Много дней впереди

      Доска была мокрая и блестела, потому что в классе горел свет. Дни-то становятся короче и короче... После второго звонка Вере Петровне уже не видно, кто разговаривает на последних партах или на контрольной списывает у соседа.
      Я раньше думал, что здесь зимой солнца не увидишь. Но это не так: в Ыйылы полярной ночи не бывает. Хоть ненадолго, а день наступает всякий раз. Значит, это ещё не самый край Севера.
      Оля теребила в руках тряпку.
      Несколько раз она хотела что-то сказать, но словно проглатывала слова.
      - Чего ты? - спросил я.
      - А вот хочу... Ты, Женя, не рассердишься, если я спрошу? Я слыхала дома от мамы, что у тебя новый отец, чужой... отчим... Он с тобой как? Не обижает?
      Я ответил:
      - Никак... Ну ладно, пойду - надо посмотреть, не напал ли опять третий "Б"...
      Об этом разговаривать я ни с кем не собирался!
      После маминого отъезда, на следующий день, Фёдор Григорьевич пришёл домой в обеденный перерыв. Мама оставила супу, нажарила мяса кусками. Ещё и поужинать хватило, и позавтракать. А на следующий день после завтрака он мне сказал, чтобы в двенадцать, ровно в двенадцать, я был у него в экспедиции: мы пойдём в столовую, потому что дома обеда больше нет, а приготовить что-нибудь не будет времени.
      Я решил сразу захватить с собой сумку. Если в столовой много народу, если я задержусь, прямо оттуда - в школу.
      В столовой хорошо обедать. Дома что - сварила мама борщ, ешь обязательно борщ, даже если не хочется; голубцы - голубцы... А я капусту ну терпеть не могу! В столовой же можешь выбрать то, что тебе больше всего нравится.
      Мы разделись, прошли в большой и светлый зал, выбрали столик у окна.
      Фёдор Григорьевич спросил меня:
      - Ну, брат, выбирай, какой будешь есть суп, что закажешь на второе. А на вечер и на утро я что-нибудь в магазине куплю, зайду после работы. Ну что же ты не берёшь меню? Смотри сам, по своему вкусу.
      И он протянул мне листок бумаги.
      Там голубым химическим карандашом было написано, что сегодня приготовил повар на кухне. Я читал, читал, но так ничего и не смог выбрать: было очень непонятно написано. Вроде и по-русски, а не поймёшь. Вот, например, что такое: "суп конс. с вер."? Я думал, это суп конский, а оказывается - консервированный, с вермишелью.
      - Вы лучше... сами, - сказал я Фёдору Григорьевичу и протянул ему обратно листок - это самое меню.
      - Я так я, - согласился он. - Будешь салат из квашеной капусты?
      - Квашеная - это солёная?
      - Да.
      - Буду.
      - Хорошо... А суп гороховый? Вот... На второе - бифштекс с яйцом. Согласен?
      - Пускай...
      Я уже несколько раз ел бифштекс в ресторане на пароходе, когда мы с мамой плыли в Якутск. Дома это просто кусок жареного мяса, а в ресторане бифштекс.
      На соседнем столике стояла бутылка с яркой жёлтой наклейкой; красными буквами было написано: "Лимонад". И сам лимонад тоже был красный. Я видел, как женщина наливала в стакан и в стакане закипали пузырьки.
      Мне бы тоже хотелось лимонаду.
      - А что мы с тобой будем пить? - спросил Фёдор Григорьевич. - Я, например, выпью кружку пива - его к нам в Ыйылы не часто привозят. А ты хочешь лимонаду, не замёрзнешь потом?
      - Не замёрзну, - пообещал я.
      К нам подошла официантка в белом фартуке поверх платья, а на голове у неё вроде платочка из кружев. Фёдор Григорьевич поздоровался с ней, сказал, что нам принести. Она записала в блокнотик и спросила:
      - Совсем редко стали бывать у нас, Фёдор Григорьевич. Или уезжали куда?
      - Нет, никуда, пока всё время здесь, - отозвался он и улыбнулся. - Но я теперь дома... Я ведь женился, Катюша! Вы, наверно, слышали?
      - Говорили люди, - сказала она.
      - Верно говорили... Ну вот, а позавчера жена уехала в командировку пришлось нам навестить столовую. Вы постарайтесь, пожалуйста, чтобы не очень долго. А то у нас дела...
      - Ладно, потороплю кухню, - сказала она и ушла в конец зала, за перегородку...
      Смешно: кухню она поторопит, как будто кухня сама готовит обеды!..
      И ещё вот что было странно... Раньше мама была просто мама, и всё. Ну, ещё Нина, как называли её подруги в институте. Или Нина Игнатьевна, как её зовут теперь, когда она стала врачом и работает в больнице. А вот Фёдор Григорьевич говорит: ж е н а - это тоже мама. Совсем недавно он про нас и не знал: есть мы или нас вовсе нет... И мы про него не знали...
      Что в столовой плохо - приходится ждать, пока тебе не принесут поесть. Мама уже давным-давно поставила бы передо мной тарелку. А если бы её дома не было, я бы и сам двадцать раз успел налить супу!
      Нина, мама, Нина Игнатьевна, жена... Если она может называться по-разному, то и я тоже?.. И Фёдор Григорьевич? Как про него Оля сказала, когда в классе затеяла разговор про мои домашние дела? Отчим - вот как. Отчим, мамин муж... Сюда, в столовую, он раньше каждый день ходил по два, по три раза... А теперь не ходит, он теперь завтракает, обедает и ужинает с женой и со мной.
      Самое скучное - ждать. Я спросил у него:
      - А вы... где вы научились по-якутски?
      Он погасил в пепельнице сигарету, и, когда отвечал мне, дым у него шёл изо рта и из носа.
      - Я ведь давно уже здесь живу, на Севере. И мотался в таких местах, где слова русского не услышишь. Ни дорогу узнать, ни расспросить ни о чём нельзя. Пришлось научиться... Учителем у меня был проводник, старик один. Мы с ним два года, почти два с половиной, не вылезали из горной тайги в Токко. Будет время, я тебе расскажу, как нас там выручили ребята, сыновья одного охотника. У нас ушли олени. И не представляю, как бы мы добрались... До ближайшего жилья - пятьсот километров. Запасы продовольствия кончались, патроны - на исходе... Плохо бы нам пришлось! А эти двое мальчишек в тайге нашли оленей и по их же следу пригнали обратно к нашему стойбищу. Ты понимаешь: километров сорок они шли с оленями, а если бы понадобилось, и все сто прошли бы! Закон тайги такой: помочь тому, кто попал в беду.
      - Только не забудьте подробно рассказать, - попросил я. - Я люблю слушать разные истории. Это как книжку читаешь...
      - Я забуду - ты сам напомни мне.
      Суп нам принесли, потом и бифштекс. Кусок мяса на тарелке был прикрыт сверху одноглазой яичницей. Я и мясо съел, и ломтики жареной хрустящей картошки.
      Фёдор Григорьевич допивал пиво из толстой кружки, а я маленькими глотками тянул лимонад.
      Он сказал мне:
      - В буфете, как я вижу отсюда, есть пирожные. Вот деньги, пойди возьми сам, какое хочешь, а то официантку опять придётся долго ждать. Только спроси у буфетчицы, свежие пирожные или старые.
      Я зажал монетки в кулаке и пошёл к буфетной стойке.
      Пока я шёл, в дверях столовой остановился кто-то в коричневом пальто с серым меховым воротником. Беличью шапку он держал в руках, волосы седые, коротко подстриженные, а нос с мороза как спелый помидор. Я его сразу узнал - видел раза два или три в больнице. Это самый главный у них там врач... Он, мама говорила, уже сорок лет живёт здесь. Приехал, когда в Ыйылы не было ни одного врача.
      Он поискал кого-то глазами и направился к нашему столику, отодвинул стул, присел. У стойки мне было слышно, как они поздоровались. Конечно, посёлок небольшой, все друг друга знают.
      Буфетчица отпускала официантку и не сразу дала мне пирожное, бисквитное.
      За нашим столиком первым заговорил седой. До меня долетали только обрывки:
      - Звонил вам на работу... что вы пошли сюда обедать... Нужны весьма срочно... Дело в том... Позавчера ещё уехала к больному... больного сегодня привезли к нам в больницу. Час назад. Завтра должна была к вечеру вернуться... А её и вчера утром там не было. Она же...
      Я увидел: вдруг лицо у Фёдора Григорьевича стало белым - белее, чем скатерть на столе. Он рывком отодвинулся от стола вместе со стулом, перегнулся к старику.
      - Что!.. Вчера ещё не доехала?!
      - Да... Надо немедленно... Поиски... Больница уже отправила машину... Может быть, поможете и вы, ваша экспедиция?
      Я не помню, как очутился возле столика.
      - Мама! - закричал я. - Где мама? Что с моей мамой? Она, она...
      Фёдор Григорьевич обнял меня за плечи.
      - Как же это мы!.. Женя, подожди, Женя... Этим не поможешь... Сейчас мы выясним. Это какое-то недоразумение... Не может быть... Пойдём!
      Мы с Фёдором Григорьевичем - и старик с нами - вышли в раздевалку. И только тут я заметил, что по-прежнему держу в руках пирожное, руки у меня перемазаны кремом. Я выбросил его в урну и стал одеваться. Слёз у меня не было. А было, как будто кто-то сжал мне горло рукой и не отпускает.
      - Скорей! Скорей! - повторял Фёдор Григорьевич, хотя он и главный врач шли так быстро, что мне пришлось бежать до самой экспедиции.
      Фёдор Григорьевич не раздеваясь сел за стол в кабинете и начал крутить ручку телефона.
      - Дайте гараж экспедиции... Гараж? Гараж?.. Говорит Маковский.
      Он приказывал, чтобы немедленно снарядили в дальний рейс по трудным, самым труднопроходимым дорогам вездеход. "ГАЗ-63", тот, что недавно получили. И пусть полностью заправят его и с собой возьмут две бочки бензина. А в кузов надо кинуть спальные мешки, дохи... Пусть механик сам проверит машину, но долго пусть не возится. Через час, самое позднее, она должна стоять у конторы, готовая к поездке.
      Он повесил трубку и спросил у врача:
      - А в сельсовет вы звонили? Нет?.. Что же так! Надо же и им дать знать, чтобы они выслали в тайгу людей и упряжки... Звоните отсюда.
      Он уступил ему место у телефона, и тот стал добиваться у дежурной, чтобы его как можно быстрее, без промедления, без всякой очереди соединили с этим сельсоветом. Я не мог разобрать, как он называется. А я сидел на том же ящике с землёй у стены, и тёр липкие руки, и думал, что нет, не может этого быть! Чтобы мне больше никогда не ждать маму с работы? Чтобы она никогда не узнала про четвёрку по арифметике? Чтобы не увидела в новой меховой куртке? Всегда обо мне... "Женя, будешь переходить улицу, посмотри сперва налево, потом направо... Женя, не сиди возле открытого окна - ты простудишься... Женя, пойдёте с Кристепом гулять, не уходите далеко..." А сама, а сама! Нет, нет, нет, нет, нет!.. Это невозможно, чтобы я больше никогда не увидел маму!
      - Я не хочу, не хочу! - закричал я. - Дядя Федя! Надо быстрей! Где она, где?..
      Он ладонью потёр лоб:
      - Да, где?.. Быстрей!.. Машину уже готовят. Ты слышал, я звонил. Из больницы машина уже ушла. И там, на месте, тоже направляют людей. Но ты подожди минутку, я сейчас...
      Он вышел, а потом вместе с ним в комнате появилась та самая тётка, у которой я спрашивал, как мне найти Маковского, когда первый раз пришёл к нему в экспедицию. Недавно это было, и тогда я не думал, что такое может случиться...
      - Женя, Женя... - тронул меня Фёдор Григорьевич за рукав. - Через час, даже раньше, я уезжаю. За мамой. Я её найду, я тебе обещаю! Всю тайгу, шаг за шагом, пройду! А ты...
      - Пойдём к нам, Женя? - сказала эта женщина. - Ты у нас побудешь, пока мама и дядя Федя не вернутся... Ты же с Олечкой в одном классе учишься, верно? А это моя дочка. Так пойдём, хорошо?
      Я сказал: хорошо, я пойду, но сперва мне обязательно надо заглянуть в школу. А потом вернусь сюда и пойду к ним, раз они так хотят... К ним, к себе домой, в школу, в контору - мне всё равно.
      Дядя Федя посмотрел на Олину мать.
      - Пусть в школу сходит? - спросил он у неё.
      - Пусть сходит... Там его ребята. Ты с ними сюда вернёшься, Женя?
      - Можно с ними, - сказал я.
      6
      Шёл я медленно, у меня совсем не стало сил.
      Мне не очень уж и обязательно было в школу, но не мог я сидеть на одном месте и смотреть, как все что-то делают, чтобы искать маму, а я ничем не могу помочь.
      В школе кончился первый урок, была перемена. В большом коридоре, у той двери, что ведёт во двор, стояли Кристеп, Оля и Костя Макаров и показывали друг другу какие-то бумажки, сверяли ответы.
      Кристеп первым увидел меня и махнул, чтобы я подошёл к ним.
      Я подошёл.
      - Ты контрольной по арифметике испугался, да?.. - начала Оля. - Вера Петровна сказала: завтра будешь писать отдельно... - Но тут она, должно быть, повнимательней посмотрела на меня. - Что такое, Женя, случилось? Что с тобой, Женька?
      Я не сразу смог ответить - горло у меня снова перехватило.
      - Мама... у меня... мама потерялась в тайге, - выговорил я кое-как. Поехала на вызов к больному, далеко, и пропала. Никто не знает, где она, где искать её...
      Так я им всё рассказал, что знал сам, и они тоже перепугались, тоже ничего не могли сказать, но больше не проверяли по своим бумажкам сходятся у них ответы или нет.
      Оля первой в себя пришла:
      - Ты подожди, Женя... А мы пойдём к Вере Петровне, чтобы она отпустила нас всех троих с уроков. И мы побудем с тобой, чтоб не один ты... Пойдём к нам или к тебе. Правильно я говорю, ребята?
      - А то нет? - сказал Костя. - Мы все будем с тобой, Женька, не бросим...
      Мы оба и не вспомнили, что дрались, что с тех пор не разговариваем.
      У Оли всегда так: сказала что-нибудь и сейчас же ей надо это сделать.
      - Подожди ты! - ухватил я её за руку, а то она уже собралась бежать к Вере Петровне. - Никуда не пойдём. Ещё чего!.. Она же начнёт, начнёт чего-нибудь... Дайте самое честное пионерское, что не проболтаетесь никому? Иначе ничего не узнаете!
      - Что ты!.. - сказал Костя и сам себя крепко стукнул кулаком в грудь.
      - Давай, давай, мы ждём, - теребила меня за плечо Оля.
      - Со мной нечего кому-то сидеть. Что я, заболел? Я хочу другое сделать... От конторы экспедиции скоро пойдёт машина на поиски мамы. Там в кузов должны накидать одежду, много тёплой меховой одежды. Найдётся, где мне спрятаться! И я поеду с ними...
      - Поедешь? С ними? - ахнула Оля.
      - А что? Почему мне не ехать? Не могу же я... Они будут искать маму, а я должен ждать и мучиться? И не говорите мне ничего! - закричал я на них. - Ничего не говорите! Всё равно сделаю так, как сказал!
      - Ты раньше не бывал в тайге... - Это Кристеп только теперь заговорил, а то молчал. - Ты не знаешь, как надо, что надо делать, чтобы искать...
      - Всё равно!
      - Оксэ! Я разве говорю тебе: оставайся, Женя? Если один спрячется в кузове, два разве не спрячутся? Я с тобой поеду, Ыйген. Вдвоём хорошо, одному плохо.
      - Поедем, все поедем! - засуетился Костя. - И я поеду... Втроём ещё лучше!
      - Нет, не лучше, - ответил ему Кристеп. - Много, если втроём... Троих заметят, тогда ни один не поедет.
      - Вы сошли с ума!.. - закричала Оля.
      Но я её перебил:
      - Обещала молчать? Вот и молчи...
      - Я честного пионерского не давала!
      - Ах, ты не давала?.. Но вот: одно слово скажешь - мы с тобой враги навсегда. Молчи! От тебя одно требуется - сбегать к твоей маме. Я ведь у вас дома должен был их ждать, когда они вернутся. А чего ждать?.. Скажешь ей, когда машина уйдёт. А то ещё и меня станут повсюду искать, подумают, что я тоже потерялся...
      - Ох, Женька, какой ты! - сказала Оля, но больше не возражала.
      - Ты молодец, парень! - сказал Костя и ударил меня по плечу. - Ты когда к нам приехал, я сперва думал - ты так, мамсик... А теперь вижу неправильно я это...
      - Ко мне домой тоже сходите, - попросил Кристеп ребят. - Так скажите: когда я вернусь, не знаю. И куда поехал, зачем, скажите... Моя сумка в парте лежит, отнесите домой. Пошли, Ыйген, а то опоздаем, уйдёт машина.
      Оля и Костя провожали нас до площади, а дальше мы пошли вдвоём с Кристепом и оглядывались по сторонам: боялись встретиться с дядей Федей, или с Олиной мамой, или с главным врачом.
      Прятались в магазине, в том самом... Румяная продавщица - что тогда шапку нам показывала - подозрительно оглядывала то меня, то Кристепа, а потом спросила:
      - Вы чего, мальчишки, здесь ошиваетесь? Чего здесь забыли, чего потеряли?
      Я растерялся, не знал, что ответить. Кристеп нас обоих выручил:
      - Кто ошивается? Никто не ошивается. Мы моего отца ждём... Отец велел, чтобы мы его здесь ждали.
      Она вроде успокоилась и больше не обращала на нас внимания.
      А нам через большое окно были хорошо видны распахнутые ворота и кусочек двора экспедиции. Наверно, много часов прошло, прежде чем к этим воротам подкатила машина. Шофёр, одетый в полушубок и меховые унты, как у лётчиков, вылез из кабины и направился к дому - пошёл сказать, что он готов, что можно отправляться.
      - Сейчас? - шёпотом спросил я у Кристепа. Мне казалось: если громко спросить, все поймут, о чём мы договариваемся, и нас оставят в Ыйылы.
      - Маленько подождём, - ответил он.
      Как хорошо, что подождали!..
      В воротах показался Фёдор Григорьевич. Он залез в кузов и проверил, что там и как уложено, крепко ли привязаны железные бочки с бензином впереди, у кабины. Потом он спрыгнул на землю, поговорил с шофёром, пнул ногой покрышки на задних колёсах. Шофёр и он вернулись в контору.
      - Теперь давай быстро, самое время, другого не будет, - толкнул я Кристепа в бок.
      Пригибаясь, мы бегом добрались до машины с обратной стороны, чтобы нас не заметили из окон. Сперва Кристеп с колеса махнул в кузов, следом за ним я. Целый ворох меховых штанов и курток, три тулупа, спальные мешки всё это было уложено возле заднего борта. Лёжа на животе, мы разрыли две норы, каждый для себя. Забрались туда и укрылись. Устроились головами друг к другу так, чтобы можно было перешёптываться.
      - Слышишь меня? - спросил я.
      - Слышу.
      - Как ты?
      - Хорошо... Внизу мех, сверху мех. Однако, когда поедем, ветер не достанет нас.
      Возле машины послышались голоса, и мы притихли, сжались, как будто тут и нет никого.
      Говорил Фёдор Григорьевич, он стоял рядом, но казалось, его голос идёт откуда-то издалека.
      - Едем!..
      Ему отвечал мамин главный врач - я его узнал.
      - Я думаю, нашу больничную машину мы нагоним в Хара-Сайялыке. Раньше нет смысла останавливаться. А там уже договоримся, как действовать, там и разделимся по разным направлениям. Согласны?
      - Согласен, - ответил Фёдор Григорьевич. - Поехали, поехали... Вот только Женя... Не успел мальчишка вернуться, надо было бы подбодрить его... Но в школу к нему не успеем заехать - времени нельзя терять ни минуты. Вы, Пётр Тихонович, в кабину, а я устроюсь здесь, в кузове. И не спорьте, некогда спорить!
      - Надо ехать, чтобы скорей до Хара-Сайялыка добраться. - Это кто-то незнакомый сказал, должно быть, шофёр.
      Было слышно, как коротко хлопнула дверца кабины. Протяжно заскрипел борт - это дядя Федя полез в кузов.
      Я сжался и дыхание затаил; я очень боялся: вдруг он возьмёт доху!.. Или ту, которой я укрыт, или ту, которой Кристеп. И тогда всё пропало!
      Но нет, обошлось...
      Мотор заурчал.
      Я боком почувствовал первый толчок. Машина тронулась, она с места взяла большую скорость.
      - Едем, едем, едем, - шептал я сам себе. - Едем за тобой и найдём...
      Пока машина шла по накатанной дороге, лежать было действительно хорошо - тепло и мягко. Но потом началось! Толчок за толчком, и ухватиться, главное, не за что, чтобы держаться. Так все бока отобьёшь, пока доедешь... Но я терпел, ни разу не охнул. Правильно, шофёр, гони. Скорей приедем, скорей и поиски начнём. Ну куда, куда она могла деваться?! Ну что могло с ней случиться?!
      Машина внезапно остановилась.
      Я ещё ничего не успел понять: кто-то рывком сдёрнул с меня доху.
      - Вылезай кто там есть! - сказал дядя Федя - он на коленях стоял возле меня. - То-то я смотрю: доха копошится, как живая... Э-э, вас ещё и двое!
      - Это Кристеп со мной, - сказал я.
      - Я вижу... Ты сын охотника Гермогенова, Спиридона Иннокентьевича, я не ошибаюсь?
      - Спиридон Иннокентьевич - мой отец, - сказал Кристеп.
      Вот так дела!.. А мне казалось, я лежу неподвижно!
      Я ничего не говорил, а у Кристепа и вовсе испуганный был вид. Он даже не вылезал из-под своей дохи. Голова его в лисьей шапке торчала наружу, и он был похож на какого-то невиданного зверя - весь чёрный, а голова рыжая. В другое время я бы захохотал и стал бы дразнить его...
      Главный врач заглядывал в кузов с одной подножки, шофёр - с другой.
      - Что ты с ними поделаешь?.. - проворчал старик. - Не возвращаться же из-за них в Ыйылы? Придётся позвонить из Хара-Сайялыка, чтобы там не беспокоились...
      - А не надо звонить, - сказал я. - И никто там не беспокоится. Сейчас все уже знают, что мы с вами уехали.
      - Время... - сказал шофёр.
      - Да, время, - сказал Пётр Тихонович. - Фёдор Григорьевич, давайте обоих сюда, а я переберусь к вам в кузов.
      - Дядя Федя, - попросил я, - мы в кабину не хотим. Верно, Кристеп? Мы лучше с вами... А вы... вы не сердитесь на меня...
      - Я не сержусь, Женя, - сказал он совсем тихо и очень грустно и обратился к старику: - Не хотят они, Пётр Тихонович, меняться местами. Садитесь... А я их здесь хорошенько устрою, ничего...
      Он расстелил две длинные и широкие дохи возле самой кабины. И так закутал меня и Кристепа - каждого по отдельности, - что одни только носы торчали да глаза блестели. Кристеп был похож на большой тюк. И я, наверно, тоже, если со стороны посмотреть.
      Дядя Федя ещё подоткнул нам полы под ноги и постучал по крыше кабины.
      Машина снова помчалась.
      - Едем дальше?..
      И Кристеп отозвался:
      - Однако, едем!
      Мы ехали!..
      Дорога была как узкая полоска между деревьями, и эта полоска убегала назад. Словно кто-то разматывал длинный-длинный, бесконечный бинт. Да, тайга сжимала с обеих сторон дорогу. Деревья были тихие, какие-то сонные. Сосны протягивали к машине белые мохнатые лапы. Лиственницы стояли голые. Их чёрные ветки прочёркивали пасмурный день, как если бы в альбоме с серой бумагой нарисовать их остро заточенным карандашом и давить сильно.
      На полном ходу разговаривать было трудно: ветер вырывал слова изо рта, разбрасывал их далеко по сторонам. Я уткнулся подбородком в воротник и молчал. И Кристеп молчал.
      Машина резко сбавила ход, нас качнуло вправо и прижало к бочке с бензином... Что это шофёр?.. Не знает, как мы торопимся в Хара-Сайялык?
      Дядя Федя - он сидел передо мной - встал со своего места посмотреть, что такое случилось, почему медленно едем. И мы с Кристепом кое-как выпутались из дох, поднялись на ноги, ухватились за крышу кабины, чтобы не упасть.
      И вот что мы увидали...
      По дороге впереди нас бежала какая-то женщина. Полы дохи она поддерживала руками. И перед нею шагах в двадцати неторопливо трусила косматая вороная лошадка, запряжённая в пустые сани. Как только женщина начинала бежать быстрей, чтобы догнать, и лошадка встряхивала длинной гривой и прибавляла ходу. Хитрая... Расстояние между ними не уменьшалось.
      Так бы и мы тащились неизвестно сколько. Дорога-то узкая, обогнать сани невозможно! Если попробовать с дороги свернуть в сторону, там глубокий снег: засядешь и даже вездеход оттуда не выберется.
      Хорошо ещё, с этой женщиной была собака, коренастая серая лайка, уши торчком, хвост крючком... Лайка, видимо, сначала не поняла, в чём дело, что такое случилось. Думала, так и надо... Но потом... потом как кинется вперёд, обогнала сани, увязая в снегу по брюхо, и запрыгала перед непослушной лошадью. Морда кверху и лает грозно: ты это что делаешь, я вот тебе сейчас!
      Лошадь помотала башкой, помотала и встала на дороге. Её хозяйка нагнала сани, плюхнулась на сено, как мешок упал, - устала, должно быть, бежать. Она подобрала вожжи и съехала в снег, уступая нам проезжую дорогу.
      Машина тут же прибавила скорость. Сани остались позади, исчезли за поворотом. Кристеп помахал женщине рукой, но она не видела и не помахала в ответ. Или так устала, что сил у неё не было руку поднять.
      - Долго нам ещё? - спросил я, когда дядя Федя снова укутывал меня в доху.
      - До Хара-Сайялыка осталось километров восемнадцать, больше не будет, - ответил он. - Сорок минут езды, тут дальше дорога пойдёт хорошая.
      Значит, скоро!
      Раньше я всегда любил дорогу, любил смотреть в окно: где едешь, как всё меняется вокруг, запоминать разные места... И всегда бывало жалко, когда дорога кончалась, когда приезжали на место. А сейчас ничто не интересовало. Лишь бы скорей начинались поиски!.. И сидеть мне казалось очень неудобно, и мех на дохе возле лица стал мокрым от дыхания; слипшиеся мелкие волоски противно лезли в рот, щекотали подбородок, щёки и нос...
      Мы сидели спиной к морозному ветру, который бил навстречу изо всех сил, обжигал лицо, если смотреть вперёд. Поэтому и не сразу мы заметили, как тайга раздвинулась, как показался небольшой посёлок. Узнали, что приехали, только когда машина вошла в улицу и дома высыпали по обе стороны.
      Машина проехала через весь посёлок и остановилась возле приземистого бревенчатого здания. Над крыльцом был прибит красный флаг.
      - Идём, идём... - сказал дядя Федя, поднялся и скинул с себя доху.
      Мы с Кристепом одновременно спрыгнули следом за ним; снег скрипел у нас под ногами, когда мы шли к крыльцу. Поднялись наверх по скользким обледенелым ступенькам.
      Коридор, куда мы вошли, был короткий, но широкий. Туда выходило три двери, обитые толстым войлоком.
      На одной из них, слева, была прибита деревянная табличка:
      ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕЛЬСОВЕТА ХАРА-САЙЯЛЫК
      О л л о н о в Д м и т р и й Р о м а н о в и ч
      Эту дверь и толкнул Пётр Тихонович. Он шёл первым и первым счистил в коридоре снег с валенок растопырившимся, как ёж, веничком.
      В кабинете председателя докрасна раскалилась чугунная круглая печка. А за столом кто-то, наверно сам Оллонов Дмитрий Романович, разговаривал по телефону. Он приподнялся на стуле, как только Пётр Тихонович, а за ним и мы появились на пороге, кивнул нам и рукой показал - садитесь...
      Кристеп мне шепнул:
      - Он про наше дело говорит... Про поиски. Звонит в соседний колхоз и спрашивает, не видал ли кто русскую женщину и ямщика-якута.
      - А они что?
      - Подожди, не мешай слушать.
      Здесь все понимали по-якутски: и Кристеп, и дядя Федя, и, видно, Пётр Тихонович, - по тому, как он слушал разговор председателя. Один я не знал, о чём идёт речь. А мне-то было важнее, чем всем.
      Вот председатель что-то отрывисто переспросил и даже другое ухо прикрыл ладонью, чтобы лучше расслышать. А что он переспросил, что ему там сказали?..
      По их лицам я догадался: какая-то очень важная новость.
      Дядя Федя вскочил с табуретки и облокотился на стол рядом с телефоном - хотел подслушать голос с другого конца провода.
      - Что, что, ну что? - затормошил я Кристепа.
      - Они говорят, к ним в колхоз, на конный двор, пришла пара лошадей. Совсем недавно пришли лошади... Они запряжены в кошеву - в лёгкие санки...
      - Значит?..
      - Пустая... Нет людей.
      У меня сперва заколотилось сердце... Когда он сказал, что кони пришли. А потом всё оборвалось, и я ничего не замечал, что делается вокруг, не слушал, о чём они совещаются, что думают предпринять. И сколько времени так прошло - не знаю... Очнулся я, только когда дядя Федя придвинул табуретку, сел рядом со мной и положил руку мне на колено.
      - Женя... Женя, ты слышишь меня?
      - Слышу.
      - Слушай внимательно, Женя. Очень важные новости. Кристеп тебе сказал: лошади сами вышли к жилью. Вчера и сегодня снегопада не было. Понимаешь, что это значит?
      - Нет, не понимаю, - сказал я.
      - Это значит, что по их следу мы выйдем прямо к маме!.. Я сейчас ещё не могу сказать, что там такое произошло, но думаю, всё будет в порядке. Видимо, кони чего-то испугались и понесли. А мама и ямщик отстали. Вот как сегодня - видел женщину на дороге? Вот так и у них могло...
      Дядя Федя ещё говорил, что мама в лесу не одна, что с ней ямщик, бывалый человек, старый таёжник. Он и костёр разожжёт, чтобы согреться, он и знает, как на правильную дорогу выйти. С ним не пропадёшь.
      - Мы сейчас едем туда, - закончил он. - Называется колхоз "Хотугу сулус" - "Полярная звезда". Это, правда, далековато от Кангаласов, куда мама ехала на вызов... Но след конский кончается там, оттуда мы и пойдём навстречу. А вы... останетесь здесь, ты и Кристеп, дома у Дмитрия Романовича... Мы потом приедем за вами, уже все вместе.
      - Ни за что, ни за что я не останусь, нигде! - закричал я. - Я только с вами!
      - Женя!..
      - С вами! С вами!
      Пётр Тихонович подошёл к нам, наклонился над табуреткой.
      - Подождите, Фёдор Григорьевич, - сказал он. - Сейчас я поговорю с Женей...
      Он поговорит... А чего со мной говорить? Хоть кто скажет, не останусь!
      - Женя, вот скажи сам, - продолжал Пётр Тихонович. - Ты хочешь, чтобы мы быстрей нашли маму?
      Я промолчал, не ответил. Что ты ответишь на такой вопрос? Ничего...
      Он не дождался от меня ответа.
      - Так вот, задерживаться нам нельзя, а вы нас задерживаете. Нам же надо до темноты успеть в "Хотугу сулус". Иначе след не разглядишь в тайге, можно его потерять. И если ты хочешь маме добра, ты останешься. Ты понял?
      Я посмотрел на Кристепа и по его глазам увидел, что он согласен с дядей Федей и Петром Тихоновичем. Но я - я с ними не мог согласиться! Мне страшно сделалось от одной мысли, что я буду один сидеть в какой-нибудь тихой незнакомой комнате, и ждать, ждать, ждать, и не знать, когда они вернутся, если вообще вернутся!
      - Ничего мы не помешаем, - сказал я, и все слова у меня дрожали. Чего мы помешаем? В машине сидеть? Не довезёт? Доедем с вами до "Хотугу сулус" этого самого, там будем дожидаться. Здесь или там - какая разница? Там, что ли, нет комнаты, где сидеть? Не останусь я... Пешком пойду...
      Дядя Федя поднялся.
      - Пётр Тихонович, мы только теряем время... Прав, кажется, Женя, а не мы. Едем!
      И снова наша машина мчалась по таёжной дороге.