Мало-помалу Виктор-Амедей совсем позабыл о Карлене, заботясь лишь о собственном благе. Он без памяти влюбился в свою прелестную советницу. После проведенной по всем правилам осады с его стороны и весьма достойного сопротивления с противоположной крепость была сдана: госпожа де Спиньо, поддавшись искреннему влечению, стала любовницей монарха. Карлен, наконец-то предоставленный самому себе, смог позволить себе вкусить блаженства со своей женой так, как хотелось ему самому. Он немало в этом преуспел, поскольку очень скоро на всех углах только и говорили о том, как юная чета напоминает пару воркующих голубков.
Как только госпожа де Спиньо стала королевской фавориткой, так тщательно скрывавшиеся до сих пор ею амбиции стали проявляться куда более явственно. Ей удалось добиться от своего скупердяя-любовника кое-каких милостей, получить в подарок несколько драгоценностей, стать владелицей клочка земли. На самом деле она мечтала сделать из Турина второй Версаль, равный первому по роскоши и блеску. Себя же она неизменно видела со всей присущей ей мудростью и скромностью не иначе как в роли госпожи де Монтеспан, а лучше – госпожи де Ментенон. Маркиза находила у себя множество общих черт с морганатической супругой короля Франции: та была женщиной, обладавшей умом настоящего политика, и умела царствовать хотя и тайно, но в высшей степени эффективно.
Эти идеи окончательно овладели ею к 1728 году, когда умерла королева Анна. Верная создаваемому образу, госпожа де Спиньо продемонстрировала всем глубочайшую скорбь по этому поводу. Она чрезвычайно участливо отнеслась к скорби Виктора-Амедея, хотя тот, правду сказать, вовсе и не нуждался в подобной заботе. Он не так уж сильно любил свою покойную жену, поскольку и вообще не был очень страстным человеком. Единственное, что смогло пробудить в нем по-настоящему пылкие чувства, вполне оправдывая поговорку «седина в бороду – бес в ребро», это – сияющее бабье лето милой его сердцу Анны-Терезы, чьи еще не начавшие увядать прелести вызвали в нем жаркий отклик.
И вот тогда-то, абсолютно уверенная теперь в своей власти над сердцем и разумом Виктора-Амедея, госпожа де Спиньо пошла в атаку, тщательно скрывая за притворной смиренностью безумные надежды, которые возродила в ней смерть королевы Анны.
Но были ли эти надежды такими уж безумными? Оказалось, что нет. В одно прекрасное летнее утро, когда горячее солнышко целовало снежные вершины Альп и красота природы казалась особенно ослепительной, Виктор-Амедей предложил своей любовнице руку и сердце.
– Мне хотелось бы, дорогая, предложить вам также и корону, но, как вам известно, это совершенно невозможно. Будем довольствоваться тайным браком…
Тайная супруга, совсем как мадам де Ментенон!.. Госпожа де Спиньо подняла на своего царственного любовника глаза, полные слез.
– Сир, как выразить вам мою радость… мою признательность?.. И чего же я могу пожелать еще, когда вы навсегда предлагаете мне свое сердце?.. Разве такая любовь, как наша, нуждается в чем-либо, кроме тайны и ночи? Постоянно находиться рядом с вами, не разлучаться с вами ни днем, ни ночью – вот единственная моя мечта, вот единственное мое желание, вот единственное, что способно составить мое счастье!
– Вы так меня любите, душенька?
– Как вы можете в этом сомневаться? Разве я не дала вам достаточно доказательств своей преданности? Зачем же вы говорите мне о короне? Ваша любовь – единственный венец, которым я дорожу на самом деле!
Услышав эти прекрасные слова, Виктор-Амедей растрогался, заключил свою дорогую Анну-Терезу в объятия, нежно поцеловал ее, после чего отправился к сыну. Тот учился управлять государством, внимая докладу премьер-министра, посвященному отношениям с Францией. Король был так счастлив, что ему хотелось немедленно поделиться с наследником отличной новостью. Сделать этого ему не удалось. К величайшему его удивлению, Виктор-Амедей обнаружил, что Карлен целиком поглощен беседой с премьер-министром, что он весьма неплохо с этим справляется и что ему приходят в голову поистине грандиозные проекты. В юноше, и это было очевидно, проявлялись задатки настоящего короля! Скорее всего семейное счастье оказалось способно сотворить чудо. Виктору-Амедею пришлось признать, что сын его очень переменился.
Погрузившись в мечты, он вернулся в свои апартаменты. Любовь способна творить великие чудеса! Так почему бы ей не помочь и ему начать совершенно новое существование?
И вот два месяца спустя в часовне туринского королевского дворца, ровно в полночь, как и полагается в подобных случаях, в присутствии одного капеллана и двух свидетелей, Виктор-Амедей заключил морганатический брак с Анной-Терезой де Спиньо. Когда обручальное колечко скользнуло на палец маркизы, та не смогла сдержать дрожи. Радость и гордость прямо-таки распирали ее: теперь она станет царствовать. Пусть она будет некоронованной королевой, но ведь это не уменьшит ее могущества! Ведь нет же силы, превосходящей тайную силу, не бывает могущества полнее могущества скрытого, сокровенного! Все равно всякий узнает, что она теперь жена короля! Об этом уже поговаривают в Версале, шепчутся в Мадриде, а в Риме эта новость понаделала шума! Пьемонтцы быстро поймут, кто на самом деле управляет их королем, а значит, и ими самими…
Пока новоявленная королева предавалась таким размышлениям, Виктор-Амедей отправился к сыну, чтобы все-таки сообщить ему радостную новость.
– Карлен, – сказал он, – знаешь, а я ведь только что женился!
– Эта новость покажется мне прекрасной, сир, если я буду уверен, что вы окажетесь счастливы в новом браке, – спокойно ответил Карлен.
– Но догадайтесь-ка, на ком?
Продемонстрировав, насколько он преуспел в тонком искусстве дипломатии, Карлен поклялся, что никак не может сообразить, кто же эта счастливица.
– Я только что женился на госпоже де Спиньо. Теперь, перед богом, она стала вашей второй матерью!
Вот тут уже Карлену пришлось проявить высшую степень лицедейства. Он не дрогнув и без тени улыбки заявил, что уже давно воспринимает мадам де Спиньо как свою вторую мать. Кроме того, он всегда бесконечно ей признателен за заботу о его счастье. А главное: на его взгляд, его возлюбленный отец не мог бы выбрать супругу лучше.
– Вы правы, – серьезно ответил король, – потому что она продолжит проявлять свою необычайную доброту и, надеюсь, очень скоро поспособствует и вашему счастью!
На этот раз Карлен про себя подумал, что побежден. Ему и в голову не приходило, каким же образом его новая мачеха может поспособствовать его собственному счастью. Единственное, что пришло ему на ум: король-отец оговорился. Принц спокойно отправился на охоту.
Однако на самом деле Виктор-Амедей прекрасно понимал, что говорит. Очарованный тем, что его новая супруга любит его так сильно, что она настолько чиста и бескорыстна, он принял выдающееся решение: отречься от королевской власти и начать новую жизнь вдали от забот о государстве. Ему захотелось стать простым помещиком, вести мирное существование, не думая ни о чем и ни о ком, кроме своей милой жены и своих собак. Уединившись с Анной-Терезой в каком-нибудь деревенском замке, они познают такое счастье, с которым не сравнимы никакие другие радости.
Когда царственный супруг явился к Анне-Терезе с великой новостью, та чуть не упала в обморок и бросила смущенный взгляд на художника, писавшего в этот момент ее портрет. Понимая, что он лишний, художник быстро прикрыл картину полотном, поклонился и вышел. Может быть, он подумал, что королю накануне отречения от престола лучше не мучиться над разгадкой символики его творения? Потому что, по правде говоря, на картине была изображена госпожа де Спиньо во весь рост, одетая в парадный костюм и небрежно положившая руку на подушку, где покоилась корона…
– Сир, – предположила новая Ментенон, – возможно, я плохо поняла вас? Или ослышалась?
– Плохо поняла? Да, конечно же, нет, сердечко мое, наоборот, вы все прекрасно поняли! Я все думал о том, как бы получше доказать вам свою любовь, и, кажется, нашел достойное решение: чтобы полностью принадлежать вам, только вам, вам одной, я намерен оставить корону моему сыну!
– Карлену?! – слабеющим голосом прошептала Анна-Тереза. – А Ваше Величество не опасается, что…
– Теперь Карлен в состоянии отлично править государством, и отчасти этим он обязан именно вам! Свершилось чудо! И отныне мы можем думать только о себе и о своем счастье. Вы ведь счастливы?
– Безгранично, сир… Да, да, действительно, я и помыслить не могла, что буду настолько счастлива…
Она потерпела сокрушительное крушение! Погибли все ее надежды. Анна-Тереза с трудом сдерживала бешенство. Столько лет, столько усилий – и какой же великой цели она добилась? Потратить чуть ли не всю жизнь на то, чтобы тебя в конце концов силой оторвали от придворных утех, чтобы влачить жалкое существование рядом с шестидесятилетним уродом?! Было от чего заплакать…
Действуя очень мягко, со множеством предосторожностей, она попыталась навести короля на мысль все-таки отказаться от столь лестного и столь прискорбного для нее решения. Но Виктор-Амедей был самым большим упрямцем на свете. Его стремление властвовать во всем не позволяло прислушиваться к протестам, от кого бы они ни исходили. Король совершенно не терпел противоречия, особенно в тех случаях, когда был убежден, что поступки его направлены исключительно на благо окружающих.
Анна-Тереза находилась в страшном смятении, она была близка к полному отчаянию. И в таком состоянии ей пришлось присутствовать 7 сентября 1730 года на торжественном отречении Виктора-Амедея от престола. Карлен становился королем Карлом-Эммануилом III. В то самое время, когда Турин сверкал огнями фейерверков, пока радостно пели фанфары, парочка престарелых «голубков» вылетела из столицы королевства, чтобы отправиться в бывшую столицу герцогства. Виктор-Амедей твердо решил поселиться в старом замке Шамбери, колыбели его семьи, которая казалась ему самым подходящим местом для людей уже довольно преклонного возраста, решивших начать новую жизнь.
Это решение окончательно повергло госпожу де Спиньо в отчаяние. Замок Шамбери был не чем иным, как громадной средневековой крепостью, величественной с виду, но совершенно непригодной для нормального существования. Огромные негостеприимные залы, бесконечные коридоры, ничего не согревающие камины с плохой тягой, ужасные сквозняки… Чтобы полностью претворить в жизнь свои представления о семейном счастье, Виктор-Амедей к тому же решительно предпочел одиночество вдвоем. Он дал понять своим подданным, что не может быть и речи ни о празднествах в его честь, ни о том, чтобы позаботиться о чем-то вроде двора. Ему хотелось наслаждаться лишь обществом своей изумительной жены, выбранной именно потому, что только она способна подарить ему тихие радости и спокойствие, которое он заслужил за долгие годы тяжкого труда…
В душе несчастной Анны-Терезы все клокотало. Она изо всех сил старалась, несмотря ни на что, изображать удовольствие и признательность. Бедняжка пыталась достойно выдержать посланное ей испытание в основном потому, что боялась разозлить мужа, характер которого был ей хорошо известен. Но зима положила конец этому ее и без того хрупкому смирению. С наступлением холодов покорность судьбе стала казаться ей невыносимой.
Та зима и впрямь выдалась на удивление холодной и сырой. Это сразу же отразилось на состоянии и настроении королевской четы. «Гнездышко любви» постепенно становилось не более комфортабельным, чем тюремная камера. Казалось, что закат приходит в просторные средневековые залы тогда, когда еще не наступил рассвет, что дни здесь короче, а ночные сумерки длиннее, чем где-либо на свете. Кроме того, Виктор-Амедей страдал ревматизмом, а у его супруги не проходил насморк. И в конце концов госпожа де Спиньо обнаружила, что у нее появился союзник: Виктор-Амедей явно затосковал…
Привычка к власти – мощный наркотик. Бездействие, пусть даже наедине с любимой женщиной, довольно скоро становится невыносимым. Кроме того, супруге экс-короля удавалось в самые подходящие моменты нашептывать ему, что его подданные, вероятно, очень сожалеют о прошлом. Карлен плохо управляет страной. Да-да, в Турине очень недовольны. В общем, она действовала так тонко и так упорно, что в один прекрасный день Виктор-Амедей не смог больше сдерживаться. Он прыгнул в карету, перебрался через Альпы, совершенно неожиданно появился в Турине и, водворившись во дворце, объявил, что аннулирует свое отречение от престола.
Это, разумеется, вовсе не понравилось Карлену, уже привыкшему к своей новой роли. Он направил против папаши верные новому королю войска, и Виктору-Амедею не оставалось ничего иного, как бежать из города. Его преследовали и однажды ночью, когда он мирно спал в объятиях супруги, арестовали.
Взбешенный подобной наглостью, он попытался сопротивляться, но вынужден был уступить превосходящей силе противника. Его препроводили в замок Тиволи, затем в форт Монкальери, где он и скончался несколько месяцев спустя, снедаемый гневом. Что же касается его морганатической супруги, которую полуголой вытащили из кровати, бросили в карету и отвезли в Пиньероль, то ей пришлось остаться там: она прожила еще больше сорока лет в монастыре, выстроенном в честь посещения Богородицей Святой Елизаветы, где в 1769 году скончалась, по-прежнему безутешная, оттого что позволила оставить себя в дураках.
Карлен же, освободившись от отца, которого всегда ненавидел, и от «второй матери», которую никогда не любил особенно сильно, позволил себе роскошь жить, как положено монарху. Он стал замечательным королем, при котором подданные королевства Сардинии и герцогства Савойского жили счастливо и нарожали много детей.
ГИЙОМ, ГРАФ ДЮБАРРИ
По сравнению с другими домами маленького городка Левиньяка, что в пяти лье от Тулузы, жилище семейства Дюбарри могло претендовать на звание замка. Хотя дом был одноэтажным (плюс мансарды), но высокие окна, равно как и треугольный фронтон, служивший украшением его фасада, придавали зданию аристократический вид. Тогда, в 1768 году, в этом доме жили четверо: старая дама, графиня Дюбарри, урожденная Катрин де Лаказ-Сарта, и трое из ее шести детей – Гийом, Франсуаза, которую гораздо чаще называли Шон, и Марта по прозвищу Киска. Правду сказать, всех троих уже никак нельзя было назвать юными. Бывшему солдату Гийому исполнилось тридцать шесть лет. Что же до обеих девиц, они не были лишены внешних достоинств, но полное отсутствие приданого позволило им перешагнуть рубеж тридцатилетия, уже не надеясь, что откуда-нибудь возьмутся женихи. Трое других были, слава богу, пристроены… или почти пристроены. Одна из дочерей вышла замуж за деревенского судью, занимавшегося торговыми делами. Самый младший из сыновей служил королю где-то поблизости от государственных границ. О старшем было мало что известно, потому как он чрезвычайно редко давал о себе знать. Звали его Жаном-Батистом, он жил в Париже на широкую ногу. Во всяком случае, в немногих письмах, присланных матери, он сообщал, что слывет щеголем и чрезвычайно редко окунает каблуки своих сапог в сельскую пыль.
Зная все это, легко можно понять, почему госпожа Дюбарри и трое ее «холостяков» так удивились, увидев, как в одно прекрасное июльское утро вышеупомянутый Жан-Батист спрыгивает или скорее падает с лошади у порога «замка». Всадник был с головы до ног покрыт дорожной пылью, на шпорах виднелись кровавые следы, перья треуголки давно позабыли, когда могли считаться белыми…
– Жан-Батист! – воскликнула мать. – Откуда ты на нас свалился?
– Из Парижа, матушка, я мчался во весь дух, без единой остановки. А где Гийом?
– Поехал на охоту в Буконнский лес, – ответила Шон. – А чего это он тебе так срочно понадобился?
– Еще как срочно! – все еще тяжело дыша после скачки, ответил Жан-Батист, опускаясь на один из немногих стульев в гостиной, которому еще удалось сохранить остатки выцветшей обивки. – Речь идет о славе и богатстве нашей семьи. Сейчас же пошлите за ним. Он мне нужен немедленно, пусть приведут!
Шон подозрительно посматривала на старшего брата. Он был большим любителем розыгрышей. Никогда нельзя было понять, серьезно он говорит или шутит. Однако сегодня на его круглом, разрумянившемся лице обычная жизнерадостность явно сменилась озабоченностью.
– Так чего же ты от него хочешь? – спросила сестра. – Черт побери! – взорвался Жан-Батист. – Скоро узнаешь! Неужели я загнал черт знает сколько лошадей и пролетел через всю Францию, как пуля, только для того, чтобы отвечать на твои вопросы? Говорю тебе: иди за ним!
– А на мои вопросы? – едко спросила мать. – На них ты тоже не собираешься отвечать? Вы сваливаетесь нам, как снег на голову, вы переворачиваете вверх дном все в доме и требуете от нас держать рот на замке?
Жан Дюбарри улыбнулся матери полунасмешливо, но одновременно как бы осознавая свои грехи и почти раскаиваясь в них.
– Чуть-чуть потерпите, матушка. Клянусь, вы не будете разочарованы, когда… Нет, пока мне бы не хотелось открывать рот, разве что – чтобы выпить и закусить. Я уже умер от голода и усталости, разве вы не замечаете этого?
– Ладно, сейчас мы тебя воскресим, – пообещала Киска.
Чуть позже путешественник уже сидел за столом, а на тарелке перед ним лежали солидный кусок свиного сала и краюха хлеба. Он еще не прикончил завтрак, когда Гийом появился в гостиной.
Тридцатишестилетнего Гийома Дюбарри без всякой натяжки можно было назвать красивым мужчиной. Он был высоким, ладно скроенным и крепко сшитым, у него было широкое, довольно жесткое лицо, освещенное парой чудесных серых глаз. Высокий лоб, черные волосы, смуглый, чуть отдающий в оливковый, цвет лица и… практически полное отсутствие какого-либо выражения на этом самом лице. Это позволяло усомниться в его умственных способностях, но нужно сказать сразу, что это была всего лишь маска, всего лишь удобное средство обеспечить себе спокойную жизнь, постоянно находясь в обществе трех весьма сварливых женщин. Увидев брата, Жан-Батист отодвинул тарелку, вскочил на ноги и побежал обниматься.
– Гийом! – вскричал он. – Я приехал, чтобы подарить тебе счастье, богатство и…
– Все сразу? – удивился Гийом. – Долго же ты собирал все это для меня! Прямо скажу, тебе хватило времени на раздумья: сколько лет ты тут не появлялся? Думаю, не меньше десяти!..
– Теперь мы уже не расстанемся… Я приехал за тобой!
– За мной? – еще больше удивился Гийом. – И что же мы вместе будем делать? Куда отправимся?
– В Париж! Ты женишься!
Ответ оказался настолько неожиданным, что Гийом вытаращил глаза, а его мать и сестры принялись наперебой кудахтать, молитвенно сложив руки. Удивление на круглом лице Гийома очень скоро сменилось выражением крайней подозрительности. Эта внезапная забота брата о его счастье показалась ему очень странной. Тут было над чем подумать. Наверняка Жан строит какие-то козни!
Гийом задал прямой вопрос, и тот, кого в парижских альковах прозвали Пройдохой, тут же изложил совершенно невероятную и… довольно-таки скабрезную историю. Вот она – в коротком пересказе. Жан-Батист познакомился с необычайно красивой, очень умной и приятной во всех отношениях молодой женщиной, единственным недостатком которой, судя по всему, было ее происхождение: бедняжка родилась от противозаконной связи монаха Гомара де Вобернье с некоей мадам Бекю. Эта очаровательная и весьма изысканная девушка по имени Жанна, видимо, запаслась изрядным количеством документов о своем гражданском состоянии, потому что все время носила разные фамилии: то она была Вобернье, то Бекю, то почему-то Ланж… Но тем не менее она имела честь увлечь своими незаурядными достоинствами короля Людовика XV, который сильно тосковал после смерти мадам де Помпадур. Однако низкое происхождение благородной девицы, прибавил Жан-Батист, поостерегшись при этом упомянуть о ее древнейшей в мире профессии, мешало королю приблизить ее к себе. Это было настолько неприятно его величеству, что Жану, доброй душе, пришлось объявить красотку своей невесткой, графиней Дюбарри…
Его Величество, разумеется, прекрасно знал о том, что родственная связь Жана-Батиста с красавицей Жанной – вымышленная. Все прошло бы без сучка без задоринки, если бы одна знатная дама, герцогиня де Граммон, сама добивавшаяся королевской милости, не задумала провести расследование насчет мадам Дюбарри. Она написала председателю Тулузского парламента господину де Рике-Бонрепо. Опасаясь неблагоприятного для всех участников этой истории ответа от этого достойного господина с таким мирным именем, означавшим в переводе «приятный отдых», Жан вскочил на лошадь и пулей пронесся по Франции до самого Левиньяка.
– Теперь необходимо, чтобы ты спас всех: меня, Жанну… и самого короля, честь которого может быть забрызгана грязью в результате скандала, – заключил он, обращаясь к брату. – Ты поедешь со мной в Париж и женишься на Жанне.
– На девке без роду без племени?! – воскликнула мать. – Гийом никогда не женится на женщине такого сорта!
– Любовницу короля нельзя назвать девкой! – резко ответил Жан-Батист. – А насчет «без роду без племени»… Мне кажется, матушка, вы слишком привередливы. Да, конечно, происхождения она низкого, но зато – какое богатство! На нас же попросту прольется золотой дождь! Разве я не сказал вам, что король влюблен в нее без памяти?
Пожилая дама закусила губу. Глаза двух засидевшихся в девицах сестер засверкали. Жан ведь только что сказал, что и они тоже поедут в Париж, чтобы составить компанию новоявленной графине. Заодно и проследят за нею. Вот только Гийом почему-то молчит… Скрестив руки на груди, предается размышлениям…
– Все это вроде бы прекрасно, – неуверенно произнес он наконец. – Но у меня нет ни малейшего желания прожить всю жизнь рядом с женщиной, которую я никогда не видел. Она, вполне может быть, мне совершенно не понравится.
– Да тебе и не придется видеться с ней. Только во время церемонии. Вы вступите в брак, потому что по-настоящему жениться вовсе не требуется! Жанна возьмет на себя заботу обо всей нашей семье, но жить она станет в Версале, а ты – где захочешь, только не с ней. Видишь, я же не прошу у тебя многого: дай только свою фамилию!
– А это все, что у меня есть, – мрачно отозвался брат.
– Возможно. Но тебе за нее щедро заплатят!
Жан выиграл партию. Блестящие перспективы, которые он посулил своей изголодавшейся семье, заставили умолкнуть все угрызения совести. Было решено: завтра же они отправятся в Тулузу, где графиня Дюбарри у своего нотариуса, метра Санса, выдаст сыну официальное разрешение «на брак с любой особой, какую он для себя выберет, при соблюдении единственного условия: лично графиня ничего не даст своему сыну по случаю вышеупомянутой женитьбы».
Когда дело было сделано, Жан, памятуя о том, что «долгие проводы – лишние слезы», быстро попрощался с матерью, которая в одиночестве возвращалась в Левиньяк, и вместе с остальными членами семьи отправился в Париж. Шон и Киска были крайне возбуждены всем происходящим, но главный герой – Гийом вел себя чрезвычайно сдержанно и выглядел довольно хмурым.
Но ведь наружность обманчива. Скорее всего, за внешней сдержанностью Гийома скрывалась мечтательность… Вопреки собственной воле тридцатишестилетний холостяк оказался весьма заинтригованным этой женщиной, чью руку в самом скором времени должны будут вложить в его собственную. Жан сказал, что она необыкновенно хороша собой… «Это сама Венера…» По мере того, как почтовая карета приближалась к Парижу, он все сильнее мучился. Ему одновременно и хотелось увидеть свою «невесту», и страшно было ее увидеть, но любопытство все-таки побеждало…
И вот 23 июля в доме на улице Нев-де-Пти-Шан, где проживал Жан-Батист, Гийом впервые встретился с женщиной, которой в ближайшем будущем предстояло носить его фамилию. От вида этой женщины он пришел в крайнее замешательство. До сих пор он и предположить не мог, что под солнцем существует столь обворожительное создание. Двадцатипятилетняя Жанна и на самом деле находилась тогда в полном расцвете своей редкостной красоты. Она была высокой и стройной, кожа отливала перламутром. Перед таким телом не устоял бы ни один святой в раю. Больше всего она гордилась своими роскошными пепельными волосами. От природы белокурая, Жанна предпочитала не пудрить прическу, хотя в те времена это и было очень модно. Тонкое лицо, огромные темно-голубые глаза, прелестная улыбка, открывавшая жемчужные зубки, изысканная грация – таков далеко не полный перечень достоинств, отличавших ту, которая должна была стать графиней Дюбарри. Жан-Батист, полуприкрыв глаза, с насмешливой улыбкой наблюдал за тем, какое впечатление произведет его подопечная на младшего брата.
– Ну? – произнес он наконец. – Как она тебе?
– Мадемуазель очень хороша собой, – выдавил из себя Гийом с таким чопорным видом, что Жанна не удержалась от хохота.
Этот верзила, который в надетом по такому случаю вполне приличном наряде был весьма недурен, все-таки на вид словно палку проглотил. Но хитрая бестия, отлично разбиравшаяся в мужчинах, легко догадалась, какое волнение скрывается за внешней суровостью его поведения.
– Как я счастлива, что понравилась вам, – все еще смеясь, сказала она. – Разве женщина не должна нравиться в первую очередь собственному мужу?
– Разумеется, но при условии, что он на самом деле им является! – внезапно разгневавшись, бросил ей Гийом.
Ему пришли на ум дурацкие формулировки брачного контракта, который Жан заставил его подписать. Гийома охватило настоящее бешенство. Подумать только, от него требуется всего лишь дать свою фамилию этому изумительному созданию, этой чудесной девушке! Ничего, кроме фамилии!.. Никогда он не будет иметь права даже пальцем коснуться ее!.. Она принадлежит королю!.. Запретный плод!..
В простодушном Гийоме проснулся дикий гнев, пробудилась безумная ревность. В конце концов, на каком основании ему откажут в том, чего он по закону имеет полное право требовать? Гийом сделал шаг по направлению к молодой женщине.
– Значит, вы хотели мне понравиться, сударыня? Какое похвальное желание. Нет ничего проще, чем доказать это! Какой мужчина откажется полюбить вас?
Жан-Батист прямо-таки позеленел. Все оборачивалось весьма неожиданным образом. Если Гийом сунется со своей любовью к Жанне, он сильно осложнит дело. Надо немедленно внести ясность и положить этому конец.
– Эй, погоди! – поторопился он ответить за девушку. – Не так быстро! Речь ведь не идет об обыкновенной женитьбе. Жанна не собирается задерживаться в Париже. Она живет в Версале и будет там жить и дальше.
– Но я не думаю, – оборвала его Жанна, – что этот господин видит тут какое-то неудобство. Не волнуйтесь, мой дорогой Жан! Разве вы не понимаете, что мы просто немного полюбезничали! Ничего больше!
Слова «ничего больше», произнесенные презрительным и высокомерным тоном, вмиг отрезвили Гийома. Он сразу же понял, что для этой элегантной парижанки, привыкшей к обществу самых знатных из знатных сеньоров, он навсегда останется дикарем, мужланом, пригодным лишь выполнить ту услугу, какая от него требуется. Ему даже показалось, – и с большой долей уверенности! – что Жанна считает: эта она оказывает ему величайшую милость! Настроение его сразу же переменилось. Только что он готов был, бросившись на колени, обожать эту необыкновенную красавицу, теперь он ее страстно ненавидел…
Он посмотрел в сторону двери. Ему хотелось одного: бежать из этого дома, поскорее вернуться в родной Левиньяк, к крестьянкам, которые, по крайней мере, к нему относятся как к знатному господину. Он уже открыл было рот, чтобы сообщить брату, пусть тот поищет для этой потаскушки другого мужа, который охотно закроет глаза на ее похождения, но дверь открылась и вошел высокий мужчина с толстым сафьяновым портфелем, с ног до головы одетый в черное.
– А вот и нотариус! – вздохнул с облегчением Жан.
Гийом тоже вздохнул. Он попался в ловушку. Бежать слишком поздно. Даже не понимая, что означают сыплющиеся горохом слова, он выслушал текст брачного контракта, в соответствии с которым Жанна полностью брала на себя содержание семьи… Слово «семья» вызвало у него горькую улыбку. Затем, когда все присутствовавшие расписались под бумагой, Жанна присела перед ним в глубоком реверансе, как положено при дворе.
– Всегда к вашим услугам, сударь!
– Ваш покорный слуга, сударыня! – эхом откликнулся Гийом, все такой же одеревенелый на вид, но буквально раздираемый на части желанием отвесить пару хороших пощечин этой очаровательной нахалке, которая так явно насмехалась над ним.
Но желание это так и осталось неосуществленным. Жанна мчалась в карете, запряженной великолепными белыми лошадьми, по дороге в Версаль, где ее ждал король. Гийом, которому брат выдал солидную сумму, якшался со всяким сбродом в одном из парижских притонов, где ему удалось напиться до чертиков.
Ему снова пришлось встретиться с Жанной во время венчания, утром 1 сентября. Все время между заключением брачного контракта и религиозной церемонией Гийом безумствовал, пил как сапожник и вообще вел себя как человек, которому во что бы то ни стало нужно забыться, но никак не удается. Когда он в пять часов утра вошел в церковь Сен-Лоран и увидел прямо перед собой молодую женщину, ненависть и отчаяние снова захлестнули его. Никогда, что бы там ни было, он не сможет забыть ее! Гийом проклял свою дурацкую судьбу, которая вынудила его к этой смехотворной женитьбе. В течение одного мгновения он вновь испытал жгучее желание сказать «нет» и убежать со всех ног, но взгляд старшего брата давил на него. Он знал, что в руках Пройдохи его жизнь не стоит и ломаного гроша. Жан, в отличие от него самого, всегда прав и шутить не любит!
Несколько минут спустя Жанна Бекю, окончательно и навсегда ставшая как для своих современников, так и для истории графиней Дюбарри, церемонно поклонилась мужу, затем повернулась к нему спиной, будто к какой-то совершенно ничего не значащей вещи, села в карету и унеслась вдаль. Ее занимали дела куда более важные, чем какая-то там свадьба… Ну, например, долгожданное представление ко двору, от которого прямо зависит ее будущее. Следует подтвердить в глазах всего света, насколько сильна ее власть над Людовиком XV.
Гийом все с той же горькой улыбкой, чуть раздвигавшей углы губ, смотрел ей вслед. Он еще смотрел, когда от кареты не осталось и воспоминания, он, казалось, погрузился в мечты, но Жан резко вырвал брата из этого состояния.
