Жюльетта БЕНЦОНИ
      Констанция
      КНИГА ПЕРВАЯ
      Анонс
      Удивительные извивы человеческой судьбы, трагическая любовь и богатство - все это в романе переплетено, как и в самой жизни.
      ГЛАВА 1
      Осень 17... года выдалась в Бретани чрезвычайно теплой и солнечной. Старый парк вокруг дворца графини Эмилии Аламбер весь утопал в золоте. Лишь редкие зеленые пятна хвои разрушали это единство.
      В отличие от лета, которое было дождливым и туманным, осень поражала разнообразием красок и на удивление теплыми солнечными днями. Все дорожки в парке были усыпаны листвой, садовник с утра до вечера сгребал листья в большие золотые горы, и по парку тянулся серебристыми шлейфами голубоватый дым сжигаемой
      Листвы. Садовник поджигал кучи всегда на закате солнца, когда обитатели дворца покидали ставшую прохладной террасу и, кутаясь в шали, уходили в залы к каминам.
      Здесь, в селении Мато, все дышало таким осенним спокойствием, что, казалось, ничто не в силах разрушить идиллическую картину.
      Время словно остановилось, и каждый следующий день был похож на день предыдущий.
      Трехлетняя Констанция, единственная внучка графини Эмилии, со своей няней целые дни проводила на свежем воздухе. Она восхищалась всем подряд: и белками, ловко взбирающимися по стволам деревьев и перескакивающими с ветки на ветку, и птицами, низко пролетающими над землей. Ее удивляла всякая малость. Вот и теперь она стояла возле огромной клумбы, усаженной цветами, и осторожно прикасалась маленьким розовым пальчиком к бархатистому лепестку розы.
      - А почему она такая колючая? - спросила девочка у своей няни. Та не знала, что ответить, и поэтому сказала:
      - Все красивое, Констанция, должно уметь защищаться.
      Этот ответ не удовлетворил любопытную Констанцию.
      - Жанет, а зачем красивому защищаться?
      Няня задумалась, наморщив лоб.
      А Констанция, не дождавшись ответа, побежала по одной из дорожек парка. Ее внимание привлек жук-скарабей, переползавший дорожку. Девочка, присев на корточки и взяв в руки палочку, преградила жуку дорогу. Тот остановился, как бы раздумывая, с какой стороны ему лучше обойти преграду. Но стоило ему свернуть
      Влево, как Констанция тут же переставила палочку, не давая жуку двигаться дальше. Жук свернул вправо. Но и тут его ждала преграда. Тогда он обхватил палочку лапками и взобрался на нее.
      Когда няня подошла к своей воспитаннице, та держала перед собой палочку с зависшим на ней насекомым.
      - Брось, брось!
      - Почему?
      - Он может укусить тебя!
      - А разве у него есть зубки? Констанция с любопытством поднесла жука поближе к глазам:
      - У него даже нет рта. Зато большие глаза и шесть рук... или ног, девочка запуталась, чего у жука шесть.
      Няня мягко, но настойчиво забрала у Констанции палочку и бросила ее в кусты.
      И девочка тут же потеряла интерес к жуку, переключив свое внимание на то, как кричат птицы, вспугнутые внезапным порывом ветра. Так неожидан и неуместен был в этот мягкий солнечный день тревожный крик птиц.
      Девочка стояла, запрокинув головку в голубое небо и глядя на темную стаю птиц, которые никак не могли угомониться и вновь опуститься на ветки деревьев к своим покинутым гнездам.
      - Жанет, почему они кричат? - спросила Констанция.
      - Их что-то испугало. Может быть, белка.
      - А разве белка может испугать?
      - Если бы ты, Констанция, была такой же маленькой, как птицы, ты бы тоже боялась белки.
      - А я хочу быть такой, как птица, - и девочка взмахнула руками, будто собиралась взлететь, и побежала по дорожке.
      Она подбежала к парадному входу дворца, вихрем влетела в гостиную и бросилась к бабушке Эмилии, сидевшей за столом и раскладывавшей пасьянс.
      - Бабушка, бабушка, там летают большие птицы. Я тоже хочу быть птицей.
      Графиня Аламбер отложила карты в сторону и погладила девочку по темно-каштановым кудрявым волосам.
      - Ты, Констанция, вырастешь, станешь очень красивой девушкой и тогда будешь порхать на балах, как птичка. Это я тебе обещаю.
      - А что такое бал? - тут же последовал вопрос любопытной внучки.
      - Это когда собирается много красивых дам, кавалеров, и все танцуют и веселятся.
      - Но ведь я не умею танцевать, - задумалась девочка.
      - Ты обязательно научишься, у тебя будет учитель танцев. И когда ты появишься при дворе, король непременно обратит на тебя внимание.
      Няня Жанет осторожно вошла в гостиную и с самого порога позвала к себе Констанцию.
      - Не отвлекай мадам, видишь она занята делом, - и обратилась к самой госпоже. - Мадам Аламбер, простите, что Констанция побеспокоила вас. Я сейчас ее чем-нибудь займу.
      - Не беспокойся, Жанет, пусть она побудет со мной. Мне нравится разговаривать с ней. И вообще, она моя единственная внучка, поэтому я ее очень люблю.
      Эмилия Аламбер прижала к себе девочку и поцеловала в лоб.
      - Бабушка, а где сейчас мама? - поинтересовалась Констанция.
      Ей не часто доводилось проводить время в обществе матери.
      - Наверное, она в оранжерее, - предположила графиня, - скоро
      Должен приехать твой отец, и она хочет украсить дом цветами.
      Как только разговор зашел о цветах, девочка оживилась.
      - Я видела чудесные цветы на клумбе.
      - Большие?
      - Большие. Вот такие, - Констанция сложила вместе свои ладошки,
      Демонстрируя величину бутонов, а затем потянула за руку свою няню.
      - Жанет, пойдем поможем выбрать цветы для моего папы. Ведь он
      Привезет мне подарки из Парижа.
      Эмилия Аламбер с сожалением проводила взглядом уходящую Констанцию. Ей хотелось побыть вместе с внучкой подольше, но неволить ее она не хотела.
      Карты ложились к картам, но пасьянс не складывался. Графиня Аламбер,
      Как всегда, когда у нее что-то не получалось, нервничала.
      <Почему же до сих пор не приехал Рене?> - думала она о сыне, отправившемся в Париж.
      В последний год его дела стали для матери тайной. Он не любил говорить
      О них, лишь отшучивался. Но графиня все прекрасно понимала, ведь ей самой
      Не один год пришлось провести при дворе. Она догадывалась, что сын выполняет какие-то очень важные поручения самого короля. И, естественно, не может о них распространяться.
      С одной стороны, это льстило графине Аламбер, а с другой стороны, внушало тревогу за сына.
      <Почему он не едет? Еще неделю назад получено письмо, в котором Рене
      Писал, что вскоре выедет из Парижа. И надеялся пробыть в Мато как минимум месяц. Что могло задержать его?>
      Графиня Аламбер тщательно перемешала карты и принялась раскладывать ровными рядами.
      <Если пасьянс удастся, значит, сын приедет сегодня>, - загадала желание
      Графиня и перевернула первую карту.
      Начало хорошее: карта лежала там, где и должна была быть. Пасьянс был
      Очень сложным, и вероятность того, что он сложится, была чрезвычайно мала. Но, как ни удивительно, на этот раз пасьянс удался.
      Графиня Аламбер развеселилась и, отложив карты, направилась в
      Оранжерею, чтобы сообщить жене своего сына Маргарите хорошую весть.
      Маргарита, двадцатилетняя красавица, стояла возле садовника и отдавала
      Указания, какие цветы еще присовокупить к букету.
      Но тут вмешивалась Констанция:
      - Вот этот! Вот этот! Ой! - она неосторожно схватилась за стебель и
      Вскрикнула, уколовшись шипами.
      - Осторожно, Констанция, ты поранишь пальчики.
      - Я хочу вот этот, - упорствовала малышка. Матери пришлось уступить, и садовник кривыми ножницами со звонким щелчком срезал очередной цветок.
      Графиня Эмилия Аламбер, войдя в оранжерею, залюбовалась своей внучкой, так умело подбиравшей цветы. Садовник, увидевший свою госпожу, поклонился.
      - Маргарита, - сказала Эмилия, - ты правильно делаешь, что готовишься к встрече мужа. По-моему, он приедет сегодня.
      - Но вы говорили, что он приедет и вчера, и позавчера. Те букеты уже
      Завяли.
      - Он приедет сегодня, я это знаю.
      - Отец приедет! - закричала маленькая Констанция и бросилась к бабушке. - И мы поедем с ним кататься.
      - Отец приедет уставшим, - наставительно сказала Маргарита, беря
      Дочь за руку.
      На ее лице появилась ласковая улыбка, она тоже очень любила своего
      Мужа и тосковала, когда тому по делам приходилось уезжать в Париж.
      Конечно, можно было поселиться и в столице. Но Рене всегда настаивал на
      Своем:
      - Здесь, в Бретани, вам будет спокойнее.
      - Ты лучше скажи, Рене, - возражала сыну мать, - что тебе будет спокойнее в Париже.
      - И это тоже, - смеялся сын. Но так и не рассказывал, в чем же состоит
      Суть его службы при дворе.
      Граф Рене Аламбер не меньше своей жены любил Констанцию. В каждом письме он спрашивал, как поживает его маленькая прелестница и непременно присылал ей какую-нибудь безделушку: то дорогой веер, то куклу, то еще какую-нибудь диковинку.
      А Констанция чувствовала, что все ее любят, и поэтому вела себя не очень хорошо. Она заранее знала, что любое ее прегрешение будет прощено.
      Вот и теперь, оглядевшись, она поняла, что взрослые заняты своими делами и на какое-то время о ней забыли.
      Девочка не могла этого стерпеть, ей постоянно требовалось всеобщее внимание.
      - А я знаю, что сделаю! - закричала она. - Я спрячусь, и вы меня не найдете.
      Она бросилась бежать и в одно мгновение скрылась среди экзотической зелени деревьев и кустов оранжереи. Жанет устремилась за своей воспитанницей, но девочка, словно сквозь землю провалилась. Няня обыскала всю оранжерею, раздвигала кусты, заглядывала под огромные листья тропических растений.
      Но Констанции нигде не было.
      Девушка, не на шутку обеспокоенная, вернулась к тому месту, откуда начала поиски.
      - Так где же Констанция? - нетерпеливо спросила графиня Аламбер.
      - Мадам, если бы она выбежала из оранжереи, то мы бы увидели.
      - Значит, она где-то здесь? - предположила встревоженная Эмилия.
      К поискам подключился и садовник. Но и его усилия не увенчались успехом.
      - Этого не может быть, я бы ее нашел, где бы она тут ни спряталась.
      Бабушка нервничала, ей казалось, что слуги недостаточно расторопны и все делают спустя рукава, поэтому она сама принялась за поиски. Но с таким успехом можно было искать иголку в стоге сена - оранжерея была огромной и имела множество укромных местечек.
      Наконец, поверив в невозможное, в то, что Констанция смогла каким-то чудесным образом улизнуть незамеченной из оранжереи, Эмилия и Маргарита направили поиски в дом.
      - Констанция!
      - Констанция! - раздавалось в залах дворца. Но ответа не было.
      - Так куда же исчезла девочка?
      А все объяснялось довольно просто - Констанция через приоткрытую в дальнем конце раму выскользнула на улицу и прикрыла раму за собой. А то, что рама осталась не закрытой на задвижку, осталось незамеченным.
      Девочка пробежала мимо пруда, и уверенная в том, что ее будут искать очень долго, направилась к домику садовника. Она заглянула в окно, жена садовника готовила обед.
      Констанция обошла дом и остановилась у приоткрытых дверей, там во влажном полумраке поблескивали странные на взгляд ребенка приспособления: огромные лопаты, вилы, ножницы, надетые на длинное древко. Все это манило к себе Констанцию. И девочка, пересилив страх, перешагнула порог.
      - Констанция! Констанция!.. - слышалось из оранжереи.
      Потянуло сквозняком, и толстая деревянная дверь со скрипом закрылась. Девочка стояла, привыкая к темноте. Страх волнами то поднимался в ее еще не окрепшей душе, то исчезал, но верх брал интерес.
      Сколько здесь было всего диковинного и незнакомого - плетеные огромные корзины, мешки, пучки сухих трав, склянки с семенами, медные лейки...
      <Вот тут-то меня никто не найдет>, - подумала Констанция, забираясь на большой мешок, в котором сухо шуршала солома.
      Девочка посмотрела вверх и проследила взглядом за тонким золотистым лучом, в котором кружилась пыль.
      <Ну почему меня никто еще не нашел?> - подумала девочка, начиная скучать.
      Но выходить на улицу самой ей не хотелось. Она прислонилась спиной к другому мешку и устроилась поудобнее. Она вслушивалась в тихие звуки, наполняв
      Шие помещение. Ей казалось, что все странные вещи живые. Под нею в мешке
      Потрескивала солома, поскрипывали стропила у нее над головой, что-то шуршало в углах. Временами слышался писк мышей.
      Констанция немного побаивалась. Очередной шорох в углу насторожил девочку. Она вцепилась пальцами в шершавую мешковину, и всмотрелась в темноту.
      Там полыхнули огнем два желтых глаза. Ужас промелькнул на лице девочки. Она уже готова была опрометью броситься к выходу, как в тонкий луч, пробивавшийся сквозь соломенную крышу, мягко ступая, вошел большой рыжий кот. Его длинная шерсть вспыхнула как золотая листва. Кот, важно ступая и урча, направился к девочке. Та подозвала его.
      - Кис, кис...
      Кот замурлыкал громче и, подойдя к Констанции, принялся тереться о ее
      Ноги.
      - Иди ко мне, - позвала его девочка. И кот послушно вспрыгнул на мешок и растянулся рядом с Констанцией, положив большую круглую голову ей на колени. От зверька исходило успокаивающее тепло, а мурлыкал он, готовясь ко сну, так заразительно, что Констанция и сама зевнула.
      Теперь она уже ничего не боялась. Она запустила свою маленькую ручонку
      В густую шерсть кота и стала гладить его. Кот отвечал на ласки урчанием и еще теснее прижимался к девочке... Констанция и сама не заметила, как уснула.
      А тем временем ее продолжали искать. К поискам ежеминутно подключалось все больше и больше народа. Уже все слуги были подняты на ноги, а мать с тревогой посматривала на поверхность пруда, не решаясь произнести страшное распоряжение.
      - Обыщите все! - приказала графиня Эмилия. Садовник беспомощно развел руками.
      - Мадам, мы обыскали весь дворец.
      - А на чердаке вы были? Садовник утвердительно кивнул.
      - Мы звали ее, но... Если бы она была где-то рядом, то обязательно бы
      Отозвалась.
      - Ищите везде! - еще раз строго сказала графиня. - Не могла же девочка раствориться в воздухе.
      Садовник посмотрел на пруд. Зеркало воды было неподвижным. На глади замерли лилии, две лодки были привязаны к причалу.
      - Она не могла пойти к пруду, - сама себе сказала графиня. - Она очень боится воды, даже умываться не любит.
      Переполох охватил весь дворец, все были заняты поисками маленькой Констанции. Они обыскивали комнаты, заглядывали под кровати, открывали
      Шкафы, спускались в подвалы.
      - Где же она может быть? - горестно заламывая руки, восклицала Маргарита.
      Она бросалась то в одну сторону, то в другую, ее руки то взлетали вверх, то беспомощно падали вниз. Казалось, еще мгновение, и женщина начнет рвать на себе волосы. Глаза ее были полны слез. Ведь все получилось так нелепо и глупо. Еще полчаса тому назад девочка была с ними, она была радостна и беспечна, она помогала выбирать цветы для букета. А тут вдруг исчезла.
      Даже жена садовника, и та участвовала в поисках, оставив приготовление
      Обеда на потом.
      - Может быть, маленькая Констанция вышла за ограду и направилась к холмам, к лесу? Надо спросить крестьян. Может быть, они видели?
      Один из конюхов вскочил в седло и помчался к воротам.
      Графиня настороженно следила за ним.Наконец, конюх вернулся. Он спрыгнул с коня и поклонился графине.
      - Что? Что ты молчишь? Говори скорее! Мужчина снял шляпу и беспомощно развел руками.
      - Я спросил у всех. Все крестьяне в один голос говорят, что никто из них не видел маленькую госпожу. А их на поле много, идет уборка урожая.
      - Значит, она здесь, - немного успокоилась графиня Аламбер. Маргарита! Может быть, Констанция где-нибудь в доме. Надо еще раз тщательно осмотреть все комнаты, все кладовки.
      Графиня повернулась к конюху, садовнику и дворецкому.
      - А вы обыщите парк, везде, под каждым кустиком посмотрите. Может быть, она прячется в цветах? Ведь здесь столько зарослей! Я их обязательно вырублю.
      Мужчины бросились исполнять приказание графини. А Эмилия вместе с Маргаритой и служанками отправились во дворец. Они методично уже в который раз принялись осматривать каждую комнату. Вновь открывались и закрывались шкафы, сундуки, отворялись двери в гардеробные комнаты. Женщины даже заглядывали в дымоходы.
      Наконец, устав от бесплодных поисков, графиня Аламбер опустилась в кресло и, прижав ладони к вискам, заплакала.
      - Маргарита, Маргарита, успокойся. Не надо отчаиваться. Девочка где-нибудь здесь. Скорее всего, она где-то прячется и следит за нами, радуясь, что мы не можем ее отыскать.
      - Что мы скажем Рене? Что? Что? - горестно заломав руки, воскликнула молодая графиня.
      - Не стоит терять надежды. Я думаю, Констанция обязательно отыщется. И ее непременно надо будет наказать, чтобы в следующий раз девочке было неповадно совершать подобные безрассудные поступки.
      - Да-да, я ее накажу, обязательно накажу. Но вначале ее нужно найти. Найти! И Маргарита выбежала из гостиной.
      А Констанция, ни о чем не подозревая, спала на мешках с соломой. Огромный рыжий кот нежно урчал, лежа на коленях у девочки.
      - Киска, ты хорошая и теплая, - бормотала сквозь сон девочка.На лице ребенка светилась улыбка. Девочка даже и не подозревала, какой переполох вызвала ее шутка. Она не подозревала, как горько плачет ее мать, как нервничает бабушка. И с какой исступленной беспомощностью слуги обыскивают сад.
      Жена садовника, взяв в руки грабли, осторожно разворачивала ворохи осенней листвы.
      <Может, - думала сердобольная женщина, - девочка спряталась в листья?>
      Возможно, еще несколько часов продолжались бесплодные поиски девочки, если бы не случилось следующее.
      Огромный рыжий кот нервно дернул ушами. Он приподнял голову, повел носом, щетинки усов задрожали, а в глазах вспыхнули искорки. Кот вдруг окаменел, его ноздри жадно втягивали воздух, шерсть вздыбилась, а из мягких подушечек лап вылезли острые когти.
      Констанция вскрикнула, когда когти впились ей в ногу, и открыла глаза.
      - Киса, ты что? Мне же больно.
      Но зверек не реагировал на ее слова. Рыжий кот уставился в одну точку, готовясь к прыжку. Его большой пушистый хвост нервно подрагивал и постукивал по пыльному мешку.
      - Что случилось, киса? Киса!
      И в этот момент кот, странно вскрикнув и оттолкнувшись от мешка, бросился в темный угол. Послышался пронзительный писк, возня и, разбрасывая клочья соломы, к ногам Констанции выкатился клубок сплетенных тел.
      Огромная серая крыса и рыжий кот сцепились в смертельной схватке.
      Констанция завизжала и вскочила на ноги на мешке.
      Животные, не обратив внимания на ее визг, продолжали бороться. Кот
      Скалил пасть, бил крысу лапами и норовил вцепиться ей в горло. Крыса
      Изворачивалась и кусала кота. Рыжий кот, казалось, не обращал внимания
      На полученные раны. На пыльном сером полу уже поблескивали капельки крови. Визг и рычание наполнили пристройку.
      Констанция от ужаса закрыла глаза. Она боялась, что крыса вскочит на
      Мешок и укусит ее за ногу. Она дико визжала, представляя себе, как огромная крыса бросится на нее.
      Кот на время отступил от крысы, но та и не думала убегать, она изготовилась к прыжку и оскалила острые сверкающие зубы. Глаза крысы были налиты кровью, а ее огромный черный хвост с длинной серебристой щетиной нервно
      Стучал по пыльному полу. Крыса была огромна, она была такая же, как и кот.
      Когда девочка увидела, как вспыхнули зеленым пламенем глаза крысы, она спрыгнула с мешка и опрометью бросилась к двери.
      А крыса и кот вновь сцепились в смертельной схватке.
      - Сюда! Сюда! - громко кричала Констанция. Садовник и дворецкий первыми услышали ее крик.
      - Кажется, это Констанция, - обратился садовник к дворецкому. - Да-да, это кричит ребенок.
      И мужчины побежали на голос девочки. А она мчалась навстречу им, цепляясь за корни деревьев, спотыкаясь в густой траве.
      - Там, там! - указывала Констанция подбежавшим к ней мужчинам. Большая крыса сейчас съест кота! Помогите! Помогите коту! Он такой хороший. Дворецкий подхватил девочку на руки. А садовник схватил вилы, стоящие у дерева и бросился в пристройку. Он слышал возню, визг, но с яркого света в темноте не мог разобраться, кто где. Наконец, его глаза привыкли к темноте, и он увидел огромную крысу, вцепившуюся в загривок рыжего кота.
      - Ах ты, исчадие ада! - закричал садовник и воткнул вилы в крысу.
      Та изогнулась и попыталась перекусить стальные зубья вил. Послышался противный скрежет и тонкий пронзительный визг.
      Кот отскочил в сторону и сразу принялся зализывать раны на лапах и груди.
      А садовник с хищной улыбкой на лице поглубже вогнал вилы, пригвоздив крысу к земляному полу.
      Вскоре он вышел из пристройки, торжественно неся перед собой наколотую на вилы огромную крысу. Хвост крысы еще нервно подрагивал, пасть скалилась.
      - Кот! Кот! - закричала Констанция. - Где киска?
      - Он там, - садовник качнул головой в сторону отворенной двери.
      Наконец, сам кот, перепрыгнув через порог, появился у ног маленькой Констанции.
      Ты смелая киска, - с восторгом прошептала Констанция.
      Кот будто понял ее слова и важно закивал головой и ответил преданным урчанием.
      - Пойдем, пойдем, Констанция. Тебя уже давно ищут. Ведь все думали, что ты потерялась.
      - Зачем думали? - спросила Констанция. - Я здесь.
      Она важно зашагала к дворцу.
      Маргарита, увидев свою дочь, стремглав бросилась с высокого крыльца ей навстречу. О наказании она тут же забыла.
      Едва она подняла дочь на руки, как та, захлебываясь, сбивчиво принялась рассказывать о своем приключении.
      - Мама, мамочка, я хотела спрятаться, я хотела поиграть с вами. А там большая крыса бросилась на меня.
      - Какая крыса? Констанция, о чем ты говоришь?
      - Большая-большая, - девочка развела руки в стороны, - ну вот такая. Хвост у нее огромный, вот такой. И Констанция развела ручонки еще шире.
      - Она хотела меня съесть. А я вскарабкалась на мешок и спряталась. А рыжий кот защитил меня. Он очень хороший и смелый. Давай возьмем его во дворец, он будет спать со мной.
      - Какой кот? Какая крыса? Дворецкий поклонился молодой графине и стал объяснять.
      - Констанция пряталась в пристройке, там, где хранится садовый инвентарь, мешки с семенами...
      - О какой крысе она говорит? - перебила его Маргарита.
      - Да-да, действительно, садовник запорол вилами огромную крысу, которая чуть не съела кота.
      Графиня испуганно охнула, прижала дочь покрепче к себе и погладила ее по каштановым волосам.
      - А где бабушка? - спросила Констанция, - Я хочу и ей рассказать про смелую киску.
      - А вот бабушка тебя накажет, Констанция.
      - Бабушка меня любит. Любит! Любит! - закричала девочка, пытаясь соскочить на землю.
      Графиня Эмилия Аламбер уже стояла на крыльце.
      - Иди ко мне, маленькая моя, - позвала она. Констанция побежала к бабушке и та, заключив ее в объятия, нежно поцеловала.
      - Зачем же ты, Констанция, меня пугаешь?
      - Как пугаю? Я же играла, - изумилась девочка.
      - Хорошо, моя маленькая. Но больше так никогда не делай. Ты должна говорить, куда и зачем уходишь. А вот твою няню я накажу за то, что она оставила тебя без присмотра.
      - Не надо, не надо, бабушка, никого наказывать, - запротестовала Констанция. - Жанет хорошая.
      - Она всегда должна быть при тебе, - строгим голосом сказала графиня Эмилия. - Ведь могла случится беда.
      - Нет, бабушка. Давай я лучше расскажу тебе, как рыжий кот победил крысу.
      - Нет, моя милая внучка, ты расскажешь мне это потом. А сейчас тебе нужно умыться и привести себя в порядок.
      Жанет со слезами на глазах, но с улыбкой на устах повела свою воспитанницу в ванную комнату.
      А та, найдя слушательницу, принялась рассказывать про свои приключения служанке.
      - Если твой отец узнает..., - решилась перебить Констанцию Жанет, - то тебе не поздоровится.
      - А я сама ему обо всем расскажу, - девочка склонилась над фаянсовым тазом, а Жанет принялась лить тонкой струёй теплую воду ей на руки.
      - Я не хочу умываться. Мне это не нравится, - упрямилась Констанция.
      Но все-таки ей пришлось уступить настойчивой Жанет.
      Наконец-то девочка была умыта, причесана и соломинки исчезли с ее платья. Она вновь стала похожей на большую куклу.
      Глядя на Констанцию, никому и в голову не могло прийти, что она способна заставить волноваться стольких слуг и господ.
      Уже немного отойдя от потрясения, графиня Аламбер встретила свою внучку. Решимость наказать ребенка вновь вернулась к женщине.
      Она понимала, что если оставить подобные шалости безнаказанными, то
      В будущем Констанция принесет еще большие волнения.
      - Мы сегодня не поедем кататься на лодке, - строго сказала графиня и погрозила пальцем внучке.
      Та понимала, что провинилась, и на ее глазенках появились слезы.
      - Ты будешь сидеть у себя в комнате целый день и никуда не выйдешь...
      - А если приедет отец?
      - Я, Констанция, расскажу ему, какая ты непослушная, и он не захочет с тобой встречаться.
      - Тогда я снова убегу и сама найду его, - в глазах маленькой девочки зажглась злость.
      - Нет, ты будешь целый день сидеть у себя, чтобы ни случилось.Тебя позовут только к ужину.
      Констанция потупила взгляд и старательно изучала носки своих туфелек.
      - Жанет, проводи Констанцию наверх. Пусть посидит и подумает о своем поступке, - строго сказала Эмилия Аламбер.
      Констанция хотела было возразить, но Жанет уже взяла ее за руку и повела ее к выходу.
      - Я больше не буду, - попробовала оправдаться девочка.
      - Надеюсь. Но это ничего не меняет, - ответила бабушка.
      Каким длинным показался коридор девочке, пока она шла к месту своего заключения. Ей стало ужасно жаль саму себя, и весь мир показался ей несправедливым.
      Сколько интересного осталось в саду, сколько неизведанного было в оранжерее!
      А день для ребенка - это целая вечность. И эту вечность предстояло провести в одиночестве, да еще в четырех стенах!Но каким долгим ни бывает путь, он все-таки кончается.
      Констанция оказалась в своей комнате вместе с Жанет. Девочка опустилась на козетку и насупилась. Жанет тоже злилась на свою воспитанницу, ведь и ей предстояло провести целый день в комнате Констанции.
      К тому же настроение девочки было не из лучших, и девушка понимала, что всю свою злость та сорвет на ней и поэтому сразу же приготовилась дать отпор.
      Но, к ее удивлению, Констанция расплакалась. Она подбежала к своей няне, крепко обхватила ее за ноги и вскоре подол няниного платья насквозь промок от детских слез.
      - Вот видишь, Констанция, как нехорошо получилось, - сказала Жанет, сама готовая расплакаться.
      - Я больше не буду. Скажи моей маме и моей бабушке, чтобы они простили меня.
      - Они уже простили тебя. Но ты все равно должна понести наказание. Ты согласна, Констанция, что ты заслужила его?
      - Да, но это так долго до вечера-а-а, - сказала девочка, размазывая слезы по щекам.
      - Но и тебя, Констанция, мы искали очень долго. Ты заставила всех сильно поволноваться. Ведь мы даже подумали, что ты утонула в пруду.
      - Как это утонула? - изумилась девочка. Но Жанет не стала отвечать на этот вопрос, подхватила Констанцию и стала расхаживать с ней по комнате, словно та была грудным ребенком. Она качала ее, и та понемногу успокаивалась. Правда, ее личико оставалось грустным, и слезы все еще поблескивали в глазах.
      Жанет уложила девочку на мягкую перину и сама присела рядом.
      Констанция еще долго вздрагивала и не выпускала пальцев девушки из своего кулачка.
      - В следующий раз я обязательно тебе скажу, где буду прятаться, прошептала Констанция, - и тогда ты сможешь найти меня первой и никто не будет на меня сердиться.
      - Не думай больше об этом, - сказала Жанет, - теперь ты никогда не заставишь волноваться свою мать, бабушку и слуг.
      - Я буду послушной. Жанет, а я красивая? - вдруг спросиа она?
      - Ты очень красивая, - сказала служанка, поправляя ее волосы.
      - Такая же красивая, как мама?
      - Красота женщины и красота ребенка - это две совсем разные вещи..., сказала Жанет и замолчала.
      Констанции еще было не понять подобных мыслей. Девочка считала, что ее мать самая красивая женщина в мире, а отец самый мужественный и благородный мужчина.
      - А вдруг отец уже приехал? - спохватилась Констанция и попыталась сесть.
      Жанет ласково уложила ее и сказала:
      - Если отец приедет, он сразу же придет к тебе.
      - А если мама его не пустит?
      - Он все равно придет.
      - Хорошо, Жанет. Ты больше не сердись на меня.
      - Я и так на тебя не сержусь, - сказала девушка. - Ты очень милый ребенок и совсем не доставляешь мне хлопот, разве что иногда.
      Но Констанция уже не слышала последних слов. Измученная страхами и волнениями, девочка сладко уснула. Она еще шептала, засыпая, кого-то звала, но слов уже разобрать было невозможно.
      И Жанет вскоре смогла высвободить свои пальцы из ослабевшего кулачка Констанции.
      - Какая она милая, - прошептала девушка, глядя на свою воспитанницу, особенно, когда спит.
      Осторожно, чтобы не разбудить девочку, Жанет укрыла ее и отошла к окну.
      За парком простирались поля, а за ними темнел лес. Жанет знала, что где-то далеко за лесом простирается море. Она никогда там не была, никогда не видела бескрайней морской глади. Но девушка с интересом слушала рассказы садовника. Тот любил вспоминать о днях своей юности, о чужих краях, и Жанет с трудом верилось, что где-то бывает жизнь, совсем не похожая на ее собственную.
      Убедившись, что ее воспитанница спит крепко, Жанет неслышно притворила за собой дверь и спустилась в гостиную.
      Молодая графиня Маргарита, стоя на террасе, всматривалась вдаль, не
      Покажется ли экипаж ее мужа, спешащего из Парижа домой. Брошенное рукоделие лежало на изящном столике, там лежала и раскрытая книга.
      - Жанет, как там Констанция? - не оборачиваясь спросила графиня.
      - Она спит, мадам.
      - Пожалуйста, будь все время рядом с ней. Я боюсь, что с Констанцией что-нибудь случится.
      - Она крепко спит, мадам, и я рискнула покинуть ее на минутку, чтобы доложить вам.
      Девушка вновь поднялась в комнату своей воспитанницы. Та все еще спала, но уже успела сбросить с себя покрывало. Жанет опустилась на стул и устроилась поудобнее возле окна. Подперев голову руками, она задумчиво смотрела на далекий горизонт, словно ждала чего-то, словно оттуда должен был приехать ее возлюбленный, ее жених, который возьмет ее под руку и увезет с собой в далекие
      Страны к новой неизведанной жизни.
      Но дорога, ведущая к поместью, была пустынной, лишь изредка ее пересекала повозка, груженая золотыми снопами сжатой пшеницы.
      Девушка прислушивалась к звукам, наполняющим дом, к тихому дыханию спящей малышки.
      ГЛАВА 2
      Владелица имения Мато зря обижалась на сына. Тот спешил приехать домой как можно скорее. И не его была вина в том, что он задержался.
      Перед самым отъездом из Парижа он получил важное задание из рук самого короля. И теперь у его ног в карете покачивался небольшой сундук с двумя изящными замками. Рене и сам толком не знал, что находится в нем, но знал, что что бумаги, находящиеся в сундуке, ни в коем случае не должны попасть в чужие руки.
      За окном кареты проплывали знакомые с детства пейзажи. Приближалось родовое имение, граф Аламбер выглянул в окошко, втянул в себя дурманящий осенний воздух и приказал кучеру ехать быстрее.
      - Как можно, ваша честь? Лошади и так устали.
      - Ничего, до дома осталось совсем немного.
      Кучеру уже и самому изрядно надоела дорога, он и рад был поехать побыстрее, но жалел лошадей. Поэтому он лишь сделал вид, что подгоняет их.
      Но когда карета взобралась на вершину холма, лошади почувствовали приближение дома, и экипаж покатился быстрее.
      Рене откинулся на спинку сидения и отодвинул шторку.Пейзажи навевали приятные воспоминания, и Рене прикрывал глаза, желая вернуться в прошлое...
      Вот здесь он с отцом впервые выехал на охоту...Вот в этом лесу он подстрелил своего первого оленя и по этому поводу во дворце был устроен настоящий пир...
      Карета мерно раскачивалась на рессорах, крестьяне, завидев карету своего господина, на короткое время отрываясь от работы, выпрямлялись и вновь склонялись, отдавая дань земле.
      Повсюду высились только что сжатые снопы. По дороге тянулись повозки, груженые пшеницей.Потом потянулись виноградники.
      Даже сидя в карете, граф Аламбер ощущал сильный дурманящий запах зреющего винограда. Урожай в этом году обещал быть хорошим, лоза, отяжелевшая от винограда, гнулась к земле. Тут и там виднелись женские фигуры с большими плетеными корзинами. Крестьянки выбирали спелые грозди.
      <Хорошее будет вино, - думал граф Аламбер, - осень такая солнечная, и виноград уродился на славу>.
      Рене вновь выглянул в окошко, надеясь увидеть свой родной дом.Среди желтеющих деревьев лишь на мгновение мелькнул фасад здания и вновь все потонуло в золотой листве. Колеса кареты шуршали по дороге. Лошади бежали резвее, в предчувствии долгожданного отдыха и корма.Вот и ворота парка...
      Здесь ничего не изменилось за время отсутствия хозяина. Лишь только летняя зелень сменилась желтизной и багрянцем осени. За окном кареты промелькнул огромный старый клен, несколько листьев сорвалось и полетело вслед удаляющемуся экипажу. Кучер объехал большую круглую клумбу и остановился у парадного входа.
      Граф еще не успел ступить на подножку, как входная дверь распахнулась и к карете устремилась радостно улыбающаяся Маргарита. Она бросилась на шею мужу, крепко обняла его и прошептала:
      - Ты почему так долго ехал?
      Ее шепот отозвался щекоткой, и граф улыбнулся.
      - Я ехал как мог быстро. Посмотри на лошадей.
      - Но все равно, наша разлука была такой долгой! Мне кажется, что прошла целая вечность с того времени, как ты отправился в Париж.
      - А где Констанция? - спросил он, немного отстраняясь от жены и заглядывая ей в глаза. - Почему она меня не встречает?
      - Она сегодня провинилась и теперь спит.
      - Я хочу увидеть ее прямо сейчас, - сказал Рене.
      - Нет, лучше подожди, пусть она проснется, у нее был трудный день.
      - А что случилось? - насторожился Рене, но перехватил улыбку жены.
      - Я, наверное, испугалась куда больше, чем сама Констанция. Представляешь, она спряталась, и мы битый час не могли ее найти. А потом оказалось, что Констанция забралась в пристройку дома садовника, в ту, где он хранит семена и инструменты, и уснула. Представляешь, мы ее везде искали, перевернули весь дом, подвалы, чердак, а она спала безмятежно, как ангел.
      Рене отдал слугам приказание, чтобы выгрузили багаж, а сам взял небольшой сундучок и понес его в дом.
      - Рене, что там такого ценного? Почему ты не можешь доверить его другому?
      - Потому что, дорогая, его доверили мне. И я поклялся не отходить от него ни на шаг.
      - Неужели, дорогой, ты опасаешься кого-либо у себя дома?
      - Нет, но если я пообещал, значит так оно и будет.
      Маргарита насторожилась. Что-то в поведении мужа показалось ей странным, чего-то он не договаривал.
      И женщина решила выведать, что же за сундучок он привез из Парижа.
      Графиня Эмилия Аламбер хоть и слышала, как подъехала карета, осталась сидеть за карточным столиком и поднялась только, когда сын вошел в гостиную.
      Рене улыбнулся матери и, подойдя к ней, поцеловал руку. А она поцеловала его в щеку и пригладила растрепанные русые волосы.
      - Мы так ждали тебя, Рене. Я говорила Маргарите, что ты приедешь сегодня.
      - Откуда ты знала? Ведь я мог задержаться в дороге, могла сломаться карета. Да мало ли что могло случиться?!
      - А я знала, - сказала Эмилия, - материнское сердце невозможно обмануть. Да и карты мне показали, что ты приближаешься к дому.
      Рене вновь улыбнулся и обнял мать.
      - Ты не меняешься, как я тебя оставил за карточным столиком, когда ты раскладывала пасьянсы, так я тебя и застал. Тот же столик, те же карты и тот же неудавшийся пасьянс.
      - Нет-нет, Рене, пасьянс, как раз-то удался. Вот посмотри сам.
      Рене бросил беглый взгляд на столик и увидел, что все карты лежат на своих местах.
      - Да! - изумился он. - этот пасьянс редко удается.
      - Я с каждым разом все больше и больше совершенствуюсь в этом искусстве. Ожидая тебя, нужно же мне чем-то занимать мысли и руки!
      ***
      Констанция, которая крепко спала, вдруг заворочалась, словно что-то почувствовала. Она открыла глаза и несколько мгновений смотрела в потолок, потом вскочила и подбежала к окну. Она была еще слишком мала, чтобы выглянуть во двор, поэтому взобралась на стул и увидела карету внизу.
      - Карета! Карета! - закричала малышка на всю комнату. - Отец приехал!
      Дремавшая Жанет вскочила и, испугавшись за свою воспитанницу, схватила ее на руки.
      - Карета! - Констанция указывала в окно, - Отец приехал. Пусти меня!
      Девочка вырвалась и, не обращая внимания на уговоры няни, стремглав вылетела из комнаты. Жанет побежала следом.
      - Куда ты в таком виде? Констанция, тебе нужно причесаться,
      Надеть нарядное платье.
      Но девочка не слушала, преодолевая ступеньку за ступенькой.
      Наконец, запыхавшись, она выбежала в гостиную и устремилась к
      Отцу. А тот уже и сам спешил навстречу дочери. Он подхватил ее на
      Руки и закружил по комнате.
      - Какая ты большая, Констанция! - воскликнул он, подбрасывая ее в воздух.
      - Я так тебя ждала, - у девочки перехватывало дыхание от испуга, так высоко она подлетала, - я так тебя ждала, что даже уснула.
      - Говорят, Констанция, ты стала проказничать? Рене опустил девочку на пол и посмотрел на нее строгим взглядом.
      - Я все тебе расскажу. Только обещай не сердиться. Обещай! Там был такой рыжий кот. Такой большой и смелый. Он защищал меня...
      - От кого же? - изумился Рене.
      - А там еще была преогромная серая крыса. Она хотела укусить меня, но котик напал на нее и спас меня.
      - А как ты попала в общество крыс? - спросил отец.
      Девочка задумалась и смутилась.
      - Я играла...
      - Кто-нибудь просил тебя об этом?
      - Нет, я сама, - наконец-то призналась девочка, - я хотела, чтобы было весело и все смеялись.
      - А получилось совсем по-другому, - наставительно сказал отец. - Ты заставила всех волноваться и переживать. В другой раз, я прошу тебя, подумай и будь осмотрительнее. Ведь ты уже взрослая девочка.
      Граф Аламбер вновь подхватил свою дочь на руки и крепко прижал к себе.
      - Папа, а у тебя такие большие усы! Когда ты уезжал, они были маленькие, а теперь они совсем большие.
      Граф Аламбер прикоснулся кончиками пальцев к своим идеально ухоженным усам.
      - Они такие щекотные, как колючки, - девочка опасливо потрогала острый, изящно подкрученный кончик уса, - они, как шипы у розы.
      Взрослые рассмеялись этому детскому сравнению.
      Лицо графа вдруг стало абсолютно серьезным. Он еще крепче прижал к себе дочь, будто кто-то собирался отнять ее у него.
      Женщины посмотрели на него с тревогой.
      - Что-нибудь случилось, сын? - поинтересовалась графиня-мать.
      Жена подошла к Рене и встала рядом с ним.
      - Да, случилось, - просто сказал граф. Маргарита посмотрела на сундучок, стоявший у карточного столика.
      - Завтра утром мы отправляемся в Англию.
      - Кто мы? - спросила Эмилия Аламбер.
      - Я, Маргарита и Констанция.
      - С чем связан столь срочный отъезд, Рене? - осведомилась мать. Неужели нельзя повременить?
      Вместо ответа граф Аламбер покачал головой и кивнул в сторону сундучка.
      - Что это?
      Графиня пристально посмотрела на изящные замочки, словно желая взглядом проникнуть туда, где хранилась тайна.
      - Это поручение самого короля.
      - Тогда понятно, - негромко произнесла мать. - Но почему ты хочешь взять с собой жену и дочь? Ведь Констанция еще совсем маленькая и ей нелегко будет перенести дорогу.
      - Я не хотел бы все объяснять, - недовольно поморщился Рене, - но могу сказать только одно - может быть, мне придется остаться в Лондоне надолго, и я хотел бы, чтобы моя жена и дочь были рядом со мной.
      - Ты даже не знаешь, на сколько едешь?! - изумилась Эмилия.
      - Нет, не знаю, - замялся Рене.
      По всему было видно, что ему не хочется продолжать разговор на эту тему, потому что он не может объяснить подробнее.
      - Может быть, - он предупредительно поднял палец, - ты услышишь обо мне что-нибудь... недоброе, поэтому, забегая вперед, хочу сказать, все это будет сделано специально, а я чист перед королем. Я думаю, придет день, когда я смогу все тебе объяснить.
      Хотя я думаю, ты и так все прекрасно понимаешь. Ведь и мой отец, и
      Мой дед служили королю и часто выполняли секретные поручения, отправляясь то в Англию, то в Испанию, то к Папе римскому.
      Графиня тяжело вздохнула - возразить сыну было нечего.
      Единственное, что она сочла нужным сказать - сказала:
      - Да, престол всегда мог положиться на род Аламберов. Мы всегда были верны королю и ни разу не запятнали свою честь и герб.
      - Вот поэтому, - продолжал Рене, - мы и отправимся завтра на побережье, где нас будет ждать корабль. Я с удовольствием побыл бы в Мато несколько дней, но дело не терпит отлагательства.
      Рене опустил дочь на пол и взял сундучок.
      - Я поднимусь в кабинет. Встретимся за ужином. Он легко взбежал по лестнице. Констанция увязалась за ним:
      - Я хочу с тобой, отец.
      Только тут Рене вспомнил, что не отдал подарков дочери, жене и матери. Пришлось возвращаться.
      Из дорожной сумки были извлечены безделушки, впрочем, так называл их сам Рене. Жене он подарил прекрасные серьги венецианской работы с двумя крупными жемчужинами, мать получила Библию в тисненном золотом переплете с золотыми
      Застежками. И конечно, самый чудесный подарок достался Констанции, во всяком случае она радовалась больше всех.
      Это была большая испанская кукла ростом чуть поменьше самой Констанции.
      - Как ее зовут? - спросила девочка.
      - Как ты назовешь, так и будет.
      - Но разве у нее нет имени? - настаивала Констанция.
      Рене задумался на минуту.
      - Ее зовут донна Анна. Ведь она испанка.
      - Так у нее даже два имени? - изумилась девочка. - Донна и Анна?
      - Нет, донна - это по-испански, как мадам по-французски, а Анна - это имя.
      - Тогда я буду называть ее мадам Анна.
      - Хорошо, - согласился Рене.
      И убедившись, что внимание дочери всецело занято куклой, отправился в кабинет.
      Он устало опустился за стол и, прикрыв руками лицо, застыл в раздумиях.
      Очнулся Рене, когда в дверь легко постучали.
      - Кто это? - спросил Рене.
      Дверь приоткрылась, и в кабинет заглянула жена. В ее ушах поблескивали новые серьги.
      Граф сразу же это заметил, но решил подразнить Маргариту и сделал вид, что не замечает обновки.
      Жена села на подлокотник кресла и положила левую руку на плечо мужа.
      - Ты ничего не хочешь мне сказать, Рене?
      - Я хочу сказать, что ты красива.
      - Это ты говорил и раньше.
      - Еще я могу сказать, что по-прежнему тебя люблю.
      - И это я слышала.
      - Наверное, ты хочешь услышать от меня, что эти серьги тебе к лицу.
      - Вот это я и хотела услышать, - заулыбалась Маргарита и мизинцем качнула жемчужину. Та тускло сверкнула.
      - В свой прошлый приезд в Париж я специально заказал их для тебя. Тебе нравится мой подарок?
      - Он бесподобен. Я давно мечтала о таких серьгах.
      - Но, Маргарита, ты никогда мне не говорила об этом.
      - Значит, ты хорошо знаешь мой вкус и можешь угадывать желание. Скажи мне, Рене, почему мы должны ехать в Лондон так спешно?
      - Прошу тебя, не спрашивай.
      - Я согласна, Рене, не интересоваться твоими делами, когда они касаются только тебя одного. Но теперь мы едем все вместе, и Констанция с нами. Должна же я знать, что нас ждет впереди.
      - Маргарита, положись на меня и ни о чем не расспрашивай.
      - Но все же, Рене, что ждет нас впереди?
      - Впереди нас ждет успех, - отшутился граф Аламбер, - я могу пообещать тебе, что ты будешь принята при королевском дворе в Лондоне и думаю, что все англичане будут восхищены твоей красотой. Так что, не забудь прихватить с собой мой
      Подарок и самые лучшие наряды.
      - Тогда придется прихватить все. Благодаря тебе у меня только лучшие наряды.
      - Значит, бери все. Быть может, мы пробудем в Англии достаточно долго.
      - Достаточно - это сколько? - попыталась осторожно уточнить Маргарита.
      - Возможно, год. Но думаю, мы вернемся скорее.
      Маргарита взяла муха за руку и нетерпеливо спросила:
      - Это поручение тебе дал сам король?
      - Да, он мне доверяет. И я не могу обмануть его надежды.
      - И все-таки, что в этом сундучке? - любопытство терзало Маргариту.
      - Этого не знаю даже я. Единственное, что я знаю,это кому я должен вручить сундучок. А тебе лучше не знать о цели нашего путешествия... Ты же сама сколько раз укоряла меня, что я не беру тебя с собой, - перевел он разговор на другое. - Вот теперь, Маргарита, твои мечты сбываются, мы будем вместе. Я, честно говоря, рад этому.
      - Я тоже рада. Но мне тревожно.
      - Чего ты боишься, дорогая?
      - Я боюсь не за тебя, не за себя, я боюсь за Констанцию, она такая маленькая. Может быть, ей лучше остаться здесь?
      - Ты согласишься расстаться с ней на год? - Рене пристально посмотрел в глаза жены. Та колебалась недолго.
      - Нет, я не могу прожить без нее и дня.
      - Вот видишь. А тут целый год. И я, Маргарита, не могу больше жить подолгу без вас, поэтому мы и поедем все вместе.
      - Нужно отдать распоряжения, чтобы паковали багаж. Ведь в спешке можно что-нибудь забыть.
      - О, если нам чего-нибудь не будет хватать, мы купим - рассмеялся Рене.
      - А где мы будем жить в Лондоне? - наконец-то Маргарита уже смирилась с тем, что завтра им предстоит отъезд.
      - У нас там будет свой дом. Его уже готовят к нашему приезду.
      - Все это так неожиданно и таинственно, - воскликнула Маргарита.
      - Ничего не поделаешь. У короля есть свои тайны, и одну из них он доверил мне.
      - Хорошо, Рене, я больше не буду задавать вопросов. Ты обними меня, поцелуй и пообещай, что все будет хорошо, тогда я успокоюсь.
      Рене обнял жену и почувствовал, как она напряжена и взволнована.
      - Успокойся, дорогая. Я тебе обещаю, все будет даже лучше, чем хорошо.
      - Так не бывает, - возразила женщина, - дорога неблизкая, а с нами Констанция.
      - А я думаю, - возразил Рене, - она будет в восторге от путешествия. Ведь ей еще никогда не приходилось покидать Мато, а тем более плыть на корабле по морю.
      Вечером все собрались в столовой. Жарко пылал камин, горели свечи в высоких канделябрах, поблескивало фамильное серебро.
      Эмилия расспрашивала сына о близких знакомых, которых не видела вот уже несколько лет. Рене обстоятельно рассказывал обо всех, кого ему доводилось видеть, обо всех столичных новостях.Удовлетворив свое любопытство насчет чужих судеб, Эмилия принялась расспрашивать о модах.
      Здесь Рене беспомощно развел руками, на его взгляд в Париже ничего не изменилось, и придворные дамы носили те же наряды, что и прежде.
      На что мать и жена, переглянувшись, скептично улыбнулись.
      - А какие сейчас в моде пуговицы? - пыталась разузнать мать.
      - Пуговицы? - Рене задумался. - Да самые обыкновенные.
      И он попытался двумя пальцами показать размер пуговиц.Женщины расхохотались.
      - Тебя, Рене, кроме политики ничего не интересует, - сказала мать.
      - Это к лучшему, - заметила Маргарита, - я бы огорчилась, если бы мой муж знал толк в женских нарядах и в деталях расписал бы туалеты придворных дам. Значит, он в самом деле в Париже всецело занят делами.
      - Ну, так и нечего меня допрашивать, - Рене даже немного обиделся, ведь он был искренне убежден в том, что он прекрасно разбирается в последних модах.
      Жанет уже успела рассказать Констанции о том, что они завтра отправляются в Лондон. И девочке не терпелось узнать, как же они туда доберутся, поэтому она то и дело перебивала отца, задавая свои вопросы.
      - А корабль больше, чем лодка на пруду?
      - Он очень большой, Констанция, в нем есть комнаты и кровати, чтобы спать.
      - Значит, он такой как наш дом с лестницами и каминами?
      - Нет, он немного меньше, но все равно очень большой.
      - А мы возьмем нашего садовника?
      - Нет, садовник останется дома, ему нужно ухаживать за садом, иначе все цветы к твоему приезду пропадут.
      - А где мы будем жить?
      - Мы будем жить в большом доме.
      - У нас там будет парк?
      - Нет, дорогая, дом стоит в городе, при нем есть лишь внутренний дворик. Зато в нем есть фонтан.
      - Я возьму с собой кота, он будет ловить крыс. Упоминание о крысе за столом повергло Эмилию в ужас. Как каждая женщина, она терпеть не могла грызунов и едва сдерживала дрожь, завидев безобидную мышку.
      - Какие ужасные вещи ты говоришь, Констанция, - возмутилась графиня.
      - А кот сильнее крысы, - убежденно произнесла девочка.
      Эмилия резко отложила вилку и нож, а вслед за ней и Маргарита.Она вспомнила, как испугалась, заметив в саду белку. На миг пушистый хвост зверька попал в луч солнечного света, и она увидела тонкий хвост, прикрытый полупрозрачным мехом.
      Зато Рене был невозмутим, он уговорил Констанцию оставить кота в имении, а вместо него взять с собой привезенную из Парижа испанскую куклу. Девочка, на удивление, недолго спорила и согласилась с отцом.
      Ей казалось, что Лондон совсем недалеко и пересечь Ла-Манш все равно что переплыть на лодке пруд.
      Никогда раньше она не покидала своего дома и мир ограничивался для нее горизонтом. Что там дальше, она никогда не задумывалась, хотя ей и рассказывали о дальних странах, но это было похоже на неинтересную сказку. Ведь какой интерес могут вызвать у ребенка люди, говорящие на непонятном языке. А здесь, в Мато, было еще много непознанного, и каждый день приносил Констанции новые открытия.
      Констанция больше о крысах не вспоминала, а вот и Эмилия, и Маргарита уже больше не притронулись к еде.Ужин окончился вполне благополучно и, исходя из того, что завтра предстоит далекая дорога, все раньше обычного отправились
      Спать.
      Маргарита чувствовала, что не сможет заснуть и поэтому ее слегка раздражало спокойствие мужа. Ведь он-то был привычен к подобным дальним поездкам, спокойно мог заснуть в карете на пару часов.
      Граф Аламбер поцеловал жену и задул свечу. Спальня для Маргариты сперва погрузилась в непроглядную тень, а потом постепенно вещи стали приобретать свои очертания. В углах тьма казалась более густой, и все вещи выглядели какими-то мохнатыми существами. Зато темные до этого окна теперь светлели и за ними покачивали ветвями старые деревья парка.
      - Я никогда не была в Англии, - сказала Маргарита.
      Рене пожал плечами.
      - Ничего особенного, там носят такие же наряды, как и у нас. Правда, кухня у них отвратительная...
      - А в чем это выражается?
      - Они едят всякую дрянь. У них никогда не увидишь ничего жареного.
      - Но ведь у нас же будет свой повар? - забеспокоилась Маргарита.
      - Конечно, будет свой повар-француз, я его уже отправил. Когда мы приедем в Лондон, то нас будет ждать великолепный обед.
      Рене повернулся на бок и закрыл глаза. А Маргарита лежала рядом с ним и смотрела на светлые проемы окон.
      - Ты так спокоен, Рене, а мне не по себе.
      - Давай спать, завтра будет тяжелый день.
      - Я бы рада уснуть, но не могу.
      - А ты, Маргарита, думай о чем-нибудь приятном,тогда тебе станет хорошо. Волнения уйдут, и сон сам придет к тебе.
      Это ты так засыпаешь? - спросила Маргарита.
      - Нет, я засыпаю, ни о чем не думая. Я уже научился спать не тогда, когда мне хочется, а когда нужно. Последние два года, ты сама знаешь об этом, мне все время приходится быть в дороге, и если бы я не научился спать на ходу, мне бы пришлось очень туго.
      - Лучше бы мы поехали в Париж! - мечтательно проговорила Маргарита. - У нас там такой чудесный дом, при нем большой сад... там бы Констанция чувствовала себя великолепно, а я бы навещала друзей...
      - После Лондона мы обязательно переберемся в Париж, - пробормотал Рене, поудобнее устраиваясь в постели.
      - Ты, Рене, мне уже столько раз обещаешь, что твои странствия кончатся, что мы заживем спокойной жизнью и мне не придется тебя ждать подолгу... Я же хочу спокойствия, хочу знать, что ты где-то рядом, не хочу каждый день смотреть на дорогу и засыпать без тебя. Мне невыносимо страшно, когда я остаюсь одна, мне все время кажется, что с тобой что-то случилось, а я и не знаю об этом. И с утра я вновь смотрю на дорогу, а завидев экипаж или всадника, вздрагиваю: а вдруг это плохая весть? Быть может тебя, уже нет несколько дней, а я все еще не знаю об этом! Я не знаю, чем ты занимаешься, спишь ты в то время, когда я думаю о тебе,или же бодрствуешь? А может, тебя подстерегает опасность и будь я рядом,
      То смогла бы ее отвести. Пообещай мне, Рене, что скоро мы навсегда будем вместе, что мне не придется о тебе беспокоиться!
      - Конечно, - пробормотал сквозь сон Рене, - я тебе обещаю, когда мы приедем в Лондон, ты всегда будешь рядом со мной. А потом мы вернемся в Мато, а отсюда в Париж. Я тебе обещаю.
      - В Париж? - произнесла Маргарита. - Я в это не верю.
      Но муж уже не слышал ее слов, сон сморил его окончательно. В последнее время он почти не спал и теперь, оказавшись в мягкой постели, дома, не смог
      Ухе бороться с собой.
      Маргарита лежала, боясь потревожить сон мужа, но ей было не по себе, недобрые предчувствия угнетали ее Душу.
      И тут вдруг за окном раздалось хлопанье крыльев. Маргарита села в постели, прижавшись спиной к резному изголовью.
      <Что это? - подумала она. - Птица? Ночью?> И тут же послышался протяжный, леденящий душу крик:
      - У-У, У-У.
      <Что это?> - подумала Маргарита и замерла. Крик повторился.
      - У-У, У-У
      <Да это сова или филин> - Маргарита вновь опустила голову на подушки и попыталась уснуть.
      Но если и раньше это было бесполезным занятием, то теперь заснуть ей не удавалось и подавно. Птица кричала через равные промежутки времени, навевая своим страшным криком ужас на суеверную Маргариту.Наконец, она не выдержала.
      - Рене! Рене! - принялась она тормошить мужа. Тот испуганно вскочил и с недоумением посмотрел на жену.
      - Что случилось, Маргарита?
      - Там... - она указала рукой на окно. Сонный Рене не мог понять, в чем дело.
      - Что там, ты кого-нибудь видела?
      - Нет, там чертова птица, она кричит уже битый час.
      Рене прислушался, но птица, как назло, сейчас молчала. - Да тебе почудилось, Маргарита.
      - Я не могу спать. Женщина чуть не плакала.
      Рене прижал ее к себе и поцеловал. Он чувствовал, как дрожит его жена и поэтому принялся гладить ее по распущенным волосам.
      - Ты все придумала. Послушай, ведь сейчас тихо.
      - Да, сейчас тихо, но тогда я слышала эти ужасные крики. Мне казалось, что сердце не выдержит и разорвется на части, столько тоски и печали было в этом крике.
      - Ну все, Маргарита, успокойся и постарайся уснуть. Даже если там и была птица, то она улетела.
      И вдруг под самым окном раздался крик. Рене от неожиданности даже вздрогнул.
      - Я же тебе говорила, она здесь.
      - Да, теперь я слышу. Это филин.
      Рене поднялся с кровати и подошел к окну. На голой ветке, возле самой террасы, сидел филин.
      Маргарита подошла к своему мужу и через его плечо выглянула на улицу.
      - Боже мой, какой он страшный! Он похож на дьявола.
      - Это всего лишь птица, - беспечно сказал Рене, пытаясь успокоить жену.
      Но когда крик повторился, мужчина почувствовал, что у него по спине бегут мурашки.
      - Прогони, прогони эту птицу, она накличет беду на наш дом!
      - Да не бойся ты, Маргарита.
      - Я знаю! - воскликнула жена. - Прогони ее! Рене поднял раму и свистнул. Филин лишь лениво пошевелился и в ответ трижды ухнул:
      - У-У, У-У, У-У
      - Дьявол! - в сердцах произнес Рене. - Да он ничего не боится! Сейчас я запущу в него поленом. Маргарита не выпускала руку мужа.
      - Я боюсь, не оставляй меня здесь одну! Полено, ударившись о ствол дерева, отскочило, даже не напугав птицу.
      - Видишь, он ничего не боится! - запричитала Маргарита.
      - Да не обращай ты на него внимания! Рене опустил раму и подвел жену к кровати.
      - Ложись и не вспоминай о нем.
      Но тут вновь раздался протяжный крик:
      - У-у...
      Казалось, что птица находится где-то совсем рядом, где-то в комнате, в одном из заполненных темнотой углу.
      Маргарита обхватила Рене за шею и зашептала ему:
      - Моя мать говорила, что эти птицы приносят беду. Они не прилетают просто так.
      - О чем ты говоришь? Успокойся, дорогая, это предрассудки.
      - Нет, я знаю, - Маргарита прикрыла глаза, как бы боясь своих слов. Ты же слышал, Рене, о моем страшем брате Клоде. Он погиб на дуэли еще до того, как мы с тобой узнали друг друга.
      - Да, ты говорила мне об этом.
      - Но я не говорила тебе о другом... - зашептала Маргарита. - За день до того, как мы получили известие о его гибели, ночью к нашему дому подлетел филин и вот так же уселся прямо напротив крыльца под окнами спальни Клода. Он кричал до самого рассвета, мы чуть не сошли с ума. Слуги прогоняли птицу, но она вновь
      Возвращалась, и я слышала этот ужасный крик.
      За окном вновь раздалось протяжное уханье:
      - У-У. У-У, У-У
      Маргарита вся сжалась, и кончики пальцев у нее похолодели.
      Рене поднес ее руки ко рту и принялся отогревать их своим дыханием.
      - А наутро привезли тело Клода. Он погиб на дуэли вечером накануне, и филин знал об этом. Он прилетел, чтобы посмеяться над нами.
      - Он больше не будет тебе мешать! - твердо сказал Рене, набрасывая на плечи халат.
      - Не оставляй меня! - воскликнула Маргарита.
      - Если ты хочешь пойти со мной, идем.
      - Нет, я лучше останусь здесь. Только зажги свечу, мне будет не так боязно.
      Рене с заряженным ружьем в руках и в ночном халате вышел на крыльцо. Филин сидел на ветке, абсолютно не боясь человека, и косил на графа желтыми глазами.
      - Улетай! - крикнул Рене, обращаясь к птице, словно бы к человеку, он все еще медлил нажимать на курок.
      В ответ филин расхохотался.
      - Я убью тебя, чертова птица!
      В ночной тишине гулко прозвучал выстрел, задрожали стекла, с деревьев посыпались листья.
      Рене был хорошим стрелком и очень удивился, что не попал с такого близкого расстояния.
      Филин взмахнул крыльями и пролетел над террасой, чуть не коснувшись лица Рене.
      Рене все еще стоял на крыльце, вслушиваясь в ночную тишину, и тут из дальнего конца парка раздалось уханье, похожее на раскатистый издевательский смех. Граф Аламбер повернулся, чтобы зайти в дом, и услышал позади шелест крыльев.
      Он обернулся.
      Филин сидел на своем месте. Граф готов был поклясться, что глаза птицы смеются, вспыхивая в темноте двумя желтыми огоньками.
      - Дьявол! - вскричал граф и бросил дворецкому, который стоял в ночном колпаке в глубине холла. - Принеси мое новое ружье.
      На этот раз граф не промахнулся. Птица, тяжело взмахнув крыльями, упала на землю, и еще долго трепыхалась, а граф Аламбер так и не решился подойти к ней.
      - Убери ее, - приказал граф, а сам отправился в дом.
      Когда Рене поднялся в спальню, Маргарита сидела на кровати и плакала навзрыд.
      - Что ты, успокойся. Я убил этого филина, больше он не будет кричать.
      Ответом были всхлипывания.
      - Ну что плачешь, как ребенок? Ты же не маленькая Констанция, которая может испугаться филина.
      - Я не боюсь филина, я боюсь того, что он предвещает своим появлением. И не важно, убил ты его или же он улетел сам.
      - Не надо бояться. Это все предрассудки, недостойные тебя, Маргарита. Ведь я же рядом, ну что может случится?
      - Мне страшно за всех, за всех нас, за Констанцию, за тебя, за мать...
      - Успокойся, Маргарита, - Рене стал успокаивать жену, словно та была маленькой девочкой. - Все будет хорошо, все будет прекрасно. Наступит утро, и ты сама посмеешься над своими опасениями. Ночные страхи рассеятся вместе с лучами
      Солнца.
      - Я хочу тебе верить, Рене, - сквозь слезы проговорила Маргарита, - но я знаю, будет по-другому. Она вскинула голову и убежденно произнесла:
      - Может, нам не надо ехать.
      - Но я должен ехать, - чуть ли не взмолился Рене, проклиная птицу, так некстати подлетевшую к их окну.
      - Я понимаю Рене, что ты не можешь не ехать. И мы поедем с тобой. Извини меня, пожалуйста, за мои нелепые страхи. Я больше не буду говорить о них.
      - Но ведь ты плачешь, Маргарита. И я чувствую себя виноватым перед тобой.
      - В чем ты виноват? - воскликнула Маргарита, - это я все придумала. Сама себя запугала и теперь плачу. Извини, дорогой, что заставила тебя волноваться и не обращай внимания на мои слезы, они сейчас высохнут.
      Рене прилег рядом с женой и обнял ее, та все время вздрагивала и поглядывала на окно, словно ожидая, что сейчас вновь раздастся глухой крик филина.
      - Полно тебе, Маргарита, ты уделяешь глупой птице больше внимания, чем мне. Женщина горестно улыбнулась.
      - Я в самом деле глупая, так расстроиться из-за какой-то ерунды. Я вбила себе в голову, что крики филина связаны со смертью. А может, он просто был голоден.
      Рене положил ладонь на губы жены.
      - Молчи и не думай ни о чем. Лучше постарайся заснуть. Скоро утро, а ты еще не смыкала глаз.
      - Я знаю, что уже не смогу уснуть. А как там Констанция? - вдруг заволновалась Маргарита. - Может, она испугалась выстрелов или ее тоже напугал филин?!
      - Нет, что ты! Ты бы уже услышала ее плач. К тому же окна ее спальни выходят на другую сторону. Так что она, наверное, даже не вздрогнула во сне.
      Некоторое время и Рене, и Маргарита лежали молча. Первой тишину нарушила женщина.
      - Рене, а ты никогда не жалел, что у нас родилась дочь. Ведь каждый мужчина мечтает о сыне?
      Хорошо, когда есть сын и дочь, - ответил Рене, и на его губах появилась улыбка.
      Но в темноте, заполнявшей спальню, Маргарита не заметила ее и абсолютно серьезно продолжила разговор.
      - Я очень хотела, чтобы у нас первым родился сын. Мы бы назвали его как твоего отца.
      Рене покрепче прижал к себе Маргариту и ощутил ее горячее дыхание на своем плече.
      - Я люблю тебя, - сказала Маргарита, - и знаю, что мальчик будет похож на тебя.
      - Да, точно также, как Констанция похожа на тебя,Маргарита.
      - Но ты же не видел меня маленькой.
      - Я знаю, какой ты была, ведь ты ни на каплю не повзрослела и тебя одолевают детские страхи.
      - Я ничего не могу с собой поделать, Рене, поверь мне. Я очень суеверна и пуглива. Но когда с тобой, мне ничего не страшно.
      - А кто только что плакал и уверял меня, что филин приносит несчастья?
      - Извини меня, дорогой, я больше не буду.
      - Ну вот, ты снова говоришь, как ребенок.
      - Но я же нравлюсь тебе именно такой?
      - Да, Маргарита, всегда оставайся такой, и я буду вечно любить тебя.
      - А ты, Рене, тоже не меняйся. Вот так же нежно прижимай меня к своей груди и шепчи мне на ухо.
      - Я люблю тебя, - прошептал Рене и нашел губами влажные губы Маргариты. - Ты иногда пугаешь меня, - признался он.
      - Но ведь мы так долго не виделись и не были вместе, что я уже отвыкла от тебя.
      Рене покрепче прижал жену, чувствуя, как его всего охватывает желание. Испуг женщины постепенно исчез. Она забыла обо всем, о своих страхах, о заботах. Она всецело отдалась любви, даря и получая в подарок поцелуи.
      ГЛАВА 3
      Уже с самого утра дворец в Мато был наполнен голосами слуг. Вовсю шли приготовления к отъезду. Как ни странно, ими руководили не Рене, не Маргарита, а графиня Эмилия. Ей казалось, что она знает куда лучше своего сына и невестки, что им понадобится в Лондоне. Она напоминала слугам о каждой мелочи и, если бы Рене не вмешался в сборы, то их перегруженный экипаж не сдвинулся бы с места. Но, к счастью, Рене вовремя заметил старания матери и успел остановить ее.
      - Мама, ты же знаешь, я никогда не отправляюсь в дорогу с лишним багажом. Если что-нибудь понадобиться, я всегда куплю на месте.
      - Теперь же, Рене, ты отправляешься не один, с тобой Маргарита и Констанция.
      - Я не вижу, что это может изменить.
      - Но я же дала распоряжение, чтобы собрали только самые необходимые вещи, - немного обиделась Эмилия.
      - Мама, никому не приходится так много путешествовать как мне, и я знаю - половина из тех вещей, что упакованы, останутся нетронутыми до нашего возвращения в Мато.
      - Ну что ж, если ты лучше меня знаешь, что нужно твоей жене и дочери, то я не буду вмешиваться, - сказала Эмилия подчеркнуто сухо.
      Напряжение снял гонг, который напомнил всем, что завтрак готов. И если до этого в доме царили возбуждение и суматоха, то за столом все вели себя степенно. Даже маленькая Констанция, казалось, ощущала торжественность момента, ведь она впервые в жизни отправлялась в путешествие.
      Рене украдкой поглядывал на мать, как бы прося прощение за то, что не позволил ей упаковать половину родового имения и отправить вместе с сыном в дорогу.
      Маргарита смотрела на все так, словно она уже сидела в карете. Каждый ее взгляд был прощальным: она прощалась с героями батальных сцен на старинных
      Гобеленах, прощалась с предками ее мужа, чьи портреты висели в галерее, прощалась с садом, глядя на него с высоты второго этажа.
      - Боже мой, - шептала Маргарита, созерцая уходящий к горизонту пейзаж, - я не знаю, зачем еду, почему с нами должна быть Констанция? И еще этот филин... его страшное уханье. Может не стоило Рене убивать его? Но ведь я сама виновата, сама испугалась, а муж лишь хотел развеять мои страхи.
      Маргарита ела медленно, стараясь резать омлет на удивительно маленькие кусочки. Ей хотелось, чтобы завтрак никогда не кончался, ведь, возможно, они в последний раз сидели всей семьей за этим столом: она, Маргарита, Эмилия, Констанция и Рене.
      Но все когда-нибудь кончается, кончился и завтрак. Маргарита поднялась в гардеробную одеться в дорожный наряд.
      А Рене поджидал ее на крыльце, беспечно усевшись на перила балюстрады. В своем дорожном костюме, сидящий на балюстраде с ногой, закинутой за ногу, он больше напоминал не графа, находящегося на королевской службе, а буржуа-прощелыгу, который тщится быть похожим на дворянина.
      Но стоило Рене обратиться к матери, как по выговору и жестам в нем сразу же можно было признать знатного вельможу. Все остальное было только внешним. Рене отдавал дань моде, в чем-то копируя поведение других, но не впуская веяний нового времени к себе в душу.
      - Мама, пожалуйста, не волнуйся, я вижу, ты вся извелась. Путешествие совсем не опасное, тысячи людей пересекают Ла-Манш и с ними ничего не случается, а тысячи умирают в собственных постелях.
      - Я привыкла к твоим путешествиям, - вздохнула Эмилия, - но это какое-то особенное. Я думаю, ты сам прекрасно понимаешь это.
      - Мне не хотелось бы на прощанье думать о грустном, - чуть не взмолился Рене. - Сейчас ты еще можешь грустить, но когда появится Маргарита, пожалуйста, мама, улыбайся, иначе она запомнит тебя такой - со слезами на глазах.
      - Ты говоришь так, Рене, будто мы видимся в последний раз.
      - Мама, расставаясь каждый раз, лучше думать, что видишься в последний раз, тогда простишься с человеком искренне, вложив в прощание всю свою душу. А если знаешь, что и завтра ты встретишься с ним, то лучше не прощаться вовсе.
      - Ты рассуждаешь немного странно, Рене, но, кажется, ты прав. Я и сама так поступаю, и твой отец поступал так же.
      Рене рассмеялся.
      - Сейчас ты расскажешь мне историю нашего рода со времен первых крестовых походов. И я сам прекрасно ее знаю.
      - Нет, Рене, я всего лишь хочу напомнить тебе, что ты едешь не один, а с женой и дочерью.
      При этих словах на крыльцо вышли Маргарита и Констанция. Девочку за руку держала Жанет.
      - Ну что ж, после обеда мы доберемся на побережье, - воскликнул Рене.
      Маргарита и Эмилия прощались немного сдержанно.
      Каждой из женщин казалось, что Рене любит другую больше. Так всегда случается: жена считает, что мужчина больше любит свою мать, а мать считает, что он больше любит жену. Да мужчины и сами виноваты в этом, они всегда стремятся
      Выказать большую любовь, чем горит в их душе, будь то мать, жена или любовница. Если женщины понимают обман в отношении себя, то почему-то проявления любви к другим находят абсолютно искренними.
      Констанция совсем некстати расплакалась, внеся в грустное прощание еще и слезы.
      - Жанет, усади Констанцию в карету, - бросил Рене, обнимая мать и целуя ее в щеку.
      Девочка заплакала еще сильнее.
      Это была бы довольно трогательная сцена: Констанция вся в слезах при виде остающейся в Мато Эмилии, если бы не причина слез. Констанция так и не смогла уговорить ни мать, ни Жанет позволить надеть ей в дорогу самое нарядное платье. А то, что было сейчас на ней, Констанция считала уродливым и ужасным.
      Но Эмилия, к счастью, не знала истинной причины слез своей внучки и поэтому, растрогавшись, подошла к карете и прижала ее курчавую головку к своей груди.
      - Ну что ты плачешь, Констанция, все будет хорошо. Смотри, что я тебе дам.
      Девочка сразу же перестала плакать и с любопытством посмотрела на бабушку.
      Та легко расстегнула замысловатый замочек на золотой цепи и сняла с шеи медальон, украшенный огромной жемчужиной. Сам медальон был из чистого золота и
      Изображал родовой герб семьи Аламберов - нормандский щит, разделенный крестом на четыре части, с эмблемой трех ветвей рода и пустой четвертой.
      Рене ужаснулся. Мать никогда не снимала этот медальон со своей шеи, потому что это был подарок ее покойного мужа, его отца.
      - Мама, что вы делаете, ребенку рано еще носить такие украшения. Это же не просто дорогая безделушка!
      - Я знаю, Рене, и именно поэтому я отдаю ее Констанции.
      Щелкнул замысловатый замочек, и медальон теперь оказался на груди девочки. Она с интересом рассматривала крупную жемчужину.Эмилия еще раз поцеловала Констанцию и, сдерживая слезы, отошла от экипажа.
      Наконец, карета медленно тронулась с места и покатила к воротам ограды.
      Эмилия махнула на прощание рукой и увидела в заднем небольшом окошечке улыбающееся лицо Констанции. Девочка припала к стеклу носом, расплющив его, и радостно махала маленькой ладошкой.
      Но экипаж становился все меньше и меньше и когда поравнялся с кованой оградой, Эмилия уже не могла различить за стеклом милое личико своей внучки.
      Девочка уселась на сиденье и с интересом уставилась в окно, за которым проплывали уже незнакомые ей пейзажи.
      Рене молчал, глядя на сундучок у своих ног. Маргарита откинулась на подушки сиденья и, казалось, задремала. Она не выпускала из своих пальцев ладонь дочери, как бы желая быть уверенной, что та неотлучно находится при ней.
      Жанет смотрела за тем, чтобы Констанция не слишком докучала отцу и матери расспросами.
      Но Констанция не так уж часто видела своего отца, чтобы оставить его в покое. Все ее вопросы предназначались только для Рене, и она никак не удовлетворялась ответами Жанет.
      - До моря еще далеко? - спрашивала Констанция.
      - Да, но ты увидишь его сама.
      - А как я пойму, что это море?
      - Ты его узнаешь, это много-много воды - до самого горизонта. Так много, что вдалеке оно сливается с небом.
      - И если по нему плыть, - недоумевала Констанция, - то можно заплыть до неба?
      - Нет, маленькая, чем дальше плывешь, тем дальше отодвигается горизонт.
      - А я могу дотянуться до него рукой, - и Констанция вытянула вперед свою ручку, прищурила один глаз. - Вот теперь я касаюсь его пальцем, он совсем близко, а ты говоришь, до него нужно еще плыть.
      - Я тоже так думал, когда был ребенком, - сказал Рене, - а теперь знаю, до горизонта нельзя доплыть, и он отступает ровно настолько, насколько ты подступаешь к нему.
      Констанция задумалась.
      - Но я же касалась его пальцем только что...
      - Если ты касалась его, - улыбнулся Рене, - то попробуй взять оттуда что-нибудь.
      Констанция вполне серьезно повторила попытку прикоснуться пальцем к горизонту. Она сжала потом кулак и хитро прищурилась:
      - Угадайте, что я оттуда взяла?
      - Наверное, ветряную мельницу.
      - Может быть.
      Рене взял кулачок своей дочери и попытался его раскрыть.
      - Осторожно, не урони! - воскликнула Констанция , когда ее пустая ладошка оказалась перед отцом, деланно удивилась. - Но ведь мельница была там, значит, она куда-то закатилась.
      Девочка уже была готова соскочить с сиденья, чтобы поискать на полу, настолько она сама поверила в свою выдумку.
      Рене посадил дочь к себе на колени и указал на далекую мельницу.
      - Во-он, куда она закатилась. Пусть стоит, а то мельник вернется, хватится: кто взял мою мельницу? А ему ответят: это Констанция проезжала и прихватила ее с собой. Так что пусть стоит себе на горизонте, а то чего доброго прихватишь ее с собой еще вместе с мельником и всей его семьей. И тогда, Констанция, они не дадут тебе покоя ни днем, ни ночью, будут все время просить, чтобы ты вернула их на место.
      Дорога резко нырнула в лес, тут же померкло солнце. Высокие деревья сплетались где-то вверху своими кронами, и экипаж ехал словно по темно-зеленому тоннелю.
      Констанция тут же притихла, лес немного напугал ее.
      - Ты всегда возвращаешься по этой дороге? - спросила Констанция.
      - Когда я возвращаюсь с моря - то по этой, а когда из Парижа... - Рене обернулся и махнул рукой куда-то на восток, - по другой.
      - И никто не пугал тебя в этом лесу?
      - Нет, дорогая, меня все боятся.
      - Ты не страшный, - заулыбалась девочка.
      - Я не страшен только для тебя, - поддразнил ее Рене, - а вот многие боятся меня всерьез.
      Но Констанция никак не могла поверить в то, что ее отца кто-то может бояться. Но, наконец, она поняла.
      - Тебя боятся плохие люди. Потом она вновь задумалась.
      - Но я не знаю плохих людей, а ты их знаешь. Жанет вопросительно посмотрела на своего господина, не стоит ли ей занять чем-то Констанцию, чтобы та не докучала своими расспросами.
      Но Рене ласково улыбнулся девушке:
      - Не беспокойся, Жанет, я еще не устал и у тебя будет время поговорить с Констанцией.
      - А как отличить плохого человека от хорошего? - спросила девочка.
      - А ты загляни человеку в глаза и сразу поймешь. У одних глаза светятся добром, а у других злом. Пристально посмотри в глаза и не отводи взгляд. Плохой человек будет стараться не уйти от него, лишь через какое-то время отведет глаза, а хороший тут же прикроет веки. Злой человек всегда постарается
      Переглядеть тебя, чтобы одержать над тобой верх.
      Констанция поджала под себя ноги и поудобнее устроилась на подушках кареты.
      Карета мягко раскачивалась, катя по мягкой грунтовой дороге, все дальше и дальше унося девочку от имения, где прошла вся ее недолгая жизнь. Она не думала о том, что ждет ее впереди, как и не думала о том, что осталось позади. Она ни о
      Чем не жалела и была абсолютно спокойна, потому что рядом с ней была верная Жанет, отец и мать. Значит, есть кому ее защитить и никто не посмеет причинить ей обиду. А в том, что злых людей не существует и это всего лишь герои сказок,
      Констанция была уверена.
      Откуда ей было знать, что мир не так прекрасен, каким он кажется из окна кареты, что в нем не так ух мало плохих людей, готовых убить ее и ее отца, чтобы завладеть его богатством.
      Если она и боялась чего, так это сказочного чудовища, готового выскочить из чащи и наброситься на их карету.Но рядом был отец, рядом с ним на сиденье покоились два заряженных пистолета, а на поясе была прикреплена шпага. Каким чудесным и красивым было это орудие убийства! Драгоценные камни осыпали эфес, изящно выгнутая харда, исполненная словно из тончайшего кружева, огибала обвитую
      Золотой нитью рукоять.
      Констанция некоторое время разглядывала харду, а потом радостно воскликнула, удивляясь своему открытию:
      - А здесь то же самое, что и на моем медальоне!
      Констанция внимательно смотрела на два изображения родового герба графов Аламберов.
      Отец, улыбнувшись, поднес свою ладонь тыльной стороной к дочери.
      - Смотри, а на перстне еще один.
      Констанция, не долго думая, схватила за руку мать и стала рассматривать ее руку. Среди многочисленных перстней, украшавших ее пальцы, она отыскала один, украшенный таким же самым гербом.
      - А теперь и у меня есть такой, - девочка любовно погладила медальон.
      - Никогда не расставайся с ним, дорогая, ведь его носили твои предки и будут носить твои дети.
      Констанция с удивлением посмотрела на отца. Ей никак не верилось, что у нее самой могут когда-нибудь быть дети.
      Девочке казалось, что она навсегда останется такой, какая она сейчас.
      - Тогда я его спрячу, - Констанция заправила медальон за платье и положила голову на плечо отца.
      Она была еще слишком мала и тряская дорога утомила ее. Вскоре Констанция уже спала, а граф Аламбер поглаживал ее волнистые волосы.
      Он подумал, что, наверное, все-таки разбудит дочь, когда впереди покажется море. Ведь одно дело - увидеть его с самого берега спросонья, а другое дело - видеть как оно приближается, все разрастаясь, заполняя собой весь горизонт,
      Увидеть издалека паруса кораблей и загадать, на котором ты поплывешь...
      Граф Аламбер вспомнил, как сам впервые увидел море, когда отец привез его в Дувр. Это было необыкновенное, незабываемое зрелище, так глубоко врезавшееся в детскую память, что и теперь Рене помнил тот день в мельчайших подробностях. Он вспомнил, как впервые притронулся к морской воде и удивился, что она соленая на вкус, хотя отец задолго предупреждал его об этом. Он вспомнил, как умыл свое
      Разгоряченное после долгой езды лицо прохладной морской водой и потом долго играл на берегу с замысловатыми по форме ракушками.
      ***
      - О, вода холодная! - обрадованно воскликнула Констанция.
      - А вот, смотри, дорогая? Ракушки, я тебе о них рассказывал.
      Граф Аламбер поднял две створки раковин и сложил их вместе. Тускло сверкнул перламутр.
      - Какие они красивые! - закричала Констанция. Отец отдал дочери ракушки и девочка сразу же стала с ними играть. Она насыпала в них песок, высыпала его, набирала в ракушки воду и даже несколько раз лизнула.
      - Соленая-соленая, - сказала девочка, - как слезы. Пока Рене забавлялся с дочерью, к экипажу, прихрамывая, подошел широкоплечий бородатый мужчина. Рыжие волосы были стянуты в тугой пучок на затылке, а голову прикрывала треуголка.
      Граф Аламбер, увидев капитана, заспешил к своему экипажу.
      - Месье, вы граф Аламбер? - поклонился капитан. - Да, это я.
      - А я Симон Совинье, капитан <Святого Антония>, все готово к отплытию, прикажете грузить?
      - Да, да, загружайтесь.
      Капитан взял свисток, висевший у него на массивной цепочке, сунул его в рот и раздался оглушительный свист.
      Констанция от восторга захлопала в ладоши и даже забыла о своих ракушках. Тут же к экипажу подбежало несколько матросов, и Жанет с Маргаритой начали отдавать приказания.
      Матросы похватали тяжелые дорожные сундуки и кожаные саквояжи и за один раз внесли все на корабль, который покачивался на волнах в конце причала.
      - Я хочу на корабль, отец! - попросилась Констанция.
      - Сейчас пойдем.
      Капитан <Святого Антония> исподлобья взглянул на графиню Аламбер, потом с улыбкой на Жанет и, покосившись на графа, сказал:
      - Мы условились о цене с вашим человеком, но половину, граф, я хотел бы получить сразу.
      Граф Аламбер насторожился.
      - По-моему, первоначально мы договаривались, что все деньги вы получите на месте, по прибытию в Англию.Капитан развел мозолистые руки в стороны.
      - Знаете, граф, сейчас тяжелые времена, мне хотелось бы предварительно рассчитаться с командой, ведь они тоже просят денег.
      Граф Аламбер понял, что у него не остается выбора, и тугой кожаный кошелек тут же перекочевал из рук графа Рене в глубокий карман капитана Совинье.
      Тот удовлетворенно осклабился, показывая крупные, желтые от табака зубы.
      - Граф, я хочу вас предупредить, что мой корабль не очень приспособлен для длительных путешествий. Правда, там есть пару кают, я даже освободил для вас свою. Мои матросы выскоблили их и привели в порядок. Так что не обессудьте, если
      Что не так, я сделал все, что мог.
      - Капитан, дорога не длинная и не стоило особо беспокоиться.
      Капитан <Святого Антония> посмотрел на небо, по которому кое-где плыли высокие перистые облака.
      - Ваша светлость, океан - вещь серьезная. Иногда выходишь из порта и думаешь, что уже через день будешь на месте. Но вдруг налетит ветер или, наоборот, стихнет, и мотаешься посреди бескрайней равнины целую неделю.
      - Надеюсь, этого не произойдет, - недовольно наморщил лоб граф Аламбер.
      - Я тоже хотел бы надеяться.
      Капитан достал из кармана массивную трубку, украшенную серебряными кольцами, сунул ее в рот и вразвалку зашагал по дощатому причалу к своему паруснику.
      - Скоро начнется отлив, поэтому лучше поспешить - на ходу бросил капитан графу Аламберу.
      - Все зависит от вас, капитан, я готов отплыть сию минуту.Рене подхватил свой сундучок и отправил экипаж,предварительно посмотрев, не забыли ли чего женщины.
      Констанция, держа на руках куклу, уже поднималась по шаткому мостику на борт <Святого Антония>. Жанет судорожно хваталась за веревочные перила, боясь ступить на сходни.
      Один из матросов радостно осклабился и придержал ее за локоть.
      - Мадемуазель, позвольте вам помочь, - с провансальским акцентом сказал матрос.
      Побледневшая Жанет согласно закивала и, поддерживаемая под руку широкоплечим матросом, благополучно перебралась на борт корабля. Но все равно испуг не покидал ее лица. Ведь парусник, с берега казавшийся огромным, покачивался на небольших волнах как перышко, и молодую девушку охватил страх.
      - А мы не утонем, месье? - обратилась она к матросу.
      - Да что вы, мадемуазель, я уже десять лет плаваю и еще ни разу не тонул.
      Жанет немного успокоилась.
      - А что, ваш корабль все время так качается?
      - Да нет, сейчас он стоит как вкопанный, а вот выйдет из бухты, вот тогда качать будет как на качелях.
      - Ой! - воскликнула Жанет. - У меня от качелей кружится голова.
      - Наверное, мадемуазель, вас будет тошнить, - заулыбался матрос. Знаете, мадемуазель, я бы вам посоветовал перед отплытием выпить немного рома.
      - Но меня, месье, и от него тошнит.
      - Тогда я знаю еще одно верное средство, но оно помогает только мужчинам.
      - Что же это такое? - поинтересовалась девушка.
      - Надо беспрерывно курить.
      - Фу, какая гадость! - фыркнула Жанет и только сейчас смогла разобрать, насколько страшное лицо у этого матроса.
      Встреть она его где-нибудь на дороге, она бы завизжала и бросилась прочь. Действительно, широкоплечий матрос выглядел настоящим разбойником. Глубокие шрамы прорезали его лицо, словно морские волны гладь океана. Он бын небрит и непричесан, а голубые глаза свирепо смотрели из-под косматых бровей. Во рту не хватало переднего зуба, а на правой руке не было двух пальцев. Его волосатая,
      Загорелая до черноты рука напоминала клешню краба и казалось, что ему доставляет удовольствие постоянно демонстрировать девушке свою искалеченную кисть.
      Начался отлив. Рыжебородый капитан поднялся на мостик и грозно принялся отдавать приказания.
      Сходни с грохотом были подняты, матросы бросились на мачты, захлопали паруса, и <Святой Антоний> медленно отчалил от причала, направляясь к выходу из бухты.
      Путешественники еще не заняли свои каюты. Они стояли на палубе и смотрели, как медленно удаляется земля, как кипит за кормой голубая вода в белых хлопьях пены.
      Едва <Святой Антоний> свернул за мыс, как паруса наполнились упругим ветром и казалось, чья-то невидимая рука понесла корабль по волнам. Он переваливался с гребня на гребень.
      Женщины вцепились руками в поручни. Констанция прижалась к отцу и восторженно смотрела на голубые волны, на пенные гребни, на тугие паруса и на стремительных чаек, которые носились над парусником, будто прощаясь с ним.
      Птицы тревожно и надсадно кричали, касались крыльями воды и вновь взмывали в небо.
      - Какие большущие птицы! - сказала Констанция отцу, глядя как одна из чаек опустилась на рею мачты.
      - Это чайки, Констанция.
      - А почему у нас в парке не живут такие большие птицы?
      - Они живут только на море, они ловят рыбу. Вот, посмотри.
      Отец указал Констанции на чайку, которая ловко спланировав, изящно коснулась воды и взмыла, сжимая в клюве серебристую трепещущую рыбу.
      Несколько часов с правого борта плыл берег. Были видны далекие холмы, кое-где сверкали на солнце башни соборов, теплый и свежий ветер порывами ударял в натянутые паруса. Светило яркое солнце, сверкали волны и уходить с палубы в тесную каюту не хотелось.
      Граф Аламбер, поставив ногу на свой сундучок, смотрел в голубеющий горизонт. Он заметил, как из-за горизонта медленно плывет навстречу паруснику небольшая темная туча.
      А капитан парусника поглядывал на эту с первого взгляда небольшую тучу очень настороженно, то и дело прикладывал ладонь к глазам и вглядывался в темневший горизонт.
      - Мне что-то не нравится эта туча, - обратился он к одному из матросов.
      Тот взглянул на небо, смочил слюной указательный палец и поднял над головой.
      - Да и ветер крепчает, капитан, - сказал матрос, - не нравится мне все это.
      Рыжебородый капитан неторопливо спустился с мостика и подошел к своим пассажирам.
      - Ваша светлость, - обратился он к графу Аламберу, - я думаю, нам лучше будет завернуть в какую-нибудь бухту и отложить на время нашу поездку.
      - А в чем дело? - осведомился граф Аламбер. Капитан предложил графу отойти немного в сторону и они, застыв у мачты, стали вглядываться вдаль.
      Видите вот ту темную тучу? Граф утвердительно кивнул.
      - Она предвещает шторм.
      - Шторм? - изумился граф. Он не мог поверить, что их может ожидать шторм, когда в небе так ярко светит солнце.
      - Да-да, граф, самый настоящий шторм, чувствуете, как крепчает ветер?
      Мачты над их головами поскрипывали, парус, натянутый до отказа, потрескивал,казалось, еще один порыв-и он сорвется.
      <Святой Антоний> быстро мчался вдоль берега, то и дело подскакивая на высоких волнах.
      - Вы думаете, это опасно? - спросил граф Аламбер.
      - Все может быть, - задумчиво произнес рыжебородый капитан, - океан шутить не любит, пусть даже это и узкий пролив.
      - Нет, капитан, мы не можем задерживаться, меня ждут в Англии. К тому же, половину денег вы уже получили.
      Капитан пожал широкими плечами.
      - Что ж, ваша светлость, мое дело вас предупредить, а ваше - принять решение. Если вы хотите плыть, то поплывем.
      - Да, да, - кивнул граф Аламбер, - мы поплывем, дело не терпит отлагательств.
      Капитан вновь поднялся на свой мостик и уже зло приказал матросам быстро собрать один парус.
      Горизонт постепенно сливался с потемневшим небом, хотя еще ярко светило солнце. Корабль немного изменил курс, удалившись от берега, и уже справа был только океан и белые барашки волн. Потянуло прохладой. Волны крепчали и
      Разбиваясь о борт корабля, солеными каплями осыпали палубу.
      - Маргарита, Констанция, Жанет, спускайтесь в каюту! - строго сказал граф Аламбер.
      Женщины, которые уже почувствовали себя не слишком уютно на палубе, двинулись к надстройке и по узким ступенькам суетливо стали спускаться в предложенные им каюты.
      А граф Аламбер, поставив правую ногу на свой сундучок, стоял на палубе, пристально вглядываясь в потемневший горизонт.
      <Может быть, я зря не послушал капитана и нам стоило укрыться в какой-нибудь бухте?>
      Он медленно осмотрел горизонт, но берега уже нигде не было видно. Парусник мчался, подгоняемый ветром, навстречу приближающейся буре.
      - Капитан, - воскликнул граф Аламбер, - а мы еще можем вернуться?
      - Навряд ли, но может, еще и успеем. Так что, граф, укроемся? - пытаясь перекричать ветер, спросил рыжебородый капитан.
      - Да, возвращаемся! - крикнул граф Аламбер и взмахнул рукой.
      Капитан вновь принялся отдавать приказания. Матросы бросились к мачтам, убирая лишние паруса. <Святой Антоний> немного накренился и сменил курс. Качка становилась с каждой секундой все сильнее.
      Граф Аламбер уже с трудом удерживался на ногах, проклиная себя за то, что принял решение плыть как можно скорее к берегам Англии.
      - Что вы возитесь, как беременные? - ревел рыжебородый капитан, хотя матросы старались изо всех сил.И вдруг солнце исчезло.
      Граф поднял голову и увидел, что прямо над ними висит черная туча, а впереди косыми струями льет дождь, скрывая плотной мутной стеной все, что находится за ними. Небо уже слилось с вспененной разбушевавшейся водой.
      - Граф, ступайте в каюту! - рявкнул капитан, перехватывая рулевое колесо, потому что матрос уже не справлялся с управлением.
      Граф, пошатываясь, держа в одной руке свой сундук, поскальзываясь на мокрой палубе, двинулся к надстройке.
      - Помогите графу! - рявкнул капитан. Матрос с искалеченной рукой хотел было перехватить сундук, но граф зло оттолкнул его искалеченную руку.
      - Возвращайся к мачтам, я сам.
      И в этот момент он поскользнулся и покатился по палубе.
      Казалось, еще мгновение - и граф Аламбер окажется за бортом. Но мужчина успел схватиться рукой за борт шлюпки, привязанной к палубе, и удержался, так и не выпустив из правой руки свой сундучок. Затем он уже на четвереньках стал пробираться к своей надстройке.
      Рыжебородый капитан недовольно смотрел на то, как граф, придерживаясь за столб, пытается подняться на ноги. Граф понял, что его присутствие на палубе лишь вносит сумятицу, и спустился в каюту.
      Служанке было совсем плохо. Она сидела с побледневшим лицом, прижавшись спиной к дощатой стене, и прикрывала рот руками. А Констанция, прижавшись лицом к стеклу, пыталась рассмотреть хоть что-то. Иногда девочке это удавалось. Волна
      Подбрасывала корабль так высоко, что он взлетал вад водой.
      - Какие они большие! Смотри! Смотри! Она дергала за рукав мать и тыкала маленьким пальчиком в мокрое стекло.
      - Успокойся, Констанция, иди ко мне. Женщина взяла дочь на руки и крепко прижала к груди.
      А Жанет уже обезумела от страха. Она молитвенно сложила перед собой руки, и ее дрожащие губы шептали бессвязные слова.
      - Мама, мама, а чего боится Жанет? - поинтересовалась Констанция.
      Девочке все происходящее казалось какой-то странной забавой, специально для нее подстроенной. Но увидев серьезное лицо отца, она тоже немного испугалась.
      Граф Аламбер сидел, прижавшись спиной к стене, и крепко сжимал руками сундучок, стоящий у него на коленях.
      А волны с каждым ударом крепчали. Граф не видел, что матросы уже убрали паруса и теперь корабль целиком был предоставлен волнам. Только рыжебородый капитан пытался управиться с рулем, но непослушное колесо вырывалось из его пальцев.
      Вдруг послышался ужасный хруст прямо за стеной каюты.
      - Что это? - воскликнула Констанция. Граф пожал плечами, а Жанет принялась еще более иступленно молиться.
      - Дьявол, - заревел рыжебородый капитан, - руль сломан!
      И он понял, что теперь рулевое колесо стало бесполезным. Оно крутилось легко и корабль не реагировал на его движение.
      Из трюма выбрался с ног до головы мокрый матрос.
      - Капитан! Капитан! - закричал он, пытаясь перекричать шум ветра и рев волн. - В трюме течь!
      Капитан зло выругался и широко расставив ноги, то и дело придерживаясь за поручни, спустился в трюм.
      Когда он выбрался на палубу, его лицо было бледным и перекошенным от страха.
      - Если бы это была пробоина, мы бы попытались ее заделать. А так вода хлещет из всех щелей.
      - Так что делать, капитан? - матросы смотрели на своего капитана свирепо и с ненавистью, ведь они считали, что это он виновен в том, что корабль попал в бурю.
      - Капитан! Капитан! Двух матросов смыло - Луи и Жака! - закричал матрос, перегибаясь через борт и пытаясь заглянуть в пучину.
      - Дьявол! - выругался рыжебородый капитан. - Будь оно все проклято!
      Даже при такой качке было видно, что корабль накренился от набранной в трюм воды. Форштевень то и дело скрывался в воде, а волны окатывали палубу.
      - Так мы утонем, - на удивление спокойно произнес капитан. - Ничего не остается, как покинуть корабль. Готовьте шлюпку, - и капитан бросился к надстройке, чтобы предупредить своих пассажиров.
      Матросы суетливо принялись отвязывать шлюпку, но тут в корабль ударил шквальный порыв ветра, затрещала мачта и с грохотом рухнула на палубу, раздавив одного из матросов.
      - Рубите канаты! - раздался крик одного из матросов, но все и так уже поняли, что надо делать.
      Застучали топоры, и сломанная мачта исчезла в волнах. А следующая волна, окатившая палубу, смыла следы крови.
      Капитан застал в каюте безрадостную картину. Жанет, уже ничего не соображая, тряслась от страха и бормотала молитву. Граф Аламбер пытался успокоить жену и Констанцию, которые навзрыд плакали.
      - Ваша светлость, корабль дал течь! Нужно его срочно покидать, - сказал капитан.
      Граф Аламбер безучастно посмотрел на него и согласно кивнул.
      - Давайте выбираться на палубу, матросы уже готовят шлюпку.
      Мадемуазель, успокойтесь, - сказал капитан, беря за руку Жанет.
      Та словно бы встрепенулась ото сна и не понимающим взглядом уставилась на капитана. Но в следующую секунду она вновь бросилась в угол и принялась молиться.
      Капитан сильно встряхнул ее за плечи. И тут взгляд Жанет упал на Констанцию. У нее словно бы вновь появился смысл в жизни. Она крепко схватила за руку девочку и потащила ее к выходу. Никто не посмел отнять у Жанет ребенка, ведь все понимали, что если она отпустит пальцы девочки из своей руки, начнется истерика.
      - Скорее! Скорее! - поторапливал капитан.
      Но и без его слов всем было понятно, что дела обстоят куда как серьезно. Под ногами плескалась вода, фонарь давно погас.
      Наконец все выбрались на палубу. Шлюпка была почти свободна, и матросы готовились спустить ее на воду.И вот, когда все уже было готово, Констанция вдруг рванулась.
      Жанет с недоумением уставилась на свою пустую руку, в которой только что сжимала пальцы девочки.
      - Кукла! Кукла! - закричала Констанция и опрометью бросилась к надстройке. - Моя донна Анна, я забыла ее!
      Все на какое-то мгновение замерли, таким нелепым и неуместным было напоминание о кукле, ведь сейчас все могли погибнуть и неизвестно где было более опасно - на борту тонущего корабля или в утлой шлюпке среди бушующих волн.
      Граф Аламбер, не выпуская из руки сундучка, рванулся вслед за своей дочерью. Едва он успел ухватиться за ручку двери, как корабль накренился и чтобы удержать равновесие, графу довелось выпустить бронзовую ручку. Сундук, сверкнув обшивкой, с грохотом покатился в зияющий провал двери.
      И тут новая волна ударила в борт. Затрещали доски, пошатнулась мачта и с ужасным грохотом обрушилась на надстройку. Граф не удержался на ногах и волна, окатившая палубу, потащила его к погруженному в воду носу.
      Маргарита иступленно закричала:
      - Рене! Рене! Констанция!
      - Шлюпка! Шлюпка! - кричал капитан, но матросы уже не могли справиться с отвязанной шлюпкой.
      Она скользила к борту и, сломав балюстраду, перевернувшись, улетела за борт.
      И тут огромный вал налетел на корабль с кормы. Палуба накренилась, встав почти вертикально, и целый поток прокатился по ней, смывая все на своем пути.
      Когда корабль вновь вынырнул, палуба была пуста, а крики тонущих заглушил пронзительный ветер и шум волн.
      Оглушенная ударом о стены, Констанция лежала на полу каюты, а на кровати лежала забытая кукла донна Анна.
      Ветер не утихал до самого вечера. Изуродованный бурей корабль несло прямо на черные скалы. Ночь медленно опускалась на бушующее море, как бы усмиряя его ярость.
      Констанция пришла в себя от легкого толчка. Она приподняла голову и ровным счетом ничего не увидела:вокруг нее была сплошная темнота.
      - Жанет! - слабым голосом позвала девочка, но темнота молчала, лишь слышалось, как волны ударяются в борт корабля.
      Но странное дело: теперь корабль почти застыл на месте, только слегка покачивался.
      - Отец! Мама! - позвала Констанция, но и тут ей никто не ответил.
      И тут в разрыве низких облаков вспыхнула луна, залив каюту мертвенно-бледным светом. Констанция наконец-то вспомнила, что находится на корабле и,заметив куклу, бросилась к ней. Она обняла подарок отца и прижала к груди. Слезы покатились по ее щекам и падали крупными каплями на и без того насквозь мокрое платье.
      Девочка дрожала и от холода и страха. Время от времени она вскрикивала и звала на помощь. Но ночь молчала, отвечая бессвязным шелестом волн.Скрипел разбитый корабль.
      Утром, совершенно обессиленная, Констанция решилась выбраться на палубу. Она еле пробралась сквозь узкую щель разрушенной надстройки. Ее удивила тишина, царившая вокруг. Даже не было слышно крика чаек. Она видела лишь черный, словно
      Вырезанный из бумаги, силуэт балюстрады правого борта. За ним густой пеленой стлался туман - ни берега, ни воды не было видно.В отчаянии девочка позвала:
      - Мама! Мама! Жанет!
      Но ее крик потонул в тумане, словно он всосал звуки в себя.
      - Мама! Жанет! - еще раз позвала Констанция. И вновь никакого ответа. Тогда она позвала отца.
      ГЛАВА 4
      Старый Гильом Реньяр всю ночь не мог уснуть. Он слушал истошное завывание ветра за окнами своего дома, чутко прислушивался к шуму дождя, к тому, как трещали старые деревья, окружавшие его жилище, некогда бывшее богатым.
      Он вспоминал под завывание ветра всю свою жизнь, как бы вглядываясь в прошлое, воскрешал детали. И вот теперь, когда его жизнь близилась к закату, нужно было подводить итоги. А думать об этом старый Гильом не хотел, потому что слишком много злодейств было на его совести.
      Даже одного из них было достаточно, чтобы навеки гореть в аду.Думать об этом было выше его сил, к тому же старый Гильом не собирался что-то менять в своей жизни. Он все еще надеялся на какую-то мистическую удачу, думал, что в конце концов ему повезет, и он сможет разом покончить со всеми своими врагами.
      А ведь его врагами были все соседи - и ближние и дальние. Это он знал от отца, который показывал Гильому земли, принадлежащие некогда их роду. Сейчас эти бескрайние просторы сжались до клочка, а раньше почти все побережье принадлежало роду Реньяров. Да, когда-то давно они были в чести у королей, заслужив свои привилегии еще во времена столетней войны. Но потом один из предков предал
      Короля и был казнен. После этого на род Реньяров свалились все возможные несчастья.
      Их замок пришел в запустение и теперь на холме высились, как выщербленные зубы какого-то древнего чудовища, остатки стен их родового замка.
      А сами Реньяры жили у подножья холма в доме, сложенном из обломков замка. Конечно, это жилище было просторным, но оно не шло ни в какое сравнение с замком, который помнил старый Гильом. Ведь это на его памяти разбирали стены,
      Перетаскивали камни к подножию холма.
      Когда-то давно все эти земли давали хороший урожай. На них работали сотни крестьян.
      Старый Гильом отбросил одеяло и подошел к окну. Он смотрел, как шатаются деревья, слышал, как воет пес, как испуганно на конюшне ржут лошади. И его душу охватила тоска.
      <Наверное, именно в такие ночи приходит дьявол, чтобы наказывать грешников>.
      Старый Гильон испуганно огляделся. В камине уже погас огонь, и спальня наполнялась холодом и сыростью. Буря понемногу утихала, но до рассвета оставался еще целый час.
      Ему не с кем было поговорить, ведь жена умерла много лет назад, оставив ему младшего Клода. Все трое сыновей выросли без матери. И только старший, Виктор, еще немного помнил мать, ему было тогда четыре года.
      Но гордость и тщеславие, оставшиеся в наследство от предков, были неотъемлемыми чертами характера всех Реньяров. Даже обеднев, Реньяры оставались заносчивыми и надменными. Они никому из соседей никогда не спускали обид. Они всех жестоко наказывали, безжалостно расправляясь и убивая непокорных.
      И все окрестные дворяне уже давно старались избегать общества Реньяров, а крестьяне убегали, едва завидев кого-нибудь из них.
      Дети Гильома были такими же надменными, гордыми и тщеславными как и отец. У них никогда не было друзей, были только враги, и поэтому вся жизнь проходила в постоянных кровавых стычках с соседями, в извечных спорах и судах, которые и без того уменьшали их тающее на глазах состояние.
      Больше всех из своих соседей старый Гильом ненавидел род Абинье. Ведь они жили на землях, которые когда-то давно принадлежали Реньяру. Именно эти земли король пожаловал Франсуа Абинье после того, как казнил Филиппа Реньяра. Ненависть была лютой. Уже пролилось много крови как с одной, так и с другой сто
      Роны. Уже много раз королевским солдатам и судьям приходилось ввязываться в эти кровавые разборки двух дворянских родов.
      Но сейчас время было смутное и королю было не до распрей его бедных дворян, к тому же живших в дальних провинциях на берегу океана.
      - В такую ночь буря повалит много деревьев, - сам себе сказал Гильом Реньяр. - И скорее всего, кто-нибудь из окрестных крестьян пожелает этим воспользоваться, чтобы запастись дровами на зиму, при этом не заплатив мне ни су.
      Гильом Реньяр нервно зашагал по спальне. Он хотел было разжечь камин, но потом передумал.
      Наконец, решившись, вышел на галерею и вошел в комнату, где спали его сыновья. Он положил ладонь на плечо старшего и крепко сжал.
      Виктор открыл глаза и увидел склонившегося над ним отца.
      - Что случилось? На нас кто-нибудь напал?
      - Нет, успокойся, буди братьев.
      - А что случилось, отец? - Виктор сбросил одеяло и уже сидел на постели.
      - Поедем в наш дальний лес. Виктор покосился на окно, по стеклам которого бежали струи дождя.
      - Отец, но ведь за окном дождь.
      - То-то и оно, нам на руку. Мы поймаем какого-нибудь мошенника, польстившегося на наш лес. Ведь эти бестии только и ждут плохой погоды, чтобы обворовывать Реньяров, они надеются, что мы не высунем носу из дому в такое
      Ненастье, а мы как раз и появимся.
      Старый Гильом потер руку об руку и на его лице промелькнула злорадная усмешка, а глаза зло засверкали.Виктор с нескрываемым неудовольствием поднялся и
      Принялся одеваться. Он боялся противиться отцу, но постепенно возбуждение старика передалось и ему. Он пинками растолкал младших братьев Жака и Клода и объяснил им, чего хочет от них отец.
      Младшие Реньяры были явно недовольны столь ранним подъемом, но день сулил им приключения и поэтому они стали спешно собираться и заряжать пистолеты.
      А Гильом Реньяр уже зычным голосом отдавал приказания конюху готовить лошадей.
      Когда Реньяры покинули свой дом и вышли во двор, дождь и ветер уже стихли. Все окутывал туман, лишь только вершины холма с остатками когда-то могущественного и неприступного замка возвышались над пологом тумана.
      Старый Реньяр вскочил в седло и тронул поводья. Лошадь, застоявшаяся в конюшне, сразу же побежала рысью. Сыновья пустили своих коней вскачь.
      Наконец Гильом Реньяр свернул на уже скошенное поле и, немного придержав лошадь, дал Виктору поравняться с ним.
      - Раньше земли, которые лежат за этими холмами и тянутся к самому океану, тоже были нашими.
      - Отец, ты всегда говоришь: то было наше, это было наше, холмы принадлежали Реньярам, лес принадлежал Реньярам... Я устал уже это слушать, надо все это вернуть.
      - Если бы это было так просто, я бы это уже вернул. Но на нашем роду лежит какое-то страшное проклятье: наши женщины умирают, не дожив до старости, а мужчины гибнут в схватках. Только я каким-то чудом дожил до седых волос и благодарю бога, что у меня есть трое таких хороших сыновей.
      Виктор даже подбоченился, ведь старый Гильом не так ух часто отпускал похвалы.
      - Мы поедем к дальнему лесу, - Гильом махнул рукой, указывая направление.
      - Отец, но ведь нам придется ехать через земли Абинье.
      - Эти земли наши, Виктор, запомни это. И пусть они боятся встречи с нами, а не мы должны бояться и опасаться их.
      - Да, в их роду некому с нами состязаться, один лишь Робер. Ведь его братьев убил я. Он догадывается об этом и поэтому так страшно нас ненавидит. Но на суде он ничего не смог доказать. Был один свидетель, который видел, как я
      Расправлялся с братьями, но и того уже съели рыбы, я его столкнул со скалы.
      Младшие Реньяры держались поодаль. Жак достал из дорожной сумки кусок мяса и жадно жевал его, а Клод покусывал соломинку.
      - Наш отец уже совсем выжил из ума, - негромко сказал Клод, обращаясь к Жаку. Тот согласно закивал головой.
      - Он даже слышать не хочет о том, чтобы мы с тобой покинули дом. А как ужасно хочется куда-нибудь уехать! - сказал Клод и потер свою щеку. - А ведь мы могли бы разбогатеть, жениться, и все у нас было бы хорошо. Но он даже и слышать об этом не хочет. Да и Виктор становится все больше и больше похожим на отца, а ведь раньше он был не таким.
      - Да, мы все меняемся, - рассудительно сказал Жак и сплюнул на стерню кусок непрожеванного мяса. - Он всех подозревает, готов убить каждого, кто проедет по его земле.
      Но ведь это и наша земля, Жак, - заметил младший брат.
      - Да, это так, но представь, если отец разделит ее на три части, нам достанется по маленькому клочку.
      - Нет, нам на это даже не стоит рассчитывать, он все отдаст Виктору. Он старший, и он возглавит наш род.
      - Какая-то дьявольщина! - нахмурился Клод. - Ведь так не хочется ни с кем воевать, ссориться, судиться! А если Виктор заменит отца, то все будет как и прежде.
      - Ко мне, скорее! - вдруг послышался из тумана властный голос Гильома Реньяра.
      Клод и Жак переглянулись, тяжело вздохнули и дернули поводья своих лошадей.
      Гильом остановил лошадь у старого дуба, разбитого молнией.
      - Вот от этого дуба, дети мои, и до самой реки все земли принадлежали роду Реньяров. Еще сто лет тому назад мы владели ими, а не какие-то Абинье и Нирвали, о которых двести лет назад никто еще и не слышал, потому что их предки копошились в навозе и были собственностью наших прадедов!
      - Старик опять завел свою вечную песню, - прошептал Клод на ухо Жаку.
      Тот согласно закивал головой, но в это же время угодливо смотрел на отца.
      Виктор хмурился и ежился от холодного тумана.
      - И на восток, до самого океана все земли тоже принадлежали Реньярам. Запомните это, потом расскажете это своим детям.
      - Отец, а может быть, кому-нибудь из нас стоит пойти служить королю и тогда эти земли король вновь пожалует нам? - сказал рассудительный Жак.
      - Что?! - воскликнул Гильом Реньяр, хватаясь за рукоять кнута. Служить этим Бурбонам?! Да никогда! Ни за что! Это они отняли у нас все богатство, это они высосали из нашего рода всю кровь! А ты хочешь пойти служить этим мерзавцам?! Вот если бы кто-нибудь начал войну против короля, тогда я взял бы
      Вас, и мы выступили на их стороне. А скинув его с престола, казнив, мы попросили бы себе все эти земли и могли бы вновь стать могущественными Реньярами, самыми сильными на всем побережье! - Жак, - зло продолжил Гильом Реньяр, - выкинь
      Это из головы и не думай служить Бурбонам. Ты не должен унижаться перед ними, ведь род Реньяров такой же старый, как и род Бурбонов, а наши предки ходили в Крестовые походы и брали Иерусалим и рубили головы сарацинов.
      Дети согласно закивали, понимая, что спорить с отцом, который живет иллюзиями прошлого, бесполезно. Он не хочет замечать настоящего, не хочет видеть тех перемен, которые происходят с каждым новым днем.
      - Я знаю, мои сыновья, когда-нибудь род Реньяров вновь будет богат и славен. И если я не доживу до этих дней, то вы обязательно увидите, как мы будем процветать и какими счастливыми будут ваши дети.
      Клод вновь легонько толкнул локтем Жака.
      А тот, согласно кивая, прошептал:
      - Он совсем сошел с ума!
      - Ты что-то сказал, Клод? - воскликнул Гильом Реньяр.
      - Я говорю, что ты прав, отец, - соврал младший сын.
      - Еще бы1
      И тут Гильом Реньяр поднял вверх указательный палец, а затем приложил его к губам: в густом тумане явственно слышался стук топора.
      - Я же говорил! - хищно улыбнувшись, воскликнул Гильом Реньяр. - Сейчас мы покажем этим мерзавцам, как воровать наш лес!
      - и Гильом Реньяр, натянув поводья, направил лошадь в туман.
      На его лице была злорадная улыбка, а седые усы ощетинились. Он был похож на хищную птицу, готовую броситься на ничего не подозревающую жертву.
      Виктор выхватил из-за пояса револьвер и, взведя курок, поехал в обход, отсекая невидимому противнику путь к отступлению. Всадники двигались быстро и беззвучно. Крестьянин, рубящий поваленное бурей дерево, был так занят своей работой, что даже не увидел, как из тумана вынырнули четыре всадника, взяв его в кольцо.
      Рядом с крестьянином, на траве, лежал заяц, пойманный петлей.
      Взметнулась плеть и обрушилась на голову крестьянину. Из-под рассеченной кожи выступила кровь. Крестьянин вскинул руки, пытаясь защититься, но Виктор подъехал к нему и толкнул ногой в грудь. Тот рухнул на траву, топор отлетел в сторону. Крестьянин поднялся на колени и забился под ствол поваленного дерева.
      - Ну что, мерзавец, попался? - прошипел Гильом Реньяр, вытаскивая из-за пояса пистолет.
      Крестьянин запричитал, пытаясь оправдаться, но делать было нечего - он был пойман с поличным, воруя чужой лес.
      - Наверное, ты думал, что я сейчас буду спать, - злорадно усмехаясь в седые усы, произнес Гильом, - и это сойдет тебе с рук? Нет, я знал, что ты придешь.
      - Нет, господин, - взмолился крестьянин, роясь в складках одежды, - я хотел купить лес, - и он достал монету, тускло блеснувшую в почерневшей от работы ладони.
      - Так говоришь, хотел купить? - елейным голосом произнес Гильом. - Но ведь ты знаешь, мерзавец, что так не делается. Сперва даются деньги, потом берется товар. А ты хотел украсть!
      - Отец, - сказал Виктор, - он не только украл наш лес, но и охотился за нашей дичью, - Виктор показал пальцем на зайца.
      Гильом расхохотался.
      Крестьянин только открыл рот, как просвистела плеть.
      Я знаю, о чем вы все начинаете рассказывать, стоит вас поймать с краденым. Вы начинаете вспоминать, что дома вас ждут голодные дети, больные жены...
      Вы просто воры! Почему ты не крадешь у своих господ? Что, у Абинье нет леса, что тебя занесло ко мне?
      Крестьянин начал что-то бормотать, а Виктор спрыгнул с лошади и схватил его за шиворот.
      - Отец, я убью его! - злость горела в глазах старшего из сыновей.
      Но Гильом хотел насладиться моментом своего могущества.
      Ведь крестьянин сейчас всецело находился в его власти.
      - Так ты поймал зайца потому, что голоден? - таким же елейным голосом осведомился Гильом. Крестьянин закивал в ответ. - Ну так вот, если ты голоден, значит хочешь есть.
      Крестьянин еще не понимал, что его ожидает.
      - Сейчас ты сожрешь этого зайца вместе со шкурой и костями. Если сможешь съесть, то я тебя отпущу, а нет-- Гильом не стал договаривать.
      Крестьянин по его бешено сверкавшим глазам догадался, какая его ожидает жестокая расправа.
      Сыновья захохотали, радуясь находчивости отца. Теперь им предстояла великолепная забава смотреть, как крестьянин, давясь шерстью, будет жрать зайца.
      - Начинай! - приказал Гильом.
      Крестьянин трясущимися руками поднял с травы зайца и на какое-то мгновение замер, не решаясь приблизить его к своему лицу. Засвистел кнут - и он тут же впился в серую шерсть своими кривыми зубами. Потекла кровь. Крестьянин давился,
      Отплевывался, не в силах проглотить сырое мясо с шерстью.
      А Реньяры хохотали. Виктор прямо давился хохотом, а когда крестьянин закашлялся, принялся его похлопывать по спине.
      - Ешь, ешь, ведь ты голоден.
      - Я не могу! Не могу, простите меня! - взмолился крестьянин, выплевывая клочья шерсти.
      - Ах, ты не можешь? Так значит, ты убил его ради забавы! Так вот чего стоят твои слова, - и Гильом бросил Виктору веревку.
      Старший сын ловко соорудил петлю и накинул ее сзади на крестьянина, плотно прижав его руки к телу. Затем, привязав веревку к луке седла, Виктор вскочил на лошадь и дернул поводья. Он ехал, ежесекундно оглядываясь.
      Крестьянин некоторое время бежал вслед, но потом выбился из сил, споткнулся, и лошадь потащила его по свежесжатой стерне.
      Младшие братья с гиканьем мчались рядом.
      Так и волоча свою жертву по полю, они достигли прибрежных скал.
      Виктор аккуратно отвязал веревку от луки седла и подтащил крестьянина к себе. Тот уже был еле живой и единственное, что сумел сделать, так это подняться на колени и затрясти головой.
      Из его рта вырывалось бессвязное бормотание:
      - Не убивайте, - взмолился он, - можете забрать у меня все, только не убивайте!
      - Да у тебя ни черта нет! - зло выкрикнул Гильом Реньяр, ударив крестьянина сапогом в бок. Тот рухнул на землю.
      - Кончай с ним! - приказал Гильом Виктору. А тот только и ждал этого. Он схватил крестьянина за шиворот и подтащил к самому обрыву, под которым бушевали волны.
      - Молись! - дал он минутную передышку жертве и даже не дожидаясь слова <Аминь!>, ударил крестьянина сапогом в лицо и сбросил его со скалы вниз.
      Послышался глухой удар и плеск волн.
      Виктор подошел к краю скалы и посмотрел вниз. Но густой туман скрывал воду.
      Реньяры уже садились на коней и собирались уезжать, как вдруг из густого тумана послышался слабый крик.
      Гильом недовольно поморщился.
      - Что за черт, неужели он не разбился? Младший из Реньяров приложил ладонь к уху и настороженно прислушался. Крик повторился.
      - По-моему, это кричит ребенок, - неуверенно сказал Клод.
      - Этого нам только не хватало! Не дай бог кто-нибудь видел, - Гильом вновь слез с коня. - Клод, спускайся вниз, если этот мерзавец еще жив, его нужно прикончить.
      - Да нет, отец, крик идет из тумана, с моря, и это кричит ребенок.
      Несколько минут Реньяры стояли на скале, прислушиваясь к слабому детскому крику.
      Кто-то зовет мать, - наконец-то расслышал Виктор.
      Ветер, медленно заворачивая туман, уносил его из-под скал.
      Жак первым заметил изуродованный бурей, заваленный на бок корабль.
      - Смотрите, там корабль! - закричал он.
      Через несколько минут, когда ветер согнал туман, все увидели корпус корабля.
      - Наверное, он попал в бурю, - сказал Гильом и радостно потер руки. Нам будет чем поживиться.
      - Жаль, что нет лодки и нам не на чем добраться до него прямо сейчас, сказал Виктор.
      Но Гильом тут же успокоил своего сына:
      - Сейчас отлив и через час мы сможем добраться до него, давайте искать спуск.
      Мужчины, ведя коней под уздцы, спустились узкой тропкой на берег. Вода понемногу уходила, обнажая дно. И в самом деле, через час они смогли добраться до разбитого корабля.Добыча была богатой. Хоть трюм был полностью залит водой, одних сундуков с богатыми одеждами оказалось ровно четыре.
      Виктор трясущимися руками перебирал наряды, преимущественно женские. Он нашел небольшую шкатулку с женскими драгоценностями, нашел связки писем с рас
      Плывшимися чернилами и тут же выбросил их под ноги.
      Единственная находка, не обрадовавшая Виктора - была маленькая девочка, вся насквозь промокшая и продрогшая. Это она кричала в тумане, а сейчас не могла произнести ни единого слова, а только судорожно всхлипывала и куталась в сухой плащ, отданный ей Жаком.
      Гильом вернулся на берег, неся на плече небольшой сундучок с изящными замками.
      - Что там? - спросил Виктор.
      Старый Реньяр пожал плечами. Он поставил сундучок на камень, вытащил нож и рукоятью сбил замки, а затем хищно запустил обе руки внутрь. Но затем он разочарованно сплюнул: на свет появилась толстая книга, страницы которой пестрели записями, колонками цифр, сделанных на английском, и небольшой конверт, запечатанный сургучом.
      Старый Гильом долго смотрел на печать, как бы не рашаясь разорвать письмо. Затем испуг появился на его лице.
      - Боже мой, да это же печать короля, печать Бурбонов!
      Гильом застыл в нерешительности, не зная, что дальше делать с письмом.
      - Вскрой его, - отдал он конверт Виктору. Тот сорвал печать и трясущимися руками открыл конверт. Письмо было довольно длинным и единственное, что мог понять Виктор, так это то, что оно написано не по-французски.
      - Я думаю, его лучше сжечь, - предложил Гильом. Виктор согласно закивал, понимая, что отец прав.
      И вскоре книга и письмо легли в костер, возле которого грелась Констанция.
      - А что делать с ней? - спросил Виктор, обращаясь к отцу.
      Тот ничего не ответил сыну, присел на корточки возле девочки, и спросил, заглядывая ей в глаза:
      - Как тебя зовут?
      - Констанция, - прошептала девочка.
      - Куда вы плыли?
      Девочка пожала плечами и расплакалась.
      Гильом повернулся к Виктору.
      - Наверное, она плыла вместе с родителями и их корабль попал в бурю. Видишь, как он весь разворочен? Она каким-то чудом осталась цела, а ее родители, скорее всего, погибли. Они богатые люди, судя по одеждам и драгоценностям.
      Виктор блеснул глазами.
      - Тогда, отец, мы сможем вернуть ее кому-нибудь из родственников и получить вознаграждение. Гильом хмуро улыбнулся.
      - Тебе мало этого? Неужели ты думаешь, что вознаграждение будет большим? Ведь это только родители могли бы за нее дать уйму денег, но скорее всего, они на дне моря.
      Посмотри по одеждам, ведь скорее всего, в дорогу с ней отправлялись отец, мать и служанка.
      - Так ты не сказал, отец, что будем делать с ней. Может, отнесем ее обратно и бросим? Придет прилив и унесет корабль в море. Никто и не узнает, что эти драгоценности попали в наши руки.
      Старик вновь присел возле девочки и заглянул ей в лицо. Его поразила красота ребенка, заметная даже на заплаканном лице. Он отбросил прядь волнистых волос со лба девочки и заставил ее посмотреть себе в глаза.
      - Ты Констанция? Девочка кивнула.
      - Ты будешь Констанцией Реньяр. Сыновья насторожились.
      - Отец, - воскликнул Виктор, - что ты затеял?
      - Это не твое дело. Когда я умру и ты останешься на моем месте, тогда будешь распоряжаться. А сейчас все решаю я, я еще жив, Виктор. Она поедет с нами и будет жить.
      Жак и Клод переглянулись. На лице младшего появилась улыбка: такого от отца он не ожидал. Он никак не мог предположить, что старый Гильом расчувствуется, увидев беззащитного ребенка.
      <Оказывается, и у отца есть сердце> - подумал Клод.
      - Возьми ребенка на руки, - приказал Гильом Виктору.
      - Я не хочу ее брать на руки! - возмутился старший сын.
      Но отец посмотрел на него так, что всякое желание спорить отпало.
      Но тут Жак наклонился, подхватил Констанцию на руки и посадил в седло. Затем он вскочил на коня и сам.
      - Грузите добычу, - сказал Гильом, размахиваясь и забрасывая в воду сундучок.
      Тяжелый сундук, окованный металлом, тут же пошел ко дну.
      - А ты, - Гильом обратился к Клоду, - ступай на корабль и подожги его.
      Клод несколько мгновений помедлил, как бы раздумывая, каким способом выполнить это задание. Но потом сообразил: он подхватил из костра две пылающие головни и сложив их вместе, двинулся по отмели к кораблю.
      И вскоре потянулся дым, над надстройкой показались языки пламени. Корабль запылал, а Клод вернулся к отцу.
      - Теперь уходим, никто не должен видеть нас здесь.Мы должны как можно скорее попасть домой.
      Едва кони тронулись, как Констанция разрыдалась. Она тянула руки по направлению к пылающему кораблю и звала:
      - Мама! Жанет! Отец!
      Жак плотнее прижал девочку к себе.
      - Успокойся, успокойся, мы скоро приедем домой... Все будет хорошо.
      - Пусти меня! Пусти! - закричала Констанция, пытаясь вырваться и царапая руку Жаку.
      Но тот не обращал на ее крики никакого внимания, лишь только крепче прижимал к себе. Затем, сообразив, запустил руку в дорожную сумку и сунул в руки Констанции ломоть холодного мяса.
      Девочка, на удивление, тут же смолкла и принялась с жадностью откусывать кусок за куском.
      - Она, наверное, давно не ела, - сказал Клод, поравнявшись с братом.
      - Конечно, неизвестно сколько она не ела. Да и кто же мог ее покормить, ведь на корабле не осталось ни души.
      А девочка одной рукой прижимала к себе куклу, а другой держала недоеденный кусок мяса, все еще оглядываясь на корабль.
      Кони шли быстро, хоть и были нагружены добычей.Виктор и Гильом скакали впереди.
      - Я не понимаю, отец, зачем ты взял девочку к себе и к тому же сказал ей, что ее зовут Реньяр?
      - Ты еще много чего не понимаешь, сын. Я никогда вам не говорил, что первым нашим ребенком была девочка, но потом она умерла. И потом небо стало посылать нам только сыновей. Ваша мать очень хотела иметь дочь, и я тоже мечтал об этом. Ведь согласись, в нашем доме не хватает женщины, и ваши сердца становятся жестокими. Быть может, эта девочка принесет нашему роду счастье.
      - Нет, отец, ты ошибаешься, она принесет несчастье.
      - Виктор, она еще достаточно мала, чтобы забыть, кем были ее настоящие отец и мать. Я не смогу убедить ее в том, что вы ее родные братья, но в то, что она дочь моего брата, она поверит.
      - Отец, - раздался голос Жака, - у нее на шее медальон.
      Гильом придержал коня и подождал, пока с ним поравняется сын. Он посмотрел на тяжелый золотой медальон с огромной жемчужиной. Рельефно выступал герб.
      - Этот ребенок из очень знатной семьи, - задумчиво проговорил Гильом.
      - Может, лучше снять этот медальон? - предположил Жак. - Нет, это ее, не трогай, - и глаза старого Гильома стали влажными.
      Он протянул руку к девочке и поправил ее волнистые каштановые волосы. Та, как ни странно, даже не воспротивилась этому и даже не испугалась. Она попыталась робко улыбнуться.
      Гильом, проклиная себя в душе, вырвался вперед. Ему было стыдно, что слезы катятся по его морщинистым щекам, что какая-то маленькая девочка смогла растопить его каменное сердце, и он дрогнул.
      Он понял, что никогда не сможет причинить вреда этому существу. И теперь Гильом понял, что жизнь его еще далека от завершения и что только сейчас, наконец-то, он знает, о ком должен заботиться и кого оберегать. И только сейчас он понял, что сыновья не столько любят, сколько подчиняются ему из страха, а эта девочка, возможно, еще успеет полюбить его и будет заботиться о нем, когда он станет немощным так, как заботилась бы о нем его собственная дочь...
      В доме Абинье как раз кончали завтрак, когда на крыльце появилась крестьянка с ребенком на руках. Робер Абинье отложил вилку и поднялся из-за стола. Он степенно вышел на крыльцо.
      - Господин, - воскликнула пожилая крестьянка, покрепче прижимая к груди заплаканную девочку.
      - Что случилось, Шарлотта? - осведомился Робер Абинье.
      Пожилая крестьянка с плачем принялась объяснять:
      - Мой мух еще до рассвета уехал из дому, а сейчас его конь вернулся домой. Ну и что?
      - Так конь вернулся один, а моего Пьера нет.
      - А куда он поехал? Крестьянка пожала плечами.
      - Он ничего не сказал. Поднялся, когда было еще темно и шел дождь, и сказал, что скоро вернется. Но уже прошло столько времени, а его все нет. И еще, господин, вся телега забрызгана кровью.
      Робер Абинье недовольно поморщился.
      - Так говоришь, кровью?
      - Да, да, господин.
      - И он не сказал, куда едет, и ты ни о чем не знала, Шарлотта?
      - Знала, знала, он собирался поехать в лес.
      - Ладно, Шарлотта, иди домой, я все равно собирался поехать осмотреть свои поля и сейчас отправлюсь, может быть, найду твоего мужа.
      - Найдите, найдите, - взмолилась женщина, - ведь я осталась совсем одна, а у меня на руках еще трое детей.
      - Ладно, ладно, Шарлотта, успокойся, иди. Когда женщина покинула двор, Робер Абинье вернулся в столовую. Жена и дети вопросительно посмотрели на Робера.
      - Шарлотта говорит, что ее Пьер уехал с утра. а час назад конь с пустой телегой вернулся домой. Этель Абинье задумалась.
      - Может, Пьер не привязал коня и тот убежал?
      - Не знаю, но я все равно собирался осмотреть поля и, чтобы успокоить Шарлотту, обещал ей поискать Пьера.
      - Отец, отец, возьми с собой меня! Ведь ты же говорил, что мы поедем вместе.
      - Раз говорил, значит и поедем. Заканчивай завтракать и собирайся.
      - Я уже поел, - Филипп вскочил из-за стола и стал одеваться.
      - А можно и я поеду с вами? - сказала Лилиан,глядя, как ее старший брат ловко натягивает сапоги.
      Нет, Лилиан, ты останешься дома и будешь помогать матери.
      Через четверть часа Робер и Филипп Абинье уже были в седлах.
      Они быстро отыскали на влажной после дождя земле глубокую колею от телеги Пьера и двинулись по ней. Осенний туман еще не рассеялся, и отец с сыном не могли видеть, куда ведет колея.
      - Скорее всего, конь убежал, - сказал, вглядываясь в туман, Робер.
      Девятилетний Филипп зябко ежился от тумана, то и дело поглаживая гриву своей лошади. Ведь это совсем недавно отец, уступив просьбе сына, подарил ему невысокую резвую кобылу. И каждый раз, когда Филипп садился в седло, он радовался тому, что становится похожим на взрослого мужчину. Каждый день Филипп
      Бегал на конюшню и тайком от родителей приносил своей лошади какое-нибудь угощение: то корку хлеба, обильно посыпанную солью, то яблоко, то несколько виноградин.
      - Хорошая моя, хорошая, - ребенок гладил лошадь и заглядывал в ее большие влажные глаза.
      Он видел в них свое отражение и несказанно радовался. Ему казалось, что лошадь думает о нем.
      Но вот беда, выезжать одному отец не позволял.
      И когда Филипп спрашивал, Робер морщил лоб и в уголках рта образовывались горькие складки.
      Не надо, сын, далеко ездить от дома, всякое может случиться.
      - Что может случиться, отец? - настойчиво спрашивал Филипп.
      И тогда Робер, положив руку на плечо сыну, говорил:
      - Ведь ты, Филипп, можешь попасть в руки этих проклятых Реньяров, а они не знают жалости. Они думают, что мы живем на их земле.
      - А разве эта земля не наша? - спрашивал Филипп.
      - Наша, сынок, у нас даже есть королевская грамота, в которой указано, что эти земли навсегда пожалованы роду Абинье. Но раньше, когда-то давно, они на самом деле принадлежали Реньярам.
      - Отец, но если у нас есть грамота, то почему эти Реньяры думают, что мы живем на их земле? Надо им показать эту грамоту.
      - Сынок, они видели ее. Несколько раз мы уже с ними судились, но это бесполезно. Их ничем невозможно убедить, они свято верят, что это мы захватили их земли и ненавидят всех Абинье. И вообще, Реньяр ненавидит всех, кто живет вокруг. Они даже ненавидят короля.
      - Как, самого короля? - спрашивал мальчик.
      - Да, самого короля. Поэтому ты должен быть осторожен и пока не вырастешь, пока не станешь сильным, должен быть подле меня. Ведь только я смогу защитить тебя, пока ты не вырастешь.
      - А это Реньяры убили твоих братьев, отец? - спрашивал Филипп, вспомнив кладбище.
      - Да, это они. Правда, мы ничего не могли доказать в суде, но я уверен, что это они. Гильом Реньяр сам грозился, что убьет и меня, что он уничтожит весь наш род.
      - И Лилиан? И мать?
      - Нет, сын, женщин они не тронут. Эти разговоры вспоминал девятилетний Абинье, не спуская глаз с золотистой стерни, примятой колесами повозки. Колея уходила в туман.
      Вдруг отец натянул поводья своей лошади и поднял руку, давая знак Филиппу, чтобы он остановился.
      - Что такое, отец? Почему ты остановился?
      - Тише! Тише! - приложив палец к губам, прошептал Робер.
      И только тут Робер спохватился. Они находились на земле Реньяров, ведь дуб, расколотый молнией, остался за ними. Из тумана слышался тихий детский плач и голоса мужчин.
      - Это Реньяры! - прошептал Робер, спрыгивая на землю. - Спускайся, прячемся!
      Робер подхватил под уздцы лошадь своего сына и быстро отвел лошадей в неглубокую ложбину, поросшую кустами. А сам с сыном упал в густую пожухлую траву.
      - Тихо! Тихо! - предупредил он Филиппа.
      Но мальчик молчал, испуганно вглядываясь в туман.
      Наконец из тумана появилось четыре силуэта.
      - Реньяры! - узнал Робер своих заклятых врагов.
      - Что они везут, отец? - зашептал Филипп, глядя на приближающиеся силуэты всадников.
      Он уже различал рукояти пистолетов, сбрую, лошадей, эфесы шпаг. Филипп даже видел лица Реньяров.
      <Какие они все угрюмые и страшные> - подумал мальчик.И тут его внимание вновь привлек пронзительный детский плач.
      Филипп вгляделся и увидел, что на руках один из всадников держит темноволосую девочку, закутанную в плащ.
      Та вырывалась из рук и громко кричала:
      - Пусти, пусти меня, ты плохой! Пусти! Жак остановил своего коня буквально в десяти шагах от спрятавшихся в густой траве Робера и Филиппа Абинье. Он поставил на землю девочку и зло бросил.
      - А теперь беги, если ты так хочешь! Девочка осталась стоять на месте, но расплакалась еще сильнее.
      Старый Реньяр остановил коня и спешился.
      - Констанция, иди ко мне, - позвал он ребенка. Но девочка села прямо на землю и принялась безутешно рыдать. Ребенок плакал так, как может рыдать взрослая женщина, потерявшая самого дорогого человека.
      - Ты зачем ее обидел? - сказал старый Гильом, обращаясь к Жаку.
      - Посмотри отец, - задрав рукав, Жак показал ему следы укусов, - этот ребенок злой как дьявол, она чуть не отгрызла мне руку!
      - Мужчина не должен ничего бояться. Гильом хотел взять девочку в руки, но та резко вскочила и бросилась бежать.
      - Стой! - зло взревел Гильом Реньяр. - Я кому сказал, стой! Я тебя накажу, если не будешь слушаться!
      Что-то странное случилось с Филиппом. Он и сам не мог сказать, что именно, просто его сердце сжалось, а на глаза навернулись слезы, готовые вот-вот брызнуть. Ему захотелось заступиться за маленькую девочку.
      Плащ Жака упал с ее плеч и она бежала по колючей стерне в нарядном платье такая несдешняя и похожая на сказочное видение! В ее ручонках была большая пестрая кукла!
      И сам не соображая, что делает, Филипп вскочил из укрытия и бросился к девочке.
      - Не обижайте ее! Пустите! Не трогайте! Оставьте! Констанция замерла и обернувшись, немного испуганно посмотрела на незнакомого ей мальчика.
      - Не трогайте ее! - вновь закричал Филипп, обращаясь ко всем Реньярам сразу.
      - Кто это? - процедил сквозь зубы Виктор.
      - А, это младший Абинье, - наконец узнав мальчика, бросил Клод Реньяр и звонко щелкнув кнутом, тронул свою лошадь, направляя ее прямо на Филиппа.
      Робер Абинье выскочил из-за кустов и, закрыв грудью своего сына, схватил лошадь под уздцы.
      - Что ты делаешь на моей земле, мерзавец? - заревел Гильом Реньяр, и его глаза налились кровью, а руки сами схватились за шпагу.
      - Оставьте моего сына в покое! Не трогайте ребенка! - крикнул Робер Абинье и, обернувшись, приказал своему сыну:
      - Беги! Беги отсюда!
      Мальчик, ничего не понимая, несколько мгновений переминался с ноги на ногу.
      Гильом Реньяр выхватил из-за пояса пистолет и направил в грудь Роберу Абинье.
      - Отпусти лошадь моего сына, мерзавец!
      Робер бросил поводья и с нескрываемой ненавистью посмотрел в глаза старому Реньяру. И тот не задумываясь нажал на курок.
      Вспыхнуло пламя, раздался глухой выстрел, тут же потонувший в тумане.
      Робер Абинье покачнулся и, хватаясь руками за грудь, рухнул лицом в колючую стерню, успев прокричать:
      - Беги! Беги, Филипп!
      Мальчик на бегу обернулся и последнее, что он увидел - это глаза маленькой девочки и блеск медальона у нее на груди.
      - Догоните и прикончите мальчишку! - послышался злой крик Гильома Реньяра.
      И еще один выстрел глухо прозвучал вслед Филиппу. Пуля, просвистев у самой головы, исчезла в тумане, будто бы воткнулась в него, и Филиппу даже показалось, что он видит след ее. Сзади послышался топот копыт.Мальчик оказался у края оврага. Топот приближался. Он уже видел силуэт и,понимая, что сейчас его настигнут, зажмурив глаза, бросился вниз.
      Какое-то мгновение он летел, потом ударился о землю и покатился. За ним посыпались камни.
      Наконец, зацепившись за кусты, Филипп смог приподнять голову и посмотреть вверх. Шагах в пятнадцати над ним, у самой кромки обрыва маячили два силуэта всадников.
      - Кажется, я его вижу, - послышался голос Виктора.
      - Что ж, тогда стреляй, - ответил ему старый Реньяр.
      Щелкнул курок и раздался грохот выстрела. Пуля вонзилась в землю буквально рядом.
      Филипп разжал руки и покатился вниз.
      - Кажется, я попал, - сказал Виктор.
      - Да черт с ним! - сказал Гильом Реньяр. - Если и не попал, то мы его, в конце концов, прикончим. Мы уничтожим всех Абинье, мы уничтожим всех, кто живет
      На нашей земле.
      Вновь послышался плач ребенка и топот лошадей. Сердце Филиппа бешено колотилось, из глаз текли слезы.
      - Отец, отец, - шептал Филипп, - прости, прости меня, ведь это я виноват в твоей смерти. Я ослушался, нарушив твой приказ. Прости меня, если можешь! Я отомщу за тебя!
      Филипп долго выбирался из оврага, цепляясь за корни и вновь скатываясь вниз. Он в кровь сбил лицо и ободрал ладони. Но в конце концов он выбрался.
      Лошади паслись в ложбине, как будто ничего страшного и не произошло. Они щипали траву, стригли ушами, терлись одна о другую.
      Кобыла Филиппа сразу же потянулась к нему влажными губами и принялась шершавым языком слизывать слезы с его щек. Мальчик плакал не переставая.
      Филипп вскочил в седло и, ведя под уздцы лошадь отца, помчался к дому, чтобы принести матери и сестре страшную весть.
      Подъезжая к дому, Филипп сам еще не верил в то, что произошло, но жестокая трагедия, разыгравшаяся в тумане, была правдой.
      На похоронах отца Филипп Абинье не проронил ни единой слезы. И теперь на сельском кладбище высилась еще одна плита, на которой было высечено имя отца. Рядом высилось еще две плиты, под которыми покоились братья Робера.
      ГЛАВА 5
      Прошло десять лет.Это были тяжелые годы, ведь Филипп Абинье остался
      Единственным мужчиной в семье, и все трудности легли на его слабые плечи.
      Сперва какое-то время после смерти Робера, матери помогал ее брат Марсель Блаише. Но вот уже четыре года как он находился не в ладах с законом и вынужден был скрываться. Никто не знал, где он, и в доме Абинье не вспоминали о Марселе, ведь время от времени в дом наведывались солдаты и расспрашивали, не известно ли чего о местонахождении Марселя.
      По лицу королевского прокурора было видно, что он не верит вдове Робера Абинье, когда та говорила, что вот уже несколько лет не видела своего брата. Но делать было нечего, и солдаты покидали дом Абинье.
      И Филипп, как мог, помогал матери. Он сам вел расходные книги, но деньгами распоряжалась мать. Сестра Лилиан взяла на себя все хлопоты по хозяйству, потому что в доме была всего одна служанка, да и той уже давно не платили жалованье, и она осталась в доме только из уважения к своей госпоже.
      В повседневных хлопотах, в поездках на рынок проходили день за днем. Филипп заметно возмужал и стал похож на своего отца.И иногда в последние месяцы Филипп ловил на себе настороженные взгляды матери. Она понимала, что Филипп никогда не простит Реньярам то, что они убили его отца. Женщина знала, что настанет тот день, когда Филипп возьмет в руки оружие и отомстит ненавистным врагам.
      Реньяры последние годы досаждали Абинье, чем могли. Они грабили их крестьян, угоняли скот, но пока еще не совершали набегов на само имение. Наверное, старый Гильом ждал, пока Филипп подрастет и станет достойным противником. А быть может, им было просто не до этого. Ведь кроме Абинье, им приходилось постоянно сталкиваться с другими соседями. Вся округа роптала, но никто не осмеливался открыто выступить против грабителей. Все жалобы королевскому прокурору оставались без ответа и все обиды сходили Реньярам с рук.
      Никто не знал, откуда у Реньяров появились большие деньги и теперь уже не только отец и трое братьев совершали свои набеги, а целая банда наемников орудовала в округе. Даже солдаты побаивались соваться в имение Реньяров.
      Они отстроили свой дом, завели хороших лошадей и накупили великолепное оружие. Они разъезжали в дорогих плащах на породистых лошадях, но не изменили своего образа жизни, замкнутого и полного презрения к окружающим. Они по-прежнему утверждали, что все окрестные земли принадлежат им и что вскоре они снова завладеют ими.
      И действительно, уже благодаря подкупам и запугиванию несколько больших наделов перешло в руки Реньяров. Но самым большим и лакомым куском для Реньяров оставались земли, принадлежащие роду Абинье. И возможно, если бы не существовало в доме Абинье королевской грамоты четырехсотлетней давности, Реньяры и отважились бы захватить земли силой или подкупом. Место, где хранится грамота, знала только Этель и пообещала, что перед смертью скажет о тайнике своим детям.
      Широкоплечий, возмужавший Филипп уже не смотрелся мальчиком. Это был стройный и красивый юноша. Его темно-каштановые волосы ниспадали до плеч и даже недорогой костюм смотрелся на нем великолепно. Когда он появлялся в городе на рынке, многие девушки засматривались на него.Но Филипп не обращал на них никакого внимания. Он понимал, что пока еще ему рано думать о женитьбе, а все силы надо приложить к тому, чтобы обеспечить достойное существование сестре и матери. Он дал себе слово, что пока его сестра не выйдет замуж, он не женится.
      И Филипп, и его мать свято чтили память отца. Одежды Робера Абинье висели в гардеробе так, словно хозяин мог в каждую минуту вернуться и надеть их. Мать аккуратно счищала с них пыль, а лишь только наступали солнечные дни, она
      Вывешивала их во дворе для просушки. И иногда, возвращаясь домой вечером с полей, сын вздрагивал, узнавая знакомые одежды. Ему казалось, что отец вернулся и стоит под старым деревом в лучах заходящего солнца.
      Вот и теперь, осмотрев пастбище, куда он собирался перегнать отару овец, по дороге домой он решил заехать на кладбище, где покоился прах его отца и двух дядей.
      Он остановился у невысоких каменных ворот, сложенных из покрытых мхом валунов, привязал коня. А потом, сняв шляпу, ступил на кладбищенскую землю.
      Три надгробия - Робера и его братьев - были видны издалека. Филипп шел медленно, словно боясь потревожить сон дорогих ему людей. Могилы как всегда были убраны, и Филипп вспомнил, что мать и сестра два дня тому назад навещали кладбище. На могиле Робера лежал еще не увядший букет полевых цветов.
      Он опустился на колени перед могилой отца и начал читать молитву. А потом, поднявшись, громко сказал:
      - Отец, я обязательно отомщу за тебя, вот только Лилиац выйдет замуж.
      Филипп Абинье вышел за кладбищенскую ограду. Солнце клонилось к закату. Он поглубже натянул свою шляпу и тут услышал конский топот.
      На площадь выехал небольшой отряд королевских солдат. Поблескивали начищенные ружья, звенели шпоры. Один из солдат в щеголеватом мундире спрыгнул на землю и, подойдя к столбу, принялся приколачивать к нему длинными гвоздями
      Бумажное объявление. Заинтересовавшись, Филипп подошел и стал рядом.
      - Может, тебе и повезет, парень, - сказал солдат, обращаясь к Филиппу. - За поимку этого мятежника обещана неплохая сумма.
      Он подмигнул Филиппу и, посмотрев на лошадь младшего Абинье> сказал:
      - Этих денег вполне достаточно, чтобы купить новую лошадь.
      А потом, с ног до головы оглядев парня, добавил:
      - И еще хватит на хороший костюм. Так что, старайся.
      Филипп сделал несколько шагов и различил небольшие буквы, сложившиеся в имя и фамилию: Марсель Бланше. Филипп вздрогнул. Речь шла о его дяде по линии матери, которого он не видел уже четыре года.
      Отряд двинулся дальше, оставив Филиппа одного перед объявлением. Желваки заходили на скулах парня, он до боли сжал кулаки. Он-то знал, что его дядя честный человек и лишь убеждения заставляют его действовать вопреки законам.
      Он еще раз перечитал текст объявления, стараясь запомнить его, чтобы потом пересказать матери, а затем оглядевшись по сторонам и убедившись, что его никто не видит, сорвал объявление, скомкал его и запихнул за пазуху.
      - Лучше пусть это объявление никто в наших краях не увидит, - прошептал парень, вскакивая в седло.
      Он поехал по деревенским улицам, направляясь к холмам, за которыми был его дом.
      Уже почти добравшись до окраины деревни, Филипп столкнулся с соседом, бедным арендатором.
      - Филипп! - остановил он всадника.
      - Что-нибудь случилось? Ты так озабочен, Поль.
      - Есть о чем задуматься, - сказал арендатор, - не знаю, что и делать, не знаю, к кому обратиться. Солдаты посмеялись и поехали дальше, а королевский прокурор даже не пожелал меня выслушать.
      - Так что случилось, Поль?
      - Видишь? - Поль указал на повозку, груженую нехитрым скарбом. - Я собираюсь уехать из этих мест.
      - Что же тебя заставило двинуться в путь? Ведь твои дела шли неплохо.
      - Это все Реньяры! - зло сказал Поль. - Они угнали всех моих овец и забрали весь урожай. Они сказали, что я им задолжал, хотя это сущая ложь. Ни я, ни мои родители никогда не были должны Реньярам.
      - Мерзавцы! - прошептал Филипп.
      - Мерзавцы - это не то слово, - пожаловался на судьбу Поль. - Они сущие дьяволы, для них нет ничего святого, удивляюсь, как только носит их земля! Мои дети остались без куска хлеба, а сам я вынужден искать новое пристанище. Я знаю, Филипп, что они убили твоего отца и понимаю, ты будешь мстить. Так вот, когда придет этот час, не забудь и о моих детях, может быть, тогда твоя рука будет
      Вернее, а сердце тверже, и ты не пощадишь этих мерзавцев.
      Мужчина втянул голову в плечи, надвинул на глаза шляпу, взял под уздцы лошадь и медленно повел ее по улице.
      Филипп покачал головой. Его сердце переполняла злость на Реньяров, но он понимал, что сейчас бессилен перед ними. И еще он знал, что в одиночку с ними не сможет справиться.
      Он прижал руку к груди и ощутил, что там, под плащом, лежит смятое объявление, обещавшее вознаграждение за поимку его дяди Марселя Бланше.
      - Марсель Бланше, был бы ты сейчас со мной! Мы могли бы поквитаться с проклятыми Реньярами. А так...
      Филипп махнул рукой и пришпорил коня.Достаточно с него было чужих несчастий, чужих горестей. Своих тоже хватало, хоть отбавляй. Надо было закончить уборку урожая, перегнать овец на новое пастбище и подготовить дом к
      Зиме. Ведь рассчитывать он мог только на себя.
      Наконец, за гребнем холма показалась высокая черепичная крыша его дома. Лошадь побежала быстрее, да и сам Филипп хотел как можно скорее попасть домой, увидеть сестру, мать и рассказать о том, что видел в деревне.
      Он остановился у самого крыльца, снял седло и завел лошадь в конюшню. А затем, по дороге плеснув себе в лицо воды, смыл пыль и шагнул в дом.
      В полутемной кухне за столом что-то готовила Лилиан. Она тихо напевала протяжную песню. Ее лицо было сосредоточенным, а взгляд задумчивым.
      Вслед за Филиппом в дом проскочили две большие собаки. Лилиан вскинула голову и тыльной стороной ладони, боясь испачкать лицо мукой, откинула волосы.
      - А-ну пошли вон отсюда! - прикрикнула она на собак.
      Те, послушно поджав хвосты, развернулись и выскочили на улицу.
      Филипп улыбнулся.
      - Ну, ты и строгая, Лилиан, - сказал он, подходя к сестре, - меня бы они ни за что не послушались.
      - Да они уже третий раз заходят в дом, норовят что-то стащить прямо из-под руки.
      Филипп устало опустился в кресло, где так любил сиживать его покойный отец.
      Сестра взглянула на брата и улыбнулась.
      - Чему ты так улыбаешься, Лилиан? Неужели я выгляжу смешно?
      - Да нет, я просто удивляюсь, как быстро ты стал взрослым, даже мать, глядя на тебя, иногда вытирает слезы, так ты похож на отца.
      Филипп Абинье подвинул к себе подставку для снятия сапог, вставил каблук в прорезо и стащил сапог.
      - Ты чем-то расстроен, Филипп? - наконец-то заметила выражение глаз брата сестра.
      - Да, Лилиан, нашим соседям не позавидуешь...
      - Кому?
      - Да Полю. Реньяры угнали весь его скот и забрали урожаи.
      - И что же он теперь будет делать? - всплеснула испачканными мукой руками Лилиан.
      Он собрал весь свой скарб и отправился восвояси.
      - Да, ему не позавидуешь, ведь у них трое маленьких детей. Я помню, как тяжело было нам, когда Реньяры убили отца. Ведь ты тогда был еще совсем маленьким, Филипп.
      - Я тоже помню тот день, - Филипп Абинье прикрыл глаза и вновь увидел перед собой туман, высокую траву, сжатое поле и силуэты всадников, которые, как призраки, возникли из белесого марева.
      Он вспомнил крик девочки и его кулаки непроизвольно сжались.
      - Как там мать? - закрыв лицо руками, спросил Филипп, не ожидая услышать что-нибудь хорошее.
      - Она ничего не ест, - горестно сказала Лилиан, - и я не могу уговорить ее даже прикоснуться к еде. Может быть ты, Филипп, сможешь ее уговорить?
      - Я попробую.
      Филипп тяжело поднялся и, переобувшись, направился к комнате матери. Он постучал и долго ждал ответа.
      Наконец он услышал слабый голос:
      - Филипп, входи.
      Скрипнула дверь, и Филипп Абинье переступил порог. В этой комнате все оставалось таким же, как и при жизни его отца: те же стулья, тот же стол, та же кровать и тот же большой почерневший гердероб.
      Филипп вздрогнул, понимая, что и в гардеробе все осталось по-прежнему, понимая, что мать все так же как и прежде не может поверить, что отца нет в живых.
      Он подошел к столу, где в идеальном порядке были разложены трубка, шляпа и перчатки отца. Он прикоснулся пальцем к шершавой пересохшей замше перчаток
      И почувствовал на себе недовольный и настороженный взгляд матери.
      - Это перчатки отца, - сказала Этель, садясь в кровати.
      - Я знаю, мама, я просто хотел к ним прикоснуться. На столике возле кровати стояли тарелки, чашки с едой, но по всему было видно, что Этель не прикоснулась к ним. Ее пальцы поглаживали обложку Библии, словно пытаясь расправить невидимую складку. Ее движения напоминали движения слепой, пытающейся нао-щупь разобрать, что же находится у нее в руках.
      - Ты ничего не ела, мама. Так же нельзя, ты же совсем ослабеешь.
      - Я чувствую себя прекрасно, - сказала Этель, и от этих слов сердце Филиппа сжалось.
      Мать выглядела истощенной. Ее лицо за последние дни осунулось, на лбу появилось еще несколько морщин, а ее некогда пышные темные волосы были сплошь седыми.
      Филипп подошел к матери и острожно накрыл своей крепкой ладонью ее почти прозрачную хрупкую руку.
      Мама, так нельзя, ты должна есть, ты нужна нам с Лилиан.
      Я же говорю тебе, Филипп, я чувствую себя прекрасно. Человек должен есть один раз в неделю.
      Филипп с изумлением посмотрел на мать.
      - Что такое ты говоришь, мама? Женщина отстранилась и раскрыла книгу. Ее пальцы вновь пробежали по буквам.
      - Вот здесь написано, что надо хранить верность, и я пытаюсь жить так, как написано в этой книге.
      - Может быть, ты хочешь чего-нибудь особенного, мама? Скажи, я сделаю для тебя все, что в моих силах.
      Женщина задумалась, ее взгляд сделался отстраненным и вдруг на ее лице появилась улыбка, робкая и беспомощная, как у ребенка.
      - Знаешь, дорогой сын, когда отец был еще жив, вы ходили с ним на рыбалку...
      - Да, я помню! - воскликнул Филипп, радуясь, что мать хоть чем-то заинтересовалась. - Я помню, как мы ходили с ним к холмам, к водопаду, и на самом краю наших владений ловили рыбу.
      - Ты помнишь, - задумчиво проговорила мать, - а я думала - забыл.
      - Ну как же, ведь мы ходили с отцом...
      - А я помню, - говорила Этель, - как вы приносили рыбу, я чистила ее, потом готовила. А потом мы все вместе садились за стол и ужинали. Я помню вкус этой рыбы, хоть прошло столько лет.
      Сейчас уже поздно, - сказал Филипп, глядя в темнеющее окно, - а завтра с утра я обязательно пойду к водопаду и постараюсь вернуться домой с форелью. Лилиан приготовит ее, а ты поешь.
      Мать недоверчиво закивала.
      - Не сочти это за каприз, Филипп, но я в самом деле ничего больше не смогу съесть.
      Филипп приложил руку к груди и ощутил под своей ладонью скомканное объявление. Он не нашел в себе силы сказать матери, что солдаты ищут ее брата Марселя Бланше. Он вообще решил не беспокоить мать, пока она не придет в себя, и тихо притворив дверь, спустился к сестре.
      Та уже кончала готовить пирог. Жарко пылал огонь в очаге.
      - Ну как там мать? - поинтересовалась Лилиан, моя руки.
      Филипп покачал головой. - Не знаю, что и сказать тебе, сестра. Она отказалась есть. Единственное, на что согласилась - так это поесть рыбы.
      - Рыбы? - изумилас> Лилиан. - А где мы ее возьмем?
      - Завтра утром я отправлюсь к водопаду и постараюсь поймать форель.
      - Если ты ее поймаешь, я с удовольствием ее приготовлю. Но я думаю, Филипп, это тебе не удастся.
      - Лилиан, я помню, как мы с отцом ловили ее, помню, как он делал это, а я стоял на берегу и следил за ним. Я помню, как он выбрасывал к моим ногам рыбу, как она подпрыгивала на берегу, а я не давал ей уйти в воду. Я хватал ее, она трепетала в моих руках, а я складывал ее в корзину. А потом мы приносили форель домой, мать чистила ее и готовила.
      - Так ты хочешь завтра с утра направиться к водопаду?
      - Да, на рассвете я буду уже там и, быть может, на рассвете и вернусь.
      - Будь осторожен, ведь там начинаются владения Реньяров. Этот ручей разделяет наши земли.
      - Я это знаю, - поморщился Филипп. И тут он достал из-под плаща бумагу.
      - Смотри, - и он расправил объявление на столе. Лилиан склонилась и принялась читать.
      - Ты показал его матери?
      - Нет, что ты, она ничего не знает и пусть лучше находится в неведении. Зачем ей лишние волнения? С нее и так хватает.
      - Где ты взял это? - спросила Лилиан.
      - Солдаты повесили объявление на столбе в деревне, а я сорвал его.
      - Может, не стоило этого делать, Филипп?
      - Да нет, никто не видел, как я срывал лист, - Филипп скомкал лист и швырнул его в очаг.
      Жарко занялось пламя, слизывая буквы, бумага скорчилась, превратившись в кучу пепла.
      - Когда будет готов твой пирог? - будничным голосом поинтересовался Филипп.
      - Сейчас поставлю, - сказала Лилиан, - вот только пусть пламя уймется. Через час уже можно будет ужинать.
      - Тогда позовешь меня, я хочу немного передохнуть.
      Филипп снял плащ и направился в свою комнату. Он долго стоял у окна, глядя на далекие холмы, куда ему предстояло завтра отправиться на рассвете. Ведь он уже около года не был в тех местах, подсознательно избегая возвращаться туда, где раньше бывал с отцом. Слишком яркими и болезненными были эти воспоминания. Филипп боялся увидеть, что в этих местах что-то изменилось, он боялся поранить душу.
      Наконец, за окном окончательно стемнело и холмы стали неразличимыми. Не небе зажглись яркие звезды. Издалека прозвучал голос Лилиан:
      - Филипп, ужин готов, спускайся! Филипп, так и не отдохнув, пошел ужинать. На столе в подсвечнике горело две свечи. Их неяркий свет едва рассеивал темноту, освещая лишь золотистый пирог на большом медном блюде.
      - Надо отнести кусочек матери - сказал Филипп. Лилиан согласно кивнула.
      - Хоть она ничего и не ест, ей все равно будет приятно.Лилиан, быстро отрезав кусок пирога, понесла его наверх.
      Филипп слышал приглушенные голоса матери и сестры, слышал, как Лилиан уговаривает ее хотя бы попробовать, слышал ответ матери:
      - Вот завтра я обязательно поем, ведь Филипп обещал принести форель.
      Заскрипели ступеньки, и возле стола вновь появилась Лилиан. Ее лицо было задумчивым, а в глазах стояли слезы.
      - Она тает буквально на глазах, я даже не знаю, что нам делать, прошептала девушка.
      Успокойся, все будет хорошо, я тебе обещаю.
      - Она постоянно думает и говорит об отце так, словно он жив Я остановилась перед дверью и слышала, как мать разговаривает с отцом. Представляешь, Филипп, прошло столько лет, а она все еще обращается к нему, ждет ответа, обижается, если он не хочет выполнить какую-то ее просьбу.
      Филипп с аппетитом начал есть и, чтобы хоть чем-то подбодрить сестру, принялся нахваливать пирог. А пирог и в самом деле был очень вкусным, и Филипп очень удивился, как это сестра смогла приготовить такое угощение. Пирог был
      Сочный и очень ароматный.
      Съев один кусок, Филипп посмотрел на сестру. Та улыбнулась.
      - Вот теперь, Филипп, я вижу, что ты в самом деле восхищен пирогом, не врешь и не льстишь мне.
      Она отрезала еще большой кусок и подвинула его к брату.
      Филипп, удивляясь самому себе, съел этот большой кусок пирога, собрав с тарелки вилкой все крошки. Он запил пирог вином и, ничего не говоря сестре, вышел во двор.
      Добравшись до конюшни, Филипп проверил, все ли там в порядке, глянул на звездное небо и с радостью подумал, что завтра, скорее всего, будет хорошая солнечная погода.
      Он стоял на крыльце, слыша как убирает со стола посуду Лилиан, смотрел на звезды. Он смотрел на звездное небо и думал о том, как одинок человек на земле, как мало у него друзей и как много врагов. Конечно, Филипп подозревал, что
      Где-то существует другая жизнь, не такая тяжелая, как у него, и куда более разнообразная. Но он понимал и то, что ему выпала своя судьба, и он должен прожить свою жизнь, а не чужую, он не вправе покинуть свой дом, отправившись куда-нибудь в дальние края искать счастья. Ведь его счастье где-то здесь рядом, близко, надо лишь заметить его, найти.
      <Но что может быть здесь? - недоумевал Филипп. - Я знаю здесь каждую тропинку, даже знаю наперед, что может сказать мне сестра или мать. Здесь каждый день похож на предыдущий и следующий не приносит ничего нового. Здесь люди рождаются, живут и умирают, так и не увидев счастливых дней, принимая за счастье минутные радости. Ведь не может же быть счастьем хороший урожай или удачная сделка? Счастье совсем в другом. Только вот в чем? - задумался Филипп, глядя
      На звездное небо. - Но и не в богатстве> - подумал молодой человек.
      И тут его сердце сжалось, как когда-то давно, когда был еще жив отец.
      И Филипп вспомнил густой туман, вспомнил лицо маленькой девочки и ее огромные глаза, с надеждой смотревшие на него. Он вспомнил, как на ее груди сверкнул
      Тяжелый золотой медальон и даже вспомнил огромную жемчужину, похожую на гигантскую слезу. Он даже явственно услышал запах стерни, размокшей под дождем и запах лошадиного пота, долетавшего до него сзади.И внезапно, как светлячок, вспыхнула падающая звезда.
      Сердце Филиппа на мгновение остановилось и бешено забилось в груди.
      <Счастье в любви> - вспыхнула в памяти когда-то услышанная фраза. - А что такое любовь? - подумал Филипп и перед его внутренним взором встало лицо матери, бледное и одухотворенное. - Но если счастье в любви, - задумался Филипп, - то почему так несчастна моя мать, хоть до сих пор и продолжает любить отца? Наверное, можно быть счастливым и в несчастье>.
      На темном небе вновь промелькнула золотистая искра, и Филипп Абинье, пожалев, что не успел загадать желание, вернулся в дом.
      Еще над дорогой клубился белый туман, а Филипп Абинье уже ехал по узкой тропинке через поля. Он слушал, как щебечут птицы, пробуждаясь ото сна, слушал, как шуршит трава под копытами лошади, и его душа наполнялась радостью. Ему было
      Хорошо и спокойно. Мысли были легкими и приятными.
      Предчувствие счастья наполняло его душу и пьянило разум.Филипп улыбался, не зная чему, то и дело откидывая со лба длинные пряди непослушных волос и подставляя лицо ярким лучам встающего из-за холмов солнца.
      Наконец, золотой шар словно выкатился из ложбины. Филипп радостно вскрикнул. Он видел тысячи раз закаты и восходы солнца, но теперь ему показалось, что он столкнулся с этим зрелищем впервые. Никогда восход не был еще таким торжественным и радостным.
      Он пришпорил свою лошадь, та радостно заржала и быстрее побежала по извилистой тропинке.
      Туман рассеивался, будто бы горячие лучи слизывали его с поверхности земли. Окрестный пейзаж радовал глаз, зелень была сочной, а сжатые золотистые поля веселили душу, как молодое вино.
      Заяц пулей выскочил из-под ног лошади и, петляя, бросился по полю, не зная, где укрыться.
      Филипп сунул пальцы в рот и оглушительно свистнул. Заяц еще плотнее прижал уши к земле и запетлял по полю.
      - Убегай, убегай! Правда, я не собираюсь на тебя охотиться, тебе повезло.
      Наконец, Филипп Абинье услышал шум водопада. Но, несколько мгновений поразмыслив, решил, что лучше всего ловить рыбу выше по ручью. Он натянул поводья, и лошадь стала тяжело подниматься в гору.
      Выбрав удачное место, Филипп привязал лошадь, сбросил сапоги, закатал штаны и,лихо сдвинув на затылок шляпу, подошел к ручью. Он несколько минут стоял на сером камне, глядя на бурлящую у его ног, прозрачную как стекло воду. Вода
      Пузырилась, извиваясь, качались длинные зеленые стебли растений.
      Вначале он ничего не мог различить в пестрой картине сверкающих камешков, бликов и отражений.Наконец его глаза уловили стремительную тень.
      - А вот и форель, - сам себе сказал Филипп и осторожно ступил с замшелого камня в обжигающую холодную воду.Он зябко поежился и, откинув со лба непокорную прядь волос, стал пристально вглядываться в бурлящие струи.Он увидел небольшую форель и даже смог рассмотреть яркие пятнышки, идущие вдоль хребта. Рыба казалась неподвижной, хотя Филипп понимал, что для того, чтобы удержаться в бешеном потоке, ей приходится изо всех сил шевелить плавниками и хвостом.
      Он пригнулся, боясь спугнуть рыбу. Тень его руки коснулась головы рыбы на мгновение раньше, чем рука. Форель стремительно бросилась в сторону и мгновенно
      Исчезла в пенящемся потоке.
      - Дьявол! Надо быть осторожнее, ведь форель очень хитра. Может быть, она спряталась под камень? Но оттуда ее ничем не достанешь.
      И Филипп вновь стал вглядываться в сверкающую воду. Наконец он заметил еще одну рыбу. Сперва она показалась ему большой, и его сердце радостно забилось. Он осторожно, не двигая ногами, замер. Медленно снял с головы шляпу и плавно опустил ее под воду, подводя под стоящую в бурлящей воде форель. Потом, зажмурив глаза, резко поднял шляпу вверх. Холодные капли осыпали его лицо. Вода выплескивалась из шляпы, но в тулье трепетала рыба. Она оказалась совсем не такой крупной, как предполагал Филипп. Но и эта первая удача развеселила и обрадовала его.
      Поддерживая шляпу левой рукой, он запустил в тулью правую и сжал пальцами упругое холодное тело рыбы. Он ощущал биение ее хвоста и, радостно вытащив ее из шляпы, посмотрел на сверкающие капли воды на ее хвосте.
      - Почему ты такая маленькая? - задал он вопрос и немного разжав пальцы, хотел посмотреть на брюшко рыбы. Та трепыхнулась, выскользнула из руки, упала к ногам. Филипп инстинктивно дернулся, пытаясь ее поймать, но рыбы и след простыл.
      Филипп зло топнул ногой, не обращая внимания на холодные брызги, и вновь принялся внимательно вглядываться в сверкающие потоки. Его уже охватил азарт.
      - Ну где ты? Где ты, моя форель? - шептал Филипп.
      Рыба буквально сновала у его ног, но ни одна из них даже на мгновение не останавливалась.
      - Куда ты спешишь, форель? Постой, - шептал незадачливый рыболов.
      Но рыба, ясное дело, не обращала на замечания охотника ни малейшего внимания. Она скатывалась вниз по ручью, потом вновь поднималась вверх по течению и часто серебристые упругие спины мелькали над белой пеной.
      <Нет, шляпой ее много не поймаешь, - подумал Филипп, - да и руками тоже> - и принялся, осторожно ступая, спускаться вниз по ручью, где вода не так сильно бурлила и не была похожей на кипящий котел.
      Несколько крупных форелей стояло на середине ложбинки, лениво шевеля пестрыми плавниками, когда течение относило их немного вниз. Рыбы, стремительно вильнув хвостом, вновь возвращались на прежнее место.
      Филипп залюбовался этими стройными, грациозными рыбами. Он смотрел на то, как подрагивают на золотистом песке их тени. Эти три форели были очень крупными, намного больше той, которую он упустил и даже изловив одну из них, можно было радоваться удаче и возвращаться домой.
      Ведь Филипп твердо пообещал себе, что не поймав рыбы, он не вернется домой и не покажется на глаза матери.
      И тут Филипп вспомнил, как делал это отец. Он выбрался на берег и ножом отрезал большую ровную ветку, расщепил ее конец надвое и заточил влажную древесину. Вначале он вставил маленькую распорку, но потом вспомнил, как делал его отец, и двумя руками развел упругую древесину в стороны.
      - Вот так-то ты от меня не уйдешь. Если я не заколю тебя, то защемлю и прижму ко дну, а там я смогу взять тебя.
      Вооружившись самодельной острогой, Филипп снова вошел в воду. На этот раз вода не показалась такой обжигающей. Он медленно двигался, боясь спугнуть форель прежде времени. Затем он опустил ореховую острогу в воду и медленно начал подводить ее к спине самой большой рыбы. Но та, видимо что-то почувствовав,
      Стремительно рванулась с места и исчезла под темными замшелыми камнями.
      - Какая хитрая! - проговорил Филипп. - Но я тебя все равно хитрее, ведь я же человек, а ты рыба.
      На этот раз он действовал еще более осторожно, стараясь подвести острогу к рыбе так, чтобы та не заметила. Когда до рыбы оставалось совсем мало, Филипп резко опустил острогу, прижав рыбу к твердому песчаному дну. Он чувствовал, как вздрагивает его острога, и его сердце отвечало такой же дрожью. Он быстро опустил руку в воду, даже не обращая внимания на то, что она замочила его
      Рубаху, нащупал бьющееся тело форели, крепко сжал ее, сунув пальцы под жабры, и только потом извлек ее из воды.
      Он не стал любоваться ее красотой, а сразу же швырнул в траву на берег. Рыба несколько раз высоко подпрыгнула, и поэтому Филипп заспешил скорее к ней. Он бросил ее в кожаную сумку, а сумку перекинул через плечо и вновь вошел в воду. Он, конечно, мог вернуться омой, но азарт настолько захватил его, что он дахе не раздумывал, продолжать рыбалку или нет. К тому же, солнце еще едва поднялось над холмами.
      И Филипп принялся вновь выслеживать форель. Теперь он не обращал внимания на мелкую рыбу. Он хотел поймать еще большую, чем та, которая трепыхалась в его кожаной сумке.
      И он увидел такую рыбу. Форель стояла у самого камня, почти прижимаясь к нему боком. Ее пестрые плавники дрожали, и Филипп даже видел сквозь прозрачную воду, как двигаются жаберные крышки.
      - Вот это достойная добыча, - прошептал Филипп и стал подводить острогу к рыбе.
      Он резко ударил и кровь мгновенно окрасила воду в розовый цвет. Филипп спрыгнул с камня, боясь выпустить острогу из рук, чувствуя, как она сотрясается от тяжелого тела рыбы. Он попытался дотянуться до нее рукой, но сделать это
      Оказалось не так просто. Ведь это с камня вода казалась неглубокой, а на самом деле, она доходила ему до пояса.
      Филипп, сжимая острогу левой рукой, набрал воздух и весь ушел под воду. Он нащупал рыбу, сжал ее за жабры и вынырнул, отфыркиваясь от холодной воды. Вторая форель тоже упала в кожаную сумку и стала судорожно биться, веселя душу Филиппа Абинье.
      И только теперь Филипп догадался, что чем ближе к водопаду, тем крупнее форель. Ведь мелкая рыба, скорее всего, боится шума водопада и только крупная отваживается стоять у самой кромки, откуда вода низвергается в небольшое, но
      Глубокое озеро.
      Перескакивая с камня на камень, Филипп добрался почти до самой кромки. Прямо у его ног зеркало воды обрывалось, превращаясь в шумящую отвесную стену. Но Филипп даже не смотрел туда, он был всецело захвачен другим - он выслеживал крупную форель.
      И действительно, ее здесь было очень много. Прямо у камня, на котором он стоял, подрагивала в струях течения гигантская форель. Солнечный луч золотил ее спину и чешуйки отсвечивали как полированное золото.
      Филипп медленно и сосредоточенно начал подводить острие остроги к спине ни о чем не подозревавшей гигантской форели.
      Он ничего не видел вокруг и ничего не слышал. Казалось, весь мир сосредоточился для него на острие остроги и на подрагивающих плавниках рыбы. Филипп только видел узор и мелкие крапинки, тянущиеся вдоль темного хребта.
      - Какая она огромная! Я даже не подозревал, что такие бывают, - сам себе шептал Филипп, неуклонно, пядь за пядью подводя свое орудие к рыбе.
      Когда до рыбы осталось совсем немного, Филипп до боли в руках сжал гладкое древко и зажмурившись, с криком ударил.
      Острие, скользнув по боку рыбы, ударилось в каменистое дно и надломилось.
      Не удержав равновесие, Филипп сорвался в воду. Первым чувством было то, что такая огромная форель не досталась ему. Но потом страх мгновенно сжал его сердце.
      Течение, перевернув его через голову, швырнуло на крупный камень. Ударившись головой, Филипп на несколько мгновений потерял сознание и очнулся, когда уже летел в шумящих струях вниз, в озеро.
      Удар о воду был очень сильным. Вновь потемнело в глазах и Филипп, судорожно открыв рот, пытался крикнуть. Вода хлынула в легкие, а упругие струи уже завертели его в бешеном водовороте.
      ГЛАВА 6
      Десять долгих лет, проведенных за мрачными стенами дома Реньяров, не прошли для Констанции бесследно. Суровая жизнь на берегу океана наложила свой неизгладимый след даже на ее облик.Девочка, постепенно взрослела. Но странное дело - новые впечатления, переживания почти напрочь стерли воспоминания, хранившиеся в душе ребенка.
      Только иногда по вечерам, лежа в постели, глядя в светлеющий квадрат окна, за которым на синем бархате неба зажигались крупные звезды, Констанцию посещали
      Странные воспоминания. Она видела тяжелые складки бархата, блеск драгоценностей, слышала какие-то почтительные разговоры, похожие на шум далекого океана... Всплывали в памяти картины, на которых были изображены прекрасные дамы и благородные мужчины... Тускло сверкало золото тяжелых рам, растворялись в сумерках огоньки свечей в высоких серебряных канделябрах... Слышался даже звон
      Посуды...
      Глядя на звезды, Констанция вспоминала высокие стены дома, экипажи, подъезжавшие к крыльцу, гостей... Из памяти исчезли даже образы отца и матери, она даже забыла их имена. Только иногда, как странное видение, появлялась тень,
      Растворяющаяся с наступлением сумерек, возникал женский образ. Она даже ощущала неуловимый запах.
      - Что это? - задавала она себе вопрос. - Чем так удивительно пахнут руки и одежда пожилой женщины? Лаванда... лаванда, - говорила она сама себе, вспоминая
      Полевые цветы у обочины дороги. - Они пахли точно так, как руки той женщины, которая иногда навещала ее во сне. - Кто она?
      Констанция не могла вспомнить ее, как ни напрягала свою память. Но она знала, что эта женщина любит ее, а быть может, любила. А может быть, образ Констанции исчез из ее памяти так, как исчезает тень в сумерках...
      Она прикасалась к своему медальону и кончиками пальцев нежно поглаживала огромную жемчужину. Перламутр тускло сверкал и, казалось, согревал ее пальцы.
      - Ты такая большая, как слеза, - говорила Констанция, обращаясь к жемчужине.Но та ни о чем не могла поведать своей хозяйке, до времени храня ее тайну.
      Иногда во сне ее начинало раскачивать, она слышала тяжелые удары, свист ветра и шум дождя. Грубые крики мужчин сливались с ревом волн. И высокий женский голос над самым ее ухом шептал сокровенные слова молитвы.
      Единственное имя, сохранившееся в памяти Констанции было Жанет. Но кто это, мать, сестра,знакомая? Или, может быть, оно принадлежало ей самой?
      - Нет, нет - вскакивала Констанция среди ночи, вытирая слезы, бегущие по щекам.
      Она взглядывалась в темноту, будто ночь могла подсказать ей ответ.
      - Нет, я сама помню, как произносила это имя, обращаясь к какой-то женщине. А меня зовут Констанция, это я помню точно. Меня так звали всегда.
      Она слышала страшный хруст и грохот, и сердце Констанции начинало судорожно вздрагивать. А дальше в памяти шел глубокий темный провал. И еще иногда перед ее глазами проплывало лицо мальчика: длинные каштановые волосы
      Трепал ветер, а вокруг плыли клочья тяжелого, плотного липкого тумана.
      - Что это за мальчик? - задавала себе вопрос Констанция. - И почему он приходит в мои воспоминания? Что ему надо? Как его зовут?
      Констанция вновь напрягала память и та дарила ей даже голос мальчика. Она слышала надсадный крик:
      - Пустите! Пустите ее! Пустите!
      А потом слышались глухие, захлебывающиеся в глухом тумане выстрелы. Ее кто-то хватал, и она исчезала в густом тумане. Земля куда-то уходила в стороны, и она слышала тяжелый стук копыт. А на своем плече видела замшевую черную перчатку, украшенную серебряными накладками.
      И сколько она ни пыталась разузнать правду о своем прошлом у старого Гильома Реньяра, он неизменно говорил ей одно и то же.
      - Ты дочь моего брата, которого убили слуги короля.
      - А этот медальон откуда? - Констанция брала в руку дорогое украшение и показывала старому Гильому.
      Тот скорбно улыбался, его седые усы топорщились и он шептал.
      - Это украшение твоей матери, береги его.
      И Констанция не расставалась с медальоном никогда.
      В доме Реньяров Констанцию все любили. Даже свирепый Виктор и тот относился к девочке с уважением. Его холодные глаза на несколько мгновений теплели, когда он смотрел на девочку и гладил ее волнистые каштановые волосы.
      - Ты такая красивая, - говорил Виктор и начинал безумно хохотать, словно бы знал какую-то тайну, не известную самой Констанции.
      Девочка, испуганная этим безумным хохотом, сразу же убегала к Гильому Реньяру, забиралась к нему на колени и принималась гладить длинные седые волосы, ниспадавшие на сутулые плечи. Только сидя у него на коленях девочка чувствовала себя в полной безопасности. Она знала, что старый Гильом ни в чем ей не откажет и все, о чем она попросит, выполнит.
      Да и все в доме боялись Гильома Реньяра, слушались каждого его слова, каждого, самого незначительного жеста. Казалось, стоило Гильому Реньяру только бросить косой взгляд, как все слуги и сыновья бросались исполнять его невысказанное вслух приказание.
      И Констанция часто пользовалась этим добрым отношением Гильома Реньяра к себе.
      - Ты приносишь нам счастье, - гладя девочку по волнистым волосам своей жесткой ладонью, говорил Гильом Реньяр. - С твоим появлением в нашем доме мы стали жить намного лучше.
      А где я жила раньше? - интересовалась Констанция.
      - Ты всегда жила здесь.
      - Но почему? Почему ты говоришь, что с появлением меня вы стали жить лучше?
      - Я имел в виду, Констанция, твое рождение.
      - А где моя мать и отец? Где они похоронены?
      - Когда ты станешь взрослой, я обязательно все тебе расскажу. А пока не стоит забивать голову мрачными мыслями. Ты должна быть счастливой.
      Девочка соскакивала с колен старика и, бегая по дому, весело напевала. Ведь для нее не существовало никаких запретов. Все двери были открыты, все люди, прислуживающие Реньярам, тут же бросались исполнять любое ее самое взбалмошное приказание.
      Виктор Реньяр иногда морщился и недовольно бурчал, видя, какой любовью старый Гильом окружил эту неизвестно откуда взявшуюся девочку. Но глядя на ее улыбку, на лучезарные глаза, на нежность румяных щек, его суровое сердце, очерствевшее в кровопролитных стычках с соседями, тоже делалось мягким как согретый воск. И он сам, не понимая почему, не отдавая себе отчета, готов был выполнить любую ее просьбу.
      - Виктор, - обращалась Констанция к своему кузену, - я хочу, чтобы ты покатал меня верхом.
      И уставший Виктор, только что въехавший во двор дома, вновь вскакивал в седло, подхватывал Констанцию на руки и катал ее вокруг дома. Или весело, с гиканьем они мчались по полям, гоняясь за каким-нибудь зайцем.
      - Виктор! Виктор, поймай его! - радостно кричала девочка, вцепившись обеими руками в гриву коня.
      Мы его не догоним, Констанция, он слишком быстрый.
      - А разве твой конь не быстрый? Виктор похлопывал коня по шее.
      - Мой конь самый лучший и самый быстрый во всей округе. Но даже он не может догнать зайца. Видишь, как он петляет по полю?
      - Такой маленький, а так быстро бегает! - изумлялась Констанция. Виктор смеялся.
      - Заяц не бегает, Констанция, а прыгает, поэтому так быстро несется.
      - Тогда поехали к ручью, я хочу посмотреть на рыб.
      - Нет, Констанция, мой конь устал, к ручью мы поедем завтра.
      - А можно, Виктор, я поеду туда с Жаком или Клодом?
      - Думаю, они не смогут тебе отказать.
      Виктор склонял голову и целовал девочку в затылок.
      - Зачем ты меня целуешь, Виктор? - спрашивала Констанция.
      Суровый мужчина задумывался, не зная как объяснить свое поведение.
      - Наверное, потому что я тебя люблю, Констанция.
      - Любишь? - восклицала девочка. - А я вот не знаю, люблю тебя или нет. Иногда мне кажется, что я тебя очень боюсь, что ты злой и страшный, а иногда мне с тобой очень хорошо.
      - И когда же я кажусь тебе страшным? - интересовался мужчина.
      - Тогда, когда ты меня не видишь и разговариваешь со слугами или с крестьянами.
      - О, да! - восклицал Виктор. - С этими мерзавцами надо держать ухо востро, ведь они только и норовят сделать какую-нибудь пакость или что-нибудь стащить из нашего добра.
      - А почему тогда ты так злобно разговариваешь с отцом?
      - Он уже слишком долго, Констанция, живет на этом свете и слишком привык всем распоряжаться, всем отдавать приказы. А мне уже надоело ему подчиняться, потому что я большой.
      - Да, Виктор, ты очень большой. Но, пожалуйста, не обижай Гильома, ведь он очень старенький и очень хороший.
      Странное дело, но все Реньяры относились к Констанции как к самому большому своему сокровищу. Они не отпускали ее от себя ни на шаг. Вечно при ней кто-нибудь находился. И если Виктор и Клод куда-то уезжали, то при ней был Жак, а если все братья покидали дом, то она находилась все время рядом с Гильомом.
      - Почему я никуда не могу пойти одна? - изредка возмущалась Констанция.
      - Потому что ты еще очень мала и очень красива.
      - Так разве это плохо, Гильом?
      - Нет, это очень хорошо, но тебя могут украсть, ведь вокруг очень злые люди и они все ненавидят нас.
      - А меня за что они ненавидят?
      - Тебя? - Гильом Реньяр задумался, раскачиваясь в старом резном кресле. - Тебя, Констанция, они ненавидят за то, что ты тоже Реньяр, что ты одна из нас.
      - Какие же они плохие и злые!
      - Да-да, Констанция, запомни это навсегда и никуда не отходи от дома одна. Никогда не доверяй соседям и никого не слушай, что бы тебе ни говорили, какие бы посулы ты не слышала от посторонних.
      - Гильом, а когда я вырасту и стану большой, я тоже буду жить с вами? Старик улыбался.
      Когда ты станешь взрослой девушкой, я найду тебе достойного жениха, если, конечно, доживу до этого времени.
      - А ты что, Гильом, собираешься умирать?
      - Я уже давно собирался умереть, но с твоим появлением в моей жизни появился смысл, и я живу для тебя, живу только за тем, чтобы оберегать тебя от всяких неприятностей и несчастий. А еще, дорогая, - Гильом притягивал девочку к себе и нежно склонялся над ней, - еще, дорогая, я хочу выпить на твоей свадьбе.
      - А у меня будет свадьба?
      - Конечно, обязательно.
      - А мой жених будет красивый?
      - О, да, твой жених будет не только красивым, но и очень богатым. Лишь бы за кого я тебя не отдам, ты мне слишком дорога.
      - Но ведь, Гильом, если я выйду замуж, то мне придется уехать из этого дома, а как же ты? Старик беспомощно разводил руками.
      - А ты знаешь, что мы сделаем, - улыбка сияла на лице Констанции, - я обязательно заберу тебя с собой, куда бы ни уехала.
      Сердце старика таяло, на глаза наворачивались слезы. Он дрожащей рукой вытирал их, пытаясь скрыть их от девочки.
      - Ты плачешь? - замечала слезы Констанция.
      - Нет-нет, моя маленькая, я не плачу, просто ветром занесло в глаз соринку.
      - Соринку? - восклицала Констанция и смотрела на окна. - Но ведь все закрыто...
      - Это кусочек табака. Я хотел раскурить трубку, а кусочек табака попал мне в глаз.
      Констанцию такой ответ вполне удовлетворял и она успокаивалась.
      Год шел за годом, Констанция все больше и больше забывала свое прошлое. Она все чаще и чаще останавливалась перед зеркалом, прикасалась кончиками пальцев к своему лицу, откидывала за спину длинные волнистые волосы, развязывала шнурок на груди и любовалась на массивное золото, украшенное огромной перламутровой жемчужиной. Иногда жемчужина казалась ей розоватой, как солнце на рассвете, а иногда матово-холодной, как полная луна, выплывающая из-за дальних холмов.
      Констанция всматривалась в свое лицо и пыталась найти сходство с Реньярами. Но оно было абсолютно не похоже ни на одно из них. Ее глаза немного отливали зеленью, как китайская яшма.
      <Странно, - думала Констанция, - почему же я ни на кого из Реньяров не похожа? Ведь я тоже принадлежу к их роду. Наверное, я похожа на свою мать. Как жаль, что нет портрета и я не могу сравнить!>
      Пару раз Констанция пробовала обратиться с вопросами к самым старым слугам Реньяров. Но те испуганно шарахались в стороны и замолкали, до этого будучи такими приветливыми и ласковыми. Ведь они навсегда запомнили суровый наказ старого Реньяра, отданный в тот день, когда маленькая Констанция появилась в их доме.
      - Если кто-нибудь из вас, - сказал старый Гильом, собрав всех слуг, расскажет этой девочке, откуда она взялась, можете быть уверены, я отрублю голову любому собственными руками.
      Слуги прекрасно знали, что Гильом Реньяр никогда не бросает слов на ветер и каждое его обещание будет выполнено.
      - Запомните, если кто-нибудь из вас проговорится, я достану его даже из-под земли, вытащу из адского пламени и покараю.
      Поэтому все слуги держали языки за зубами. И как ни уговаривала Констанция, ей так никто и не рассказал, кто она и откуда.
      Правда, слуги не много и знали.
      И постепенно Констанция пришла к мысли, что никакой тайны не существует, что она племянница Гильома, кузина Виктора, Жака и Клода. А ее родители погибли какой-то страшной смертью.
      И Констанция тешила себя надеждой, что в конце концов придет то время, когда старый Гильом Реньяр откроет тайну ее прошлого и даже покажет могилы ее родителей.
      Время от времени повзрослевшая Констанция уже ловила на себе настороженные взгляды мужчин. В этих взглядах было что-то пока еще для нее непонятное. В глазах мужчин вспыхивал какой-то огонек, а на губах появлялась странная улыбка.
      Констанция в ответ тоже улыбалась, но беззаботно. И мужчины, словно в чем-то уличенные, прятали свои взгляды. Если бы кто-нибудь из тех грабителей, которые вечно крутились в доме Реньяров, попробовал хоть жестом, хоть намеком или словом обидеть девушку, он бы прожил недолго - ровно столько, сколько летит пуля, выпущенная из пистолета одного из Реньяров.
      А оружие в доме всегда было наготове. А может быть, обидчика Констанции постигла бы другая участь, как расправляются с непокорными своей воле Реньяры.
      Правда, Констанция относилась к этому спокойно, считая, что так и должно быть, абсолютно уверенная, что то же самое происходит и у соседей и во всем мире. Ее учили, что всегда побеждает сильнейший, тот, кто более зол, свиреп и смел. А все остальные не достойны даже сожаления. Если человек не может себя защитить и позволяет, чтобы его убили, значит не стоит его и жалеть, значит он этого и заслуживает.
      Вот в таких условиях росла и взрослела Констанция.
      Однажды Жак сказал Констанции:
      - Ты уже большая и должна уметь постоять за себя.
      - Но ведь вы всегда защищаете меня.
      - Иногда нас может не оказаться рядом и тебе самой придется бороться за свою жизнь и честь. Поэтому давай я научу тебя стрелять.
      Констанция с радостью согласилась, а старый Гильом Реньяр согласно закивал.
      - Правильно, Жак, обязательно научи. Пусть это и не женское дело, но это искусство никому еще не помешало. Не жалей ни пуль, ни пороха.
      И Жак с Клодом принялись вдохновенно учить Констанцию искусству меткой стрельбы. После нескольких уроков рука Констанции окрепла. Она уже не жмурилась, услышав выстрел, не дергалась испуганно в сторону.
      А еще через несколько недель Констанция стреляла не хуже самого Виктора. Да и верхом она ездила тоже отлично.Старый Гильом был очень доволен своей воспитанницей.
      Иногда по вечерам он спускался во двор, слуга выносил заряженные пистолеты и подзывал Констанцию. Та радостно подбегала к нему.
      - Ну что, Констанция, ты покажешь старому Гильому как метко ты научилась стрелять?
      Констанция уверенной рукой брала пистолет, взводила курок и стреляла. Гремел выстрел, Гильом Реньяр удовлетворенно хмыкал, видя, как пуля впивалась в ствол старого дерева.
      - А еще? - говорил старик.
      Констанция брала второй пистолет - и вторая пуля ложилась рядом с первой.
      Старый Гильом тоже брал в дрожащие руки пистолет, долго и старательно целился, зажмурив один глаз, затем стрелял. А потом беспомощно разводил руками.
      - Что ж поделаешь, я уже старый, рука потеряла былую твердость, да и глаза не те. А ведь раньше об искусстве Реньяра знали и говорили все. Я мог с двадцати шагов, почти не целясь, попасть в маленькую монетку.
      Но больше всего Констанции была по душе не стрельба и не верховая езда, больше всего ей нравилась тишина и одиночество. Но ей так редко приходилось бывать одной! Вечно рядом с ней крутился кто-нибудь из Реньяров или слуг.
      Если вначале Констанции льстило подобное внимание, то в последнее время начало обременять. И она выпросила у старого Гильома разрешение иногда гулять в одиночестве.
      Тот с нескрываемым неудовольствием дал согласие,но строго-настрого предупредил, чтобы Констанция не смела покидать владений Реньяров и пересекать ручей, за которым начинались земли Абинье.
      Констанция пообещала, что всегда будет помнить о наказе.
      Да честно говоря, она и сама опасалась соседей, ведь столько плохого рассказывали о них Реньяры.
      К тому же Констанции было известно, какие нравы царят вокруг. Не проходило и месяца, чтобы кого-нибудь не убили и не ограбили, чтобы в овраге или на проселочной дороге не нашли чей-нибудь труп.
      Королевские солдаты часто появлялись в этих краях, выслеживая и разыскивая мятежников и разбойников. К тому же один из мятежников был родственником Абинье, и она сама видела объявление о награде за поимку Марселя Бланше. По вечерам она слышала разговоры братьев Реньяров о том, что было бы очень неплохо изловить этого Бланше и отдать в руки судьи, взамен он им за это отвалит изрядную сумму денег.
      Поэтому Констанция, выходя из дому, всегда брала с собой пару заряженных пистолетов. А старый Гильом Реньяр знал, что его воспитанница уже сможет постоять за себя. Но тем не менее, на сердце у него всегда было беспокойство, когда Констанции не было рядом.
      Но в последние годы Констанции не так часто доводилось бывать одной. У нее появилась еще одна забота.
      Действительно, над женщинами рода Реньяров тяготело какое-то странное проклятие. Стоило старшему брату Виктору Реньяру жениться, как его жена тут же начала сохнуть. И ради хилого мальчика она покинула этот свет. Но Виктор, казалось, не очень переживал из-за смерти жены, а может, он просто умело прятал свои чувства. Он как и прежде предавался разгульной жизни, пируя и пьянствуя со своими сомнительными друзьями, подолгу отсутствовал в доме и возвращался пьяным. На вопросы отца грубо отвечал, что сам знает, что делает.
      Мальчика назвали Анри и через пару лет уже никто, глядя на него не мог сказать, что он родился хилым и полгода его жизнь находилась на волоске от смерти.
      Констанция очень любила Анри и подолгу бывала с ним, занимая его нехитрыми забавами. Анри тоже отвечал Констанции преданной любовью. Он делился с ней своими детскими радостями и секретами и даже иногда Констанции приходилось брать на себя ответственность за его проказы.
      Но с появлением внука старый Гильом все равно не охладел к Констанции. Он даже иногда советовался с ней, стоит ли ему поступить тем или иным образом.
      А когда однажды она робко заметила, что стоило бы привести в порядок дом, Гильом не пожалел денег и нанял работников.
      Благодаря стараниям Констанции дом Реньяров приобрел человеческий облик. Появилась кое-какая мебель, много посуды, и старый Гильом Реньяр почувствовал на закате дней, что он счастлив и жизнь его удалась. Его уже так не мучили угрызения совести, он надеялся, что многие из его прегрешений простятся ему, ведь он сумел дать Констанции счастье. И самое странное - у него появилось желание жить. Ему больше не хотелось, как прежде, покинуть этот свет как можно скорее. Он понимал, что пока жив он, Гильом Реньяр, Констанция будет счастлива и защищена. Он боялся, что его сыновья, завидуя в душе Констанции, попробуют потом отыграться на ней.
      Вот и сегодня, позавтракав, Констанция подошла к Гильому Реньяру и обняла его за плечи.
      - Что тебе, моя дорогая? - в глазах старика застыл вопрос.
      От нехитрой нежности девушки его сердце дрогнуло. Ведь никогда никто из его сыновей, даже когда они были маленькими, не обнимал его, не шептал ему на ухо ласковых слов.
      А Констанция всегда находила время, чтобы поболтать со стариком, утешить его или развеселить, в лицах показывая ему проделки сыновей или показывая самому Гильому Реньяру как он раскуривает трубку. Тогда старик хохотал беззубым ртом и
      Похлопывал себя немощной ладонью по колену. Его глаза делались влажными, и он как ни старался, не мог сдержать смех.
      - Ну, хватит, хватит, Констанция, - говорил тогда Гильом, - иначе я умру от смеха.
      Хотя в шутках девушки не было ничего необычного. Просто она от природы была наблюдательной и очень умело копировала смешные черты в поведении домочадцев.
      Вот и теперь, изобразив старику, как ссорятся Жак с Клодом из-за лакомого куска мяса, она развеселила старого Гильома, разогнав его мрачные мысли.
      - Наверное, ты хочешь о чем-то попросить меня? - догадался Гильом.
      - Да, честно признаться я хотела бы отлучиться из дому.
      Старик стал серьезным.
      - Это не безопасно, я попрошу одного из сыновей сопровождать тебя.
      - Нет, Гильом, я хотела побыть одна.
      - С самого утра? - удивился старик.
      - Да, мне хотелось бы съездить к ручью. Там так хорошо по утрам.
      - Я сам уже давно не был там, - сказал старик и вспомнил, как он любил ездить к водопаду, вспомнил, что там в самом деле чудесно по утрам, когда в воздухе пахнет свежестью.
      - Я боюсь за тебя, - все-таки сказал старик, - ведь ты очень дорога мне.
      - Ну что со мной может случиться, Гильом?
      - Всякое может случиться, - рассудительно заметил старик.
      - Но только не со мной, - заметила Констанция.
      - Именно с тобой.
      - Ты же знаешь, Гильом, я возьму с собой оружие и в случае чего смогу постоять за себя.
      - Хорошо, если ты заметишь опасность раньше, чем кто-то подкрадется к тебе. Тогда ты не успеешь воспользоваться пистолетом.
      - Я буду очень внимательна, Гильом, и осторожна, можешь не беспокоиться за меня.
      - Ну что ж, ладно, - смирился старый Гильом, - но только к обеду обязательно возвращайся. Ведь ты же знаешь, я буду переживать и волноваться.
      - Нет, я не заставлю тебя ждать долго, к полудню я вернусь домой.
      Констанция поцеловала Гильома в щеку и выпорхнула из столовой.
      Тот остался сидеть в кресле, глубоко задумавшись. Он и сам не знал, почему вдруг так защемило сердце. Ведь сколько раз прежде Констанция одна выходила из дому, и он почти сразу забывал, что она находится одна, без защиты. А теперь он не находил себе места.
      Он хотел было задержать Констанцию и подошел к окну, но увидел Констанцию уже сидящей в седле.Он крикнул:
      - Констанция, будь осторожна!
      Та, не расслышав его слов, взмахнула рукой и пустила лошадь вскачь.
      Старик опустился в кресло возле окна и следил за Констанцией до тех пор, пока она не исчезла за холмами.
      Констанция сама не понимала почему, но это утро радовало ее как никакое другое. Цветы казались ей более яркими, а пронзительная голубизна неба ослепляла.
      Девушка все время подгоняла коня, как будто куда-то спешила и боялась опоздать, хотя до полудня времени оставалось много, и она могла вдоволь насладиться одиночеством на берегу ручья.
      Девушка знала, что никто сейчас ее не видит и поэтому ее улыбка стала безмятежной. Она уже не отбрасывала со лба растрепавшиеся от скачки волосы, не поправляла платье. Она всецело предалась чувству полета. Ветер пронизывал ее одежды, обдавая разгоряченное тело прохладой.
      - Скорее! Скорее! - торопила она коня, глядя не вниз, а на голубоватые холмы, за которыми скрывался ручей.
      Она даже не стала ехать по дороге, а свернула прямо на поле и помчалась по золотистой стерне. Испуганные птицы вспархивали из-под копыт стремительно несущегося коня, и это веселило Констанцию.
      Она свистела как заправский охотник, а лошадь от этого пронзительного свиста прижимала уши к голове и ускоряла бег.
      Поле кончилось внезапно, желтая стерня сменилась густой пожухлой травой. Тут Констанции пришлось немного придержать коня, ведь в густой траве могли оказаться камни, ямы, норы.
      Уже впереди был слышен шум водопада и над кустами вставала радуга от сверкающих на солнце брызг.Констанция осадила коня и спешилась. Конь послушно шел за своей хозяйкой, а та брела по мокрой от росы траве, все ближе подходя к ручью. Она не спешила, словно оттягивая момент радостной встречи. Изредка она склонялась, срывая понравившийся ей красивый полевой цветок, подносила его к лицу и жадно вдыхала аромат. Ее глаза сияли, а на губах была безмятежная улыбка. Она была похожа на ребенка, который наконец-то избавился хитростью от опеки
      Родителей и сейчас предоставлен сам себе. Подол ее платья был насквозь мокрым от росы, но Констанция даже не обращала на это внимания. Она босиком шла к ручью, ведь там у нее существовали любимые места, известные только ей одной.
      Никто из посторонних не рисковал заходить на земли Реньяров, а братьям возле водопада нечего было делать. Их сердца оставались абсолютно глухими к красоте и великолепию природы.
      Констанция остановилась возле бурлящей воды и осторожно пяткой попробовала воду. Та была пронзительно холодной. Казалось, что это не вода, а лед струится между камней. Констанция посмотрела на большой плоский камень, возвышающийся над другими камнями.
      Его поверхность была сухой и абсолютно гладкой. Лишь несколько крапинок капель блестели на нем.
      - Наверное, он уже прогрелся и мне на нем будет хорошо.
      Констанция ступила в воду, подобрав подол платья, и начала пробираться по скользким камням к большому валуну. Его гладкая поверхность и в самом деле уже прогрелась лучами утреннего солнца, и Констанция, усевшись на нем, стала смотреть в воду.
      Ее конь подошел к ручью, наклонился и понюхал воду. Затем он принялся жадно пить. Утолив жажду, животное зафыркало и застучало копытом о камень.
      - Иди, иди отсюда, - закричала на него Констанция, - иначе ты распугаешь всю рыбу!
      Конь словно бы поняв, что хочет от него хозяйка, кивнул и отошел на лужайку к сочной траве.
      Сперва Констанция не могла разглядеть среди стремительно несущихся струй силуэтов рыб. Но немного посидев на камне и постоянно глядя в одну точку, она наконец различила среди сверкающих камней стремительные тени снующих рыб. В
      Какой-то момент ей показалось, что это не вода течет у ее ног, а она сама стремительно несется на валуне.
      Но вскоре такое занятие Констанции наскучило. Она легла на камень животом и опустила руку в воду. Она ждала, пока какая-нибудь из рыб замрет у нее под рукой, а потом осторожно прикасалась пальцами к ее голове. Испуганная рыба
      Шарахалась в сторону, иногда даже выскакивая из воды. Констанция весело хохотала, ее звонкий смех таял и растворялся в оглушительном шуме водопада, низвергающегося в небольшое озерцо.
      Затем Констанции наскучило и это занятие.Она перевернулась на спину и стала смотреть в небо. Там проплывали легкие высокие облака, их полет был
      Неторопливым и в то же время стремительным. Констанция смотрела на них с каким-то сожалением, словно хотела полететь вместе с ними.
      Ведь она нигде не была, ей казалось, вся ее жизнь прошла в здешних местах, а ее душа рвалась на свободу. Ей хотелось чего-то большего чем то, что она имела сейчас. Ее тянуло к неизведанному и казалось, что именно там, за горизонтом,
      Находится ее счастье.
      Констанция смотрела на птиц, порхавших над ее головой, затем прикрыла ладонью глаза, но яркое солнце пробивалось даже сквозь пальцы и слепило. Констанция вновь перевернулась на живот, зачерпнула в пригоршни воды и плеснула себе на лицо. Капли как жемчуг заблестели в ее волосах, вспыхнув на солнце.
      Констанция опустила руки в обжигающе холодную воду и держала их там очень долго. К рукам приплывали маленькие рыбки и стремительно уносились прочь.
      А вода, словно время, текла сквозь пальцы, стремительно и неудержимо.
      Наконец, почувствовав, что руки ее озябли, Констанция вынула их и положила на теплый камень. Она прислушивалась к шуму водопада, к близкому плеску воды у камня. Остальные звуки были неразличимы, их все накрывал грохот падающей воды.
      И тут вдруг Констанция услышала пронзительный вскрик. Она вскочила, и ее рука сразу же ухватилась за пистолет. на посмотрела на водопад, который находился шагах в двенадцати от нее, и увидела, как на самом верху мелькнул
      Силуэт человека.
      Констанция поплотнее прижалась к камню и с ужасом увидела, как человек, несколько раз перевернувшись в струях воды, упал в озеро. Затем мелькнула голова, руки, перекошенное от ужаса лицо - и он исчез под водой.
      Констанция стояла на камне и всматривалась в пенящуюся под струями водопада воду.
      ГЛАВА 7
      Филипп Абинье с трудом открыл глаза. Первое, что он увидел, был небольшой розовый шар, сверкавший и раскачивающийся перед его лицом. Только потом он понял, что лежит на спине, что вся его одежда насквозь мокрая, а тело пронизывает холод. се остальное расплывалось цветными пятнами, покачивалось, дробилось. Слышался какой-то странный гул, шелест, шорох...
      И вдруг Филипп Абинье почувствовал, что кто-то держит его руку. Пальцы, сжимавшие его запястье, были теплыми и нежными, а потом куда-то исчезли.
      Весь мир вновь расплылся, превратившись в зыбкое голубоватое марево.
      - Где я? - первое, что пришло в голову Филиппу.
      Его губы шевельнулись, но с них не слетело ни единого звука.
      - Ты жив? - услышал он рядом с собой мелодичный голос.
      <Жив ли я?> - подумал Филипп и тут же открыл глаза.
      На него смотрели отливавшие зеленью глаза девушки.Сердце Филиппа сразу же сжалось, он почувствовал, что когда-то уже видел этот взгляд, видел эти зеленоватые глаза с мелкими золотистыми крапинками, видел эти губы, видел эти
      Волнистые каштановые волосы в сверкающих каплях воды.
      - Кто ты? - прошептал Филипп.
      Но девушка не ответила, потому что не расслышала его вопроса, и улыбнулась. Жемчужина на золотой витой цепочке, которая висела у нее на шее, качнулась, как большая капля воды, и тут до Филиппа Абинье дошло, что же с ним случилось.
      Он вспомнил, как острие рогатины скользнуло по телу рыбины, а он сорвался в воду.
      <Так вот что шумит, - догадался он, - это же водопад>.
      - Я увидела тебя в воде и вытащила на берег, - произнесла девушка.
      - Из воды? - прошептал Филипп и попробовал подняться.
      Болела спина и рука, и он испугался, что сломал руку. Попытался пошевелить пальцами - они сгибались.
      - Я думала, ты не очнешься, - сказала девушка, и на ее ярких губах появилась улыбка, - а ты очнулся.
      Филипп Абинье в ответ немного растерянно и виновато улыбнулся.
      - Я был там, наверху, - он указал пальцем на отвесную стену падающего водопада.
      - Там? - изумилась девушка.
      - Да, там, я ловил рыбу.
      - Рыбу? - она расхохоталась, ее глаза засверкали, а с влажных волос посыпались капельки воды.
      И Филипп Абинье сразу же схватился рукой за бок, за то место, где висел кожаный мешок с двумя крупными форелями.
      - Ты ищешь свою сумку? Она лежит у тебя за спиной. Там действительно две большие рыбы.
      - Я поймал их, - радостно похвастался Филипп, - я поймал их рогатиной.
      Девушка продолжала хохотать, осыпая сверкающими брызгами Филиппа.
      - Ловил рыбу на рогатину... и свалился в воду... - продолжала хохотать девушка, - наверное ты неопытный рыбак.
      - Да, я ловил на рогатину... - принялся оправдываться Филипп, - а потом... потом ты сама все знаешь.
      - Знаю-знаю, - наконец-то успокоилась девушка и утвердительно закивала, - я видела, как ты летел сверху.
      - А что здесь делала ты?
      - Я? - девушка вздрогнула и пожала плечами. - Да, собственно говоря, ничего. Сидела вот на этом камне... - и ее взгляд упал на два пистолета, лежащих у ее ног.
      Она медленно потянулась к одному из них, но тут же улыбнулась и отдернула руку.
      - Ты боишься меня? - спросил Филипп, прислоняясь спиной к камню и поправляя свою насквозь промокшую одежду.
      - Нет, тебя я не боюсь, - ответила девушка, - ты совсем не страшный, даже смешной.
      - Я понимаю, - Филипп немного виновато прикоснулся руками к своей куртке, затем отбросил со лба мокрые пряди волос.
      - Что-то не так? - спросила девушка, испуганно вскакивая на ноги.
      - Да нет, все так, - Филипп Абинье огляделся по сторонам. И тут только он сообразил, что находится на другой стороне ручья, на земле, принадлежащей роду Реньяров. Он пристально посмотрел на девушку и втянул голову в плечи.
      - Ты чего-то боишься?
      Она прислушалась к шуму водопада, к шороху деревьев. Но ее лошадь безмятежно щипала траву, над кустами порхали птицы и иногда, как серебряные молнии, из потока воды выпрыгивали на поверхность крупные рыбы, сверкая на солнце.
      - Здесь очень много рыбы, - вдруг сказала девушка, - но ты, скорее всего, неопытный рыбак, если смог поймать всего лишь две.
      - Да, я уже давно не ловил и честно признаться, забыл, как это делается.
      - Ты говоришь, давно? А почему ты не ловил?
      - Когда мой отец был еще жив, мы часто ходили с ним на этот ручей и вместе ловили форель. Вернее, я не ловил, а ходил по берегу, рыбу ловил отец и выбрасывал к моим ногам, а я складывал ее в корзину.
      - Наверное, это было очень давно, ведь я часто бываю на этом ручье, но никогда не встречала тебя.
      - А вот мне кажется, что я где-то тебя видел.
      - И мне кажется, что мы когда-то с тобой встречались, - девушка пристально посмотрела в лицо парню, и тот даже немного смутился. Подожди-подожди, сейчас я вспомню, где и когда я тебя видела.
      И вдруг ее лицо из безмятежного стало напряженным и отстраненным.
      - Что-то не так? - спросил Филипп.
      - Да нет, но этого не может быть.
      - Чего не может быть? - осведомился парень.
      - Мы с тобой, скорее всего, никогда не виделись, - девушка улыбнулась. - Ведь я все время провожу дома и редко покидаю его.
      - Странно, а вот мне сердце подсказывает, что я тебя когда-то видел, правда, ты, наверное, сильно изменилась.
      - Нет-нет, - этого не может быть, навряд ли мы с тобой когда-либо встречались... Ты чувствуешь себя неловко, чего-то боишься? - вдруг поинтересовалась девушка.
      - Да, я стою на чужой земле.
      - Эта земля нашего рода, так что ничего не бойся.
      - Земля Реньяров! - воскликнул Филипп, вскакивая на ноги, словно земля обжигала ему ступни. - Будьте прокляты, Реньяры! - громко сказал Филипп Абинье. - Они, они убили моего отца, - и он с ненавистью топнул ногой.
      - Ты проклинаешь Реньяров, - задумчиво произнесла девушка, - значит, ты проклинаешь меня, ведь я Констанция Реньяр.
      - Ты?! Нет, прости, - промолвил Филипп, - тебя я не проклинаю, ты спасла мне жизнь... И ты не такая как они, совсем не такая.
      - Но ведь ты меня совсем не знаешь, я Констанция Реньяр, - и Констанция, приложив ладонь к груди, нежно провела пальцем по ложбинке, поглаживая крупную розовую жемчужину.
      - Я должен ехать, - прикрыв глаза, сказал Филипп Абинье.
      - Ты еще слаб, - возразила ему Констанция, - погоди, приди в себя. Если тебе неприятно, что я рядом с тобой, я уйду.
      - Нет, погоди, - не открывая глаз, произнес Филипп и за руку удержал собиравшуюся было уйти Констанцию.
      - Зачем, ведь ты ненавидишь меня, - сказала девушка.
      - Нет, погоди, я не говорил этого.
      - Но ведь я одна из Реньяров.
      - А я Филипп Абинье, - отвечал ей парень.
      - А я с самого начала знала, что ты Филипп Абинье, - тихо сказала девушка.
      - Откуда?
      - Я видела тебя однажды в церкви, мой кузен Виктор показал тебя.
      - И что он сказал?
      - Что ты наш враг.
      - Так оно и есть, - сквозь зубы процедил Филипп.
      - Но я запомнила эту встречу потому, что ты показался мне добрым и не таким, как мои братья.
      - Я не добрый, - возразил Филипп Абинье, - я никогда не могу быть добрым для Реньяров.
      - А для меня? - спросила девушка и уголки ее губ чуть-чуть дрогнули в улыбке.
      - Ты спасла мне жизнь и ты совсем другая. Я не думал, что Реньяры бывают такими. Знаешь, Констанция, я с этого момента навсегда твой должник.
      - Ты мне ничего не должен, я просто вытащила тебя из озера.
      - Нет-нет, ты не понимаешь, - ты спасла мне жизнь и если в моем доме будет даже один, последний кусок хлеба, то половина его будет твоя.
      Девушка молчала. Ей приятны были слова Филиппа, да и сам парень был хорош собой. Его глаза светились добротой, хотя он и говорил о зле, о наневисти, а ведь его вид внушал спокойствие и доверие.
      Констанция бросила взгляд на бесполезные пистолеты.
      - Это твое оружие? - вдруг спросил Филипп.
      - Да, я всегда беру их с собой, когда покидаю дом.
      - Зачем? Ты что, кого-то боишься? Ты думаешь, что на тебя кто-то нападет?
      - Но ведь нас окружают враги, они ненавидят всех Реньяров.
      - И конечно, самый страшный ваш враг - это я, Филипп Абинье.
      - Ты совсем не страшный, хотя и хочешь меня напугать.
      - Ты что, смогла бы выстрелить в меня, Констанция?
      Девушка застенчиво улыбнулась.
      - Не знаю, может быть и смогла бы, если бы ты вел себя по-другому.
      - Это как? - Филипп прикоснулся кончиками своих пальцев к ее руке.
      Но Констанция не выдернула руку, а второй ладонью накрыла пальцы Филиппа. Они так и сидели несколько минут, пытливо глядя в глаза друг другу. Им показалось, что они знают друг друга уже тысячу лет, их сердца переполняло неизвестное до сих пор чувство.
      Парню и девушке казалось, что весь мир, все великолепие, созданное
      Богом, сотворено специально для них, для этого дня, в который они не
      Могли не встретиться.
      - О чем ты думаешь? - первой нарушила молчание Констанция.
      - О том, что ты очень красива. Мне еще никогда не приходилось видеть таких красивых девушек.
      - И ты красивый, - улыбнувшись уголками ярко-красных губ ответила Констанция. - Только ты очень мокрый и похож на мокрого нахохлившегося воробья.
      Филипп Абинье рассмеялся и тряхнул густой гривой волос.
      - Да и ты вся мокрая.
      Он посмотрел на маленькие ступни ног Констанции. Та немного смущенно тут же поджала ноги и накрыла мокрым подолом платья.
      - Так о чем ты думал? - вдруг переспросила девушка.
      - Я думал, что ведь мы с тобой могли и не встретиться. И если бы не моя рогатина, которая сломалась, я не свалился бы в ручей, а ты не спасла бы меня.
      - Нет, ты обязательно, Филипп, должен был свалиться. Филипп, Филипп, Филипп... - как бы запоминая, прошептала Констанция, - какое красивое имя, такое простое и теплое, как вот этот камень, - она прикоснулась ладонью к нагретому солнцем серому камню.
      - Констанция... - как завороженный произнес Филипп, - а твое имя бурлящие струи вот этого ручья. Оно холодное и в то же время манящее, как вода.
      ***
      Старый Гильом Реньяр все еще сидел в кресле у окна и смотрел на
      Далекие холмы, за которыми скрылась его любимица. Тень клена медленно ползла по двору, пока не достигла, наконец, окна и не легла на дряблую руку старика.
      Он посмотрел на небо.
      - Да, скоро полдень, - прошептал он, - где же Констанция? Может с ней что-то случилось? - прошептал старик, с усилием, кряхтя поднялся с кресла и выглянул из окна во двор.
      Он увидел своего среднего сына Жака, который прилаживал подпругу.
      - Жак! - крикнул Гильом.
      Тот сразу же поднял голову и улыбнулся отцу.
      - Я слушаю тебя, отец.
      - Констанция не возвращалась? - спросил Гильом,хотя прекрасно знал, что та не могла вернуться незамеченной, ведь он целое утро просидел у окна, вглядываясь в пустынную дорогу.
      Да нет, отец, она как уехала с самого утра, так и не возвращалась.
      - Слушай, Жак, возьми с собой двух людей и поезжай к ручью, мне что-то не нравится ее долгое отсутствие. Может, случилась беда, поторопись!
      Жак пожал плечами.
      - Да нет, что может с ней случиться на наших землях? Она уже взрослая девушка, а ты беспокоишься о ней, как будто она малый ребенок.
      - Поторопись! - грозно сказал Гильом и ударил кулаком по подоконнику.
      Жак знал, что спорить с отцом бесполезно. Если он что-нибудь вбил себе в голову, то не отвяжется, пока с ним не согласятся.
      Да Жак и сам забеспокоился, ведь никогда раньше Констанция не исчезала из дому надолго.
      - Хорошо, отец, я сейчас же отправляюсь к ручью. Но ты не беспокойся, она, скорее всего, сидит у ручья на своем любимом сером камне и любуется рыбами.
      Но старика этот ответ явно не удовлетворил. Он все еще сильно волновался и не опустился в кресло до тех пор, пока не увидел своего сына в сопровождении двух людей, которые мчались по дороге к далеким холмам.
      - И чего я так разволновался? - изумился Гильом, опускаясь в кресло.
      Не зная, на чем сорвать злость и чем занять себя, Гильом стал громко звать кухарку.Наконец, он докричался, и испуганная женщина вошла в низкие двери.
      - Обед уже стоит на столе? - закричал Гильом, ударяя кулаком по подлокотнику кресла.
      - Так еще же не время, господин, - изумилась женщина.
      - Он давно должен стоять на столе! - чувствуя свою не правоту, громко закричал Гильом Реньяр.
      - Сейчас все будет исполнено, - засуетилась женщина.
      Но Гильом вновь вернул ее.
      - Обед подашь, когда вернется Констанция. И принеси из погреба хорошего вина, не прошлого урожая, а старого.
      - Из черных бочек? - осведомилась кухарка.
      - Да, именно из черных. И поставь на стол дорогие стаканы.
      Кухарка боязливо прикрыла за собой дверь и пожала плечами. Она никак не могла взять в толк, чего хочет от нее хозяин и зачем к приезду Констанции сервировать стол так, как будто сегодня большой праздник. Тем более, Констанция не пила вина. Да и ни в одну из черных бочек еще не был вставлен кран.
      Но потом кухарка нашла объяснение случившемуся. Со старым Гильомом в последние годы случались странности. То он начинал требовать, чтобы отыскали плащ, подбитый мехом куницы, который он сам распорядился отдать слугам, то начинал искать свои старые сапоги, давным-давно выброшенные, то теперь вот приказал подавать обед до полудня.
      Кухарка спустилась в подвал. Там было сыро и холодно. Она посветила фонарем и увидела, что черные бочки заставлены так, что к ним не подобраться. И с абсолютно спокойной душой набрала кувшин обычного вина, успокаивая себя тем, что хозяин все равно скоро забудет про свой каприз. И когда она придет доложить, что стол накрыт, вновь набросится на нее, начнет ругаться и станет жаловаться, что у него нет никакого аппетита.
      Констанция и Филипп забыли обо всем на свете. Они сидели рядом на теплом камне и смотрели в глаза друг другу.
      Возможно, они сидели бы так до заката, а может быть и до рассвета, ведь им было хорошо и спокойно, они внезапно почувствовали себя какими-то другими людьми. Чувства переполняли их сердца, как вода переполняет края чаши, а мысли их были чисты, как потоки горного ручья.
      Внезапно из шума водопада раздался далекий крик:
      - Констанция! Констанция, где ты, отзовись же! Девушка мгновенно выпустила руку Филиппа и вскочила на ноги. Она испуганно осмотрелась.
      - Кто это? - насторожившись, спросил Филипп.
      - Это мой кузен Жак, он ищет меня. Боже мой, я обещала Гильому вернуться домой до полудня!
      Девушка посмотрела на небо. Солнце близилось к зениту.Уже можно было различить стук конских копыт и голос Жака раздавался где-то совсем близко за зарослями.
      Филипп затравленно озирался. Он знал, что находится на чужой земле и никто из Реньяров не спустит ему подобной наглости.
      Констанция решительно схватила его за руку и потащила за собой, перепрыгивая с камня на камень.
      - Скорее, Филипп, тебе нужно спрятаться! Я покажу тебе место, где ты будешь в безопасности.
      Девушка словно опомнилась от наваждения. Она только теперь поняла, в какой опасности находится ее гость. Ведь она столько слышала от своих родственников о том, что все Абинье являются заклятыми врагами Реньяров, которых нужно убивать
      При первой же возможности.
      - Сюда! Сюда! - Констанция тащила Филиппа к самому водопаду.
      И тот понял план девушки. Она прошла в узкую расщелину. Филипп шагнул за ней. Они оказались на ровной каменной площадке, а перед ними стеной летела вода, сверкая на солнце несколькими радугами.
      - Ты, Филипп, пойдешь по этой площадке и перейдешь на другую сторону, там твоя земля.
      - Мы еще увидимся? - с надеждой спросил Филипп, когда Констанция выпустила его руку. Девушка пожала плечами.
      - Может быть, когда-нибудь мы и увидимся.
      - Я приду завтра! - воскликнул Филипп.
      - Нет, завтра нет. И вообще, Филипп, не приходи больше, я запрещаю тебе, братья могут убить тебя.
      - Констанция! - где-то совсем рядом раздался голос Жака. - Где ты? Да отзовись же!
      - Я здесь! - крикнула Констанция и зло скривилась.
      - Где?
      - Да тут!
      Жак, сидя на коне, озирался и никак не мог сообразить, откуда доносится голос кузины. Наконец, он увидел девушку, выходящую из-за скалы.
      - Ты почему так долго не отзывалась? Отец весь извелся! Ты что, не слышала, как я тебя звал?
      - А я тебе отвечала, - с деланным изумлением ответила Констанция, просто, наверное, водопад шумит слишком сильно, и ты не слышал моего голоса.
      Но по улыбке и глазам девушки Жак понял, что здесь что-то не так. Он спрыгнул с лошади и подошел к Констанции.
      - Ведь на тебя могут напасть, украсть, убить! Быстрее возвращаемся, отец вне себя от ярости.
      - Но у нас еще есть время, - Констанция посмотрела на солнце, - я обещала вернуться к полудню и как раз собиралась в обратный путь.
      - Да что ты, Констанция, вообще здесь делаешь? Я не понимаю...
      Девушка пожала плечами.
      - Ничего, любуюсь водой, слушаю водопад. Здесь так красиво... Неужели, Жак, ты этого не понимаешь?
      Жак с недоумением осмотрел окрестный пейзаж. Да в общем, ничего необычного здесь не было - вода, камни, кусты. Но что-то в поведении Констанции ему не нравилось.
      Он взял ее за плечи и пристально заглянул в глаза. Девушка не отвела взгляда.
      - Ты здесь была одна? - прошипел Жак.
      - Нет, не одна, - спокойно ответила Констанция.
      - Кто был с тобой? - разъярился Жак.
      - Вон, - показала девушка рукой, и Жак резко обернулся, готовый в любой момент выхватить пистолет.
      Перед ним стоял конь Констанции и мирно щипал траву.Констанция рассмеялась.
      - Ну и пуглив же ты, Жак. Я была тут со своим конем и с рыбами. Вот, смотри.
      Но Жак, как ни пытался, не мог рассмотреть в бурлящем потоке рыб, о которых ему говорила Констанция.
      - Да хватит, мне уже надоело! - разозлился Жак. - Я и так из-за тебя потерял много времени и вместо того, чтобы отдохнуть, мне пришлось скакать к этому ручью и волноваться. Больше одна ты никуда не пойдешь.
      А Филипп Абинье, в это время стоявший за водопадом, видел в разрывах струй стройную фигуру девушки и мрачного Жака, который что-то пытался ей доказать.
      - Как она красива! - прошептал Филипп, любуясь ореолом радуги, который обрамлял Констанцию. - Но она Реньяр, - тут же добавил Филипп, и губы его плотно сжались. - Она права, и нам лучше не встречаться. Это принесет несчастье и мне, и Констанции.
      - Скорее же, поехали! - торопил Жак Констанцию, ведь та уже сидела в седле, но все еще не спешила тронуть поводья.
      - Я только попрощаюсь с водопадом.
      Констанция взмахнула рукой, догадываясь, что Филипп видит ее сейчас. И тут же сердце Филиппа Абинье бешено забилось.
      <Она вспомнила обо мне, она передумала, я обязательно приду сюда!>
      Юноша забыл уже об осторожности, обо всем. Ему хотелось, чтобы Констанция увидела его сейчас. Он смотрел на серебристые брызги водопада, на марево, которое колебалось над водой, и внезапно вспомнил, где и когда он увидел Констанцию - это было в тот день, когда убили отца. Она - та маленькая девочка, вырывавшаяся из рук Жака. И он даже вспомнил тусклый блеск золотого медальона, матовое свечение жемчужины. Но самым ярким впечатлением были отливавшие зеленым глаза девочки, наполненные страхом и отчаянием. Он вспомнил клочья тумана, вспомнил пожухлую траву и даже явственно услышал глухие звуки выстрелов, тонущих в тумане.
      - Это была она, - прошептал Филипп, прикрыв глаза, - это из-за нее погиб мой отец. Но тут же оборвал себя:
      - Нет, это я ослушался отца, и он погиб из-за меня. Она здесь ни при чем, Констанция не виновата.
      Филипп, прижимаясь спиной к влажному скользкому камню, двинулся по каменному карнизу. Шумел водопад, струи низвергались, поднимая мириады брызг.
      Теперь уже мир не казался Филиппу таким прекрасным, он вновь стал суровым и жестоким, он вновь разделился на своих и врагов. И сейчас Филипп пробирался по самой границе между этими двумя лагерями и один неверный шаг, одно неверное
      Движение могли нарушить то хрупкое равновесие, которое держалось последние годы.
      И как ни старался Филипп, он не мог придумать место, где он, Филипп Абинье, и она, Констанция Реньяр, могут быть вместе.
      <Разве что этот камень, нагретый солнцем, посреди ручья, который лежит неизвестно на чьей земле... Неужели мы всегда будем на разных берегах и между нами будет мчаться обжигающе-холодный поток ненависти и вражды? Но ведь над
      Нами всеми светит одно солнце, плывут одни и те же облака, птицы, которые поют по утрам, будят и меня и ее. И ветер, пролетая над моим домом, так же стучит ставнями дома Реньяров. Но, может, стена, разделяющая нас, такая же как этот
      Водопад? С виду она непреодолима, - подумал Филипп, протянул вперед руку, и его кисть исчезла в клокочущей воде. - Но я же смог перейти с одного берега на другой. Должна же существовать тропа от одного берега к другому? Должны же
      Существовать мосты? А если их нет, то их нужно возводить>.
      И тут же Филипп зло оборвал себя. Он до боли в суставах сжал кулаки и вспомнил свирепый взгляд старого Гильома Реньяра, брошенный на него из-под косматых бровей. Он вспомнил нацеленный пистолет и огонь, полыхнувший из
      Ствола. Вспомнил, как отец покачнулся и рухнул на стерню, крикнув перед смертью: <Беги! Беги, Филипп!>
      И он, как заученную молитву, повторил:
      - Беги, беги, Филипп!
      - Тогда я убежал, - прошептал Филипп, - но теперь мне не к лицу бегать, я отомщу за тебя, отец.
      Выбравшись на другой берег, он отыскал своего коня, беззаботно пасущегося на лужайке, вскочил в седло и помчался к своему дому.
      Небо словно вторило мрачным мыслям Филиппа и быстро темнело. Из-за холмов плыли тяжелые мохнатые тучи, готовые вот-вот разразиться проливным дождем. Как ни торопил Филипп своего коня, все равно не успел добраться домой сухим. Дождь хлынул как из ведра. Казалось, с неба низвергается водопад. Филипп мгновенно
      Промок до нитки, но его мокрые губы все равно продолжали шептать одно слово, прохладное на вкус и горьковатое:
      - Констанция! Констанция!
      И тут же он добавлял, будто бы бередя раны, будто бы добавляя в бокал терпкого вина яд:
      - Констанция Реньяр! Реньяр! И почему, почему ты не родилась в другом доме? Почему ты носишь это ненавистное имя? Почему между нами кровь моего отца и кровь двух его братьев?
      Наконец, промокший до нитки, продрогший, он добрался до дома, быстро снял с лошади седло и завел ее в конюшню. Прикрываясь седлом от дождя, хотя и понимая, что это ни к чему, Филипп вошел в дом и сразу же, бросив у порога сумку с рыбой на пол, двинулся к жарко пылающему очагу.
      - Ну ты и вымок! - сказала сестра, продолжая стряпать.
      - Да, погода разбушевалась.
      - А рыбу ты привез?
      - Конечно, посмотри в сумке. Сестра тут же подняла тяжелую кожаную сумку и заглянула внутрь.
      - О, да ты, Филипп, замечательный рыбак! Две такие огромные рыбы! Значит, ты еще не забыл, чему тебя учил отец.
      - Нет, я ничего не забыл. У меня такая память,сестра, что я помню все до мельчайших подробностей. Я помню тот день, когда убили отца.
      - Не надо, не надо об этом, Филипп. Мать может услышать, расплачется, и тогда ты ее ничем не успокоишь.
      Она тут же отложила свою стряпню и принялась чистить рыбу.Когда девушка закончила, она строго посмотрела на брата, и на ее губах появилась улыбка, и до этого не очень приветливое лицо Лилиан преобразилось и засияло, как пышный букет, украшающий унылую комнату.
      - Давай брат, раздевайся, ведь ты весь промок до нитки и дрожишь как воробей.
      И тут же Филипп вспомнил Констанцию. Его мрачное лицо мгновенно прояснилось.
      - Чему ты улыбаешься? - обратилась к нему сестра.
      - Да так, подумал о воробье, - отшутился Филипп.
      - Раздевайся скорее, а то простынешь. И садись ближе к огню.
      Филипп стаскивал с себя мокрую одежду, но улыбка не сходила с его лица.
      - Мне кажется, что ты, Филипп, что-то от меня скрываешь, что-то произошло в твоей жизни.
      - Да ничего я не скрываю, - буркнул Филипп.
      - Нет-нет, скрываешь, я же тебя знаю хорошо и чувствую по выражению твоего лица, по взгляду, что какие-то приятные мысли занимают твою душу.
      - Лилиан, отвяжись, я тебя прошу, а не то я разозлюсь.
      - Брат, а не влюбился ли ты ненароком? - Лилиан всплеснула руками, обрадованная собственной догадке. - Точно, ты влюбился! Все мужчины одинаковы - стоит им только увидеть хорошенькую девушку, как на их лицах появляется масляная улыбка, а глаза начинают блестеть, как уголья в очаге.
      - Лилиан, если ты не отвяжешься, то я тебя выставлю на дождь.
      - Значит, я угадала и мой братец влюбился. Наш мрачный Филипп нашел свою избранницу.
      - Замолчи! - бросил мокрой рубашкой в сестру Филипп. Та ловко поймала ее и стала развешивать у очага, продолжая улыбаться своим потаенным мыслям.
      - Если ты не перестанешь улыбаться, Лилиан, я запущу в тебя сапогом.
      - Да хоть горшком можешь в меня запустить, все равно ты влюбился и не можешь этого скрыть.
      Филипп отвернулся, чтобы сестра не видела его лица. Он попытался убрать улыбку со своих губ, но это ему не удалось, она словно прилипла.
      А сестра подошла сзади, положила руки на плечи Филиппу и крепко его обняла.
      - Я очень рада за тебя, брат. И пожалуйста, не сердись на меня, я не желаю тебе зла, я действительно рада. А она красивая? - уже другим голосом зашептала Лилиан прямо в ухо Филиппу.
      - У меня нет слов! - сказал Филипп.
      - Ну, брат, это не объяснение. Ты хоть скажи, кто она и откуда. Я ее знаю? - и Лилиан принялась называть имена всех известных ей в округе девушек.
      Филипп каждый раз отрицательно качал головой.
      - Не старайся, Лилиан, у тебя все равно ничего не получится.
      Тогда Лилиан принялась перечислять молодых вдов. Но Филипп все равно продолжал качать головой и просить сестру остановиться. Но Лилиан уже разошлась. И Филипп знал, пока сестра не выговорится, она не остановится.
      Наконец, запас имен иссяк. И тогда Лилиан избрала другую тактику. Она обошла брата, села у его ног, оперлась руками о его колени и вопросительно заглянула ему в глаза.
      - Я буду смотреть в твои глаза и отгадаю ее имя. Ты сейчас думаешь о ней, это естественно, ведь ты ни о ком другом сейчас думать не можешь.
      Филипп утвердительно кивнул.
      - Вы с ней еще не целовались, хотя, зная твой скрытный характер, я уверена, что ты, даже если бы вы и целовались, мне этого не сказал. Погоди, погоди, - Лилиан придержала голову брата, - в твоих глазах стоит ее портрет.
      - Лилиан, не мучайся и не пытайся хитростью вытянуть из меня признание. Даже если ты два дня не будешь меня кормить, я тебе ничего не скажу.
      - Филипп, а если я тебе дам большой кусок свежего пирога?
      - С телятиной и луком? - словно бы торгуясь, произнес Филипп.
      - Нет, сегодня пирог с индейкой.
      - Если с индейкой, то не скажу. Если бы был с телятиной, может быть, я бы еще признался.
      - Но хочешь, Филипп, я отгадаю, какого цвета волосы у твоей избранницы?
      Филипп утвердительно кивнул головой. Лилиан прижала палец к своим губам, а потом, глядя прямо в зрачки Филиппа, словно буравя его насквозь,тихим, дрогнувшим голосом произнесла:
      - У нее темно-каштановые волнистые волосы. Филипп вздрогнул и отшатнулся от сестры.
      - Откуда ты знаешь? Лилиан засмеялась.
      - Это совсем несложно, брат, ведь у нас в округе нет ни одной блондинки.
      Пришло время засмеяться и Филиппу.
      - Может быть, завтра я тебе, Лилиан, и признаюсь во всем, а сегодня отстань от меня.
      - Хорошо, тогда садись к столу и будешь есть пирог. А я пока займусь рыбой.
      Вдруг скрипнула дверь и послышались шаркающие шаги.
      - Мама, не вставай, лежи, я подам тебе наверх, - сказала Лилиан.
      - Нет, дочь, я хочу сама приготовить рыбу, которую принес Филипп.
      Этель подошла к своей дочери и, обняв ее, прижала к себе.
      - Не обижайся, Лилиан, но ты не сможешь приготовить эту рыбу так, как мне хочется.
      - Мама, конечно-конечно!
      И Этель тут же принялась готовить рыбу. Ее движения были уверенными и ловкими, а на глазах стояли слезы. Ни Филипп, ни Лилиан не тревожили мать расспросами.
      За окном шумел дождь, скрипели деревья, и к стеклу то и дело прилипал какой-нибудь лист, подхваченный ветром.
      - Ну и погода разыгралась! - прислушиваясь к шуму ветра, к вою в дымоходе, произнесла Лилиан.
      - Такое было хорошее утро! - улыбнулся Филипп.
      - Так ведь осень, - сказала Этель, аккуратно укладывая рыбу в медный котелок. - Надо удивляться тому, что с утра было солнце, а не тому, что к вечеру пошел дождь.
      - Обычно в такую погоду у меня на душе неспокойно, - глядя в темное окно, сказала Лилиан и прижала руку к груди.
      - Да, это всегда так, - ответила пожилая женщина своей дочери. - Когда льет дождь и воет ветер, мою душу тоже охватывает тоска. Ведь такой-же поздней осенью погиб наш отец.
      - Не надо, мама, - Лилиан подбежала к матери и обняла ее.
      Филипп отложил вилку и пряча лицо от женщин, стал смотреть в огонь очага. Его настроение менялось ежесекундно. То вдруг сердце заполняла радость, то вдруг оно начинало разрываться от тоски. То злость переполняла его, и кулаки сжимались так сильно, что белели суставы, то на губах появлялась улыбка, глаза начинали сверкать. То гнетущие предчувствия начинали давить ему на плечи, и Филипп
      Втягивал голову. То, вдруг вспомнив звонкий голос Констанции, он расправлял свои плечи и блаженно потягивался.
      Ни Филипп, занятый своими мыслями, ни Этель, ни Лилиан даже не подозревали, что готовит им грядущая ночь. Они находились в тепле за толстыми стенами дома, пылал очаг, весело потрескивали поленья, а в котелке готовилась еда.Им было невдомек, что сейчас творится в кромешной тьме, изредка рассекаемой вспышками молнии.
      Наконец, Этель встала со своего кресла, подошла к очагу и, подняв медную крышку над котелком, заглянула внутрь.
      - Вот уже и рыба готова. Лилиан потянула носом.
      - Какой ароматный запах! Как давно мы не ели рыбы!
      - Ты молодец, Филипп, - сказала мать, - что выполнил мою просьбу, не поленился и съездил к ручью.
      - Мама, может быть, я поеду туда и завтра и еще привезу рыбы?
      Этель ничего на это не ответила. Но только как-то странно посмотрела на сына, словно почувствовав какую-то загадку в его словах, словно он сказал лишь первую часть фразы, оборвав ее на самом главном.
      А Лилиан, перехватив взгляд Филиппа, улыбнулась самыми уголками губ. Филипп погрозил ей пальцем и на всякий случай показал кулак.Лилиан прыснула смехом.
      Мать посмотрела на сына и дочь, и на ее губах появилась улыбка, мгновенно разгладившая морщинки. Даже ее волосы теперь не казались Филиппу такими седыми. А может быть, виною тому был полумрак, царивший в доме, тепло, исходящее от очага.
      - Так когда же мы сядем ужинать? - поинтересовался Филипп. - Рыба ведь уже готова?
      Его ноздри хищно затрепетали. Он чувствовал страшный голод, хотя только что съел большой кусок пирога.
      Сестра с недоумением посмотрела на полуобнаженного брата.
      - Филипп, мне кажется, тебе следует одеться. Филипп, казалось, только сейчас и заметил, что сидит полуобнаженным. Он тут же вскочил, снял уже сухую рубаху и накинул ее на плечи.
      - Не спеши, Филипп, - сказала Этель, - ваш отец говорил, что рыбу нужно есть холодной. Только тогда можно почувствовать всю ее прелесть и нежность.
      - Хорошо-хорошо, мама, пусть остынет, я же не тороплю.
      А за окном надсадно выл ветер, хлопали ставни и вою ветра вторили два пса.
      Чего они волнуются, Филипп? - спросила Лилиан у брата.
      Тот пожал плечами и прислушался.
      - Наверное, что-то не так, Филипп, - вновь сказала Лилиан.
      Филиппа тоже вдруг охватило беспокойство. Он нехотя поднялся с кресла, накинул на плечи старый кожаный плащ, взял в руки фонарь и несколько мгновений раздумывал, прежде чем переступить порог. Собаки зло залаяли.Тогда Филипп Абинье толкнул ногой дверь и вышел под холодный дождь, держа высоко над головой фонарь.
      - Кто здесь? Кто здесь? - раздался голос Филиппа в темноте.
      Лай мгновенно прекратился.
      И вдруг Филипп заметил темный силуэт всадника.Блеснула молния, и Филипп успел разглядеть тяжелый пистолет, нацеленный прямо ему в грудь.
      - Кто ты? - послышался из темноты голос. Филипп прижался к стене и пожалел, что прихватил с собой фонарь, ведь теперь он был виден и являлся
      Хорошей мишенью.
      Из темноты послышался смех:
      - Так кто ты?
      - Я Филипп Абинье, - дрогнувшим голосом сказал парень.
      - Ты Филипп Абинье, а я твой дядя Марсель. Филипп осторожно направил луч фонаря в лицо всаднику. Тот уже успел спрятать пистолет и тяжело слезал с лошади. Филипп бросился к ночному гостю и хотел было его обнять, но Марсель придержал племянника.
      - Погоди, погоди, дорогой, я ранен, осторожно. И только тут Филипп заметил пятна крови на плече своего дяди.
      - Поставь лошадь в конюшню, сними седло, а потом поможешь мне добраться до дома.
      Филипп сразу же бросился выполнять приказание. Его сердце заколотилось в предчувствии беды. Расседлав лошадь и всыпав в кормушку овса, Филипп вернулся к
      Своему дяде, который стоял, прислонившись к стене и морщась от боли.
      Дверь дома вновь отворилась и послышался обеспокоенный крик Лилиан:
      - Филипп, Филипп, что-то случилось? Где ты? Почему я тебя не вижу?
      - Кто это? - бледными губами прошептал Марсель.
      - Да это же Лилиан. Мама тоже в доме.
      - А слуги?
      - Служанку мы отпустили проведать родителей, в доме только свои.
      - Тогда помоги. Дай я обопрусь на твое плечо.
      Филипп, бережно поддерживая, ввел своего дядю в дом.
      Лилиан, увидев окровавленного небритого мужчину,всплеснула руками и вскрикнула.
      - Тише! Тише, Лилиан, это я, твой дядя. Лилиан тут же бросилась к нему навстречу. А вот Этель была почти неподвижна. Она только повернула голову, пристально глядя на своего брата, не зная, радоваться ли его появлению или огорчаться.
      ГЛАВА 8
      Единственное, что произнесла Этель Абинье, когда ее раненого брата Марселя усадили в низкое кресло, так это:
      - Немедленно закройте ставни! Никто не должен видеть, что происходит в нашем доме.
      Марсель поморщился от боли и утвердительно кивнув, сказал:
      - Да, да, сестра, ты как всегда права. Этель поднялась, подошла к брату и начала стягивать с него насквозь промокшую одежду. Мужчина морщился от нестерпимой боли, скрежетал зубами.
      Наконец, тяжелый плащ и куртка были развешены у очага.
      - Наклонись, я сниму рубашку.
      - Осторожно! - попросил Марсель. Этель стащила рубашку с плеч своего брата и тяжело вздохнула, глядя на его рану.
      - Проклятые солдаты, все-таки зацепили меня! Марсель покосился на свое правое плечо с глубокой раной.
      - Сейчас, сейчас. Марсель, - зашептала Этель, - Лилиан, быстрее дай горячей воды!
      Девушка сняла котелок с водой и подала матери.
      Марсель морщился, скрежетал зубами, до крови прикусывал губы, но не проронил ни единого стона.
      Филипп с восхищением следил за тем, как ловко управляется его мать с огнестрельной раной и как мужественно терпит боль его дядя.
      - Принеси сухую одежду, - приказала Этель дочери.Та несколько мгновений раздумывала, а потом быстро побежала наверх.
      А Этель встряхнула куртку, чтобы аккуратнее развесить ее у очага, и к ее ногам упал сложенный вчетверо лист бумаги. Она наклонилась и подняла его.
      Марсель хотел забрать, но сестра отстранила руку брата. - Погоди, я умею читать.
      Она развернула лист и быстро прочла. Это было такое же объявление, какое сорвал Филипп со столба на площади в селении.
      - Оказывается, мой брат замешан в грабежах и обвиняется в измене королю... - каким-то бесстрастным голосом сообщила Этель.
      Марсель поморщился, но на этот раз уже от досады.
      - Завтра же я покину твой дом, сестра.
      - Я тебя, Марсель, об этом не просила. Ты можешь оставаться здесь столько, сколько сочтешь нужным. У меня всегда найдется для тебя кусок хлеба и стакан вина, - женщина нервно скомкала лист бумаги и швырнула его в пламя камина.
      Спустилась Лилиан, она несла одежду. Подойдя, положила ее на стол.
      - Вот что я принесла.
      Филипп, едва взглянув на одежду, сразу же узнал, кому она принадлежит. Он встрепенулся и вскочил из-за стола.
      - Так ведь это же одежда отца, Лилиан, как ты могла! Сейчас же отнеси назад!
      - Я узнаю своего племянника. В твоих жилах действительно течет горячая кровь Абинье. Ты похож на своего отца, Филипп, и можешь этим гордиться.
      - Сын, я знаю, что делаю, - твердо сказала Этель, расправляя накрахмаленную рубаху. - Надевай, Марсель, я тебе помогу.
      Филипп недоуменно пожал плечами. Ведь одежда отца - это было самое дорогое для его матери. Он абсолютно не мог взять в толк, почему она поступила так, а не иначе, почему она согласна расстаться с самыми дорогими для нее вещами.
      - Возможно, одежда моего мужа будет тебе великовата, Марсель, но ничего не поделаешь, Робер был крупным и видным мужчиной.
      - Да и я не промах, - пошутил Марсель.
      И сейчас Филипп вновь почувствовал, что мать, наконец, вновь стала сама собой и власть в доме опять перешла к ней. Он хоть и был единственным мужчиной, но спорить с матерью не решился.
      <Наверное, ей действительно виднее и она знает, как надо поступать>, подумал Филипп.
      А Этель помогала одеться брату.
      - Я и подумать не могла, что мой брат станет когда-нибудь скандально известным, что его будут разыскивать солдаты, будут за ним охотиться, а за его
      Голову будут предлагать вознаграждение.
      - Ты что, стыдишься меня, Этель? - негромко спросил Марсель.
      - Нет, брат, я тебя слишком хорошо знаю и понимаю, что все, что написано в этом объявлении - выдумка и вранье.
      - Вот тут ты, Этель, ошибаешься, это не совсем так. Я действительно участвовал в заговоре, но он провалился, и я вынужден скрываться.
      - Ты можешь оставаться у нас, пока не окрепнешь. Еды у нас хватит, а мои дети никогда тебя не выдадут, Марсель, они умеют держать язык за зубами.
      - Вот этого, сестра, я как раз боялся меньше всего. Я знаю, чья кровь течет в моих жилах. Ведь ни в нашем роду, ни в роду твоего мужа никогда не водились предатели.
      Филипп расправил плечи. Ему явно польстил комплимент дядюшки Марселя.
      - Сколько лет мы не виделись, сестра? Этель задумалась, глядя в огонь.
      - Да, давненько, брат, раньше мы никогда так надолго не расставались.
      - Так сколько же, все-таки? - вновь задал вопрос Марсель.
      - Года четыре уже прошло.
      - Пролетели как одно мгновение, - сказал Марсель Бланше, застегивая пуговицы.
      Только сейчас Лилиан и Филипп смогли рассмотреть своего родственника. Это был довольно крепкий мужчина, его лицо было решительным и смелым. Он чем-то очень походил на свою сестру. Но чем? Ни Филипп, ни Лилиан сразу не могли
      Определить. Волосы Марселя Бланше были растрепаны. Его мощный подбородок скрывала темная борода, а усы были лихо закручены. И весь облик Марселя Бланше говорил о том, что он не привык останавливаться перед трудностями и пасовать перед препятствиями, которые судьба щедро отпустила на его долю.
      Прошло несколько дней. Марсель Бланше окреп, его рана затянулась. Он даже
      Спускался из дальней угловой комнаты в столовую, и они все вчетвером обедали.
      - Так, где тебя носило, -Марсель? - спрашивала Этель своего младшего брата.
      - О, сестра, об этом долго рассказывать и сейчас мне не хочется вспоминать все тяготы и невзгоды, выпавшие на мою долю.
      - Расскажи, Марсель, - просил Филипп и в его глазах появлялся блеск, ведь ему страстно хотелось узнать о приключениях, выпавших на долю его дяди.
      - Где я только не был! Проще назвать места и земли, куда не ступала моя нога, чем перечислить все те города и селения, где мне довелось побывать.
      Он поднимал голову и задумывался. На его лице происходили странные вещи. Брови сами ползли вверх, на лбу появлялись морщины, глаза то злобно сверкали, то вдруг в них появлялся какой-то мягкий блеск и они делались влажными. А губы то вдруг становились жесткими, то растягивались в мимолетной улыбке.
      - Расскажи, расскажи. Марсель, - просила Лилиан, - ведь я же никуда не выезжала из этих мест и ничего не видела.
      - Знаешь, Лилиан, люди живут везде.
      - И что. Марсель, везде живут так же плохо, как и у нас?
      - Нет, не везде. Кое-где живут получше, но везде хватает несчастий и бед.
      - Так почему же, брат, тебя называют изменником и за твою голову предлагают большие деньги?
      - Моя голова, сестра, действительно кое-чего стоит, - и он прикасался двумя пальцами к виску. - Я не просто ношу ее на плечах, она кое о чем еще умеет думать, а глаза видеть, что в этом мире несправедливо. А в жилах Бланше течет горячая кровь, и я не могу видеть несправедливость, мне сразу же хочется схватиться за оружие и все изменить в этом мире. Мне хочется, чтобы такие как
      Ты, как твои дети, были счастливы хоть немного, чтобы кончилось вот это беспросветное существование для простого народа, чтобы они увидели солнце.
      - Брат, ты говоришь странные вещи. Но тебе, в конце концов, виднее. Я знаю, что ты всегда был честным человеком.
      - Э-э, нет, сестра, не всегда Марсель Бланше был честным человеком. Иногда мне приходилось обманывать, для того, чтобы как можно скорее достичь нужного результата. Иногда нагло врал... Но знаешь, сестра, я не раскаиваюсь в своих проступках и думаю, бог меня простит. Ведь у меня на сердце никогда не было злобы и все, что я делал, я делал для того, чтобы хоть кому-то на этом свете стало легче жить. Так что думаю, ты со мной согласишься, что живу я на этом свете не зря.
      - Успокойся, Марсель, - Этель клала свою руку на плечо брата и крепко сжимала пальцы, - лучше скажи, как ты себя чувствуешь.
      - О, чувствую я себя прекрасно! Я давно уже не спал в чистой сухой постели, давно так вкусно не ел и давно на меня так приветливо никто не смотрел.
      Марсель подмигнул Лилиан. Та залилась румянцем и засуетилась у стола, убирая пустые блюда.
      - Марсель, не смущай мою дочь. Она очень молода и падка на комплименты.
      - Мама, мама, зачем ,ты так говоришь? - вновь вспыхнула и залилась румянцем Лилиан.
      - Я говорю правду, дочь. Я знаю Марселя, он всегда нравился женщинам, как замужним, так и молоденьким. Он привык кружить им головы, а потом оставлять.
      - Это правда. Марсель? - поинтересовалась Лилиан.
      - О, да, если моя сестра говорит обо мне так, то это чистая правда. Тем более, Этель никогда не врет, этим она отличалась от меня всю жизнь.
      - А ты, Марсель, любишь приврать? - хохотала Лилиан, ставя перед родственником большое блюдо с мясом и подкладывая ему самые лакомые куски пирога.
      - Жизнь - не такая простая штука, как я думал раньше. И я сам не знаю, почему у меня все пошло на перекосяк, почему я стал жестоким, почему ненавижу подлецов и люблю честных людей.
      Вдруг Филипп насторожился. Он приложил палец к губам и подал всем знак замолчать. Было слышно, как потрескивают поленья в очаге, как шумит за окнами ветер, как булькает вода в котлах.
      - Что такое, Филипп? - насторожился Марсель Бланше, хватаясь за оружие.
      - Мне показалось, что я слышал топот лошадей, - негромко, но испуганно произнес Филипп.
      - Лошадей? Неужели они выследили? Неужели они знают, где я прячусь?
      Этель испуганно вскочила из-за стола, подбежала к окну, приоткрыла ставни и выглянула на улицу.
      - Да нет, все спокойно.
      - А я уже испугался, - откладывая пистолет в сторону, сказал Марсель Бланше, - думал, что накликал на вас беду. Как же вы жили, сестра, все эти годы? - поинтересовался Марсель.
      - По-разному, брат. Тяжело жили.
      - А как ваши соседи?
      - Кого ты имеешь в виду? Реньяры?
      - Ну да, - кивнул Марсель, его губы нервно дернулись.
      - Будь они прокляты, эти Реньяры. И дал же нам бог таких соседей!
      - Что, они все продолжают бесчинствовать?
      - Да, Марсель, да. На них нет никакого удержу. Они не боятся ни королевских солдат, ни судьи, ни прокурора. Они потеряли стыд и совесть. Вот Филипп видел, как они выгнали крестьян со своей земли. Представляешь, Марсель, те уже лет восемьдесят арендовали их землю, построили дом, завели скот, собирали хороший урожай, честно рассчитывались с Реньярами. А старший сын Гильома, Виктор, почему-то посчитал, что они платят мало и налетел с бандой своих
      Головорезов и с братьями, забрал скот, весь урожай и выгнал из дому невинных людей.
      - Дьявол! - прорычал Марсель Бланше и сильно ударил кулаком по столу. Да будь у меня несколько смелых людей, я бы в два счета разобрался с этими ненавистными Реньярами. Филипп, ты бы помог мне?
      Лицо Филиппа стало жестким. Он утвердительно кивнул. - Конечно. Конечно бы помог, дядя! Я ненавижу Реньяров всем своим сердцем, ведь они убили моего отца!
      - Я знаю это, успокойся, Филипп. Придет твой час и ты с ними разберешься. А сейчас я пойду посмотрю, как там моя лошадь.
      Марсель Бланше поднялся из-за стола, поблагодарил сестру и Лилиан за кров и хлеб, а потом направился в конюшню.
      Его гнедой жеребец по кличке Мен громко и радостно заржал, почувствовав, что к воротам подходит хозяин.
      - Ты мой хороший, хороший, - негромко прошептал Марсель, доставая из кармана хлебную корку, обильно посыпанную солью. - Вот, я принес тебе угощение, - и он протянул на ладони хлеб своему коню.
      Тот влажными и мягкими губами принял угощение, стал тереться своей мордой о плечо Марселя.
      - Хороший, хороший, - приговаривал Марсель, поглаживая упругую шею животного.
      Конь стриг ушами, косил своим темным влажным глазом и нервно стучал копытом о землю.
      - Что, хочешь сказать, что ты застоялся и тебе пора на просторы? Хочешь порезвиться, промчаться, как ветер по холмам?
      Конь в ответ радостно заржал.
      - Видишь, я знаю тебя, могу угадывать все твои мысли. Да и мне, поверь, не сидится в доме, хочется на простор, хочется на свежий ветер.
      Конь принялся теребить рукав куртки Марселя.
      - Ну, ну, успокойся, мой хороший, - мужчина провел по крутому крупу ладонью, - ты славный конь, очень славный.
      Дверь конюшни приоткрылась и порог переступил Филипп.
      - Какой у тебя замечательный конь, Марсель!
      - О, да, это мой самый лучший друг. Он еще ни разу меня не предал и я, поверь, не брошу его ни в какой беде.
      - Замечательный конь, я бы тоже хотел иметь такого верного друга.
      - А ты попробуй, подойди, возьми его за повод, попробуй!
      Филипп смело подошел к лошади и только лишь протянул руку, как конь шарахнулся в сторону.
      - Видишь, он не любит чужих.
      - А ты попробуй ударить меня, Филипп, попробуй.Ну ударь меня в грудь! предложил Марсель своему племяннику.
      Филипп недоуменно пожал плечами.
      - Зачем, дядя?
      - Ну ты попробуй, я тебя прошу.
      Филипп замахнулся, но не успел нанести удар, как конь взвился на дыбы и грудью оттолкнул Филиппа. Тот отлетел в угол конюшни и растянулся на соломе.
      Марсель Бланше расхохотался.
      - Видишь, как он оберегает своего хозяина! Он дважды спас мне жизнь. Представляешь, один раз он вытащил меня из болота. Я думал, что уже пришло время отдать богу душу. Я не мог сам выбраться из трясины и тут слышу, мой конь бегает по берегу, стучит копытами и жалобно ржет.
      - И что тогда, дядя?
      - Как что, я позвал его, крикнул: Мен, иди сюда. И он двинулся через трясину ко мне. Я уцепился за повод и мы вдвоем смогли выбраться. Если бы не он, то не стоять бы мне здесь, а тебе не разговаривать со своим дядей-разбойником.
      - А второй раз? - вставая с соломы и отряхиваясь, поинтересовался Филипп.
      - Второй раз тоже было довольно рискованное приключение. За мной гналась дюжина солдат. Патроны у меня кончились и рассчитывать мне было уже не на что. Только он мог меня спасти. И я наклонился к его шее и попросил: Мен, Мен, спаси меня! И представляешь, Филипп, конь помчался будто бы у него выросли крылья. Он даже не касался земли или мне так показалось. Хоть солдаты все время были за моей спиной, я слышал выстрелы, слышал их крики, а тут Мен помчался так, что они сразу же отстали, и я смог переправиться через горную реку и выбраться на другой берег.
      - А солдаты, дядя?
      - Солдаты смотрели на нас, будучи уверены, что мы с Меном утонем. Они даже не стреляли, жалели патроны.
      - И Мен тебя вытащил?
      - Конечно же вытащил. Хороший, - сказал Марсель и погладил голову коня, а потом нежно провел ладонью по шелковистой гриве. - Он в самом деле умный, красивый и быстрый конь. Он, наверное, самый быстрый конь в округе и очень предан мне. Он даже слушается моего голоса. Ты не поверишь, но это так.
      Филипп пожал плечами, действительно не веря в то, что говорил Марсель.
      - Вот смотри, я тебе сейчас покажу. Мен, на колени! - негромко сказал Марсель Бланше.
      И конь, вначале глянув на Филиппа, потом на своего хозяина, тотчас опустился на колени.
      - Вот видишь!
      - Да, - изумленно воскликнул Филипп, - мне бы такого коня!
      - А зачем тебе такой конь?
      - Я бы тогда тоже никого не боялся.
      - А разве ты кого-то боишься, племянник? Филипп неопределенно пожал плечами. Его лицо стало строгим и суровым.
      - Да, я хотел бы поквитаться с нашими врагами, я хотел бы застрелить Виктора Реньяра, всех его братьев. А самое главное - я с удовольствием бы пустил пулю в старого Реньяра, который застрелил моего отца.
      - Ты так говоришь, племянник, как заправский стрелок. А наверное, и пистолет толком не умеешь держать в руках.
      - Да, мне редко приходилось держать в руках оружие. Но думаю, если бы я попал в руки к хорошему учителю, я овладел бы этим искусством.
      - Что ж, Филипп, хороший учитель стоит перед тобой, лучшего тебе не отыскать. Пойдем, я научу тебя стрелять.
      Филипп, обрадованный предложением Марселя, покинул конюшню.
      - Иди в дом, неси пистолет. И захвати мою кожаную сумку, она вся набита оружием.
      Через несколько минут Филипп вернулся с кожаной сумкой через плечо и с двумя пистолетами в руках.
      - Пойдем за дом, там укромное место, - предложил Марсель.
      Филипп согласно закивал и, сгибаясь под тяжестью оружия, зашагал за своим учителем.
      - Видишь то чучело? Это очень привлекательная и подходящая мишень. Так что, давай, доставай оружие, я преподам тебе несколько уроков.
      Филипп быстро вытряхнул содержимое большой кожаной сумки на землю. Четыре пистолета и короткое ружье, а также мешочки с порохом и пулями лежали на земле.
      Марсель нагнулся, нежно погладил вороненые стволы пистолетов, их глянцевые отполированные ручки.
      - Давай, бери вот этот небольшой пистолет и становись на мое место.
      Филипп взял пистолет, широко расставил ноги и медленно поднял голову.
      - Целься в голову.
      - Нет-нет, в шляпу я, наверное, не попаду, - глядя на чучело, сказал Филипп Абинье.
      - Тогда стреляй в грудь, это тоже верный выстрел. Филипп нажал на курок, и в холщовом рубище чучела образовалась дырка.
      - Ну, племянник, так ты неплохо стреляешь. Или это случайно?
      Филипп улыбнулся не зная, что и сказать.
      - Попробуй еще раз, может тебе снова повезет. Филипп схватил второй пистолет. И этот выстрел тоже был точным.
      - Да мне кажется, тебя и учить нечему. О чем ты думаешь, когда стреляешь?
      - Я воображаю, что это не чучело, а сам Гильом Реньяр стоит передо мной. Поэтому все мои пули попадают прямо ему в сердце.
      - А я воображаю, что предо мной стоит сам король, его величество.
      Марсель Бланше ловко поднял с земли небольшое ружье и почти не целясь нажал на курок. Грохнул выстрел, и шляпа, сбитая с чучела, завертевшись в воздухе, отлетела шагов на десять.
      Филипп Абинье даже захлопал от восторга в ладоши.
      - Ну, Марсель, такого я еще никогда не видел.
      - А что же ты думаешь, иногда меткие выстрелы спасают собственную жизнь, так что владеть оружием надо в совершенстве. Не расставляй так широко ноги, когда стреляешь, не жмурься так сильно, будто тебе в глаза дует едкий дым.
      Марсель и Филипп еще около часа упражнялись в стрельбе. Дядя объяснял, как мог, племяннику все тонкости этого искусства, объяснял, как следует стрелять против света, как лучше пользоваться огнестрельным оружием в сумерках, в густых зарослях.
      Филипп утвердительно кивал, стараясь запомнить каждое слово.
      - А теперь, дорогой Филипп, я покажу, как стрелять из двух пистолетов сразу.
      - Из двух? - изумился Филипп.
      - Ну да, смотри.
      Марсель взял два пистолета, потом резко повернулся и, не целясь, почти одновременно нажал курки. Чучело, уже продырявленное во многих местах, упало на землю, что привело Филиппа в неописуемый восторг.
      - Вот бы мне так! Вот бы я научился делать подобное, тогда наверняка бы Реньярам пришел конец, и они не третировали бы местное население. А самое главное, я отомстил бы им за невинно пролитую кровь отца, за его братьев, за всех.
      Но тут он осекся, на его молодое лицо набежала мрачная тень.
      - Что с тобой? - внимательно вглядываясь в лицо племянника, осведомился Марсель.
      - Да ничего, это я так...
      - Нет-нет, признайся, Филипп, о чем ты подумал.
      - Да, подумал, как-нибудь расскажу...
      - Может быть, я тебя чем-то обидел или что-то не так сказал?
      - Нет-нет, Марсель, все хорошо, спасибо тебе, - и Филипп наклонился к земле и принялся складывать оружие в кожаную сумку.
      - Давай, поедем покатаемся, я уже засиделся на месте.
      - А плечо?
      - Что плечо, на мне все заживает как на собаке, - пошутил Марсель Бланше. - Видишь, пальцы сгибаются, я даже могу держать в руках пистолеты. Поэтому можно считать, что я почти здоров.
      Филипп согласно закивал и заспешил к дому, чтобы поставить сумку с оружием.
      - Сын, ты куда-то спешишь? - спросила Этель, видя, как Филипп спешно натягивает кожаную куртку.
      - Да, мама, мы с Марселем решили немного прокатиться.
      Лицо женщины тотчас стало озабоченным.
      - Не волнуйся, мама, - видя, как изменилось лицо женщины, сказал Филипп, - все будет хорошо, мы будем осторожны.
      - Только смотрите, не заезжайте на земли Реньяров, мне очень не хотелось бы потерять тебя, сын.
      - Да, я знаю, мама, не волнуйся.
      И совершенно не ожидая от себя такой сентиментальности, Филипп подошел к матери, прижал ее к себе и поцеловал в щеку.
      - Ну ладно, ладно, иди, - тотчас же согласилась женщина.
      И Филипп, захватив два пистолета, залихватски сунул их за пояс и с горделиво вскинутой головой побежал на конюшню, где Марсель Бланше уже пристраивал седло на лошадь Филиппа.
      Марсель Бланше с улыбкой посмотрел на вооруженного Филиппа.
      - Да ты собрался как на войну.
      - Да, я захватил на всякий случай оружие, - согласно кивнул Филипп, может, мы встретим каких-нибудь непрошенных гостей на наших землях, и они захотят нас обидеть. А я обиды прощать не намерен.
      - Правильно, племянник, пора становиться настоящим мужчиной.
      Через несколько минут они уже ехали по сжатым полям, смотрели на облака, гонимые ветром, на голубые холмы у горизонта.
      - Куда поедем, Филипп? - поинтересовался Марсель Бланше.
      Парень неопределенно пожал плечами и махнул рукой. Он пришпорил свою лошадь, и та с места понеслась в галоп.
      - Скорее! Скорее, быстрей беги! - торопил он своего коня. Марселю Бланше достаточно было всего лишь сжать колени, чтобы его жеребец, будто на крыльях, помчался вслед. И через несколько мгновений он легко догнал своего племянника и захохотал прямо у него над ухом:
      - Вот видишь, как скачет мой конь! Он летит как птица. А если бы я попросил его, он, наверное, смог бы взмыть в облака и через пару минут я оказался бы за теми голубыми холмами.
      - Да, Марсель, твой конь замечательный, - и Филипп смущенно улыбнулся.
      - Наверное, племянник, ты хочешь на нем проехать, но не решаешься попросить?
      - А как ты догадался. Марсель?
      - Это совсем не трудно. Стоит только посмотреть в твои глаза - ив них сразу же можно прочесть любую мысль. Ну что ж, давай я уступлю тебе своего коня, а сам пересяду на твоего.
      Всадники спешились и обменялись лошадьми. Филипп поудобнее устроился в седле и натянул поводья. Мен сразу же помчался в галоп, а Филипп от восторга закричал. Он даже не ожидал и не мог поверить, что конь может мчаться вот так быстро и ровно.
      Марсель Бланше оказался далеко позади, и Филиппу пришлось придержать Мена, чтобы дать возможность своему дяде подъехать.
      - Ну, как тебе мой конь? - заранее зная ответ, поинтересовался Марсель.
      - О, это не конь, это сказка, мечта!
      - Вот и я говорю, что лучшего коня не бывает. Человек может предать, хенщина может изменить, а вот конь - никогда. Его сердце принадлежит мне, а мое - ему. Правда, Мен?
      Марсель ласково потрепал гриву своего коня, а тот, будто бы понимая каждое слово человека, согласно закивал головой и блеснул влажными глубокими глазами.
      - Видишь, он все чувствует, он понимает мое настроение и готов служить. Он даже готов отдать свою жизнь за меня. Лучшего друга не бывает. Запомни, Филипп, верный конь - это то, что необходимо мужчине для того, чтобы бороться с врагами. Верный конь и надежный пистолет, который никогда не дает осечки.
      - Да, - согласился Филипп и пустил коня вскачь. Мужчины и сами не заметили, как пересекли владения земли Абинье и оказались на землях Реньяров. И только увидев расщепленный молнией дуб, Филипп насторожился.
      - Что случилось, племянник?
      - Да мы. Марсель, давно заехали на земли Реньяров и нас могут заметить.
      - Не бойся ты никого, ведь с нами оружие, и мы можем дать отпор любому, - брови Марселя Бланше сдвинулись, а глаза засверкали как уголья.
      Всадники медленно поднялись на высокий холм. Внизу, шагах в четырехстах, был дом Реньяров.
      Филипп спрыгнул с коня и, держа его под уздцы, стал смотреть.
      - Ты кого-то хочешь увидеть? - спросил Марсель. Филипп утвердительно кивнул. И тут на его лице друг появилась улыбка.
      Марсель проследил за взглядом своего племянника и увидел, как по двору с большой корзиной в руках грациозно идет молодая девушка.
      - О, племянник, да ты, наверное, влюблен? Филипп насторожился, не зная, что ответить. А девушка, как бы почувствовав на себе пристальный взгляд, вдруг замерла на месте и медленно обернулась. Против света она не могла рассмотреть двух мужчин, но сердце Констанции подсказало, что один из них это тот, кого она спасла, вытащив из воды на берег. И она приподняла руку, как бы желая поправить волосы, и взмахнула ею.Филипп взмахнул в ответ, тут же вскочил в седло и вновь пустил коня вскачь.
      - Скорее! Скорее, Марсель, а то нас заметят!
      Вечером того же дня, сидя у очага и грея озябшие руки. Марсель Бланше посмотрел на своего племянника Филиппа и спросил:
      - Ты что, племянник, влюблен в ту девушку?
      - Наверное, да. Марсель, - признался парень.
      - Ты давно ее знаешь?
      - Нет, мы виделись только один раз.
      - Всего лишь один раз ты так влюбился?
      - Да, наверное, - закивал Филипп.
      - Что ж, я тебе завидую. Наверное, она прехорошенькая, правда, я не смог ее рассмотреть. Как ее зовут?
      И тут Филипп произнес имя. Он даже не желал этого, имя само сорвалось с его губ:
      - Констанция.
      - Констанция? Красивое имя, но какое-то нездешнее. А она тебя тоже любит?
      - Не знаю, - пожал плечами Филипп, - наверное, еще нет.
      - А ты сделай ей какой-нибудь подарок. Ведь все женщины любят, когда им что-нибудь дарят.
      - Что я могу подарить, Марсель? Ведь у меня ничего нет, - развел руками Филипп.
      - Так уж и ничего нет?
      - Ничего. Ты же знаешь, что мы бедны.
      - Ладно, тогда я тебе помогу. Он запустил руку в карман и извлек из кожаного кошелька маленькое золотое колечко.
      - Возьми вот это, отдашь своей девушке и может быть, ее сердце станет более благосклонным к тебе, - Марсель спрятал улыбку в густые усы, но его глаза сияли.
      И Филипп догадался, что Марселю очень приятно дарить это кольцо своему племяннику, зная, что тот обязательно наденет перстень на палец своей избранницы.
      - Марсель, но ведь это очень дорогой подарок.
      - У меня только один племянник - ты, Филипп, и поэтому мне для тебя ничего не жалко. А перстень - это безделушка.
      - Откуда он у тебя?
      Марсель задумался, пожал плечами, с хрустом сжал кулаки.
      - Я хотел подарить его одной женщине, но судьба решила по-другому.
      - Она умерла. Марсель?
      - Нет, дорогой, она не умерла и, наверное, она сейчас счастлива. Она даже не знала о моих чувствах. Правда, это было давно, прошло уже около двух лет...
      - А где все это было? Где она сейчас?
      - Сейчас? - Марсель задумался. - Может быть, в Америке, а может где-нибудь еще.
      - Она уехала и бросила тебя?
      - Нет, я же тебе говорю, Филипп, она не могла меня бросить, потому что даже не знала о моих чувствах. У нее был богатый муж, и они покинули Францию. Ее муж тоже участвовал в заговоре.
      - А почему ты тоже не покинул Францию?
      - Это, племянник, длинная история и я не хочу занимать твои мысли долгими рассказами. Мне не повезло, у меня на хвосте была погоня. Я уводил за собой солдат, чтобы та женщина и ее муж смогли скрыться. И теперь этот перстень с
      Жемчужиной мне ни к чему.
      Филипп держал на ладони перстень и рассматривал матовый камешек.
      - Он очень красивый.
      - Да-да, он красивый.
      - А у Констанции есть медальон с огромной жемчужиной, так что этот перстень ей очень пойдет.
      Вдруг наверху скрипнула дверь и появилась Этель.
      - Мужчины, уже очень поздно, а вы никак не можете наговориться. Идите спать, ведь завтра придется рано вставать.
      - Да, сестра, сейчас идем. Спокойной тебе ночи, - бросил Марсель и тяжело поднялся с резного кресла, на котором любил сиживать отец Филиппа Робер.
      Филипп вошел в свою комнату, сжимая в руке золотой перстень с маленькой жемчужиной.
      <Да, да, я обязательно должен подарить это украшение Констанции. Я обязательно хочу, чтобы она думала обо мне, как я думаю и помню о ней>.
      Он открыл шкаф, еще не понимая зачем, увидел свою одежду и тут же принялся вытаскивать ее, раскладывая на кровати.
      <Надо надеть вот эту рубаху с кружевным воротником, вот эту куртку, новые сапоги, новую шляпу с лихо загнутыми полями, черные замшевые перчатки, украшенные серебряными накладками и завтра на рассвете отправиться к ручью. Может быть, Констанция почувствует, что я страстно желаю ее увидеть и тоже придет. А когда она придет, я признаюсь ей в своих чувствах и подарю перстень>.
      Филипп почистил пуговицы на своей куртке, быстро разделся, спрятал перстень под подушку и долго лежал, глядя в потолок, вспоминая шум ручья, веселые трели птиц, яркие блики на воде и серебристые тела форелей.
      <Да, обязательно завтра поутру я отправлюсь к ручью!>
      Он вскочил с постели, распахнул окно и глянул в небо.
      - Тучи, - угрюмо сказал Филипп, - неужели ветер их не разгонит и завтра будет дождь?
      Он долго стоял у окна, не обращая внимания на холодный пронзительный ветер, смотрел, как быстро плывут по небу лохматые тяжелые тучи. Время от времени в разрывах появлялся бледный осколок луны.
      - Неужели завтра не будет погоды? Неужели будет лить дождь, и я не смогу выбраться из дому?
      Филипп плотно закрыл окно и забрался под одеяло.
      <Господи, пошли завтра хорошую погоду, я тебя прошу! Ведь мне обязательно, во что бы то ни стало завтра надо увидеть Констанцию, сказать ей слова... А как это сказать? - тут же задумался Филипп. - Неужели я смогу признаться ей в любви?
      Ведь я никогда прежде этого не делал. А поверит ли Констанция моим словам?>
      Филипп пошарил рукой под подушкой, нашел перстень, завернутый в чистый носовой платок, вытащил его и попробовал примерить себе на палец. Но перстень был настолько изящен и мал, что даже на мизинец левой руки Филипп не смог его надеть.
      <А если он и ей окажется мал, что тогда делать? - подумал Филипп. Нет, у нее изящные тонкие пальцы>.Тут же Филипп вспомнил руки Констанции, вспомнил, как
      Она гладила его по щекам, вспомнил, как он сжимал в своей ладони ее подрагивающие тонкие пальцы.
      <Нет-нет, он обязательно ей подойдет! Но главное, чтобы завтра была хорошая погода и чтобы она пришла к ручью...>
      Как ни пытался Филипп Абинье уснуть, это ему не удавалось. Он вновь подскочил к окну, вновь распахнул его и вновь посмотрел на небо.
      Кое-где появились просветы и тускло горели звезды.
      <Ветер, ветер, дуй сильнее! - попросил Филипп. - Разгони эти чертовы тучи! Разгони, пусть они летят куда-нибудь на океан, пусть там пойдет дождь! А здесь должно светить солнце. Я хочу, чтобы все было так, как всегда... А что сказать матери? - тут же подумал Филипп. - А, что-нибудь придумаю>.
      Наконец ему удалось уснуть. Его сон был прозрачным и ярким.
      Струился прозрачный, как жидкое стекло, ручей, мелкие рыбы порхали в его глубине... Тени птиц касались глади воды... Шелестела глубокая трава, слышалось пение птиц. И Филипп видел большой белый камень посреди ручья, а на белом камне
      Свою возлюбленную...Констанция сидела, поджав под себя ноги, опустив руки в
      Воду.
      - Ты красивая, красивая, я люблю тебя, Констанция! - шептал во сне Филипп.
      Потом, вдруг, он услышал какой-то странный звук и открыл глаза. Перед ним было светлеющее окно и покачивающийся скрипучий ставень. Дождя не было.
      Он быстро умылся и тотчас принялся одеваться.Наконец, облачившись во все чистое и новое, Филипп спрятал перстень в карман и, стараясь никого в доме не
      Разбудить, вышел во двор и направился к конюшне, то и дело поглядывая на небо, покрытое рваными белыми облаками.
      Он оседлал лошадь и осторожно вывел ее из конюшни.И тут прямо у него над головой хлопнули ставни и распахнулось окно.
      - Филипп, ты куда? - послышался голос Этель. Парень растерялся и тут же принялся соображать,что же сказать матери, как объяснить столь раннюю отлучку из дому.
      - Я хочу съездить в церковь, мама.
      - В церковь?! - изумилась женщина. - В пять часов утра?!
      - Но ведь церковь, мама, очень далеко.
      - Ах, да, церковь далеко, - кивнула головой женщина, и на ее губах появилась улыбка. - Тогда, Филипп, тебе надо спешить, а то можешь опоздать.
      - Да-да, мама, надо спешить. Не беспокойся, я к полудню вернусь.
      - Все понятно, Филипп, - женщина закрыла ставни, а Филипп вскочил в седло и тронул поводья.
      Этель долго стояла у окна на холодном полу, глядя, как ее сын едет по дороге, а потом неожиданно сворачивает не налево, а направо.
      - Права была Лилиан, - улыбнулась женщина, - мой сын влюбился. Что ж, дай бог ему счастья, пусть его жизнь сложится лучше, чем моя, пусть он не знает никакой беды и печали.
      Она прикрыла ставни и уже больше не ложилась. А когда проснулись Марсель и Лилиан, Этель уже радостно хлопотала на кухне, готовя завтрак.
      В очаге весело пылал огонь, на большой сковородке жарились большие куски свинины, а в центре стола стоял кувшин с самым лучшим вином.
      - Мама, зачем ты встала? - сказала Лилиан. - Я бы сама приготовила завтрак.
      - Нет, дочь, я это сделаю не хуже тебя, я еще не такая старая.
      - А где Филипп? - тут же поинтересовалась Лилиан, протирая заспанные глаза.
      - Филипп? А он уехал в церковь, уехал в пять часов утра. Неужели ты не слышала?
      - Нет, не слышала, да он ничего и не говорил. Лилиан пошла умываться, а Марсель, понимая, куда направился племянник, лукаво улыбнулся и подмигнул сестре. Та посмотрела на брата довольно строго, но ничего не сказала.
      И Марсель, отбросив со лба пряди темных волос, сел за стол и стал смотреть в огонь.
      - Так ты знаешь, кто его избранница? - спросила Этель своего брата. Тот пожал плечами.
      - О чем это ты, Этель?
      - Да ладно, Марсель, не надо врать хоть мне. Я вижу тебя насквозь и догадываюсь, что Филипп поделился с тобой своей радостью.
      - От тебя ничего не скроешь, ты очень проницательная.
      - Так кто же она? - снова повторила свой вопрос Этель.
      - Констанция Реньяр - услышала в ответ Этель Абинье.
      ГЛАВА 9
      И вновь Филипп очутился в этом чудесном месте. Шумел водопад, бурлил ручей, потоки воды вились среди камней. Но мир выглядел неприветливо и сиротливо, несмотря на буйство осенних красок, несмотря на трогательно-прохладный солнечный свет. Здесь не было Констанции, а Филипп твердо был убежден - это место принадлежит ей и только ей. А поскольку юноша видел уже себя допущенным в сердце девушки, он нашел в этом прекрасном уголке местечко и для
      Себя.
      Он завел коня на лужайку, а сам вернулся к ручью. Мокрые валуны не были надежной опорой, но Филипп Абинье, перескакивая с одного на другой, добрался до серого плоского камня.
      <Он словно бы отполирован временем и приспособлен для нужд человека>.
      Филипп опустился на его плоскую вершину и взглянул вверх, туда, где начинался водопад.
      <Это же надо, - подумал Филипп, - я упал с такой высоты и остался жив. Не иначе как провидение спасло меня руками Констанции. Ведь если быть абсолютно искренним, она спасла меня и в тот день, когда убили отца. Если бы не она, Реньяры, не задумываясь, расправились бы со мной. Боже мой, как долго я, оказывается, знаю эту девушку, - подумал Филипп, - и в то же время я ничего не знаю о ней, как впрочем, и она обо мне. Единственное, что нам известно - это то, что мы заклятые враги. Но я не хочу ненавидеть Констанцию, да и она полна ко
      Мне нежных чувств. Только за что?> Филипп Абинье ощутил, насколько теплый камень, словно и не стоял он до половины погруженный в ледяную воду. И тут
      Юноше показалось, что камень хранит тепло девушки, выбравшей его местом своего уединения.
      - Констанция, - прошептал он, скользя рукой по гладкой и теплой поверхности камня.
      Он прикрыл глаза и представил, как его пальцы скользят по коже девушки, по плечу, по нежной шее:
      - Констанция, - снова повторил он.
      Филипп уже и сам поверил в свою фантазию, как будто он был сейчас рядом с Констанцией, ощущал своей рукой ее тепло. А та неподвижно лежала рядом, не прекословя ему. Юноша осторожно, боясь спугнуть видение, боясь открыть глаза, лег на камень. Но солнце все равно пробивалось сквозь опущенные веки и он, разозлившись на дневное светило, сдвинул шляпу на глаза. Теперь уже ничто не мешало ему мечтать.
      Он лежал на теплом камне, гладя рукой его гладкую поверхность, а мир был погружен в темноту, из которой он мог вызвать своей волей любое, самое заветное, еще невиденное им, но желанное видение.
      Вначале на черном поле загорелась белая точка. Она приближалась, росла и вот уже превратилась в женский силуэт.
      Девушка спешила навстречу Филиппу, протягивала к нему руки. И он ждал, не в силах сдвинуться с места, ждал, когда она коснется его. Журчание ручья казалось Филиппу ее нежным голосом, звонким смехом. И это было так прекрасно, что ему не хотелось возвращаться к реальной жизни. Только бы лежать, мечтать! Спроси у него сейчас хочет ли он, чтобы Констанция сама пришла к нему, юноша ответил бы отказом. Видение было более прекрасным, чем сама девушка, а мечты - лучше реальности. Ведь тут все было подвластно его воле и никто не мог помешать ему обнимать и целовать свою любимую.
      - Она здесь душою, она здесь, - шептал Филипп Абинье, ощупывая гладкий камень. - Всегда можно найти место, где остается душа человека, где бы он ни был. А моя душа, - тут же спрашивал Филипп самого себя, - а где осталась она, когда я
      Лежу на камне и мечтаю? А мою душу, - подумал он, - забрала с собой Констанция и ей не так одиноко сейчас, ведь я рядом с ней. Я стерегу ее душу, а она стережет мою - и никто не догадывается, глядя на нас, что мы знаем друг друга. Это большое счастье - иметь тайну.
      Филипп Абинье забыл о том, как опасно находиться на этом месте, ведь тут начинались земли семейства Реньяров. И встреть его тут старый Гильом или кто-нибудь из братьев - и не миновать беды.
      Но Филипп надеялся совсем на другую встречу. Он знал, Констанция обязательно вернется сюда. Не может же быть так, чтобы его тянуло прийти к ручью, виденному им несколько раз в жизни, а она, Констанция, навсегда забыла про свое любимое место.
      В том месте, где располагался камень, берега круто спускались к воде, а их откосы сплошь усыпали колючие кусты. Со стороны было невозможно заметить человека, расположившегося на камне. Быть может, именно поэтому Констанция выбрала серый валун местом своих уединении. И было ясно - только она одна может отыскать Филиппа в этом закрытом от посторонних глаз укромном уголке.
      Так начинался день для Филиппа Абинье, день, предвещавший счастье. Правда, он мог обернуться трагедией, но юноша об этом мало задумывался, предоставив выбор течению жизни. Иногда жизнь бывает мудрее людей и тот, кто ничего не делает - выигрывает, а стремящийся к цели опаздывает, хоть и спешит изо всех сил.
      Филипп Абинье терпеливо ожидал, когда счастье само придет к нему в руки, склонится над ним в облике Констанции и шепнет на ухо: я здесь.
      А вот Гильом Реньяр был обуреваем совсем другими мыслями. Он, вот уже несколько месяцев не выходивший из дому, к вечеру предыдущего дня почувствовал прилив сил. Он снова ощутил себя способным сидеть в седле, держать оружие.
      <Может быть, в последний раз судьба сжалилась надо мной, - думал старый дворянин, - и напоследок дала мне возможность объехать свои владения? А может быть, это сама смерть хочет найти меня не немощным стариком, а лихим всадником и встретиться со мной на холмах? Но как бы там ни было, я согласен>.
      Гильом вышел во двор и вдохнул сырой ночной воздух. Он посмотрел на дом, медленно погружавшийся в сон, и ему показалось нелепым то, что когда люди полны сил, они ложатся спать. Виктор и Жак были в отъезде, Констанцию Гильом не хотел тревожить. Оставался только Клод.
      Старик поднялся на второй этаж и без стука отворил дверь в спальню сына. Тот еще не спал, но уже готовился ко сну, сбрасывая на кресло тяжелый кожаный жилет.
      Клод с удивлением посмотрел на своего отца.
      - Что-то случилось? - спросил он.
      - Нет, все отлично, Клод, но я ощутил силу в своем теле и хотел бы прокатиться верхом.
      Предложение было довольно странным, если учесть, что оно исходило от человека, вот уже несколько месяцев не покидавшего дом.
      Но Клод был рад за своего отца. Правда, ехать в ночь верхом, когда уже собрался лечь в постель... Но это было желание отца.
      - Хорошо, я сейчас подниму конюха и пусть седлает лошадей.
      - Нет, Клод, мы все сделаем сами, как в былые времена.
      - В былые времена? - переспросил сын. И он вспомнил своего отца, уже приготовившегося к смерти. А теперь перед ним стоял немощный старик, лишь каким-то чудом почувствовавший себя сильным мужчиной, и говорил о ночной верховой езде.
      - Да-да, Клод, мы объедем наши владения, посмотрим, все ли в порядке. И не дай бог, кто-нибудь попадется на воровстве! Прихвати с собой пистолеты.
      Сборы были недолгими и вскоре уже Клод и Гильом украдкой выводили из конюшни лошадей.
      - Вот видишь, Клод, - шептал Гильом, - чего стоят ваши хваленые наемники! У нас можно увести лошадей прямо из стойла, а они даже не проснутся.
      - Но, отец, может быть, кто-нибудь и видит нас, но узнав, не хочет вмешиваться?
      - Все равно, завтра я им всем покажу! - шептал Гильом, вновь чувствуя себя полновластным хозяином в поместье.
      Он уже предвкушал себе то удовольствие, с которым встретит завтра или послезавтра Виктора или Жака, вернувшихся из поедки.
      - Они увидят, - шептал себе под нос старик, - что я вновь прежний и не спущу никому неповиновения.
      Лишь спустившись за каменную ограду, окружавшую дом, мужчины сели в седла. Клод не переставал удивляться своему отцу - такие разительные перемены произошли в его лице. Глаза горели нездоровым блеском и даже при лунном свете был заметен румянец на щеках.
      - Ну что, вперед, Клод! - воскликнул Гильом и пришпорил своего коня.
      Он летел по своим полям, залитым лунным светом, под звездным небом - и не было никого, кто бы мог его остановить. Сын еле поспевал за старым Гильомом.
      - Эй! Эй! - кричал Гильом в ночь, и его голос отдавался эхом отдаленных холмов.
      - Эй! Эй! - вторил отцу Клод, настегивая своего коня.
      Вскоре они добрались до опушки леса и старик еще раз озадачил Клода.
      - Ты ничего не прихватил поесть, сын? Я голоден. Клод пожал плечами.
      - Сейчас посмотрю.
      Он порылся в переметной сумке и извлек из нее половину лепешки, которую не съел сегодня днем. Он разделил трапезу с отцом и боясь, не случится ли что, следил за тем, как старый Гильом с аппетитом ест черствый хлеб.
      Трапеза конечно же была убогой, но и она могла хоть немного утолить некстати разыгравшийся у Гильома голод и привести его немного в чувство после быстрой скачки.
      Вновь луна вышла из-за облаков, - сказал Клод Реньяр. - Лошади взмокли, а сейчас вечер холодный. Уже ночь, - улыбнулся старик и направил своего коня в сторону холмов, как раз туда, где появилась полная луна, похожая на огромный белый глаз между двумя черными грядами облаков. Она освещала печальную картину. Безжизненная равнина, конечно, казавшаяся такой только ночью, местами покрытая кустарниками боярышника. То тут, то там мрачные очертания подстриженных дубов
      На опушке леса. Ведь люди приходили сюда обрубать засохшие верхушки деревьев для топлива на расстояние до половины лье.
      На гребне склона возвышался округлой формы холм, созданный не природой, а рукой человека. Об этом холме ходили странные легенды, одна противоречивее другой.И сейчас, когда ночью Клод приближался к этому рукотворному холму, его сердце сжало недоброе предчувствие. Он вспомнил, как когда-то в деревне слышал один из рассказов об этом таинственном холме.
      Как будто бы много лет тому назад здесь произошла битва. Дрались два войска и одним предводительствовал пришлый из-за моря король. Он выиграл эту битву, но смертельно раненый, погиб после победы. Его победоносная армия, чтобы увековечить память своего монарха, насыпала над его останками этот рукотворный холм.
      Еще рассказывали, что короля похоронили вместе с его любимым конем и оруженосцем. Говорили, что внутри, в гробнице, лежит множество мечей, стрел, пик, что там была оставлена еда и питье для короля и его оруженосца, чтобы они и на том свете ни в чем не знали нужды.
      А потом один подвыпивший дворянин рассказывал, что возвращаясь поздно ночью домой, он видел, как король со своим оруженосцем объезжал долину и давал приказания невидимым войскам, словно до сих пор король руководит битвой.Правда это или нет, Клод точно не знал, но когда скачешь под луной ночью с полусумасшедшим стариком, можно поверить во все что угодно.
      И тут Клод вспомнил, как называют этот курган - Курганом Мертвого Короля. И он еще вспомнил, почему именно в этих местах никогда не показывались ни свои, ни чужие крестьяне. Нет, они не боялись Реньяров так, чтобы не ходить здесь даже днем, они боялись мертвого короля.
      Внезапно Гильом придержал коня и схватился за сердце. Он сжал зубы, чтобы не выдать стона. Сердце то бешено начинало стучать, то казалось, останавливается.
      - Помоги мне слезть, - процедил сквозь зубы Гильом, обращаясь к сыну.
      Тот тут же помог отцу спуститься на землю. Наконец, отдышавшись, Гильом посмотрел в звездное небо.
      - О боже мой, - сказал он, - неужели смерть так близко? Я, кажется, почувствовал ее дыхание.
      - Отец, тебе плохо? - Клод опустился на колени рядом с постанывающим Гильомом. Но тот отстранил его рукой.
      - Нет, Клод, я в полном порядке, просто почудилось. Ведь и у тебя, наверное, бывает, что временами побаливает сердце?
      Клод кивнул, хоть был здоров настолько, что даже не смог бы не задумываясь показать, в какой стороне у него находится сердце.
      - Помоги мне забраться в седло, - сказал старик, он вновь был немощен и угрюм.
      Но Клод уже ничему не удивлялся. Эта ночь научила его многому. Он придержал стремя отца, чтобы помочь ему сесть на лошадь, и вдруг вскрикнул от ужаса.
      - Что такое? - воскликнул Гильом, увидев перекошенное от страха лицо сына.
      Тот показывал на что-то на холмах.
      - Что? Что? - спрашивал Гильом. Но Клод только мотал головой и вновь тянул руку. Старый Гильом скользнул взглядом по направлению его руки и в ясном лунном свете увидел всадника, неподвижного как статуя, на самой вершине Кургана Мертвого Короля. Казалось, он был закутан в длинный плащ, а его растрепанные ветром длинные волосы словно застыли в воздухе.
      - Боже мой! - прошептал Гильом, так и стоя с одной ногой, вдетой в стремя.
      - Отец... - еле проговорил Клод. Но тут край черной тучи скрыл диск луны, и видение исчезло.
      - Кто это? - проговорил Гильом.
      - Мертвый король, - одними губами произнес Клод. Но когда туча прошла, на вершине холма было уже два всадника. Первый стоял все так же неподвижно как конный памятник, а второй медленно взбирался на вершину холма.
      - Они живые, - с надеждой в голосе проговорил Гильом.
      И тут вновь туча закрыла луну.
      - Что они там делают? - спросил Гильом.
      - Делают? - дрожащим голосом переспросил Клод.
      - Да, те парни на холме.
      - Парни? Я не видел никаких парней, это в самом деле был мертвый король, - в ужасе проговорил Клод.
      Если бы он только вспомнил, что рядом стоит его конь, он несомненно уже вскочил бы на него и скакал домой. Но от ужаса он позабыл обо всем. Он сейчас помнил лишь легенду, услышанную в деревне.
      - Да, - проговорил старый Гильом, - это был могильный призрак. Он живет здесь уже не одно столетие. Мой дедушка, вероятно, встретил его, потому что погиб в лесу странной смертью. Волки, которых в те дни было много, обглодали
      Дочиста его кости. За сотни лет, сын, его встречали и многие другие и как раз перед смертью.
      - Перед смертью? - переспросил Клод.
      - Да, сын.
      - Но он был с оруженосцем... - словно это могло что-то изменить, напомнил Клод.
      - В том-то и дело, оруженосец был с ним, - словно смирившись с судьбой, проговорил Гильом. - Они плохие вестники, эти могильные призраки и тот, кому они попадают на глаза, поступит мудро, если повернет своих лошадей к дому. Я бы тоже поступил так, если бы мог, - сказал Гильом.
      Клод удивился.
      - Но кто мешает нам повернуть домой?
      - Это ничего не изменит, - старик отбросил со лба седые волосы и сел в седло, - я должен ехать к нему.
      - Но какой в этом смысл, отец, если он предрекает смерть? Да я и не верю в эти сказки! Наши привидения, скорее всего, сторож или пастух... неожиданно осмелел Клод.
      На лице Гильома появилась надменная улыбка.
      - Лесной сторож или пастух не слоняются по ночам в дорогих плащах и на хороших конях. Когда нет скота, для охраны им нельзя рубить деревья. Думай как хочешь, Клод, но это вестники ада, и я еду им навстречу.
      Старый Гильом взмахнул рукой и пришпорил своего коня.
      Вновь выглянула луна, и Клод с ужасом увидел, что никаких всадников на вершине холма нет, а его отец во весь опор мчится к длинным теням, отброшенным холмами на равнину, и исчезает в них. Лишь только глухой топот нарушает тишину в
      Ночи.
      И Клод заскрежетал зубами. Ему захотелось поскакать за отцом, вернуть его, но что-то удерживало парня. Ведь отец сам сделал свой выбор, решил, куда ему направиться.
      И все-таки, сыновний долг победил в нем страх, и он тоже полетел во весь опор к длинным теням, отбрасываемым холмами.И тут из темноты раздался смех. Сперва он показался Клоду страшным, но это было всего лишь какое-то мгновение. В темноте весело хохотал его отец Гильом и смеху вторили еще два голоса.
      Когда Клод подъехал, то увидел своего отца в обществе старших братьев Виктора и Жака. На Викторе и впрямь был длинный плащ, который он демонстрировал отцу.
      - Да это же я, - смеялся старший брат. Гильом нервно хохотал прерывистым старческим хохотом.
      - А я думал, это Мертвый король, - и он вновь принимался хохотать.
      Завидев Клода, Виктор и Жак поскакали ему навстречу.
      - Ну что, ты тоже не испугался встречи с мертвецами? Смотри, какие мы страшные, - и Виктор, расправив плащ, взмахнул им.В самом деле, издалека его можно было принять за страшное видение, особенно в этих безлюдных краях.
      - А ты молодец, Клод, - не унимался Жак, - не побоялся привидения. Или ты просто спутал направление от страха, хотел убежать, а поскакал навстречу нам?
      - Не обижайте брата, - крикнул Гильом, - он вел себя как подобает мужчине. А я-то, старый дурак, подумал, что вы призраки!
      Ночь уже никому не казалась такой темной, страхи ушли. Но когда смех стих, Гильом вновь почувствовал себя старым и разбитым.
      - Может быть, зря, - вздохнул он, - это оказались вы - Виктор и Жак, может быть, мне лучше было бы встретить смерть.
      Знаешь, Виктор, я почувствовал такое странное облегчение, когда поскакал навстречу тебе, считая тебя призраком.
      - Да брось ты, отец, тебе еще жить да жить, - сам не веря в сказанное, произнес Виктор.
      - Мне лучше знать, - погрозил старшему сыну старик, - это не к добру, когда собственного сына принимаешь за образ смерти.
      - Брось, отец, не думай о плохом.
      - Нет, Виктор, доживи ты до моих лет - и поймешь, что творится в моей душе. Тебе же никогда не приходилось желать смерти?
      - Я не боюсь ее, - сказал Виктор.
      - Это совсем другое, - старик нахмурил брови, - бояться смерти и желать ее - это разные вещи. Я же сказал тебе, доживи до моих лет, и ты поймешь.
      Жак, слегка улыбаясь, смотрел на отца.
      - А ты все-таки молодец. Ночью, верхом, с оружием, как в старые времена.
      - Поехали домой! - махнул рукой Гильом и только сейчас ощутил, насколько устал.
      Он уже еле сидел в седле, но не хотел подавать вида.
      - А твой Анри, - сказал он Виктору, - совсем взрослый.
      - Да что ты, отец, ему еще очень мало лет.
      - Я в его годы был совсем несмышленный, даже не помню себя, а он уже сидит в седле, - сказал Гильом.
      - Он уже целый год сидит в седле, - рассмеялся Виктор.
      - И ты тоже был таким, - улыбнулся старик, - хоть и не помнишь.
      - Мне кажется, я всегда ездил на лошади.
      - Ну что ж, вы когда-нибудь смените меня, - сказал старик. - Теперь я и в самом деле могу спокойно умереть, только пообещайте мне, что никто из вас не подумает обидеть Констанцию.
      - Что ты, отец, - Виктор подъехал к Гильому, - мы все ее очень любим.
      Отец испытующе заглянул в глаза сыну, ему показалось, что тот его обманывает.
      - Говоришь, что любишь ее? - переспросил Гильом.
      - Да, - Виктор отвел взгляд.
      И именно потому, что отец не расспрашивал его дальше, Виктор понял, что между ним и отцом возникла преграда. Тот начал бояться теперь за свою воспитанницу.
      <Как убедить отца, что я желаю Констанции только добра? - думал Виктор. - Он еще недолго протянет, и мне не хотелось бы, чтобы перед смертью он лишил меня всего. Как сделать, чтобы он вспомнил о своем долге перед родом? Неужели я сам
      Стану когда-нибудь таким старым, немощным, а мой сын примется рассуждать, как мне объяснить простую истину - властвовать должна сила, а не стариковская немощь?>
      Домой Гильом и его сыновья вернулись еще до рассвета.
      Старый Реньяр с трудом спустился с коня и, скрывая свою слабость от детей, двинулся к дому. Он еле смог подняться на крыльцо и добрести до постели. То, что совсем еще недавно он чувствовал прилив сил, позабылось. Теперь все его тело бил
      Озноб.
      Но Гильом Реньяр нашел в себе силы раздеться и лишь только потом лег на кровать.
      Весь дом еще спал, когда Констанция пробралась к выходу. Она сама не могла объяснить, почему проснулась так рано. Она ничего не знала о ночной поездке Гильома и его сыновей, но девушка чувствовала, что сегодня последнее утро, когда она сможет добраться до ручья и побыть там одна.
      Конечно, на самом деле, Констанция обманывала себя, она надеялась встретить там Филиппа, но всячески гнала от себя эту крамольную мысль.Точно так же как и Гильом с Клодом, она вывела из конюшни лошадь, пробралась за ограду и только тогда вскочила в седло.
      Когда девушка добралась до ручья, солнце уже стояло довольно высоко. Но Констанция так и не дошла до своего любимого камня. Она услышала под деревом тоненький писк и раздвинула руками траву. Там лежало перевернутое гнездо, а
      Возле него копошились птенцы.
      - Ой, что с вами стало? - спросила Констанция, беря в руки легкое как пух гнездо.
      Она одного за другим ловила птенцов и осторожно опускала их на дно гнезда. Те, очутившись в гнезде, тут же затихали.
      - Маленькие, вы, наверное, совсем продрогли за ночь, - приговаривала Констанция, обогревая птенцов своим дыханием.
      Филипп Абинье даже сквозь шум водопада расслышал ее тихий голос. Он поднялся с камня и глянул поверх кустов на девушку, собиравшую в траве птенцов. Шлея ее платья сползла с плеча, обнажив белоснежное тело.
      Филиппу хотелось как можно скорее окликнуть Констанцию, снова быть с ней вместе, но он сдержался. Смотреть на нее, когда она не подозревает, что ты здесь рядом, было слишком большим искушением.Девушка собрала всех птенцов в гнездо, глянула вверх.
      - Откуда же вы свалились? И тут она увидела развилку с остатками гнезда.
      - Ох, какая высота! - сказала Констанция. - Сами вы туда не доберетесь.
      Девушка заткнула подол своего длинного платья за пояс и положила туда гнездо с птенцами. Дерево склонялось над водой, и Констанция начала пробираться по его наклонному стволу все ближе и ближе к развилке.
      Филипп стоял на камне и недоумевал, как это девушка до сих пор его не заметила. Но Констанция смотрела только себе под ноги, боясь сорваться.
      Теперь ей предстояло ступить со ствола на толстый сук, ведь она твердо решила вернуть птенцов на прежнее место.
      Констанция присела на сук, спустив ноги, и стала подвигаться к развилке, помогая себе руками.
      Глядя на нее, Филипп совсем не боялся, что девушка может сорваться, настолько ловко и уверенно она действовала, будто она всю жизнь только и делала, что лазила по деревьям.
      Наконец, птенцы были водворены на место, Констанция еще что-то им пошептала, словно прощалась, и только потом удосужилась глянуть вниз.
      Филипп, приготовивший столько слов для встречи, тут же их забыл. Он виновато улыбнулся и развел руками в стороны.
      - Я пришел, Констанция.
      Девушка ответила такой же лучезарной улыбкой и только тут сообразила, что подол ее платья подобран.
      Она, суетясь, стала вытаскивать его из-за широкого кожаного пояса и чуть не сорвалась вниз, настолько велико было ее волнение.
      - Тебе помочь спуститься? - крикнул Филипп.
      - Нет, я сама, - отрезала Констанция. Она вновь пробралась по наклонному стволу дерева и подошла к ручью.
      - Ты хочешь сюда?
      Филипп показал на плоский камень. Констанция отрицательно качнула головой.
      - Нет, Филипп, а вдруг будет как в прошлый раз? Приедет кто-нибудь из кузенов, и тебе может и не удастся спрятаться.
      - Честно говоря, я и не задумывался над этим, - замялся Филипп Абинье, - но я приехал не просто так.
      Он пробрался по выступавшим из ручья камням прямо к Констанции. Они стояли друг напротив друга, не решаясь приблизиться.
      - Я привез тебе подарок, - Филипп протянул руку и разжал ладонь.
      На ней сверкнуло золотое кольцо с жемчужиной. Конечно же, жемчужина не шла ни в какое сравнение с жемчужиной на медальоне Констанции, но вызвало такую бурю восторга, что право, если бы это видел дядя, он был бы тоже рад.
      Констанция примерила кольцо и улыбнулась. Даже на указательном пальце оно не держалось, было слишком велико.
      - Спасибо тебе, Филипп, я что-нибудь придумаю, ведь это твой подарок.
      - Должен же был я отблагодарить тебя за то, что ты спасла мне жизнь, Филипп сказал совсем не то, что хотел.
      Но Констанция поняла его истинные мысли и прикоснулась к его руке.
      - Ты не сердишься на меня? - спросил Филипп.
      - Что ты, мне никто еще не делал таких подарков.
      - Извини, Констанция, что оно не пришлось тебе впору, ведь я даже не держал твою руку в своей.
      - Теперь можешь, - Констанция вложила свою ладонь в пальцы Филиппа. Пойдем отсюда, вдруг кто-нибудь увидит. А насчет кольца... Во-первых, оно мне велико, а во-вторых, я все равно не могу его надеть.
      - Почему?
      - Кто-нибудь из кузенов или дядя Гильом спросят у меня, откуда я его взяла. И что я им отвечу?
      - Об этом я тоже не подумал, - пожал плечами Филипп.
      - Пойдем, пойдем, я покажу, где приготовила для него место, - и Констанция повела Филиппа по крутому склону к зарослям кустарника.
      Она раздвинула ветки, и молодые люди оказались в каком-то подобии не то дома, не то шалаша. Здесь лежал ствол старого поваленного дерева, его ветви были аккуратно обрезаны. Вокруг небольшой поляны возвышалась непроходимая стена кустов, а над стволом поваленного дерева был сооружен навес из сухих веток и
      Сена.
      - Это укромное место, - сказала Констанция. - Когда я хочу побыть одна, совсем одна, - добавила девушка, - прихожу сюда. Никто не может меня найти, никто из кузенов не знает о нем. Все они ищут меня у ручья, а я сижу здесь.
      Филипп осмотрел убежище Констанции. Здесь, на высохшем суку дерева были навязаны разноцветные ленточки, в развилке сучьев поблескивал осколок зеркала.
      - Ну что, нравится? - спросила Констанция. - Можешь считать это моим домом.
      Она сняла слишком большое для ее руки кольцо и повесила его на сухой сучок поваленного дерева рядом с пестрыми ленточками.
      - Оно будет здесь, и я буду навещать его, приходить и надевать на палец, - склонив голову, сказала Констанция.
      - А ты не боишься, что его украдут птицы? - испугался за судьбу своего подарка Филипп. Констанция пожала плечами.
      - Они меня любят, зачем им красть мое кольцо? А если возьмут, я попрошу, и они вернут его обратно.
      Юноша не мог понять, шутит девушка или говорит серьезно. Глядя на Констанцию, он мог поверить во все что угодно, даже в то, что птицы слушают ее приказания. Он и сам сейчас был готов выполнить любую ее прихоть.
      - И не бойся, - засмеялась Констанция, - никто его здесь не украдет ни птицы, ни люди. Только я одна, а теперь и ты знаем об этом укромном месте. Посмотри, как отсюда чудесно виден ручей, - она раздвинула руками кусты и перед
      Филиппом открылась великолепная картина - бурлящий поток и плоский камень, который вода огибает двумя рукавами.
      Первая радость встречи прошла и Констанция посмотрела на Филиппа немного другими глазами. Только теперь она заметила, что парень немного грустен.
      - Я знаю, ты меня ненавидишь, - сказала Констанция.
      - Я ненавижу?! - изумился Филипп. - Да я... я... - и он осекся.
      - Конечно, ненавидишь, ведь я одна из Реньяров. Ты не можешь поступать иначе, я знаю, твоя мать обвинила моих кузенов и дядю в том, что это они убили твоего отца. Это правда? - спросила она Филиппа.
      - Да, я видел это собственными глазами, - полуприкрыв веки, ответил Филипп. - И ты видела это, только была слишком мала. Тебя вез на лошади кто-то из братьев, а ты вырвалась и побежала. А мы с отцом, спрятавшись, хотели переждать, пока проедут твой дядя и кузены, потому что мы находились на вашей земле. Но ты так плакала и отчаянно кричала <Пусти!>, что я не выдержал и выбежал на дорогу, - Филипп бессильно опустил голову. - Я каждый день не устаю корить себя за тот
      Злосчастный поступок.
      - Не надо, - сказала Констанция и положила свою теплую ладонь на продрогшее плечо Филиппа. - Не надо, прошлое не вернешь. Я верю тебе, если ты можешь сказать мне в лицо, что мои родственники убили твоего отца. Но я одна из них, - горестно сказала Констанция, - видишь, я даже была вместе с ними.
      - Я выбежал потому, - закрыв глаза, сказал Филипп, - что ты показалась мне другой. Даже маленькой девочкой ты не была похожа ни на одного из них.
      - Это ты все придумал себе сейчас.
      - Нет! - воскликнул Филипп. - Я каждый день возвращаюсь в прошлое, вновь и вновь переживаю, измеряю каждый свой шаг и вижу тебя. Да, теперь я точно знаю - это была ты. На тебе было дорогое нарядное платье, а в руках ты сжимала куклу.
      - Куклу... - задумалась Констанция, - значит это была я. Эта кукла до сих пор хранится у меня, временами я люблю брать ее на руки и разговаривать. Мне кажется, она знает какую-то тайну, но не может открыть ее мне.
      - Так значит это точно была ты, Констанция. Сколько же лет мы знаем друг друга? Почти всю нашу жизнь, а встретились только теперь.
      - Это странно звучит, - задумалась девушка, - знать всю жизнь, а встретиться только теперь. Наверное, мы что-то путаем.
      - Но почему я сразу вздрогнул, увидев тебя? Констанция улыбнулась.
      - Иногда это случается и по другому поводу.
      - По какому же?
      - Ну, знаешь... - замялась девушка, - бывает, иногда озноб пронижет тебя, а вдруг бросит в жар... Всякое бывает.
      - А ты? Что ты почувствовала, Констанция, когда впервые увидела меня? Констанция засмеялась.
      - Ты был такой мокрый и несчастный, что ничего кроме жалости испытывать к тебе было невозможно.
      - Ах, да, ты назвала меня мокрым нахохлившимся воробьем.
      - Да-да, именно, воробьем. Ты сегодня был похож на него.
      - Ты пришла сюда, потому что хотела увидеть меня? - с надеждой спросил Филипп Абинье.
      - Да, я все эти дни только и думала о тебе.
      - И я, - воскликнул Филипп и сжал пальцы Констанции, - я тоже думал о тебе. Я вспоминал ту нашу встречу.
      Может быть, они еще долго сидели бы, глядя в глаза друг другу, но их разговору суждено было прерваться. Огромная форель, выскочив из воды у самого камня, с шумом упала в воду.
      - О, какая огромная! - воскликнул Филипп.
      - Ты хотел бы, наверное, такую изловить? А зачем тебе нужна рыба? спросила Констанция.
      Абинье напрягся и мрачная тень пробежала по его открытому лицу.
      - Знаешь, Констанция, моей матери было очень плохо. Она все время вспоминает отца, а тот иногда вместе со мной ходил на ручей ловить форель и приносил ей. Представляешь, она по несколько дней может ничего не есть. Слава богу, сейчас ей стало лучше, она буквально ожила, изменилась на глазах. Она даже начала шутить.
      - Я понимаю тебя. Но, к сожалению, я не помню свою мать, не помню и отца.
      - Это так тяжело, - Филипп погладил Констанцию, как маленькую девочку, по волосам.
      Вдруг она напряглась и вскочила на ноги.
      - Что? Что-то случилось? Я что-то сделал не так, Констанция?
      - Нет, ты все делаешь правильно. Но, знаешь, ведь меня могут хватиться, я ушла из дому, не предупредив старого Гильома Реньяра.
      Услышав это имя, Филипп Абинье вздрогнул.
      - Не произноси при мне это имя.
      - Извини, извини, Филипп, я не хотела. Я буду для тебя просто Констанцией. Я должна бежать. Видишь, солнце стоит уже высоко. Я думаю, что и тебе уже пора.
      - Да, мне тоже пора. Я сказал матери, что еду в церковь.
      - И она тебе поверила?
      Филипп пожал плечами, не зная, что ответить девушке.
      - Мать всегда чувствует, о чем я думаю. Она даже умеет угадывать мои самые сокровенные мысли.
      - Тебе хорошо. Пойдем же, пойдем отсюда скорее. Надо отсюда спешить. Не дай Бог, меня хватятся, и братья приедут к ручью и увидят тебя, Филипп.
      - Я их не боюсь, - грозно сказал Филипп. Констанция привстала на цыпочки, обвила его шею руками и нежно поцеловала в губы.
      Филипп вздрогнул. Это было так неожиданно и так приятно, что его сердце бешено заколотилось в груди. Он хотел удержать Констанцию, хотел прижать к себе, но она выскользнула из его рук, как выскальзывает форель из пальцев неумелого рыбака.
      - Ты придешь сюда еще? - крикнул ей вслед Филипп.
      - Да! Да, обязательно приду.
      - Когда?
      Девушка приостановилась, обернулась и посмотрела на Филиппа.
      - Обязательно приду.
      А Филипп еще ощущал на губах ее влажный поцелуй. Это было ни на что не похожее ощущение, странное и радостное. Ему, конечно же, и раньше доводилось целоваться с девушками, целоваться с сестрой, с матерью. Но этот поцелуй был совсем иным. В нем было столько чувств, что все существо Филиппа буквально запело от радости. И чтобы хоть как-то успокоить себя, он сбежал к ручью и, зачерпнув в пригоршни воду, плеснул себе в лицо, а затем радостно отряхнувшись, направился к тому месту, где была оставлена лошадь.
      - Ну что, ты меня ждешь?
      Лошадь закивала головой, застригла ушами, застучала копытом о землю и потянулась своими мягкими и влажными губами к рукам Филиппа.
      - Нет, ты не умеешь целоваться, - сказал Филипп, поглаживая гриву коня, - да, тебе это и ни к чему.
      И он сам поцеловал свою лошадь в белую звездочку на лбу.
      - Поехали, поехали скорее, нас уже ждут. Он под уздцы вывел лошадь, вскочил в седло и, натянув поводья, пустил ее вскачь.
      Он жадно вдыхал сырой воздух, ветер трепал его волосы. Филипп ликовал, чувство счастья переполняло его, как терпкое вино переполняет драгоценный бокал.
      <Скорее, скорее, я скажу Марселю, что его подарок пришелся кстати, я думаю он обрадуется. Жаль, конечно, что он не видел, как загорелись глаза Констанции, когда она примеряла его перстень. Но кто же мог подумать, что у Констанции такая хрупкая миниатюрная рука, что даже на указательный палец этот перстень оказался велик. Да к тому же и выбора у меня не было. А вот Лилиан, едва увидит мое
      Лицо, сразу же догадается, где я был. А если мать спросит, кого я видел в церкви, что мне сказать?>
      И Филипп судорожно принялся придумывать ответ, но потом бросил эту глупую затею и махнул на все рукой.
      - А, будь что будет, - громко выкрикнул он, и его крик разлетелся над сжатыми полями.
      Он еще сильнее пришпорил коня, хотя тот и так уж мчался во весь опор. А Филиппу хотелось мчаться еще быстрее, ему хотелось лететь над землей стремительно, как птица.
      - Констанция, Констанция, - отбивали копыта дробь. - Констанция, Констанция, - стучало в голове. - Констанция, Констанция, - вторило сердце Филиппа.
      Едва конь взлетел на холм, Филипп придержал его. Дом Абинье показался Филиппу странным. Что-то было не так, но что, он еще не мог понять.
      Все двери и окна были распахнуты, а у крыльца стояла карета, запряженная четверкой лошадей, которую он не мог видеть с вершины холма.
      - Вперед! - крикнул Филипп и сжал бока лошади. Чем ближе было к дому, тем сильнее сжималось сердце Филиппа в предчувствии беды.
      ГЛАВА 10
      Обуреваемый недобрыми предчувствиями, Филипп Абинье въехал в ворота и оказался во дворе своего дома. Как по мановению волшебной палочки у него за спиной возникло два всадника и, обернувшись, Филипп увидел, что прямо ему в
      Грудь нацелены стволы пистолетов.
      А вот и хозяин приехал, - сказал офицер, глядя на то, как солдаты вытряхивают из большого сундука вещи.
      Мать и сестра стояли у двери, прижавшись друг к другу.
      - Что вы делаете? Зачем? Здесь никого нет, мы одни! - громко восклицала мадам Абинье. - Мы абсолютно одни!
      - Слезай с лошади, - не обращая внимания на крики женщины, приказал офицер.
      Филипп спешился и, бросив поводья, хотел подойти к матери, но офицер выхватил пистолет и сказал:
      - Стой на месте и не двигайся, а не то я продырявлю твою
      Голову!
      - Господин офицер, мой сын ничего не знает, он ни при чем!
      - А кто знает? - рявкнул офицер, и его лицо налилось злостью.
      Лилиан дрожала, молитвенно сложив перед грудью руки.А мадам Абинье, казалось, абсолютно не боится солдат.
      - Я уже вам десятый раз говорю, что у меня в доме нет никаких разбойников, нет мятежников! Вам незачем рыться в вещах и выбрасывать их на улицу!
      Но солдаты не обращали на крики никакого внимания. Они поглядывали на своего офицера, а тот, махнув рукой, бросил:
      - Продолжайте обыск!
      Он был абсолютно уверен, что мятежник, которого они ищут, находится где-то в доме, ведь ему некуда податься в этих краях, кроме как к сестре.
      Филипп стоял, опустив руки, и угрюмо смотрел на все происходящее.
      Солдаты привычно занимались своим делом. В их действиях не было ни злости, ни радости, они особенно не усердствовали, но пытались делать вид, что старательно выполняют приказание офицера.
      Филипп, повернув голову, покосился и посмотрел на карету, запряженную четверкой лошадей, и увидел крючковатый профиль. Это был судья Молербо, который в свое время вел дело об убийстве его отца Роберта Абинье. И Реньяры были оправданы. Неизвестно, каким способом им удалось оправдаться: может быть, подкупом, может быть, посулами, а может быть угрозами. Но это не меняло дело. Филипп Абинье все равно презирал судью Молербо.
      Тот мизинцем опустил штору, и она скрыла его. <Так вот кто это все затеял!> - подумал Филипп. Наконец, все солдаты собрались во дворе. Офицер постучал пальцем. Дверь кареты приоткрылась.
      - Господин судья, мы никого не нашли.
      - Плохо искали! - рявкнул судья Молербо и захлопнул дверь.
      Офицер вновь открыл дверь кареты.
      - А может быть, его кто-нибудь предупредил и он опять убежал? Этот Марсель изрядная бестия и поймать его будет не так-то просто.
      - Да, я знаю, я уже целый месяц за ним охочусь, - он крючком согнул указательный палец и поманил Филиппа к карете.
      Тот стоял, переминаясь с ноги на ногу, пока ствол пистолета не подтолкнул его в спину.
      Голос судьи разительно изменился, он стал елейным и даже немного заискивающим:
      - Садись, садись в карету, мы с тобой немного прокатимся.
      Филипп посмотрел на мать, на сестру, не решаясь ступить на подножку кареты.
      - Оставьте моего сына в покое! Что он вам сделал? Он ничего не знает, ничего, он еще очень молод!
      - Не беспокойтесь, мадам, - ласково сказал судья Молербо, - я не причиню зла вашему ребенку, тем более, он и мне очень нравится. Садись!
      Филиппа больно задело слово <ребенок>, ведь он считал себя настоящим мужчиной.
      Да он и был таким. Все хозяйство держалось на его плечах, и семья Абинье не разорилась только благодаря стараниям Филиппа.
      Он сел в карету, стараясь держаться независимо и гордо. Судья дал указание, кучер натянул вожжи и карета, плавно покачиваясь на рессорах, выехала со двора. Отряд солдат во главе с офицером сопровождал карету.
      - Верните, верните мне моего сына! - слышался крик мадам Абинье.
      Но никто не обращал внимания на стенания пожилой женщины. Судья Молербо недовольно поморщился. Он поправил свой аккуратно завитой парик и почесав ука
      Зательным пальцем нос, подмигнул Филиппу так, словно они были давними друзьями и их связывала какая-то тайна.
      - Ты смелый и честный парень, мне очень нравится твое открытое лицо и думаю, ты поможешь правосудию.
      Филипп почувствовал, как по спине двумя струйками побежал холодный пот, но его лицо осталось непроницаемым.
      Он прекрасно знал, о чем сейчас попросит судья.Но разговор повернулся совершенно в другое русло.
      - Говорят, Филипп, Реньяры никому не дают покоя. Я вспоминаю то дело и теперь, честно тебе признаюсь, сожалею, что оправдал тех головорезов.
      - Да, да, господин судья, от них буквально нет житья. Они досаждают всем, третируют всю округу, выгоняют людей из их домов, забирают скот. А у одного арендатора забрали урожай.
      - Какие мерзавцы! - улыбнулся судья Молербо. Филипп разговорился, а этого судье только и надо было.
      - Так ты говоришь, они совсем бесчинствуют и распустили руки?
      - Да, господин судья.
      - Поговаривают, что они не лояльны к королю?
      - Вот этого я не могу вам сказать, господин судья, я сам с ними не встречаюсь, поэтому не могу ответить на ваш вопрос.
      И тут Филипп спохватился, вспомнив, что Констанция тоже принадлежит к роду Реньяров и если судья расправится с Реньярами, то пострадает и его возлюбленная.
      - Ты о чем-то задумался, Филипп? - усмехнулся судья. - Может быть, ты знаешь больше, чем я, но боишься говорить? Так смею тебя заверить, не стоит никого бояться, ведь закон будет на нашей стороне. И у нас хватит сил, чтобы расправиться с любым, кто посягнет на твою независимость.
      - Господин судья, но я ничем не могу вам помочь, хотя я был бы очень вам благодарен, если бы вы избавили всех окрестных жителей от бесчинств Реньяров.
      - Что ж, я могу сделать это, - он обернулся и посмотрел на солдат, которые, растянувшись по дороге, ехали за его каретой. - Но мне нужна и твоя помощь, Филипп, только ты можешь мне помочь.
      - Чем? - воскликнул Филипп Абинье.
      - Тем, что так сильно ненавидишь Реньяров. Мы уже давно ищем одного человека, думаю, тебе известно его имя - Марсель Бланше.
      - Да, господин судья, это наш родственник.
      - Кажется, он приходится тебе дядей, - показал свою осведомленность судья, - правда, по линии матери.
      - Да, вы правы, господин судья, но я его не видел уже очень давно, Филипп соврал с абсолютно спокойным лицом.
      - Ты говоришь, давно, это сколько - день, два, неделя?
      - Нет, господин судья, очень давно.
      - Сколько же это - давно?
      - Несколько лет, господин судья, по-моему, года четыре.
      - Ты говоришь, парень, четыре года? Это очень большой срок. А вот мне донесли, что он сейчас находится в этих краях, что он ранен и только чудом ушел от погони.
      - Не знаю, господин судья, но если вы думаете, что мой родственник может быть не лояльным по отношению к нашему королю, то вы ошибаетесь.
      - Вот об этом, парень, лучше судить мне, а не тебе, - лицо судьи сразу же сделалось злым и строгим, а Филипп мгновенно пожалел, что был откровенен с этим человеком. - Если Марсель Бланше еще не появился в этих краях и не был в вашем
      Доме, то я уверен, что он в ближайшем времени объявится. Я точно знаю, что ему не удалось покинуть Францию. И я с удовольствием помог бы тебе, Филипп, расправиться с Реньярами, ведь это твоя заветная мечта, я вижу по глазам.
      Филипп кивнул.
      - Но ты для этого тоже должен кое-что сделать.
      - Что же я должен сделать?
      - Когда мятежник и изменник короля Марсель Бланше появится в вашем доме, ты должен всего лишь сообщить об этом мне и постараться задержать его до прибытия солдат. Ты согласен?
      Филипп вздрогнул и прижался спиной к подушке.
      - Господин судья, я не смогу это сделать.
      - Ну что ж, ты вправе поступать так, как считаешь нужным, но тогда и я не стану помогать тебе и в конце концов, Реньяры прикончат ваш род. Вернее, не захочу, как ты не захотел помочь мне.
      Филипп молчал.
      - Ну что ж, кажется мы с тобой обо всем поговорили и ты можешь быть свободен. И тогда не приходи за помощью ко мне, будешь выпутываться сам.
      Хорошо, господин судья, я все понял.
      - Нет, парень, ты ничего не понял, ты слишком молод и слишком честен, и судья Молербо положил руку на плечо офицера, сидевшего в углу кареты.Тот, поняв, чего желает господин судья, распахнул дверь и на ходу вышвырнул Филиппа на обочину.
      Парень упал в грязь и долго сидел на земле, слыша хохот солдат. А карета судьи быстро удалялась.Наконец, чертыхаясь, Филипп поднялся на ноги, отряхнул
      Грязь и побрел к дому.
      Мать и сестра собирали разбросанные вещи, втаскивали в дом сундуки, ставили на место мебель.Увидев сына, Этель обрадовалась.
      - Они тебя били, Филипп?
      - Нет, мама, - единственное, что сказал Филипп и пошел в конюшню. Марсель! Марсель! - негромко окликнул Филипп.
      Зашелестела солома, с грохотом упало несколько широких досок, и перед Филиппом появился Марсель Бланше с пистолетом в руке.
      - Ну что, ты испугался, парень?
      - Нет, дядя, - сказал Филипп.
      - Что они у тебя спрашивали, они искали меня?
      - Да.
      - Судья Молербо, наверное, предложил тебе свою помощь, Филипп?
      - Да, он говорил, что уничтожит всех Реньяров, если я скажу ему, где прячешься ты.
      - Как вижу, ваша сделка не состоялась, - немного горько улыбнулся Марсель Бланше, пряча пистолет за пояс.
      - Не состоялась и не могла состояться, ведь ты сам говорил, что ни в роду Бланше, ни в роду Абинье никогда не было предателей.
      - Молодец, парень! Молодец! - и Марсель крепко прижал к своей груди перепачканного в грязь племянника.
      Они несколько минут так и стояли - мужчина, умудренный опытом и юноша, еще не вкусивший жизни.
      Наконец Марсель Бланше разжал объятья и уселся на ступеньку лестницы, ведущей на чердак.
      - Понимаешь, племянник, у меня сейчас безвыходное положение.
      - Почему, Марсель?
      - Я не могу оставаться в доме моей сестры, потому что своим присутствием подвергаю вас опасности. И поэтому, наверное, мне придется покинуть ваш гостеприимный дом.
      - Марсель! Марсель, не спеши, подумай, ведь тебя никто не гонит. У нас хватит еды, а моя мать и Лилиан тебя любят.
      - Да, мать меня любит, но больше она, как всякая мать, любит тебя и Лилиан. А солдаты наверняка вернутся и тогда неизвестно, успею ли я спрятаться, и вы пострадаете за то, что укрывали мятежника и изменника короля. Как ни прискорбно, но опять, вероятно, моя жизнь превратится в сплошные скитания, в погони, в стрельбу... Боже, как мне все это надоело! обхватив голову руками, произнес Марсель.
      - Так не уезжай, будь с нами.
      - Пойми, Филипп, здесь есть еще одна закавыка:я человек, который не имеет ничего, кроме верного коня, кожаного плаща и пары пистолетов.
      - Марсель, но мы уже успели привыкнуть к тебе, неужели тебе у нас плохо?
      - Мне у вас, Филипп, слишком хорошо, но я боюсь, что вам будет плохо.
      - Нет, Марсель, я хозяин в доме. И даже если мать и Лилиан будут против, я настою на своем. Мне хочется, чтобы ты остался.И в этот момент на губах Марселя Бланше появилась лукавая улыбка.
      - Филипп, - он вскочил со ступеньки лестницы и хлопнул племянника по плечу, - скажи, пришелся по вкусу мой подарок?
      Филипп от неожиданности вздрогнул и растерялся.
      - Откуда? Откуда ты знаешь, что я встречался с Констанцией?
      - Да это видно по твоему лицу, у тебя на лбу написано.
      - А мать? Лилиан? Что они думают?
      - Они давным-давно обо всем догадались. Ведь ты не умеешь хранить тайны, ты слишком прям и честен, на твоем лице как в зеркале отражаются все чувства.
      - Марсель, она была счастлива, ей очень понравился перстень!
      - Ну вот, хоть кому-то мое появление принесло радость.
      - Да, да, она радовалась как маленький ребенок, вертя в руках перстень. Но знаешь. Марсель, вот в чем беда - он оказался ей велик. Он сваливался даже с указательного пальца.
      Марсель громко, не боясь, расхохотался.
      - Я могу сказать, Филипп, что у тебя хороший вкус.Если этот перстень ей оказался велик, значит, это очень изящная девушка. А то, что он велик, не переживай. Придет время, она располнеет и перстень будет ей в пору. Наверное, племянник, сегодня ты признался ей в любви.
      - Нет, Марсель, я не смог.
      - Как не смог? Тебе не хватило смелости или ты не сумел подобрать слова?
      - Я не знаю. Марсель, я все время хотел, думал об этом, шептал слова... Но. когда увидел ее, слова куда-то запропастились, как будто ветер выдул их из головы.
      - Вот это, Филипп, ухе непорядок, нельзя из-за любви терять голову, и девушка должна знать, что ты ее любишь, иначе и она не сможет признаться тебе в своих чувствах.
      - Мне кажется, она догадывается, что я люблю ее.
      - Откуда ты это знаешь?
      Филипп вновь пожал плечами и, тряхнув головой, сказал:
      - Она сама поцеловала меня.
      - Вот это здорово! - и Марсель, взяв своего племянника за плечи, крепко встряхнул. - Правда, лучше было бы, если бы ты первым поцеловал ее, но если девушка поцеловала тебя - это очень хороший знак, значит, она очень тебя любит.
      - Правда? Правда, Марсель, ты думаешь, она любит меня по-настоящему?
      - Ну конечно же, только пока не говори об этом матери и сестре.
      - Я никому не скажу об этом, никому не признаюсь, кроме тебя.
      - Да тебе и признаваться не надо, стоит только взглянуть на тебя, как сразу же становится ясно, что тебя поцеловала девушка, которая тебе очень небезразлична.
      - Ну хватит вам вести тайные переговоры! - на пороге появилась Этель, ее лицо было озабоченным и строгим. - Помогите втащить сундуки, эти мерзавцы выволокли их на улицу, как будто не могли посмотреть в доме.
      - Пошли, - сказал Марсель, обнимая за плечи племянника.Лилиан складывала подушки, собирала разбросанную одежду и полотенца.
      - Марсель, я так испугалась, - воскликнула девушка, - когда один из солдат зашел в конюшню!
      - Лилиан, не стоит беспокоиться, я сделал себе очень глубокую нору. А солдаты короля ленивы, они проявляют прыть только тогда, когда им что-то надо стащить или когда видят такую привлекательную девушку, как ты. Правда, тогда их
      Прыть направляется в другую сторону.
      Лилиан вспыхнула.
      - Марсель, зачем ты говоришь гадости!
      - Да нет, племянница, я говорю правду.
      - Тащите этот сундук наверх! - строго приказала мадам Абинье и мужчины, кряхтя, поволокли тяжеленный дубовый сундук, окованный железными полосами, на второй этаж.
      Все более холодными становились дни. По утрам густой туман стлался над долинами и холмов не было видно из окон дома Абинье. Иногда по целым дням шел мелкий однообразный дождь.
      Но ни туман, ни дождь, ни пронзительный холодный ветер не могли остановить Филиппа. Он натягивал на плечи тяжелый кожаный плащ, седлал свою лошадь и каждое утро отправлялся из дому к ручью. И каждый раз его сердце сжималось, каждый
      Раз ему казалось, что Констанция будет ждать его в условленном месте.
      Но день проходил за днем, а Констанция так и не появлялась у ручья. Об этом говорило кольцо с жемчужиной. Оно висело на сучке и тускло поблескивало. Это было единственное яркое пятно в мрачном сером пейзаже, ведь листьев на деревьях уже не было, они, потемнев от дождей и тумана, лежали на земле.
      Филипп садился на мокрый камень и пристально смотрел на сверкающий перстень, думая о Констанции.
      <Где же она? Почему не приходит? Может, она забыла обо мне, вычеркнула из своей памяти? Нет, этого не может быть, ведь не может же она забыть все, что с нами здесь было! Может быть, с ней что-то случилось? Может, она заболела и сейчас нуждается в помощи, а жестокие Реньяры даже не хотят помочь девушке?>
      Но он тут же одергивал себя, понимая, что смотрит на старого Гильома Реньяра и на его сыновей своими глазами и примеряет к ним свои отношения.
      <А ведь, как говорила Констанция, все Реньяры жалеют и любят ее. Может быть, действительно, она больна?>
      И он вспомнил, как в прошлом году поздней осенью простыла и лежала в бреду Лилиан. Вспомнил, как она металась по подушкам, просила пить, вспомнил ее горячие руки, растрепанные волосы, вспомнил озабоченное лицо матери с застывшими слезами на глазах. Целую неделю Лилиан пролежала тогда, почти не приходя в сознание. Она бредила, шептала какие-то имена, кому-то клялась в верности.
      Мать сидела у изголовья ее кровати, потупив взор, и гладила дочь по щекам, а время от времени клала на ее горячий лоб мокрое полотенце.Филипп входил в комнату сестры, несколько минут стоял, чувствуя, что ничем не может помочь своей сестре.Но Лилиан вскоре поправилась, и в доме Абинье все пошло своим чередом. По утрам Лилиан готовила завтрак, мать занималась рукоделием, штопала белье. Служанка убиралась в комнатах, а Филипп занимался хозяйством...
      Дождь монотонно барабанил по шляпе, по плащу. Голые черные ветки подрагивали и с них осыпались крупные капли.
      Филипп протянул руку и прикоснулся к перстню. Он был холоден и влажен.
      - Ну, что же не идет твоя хозяйка? Я же так хочу ее увидеть, сжать ее тонкие пальцы в своих ладонях, хочу признаться ей в своей любви. А если бы руки Констанции замерзли, я бы сжал их в своих ладонях, поднес ко рту и жарко дышал на них. Но она не идет... Может быть, она действительно меня не любит и я ей безразличен? Тогда почему она меня поцеловала?>
      И Филипп облизывал пересохшие губы и до хруста сжимал кулаки.Пора было уезжать, но он каждый раз медлил, не находя в себе силы подняться с мокрого холодного камня. Он подолгу смотрел на воду, но сейчас она уже не радовала его взор. Желтые и красные листья проплывали по ручью как бесцельно прожитые дни. На душе становилось больно, сердце сжималось, кровь стучала в висках.И он вновь продолжал произносить имя, как будто оно было каким-то магическим заклинанием и могло заставить Констанцию прийти-к ручью, бросив все, что удерживало ее в доме.
      Откуда было знать Филиппу Абинье, что старый Гильом Реньяр, его заклятый враг, занемог и постоянно требует к себе Констанцию, которая не может отойти от него ни на шаг. С самого утра и до позднего вечера Констанция проводила возле своего опекуна. Тот наотрез отказался ложиться в постель и с трудом сидел в кресле возле жарко пылающего камина. У него постоянно мерзли руки, и хоть комната была жарко натоплена, все равно его тело пронизывал озноб.
      - Прикрой окно, - просил старый Реньяр, обращаясь к Констанции.
      Та смотрела на плотно закрытые рамы и, не решаясь возразить старику, подходила к ним и делала вид, что закрывает окно.
      - Ну вот, теперь стало теплее, - вздрагивал старик и протягивал озябшие руки к огню.
      Констанции иногда казалось, что он подставляет их слишком близко и его полупрозрачные старческие руки чуть ли не лижут языки пламени. Тогда она подходила к Гильому и пыталась занять его каким-нибудь разговором.
      На какое-то время старик отвлекался, на его бескровных губах даже появлялась улыбка, а седая голова мелко тряслась от смеха. И тогда старик начинал вспоминать что-нибудь из своей жизни. Он рассказывал, как воевал с соседями и почему-то самые страшные истории, в которых рекой лилась кровь и гибли люди, казались Констанции в рассказах Гильома смешными. А еще он любил
      Рассказывать о том, сколько денег потратил на то, чтобы подкупать судей и солдат.
      И в самом деле, когда Гильом рассказывал, то становилось ясно - не так уж страшен этот старик, хотя и жесток. Куда страшнее люди, за деньги продававшие свою совесть и честь, которые, находясь на службе у короля, соблазнялись на подкуп и решали дела в пользу Реньяров.
      Гильом ничего не скрывал от Констанции. Он чувствовал, что смерть его близка и поэтому хотел быть откровенным до конца. Но все-таки, он никак не находил в себе сил рассказать тайну происхождения Констанции. Он даже сам боялся
      Вспоминать о том корабле, подожженном его сыном, и о том сундучке, окованном медными пластинками, в котором находился пакет, запечатанный королевской печатью, и книга со страницами, испещренными записями и колонками цифр.
      И еще об одном происшествии старался не вспоминать старый Гильом Реньяр. Он так и не рассказал Констанции о той ночи, когда принял своего сына Виктора за призрака мертвого короля. Хоть эта история и была не столько страшной, сколько
      Смешной.
      Сердце Констанции радостно билось, когда Гильом заводил туманный разговор о том, что, мол, было бы неплохо помириться с соседями. Правда, он не знал, как это сделать, но уже само появление такой мысли в голове жестокого старика, не могло не радовать девушку.
      - Мы все время враждовали со всеми, - говорил Гильом, - мы гибли сами и убивали других. Может, все-таки, стоит остановиться, стоит прекратить эту бессмысленную вражду? Ведь все равно, воюй мы еще хоть сто лет, мы не сможем вернуть ни земель, ни богатства.
      Но странное дело, лишь только стоило старику завести этот разговор, как чуткое ухо Констанции улавливало пьяные крики Виктора, Клода, Жака и их приспешников, пирующих внизу.
      Они уже совсем распустились, зная, что отец немощен и вот-вот покинет этот свет. Она понимала, что старик не сможет их убедить остановить вражду. Виктор вел себя в имении как полный хозяин,лишь для виду ссылаясь на указания отца. А братья покорно выполняли все его просьбы и приказы, не находя в себе силы
      Противиться.
      Вечно пьяные приспешники, которые неизвестно откуда брались в доме Реньяров, словно какая-то злая невидимая сила толкала их сюда, совсем распоясались. Они напоминали свору голодных псов, и стоило Виктору только крикнуть, что кто-то ему не нравится, как те сразу же хватались за оружие и жгли
      Дома в окрестных селениях. Среди ночи гремели выстрелы, слышался конский топот.
      А судья Молербо словно исчез. Его карета не показывалась, а солдаты бездействовали, проводя жизнь в кутежах и карточных играх, не показывая носа дальше селения.
      Сиживая со стариком и слушая его в пол-уха, Констанция то и дело поглядывала в окно на далекие холмы, за которыми протекал ручей, окутанный туманом. Но она знала, что не пройдет и часа, как старик хватится ее и поднимет всех на ноги. И поэтому как ни хотелось Констанции увидеть Филиппа, посидеть с ним в укромном месте, полюбоваться его подарком, она никак не могла этого сделать.
      Поэтому она встречалась со своим возлюбленным только в мечтах, только во сне.Да и старый Гильом вроде бы почувствовал, что что-то изменилось в поведении Констанции...
      Однажды сердце Филиппа не выдержало. Он просидел до сумерек у ручья, до предела измотав свою душу воспоминаниями, и с сердцем, полным горестных пред
      Чувствий, решился. Он окончательно уверил себя в том, что с Констанцией что-то случилось, ведь не могла же она две недели избегать встречи с ним. И вместе того, чтобы поехать домой, в сумерках он двинулся к дому Реньяров. Его сердце бешено колотилось, но он твердо решил во что бы то ни стало увидеть свою возлюбленную.
      Наконец, он поднялся на холм и оказался среди развалин замка. Он приник к бойнице и посмотрел вниз. Поместье Реньяров было видно как на ладони. По двору слонялись пьяные вооруженные люди, кони были навязаны у самого крыльца, сновала прислуга, разнося бутылки с вином.
      И вдруг Филипп увидел свою возлюбленную. Его сердце дрогнуло.
      - Слава богу, - прошептал он, - она жива, с ней все в порядке.Он едва удержал себя, чтобы не броситься вниз, чтобы не закричать:
      - Констанция, я здесь, иди сюда, я люблю тебя!
      Но он прекрасно понимал, что никто не обрадуется его появлению, кроме самой Констанции, и то он в этом уже начал сомневаться.Но желание увидеться и поговорить с девушкой было сильнее страха. Поэтому он решил дождаться ночи и, проникнув к дому, подойти к ее окну и поговорить.
      Долго не унимался пьяный кутеж, долго слышались крики и шальные выстрелы. Испуганно ржали лошади. Филиппу Абинье повезло. Он смог увидеть в окне нижнего этажа Констанцию и смог догадаться, что это ее комната.
      <Там! Там живет Констанция!>
      Она сидела перед невидимым Филиппу зеркалом и примеряла свое украшение. Она поворачивала голову то вправо, то влево, то отбрасывала волосы с плеч, то приподнимала их над головой.
      Филипп, прячась за деревьями, подбирался к дому все ближе и ближе. Камни потрескивали под его ногами.
      <Только бы не залаяли псы! Только бы не бросились на меня! Ведь тогда придется убегать, и я не смогу увидеть Констанцию!>
      А это было для него самым страшным.Но постепенно в доме становилось все тише и тише. Пьяные песни смолкли, и люди Реньяров разбрелись, кто куда.
      Филипп подошел к окну, взобрался на цоколь, сложенный из дикого камня, и кончиками пальцев негромко постучал в стекло.Констанция испуганно вздрогнула и взглянула на окно. По стеклу бежали струи дождя, как бы смывая силуэт того, кто находился за ним. Но девушка догадалась, кто находился на улице, ее сердце тоже радостно вздрогнуло.
      <Да это же Филипп! Боже, боже, почему он здесь? Зачем он сюда пришел? Ведь его же здесь могут схватить, убить!>
      Она подбежала к окну и подняла раму. Холодный воздух ворвался в ее комнату.
      - Филипп, Филипп! - зашептала Констанция.
      - Я здесь, - послышался голос парня, и его лицо появилось в окне.
      - Зачем ты сюда пришел, ведь тебя могут схватить?! Ты сошел с ума!
      - Я хотел тебя увидеть, Констанция, поэтому я здесь.
      - Я не могла прийти, заболел Гильом Реньяр и он постоянно требует, чтобы я была рядом с ним.
      - Но я же не знал этого, я думал, что с тобой, Констанция, что-то случилось.
      - Да что со мной могло случиться? Я день и ночь думаю о тебе, Филипп!
      - И я, - ответил парень, - думаю только о тебе.
      А в это время одному из головорезов сделалось плохо. Он огляделся и понял, где находится - он сидел прямо возле входных дверей. Свежий воздух долетал до него с улицы. Он тяжело поднялся, помотал головой и, ощупывая стены, двинулся к выходу.
      Наконец, он оказался на крыльце и огляделся. Его мутило, и уцепившись руками за поручни, он раскачивался из стороны в сторону, бормоча проклятья.
      Констанция и Филипп не слышали ни его громкого бормотанья - ничего. Они всецело были заняты собой. Они смотрели друг на друга в глаза, и Филипп сжимал в своей ладони пальцы девушки.
      Филипп попытался привлечь Констанцию к себе и задел ставню. Та с ужасным скрипом качнулась и ударилась о стену.Пьяный наемник тупо уставился в темноту. И только тут, на фоне светлой стены, он различил мужской силуэт в мокром черном плаще.
      - Эге, - сам себе сказал бандит, - кто-то лезет к кузине Виктора.Но соваться сам он побоялся.
      - Нет, лучше пойду разбужу Виктора, он поймает и оторвет голову нахалу. То-то будет веселье, а то в последнее время что-то скучно жить стали Реньяры.
      Пьяный, пошатываясь, стараясь не шуметь, пробрался в дом и отыскал спящего за столом в кресле Виктора.
      Он робко потряс его за плечо. Тот уставился на своего собутыльника.
      - Тебе чего?
      - Тише! - приставил бандит палец к губам. - Там к твоей кузине какой-то нахал лезет в окно.
      - Ты что, бредишь?! Тебе почудилось, напился, так спал бы, - Виктор попытался вновь положить голову на руки.
      - Да нет же, я тебе точно говорю! - по-пьяному настойчиво уговаривал Виктора собутыльник. - Они целуются, я это сам видел.
      Еще в то, что кто-то захотел забраться в спальню к Констанции Виктор мог поверить, но в то, что его кузина могла с кем-то целоваться, было совсем невероятно.
      Виктор решил наказать нахала, отважившегося разбудить его.
      - Мерзавец, если ты ошибся, я вылью тебе в горло полбочки вина, и ты захлебнешься.
      - Да точно, Виктор, ведь я же трезв, - еле стоя на ногах, шептал бандит.
      Виктор вытащил из-за пояса пистолет, взвел курок.
      - Пошли! - махнул он рукой.
      Стараясь не шуметь, мужчины вышли на крыльцо. Сперва Виктор протер глаза, не желая верить увиденному, и тут же мгновенно отрезвел.
      - Я же тебе говорил! - прошептал бандит и схватился за перила.
      - Заткнись! - зло прошептал Виктор. Но даже это резкое слово не согнало с губ бандита довольной улыбки.
      - Буди людей, - взял за шиворот своего собутыльника Виктор и пристально заглянул ему в глаза, - только тихо.
      Хмель и с того как рукой сняло. Он понял, что дело принимает серьезный оборот и стал красться в дом.
      Виктор, держась в тени деревьев, стараясь не попадать в пятна лунного света, двинулся вокруг дома. Когда он выбрался к углу, то увидел на крыльце несколько своих людей, притаившихся за балюстрадой.
      <Ну все, можно начинать>.Виктор резко рванулся из-за угла и прижал ствол пистолета к спине Филиппа Абинье.
      - Ну что, парень, - зло проговорил он.
      - Виктор, не стреляй! - с мольбой в голосе проговорила Констанция.
      Филипп Абинье понял, что деваться некуда.
      - Слезай! - приказал ему Виктор. Тут же подбежали осмелевшие приспешники, заломили Филиппу Абинье руки и оттащили его от окна. Констанция испуганно кричала:
      - Пустите его! Пустите, он ни в чем не виноват!
      - Уйди! - мрачно сказал Виктор и захлопнул ставни.
      - Кто это такой, посвети ему в лицо! - обратился он к одному из бандитов.
      Но ему показалось, что тот действует слишком медленно. Он схватил фонарь сам и направил желтый свет в лицо Филиппу.Радостная улыбка появилась на лице Виктора Реньяра.
      - О, да это сам Филипп Абинье решил наведаться к нам в гости! Но, наверное, он заблудился где-то по дороге и поэтому приехал так поздно. Наверное, ты хотел встретиться со мной, но перепутал окна и попал к моей кузине?
      Наемники громко хохотали, глядя на беспомощного Филиппа. А что он мог сделать против дюжины вооруженных людей? Тем более, его руки были связаны за спиной. Дерзить Виктору он тоже не хотел, потому что чувствовал себя виноватым из-за того, что проник тайком в дом своих врагов и не имел права рассчитывать на пощаду. Он сам знал, на что шел, направляясь к Констанции.
      - Что тебе, Филипп, понравится больше, выбирай - или я пущу тебе пулю в лоб или вздерну на этом клене?
      - Не надо... - единственное, что смог сказать Филипп.
      - Ах, ты боишься умереть, боишься смерти?
      - Нет, не боюсь! - громко сказал Филипп Абинье, он не столько боялся за себя и свою жизнь, сколько за Констанцию. Он понимал, что она сейчас, прильнув к щели ставни, следит за всем, что происходит во дворе, слышит каждое слово.
      - Так ты, значит, не боишься смерти?
      - Нет, не боюсь, Виктор.
      - Хотя, к чему мне спешить? - задумался Виктор и, откинув со лба мокрые пряди спутанных волос, потряс головой. - Освобождать тебя никто не приедет, а расправиться с тобой я смогу завтра, тем более, мне очень хочется посмотреть, как ты будешь корчиться, как еще на одного врага нашего рода станет меньше. Твоя мамочка, наверное, будет убиваться и горько рыдать и вновь начнет обвинять
      Нас, что мы снова убили кого-то из Абинье, причем абсолютно невиновного, - фиглярствуя, заговорил Виктор.
      Хмель понемногу возвращался к нему и туманил взор.
      - И все будут говорить, что мы тебя убили на твоей земле, ворвались в твой дом, а ты, Филипп, ни о чем не подозревал, вел себя мирно... И надо же было такому случиться! Какие эти Реньяры кровожадные мерзавцы! Как им нравится убивать невинных людей! Это они по ночам лезут в чужие дома, зарятся на чужое добро, крадут, сбивают с истинного пути чужих девушек...
      - Хватит! - сказал Филипп.
      - Ах, тебе не нравится такой разговор! Ну конечно же, ты честный человек, а я, - Виктор ткнул себя пистолетом в грудь, - вор, мошенник и мой дядя - мятежник, которого разыскивают по всей округе королевские солдаты и сам судья Молербо. Заприте этого вора и мерзавца в сарай!
      Двое бандитов схватили Филиппа и волоком потащили к пристройке с зарешеченными окнами. Один из бандитов открыл тяжелую дверь, а второй пинком втолкнул в темную сырую комнатенку пленника. С писком разбежались крысы, и Филипп упал на мокрую истлевшую солому.
      <Как же я так оплошал! - подумал Филипп. - Да и мать с сестрой будут волноваться, не будут всю ночь спать, а будут думать, куда же я запропастился. А Марсель, чего доброго, возьмет свою кожаную сумку с пистолетами и отправится на поиски. И если он погибнет, я этого себе никогда не прощу!>
      Филипп прислонился к шершавой скользкой стене, проклиная то мгновение, когда ему пришла в голову мысль поехать к дому Реньяров.
      <Каково же сейчас Констанции? - подумал Филипп и тут же в голосе мелькнула другая мысль. - Мой конь, он скорее всего вернется домой и будет жалобно ржать посреди двора. Мать, сестра и Марсель выйдут во двор, увидят его и испугаются. Ужасно! Я попал в страшный переплет и навряд ли смогу из него выбраться, навряд ли мне кто-нибудь поможет>.
      Филипп смотрел на мокрые прутья решетки и пытался развязать сыромятные ремни, которые стягивали его запястья. Но те еще больнее впивались в его кожу, и Филипп бросил это бессмысленное занятие.
      Филипп Абинье затих, смирившись со своим положением.А мерзкие крысы совсем обнаглели. Они совершенно спокойно сновали у его ног, поблескивая глазами. Он слышал их писк, ощущал прикосновение их когтистых лапок. Одна из крыс, осмелев, принялась грызть его сапог.
      И тогда Филипп яростно ударил ногой. Мерзкое животное шмякнулось о стену, истошно запищало и по углам сразу же раздался омерзительный шорох, от которого даже волосы зашевелились на голове у Филиппа.
      - Да эти твари меня к утру могут сожрать! И он, опираясь спиной о скользкую стену, поднялся на ноги, подошел к маленькому, забранному решеткой
      Окну и стал пристально смотреть на одинокую, едва различимую звездочку. Она то исчезала, прячась в белесых ватных облаках, то вновь вспыхивала, как бы даря пленнику луч надежды и говоря: <Не все так плохо, как ты думаешь, парень>.
      И от этого мерцающего света, единственного среди кромешной тьмы, Филиппу становилось легче, будто он был путешественником, а эта звезда подсказывала ему путь, выводя на верную дорогу. Он слышал, как где-то рядом, за стеной, грызутся огромные псы, сражаясь за кость, слышал, как тревожно ржут лошади, как ветер,
      Вдруг налетевший неизвестно откуда, хлопает ставнями и воет в ветвях облетевшего клена, на котором, возможно, завтра поутру он будет висеть как маятник остановившихся часов.
      ГЛАВА 11
      Старый Гильом Реньяр слышал шум во дворе своего дома. Но он никак не мог понять, что там происходит. До него долетали обрывки фраз, хохот, пьяные выкрики.
      Он набрал полную грудь воздуха и позвал слугу. Но тот куда-то запропастился и долго не появлялся. Реньяр вновь закричал - и вновь никто не появился. Тогда старик схватил крючковатую палку и принялся колотить ею по столу. Посуда, стоящая на столе, дребезжала, подскакивала, чашка с отваром из трав опрокинулась, и старик смотрел, как ручеек стекает со стола и капли падают на пол.
      - Дьявол! Куда эти все бездельники и мерзавцы подевались? Так можно умереть и никто не услышит.
      И он бросил свою толстую крючковатую палку в дверь. Раздался грохот, дверь немного приоткрылась, и Гильом закричал из последних сил:
      - Ко мне! Ко мне, мерзавцы! Всех накажу, головы поснимаю с плеч!
      В дверном проеме появился заспанный слуга. Его лицо было перекошено от страха, а свеча в руке дрожала. Огонек колебался, отбрасывая причудливые тени на стены.
      - Ты что, оглох, мерзавец?
      Старик неистовствовал. В уголках рта появилась пена. Волосы старого Реньяра были всклокочены, седые пряди растрепались, и весь его вид был ужасен. Он с трудом приподнялся, подсунув подушку под спину, и уселся на кровати. Он напоминал хищную птицу, готовую броситься на добычу.
      Но слуга прекрасно понимал, старик беспомощен.
      - Слушаю вас, господин, что случилось?
      - Что за шум во дворе моего дома?
      - Шум? Какой шум? - пьяный слуга недоуменно осмотрелся по сторонам.
      - Ты что, мерзавец, не слыхал, как во дворе кричали? Так ты бережешь мое добро? Быстро позови ко мне кого-нибудь из сыновей!
      Слуга послушно закивал, оставил огарок свечи на столике у кровати старика и бросился выполнять приказание. Он спустился в комнату на первом этаже, где спал Жак и принялся опасливо тормошить молодого господина.
      - Тебе чего? - взревел Жак, протирая заспанные глаза и с трудом поднимая отяжелевшие от вина веки.
      - Отец зовет.
      - Черт побери, что ему понадобилось среди ночи! Ведь я к нему заходил вечером.
      - Не знаю, не знаю, господин, я не виноват, он совсем разбушевался. Злится, кричит...
      - Ладно, сейчас поднимусь. Жак накинул на плечи халат и чертыхаясь, нещадно бранясь, поднялся в комнату старика.
      Тот сразу же принялся грозить своему сыну пальцем.
      - Что за шум был во дворе?
      - А-а, - заулыбался Жак, - я хотел тебе сказать, но подумал, что ты спишь и решил не беспокоить до утра.
      - Да я вообще не могу уснуть, когда кто-нибудь кричит, а в последнее время в моем доме только и слышны пьяные крики и брань. Пользуетесь, что я не могу до вас добраться.
      - Успокойся, отец, - сказал Жак и сел на край кровати.
      - Ну так что там, рассказывай поскорее! Жак засмеялся. Ведь он прекрасно знал, как старый Реньяр относится к Констанции. И Жак понимал, что если он обо всем расскажет, может начаться скандал, который не кончится до утра и уже никто тогда в этом доме не сможет уснуть. Ведь Жак прекрасно знал неистовый нрав своего отца.
      - Ну, так что там? Говори быстрее, что ты тянешь!
      - Как бы тебе сказать, отец, помягче, чтобы не обидеть... - начал Жак.
      Но старик схватил его за рукав и дернул.
      - Говори как есть, ничего не скрывай! Что-нибудь с Констанцией?
      - Да, отец, с Констанцией.
      - Так что же ты молчишь, ей плохо, что-нибудь случилось?
      - Да нет, ей хорошо, она у себя в комнате.
      - Тогда в чем дело?
      - У нее появился кавалер.
      - Что? - взревел старик, брызгая слюной. - И кто же он?
      - Если я тебе скажу, ты, наверное, будешь злиться.
      - Говори! Говори! - рявкнул старик.
      - Это Филипп Абинье.
      - Что? - как бы не поверив своим ушам, переспросил старый Реньяр.
      - Филипп Абинье, отец.
      - Так ведь он еще мальчишка!
      - Да не, отец, ты просто давно его видел.
      - Где он?
      - Мы связали его и бросили в пристройку.
      - А что Констанция?
      - Так я же тебе говорю, отец, она сидит в своей комнате и рыдает.
      - Рыдает? Это еще почему?
      - Мы поймали Абинье, когда он лез к ней в окно.
      - Как он посмел пробраться в мой дом?
      - Да, отец, в смелости ему не откажешь. Я давно подозревал, что с Констанцией что-то не так. И вот сейчас мы смогли убедиться.
      - Мне кажется, Жак, ты что-то врешь и не договариваешь. Быть может, он просто хотел пробраться в наш дом и убить меня?
      - Да нет, отец, он лез в окно Констанции, она сама подняла раму.
      - Я тебе не верю, - пробурчал Гильом Реньяр, - позови Констанцию, я хочу поговорить с ней, ведь она мне никогда не станет врать.
      - Как хочешь, отец, - сказал Жак и поднялся с кровати.
      Но старый Гильом его остановил.
      - Жак, не надо беспокоить Констанцию, завтра утром во всем разберемся, пусть спит. Жак пожал плечами и застыл в двери.
      - Иди, иди, я хочу отдохнуть, - махнул рукой отец. И Жаку ничего не оставалось, как покинуть комнату отца. Он спустился вниз, сопровождаемый слугой, и увидел Клода, который тут же поднялся от стола и направился к брату.
      - Чего он тебя вызывал?
      - Да ну его, - махнул рукой Жак, - спрашивал, что случилось, кого поймали...
      - И что ты ему сказал?
      - Я сказал все как было.
      - А он?
      - Разозлился. Он не поверил ни единому моему слову, ведь он свято верит, что Констанция честна и невинна.
      - А разве ты, Жак, в это не веришь? - Клод усмехнулся.
      - Я теперь ничего не понимаю. В нашем доме в последнее время творится такое... Я разобраться во всем этом не в силах.
      - Да-да, - закивал головой Клод, - просто ужас!
      - Ладно, пошли спать, утром разберемся. И братья разошлись по своим комнатам. А слуга еще долго стоял, держа в руках свечу. Воск медленно оплывал, а слуга прислушивался к звукам, наполнявшим дом.
      Хозяин уже перебил ему сон, и слуга понимал, что не сможет уже уснуть до рассвета.
      Констанция была не в себе. Мысли путались. Она задавала себя вопросы, но не находила ответов.
      - Что делать? Что делать? - шептала девушка, теребя подол платья. - Как помочь Филиппу? Что сказать Виктору, чтобы он отменил свой страшный приказ? Ведь он такой жестокий, что ему ничего не стоит убить Филиппа. Может, поговорить с Гильомом начистоту, объяснить, что Филипп ни в чем не виноват, что это я по
      Звала его? И может быть, тогда братья отпустят возлюбленного?
      Минута проходила за минутой, но Констанция продолжала неподвижно сидеть, не в силах принять какое-либо решение. Ей хотелось броситься в комнату к Гильо-му, упасть перед ним на коленях, выпросить прощение для своего Филиппа.
      Но она чувствовала, что сейчас в доме власть постепенно переходит в руки Виктора, и старый Гильом Реньяр уже бессилен что-либо изменить.
      А еще ей хотелось броситься к окошку темницы, в которой томился Филипп, броситься и признаться ему в любви, утешить, успокоить, сказать, что она помнит о нем. Но эти желания были противоположными, и девушка была не в состоянии решить, куда же бежать сразу. Поэтому она и сидела неподвижно, глядя на свою тень на шершавой белой стене.
      - Как все плохо! Я даже не думала, что такое может случиться! А что если поговорить с Клодом и Жаком, ведь они не такие бессердечные, как Виктор? Может быть, они меня поймут, поддержат, уговорят Виктора не убивать Филиппа? Нет, они не пойдут наперекор старшему брату и разговаривать с ними бесполезно. Они, конечно, посочувствуют мне, а скорее всего, просто посмеются и будут рады
      Расправиться со своим заклятым врагом Филиппом Абинье, хотя он-то сам ни в чем не виноват. Ведь это же Реньяры убили его отца, а не Филипп Абинье убил кого-то из Реньяров! Надо дождаться рассвета, может быть, придет какая-нибудь спа
      Сительная мысль, и я найду выход и избавлю Филиппа от заточения. Хотя выхода, скорее всего, нет. Виктор жесток, и его сердце не знает пощады.
      По щекам девушки потекли слезы. Но ее никто не видел, и она даже не обращала на них внимания. Слезы капали ей на руки, и она неподвижно сидела, шепча имя своего возлюбленного и произнося один и тот же вопрос:
      - Филипп, Филипп, что мне делать? Что? Что? Подскажи.
      Возможно, она так и просидела бы до самого рассвета, если бы не налетел ветер и с грохотом не ударил ставни о стены. Этот резкий звук, похожий на выстрел, привел Констанцию в чувство. Она вздрогнула, вскочила на ноги и заметалась по комнате.А потом решилась. Она подбежала к окну и подняла раму. На
      Улице выл ветер и хлестал дождь.
      <Как же ему там холодно и страшно!> - подумала Констанция, набрасывая на плечи плащ и выбираясь через окно своей комнаты.
      Она быстро перебежала двор и опустившись на колени, прильнула к маленькому зарешеченному окошку.
      - Филипп! Филипп! - позвала девушка. - Это я, Констанция, отзовись!
      А Филипп, казалось, только и ждал этого.
      - Я здесь, я здесь, дорогая Констанция, - прошептал он, подходя к окну и привставая на цыпочки.
      Он видел лицо Констанции, видел ее темные глаза, а по голосу девушки слышал, что она всхлипывает.
      - Ты плачешь? - негромко спросил он.
      - Нет, я уже не плачу. Почему все так получилось, Филипп? - зашептала Констанция.
      - Я просто очень хотел тебя увидеть. Я думал, что тебе плохо, угрожает какая-нибудь опасность, беда - и хотел помочь.
      - Филипп, не надо было приходить тебе сюда. Мои братья страшные люди, они считают, что ты их заклятый враг и могут тебя убить. Но ты не бойся, не бойся, мой дорогой, - зашептала Констанция, вцепившись руками в холодные прутья решетки, - я сделаю все, что в моих силах! Я упаду перед Виктором на колени и буду умолять, чтобы он пощадил тебя.
      - Не надо, не делай этого, Констанция.
      - А если Виктор не послушает, то я буду просить помощи у Гильома. Он меня любит и, может быть, не откажет, может быть, его жестокое сердце дрогнет, и он поймет наши чувства.
      - Никто, Констанция, не поймет наших чувств. Ведь все твои родственники ненавидят меня и поэтому я не надеюсь на их помощь.
      Если бы в темноте Филипп мог видеть, то скорее всего, он испугался бы. Лицо Констанции стало мертвенно-бледным, и она едва не лишилась чувств.
      - Не говори так, Филипп! Ведь всегда надо надеяться. Бог милостив и, может быть, он пошлет нам удачу и счастье.
      - Нет, Констанция, я уже ни во что не верю. Слишком много крови пролито, слишком старая и сильная вражда между твоими родственниками и моей семьей. Надеяться на счастливый исход бессмысленно. Но я хочу, чтобы ты знала...
      - Что я должна знать? - прошептала девушка. Филипп тряхнул головой и жарко прошептал:
      - Я хочу, чтобы ты знала - я тебя очень люблю. Сказав это, Филипп и сам удивился, с какой легкостью он произнес эти слова.
      А девушка вздрогнула, будто ее руки коснулись огня.Она даже отшатнулась от решетки.
      - Ты уходишь? - с горечью в голосе произнес Филипп.
      - Нет, нет, но я хочу, чтобы и ты знал: я люблю тебя, Филипп, люблю. Ты для меня дороже всех!
      По щекам Филиппа покатились слезы. Он не мог их вытереть, ведь его руки были связаны. Он напрягся, пытаясь освободиться от ремней, но они только глубже врезались, причиняя нестерпимую боль. Но еще большая боль была не от ремней, а от того, что он был в заточении, был лишен возможности действовать.
      Но ни Филипп Абинье, ни Констанция Реньяр не видели, что за ними наблюдают. А человек, следивший за ними со второго этажа, бормотал проклятья и до хруста сжимал кулаки. Это был Виктор Реньяр. Его рука сама тянулась к пистолету, ему страстно хотелось выхватить оружие и нажать на курок, убить и
      Констанцию, которая предала интересы рода Реньяров, и Филиппа Абинье, этого вечного врага, этого мерзавца, который посягнул на Констанцию.
      Пожалуй, Виктор Реньяр мог бы простить Филиппу все, но только не это. А самую нестерпимую боль Виктору приносило то, что Констанция, которую так любил Гильом, безжалостно предала интересы их семьи и связалась с этим жалким и трусливым Филиппом.
      - Будьте вы прокляты оба! Я ненавижу вас! Это из-за отца, это он, выживший из ума старик, вечно потакал всяким капризам девчонки, вечно ее опекал, не позволяя воспитывать. Это он, Гильом, приказывал покупать Констанции самые дорогие наряды, самые роскошные ткани на платья. Она никогда ни в чем не знала отказа, все ходили перед ней на цыпочках. Стоило ей пожелать чего-нибудь, как
      Отец тут же кивал своей трясущейся головой и отправлял кого-нибудь из братьев в город. Ведь это хотелось Констанции! А то, что он, Виктор Реньяр, уже почти глава рода, несчастен - это не интересовало никого! Пора со всем этим кончать! Скорее бы наступил рассвет, скорее бы солнце встало над холмами... И тогда я устрою большую потеху. Этот мерзавец будет качаться на суку клена, а строптивую девчонку я проучу - она будет валяться у моих ног, будет рыдать и корчиться. Но я буду неумолим, я буду неприступен как скала на берегу океана. И она не сможет выпросить у меня ни прощения, ни пощады. Я отыграюсь за все, я проучу, проучу ее! - сжимая рукоять пистолета, шептал Виктор Реньяр.
      Потом он схватил бутыль с вином и осушил ее. Казалось, на мгновение он успокоился, казалось, вино смягчило его гнев, но он тут же снова стал заводить себя.
      - Все, все, кто только посмеет посягнуть на права нашего рода, будут наказаны, будут уничтожены! Я расправлюсь с любым, я добьюсь того, что все земли в округе будут опять принадлежать Реньярам. И даже если братья будут против, то я один, один со своими людьми покорю окрестности. Все будут подчиняться мне как своему господину. Ведь страх - самое лучшее оружие. Я воспитаю Анри таким же жестоким, как и я сам. Я не позволю, чтобы он стал слюнтяем, чтобы он боялся
      Крови. Я научу своего сына убивать людей. А если со мной что-то случится, то Анри отомстит за меня. Я воспитаю его так, чтобы мальчишка не останавливался ни перед чем, чтобы не боялся ни бога, ни дьявола. А отец... да ему давно уже пора уйти. Я не могу понять, почему он все еще цепляется за жизнь, не желает покинуть землю, сковывает меня по рукам и ногам. Да еще в последнее время он принялся воспитывать моего сына и учит мальчика не тому, чему надо учить. Начал говорить ребенку, что лучше жить в мире, что надо делать добро. А это не правда, раньше он таким не был и меня этому никогда не учил. Может, поэтому меня все и боятся. А любовь мне ни к чему, мне нужен страх, мне нужна покорность. Любовь я смогу взять силой.
      Будь они все неладны, эти чертовы Абинье, и алчный хапуга Молербо, и выживший из ума отец, и слюнтяи братья, и изменница Констанция! Я всех, всех до единого поставлю на колени! Но прежде всего, мне надо, чтобы отец ушел со сцены и не мешал. Пока он жив, мои руки связаны, и Жак с Клодом больше прислушиваются к его советам, чем к моим приказам. Но ничего, скоро, очень скоро это время
      Кончится, и моя власть будет безгранична.
      Какой бы долгой ни была осенняя ночь, она все-таки кончилась. Облака на востоке порозовели и из-за холмов показался кроваво-красный, будто рана, край солнца. Светило медленно выползало, преображая своим светом мир.
      В доме Реньяров захлопали двери, заскрипели ставни, принялись суетливо сновать слуги.
      А в доме Абинье царило молчание. Этель, Лилиан и Марсель сидели за столом. Уже давно погас огонь в очаге, и уголья подернулись серым пеплом. Все трое молчали, настороженно прислушиваясь к звукам.
      <Ну где же, где же мой сын?> - думала Этель.
      <Что с братом? Он никогда так долго не отсутствовал> - переживала Лилиан.
      Только теперь она поняла, как любит брата, как ей, девушке, тяжело без него.
      А Марсель Бланше сидел, втянув голову в плечи. Он смотрел на свои сжатые кулаки и проклинал себя за то, что не удержал Филиппа, за то, что не помешал окрепнуть чувствам своего племянника. <Это не может быть любовным свиданием, - думал Марсель, - скорее всего, с Филиппом что-то случилось. И скорее всего, мне
      Придется вызволять его из беды, конечно, если еще парень жив>.
      Вдруг Этель встала из-за стола и, отвернувшись к окну, сказала:
      - Я уверена, что Филипп жив. Мое материнское сердце подсказывает - он жив. Ведь я не могу ошибиться, ведь я помню тот день, когда убили Робера. Я тогда готовила рыбу, я чистила форель и вдруг мое сердце дрогнуло и остановилось. Я порезала палец и странное дело - из него не потекла кровь. А когда сердце вновь начало биться у меня в груди, кровь из небольшой раны хлынула так сильно, будто пуля вонзилась мне в сердце, а не Роберу.
      - Успокойся, сестра, - из-за стола выбрался Марсель, он положил свои сильные руки на хрупкие плечи пожилой женщины, - успокойся, я думаю, все будет хорошо, - сам не до конца веря в свои слова, произнес Марсель.
      - Мама! Мама, я так люблю Филиппа! - закричала Лилиан и тоже бросилась к матери.
      Несколько мгновений они так и стояли втроем, молча. А за окном шумел ветер, скрипел ставень и жалобно выли псы.
      - Да что это такое! - вдруг сказала Этель. - Почему мы сидим в тепле и ничего не предпринимаем? Марсель, ты должен отправиться на поиски.
      - Куда?
      - Не знаю, не знаю, - негромко сказала женщина, - но где-то же Филипп должен быть!
      - Не стоит волноваться, Этель, рассветет, и я двинусь на поиски.
      - Да! Да! Скорее бы кончилась эта проклятая ночь, скорее бы кончился этот дождь и перестали выть псы! Я знаю, где мой сын, - вдруг сказала Этель.
      Лилиан вопросительно посмотрела на мать, так и не понимая, почему же та, зная, где находится ее сын, ничего не говорит.
      Мать покачала головой.
      - Его схватили Реньяры. Его схватили Реньяры, - еще раз повторила Этель, - я в этом уверена.
      <Возможно> - подумал Марсель Бланше, но ничего не сказал, продолжая сжимать вздрагивающие плечи сестры.
      На рассвете старый Гильом Реньяр позвал слугу. Тот тихо вошел в комнату своего господина.
      - Слушаю вас.
      Старик протянул руку, указывая на стул.
      - Вам плохо?
      - Пить, - бросил Гильом.
      Слуга наполнил чашу питьем, и старик мелкими глотками осушил ее до дна.
      - А теперь помоги мне одеться. Слуга взял с кресла халат и уже подошел к постели, как Гильом Реньяр его остановил:
      - Нет, не халат.
      - А что господин желает надеть? Старик указал рукой на черный шкаф, стоящий в углу спальни. Слуга подбежал к шкафу и открыл его.
      - Я хочу одеться как подобает господину. И причеши меня.
      Превозмогая слабость, с помощью слуги Реньяр оделся. Сверкали начищенные пуговицы, на груди камзола сверкала цепь. Пепельные, обычно растрепанные волосы были причесаны.Старик уселся в резное кресло и приказал:
      - А теперь принеси пистолеты.
      Слуга с недоумением посмотрел на своего господина, но не посмел ослушаться. Были поданы пистолеты, хранящиеся в том же шкафу.
      Старик осмотрел их и положил рядом с собой на низенький столик.
      - А теперь позови Констанцию.
      - Она еще, наверное, спит, мой господин.
      - Я тебе сказал позови, - рука старика дрогнула. Слуга стремглав бросился исполнять приказание. И вскоре Констанция, опустив голову, стояла перед Реньяром.
      - Констанция, мне рассказали ужасные вещи.
      - Что вам рассказали? - девушка сама того не замечая, залилась краской.
      - Значит, это правда, - дрогнувшим голосом произнес Гильом Реньяр. - Но неужели ты, Констанция, моя любимица, моя воспитанница, забыла то, о чем я тебе столько раз говорил?
      - Нет, я все помню, - воскликнула девушка.
      - А мне кажется, ты забыла, что Абинье - наши заклятые враги. Они живут на наших землях, на земле наших предков. И ты, Констанция, хочешь связать свою судьбу с одним из них.
      - Да, - сказала девушка и подняла голову.
      Она встретилась взглядом с Гильомом Реньяром, но не опустила голову. А в глазах старика она не нашла упрека, но в них не было ни сострадания, ни сочувствия.
      Старик смотрел на девушку абсолютно спокойно. Казалось, его душа находится где-то очень далеко. Наконец, он хлопнул своей иссохшей ладонью о подлокотник
      Кресла.
      - Значит ли это все, что ты любишь Филиппа Абинье?
      - Да, - вновь ответила девушка.
      - Я даже никогда не мог представить, что подобное может случиться. Даже в страшном сне такое мне не могло привидеться, что мой враг будет мужем Констанции, что она будет просить за него.
      - Гильом! Гильом! - вдруг воскликнула Констанция и упала на колени.
      Она целовала старческую руку, чувствовала, как дрожат старческие пальцы Гильома Реньяра.
      - Пощади! Пощади Филиппа, он ни в чем не виноват! Ни в чем! Если Виктор убьет его, то и мне не жить! Без него мне ничего не надо, я умру.
      - Успокойся, моя девочка, - Гильом Реньяр положил левую руку на плечо Констанции, - успокойся, может быть, это и к лучшему.
      Констанция подняла голову и посмотрела в лицо Гильома Реньяра. Тот улыбался чему-то потаенному, чему-то, что было известно только ему одному и недоступно всем остальным.
      - Позови слугу, - тихо произнес старик. Констанция вскочила на ноги, выбежала на лестницу и позвала слугу.
      - Позови моих сыновей.
      Когда прибежал слуга, старик попросил, чтобы он подал ему Библию.
      Книга легла ему на колени. Старик раскрыл ее и несколько минут водил ладонями по страницам. Пальцы дрожали, старик даже не пытался прочесть, что там написано. Ведь он уже почти ничего не видел, его глаза слезились, а губы дрожали.
      Наконец, в комнату вошли сыновья и, став у стены, склонили головы.
      - Ты звал нас, отец? - спросил Виктор.
      - Да, я хочу, чтобы вы знали, кто пока еще в этом доме хозяин.
      Виктор, вскинув голову, бросил на отца презрительный, полный негодования взгляд.
      - Так вот, пока я жив, хозяин тут я, - внятно произнес старик и, взяв пистолет, положил на раскрытую Библию. - И пока я жив, вы будете подчиняться моим приказам. Ты, Виктор, ты, Жак и ты, Клод - вы все мои дети. И Констанция, она ведь тоже мой ребенок, и Анри, мой внук. Кстати, где он? Приведите его сюда.
      Слуга бросился выполнять приказание и заспанный мальчишка вскоре стоял по левую руку от старика, с недоумением глядя на все, что происходит в этой комнате. Констанция стояла у двери прямо напротив старика.
      - Дети, - начал старик, - в ваших жилах течет моя кровь, кровь Реньяров, очень древнего рода. Мне мало осталось жить, но я хочу, чтобы вы знали: пора кончать все распри, хватит убивать и лить кровь! Ведь так на земле может не остаться Реньяров, и наш род умрет, высохнет, как дерево, у которого подрубили корни. А мне хочется, чтобы Реньяры жили вечно, чтобы они жили на земле до тех пор, пока будет светить солнце, будет всходить луна и будут сиять звезды. Я думаю, Реньяры этого достойны и думаю, что господь простит нам все грехи и дарует счастье, если только мы сможем усмирить свою гордыню и будем милосердными.
      Виктор едва сдерживал себя, чтобы не броситься на старика. Ведь все то, о чем говорил Гильом Реньяр, в корне противоречило мыслям самого Виктора. Он не желал ни с кем мириться, не желал проявлять милость и не желал покориться судьбе. Ему страстно хотелось власти. Он хотел упиваться, наслаждаться ею.
      А старик говорил о том, что от власти стоит отказаться, что следует прекратить вражду с соседями, что следует всех простить, следует забыть о том, что когда-то земли всего побережья принадлежали Реньярам. Этого Виктор не мог понять. И то, что говорил старый Гильом Реньяр, казалось ему полным сумасшествием.
      - Он выжил из ума1 Он сумасшедший! - зашептал Виктор Жаку.
      Но тот не обратил внимания на слова старшего брата. Жак смотрел на трясущиеся руки отца, на его величественное лицо, на пряди пепельных волос, которые лежали на плечах. Жак подумал, что сейчас их старый немощный отец очень похож на короля. Он такой же величественный и мудрый, он такой же сильный, несмотря на то, что немощен.
      - Виктор, - обратился Гильом Реньяр к своему старшему сыну, - я знаю, что вчера ты схватил Филиппа Абинье. Я хочу, чтобы его привели сюда.
      Жак с Клодом покинули комнату. А старый Реньяр положил руку на голову Анри.
      - Смотри, мой внук, на все, что сейчас здесь происходит, смотри и запоминай. Тебе еще предстоит долгая жизнь, и я хочу, чтобы она была счастливой. Я хочу, чтобы ты дожил до моих лет и увидел своих внуков. И если ты будешь мудрым и станешь поступать по совести, то ты обязательно доживешь до моих лет. А если же будешь нарушать законы, то судьба тебя жестоко покарает.
      - Отец, что ты такое говоришь? Зачем ты вбиваешь моему сыну в голову эти мысли?
      - Я знаю, что делаю, молчи, Виктор, - голос старого Реньяра звенел как клинок. Казалось, что годы над ним не властны, казалось, молодость вернулась к нему, и он вновь обрел силу и уверенность.
      Жак и Клод открыли дверь темницы, схватили под руки Филиппа и потащили через двор.
      - Куда вы меня ведете? - спросил Филипп Абинье.
      - Сейчас сам все узнаешь.
      - Куда? Ответьте!
      - Наш отец желает тебя видеть.
      А во дворе стояла дюжина головорезов Виктора. Они уже с утра были пьяны и, увидев Филиппа Абинье, принялись хохотать. Их забавляло то, как Филипп, спотыкаясь, падает на колени, то, какой он сейчас беспомощный и жалкий волосы его были растрепаны, одежда перепачкана, а лицо бледно.
      - Что ему надо от меня? - спросил Филипп у Клода.
      - Не спеши, парень, скоро все узнаешь. Я видел у отца на коленях пистолет и, возможно, он хочет сделать с тобой то, что сделал с твоим отцом.
      - Дьявол! - прошипел Филипп и заскрежетал зубами. Но он ничего не мог поделать, его руки были связаны, а Жак и Клод были неумолимы. Они втащили своего пленника по ступеням на второй этаж и втолкнули в комнату старого Реньяра.
      Констанция тут же бросилась к Филиппу. Виктор хотел было ее оттащить, но старик поднял руку и тихо сказал:
      - Все успокойтесь, все замолчите, говорить буду только я. Кто ты? обратился старый Реньяр к Филиппу, - из какого ты рода?
      - Я Филипп Абинье, - гордо сказал пленник.
      - Филипп Абинье? - повторил старый Реньяр. - Наверное, ты сын Робера.
      - Да, Робер был моим отцом.
      - Твою мать зовут Этель?
      - Да, - промолвил Филипп.
      - Что ж, род Абинье не такой знатный и древний как род Реньяров, но все равно вы уже давно живете на этих землях. Развяжите ему руки! - приказал старый Реньяр.
      Виктор медлил.
      - Я сказал, развяжите ему руки, он должен быть свободным!
      Виктор выхватил из-за пояса нож и шагнул к Филиппу. По лицу Виктора было видно, что он с большим удовольствием вонзил бы клинок в грудь Филиппу, но ему пришлось разрезать сыромятные ремни, которые тут же упали на пол.
      Филипп Абинье размял отекшие пальцы и обнял за плечи Констанцию, которая и так стояла, прильнув к нему.
      - Значит, ты Филипп из рода Абинье и ты осмелился ворваться в дом Реньяров. Это правда, что ты тайно пробрался в мой дом?
      - Да, - склонив голову, произнес Филипп.
      - Ты хотел украсть Констанцию, зная, как она всем нам дорога?
      - Нет, я хотел ее увидеть.
      - И что, сейчас ты счастлив? Ты видишь ее, держишь в своих руках, прошептал старик.
      - Да, - вновь склонив голову, прошептал Филипп.
      - Констанция, а ты любишь Филиппа из рода Абинье?
      - Да! Да! Я его люблю! - выкрикнула девушка, и ее лицо стало прекрасным.
      Виктор дернулся, хотел оттащить Констанцию, вырвать ее из рук Филиппа, но старик грозно взглянув на своего старшего сына, схватил пистолет и взвел курок. Виктор, чертыхаясь, вернулся на место.
      - И ты, Филипп Абинье, любишь Констанцию и если бы она согласилась стать твоей женой, то ты заботился бы о ней?
      - Да, - ответил Филипп, глядя в глаза старому Гильому Реньяру.
      - Что ж, подойдите ко мне ближе, - дрогнувшим голосом сказал старик.
      Констанция и Филипп приблизились.
      - Тогда мне ничего не остается. Он поднял пистолет, несколько мгновений раздумывал, а затем отшвырнул его в сторону.
      - Я благословляю вас, дети мои1 Благословляю, - еще раз, но уже более слабым голосом прошептал Гиль-ом Реньяр, и по его щекам покатились слезы, будьте счастливы и берегите друг друга. Видит бог, что я прав, - и обе руки старика легли на раскрытую Библию.
      Все стояли оглушенные. Никто не ожидал, что произойдет подобное.
      - Идите, идите, оставьте меня одного.
      Первым бросились вниз Жак и Клод, за ними бежал слуга.
      Констанция и Филипп медленно спускались вниз, еще до конца не осознав, что же с ними произошло.
      А Клод и Жак, выскочив во двор, закричали:
      - Отец благословил! Будет свадьба!
      - Что? Какая свадьба? Кого благословил?
      - Напьемся! Он сошел с ума, ему пора на тот свет! - каждый выкрикивал свое мнение, не давая говорить другому.
      А Констанция и Филипп стояли на крыльце, взявшись за руки.В комнате старика остались Виктор и его сын Анри. Глаза Виктора медленно наливались кровью. Анри испуганно смотрел на лицо отца, на безучастного деда, который сразу как-то обмяк, лишь только захлопнулась дверь. Мальчишка спрятался между двумя шкафами и из этой узкой щели следил за всем, что происходит.
      - Что ты наделал, отец? - вдруг взревел Виктор, все еще оставаясь на месте.
      Гильом Реньяр ничего не ответил на этот крик старшего сына, лишь, склонив на бок голову, презрительно посмотрел на него.
      - Ты все испортил! Все! Все! Зачем ты их благословил? Зачем? - Виктор бросился к отцу и принялся трясти за плечи - Ты понимаешь, что наделал, понимаешь?! - спрашивал он у отца.
      Тот попробовал что-то сказать, но из его рта вырывался только хрип.
      - Ты, ты, отец, все испортил! Ты выжил из ума! Ты разрушил все мои планы!
      Анри вдруг заплакал и принялся кулачками размазывать слезы по щекам.
      - Дедушка, дедушка Гильом! - мальчик выбрался из своего укрытия и бросился к старику.
      Но Виктор схватил своего сына за воротник куртки и со злостью отшвырнул.
      Мальчик ударился о шкаф и, продолжая плакать, замер.
      - Папа! Отец! Отец, остановись!
      Но Виктор уже не мог сдержать охватившую его ярость. Он тряс за плечи старого Гильома Реньяра и кричал ему прямо в лицо:
      - Ты все испортил! Ты стал трусом! И нас уничтожат, уничтожат, всех Реньяров уничтожат! Но в первую очередь надо уничтожить тебя, выживший из ума старик! Ты уже давно сошел с ума и не имеешь права командовать в доме! Я хозяин и господин! Мне принадлежат все земли! Все принадлежит мне!
      Гильом Реньяр на мгновение пришел в себя.
      - Виктор, - проскрипел старческий голос и до этого безумствовавший мужчина замер.
      Он смотрел в блеклые глаза отца и видел там только лишь свое отражение, свое перекошенное от ярости лицо, растрепанные волосы.
      - Виктор... сын... - с трудом прошептал старик и его голова беспомощно склонилась на грудь, а тяжелая Библия, соскользнув с колен, тяжело упала на пол.
      Первым сообразил, что произошло, Анри. Он тихо поднялся на ноги и все время глядя в лицо старику, подошел и поднял с пола тяжелую Библию.
      - Он умер, - прошептал мальчик, ни к кому не обращаясь.И невозможно было сообразить, вопрос это или утверждение.
      - Умер? - переспросил Виктор и сам ответил себе. - Старый Реньяр оставил нас, я теперь глава рода. Анри, я глава рода, - он схватил своего сына и поднял под потолок.
      Тяжелая Библия выпала из рук мальчика и грохнулась на пол, раскрылась, зашелестев пожелтевшими страницами.
      А мальчик затрясся и громко заплакал.
      - Молчать! - приказал Виктор.
      Он поставил сына на землю и, расправив плечи, жадно вдохнул воздух и бросился по гулкой лестнице туда, во двор, где стояли, держась за руки, Констанция и Филипп Абинье.
      Анри подошел к деду и положил свою мокрую от слез ладонь на морщинистую неподвижную руку старика. Ребенок никак не мог понять, как это - только что его дед разговаривал, грозил - и вот теперь умер и больше не может разговаривать, хотя и сидит в своей комнате, в своем старинном резном кресле.
      <А может быть, он просто уснул?> - от этой мысли ребенок улыбнулся и, крепко сжав руку старика, потянул на себя.
      Гильом Реньяр качнулся, его голова свесилась на грудь, пепельные волосы рассыпались, закрыв лицо.Мальчик попытался заглянуть в глаза.
      - Гильом, Гильом, - робким голосом Анри позвал деда, а потом, как от холодной змеи, отдернул руку, отскочил от мертвого старика и с плачем бросился вниз.
      ГЛАВА 12
      Филипп Абинье и Констанция Реньяр стояли на крыльце.Внизу толпились люди Реньяров. Все взоры были обращены только к молодым людям. Никто не думал, что Филипп, свободный, появится перед ними, ведь каждый знал, какой неукротимый характер у старого Гильома Реньяра. Никто даже не мог подозревать, что он простит смертельную обиду.
      Лицо Констанции сияло от счастья, а на щеках поблескивали слезы. Филипп же был растерян. Он, наверное, меньше всех ожидал подобного исхода.
      Среди собравшихся прошел ропот. Констанция подняла руку и так, чтобы ее слышали самые дальние, крикнула:
      - Старый Гильом благословил мою свадьбу! Но лица собравшихся оставались такими же угрюмыми.
      И Констанция испугалась, пропустят ли их, не станут ли удерживать силой. Она поняла: главное действовать сейчас же и решительно.
      И она взяла под руку Филиппа и повела его по ступеням. Дорогу молодым людям преграждал здоровенный детина в грязном камзоле. Его небритая щетина топорщилась во все стороны.Филипп уже прикидывал, сможет ли он отбросить его одним даром.
      Но тот не выдержал на себе пристального взгляда Констанции и отступил в сторону. Вслед за ним расступались и все остальные. Констанция и Филипп шли по живому коридору. Их провожали настороженными взглядами, а сзади слышался шепот:
      - Старый Гильом сошел с ума! Что-то здесь не так! И тут на крыльцо выскочил Виктор. Его лицо было перекошено от злобы, а глаза блестели безумным огнем. Он буквально взревел, и тут же все люди Реньяров посмотрели на него:
      - Отец мертв! - закричал Виктор. - Мертв! Констанция остановилась и повернулась к Виктору. Все ждали, что же скажет девушка. Голос той прозвучал спокойно:
      - Гильом умер, но он благословил мою свадьбу!
      - Хватайте их! - заревел Виктор и бросился к Филиппу и Констанции.
      Опьяненные злобой, люди словно только и ждали этого клича. Тут же на Филиппа с двух сторон набросились двое верзил. Но он успел пригнуться, и те столкнулись друг с другом. В два прыжка он очутился возле Констанции и прикрыл ее своим телом.
      А к ней уже тянулись руки, хватали за одежду, за волосы. Девушка громко кричала, звала на помощь. Но кто мог прийти к ней на помощь?! Единственный человек, бывший на ее стороне - Филипп Абинье - сам еле отбивался от наседавших на него. Он даже не успел выхватить шпагу, так близко к нему находились противники. Он махал руками, бил в зубы, в носы, раздавал пинки и медленно отступал к стене сарая, уводя за собой Констанцию.
      Виктор не мог пробиться сквозь своих людей к Филиппу. Он неистово кричал и размахивал в воздухе шпагой. Ее острие со свистом вспарывало воздух и время от времени Виктор пытался дотянуться ей до Филиппа.
      Но сколько может один человек продержаться против дюжины нападавших? Кто-то подставил Филиппу ногу, и он упал на землю. Вот тут-то люди Реньяра и отыгрались на нем за то, что не смогли сразу схватить. Они схватили парня, топтали, пинали, поднимали и вновь бросали на землю. И если бы не истошный крик Виктора <Посторонитесь!>, то неизвестно еще, что бы могло случиться с парнем.
      Старший из сыновей словно отрезвил толпу.Мужчины, чертыхаясь, отходили в сторону, покидая распростертого на земле Филиппа. Виктор остановился возле него и надавил носком сапога на его руку.Филипп сморщился от боли, но промолчал.
      А Констанцию схватили за руки двое мужчин и оттянули в сторону. Она извивалась, пыталась дотянуться зубами до рук, схвативших ее, посылала проклятия на головы изменников. Виктор выглядел победителем. Никто из его людей не заметил, как дрожат у него руки. Но это была лишь мимолетная слабость.
      Виктор подобрался и на его губах появилась злорадная улыбка.
      - Да, отец благословил ее свадьбу. Констанция в ужасе смотрела на Виктора.
      - Ты не имеешь права не послушать отца, даже если он уже и мертв!
      - Да, благословил, - рассмеялся Виктор, - но она обманула вас, благословение было дано ей и мне. Гильом перед смертью благословил мою свадьбу, - и Виктор громко расхохотался изо всех сил, надавив носком сапога на пальцы лежащего Филиппа Абинье, и если бы земля не была размокшей от недавнего дождя, ни одна кость не уцелела бы.
      Наконец-то вновь люди Реньяра почувствовали себя увереннее, наконец-то нашлось хоть какое-то объяснение происходящему. Да, Гильом мертв, но он успел перед смертью отдать распоряжение, понятное всем им, он благословил свадьбу своего сына и любимой им племянницы. Все было ясно и понятно, настоящий Реньяр и не мог поступить по-другому: что ему чувства, главное интересы рода.
      Может кто-то из собравшихся здесь негодяев и сомневался в правдивости слов Виктора, но теперь возражать ему было небезопасно. Ведь после смерти старого Гильома он становился главой рода, и его слово с этого мгновения делалось законом.
      Глядя на Констанцию, Виктор поморщился. Ему было неприятно, что какие-то двое пройдох держат его невесту за руки.Он прикрикнул на них:
      - Да что вы в нее вцепились! Неужели боитесь, что девушка улизнет от вас?
      Те переглянулись и отпустили Констанцию. Констанция, гордо подняв голову, шагнула к Виктору.
      - Ты мерзавец!
      - Другого я и не ожидал от тебя услышать, - тихо проговорил Виктор и кивнул двум женщинам, кухарке и горничной, - держите ее покрепче!
      - Слушаемся, господин.
      Виктор входил уже во вкус своего нового положения, чувствовал, как люди боятся его и повинуются малейшему желанию. Он боялся упустить эту тонкую нить власти и в то же время не собирался держать ее ослабленной. Виктор понимал, собравшиеся ждут от него не только жестокости, но и мудрости.Он шагнул к распростертому на земле Филиппу и схватил его за шиворот. Клод и Жак поспешили своему брату на помощь. Они подхватили под руки Филиппа, подняли его и заломили
      Руки за спину.
      Виктор немного склонился, чтобы Филипп лучше слышал его и прошипел:
      - Я убью тебя, мерзавец!
      А громко, так, чтобы слышали остальные, добавил:
      - С этим щенком нужно разобраться, - и выхватил из-за пояса кинжал.
      Остро отточенное лезвие прижалось к щеке Филиппа, и Виктор с омерзительной улыбкой на губах медленно повел руку вниз. Из-под лезвия брызнула кровь.
      Но Филипп лишь сжал зубы и прошептал:
      - Бог не простит тебе этого, Виктор!
      - Не ты меня будешь учить! - негромко отвечал старший из Реньяров.
      Виктор на мгновенье остановил пытку и бросил беглый взгляд на окружавших его людей. Если бы в их глазах он прочел желание убить Филиппа, он бы так и поступил. Да, власть иногда оборачивается совсем другой стороной, чем думаешь, и вместо того, чтобы командовать другими, ты сам выполняешь желание толпы.
      В глазах присутствующих Виктор прочитал усталость, безразличие, и жажда крови светилась лишь в нескольких парах глаз.И тогда он, отдернув кинжал, вытер капли крови о плащ Филиппа Абинье. Острый клинок вновь занял свое место в ножнах.
      - Я не хочу убивать, - громко сказал Виктор, - пусть все знают, что новый глава рода Реньяров умеет прощать обиды. Но этого парня все равно нужно проучить, - и Виктор резко ударил Филиппа Абинье в живот.
      Клод и Жак выпустили своего пленника, и тот стоял, согнувшись пополам, на неверных ногах. Виктор коленом ударил его в лицо, но не дал упасть, схватив за волосы.
      - Мерзавец! - кричал он, раз за разом ударяя его коленом.
      У Филиппа Абинье все поплыло перед глазами. Он чувствовал, как из носа и изо рта хлещет кровь. Но единственной его мыслью было:
      <Что станет с Констанцией? Каково ей смотреть на мою беспомощность и корить себя?>
      Он попытался рвануться, чтобы ответить своему обидчику, хотя бы попыткой удара, но не удержался на ногах и рухнул лицом в грязь, даже не успев подставить перед падением руки.
      Виктор хохотал, стоя широко расставив ноги перед поверженным противником.
      Ну как, Констанция, нравится тебе этот парень? Посмотри, как он смел, как красив!
      Виктор снова сгреб Филиппа в охапку, пытаясь поставить его на ноги, но тот уже не мог стоять самостоятельно, лишь только хватал ртом воздух. Кровь, смешанная со слюной, текла ему на грудь.
      Констанция хотела зажмуриться, но понимала, что взоры всех сейчас устремлены на нее. Она хотела быть твердой, несгибаемой. Филипп Абинье и в самом деле в эти минуты был жалок и не мог ничем ответить обидчику.И Констанция пришла ему на помощь.
      - Ты говорил о милосердии, кузен?
      Виктор криво улыбнулся.
      - Да.
      - Но я не виже его. Ты хочешь этого? Оставь его! - со злостью бросила Констанция. - Ты смел, Виктор, когда с тобой твои люди.
      Лицо старшего из Реньяров исказила судорога.
      - Ты обвиняешь меня в трусости, Констанция? Трус тот, кто ночью забирается тайком в чужой дом.
      - Ты хуже, - бросила девушка.
      - Я?
      - Да, ты!
      Виктор открыл было рот, чтобы ответить, но тут же осекся. Он внезапно вспомнил, только что отец умер по его вине. Можно было даже сказать, это он, Виктор, убил его. Виктор почувствовал, как земля уходит у него из-под ног.
      Он схватился руками за грудь и прохрипел:
      - Свяжите ему руки и ноги, взвалите на его коня и пусть убирается! Пусть это будет пример для его людей, пусть никто не посмеет сказать, что в моем сердце нет милосердия и пусть благодарит Констанцию за свое спасение.
      Анри, с ужасом в глазенках следивший за происходящим, понял: отцу сейчас невыносимо плохо.
      Он бросился к Виктору, обхватил его за ноги.
      - Отец, не надо, не плачь!
      Виктор оттолкнул сына. Он так старался скрыть свои слезы, а мальчишка не только их заметил, но и сказал о них вслух.
      - Я не плачу, - закричал Виктор, - я силен, если могу простить врагу обиду. Пусть убирается отсюда!
      Констанция стояла молча. Две женщины крепко держали ее за руки и решись она вырваться, вряд ли ей бы это удалось. Клод и Жак связали Филиппу Абинье руки и перебросили его через седло. Затем Жак умело пропустил ремень под животом коня и
      Стянул ноги парню.
      Собравшиеся словно вышли из оцепенения. Теперь происходящее казалось им веселым развлечением. Враг был повержен, а их господин проявил милосердие. Оставалось только радоваться. С гиканьем и улюлюканьем толпа бросилась к лошади. Та испугалась, шарахнулась в сторону и Филипп Абинье лишь чудом не соскользнул с седла. Конь поскакал не разбирая дороги через камни, кусты, канавы.
      А Виктору и этого показалось мало. Он выхватил пистолет и выстрелил в воздух, о чем потом не раз сожалел, ведь стоял-то он позади всех, и женщины, державшие Констанцию, смертельно испугались выстрела. Они завизжали, думая, что это кто-то из людей Абинье напал на дом их хозяев.
      Констанция же, поняв, что на мгновение женщины, державшие ее, потеряли бдительность, рванулась и побежала к небольшому приземистому строению, сложенному из дикого камня.
      Здесь, подальше от дома, Реньяры хранили запасы пороха. В этом строении были обитые железом двери, металлические ставни. И главное, Констанция знала это точно, и ставни и двери запирались изнутри на засовы. Она, еще будучи маленькой девочкой, любила забираться туда. Ей нравилось смотреть на мир сквозь
      Пулевые отверстия, пронизывающие металлические ставни. Тогда темное помещение с земляным полом наполнялось косыми солнечными лучами. Они, как зияющие стержни, пронизывали сухой воздух.
      - Констанция! - закричал Виктор, бросаясь вслед за девушкой.
      Но та бежала очень быстро, отчаяние придавало ей силы.
      - Констанция, куда ты?
      - Прочь! - кричала девушка, спеша к серой каменной стене, в которой чернел спасительный прямоугольник двери.
      Виктор наконец-то понял, что задумала Констанция, и ускорил бег. Девушка затравленно обернулась, но лишь на мгновение, она боялась опоздать.Уже коснувшись металлической ручки двери, она в ужасе замерла топот кузена звучал слишком близко, он мог успеть схватить ее.
      Констанция все же успела юркнуть внутрь и захлопнуть дверь перед самым носом преследователя, щелкнув засовом.
      - Констанция! - кричал Виктор, колотя руками в черную металлическую обивку двери. - Констанция, открывай сейчас же!
      - Уйди! - кричала в ответ девушка. И вновь звучал иступленный стук лишившегося разума Виктора.
      И тут взгляд Констанции упал на распахнутое окно. - Боже мой, они же могут попасть сюда через него! Она бросилась к ставне и как раз вовремя: в небольшое оконце уже сунулась покрасневшая от вина морда в треуголке. Девушка изо всех
      Сил навалилась на ставень и сумела-таки задвинуть засов. Теперь колотили уже и в окно.
      - Констанция, открой сейчас же! Ты не имеешь права ослушаться меня, ты же знаешь,как было на самом деле! Стук стих.
      Виктор тяжело опустил голову и посмотрел на сбитые в кровь руки.
      - Ты должна открыть мне, ведь я твой кузен.
      - Я не выйду к тебе!
      - Нет, ты откроешь, тебе, Констанция, ничего не остается делать, не будешь же ты сидеть тут целую вечность.
      - А это мы еще посмотрим.
      Девушка хоть и отвечала зло, но боялась, ведь в любую минуту сюда могли ворваться вооруженные люди. Она с тревогой посмотрела на засов, и ее страх немного уменьшился. <Нет, засовы выдержат, ведь не станет же Виктор, в самом деле, у себя дома тараном выбивать двери!>
      - Так ты откроешь мне или нет?
      - Нет, я лучше умру, чем стану твоей женой! - в сердцах крикнула Констанция.
      - Ну что ж, - вздохнул ее кузен, - пусть будет по-твоему. Посидишь здесь немного, а потом сама приползешь ко мне просить пищу. Ты сама бежишь от своего счастья. Любая девушка в округе не задумываясь согласилась бы.
      - Я не любая! - крикнула Констанция.
      - Это все так говорят, - послышался смех Виктора, и Констанция увидела в узкой щели между металлическими ставнями его поблескивающий глаз.
      Она поплотнее стянула тесемку на воротнике блузки. Ей казалось, этот глаз прямо буравит ее, пытается заглянуть под одежду.
      - Я не буду твоей, - Констанция схватила первое, что подвернулось под руку, этим предметом оказалась короткая доска. С глухим стуком она ударилась в ставню, и глаз исчез.
      - Тебя никто не будет сторожить, - послышался уже в отдалении голос Виктора, - когда захочешь, выйдешь сама. А так, сиди здесь, думаю, наступит ночь, ты испугаешься. Так что запомни, Констанция, никого не будет рядом с тобой в эту темную ночь. Девушка осталась одна.
      <Что с Филиппом? - забеспокоилась она. - Вернется ли его конь домой? Ведь это не близкий путь, и его могут встретить злые люди. А может, это только спектакль, специально разыгранный для меня?>
      - Я проявил милосердие... - с насмешкой в голосе передразнила Констанция. - И это говоришь ты, Виктор? - девушка словно обращалась к невидимому собеседнику, к своему кузену, ставшему ее врагом. - Да, легко сказать, - произнесла Констанция, - я лучше умру с голоду, чем стану твоей женой. В самом деле, кто придет к тебе на помощь, глупышка? Ты осталась одна со своими страхами и
      Заботами. Еще не прошло и часа, а ты уже думаешь о еде, питье. Ну почему я не догадалась перед этим выпить целую кружку воды? Констанция чувствовала, как жажда мучает ее.
      - Он мерзавец! - убежденно произнесла она. - Виктор никогда не будет моим мужем. И пусть мне придется умереть от голода или от жажды, я не выйду отсюда!
      Глаза девушки уже привыкли к полумраку, и она огляделась. В углу стояло несколько бочонков с порохом, а у стены была сложена солома. Констанция как сумела соорудила из нее постель и улеглась.
      - Мне нужно беречь силы, ведь неизвестно, чем встретят меня завтра.
      Констанция лежала, закрыв глаза, прислушиваясь к малейшему звуку, доносившемуся со стороны усадьбы. Но она различала только тихие голоса, похожие на бормотанье.
      И только сейчас она вспомнила, скорее осознала: старый Гильом мертв, больше некому за нее заступиться перед Виктором.
      И девушка принялась молиться. Ее губы прошептали:
      - Аминь! Она села.
      - Боже мой, что я наделала! И это все из-за меня! А может, Виктор обманывает, и старый Гильом жив? Нет, иначе ему пришлось бы поплатиться после за свои слова. А может... - и тут страшная догадка пронзила сердце Констанции, - возможно Виктор
      Убил его! Нет, даже он не способен на подобную подлость - отцеубийство. Но он же не помнит себя, он совершает ужасные вещи! Человек, уже однажды переступивший собственную совесть, падает глубже и глубже, погружаясь в пучину греха. Я не выйду отсюда - словно пытаясь убедить себя, произнесла Констанция, - ведь Гильом
      Благословил мой брак с Филиппом Абинье и значит я должна выполнить его последнюю волю.
      Конечно, легко было убедить себя Констанции, ведь она без памяти любила Филиппа.
      - Где же он? Где же он? - Констанция вся напряглась. - Что же с Филиппом? Добрался ли он домой или до сих пор его конь блуждает по полям?
      Ей страстно хотелось, чтобы и Филипп сейчас думал о ней. - Ты слышишь меня? - прошептала Констанция. - Конечно же слышишь, - лучезарная улыбка появилась на ее губах. - Я люблю тебя, - прошептала девушка, и мрачное темное помещение словно
      Преобразилось.Ее больше не пугала сырость и непонятные шорохи по углам. Это
      Теперь была ее крепость, надежное укрытие, такое же надежное, как и убежище возле ручья. Констанция представила себе перстень, висящий на сучке, увидела блеск дождевых капель на золоте и небольшую жемчужину.
      - Ну почему я оставила перстень там? Он согрел бы мне душу, напомнил о Филиппе. - Где ты? - вновь воскликнула Констанция.И ей показалось, что она слышит далекий ответ:
      - Я приду за тобой, приду, но мне нужно беречь силы.
      Констанция опустилась на солому и прикрыла глаза. За металлическими ставнями медленно наступали сумерки. Никто не вспоминал о ней, во всяком случае, никто не пытался даже поинтересоваться, хочет она пить или есть. Она была вольна выйти отсюда каждую минуту стоило лишь отбросить тяжелый засов на двери.
      <Но ведь это равнозначно моему поражению. Нет, Виктор никогда не дождется, чтобы я пришла к нему. Лучше уж пусть возьмет силой>.
      Филипп Абинье то и дело терял сознание. У него перед глазами проплывала сжатая стерня, мелькали копыта лошади. Его голова словно налилась свинцом, в ушах стучала кровь, болели места ударов. Но сильнее всего ему досаждал стыд. Он не смог защитить свою возлюбленную, его как мальчишку избили у нее на глазах и при нем же его соперник Виктор объявил о предстоящей свадьбе.
      <Лучше бы он убил меня! - подумал Филипп и тут же остановил себя. - Ты совсем не думаешь о Констанции, думаешь только о себе. Ты жив, парень, а это главное. Ты еще сумеешь постоять за нее>.
      Но руки были связаны ремнем, и он болтался как всеми забытая кукла, перекинутый через седло. Лошадь, не чувствуя властной руки хозяина, уже еле плелась, то и дело наклоняла голову и щипала сочную осеннюю траву. В такие минуты Филиппу казалось, что время остановилось и в мире не осталось ни единого живого человека. Лишь только он один, как вечный скиталец трясется, переброшенный через седло под вечерним небом.
      Отчаяние охватило его. Его мысли вновь обратились к Констанции. <Виктор говорил о предстоящей свадьбе, - и вновь злость переполнила душу Филиппа, но тут же нашлось и утешение, - Гильом Реньяр умер, значит до его похорон свадьбе не бывать. Когда в доме покойник, никто не отважится на веселье. Я вернусь за тобой!> - вновь пообещал Филипп.
      Перед его глазами бежала стерня, мелькали копыта коня. Юноша уже не чувствовал собственного тела, боль притупилась, и душа юноши постепенно смирялась с унижением. Он жив, а это главное, значит, сможет отомстить Виктору за все - за смерть отца, за унижение.
      Филипп напряг слух. Ему послышался далекий конский топот. Сам он в это время находился в ложбине между двух холмов и его трудно было заметить. Он собрал последние силы и громко крикнул, уже не задумываясь над тем, враг возле него или друг.
      - Я здесь! - кричал Филипп. - Я здесь!
      - Слава богу! - донеслось до его ушей, и Филипп попробовал повернуть голову.
      Но в глазах у него сразу же потемнело, и последние силы покинули его...
      Очнулся Филипп, лежа на спине под ночным небом, плотно застланным облаками. Над ним склонился его дядя Марсель Бланше.
      - Ну вот, наконец-то ты и пришел в себя, Филипп. И вздумалось же тебе поехать одному!
      Марсель снял со своего коня круглую деревянную фляжку, обтянутую кожей, дал Филиппу напиться вина. Живительная влага растеклась по жилам, и Филипп наконец-то поверил в то, что жив и почти спасен.Он попытался приподняться, но тут же глухо застонал.
      Лежи, скоро мы поедем домой. Но согласись, Филипп, не стоило бы тебе представать в таком виде перед глазами матери.
      Хорошо, я приведу себя в порядок.
      - По-моему, у тебя ничего не сломано, - радостно сообщил Марсель.
      Филипп наконец догадался пошевелить рукой. Пальцы слушались, правда с трудом, и каждое движение глухой болью отдавалось во всем теле.
      Марсель смочил вином носовой платок и принялся промывать рану на лице племянника. Запекшаяся кровь смывалась с трудом, да и разрез был сделан острым кинжалом. Края тут же разошлись и по щеке снова потекла кровь.
      - Осторожнее, Марсель, - попросил Филипп.
      - Об осторожности нужно было думать раньше, - посоветовал дядя.
      - Это они... - прошептал юноша.
      - Конечно, - усмехнулся Марсель, - а кто же еще Реньяры. Но ты сам виноват, приятель, любовь опасная штука и часто взамен получаешь совсем не то, на что рассчитывал.
      Только не читай мне нравоучений, - взмолился Филипп, садясь на землю, я не выношу их, они хуже зубной боли.
      Учить тебя уже поздно, ты все равно не сможешь выбросить из своей головы Констанцию, даже после всего того, что сотворили с тобой Реньяры. Я удивляюсь только одному - как они отпустили тебя живым.
      Филипп проскрежетал зубами, это была как соль на раны.
      - Он ответит мне за все!
      - Ну вот, - вздохнул Марсель Бланше, - еще не хватало, чтобы ты укокошил ее кузена, и тогда люди Реньяров обязательно сожгут дом твоей матери, а меня и тебя повесят на дереве.
      Лишь только сейчас Филипп осознал, какой опасности подвергает свою семью, претендуя на руку Констанции Реньяр. Ведь это в самом деле было чудом, что до сих пор никто из врагов не наведал его дом. Он, Филипп Абинье, преспокойно уезжал, оставляя двух безоружных женщин.
      Но тут же Филипп вздохнул с облегчением: рядом с ним находился его дядя Марсель Бланше. Они все-таки вдвоем, и Реньярам не так-то легко будет овладеть ими.
      - Ну что, ты уже можешь стоять? - поинтересовался Марсель.
      Филипп поднялся на ноги и тут же чуть было не рухнул.
      - Держись, - Марсель подставил ему руку, и юноша устоял.
      Дядя подвел Филиппа к лошади и помог сесть в седло.
      - Ну что ж, до дома ты можешь ехать как угодно, но лишь Этель завидит тебя, держись молодцом.
      Уже издали Филипп в темноте различил окна своего дома. Мать и сестра не спали, два окна светились слабым светом. <Это отблески очага, - догадался Филипп, - они не смыкали глаз все время, пока меня не было. Молодец, Марсель, без
      Него я не знаю, сумел бы добраться до дому или нет>.
      Хлопнула дверь, и на крыльцо выбежала Этель. Она вглядывалась в темноту и звала:
      - Филипп! Филипп!
      - Я здесь, мама! - воскликнул юноша и дернул поводья.
      Он летел навстречу женщине так, словно за ним гналась целая банда.
      - Филипп, мальчик мой! - воскликнула мадам Абинье, обнимая сына.
      Тот хоть и почувствовал от ее нежных объятий пронзительную боль, но сдержался, лишь ласково произнес:
      - Извини, мама, я заставил тебя волноваться.
      - О чем ты говоришь? Идем скорее в дом! Мадам Абинье понимая, что сын не хочет казаться в ее глазах слабым, тут же передала его в руки Лилиан. Та помогла брату добраться до постели. Тут-то Филипп уже не сдерживал себя. Он скрежетал зубами, стонал. Только сейчас он ощутил боль, которую должен был почувствовать, находясь на земле Реньяров.
      - Ты должен уснуть, - посоветовала Лилиан.
      - Легко сказать, - горько усмехнулся Филипп.
      - Очень больно?
      - Но все кости целы, - не очень-то радостно добавил Филипп.
      - Я знаю, что тебе нужно, брат, - засуетилась Лилиан, - сейчас, подожди, - и она опрометью бросилась вниз. Вскоре девушка вернулась с чашкой горячего вина, пахнущего специями.Филипп жадно выпил напиток и тут же по его телу разлилась
      Блаженная истома.
      - Ты прямо колдунья, Лилиан, - похвалил он сестру, закрывая глаза.
      - Если тебе еще что-нибудь нужно...
      - Извини меня, сестренка, ведь я не подумал ни о тебе, ни о матери.
      - Да брось ты, главное, ты жив и мы все вместе.
      - Этого мало для счастья, - вздохнул Филипп.
      - А ты знаешь, я только сегодня поняла, что счастлива. Я не хочу
      Другой жизни. Когда мы все вместе, втроем, мы можем порадовать друг друга, например, как я сегодня. И это тоже счастье, - убежденно сказала Лилиан. - Ведь вспомни, в притче отец радовался возвращению блудного сына.
      - Ну вот и дождался, - попытался улыбнуться Филипп, - я блудный сын. Недолго же я блуждал, меня изловили.
      - Ты еще совсем глуп, - по праву старшей сестры сказала Лилиан.
      И Филипп не стал ей возражать. Во-первых, ему уже и в самом деле захотелось спать, а во-вторых, он знал, с женщиной спорить бесполезно, пусть это даже умная Лилиан.
      Но прежде чем заснуть, Филипп попросил:
      - Позови, пожалуйста. Марселя, я должен с ним переговорить.Девушка пожала плечами, но просьбу брата выполнила.
      Марсель сел прямо на кровать рядом с Филиппом.
      - Ты хочешь, племянник, предложить мне хитроумный план, как похитить твою возлюбленную?
      - Но ведь ты даже не знаешь, что случилось с ней, я же тебе не успел ничего рассказать.
      - Думаешь я, Филипп, тратил время понапрасну? Я прекрасно видел, что происходит в имении Реньяров. Я сразу же отправился туда, лишь только ты не вернулся.
      - Но я же не видел тебя! - изумился Филипп.
      - Ты слишком доверчив, Филипп, извини, что не пришел тебе на помощь сразу. Но вдвоем мы никому ничего не смогли бы доказать.
      - Так ты ехал за мной, когда я, связанный, лежал на лошади?
      Марсель улыбнулся.
      - Конечно же ехал.
      - И не мог сразу освободить меня! - возмутился Филипп.
      - А ты как думаешь? - спросил Марсель. Юноша засомневался.
      - Если ты не освободил меня сразу, значит на то были свои причины.
      - Ну конечно же, наконец-то до тебя дошло. Ты думаешь, Виктор просто так отпустил тебя? Он послал следом одного мерзавца, и мне пришлось немного проучить его.
      - Ты убил человека Реньяра?
      - Нет, я всего лишь сбросил его с лошади, связал и отправил назад к его хозяину.
      - Я знал, ты не бросишь меня в беде! - воскликнул Филипп Абинье и тут же поморщился, порез на щеке вновь стал кровоточить.
      - Да спи ты, - уже немного зло бросил Марсель Бланше, - тебе нужно прийти в себя.
      - А Констанция, что будет с ней?
      - Я тебе обещаю, Филипп, что-нибудь мы с тобой придумаем. Ведь выходило же у нас все хорошо до этого, значит, получится и потом.
      Эти нехитрые слова успокоили юношу. Он безгранично верил в возможности своего дяди-мятежника.
      И уже засыпая, Филипп услаждал себя радостными грезами.Он видел себя и Констанцию радостно смеющимися, идущими рука об руку по залитому солнцем лугу. За небольшой рощицей возвышалась колокольня храма, и Филипп знал, что там их ждет священник и приглашенные.
      <Ведь благословил же нас старый Гильом, - думал Филипп Абинье, но тут же сердце юноши похолодело. - Но ведь он же убил моего отца! Как может соединиться в одном человеке проклятье и благословение? Стоит ли это благословение чего-нибудь, если оно дано убийцей?>
      Это был слишком сложный вопрос для измученного разума Филиппа Абинье. Он привык мыслить куда более просто, а тем более сейчас юноша не мог рассуждать здраво. Ведь с одной стороны, он был всецело обуреваем любовью к Констанции, а с другой, ненависть к Реньярам кипела в его душе.
      Ты не такая, - твердил он сам себе, имея в виду Констанцию, - ты не такая. И может быть, именно на нас с тобой лежит обязанность прекратить вражду.
      Но мысли путались в голове Филиппа Абинье, сон одолевал его и наконец, бессвязно бормоча имя своей возлюбленной, он заснул.
      Пробуждение было внезапным, словно кто-то толкнул его в бок. Филипп огляделся: комната пуста, окно закрыто ставнями и лишь слабый утренний свет пробивается в комнату. И тут же на него обрушились воспоминания последних дней. Снова досада обожгла сердце, и тревога наполнила душу. Он сейчас здесь, в безопасности, а Констанция, что с ней?
      Филипп встал, но тут же скривился от боли.
      - Нет, я пересилю тебя! - воскликнул юноша и шаг за шагом, превозмогая боль, двинулся к окну.
      Распахнулись ставни, и он вдохнул свежий утренний воздух. Прохлада бодрила его и притупляла боль. Когда Лилиан вошла в комнату, она с изумлением уставилась на брата. Чего-чего, а этого она никак не ожидала: он стоял у окна и старательно делал вид, что даже не замечает ее появления.
      <Так значит, он не так плох, как казался вчера, - подумала Лилиан, - а я-то побоялась ему сказать все, что о нем думаю>.
      И девушка решила восполнить вчерашний промах.
      - Так ты чувствуешь себя хорошо, братец? - осведомилась она с ехидцей.
      - Лучше не бывает, - процедил сквозь зубы Филипп.
      - Ну так значит, мы все должны были волноваться, переживать, а ты из-за своей любви потерял голову и чуть было не погиб?
      - И такое могло случиться, - резонно заметил Филипп.
      - А теперь ты, конечно, обдумываешь план спасения своей возлюбленной, а она, может, и думать о тебе забыла.
      - Помолчи!
      - А почему, собственно, я должна молчать? Ты,Филипп, не хочешь думать ни о ком другом.
      И тут юноша повернулся от окна. Их взгляды встретились - взгляды брата и сестры - и столько тоски и боли было в глазах Филиппа, что Лилиан не выдержала, расплакалась и подбежала к нему.
      - Прости меня, брат, я понимаю, как тебе тяжело, но я не смогла
      Сдержаться.
      - Но я не виню тебя, Лилиан, и тоже прошу простить меня.
      - Ты хочешь увидеть Констанцию? - спросила сестра.
      Надежда загорелась в глазах Филиппа.
      - А ты знаешь, как это сделать?
      - Около нашего дома утром проезжал священник, и он сообщил, что старого Гильома похоронят сегодня. Говорят, Констанция очень любила его и конечно же, будет на похоронах. А никто из Реньяров не осмелится затевать ссору в святом месте, у гроба главы рода.
      - Я поеду, - сказал Филипп.
      - А ты уже окреп? - поинтересовалась Лилиан.
      - Я должен ехать, - Филипп не стал уточнять, как себя чувствует, потому что знал, что не сможет отказаться от этой поездки.
      - Я еду, - Филипп стал спешно одеваться.
      - Ты успеешь в деревню, - принялась уговаривать брата Лилиан, - поешь, побудь хоть немного с матерью.
      - Ей грозит беда, - Филипп взял сестру за плечи и прижал к себе, - я не имею права оставить ее одну.
      - Ну что ж, - вздохнула Лилиан, - значит, поезжай. Только что я скажу матери?!