Глава четвертая. ПЕЩЕРА ВЕНТАДУРА

На заре следующего дня, оказавшись у древних стен башни де Брюйер и увидев Арно, сидящего на коне, Катрин испытала очень странное чувство: ей показалось, что она вновь теряет любимого. Стоило Монсальви снова вскочить в седло и дать шпоры скакуну, как ушло в далекое прошлое воспоминание об умирающем пленнике, которого принесли в дом Жака Кера. Он был одет в черный замшевый колет и легкий синий панцирь, подаренный меховщиком. Капюшон широкого черного плаща был откинут назад, открывая темноволосую, коротко постриженную голову — волосы были такой длины, что не мешали надевать шлем. Посадка у него была гордая, мужественная, и, глядя на него, никто бы не сказал, что это изгнанник, объявленный вне закона.

Именно таким он и помнился Катрин. Он снова стал высокомерным сеньором де Монсальви, и молодая женщина с тревогой спрашивала себя, стоит ли ей радоваться этому. Никогда не будут они так близки, как в доме Жака Кера, когда Арно возвращался к жизни, преодолевая слабость и отчаяние.

Десять солдат, присланных Ксантраем, также мгновенно поняли, с кем они имеют дело. Они сразу узнали в нем воина, вождя и по молчаливому согласию приняли назначенную им роль подчиненных. А ведь эти люди явно принадлежали к элите армии — иными словами, были безжалостными, отчаянно-смелыми наемниками. Их надменные лица, покрытые многочисленными шрамами, говорили сами за себя. Катрин совсем не понравились двусмысленные взгляды, которые они исподтишка бросали на нее.

Все они были гасконцы, небольшого роста — за исключением их командира, огромного сержанта Эскорнебефа, смуглые, черноволосые, очень подвижные, с острыми усами и глазами, горящими, словно угли. Более опытных и свирепых солдат не было во всей армии, ибо земля их граничила с Гиэнью, занятой англичанами, и с самого детства они привыкали к ежедневным стычкам и сражениям, беря в руки оружие, как только позволял возраст. Приведя к башне де Брюйер свой отряд и лошадей, предназначенных для беглецов, сержант Эскорнебеф вручил Арно свиток с печатью. Капитан развернул его и с улыбкой прочел: это был пропуск, написанный по всей форме и скрепленный подписью канцлера Франции. В нем рекомендовалось всем властям оказать содействие барону де Ладинаку, который в сопровождении жены, слуг и десяти вооруженных солдат направляется к своему законному сюзерену графу Жану д'Арманьяку. Ксантрай потрудился на славу и принял все меры предосторожности. Пропуск для лже барона был удостоверен оттиском большой печати Французского королевства. Положительно, Ксантрай был не только верным другом, но и человеком находчивым, влиятельным и умным союзником. Катрин мысленно горячо поблагодарила рыжего капитана, чья грубоватая веселость была лучшей порукой преданности, чем красноречивые уверения придворных щеголей. Еще одна потеря! Бог знает, когда доведется увидеть его вновь!

А пока маленький отряд неторопливо двигался по старой римской дороге, которая от древнего Аварика вела, через Берри и Лимузен, прямо в гористую Овернь. Арно на рысях шел впереди. Он сидел на рослом черном жеребце, которого приходилось осаживать, поскольку Катрин, в ее положении, скачки были противопоказаны. Как ни хотелось Арно пустить коня в галоп, чтобы развевался на ветру широкий плащ, он подавлял в себе это желание. За ним ехала Катрин в окружении Готье и Сары. Она была рада встретиться с Морган, и грациозная кобыла вполне разделяла это чувство. Навострив изящные уши, она весело цокала копытами, распустив по ветру хвост, который по белизне мог сравниться со снегом. Сара же с большим удовлетворением взгромоздилась на Рюсто. Этот конь был ей по нраву, ибо без видимых усилий нес свою довольно увесистую наездницу. На него можно было вполне положиться, и цыганка, покачиваясь, дремала, не обращая внимания на холод. Готье, напротив, держался настороже и время от времени оглядывался назад. Эскорнебеф со своими гасконцами замыкал шествие. Оба великана, чья сила, по-видимому, была примерно равной, сразу же не понравились друг другу. Катрин видела, каким взглядом они обменялись, и поняла, что это значит. Нормандец и гасконец привыкли к тому, что их мощь внушает окружающим боязливое почтение, и теперь им не терпелось схватиться, чтобы выяснить, кто сильнее. Катрин поделилась опасениями с мужем.

— Раньше или позже они сцепятся, — тихо сказала она, смотря на Эскорнебефа, который, вытирая нос рукавом, задумчиво поглядывал на Готье, седлавшего Морган.

— Если это будет схватка по рыцарским правилам, то любопытно будет взглянуть на поединок двух великанов. А если это превратится в заурядную драку, я вмешаюсь. Хищных зверей дрессируют при помощи хлыста, я это давно понял и знаю, как с ними надо справляться.

Иного ответа от Арно ожидать было трудно, но Катрин он не убедил, напротив, опасения ее только увеличились. Она решила пресечь любое столкновение в зародыше, однако при этом невольно подумала, насколько проще было жить, если можно было бы сразу избавляться от людей, готовых вцепиться в глотку любому, кто косо на них посмотрит. Она невольно положила руку на живот. Неужели тот, кто уже живет в ней, также станет бредить войной и превратится в убийцу себе подобных? И пылкая кровь Монсальви. одержит верх над гораздо более мирным нравом матери и деда, доброго Гоше Легуа, повешенного за то, что он ненавидел насилие? Впервые Катрин стало страшно за свое дитя, и она остро ощутила, какую великую тайну несет ее плоть.

А вслед за этим опасением пришло другое, не менее сильное: неизвестность ждала впереди, и что обретет она в конце пути? Земля Арно, какая она? Катрин не имела об этом ни малейшего понятия. Горы, что совсем непривычно для нее, дочери равнин… чужие лица, незнакомый дом, свекровь… В глубине души она понимала, что именно мысль о матери Арно тревожит ее больше всего. Что она знала о ней? Ничего, кроме того, что оба сына любили ее до обожания. Когда-то, в подвале дома Легуа, Мишель де Монсальви, позже растерзанный парижской толпой, рассказывал о ней Катрин, и детская память цепко сохранила этот образ: рано овдовевшая знатная дама, у которой на руках остались два сына, большой замок, земли… Ей казалось, что она слышит голос Мишеля: «Моя мать останется одна, когда брат, в свою очередь, станет воином. Она будет страдать, но никто и никогда не узнает об этом. Она слишком горда, чтобы позволить себе жаловаться на судьбу». И Катрин думала теперь: «Как же встретит эта высокомерная графиня незнакомую ей невестку? Как отнесется к тому, что жена сына — дочь ремесленника? Как поладят они между собой, если им придется жить бок о бок?»

— О чем ты думаешь? — спросил Арно. Погруженная в свои мысли, она не заметила, как он подъехал к ней. Увидев его встревоженное лицо, она улыбнулась, но он настаивал:

— Тебе нехорошо? Или ты просто устала?

— Нет, — ответила она, — задумалась, вот и все.

— О чем же?

— О том, что нас ждет впереди… о твоей земле… о семье.

Лицо Арно осветилось улыбкой, сверкнули белые зубы. Наклонившись в седле, он обхватил Катрин за плечи и поцеловал в висок.

— Мне ты можешь довериться, — шепнул он. — Все это тебя пугает, правда?

— Да… немного.

— Напрасно. Если ты полюбишь Овернь, она ответит тебе тем же. Что до моей семьи, иными словами, моей матери… Полагаю, ты ей понравишься. Больше всего она любит смелость.

Придержав коня, чтобы шел вровень с Морган, которая сразу же начала заигрывать с жеребцом, Арно долго говорил о своей земле. Мало-помалу Катрин перестала замечать холмистую равнину, припорошенную снегом, и перед ее глазами возникли крутые горы, обдуваемые всеми ветрами, поросшие лесом долины и головокружительные ущелья. Горы, которые синеют в утреннем тумане, фиолетовые на заходе солнца, черные скалы и горные потоки в кружевах белой пены. Внезапно ей захотелось побыстрее попасть в эти странные места. Возможно, там ждет ее счастье — в этом старом замке чьи стены поросли плющом и который совсем не похож на крепость. Она даже забыла, что Оверни угрожала хищная пасть испанского наемника. Но Арно об этом не забывал… Помолчав, он произнес с горечью:

— Моей прекрасной земле грозит разорение из-за алчности ла Тремуйля, поправшего все законы! Я должен быть там как можно скорее! Время гонит меня! Да, время гонит!

По беррийской земле, более или менее защищенной благодаря постоянному пребыванию короля, путники ехали без приключений. Еды было мало, и стоила она дорого, однако золото Жака Кера открывало лари с мукой и подвалы с вином. Меховщик был не только смел, но и щедр — и он с негодованием отверг предложенную Арно расписку. Теперь на постоялых дворах они могли заплатить даже за курицу или индюка. Но все изменилось, когда маленький отряд углубился в пределы разоренного войной Лимузена. Это был полудикий, пустынный край. Высокие холмы сменялись обширными равнинами, за громадными оврагами начинались болота, в мутный лед которых вмерзли сухие стебли камыша. Этот унылый зимний пейзаж производил зловещее впечатление. Деревень было очень мало, и они прятались в лощинах, поросших кустарником, словно хотели скрыться от беспощадного неба. Маленькие грязные церквушки были просто покрыты соломой. Крестьяне в былые времена сеяли рожь, репу, капусту и даже пшеницу. В низинах, где было посуше, выращивали виноград. Но столько вооруженных людей истоптало землю Лимуэена! Англичане, арманьяки, бургундцы, наемники и просто разбойники, причем союзники зачастую оказывались более алчными, чем враги! Край запустел и одичал, весь скот был вырезан или пал от бескормицы. Лимузен медленно умирал в черных когтях голода.

Катрин уже давно забыла, с какой радостью покинула Бурж, пускаясь в долгий путь к новому семенному очагу. Когда же она увидела эту несчастную землю, ее охватило отчаяние. Дорога и прежде была для нее чрезмерно трудной. Теперь с каждым шагом Морган нарастала тяжесть, давившая ей на грудь. Ее угнетали эти пустынные, заросшие сорняками поля, эти полуразрушенные и обгоревшие черные замки. Если им удавалось встретить живого человека, он сломя голову бежал от вооруженных людей; когда же кто-нибудь подходил поближе, то во взгляде его читалось отчаяние затравленного зверя. Люди превратились в волков. Но молодая женщина быстро поняла, что свирепее всех волков были гасконцы Эскорнебефа.

Когда подошли к концу запасы провизии, ежедневное пропитание стало делом необыкновенно трудным. Нужно было добывать пищу, и это влекло за собой задержки. Дни были коротки, темнело рано, ночью передвигаться было невозможно, поскольку овраги и полузамерзшие болота представляли собой нешуточную опасность.

В довершение всего Катрин чувствовала, что находится на пределе сил. Это долгое тяжкое путешествие измотало ее. Все тело болело, и по ночам, когда она отдыхала в объятиях Арно, ей почти не удавалось заснуть. Начали сдавать и нервы. Однажды вечером между Катрин и Арно вспыхнула первая ссора.

Они остановились на ночлег в полуразрушенной часовне, неподалеку от густого леса Шамбрьер. Готье, как обычно, нырнул в чащу, с неизменным топором в руке, в надежде подстеречь какую-нибудь дичь. Гасконцы разожгли костер, возле которого уселись Катрин и Сара, а затем также отправились на поиски съестного, оставив в лагере трех часовых. Все были голодны и раздражены. Со вчерашнего дня они ничего не ели, да и последнюю еду трудно было назвать сытной — это была похлебка из каштанов, найденных в заброшенной риге.

В каменной ограде часовни поставили лошадей. Арно занимался лечением захромавшего Рюсто, которому камешек попал в копыто. Катрин грела руки над огнем, а Сара ворошила палочкой угли, стараясь не думать о еде. Внезапно они услышали крики и проклятия. Из-за кустов появились трое гасконцев, которые волокли какого-то крестьянина. Тот отбивался изо всех сил. На поясе у него висели два зайца, пойманных в силки. С воплями и слезами он умолял не отбирать у него добычу, потому что дома умирают с голоду жена и четверо детей. Гасконцы, не слушая, с веселым гоготом тащили несчастного к костру. Катрин вскочила с намерением вмешаться, но ее опередил Эскорнебеф. Все произошло очень быстро. Гасконец поднял огромный кулак и опустил на голову крестьянина. Раздался сухой треск, будто раскололся орех, и бедняга, не успев даже охнуть, упал с проломленной головой к ногам Катрин. Она пошатнулась, отпрянула, однако тут же выпрямилась. В глазах у нее помутилось от бешенства, и она ринулась, словно фурия, на одного из солдат, который, нагнувшись, снимал с пояса убитых зайцев. В мгновение ока вырвав у него добычу, она гневно повернулась к Эскорнебефу.

— Тупая скотина! Как ты смел ударить этого человека? Кто тебе разрешил? Ты его убил… убил ни за что…

Обезумев от ярости, она готова была наброситься на огромного сержанта, когда подбежавший Арно крепко схватил ее руки и удержал на месте.

— Катрин! Ты сошла с ума? Какая муха тебя укусила?

Из глаз молодой женщины брызнули слезы, и она резко повернулась к мужу.

— Что со мной? Разве ты не видел? Да вот же перед тобой лежит труп. Этот человек убил несчастного крестьянина ни за что, из-за двух зайцев…

И она поддела ногой пушистых зверьков, как будто это были дохлые змеи.

— Он сильно вопил! Клянусь кровью Господней! — вмешался гасконец. — Я не люблю, когда кричат.

— А я, — оборвал его Арно, — не люблю, когда убивают без причин, приятель! На будущее запомни, что бить можно только по моему приказу, но не раньше. И пеняй на себя, если нарушишь мой приказ. А теперь унесите труп и закопайте в ограде часовни, это освященная земля. Сара же пусть займется зайцами, обдерет их, выпотрошит и поджарит.

Отдавая распоряжение, он крепко прижимал к себе Катрин, которая тихо плакала, уткнувшись ему в грудь. Услышав последние слова, она вдруг резко отстранилась от него. Глаза ее расширились, а слезы мгновенно высохли от негодования.

— Вот как? Так ты наказываешь убийцу? И это все, что ты можешь сказать над телом несчастного крестьянина? Похоронить и забыть, не так ли?

— Что я еще могу сделать? Мне жаль беднягу, но раз он Мертв, его надо похоронить. В наше время многие и этого не получают: могилой для них становится желудок волка или ворона…

Арно отвечал с нарочитым равнодушием, вероятно, оттого, что Эскорнебеф кинул на него иронический взгляд, когда уходил, взвалив на плечо тело. Этот тон взбесил Катрин.

— Разве солдат и убийца это одно и то же? — вскричала она. — Эскорнебеф убил с холодной жестокостью, беспричинно. Ты должен наказать его, как требует закон.

— Не говори глупости, Катрин, — устало промолвил Арно, — у нас и без того мало людей. Один Бог ведает, что ждет нас в Оверни. В конце концов, это всего лишь простой мужик…

Катрин выпрямилась, как от пощечины. Глубокая печаль вошла в ее душу, но на вызов она всегда отвечала с гордо поднятой головой.

— Мужик? — переспросила она с горечью. — Конечно, для тебя и тебе подобных это такая безделица, о которой и говорить не стоит. А для меня это человек!

— Мне подобных? Разве ты к ним не принадлежишь? Катрин пожала плечами в бессильном отчаянии. Неужели ничто не связывает их, кроме страстной любви, неужели никогда не преодолеть им пропасть, разделяющую наследника сеньоров де Монсальви и дочь ювелира с моста Менял? И как признаться в том, что сейчас она чувствует себя гораздо ближе к этому убитому крестьянину, чем к мужу, чье имя отныне носит?

— Я тоже спрашиваю себя об этом! произнесла она, отворачиваясь. — Да, спрашиваю! Поступай, как хочешь… Но я не стану есть этих зайцев. За них заплачено слишком дорого!

Черные глаза Арно вспыхнули. Он открыл рот, чтобы ответить, и, вероятно, собирался отчитать ее, но в этот самый момент из леса вышел Готье-нормандец, держа на плечах тушу кабана. Устремив взор на Арно, он швырнул свою добычу к ногам Катрин.

— У вас будет ужин, госпожа Катрин… Несколько секунд рыцарь и дровосек смотрели друг на друга, и серые глаза твердо выдерживали бешеный взгляд черных. Рука Арно потянулась к кинжалу, однако, взяв себя в руки, он передернул плечами и повернулся спиной к Катрин.

— Ну, если тебе так нравится… — бросил он небрежно и направился к часовне.

Катрин смотрела ему вслед. Она понимала, что гордости его нанесен жестокий удар, но идти за ним было свыше ее сил. Сейчас они не могли понять друг друга. Он не появлялся долго, а когда вернулся, она сидела в стороне, завернувшись в свой широкий плащ и наблюдая за Сарой, которая жарила на вертеле бок кабана. Он пошел пряма к жене, сел рядом и положил голову к ней на колени.

— Прости меня, — прошептал он, — я знаю, тебе будет нелегко со мной, но я постараюсь понять… понять тебя!

Вместо ответа она, наклонившись, прижалась губами к густым черным волосам. В это мгновение они забыли обо всем: о голоде, холоде, темноте… Забыли о войне, и мир снизошел в их души. Бережно взяв на руки, он отнес ее в часовню — туда, где они были защищены от взглядов людей. Сумрак часовни скрыл их от мира. Арно закутал Катрин в одеяла, а затем лег рядом, накрыв их обоих своим плащом.

— Тебе хорошо? — спросил он.

— Да, очень хорошо… Только мне страшно, Арно. Из-за ребенка. Скорей бы уж нам доехать. Знаешь, он так шевелится… так беспокоится.

— Попробуем двигаться быстрее. А сейчас спи, любовь моя. Тебе нужно отдохнуть.

Он страстно поцеловал холодные губы и прижался щекой к ее щеке. В конце концов она заснула. Он неотрывно смотрел на жену, не смея шевелиться, чтобы не разбудить, и испытывая невыразимое волнение. С каждым днем она становилась ему все ближе и дороже.

В некотором отдалении, у другого костра, расположились гасконцы, с нетерпением ожидая, когда поджарятся зайцы. Они тоже пришли в доброе расположение духа, ибо для них жизнь и смерть сплетались в одну цепь, конца которой не было видно…

Но когда занялось мертвенно-бледное хмурое ноябрьское утро и маленький отряд, ежась под порывами холодного северного ветра, вновь двинулся в путь через голый лес, Катрин обнаружила, что во внешности сержанта Эскорнебефа произошли некоторые перемены. Хотя огромный гасконец старательно отворачивался, уткнувшись носом в плащ, было видно, что физиономии его сильно досталось: под глазом чернел здоровенный синяк, а лицо, покрытое ссадинами, переливалось всеми оттенками цветов — от багрового до фиолетового. Покосившись на Арно, молодая женщина уловила искрящийся весельем взгляд, хотя внешне он оставался совершенно серьезен. Но жене Монсальви улыбнулся, а затем обернулся, чтобы взглянуть на Готье. Нормандец, полузакрыв глаза и сложив руки на животе, мирно ехал позади, с выражением полного довольства на лице, словно у кота, вылакавшего миску сливок. Пожалуй, вид у него был даже слишком невинный, и в сочетании с пестрой раскраской Эскорнебефа это наводило на размышление. Последние сомнения Катрин развеялись, когда она поймала взгляд, брошенный сержантом на Готье: во взгляде этом она прочла ненависть. Очевидно, ночью он получил хорошую взбучку от нормандца, но Катрин, хотя и порадовалась этому, тем не менее встревожилась. Было ясно, что Эскорнебеф, затаив обиду, отомстит при первой возможности. Их положение и без того было опасным — ссора же двух великанов могла иметь самые роковые последствия.

Гранитное плато стало постепенно опускаться, и внизу, у подножия холма, их взорам предстала небольшая деревенька, которая казалась совершенно вымершей. Ни единой живой души, ни единой струйки дыма из труб… Только в стороне, у придорожного креста, шла какая-то странная возня. Несколько человек наклонились над другим, лежавшим на земле, а тот почему — то дергался. Катрин увидела, как Арно, возглавлявший отряд, остановился и привстал на стременах, вглядываясь в этих людей. Она перешла на рысь, чтобы догнать мужа, но Монсальви, вонзив шпоры в бока коня, уже летел вниз во весь опор, рискуя сломать себе шею. Последние лучи заходящего солнца золотили клинок выхваченной им шпаги.

— Разбойники, — произнес Готье, поравнявшись с Катрин, — грабят кого-то. Сейчас помогу ему.

— Нет-нет! Не надо. Не вмешивайся. Ему это не понравится.

В самом деле, Арно вполне управился сам. Доскакав до креста, он спешился, хотя лошадь давала ему неоспоримое преимущество, и стремительно бросился на разбойников. Все произошло почти мгновенно. Первый из грабителей рухнул, не успев даже вскрикнуть: шпага пронзила ему горло. Второй, вытащив длинный нож, замахнулся на рыцаря, но тот ударил его левой рукой, в которой был зажат кинжал. Третьего удар настиг, когда он пытался вскочить на лошадь. Только тут Катрин увидела, что у подножия креста неподвижно лежит какой-то человек. Арно, воткнув в землю окровавленную шпагу, опустился на колени рядом с ним.

— Быстрее! — сказала Катрин. — Вот теперь мы ему нужны…

Она пустила Морган вскачь, и весь отряд на рысях пошел за ней. Перед крестом Катрин с Сарой сошли с лошадей и подбежали к Арно.

— Это паломник, — сказал тот, — нищий и больной… Что можно взять у такого бедняги?

— Это как посмотреть! — раздался за его спиной насмешливый голос Эскорнебефа. — У этих паломников частенько водится золотишко, и если хорошенько перетряхнуть их лохмотья…

— Хватит! — оборвал его Арно. — Паломники Господни защищены святостью своей… Ступай посмотри, можем ли мы остановиться в той хижине. С виду она заброшена, но проверить не помешает. И помни мой приказ: рук не распускать!

— Слушаюсь, сеньор! — неохотно пробурчал гасконец. — Эй, вы, спешиться!

Пока Сара доставала кожаные мешочки, где хранились лекарства и корпия, Катрин положила себе на колени голову паломника, потерявшего сознание.