, твоя история тронет его сердце. А ведь самое главное при дворе — это заставит всех говорить о себе, чтобы все обсуждали твои наряды, твое богатство, твой брак.

— Бабушка, но ведь это все так сложно!

— Да нет, это не намного сложнее, чем твоя жизнь в провинции. Там при дворе плетутся разные интриги, многие не любят и даже ненавидят друг друга, но при этом умело делают вид, будто они добрые друзья. Там еще больше злобы, чем здесь, среди простых людей.

— Так зачем же мне туда, бабушка, зачем?

— Но там, дорогая, настоящая жизнь, только там ты почувствуешь себя человеком, только там ты сможешь узнать себе цену.

Когда карета въехала на холм, Констанция тут же припала к стеклу.

— Бабушка, бабушка, смотри, там дом Абинье!

Графиня тоже припала к стеклу.

Но что-то странное показалось в этом знакомом пейзаже, что-тобыло не так, но что, Констанция еще не могла понять. Она пристальновглядывалась в черные деревья, в чернеющий фасад дома.

Карета быстро катилась по дороге, покачиваясь, подскакивая навыбоинах. И вот уже стали различимы черные обугленные стропила, провалившаяся крыша.

— Господи! — воскликнула Констанция и всплеснула руками. — Да что же это такое! Еще совсем недавно здесь все выглядело по-другому. А где же Филипп, Лилиан, Этель?

Поля были безлюдны, дорога пустынна и не у кого было спроситьо том, что же случилось с домом Абинье и где ее владельцы.

Когда карета въехала в ворота, Констанция даже не дожидаясь, пока лакей откроет дверь, соскочила на землю. Графиня не спешила.Она сидела в карете.

На Констанцию пахнуло удушливым запахом гари.

— Господи, — воскликнула девушка, — да что же это такое, где все?

Она быстро подбежала к почерневшему от копоти дверному проему и заглянула внутрь. Сквозь ребра обуглившихся стропил она увидела небо. Не было потолка, вся мебель была сожжена, превратившись в обугленные обломки. Лишь только очаг напоминал о прежнем, и погнутый медный котелок валялся в углу.

И тут Констанция увидела крестьянина, копавшегося в золе. Ончто-то вынул из пепла, дунул на свою ладонь и довольно усмехнулся:на почерневшей ладони лежала пуговица.

Это был старый глухой старик. Он даже не услышал, как подъехала карета, как заржали лошади.Вдруг старик насторожился. Его голова вжалась в сутулые плечи, он словно ожидал удара в плечи. Потом медленно обернулся.

— Где все? — буквально прокричала Констанция. На лице старика появилась немного виноватая, немного растерянная улыбка. Он быстро закивал головой и повел рукой в сторону, показывая на сожженные стены.

— Хозяева! Хозяева где, Филипп, Лилиан, Этель? Филипп, Лилиан, Этель!

Констанция схватила старика за плечи и принялась трясти.Тот разжал ладонь и показал пуговицу.

— Их нет!

— Как нет, где они? — закричала Констанция, глядя прямо в бесцветные глаза старика.

— Нет, они на кладбище…

— Что они там делают? — громко воскликнула девушка.

— На кладбище ничего не делают, госпожа, — затряс головой старик, — там лежат.

И тут старик понял, кто перед ним и чего эта богато одетая девушка добивается от него.

— Вы мадемуазель Констанция Реньяр, а все Абинье погибли, — как-то буднично и спокойно сообщил глухой старик.

— Погибли..? Филипп..?

— Да-да, мадемуазель, — вновь закивал головой старик и спрятал пуговицу в карман. — Реньяры напали на них ночью. Они завалили двери и окна, подперли их большими бревнами, а потом подожгли дом. Этель и ее дети отстреливались, но все равно сгорели. Они не смогли вырваться из дома, — старик развел руками. — На их похороны пришло очень много людей, такого у нас еще никогда не было.

— Похороны… смерть… Филипп… Этель… Лилиан… По щекам Констанции бежали слезы. Она обернулась и только сейчас увидела, что в дверном проеме стоит графиня и по ее лицу тоже текут слезы.

— Дитя мое, это жизнь. Наверное, все-таки кто-то проклял наш род, род Аламберов. И беды и несчастья вновь преследуют нас.

— Нет! — закричала Констанция, падая на землю. Старик разговаривал сам с собой, думая, что его никто не слышит и говорил очень громко:

— А вот Виктор Реньяр убежал. И ни господин судья Молербо, ни солдаты не смогли его найти. Исчез вместе со своим сыном. А всех бандитов солдаты схватили и увезли. Так что теперь в округе стало непривычно тихо. И слава богу, — старик вновь склонился, взял в руки щепку и принялся рыться в золе.

Шел мелкий осенний дождь, прибивая к земле опавшие листья. Две женщины — молодая девушка и старуха — в неподобающе ярких одеждах шли по кладбищу. Перед воротами виднелась сверкающая черным лаком карета с гербом графов Аламбер на дверце.

Констанция остановилась у трех свежих могил, которые замыкали череду надгробий. На камнях были выбиты лишь имена и годы. Все они принадлежали семейству Абинье.

А совсем невдалеке тянулся другой ряд надгробий, принадлежавший Реньярам.

Констанция опустилась на колени перед тремя холмиками, не зная, какая из трех могил принадлежит Филиппу. Она стояла на коленях очень долго, вспоминая краткие минуты счастья, выпавшие на ее долю. Она все еще не могла поверить в то, что призошло, тем более после своего чудесного превращения.Жизнь, показавшаяся ей на какое-то мгновение сказкой, вновь обернулась трагедией — и теперь уже неисправимой.

— Бабушка, я его очень любила, — прошептала Констанция.

— Ничего не говори, милая, я и так все понимаю. Мне тоже пришлось потерять близких мне и дорогих людей и поэтому я понимаю тебя как никто другой. Ведь я уже было похоронила даже тебя, Констанция.

— Но он не вернется! — воскликнула девушка.

— Ты еще очень молода, Констанция, и впереди у тебя длинная жизнь.

— Но в ней не будет счастья, бабушка.

— Никто не знает, что нас ждет впереди, это известно только богу. А он милостив и, возможно, пошлет тебе счастье.

— Но это будет уже совсем другая жизнь, абсолютно не похожая на мою прежнюю.

— Скорее всего, Констанция, ты права и тебе предстоит прожить новую жизнь. Пойдем, — графиня Алам-бер, поддерживая внучку под руку, повела ее к выходу с кладбища.

Уже в воротах Констанция обернулась, как бы желая навсегда запомнить этот пейзаж: мелкий осенний дождь, голые деревья, серыйкамень надгробия и три желтых песчаных холмика. И Констанция, закрыв лицо руками, горько разрыдалась.

Старая графиня передала ее в руки лакея и тот бережно усадил девушку в карету. А сама графиня, завидя в двери церкви священника, пошла к нему и передала в его руки тугой кожаный кошелек.

— Святой отец, — обратилась графиня к священнику, — я думаю, этого золота хватит, чтобы поставить три надгробия на могилы Абинье.

Священник кивнул, пообещав выполнить просьбу графини Аламбер.

Старая женщина, поцеловав руку священника, направилась к карете.

Священник еще долго стоял в двери церкви, глядя на сверкающую лаком черную карету, увозящую Констанцию Аламбер к новой жизни.

ГЛАВА 5

Констанция была неутешна. Но что поделаешь, прошлого не вернешь, как бы этого ни хотелось.

А перед девушкой открывались такие перспективы, о которых она даже не могла и мечтать. Старая графиня окружила ее заботой и богатством. Но куда было деть Констанции свои мрачные мысли?! Онинеотвязно посещали ее прелестную головку и казалось, ничто не могло стереть из ее памяти образ Филиппа. Все напоминало о нем — и пронзительный свист осеннего ветра в голых кронах деревьев, и блеск речной воды, и даже сны.

День проходил за днем, а боль все не унималась.

Графиня Аламбер была очень обеспокоена состоянием своей внучки. Старая женщина понимала, что невозможно заставить человека забыть о потере любимого. Но и сидеть сложа руки она не собиралась, нужно было что-то делать.

— Время лечит все, — любила говорить старая женщина.Но эта мудрость не подходила для Констанции. Молодость позволяет быстро забывать о несчастьях, но и делает сильнее переживания, заставляет страдать с большей болью в сердце.

И Констанция просто с упоением отдавалась этой боли. Ей словно доставляло удовольствие мучить себя воспоминаниями.

И вот однажды, когда уже зиму сменила весна и графиня Аламбер окончательно уверилась в том, что не сможет сама справиться с бедой своей внучки, она, наконец, решилась отправиться в Париж ко двору.К тому же, некоторые дела требовали ее безотлагательного визита в столицу.

Констанция на удивление не стала возражать против отъезда из Мато. Нет, она не надеялась найти в Париже забвение, ей хотелось увидеть мир во всей его красе. На этот раз сборы были основательными и долгими. Графиня Аламбер боялась оставить в Мато хоть одну нужную вещь, ей казалось, что в пути и в столице все может пригодиться. Если бы она могла, то упаковала бы в дорожные саквояжи и сам дворец со всеми вещами, находившимися в нем.Дворецкий только качал головой, глядя на багаж, готовый к отправлению.

И вот наступил день прощания.

Констанция гуляла по парку. Голые деревья, темная вода — весна больше походила на осень, а осень напоминала девушке о ее беде. Зеркально ровный пруд и беседка на его берегу. В последнее время Констанция часто любила бывать тут. Она любила устроиться на скамейке, укутавшись в теплую шаль, и читать книги. Ей нравилось мысленно переноситься далеко от Мато, где шла такая не похожая на ее жизнь. Живя в доме Реньяров, Констанция почти не читала, да и книг в этом доме кроме Библии не было. А тут перед девушкой вдруготкрылся новый, чудесный мир, полный приключений и выдумки. И тогда Констанции маленький пруд казался океаном, а дворец ее бабушки наполнялся вельможами со звучными именами. Ведь Констанции никогда не приходилось видеть ни Версаль, ни столичные дворцы знати. Дворец в Мато был прекрасен, но его обстановка, лепные украшения, росписипришли к девушке из другого времени и мало соотносились с последней модой.

» Неужели, такое может быть? — задумывалась Констанция, листая страницы книги. — Неужели люди живут такой жизнью?«

Констанция стояла под высоким сводом белой беседки на берегу пруда и понимала, что ее ждет новая жизнь, похожая больше на фантазию, чем на правду. Но девушка еще не понимала, что привыкнув бороться за свою независимость, она, возможно, окажется беспомощной, столкнувшись не с открытыми угрозами, а с интригами и дворцовыми происками.

Ей казалось, что умение скакать верхом и умение владеть пистолетом решают все.

Но дамы при королевском дворе не ходят, заткнув пистолеты за пояс и не могут выстрелить в своего обидчика.Там оскорбление всегда облечено в изящную словесную обертку и больше походит на дружескую шутку. Но ненависть и любовь не делаются от этого слабее. Констанция еще не знала, а лишь очень смутно догадывалась о той жизни, которая ей предстояла, почерпнув оней только кое-какое представление из книг.

А графиня Аламбер тем временем отдавала указания. Ей казалось, что во время ее отсутствия никто не позаботится о парке, о дворце. Она в окружении слуг расхаживала по парку и указывала садовнику, где и что следует посадить. Самое большое внимание старая графиня уделяла клумбе перед парадным входом. Здесь она чуть ли не собственноручно принялась размечать места для посадки цветов. Садовник добросовестно выслушивал свою госпожу, в душе ужасаясь количеству работы, предстоявшей ему.

Графиня знала толк в цветах и подбирала их так, чтобы лишь только отцветали одни, тут же распускались другие.

Затем пришел черед оранжереи. В Мато она была великолепной, даже зимой здесь вовсю цвели розы и плодоносили цитрусовые.

Вся мебель в имении уже была аккуратно зачехлена, ковры свернуты, а паркет натерт воском и отполирован до блеска. Но графиня Аламбер неизменно находила какой-нибудь недостаток и начинала распекать нерадивых, как ей казалось, слуг. Те в душе проклинали свою старательность, ведь, судя по словам графини, в доме еще ничего не было сделано.

Окончив утомительный обход своих владений и отдав все необходимые указания, графиня отыскала Констанцию в беседке у пруда. И тут же лицо старой женщины преобразилось: из строгого и серьезного оно сделалось ласковым, задумчивым.

Девушка, глянув на графиню Эмилию, тоже улыбнулась.

— Ты не скучаешь? — осведомилась графиня.

— Нет, бабушка, я прощаюсь с Мато.

— Я смотрю, ты уже выглядишь лучше, Констанция. Сказав эти слова, графиня Аламбер не покривила душой. Горе лишь сделало Констанцию еще более прекрасной, предав ее лицу утонченность и еле уловимую грусть. Ведь всегда в лице женщины должна быть какая-нибудь тайна, недоступная другим. А такая тайна у Констанции была.

— Не знаю, — девушка пожала плечами, — я как-то не думала об этом и мне кажется, я осталась прежней.

— Да нет, девочка моя, ты стала совсем другой.

— Неужели вы думаете, бабушка, наряды могли изменить меня?

— Дело не в том. Просто ты узнала жизнь и стала мудрее.

— Мудрее? — усмехнулась Констанция. — Это так грустно звучит, как будто бы я сделалась старой.

— А в старости нет ничего плохого! — воскликнула графиня Аламбер. — В ней есть своя прелесть. Чем старше становишься, тем люди откровеннее с тобой говорят о самих себе. В глазах молоденьких всем хочется показаться лучше, а перед старухой никто особенно не старается и только на склоне лет начинаешь видеть мир и людей такими, какие они есть.

— Вы говорите странные вещи, но, наверное, правы. Только мне кажется, я никогда не стану старой.

— Ты проживешь, Констанция, долгую жизнь и думаю, счастливую. Нельзя же быть такой красавицей и долго страдать, — графиня обняла свою внучку так, будто та мерзла.

— Я уже никогда не буду прежней, — сказала Констанция, глядя на то, как внезапный порыв ветра сморщил поверхность пруда.

— Ты еще многого не понимаешь, Констанция, мне тоже временами казалось, жизнь моя прожита и незачем существовать дальше. Но это то же самое, что идти по берегу моря: видишь мыс и кажется, это конец света и за ним больше ничего нет. А обогнешь его и видишь следующий мыс и вновь бредешь к нему, и снова он кажется краем земли.

— А если обернуться? — спросила девушка.

— Ты будешь видеть только бухту, и разница лишь в том, что ты знаешь, что осталось у тебя за спиной, но не знаешь, что впереди.

— Но ведь есть мыс, за которым ничего нет, — сказала Констанция.

— Да, за ним смерть, — сказала старая женщина, — но мир устроен так, что никогда не знаешь, когда она наступит. Для одних это юные годы, для других настолько отдаленные, что они и сами не надеялись прожить столько. Время уносит красоту и здоровье, но придает мудрость и рассудительность.

— Я хочу быть мудрой, но не хочу быть старой, — вздохнула Констанция.

— В том-то и дело, дорогая, ничто не дается сразу и чтобы приобрести одно, нужно потерять другое, иначе жизнь потеряла бы смысл.

В парке сделалось еще холоднее. Раннее весеннее солнце не могло рассеять утренний туман, дальние поля утопали в дымке. Высокая крыша дворца читалась лишь силуэтом, и горько пахла прелая трава.

— В каждой смерти заключена жизнь, — сказала графиня. — Вот видишь, мир мертв, но когда мы уедем, природа пробудится ото сна.Вновь зазеленеет трава, вернутся птицы, деревья зашумят густой листвой…

— Но это будут те же самые деревья, — сказала Констанция, — та же самая земля, которая помнит минувший год.

— И ты будешь прежней, — сказала графиня Аламбер, — только место мрачных мыслей у тебя займет жажда жизни. Ты, дорогая, будешь помнить обо всем, что с тобой случилось, ты никогда не предашь, если позволишь себе улыбнуться или даже если полюбишь кого-нибудь. Ты свободна, Констанция.

— Это не свобода, — девушка качнула головой, — я понимаю, вы говорите все правильно и может быть, так следует поступать, но еслисердце говорит мне другое, я не стану ему противиться.

— Но ты представь, — продолжала графиня Аламбер, — у каждого человека есть несколько жизней — есть детство, юность, зрелый возраст и, наконец, старость. И в каждой из них у человека есть свои заботы, свои горести, свои печали. Ты прожила уже свою первую жизнь и заканчиваешь вторую — юность, и хочешь взять с собой оттуда все, что тебе дорого, а нужно брать только воспоминания, только мечты. Ты всего лишь, Констанция, не хочешь уходить из своей юности, где тебе все дорого, ты не хочешь сознаться самой себе, что та, прежняя, осталась коленопреклоненной у могилы Филиппа. Ты всегда будешь там молить бога за своего возлюбленного, но есть уже ты теперешняя. Та, наивная Констанция, осталась в прошлом — и отдай свое горе ей. Когда захочешь, возвращайся мыслями в свою юность, вновь люби, страдай, но не заставляй страдать себя нынешнюю, иначе будут несчастны и люди, окружающие тебя.

— Я не хотела принести вам горе, бабушка.

— Что ты, дорогая, ты принесла мне только счастье, и я рада, что хоть кому-то могу помочь советом.

— Я знаю, бабушка, то что вы говорите — правильно, но я еще нестала взрослой, как бы ни уверяла себя в этом.

— Для этого не надо много времени, — улыбнулась старая графиня, — ты уже почти взрослая, тебе только не хватает опыта.

И Констанция вдруг почувствовала, что в самом деле сделалась взрослая. Ведь человек взрослеет не по годам, а по количеству переживаний, выпавших на его долю.

В последние месяцы Констанция очень многое узнала и это не могло пройти для нее бесследно. Она вплотную подошла к такому необъятному понятию, как любовь.

И пусть Филипп безвременно погиб от руки человека, называвшего себя ее кузеном. Все равно это была любовь, пусть не успевшая распуститься как прекрасный цветок во всей своей красе. Пусть Констанция не успела еще изведать радости и счастья, но она уже знала, что означает тревожное биение сердца и легкое головокружение при встрече с мужчиной.

Небо над Мато еще более потемнело, низкие облака, казалось, скребли по изящным трубам дворца. Сам дворец отсюда, из беседки, казался изящной безделушкой, забытой кем-то на берегу реки.

— Мы оставляем Мато надолго? — спросила Констанция.

Графиня Аламбер улыбнулась.

— Не знаю, как получится, если твое представление при дворе пройдет успешно, то мне думается, ты сама не станешь спешить возвращаться в Мато. А мне… — старая графиня вдруг смолкла.

— Вы думаете, я вас оставлю? — воскликнула Констанция, сама понимая, что это будет так.

— Нет, я просто уеду и не буду мешать тебе наслаждаться жизнью. Счастье, которого я так ждала, пришло ко мне — ты жива, Констанция, а большего мне и не нужно.

— Но я не хочу быть счастливой за чей-то счет, — лицо девушки залил румянец.

— Ты найдешь свое и только свое счастье, Констанция. Никогда чужое счастье не приносит радости, если ты не принимаешь в нем участие. Забудь, забудь, дорогая, все, что было раньше. Ты вырослаиз прежней жизни как из тех одежд, что видела в гардеробе. Твоя прежняя жизнь была наполнена тревогами и невзгодами, а теперь, быть может, ты поймешь, счастлив тот, кто не думает о вчерашнем дне.

— Но я буду помнить о вчерашнем, — возразила Констанция.

— Это совсем другое дело, дитя мое. Благодаря памяти ты сможешь полнее насладиться жизнью.

Девушка задумалась. В словах графини было столько правды, а говорила она так искренне, что невозможно было усомниться — это истина. Ведь кто, как не человек, проживший долгую, в чем-то счастливую, а в чем-то несчастную жизнь, может дать хороший совет. Конечно, не каждый может воспользоваться чужой мудростью, но тогда и винить будет некого.

— Нельзя обижаться на жизнь лишь только потому, что она дарит не только счастье, — наставительно говорила графиня Аламбер, — ведь иначе невозможно ощутить его полноту. Повседневное счастье становится рутиной, и ты начинаешь скучать. А теперь, Констанция, все для тебя начинается сначала. Ты ни в чем не будешь знать отказа, только от самой тебя зависит, будешь ли ты счастлива.

— И все-таки я не хотела бы быть другим человеком, — возразила девушка.

— А кто тебя просит об этом, дорогая?

— Но вы, бабушка, только что говорили подобное.

— Нет, ты не совсем правильно поняла меня. Ты не Другой человек, ты лишь другая Констанция. Есть Констанция девочка, которой я помню тебя, есть прехорошенькая девушка, ее знал ФилиппАбинье, а теперь ты без пяти минут придворная дама. И все они — один человек. Не изменила же ты своей совести за эти годы, не променяла же ты гордость на деньги, благополучие.Все пришло к тебе само, а ты лишь по-другому смотришь на мир.

— Значит, я другая? — проговорила девушка.

— Нет, успокойся. Когда ты была маленькой, — графиня показаларукой, — ты смотрела на мир вот с такой высоты. Тебя могла смертельно напугать простая крыса, а теперь ты смотришь с высотысвоего теперешнего роста. И то, что тебе казалось большим, кажетсятеперь маленьким. Правда, некоторые вещи — холмы, дороги, пейзажи — остаются прежними. Ведь вспомни, Констанция, как ты маленькая любила забиваться под стол, искать там убежище. Для тебя все вещи в доме были слишком большими, дверные ручки находились над головой и до них было не так-то легко дотянуться. А теперь, дорогая, ты стала такой, что нельзя сомневаться — мир создан для тебя. Ты уже не чувствуешь себя неуютно в больших залах дворца и если королевские покои на первый взгляд покажутся тебе слишком большими и богатыми, знай, Констанция, к хорошему привыкаешь очень быстро и дорогое начинает казаться дешевым.

Констанция вздохнула.

— По-моему, я уже никогда не изменю свою жизнь. Она просто течет как речка, повинуясь изгибам русла, постепенно ширясь, наполняясь водой.

— Странный у нас с тобой разговор, — призналась графиня Аламбер, — не думала, что мне придется говорить с тобой вот так.

— А что здесь странного?

— Странно то, дорогая, что ты и в самом деле другая девушка, не моя внучка. Ведь мне не пришлось воспитывать тебя и многое, приготовленное для тебя, осталось невостребованным. Я смотрю на тебя и узнаю по намекам, по мимолетным жестам свою былую Констанцию. Но так и бывает: дети растут, взрослые стареют. Когдакаждый день проводишь с человеком, то не замечаешь, как постепенноего лицо бороздят морщины, как горбится некогда гордая спина… Аты возникла из небытия уже взрослой, способной сама давать мне советы и может быть поэтому, Констанция, я люблю тебя больше прежней.

Графиня Аламбер тихо опустилась на скамейку и, сцепив пальцы, положила руки на колени. Констанция словно впервые увидела, как та стара и немощна.

Ей стало невыносимо жаль эту старую мудрую женщину, пытавшуюся научить ее невозможному, пытавшуюся объяснить ей, что такое счастье. А счастье, как понимала Констанция, это оставаться самой собой, что бы с тобой ни приключилось, какая бы беда ни легла тебе на плечи.

— Ну что ж, прощай, Мато, — сказала графиня.

— Вы говорите так, бабушка, словно не собираетесь сюда вернуться?

— В моем возрасте, дорогая, всегда нужно прощаться, а не говорить» до свидания «.

Графиня поднялась и, придерживаясь рукой за поручень, сошла с невысокой лестницы.

— Прощай, Мато! — Констанция взмахнула рукой.

— Нет, дорогая, вот ты-то должна говорить» до свидания «.

— До свидания, Мато, — с улыбкой на губах прокричала Констанция, и ее возглас потонул в ненастье весеннего утра.

Возница терпеливо ждал, когда же его госпожа соизволит отправиться в путь. Он сидел на козлах, нахохлившись, в сером плащеи обшитой золотой тесьмой шляпе. Длинный кнут пока бездействовал.Он, казалось, спит, но лишь на дорожке послышались тихие шаги двухженщин, он тут же вскинул голову и сделал безразличное лицо.Возница выглядел, словно статуя, поставленная здесь навеки. Лишь кони, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, предвкушали быстрый бег по хорошей дороге.

— Я совсем забыла, — прикоснулась пальцем ко лбу графиня Аламбер.

— Что, бабушка?

— Дать распоряжение насчет ремонта ограды.

— А может не стоит?

— Пусть будет по-твоему, — согласилась графиня, — все равно обо всем не упомнишь, всего не сделаешь. К тому же я знаю, что ни поручи этим лентяям, они все равно не сделают, найдя потом тысячи оправданий своему безделью.

Констанция улыбнулась. В последнее время старая графиня была ворчлива со слугами. Вечно ей было что-то не так, к тому же ее нередко подводила память, и она отчитывала кого — нибудь из слуг за прегрешения пятилетней давности, думая, что проступок был совершен вчера. И слуги, зная это, не обижались на нагоняй, полученный от старой графини. И та быстро отходила и чувствуя за собой вину, обязательно награждала провинившегося каким-нибудь подарком.

Сейчас слуги выстроились на крыльце, провожая свою госпожу и ее внучку в Париж. Все они были нарядно одеты, но с грустными лицами. Им и впрямь было невесело оставаться в Мато, они как бы осиротели.

Графиня Аламбер подошла к каждому из слуг, назвала его по имени, поинтересовалась здоровьем детей и на прощание дала каждому по небольшой сумме денег, прося не сердиться на нее, если она была хоть немного несправедлива.

Слуги наперебой уверяли свою госпожу, что они всегда были довольны ею и если испытывают к ней сильное чувство, то это непременно любовь и уважение.

Графиня скептично улыбалась, словно хотела сказать: знаю, знаю я цену вашей искренности, чуть отвернешься, так каждый из вас норовит бросить порученное дело и даже не боится быть наказанным, зная мою доброту.

Констанцию немного позабавила эта сцена: возвышенные слова, клятвы, обещания. Все вроде бы правильно, но невозможно было избавиться от чувства, что это спектакль, к тому же не очень умело поставленный. Девушка уже представляла себе, как выражение уныния исчезнет с лиц слуг, когда карета выедет за ограду дворца.Нет, девушка не могла сказать, что слуги не любят ее бабушку, но это была любовь с хитростью. Слишком хорошо Констанция знала крестьянский склад ума. Нужно не только любить сердцем, разумом, нужно избегать часто говорить об этом, ведь дважды повторенное теряет цену.

Горничная даже всплакнула, утерев глаза платком. Это растрогало графиню, и она обняла женщину, которая была чуть моложе ее.

Констанция уже боялась, что прольется целый водопад слез, поэтому осторожно тронула свою бабушку за локоть. Они уселись в карету, лакей закрыл дверцу и поднял подножку. Мелькнул за окном разворачивающейся кареты дворец, закачались кипарисы аллей, словно прощаясь с Констанцией и графиней, и экипаж плавно покатил к кованым воротам ограды.

— Ты думаешь, я не знаю, что они радуются моему отъезду? — лукаво улыбаясь, спросила старая графиня.

— Они вас любят, бабушка.

— Любить — это не всегда жалеть о разлуке, — многозначительно добавила графиня и откинулась на мягкие подушки сиденья.

А Констанция все смотрела в окно, созерцая пейзажи. Когда-то она здесь проезжала, но это было так давно, так много времени прошло с тех пор! Но вот теперь ей Мато казалось куда больше родным и близким, чем имение Реньяров.

Вскоре карета свернула со знакомой дороги, и перед Констанциейпоявились совершенно незнакомые ей пейзажи. Здесь все было по-другому, и чем ближе девушка подъезжала к Парижу, тем великолепнее были дворцы и даже крестьянские дома напоминали здесь усадьбы помещиков. А что говорить уже о безвкусных дворцах буржуазии! Стремление быть похожими на дворян, подводило богатых людей, за душой у которых не было ни образования, ни благородства происхождения. В последнее десятилетие пригороды Парижа заполнились уродливыми для изысканного ценителя архитектуры строениями. Правда, в их облике присутствовало все, что можно было купить за деньги — и богатая скульптура, и золото, резьба по мореному дубу, кованые решетки.

Старая графиня с отвращением смотрела на дворцы, появившиеся здесь, словно грибы после теплого дождя.

— Они считают, — цедила сквозь зубы графиня Аламбер, — что если поднимут трубы выше, чем у соседа, то станут знатнее. Деньги, Констанция, это еще не все. Они могут приходить и уходить, а вот благородство происхождения, хороший вкус и изысканные манеры — этопривилегия дворян.

Наконец, сквозь ворота Сен-Дени путешественницы въехали в Париж.

Констанция никогда не подозревала, что столько людей может жить в одном месте. Ей доводилось и раньше слышать про большие города, но одно дело — слышать, а другое — видеть.

Париж сразу же поразил ее воображение. Карета сворачивала с одной улицы на другую, и скоро Констанция уже отказалась от попытки запомнить дорогу к городским воротам. Ей казалось, что экипаж кружит на одном месте, а кучер издевается над ними, специально провозя по одному и тому же кварталу. Но всмотревшись, Констанция понимала: перед ними другие фасады. И башни соборов, их купола, служившие девушке ориентиром, возникали то с одной, то с другой стороны.

Графская карета, такая нарядная в провинции, казалась теперь унылым монстром, вынырнувшим из прошлого. Их обгоняли новые изящные экипажи, а более породистых лошадей, чем здесь, Констанция не видела никогда в жизни. Ее поражало все — дамские туалеты, обилие экипажей, высота соборов.

Констанция подумала, что она потеряется в этом огромном городе, станет незаметной, и ей вдруг захотелось вернуться назад в Мато. Там она была бы первой, а здесь это право ей еще предстояло завоевать. А глядя на все великолепие, царившее вокруг, трудно было в это поверить.

Старая графиня Аламбер взяла свою внучку за руку и принялась рассказывать ей о зданиях, которые они проезжали. И постепенно город как целое вырисовывался перед Констанцией. Безликие стены уже связывались для Констанции с их хозяевами, соборы приобретали имена святых, а улицы — названия. Она уже с интересом читала вывески, а больше всего Констанцию захватило сообщение бабушки о том, что завтра же к ним придет портниха, чтобы снять с Констанции мерки для нового платья, в котором она появится при дворе.

— Ты слишком хорошо думаешь об этих людях, — придерживая рукой шторку, графиня смотрела в окно. — Они нарядные и потому тебе кажутся знатными и умными. А у большинства из них нет ни гроша за душой и живут они впроголодь.

— Но почему то у них такие дорогие наряды? — изумлялась девушка.

— Больше половины Парижа живет в долг, моя дорогая. Люди знают, что если на них богатая одежда, то они смогут взять в долг.

— Но ведь долги нужно отдавать.

— Они и отдают.

— Каким же образом?

— А очень просто.

— Я не могу себе представить, бабушка.

— Они одалживают еще большую сумму в другом месте и отдают самым назойливым кредиторам.

— Но ведь это нечестно! — возмутилась Констанция.

— Почему? Многие делают так и еще гордятся своей находчивостью.

И Констанция уже совсем по-другому смотрела на богатые экипажи, дорогие одежды. Теперь — то она понимала, в столице внешность обманчива и за приветливой улыбкой, кивком головы, может прятаться ненависть.

Этот первый взгляд, брошенный из окна кареты на улицы столицы, был для Констанции, наверное, самым поучительным. Ведь первое впечатление всегда самое верное, а тут еще кстати пришлись советы графини Аламбер.

— Ты только, дитя мое, не спеши блеснуть. Сперва нужно заставить всех заговорить о себе и самое лучше для этого — молчать.

— Как?

— Твоя история поможет тебе, милая, — графиня опустила шторку и села боком так, чтобы видеть лицо Констанции. — Ты не должна сразу появляться при дворе, а я тем временем постараюсь, чтобы как можно больше людей узнало о тебе.

— Да, теперь я понимаю! — восхитилась Констанция.

— Вот именно, всегда интересно то, до чего не можешь дотянуться. Я уже представляю, как светские дамы будут сгорать от любопытства, а их мужья делать вид, что их совсем не интересует твоя судьба.

— Но ведь они начнут надоедать вам.

— Да.

— И вы не боитесь?

— Чего?

— Все-таки это же принесет неприятности.

— Отнюдь. Я знаю, сразу же отыщется уйма знакомых, которые, приедь я в Париж одна, не вспомнили бы обо мне. Но они один за другим станут появляться в нашем доме, чтобы хоть краем глаза увидеть тебя.

— И я покажусь?

— Я же говорила, Констанция, не стоит спешить. Ты можешь промелькнуть на галерее, тебя могут видеть издали, но только не вблизи. Это распалит любопытство и успех тебе обеспечен.

Как это все мало походило на прежнюю жизнь! Еще даже не ступив на землю Парижа, Констанция была посвящена в хитрые правила поведения при дворе.

— Не обязательно быть кем-то, можно всего лишь делать вид, создавать впечатление. Других занятий при дворе и не существовало, лишь только делать из ничего что-то.

Карета выехала на мост, и Констанция со страхом отпрянула отокна. Где-то далеко внизу, за балюстрадой, серебрилась река

— Это Сена, — сказала графиня Аламбер. Но Констанция была настолько поражена великолепием зрелища, открывшегося ее глазам, что даже ничего не ответила. Она смотрела на воду с такой высоты впервые. Она удивлялась, как это можно идти возле самой балюстрады и не бояться упасть.

А между тем, какой-то юноша мирно сидел со своей возлюбленнойпрямо на перилах, и девушка беспечно болтала ногами, а он даже не пытался ее поддержать.

— Это что, — сказала графиня Аламбер, — ты еще больше удивишься, когда стемнеет.

— А что произойдет?

— Здесь так светло ночью, что даже не видно звезд.

— Неужели над Парижем всегда облака? — воскликнула наивная девушка.

— Да нет, здесь столько фонарей, что они затмевают свет ночного неба.

Графиня вновь отодвинула шторку со второго окна и всмотрелась в скопление красных черепичных, серых свинцовых и зеленых медных крыш.

— А вот и наш дом, — буднично сказала она, указывая на великолепный дворец, притаившийся в зелени небольшого сада.

Это было здание, построенное около ста лет назад и ничуть не изменившееся с тех пор. Тяжелые барочные волюты плавно переходили в балюстрады парадного крыльца, скульптурные балконы, полуциркульные окна первого этажа и овальные мезонины, высокий щепец, украшенный гербом графов Аламбер.

Графиню и Констанцию встречали слуги. Сама графиня даже не знала их в лицо, все они были наняты недавно по просьбе хозяйки.Более всего поразило воображение Констанции горничная эфиопка. Она чуть не вскрикнула, увидев темнокожую девушку в белом накрахмаленном переднике. Но помня один из советов графини Аламбер о том, что никогда нельзя показывать своего удивления, Констанция сдержалась.

И бабушка посмотрела на нее с одобрением.

— Она будет прислуживать тебе, — шепнула графиня Аламбер своей внучке, — я специально не хотела говорить тебе прежде времени, кто будет твоей служанкой. Сейчас это в моде, Констанция, и ты ни в чем не будешь отставать от других.

У служанки с такой необычной кожей оказалось самое что ни на есть французское имя — Шарлотта. Она была расторопна и в меру молчалива, во всяком случае, она не произносила слова, пока ее не просили об этом.

Разгрузка багажа заняла уйму времени. Старая графиня следила за судьбой каждого саквояжа от того момента, когда он попадал в руки носильщика, до того момента, когда можно было заглянуть в него и увидеть пустое дно.

Наконец, все вещи были разложены, с мебели сняты чехлы, и Констанция почувствовала, что и в самом деле она находится дома. Если бы только за окнами был другой пейзаж!

Окна ее спальни выходили на юг и запад. На юг еще можно было смотреть, огромный древний каштан подступал к самому окну и на его глянцевых ветвях даже можно было различить первую робкую зелень, зато другие окна упирались прямо в глухую каменную стену. Констанция тут же попросила Шарлотту, чтобы та задернула шторы. Ведь девушка привыкла, чтобы за окнами лежали поля и взглядом можно было достать до горизонта. А здесь, в Париже, привыкший к просторам взгляд Констанции упирался в стену и не всегда это зрелище было приятным. Потеки сырости, пятна белой плесени, раскрошившаяся кирпичная кладка.

» Но это и понятно, — уговаривала себя Констанция, — сколько денег и времени приходилось тратить старому Гильому, чтобы поддерживать в порядке один единственный дом! А здесь их тьма и один больше другого. Конечно же, не хватит ни средств, ни рук, чтобы подновлять и красить «.

Больше всего из обстановки Констанции нравилась ее новая кровать. Она была довольно старой, но выполненной резчиком с бесспорным вкусом. А балдахин — это настоящее чудо! Он легкими волнами ниспадал от самого потолка и собирался кружевными оборками внизу.

И Констанция, лишь забравшись в кровать, чтобы отдохнуть с дороги, вспомнила слова своей бабушки о том, как она в детстве любила забираться под столы, чтобы чувствовать себя там в безопасности. Слишком высокие потолки, расписанные под небесный свод, не давали девушке ощущения спокойствия, а вот под бело-снежным вспененным балдахином на Констанцию тут же нисходило спокойствие.

Шарлотта неотлучно находилась при своей новой госпоже. Для нее существовала отдельная небольшая комнатка с потайной дверцей. Когда дверца была закрыта, казалось, это всего лишь встроенный шкаф, ведь

Рядом с ней была другая, точно такая же, за которой висели ночныенаряды Констанции. И стоило девушке дернуть шнур, как тот через хитрую систему блоков приводил в движение колокольчик в комнате Шарлотты. В спальне даже не было слышно его звона. И эфиопка тут же появлялась на зов своей госпожи.

Правда, Констанция, прожив несколько месяцев в Мато, немного терялась, чувствуя рядом с собой неотлучное присутствие Шарлотты. Ведь живя у Реньяров, она привыкла все делать сама, а тут нельзя даже самой раздеться, отходя ко сну.Но с другой стороны, новые наряды Констанция вряд ли смогла бы надеть в одиночку. Многочисленные шнуровки, крючочки, петельки — все это хитросплетение было подвластно только рукам Шарлотты, проворным и ловким.

Опасения, а более правильно будет сказать, надежды графини Аламбер оправдались с лихвой. К ним в дом вереницей потянулись старые знакомые в надежде хоть одним глазком увидеть Констанцию.Но графиня Эмилия была тверда в своем решении сделать из своейвнучки легенду и лишь потом показать ее обществу.Особенно возбуждала любопытство посетителей служанка Констанции. Она существовала словно тень своей госпожи, от которой невозможно добиться ни слова, сколько ни усердствовали наученные своими хозяевами слуги визитеров. Им так и не удалось разговорить Шарлотту. Да она мало и знала про Констанцию, ровно столько, сколько посчитала нужным сообщить графиня Аламбер.

Исключение было сделано лишь для самых близких родственников семейства Аламбер. Ими являлись баронесса Франсуаза Дюамель, кузина графини Эмилии, и ее тринадцатилетняя дочь, взятая на время из пансиона, где получала образование. Колетта Дюамель, так звали девочку, с первой же встречи запомнилась Констанции. Да и потом она сыграла большую роль в ее жизни, заставив по-другому взглянуть на мир. Но тогда, при первой встрече, Констанция еще не подозревала об этом и смотрела на свою родственницу немного насмешливо. Ведь она сама была недавно такой же.Девушку забавляла непосредственность Колетты. Девушке было смешно, что та приходится ей тетей, хоть и младше на несколько лет. Но если Колетта была еще по-детски наивной и непосредствавной, то Констанция уже многое успела пережить и поэтому имела право на то, чтобы смотреть с превосходством.

Первые контакты с высшим обществом многому научили Констанцию и поэтому о них следует рассказать отдельно.

ГЛАВА 6

Однажды утром графиня Аламбер сообщила своей внучке, чтосегодня в гости приедут ее родственники баронесса Франсуаза Дюамель и ее дочь Колетта. Старая графиня не видела свою кузину вот уже пять лет, а о существовании Колетты и вовсе не подозревала, так она сказала Констанции.

Та обрадовалась, что наконец-то заканчивается ее сидение взаперти. Если бы Констанция честно призналась своей бабушке, то та, возможно, вывела бы в свет ее немного раньше. Но Констанция словно чувствовала себя обязанной перед памятью Филиппа и поэтому старалась вести уединенный, замкнутый образ жизни.

Единственная, кто скрашивала ее одиночество, была Шарлотта.Казалось, она знает обо всем, все умеет. О ком бы девушка ни спрашивала свою служанку, та всегда давала об этом господине илигоспоже исчерпывающие характеристики.

— Шарлотта, — обратилась Констанция к своей служанке, узнав о предстоящем визите.

— Вас, мадемуазель, интересует, кто наши гости?

— И это тоже.

— Баронесса Дюамель, ее зовут Франсуаза, — тут же добавила Шарлотта и продолжала, — почти никогда не покидала Париж. Ее муж умер пять лет тому назад, но горе не очень-то изменило ее жизнь.

— Что ты имеешь в виду, Шарлотта?

— Мадемуазель, о некоторых вещах не принято говорить прямо, но баронесса своим поведением никогда не дает повода кривотолкам.

— Наверное, она достойная женщина? — спросила Констанция.

— О да, это эталон добродетели, — и какая-то странная улыбкапоявилась на губах эфиопки, словно сама она это не одобряла.

— А откуда ты знаешь мою двоюродную бабушку? — осведомилась Констанция.

— Мне приходилось служить в разных домах и добавлю — в лучших, — Шарлотта улыбнулась еще шире, — так вот, я чуть ли не каждую неделю сталкивалась с баронессой Дюамель.

— У нее есть кто-нибудь, кроме Колетты?

— Нет, но баронесса, по-моему, не очень-то страдает из-за этого, она решила посвятить свою жизнь дочери и по-моему, одним этим отравила ей существование. Извините меня, мадемуазель, что я так откровенна с вами…

— Да нет, Шарлотта, откровенность — это как раз то, что я жду от тебя.

— Но между тем, — продолжала служанка, — баронесса Франсуаза очень терпимо относится к странностям в поведении других.

— Что ты имеешь в виду?

— Она не ханжа и не видит ничего плохого в том, если молоденькая девушка, — Шарлотта выразительно посмотрела на Констанцию, — позволяет себе немного лишнего в поведении с мужчинами.

— Ах вот ты о чем! — догадалась девушка. — Ну что ж, это еще один плюс в ее пользу. А дочь баронессы, кто она такая?

— Что можно сказать о ребенке, — пожала плечами Шарлотта, — еще неизвестно, кто вырастет из этой девочки, но, по-моему, мать очень старательно требовала безусловного повиновения от этой девочки, и бедная Колетта теперь будет жить, постоянно оглядываясь на свою мать.

Конечно же Констанция могла подробно расспросить и свою бабушку, но разница в возрасте — дело нешуточное и задавать подобные откровенные вопросы графине Аламбер Констанция никогда бы не решилась. Возможно, задай она их, ничего страшного бы не произошло. Но девушке не хотелось волновать старую графиню и поэтому пришлось ограничиться сведениями, почерпнутыми от Шарлотты.

После обеда графиня Аламбер порадовала свою внучку.

— Наконец-то готово новое платье, сшитое по последней моде, только что его доставил посыльный. Надеюсь, надев его, ты не слишком возгордишься и не станешь смотреть свысока на верную былым модам старуху.

— Мне самой больше нравятся платья прошлых лет, — призналась Констанция.

— О, это у тебя скоро пройдет, ведь мода — это как соревнование. Всегда кто-то стремится вырваться вперед. Входит в моду декольте — и смотришь, через месяц девушки ходят уже чуть ли не с открытой грудью. А какой переполох, Констанция, поднялся, когда сестра короля появилась на балу в замечательной шляпке, украшенной моделью парусника! И уже через неделю весь двор напоминал обширную гавань, где невозможно разглядеть воды за парусами и мачтами.

— Где оно? — воскликнула Констанция, желая как можно скорее увидеть свой новый наряд.

— Вот видишь, — улыбнулась графиня Аламбер, — а ты говорила мне, что безразлична к наряду.

Старой женщине было очень приятно, что Констанция заинтересовалась чем-то иным, кроме прошлого. Она понимала, что для женщины надеть новое платье — это наполовину изменить свою жизнь. К тому же, если платье вышло из-под руки чудесного портного, а его фасон соответствует последней моде.

И вскоре в гостиную был внесен чудесный сверток. Даже один вид бумаги, в которую он был упакован, вскружил Констанции голову. Гладкая, белая, блестящая, покрытая паутиной белых крестиков, она шуршала, вызывая в памяти строки из прочитанных книг, где говорилось о придворных балах, поцелуях, тайных ночных свиданиях.Нежно-розовая шелковая лента замысловатым образом опоясываласверток, а концы ее, завязанные огромным бантом, топорщились как усы гусара.

Констанция сдержала свое нетерпение и медленно приняла свертокиз рук бабушки. Легким движением руки девушка развязала бант, и лента упала на пол. Зашелестела, заискрилась оберточная бумага, и перед Констанцией предстал шедевр портняжного искусства. Трудно было бы найти хотя бы один изъян, к тому же такой неискушенной в нарядах девушке, как Констанция.

Но графиня Аламбер лишь нахмурила брови, разглядывая платье.

— По-моему, великоват вырез, — сокрушенно покачала головой графиня Аламбер.

Констанция, которой не терпелось надеть обновку, взяла платье и приложила его к себе.

— Но ведь мы же с вами вместе советовались с портным и тогда вы, бабушка, ничего не сказали насчет выреза.

— Тогда мне казалось, оно будет выглядеть немного пристойнее.

— Но ведь это мода, — напомнила Констанция и графиня Аламбер рассмеялась.

— Да не слушай ты меня, дитя, я уже стара и просто завидую твоей красоте. Если твои формы не стыдно показать людям, то значиттак и следует делать.

Шарлотта была уже наготове. Она приняла платье из рук Констанции и, покинув графиню Аламбер, они со служанкой поднялись в гардеробную.

Здесь перед огромным зеркалом Констанция замерла, а Шарлотта принялась колдовать своими темными как эбонитовое дерево пальцами над хитросплетением шнурков, крючков и петель. Старое платье упало к ногам Констанции, а Шарлотта даже не удосужилась его поднять, настолько обе они были охвачены нетерпением.

Кружева пенились в руках Шарлотты, казавшаяся невесомой ткань буквально парила в воздухе. И когда Констанция облачалась в новый наряд, можно было подумать, что сама Афродита выходит из морской пены. Шарлотта еще занималась застежками, еще подтягивала шнурки, а Констанция уже пыталась повернуться боком к зеркалу и заглянуть себе за спину.

— Да погодите же, мадемуазель, — взмолилась Шарлотта, — я сейчас закончу, и вы сможете полюбоваться собой.

Констанция занялась своими волосами. Она зло выдернула гребень, сдерживающий ее каштановые волосы на затылке, и те локонами рассыпались по плечам. Как ненавидела Констанция эти сложные прически! Она привыкла ходить с распущенными волосами, а теперь каждое утро ей приходилось терпеть по полчаса, пока Шарлотта уложит ее волосы. Констанция даже подумывала, не проще ли ложиться спать не разбирая прически. Ведь тогда с утра и проблем будет меньше.

Вот и сейчас Констанции захотелось быть такой, какая она есть в душе — независимой, свободной и немного дикой, выросшей среди полей, лесов, на побережье океана.

Она тряхнула головой и сверкнули золотые искорки в ее зеленоватых глазах.

— Вы великолепны! — прошептала Шарлотта, отступая от своей госпожи на шаг.

В словах темнокожей девушки было столько восхищения, что усомниться в ее искренности не приходило в голову.

Констанция с замиранием в сердце смотрела на себя в зеркало. Перед ней стояла незнакомая знатная дама.

— Неужели платье может так изменить человека?! — прошепталаКонстанция.

— Как видите, мадемуазель.

— Но ведь это не я…

— А кто же еще? — рассмеялась эфиопка, — вы еще многого не знаете о себе и с каждым днем вас поджидают новые и новые открытия.

Констанция нагнулась, приподняла подол и заткнула его за пояс, словно бы хотела перейти вброд реку или же залезть на дерево. Онанемного согнула в колене ногу, разглядывая плавные линии ступни, забранные в изящную замшевую туфельку.

— Вы, мадемуазель, удивлены своим превращением?

— Я не знала, что такое возможно.

— Да вы, мадемуазель, просто еще не знаете саму себя. Ведь драгоценный камень тоже не сразу предстает во всем своем великолепии. Его нужно огранить, найти великолепную оправу.

Только сейчас Констанция поверила словам графини Аламбер, чтона нее обратят внимание при дворе. А ведь это было еще не самое шикарное платье. То, лучшее, находилось еще в работе и должно былопопасть в руки Констанции через несколько дней.

Девушке нестерпимо захотелось заполучить его тотчас же.

Констанция еще раз придирчиво осмотрела свое отражение в зеркале. Сочетание платья, сшитого по последней моде и ее природной дикости и красоты было неотразимо.

— Я бы осмелилась вам посоветовать, мадемуазель, — сказала Шарлотта, — никогда не следовать моде до конца, иначе вы сольетесьс другими женщинами, вас будет трудно отличить. Холодная красотаничего не стоит, а вот загадка — она по душе всем.

Констанция осторожно поправила медальон с огромной жемчужиной на своей шее. Та даже не доставала до глубокого выреза платья.

— Как ты считаешь, Шарлотта, — Констанция старалась говоритьабсолютно спокойно, — вырез у платья не слишком большой?

— Что вы, мадемуазель, если бы вы спросили меня до того, как работа была окончена, я посоветовала бы его сделать еще немного ниже.

— Но ведь тогда бы… — Констанция замялась, ее грудь до половины и так была обнажена.

Пухлые губы миловидной эфиопки раздвинулись в улыбке.

— Вы хотите сказать, будто глубокий вырез — это непристойно?

— В общем-то, по-моему, так не принято…

— Нет, мадемуазель, это очаровательно, а то, что красиво, не может быть непристойно. Вы только посмотрите, как чудесно белое платье оттеняет голубую жилку на вашей груди! Ваше тело смотрится словно мрамор.

Девушка прикоснулась к своему телу так, словно бы впервые делала это. Ее пальцы коснулись немного прохладной на ощупь гладкой кожи. Это прикосновение будоражило, волновало.

— Скоро должны приехать гости, — напомнила Шарлотта.

— Ах, да!

— Вы так быстро обо всем забываете, мадемуазель, — рассмеялась Шарлотта.

— И что же делать?

— Нужно привести в порядок волосы.

— Опять! — Констанция с досадой кивнула головой. — Опять сидеть и ждать, когда же, наконец, они улягутся в эту ужасную прическу.

— А сегодня я вам сделаю другую, — пообещала эфиопка, — и вы, мадемуазель, останетесь довольны.

Констанция и ее служанка перешли в спальню и девушка опустилась в мягкое кресло напротив зеркала. Под умелыми руками Шарлотты ее волосы вспенились и приобрели чудесные формы. Всего лишь несколько заколок, пара лент, брошь — и прежняя дикость исчезла.

— Ты всегда знаешь, что надо делать, — изумилась Констанция.

— Помилуйте, мадемуазель, ваша прежняя прическа была, конечно же, неотразима, но гости могут подумать, что до этого вы несколько часов скакали на страшном ветру.

— А теперь что они подумают? — поинтересовалась Констанция.

— Что вы кроткая и наивная девушка.

— А разве это не так?

— Вам лучше знать, мадемуазель, но вам меня не обмануть.

— Ты уже поняла, чего я жду от жизни? — сказала Констанция.

— Это моя обязанность, — сделала картинный реверанс Шарлотта, немного сильнее чем нужно взмахнув руками.

— Ты чудесная девушка, — Констанция похвалила свою служанку и не без основания.

Ведь та не просто одевала ее, укладывала волосы — онапотихоньку создавала облик. Где нужно советовала, где нужно предостерегала, а когда была абсолютно уверена в своей правоте настаивала.

В доме одни за другими принялись отбивать четверть часы. То глухо, как колокол, звучали куранты в гостиной, то следом за нимиподхватывали мелодичной трелью каминные часы.

— Мы как раз вовремя, — Шарлотта отступила на шаг, чтобыполюбоваться результатами своей работы. — Это, конечно, не модель корабля на шляпке, мадемуазель, но, по-моему, тоже неплохо. Как вынаходите?

Констанция, склонив голову на бок, посмотрела в зеркало.

— Ты, Шарлотта, умеешь подбирать прическу даже под мое настроение.

— В это время, — напомнила Шарлотта, — мадам Аламбер просила вас быть уже внизу.

— Меня здесь больше ничего не держит, — Констанция еще по-детски быстро вскочила с кресла и побежала к выходу, ей не терпелось показаться в новом наряде на глаза старой графине.

Та только всплеснула руками, завидев свою внучку.

— Констанция, ты само совершенство.

— А вырез? — улыбаясь, спросила девушка.

— Что? Вырез? Не слишком большой, я бы на твоем месте, — графиня приложила палец к губам, — сделала бы его немного больше.

— Правда?

— Не совсем, дитя мое, не на твоем месте, а в твои годы, так будет правильнее.

Вскоре послышался звук приближающейся кареты и дворецкий доложил, что прибыли баронесса Дюамель и ее дочь Колетта.

Констанция чувствовала себя страшно взволнованной, ведь от того, какое впечатление она произведет на своих родственников, зависело многое. По плану графини Аламбер ее узина Франсуаза должна будет удовлетворить любопытство придворных рассказом об увиденном.

А баронесса и не скрывала своего интереса. Она разглядывалаКонстанцию как разглядывают вещь перед тем, как ее купить.

Девушка не находила места своим рукам. Она то складывала их наколени, то скрещивала на груди. А ее бабушка сопровождала каждоедвижение своей внучки одобрительной улыбкой. Ей нравилось, что Констанция волнуется и на ее щеках появился румянец, так она была еще более прекрасной.

А вот Колетта сразу же вызвала в душе Констанции жалость.Девочка с виду почти взрослая ничего не могла сделать не посоветовавшись с матерью. Она перебивала ее по пустякам, и Констанции даже показалось, что если Колетта на пару часов останется одна, без матери, то расплачется, растирая по лицу слезы. Правда, к чувству жалости примешивалось и чувство злости: ну нельзя же быть такой беспомощной, не знать, чего же ты хочешь сама!

Баронесса болтала без умолку, пересказывая своей кузине новости пятилетней давности. В общем, Франсуаза считала свою кузину уже достаточно старой для того, чтобы быть в здравом уме. И поэтому вдавалась в несущественные подробности, боясь, что Эмилия не поймет ее как следует.

— Какой сегодня чудесный день! — говорила баронесса Дюамель, глядя в окно на затянутое тучами небо.

— И чем же это он такой прекрасный? — удивлялась графиня, заслышав, как первые капли дождя ударили в подоконник.

— А я не люблю солнце, — признавалась баронесса, — и ты, Эмилия, тоже его не любишь. Тогда приходится прятать лицо, чтобы не дать загару прилипнуть к коже.

— Неужели, Франсуаза, ты в самом деле боишься загореть, пока идешь от кареты к крыльцу?

— Да, боюсь, — отвечала Франсуаза, — ты знаешь мою кожу, стоит солнечному лучу упасть на нее, как она тут же темнеет.

О таких вещах говорить принято не было, но Франсуаза считалаЭмилию достойной ее небольших тайн.

— А еще, — баронесса переходила на шепот, — я скажу тебе, что обнаружила у себя сегодня утром седой волос.

Графиня, не удержавшись, рассмеялась.

— Что же тогда, Франсуаза, говорить обо мне?

— Я вырвала его, — гордо сказала мадам Дюамель.

— Не прикажешь ли ты и мне выщипать все волосы? Такое предположение позабавило баронессу.

— Нет, дорогая, ты уже нашла свой образ эдакой седовласой мудрой женщины, а я все еще пытаюсь молодиться.

— А кто тебе, кузина, запрещает выглядеть соответственно возрасту?

— Ты, Эмилия, даже не знаешь, сколько мне лет.

— Об этом можно догадаться, глядя на твое лицо, — и графиня Аламбер кончиком пальца коснулась глубокой морщины на лбу своей кузины.

Та тут же отыскала зеркальце и принялась рассматривать свое лицо.

— Нет, Эмилия, ее вчера решительно не было.

— Ты мне еще скажи, Франсуаза, что завтра она исчезнет.

— Нет, — вздохнула баронесса, — морщины не исчезают и я просто не хотела ее до сих пор замечать. Как быстро летит время… Ведь я, Констанция, помню тебя еще совсем маленькой.

— В самом деле? — изумилась девушка. — А я боюсь, не помню вас, хотя мне этого бы очень хотелось.

— Что ты, Констанция, ты меня и не можешь помнить, ведь тогдаты еще лежала в колыбели. Я опоздала на твои крестины и мне пришлось оправдываться перед твоей матерью.

Баронесса Дюамель казалась Констанции древней старухой, хотя той еще не было и пятидесяти. Молодость всегда надменно относится к старости, наивно полагая, что стареют все, кроме молодых. А может, виной такого впечатления было то, что баронесса Дюамель старательно пыталась скрыть следы прожитых лет.

Зато сама Констанция с первого взгляда понравилась Франсуазе.Наметанным взглядом баронесса определила, что девушка будет иметь успех при дворе и поэтому лучше всего подружиться с ней сейчас, сразу, не дожидаясь, пока она станет надменной, поняв всю силу своей сказочной красоты.

— Как ты находишь мою дочь, Констанция? — спросила баронесса, словно бы Колетта не была рядом.

— Она красива, — как-то неуверенно сказала девушка и добавила, будучи уже абсолютно искренней, — она очень похожа на вас, мадам Дюамель.

Но Франсуаза слишком много времени провела при дворе, чтобы обольщаться подобными фразами.

— Констанция, я конечно не обольщаюсь, что моя дочь красавица, подобная тебе, но она достаточно миловидна и может рассчитывать в будущем на успех у мужчин.

Глядя на Колетту труднее всего было подумать, что ей когда-нибудь придется вскружить голову хоть одному мужчине. Наивные до глупости глаза были бесцветны. Правда, сохраняя приличие, их можно было назвать голубыми. Светлые волосы яркие ленты собирали в две нелепых косички. Платье казалось великоватым только из-за того, что повторяло причуды взрослой моды. Но стоило Колетте улыбнуться, как всем тут же становилось ее жаль, такой растерянной была ее улыбка.

— Мама, — попросила Колетта, явно скучая за столом, — вы не позволите мне выйти прогуляться в сад? Франсуаза Дюамель хмыкнула и покосилась на дочь.

— Я составлю тебе компанию, — тут же нашлась Констанция, уже уставшая от долгого сидения в кресле.

Глаза Колетты засветились радостью. Ей льстило, что такая блистательная девушка, о которой она столько слышала, составит ей общество в прогулке по саду.

— Я благодарна вам, мадемуазель.

— Не стоит, — Констанция двинулась к выходу. Констанция смотрела на Колетту и поражалась: такая небольшая разница в возрасте и такое разительное отличие. Такой наивный взгляд на жизнь, на мир… И это живя в Париже!

Констанция поняла, что окажись Колетта на ее месте в те времена, когда она жила в доме Реньяров, то с девочкой не считался бы ни один из братьев, ни один из бандитов. Только теперь Констанция поняла, какой силой обладает, если ей могли повиноваться отпетые негодяи и люди, не знающие жалости.

А Колетта тем временем болтала о всякой чепухе, которая уже незанимала ум Констанции добрых пять лет. Но у девочки был и другой опыт, не известный Констанции, ведь ей самой никогда не доводилосьвоспитываться в пансионе. А Колетта говорила только о нем, ведь всущности и не знала другой жизни.

— Там ужасно неинтересно! — говорила Колетта и тут же задумывалась, поскольку не знала, как назвать ей Констанцию, ведьприходилась той тетей, а называть ее» дорогая племянница»у девочкине поворачивался язык.

Но ты же там многому научилась? — спросила Констанция.

— Учить-то там учат, — пожаловалась Колетта, — но толку отэтого никакого. Ну невозможно же научиться танцевать, танцуя сосвоей подругой! Для этого нужен юноша, — слово «юноша» прозвучало в устах Колетты как «старик». — Вы мне так нравитесь! — с восхищением внезапно произнесла Колетта.

— Что же во мне необычного?

— Вы красивая, ваше платье нарядное, не то что те, которые заставляют носить меня в пансионе. Это довольно глупо, — некстатизаметила Колетта, — но я ужасно боюсь темноты. А у нас в комнате, когда ложимся спать, гасят все свечи и тогда мне кажется, что я совсем одна — одинешенька осталась в этом мире.

Дать какой-нибудь дельный совет девочке, боящейся темноты, Констанция не решилась.

«Сейчас она начнет рассказывать, что боится мышей или даже пауков»— подумала Констанция и не ошиблась.

— Я вам скажу по секрету, в нашей комнате живет крыса. Она выходит ночью, когда все, кроме меня, спят. Однажды она даже попыталась устроиться греться у меня в ногах.

— Какая мерзость! — в сердцах произнесла Констанция.

— Да, а каково было мне! Я думала сперва, что это кот, ведь втемноте не разберешь — пушистое и теплое. И только потом я вспомнила: откуда взяться коту в спальне? Я закричала и разбудилавсех. Это и впрямь была крыса, она сидела у меня на кровати и, сложив на груди лапки, смотрела на меня. А потом убежала, и я еебольше не видела, наверное, крысу напугал мой крик.

Констанция уже начинала скучать в обществе Колетты, ведь вместо рассказа о придворной жизни ей приходилось слушать о какой-то крысе, забравшейся на кровать воспитанницы пансиона.

«Уж лучше бы я осталась в гостиной, — подумала Констанция, — там узнала бы что-то новое».

А Колетта тем временем испытывала прилив нежных чувств к Констанции.

— Говорят, вы умеете стрелять? — с восхищением спросила девочка, опасливо косясь на свою спутницу.

— В этом нет ничего сложного, это не труднее, чем продевать нитку в иголку.

— А я бы умерла от страха, — призналась девочка, — если бы меня окружили в доме бандиты.

«Да кому ты нужна такая?»— подумала Констанция, но вслух сказала:

— Я тоже страшно боялась, ведь они могли в любой момент ворваться в дом!

Но потом, спохватившись, спросила:

— А кто тебе рассказывал об этом?

— Моя мать.

— А ей кто рассказал об этом, не знаешь?

— Графиня Аламбер, наверное.

И Констанция принялась по крупицам выпытывать у Колетты то, что ей известно о ее прошлой жизни. Оказалось, история Констанцииобросла такими душещипательными подробностями, что и впрямь превратилась в легенду. Девочка рассказывала и рассказывала, присовокупляя все новые и новые детали. Но и без них Констанция без труда разобралась бы, кто же постарался рассказать о трагической вражде между Реньярами и Абинье этой не очень-то смышленной девочке.

«Конечно же, это графиня Аламбер, — в душе обозлилась на нее Констанция. — Если же и баронесса, пересказывая при дворе о том, что случилось со мной, добавит от себя несколько деталей, то я в конце концов, сама не узнаю, о ком говорят — обо мне или о ком-то другом».

Самое печальное, что в рассказе Колетты Виктор Реньяр выглядел не отъявленным мерзавцем, наделенным лишь крупицей жалости, а эдаким благородным злодеем, лишившимся земли и имения, пожертвовав ими для того, чтобы поквитаться с заклятым врагом своего отца.

И Констанция, чтобы как-то остановить девочку, дать ей разобраться во всем, сказала:

— А ты можешь представить себе, дорогая, что человек, называвший себя моим кузеном, Виктор Реньяр, убил собственного отца лишь потому, что он благословил мой предстоящий брак?

Но к удивлению Констанции девочка сказала:

— В Париже случается и не такое. Здесь бывает, родители убивают детей…

Наверное, последняя мысль прочнее всего и засела в несмышленной головке Колетты и ее собственная мать казалась ей чудовищем, способным задушить собственную дочь.

— А что бы ты сделала на моем месте? — спросила Констанция.

Девочка не долго думала.

— Мне бы пришлось выйти замуж за Виктора. Констанция в очередной раз удивилась наивности своей юной родственницы, ей бы даже не пришло в голову обдумать план сопротивления. «Пришлось бы»— вот и все, на что она была способна.

— А если бы он схватил тебя и потащил, а у тебя в руках был нож, ты бы смогла ударить?

— Нет, что вы, — испугалась Колетта, — я даже муху не могу убить, правда, один раз… — она растерянно улыбнулась, — я убила муху, а потом долго плакала.

— Почему? — Констанция обняла девочку за плечи.

— Потому что она тоже живая, а я убила ее просто так. Она жедаже не мешала мне.

— Ты странный человек, — подытожила Констанция, не находя более объемлющего определения.

— Я сама знаю об этом.

Девочка подошла к старому каштану и погладила его ствол так, как будто тот был человеком и мог что-то почувствовать от ее прикосновения.

— Тебе не холодно? — осведомилась Констанция. У Колетты уже посинели губы и зубы едва не стучали.

— Да, я думаю, стоит вернуться в дом, если вы, конечно, не против.

Констанция хоть и тоже замерзла, но не показывала этого, нельзя же, в самом деле, накинуть теплую шаль поверх такого платья.

Когда Констанция и Колетта вернулись в гостиную, то на маленьком столике между беседующими женщинами стояло четыре чашечки горячего шоколада.

Колетта с холода сразу же схватила в руки чашку и вскрикнула. Та была слишком горячей и девочка обожглась. Тонкая фарфоровая чашка полетела на пол, а горячий шоколад выплеснулся на подол платья Констанции.

Колетта тут же бросилась извиняться и даже попыталась своим платком вытереть пятно, но от этого то стало только больше.Констанция еле сдерживала свою злость.

«Это же надо, так нелепо получилось! — думала она. — Проклятая девчонка! Теперь, оказывается, я надевала это платье только ради нее. И почему его не принесли чуть попозже!»

А Колетта уже чуть не рыдала от досады. Она меньше всего желала обидеть Констанцию и показаться неловкой.

Баронесса сделала строгое лицо и принялась выговаривать дочери. А та уже плакала во весь голос и от этого еще больше стала походить на маленького ребенка.Радость от визита была испорчена напрочь.

Констанция, извинившись, удалилась к себе и Шарлотта, качая головой, принялась снимать новое платье, обезображенное огромнымтемным пятном.

— Теперь с ним уже ничего не поделаешь, — разглядывала пятно Шарлотта, — шоколад не отмоется.

«Ну почему, — спрашивала у себя Констанция, — почему мне так не везет?»

И она возненавидела Колетту, понимая, что в общем-то несправедлива к девочке. Мало ли подобных проступков было на счету и у нее самой? Но бывают вещи, которые прочно врезаются в память и потом, что ни делай, они все равно приходят на ум. Поэтому впоследствии, лишь только Констанции приходилось видеть Колетту, она сразу же вспоминала испорченное платье и неудавшийся визит.

Правда, у этого происшествия была и другая сторона. Констанциябоялась, что Колетта почувствует неприязнь, поселившуюся у нее в сердце, поэтому всячески старалась загладить впечатление от тех нескольких резких слов, произнесенных ею лишь только горячий шоколад расплылся на белоснежной материи.

Констанция иногда специально, узнав, что баронесса Дюамель направляется в пансион, ехала вместе с ней, чтобы проведать Колетту.И всегда привозила ей пару каких-нибудь безделушек, хоть и оставалась равнодушной к лишенной самостоятельности девочке.

А вот баронесса Дюамель нашла в лице Констанции благодарного слушателя и считала ее чуть ли не своей подругой, поверяя ей свои многочисленные секреты. Но учиться чему — нибудь у баронессы было сложно. Она хоть и провела большую часть своей жизни при дворе, почти ничего не вынесла оттуда в качестве опыта. Она упорно придерживалась раз и навсегда заведенного образа жизни. Но Констанции нравилось, что Франсуаза никогда не пытается ее учить, как и что следует делать. Чужая жизнь была для баронессы святым иона никогда без разрешения не пыталась туда проникнуть. А может, эта женщина была лишена любопытства, так свойственного женскомуполу. Так или иначе, но баронесса Дюамель была для Констанции довольно приятной собеседницей, с которой можно не особенно церемониться и подбирать нужные слова.

Графиня Аламбер была рада тому, что баронесса и Констанция довольно сблизились. Она даже изредка, обманывая себя, называла это дружбой. Правда, Шарлотта была не в восторге от баронессы и ее дочери, о чем время от времени считала своим долгом сообщать Констанции.

— Они злоупотребляют вашим терпением, — часто говаривала Шарлотта, готовя свою госпожу ко сну.

— Что ты, мне приятно бывает поболтать с Франсуазой.

— А по-моему, это приятно ей, мадемуазель, — настаивала на своем Шарлотта. — Вы можете на меня сердиться, но я должна предупредить вас…

— О чем?

— Иногда случается, что даже близкие родственники или хорошие друзья становятся врагами.

— И когда же это происходит, Шарлотта?

— Вам пока нечего делить ни с баронессой, ни с ее дочерью, нослучись что — и я знаю, баронесса Дюамель не упустит случая завладеть всем, ничего не оставив вам.

— Я не понимаю тебя, — беззаботно качала головой Констанция, — нас никогда с ней не свяжут деньги и наши беседы — всего лишь светская условность, ни к чему никого не обязывающая.

— А ваши поездки, мадемуазель?

— Ты о безделушках? — смеялась Констанция. — Они же мне ничего не стоят, а проехаться за город — это развлечение.

— Не знаю, мадемуазель, но по-моему, они все-таки злоупотребляют вашим гостеприимством.

— Шарлотта, — Констанция начинала потихоньку злиться, — я понимаю, ты говоришь все это от чистого сердца, но пойми, идеальных людей не существует и каждый человек, делая что — либо, преследует прежде всего свои интересы.

— Но ведь у вас же, мадемуазель, нет интересов к ней, вы абсолютно бескорыстны.

— Мне хотелось бы в это верить, — вздыхала Констанция, не находя, что ответить.

— Да ладно, не обращайте внимания на мою болтовню, мадемуазель, — говорила Шарлотта, отбрасывая край одеяла, — время позднее и надо ложиться спать, потому что от недосыпания женщины быстро стареют.

Констанция смотрела на свою служанку и не могла понять, сколько же ей лет. Темная кожа, казалось, скрывает следы прожитых лет. Но сколько ни спрашивала Констанция свою служанку, та неизменно отвечала, что не помнит и кажется, никто никогда не говорил ей о дате ее рождения.

— Вот крещение я помню, — всегда пускалась в воспоминания Шарлотта, — я даже помню как испугался священник, когда его попросили окрестить меня. Вот тогда-то я и получила свое теперешнее имя — Шарлотта. А о прежнем забыла и не хочу вспоминать.

— Тебе, наверное, тоже пришлось многое пережить? — участливо спрашивала Констанция.

— Да нет, мадемуазель, если что и было, так я о нем ничего не помню. По-моему, я всегда жила в Париже, всегда находилась в услужении. Я насмотрелась и знаю многое, чего мне не следовало бы знать.

Но с Констанции пока хватало и свежих впечатлений, поэтому онане слишком-то расспрашивала Шарлотту о том, что ей известно.

ГЛАВА 7

Жизнь Констанции потихоньку входила в новое русло. Ее уже не изумлял огромный город, не удивляло большое количество без дела слоняющихся по улицам людей. Она уже сама стала составной частью Парижа, ведь девушка была принята при дворе и даже обратила на себя внимание короля.

Если бы она стремилась к большему, то возможно, жизнь ее сложилась бы иначе. Но Констанция всегда довольствовалась тем, что есть, находя счастье и радость там, где никто не мог разглядеть даже намека на новые возможности.

Графиня Аламбер твердо решила вернуться в Мато, но наотрез отказала Констанции в том, чтобы та сопровождала ее.

— Ты должна остаться здесь, дитя мое, — говорила старая графиня, гладя свою повзрослевшую внучку по волосам. — Твое счастье здесь и ты найдешь его обязательно. /

Констанции и самой не хотелось возвращаться, ведь она только входила во вкус новой, полной событий жизни. А заточать себя впровинции теперь уже не имело смысла.

— Я обязательно устрою прощальный бал, — сказала графиня Аламбер. — В наш дом будет приглашено очень много гостей и среди них очень знатных. Если до этого, Констанция, ты блистала в чужих домах, то теперь должна создать славу собственному. Ты останешься жить здесь и понемногу все забудут его прежнюю владелицу, все станут говорить: «Ах, да это дворец виконтессы Констанции Аламбер!Как он хорош! Как он со вкусом обставлен!»

— Мне будет не хватать вас, бабушка.

— Я уже сыграла свою роль в твоей жизни, мне больше нечего тебе дать, и я только отягощу твою жизнь. Как-нибудь, когда тебе станет совсем скучно, приезжай в Мато, побудь со мной пару денькови возвращайся обратно. Большего мне не надо, изредка напиши мне ине обижайся, если я буду писать слишком часто. Это не значит, что на каждое из моих посланий ты обязана отвечать.

Констанция прикусила нижнюю губу, ей хотелось расплакаться, но она сдержала себя.

Я всегда буду любить вас, бабушка, что бы ни произошло.

— А ничего и не может произойти, — ласково сказала графиня Аламбер, беря Констанцию за руку.

— Но ведь жизнь идет, — возразила ей внучка.

— Жизнь идет — и в то же время стоит на месте. Все стремятся чего-то достичь, но остаются теми, кем их создал бог.

— А для чего создана я? — задала Констанция вопрос, на который не существует ответа.

— Ты, дитя мое, создана для того, чтобы тобой восхищались. И помни об этом. Когда — то и я была такой, ты не веришь?

На губах Констанции появилась улыбка. Трудно было представить себе эту седовласую женщину красавицей, к чьим ногам бросались знатные вельможи.

— Но почему же… — не очень уверенно ответила девушка.

— В том-то и дело, что теперь, глядя на меня, такого не скажешь.А раньше… — глаза графини затуманились, — раньше из-за моей красоты умирали. Так что не упускай времени, внучка, красота быстротечна и ты не успеешь оглянуться, как она уйдет в прошлое. Глядя в зеркало, тебе будет казаться, что ты еще способна очаровывать, но не давай стеклу обмануть себя, лучше смотри в глазамужчин и в глаза женщин. Если первые будут любить тебя, а вторые ненавидеть, значит ты все еще красива.

— К чему эти слова?

— Это то немногое, по-настоящему ценное, что я могу передать тебе.

— Но вы говорите, бабушка, так, словно мы никогда больше не увидимся.

— Кто знает, — вздохнула графиня, — произойдет это завтра или через десять-лет. И я, Констанция, хотела бы умереть раньше, пока ты еще молода.

Девушка поднялась с колен и обойдя графиню сзади, обняла ее заплечи.

— Я так благодарна вам за все, что вы для меня сделали!

— Это мой долг, ведь ты моя внучка.

— Нет, по-моему никто не делает даже для своих детей так много.

— Но ты же у меня одна, — как будто пыталась оправдаться графиня Аламбер, — к тому же тебя столько лет не было рядом со мной. Должна же я была выплеснуть всю свою любовь и нежность, накопившуюся за долгие годы.

— Спасибо вам, — Констанция поцеловала графиню в щеку.А та, в свою очередь, удержала ее руку.

— Значит, решено. Мы с тобой рассылаем приглашения на прощальный бал. Графиня Аламбер отбывает в Мато, а ее место при дворе займет прекрасная Констанция.

И наконец долгожданный день настал.

Констанция встречала его с тревогой в сердце, и для этого быломного причин. Впервые она являлась хозяйкой бала, но ей предстоялорасстаться с графиней Аламбер, быть может навсегда. Странно прощаться с человеком так, как будто он умер, когда на самом деле, он еще жив.

Путь до Мато был неблизким, и Констанция прекрасно отдавала себе отчет в том, что не сможет приехать быстро, если ее бабушка серьезно заболеет.

Графиня Аламбер и ее внучка стояли у начала лестницы и встречали гостей. Старая графиня приветливо улыбалась и не забывала нашептывать Констанции, кто пришел к ним в дом.Некоторые из гостей были уже знакомы девушке, других она видела впервые. Никто особенно не запомнился, лишь двое мужчин, пришедших вместе.

Лишь только дверь отворилась и дворецкий назвал имена, старая графиня тут же зашептала:

— А вот на этого, что справа, Констанция, обрати пристальное внимание. Это виконт Анри Лабрюйер. Я еще помню, как он родился, ведь я была дружна с его матерью. Это очень интересный молодой человек.

— Тот, что повыше? — спросила Констанция, изображая на своем лице прелестную улыбку, ведь гости уже спешили к ним.

— Нет, Констанция, тот, который поизящнее. Девушка с интересом посмотрела на молодого человека, в чьем лице было много женственности и в то же время он оставался чрезвычайно привлекательным для женских глаз. Темные, почти что черные волосы с каштановым отливом ниспадали ему на плечи, а взгляд карих глаз был томным и немного презрительным, словно он уже устал от жизни.

Его спутник был почти на полголовы выше своего приятеля и выглядел куда более прозаично. У него было лицо типичного вояки, не отягощенное раздумьями о смысле жизни. Жесткие русые волосы обрамляли волевое лицо.

— Это шевалье де Мориво, — успела напомнить графиня Аламбер своей внучке, когда гости были всего в шаге от них.

Мужчины одновременно склонились, желая поцеловать руку Констанции и тут же рассмеялись. Исправляя оплошность, виконт Лабрюйер уступил руку девушки своему соседу, а сам взял в свою ладонь дряблую руку графини Аламбер.

— Вы чудесно выглядите, — сказал Анри старой даме, — и по-моему, совсем не изменились с того дня, как покинули Париж.

— Вы мне льстите, виконт, я знаю цену словам мужчин и поэтому принимаю их как простую любезность.

— Вы боитесь, графиня, что ваша красота исчезнет бесследно? Нет, графиня, она передо мной, — виконт выпрямился и взял в пальцы руку Констанции, а шевалье де Мориво приблизился к графине Аламбер.

Наконец, с дежурными любезностями было покончено, и гости направились в зал.

— А что особенного к виконте и его спутнике? — спросила Констанция.

— Его спутник, шевалье де Мориво, в общем-то заурядный человек, правда, занимает довольно высокую должность. Он командует полком королевской гвардии, искусный фехтовальщик, в общем-то и все. А вот виконт Лабрюйер — удивительный человек. Он умеет с первого взгляда понравиться женщинам.

— Да, он красив, — сказала Констанция.

— Есть много красивых мужчин, но мало кто из них умеет пользоваться своей красотой. А виконт следит за своей внешностью словно женщина, и он успел, если верить слухам, совратить более двухсот молоденьких девушек, пять из которых, оставленных виконтом, покончили с собой.

— Неужели? — Констанция обернулась, пытаясь отыскать взглядом среди гостей виконта Лабрюйера.

Тот стоял возле одной из дам и восторженно ей о чем-то повествовал. Та смеялась, запрокидывая голову, и даже, чтобы не упасть от смеха, придерживалась за плечо виконта.

Его же спутник шевалье де Мориво стоял немного поодаль и дажене улыбался.

«Возможно, — подумала Констанция, — ему приходится по десять раз на дню выслушивать шутки своего знакомого, и он знает их все наизусть. Но тогда почему он не повторяет их за Анри?»

Но тут зашли следующие гости, и Констанции не пришлось додумать мысль до конца.

После того, как все приглашенные вошли в дом, графиня Аламбер отправилась к гостям, а Констанция поднялась на галерею и посмотрела на всех сверху. Она уже понимала, что смотрит не просто так, ее взгляд отыскивает в толпе Анри Лабрюйера, но того нигде не было видно.

Человек становится интересен нам, если мы узнаем о его злодеяниях. А виконт совсем не был похож на разбойника или на бессовестного похитителя женских сердец.

Зато шевалье де Мориво Констанция отыскала сразу. Он был очень приметен благодаря своему могучему телосложению. Но в то же время он не смотрелся, потому что был грустным. Он стоял в одиночестве, поглядывая на дам, и лишь презрительно кривил губы, как будто ни одна из них не была его достойна.

И тут за спиной у Констанции послышался тихий голос:

— Вы всегда любите подсматривать за тем, как кавалеры любезничают с дамами?

Девушка резко обернулась. Тот, кого она высматривала в толпе, стоял перед ней.

— Виконт? — произнесла Констанция.

— Я столько слышал о вас, но не мог как следует рассмотреть, даже пару раз специально проезжал мимо ворот вашего дома. Но вы, — тут виконт Лабрюйер развел руками, — как назло не появлялись в саду.

— Вы искали встречи со мной? — немного холодно поинтересовалась Констанция.

— Искал встречи… — воскликнул виконт, — я всего лишь хотел посмотреть на вас вблизи, ведь не часто удается встретить в Парижестоль отчаянную девушку.

— По-моему, у вас были немного другие планы, — напрямик сказала Констанция, сверкнув глазами.

Виконт, конечно же был красив, любезен, изящен, но не был мужчиной ее мечты.

Ведь образ Филиппа навсегда отпечатался в памяти Констанции и теперь она невольно сравнивала каждого только с ним. А в Филиппе никогда не было ни женственности, ни нахальства.

Виконт, даже не спрашивая разрешения, стал рядом с девушкой ипринялся смотреть с галереи вниз.

— Вы, наверное, скучаете? — спросил он.

— Я скучаю и сейчас, — не думая о последствиях, сказала Констанция.

— Это интересно слышать, еще ни одна женщина не говорила мне подобного. Скучать рядом со мной?

— Но, вы, по-моему, не бродячий актер.

— И это тоже, — добродушная улыбка тронула губы виконта Лабрюйера. — Вам, наверное, уже успели рассказать обо мне всякие страшные вещи, как будто бы я людоед и питаюсь исключительно молоденькими девушками. Но посмотрите, я же не дракон, похищающий даму у доблестного рыцаря, я всего лишь смертный, такой же как и вы. И всегда честно предупреждаю своих жертв.

— Так вы, виконт, заранее знаете, что они обречены?

— И они это знают, — радостно закивал Анри, — они знают все отсамого начала, но почему — то предпочитают мое общество, а не одиночество.

— Вы что, никогда не обещаете жениться, прежде чем соблазнитьюную девушку?

— Больше, дорогая виконтесса, — я сразу же говорю и заставляюповторить за мной, что первая ночь — она же будет и последней. Меня не интересует продолжение. К чему повторять изо дня в день одно и тоже? Ведь это не приносит облегчения ни уму, ни сердцу. Я сразу же теряю интерес к женщине, лишь только овладев ею.

Констанция смотрела на своего собеседника и не могла взять в толк, юродствует тот или говорит серьезно.

— Да нет, — сказал виконт, словно прочитал мысли девушки, — я говорю совершенно серьезно.

— Уж не считаете ли вы и меня одной из своих жертв? — надменно проговорила Констанция.

— Все женщины одинаковы, — сказал Анри и развел руками, — и вы, моя дорогая, не исключение. Сознайтесь, стоя на галерее, вы высматривали меня?

Констанция вспыхнула.

— Откуда вы догадались, виконт?

— Это очень просто. Все стоят внизу и только мы с вами наверху.Если бы вы высматривали кого-нибудь другого, то обязательно увидели бы.

Констанция чувствовала себя так, будто ее поймали за каким-то непристойным занятием.

— Я просто никогда прежде не видела людоедов.

— Но, наверное, он оказался на поверку не таким уж страшным, — рассмеялся виконт. — Вы не откажете показать мне дом?

Констанция от неожиданности согласилась.

— Да, — и тут же прокляла свое решение. Но слово было дано и отступать было некуда. Констанция водила его из комнаты в комнату, рассказывая то о знаменитой картине, то о прекрасной китайской вазе.Она слово в слово повторяла слышанное от графини Аламбер.А виконт и не скрывал, что его не интересуют сейчас ни картины, ни скульптуры и смотрел на Констанцию. Сперва, во время рассказа о морском пейзаже, он оценивающе прошелся взглядом по бедрам девушки. Когда они остановились у мраморного римского торса, Анри уже разглядывал ее лицо, а в следующей комнате он уже беззастенчиво пробирался взглядом в вырез платья.

И Констанция впервые пожалела, что не заказала портному платье, застегивающееся под самое горло.

— Ну что, виконт, думаю, удовлетворила ваше любопытство?Хотя вряд ли вы помните, что изображено на тех картинах, о которыхя вам рассказала, вы же смотрели не на стены.

— Да, — признался виконт, — я хотел получше рассмотреть вас и послушать ваш голос. Вы очаровательны.

Чего нельзя сказать о вас, — вырвалось у Констанции.

Но виконт ничуть не обиделся на эти слова.

— Я знаю себе цену, моя дорогая, — довольно бесцеремонно говорил Анри, — ведь если верить слухам, уже более двухсот девушек и неизвестно сколько замужних женщин сгорели в моем огне, и вы не исключение.

Злость поднялась в душе Констанции на этого бесцеремонного молодого человека.

А он все с такой же любезной улыбкой на губах подошел к девушке и обнял ее.

Констанция на какое-то мгновение оцепенела от подобной наглости.

Они стояли в дальнем углу галереи, совсем недалеко от балюстрады. Здесь даже был различим шум голосов и звук музыки.

— Так вы любите меня? — спросил виконт. Констанция молчала.

— Я люблю вас, Констанция, — прошептал он и попытался поцеловать девушку в шею.

Но не зря раньше Констанция не боялась одна выезжать из дому Реньяров, у нее всегда наготове было с собой оружие. Конечно, носить пистолет за поясом бального платья не очень разумно, поэтомутеперь девушка предпочитала иметь с собой короткий стилет, спрятанный в складках подола.

Она слегка нагнулась, выхватила оружие и прижала острый какигла кончик клинка к шее Анри Лабрюйера.

— Если вы сейчас же, виконт, не отпустите меня, я не буду звать на помощь, а просто всажу клинок в вашу шею. Не сомневайтесь, мне приходилось в жизни убивать.

Анри испуганно глянул в глаза девушки: нет, та не шутила.

— Осторожнее.

Он медленно разжал объятия и отступил на пару шагов.

— Такого мне не приходилось видеть, а вернее будет сказать, переживать, — он потер указательным пальцем маленькую вмятинку на шее, оставленную острием клинка.

Но тут же его лицо расплылось в улыбке.

— Да конечно же, вы шутите, у вас и в мыслях не было меня убить, — и он, бросившись к Констанции, повторил свою попытку.

На этот раз девушка действовала гораздо быстрее и острие клинка неглубоко погрузилось в плечо молодого человека. Но вместо испуга в его глазах зажглась радость.

— Так значит, я не ошибся и вы действительно не любите меня.

Виконт Лабрюйер стоял перед Констанцией, зажимая рукой неглубокую рану, из которой сочилась кровь.

— Я вам говорила это и раньше.

— А я не поверил. Пока не убедишься на собственном опыте, нельзя верить.

— Вы слишком высокого о себе мнения, виконт.

— Теперь я понял, что ошибся в вас. Анри наклонился и поднесладонь Констанции к своим губам.

— Простите, виконтесса, что был с вами груб. Но в этом виноваты и другие женщины, они приучили меня к тому, что я могу позволять себе с ними все, что угодно.

— Вы довольно злы по отношению к женщинам.

— И к мужчинам тоже, — Анри пожал плечами.

— И что, виконт, вы долго собираетесь стоять как изваяние?

— Я хочу предложить вам дружбу, — торжественно сказал Анри, падая на одно колено. — Дружбу, но самую преданную. Вы, Констанция, поразили мое воображение больше, чем любая другая красавица во всем королевстве. Вы единственная решились противиться собственному счастью и чуть не убили меня на радость всем мужьям.

И тут Констанция поняла, что этот насмешливый человек в самомделе интересен и такая дружба может пригодиться.

Она шутливо вскинула свой стилет и опустила узкое лезвие плашмя на плечо виконту.

— Я посвящаю вас, месье Лабрюйер, в мои рыцари. Вы обещаете восхищаться мной, но только издали, только на расстоянии. А я со своей стороны, обещаю вам быть преданным и верным другом.

— Вы не пожалеете о таком решении! — воскликнул виконт Лабрюйер, вскакивая на ноги. — Я научу вас многому, о многом расскажу.

— Но не считайте меня, виконт, настолько глупой, что я начну помогать вам в ваших сумасбродствах.

— Не зарекайтесь, Констанция, всякое может случиться и давайте теперь будем с вами на «ты». Зови меня Анри и тогда я смогу звать тебя Констанция.

— Ну что ж, Анри, согласна. Иметь друга — это не так уж плохо.

— Тогда я предлагаю вернуться к гостям, чтобы не заставлять ихдумать о том, чего не было.

— Ты опять за старое, Анри!

— Я обещал быть милостивым только к тебе, Констанция, других же наш уговор не касается.

Когда они уже спускались по лестнице, Анри наклонился к Констанции и прошептал ей на ухо:

— Завтра у меня будет очень интересное развлечение, если хочешь, можешь поучаствовать в нем.

— И в чем оно заключается?

— Тс-сс, — сказал Анри, прижимая палец к губам, — я должен наказать одну женщину.

— И в чем она провинилась?

— Она не смогла смириться с тем, что после первой ночи я покинул ее.

— Вы жестокосердны, — сказала Констанция.

— Ничуть! У нее есть муж и я, жалея его, хочу вразумить жену.Думаю, у нее надолго исчезнет охота изменять своему любящему мужу.

Констанция и Анри вошли в гущу гостей. Квартет — два альта, скрипка и фагот — играли на возвышении. И тут же, не теряя времени, Анри пригласил на танец Констанцию. Та дала согласие и они двинулись к середине зала.

Графиня Аламбер, уже было обеспокоившись отсутствием внучки, с досады тряхнула головой.

— И как это я раньше не заметила, что она с виконтом Лабрюйером!

Графине хотелось подойти к Констанции, еще раз предостеречь ее, но глядя на растерянное лицо виконта, графиня Аламбер догадалась, что произошло.

— Нет, — сказала сама себе старая женщина, — Констанция не дастсебя в обиду, сумеет постоять за себя. А виконт в общем-то искренний человек, и всего лишь потакает чужой глупости. Так что заКонстанцию я спокойна.

После танца к Анри подошел шевалье де Мориво.

А Констанция, забыв о приличиях, осталась стоять вместе с мужчинами и даже стала обсуждать с ними, какие пистолеты лучше — английские или французские.

Эмиль доказывал, что лучше французских пистолетов не бывает. А Констанция, на деле зная достоинства и недостатки пистолетов, сделанных французскими мастерами, упрямо ему доказывала, что французские выполнены более искусно, но английские надежнее и точнее бьют в цель.

Шевалье де Мориво настолько увлек спор, что он даже на время забыл, девушка перед ним или военный. Он несколько раз чертыхнулся.

Но тут Констанция, поняв свою оплошность, обратилась к шевалье де Мориво с просьбой:

— Вы не могли бы пригласить на танец мою бабушку?

— Простите, мадемуазель, — воскликнул Эмиль, — я только что хотел это сделать, но вы опередили мои мысли.

Констанция смотрела, как Эмиль подходит к графине Аламбер и галантно поклонившись, предлагает танец.

Графиня Аламбер тотчас же догадалась чьих это рук дело и погрозила Констанции пальцем. Но к удивлению девушки, двинулась под руку с Эмилем.

Все в зале смотрели на грациозные движения графини Аламбер, так не вязавшиеся с ее изборожденным морщинами лицом. Она хоть и не танцевала уже более десяти лет, ни разу не сбилась, в точности выполняла все предписанные па.

— Вам нравится моя внучка? — спросила графиня у шевалье де Мориво.

Тот как всякий военный человек был прям и ответил так:

— Мадам, если вы намекаете на женитьбу, то я понимаю свое положение и не собираюсь претендовать на ее руку. А если вы хотитеспросить меня, произвела ли на меня должное впечатление красота Констанции, то я вам скажу — да.

Графиня Аламбер улыбнулась.

— И вас не смущает, шевалье, что моя внучка выросла в провинции, никогда не воспитывалась в пансионе, не умеет играть наклавире?

— Это чудесно! — признался шевалье. — Ведь все остальные барышни умеют это делать и поэтому у вашей Констанции большое будущее.

— Вы довольно неосмотрительны, месье, делая такой комплимент, но другого я от вас и не ждала услышать.

В это время виконт Лабрюйер уговаривал Констанцию принять участие в завтрашнем веселье.

— Вот увидишь, Констанция, ты не разочаруешься.

— Я не люблю мстить, — сказала девушка.

— Поверь мне, мстить буду я, к тому же очень изысканно, а тылишь исполнишь роль зрительницы, к тому же не одна, а с другими моими знакомыми.

— Хорошо, — согласилась Констанция, — я буду у тебя ровно в одиннадцать.

— Я все устрою наилучшим образом, — пообещал Анри, — и ты останешься довольной. Может, сначала тебе мое поведение покажется немного странным, но я обещаю тебе, эта женщина заслужила, чтобы с ней так обращались.

— Ты хочешь выставить ее на посмешище?

Не совсем так. Завтра все увидишь.Любопытство было все-таки одной из прирожденных черт Констанции. Она не смогла пересилить любопытство и назавтра отправилась с визитом к виконту Лаб-рюйеру. На удивление девушки слуга провел ее в гостиную, где уже ожидало около дюжины ее знакомых.

Слуга был единственным в доме виконта, звали его Жак. Это былполный, неряшливый детина, безраздельно преданный своему хозяину. Он не считал нужным сменять костюмы в зависимости от того, где находился. Он был одет в неизменную серую ливрею, теперь уже больше напоминавшую не изношенный бархат, а крысиную шерсть.

Сам Анри на минутку появился перед гостями, попросил извинения, что не может сейчас уделить им внимания и просил подождать еще немного. Анри удивил Констанцию еще больше, чем его слуга. На виконте был всего лишь халат, надетый, скорее всего, на голое тело. Но девушка решила не выказывать своего удивления, ведь никто из гостей и бровью не повел, когда Анри предстал перед ними в таком наряде. А дело обстояло следующим образом. Одна из дам, замужняя женщина, соблазненная Анри, не смогла пережить разлуки с ним и всячески донимала его любовными письмами, якобы случайными встречами и даже пригрозила, что если он не согласится вновь предаться любви с ней, она наложит на себя руки. И Анри не оставалось ничего, как постараться превратить все происшедшее в шутку. Правда, сложность заключалась в том, что женщина не намеревалась шутить. Она и в самом деле покончила бы с собой, еслибы Анри отказал ей во встрече. Но жестокость к многочисленным недостаткам Анри не имела никакого отношения. Виконт с легкой душой отослал Жака с письмом, в котором уведомлял безумно влюбленную женщину, что она сможет приехать к нему с утра.

Так оно и произошло. Виконт от самого порога понес влюбленную женщину в спальню. Та была вне себя от счастья, вновь уверившись в неотразимости своих чар. Если бы она только знала, что уготовил ей Анри!

В порыве страсти женщина начала сбрасывать с себя одежды. Виконт спокойно помогал ей в этом. Когда они оба остались лишь в одеяниях из воздуха, виконт Лабрюйер набросил на плечи халат и сославшись на жажду, покинул комнату, предварительно спрятав одежды своей возлюбленной и оставив на кровати всего лишь одну подушку. Кровать со всех сторон была окружена пологом и женщина сидела в нем, словно полководец в палатке, ожидая донесения вестового.Анри же, вторично появившись перед своими гостями в халате, пригласил их пройти в спальню.

Те, предчувствуя веселое развлечение, повинуясь совету Анри, вели себя тихо. Вот так и оказалась в спальне дюжина человек, средикоторых была и Констанция. Их разделял лишь полог кровати, за которой лишь угадывался силуэт любовницы Анри.

Виконт пару раз кашлянул и тут же громко сказал:

— Дорогая, я предупреждал тебя, что никогда больше мы не будем вместе. Но ты угрозами заставила меня вновь встретиться с тобой.

Среди гостей послышалось хихиканье.

— Кто здесь? — испуганно воскликнула женщина.

— Я привел своих друзей, — ласково проговорил Анри.

Среди присутствующих вновь раздался смех. Женщина принялась лихорадочно искать свою одежду, но не нашла. Простыня, как назло, не хотела покидать матрас, ведь слуга по приказанию виконта пришил ее к обивке кровати. Оставалась лишь только небольшая подушка, но прикрыться ей целиком было невозможно.Женщине оставалось выбрать, закрывать ей лицо, грудь или бедра.

— Я считаю до трех, — громко сказал Анри, — и отдергиваю полог, — его рука сжала край материи. — Раз ! Два! Три! — просчитал виконт Лабрюйер и отдернул полог.

На простыне, плотно сжав ноги, лежала его любовница. Лишь только кто она, никто из гостей не мог понять, ведь на лице у нее лежала подушка, в которую незадачливая женщина впилась руками, готовая сражаться за нее не на жизнь, а на смерть.

— Ну что ж, она действительно прекрасна, — сказал Анри, — но неосмотрительна. Я же предупреждал ее… Кстати, — осведомился он, — как тебя зовут? Я что-то забыл твое имя. Хотя подожди, можешь не говорить, я сейчас сам назову его.

Было видно, как мелко дрожит тело женщины, как сжимаются ее пальцы, впиваясь в подушку.

А приглашенные плотным кольцом обступили кровать и принялись обсуждать прелести представшие их взорам.

— Нет, — продолжал Анри, — я все-таки позабыл твое имя и думаю, ты не решишься вновь прийти ко мне и свою угрозу не решишься выполнить, потому что все узнают, кем ты была на самом деле.

Констанцию поразил не столько сам поступок виконта Лабрюйера, сколько реакция его друзей. Они смеялись, рассматривая обнаженную женщину, один из них шутя даже взялся за край подушки, словно хотел ее выдернуть.

Девушка не выдержала этого. Она растолкала стоявших возле кровати и зло рванула полог. Затрещала материя. В руках у Констанции остался огромный кусок разорванного пополам полотна.Она бережно накрыла дрожащую от страха женщину, успев шепнутьей на ухо:

Не бойтесь, я не позволю ему больше издеваться над вами.

— Я сама виновата, — услышала она сдавленный голос из-под подушки.

— Ну что ж, — сказал Анри, — благородство чувств всегда побеждает. Я достиг того, чего хотел. Эта особа больше не будет домогаться встреч со мной. Когда-то я любил ее, но теперь был близок к ненависти и единственное, что могло спасти положение — такэто смех.

Констанция чувствовала, что это еще не все, Анри что-то припас и для своих гостей, посмевших смеяться над его возлюбленной, пусть и былой.

— Простите, что задаю бестактный вопрос: быть может, она женакого-нибудь из присутствующих здесь? Ведь ее муж сказал, что должен покинуть дом рано утром, потому что спешит по делам. Никто не признал в ней свою жену?

Все смолкли, вопрос повис в воздухе. Каждому из мужчин еще разхотелось взглянуть на обнаженное тело, чтобы отыскать там какую-нибудь примету, родинку, еле видный шрам. Вернее, чтобы не найти их.

Но женщина была накрыта обрывком полога, и Констанция в душе ликовала. Ей удалось — таки бессознательно помочь Анри Лабрюйеру сбить спесь с этих надменных вельмож. Ведь они пришли посмеятьсянад другим человеком, а Анри смог посмеяться над ними. Да и даме под покрывалом вздохнулось легче, хоть так, но она поквиталась с мужчинами.

Молча мужчины покидали дом виконта Лабрюйера. Констанцию же Анри попросил задержаться в гостиной.

Девушка сидела у невысокого столика, ожидая, пока несчастная девушка в соседней комнате оденется и покинет спальню. Сперва до слуха Констанции доносился громкий плач и немного резкие слова виконта, потом послышался смех. Женщина смеялась сама над собой, над своей любовью, над безумием, охватившим ее. Все было кончено.Она могла возвращаться домой, понимая, что никогда больше не сможет ступить ногой в этот дом.

Констанция не удержалась от любопытства и выглянула в окно.Открылась дверь черного хода и из нее почти бегом появилась молодая женщина в шляпе с накинутой на лицо вуалью. «Кто она, Констанция так и не смогла узнать. А может, она и вовсе с ней не была знакома.

Анри выглянул в гостиную и улыбнулся, застав Констанцию у окна.

— Ты хочешь знать, кто она? — спросил он девушку.

— Нет, это всего лишь женщина, несчастная от любви, а ты сделал ее счастливой.

— Ты не права, — ответил ей Анри, — я всего лишь не дал ей сделать себя несчастной. И думаю, вскоре мы будем встречаться с ней где-нибудь в гостях даже не краснея.

— Ты боишься покраснеть, Анри? — спросила Констанция.

— Нет, я боюсь улыбнуться.

— Сперва ты показался мне жестоким, — сказала Констанция, — а теперь я вижу — ты справедлив.

— Но я ничего не мог поделать, — взмолился Анри, — она вбила вголову, что может стать моей любовницей до конца своих дней. Но этоже невозможно, пойми.

— По-моему, не смеялась только я одна.

— Я это заметил, — вздохнул Анри, — и чем больше я тебя узнаю, Констанция, тем больше ты мне нравишься.

— Но ты же понимаешь, Анри, после того, что я увидела, у меняне появится ни малейшего желания становиться твоей любовницей. Поэтому брось глупые разговоры об этом, сердце мое принадлежит другому.

— Мертвых нельзя любить, — сказал Анри, обращаясь к Констанции, — иначе и сам становишься мертвым.

ГЛАВА 8

После отъезда из Парижа старой графини Аламбер, Констанциянемного грустила. Ей не с кем было поговорить, некому было доверить свои секреты. Бабушка являлась последней нитью, связывающей Констанцию с прошлой жизнью. И вот эта ниточка оборвалась.

Правда, изредка приходили письма из далекого Мато, где писалось всегда одно и то же: каким предвидится урожай, шли или нетдожди, какие цветы графиня Аламбер высадила на клумбе. В конце неизменно задавался вопрос, как поживает Констанция.Конечно, этим вопросом подразумевалось, что хорошо.Констанция отвечала на эти трогательные письма с завидной регулярностью. Она откладывала все — дела, встречи и садилась к секретеру. Ее рука уверенно и быстро выводила заученные фразы. Эта переписка превратилась в своеобразный ритуал, не отнимавший много времени. А его с тех пор, как графиня Аламбер покинула Париж, прошло немало — целых три года, в которые, наверное, единственным настоящим другом Констанции оставался виконт Лабрюйер.

Он конечно же не мог допустить, чтобы Констанция не влюбилась в него. Он делал все для этого, то тщетно. Девушка оставалась равнодушной к его внешности и лишь дружба связывала их.

Но Анри Лабрюйер оказался не так-то прост. Он понял: Констанция жадно впитывает в себя советы, житейские мудрости и решил: если не я, то пусть кто-то другой, но по моему желанию.И он принялся учить Констанцию тому, что знал сам. Жизненная философия виконта сводилась к немногочисленным, довольно банальным на взгляд истинам, но мало бы нашлось людей, способных придерживаться их.

А Констанция в этом смысле являлась чистым листом бумаги, накотором можно было написать какие угодно слова, запечатлеть самыенезатейливые мысли.

— Во-первых, — учил Констанцию Анри, — ты должна любить себя больше всех остальных и тогда никто не сможет тебя предать. Ни один мужчина не посмеет оставить тебя первым, ведь ты почувствуешь его охлаждение, а главное в любви — первому разорвать отношения.

С этим Констанция была согласна, но любовью, по ее мнению, было нечто другое — неосязаемое и эфемерное. А в представлении Анри, как убедилась Констанция, присутствовало больше плотского, нежели духовного.

Но и этот недостаток Анри быстро восполнил. Он научил Констанцию тому, что называл во — вторых.

— Любовь — это мираж, — говорил виконт, — она существует только в разлуке, когда влюбленные не видят друг друга. Лишь только они остаются вместе, тут-же над чувствами возобладает похоть и сладострастие. Любовь — это не постель. То, чем обладаешь, невозможно любить, потому что ты к нему привычен. Лишь только первый миг близости — это еще любовь, но дальше… — и тут Анри картинно прикрывал глаза и восклицал, — я не настолько развратен, чтобы продолжать отношения с женщиной после первой ночи.

— По-моему, Анри, — резонно замечала Констанция, — ты занимаешься этим и днем, и утром.

— Ночь — это если выражаться фигурально, ведь все равно я задергиваю шторы и зажигаю свечи.

В общем, и со вторым Констанция согласилась. Ей было легко сделать это, потому что она продолжала еще любить Филиппа и найдяутешение в мысли, что любовь возможна только на расстоянии, Констанция смирилась со своей теперешней участью. Конечно же, ее не раз прочили замуж, но она так и не решилась предстать перед алтарем.

Но молодость требовала своего и Анри понимал, что если не муж — то значит, любовник.

— А вот теперь в-третьих. Главное, в-третьих, — уговаривал он Констанцию выучить еще один постулат. — Ты подумай сама, что лучше — муж или любовник.

— По-моему, и то и то не так уж привлекательно, — возражала ему Констанция.

— Нет, ты ошибаешься. Насчет мужа или жены я полностью с тобой согласен, а вот любовник, любовница — совсем другое дело.

— И в чем же заключается это иное? — интересовалась Констанция.

— Муж — это любовник в прошлом. Став мужем, он и остается им, ведь невозможно же быть одновременно двумя разными людьми. Согласись, Констанция!

Девушка задумчиво смотрела на своего собеседника и понимала, что спор здесь неравный. Ведь виконт знает о причудах любви больше, чем она. Но здравый рассудок подсказывал Констанции — здесь что-то не так.

— Но и любовник, став любовником, теряет свою суть, — говорила девушка.

А у виконта Лабрюйера был готов уже ответ:

— Да, но он им и остается. Он не претендует больше ни на что ни на твои деньги, ни на верность. Он изначально поставлен в условия, когда измена не влечет последствий.

— Ты говоришь, любовник, — отвечала Констанция, — но мало ли существует ревнивых любовников, готовых убить женщину, если она посмотрит на другого мужчину!

— Главное, чтобы он был безумно влюблен и тогда с него можновзять любое обещание. А если учесть, что он к тому же и человекслова, то опасаться нечего.

Констанция скептично выслушивала подобные рассуждения своего друга, но больше не возражала ему. Общество виконта в больших количествах утомляло Констанцию, ведь ей приходилось больше слушать, чем говорить самой, а для женщины это смертельно. И как-то незаметно, месяц за месяцем, она уже стала проводить часть своего времени в обществе шевалье де Мориво. Он-то как раз и был скуп на слова, зато являлся благодарным слушателем. Сразу было видно, что он обожает Констанцию и готов выслушивать любую ерунду, лишь бы она исходила от нее.

И вот виконт Лабрюйер сумел воспользоваться этими сложившимися между Констанцией и Эмилем отношениями. Он как-то невзначай соврал своему знакомому, что Констанция, дескать, проговорилась, она по уши влюблена в шевалье. Тот, как человек военный, привыкший повиноваться приказам и долго не раздумывать, хотел было двинуться с визитом к Констанции.

Но Анри тут же предостерег его:

— Что ты, она же тебе сама ни за что в этом не признается. Ты должен ошарашить ее, удивить, и тогда она тебе расскажет обо всем.

Эмиль сам никогда бы не додумался до подобного. Ведь он считал себя не способным возбудить пылкие чувства в сердце такой красавицы. Но слова виконта подействовали на него чрезвычайно.

И вот, под покровом темноты, шевалье де Мориво пробрался в сад дворца Констанции. Он не раз бывал в этом доме, прекрасно представлял себе расположение комнат. Половину ночи он простоял под окном в надежде, что Констанция выглянет на улицу, чтобы полюбоваться ночным небом и заметит его, тоскующего под окнами спальни.

Но Констанция, ничего не подозревая, преспокойно спала.Наконец, терпению шевалье пришел конец. Он отыскал в саду длинную лестницу, с которой обычно садовник спиливал сухие ветви сдеревьев, и установил ее у окна.

Теперь-то шевалье де Мориво почувствовал себя гораздо увереннее. Это было похоже на осаду крепости, когда нужно по приставной лестнице штурмовать стену.

И он стал карабкаться по не очень-то надежному сооружению к комнате Констанции, уверяя себя, что свершает благое дело. Прогнившие ступеньки несколько раз обламывались под грузным лейтенантом, но он упрямо взбирался вверх, точно и впрямь шел наштурм крепости.

Когда его голова со всклокоченным париком показалась в окне, Констанция все так же мирно спала. Даже Шарлотта в своей комнатке не слышала, как Эмиль соскочил на пол и подошел к кровати ее госпожи, хоть дверь была приоткрыта. Утомленная за день эфиопка спала как убитая.

Месье де Мориво долго стоял, любуясь спящей Констанцией и незная, как обратиться к ней. Ведь это не воин, заснувший у погасшегокостра, которому можно положить руку на плечо и громко крикнутьна самое ухо» В атаку!«Если бы не долгие размышления, то можетбыть, он и придумал бы достойный выход. Но чем дольше стоял Эмиль, то более нелепыми становились его планы.

На Констанции была надета только легкая полупрозрачная ночная сорочка, и Эмиль почувствовал себя неуютно в кожаном жилете, в сапогах и форменных штанах. От отцепил шпагу, положил ее в кресло и снял сапоги.

» Будь что будет»— решил шевалье де Мориво и лег рядом с Констанцией на широкую кровать.

Он конечно же коснулся плеча девушки и тихо прошептал ей на ухо:

— Я люблю вас, Констанция!

Та даже не просыпаясь, думая, что все происходящее — сон, потянулась к нему руками и Эмиль крепко обнял девушку.

Он гладил ее по волосам и шептал почти незнакомые ему слова:любовь, нежность.

Когда Констанция пришла в себя, было уже глупо что-либо менять, да им этого особо и не хотелось.

Перед рассветом Эмиль де Мориво тем же путем, что и проник, покинул спальню Констанции. Но теперь, спускаясь по приставной лестнице, он уже не представлял себя воином, отступавшим после неудачной осады. Он был на седьмом небе от блаженства и сейчас спускался на землю.

А Констанция, сидя у зеркала, плакала и слушала утешения Шарлотты. Та, конечно же, недолго спала после того, как Эмиль улегся рядом с Констанцией. Но выйти и выдать свое присутствие служанка, конечно, не могла, ведь Констанция даже и не попыталась звать ее на помощь.

— На меня словно затмение нашло, и я не знаю, радоваться этомуили плакать, — говорила Констанция.

— Рано или поздно это должно было случиться, — пожала плечами Шарлотта, — к тому же шевалье де Мориво человек не болтливый, известный своим мужеством.

— Но я же никогда не любила его, — изумлялась Констанция, — и почему, когда оказалась в его объятиях, не смогла ничего с собой поделать, словно рассудок покинул меня и вернулся — только сейчас.

Чтобы как-то успокоить Констанцию, Шарлотта принялась рассказывать о том, что случилось с ней, о том, как первый раз оказалась с мужчиной. И после этого собственная история показаласьКонстанции лишенной цвета, вкуса и запаха. Ведь в самом деле, нельзя же сравнить рыночного грузчика, к тому же пьяного, с лейтенантом королевской гвардии.

И Констанция перестала себя укорять.

А шевалье де Мориво уже знал дорогу в ее спальню и поэтому сперва каждый день, потом немного реже его голова в сбитом на бок парике появлялась у Констанции в спальне.

Лишь только через месяц любовники сообразили, что лестница ник чему, ведь Констанция хозяйка в своем доме, и Эмиль может приходить, когда ему заблагорассудится, хоть через черный ход, хоть через парадную.

Констанция утешала себя тем, что кроме покойного Филиппа никого не любит, а значит, и не изменяет.

«Ведь любовь существует только на расстоянии, а когда ты рядом с любимым, то это не любовь»— вспоминала она слова виконта Лабрюйера.

Но если Констанция и не думала устраивать свою жизнь, выходя замуж, то для шевалье де Мориво такая проблема существовала.Вечная проблема — деньги. Он даже было подумывал, не жениться ли ему на какой-нибудь богатой вдове. Но понимал, что это невозможно, тогда он окончательно перестанет себя уважать.

Значит, остались глупенькие девушки, чьи матери мечтали выдать их как можно скорее замуж, пока они не потеряли невинность. Вот тут-то и мог появиться бравый Эмиль и предложить свои услуги. Ясно, что для замужества, а не для утраты невинности, хоть Эмиль был готов и на то и на другое.

Может, кому-то показалось бы странным, что Констанция так необдуманно бросилась в объятия практически первому встречному. Но, во-первых, шевалье де Мориво не был первым встречным, она знала его вот уже целый год. А во-вторых, и не пыталась обманывать себя, что это любовь. А в-третьих, в Париже считалось неприличным, если у женщины нет любовника. К тому же, жизнь при дворе настолько меняет человека, что он порой с трудом узнает даже сам себя.

Годы, проведенные в Париже, не прошли бесследно и для Констанции. Она быстро поняла нехитрую истину, что самые лучшие чувства лучше спрятать в глубине души, а на поверхности оставить холодную расчетливость, лишь сдобренную улыбками и нежными взглядами. Вот тогда можно выжить, тогда ты будешь среди первых и никто не посмеет над тобой смеяться.

Да, Констанции пригодились в Париже уроки, полученные в доме Реньяров. Казалось, старый Гильом родился и вырос при дворе, хотя сам, конечно же, даже и не бывал в Париже, и знал о нравах, царивших там, понаслышке.

Констанция довольно часто навещала баронессу Дюамель. Та при случае совершала ответные визиты. Но даже родственные чувства не могли смягчить ни баронессу, ни Констанцию. Они обе чувствовали: все хорошо до тех пор, пока им нечего делить, пока кто-то не встал между ними.

Колетта все еще обучалась в пансионе, но ее мать уже поговаривала о том, что собирается выдать ее замуж.

Но сколько Констанция ни расспрашивала, кто же будущий муж Колетты, баронесса отшучивалась или напускала на себя многозначительный вид, словно выбор мужа для Колетты — это тайна государственного масштаба.

И вот однажды мадам Дюамель приехала в гости к Констанции. Она тут же без обиняков сообщила и цель своего визита:

— Завтра Колетту нужно будет забрать из пансиона.

— Зачем? — изумилась Констанция.

— Я нашла для нее мужа.

Эта новость не могла не порадовать Констанцию, ведь выйдя замуж, Колетта наконец избавится от невыносимой опеки своей матери. А то, что для Колетты не имеет особого значения, кто ее будущий муж, Констанция знала. Бывают такие люди, которым все равно, кто рядом с ними. Констанция в душе порадовалась за Колетту и сказала об этом ее матери.

Та немного смущенно пробормотала, что, к сожалению, не может сейчас сообщить, кто будущий муж ее дочери, ведь вдруг все расстроится.

Но мадемуазель Аламбер тут же успокоила свою собеседницу:

— Поступайте, Франсуаза, как считаете нужным, как будет лучше вашей дочери. Ведь я всем сердцем болею за Колетту и очень рада еесчастью.

— Я бы попросила вас, дорогая, — баронесса наклонила голову на бок, как бы желая лучше расслышать ответ, — сопровождать меня в этой поездке.

— Я согласна, — воскликнула Констанция, — но к чему такие церемонии?

— Дело в том, — замялась баронесса, — что Колетта в последнее время не доверяет мне.

— С чего вы это взяли?

— Я чувствую.

— Чувства иногда обманывают.

— Но только не сердце матери. Она что-то хочет скрыть от меня.

— Но ведь и вы же, баронесса, скрываете от нее имя будущего мужа.

— Я ей еще не говорила о замужестве. Констанция усмехнулась.

— Если думаете, что стены пансиона — такое большое препятствие, что через него не смогут пробраться даже слухи, то вызаблуждаетесь.

— Я вам так благодарна! — воскликнула мадам Дю-амель. — Ведь Колетта столько говорит о вас, всегда вспоминает, просит передать приветы.

Констанция задумалась. Что-то последнее время баронесса не такуж часто передавала ей приветы от Ко-летты. Значит, одно из двух — либо приветов не было, либо баронесса не так уж часто навещала своюдочь, занятая какими-нибудь делами.

— Так завтра? — напомнила Констация.

— Да, да, дорогая. Вы так любезны, Колетта будет так рада! — баронесса продолжала щебетать, направляясь к выходу.

У Констанции уже началась головная боль от этого назойливогоголоса, и она с облегчением вздохнула, когда выпроводила свою гостью.

«Завтра так завтра, — довольно равнодушно подумала она и тут же решила. — Нужно сделать Колетте какой-нибудь ненавязчивый подарок. Ведь попасть из пансиона в большую жизнь, значило освободиться. А чтобы лучше всего почувствовать свободу, нужно пойти в оперу».

Во всяком случае, так решила Констанция.

С утра мадам Дюамель заехала к Констанции и они вместе отправились в загородный пансион, где воспитывалась Колетта.

Лишь только карета въехала за ограду пансиона, как тут же среди воспитанниц пронесся слух: «Колетта выходит замуж!» Кто так решил и почему, было непонятно, но, наверное, среди девушек бытовало проверенное опытом мнение: если за кем-то приехали, значит она выходит замуж.

И уже когда баронесса Дюамель и мадам Аламбер шли по галерее, в другом ее конце послышались торопливые шаги — это Колетта спешила навстречу матери.

— Мама! — крикнула она, бросаясь баронессе на шею.

Та прижала к себе дочь и поцеловала ее в щеку.

— Мама, ты приехала забрать меня отсюда навсегда? — спрашивала Колетта.

— Да, дорогая моя.

Впопыхах девушка не обратила внимания на Констанцию, которая держалась в стороне, да к тому же ее лицо закрывала плотная вуаль.

— Ты приехала забрать меня? — не унималась Колетта.

— Да, сегодня же едем отсюда.

— А когда?

— Сейчас.

— Мама, я так счастлива!

— Ты что, дорогая, не узнаешь мадемуазель Аламбер?

Колетта только сейчас догадалась обернуться и посмотрела на Констанцию. Та легким движением рук отбросила с лица вуаль и раскрыла объятия.

— Колетта, дай я тебя обниму! Девушка кинулась к своей родственнице и тут же устыдилась подобного порыва.

— О, да ты стала уже взрослой, — сказала Констанция, не покривив душой.

Колетта и в самом деле вытянулась и если бы не скромный наряд воспитанницы пансиона, ее вполне можно было бы демонстрировать в высшем обществе.

— Ой, простите, мадемуазель, — сказала Колетта, — я сразу не узнала вас, так была обрадована встрече с матерью.

— Ничего, ничего, я прекрасно понимаю твое волнение.

Наконец-то за своей воспитанницей подоспела управляющая пансиона. Она подошла к мадам Дюамель и отвела ее в сторону.Женщины выясняли детали сегодняшнего отъезда, а Колетта, то и дело оглядываясь на мать, быстро зашептала:

— Мадемуазель Аламбер, скажите, а это правда, что меня отдают замуж?

— С чего ты взяла?

— Так все говорят.

— Но ведь мать тебе еще ничего не говорила.

— Об этом всегда молчат до самого последнего дня, — Колетта вновь обернулась, чтобы удостовериться, занята ли мать разговоромс управляющей или освободилась. — Так это правда или нет?

В глазах девушки была мольба. Констанции и самой не хотелосьпризнавать, что ей известно далеко не все. Она напустила на себя осведомленный вид и многозначительно произнесла:

— Ну, в общем-то да, правда, я не могу всего сказать…

— Так это правда! — закричала Колетт и от радости даже запрыгала.

Мать на мгновение прервала разговор с управительницей и строго посмотрела на дочь. Та тут же присмирела и лишь только мать отвлеклась, она привстала на цыпочки и зашептала на ухо Констанции:

— Ну скажите, мадемуазель Аламбер, я умоляю вас! Я просто сгораю от любопытства!

— Я бы и рада тебе сказать, но я не знаю сама, — Констанция развела руки.

— Да нет же, вы знаете! Вы все просто сговорились против меня, наверное, он просто урод! — и лицо девушки сделалось плаксивым.

— Да нет же, дорогая моя, я в самом деле ничего не знаю.

— Но почему, вы же не просто так приехали вместе с моей матерью?

— Поверь мне, — Констанция взяла девушку за плечи и заглянула ей в глаза, — я бы обязательно сказала, кто твой будущий муж, если бы знала.

— Но ведь вы приехали вместе.

— Твоя мать держит это пока в секрете и никому не говорит о твоем будущем муже. Надеюсь, это будет достойный человек, молодой и красивый, — на губах Констанции появилась улыбка, призванная приободрить Колетту.

А та и в самом деле была вне себя от любопытства, ей не терпелось узнать, что ждет ее впереди, кто ее будущий муж. У нее и в мыслях не было противиться матери. Жизнь в пансионе настолько опротивела девушке, что она была готова на любого мужа, лишь бы он не был последним уродом и калекой.

Это так позабавило Констанцию, что она рассмеялась.

— Да успокойся же ты, дорогая, вот сейчас освободится твоя мать, может быть, скажет тебе, если ты ее хорошенько попросишь.

— Она не скажет, — зажмурилась Колетта, — я ее хорошо знаю.

— Значит, в этом есть какой-то смысл, — пробовала оправдать мадам Дюамель Констанция.

— Ну почему? — недоумевала Колетта. — Ведь это же ничего не изменит, я же не собираюсь ей противиться.

Неизвестно, как далеко зашел бы этот разговор, и может быть, Констанция, вспылив, сказала бы, наконец, что с подобными расспросами следует приставать не к ней, а к мадам Дюамель, но Франсуаза уже освободилась и заспешила к дочери.

— Дай-ка я еще обниму тебя! Но Колетта уже не так радостно бросилась навстречу матери.

— Это правда, что меня отдают замуж?

— Да, — спокойно сказала Франсуаза Дюамель.

— А за кого?

— Ты не догадываешься?

— Откуда мне знать? — в глазах девушки стояли слезы. — Ну скажи мне, мама!

— Придет время — узнаешь.

— Сколько мне ждать, хотя бы?

— Недолго, — ушла от ответа на вопрос Франсуаза.

Франсуаза через плечо дочери посмотрела на Констанцию, словнобы прося: ну помоги же чем-нибудь!

На что Констанция так же ответила взглядом: а что я могу сделать?

И в самом деле, почему Констанция должна отвечать на вопросы, на которые не знает ответа.

«Ведь чего проще сделать мадам Дюамель — сказать, кто ее будущий муж, и дело с концом. Но раз нельзя говорить, значит тутесть какая-то заковыка».

И ей самой страстно захотелось узнать, кто же он, этот неведомый избранник. Но как ни расспрашивала она Франсуазу по дороге в Париж, как ни донимала ее вопросами Колетта, та держалась упрямо:

— Нет — и все, ничего не скажу, потом узнаете. «Это что-то странное, — думала про себя Констанция, но тут же утешала себя, — возможно, это не вина баронессы Дюамель, возможно, это условиебудущего мужа и та всего лишь сдерживает данное ей слово. А мы, как две дурочки, привязались к Франсуазе с расспросами — вынь да положь. А она не может, она дала обещание. Ну что ж, разные секретыбывают в жизни и иногда легче оставаться в неведении, чем знать правду».

Констанции легко было прийти к таким выводам, а вот Колетте нетак-то легко оказалось смириться со своей судьбой. Она даже расплакалась, хотя и перестала уже донимать мать вопросами.

— Да хватит тебе! Нельзя же так, сейчас же прекрати, иначе твое платье будет мокрым от слез.

— А я его ненавижу! — воскликнула девушка. — Это платье опостылело мне за те годы, которые я провела в пансионе! Неужели нельзя мне было привезти что-нибудь понаряднее?

Баронесса изумилась. Еще никогда дочь не осмеливалась говорить с ней в таком тоне. Она беспомощно посмотрела на Констанцию.

И та поняла, что сейчас нужно девушке. Она положила ее головусебе на колени и принялась тихо гладить по волосам.

— Ты успокойся и перестань плакать. В конце концов узнаешь, кто он такой. Ведь ты же умная девушка и не станешь зря волноватьсвою мать.

Эти нехитрые слова успокоили Колетту, и она уже спала, когдакарета въехала в Париж. Даже несмотря на тряскую мостовую, Колетта не проснулась, и Констанции стоило немалых трудов привести ее в чувство, когда за окном показался дом баронессы Дюамель.

Но лишь только на Колетту пахнуло свежим воздухом улицы, онабудто бы и не спала и бегом бросилась осматривать дом, что в немизменилось со времени ее отъезда.

А баронесса Дюамель и Констанция Аламбер степенно отправились в гостиную. Женщины уселись по обе стороны невысокого столика и вскоре перед ними стояли две чашки горячего шоколада.

Констанция улыбнулась, вспомнив, как Колетта испортила ее первое модное платье. Она сделала один маленький глоток и отставилачашку.

«Нужно было меньше задавать вопросов и больше слушать, вдруг баронесса проговорится сама…

Констанция чувствовала, что в молчании ее родственницы кроетсякакой-то подвох и чем раньше она узнает имя будущего мужа, тем лучше.

— Тебе не кажется, дорогая, — сказала баронесса, — что Колеттаслишком возбуждена известием о предстоящей свадьбе?

— Это и немудрено.

— Я понимаю, Констанция, что ты хочешь этим сказать.

— Если ты, Франсуаза, думаешь, что я виню тебя, то ошибаешься.

— Нет-нет, ты уже проговорилась, — всплеснула руками баронесса Дюамель, — но мне кажется, Колетта нервничала бы еще больше, если бы знала, кто ее будущий муж, но не зная, каков он с виду.

— Так Колетта не знакома с ним?

— Нет, может пару раз она его и видела, но их еще не представили.

Констанция запоминала каждое слово и сразу же исключила изсписка возможных женихов целую тьму народа. Ведь в доме баронессы почти никогда не бывало пусто, и Колетта знала многих.

— Но Колетта очень возбуждена, — вернулась к прежнему разговору баронесса Дюамель.

— Но почему это тебя так волнует, Франсуаза?

— Тут будешь волноваться.

— И все же я не понимаю, почему?

— Я не могу тебе сейчас всего сказать, — чуть ли не взмолиласьбаронесса, — некоторое время я хотела бы держать имя жениха в тайне.

— Но почему? — Констанция никак не могла понять причину подобного молчания.

Наконец-то баронесса ДюамеЛь немного приоткрыла завесу, но лишь чуть-чуть.

— Понимаешь, Констанция, я убеждена, Колетта все еще маленькая девочка.

— Это смотря как судить, — возразила Констанция, — в душе может она еще и маленькая девочка, но не забывай, Франсуаза, Колетта выросла и если ты не поспешишь со свадьбой…

— Не надо договаривать, дорогая, именно это я и хотела тебе сказать.

— Я еще ничего не сказала, Франсуаза.

— Лучше я скажу это сама. Я хочу, чтобы моя дочь, — баронесса понизила голос, чтобы никто из слуг не слышал, — я хочу, чтобы моя дочь оставалась невинной до свадьбы.

— Так вот в чем дело! — воскликнула Констанция. — Ты боишься, что узнав, каков ее жених, Колетта решит потерять невинность с кем-то другим?

— Нет, он очень красивый молодой, — возразила Франсуаза, — но мало ли что может взбрести в голову ребенку!

— Если ты собралась отдавать ее замуж, значит она уже не ребенок, — твердо сказала Констанция.

Баронесса хотела возразить в том духе, что откуда Констанциизнать, как ведут себя перед свадьбой, но сдержалась. Все-таки она сама пригласила свою родственницу принять участие в судьбе ее дочери и к тому же она рассчитывала на помощь Констанции.

А та все еще не понимала, что от нее требуется.

— По-моему, Франсуаза, ты хочешь меня уговорить не сообщатьКолетте имени ее жениха. Но я и сама его не знаю, так что твои просьбы напрасны.

— Пойми, Констанция, моя девочка еще совсем не подготовлена кзамужеству, она еще многого не знает, не умеет.

— Уж не хочешь ли ты, Франсуаза, чтобы я обучила ее?

— Нет, — рассмеялась баронесса, — я не это имела в виду.

— Ну тогда в чем дело, дорогая? Надеюсь, муж сможет обучитьее, в конце концов, это не такое уж хитрое дело.

— Вот тут снова загвоздка, — сокрушенно покачала головой баронесса, — ее будущий муж, по-моему, тоже неопытен. Он так занят на службе, что, по-моему, у него нет любовницы.

Это подозрение позабавило Констанцию. Она уже представляласебе эдакого увальня, который боится подойти к женщине и краснеетслучайно оставшись наедине с дамой.

— Я признаюсь тебе, — махнула рукой на все баронесса Дюамель, — это он взял с меня обещание не разглашать пока что его имени, и я не могу нарушить данного мной слова.

— Ну вот, теперь все стало ясно, — подбодрила Франсуазу Констанция, — теперь, наконец, нашлось объяснение и я не буду больше настаивать. Думаю, если ты скажешь то же самое и Колетте, она успокоится.

— Констанция, пойми, Колетта очень доверяет тебе, слушается вовсем. Ты для нее кумир, она восхищена тем, как ты ведешь себя в обществе.

— Приятно такое слышать.

— И вот я решила, если тебе будет не трудно, — побыть с Колеттои вместе до свадьбы. Ты сможешь уберечь ее от дурных мыслей…

Констанция рассмеялась.

— И добавьте — сохранить невинность до свадьбы.

— Это тоже, — абсолютно серьезно сказала Франсуаза, — я всецело полагаюсь на тебя, Констанция. С твоей рассудительностью, с твоим опытом ты не позволишь девушке сделать необдуманный шаг.

— Я бы на ее месте и сама хорошенько подумала. Констанция поднялась.

— Так я смогу забрать ее к себе?

— Я бы хотела сделать немного по-другому: может, ты поживешьу нас?

— Нет, — запротестовала Констанция, — я не любитель часто менять жилище, — и она тут же вспомнила своего любовника шевалье де Мориво, его-то в дом баронессы уже не приведешь. — Я буду опекать твою Колетту насколько хватит у меня сил. Думаю, днем ты, Франсуаза, справишься сама, а вечером я буду заходить к вам и говорить с девочкой.

— О, спасибо, Констанция, я так тебе благодарна!

— А для начала, Франсуаза, я бы хотела сводить ее сегодня в оперу.

— Я бы тоже пошла с вами.

— Если ты хочешь приучать ее к самостоятельности, то пусть лучше идет со мной, — настояла на своем Констанция.

Ей не очень-то улыбалось сидеть рядом с баронессой, а вот взять с собой Колетту Констанция не отказалась бы. Она понимала, что немного глуповатая, а больше наивная девчушка только оттенит еепрелесть. К тому же шевалье де Мориво тоже должен был прийти в оперу. Встречаться с ним сегодня Констанция не собиралась, но паравзглядов, брошенных из ложи в партер, для нее тоже кое-что значили.

Распрощавшись с баронессой и пообещав заехать вечером, Констанция отправилась домой. Она перебирала свои наряды один за другим, раскладывала украшения на ночном столике и никак не могла остановить свой выбор на чем-нибудь конкретном. Вернее, она подобрала себе и платье, и украшения, но вместе они никак не хотели смотреться.

Шарлотта усердствовала вовсю, пытаясь что-нибудь изменить в наряде. Она прикалывала бриллиантовую брошь то слева, то справа, но все равно, камни и золото смотрелись отдельно, а не менее дорогое платье — отдельно.

— Я ничего не могу поделать, мадемуазель, — наконец взмолилась Шарлотта, — руки не хотят меня сегодня слушаться.

— Тогда придется сменить платье, — замогильным голосом произнесла Констанция, вновь подставляя Шарлотте длинную шнуровку на спине, из которой той предстояло вытянуть длинную тесьму. — Скорее! — торопила Констанция Шарлотту. — Что ты возишься?

— Но, мадемуазель, у нас еще достаточно времени.

— Может быть, время есть у тебя, но не у меня! Констанция самапоражалась, что это она вдруг стала такой злой. И тут сообразила: это не платье не подходит к драгоценностям, а просто у нее сегодня не то настроение. И что бы она ни выбирала, все равно ничто не сможет ее удовлетворить.

И тогда Констанция решила положиться на вкус своей служанки.

— Шарлотта, выбери любое платье, которое, как ты считаешь, мне к лицу, и любое украшение. Я соглашусь на все.

Шарлотта радостно улыбнулась. Такое доверие ей польстило, и она очень ответственно подошла к порученному ей делу. Вскоре три платья лежали на кровати, а Шарлотта расписывала достоинства каждого из них своей госпоже. Потом пришла очередь украшений.Эфиопка раскладывала их на расстеленных платьях, и Констанциясама могла убедиться, гармонируют они или нет.

И вот, наконец, подготовка к поездке в оперу была закончена.Констанция облачилась в желто-черное бархатное платье с неглубоким вырезом на груди. Может, оно и выглядело немного старомодно, но зато никто не мог усомниться, дорого ли оно стоит. К тому же, в этом платье Констанция выглядела немного старше своих лет, а сегодня от нее только того и требовалось, ведь она сегодня стала в какой-то мере опекуншей Колетты. Констанции предстояла роль матери этой девушки.

На изобретение прически времени почти не оставалось, и Шарлотте пришлось повторить свой вчерашний шедевр. Гардероб венчала микроскопическая шляпка, усыпанная мельчайшими блестками, две шелковых тесемки которой Шарлотта туго стянула бантом на подбородке своей госпожи.

— Теперь вы и в самом деле похожи на старую матрону, — констатировала Шарлотта, рассматривая результат своих усилий.

ГЛАВА 9

Опера постепенно заполнялась людьми, но только партер. Ложи пока еще были пусты.

Эмиль де Мориво в новом напудренном парике с косичкой, стоял возле стены и с надеждой смотрел на ложу викантессы Аламбер. Но ее все еще закрывала блестящая занавеска и понять, есть ли в ней кто или нет, было невозможно. Эмиль де Мориво точно знал, что его возлюбленная еще не приехала в оперу. Он простоял целых полчаса на улице, следя за экипажами, подвозившими театралов. Но в конце концов, сегодняшняя встреча ничего собой не предвещала. Нельзя жебыло при всех встретиться в опере и поговорить. Место Констанции было

в ложе, а его, небогатого шевалье — в партере.

Ярко пылающие люстры низко свисали над залом, чуть ли не касаясь своими хрустальными подвесками голов зрителей. В оркестровой яме настраивались инструменты и их не собранные воедино рукой дирижера звуки неприятно резали слух. Тяжелый занавес отделял сцену от зала.

Наконец-то, первые зрители появились и в ложах, но Констанции все еще не было.

» Может, что-то случилось? — забеспокоился Эмиль, зная, что Констанция никогда не позволяла себе пропустить спектакль.Он уже хотел было усаживаться, уже медленно поползли вверх люстры, как блестящий занавес качнулся, и Эмиль увидел Констанцию. Та лишь бросила в партер беглый взгляд и тут же, заметив де Мориво, еле заметно кивнула ему. Этого кивка было достаточно, чтобы волнения прошли.

«С ней все в порядке»— подумал Эмиль, усаживаясь.

Ему было не по себе. Ведь всегда, если чем-то виноват перед человеком, а он этого не знает, кошки скребут на душе. Эмиль де Мориво был сильно виноват перед Констанцией и поэтому, усевшись, избегал смотреть в ее сторону.

А зря. Ведь он не видел, как из-за спины Констанции появилась молодая девушка, почти еще ребенок и расширенными от удивления глазами осмотрела огромный зал оперы.

Констанция рукой, облаченной в белую перчатку, легко сдвинулав сторону занавеску, состоящую из мелких хрустальных нитей. Те, ударяясь одна о другую, мелодично зазвенели, чем привели в неописуемый восторг Колетту.

— Здесь так красиво! — чуть громче чем принято, воскликнула девушка.

Констанция приложила палец к губам.

— Здесь не принято, дорогая, разговаривать громко. Пылающая, как огонь в камине, хрустальная люстра, поднимаясь, проплыла возлесамой ложи. Колетта даже хотела протянуть руку, чтобы дотронутьсядо хрустального рожка, но Констанция снова удержала ее.

— Старайся, дорогая, не показывать вид, что ты здесь впервые.

— А почему?

— Так не принято.

— Хорошо, я буду во всем слушаться вас, — Колетта отошла в глубину ложи и застыла в кресле как каменное изваяние, сложенный веер она плотно зажала в кулаке, словно нож, которым собиралась нанести удар.

Констанцию это позабавило. Она уселась в кресло рядом со своейподопечной и легко, одним движением раскрыв веер, принялась им обмахиваться. Между сандаловых палочек на шелке засверкала картина — лес, извилистая река, замок на вершине горы. Этот пейзаж напоминал Констанции о местах, где прошло ее детство, где она жила, не подозревая, кем является на самом деле.

И ей захотелось, чтобы и Колетта раскрыла свой веер, ведь может быть, и там в чем — то предсказана ее дальнейшая судьба.

— Ты не хочешь посмотреть на мой веер? — спросила Констанция.

И девушка тут же догадалась, что ей нужно делать. Она неловко взмахнула рукой, пытаясь с первого раза распахнуть веер. Но конечно же, ей это не удалось. Тот вырвался и с громким стуком упал на пол.

— Я такая неловкая, — расстроилась Колетта.

— Ничего, это пройдет, дорогая. А чтобы веер не падал, проденькисть в петлю, — и Констанция показала своей подопечной, как это следует делать.

Следующая попытка была удачной. Веер с легким треском раскрылся, показывая Констанции большие розовые цветы.

«Такие глупые, — отметила про себя мадам Аламбер, — как девушка, сжимающая их в руке».

Теперь уже Колетта следила за Констанцией в оба и все повторяла, точь-в-точь. Даже голову она вскинула, а потом, склонив на один бок, посмотрела в зал.

Констанция смотрела на своего любовника, на шевалье де Мориво, и взгляд Колетты тоже упал на этого человека.

Тот словно почувствовал, что на него смотрят две женщины одновременно, и на какое — то мгновение обернулся. Но тут же — Констанция готова была поклясться — Эмиль натянул парик поглубже на голову и вжал голову в плечи.

— Ничего не понимаю, — пробормотала Констанция, — он что, избегает меня?

Понемногу затихали неслаженные звуки оркестра в яме. Все говорило о том, что спектакль вот-вот начнется.

Колетта пристально всматривалась в зал, словно там должно былоразыграться основное действие.

— Не верти так головой, — не удержалась Констанция и дала совет своей подопечной. — Ты должна вести себя так, словно родилась здесь.

— Хорошо, я постараюсь.

Девушка старательно обмахивалась веером, да так быстро, что Констанция и впрямь испугалась, выдержат ли тонкие сандаловые палочки. Но пока все обходилось. Девушка, если смотреть на нее издалека, выглядела так, как полагается, правда, Констанцию раздражала дурацкая прическа на ее вполне миловидной головке.«Наверное, этот ужас придумала Франсуаза»— решила Констанция, разглядывая косы, уложенные вокруг головы и скрепленные ужасно яркой широкой шелковой лентой.

А поверх всего этого буйства еле держалась огромная брошь, которая при каждом движении головы переваливалась с боку на бок.

«Да, несомненно эту прическу придумала сама Франсуаза».

— Что-нибудь не так? — осведомилась Колетта, глядя на своюпопечительницу.

— Да нет, все в порядке, ты выглядишь превосходно, особенноприческа.

— Это мама придумала так уложить волосы, — не без гордости сообщила Колетта, глядя на сверкающий золотым и серебряным шитьем занавес сцены.

И тут в дверь их ложи раздался негромкий стук.

— Войдите, — не оборачиваясь, бросила Констанция. А вот Колетта с нескрываемым любопытством обернулась к двери.

Дверь распахнулась и, пригнувшись в низком проходе, порог переступил прекрасный молодой мужчина. Правда, на этот раз пышные волосы виконта Лабрюйера были стянуты на затылке в хвост, с вплетенной в пряди черной атласной лентой.

— Констанция, — проговорил виконт, склоняясь над поданной для поцелуя рукой, но глаза Анри смотрели в это время в другую сторону — на Колетту.

Та сжалась в комок от волнения и судорожно обмахивалась веером, при этом деревянные палочки его каркаса мелко стучали.На лице виконта появилась злорадная улыбка, так улыбались бы волки, если бы умели, завидев овечку.

Констанция улыбнулась сперва приветливо, но потом заметив этот оскал охотника, насторожилась. Она даже пальцами сжала ладонь Анри, как бы давая ему совет поостеречься.

А тот уже не обращал внимания на эти условные знаки. Он, не сводя глаз с Колетты, двинулся к ней.

— Мадемуазель, — он протянул руку, ожидая, когда же девушка протянет свою.

Он так и стоял, согнувшись, с протянутой рукой, а растерявшаяся воспитанница Констанции не могла сообразить, что ейследует делать.

А Анри, улыбаясь, смотрел ей прямо в глаза.

— Ну что же ты, — сказала Констанция, — виконт не может вечно стоять согнувшись, — но в душе Констанция злорадствовала, Анри смотрелся по-дурацки.

— Ах, да, простите, месье, — затараторила Колетта, поспешив протянуть руку, а веер, конечно, с грохотом упал на пол.А виконт Лабрюйер делал вид, что все идет как надо.

— Не торопись, — прошептала Констанция, а на ее губах была ослепительная улыбка, предназначенная Анри.

Сейчас Констанция понимала, от нее зависит многое и в первую очередь, сможет ли виконт найти подход к Колетте или же она сможет уберечь свою подопечную от этого дьявола.

В глазах Колетты уже прыгали маленькие огоньки восхищения этим неотразимым мужчиной.

— Неужели ты нас не познакомишь? — прервал затянувшееся молчание виконт Лабрюйер.

— Отчего же, — пожала плечами Констанция, — тебя я могу представить.

Виконт сразу же почувствовал неладное, ведь соберись Констанция все делать всерьез, она бы первой представила ему Колетту, а так все получалось наоборот.

— Это страшный человек, моя дорогая, — вкрадчивым голосом говорила Констанция, — на его совести множество загубленных жизней и разбитых женских сердец. Он не знает жалости и если тебе, дорогая, кажется, что он красив, то знай — он ужасен. Я правильно описала тебя? — усмехнулась Констанция.

— Почти.

— А теперь, чего ты ждешь?

— Я жду, пока представят мадемуазель.

— Я представлю ее тебе немного попозже, когда уляжется моя злость, а сейчас я только могу дать один хороший совет.

Колетта чувствовала себя чрезвычайно неуютно. Она понимала, начинается какая-то ссора, к тому же причиной ее, не желая того, послужила она сама.

— Констанция, я сделала что-то не так?

— Нет, дорогая, все в порядке

— Ты говоришь правду?

— Успокойся.

Девушка вновь пристально посмотрела на виконта. Теперь он ей уже не казался таким прекрасным, застывший смех в его глазах воспринимался злобой, а отполированные ногти на холеных руках казались когтями хищного зверя.

— Так вот, мой совет тебе, дорогая, держись подальше от этого человека и подобных ему неисправимых ловеласов. Могу только добавить, что назвала я его слишком скромным титулом.

— Насколько я понимаю, — абсолютно спокойно произнес виконт, — мое общество здесь нежелательно. Но поскольку никто мне не указал пальцем на дверь напрямую, я рискую остаться.

Колетта затравленно озиралась то на Констанцию, то на Анри, незная, что ей делать.

— Насколько я понимаю, мадемуазель, вы первый раз в опере. Взгляд девушки был красноречивее любых слов. Но Констанция решила испытать ее выдержку. Ее хватило ровно на одну минуту.

— Что я должна делать? — повернувшись к Констанции, она спрашивала так, словно Анри, задавший свой вопрос, тут же превратился в истукана и не слышал ее слов, не видел отчаянных жестов. — Что я должна делать, Констанция, отвечать или же молчать?Я могу ему ответить? — сбивчиво проговорила девушка.

— Ну что ж, — пожала плечами Констанция, — конечно ответить можно, но только в одном случае.

— В каком?

— Если у тебя есть, что ответить.

— А если нет? — испугалась Колетта.

— Значит, нужно молчать.

— Так я рискну ответить? Ну отвечай же, а может не стоит?

— Ну тогда молчи.

— А как лучше?

— И то и то нужно сделать хорошо, — наставительно произнесла Констанция.

Колетта сидела задумавшись, а Анри и Констанция в этот моментпереглянулись. На губах виконта блуждала лукавая улыбка. Ему было приятно смотреть, как смутилась девушка лишь от одного его присутствия. А взгляд Констанции говорил: ну какой же ты нахал, Анри, нельзя же заставлять волноваться маленького ребенка!

А Колетта несколько раз глубоко вдохнула и каждый раз молчавыдыхала.

Наконец, она закрыла глаза и путано, сбивчиво принялась объяснять:

— Да, мне раньше никогда не приходилось бывать в опере. Точнее, мы с матерью один раз заезжали, но тогда не было спектакляи в общем-то, я здесь впервые.

Виконт терпеливо выслушал всю эту бессвязную речь и кивнул.

Констанция, чтобы приободрить Колетту, положила руку на ее плечо.

— Ну, Анри, ты удовлетворен ответом? Что ты можешь на это сказать?

— Ответ исчерпывающий, мадемуазель, — — поклонился виконт Лабрюйер и собрался еще о чем-то спросить Колетту, как Констанцияподнялась со своего места, взяла его под руку и повела к выходу.

— Куда ты, Констанция? — испуганно запричитала Колетта.

— Я сейчас вернусь. Ты не против Анри, если мы удалимся напару минут, и я кое-что тебе объясню?

— Мне конечно жаль покидать такую прекрасную девушку в одиночестве, ведь чего доброго, может появиться еще один ловелас, ия упущу чудесный шанс завладеть вашим сердцем.

Анри еще раз поклонился, поцеловал уже более умело поданную руку и покинул ложу.

Колетта, оставшаяся одна, тут же почувствовала себя немного более свободной. Она глубоко вздохнула и склонила голову.

— Как это трудно, — пробормотала девушка, — быть светской дамой. Никогда не знаешь, что ответить, не знаешь, о чем тебя спросят. Хорошо Констанции, она уже все умеет и на каждый вопрос у нее есть по несколько ответов. А я… мне еще нужно многому учиться.

Но тут же Колетта гордо встряхнула головой:

— Я докажу им всем, какая я! — она пожала плечами и немного глуповато улыбнулась.

— Да, ты еще совсем дурочка, — призналась она сама себе в сердцах.

А Констанция тем временем уводила по длинному переходу Анри туда, где было меньше людей. Они облюбовали себе место на мягкой кушетке под зажженным бра.

— Я слушаю тебя, Констанция, наверное, ты хочешь сообщить мне что-то очень важное.

— Например? Анри задумался.

— Ну, эта девочка может быть твоей дочерью.

— Ты что? — возмутилась Констанция. — Она всего лишь на несколько лет меня младше.

— Это я сказал так, чтобы позлить тебя немного.

— Ну так вот, Анри, чтобы ты зря не тратил силы, я должна тебячестно предупредить…

— Насчет этой девочки, — уточнил Анри.

— Конечно же.

— Тогда я слушаю.

— А если бы я говорила о себе? — улыбнулась Констанция.

— Тогда бы я заткнул уши. Мне все о тебе известно.

— Так вот, Анри, эта девочка, Колетта, дочь моей близкой родственницы баронессы Дюамель.

— Ах, вот оно что! — воскликнул Анри. — Я же говорил, она прямо-таки твоя дочь.

— Нет, она моя тетя, — немного раздраженно ответила Констанция Аламбер.

— Ах, да, я совсем забыл, ведь баронесса приходится тебе двоюродной бабушкой.

— Ну так вот, эта девочка скоро выходит замуж и до свадьбы попоручению матери находится под моей опекой. Так что, я не позволю тебе приблизиться к ней плотнее, чем на расстояние вытянутой руки.

— С чего ты взяла, Констанция, что она меня заинтересовала?

— Да ты же, Анри, не можешь спокойно пройти мимо девушки, если еще не знаком с ней. Я вообще удивляюсь, как ты еще добираешься домой после оперы, ведь на твоей дороге встречается как минимум десяток красоток.

— К сожалению, девять я уже знаю.

— Ну так вот, — пропустила это замечание мимо ушей Констанция, — держись от нее подальше, это мой тебе совет.

Анри приложил руку к левому плечу, напоминая Констанции о стилете.

— Иначе… — он приподнял брови.

— Кончится тем же самым.

— Но мне тогда не остается ничего, как спросить, сколько ей лет.

— Пятнадцать, чудовище, — сказала Констанция.

— Чудовище не я, а те, кто выдают ее замуж. Ведь она совсем еще ребенок, и я хотел кое — чему научить ее в жизни.

— Держись от нее подальше, — с угрозой в голосе повторила Констанция, — иначе нашей дружбе придет конец.

— Ах, да, — воскликнул Анри, хлопнув себя по лбу, — за этими разговорами я совсем забыл, зачем я хотел тебя видеть.

— Вот это уже похоже на правду.

— Так вот, на днях я уезжаю из Парижа.

— Насовсем?

— Да нет, что ты, я хочу проведать свою бабушку. Губы Констанции застыли в улыбке. Всем своим видом она показывала, что Анри может кому угодно рассказывать о визите к бабушке в провинцию, только не ей.

— Ты думаешь, я еду к любовнице? — немного раздраженно осведомился Анри.

— А к кому же еще? Ведь ты можешь соблазнять и старых женщин.

— Твои шутки, Констанция, неуместны.

— И кто же тогда твоя бабушка?

— Графиня Лабрюйер. Тебе, надеюсь, приходилось слышать такое имя?

Констанция задумалась.

— А я-то считала, что она давно умерла. Это задело Анри за живое.

— Я очень люблю ее и поверь, Констанция, она очень рада, когдая навещаю ее. У этой старой женщины так мало радостей в жизни.

— Я слышала, в ее замке собирается довольно изысканное общество и среди приглашенных довольно много женщин.

— Это правда, — кивнул Анри, — но меня привлекает туда другое.

— Можно узнать, что?

— Я же тебе говорю, я очень люблю свою бабушку и если ты меня не понимаешь, то кто сможет оценить мои чувства?

— Да, — согласилась Констанция, — и я, и ты не ангелы, но для каждого из нас существуют святые вещи.

— Вот именно, — вставил Анри, — поэтому лучше не отпускай шуток в адрес графини Лабрюйер, она не стоит этого.

— Я, кажется, всего лишь однажды видела ее, — призналась Констанция, — и она мне показалась очень доброй женщиной.

Мадемуазель Аламбер лгала. Она никогда не встречала графиню Лабрюйер, ведь та безвыездно жила в своем имении вдалеке от Парижа вот уже почти двадцать лет и многие в Париже были уверены, что старая графиня давно умерла.

— Ну что ж, — пожала плечами Констанция, — тогда мне остается лишь передать ей через тебя привет и пожелания доброго здоровья.

— Вот это немного меняет дело, — смягчился Анри, — наконец-то твоя душа вновь оттаяла, и ты сделалась трогательной.

— Не рассчитывай, Анри, что тебе удастся меня разжалобить. Я ненавижу ловеласов.

— Мое предложение остается в силе, — напомнил Анри.

— Нет, ни в коем случае. Ты же сам учил меня, что любовь существует только на расстоянии.

— Я был неосмотрителен в те дни.

— А я тебе поверила.

— Так я уезжаю, — напомнил Анри.

— Хорошо, мне будет спокойнее за свою подопечную, она сохранит девственность до свадьбы.

— Так она девственница? — брови Анри приподнялись.

— А ты этого не понял, разговаривая с ней?

— Нет, я думал, она искусно притворяется.

— Так ты едешь к своей бабушке или нет?

— Жаль, я обещал старой даме навестить ее, и у меня не остается времени для осуществления честолюбивых планов. До свидания, Констанция, надеюсь, вскоре увижу гебя.

— Расставаться, так расставаться и не забудь передать привет свой бабушке от мадемуазель Аламбер. Может, так она скорее догадается, кто я такая.

— Тебя знают все, — виконт на прощание поцеловал руку Констанции и гордо прошествовал мимо ложи, где в одиночестве сидела Колетта.

Он даже не взглянул в ее сторону. В общем-то, весь этот спектакль Анри затеял с одной единственной целью — немного позлить Констанцию. Уж слишком она спокойна была в последние дни. И он, выходя из оперы, где его неизменно поджидал слуга Жак, тут же забыл о встрече с Колеттой.

— Вы не остаетесь в опере, господин? — изумился Жак, который рассчитывал поболтать с кучерами пока будет идти спектакль.

— Нет, мы возвращаемся домой, а завтра едем к моей бабушке.

Жак тяжело вздохнул, помогая хозяину забраться в седло.

— И зачем мы сюда только ехали?

Жак рассчитывал произнести это тихо, так, чтобы не услышал хозяин. Но острый слух Анри уловил его слова.

— Бездельник! Не твое дело, Жак, куда я езжу. Я тебе плачу, и ты должен делать свое дело.

Жак посмотрел себе под ноги. Ему было, что возразить виконту, ведь тот не платил ему жалованье уже целых три месяца. Но добросердечный Жак ни за что не хотел менять своего хозяина. Ему нравились проделки и шутки, и жизнь Жака была полна, чего невозможно было сказать о жизни других слуг у других господ, где царили размеренность, скука и обман. Анри же никогда не обманывал Жака. Если он говорил, что денег у него нет, значит, их не было насамом деле.

Констанция вернулась в ложу, когда спектакль уже начался. Но Колетта не смотрела на сцену, она выискивала среди сидящих знакомых.

— Колетта, я хочу попросить тебя об одной вещи, — Констанция поближе придвинула свое кресло к девушке и взяла ее за руку.

— Я слушаю.

— Знакомство с такими молодыми людьми как виконт Лабрюйер вряд ли будут способствовать становлению хорошей репутации девушки, подобной тебе.

— Но он так мил, — робко вставила Колетта.

— Именно поэтому я тебя и предупреждаю. Надеюсь, ты не скажешь матери, что говорила с ним?

— Нет, я не обмолвлюсь и словом, но… Констанция, он твой любовник?

Констанция ужаснулась. Такая юная девушка уже знала подобное слово.

— Но… девочка, такие вопросы не задают. К тому же, я могу ответить — нет.

— А мне показалось, он все-таки твой любовник.

— Нет, он не мой любовник, — улыбнулась Констанция, — и не забивай, пожалуйста, себе голову такими глупостями. Лучше смотри, что происходит на сцене.

Благополучно доставив Колетту матери, Констанция заспешила к себе, ведь сегодня вечером к ней должен был прийти Эмиль де Мориво.

Лишь только карета остановилась у крыльца и Констанция ступила на землю, как тотчас же из-за пилона вынырнула тень, закутанная в плащ. Мадемуазель Аламбер вздрогнула, сперва заподозрив недоброе, но тут же из-под плаща показалось добродушное лицо Эмиля и он, повинуясь жесту своей любовницы, нырнул в дом сквозь приоткрытую дверь.

Если сперва Констанция встречалась с ним в спальне, то теперь, когда она была полновластной хозяйкой в доме, для этой цели были оборудованы две комнаты в мезонине. Здесь стояла огромная кроватьс полупрозрачным балдахином, стены были обиты тисненой кожей, а возле камина стояло огромное зеркало в тяжелой раме.

Но самыми главными в этой комнате были не кровать и не зеркало, а скульптурная маска Бога Диониса, укрепленная над аркой входа. Ее пустые глазницы всегда зияли чернотой, и лишь Констанцияи Шарлотта знали, что за ней находится небольшая темная комнатка исквозь глаза маски можно смотреть на то, что происходит внизу.

Вот и теперь Констанция ввела шевалье де Мориво в комнату и бросила взгляд на пустые глазницы маски. Когда Констанция сама находилась в этих комнатах, Шарлотте строго — настрого было запрещено подсматривать за своей госпожой. Но всякий раз, лишь только Констанция оставалась наедине с Эмилем, ее не покидало чувство, что пустые глазницы алебастровой маски следят за нею.

Она опустила полог кровати и, сбросив платье, легла на простынь.Эмиль в последнее время, как казалось Констанции, всегда куда-то спешил, чего-то не договаривал. Он словно выполнял опостылевшеедело, хотя старался этого не показывать.

Вдруг Эмиль спохватился. Он спешно начал надевать мундир.

— В чем дело, Эмиль, куда ты так спешишь?

— Я забыл самое главное — меня на улице ждет музыкант, я пригласил его играть нам.

— Но не можем же мы… — Констанция осеклась, — он же нас увидит.

— В том-то и дело, что нет, — бросил Эмиль, выбегая из комнаты.

Он сбежал вниз и дворецкий проводил его удивленным взглядом.Вскоре он вернулся, держа под руку молодого парня с гитарой, завернутой в полотнище. Он вел его по ступенькам, поддерживая подлокоть, а тот шел, высоко подняв голову.

Констанция, заслышав шаги, накрылась до подбородка простынейи сжалась.

— Что за глупость ты придумал, Эмиль, с этим музыкантом? И почему я только сразу не догадалась вернуть его и отговоритьот этой затеи?

Эмиль, улыбаясь во весь рот, ввел музыканта в комнату. Толькотут Констанция поняла, что тот слеп. Он смотрел невидящими глазамикуда-то в потолок и даже не пытался повернуть голову в сторону кровати. Констанция, понемногу осмелев, отбросила простынь.У нее было странное чувство — находиться в одной комнате, обнаженной, с двумя мужчинами. Но Констанция находила себе оправдание в том, что для слепого нет разницы, одета или обнажена женщина.

Юноша развернул гитару и, настроив ее, принялся перебирать струны. Полилась грустная мелодия, навевавшая тоску.

Эмиль широко улыбался, гордый своей находкой.

— Теперь он всегда будет играть для нас, Констанция.

— Иди ко мне, — сказала мадемуазель Аламбер и почувствовала, что ее голос звучит в унисон с гитарой.

Тяжело упала на паркет шпага с перевязью, за ней мундир, и Эмиль опустился рядом с Констанцией. Теперь все то, что она зналапрежде, казалось, Констанция испытывала впервые. Она корила себя за то, что блаженствует без любви под звуки музыки слепого гитариста.

— Одно плохо, — признался Эмиль.

— Что же, — с придыханием спросила Констанция.

— Если бы он был еще и глухой, — Эмиль тяжело вздохнул, — тогда было бы еще лучше.

А Констанция сообразила. Если бы музыкант не слышал их голосов, ее бы не охватывал такой озноб при каждом прикосновении рук Эмиля к ее телу.

Шевалье де Мориво как всегда уходил еще засветло. Все еще играл свою грустную мелодию слепой музыкант, а Эмиль уже одевался. Он спешил, не попадая в рукава, и Констанции было смешно смотреть на своего любовника.

Наконец он совладал с рубашкой и стал надевать мундир. Вскоре и с этим было покончено. Подойдя к зеркалу, Эмиль старательно нахлобучил парик и попытался заглянуть себе за спину, проверяя, сумел ли он как следует затянуть шнурок кожаного жилета.

Так и не сумев сделать этого, он обратился к Констанции:

— Посмотри, там все в порядке?

— Не стоило так старательно затягивать его, — проговорила Констанция.

— Почему?

— Я хочу еще побыть с тобой.

Брови Эмиля поползли вверх. Он, не говоря ни слова, принялся застегивать перевязь шпаги.

— Ты говоришь, еще?

— Да, еще, — мадемуазель Аламбер перевернулась на живот и посмотрела на Эмиля.

Тот выглядел, словно проворовавшийся торговец. Руки его слегка дрожали, глаза бегали.

— Ты чем-то обеспокоен, Эмиль?

— Ну как же, ты просишь еще, а я понимаю, это невозможно. Ведь не могу же я быть бесконечным любовником? Таких, моя дорогая, вообще не бывает на свете.

— Но я хочу, — попросила Констанция, уже издеваясь над Эмилем. Тот нахмурился.

— Да ладно, Эмиль, я пошутила. Я очень счастлива и поэтому хочу улыбаться.

Улыбнулся и шевалье де Мориво.

— Что ж поделаешь, — развел он руками, — все хорошее когда-нибудь кончается. Но это не последняя наша встреча.

— Раньше ты никогда не думал о подобном, — напомнила ему Констанция.

— Раньше и ты не говорила о подобных вещах.

— Все когда-нибудь случается впервые, — проговорила женщина.

— Ты не устала? — участливо осведомился Эмиль, глядя на то, как Констанция трет себе виски.

— Я еще хочу поговорить с тобой.

— Извини, дорогая, мне некогда, я должен спешить.

— А когда мы увидимся еще, Эмиль? Тот задумался.

— Может быть, завтра?

— Завтра? — переспросил Эмиль де Мориво. — Завтра я не могу.

— Ну что ж, давай тогда в понедельник. Эмиль де Мориво что-топрикинул в уме и отрицательно качнул головой.

— В понедельник тоже не получается.

— Тогда вторник, — Констанция старалась, чтобы ее голос звучал ровно и в нем не проскакивали нотки раздражения.

— Вторник… вторник… — повторял Эмиль, но вновь вынужденбыл развести руками, — и во вторник ничего не получится.

— Тогда среда, — растягивая гласные, проговорила Констанция.

— Я думаю, мы и так встретимся, даже не договариваясь заранее, — наконец подытожил Эмиль де Мориво, поправляя парик.

Музыкант все так же меланхолично перебирал струны, словно неслышал разговор любовников. Констанция пыталась перехватить взгляд Эмиля, но тот упорно отворачивал голову.

— Скажи мне, — попросила Констанция, — у тебя есть кто-нибудь еще?

Немного помявшись, Эмиль промямлил:

— Нет, ты одна. Почему ты вдруг об этом спрашиваешь?

— Ты какой-то странный сегодня.

— Что ж, иногда бывает, много дел, много забот…

— Ты даже не хочешь, Эмиль, назвать день нашей встречи.

— Я не могу этого сделать, потому что не свободен как ты, — Эмиль впервые за этот день пристально посмотрел на Констанцию, как бы желая запомнить ее надолго такой, обнаженной, лежащей на кровати.

Констанция инстинктивно отпрянула от этого взгляда и прикрылась простыней.

— Ты чего-то боишься?

— Нет, ведь мы никогда не говорили, что любим друг друга.

— Ты о чем?

— Я не желала бы, чтобы ты встречался со мной из жалости, — сказала мадемуазель Аламбер.

— А разве я давал повод для таких подозрений?

— Нет, Эмиль, но согласись, ты сегодня очень странный.

— Извини меня, если я чем-то не угодил тебе. Но меньше всего яхотел бы тебя обидеть.

— Попрощайся со мной, — попросила Констанция. Эмиль подошел к кровати, склонился над ней и поцеловал Констанцию в губы. Это был странный поцелуй, какой-то отстраненный и холодный.Хотя в общем-то, в отношениях Констанции и Эмиля никогда не было жара любви.

— Ты что-то скрываешь от меня? — спросила Констанция, обнимая Эмиля за шею и не давая ему подняться.

Но по тому, как Эмиль поторопился с ответом, Констанция поняла, он в самом деле не все говорит ей.

— Почему ты не хочешь быть со мной откровенным?

— Не знаю, что это взбрело тебе в голову, — Эмиль взял женскиезапястья в свои пальцы и освободился от объятий.

Он подошел к слепому музыканту и бросил внутрь гитары несколько монет. А затем, даже не удосужившись провести того до выхода, бросился из комнаты.

Музыкант, еще не поняв, что произошло, некоторое время стоялв растерянности, а потом посчитал за лучшее вновь взяться за струны.

Констанция лежала и впитывала в себя чудесные звуки грустноймузыки.

«Ну почему все так глупо получилось? Почему я чего-то требую от Эмиля? Ведь мы ничем не обязаны друг Лругу, ведь каждая наша встреча вполне может быть последней. Не буду же я страдать из-за этого!»

Но она тут же поймала себя на мысли о том, что волна протеста поднимается в ее душе. Она вспомнила один из уроков виконта Лабрюйера. Анри учил ее, что всегда нужно бросать первой, иначе потом придется страдать.

А сейчас Констанция понимала, Эмиль почти что бросил ее, во всяком случае, если он не придет ни завтра, ни послезавтра, ни потом, она окажется брошенной.

— Я этого не допущу, — поклялась себе Констанция, сжимая в руке как спасительную соломинку сверкающий медальон с огромной жемчужиной.

И если металл был холодным на ощупь, то жемчужина словно согревала ее озябшие пальцы.

В комнату осторожно вошла Шарлотта. Она, не скрывая своего удивления, смотрела на музыканта и лишь только потом сообразила, что он слепой. Правда, девушка и так ничего бы не стала спрашиватьу своей госпожи, но это мимолетное удивление не скрылось от злых глаз Констанции.

— Ты хочешь мне что-то сказать, Шарлотта?

— Мадемуазель, мне показалось, вы меня звали, — соврала Шарлотта, ей просто хотелось утешить свою госпожу, ведь она видела, с каким искаженным злобой лицом выбежал из дому шевалье де Мориво.

— Нет, ты можешь быть свободна, Шарлотта, я останусь здесь и проведу в этой постели остаток ночи. А ты, — попросила она Шарлотту, — проводи этого музыканта до ворот. А если нужно, дай ему в провожатые кого-нибудь из слуг мужчин.

Констанция говорила так, словно музыкант ее не слышал. Но после того, что случилось, ей даже не хотелось смотреть в сторону слепого юноши. Ей казалось, что подернутые белесой пеленой глаза все-таки зрячие, ее позор не ускользнул от взгляда постороннего.

— Хорошо, мадемуазель.

Шарлотта взяла под локоть музыканта, вывела его в коридор, помогла ему завернуть гитару.

Он вышел из дому с гордо поднятой головой.

ГЛАВА 10

Констанция Аламбер заснула только к утру. Она о многом передумала, пока лучи рассвета позолотили росписи на потолке комнаты, где она находилась. И лишь когда золотое солнце показалось на крыше соседних домов, Констанция заснула.

Шарлотте не довелось в этот день прилечь, она готовила наряд своей госпожи к визиту в дом баронессы Дюамель. И лишь после полудня служанка рискнула разбудить Констанцию, ведь оставалось всего пара часов до назначенного времени.

Констанция чувствовала себя немного разбитой и уставшей. Сказался трудный разговор с Эмилем де Мориво, ведь женщина, понимала, не все так хорошо, как ей хотелось бы, и Эмиль что-то отнее скрывает. Но что именно, Констанция не могла понять.

Она покорно отдала себя в руки служанки-эфиопки, и та принялась колдовать над ее нарядами, над прическами.

Наконец, все было в порядке. Констанция стояла перед зеркалом, а Шарлотта в паре шагов от нее. На темнокожем лице девушки сияла счастливая улыбка. Она смогла угодить Констанции и та осталась довольна ею.

Часы в гостиной пробили четыре, и Констанция спохватилась.

— Боже мой, мы должны уже быть у баронессы Дюамель!

Но Шарлотта напомнила ей:

— Но вы всегда опаздываете, к этому уже привыкли.

— Сегодня не тот случай, — отрезала Констанция, — ведь я обещала присматривать за Колеттой, а сегодня прием устроен в ее честь. Хороша же опекунша, если девочка останется одна!

Шарлотта, судя по ее лицу, не видела особой необходимости в присутствии Констанции на этом приеме. Но возражать своей госпоже она не стала, лишь спустилась вниз узнать, заложена ли карета.

Экипаж уже ожидал у крыльца, и Констанция, которая и в самом деле повсюду опаздывала, вновь спешила наверстать упущенное. Она, даже не прикоснувшись к руке лакея, впорхнула в карету и крикнула кучеру:

— Скорее! — Шарлотта вскакивала в карету уже на ходу.

И экипаж грохотал по улицам, несясь к дому баронессы Дюамель.

«Какая скверная была ночь, — подумала Констанция, — нужно будет распорядиться устлать улицу перед домом соломой, иначе ночные экипажи не дадут заснуть».

И тут она улыбнулась.

«Какой неженкой я стала в последнее время! Раньше я могла заснуть под пьяный рев приятелей Виктора, а теперь мне мешает даже стук колес».

Ехать пришлось недолго, и вот уже Констанция, не дожидаясь, пока о ней доложит дворецкий, бежала по лестнице дома своей тетушки. Из распахнутой двери слышались голоса гостей, негромкие, но возбужденные. Когда Констанции осталось преодолеть один марш, она пошла спокойно, придерживая подол платья в руках. Ее маленькие ножки выныривали из-под пены кружев и спускавшийся навстречу ей маркиз Баланж, залюбовался этим зрелищем. Лишь в самый последний момент он успел поднять взгляд и склонился в поклоне.

— Мадемуазель Аламбер, добрый вечер!

— Добрый вечер, маркиз, — бросила Констанция и вошла в зал, полный гостей.

Наверху, на небольшом балконе, располагался оркестр. Приятная музыка лилась над головами собравшихся.

Констанция скользила взглядом по лицам людей, кивала, узнавая знакомых, но нигде не могла отыскать своей родственницы Франсуазы Дюамель.

Она переходила из зала в зал, сохраняя на лице, как приклеенную, приветливую улыбку. Здесь почти все были знакомы ей. Констанция пробиралась сквозь толпу гостей, пытаясь отыскать хозяйку дома.

И вот, наконец, ей повезло. В дальнем углу, за небольшим столиком сидела Франсуаза и беседовала с женой маркиза Баланж. Уже издалека завидев Констанцию, Франсуаза Дюамель попросила прощения у своей собеседницы, поднялась и заспешила своей гостье навстречу.

— Боже мой, Констанция, ты как всегда опоздала.

— Прости меня, Франсуаза, но я ничего не могу с собой поделать.

Женщины легко обнялись и Констанция поцеловала Франсуазу в щеку.

— У вас в доме прекрасная музыка, — сказала мадемуазель Аламбер.

— О, я пригласила хороших музыкантов, — губы баронессы раздвинулись в еле заметной улыбке. — Ты бы только знала, Констанция, во сколько мне обошелся этот прием.

— Я думаю, свадьба обойдется еще дороже, — напомнила мадемуазель Аламбер о причине приема.

— Да, Констанция, но я счастлива, что моя дочь, наконец, выходит замуж.

— Не так уже она стара, Франсуаза, чтобы ты говорила «наконец».

— Ну это так, к слову пришлось.

— А где сама Колетта?

Франсуаза взяла Констанцию за локоть, и они отошли к окну.

— Она с учителем музыки готовится выступить с песней передгостями.

— Я хочу ее видеть, — сказала Констанция.

— Что ж, думаю, они скоро закончат. Спустись вниз, в гостинуюи там найдешь Колетту.

— Хорошо, Франсуаза.

— Ты меня извини, Констанция, я должна еще со многими поговорить, увидимся чуть позже.

Мадемуазель Аламбер вновь принялась пробираться среди гостей к лестнице, ведущей вниз.

А Колетта в это время усердно перебирала струны арфы. Напротив нее сидел учитель музыки, молодой человек лет семнадцати с миловидным женоподобным лицом. Его кучерявые волосы не хотели лежать, принимая данную им природой форму. Поэтому учитель то и дело приглаживал их, отрывая руки от струн.

Колетта сосредоточенно смотрела на свои пальцы. В ней еще не было ловкости и поэтому каждое движение давалось девушке с трудом. Но музыка звучала вполне сносно, а голосок Колетты был довольно приятного тембра.

Горничная Колетты стояла за спиной своей хозяйки, скрестив на груди руки. Она очень любила свою молодую хозяйку и недолюбливала Франсуазу. Простая девушка радовалась, что Колетта выходит замуж и скоро покинет этот дом.

Учитель музыки поморщился. Колетта зацепила мизинцем лишнюю струну и диссонанс вывел его из равновесия.

— Простите, мадемуазель, — сказал учитель музыки, — но вы взяли не ту ноту.

Колетта согласно кивнула и прекратила играть.

— Вот эту, — учитель дернул струну и по комнате поплыл ровный, прозрачный звук.

— Вот эту, мадемуазель.

Колетта наугад нашла нужную струну и две ноты зазвучали в унисон.

И учитель музыки, и Колетта были еще почти детьми и, рассмеявшись, дернули вновь те же самые струны.

В этот момент дверь распахнулась и на пороге возникла Констанция Аламбер. Она выглядела обворожительно.

Колетта на мгновение оторвала свой взгляд от струн и тут жесбилась.

— Нет-нет, не прекращай игру! Я не хотела тебе мешать.

Но Колетта уже сорвалась с места, чуть ли не повалив арфу, бросилась к своей покровительнице.

— Констанция, я так рада, что ты приехала!

— Простите, месье, — обратилась мадемуазель Аламбер к учителю музыки. Колетта спохватилась.

— Ах, да, я вас не представила: это шевалье… — и тут она замялась, имя учителя музыки напрочь вылетело из ее головы.

— Шевалье… — произнесла Констанция и пристально посмотрела на учителя.

— Извините, месье, — Колетта покраснела, — но я запамятовала ваше имя.

— Шевалье Шенье, — напомнил учитель, поклонившись гостье, — Александр Шенье, — сказал он, уже обращаясь к Колетте.

— Да, Констанция, это мой учитель музыки, он учит играть меняна арфе и петь.

— Ты учишься музыке? — улыбнулась Констанция, — и как твои успехи?

— Сегодня я буду выступать перед гостями и очень волнуюсь, — девушка держала Констанцию за руки, и мадемуазель Аламбер в самом деле почувствовала, как волнуется ее подопечная.

— Я вся дрожу, — призналась девушка, — мне впервые придется предстать перед столькими гостями и все будут смотреть на меня. Констанция, я боюсь, у меня ничего не получится.

— А ты не волнуйся, моя дорогая, все будет хорошо. Я специально постояла немного под дверью и послушала, как ты поешь. По-моему, ни у кого из приглашенных дам нет такого чудесного голоса.

Это была не правда, но такая нехитрая ложь успокоила Колетту. Она в самом деле возомнила, что ее голосу нет равных.

— Все-таки ты очень глупенькая, Колетта, нельзя так волноваться.

Лицо девушки сделалось серьезным. Она обернулась и посмотрела на шевалье.

Александр Шенье понял, Колетта хочет сказать своей покровительнице какой-то секрет и поэтому отошел в сторону.

— Так ты боишься не из-за предстоящего выступления? — шепотом спросила Констанция.

— Я хотела бы попросить об одном одолжении, — попросила Колетта шепотом.

— Что тебя волнует еще, девочка?

— Я знаю, мой будущий муж где-то здесь, среди гостей, я чувствую это.

— Конечно же, скорее всего твоя мать пригласила его, чтобы онсмог посмотреть на тебя.

— Именно поэтому я и волнуюсь, мне бы хотелось знать, кто он.

— Прости, Колетта, но твоя мать держит это в секрете, я и сама не знаю, кто он. Но подожди, скоро все откроется.

— Нет, я прошу тебя, Констанция, узнай его имя, я сгораю отлюбопытства.

— Я постараюсь, — неуверенно произнесла Констанция.

— Ну пожалуйста, я так хочу знать это! Моя мать тебе доверяет, ведь мы подруги?

Констанция улыбнулась. Ей бы самой и в голову не пришло назвать Колетту своей подругой, настолько они были с ней разными людьми. Но такая доверчивость пришлась по душе мадам Аламбер, и она согласилась.

— Хорошо, Колетта, продолжай свои занятия, а я отыщу твою мать и постараюсь кое-что разузнать у нее. Думаю, ей самой не терпится поскорее открыть имя твоего жениха.

Колетта от радости чуть не запрыгала и побежала к арфе. Теперь она играла с двойным усердием, и учителю музыки, Александру Шенье, пришлось несколько раз напомнить ей:

— Не стоит так сильно щипать струны, иначе не слышно вашего голоса, мадемуазель.

Констанция осторожно прикрыла за собой дверь и сама, сгорая от любопытства, поднялась в зал, где принялась искать Франсуазу Дюамель.

На этот раз поиски оказались скорыми. Франсуаза сама подошла к Констанции.

— Ну как там Колетта? — осведомилась мать.

— Она так нервничает, — покачала головой Констанция, — мне прямо жаль ее.

— А в чем дело? — забеспокоилась Франсуаза Дюамель.

— Да ведь девочка чувствует, ее жених где-то здесь.

— Чувствует? — изумилась Франсуаза.

— Да.

— Значит, ей кто-то сказал об этом, — задумалась женщина.

— Да нет, что ты, Франсуаза, об этом нетрудно догадаться, стоит только посмотреть тебе в глаза. Так он здесь?

Франсуаза не смогла обмануть Констанцию.

— Да, я его пригласила.

— И кто же он? — мадемуазель Аламбер спешила говорить, ведь Франсуаза, по ее наблюдениям, была склонна выдать секрет.

Женщины стояли, пристально глядя в глаза друг другу.

— От тебя ничего не скроешь, — рассмеялась баронесса.

— Я не настаиваю, но Колетта так волнуется… Они немного помолчали. Звучала легкая музыка, скрипка заполняла своими звуками весь зал. Гости, разбившись на групки, беседовали, пили вино. Повсюду сновали слуги, разнося на серебряных подносах наполненные бокалы и собирая пустые.

— Все-таки ей кто-то сказал об этом, — сокрушенно покачала головой баронесса Дюамель.

— Уверяю тебя, дорогая, это не так. Просто сердце девушки чувствует.

— Наверное, Констанция, и тебе не терпится узнать его имя.

— Ну конечно же, Франсуаза.

— Ну хорошо, — баронесса приложила палец к губам, — я представлю вас, только никаких восклицаний. Ты даже намеком не должна дать понять, что знаешь о предстоящей свадьбе.

— Ну как ты, Франсуаза, можешь сомневаться? Мне хотя бы одним глазком посмотреть на него.

— Нет, что ты, я вас представлю, ведь вам в будущем придется встречаться. Ты же не собираешься покинуть мою Колетту после свадьбы?

Констанция вздохнула. Наконец-то ей доведется увидеть этого человека. И дай Бог, чтобы он оказался достойным Колетты.«Лишь бы не старик, — говорила она себе, идя вслед за Франсуазой среди гостей. — Лишь бы он был молод и красив, иначе я не прощу себе, что не отговорила баронессу от такого раннего брака ее дочери».

— И все-таки, Франсуаза, — окликнула Констанция хозяйку дома на полдороги.

— Слушаю тебя, дорогая.

— Почему ты делаешь из этого такой секрет?

— Во-первых, это моя причуда, а во-вторых, я хозяйка дома и мне хотелось бы пресечь ненужные разговоры до свадьбы.

Констанция так толком и не поняла, зачем же скрывает имя жениха своей дочери Франсуаза.

А та уже пробиралась дальше, и вскоре Констанция поняла, к кому.

У стола с фруктами спиной к гостям стоял крепко сложенный мужчина в военном мундире. Косичка его напудренного парика немного отогнулась в сторону. Он что-то оживленно обсуждал с тщедушным военным в мундире того же полка.

«Неужели? — мелькнула догадка в голове Констанции. — Неужели это он? Нет, он сейчас обернется, и я увижу, что ошиблась».

Франсуаза подошла к жениху своей дочери и тронула его за плечо.

— Простите, дорогой, я хотела бы представить вас своей родственнице.

Мужчина обернулся и тут же улыбка исчезла с его лица, глаза округлились.

— Виконтесса Констанция Аламбер, — представила баронесса, — и шевалье Эмиль де Мориво.

Баронесса в момент представления смотрела на Констанцию и удивилась странной перемене, произошедшей в ее лице, улыбка тут же исчезла с губ, а глаза зло заискрились.

Но Констанция тут же совладала с собой и принялась обмахиваться веером, как будто в зале было жарко. Из шелковой материи, с хрустом рассекавшей воздух, сверкали только ее глаза. Констанция понимала, что ведет себя глупо.

Она сложила веер, напустила на себя беззаботный вид и склонила голову набок, как бы желая получше рассмотреть своего любовника.Но левой рукой она отчаянно теребила жемчужину на медальоне датак, что Франсуаза всерьез испугалась, не оторвет ли ее невзначайКонстанция.

— Вы знакомы? — удивилась баронесса Дюамель. — Я не знала об этом, — она смотрела то на Констанцию, то на шевалье де Мориво, ожидая объяснений.

Но Констанция не собиралась сразу же выдавать свои секреты. Немного помолчав, она спросила у Эмиля:

— Вы помните меня?

Теперь предстояло выкручиваться шевалье де Мориво. Он пожал плечами и растерянно улыбнулся:

— Да, в общем…

— Так вы помните меня? — лукаво улыбнувшись, промолвила мадемуазель Аламбер, ей доставляло удовольствие смотреть на растерявшегося Эмиля.

— Ну, если вы, мадемуазель, помните меня, — растерянно бормотал де Мориво, — то мне ничего не остается признать, что я где-то видел вас. Хотя, если покопаться в памяти, я не могу припомнить.

За время, пока Эмиль де Мориво произносил эту бессвязную речь, улыбка Констанции становилась все шире и шире. Блеснули ровные жемчужно-белые зубы и она уже окончательно справилась с собой.

— Я что-то не могу понять вас, шевалье, так вы помните меня или нет?

— Прошу прощения, но как ни стараюсь, не могу припомнить ни вашего лица, ни вашего имени.

— А ты? — спросила Франсуаза. Констанция пожала плечами.

— Я тоже не могу припомнить себе этого месье.

Шевалье де Мориво поклонился, давая понять, что разговор окончен, и с облегчением отпил несколько глотков красного вина из высокого бокала.

Его прежний собеседник стал что-то говорить о проблемах, возникших в их полку.

А Франсуаза и Констанция отошли в сторону.

— Ну как тебе он? — прошептала баронесса.

— По-моему, дорогая, ты сделала замечательный выбор, — скрывая свое раздражение, вкрадчиво произнесла Констанция.

— Ты говоришь искренне?

— Конечно же, Франсуаза, с первого взгляда понятно, что он замечательный мужчина и будет верным мужем.

Франсуаза улыбнулась.

— Пойдем, дорогая, скоро начнет выступать Колетта, — и баронесса направилась созывать гостей в зал, где уже стояла на возвышении арфа.

Когда Колетта Дюамель была представлена гостям, она уселась заарфу, а учитель музыки, Александр Шенье, стал невдалеке, чтобы послушать, как играет его воспитанница.

Девушка пела вполне сносно, дамы старались делать вид, что слушают, а мужчины больше смотрели на хорошенькое личико Колетты, чем внимали ее голосу.

Констанция сперва встала у самых дверей, а потом, отыскав взглядом Эмиля де Мориво, приблизилась к нему и остановилась сзади. Тот, заметив присутствие Констанции, стал нервничать и даже хотел пройти вперед, но мадемуазель Аламбер придержала его за локоть.

— По-моему, Эмиль, ты сделал великолепный выбор.

— Ну что ж, Констанция, я не хотел говорить тебе, — шептал Эмиль, не поворачивая лица к своей возлюбленной, — но мы никогда и не договаривались, что я вечно останусь холостяком.

— Я и не упрекаю тебя, я всего лишь сказала, что ты сделал хороший выбор.

— Может, ты еще и поздравишь меня? — уже с некоторым раздражением и может быть, слишком громко сказал Эмиль.

— Спокойнее, Эмиль, — зашептала Констанция, — не стоит привлекать к себе всеобщее внимание, ведь ты не хочешь показаться смешным.

— Ты права, лучше отойти в сторону.

— Нет, я не собираюсь долго с тобой беседовать. Так что поздравляю тебя, Эмиль.

— Мы еще встретимся?

— Не знаю, не знаю, — покачала головой Констанция, — по-моему, у тебя для этого теперь не останется времени.

Прелестный голосок Колетты летел над головами слушателей, звуки арфы трогали сердца. На глаза Констанции навернулись слезы.Она злилась на себя, злилась на Эмиля, злилась на Франсуазу. Но больше всего она ненавидела сейчас Колетту Дюамель.

«Но почему это так тронуло мою душу? — подумала мадемуазель Аламбер. — Ведь я не испытываю никаких чувств к Эмилю, он всего лишь мой любовник, и я могу найти себе в десять раз лучшего.Значит, он мне не безразличен», — подумала женщина и, приветливоулыбнувшись, сказала Эмилю:

— Мне остается только пожелать вам счастья в новом мире, который вы сами себе выбрали.

— А мне остается только поблагодарить вас, мадемуазель Аламбер, — довольно холодно сказал Эмиль и больше уже не обращал внимания на стоящую рядом Констанцию.

Та почувствовала себя довольно глупо. Ей показалось, многие смотрят на нее. Поэтому она несильно толкнула плечом Эмиля и двинулась вперед.

Она ничего не видела перед собой, лишь какие-то расплывчатыеблестящие пятна. Гости расступались перед ней, пропуская ее к баронессе Дюамель.

Та сидела в огромном, очень безвкусном кресле с позолоченнымиподлокотниками и с восхищением слушала свою дочь. Колетта уже освоилась с тем, что на нее смотрит так много глаз, и старалась вовсю.

Александр Шенье был в восторге от своей ученицы. Она еще ни разу не сфальшивила, ни разу не сбилась с темпа. На его лице сияло счастье.

«Что-то он слишком доволен, — подумала Констанция, — но, впрочем, что с него взять, он еще совсем мальчишка и он, наверное, впервые столкнулся с девушкой из высшего общества. Ему это льстит. Бедный мальчик, не понимает, что между ним и Колеттой — пропасть».

Констанция приблизилась к Франсуазе и положила ладонь на ееруку. Та приветливо улыбнулась и кивнула на свою дочь, словно бы говоря: посмотри, Констанция, как она прелестна и как чудесно поет!

— Она хорошо держится, — прошептала мадемуазель Аламбер.

— Да, — покачала головой Франсуаза, прислушиваясь к звукам музыки. — Александр Шенье добился невозможного, ты бы слышала, как она пела раньше. Не знаю, чему только учили ее в пансионе!

Песня окончилась, и Колетта опустила руки. Шум аплодисментовнаполнил зал. Колетта смутилась и бросилась к своей матери. Она уткнулась ей лицом в колени и задрожала.

Все, казалось, были в восторге, хотя это всего лишь дань приличия заставляла их рукоплескать. Гости один за другим поздравляли Колетту и тут же занимались своими делами. Их больше привлекали светские сплетни и флирт.

Франсуаза осталась с Колеттой возле одиноко стоящей на возвышении арфы.

— Я довольна вами, месье, — обратилась баронесса к учителю музыки. Тот склонил голову.

— Это незаслуженная похвала, ваша дочь очень музыкальная.

Констанция с умилением смотрела на этого полуюношу-полумальчика, ее забавляли его взъерошенные волосы и дешевый костюм. Но держался он довольно независимо и с чувством собственного достоинства, так, словно на нем блестел серебром и золотом дорогой камзол. Простенький перстень украшал его руку.

«Он довольно мил, — подумала Констанция, — хотя слишком самоуверен».

— Ну, как я играла? — спросила Колетта, словно и не слышала предыдущего разговора.

— Ты была великолепна, — похвалила ее Констанция.

— А мне кажется, я не взяла правильно ни одной ноты.

— Ну что вы, мадемуазель, — подбодрил ее шевалье, — я простопоражен вашими успехами.

— Ну что ж, — сказала Франсуаза, поднимаясь с кресла, — занятия мы еще продолжим, а сейчас присоединяйтесь к гостям.

Франсуаза покинула Констанцию, а Колетта какое-то время поколебавшись, бросилась к своей покровительнице.

Александр Шенье вновь остался не у дел. Он взял под мышку свою небольшую арфу, с которой всегда приходил в дом баронессы, и двинулся к выходу.

Колетта была так взволнованна, что даже не заметила его ухода.

— Ну что, Констанция?

— О чем ты, девочка?

— Мама сказала тебе, кто мой жених? Констанция замялась. Еслибы им не был Эмиль, она бы не задумываясь открыла Колетте секретее матери. Но сейчас ей не хотелось этого делать. Она еще не пришлав себя после потрясения.

— Я пробовала ее расспросить, дорогая…

— И что, она назвала тебе имя?

— Она кое-как намекнула мне…

— Так кто же он?

— Я не знаю, — наконец решилась Констанция и развела руками.

— Но может, она хоть показала его тебе издали?

— И этого не было.

— Значит, я снова буду мучиться догадками?

— А ты не страдай, занимайся музыкой, готовь себя к предстоящей свадьбе.

— Но как я могу готовиться, когда я даже не знаю, кто он?Вдруг это старик или урод?

— Ну что ты, Колетта, твоя мать нашла тебе великолепного жениха.

— Так значит, ты его видела? — с недоверием в голосе спросилаКолетта.

— Нет, дорогая моя, она лишь сказала мне, что он военный и служит в гвардии.

Колетта задумалась. А Констанция подсказала ей:

— Значит он молод и хорош собой, ведь в гвардии не бывает нистариков, ни уродов.

— Боже мой, — воскликнула Колетта, — но почему она не сказала тебе его имени?

— Я ничего больше не могла поделать, — сказала Констанция и направилась вслед за Франсуазой.

Колетта даже немного поплакала, ведь она так рассчитывала узнать имя своего жениха у Констанции. Потом она спустилась вниз ивошла в комнату, где еще совсем недавно пела под присмотром своей служанки.

Александр Шенье стоял возле окна, сжимая под мышкой маленькую арфу.

— Вы еще здесь, шевалье? — изумилась Колетта.

— Да, я ждал вас, мадемуазель.

— Я что-нибудь сделала не так?

— Нет, пели вы великолепно, но я должен вам сказать… — и молодой человек замялся.

Колетта, ни о чем не подозревая, подошла к нему.

— Может вам, шевалье, нужна моя помощь? Вы хотите о чем-то попросить?

— Нет, я хочу сказать.

— Тогда говорите.

Румянец залил щеки Александра и он прикрыл глаза.

— Я даже не знаю, как вам это сказать, мадемуазель…

— Неужели вы хотите, шевалье, сказать мне что-нибудь стыдное? — со всей наивностью, граничащей с глупостью спросила Колетта.

— Нет, я не могу! — воскликнул Александр и поклонившись, покинул комнату.

«Какой он странный»— подумала Колетта, усаживаясь за стол.

Но не успела она закончить эту мысль, как шевалье вновь появился со своей неразлучной арфой под мышкой. Избегая смотреть в глаза Колетте, он положил перед ней на стол запечатанный конверт.

— Почитайте, мадемуазель, здесь все, что я хотел сказать, — и не дожидаясь, пока Колетта извлечет письмо, покинул комнату.

Девушка достала сложенный вчетверо лист и принялась читать. Вначале ее глаза округлились от удивления. Она вновь вернулась к началу письма и перечитала. Затем ее бросило в краску, и она испуганно спрятала письмо под стол. Но оглядевшись, поняла, что никого рядом нет и вновь достала письмо. Строчка за строчкой Колетта вчитывалась в неровный почерк юноши. Такое письмо ей приходилось получать впервые.

Дочитав до конца, она в ужасе, трясущимися руками сложила письмо и спрятала его в вырезе платья. Она подбежала к окну и выглянула на улицу.

Шевалье Шенье с арфой под мышкой быстро удалялся по улице. Еще мгновение — и он исчез за поворотом.

— Боже мой, — воскликнула Колетта, — почему я не остановила его?

Она вновь села за стол и задумалась. Потом лицо ее прояснилось.

— Я должна поговорить с Констанцией, только она может дать дельный совет, — и девушка побежала наверх, туда, где толпились гости.

Она осмотрелась, но так и не увидела Констанцию. Колетта переходила из зала в зал, всматриваясь в лица, но Констанции среди гостей не было.

Наконец, Колетту заметила баронесса Дюамель. Она подошла к дочери и поинтересовалась, кого она ищет.

— А где Констанция, мама? Та пожала плечами.

— Только что была здесь, я совсем недавно с ней говорила. Поищи.

— Я уже искала повсюду.

— А зачем она тебе так срочно понадобилась, — догадалась поинтересоваться Франсуаза.

Колетта испуганно посмотрела на свою мать.

— Я всего лишь хотела узнать у нее, когда мы вновь пойдем в оперу.

— Она тебе обещала?

— Да, — соврала Колетта и выбежала из зала.Франсуаза пожала плечами.

«Все-таки хорошо, что у девочки есть такая покровительница. Констанция не допустит, чтобы с ней случилась неприятность»— ибаронесса снова вернулась к своему собеседнику, которым оказался, конечно, шевалье де Мориво.

А Колетта уже сбегала по лестнице вниз. Она расспросила дворецкого и узнала от него, что Констанция покинула дом совсем недавно. И с удивлением узнала, что она куда-то страшно спешила, была зла и умчалась в своем экипаже, как ветер.

Колетта недоумевала:

«Ну что могло заставить Констанцию так спешно покинуть наш дом, даже как следует и не поговорив со мной?»

Ведь теперь мадемуазель Аламбер была нужна ей как воздух. Ей требовался совет, а открыться кому-нибудь, кроме Констанции, Колетта не решалась. Мать только рассердится на нее. Колетту уже не радовал даже прием в ее честь, она забыла, каким успехом сопровождалось ее первое выступление. Она помнила только о письме, оставленном ей шевалье Александром.

Колетта вернулась в зал, где стояла арфа, прикоснулась к струнам. Грустные звуки поплыли над пустыми креслами и стульями, и ей показалось, что вместе со звуками арфы возник образ Александра, словно он стоит у нее за спиной и, улыбаясь, смотрит, как ее пальцы касаются струн.

— Я и в самом деле глупая, — с грустью произнесла Колетта, прикладывая ладонь к звучащим струнам, — и те сразу же смолкли.

Девушка приложила руку к груди, ощутив под тугим корсажем шелестящий конверт с письмом учителя музыки.

«Что мне ему ответить? — задумалась девушка. — Как жаль, что рядом со мной нет сейчас Констанции!»

А Констанция Аламбер тем временем уже неслась в своем экипаже по улицам Парижа. Масляные фонари мелькали за окнами, а она то и дело постукивала в переднюю стенку и торопила кучера:

— Скорее! Скорее!

Но ее экипаж остановился не у ее дома, а возле крыльца дома виконта Лабрюйера. В окнах было темно и сколько ни стучал лакей в закрытые ставнями окна, никто ей так и не ответил.

— Мадемуазель, — развел он руками, — виконта нет дома.

— Разузнай, где он! — прикрикнула Констанция, но тут же остановила его. — Погоди, я знаю, он же сам говорил, что уехал к своей бабушке, графине Лабрюйер.

И только тут Констанция вздохнула с облегчением.

— Завтра же я отправлюсь туда, мне нужно его видеть.

Экипаж развернулся и уже не спеша покатил к дому. Оставшись одна, Констанция долго сидела перед зеркалом. Шарлотта то и дело выглядывала из своей комнатки, ожидая, когда же госпожа позовет ее. Но Констанция медлила.

Наконец, девушка решилась напомнить о себе. Она тихонько кашлянула, войдя в спальню. Констанция даже не повернула к ней головы.

— Вы чем-то обеспокоены, мадемуазель? Констанция сидела, какокаменевшая.

— Я думаю, Шарлотта.

— Можно узнать, что вас беспокоит?

— Ты все равно мне не поможешь советом. Единственное, ты только разбудишь во мне жалость, а мне бы этого не хотелось.

— Я знаю, о чем вы грустите, — призналась эфиопка.

— Откуда?

— Ведь все говорят, что мужем Колетты будет месье де Мориво.

— Может, еще говорят, что он мой любовник? — усмехнулась Констанция.

— Нет, мадемуазель, я умею хранить тайны и никто не знает о ваших встречах.

— Хоть это-то хорошо, — Констанция провела ладонью по лбу, словно смахивая с себя усталость. — И чего я только переживаю? — воскликнула она.

— Вы, наверное, любите его?

— Не-ет, — растягивая звуки, произнесла Констанция. — Теперь яего ненавижу и если он еще появится в моем доме, гони его.

— Вы не хотите сами сказать ему об этом? — спросила Шарлотта.

— Нет, я уже сказала ему все, что о нем думаю и вряд ли онотважится появиться здесь. Но если все же его нахальство дойдет дотаких пределов, ты, Шарлотта, сама скажешь ему, что я его ненавижу.

— Слушаюсь, мадемуазель, — абсолютно спокойно произнеслаШарлотта, и ее темные руки принялись убирать со столика баночки спарфюмерией.

— Я ненавижу его, — глядя на свое отражение, говорила Констанция, — я ненавижу Эмиля де Мориво, потому что он предал меня.

Ночь, сгустившаяся за окном, наполнялась звуками. Грохотали экипажи, слышались голоса запоздалых прохожих.

«Почему я забыла распорядиться подостлать соломы перед окнами на мостовой? Теперь мне не уснуть».

— Я буду спать, — сказала Констанция, поднимаясь из кресла.

Шарлотта стала раздевать ее.

Наконец, оказавшись в одной ночной сорочке, Констанция, выслушав пожелания доброй ночи своей служанки, осталась одна.Она не стала ложиться, а подойдя к окну, подняла раму.Огромная луна вставала над крышами соседних домов. Ее кровавый диск заливал своим неверным светом потемневшую от времени черепицу. Нагромождение труб, щипцов, скульптурных украшений казались в ночи скалами, а шум большого города напоминал океанский прибой.

— Как здесь в Париже все сложно! — пробормотала Констанция. — Здесь не знаешь, кто твой друг, а кто враг. Все рядятся, надевают личины преданных друзей, а в сущности, я здесь одна и никто не может мне помочь.

Мадемуазель Аламбер вдыхала свежий ночной воздух, в котором лишь слегка угадывался горьковатый запах дыма. Она закрыла глаза и присела на подоконник. Напротив, так близко, что стоило протянуть руку и можно было коснуться ветвей, шумел листьями старый каштан.

«Если я ненавижу Эмиля, то, возможно, люблю его, — подумала Констанция. — Нет, он мне безразличен. Был безразличен, — тут же поправила она сама себя, — пока не предал меня. А теперь ему нетпрощения. Жаль только Колетту, но и она должна ответить передо мной. Как необдуманно Франсуаза выбрала меня в покровительницы своей дочки , но это только придаст мне силы».

Констанция спустилась с подоконника и подошла к кровати. Свежие простыни манили. Она легла, не накрываясь, попыталась уснуть. Свежесть, льющаяся из окна, холодила тело, и мадемуазель Аламбер, закинув руки за голову, задумалась.

«Согласится ли виконт Лабрюйер на мое предложение? Ведь все-таки он мой друг. Но я попрошу его об очень странной вещи. Так что завтра — в имение его бабушки. И дай Бог, чтобы он оказался там, а не у какой-нибудь красотки в неизвестном мне месте. Хороша же я буду в глазах графини Лабрюйер, примчусь сломя голову на поиски виконта, а его там и нет. Чего доброго, старая графиня еще подумает, я одна из его любовниц, покинутая и обманутая. В общем, я такая и есть, только вся разница заключается в том, что мой любовник не Анри, а Эмиль.А виконт передо мной в долгу, ведь это с его подачи Эмиль решился забраться в мое окно. Значит, поможет мне».

Стало совсем холодно и Констанция, накрывшись теплым одеялом, повернулась на бок. Но все равно не спалось. Ей казалось, что это город мешает сну.

А тот все время отзывался то песнями ночных гуляк, то грохотом экипажей. Луна нещадно светила в окна, заливая комнату белесым светом.

«Я должна уснуть, — уговаривала себя Констанция Аламбер. — Завтра я должна выглядеть великолепно. Но почему я должна мучиться из-за какого-то Эмиля, решившего жениться на богатой дурочке? Пусть себе женится, я не буду мешать этому. Но он все равно будет наказан».

Мягкая постель казалась жесткой, накрахмаленные до хруста простыни сырыми, свежий ветер не радовал, а запах цветов в вазе у кровати казался слишком навязчивым и дурманящим.

«Ты просто глупая, — принялась уговаривать себя Констанция, — тебе всего лишь не хочется менять заведенный образ жизни. Эмиль умел хранить тайну и никто не знал о нашей связи. А теперь ты боишься потерять его. Нет, я боюсь, — отвечала себе мадам Аламбер, — чтобы он был счастлив за мой счет. Ведь Эмиль же знал, когда встречался со мной, что ему в жены прочат Колетту. Он знал и молчал об этом, обнимая меня и целуя. Если бы он сказал, то я не держала бы на него обиды. Гнусный предатель! — назвала Эмиля Констанция, не придумав ничего лучше, — завтра я еду к графине Лабрюйер. Пусть он радуется, пусть веселится, ожидая свадьбы. Но он и не догадывается, что я ему уготовила, какой сюрприз его ожидает — пусть его предаст друг».

ГЛАВА 11

Тем временем, пока Констанция спешила в загородное имение графини Лабрюйер, та развлекалась, если можно считать развлечением занятия женщины, которой под восемьдесят. Графиня собрала в своем дворце гостей. Среди них были маркиз Лагранж с женой, жена окружного прокурора Мадлен Ламартин и конечно же, ее внук Анри со своим неизменным слугой Жаком.

И если маркиз и маркиза Лагранж большую часть времени проводили, играя с графиней в карты, то виконт имел занятие совсемдругого рода. Он сразу же заприметил хорошенькую Мадлен и не спускал с нее глаз. Женщина приехала сюда одна, муж был занят делами и посчитал, что будет лучше, если его жена проведет несколько летних месяцев в провинции, подальше от шумной столицы, где так много искушений. Но окружной прокурор не учел, что не вселовеласы безвыездно сидят в столице и даже в тихом имении его женуможет подстерегать опасность. Если бы он только догадывался, что виконт Лабрюйер приедет в гости к своей бабушке, он бы ни за что не пустил свою жену одну.

Но к счастью или к несчастью, окружной прокурор не знал этого, и его жена Мадлен Ламартин с зонтиком в руках, прикрываясь им от палящего солнца, прогуливалась по берегу обширного пруда.Парк был безлюден, вернее, казался таким, ведь на другой стороне пруда в кустах притаились Анри и его слуга Жак.

— Появилась, — сказал Жак, и его пухлые губы расплылись в улыбке.

— Подожди немного, — предостерег Анри, — еще рано появляться.

— Но ведь она же уйдет!

— Ничего, деться ей некуда, — Анри высунул голову из кустов и осмотрелся.

Мадлен остановилась у пруда, посмотрела в воду. Она любовалась своим отражением.

И в самом деле, тут было на что посмотреть. Длинные каштановыеволосы находились в живописном беспорядке, какой может себе позволить женщина, находясь в провинции. Легкое белое платье лишь слегка прикрывало плечи, а огромный вырез обнажал белую грудь.

Но тут зонтик опустился, закрыв от Анри лицо женщины.

— Скорее, Жак! — Анри тихо выбрался из кустов и впрыгнул в лодку, стоявшую у берега.

На задней лавке лежала огромная мягкая подушка. Жак мешкал.

— Ну скорее же, подтолкни меня! — воскликнул Анри, хватаясь за шест.

Жак, не жалея своих сапог, вошел в воду, увязая в иле, и с силой толкнул. Лодка легко скользнула по воде, и Анри, бешено орудуя шестом, двинулся наперерез гулявшей по берегу Мадлен Ламартин.

Та не замечала стараний Анри, смотрела на небо, прислушиваласьк щебету птиц. Она заметила своего преследователя лишь тогда, когданос лодки уткнулся в илистый берег.

Жак, стоя по колено в воде, из-под руки следил за своим хозяином.

— Ну и хитрая же он бестия! — пробормотал он. — Еще ни одна женщина не смогла воспротивиться его желанию. Но эта Мадлен тоже не подарок. Сколько ни вьется он возле нее — никаких результатов. Посмотрим, что будет теперь, — и Жак укрылся в кустах.

Его голова с толстыми, словно надутыми щеками высовывалась из ветвей, а глаза сверкали от любопытства.

Мадлен Ламартин вздрогнула и подняла глаза. Перед ней предстал виконт Лабрюйер во всей своей красе. Белая навыпуск рубашка развевалась на ветру, волосы растрепаны, а лицо полно нежности и благородства.

— Доброе утро, мадам Ламартин, — Анри склонил голову.

— Доброе утро, — немного кокетливо проговорила женщина, вертя в руках белый зонтик.

— Не хотите ли прокатиться? Я к вашим услугам. Погода сегодня чудесная, совсем нет волн, — Анри показал рукой на потянутую ряской поверхность пруда.

Мадлен засмеялась.

— Да нет, спасибо, виконт, я предпочитаю ходить по твердой земле.

— Вы чего-то боитесь?

— Я боюсь вас и воды.

— Но неужели вы, мадам, сомневаетесь в моем благородстве?

— Мне еще не представилось случая ни убедиться в нем, ни получить основание для сомнений, — смеялась женщина. — Я просто не умею плавать и поэтому избегаю передвигаться по воде.

— Но мадам, ведь я прекрасный пловец и в случае чего спасу вас. Представьте себе великолепную картину :вы в мокром платье, я выношу вас на берег и принимаюсь приводить вас в чувство.

— Вот именно потому, что я представила себе такую картину, мне и не хочется кататься в лодке.

Мадлен Ламартин была немного раздражена такой навязчивостью, но здесь в имении ей не с кем было поговорить, и ее скуку немного развеял этот назойливый молодой человек.

— Я не могу вам доверять полностью, виконт.

— В чем дело? — изумился Анри.

— Мой муж не простит мне, если я утону, — рассмеялась Мадлен, вновь прикрываясь от солнца зонтиком.

Она никак не могла спокойно держать его в руках: то перебрасывала с плеча на плечо, то принималась крутить его, словноволчок.

И Анри радовало это. Значит, она волнуется, значит он ей небезразличен.

Но лицо женщины стало холодным и отстраненным.

— Вы чем-то озабочены, мадам?

— Мне кажется, вы слишком назойливы, виконт.

— Я уже второй день наблюдаю за вами и мне кажется, вы немного скучаете. Где ваш муж, мадам?

— Мой муж? — переспросила женщина.

— Подождите, я сейчас угадаю. Он, наверное, живет в Риме?

Улыбка скользнула по губам Мадлен.

— Да нет, он живет в Париже, совсем недалеко отсюда.

— А кто он, позволено будет узнать?

— Он окружной прокурор, — не без гордости добавила Мадлен. Ей приходилось говорить довольно громко, ведь между ней и Анри пролегло расстояние шагов в восемь. И чтобы лучше слышать собеседника и самой не напрягаться, Мадлен спустилась почти к самой воде.

Анри качнул лодку и небольшие волны побежали к самым ногам женщины. Та испуганно отступила назад.

— Вы боитесь промочить ноги? Тогда идите в лодку.

— Нет, — покачала головой Мадлен.

— Так вы здесь без мужа? — улыбнулся виконт.

— А что это меняет?

— В общем-то, это решает многое.

— Не понимаю вас.

— Вы любите его? — внезапно спросил Анри. И Мадлен поняла, если она сразу же не придумала в ответ шутку, то придется сказатьправду.

— Да, — с усилием проговорила мадам Ламартин, — я люблю своего мужа.

— Очень?

— Да, я люблю его безумно.

— А он вас любит?

— Конечно, виконт, еще сильнее чем я его.

— Тогда почему же вы не вместе?

— О, вы очень любопытны, но я объясню вам и это. Он посчитал, что несколько летних месяцев мне лучше провести в провинции, где нет молодых людей, которые пристают к чужим женам.

— Он поступил абсолютно правильно, — Анри состроил серьезное выражение лица так, словно бы и впрямь оправдывал поступок окружного прокурора Ламартина.

— Конечно же правильно, — сказала Мадлен.

— Да, вам, мадам, представляется великолепный случай и спешите не упустить его.

— Случай? — не поняв, переспросила Мадлен.

— Ну да, ведь вы великолепная женщина.

— Нет, вы ошибаетесь, виконт, для вас я просто мадам Ламартин, жена окружного прокурора.

— Нет, мадам, вы необычная женщина.

— Почему, виконт, вы так говорите? — забеспокоилась мадам Ламартин.

Ей становилось не по себе, слишком уж навязчив был этот молодой человек и слишком уж красив. Она не хотела — и в то же время не могла не смотреть на его открытое лицо, развевающиеся на ветру волосы. Расстегнутая почти до пояса рубашка надувалась ветром. Анри стоял, поставив одну ногу на сиденье и опирался на шест, неглубоко вошедший в воду.

— Вы странная женщина, не только великолепная.

— А в чем моя странность?

— Ну как же, мадам Ламартин, вы любите мужа, которого нет рядом.

— А разве любовь зависит от того, рядом любимый человек или нет?

И тут мадам Ламартин сообразила: лучше перейти в наступление и тогда, возможно, спеси у виконта немного поубавится.

— Вы так охотно, виконт, рассуждаете о любви, что я хотела бы спросить вас: а вы сами любите кого-нибудь?

— Нет, — тут же ответил виконт и опустил голову, словно смутившись, а затем резко вскинул ее, — да, я люблю.

— Она здесь? — спросила Мадлен.

— Да.

— А кто она?

— Попробуйте угадать.

— Я перебираю в уме всех гостей, но никто не подходит на роль вашей возлюбленной.

— Нет, она здесь, — улыбнулся виконт.

— Ну тогда я в растерянности.

— Не буду вас больше мучить, — грустно сказал виконт, — это вы, я люблю вас.

Жак, которому хотелось получше рассмотреть эту сцену, выбрался из кустов и не таясь, подошел к самой воде. Чтобы лучше видеть, он присел на корточки, ведь ветви прибрежной ивы спускались до самой воды.

— Что же там у них происходит? — шептал Жак. — Наверное, она уже признается ему в любви.

Но присмотревшись, Жак увидел на губах женщины злую улыбку.

— Нет, еще не время, но скоро и она сломается, господин мастер до этих дел.

Мадлен прищурилась, как бы пытаясь получше рассмотреть Анри. Она не знала, что и ответить, так просто он сказал о своей любви. Сердце женщины дрогнуло, она не знала, разыгрывает ее виконт или говорит правду. Поэтому Мадлен медлила с ответом. Зонтик бешено крутился в ее руках. Наконец, она произнесла:

— Вам не стоило говорить этого, виконт.

А тот умело изображал растерянность и волнение.

— Вы испугались моей любви, мадам?

— Нет, вы всего лишь не должны были говорить об этом. Одно дело чувствовать, другое дело признаваться в любви замужней женщине.

— Так значит, вы не любите меня, — грустно сказал виконт и тут же улыбнулся.

Мадлен Ламартин решила обратить все в шутку.

— Конечно нет, — покачала она головой. — Вы слишком навязчивы, виконт, для того, чтобы я могла любить вас.

— Так значит не любите? — переспросил Анри.

— Нет, нисколько, — и женщина, почувствовав себя победительницей, гордо вскинула голову, ей интересно было, что же сейчас скажет Анри.

А тот стоял молча, взявшись двумя руками за шест, и с тоской в глазах смотрел на Мадлен.

— Вы что, онемели, виконт?

Тот, ни слова не говоря, разжал руки и медленно качнувшись, упал в воду. Он даже не сделал ни малейшей попытки задержать свое падение. По всему было видно, что виконт решил покончить с собой из-за того, что его не любит Мадлен Ламартин.

Женщина вскрикнула и тут же прикрыла рот рукой. Она смотрела на расходящиеся по поверхности пруда круги, на разбитые падением Анри островки ряски, на лягушек, испуганно прыгающих с берега в воду. Круги разошлись, ряска собралась вновь цельным ковром, а Анри все не появлялся. Лодка медленно покачивалась, только ее владелец исчез под водой. Шест, воткнутый им, торчал, возвышаясь над водой.

— Пожалуйста, не делайте этого! — взмолилась Мадлен, словно Анри мог услышать ее из — под воды. — Эй, виконт, выныривайте сейчас же! Что вы там надумали?

Жак, стоя на другом берегу, тоже стал волноваться, слишком долго Анри не показывался на поверхности.

Ну боже мой, виконт, выныривайте скорее, я так боюсь!

Мадлен, опасливо ступая, забралась в лодку и принялась звать оттуда:

— Виконт Лабрюйер, сейчас же вынырните, нельзя же так пугать меня!

Но поверхность пруда была спокойна, ни одного пузырька не поднималось со дна.

— Помогите! Помогите! — закричала Мадлен, озираясь вокруг.

Жак, не на шутку встревожившись, бросился в воду и, поднимая тучи брызг, попробовал переплыть пруд. Но тяжелые сапоги и ливрея мешали ему держаться на воде. Он беспомощно барахтался, глядя на то, как Мадлен, заломив руки, склонилась над водой.

— Боже мой, помогите кто-нибудь, виконт тонет! Ну пожалуйста, месье, пожалуйста, хватит меня пугать! В ответ была тишина.

— Анри! — закричала Мадлен Ламартин и попыталась заглянуть в воду.

Лодка закачалась, и она сама с трудом удержала равновесие. Из глаз женщины брызнули слезы.

И тут вода забурлила и из нее показалась голова виконта. Он бешено хватал воздух ртом, его руки цепко схватились за борт лодки.Мадлен вскрикнула и отшатнувшись, села на мягкую подушку. Она держалась правой рукой за сердце и часто дышала. Виконт отплевывался тиной.

— Я прошу вас, не делайте больше так, — взмолилась женщина. — Вы так напугали меня, что я чуть не умерла.

— А я чуть не утонул, — абсолютно серьезно сказал Анри, пытаясь забраться в лодку. — Ведь вы же, мадам, говорили, что не боитесь меня.

— Прошу вас, не делайте больше так! — Мадлен все еще держалась за сердце.

А Анри попытался перевалиться в лодку. Наконец, отойдя от испуга, Мадлен сообразила, что это всего лишь фарс и бросилась бежать, выскочив из лодки на берег.

— Постойте! — окликнул ее виконт. — Ведь вы не хотите, чтобы все повторилось?

— Вы напугали меня, вы бессовестный.

— Я бессовестный?

— Да, вы поймите, я не могу сделать то, о чем вы меня просите.

— А о чем я вас просил? — просто поинтересовался виконт.

— Прошу вас, месье, больше не заговаривайте об этом, вы меня пугаете и я вряд ли смогу уснуть этой ночью.

На губах Анри появилась улыбка.

— Я хочу, мадам Ламартин, чтобы вы все время говорили со мной.

— О чем, о любви? Нет-нет, виконт, я вижу, вы все равно не внемлете мне, и я не собираюсь больше с вами разговаривать, — женщина развернулась и покручивая зонтиком, двинулась по аллее.

Виконт Лабрюйер с досады ударил ладонью по воде.

— Постойте! — крикнул он. Женщина даже не обернулась.

— Постойте, мадам, прошу вас!

— Отстаньте от меня! — бросила женщина через плечо, спеша как можно скорее отдалиться от пруда, как будто виконт был морским чудовищем, не способным выбраться на сушу.

— Погодите же! — закричал Анри.

— И не подумаю!

Фигурка в белом платье все дальше и дальше отдалялась от пруда. И тогда виконт закричал с отчаяния, упал в воду и стал в нейбарахтаться. Его голова то исчезала, то появлялась вновь, брызги разлетались во все стороны.Создавалось впечатление, что Анри борется, пытаясь спасти свою жизнь.

Мадлен на какое-то мгновение заколебалась, ведь он был недалеко от берега и ей ничего не стоило помочь ему. Но потом она зло бросила:

— Прекратите этот фарс, виконт! — и исчезла, свернув в боковую аллею.

Виконт еще некоторое время барахтался, отчаянно крича, а затемчертыхнулся:

— Дьявол! Ничего не получилось! Но ничего, я заставил ее думать о себе.

Он опустил руки и поднялся во весь рост. Вода тут доходила ему всего лишь до колена. Рубашка испачкалась в ил, ведь чтобы изображать утопленника, ему приходилось лежать на дне, придерживаясь за дно лодки.

— Чертов пруд! — выкрикнул виконт. — Нигде здесь нет глубокого места, даже утонуть невозможно!

И тут он услышал отчаянный крик Жака. Тот барахтался посередине пруда, явно собираясь пойти ко дну.

— И этот идиот поверил, что я тону! — воскликнул виконт, вскакивая в лодку.

Но он не смог удержать равновесие и вновь плюхнулся в воду. Чертыхаясь и отплевываясь, виконт поплыл на середину пруда, где барахтался его слуга, который уже прощался с жизнью.

— Да здесь не глубоко, Жак! — кричал Анри. — Становись на дно!

Слуга попробовал воспользоваться этим дельным советом, но с головой ушел под воду. Анри подпльш к нему и схватил за шиворот.

Видишь, идиот, я же здесь стою!

— Но хозяин, — взмолился Жак, — это вам вода доходит до плеч, а я скрываюсь в ней с головой.

— Ладно, Жак, извини, — сказал Анри, с трудом передвигаясь по дну, к тому же ему еще приходилось волочить за собой Жака.Утопая в иле, ругаясь на давно не чищенный пруд, мужчины выбрались на берег. Анри выбрал более-менее чистую заводь и принялся смывать с себя ряску. Жак как мог помогал ему, снимая длинные водоросли с головы.

— Ты бы сам хоть почистился, — зло бросил Анри. Жак снял ливрею и тряхнул ее. В стороны полетели брызги, словно от только что искупавшейся собаки.

— Ты бы поосторожнее, Жак.

Слуга стоял на берегу, возле его ног растекалась грязная лужа.Он задумчиво смотрел на белых лебедей, пересекавших пруд.

— Скажите, хозяин, как они умудряются быть такими белыми в этом грязном пруду?

— Пошли в дом! — прикрикнул на Жака Анри и зашагал к видневшемуся в конце длинной аллеи дворцу.

Жак заспешил за своим хозяином, волоча мокрую ливрею прямо по траве. Высокий Анри гордо ступал прямо по песку дорожки, а за ним семенил его низкорослый слуга.

Графиня Лабрюйер как раз в то время, пока ее внук донимал мадам Ламартин своими ухаживаниями, сидела в гостиной за карточным столом и разыгрывала партию с маркизом и маркизой Лагранж. Старой женщине ужасно не везло потому что ее подводила память. Она напрочь забывала, с какой карты кто ходил и, кладя трефового короля, была абсолютно уверена, что трефовый туз уже вышел.

Но мадам Лагранж тут же вытаскивала из веера этого трефового туза и взятка переходила в ее руки. Графиня Лабрюйер настолько расстроилась, что от огорчения даже уснула. И когда маркиз Лагранж сделал свой ход, некому было дополнить взятку.

Лакей, неотлучно стоявший за спиной у графини на случай, если что-нибудь понадобится, вопросительно посмотрел на маркиза, мол, что прикажете делать, разбудить?

— Нет, она всего лишь отдыхает, — благосклонно сообщил маркиз.

А маркиза Лагранж улыбнулась и подмигнула мужу. Может, все-таки разбудить? — осведомился лакей.

— Нет, я же сказал тебе, она всего лишь отдыхает, пусть.

Маркиз поднялся из-за стола и подал руку своей жене.

— Любезный, — обратился он к лакею, — не поможете ли вы вынести стол на террасу?

Слуги аккуратно взяли столик с разложенными на нем картами и аккуратно потащили его на открытую террасу, где маркиз и маркиза принялись расписывать новую партию, а графиня Лабрюйер так и осталась спать в кресле, сжимая в руках веер карт.

Она даже не слышала, как к дому подъехала карета. В ней сиделиКонстанция Аламбер и ее верная служанка Шарлотта. Лакеи тут же бросились к экипажу, опустили подножку, распахнули дверку, и Констанция медленно спустилась на землю. Ее немного покачивало после дальней дороги, но она не могла позволить себе даже немного передохнуть.

— Графиня Лабрюйер у себя? — осведомилась она у дворецкого.

— Я сейчас доложу о вас, она сейчас в гостиной, играет в карты.

— Я пройду с вами, — сказала Констанция таким тоном, что дворецкий не посмел отказать ей.

Наряд Шарлотты был фантастическим. Огромный тюрбан из белого шелка, украшенный сверху огромным, сверкающим блестками бантом. Свободный край тюрбана свободно ниспадал на землю. Такого наряда, скорее всего, не существовало нигде на свете, даже на родине Шарлотты. Но малиновый бархатный наряд и белый тюрбан очень шли к ее темнокожему лицу.

А Констанция любила, когда ее служанка выглядела экзотично.

— Виконтесса Аламбер! — доложил дворецкий, ничуть не смущаясь тем, что его госпожа спит и даже негромко похрапывает.

Констанция и Шарлотта переглянулись. Мадемуазель Аламбер прыснула смехом, но тут же совладала с собой и подошла к графине. Та мирно спала и веер с картами, сжатый в руке, лежал у нее на коленях. Констанция уселась в кресло напротив графини и негромко кашлянула. Старая женщина тут же встрепенулась ото сна и тут же взялась рукой за одну из карт.

— Что, разве сейчас мой ход? Я только что ходила… И тут она увидела, что перед ней не маркиза Лагранж, а смутно знакомая ей молодая женщина. И графиня, силясь вспомнить ее имя, пристально посмотрела на Констанцию.

— Вы не помните меня, мадам? Графиня еще некоторое время пристально смотрела на нее, потом покачала головой.

— Простите, дорогая, моя память… она иногда подводит. По-моему… вы… нет, не спешите называть свое имя, сейчас я припомню. Вы графиня Аламбер, — наконец-то сказала графиня Лабрюйер.

— Не графиня, виконтесса, — поправила ее Констанция.

— Ах, да, вы так похожи на свою мать и бабушку, что я спуталавас. Знаете, дорогая, когда живешь в провинции, время, кажется, остановилось. Ведь я такая древняя…

— Вы еще очень молодо выглядите для своих лет, — сказала Констанция. — Я только что приехала.

— Конечно же, я знаю, теперь-то память меня уже не подводит, вы только что приехали, дорогая, — графиня растерянно посмотрела перед собой.

Стола не было, и она поняла, насколько нелепо смотрится с веером карт в руках, когда рядом нет ни одного игрока.

— А где мой стол? — изумилась графиня Лабрюйер. — Где все игроки? Хотя мне надоела игра, — и она сложила карты, бросив их насвободное кресло. — Я рада видеть вас, мадам Аламбер, — сказала графиня.

— Мадемуазель Аламбер, — напомнила ей Констанция.

— Ах, да, мадемуазель, моя память, вы виконтесса. Я никак не могу избавиться от впечатления, что разговариваю с вашей матерью или бабушкой. Так что вас привело ко мне, дорогая? Не ради же того, чтобы поговорить с древней старухой вы приехали из Парижа?

— Я хотела увидеть вашего внука виконта. Старая графиня улыбнулась.

— Так вы знаете его? О, несносный мальчишка, неужели и вы попали в его сети? Констанция вспыхнула.

— Да нет, Анри мне нужен по делу, мы кое о чем не договорили вПариже, он так спешно уехал к вам.

— Да, он очень любит меня и я так рада, когда Анри приезжает. Я даже закрываю глаза на все его шалости, — пожаловалась на внука графиня.

— Ну что вы, мадам Лабрюйер, вы несправедливы к Анри, он очень добрый.

— Да, он никогда обо мне не забывает и даже раза два или три в год наведывается в мое имение. Я так счастлива, что у меня есть такой внук.

— Где он? — поинтересовалась Констанция. Графиня беспомощно развела руками.

— Разве я могу сказать? Даже стол и тот исчез, незамеченный мною. Где-нибудь в парке или на пруду. Он обязательно вернется к обеду. Если хотите увидеть, то у меня еще гостят маркиз и маркиза Лагранж и мадам Ламартин.

Если Лагранжей Констанция еще знала, то имя Ламартин ей ни о чем не говорило.

— Я хотела бы увидеть Анри и не буду вам мешать отдыхать, графиня, — Констанция поцеловала старую женщину в щеку и вышла из гостиной.

Графиня, спохватившись, крикнула ей вдогонку:

— Вы не хотели бы остановиться у меня, немного погостить?

— Нет, что вы, благодарю вас, мадам, я спешу увидеть Анри и потом возвращаюсь в Париж.

И только тут графиня заметила Шарлотту. Она чуть не вскрикнула, думая, что эфиопка — это продолжение ее сна. Да, нарядШарлотты, конечно, был замечательный. Но графиню от умопомешательства спасло только то, что Шарлотта покинула гостиную вслед за своей госпожой.

— И надо же, померещится! — сказала мадам Лабрюйер, вновь закрывая глаза.

Констанция, узнав у дворецкого, где комната виконта Лабрюйера, без тени смущения распахнула дверь и вошла туда. Здесь все находилось в беспорядке, Жак был достойным слугой своего хозяина.Одежды валялись на кровати, висели на спинках стульев, стол был завален бумагами и книгами.

— Да, Анри, всегда так следивший за своей внешностью, — сказаласама себе Констанция, — ничуть не следит за своим жилищем.

Шарлотта немного брезгливо отодвинула рубашку, висевшую на спинке стула, и села. Констанция устроилась прямо на кровати, потому что больше свободного места не было.

Графиня Лабрюйер уже почти заснула, как дверь в гостиную вновь отворилась и на пороге возникли мокрые до нитки Анри и его слуга Жак. Вода стекала с них прямо на паркет. Виконт и его слуга гордо прошли по гостиной, а графиня, открыв рот от удивления, смотрела на эту странную процессию, она-то думала, что все еще спит и ей это все видится во сне.

Жак волочил за собой мокрую ливрею и оловянные позолоченные пуговицы стучали по начищенному до блеска дереву.

— Что это такое? — воскликнула графиня, когда видение исчезло.

Но некому было ответить ей, и она вновь погрузилась в сон. Дворецкий без тени смущения приветствовал виконта и проводил его в комнату. Лишь в последний момент дворецкий хватился, что не предупредил месье Лабрюйера о прибытии Констанции. Но было уже поздно.

Анри, распахнув дверь, вошел в свою комнату.

— Виконт! — радостно воскликнула Констанция и тот застыл отудивления.

Констанция сидела на его кровати, сбросив туфельки и поджав ноги. Жак замер за спиной своего хозяина, он с интересом смотрел наШарлотту.

— Что случилось, виконт? — воскликнула Констанция, глядя на мокрого Анри.

То, что он был мокрым — это еще полбеды. Водоросли свисали с его плеч, а от одежды несло тиной.

— Так что случилось, виконт, вы тонули?

— Да так, маленькое происшествие, — махнул рукой виконт, улыбаясь.

— Видите, я приехала.

— Ну так вот, Констанция, можешь считать, это в твою честь, в честь твоего приезда.

Жак все еще стоял с раскрытым ртом, разглядывая Шарлотту.Наконец, виконту это надоело.

— Можешь идти, Жак, можешь переодеться в сухую одежду, спасибо тебе за помощь.

— Я благодарен, что вы спасли меня, господин, — сказал Жак и собирался было уже закрыть дверь, как Констанция остановила его.

— Погоди, приготовь сухую одежду для виконта, ведь сейчас мыуезжаем в Париж.

Жак, ошеломленный таким неожиданным появлением в комнате его хозяина Констанции и вычурно одетой Шарлотты, хотел уже было беспрекословно исполнить приказание.

— Нет, Жак, погоди, может я еще не захочу ехать в Париж. Может, Констанция, ты мне объяснишь, что затеяла?

— Жак, иди, готовь одежду, — сказала Констанция тоном не терпящим пререкательства. Жак сделал шаг назад.

— Нет, погоди, — остановил его Анри. Констанция тяжело вздохнула.

— Ты объясни мне, что случилось.

— Я приехала к тебе из Парижа, бросила все, а ты донимаешь расспросами.

— Я не об этом, Констанция.

— Ну что же, ты, Анри, нужен мне в Париже, очень нужен, — Констанция понизила голос и говорила так вкрадчиво, что сердце виконта растаяло, он решил, что та, наконец-то, решилась отдать свои симпатии только ему.

— Хорошо, Жак, можешь готовиться к отъезду, но поедем мы завтра, нечего спешить.

Констанция недовольно поморщилась, она собиралась ехать, не откладывая.

Анри, нимало не смущаясь, что на него смотрит Констанция, сталснимать мокрую рубашку и обувь. И наконец, оставшись обнаженным по пояс, он уселся в кресле.

— Так что случилось, Констанция, ты можешь объяснить толком?

Его глаза сверкали радостью, наконец-то он понадобился этой мадемуазель Аламбер, наконец-то она сама пришла к нему и просит о помощи.

— Ты помнишь мою маленькую подопечную? — спросила мадемуазель Аламбер.

— Это ту, с которой ты была в опере и не пожелала мне представить?

— Да, она самая.

— Ну что ж, надеюсь, она уже вышла замуж и ты больше не опекаешь ее?

— Ах, ты даже запомнил, что она собиралась замуж, значит она запала тебе в сердце!

— В общем-то, она довольно мила, но я не хотел бы ссориться с тобой из-за этой глупышки.

— Она еще очень наивна, — сказала Констанция, разглядывая перстень на своей руке.

— Я это заметил.

— А тебя, Анри, никогда не интересовало, за кого она собраласьзамуж?

— Я над этим никогда не задумывался.

— А ты попробуй, угадай.

— Ну как же я могу угадать.

— Ты знаешь этого человека.

— Я знаю многих в Париже.

— Ее будущий муж, — слова с трудом давались Констанции, — шевалье де Мориво. Да-да, Анри, это Эмиль.

Виконт Лабрюйер затрясся от смеха. Он хохотал, запрокинув голову. Констанция чувствовала себя глупо.

— Эмиль, — хохотал он, — Эмиль, это же надо придумать! Ты уверена? Ты не разыгрываешь меня?

— Мне не до смеха, — сказала мадемуазель Аламбер.

— Да, Эмиль посмеялся над тобой. Променять тебя на девчушку…пусть богатую и миловидную…

— Он женится на ней, а не берет в любовницы, — напомнила Констанция.

— Ну да-да, я забыл, ведь ты, так же как и я, никогда не думаешь о женитьбе. И вот бедняга Эмиль не выдержал, он соблазнилсябогатым приданым…

— Мне не до смеха, — вновь напомнила Констанция.

— Так чего же ты хочешь от меня? — наконец-то Анри пересталсмеяться и откинул со лба прядь мокрых волос.

— Да-да, Эмиль… — произнесла Констанция и поджала губы.

— А разве они подходят друг другу? — изумился Анри.

— Колетта, так ее зовут, даже не знает, кто ее будущий муж. Так что говорить об этом рано.

— Так что ты хочешь от меня, чтобы я стал ее мужем?

— Нет, не этого.

— Так чем я могу быть тебе полезен?

— Ты один, Анри, можешь помочь мне. Виконт Лабрюйер задумался.

— Ты предложишь мне сейчас, Констанция, вызвать его на дуэль и заколоть шпагой.

— Нет, — рассмеялась мадемуазель Аламбер, — ты мне нужен живым, Анри, живым и невредимым.

— Тогда я тебя не понимаю, Констанция.

— Неужели ты не хочешь помешать свадьбе?

— Нет, я даже мечтаю, чтобы он женился именно на Колетте.

— Но ты не слишком догадлив, Анри, хотя можешь мне помочь.

Виконт отвернул простынь и сел рядом с Констанцией.

А мадемуазель Аламбер, прикрыв глаза, сказала:

— Да, бедная Колетта, она так напоминает мне мою юность, когда мне было всего пятнадцать лет, такая же невинная, такая же наивная…

На губах Анри появилась улыбка.

Ты обманываешь себя, Констанция, ты была совсем другой.

— Нет, в душе я всегда оставалась наивной и невинной. Да, онаневинна и чиста, — сказала Констанция и прикрыла глаза рукой, словно бы плакала.

Анри с подозрением смотрел на нее, искренна она или притворяется.

— Да, я уже заинтригован, — сказал он, — слушаю и почти что согласен на твое предложение.

Рука тут же исчезла с глаз Констанции, она повернулась к своему другу.

— Не знаю, как тебе и сказать, Анри…

— Ну что ж, если ты не будешь со мной откровенна, я не смогу выполнить твою просьбу.

— Я хочу, чтобы ты сделал с ней это… Анри, уже обо всем догадавшийся, решил немного позлить Констанцию.

— Что, это?

— Я хочу, чтобы ты лишил ее девственности. — Но ведь Эмиль мой друг!

— Я тоже твоя подруга, и я хочу, чтобы шевалье де Мориво не завладел ее невинностью. Его нужно наказать, ты согласен со мной, Анри?

Виконт задумался. В общем-то Констанция была права, Эмиль поступил подло, не посоветовавшись со своей любовницей о предстоящей женитьбе.

Констанция, заметив, что Анри колеблется, подалась вперед, словно так молодой человек мог лучше ее расслышать.

— Ты понял, Анри, он не должен получить ее невинность, и я хочу, Анри, чтобы ты наставил ему рога еще до его женитьбы.

— Да, ты коварная женщина, — виконт смотрел на Констанцию так, словно видел ее совершенно в ином свете, — я не думал, что ты способна на такое. Или может быть, ты любишь его?

— Нет, я его ненавижу.

— И все равно я не могу понять тебя. Неужели ты, чудовище, бросаешь мне в руки эту маленькую девочку лишь для того, чтобы отомстить Эмилю? И честно говоря, Констанция, я не вижу в этом большой необходимости. Зачем я должен делать это, почему?

— А все те соблазненные тобой девушки, почему ты завладел ими?

— Я их любил, — отвечал Анри.

— Но ты же хотел завладеть и моей подопечной, — Констанция начинала злиться, Анри явно хотел от нее чего-то потребовать взамен.

— Тогда ты меня попросила вычеркнуть ее из своего сердца, и яэто покорно сделал. И ты сама виновата в том, что сейчас у меня нетжелания заниматься ею.

Констанция опустилась на подушку и поплотнее обтянула подол платья на ногах так, чтобы даже ее розовые пальчики не торчали наружу. Единственным выходом было позлить Анри.

— Неужели ты решил отойти в сторону, решил покончить с любовью?

— А что в этом странного! — воскликнул Анри. — Париж больше меня не привлекает, ведь здесь такой чудесный воздух, так весело щебечут птицы. Согласись, Констанция, в Париже не слышно голосов птиц.

— Ах, птицы, — сказала Констанция, — конечно же, как я забыла. И какую же птичку ты собираешься поймать на этот раз?

— О, она чудесна, обязательно поймешь, кто она, когда все гости рассядутся за столом.

— Но ты все-таки поедешь со мной в Париж?

— Подумаю. Предложение твое довольно соблазнительно, но онопотребует от меня больших усилий.

— Анри, о чем ты говоришь? Когда это соблазнить женщину было для тебя огромным трудом?

— Я старею, Констанция, — развел руками Анри, — тебе тоже не удалось удержать Эмиля.

— Перестань говорить об этом, — зло сверкнув глазами, воскликнула мадемуазель Аламбер.

— По-моему, ты сама первая завела об этом разговор. Я, живя тут, в провинции, совсем забыл обо всех вас. Меня теперь занимает совсем другое. Я созерцаю небо, деревья, спокойную воду…

— И в промежутках между созерцаниями, конечно же, охотишься за птицами.

— Нет, за одной птичкой, Констанция, она великолепна.

— И конечно же, замужем.

— Для меня это не препятствие, даже вселяет в душу некоторую тревогу. Ведь представь себе, муж может оказаться ревнивым и попытается проткнуть меня шпагой. Умереть за любовь, Констанция, что может быть прекраснее!

— Ты плохо кончишь, если не откажешься от замужних женщин.

— Я ничего не могу с собой поделать, — признался Анри, — если я влюбился в женщину, то не отступлюсь от нее до тех пор, пока она не будет принадлежать мне.

— Неужели ты забыл, Анри, как тебе пришлось отступиться от меня?

— Ты, Констанция, другое дело, ты единственная, кто попытался убить меня прежде, чем я стану твоим. И к тому же я не теряю надежды завладеть твоим телом.

— Уж не это ли условие ты хочешь мне выставить взамен за услугу?

— Я еще подумаю, заниматься ли мне твоей воспитанницей или продолжить охоту на птиц.

— Ну я прошу тебя, Анри, — взмолилась Констанция, — я не могу допустить, чтобы эта бедная девочка досталась невинной в руки этому чудовищу. Она должна сперва узнать настоящую любовь, почувствовать нежность, ведь ты умеешь это делать, Анри.

— Ты так говоришь, Констанция, словно желаешь ей добра.

— А я и желаю.

— Мне не очень верится в это. Ты ослеплена ненавистью. Я подумаю до вечера, все зависит от поведения моей птички. Если она сегодня же попадет в мои силки — то я поеду с тобой в Париж.

ГЛАВА 12

Когда стемнело и гонг возвестил о начале ужина, все собрались в гостиной дома графини Лабрюйер.

Констанция Аламбер, сославшись на отсутствие аппетита, не селак столу, а обосновалась возле клавесина и пока все ели горячее, онавысоким голосом услаждала слух собравшихся.

Сновали лакеи, разносились кушанья, а Констанции и в самом деле не хотелось есть. Она была настолько взволнованна, что совершенно забыла о потребности в еде и питье. Но когда она закончила петь очередную песню, она ощутила жажду.

— Я передумала, — сказала Констанция, подсаживаясь к столу. — Немного фруктов и бокал легкого вина вполне меня устроят.

Графиня Лабрюйер, сидевшая во главе стола, склонила набок голову.

— Люди всегда поступают подобным образом, только жаль, мадемуазель Аламбер, что вы не попробовали тушеное мясо, оно было великолепным.

— Я с удовольствием бы приняла участие в пиршестве, но, простите, у меня совсем нет аппетита.

— Вас что-то беспокоит, дорогая? Наверное, вы влюблены.

Констанция улыбнулась.

— Нет, мадам Лабрюйер, здесь нет того, кому бы я желала отдатьсвое сердце.

— Но может быть, его взяли силой?

— Нет, я достаточно хорошо умею защищаться, — и Констанция отправила в рот маленький кусочек персика, а потом запила его вином.

Виконт Лабрюйер сидел и старательно расправлял на коленях салфетку. Напротив него сидела Мадлен Ламартин и отрезала маленьким ножиком от большого яблока ломтик за ломтиком.

— О чем вы говорили, — поинтересовалась Констанция, — в то время, как я пела? Виконт так громко смеялся, что я, право, заинтересовалась.

Женщины, сидевшие за столом, переглянулись.

— Мы не говорили, рассказывал виконт.

— О чем же?

Констанция рассматривала серебряную вилку, украшенную фамильным гербом семейства Лабрюйер. Старая графиня немного смутилась.

— Он рассказывал о том, как вы впервые попали в Париж.

— Не очень-то любезно, — возмутилась Констанция, — обсуждать женщину у нее за спиной. Но виконту я могу простить все, — она склонила голову, и Анри ответил ей улыбкой.

— Прости, дорогая Констанция, но я не имел в виду тебя обидеть. В самом деле, смешно было наблюдать, как ты по-варварски орудовала ножом и вилкой.

— Но теперь-то у вас больше нет сомнений на мой счет?

— О, Констанция, вы великолепны!

— Но если уж пришлось обсуждать меня, — сказала мадемуазель Аламбер, — то может быть, есть смысл сменить тему?

— Делайте, что хотите, — попросила ее старая графиня. — Мне уже, честно признаться, порядком наскучил мой внук. Он говорит только о женщинах.

— А вы уверены, мадам Лабрюйер, что я собираюсь говорить о мужчинах?

— О ком же еще может завести разговор столь хорошенькая женщина?

Маркиз Лагранж сидел отдельно от своей жены. Та с трудом помещалась в изящном кресле из-за своей полноты. Но она чувствовала себя вполне раскрепощенно. Она неторопливо поглощала персик за персиком, не обращая внимания на всех.Несмотря на пышное тело, она была чрезвычайно красива. Есть такой тип женщин, которые красивы не чертами лица, а лишь мимолетноуловленным выражением. Ее улыбка заставляла улыбнуться в ответ каждого, глаза лучились какой-то неприкрытой хитростью. И это, как ни странно, располагало к ней собеседников.

Ветер ударил в распахнутое окно, и язычки свечей в высоких канделябрах качнулись, на мгновение сместив тени.

«Словно бы мир покачнулся»— подумала Констанция, но тут же дворецкий опустил раму и все встало на свои места.

— Так я обещала сменить тему и хотела бы кое о чем спросить мадам Ламартин.

Констанция наизусть знала все любимые фразы виконта Лабрюйера и хотела немного позлить его. Ведь мадемуазель Аламбер ухе прекрасно сориентировалась, кто же является избранницей сердца виконта.

Женщин за столом сидело всего четверо, старая графиня отпадалапо двум причинам: во — первых, она была бабушкой виконта, а во-вторых, слишком стара. Насчет себя Констанция не сомневалась, а вотвыбрать между мадам Лагранж и мадам Ламартин было не сложно.

Она знала, виконту больше нравятся стройные худые женщины, ион не так-то легко воспламеняется, завидев толстушек. К тому же, рядом с маркизой Лагранж сидел ее муж, и вид его был довольно суров.

Почтенный маркиз обладал густой седоватой шевелюрой, одутловатым лицом и по тому, как он пил большими глотками вино, было понятно, он человек решительный.

Конечно же, очередной жертвой виконта должна была стать Мадлен Ламартин.

Итак, Констанция решила, что пришел ее черед позлить Анри.

— Вы любите своего мужа? — спросила она у Мадлен.Та тут же вспыхнула, ведь вопрос точь — в-точь повторял сказанное сегодня на пруду виконтом Лабрюйером.

«Ах, вот оно что, — подумала женщина, — значит не мне одной он задает подобные вопросы. Скорее всего, весь Париж знает их наизусть, во всяком случае, женская половина».

Но вопрос был задан и требовал ответа. Констанция ждала.Маркиза Лагранж негромко рассмеялась, позабавленная замешательством Мадлен. Та беспомощно озиралась, ища у кого — нибудь поддержки.

Но маркиз отвел взгляд, старая графиня была поглощена созерцанием косточки персика у себя на тарелке. Виконт небрежно покачивал рукой, облокотившись на спинку пустого кресла рядом с собой.

Констанция, ободряюще улыбнувшись, снова спросила:

— Так, вы любите своего мужа, мадам? Немного помолчав, Мадлен Ламартин ответила:

— Да.

Чем вызвала новый приступ смеха у маркизы Лагранж. Муж строго посмотрел на свою жену, но от этого она расхохоталась еще пуще. Прикрыв рот рукой, она попросила прощения.

— Извините меня, но нельзя же задавать вслух такие очевидные вопросы.

— Почему очевидные?! — изумилась Констанция, — ведь ее мужа нет рядом, и мадам Ламартин может отвечать вполне искренне.

— Очень любите? — поинтересовалась в свою очередь маркиза.

Бестактный вопрос привел Мадлен в возмущение.

— Конечно же, очень люблю.

Даже тогда, когда его нет рядом? — изумилась Констанция.

— Конечно же, а как иначе?

— Но вы хотели бы, чтобы ваш муж оказался рядом с вами, мадам? — настаивала на своем Констанция, словно ей доставило бы огромное удовольствие услышать из уст Мадлен, что та не любит своего мужа.

Виконт Лабрюйер лукаво улыбался, следя за тем, как Констанцияненавязчиво издевается над его новой избранницей. Ему хотелось заступиться за нее, но виконт понимал, что еще не настало время.Констанция должна была распалиться и допустить какую-нибудь ошибку в поведении, и вот тогда Анри ее заметит и не преминет указать остальным.

Но Констанция Аламбер чувствовала себя настолько уверенно, что виконт не сдержался:

— Простите, мадемуазель, но я думаю, Мадлен слишком серьезно относится к этому делу, я имею в виду супружество. А ваши вопросы слишком легкомысленны и думаю, Констанция, вам сперва следовало бы выйти самой замуж, а уж потом учить остальных.

Мадлен с благодарностью посмотрела на виконта, Констанция зло поджала губы, ведь здесь не всем было известно, почему она до сих пор не замужем. Но, как всегда водится в светских кругах, на помощь Констанции поспешила маркиза Лагранж.

— Я, например, — она приложила вилку к груди так, что Мадлен испугалась, не проткнет ли маркиза себе шею, — не вижу ничего странного в том, что женщина одна. Во всяком случае, меня это не пугает.

— Ну как же, — улыбнулся виконт, — если женщина одна — это совсем другое дело, чем если она замужем.

— А вот я не боюсь своего мужа, — сказала маркиза, глядя в глаза месье Лагранжу, — я его абсолютно не боюсь, потому что я вольна. И какая разница, замужем я или нет, если у меня есть право выбора.

Все посмотрели на маркиза. Тот даже не дрогнул, выслушав подобное от своей жены. Он старательно прожевал ягоду винограда и отложил вилку в сторону.

— Не боитесь? — изумилась Констанция. — А мне показалось, у вас с маркизом немного другие отношения.

— Она меня абсолютно не боится, — абсолютно искренне признался маркиз, правда, придав своему тону немного шутливый оттенок.

— Но как же, если женщина утверждает, что она вольна в своем выборе, у вас должны возникнуть какие-то опасения на ее счет, — вставила графиня Лабрюйер.

— Нет, — засмеялась маркиза, — опасения могут возникнуть только у меня. Мой муж знает, я разборчива, а он не всегда проявляет хороший вкус.

— Я не совсем понял, что вы хотели сказать, маркиза? Вы вольныв своем выборе и не делаете его или же допускаете возможность измены?

— Неужели не понятно, я конечно же верна своему мужу] — воскликнула маркиза и маркиз Лагранж одобрительно посмотрел на нее.

— Но это только в том случае, — предупредительно поднял палец Анри, — если муж рядом с вами. А если вы одна, маркиза, что тогда?

— Извините, виконт, — проговорила Мадлен Ламартин, — но мне кажется, вы абсолютно не понимаете женщин. Вы не разбираетесь в ихдуше, не можете посмотреть на мир их глазами. То, что вам кажетсяпрекрасным, кажется нам уродливым — и наоборот.

— Я не согласен с вами, Мадлен, — Анри отставил недопитый бокал. — Женское тело всегда прекрасно, независимо от того, смотритна него мужчина или женщина. Это совершенство, созданное природой, поэтому его красота не подлежит обсуждению. Но мы немного отклонились от темы, — напомнил он, — вы не ответили на мой прямо поставленный вопрос, маркиза: так вы готовы изменить мужу, если окажетесь одна и вам представится великолепный случай для этого? Ну, допустим, никто не узнает об измене.

— Даже муж? — с улыбкой спросила маркиза.

— Ну конечно, в первую очередь он.

— Это волнует меня меньше всего, — беспечно махнула рукой маркиза Лагранж. — Я думаю, каждая женщина способна себе позволить маленькое приключение, особенно я. И самое главное для меня условие — чтобы никто раньше, чем я сама, не успел рассказать мужу об этом. Ведь если я признаюсь, он обязательно простит меня. Один раскаявшийся грешник дороже двух праведников, не так ли написано в святом писании?

— Я бы не переносила так смело слова писания на столь щекотливую область человеческих отношений, — воскликнула Констанция.

— Так что главное для меня, чтобы муж обо всем узнал только измоих уст, — маркиза громко засмеялась, а Мадлен с удивлением смотрела на эту полную женщину, чье лицо, до этого привлекательное, вдруг сделалось безобразным.

Складки ее тела ходили волнами от смеха. Маркиза внезапно смолкла и вновь улыбнулась. Вместо оскала хохота всем предстала очаровательная улыбка.

— Не верьте мне, а вы не верьте в первую очередь, — обратиласьона к Мадлен. — Я всего лишь шучу, а вы уж было подумали, я такая распутная?

Шутливая поначалу беседа принимала философский оборот и вряд ли кто из беседующих знал точный ответ на поставленный вопрос. В самом деле, одно, когда говоришь, что верна своему мужу, сидя рядом с ним, а другое — представить себе, что ты осталась одна и никто не узнает об измене. К тому же, если предложение исходило бы от столь очаровательного молодого человека как Анри.

— По-моему, мы все говорим немножко не то, что думаем. Но все равно, я, будучи абсолютно искренней, возьмусь утверждать, что любовь женщины — это прежде всего, верность и правдивость.

Мадлен говорила так убежденно, что можно было подумать, она и в самом деле так думает.

Маркиз подмигнул виконту. Тот сразу же бросил:

— А по-моему, женщина и верность — это понятия несовместимые. Во всяком случае, мне до сих пор не доводилось встречать ни одной женщины, способной сохранять верность своему мужу или возлюбленному. Ведь так, мадемуазель Аламбер? — он кивнул Констанции.

Той хоть и не приятно было это замечание, но она была вынуждена с ним согласиться.

— Да, виконт, но, конечно же, я не имею в виду себя. Все рассмеялись, с такой непосредственностью было сделано последнее добавление. Но всех удивил виконт Лабрюйер.Он добавил:

— И все-таки я верю в женскую верность, верю в любовь, пусть это и покажется некоторым из вас странным. Возможно, нет человека более убежденного в истинном существовании любви.

— Может быть, вы все-таки, виконт, объясните свою позицию? Я что-то не до конца понимаю вас, — сказала Констанция.

— Хорошо, я уточню. Я верю в очарование, с этим уж никто не сможет поспорить.

Мадлен, смеясь, опустила голову и, взяв в свои тонкие пальцы ножку бокала, повертела его. Искристое вино переливалось, отражая огоньки свечей.

— Ну вот и договорились, — рассмеялась Констанция, — слишком серьезно вы говорите о таких легкомысленных вещах, виконт. Сперва вы утверждаете, что любви не существует, а потом клянетесь, чтоединственный верите в нее.

По-моему, виконт искренен, — тихо проговорила Мадлен.

— А по-моему, некоторые сидящие за столом не совсем понимают, о чем идет разговор. Нужно знать виконта не один год, чтобы не верить его словам.

— А вы давно знакомы с ним? — Мадлен глянула на Констанцию, пытаясь определить, к ней ли обращен вопрос.

Это вновь позабавило маркизу, и она подавилась очередной порцией смеха, сделав вид, что закашлялась, слишком резво отпив глоток из бокала.

— Не будьте так строги, — наконец-то придя в себя, сказала маркиза. Так вы утверждаете, виконт, что верите в очарование?

— Да, женщины ангелы, — сказал Анри, складывая салфетку пополам. ^

— Ангелы, — рассмеялась Констанция, — вы, наверное, представляете себе женщин только в постели, а в хизни они не очень-то считаются с чужими чувствами.

Маркиз отложил прибор и отодвинул тарелку.

— Вы это правильно заметили, мадемуазель Аламбер, женщина в постели — всегда ангел, а вот самый кроткий мужчина может стать сущим дьяволом, — и не дожидаясь, пока засмеются остальные, сам задорно захохотал, чем привел в немалое замешательство старую графиню.

— А я с вами не соглашусь, — не очень-то уверенно сказала Мадлен.

— Я, может, не правильно выразил свою мысль, я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Но дело в том, что мужчины, просыпаясь по утрам, часто обнаруживают, что обнимают самую обыкновенную женщину, а ведь ночью они были уверены, что к ним снизошел ангел.

— А вы согласны с маркизом? — Констанция требовательно посмотрела на виконта. Тот пожал плечами.

— Иногда и мне случалось испытывать подобное, правда, не часто. Обычно я покидаю своих возлюбленных еще до рассвета, когда они спят. Но могу сказать одно — я верю в любовь.

— Вы уверены в этом?! — изумилась маркиза Лагранж.

— Абсолютно.

— Я сомневаюсь.

— Но, с одной стороны, я верю, что люблю, а с другой — знаю, что 9то не так. Вера и сомнение питают меня — и это жизнь.

— По-моему, виконт, — улыбнулась Констанция, — вы верите в одно, когда находитесь здесь, в деревне, и совсем другое, когда находитесь в Париже.

Мадлен чувствовала, как пылают ее щеки, она избегала смотреть на виконта.

«Почему они так измываются надо мной? — думала женщина. — Или же я просто не привыкла к светским беседам и такие вопросы в норме? Но ведь здесь никто не говорил подобных вещей, пока не приехала мадемуазель Аламбер. Она красива и видно по ее лицу, что благородство — ее суть. Но откуда такая злоба, такое желание унизить?»

И тут Констанция привела ее в ужас своим следующим вопросом.

— Виконт, скажите пожалуйста, если бы у вас был выбор…

— Выбор это всегда хорошо, — вставил Анри.

— Так вот, если бы вы имели возможность выбора: с кем из женщин, сидящих здесь за столом, вы захотели провести ночь?

— Это чисто умозрительный вопрос или он имеет под собой реальную почву?

— Вы говорите, виконт, так, будто постель уже застлана.

— У вас, мадемуазель Аламбер, довольно изощренное любопытство. Я должен подумать, — и виконт принялся по очереди бесстыдно рассматривать сидевших за столом дам. Он скользнул взглядом по глубокому вырезу платья Констанции, потом перевел взгляд на Мадлен. Та, не зная куда деть руки, теребила край скатерти. А затем пристально и с улыбкой посмотрел на маркизу Лагранж.

Он даже открыл рот, чтобы произнести имя, как маркиз предупредительно поднял руку:

— Нет-нет, мадемуазель Аламбер, вы не правильно поставили вопрос, во всяком случае, я бы поставил его по-другому.

— И как?

— Что поделаешь, я эгоист, мадемуазель Аламбер, и во всем ищу свою выгоду. Если виконт назовет имя, то женщина все равно не сможет прийти к нему сама, а так я буду знать, стоит ли мне оставлять дверь в спальню на ночь приоткрытой.

— Так что вы хотели спросить?

— Я думаю, дамы должны назвать мужчину, с кем бы они хотели провести ночь. Я не говорю сегодняшнюю, — улыбнулся маркиз, прикладывая руку к сердцу.

Мадлен сосредоточенно смотрела в тарелку. Маркиза с улыбкой на лице перекладывала приборы, а Констанция пошла ни хитрость:

— Я, — произнесла она и тут же все посмотрели на нее, — я удивляюсь, неужели все дамы так и будут молчать?

Маркиз расхохотался.

— Вы хитры, мадемуазель Аламбер. Ну что ж, в таком случае, начнем с моей жены.

— Меня этот вопрос не касается, я уже говорила о верности и немогу несколько раз за вечер менять свои убеждения. А вы, мадемуазель Аламбер, с кем бы хотели провести ночь?

— Этот вопрос тоже не в мой адрес, — улыбнулась мадемуазель Аламбер, — все знают, что я равнодушна к мужчинам.

— Это правда, — подтвердил виконт. — Сколько я не добиваюсь ее благосклонности — и все впустую.

— Значит, остаетесь вы, — улыбнулась Констанция.

Мадлен вскинула голову и посмотрела на старую графиню. На лице той выражалось сожаление, словно она извинялась за своего внука, посмевшего затронуть столь щекотливую тему. Хотя обвиняла она его в этом лишь по инерции, потому что настоящей виновницей была Констанция. Ведь это она предложила сменить тему и затеяла этот скользкий разговор.

— Я не смогу ответить на этот вопрос, — наконец-то нашлась Мадлен Ламартин.

Все рассуждения присутствовавших за столом свелись на нет.

— Я в обиде, — проговорил виконт, — никто не желает скрасить мое одиночество и никто не желает быть искренним.

— Вы забыли, — послышался голос старой графини, — что есть еще и я, — она засмеялась дряблым старушечьим смехом, — и единственное, что мне остается, чтобы спасти положение, так это сказать: я бы не отказалась провести ночь с таким красавцем, как виконт. Положение было спасено, все рассмеялись. А Анри, приподняв бокал, кивнул своей бабушке:

— Вы, мадам, спасли мою репутацию. Теперь никто не сможет утверждать в Париже, что за столом не нашлось женщины, согласившейся провести со мной ночь. Я обязан вам по гроб жизни.

— Можешь клясться, все равно я умру раньше тебя и мне не придется удостовериться в том, что ты обманул меня.

Виконт поднялся из-за стола и склонился к Мадлен.

— Позвольте поцеловать вашу руку. Вы, мадам, были так милы весь этот вечер, что я восхищен вами.

Смущенная Мадлен подала руку для поцелуя, и виконт немного дольше, чем того требовали приличия, задержал в своей ладони ее руку. Женщина почувствовала, как ее тело прошибает озноб, как похолодели кончики пальцев. Ей хотелось отдернуть руку, но все смотрели на нее и на Анри.

— Вы смущены? — спросил виконт.

— Ничуть, — качнула головой Мадлен.

— Вы были храбры, когда мы донимали вас дурацкими вопросами, и я благодарен вам за откровенность.

— Да-да, — Констанция тоже поднялась, — простите, мадам Ламартин, мою навязчивость, но мы же в своем кругу и можем иногда пооткровенничать. Лучше знать правду о других, а хотеть — не значит еще сделать.

— В самом деле, мне было непросто, — призналась Мадлен.

Маркиз Лагранж обратился к старой графине.

— Вы, мадам, спасли всех нас, иначе бы от подобных разговоров, если их воспринимать всерьез, мы сошли бы с ума.

— Я выжившая из ума старуха, — засмеялась графиня, поправляя на своей груди сверкающее бриллиантами колье, — и одна из всех вас нашла правильный ответ. Ну что ж, Анри, давай, пойдем, — она взяла за руку своего внука.

Тот захохотал и поцеловал бабушку в щеку.

— Вы никогда не унываете и к сожалению, мы не могли встретиться с вами во времена вашей молодости.

— О, Анри, тогда при дворе были немного иные нравы. Правда, и на мою долю кое-что перепало, — старая женщина подмигнула молодому мужчине.

— Да, я представляю, — Констанция, обогнув стол, подошла к мадам Лабрюйер, — вы блистали при дворе, и у вас было множество поклонников.

— Не только поклонников, — надтреснутым голосом произнесла графиня, — но и любовников.

— А вот об этом, бабушка, не обязательно было говорить, — произнес виконт, — этим самым вы подрываете мою репутацию. Ведь что может подумать мадам Ламартин о таком не искушенном в делах любви человеке как я, если у него такая родственница.

— А в самом деле, мадам Ламартин, — графиня приблизилась к Мадлен, — вы, наверное, расскажете о нашем обществе своему мужу всякие ужасные вещи.

— Что вы, мадам, мне никогда еще не приходилось бывать в столь изысканном обществе, где могут говорить о не принятых в свете вещах с такой легкостью.

— Ну что ж, дорогие мои, — графиня Лабрюйер, опираясь на руку своего внука, двинулась к выходу, — наверное, уже пора спать. Во всяком случае, я с моей бессонницей могу и лечь, все равно от меня никакого прока. А вы беседуйте, если хотите, развлекайтесь. Я больше никого не буду сегодня заставлять играть в карты.

— Мы уже играли сегодня неполной колодой, — напомнил маркиз Лагранж, — но все равно, игра от этого была не хуже.

Графиня двинулась к выходу и скоро ее шаркающие шаги затихлив конце коридора.

— Желаю спокойной ночи, — откланялся маркиз Лагранж и под руку с женой покинул столовую.

За столом остались сидеть Мадлен Ламартин и Констанция.

— Вы давно знаете виконта? — спросила Мадлен. Мадемуазель Аламбер с улыбкой посмотрела на собеседницу.

— Наверное, он признался вам в любви? Мадлен вспыхнула, а потом спохватилась.

— Мне просто интересно, что он за человек, почему ведет себя так.

— Он несносен, — рассмеялась Констанция, — уверен, что все женщины должны быть влюблены в него. Хотя, в общем-то, он почти прав, когда утверждает подобное. Анри очень приятный собеседник и верный друг. Нужно только уметь себя с ним вести и не давать ему повода взять над собой верх.

— Ну что ж, спокойной ночи, мадемуазель Аламбер, — засуетилась Мадлен, понимая, что разговор снова становится скользким.

— Спокойной ночи, — улыбнулась Констанция, — я рада была узнать вас, мадам Ламартин.

— Я тоже, — прошептала Мадлен, спеша к выходу. И только сейчас Констанция сообразила, что за всей суетой сегодняшнего дня она еще не выбрала комнату, где остановится на ночь. Графиня уже отправилась спать, и Констанции не хотелось ее тревожить. И она отправилась на поиски дворецкого.

Но уже идя по коридору, она столкнулась с виконтом Лабрюйером. Тот куда-то направлялся, тихо напевая себе под нос.После вечернего разговора Констанция почти что с полной уверенностью могла утверждать, что виконт охотится за Мадлен Ламартин. Но все — таки оставались сомнения, ведь сейчас она столкнулась с Анри, когда он уже прошел комнату Мадлен и за спиной у Констанции оставалась лишь дверь спальни маркизы Лагранж.

— Так за кем вы все-таки охотитесь, виконт?

— А разве я похож на охотника?

— Но все-таки, Анри?

— Разве это имеет какое-нибудь значение для тебя, Констанция?

— По-моему, ты разочаровался во мне.

— Ничуть.

— А где же твои пылкие слова?

— Ты сама запретила мне говорить их утром.

— Я не запрещала, ты не правильно понял.

— Так я могу направиться в твою комнату?

— Дело в том, — улыбнулась Констанция, — что мне никто не удосужился предложить спальню, и мои вещи остались сгруженными в холле. Виконт тяжело вздохнул и отправился на поиски дворецкого. Вскоре все было улажено. Дворецкий рассыпался в извинениях, Констанция их любезно принимала. А виконт уже предвкушал ночь, полную любви. Но его надеждам не суждено было сбыться. Констанция поблагодарила виконта, выпроводила его в коридор, а сама стала у двери.

— Ты зря теряешь время, Анри.

— О чем это ты?

— О Мадлен.

— А я так не считаю.

— Неужели ты не заметил, насколько она неприступна и как любит мужа?

— Слова — это одно, а мои руки, мой ум могут совершать чудеса. Но если ты, Констанция, так обеспокоена тем, чтобы я не терял времени, так помоги.

— С Мадлен я ничем не смогу тебе помочь.

— Но зато ты можешь помочь мне войти в эту комнату, — виконт сделал шаг и попытался заглянуть в спальню Констанции. — О, у тебя чудесная постель и по-моему, немного великовата для того, чтобы спать одной.

— Ты неисправим, — вздохнула Констанция, — чего ты добиваешься в жизни?

— Ну как же, я добиваюсь счастья.

— И в чем оно заключено?

— В тебе, в твоем теле. Я хочу обладать им. Констанция рассмеялась.

— И больше ничего, Анри, тебе не нужно? Так мало…

— А ты о чем мечтаешь в жизни? — спросил Анри, понимая, что до осуществления мечты ему еще очень далеко.

— Я хочу, — улыбнулась Констанция, — чтобы ты, Анри, молчал о нашем разговоре и никому даже словом не обмолвился о нем.

— И только?

— И еще мне нужно, чтобы ты готовился к отъезду в Париж.

— Но я не собираюсь возвращаться в столицу.

— Нет, я придумаю какой-нибудь другой выход из положения, но обязательно учитывающий твои огромные возможности, Анри.

— Но хоть спокойной ночи я могу тебе пожелать, Констанция?

— Этого сколько угодно. Сегодня ты этого мне желаешь уже вовторой раз.

— Могу и в третий.

— Ну что ж, мне только остается сожалеть, что сегодня ночью тыостанешься в одиночестве, Анри. И постарайся в своих сновидениях вспоминать меня почаще.

Констанция прикоснулась к губам Анри своим тонким пальцем и потом приложила его к своим губам.

— Молчи, Анри, и никому ни слова о том, что я тебе говорила.

Дверь захлопнулась. Виконт остался в коридоре один. Лишь в самом его конце за столом, перед ярко горящим канделябром сидел лакей и боролся со сном.

«Скорее бы они угомонились! — думал слуга. — А на виконта вообще нет ночи, ходит из одной комнаты в другую и никак ему не повезет. Уж скорее бы кто-нибудь из дам поддался на его уговоры».

Анри стоял, думая, возвратиться ли ему к двери Мадлен и продолжить бесполезные ухаживания или же сразу направиться к двери спальни маркизы Лагранх, ведь здесь сопротивления его домогательствам не ожидалось.

Он некоторое время колебался, даже сделал пару шагов по направлению к спальне Мадлен, но потом передумал окончательно и постучал к маркизе.

Та открыла почти сразу. Она даже уже успела раздеться. Бровиженщины поднялись вверх в притворном изумлении.

— Вы что-то забыли сказать мне, виконт?

— Я хотел бы поговорить с вами об одном деле.

— О чем же, виконт?

— Интересно, хорошо ли вы знаете своего мужа?

— И вы хотели бы, виконт, чтобы я вместе с вами заинтересовалась этим вопросом? — улыбка была красноречивее всяких слов.

Дверь распахнулась шире, и виконт смело вошел в спальню маркизы. Защелка повернулась, и виконт тут же обнял маркизу Лагранж.

— Так вы хотели убедить меня в своей верности мужу?

— У меня это получилось неубедительно, — усмехнулась маркиза. — Вы поняли, что моя дверь не будет заперта.

— Я вошел бы даже в запертую дверь.

— Вы слишком самонадеянны.

Маркиза обняла виконта Лабрюйера и припала к его губам. Он, даже не глядя, принялся расстегивать застежки на ее платье.

— Виконт… — шептала маркиза, и Анри чувствовал, как она делается податливой и мягкой, все сильнее и сильнее припадая к его телу.

Даже не сбрасывая одежды, Анри лег на кровать и дунул на свечи. Темнота воцарилась в комнате.

А слуга, сидевший за столом в коридоре, устало опустил головуна руки.

«Только бы не вздумалось графине ночью ходить по коридору и проверять, все ли в порядке. А так можно часок-другой вздремнуть вкоридоре, пока виконт не покинет спальню маркизы Лагранж. Даже если он и застанет меня спящим, то ничего страшного, он скоро забудет об этом»— и слуга негромко захрапел.

Констанция этой ночью спала отлично. Она встала очень рано, когда все гости еще спали, и распорядилась заложить свой экипаж.Она уехала, даже не попрощавшись ни с графиней, ни с Анри.

Но такой стиль поведения ничуть не удивил хозяйку дворца. Она привыкла, что в ее доме появляются без приглашения и покидают его без прощания.

Констанция спешила в Париж. Она не отказалась от своего замысла использовать Анри в борьбе с Эмилем. И если виконт не согласен был покинуть имение своей бабушки, занятый очередным романом, то ей предстояло уговорить Франсуазу отпустить Колетту, чтобы поехать с ней за город.

«Так даже будет лучше, — утешала себя Констанция, — Франсуаза обязательно останется в Париже, и я преспокойно буду наблюдать за тем, как виконт Лабрюйер совратит несчастную Колетту».

Было уже за полдень, когда Констанция Аламбер бежала по лестнице дома баронессы Дюамель. Франсуаза уже спешила к ней навстречу.

— Боже мой, Констанция, где ты пропадала? — воскликнула баронесса.

— Что случилось? — встревожилась мадемуазель Аламбер, глядя в почти безумные глаза Франсуазы.

— Это ужасно, Констанция! Это ужасно! Гостья уже было встревожилась, не случилось ли чего с Колеттой.

— Это ужасно! — бормотала баронесса.

— Да что случилось, объясни же толком! Баронесса осмотрелась, но заметив на галерее дворецкого и служанку Колетты, прошептала:

— Пойдем, пойдем, я тебе сейчас все объясню.

Недоумевая, Констанция двинулась за хозяйкой дома. Та, зайдя вкабинет своего покойного мужа, закрыла дверь на защелку, затем взяла Констанцию за руку и усадила в глубокое мягкое кресло.

— Сейчас я тебе расскажу. Только погоди, дай мне успокоиться, — баронесса нетерпеливо налила себе стакан воды и стуча о него зубами, выпила.

— Да не пугай же меня, Франсуаза, что случилось?

— Колетта тебе не посылала домой никаких писем? Констанция отрицательно качнула головой.

— Да что случилось?

— Ты не можешь себе представить, какая это большая утрата.

Сердце у Констанции екнуло:

«Неужели случилось что-то страшное?» Но тут же Франсуаза добавила:

— Ты не представляешь, какая это утрата, когда мать расстаетсясо своей дочерью.

«Фу ты! — подумала Констанция. — Нельзя же так пугать! Оказывается, она имеет в виду замужество, называя его утратой. Нужно быть поосторожнее в словах».

— Ты даже не можешь представить себе, Констанция, какое чувство охватывает меня, когда я представлю, что Колетта больше никогда не будет принадлежать мне!

— О, да! — воскликнула Констанция. — Я понимаю твои чувства, всецело разделяю их. У нее отлегло от сердца:

«Ну слава Богу, теперь-то уже точно все хорошо».

— Я хочу, — баронесса вновь огляделась, хотя в кабинете они были только вдвоем, — чтобы то, что я тебе сейчас скажу, оставалось только между нами.

— Конечно, хорошо. Констанция напряглась: «Вновь какие-то тайны».

— Говори, Франсуаза, я обещаю, все услышанное мною не получит огласки.

— Ты даже не можешь представить себе, дорогая, что я обнаружила у Колетты.

— Что же? — выдохнула Констанция.

— Письмо.

— Письмо?

— Да, к тому же любовное, — баронесса понизила голос.

— От кого же, дорогая?

— От этого ничтожного музыкантишки.

— Учителя музыки?

— Да, от этого шевалье, как его там…

— Александра Шенье, — подсказала Констанция.

— Вот видишь, я даже не помню его имени. И толкнул же меня черт под руку пригласить в учителя музыки именно его, почти безо всяких рекомендаций!

— Да, не повезло тебе, Франсуаза.

— Представляешь, письмо от этой змеи. Я взяла его на службу, положила хорошее жалованье и глупая, радовалась, как хорошо моя Колетта учится музыке, а он… — баронесса расплакалась.

Констанция взяла ее за руку.

— Да полно тебе, все это детские шалости, не больше.

— Нет, нет, Констанция, мне нужно что-то делать, я должна помешать этому.

— Ну что ты, Франсуаза…

— Я должна знать, где они передают друг другу письма, я должна знать, где их тайник и тогда поймаю их с поличным!

— А разве Колетта сама не сказала тебе об этом?

— Да что ты, я даже не говорила ей, что знаю об их переписке.

— По-моему, тебе, Франсуаза, стоило бы посоветоваться с дочерью.

— Да нет, я не хочу, она подумает, я желаю ей зла. Да и я не смогу доказать ничего, она скажет, впервые видит это письмо и даже не читала его. А мне не так важно поквитаться с этим Александром, как наставить дочь на путь истинный.

— Хорошо, Франсуаза, я поговорю с Колеттой и обязательно выведаю у нее, где они прячут письма.

— Я буду многим обязана тебе! — воскликнула Франсуаза. — Постарайся, ведь Колетта так тебе доверяет.

— Нехорошо, конечно, злоупотреблять доверием девушки, — сказала Констанция, поднимаясь с кресла, — но ничего не поделаешь, я понимаю, насколько серьезно обстоят дела.

— Ты даже не можешь представить, дорогая, как я волнуюсь. Иди.

— Она еще спит?

— После обеда я уговорила ее прилечь.

— Хорошо, Франсуаза, я иду. И только пообещай мне не рассказывать потом дочери, от кого ты знаешь, где они прячут письма.

— Я не скажу ей ни слова, только помоги мне, Констанция. Франсуаза выпроводила мадемуазель Аламбер за дверь и опустилась в кресло. Руки женщины дрожали, она не находила себе места от волнения.

— Это же надо, — причитала она, — какой-то там шевалье, бедный как церковная мышь, вознамерился признаваться в любви моей дочери, чья свадьба уже не за горами, у которой уже есть жених. Нет, я и представить себе такого не могла!

Констанция тем временем уже стучала в дверь спальни Колетты. Та, как оказалось, уже не спала. Она тут же открыла и обрадовалась, увидев Констанцию.

— О, я так хотела тебя видеть!

— Что-нибудь случилось?

— Да нет, — замялась девушка, — просто соскучилась. Где ты была так долго, Констанция?

— О, я на некоторое время покидала Париж. Как ты изменилась за это время!

— Но прошло всего несколько дней, — всплеснула руками Колетта, — неужели можно так быстро измениться?

— Да, ты же готовишься замуж, а это накладывает на тебя отпечаток. Ты уже совсем взрослая.

Девушка доверчиво смотрела в глаза старшей подруги.

— А ты, Констанция, выглядишь просто великолепно.

— Спасибо, дорогая. Ну что ж, — сказала Констанция, усаживаясьв кресло и не выпуская из своих рук ладоней девушки. — Мне кажется, тебе есть что рассказать мне.

Девушка смутилась.

— Для начала расскажи мне, как ты живешь.

— Великолепно.

— А больше тебе нечего мне рассказать? Колетта пожала плечами.

— Все хорошо.

Но Констанция взяла ее голову в свои руки и пристально посмотрела в глаза.

— По-моему, ты чего-то не договариваешь.

— Но нет… — на щеках девушки заалел румянец, — мне нечего оттебя скрывать.

— А как идут твои уроки музыки?

— О, Александр Шенье великолепный учитель, я делаю колоссальные успехи.

— Да, твоя мать говорила мне об этом, — небрежно заметила Констанция. — А что ты еще можешь сказать об Александре Шенье?

Девушка растерялась.

— Я уже сказала, он великолепный учитель.

— А ты его любишь? — напрямую спросила Констанция.

В комнате зависло молчание. Колетта чувствовала, как бьется еесердце и не нашла ничего лучшего, как сказать вновь:

— Он замечательный учитель.

— И больше ничего? А разве ты его не любишь? Колетта смущенно опустила голову.

— Так ты скажешь мне или нет?

— Я не могу…

— Но ведь мы же с тобой подруги, а значит, должны доверять друг другу свои секреты. Ты же знаешь, я никогда не скажу твоей матери о том, что услышу от тебя.

— Да, мы подруги, — зашептала Колетта, — и значит должны доверять друг другу. Я признаюсь тебе, Констанция…

— Я слушаю.

Колетта приглушила голос так, что его еле можно было расслышать.

— Он пишет мне письма, Констанция.

— Какие?

— Любовные. Он пишет такое… Я не представляла себе, что такое возможно.

— Любовные письма? — переспросила Констанция, не веря в свою удачу, потому что теперь можно было отказаться от услуг Анри и использовать для осуществления своего плана учителя музыки Александра Шенье.

— Да.

— Но ты любишь его?

— Я даже сама не знаю, — девушка избегала смотреть в глаза Констанции.

— Но ты же что-то чувствуешь, находясь рядом с ним?

— Да, я чувствую, как начинает сильно стучать сердце, я чувствую головокружение и я боюсь, что потеряю сознание.

— Глупенькая, — Констанция погладила девушку по головке.

— Это что-то необычное, — призналась Колетта.

— Значит, ты влюблена в него. Колетта робко улыбнулась.

— Ты так думаешь, Констанция?

— Я в этом уверена. Это точно любовь, и тебе нечего стыдиться своих чувств.

— Так вы… ты не осуждаешь меня?

— Ничуть.

— Но я должна что-то делать… — растерянность девушки была такой наивной, что Констанция улыбнулась.

— Ты должна рассказать абсолютно все, и я найду слова, чтобыприободрить тебя и дать совет.

— Прости, прости меня, Констанция, — заплакала Колетта, — за то, что я не сразу тебе открылась. Я ужасно люблю Александра, я каждую минуту думаю о нем. Помоги мне, научи, что делать!

Мадемуазель Аламбер прижала девушку к себе.

— Успокойся, все будет хорошо. Я дам тебе дельные советы и научу, как следует поступить.

В душе Констанции смешивались два чувства. Ей было и жаль глупую Колетту и в то же время она злорадствовала: вот теперь-то ясмогу поквитаться с Эмилем де Мориво. Он надолго запомнит свое опрометчивое решение и каждый раз потом, встречаясь с ним, Констанция будет чувствовать себя победительницей. Она будет знать, что его будущая жена лишилась девственности еще до свадьбы и подстроила это она, Констанция.

— Но что же мне делать, Констанция, — сквозь слезы говорила девушка, — за мной все время подсматривают то мать, то дворецкий. Единственная, на кого я могу положиться, так это на служанку. Но мать не доверяет ей.

— Я тебе помогу.

— Ты поможешь мне? — обрадовалась девушка. — Ведь мать так тебе доверяет, Констанция, она даже спрашивает у тебя совета.

Было по всему видно, что такое доверие со стороны матери к Констанции кажется Колетте просто фантастическим. Ведь больше ни у единого человека Франсуаза не просила совета за всю свою жизнь, она все и обо всем знала сама.

— Прости меня, Колетта, но я не могу потакать вашей любви, ведь я связана обещанием твоей матери.

— Ну помоги мне1 Помоги же, Констанция! — плакала девочка, зарываясь мокрым от слез лицом в колени Констанции.

Мадемуазель Аламбер смотрела в окно, предвкушая свою победу.

— Хорошо, Колетта, давай напишем ему ответ.

— Как это, ведь писать должна я?

— Правильно, ты будешь писать, а я подскажу тебе как это нужноделать, ведь мне уже не раз приходилось писать подобные письма.

Слезы в глазах Колетты почти моментально высохли, а на губах появилась счастливая улыбка. Выглядела она, правда, немного глуповато, но зато трогательно.

— Хочешь, мы напишем ему ответ прямо сейчас?

— Да, правда, давай сейчас! — Колетта вскочила. — Констанция, ясейчас принесу его письмо. Ты прочитаешь, и мы придумаем ответ.Подожди меня здесь, я сейчас!

Девушка выбежала в коридор, и Констанция услышала, как стучат ее каблучки по лестнице. Она осторожно выглянула и увидела, как Колетта сбегает вниз. Констанция подошла к поручням галереи и посмотрела вниз.

Колетта уже сбежала на первый этаж и бросилась бегом в раскрытую дверь комнаты, где стояли музыкальные инструменты — клавир, клавесин и позолоченная арфа. Отсюда, сверху, Констанциибыло хорошо видно, как Колетта огляделась по сторонам, а потом, убедившись, что ее никто не видит, запустила руку под чехол, прикрывавший верх арфы.

Тихо зазвенели струны, и испуганная девушка тут же прикрыла ихрукой. В ее пальцах белел конверт письма.

Боясь, что девушка заметит, что она подсматривала, Констанциябыстро вернулась в спальню и только успела устроиться в мягком кресле, как в комнату вбежала Колетта.

Лицо ее сияло от счастья, а конверт с письмом она прижимала к груди.

— Вот оно, Констанция.

Мадемуазель Аламбер тут же развернула письмо и принялась читать.

Это был несусветный бред. Какими только эпитетами не наделял свою возлюбленную Александр Шенье! Но ничего неожиданного в письме для Констанции не было. Обычное любовное письмо мальчишки, еще не научившегося как следует писать.

Даже не дочитав до конца, Констанция сложила письмо и вновь опустила его в конверт.

— Возьми, — протянула она послание Колетте. Та с надеждой смотрела на Констанцию.

— Ну как?

— Он пишет великолепно, правда, немного сбивчиво, но в искренности его чувств я не сомневаюсь.

— Так, что мне делать?

— Пойми меня правильно, Колетта, если он написал тебе письмо, то ты вправе ответить ему точно таким же. Ты согласна?

— Конечно! Я так рада, что вы согласились помочь мне!

— Садись к секретеру, — Констанция сама подвинула стул, а Колетта уже нетерпеливо откинула крышку, взяла лист бумаги, перо и приготовилась писать.

Констанция, обдумывая текст будущего письма, ходила по комнате, обмахиваясь веером.

А Колетта следила за ней, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону.

— Как ты его называешь? — спросила мадам Аламбер.

— Шевалье.

— Ну, так и пиши: «Дорогой шевалье!» Колетта склонила головуна бок и от усердия высунув язычок, начала старательно выводить буквы.

А Констанция, спохватившись, что впопыхах ее подопечная забылазакрыть дверь, щелкнула задвижкой.

— Вот так-то лучше, иначе, чего доброго, сюда придет твоя мать, и ты не успеешь дописать письмо, а я буду уличена.

— Я тебя ни за что не выдам! — горячо проговорила девушка.

— Значит так:«Дорогой шевалье! Ваша любовь окрыляет меня и наполняет нежностью мое сердце». Колетта слушала как завороженная.

— Ты знаешь такие красивые слова, Констанция!

— Это всего лишь дань приличия, так пишут все, — призналась мадемуазель Аламбер, — и твое письмо не будет ничем отличаться от сотни других.

— Но ведь его письмо особенное, Констанция?

— И он пишет тебе самые обыкновенные слова. А ты лучше поменьше говори, а записывай.

— «…и наполняет нежностью мое сердце», — повторяла вслед за пером Колетта. Что — что, а почерк был у нее отменный, буквы получались ровными, с одинаковым наклоном и в коице каждого слова стоял замысловатый завиток.

— А в конце, Колетта, можешь пририсовать какой-нибудь цветокили сердце — что тебе больше нравится.

— А дальше? — спросила девушка.

— Пиши: «…вы себе даже не представляете, как мне приятно получать эти письма».

Колетта радостно засмеялась и принялась записывать.

— Мне в самом деле приятно получать их, Констанция.

— Значит, ты написала правду.

— А дальше?

— Пиши: «…Я понимаю, что подвергаю себя опасности, ведь матьследит за мной, разгневается, узнав о вашей любви ко мне, дорогойшевалье».

В таком же духе Констанция надиктовала Колетте и все письмо.Она остановила свой диктант лишь тогда, когда последняя строчка приблизилась к нижнему обрезу бумаги.

— Ну вот и все. Подпиши: «Ваша ученица Колетта».

— Это так скромно, — пробормотала девушка, — но в то же время с таким уважением.

— А теперь можешь передать ему это письмо. Колетта была достаточно хитра, чтобы сплоховать во второй раз. Она заклеила конверт с письмом и спрятала его на полке секретера.

— Хорошо, я обязательно передам его. А Констанция, уже зная, где находится тайник, не стала расспрашивать об этом девушку.

— Желаю успеха!

Она покинула комнату Колетты и направилась к поджидавшей ее Франсуазе. Та совершенно извелась от нетерпения.

— Ну, что ты узнала, Констанция? — зашептала баронесса, прикрывая дверь.

— Это всего лишь детская влюбленность и не больше, как я тебе и говорила.

Баронесса с облегчением вздохнула:

— Дай-то Бог, чтобы оно так и было. Ты уверена в этом, Констанция?

— Я даже могу сказать тебе, где они обмениваются письмами. — Где же?

— Правда, Колетта просила не говорить об этом, и я ей пообещала.

— Но ты же знаешь, это для ее же блага, — настаивала Франсуаза, — ты обязана мне сказать.

Констанция для вида немного поколебалась, а потом тяжело вздохнув, объяснила:

— Они прячут свои письма на струнах арфы, а затем опускают вчехол. Так что ты десятки раз проходила мимо их тайника и ничего незаметила.

— Ах, змея! — воскликнула Франсуаза. — Это мог придумать только он, учитель музыки! Под струнами арфы… Моей девочке и в голову такое не могло бы прийти.

— А когда должен прийти учитель музыки?

— Через полчаса. Уж я покажу ему, как зариться на мою дочь!

ГЛАВА 13

Колетта и ее учитель музыки Александр Шенье усердствовали всвоих занятиях. Колетта напевала тихим проникновенным голосом душещипательную песенку о пастушке и принце.Шевалье, полуприкрыв глаза, помахивал в воздухе рукой, изображая из себя метроном, исправно отбивающий такт. За спиной у девушки стояла ее служанка, и ее лицо светилось восторженной улыбкой. Она была очень рада за свою молодой хозяйку.

Зато баронесса Дюамель сидела с каменным лицом. Рядом с ней, в кресле, восседала Констанция и давилась смехом, правда, при этом лицо ее оставалось непроницаемым. Жизнь при дворе научила ее скрывать свои эмоции.

Дворецкий стоял в дверях и машинально кивал головой в такт песни. Баронесса строго посмотрела на него, и он, спохватившись, замер, как каменное изваяние.

А песня лилась и лилась, казалось, ей не будет конца. Пальцы девушки перебирали струны, и она даже не смотрела на них.

Баронесса занервничала. Веер чуть не хрустнул в ее пальцах.Констанция подсела поближе к баронессе и шепнула ей на ухо:

— Осторожнее, Франсуаза, не спугни их.

Наконец, прозвучали последние аккорды и в наступившей тишине пронзительно зазвенела случайно задетая Колеттой самая высокая струна.

Служанка девушки, не удержавшись, громко заап-плодировала. Но к удивлению Колетты и учителя музыки, никто не разделил ее восторгов.

На этом урок можно было бы и закончить, но шевалье полистал ноты и, подойдя к Колетте, указал пальцем на третью строку:

— Вот в этом пассаже, мадемуазель, вам следовало бы еще поупражняться, он звучит немного ненатурально. И он принялся считать:

— Раз-два-три, раз-два-три… Колетта кивала головой и повторяла:

— Раз-два-три, раз-два-три…

Ее пальцы коснулись струн, но лишь только шевалье встретилсявзглядом с баронессой, он тут же поспешил добавить:

— Хорошо, мадемуазель, я надеюсь, это у вас получится. Можете потренироваться и без меня, я должен идти.

— Но я хотела бы знать ваше мнение, шевалье, — просительно произнесла Колетта.

— Нет-нет, я должен идти.

Александр Шенье подхватил чехол арфы и баронесса стала следить за каждым его движением, как следят за движениями фокусника, пытаясь разгадать секрет исчезновения кролика в шляпе.

Колетта, прекрасно зная, что сейчас произойдет, решила отвлечьна секунду мать. Она подбежала к баронессе, обняла ее за шею и поцеловала в щеку. Но Франсуаза из-за плеча дочери все равно продолжала следить за шевалье.

Тот набросил чехол на арфу и на мгновение замешкался.Служанка Колетты, бывшая, конечно, в курсе всего происходящего, испуганно водила глазами из стороны в сторону.

Констанция, как и баронесса, тоже заметила едва уловимое движение шевалье. Предательски хрустнула бумага, подсунутая под струны арфы. Чехол тут же закрыл инструмент целиком, а Александр Шенье быстро отошел от него. И с облегчением вздохнув, произнес:

— Ваша дочь — великолепная ученица.

— Постойте-ка, шевалье, — ледяным голосом произнесла баронесса, поднимаясь с кресла, ее вид был грозен и суров.

Колетта с надеждой посмотрела на Констанцию, но та, как назло, глядела в другую сторону.

Снимите-ка чехол с арфы! — распорядилась баронесса.Шевалье не двинулся с места. Тогда дворецкий, степенно поклонившись хозяйке, двинулся к инструменту. Он сдернул чехол и все увидели белый конверт, задвинутый между струн арфы.Наступило неловкое молчание.

Баронесса Дюамель брезгливо, двумя пальцами вытащила конверт, покрутила им в воздухе и обратилась к шевалье.

— Вы можете объяснить, молодой человек, что это такое?

Тот стоял, заложив руки за спину, с видом напроказившего школьника.

Так и не дождавшись ответа, баронесса обратилась к своей дочери.

— Я спрашиваю, что это?

Колетта пожала плечами, всем своим видом изображая недоумение.

И тут Александр Шенье обрел дар речи.

— Это письмо, мадам, письмо, которое я написал вашей дочери.

Колетта вздрогнула.

— Я не могу вас обмануть, — продолжал учитель музыки, — я написал это письмо, потому что не мог скрывать своих чувств.

Колетта готова была расплакаться, ее служанка закрыла лицо руками.

Констанция всем видом изображала непричастность ко всему происходящему.

А баронесса, напустив на себя еще более холодный вид, двинулась к выходу.

— Шевалье, подождите моего возвращения. А ты, Колетта, следуйза мной.

Молодые люди переглянулись. Но что мог сделать Александр? Их взгляды были более красноречивы, чем слова.

— Поторопись! — баронесса стояла в двери. Когда баронесса и еедочь удалились в другую комнату и за ними щелкнула дверная задвижка, Констанция произнесла:

— Я сочувствую вам, шевалье, и думаю, мне лучше уйти.

Александр Шенье, бледный как смерть, едва заметно кивнул. И Констанция, вполне удовлетворенная собой, выпорхнула из комнаты.Она сбежала по лестнице, весело напевая себе под нос припев песни про пастушку и принца. А затем села в свой экипаж и постучала в переднюю стенку.

— Домой, любезный, — чуть громче, чем следовало, приказала Констанция.

Но лишь только карета завернула за угол ограды, как снова раздался стук в стену:

— Подожди-ка здесь, любезный.

Кучер покорно выполнил приказание. Ему было все равно, ехать или стоять на месте. Раз мадемуазель Аламбер желает стоять, значитони остановятся.

А баронесса Дюамель тем временем строго смотрела на свою дочь. Колетта вся дрожала.

— Садись! — строго приказала мать.

— Мама!

— Я сказала садись!

Колетта опустилась в кресло и зажала дрожащие ладони коленями. Она смотрела как затравленный зверек на охотничьего пса. Баронесса вновь показала конверт.

— Ты знала об этом письме?

— Нет-нет!

— Не ври!

— Нет, нет, мама!

— Я сказала, не ври!

— Ну правда же, нет! — сбивчиво принялась объяснять молодая девушка.

Баронесса посмотрела на секретер.

— Ты не хочешь сказать, Колетта, где хранятся остальные письма?

— Я не знаю ни о каких письмах.

— А вот я знаю, где они лежат. Колетта втянула голову в плечи.

— Ну так ты сама их достанешь или это сделать мне?

— Я виновата, мама.

— Вот с этого и нужно было начинать.

— Мама, пожалуйста, прости меня! Мне очень жаль, что так получилось. Баронесса молчала.

— Ну мама, пожалуйста! — Колетта вскочила и бросилась к баронессе.

Материнское сердце немного оттаяло.

— Почему же ты мне сама не сказала, дорогая, с самого начала?

— Я боялась.

— Неужели ты боишься меня?

— Я сама не знаю, как это получилось.

— Да успокойся же, все будет хорошо.

— А что будет с Александром?

— Ты должна забыть его.

— Но, мама…

— Молчи! Теперь всем займусь я.

Колетта, рыдая, опустилась на колени и обхватила ноги матери руками.

— Да полно тебе, сядь и хорошенько подумай обо всем случившемся.

В это время шевалье Александр Шенье, заложив руки за спину, мерил шагами комнату из угла в угол. Он уже понимал, что этот деньв доме баронессы будет для него последним, проведенным вместе с Колеттой. Молодому человеку предстоял тяжелый разговор, и он старательно подбирал слова, такие, чтобы не обидеть баронессу и в то же время сохранить собственное достоинство. Ведь он и в самом деле любил Колетту или во всяком случае, верил в то, что любит ее.

Дверь, скрывшая от него девушку, распахнулась, и на пороге возникла баронесса Дюамель. В руках она держала пачку писем, перевязанных розовой шелковой лентой.

— Мадам, — начал заготовленную речь Александр Шенье.

— Я не желаю вас слушать, молодой человек, — бросила баронесса, — вы воспользовались моей доверчивостью, проникли в дом, чтобы обмануть моего ребенка.

— Но… мадам…

— Молчите!

— Я хочу вам объяснить…

— Не желаю слушать!

— Выслушайте меня…

— Забирайте свои письма и вещи и покиньте мой дом, — баронессав сердцах швырнула пачку писем к его ногам.

— Выслушайте меня…

— Я не хочу вас слушать! Я желаю всего лишь, чтобы ваша ногане пересекала порога моего дома.

— Но мадам… — гордо вскинув голову, произнес учитель музыки.

Колетта, уже немного оправившись от потрясения, боязливо выглядывала из-за дверного косяка.

Приободренный тем, что девушка смотрит на него, шевалье расправил плечи.

— Я не причинил вреда ни вам, ни вашей дочери, мадам. Неужеливы не понимаете, что нет причин сердиться на меня?

— Я вам уже сказала.

— Хорошо, я подчиняюсь и покидаю ваш дом. Александр Шенье судорожно принялся собирать ноты. Книжки сыпались у него из рук, и он не знал, за что схватиться — то ли за арфу, то ли за рассыпанныекнижки. Выглядел он, в общем, довольно комично. Арфа отвечала на его прикосновения звоном струн. Колетта, все слыша и видя, беззвучно зарыдала. А сердце баронессы Дюамель не так-то легко было тронуть. Она с презрением посмотрела вслед уходившему Александру Шенье.

Колетта не выдержала и бросилась вслед.

— Александр!

Но мать схватила ее за руку.

— Если ты сейчас выбежишь на крыльцо, можешь не возвращаться.

Колетта тут же остановилась, и баронесса увела ее.

Александр Шенье, злой как черт, выбежал на улицу с арфой в руках и остановился, не зная, куда идти. Под мышкой он сжимал неряшливо сложенные ноты и пачку писем, перевязанных трогательной розовой шелковой лентой.

И тут послышался приятный женский голос:

— Шевалье!

Александр оглянулся, не понимая, кто его зовет.

— Шевалье, да неужели вы не видите меня? И только сейчас он заметил карету, стоявшую на другой стороне улицы. На дверях красовался герб графов Аламбер. Из-за приоткрытой дверцы ему приветливо помахивала рукой мадемуазель Аламбер.

Шевалье ничего не понимал. Он считал, что Констанция должна быть на стороне баронессы, ведь она опекала Колетту, а лицо мадемуазель Аламбер говорило о ее расположении к шевалье, ее лукавая улыбка, прищуренные глаза.

— Да идите же сюда! Не бойтесь меня! Шевалье пережил за сегодняшний день столько потрясений, что уже ничему не удивляясь, сел в карету. Дверца тут же захлопнулась, лакей вскочил на запятки и экипаж загрохотал по мостовой, пугая прохожих.

— Чем обязан, мадемуазель? — наконец-то придя в себя, спросилАлександр.

Констанция улыбнулась обезоруживающе и приветливо так, чторассеяла последние сомнения молодого человека.

— У меня есть письмо для вас.

— От кого?

— Неужели вы не догадываетесь?

— Неужели от Колетты? Когда она успела написать его?

— Она написала его еще утром, — Констанция улыбнулась еще более приветливо.

Конечно же, она не собиралась говорить учителю музыки Александру Шенье о том, что письмо было написано под ее диктовку.

— Где оно? — воскликнул Александр.

— Вот, — Констанция помахала конвертом перед самым его лицоми разжала пальцы.

Тот спланировал ему на колени, и шевалье сразу же начал его читать. Его лицо просияло и из груди вырвался вздох облегчения.

— Куда мы едем? Констанция кивнула.

— Ко мне.

— Но я…

— Погодите, шевалье, вам нужно написать ответ.

— Вы так любезны, мадемуазель.

— Не стоит благодарности, я всего лишь пекусь о своей Колетте.

— Но я думал…

— Вы правильно думали, баронесса просила меня следить за ее дочерью, но сердце мне подсказывает, что ваши помыслы чисты, шевалье.

— Я напишу ей ответ! — воскликнул Александр Шенье.

— Конечно же, и сделаете это у меня дома.

— Но мне, право… неудобно, мадемуазель.

— Какая ерунда!

Учитель музыки на мгновение задумался и его лицо погрустнело. — Мадемуазель Аламбер, я даже не знаю, как благодарить вас, мысли мои сейчас находятся в расстройстве и я вряд ли напишу что-нибудь путное. Остановите, пожалуйста, карету, я должен походить, все обдумать.

— Вы так волнуетесь, шевалье?

— Конечно же, мадемуазель.

— Я помогу вам написать письмо, ведь вы, наверное, не оченьискушены в эпистолярном жанре.

Александр Шенье сидел за секретером в доме Констанции Аламбер и писал под ее диктовку. После обычных комплиментов и признаний в любви, Констанция решила добавить:

— Пишите, шевалье: «…Моя дорогая Колетта, принадлежать тебе-мое самое большое желание, и я счастлив, что мадемуазель Аламбер обещает устроить нам встречу».

Шевалье на мгновение замер с занесенным над строчкой пером. Онс удивлением смотрел на Констанцию. Та рассмеялась.

— Ну конечно же, я устрою вам встречу, мой долг — помогать влюбленным.

— Вы, мадемуазель, просто ангел! — воскликнул шевалье, не найдя лучшего сравнения.

— А теперь подпишите.

Взяв исписанный неровным почерком лист бумаги, Констанция просмотрела его.

— Ошибок немного, но даже если Колетта и обнаружит их, это лишь выдаст ваше волнение, шевалье.

Письмо было запечатано и исчезло в секретере мадемуазель Аламбер. Все детали предстоящей встречи были уточнены, назначено время — Констанция придумала хитрый план — и окрыленный надеждой Александр Шенье покинул ее дом.

А сама Констанция, дождавшись вечера, отправилась к баронессеДюамель, конечно же, прихватив письмо для Колетты. Немного поболтав с Франсуазой, она как бы невзначай спросила:

— А как себя чувствует Колетта?

— О, она очень расстроена. И немудрено, девочка так переживает! Я чувствую себя виноватой перед ней, — покаялась в содеянном баронесса Дюамель.

— Не стоит корить себя, дорогая, — воскликнула Констанция.

— Может, ты поговорила бы с ней?

— Ну конечно же.

— Тогда ступай, Колетта с нетерпением ждет тебя и будет рада твоему визиту.

Констанция, смеясь в душе над незадачливой баронессой, отправилась к ее дочери.

У Колетты от слез покраснели глаза, и она бросилась к Констанции.

Я так ждала тебя, так волновалась! Все погибло!

— Да нет, дорогая, — улыбнулась мадемуазель Аламбер, — всетолько начинается.

— Но как же, мать прогнала Александра, что же я буду теперь делать?

— Я помогу тебе.

— Ты?

— А кто же еще может тебе помочь? — Констанция достала письмо. — Вот.

— Что это?

— Его написал твой возлюбленный.

Девушка схватила конверт и прижала его к губам.

— Ты просто ангел!

Констанции сделалось смешно, и она сделала вид, что закашлялась.

Пробежав глазами по строчкам, Колетта засияла от счастья.

— Он любит меня!

— Ты в этом сомневалась?

— Нет, но все же…

— Ты ничему не удивилась?

— Так ты устроишь нам встречу, поможешь нам?

— Конечно, без всякого сомнения.

— Но мать, она же заподозрит.

— На этот счет не волнуйся, Колетта, мне она доверяет, и я устрою все наилучшим образом.

— Но ведь это обман.

— Нет, это всего лишь маленькая хитрость.

— Я так боюсь, видишь, Констанция, у меня даже дрожат руки.

— Ничего, со временем это пройдет. Ты привыкнешь.

— Когда? — только и спросила Колетта, ее глаза были полны нетерпением.

— Я не могу тебе сказать с точностью, дорогая, но все будет готово и остается только ждать.

— Ну когда же?

— Когда твоя мама отправится в оперу.

— Значит, это будет скоро, — задумчиво проговорила девушка, — она не пропускает ни одного спектакля.

— Значит, это будет завтра. Франсуаза сама сказала мне, что собирается отправиться в оперу, и я поеду вместе с ней.

— Но как же тогда ты поможешь мне? — испугалась Колетта.

— Я все придумала, и вам поможет Шарлотта, она расторопная девушка.

— Я так боюсь, — вновь произнесла Колетта.

— Ничего, дорогая, все будет хорошо. И вот долгожданный вечер настал. Мадемуазель Аламбер заехала за баронессой Дюамель, чтобы вместе с ней отправиться в оперу.Женщины уже спускались по широкой мраморной лестнице, экипаж Констанции ждал у крыльца, а Колетта, которой Констанция четверть часа втолковывала все подробности своего хитроумного плана, оставшись одна, испугалась предстоящей встречи. Боясь, что опоздает и мать уедет, Колетта со слезами на глазах бросилась вслед за баронессой:

— Мама, мама, возьми меня с собой! — кричала Колетта, растирая по лицу слезы.

Констанция досадливо поморщилась, а баронесса строго посмотрела на дочь.

— Ты наказана, Колетта, и еще целую неделю тебе будет запрещено появляться в обществе.

— Но, мама, я так хочу пойти с тобой в оперу… — Колетта с надеждой смотрела на Констанцию, словно бы говоря своим взглядом: ну пожалуйста, уговори мою мать взять меня в оперу, я так боюсь встречи с Александром!

Но Констанция оставалась безучастной к этим немым просьбам девушки. Ведь в ее планы не входили ни спокойствие баронессы Дюамель, ни устройство счастья самой Колетты. Ей всего лишь нужно было отомстить Эмилю де Мориво за его предательство. И поэтому она не проронила ни слова, предоставив выяснять отношения дочери и матери самим.

— Мама, я обещаю тебе больше никогда не поступать так дурно!Ну пожалуйста, возьми меня с собой!

Баронесса колебалась, но Констанция крепко сжала ее локоть, как бы говоря: нельзя уступать, нужно быть твердой до конца.

И тяжело вздохнув, Франсуаза Дюамель отрицательно покачала головой.

— Нет, ты останешься дома, ты наказана.

— Но мама, пожалуйста!

— Я никогда не отменяю данного мной слова. Ведь мы с тобой договорились, и ты должна прочувствовать всю тяжесть своего поступка.

Заплакав навзрыд, Колетта побрела в свою спальню. Но правда, с каждым шагом в девушке нарастала злость на свою мать.

— Ну и пусть, — шептала она, — не хочешь взять меня с собой, так я устрою. Я назло тебе встречусь с Александром Шенье — и ты об этом даже не узнаешь.

Примерно такие же мысли навестили в этот момент и Констанцию. Она в душе посмеивалась над доверчивой баронессой Дюамель и над незадачливой молодой возлюбленной.

Так и не дойдя до спальни, Колетта Дюамель промокнула последние слезы. Глаза ее были сухи и блестели неизвестно от чего — то ли от злости, то ли от предвкушения любовного свидания.

Загрохотал, отъезжая от дома экипаж Констанции Аламбер, увозя с собой ненавистную теперь уже мать.

Служанка подошла к своей юной госпоже.

— Пора, — только и сказала она.

— Я так волнуюсь! — воскликнула Колетта.

— Некогда отдаваться на волю чувств, мадемуазель, нужно спешить, у нас слишком мало времени, — и девушки заспешили к черному ходу. — Подождите немного, мадемуазель, — служанка приоткрыла дверь и вышла на низкое крыльцо с зажженным канделябром в руке.

Невдалеке, на противоположной стороне улицы, тускло освещенной масляными фонарями, ждала карета.

Девушка махнула рукой, и экипаж подкатил к крыльцу. Служанка пристально осмотрелась: улица была пуста. И она подала знак своей госпоже.

Колетта, пригнувшись, вскочила в карету. Хлопнула дверка, и экипаж загрохотал по пустынной улице, увозя девушку к дому Констанции Аламбер.

Служанка еще долго стояла на низком крыльце, глядя вслед удаляющемуся экипажу. Расплавленный воск капал с наклоненного канделябра и застывал маленькими сверкающими дисками на холодном камне крыльца.

Представление в опере уже началось, когда баронесса Дюамель и виконтесса Аламбер заняли ложу. Прозвучали последние аккорды увертюры, и занавес медленно пошел вверх.

— Прекрасная музыка! — шепотом произнесла баронесса Дюамель.

Констанция кивнула.

— И великолепный художник делал декорации.

И в самом деле, декорации были великолепны. Художник-итальянец постарался. Они чем — то напомнили Констанции места, где она выросла. Вдалеке синело море, окутанное дымкой, возвышались полуразрушенные башни старинного замка, а на краю леса виднелась небольшая хижина, возле которой стояла юная пастушка.

Баронесса Дюамель слушала музыку с напряжением. Она то раскрывала, то захлопывала свой веер, то клала руку на парапет и нервно теребила ногтем бархатную обивку, чертя на ней свои инициалы. А потом принималась тщательно затирать их ладонью.Волновалась и мадемуазель Аламбер. Удастся ли ее план? Непобоится ли в последний момент Александр Шенье встретиться с Колеттой? Быть может, он одумается, ведь их любовь, скорее всего, детская игра. Лишь бы он не стал советоваться с кем-нибудь из опытных наставников, ведь те просто поднимут его на смех.

И вот уже обе женщины чертили что-то на бархатной обивке парапета.

— Что с тобой? — спросила баронесса.

— Эта музыка… она приводит меня в трепет.

— И я не нахожу себе места, — призналась Франсуаза. Констанция, чтобы не выдать своего волнения, стала смотреть в партер, отыскивая глазами знакомых. Но как назло, из тех, с кем бы ей сейчас хотелось встретиться, в зале не было. Тогда она перевела взгляд на ложи:

Половина из них были пустыми.

А музыка звучала все тревожнее и тревожнее, голос певицы ударялся о стены, крошился. Казалось, зал недостаточно велик для этой певицы, вкладывавшей в арию всю свою душу… Злодей уже подкрадывался к ней из темного леса с кривым ножом в руках. А девушка не замечала его, распевая о своей любви… И вот раздался пронзительный крик, злодей набросился на нее и потащил в лес. А опоздавший всего лишь на какую-то минуту возлюбленный, воздев руки к небесам, не спешил в погоню, а призывал свою возлюбленную, чтобы она поторопилась к нему.

Веер задергался в руках баронессы, и ее лицо исказила гримаса.Констанция догадывалась, о чем сейчас думает Франсуаза, ведь ее дочь осталась одна, и Констанция вспомнила заплаканное лицоКолетты.«Ничего, наверное, она сейчас улыбается, — подумала Констанция, — ведь Шарлотта, скорее всего, сейчас вводит ее в комнату».

И Констанция прикрыла глаза. Чудесная музыка лишь дополняла ее видение.

Ей виделась комната в ее доме, широкая кровать с пологом, скульптурная маска и молодые люди. Как робки их движения, как стесняются они друг друга, как трогательны их взгляды…

Ведь это все у них впервые, они неискушены и неопытны в любовных утехах.

Видения Констанции Аламбер были недалеки от истины. Правда, все происходило не так, как ей хотелось бы. Пока баронесса Дюамель и мадемуазель Аламбер наслаждались оперой, с Колеттой происходило следующее: у крыльца черного входа дома графа Аламбера ее встретила Шарлотта.

Темнокожая девушка, с которой давно была знакома Колетта, всеравно показалась ей дьяволом в женском образе. В темноте, лишь немного разбавленной светом факела, укрепленного в кронштейне, горели белки глаз и ровные зубы эфиопки.

— С прибытием вас, мадемуазель.

Шарлотта повела Колетту по длинному переходу. Девушка с интересом рассматривала ту часть дворца Констанции, где ей никогдане приходилось бывать. Коридор был сумрачным и немного сырым.Колетта не знала — то ли от волнения, то ли от прохлады — ее кожа покрылась пупырышками, а руки дрожали.

Наконец, Шарлотта распахнула низкую дверь и пригласила Колетту войти в комнату, озаренную неверным светом свечей. Здесь жарко пылал камин, но его свет, прикрытый экраном, достигал лишь потолка. Причудливо изгибались тени. А на стенах висели непривычные для взгляда Колетты картины — обнаженные женские тела, Вакх и вакханки, дьявол, искушающий юную прелестницу. Девушка смутилась.

Шарлотта в своем странном наряде казалась ей сошедшей с этихполотен. Служанка — эфиопка усадила девушку на низкую банкетку и скептично осмотрела ее наряд.

— Что-то не так? — с тревогой спросила Колетта.

— Подождите, мадемуазель, сейчас я принесу то, что приготовиладля вас мадемуазель Аламбер.

Шарлотта зашла за ширму и вернулась со странным нарядом. Он блестел золотым и серебряным шитьем, тончайшая материя светилась насквозь.

— Встаньте, мадемуазель, я помогу вам раздеться.

— Зачем?

— Так надо.

— Мы здесь одни?

Шарлотта, немного помолчав, ответила:

— Конечно.

Служанка принялась расшнуровывать корсет Колетты. Девушка вздрагивала при каждом прикосновении смуглых пальцев Шарлотты.Она втянула голову в плечи и, казалось, вот-вот потеряет сознание от волнения. Шарлотта незлобно улыбалась, глядя на волнующуюся девушку.

Наконец, платье Колетты упало к ее ногам. Шарлотта подхватилаего и унесла за ширму. Девушка стояла и рассматривала наряд, который предстояло ей надеть.

— Ну как, мадемуазель, вам нравится?

— По-моему, платье не совсем обычное.

— Конечно же, его приготовила для вас моя госпожа. Одевайтесь, у нас не очень много времени.

Колетта выставила вперед руки, и Шарлотта принялась ее одевать. Когда платье было застегнуто, Колетта с замиранием сердцавзглянула на себя в зеркало. Наряд больше открывал, чем скрывал еесобой. Колетта смутилась.

— Мне кажется, оно слишком открыто. Шарлотта поспешила успокоить девушку.

— Платье великолепное и как нельзя лучше подходит к сегодняшней встрече.

Колетта глянула вниз, губы ее задрожали.

— Но ведь у меня совсем голые ноги.

— Но вы же, мадемуазель, будете совсем одни.

Шарлотта притворно улыбнулась. И девушка почувствовала всю свою неопытность, ей стало стыдно за себя, за то, что она еще так мало осведомлена в любовных делах.

Шарлотта тем временем поднесла туфли, сверкавшие серебром.Колетта не могла отделаться от смущения и постоянно пыталась прикрыть свои ноги прозрачной газовой накидкой.

Шарлотта наконец-то, смилостивилась над девушкой, и подала ейнаполненный вином бокал.

— Отпейте, мадемуазель, это придаст вам уверенности.

Колетта трясущимися руками приняла бокал и жадно выпила несколько глотков. Вино сразу ударило в голову, и она прикоснулась ладонью ко лбу.

— Я так волнуюсь, — прошептала девушка.

— Ничего, — Шарлотта приняла недопитый бокал и поставила его на столик между ярко горевших свечей.

Колетта с ужасом смотрела на кровать под полупрозрачным балдахином. Наверное, не существовало сейчас в мире вещи, способной сильнее напугать девушку. Она поискала взглядом, куда бы присесть. Шарлотта указала ей на массивное золоченное кресло, к которому больше подошло бы название трон.

И тут, где-то далеко зазвенел колокольчик.Шарлотта, прищурившись, улыбнулась.

— Это шевалье, он пришел вовремя. Садитесь, мадемуазель, ждите. Сейчас он появится.

Шарлотта исчезла за дверью.

Вскоре в коридоре раздались странные звуки — грохот и звон струн.

Осторожно, шевалье, — прозвучал голос Шарлотты.

— Но здесь так темно.

Дверь распахнулась и на пороге появился Александр Шенье. Подмышкой он держал небольшую арфу, с которой приходил раньше давать уроки музыки. Он с трудом удерживал арфу на весу, просунув пальцы под струны.

Колетта с ужасом смотрела на свои обнаженные ноги и еще сильнее сжала их при появлении Александра Шенье. Тот был ошарашен, увидев свою возлюбленную в таком странном наряде.

— Колетта, — воскликнул он.

Девушка приняла его восклицание за испуг и тут же закинула ногу за ногу, а для надежности набросила на них прозрачную накидку.

Шарлотта бесшумно исчезла, притворив за собой дверь.

Но она не собиралась далеко уходить, взбежав по лесенке, онавошла в небольшую комнату и припала к глазницам большой алебастровой маски. Она прекрасно видела, что происходит в нижней комнате.

Правда, в черных провалах глазниц маски предательски блестели, белые, как вареные яйца, глаза эфиопки.

Но Колетте и Александру было не до того, чтобы смотреть по сторонам. Они, не отрываясь, глядели друг на друга.

— Колетта…

— Александр…

— Мадемуазель…

— Шевалье… Учитель музыки сделал несколько шагов навстречу своей возлюбленной и замер, не решаясь приблизиться. Та покраснела и смутилась.

— Вы прекрасны, мадемуазель, — проговорил Александр Шенье.В его глазах застыло немое удивление. И было, чему удивляться. Колетта выглядела как кукла или как принесенный в подарок котенок. На шее повязана шелковая лента, такие же ленты украшали и запястья. А наряд, украшенный сееребром и золотом вообще не поддавался никакому описанию — декольте, сплошные разрезы, прорехи, обрамленные кружевами. Шевалье, волнуясь, судорожно сглотнул слюну.

— Мадемуазель…

— Что, шевалье?

— Вы прекрасны.

Арфа с грохотом упала на пол…

Эфиопка поморщилась и, чтобы не рассмеяться, изо всех сил зажала рот ладонью.

Даже не пытаясь поднять арфу, Александр Шенье принялся рыться в нотах. Книжки одна за другой, как раскрытые веера, посыпались к его ногам. Наконец, в его руках остался лишь белоснежный конверт.

— Вот. Я написал вам письмо, мадемуазель. Колетта робко улыбнулась.

— И я тоже.

Она достала руку из-за спины и протянула Александру аккуратный четырехугольный конверт.

— …Я тоже написала вам.

Сгорая от нетерпения, они вырвали друг у друга послания и, Колетта, усевшись в кресло, а шевалье на козетку, углубились в чтение.

Было такое впечатление, что они находятся вдалеке друг от друга, в разных концах города, и шансов на встречу нет никаких. Их лица сияли радостью, а губы шевелились беззвучно проговаривая слова.

Шарлотта не могла без улыбки смотреть на этих незадачливых любовников.

— Вы так красиво пишете, шевалье, так изящно излагаете свои мысли.

— Вы тоже пишете прекрасно, мадемуазель. Вы так умеете облекать свои чувства в слова, что я даже теряюсь.

Александр Шенье и в самом деле выглядел растерянным.Смущенная Колетта попыталась спрятать свое лицо от восторженного взгляда Александра Шенье. А тот, увидев ее обнаженную спину, зажмурился, словно его ослепил яркий свет.

— Ну, что же они? — шептала Шарлотта, — ведь времени не так много. Поцелуются они хотя бы или нет? Ох, и разозлится мадемуазель Аламбер, когда я ей расскажу, что здесь происходило и что напрасны были ее старания.

А Колетта и Александр даже не собирались приблизиться друг к другу. Они сидели так далеко, что даже при желании невозможно было дотянуться друг до друга рукой.

Как завороженный сквозь узкую щель полуприкрытых век шевалье смотрел на маленькую родинку под левой лопаткой девушки.

— Как я скучал без вас, — замирая от восторга, проговорил Александр Шенье.

— Я тоже скучала, — как эхо повторила Колетта.

— Боже мой, — проворчала Шарлотта, — ну и занудные же они, эти неопытные любовники. Ну совсем как дети. Им бы только в куклы играть. Ничего сегодня не получится.

Эфиопка сокрушенно покачала головой. — Все зря.

Колетта решительно не знала, что делать. В такой же растерянности находился и учитель. И тут взгляд девушки упал на сиротливо лежавшую на паркете арфу.

— Вы принесли с собой инструмент, — воскликнула она.

— Да, ведь я всегда приходил к вам с арфой и подумал, что так оно будет лучше и сегодня.

— Сыграйте мне что-нибудь, — попросила девушка.

— Шевалье с готовностью схватил инструмент и замер в нерешительности.

— Мадемуазель, вы играете лучше меня.

— Вы мне льстите, шевалье.

— Ничуть, вы талантливая ученица.

— Я вам обязана своим умением.

Молодые люди держались за арфу с двух сторон. Возможно, они препирались бы еще долго, если бы шевалье не разжал пальцы и не спрятал руки за спину.

— Хорошо, — согласилась Колетта, — я буду играть, а вы будете петь.

И глядя в потолок, она стала перебирать струны, а шевалье высоким, почти детским голосом запел.

Шарлотта отчаянно зевала, лишь изредка поглядывая в два маленьких отверстия, понимая, что ничего интересного она не пропустит, даже улегшись спать.

Музыка внезапно оборвалась. Шарлотта, приободрившись, глянула в щелки.

— Нет-нет, мадемуазель, вы взяли не ту ноту, нужно другую, — и шевалье голосом показал высоту звука.

— Вот эту?

— Да.

Теперь голос и струна прозвучали в унисон.

— Продолжайте.

И вновь полилась заунывная мелодия. Шарлотта, зевнув и подсунув под голову маленькую подушку, легла.

— Нет, ничего не получится.

А в опере на сцене хор исполнял песнь ликования. Пастушка былаосвобождена, крестьяне ликовали. Правда, злодей все еще оставался на свободе и прятался в темном лесу, изредка поблескивая лезвием хищно загнутого ножа. Герой не замечал его происков, всецело занятый созерцанием своей возлюбленной.

Волнение баронессы достигло наивысшей точки. Хрупкая костяная ручка веера переломилась пополам. Констанция вздрогнула.

— Что с тобой, Франсуаза?

— Я не могу, я чувствую себя виноватой перед дочерью.

Полно, дорогая. Она уже взрослая девушка, не волнуйся.

— Нет-нет, я не могу.

— Но ведь спектакль еще не окончен.

— Извини меня, но позволь мне воспользоваться твоим экипажем, я верну его к концу спектакля. У меня на сердце такая тяжесть.Мрачные предчувствия угнетают мою душу.

— Ну что может случиться? — попыталась удержать баронессу Констанция.

Но ее попытки были тщетными. Баронесса покинула ложу, а Констанция не знала, что предпринять. Она с досадой сильно ударила сложенным веером по парапету. Сандаловые пластинки затрещали. — Что делать? Что же делать? — судорожно соображала мадемуазель Аламбер. — Все равно мне не успеть вернуть Колетту домой. Сейчас Франсуаза обнаружит пропажу и нам всем не сдобровать.

И тут ее осенило. Улыбка появилась на губах молодой женщины. Она поднялась и не спеша покинула ложу.

Найти свободный экипаж было делом одной минуты. И уже через четверть часа, Констанция Аламбер вбежала в свой дом.

Шарлотта, заслышав торопливые шаги, выглянула с антресоли. Констанция была взволнована.

— Что случилось? — спросила служанка.

— Скорее, — Констанция постучала в дверь и, не дожидаясь ответа, вошла в комнату.

Мадемуазель Аламбер чрезвычайно удивилась, застав влюбленных за уроком музыки. Подобное ей даже в голову не могло прийти. Но учить сейчас неопытных любовников было поздно. Нужно было срочно спасать положение.

— Колетта! — выкрикнула Констанция, и та от испуга выронила арфу.

Александр Шенье, завидев хозяйку дома, вскочил на ноги и склонил голову.

— Извините, что прерываю ваше свидание, но произошло непредвиденное.

Колетта вскрикнула, шевалье обмер.

— Что случилось, Констанция? — словно возвращаясь с того света, прошептала Колетта.

— Быстренько иди сюда, — мадемуазель Аламбер схватила свою подопечную за руку и потащила за ширму.

— Что такое, Констанция? Что случилось?

— Сейчас же переодевайся! Надевай свое платье! Твоя мать поехала домой.

— Но ведь все равно туда не успеем, — выдохнула Колетта, — всепропало.

— Мадемуазель, помогите нам, — попросил Александр Шенье. — Ведь это я виноват во всем.

— Сейчас не время для извинений, шевалье. Надо спасать положение.

Констанция, не дожидаясь пока подоспеет Шарлотта, сама принялась расстегивать платье.Переодевание не заняло много времени.

Колетта расправляла складки на платье. Констанция торопила ее.

— Мадемуазель, — пытался докричаться до Констанции Александр Шенье.

— Чего вам, шевалье?

— Мадемуазель, я должен вам сказать…

— Говорите же скорей.

— Мы с Колеттой решили пожениться. Констанция замерла. — Что вы сказали? — переспросила она.

— Мы с Колеттой решили пожениться, — неуверенно повторил молодой человек.

— Это правда? — Констанция посмотрела на свою подопечную.Та растерянно моргала глазами.

— Если шевалье говорит, значит, так оно и есть. Да. Мы решили пожениться.

— Только это не хватало! — воскликнула Констанция, хватая Колетту за руку.

— Вы должны помочь нам, — настаивал Александр Шенье.

— Хорошо, я как-нибудь помогу вам, но только в другой раз, — Констанция тащила девушку по коридору, все время поторапливая ее. — Быстрее, быстрее!

— Я и так бегу изо всех сил.

— Быстрее, еще быстрее.

Констанция прямо втолкнула девушку в карету и крикнула кучеру:

— В оперу! Быстро! Как можно быстрее!

— Слушаюсь, мадемуазель.

Засвистел кнут, и экипаж рванулся так, что Колетта удариласьголовой о спинку сиденья.

— Скорее! — поторапливала кучера Констанция, хотя кони бежали изо всех сил.

— Почему в оперу? — удивилась Колетта.

— Так надо.

— Но ведь мне нужно домой.

— Не ты ли, Колетта, так хотела поехать в оперу вместе с матерью, вот и исполняется твоя мечта, — сердито прикрикнула на девушку Констанция. — В оперу! И ты поймешь, что к чему. Это — единственный шанс спасти положение.

А баронесса Дюамель подъехала к своему дому. Дворецкий, не подозревавший об исчезновении Колет-ты, заслышав шум кареты, со спокойной душой распахнул ворота и склонился в поклоне.

Баронесса, отпустив экипаж, направилась в комнату дочери. Служанка Колетты, заслышав шаги хозяйки дома, испуганно сжалась и зажмурилась. Что сказать баронессе, как оправдаться? Девушка, затаив дыхание, смотрела на открывающуюся дверь спальни. Она ожидала крика, но баронесса вернулась из спальни с каменным выражением лица. — Где Колетта? — спросила она у служанки. Девушка пожала плечами.

— Где моя дочь?

— Она… — служанка замялась, беззвучно шевелила губами, не зная, что сказать.

Баронесса хищно сузила глаза и сделала один шаг. Девушка от ужаса потеряла сознание и упала на пол. Баронесса брезгливо обошла ее и спустилась вниз к дворецкому.

— Где моя дочь? — повторила она свой вопрос.

— Была наверху, — недоуменно ответил дворецкий, заметив гнев в глазах мадам.

— Ее там нет.

— Я не знаю, — развел он руками.

— Сейчас я во всем разберусь сама. Прикажи заложить карету.Экипаж был подан к крыльцу через четверть часа, несмотря настарания кучера и конюха. Еще минут десять баронесса добиралась дооперы.

Подозревая недоброе, она прямо-таки ворвалась в ложу и с удивлением обнаружила, что на ее месте сидит Колетта, а рядом поигрывая веером, созерцает финал спектакля Констанция.

Мадемуазель Аламбер встретила Франсуазу приветливой улыбкой.

— Прости свою дочь, Франсуаза. Колетта мне все рассказала.

— Ты ослушалась меня, — в голосе баронессы уже не было угрозы.

— Да, дорогая, она не смогла усидеть дома и на свой страх и риск отправилась в оперу, надеясь увидеть тебя.

— Так ты хотела меня увидеть, Колетта? — в голосе баронессы зазвучали ласковые нотки.