– Ему новую хату на каменном фундаменте жаль бросать. Весь фундамент покрошится. Неохота трогаться.

– Кому охота, – отвечает Ипат. – Сегодня на гору, завтра под гору… Прямо ставь хаты на колеса.

– Верно. Не пойдем на гору.

Разбились на партии. И снова приезжали из города, приходится убеждать сход. Бились, отложили до вечера.

– Ребята, а Панас Чепуренко нипочем не пойдет на гору. Упористый старик.

– Кто это Чепуренко? – спрашивают приезжие и узнают, что Панас – кряжистый дуб де­вяноста двух лет, но еще крепкий, выходец с Украины. Упрям как чурка, в Бога верует. Табак нюхает, сам растирает.

Маришкин и Курилко, которые на автомобиле приехали, решают после схода навестить Панаса.

Он с граблями в руках копается в огороде. На приветствие ответил низким поклоном и зовет в хату.

– Да мы с тобой тут на вольном воздухе поговорим.

Но старик непреклонен.

– Як що на розмову, то прошу до хаты. – И первый уходит.

Делать нечего, пошли за ним.

– Вот что, дедушка, – говорит Маришкин, – на гору надо перебираться. Если сам не сможешь, люди помогут.

– А навище менi на гору дертятся. Менi и тут гораздо.

– Нельзя, старина. Тут скоро вода все зальет.

Панас слушает внимательно, гладит длинные усы, не спеша вынимает тавлинку, нюхает табак и наконец отрицательно качает головой.

– Не може цього бути, – уверенно отвечает он. – Бог обiцяв, що зливи[1] бильш не буде.

Приезжие переглядываются. Они не ожи­дали такого возражения. Маришкин, чтобы сразу не озлобить старика, решил действовать дипломатически.

– Да ведь то про всемирный потоп сказано, а тут Волга только, несколько деревень зальет, вот и вашу тоже. Для орошения полей, пони­маешь? От засухи. Ведь заливает же села и де­ревни весенний разлив. Так это же не потоп.

– Повидь[2] – инша справа. Розуллеться рiчка й знову в береги зайде. А ви кажете, шо все залле на вiкi вiчнi. А ви дурницю кажете, шо залле. Не може цього бути. Бог казав, шо зливи не буде, тай не буде. Нiкуди не пiду.

Ну что с ним поделаешь? Маришкин вынул из кармана платок и вытер вспотевший лоб.

– Ты подумай: подъемные дадим на новую стройку. В новой хате жить будешь.

– Не треба мене ваших переiздных. Не пiду, тай кiнец.

– Я вижу, ты не веришь нам. Ну так вот что, дед. Поезжай с нами на автомобиле. Сам стройку посмотришь, убедишься своими гла­зами. Увидишь, что там с Волгой делается, и поверишь.

– А на бiс менi ваш автомобиль? Не пiду. Ось туточки жив, тут i в домовину ляжу.

Так и ушли городские ни с чем.

Но после их отъезда крепко задумался Па­нас. И на другой день неожиданно для всех запряг своего конька, взял ковригу хлеба и уехал со двора неизвестно куда.

Приехал он к Волге, пришел на стройку. Народу видимо – невидимо. Через Волгу мост, машины, грохот, суета. Между быками рабочие прилаживают железные щиты. Опустят щиты – и готова запруда. Запрудят Волгу, потечет в степи – больше воде деваться некуда.

Панас пошел на фабрику – кухню, откуда видна вся стройка. Просидел у окна молча весь день и выпил несметное количество чаю. А ког­да вечерние огни залили стройку и шум работ не убавился, старик проговорил глухо в седые усы:

– Так вони, сучi дiти, паки потоплят нас. – И трудно было понять, чего больше в его сло­вах – порицания или хвалы.

Приехал Панас домой и три дня из хаты не выходил. Уж думали, не занемог ли с дороги.

А потом вышел и начал говорить на сходе такое, что суходольцы даже рты пооткрывали. Не бывало еще у "Каптажа Волги" такого аги­татора.

И дружно потянулись на горку суходольцы, а за ними и соседние деревни.

– Бей в мою голову! – Кондрат Семеныч стукнул огромным кулаком по столу так, что подпрыгнула чернильница. Председатель прав­ления "Каптажа Волги", товарищ Марков, вздрогнул и поправил очки..

– Ну, однако ж, вы того… не слишком, – сказал он, щуря подслеповатые глаза.

– Что того? Это вы того, – не унимался Кондрат Семеныч, и он вдруг поднялся во весь рост, словно готовясь к бою. Его рыжие волосы растрепались, глаза метали искры. Огромное лицо было багровым, словно он сошел с бан­ного полка. – Не дам тронуть совхоз. А вы бы побывали в "Красных зорях" да сами посмот­рели, что у меня там наворочено. Одна силос­ная башня чего стоит! – Кондрат Семеныч за­гнул толстый палец. – Из цемента. Красота! Ее не перенесешь. Так, значит, и бросить? Будет стоять среди озера, как маяк. А эмтеэс, – за­гнул второй палец. – Такой машинно – трак­торной станции во всей округе не сыщешь. Ка­менное, капитальное сооружение. Элеватор, ремонтная мастерская, электростанция, конюш­ни, хлева, сыроварни, маслобойни… Все пере­числять – пальцев не хватит. Все это под воду.

Пред "Каптажа" снова поправил очки и мяг­ко сказал:

– Но ведь вы знаете, что Волга потечет самотеком. Нивелировка же показывает, что "Красные зори" лежат на пути разлива и будут залиты без малого на метр.

– Значит, не надо пускать Волгу самотеком. Возводите плотины, стройте обводные каналы.

– Если рыть каналы да возводить плотины, то весь план работ изменится, – возразил Мар­ков. – Это будет стоить огромных денег.

Секретарь ячейки Туляк, небольшого роста, коренастый, в старенькой кожаной тужурке, усмехнулся, поднялся и, глядя прямо в глаза Кондрату Семенычу, заговорил ровным метал­лическим голосом:

– Никто не сомневается, товарищ, в том, что вы крепко любите "Красные зори". Вы – пре­красный хозяйственник. Но и у прекрасных хо­зяйственников бывает свой недостаток. Даже порок: делячество. Нельзя смотреть только со своей колокольни. Мы не можем ломать план работы. Вопрос обсуждался специалистами и здесь и в центре и изменен быть не может.

Хотите вы этого или не хотите, а "Красные зори" будут перенесены.

– Не хочу.

– Тогда вас придется убрать с дороги.

Кондрат Семеныч сразу даже не понял. Потом его толстые пальцы дрогнули, а лицо по­бледнело.

– Меня… убрать… Меня, который создал этот образцовый совхоз. Меня…

– Да, вас. Потому что вы не умеете подчи­няться директивам. На фронте стройки должна быть такая же железная дисциплина, как и на войне, а вы сами бывали на фронте и должны знать, что такое дисциплина. Повторяю: мы очень ценим ваши хозяйственные и организа­торские способности. Поэтому я и даю вам добрый совет: одумайтесь и не упрямьтесь. Мы умеем ценить людей. Но тот, кто станет нам на пути, будет снят, какие бы заслуги за ним ни были.

Кондрат Семеныч грузно опустился на стул.

Сел и Туляк.

Наступило напряженное молчание. Все вни­мательно наблюдали за Кондратом Семенычем. Глубокие складки на его лбу и переносье гово­рили о тяжелой внутренней борьбе.

– Ладно, – наконец буркнул он угрюмо, сорвался с места, крикнул: – Пока, – и убежал.

Все вздохнули с облегчением.

– С ним было труднее справиться, чем со старым Панасом, – улыбаясь, сказал Марков Маришкину. – А все – таки понял его Туляк.

– Еще бы. Легче, как говорится, душе с телом расстаться, чем Кондрату Семенычу с "Зо­рями".

Еще юношей, не боясь пуль, ломал Валькир­ный хребты колчаковцам. Побывал и под сте­нами Варшавы. Везде удивлял железной волей и характером. Покончил с гражданской, осел в заволжских степях и занялся хозяйственной деятельностью. "Красные зори" – один из пер­вых больших совхозов, возникших в Заволжье. Немало пришлось подраться Валькирному и за "Красные зори", за племенной скот, за машины, за каждый трактор. Подобрались ребята под­ходящие и сделали большое дело. И теперь тем приказывают разрыть все до основания своими руками.

– Пош – шел! – гневно кричит Валькирный и бьет по бокам сытых совхозных лошадок.

Холодно… Жгучий восточный ветер обжигает лицо, поднимает с земли мелкий, сухой снег с пылью. Бесснежная зима. Как бы не повре­дила озимым… Местами ветер сдул снег с до­роги, и под железными полозьями саней тре­щит и шипит песок. Кондрат Семеныч нахло­бучивает покрепче финку и стегает лошадей…

– Пош – шел!..

Приехал на заре, разбудил конюха, сам рас­пряг лошадей, поставил в стойла…

– Чего – то как будто невесел, Кондрат Семе­ныч? – спросил конюх, зевая и почесываясь.

– Черт борова на осине, повесил, оттого и невесел, – сердито ответил Валькирный и быст­ро вышел из конюшни.

При свете занимавшейся зари Валькирный побрел по поселку. Здесь каждый кирпич, каж­дое бревнышко рассказывали ему свою исто­рию.

Постоял перед силосом. Хороша башня. Выше пожарной каланчи. Сто лет простоит… Гля­нул на электростанцию, на скотные дворы… защемило сердце.

Через четыре дня Валькирный неожиданно явился в ремонтную мастерскую.

– Сколько у вас тракторов не отремонти­ровано?

Мастер Шароков посмотрел на Валькирного и ответил весело:

– Шестерка, Кондрат Семеныч. К тому вре­мени, как земля оттает, все будут в исправ­ности.

– Значит, шестьдесят шесть. Ладно.

С этого дня Валькирный пришел в себя.

Стал разговорчивым, деятельным по – прежнему. Как будто гора с плеч у него свалилась или разрешил он трудную задачу. А когда сошел снег и веселые ручьи зажурчали по склонам, собрал Кондрат Семеныч правление и обра­тился к нему с такой речью:

– Вот что, ребята. Получил я бумагу из Камышина. Первого мая запрудят Волгу, и по­течет она в наши степи. Один из потоков пой­дет прямо на "Красные зори", но только кра­ешком заденет. Чтобы не переносить "Зори" на новое место, довольно нам сделать неболь­шую плотину в двести пятьдесят метров длины и более метра вышины, и вода обойдет нас и потечет на юг.

– А вдруг затопит?

– Не затопит. Я все сам вымерял. Вода у нас будет стоять только на шестьдесят санти­метров над уровнем "Зорь" – а мы сделаем плотину в метр, ну, даже в полтора метра.

– А сделать – то как? – спросил Грачев.

– И очень просто. Тракторы есть, сделаем в наших мастерских лемехи побольше, пустим наши "танки" – и они мигом отворотят нуж­ный пласт земли. Мерекаете?

Кое – кто еще не мерекал, и Валькирный, как всегда, терпеливо и обстоятельно разъяснял.

Закипела работа. Грачев был "маленько изо­бретатель" и с жаром взялся за проектирова­ние "траншейной машины". Сделал не очень аккуратный, но толковый чертеж. Валькирный одобрил, кузнецы принялись за изготовление лемехов, трактористы приводили в порядок ма­шины.

– Так, так, ребята. Жарьте так, чтобы небу жарко стало, чтоб искры летели, – подбадри­вал Кондрат. Он опять чувствовал себя как на фронте. Был одушевлен, подвижен, весел, ел за троих и работал за десятерых.

Скоро тракторы, превращенные в траншейные машины, выехали на поле и, по указанию Валькирного, начали отворачивать пласт за пластом.

Солнце пригревало все сильнее. Весна была дружная.

Плотина протянулась уже больше чем на половину, когда случилось одно происшествие.

Валькирный командовал своими "танками" на полях, как вдруг к нему подбежал расте­рянный Грачев. В руках он держал бумагу.

– Ты что? – спросил Валькирный, насторо­жившись.

– Кондрат Семеныч, что ж это такое?.. Как же это так?.. – начал Грачев. – Вот бумага пришла из "Каптажа"… тут пишут…

Валькирный недослушал. Выхватил бумагу из рук Грачева и, хлопнув его по плечу так, что тот осел на один бок, сказал строго:

– Идем за мною… – и они отошли от трак­торной колонны, чтобы не слышно было их разговора.

– Ну, в чем дело? Говори.

– Да вот, "Каптаж" спрашивает, как у нас идет работа по переносу "Красных зорь" на новое место. И закончим ли мы работу к пер­вому мая. Как же это так, Кондрат Семеныч?

Валькирный досадливо крякнул.

– А вот так. Бей в мою голову. Не допущу. Плотину устроить скорее и дешевле, чем целый поселок переносить. Понимаешь? Когда они увидят, как все это просто устроилось, сами благодарить будут. – А выгонят меня – черт с ними. Только бы "Зори" отстоять.

– Ну… А если кто – нибудь из них, от "Кап­тажа", сюда приедет да все это откроет?

– Не приедет. Теперь у них там своих делов много. Все уж объездили. А приедут, уви­дят, что мы еще не начинали переносить "Зо­ри", отругаются да и оставят по – моему. Я так полагаю… Разве что вышвырнут меня из "Зорь". Ну что ж. Ты предом будешь… Что нос на квинту повесил?

– Я ничего…

Грачев поплелся за Валькирным и теперь новыми глазами посмотрел на возводимую пло­тину. Недоумение и страх отражались на его лице.

А Валькирный и виду не подает. Командует как ни в чем не бывало. Крепкий человек.

Дождь прошел. Под лучами весеннего солнца заблестели мокрые рельсы, крыши станционных зданий, новенький паровоз. Пыхтит он, сил набирается, – сейчас пойдет развозить по све­ту разных людей с разной их судьбою.

С крыши арестантского вагона капают капли, блестящие, как ртуть. Зарешеченное окно открыто, а в окне, как из рамы, – голова ста­рика. Хмуро смотрят темные глаза из – под клочковатых бровей. Жадно втягивают широко раскрытые ноздри влажный весенний воздух. Душно, в вагоне, а Глеб Калганов привык к вольному воздуху моря и Волги. Смотрит Кал­ган на станционную суету и словно не видит. Ушел мыслью в себя.

И вдруг его взгляд ожил, налился злобой. Калган увидел Кузьму Сысоева, хотел спря­таться, отойти от окна, – поздно. Колючий глаз Кузьмы уже впился в его темные глаза, дер­жит, не отпускает…

Случайна или не случайна эта встреча?.. По­жалуй, что и не случайна. Кузьма был глав­ным свидетелем обвинения на суде.

Пришел! Своими глазами хочет видеть, что не вырвалась из сетей щука зубастая… Проди­рается сквозь толпу, не спуская глаз с Кал­гана. К окну прилип, глаза, словно пиявки, впились в лицо Калгана, держат… Молчит Калган.

– Сидишь? – спрашивает Кузьма. – У, змея!..

Загудел паровоз, тронулись, вагоны.

Глеб тяжело опустился на скамью и посмотрел на дюжих сыновей своих, сидящих на­против. А рядом с ним угрюмо насупились рыбаки из его артели.

– Поехали! – глухо сказал Калган.

– К чертовой бабушке в гости, – проворчал рыбак, сосед Калгана. – Все по твоей милости!

– Сам в омут головой и нас туда же! – подхватил другой. – "Не дадим Волги – матуш­ки!". Вот и не дали. Поверили старому псу.

Молчит Калган. "Вот, – думал, – Михеев всему причина. Востроносого со свету сжить, плотину прорвать – и спасена Волга. Думают так, а вышло иначе. Плотина прорвалась, а Волгу все – таки завтра запирать будут. В чем причина?.. Вот и Кузьма – малорослый, щуп­лый, когтем придавишь. А снял голову с плеч Глеба. Почему? Потому что он с теми, что строят". Тяжело вздыхает Глеб.

Отгремели оркестры, отзвучали речи ораторов. Торжество закончено. Взяты в плен широ­кие волжские воды.

А несметные толпы народа еще не расхо­дятся. Смотрят, что дальше будет с Волгой. Ждут необычайного. Но Волга словно испыты­вает человеческое терпение. Ее уровень повы­шается почти незаметно для глаз.

Идут посмотреть на реку ниже плотины. Там интереснее. Вода быстро спадает.

– Мелеет! На глазах усыхает!.. – слышится взволнованный, веселый голос. Толпа любопыт­ных спешит туда.

Да, мелеет Волга. Из – под воды показыва­ются песчаные островки – вершины "банок", перекатов. Вот и дно. Песок, пласты ила, за­тонувшие якоря, обросшие плесенью темные остатки когда – то потонувших рыбачьих судов и барок… Торчит нос полузанесенной песком рыбачьей лодки со сломанным парусом. Реч­ное кладбище. Волга открывает свои подвод­ные тайны.

Несколько неудачливых рыб, не успевших вовремя уйти с водою вниз, бьются на песча­ном дне, сверкая серебром чешуи на весеннем солнце.

– Смотрите! Сом! – кричит тот же веселый голос. – Усища – то! Усища!

– А ведь верно. Попался, голубчик! Ну и сом! Пудов на шесть. Тащи на фабрику – кухню!

Огромный усатый сом остался в яме, напол­ненной водой. Бьется. Тычет в песок тупым рылом, взметает хвостом грязные брызги.

И уж толпа обсуждает план, как достать сома.

– А ну – ка, ребята, за мной, по морю, яко по суху! – с отчаянной веселостью – кричит мо­лодой парень и пытается добраться до сома. Но ноги вязнут во влажном иле. Махнув без­надежно рукой, парень вылезает на берег.

– Тут и сам пропадешь вместе с сомом!

– Доски положить! – предлагает кто – то.

До самой ночи толпились любопытные по бе­регам реки.

Барраж делал свое дело. К ночи Волга начала медленно заливать левый берег. Ее обиль­ные воды пошли в наступление на пустыню, гасить пожар земли.

Едет Матвей по степи на буланой лошадке, песню поет. Буланый словно заслушался, пле­тется шажком и ушами прядет.

– А ну, веселей подбирай ноги, Коська – а! – покрикивает Матвей и продолжает песню.

К Волге Матвей едет за товаром для кол­хозного кооператива. Время весеннее дорого, вот и выехал ночью, чтоб к утру вернуться.

Коська опять ушами прядет и хвостом кру­тит. Или песня не нравится? Можно другую. Но не успокаивается конь. Голову вперед вы­тянул, воздух нюхает, фыркает. Даже дрожит как будто. Что за причина? Зверя почуял? Но какой тут зверь в степи? Одни суслики.

Стоп! Стал Коська как вкопанный, назад прет, фыркает. Оказия! Привстал Матвей на телеге и вдруг видит… и глазам своим не ве­рит.

Далеко – далеко в степи при свете месяца во­да серебрится широкой полосой. Волга? Да ведь еще и полпути не проехал! Может, поме­рещилось?

– Но, пошел! – Не идет конь. Задом пя­тится.

А серебристая полоса на горизонте перели­вается синим светом, растет, ширится. Река не река, озеро не озеро. И вдруг осенила мысль: Волга двинулась.

Говорили об этом Матвею, предупреждали, но не очень – то он беспокоился: "Пока Волга до нас дойдет, двадцать раз успею вернуться!". А вот не успел, захватила.

Дернул вожжами Матвей, повернул телегу назад. Коська будто только и ждал этого. От­куда и прыть взялась! Скачет – подгонять не надо.

А вода за ними идет, тихо так, словно иг­раючи, заливает да заливает степные просторы.

И вдруг зашумела вода – сначала по задним колесам, потом по передним, залила ноги лошади и покатилась вперед, застилая степь. Глянул Матвей на землю, – в воде отража­ется месяц.

– Вывози, Коська! – кричит Матвей.

А Коська сразу ходу сбавил: в грязи вяз­нет.

Коська еле ноги перебирает. Пошлепал еще маленько по воде и ртал. Увязла телега в жир­ной степной грязи. Не вылезешь… Сойти, что ли, в студеную воду да помочь коню?

Ну и холодна вода! А делать нечего. Бултых­нулся Матвей, начал телегу тянуть, коня пону­кает…

А воды идут все дальше.

Вот они нашли русло высохшей речки и, сдавленные берегами, потекли быстрее. Они вычерчивают новую карту края с новыми озе­рами, заливами, реками.

Колхозники Сухого Дола с полуночи дежу­рят возле новых хат на высоком холме. По радио уже разнеслась весть: идет вода! Там, где была безводная степь, потечет река.

Ребята, взгромоздившиеся на крыши, уви­дали первые.

– Вода! Иде – от!..

При лучах – восходящего солнца расплавленным золотом текла вода, заливая старое речное ложе, оставленное, быть может, тысячу лет назад.

– Трофим! Тащи сеть! Рыба в гости идет!

– Сухой – то наш Дол теперича мокрым вы­ходит!

– Дед Панас! Надо бы тебе в старой хате остаться! Был бы ты теперь дед водяной и ры­бой командовал бы!

Панас щурит от света старые глаза, улыба­ется. И вдруг новый выкрик с крыши:

– Пароход идет!

Это уж ни с чем не сообразно! Все головы повернулись на запад. Там среди водяной гла­ди шевелилась какая – то черная точка, медлен­но приближавшаяся.

– Какой пароход! Это лодка!

– Черт на дьяволе, ей – богу!

Наконец черная точка приблизилась; человек верхом на коне едет.

Усталый, весь мокрый, подъехал Матвей, бросивший телегу в степи.

Новая река, еще безыменная, течет на вос­ток, увлажняя воздух и землю. Она пришла сюда, в выжженную солнцем степь, чтобы ту­шить пожар земли. Шла ощупью, осторожно, как слепая, нащупывая все неровности почвы, заливая ямы, иногда ответвляясь в сторону, и вдруг – стоп! Наткнулась слепая на стену. По­стояла маленько и повернула на юг, изменив намеченный ей старым руслом путь.

– Станция "Красные зори"! – крикнул Гра­чев.

На плотину высыпал весь поселок. Валькирный улыбается. Все вышло так, как он хотел. "Красные зори" спасены. Была опасность, не зальет ли река поселок, обойдя плотину сверху, но и эта опасность миновала: к югу скат, и река направила туда свои воды.

Пусть теперь из Камышина приезжают да посмотрят! Я им сберег не один десяток тысяч рублей. И весь "барраж" сами соорудили, ни копейки у них не попросили!

– Молодец, Кондрат Семеныч! Голова!

– А теперь за работу, ребята! Нечего зе­вать! – И он зашагал к спасенным "Красным зорям".

Однако день этот кончился совсем не так ра­достно, как начался.

Валькирный отдавал распоряжения на скот­ном дворе, когда к нему прибежал запыхав­щийся Грачев. На нем лица не было.

– Кондрат Семеныч, беда!

– Что, плотину прорвало? – быстро спросил Валькирный и сам немного побледнел.

– Нет, не то! Наделали мы делов, Кондрат…

– Да говори же, черт, толком!

– Сейчас звонили по телефону из Суханова. Говорят, залило деревни Игошки и Черняево, которые не надо было заливать. Черняево ма­ленько залило, а Игошки в лощине, так ту совсем по крыши. Мы, значит, речку своей пло­тиной повернули не туда, куда надо. Просят помощи…

Валькирный уже не слушал. Он рванулся и побежал к конторе, крикнув на ходу:

– Звони тревогу!

Но Грачев отстал от него, и Валькирный, первый добежав до площади перед конторой, где висел колокол, созывающий на работу и обед, начал бить в набат. Отовсюду сбегался народ. Валькирный отдавал приказания:

– Запрягайте лошадей, живо. Берите багры, топоры, веревки, не жалейте лошадей, гоните вовсю. Летите в Игошки. Там наводнение!..

А сам побежал к конюшням, выбрал лучшего коня, наскоро надел уздечку и помчался на неоседланном гнедке по степи, берегом новой реки.

Деревня Игошки была в двадцати километ­рах от "Красных зорь".

Добрый конь летел вихрем, а Валькирному казалось, что он еле плетется. Кондрат Семе­ныч бил по шее лошади концом уздечки и каблуками в бока.

"Ведь вот оказия! Я думал, что река пойдет левее… А ну как там еще люди потонули…" – думал Валькирный и в то же время невольно осматривал местность. Совсем незнакомая! Река, заводи, озера…

Вот и крыши Игошек виднеются над водой.

На крышах люди, петухи, кошки… Крик, стон, плач…

Крестьяне, успевшие выбраться, пока вода была не высока, сидят на берегу с унылым ви­дом. Вокруг на земле одеяла, подушки, само­вары, тулупы, – что успели вынести. Собаки, подняв морды, воют, глядя на затопленную де­ревню.

Валькирный подъезжает и круто осаживает лошадь.

– Отчего не спасаете, сидите сложа руки? – набрасывается на крестьян.

– А как спасешь? – огрызается рыжий крестьянин. – Лодок нет, с голыми руками в воду не полезешь.

– Амбар разобрать надо было да плот сде­лать, – говорит Валькирный,

– Языком – то легко! – слышатся враждебные голоса. – Сам сделай! Топоры потопили, вере­вок нет, чем плот свяжешь?

– Руками можно было амбар разобрать. На бревне не утонешь. Так понемногу и перета­щили бы народ на берег.

Валькирный, как был в тяжелых сапогах и неизменной кожаной куртке, плывет к ближай­шей избе. Он снимает с крыши мальчика, садит себе на шею и плывет обратно к берегу, не обращая внимания на толпу.

Несколько человек успел уже перетащить на берег Валькирный, когда приехали красно­зорьцы.

Работа закипела. Разобрали по бревнам старый амбар, смастерили плот и на нем перевезли всех с крыш на берег.

– В хатах никого не осталось? Утонувших нет? – спросил Валькирный.

– Как будто все целы… – Начали считать, перекликаться.

Валькирный уже собрался вернуться в "Зори", чтобы распорядиться, как разместить лю­дей, оставшихся без крова, когда с дороги неожиданно послышался гудок автомобиля.

Приехал из Камышина секретарь ячейки. Ту­ляк, которому уже сообщили по телефону обо всем.

Он подошел к Валькирному, положил ему руку на локоть, – до плеча не достал, – и, гля­дя прямо в глаза, сказал:

– Ну, что, Кондрат Семеныч, теперь вы по­нимаете, почему частное надо подчинять обще­му? Посвоевольничали и наделали делов! При­дется теперь ответ держать!

Валькирный молчал, опустив голову.

"Дорогой Ленц!

Не знаю, с чего начать. У меня такое со­стояние, словно я просмотрел без перерыва со­рок кинофильмов. Попробуй, разберись во всем этом. Из вороха разнообразнейших впечатлений выбираю общее: колхоз "Новый путь", по­-моему, самое интересное место на земном шаре. Я словно переселился на другую планету, где время движется с неимоверной быстротой.

Начать с того, что от Камышина, где я ос­матривал великую волжскую плотину, в кол­хоз я летел прямым сообщением на большем почтово – пассажирском аэроплане. Постоянная линия. В "деревню" на аэроплане. Недурно?

Был ветреный день, и я словно катился по американским горам над широкою степью. Когда – то она была безводной, засушливой, кап­ризной на урожаи. Теперь вся она залита водой: реками, озерами, лагунами… Местами я еще видел деревянные "хаты" деревень, но чаще встречались на пути (или, вернее, под путем, так как я смотрел сверху) каменные четырех­этажные дома, целые городки таких домов.

– А вон виднеется и "Новый путь", – ска­зал мне сосед, указывая на горизонт.

Я увидал дымящиеся трубы заводов. Много фабрично – заводских труб. Не ошибся ли мой попутчик? Я вопросительно посмотрел на него. Он улыбнулся и, видя мое недоумение, поспе­шил объяснить:

– Это колхозные фабрики и заводы по пер­вичной переработке сельскохозяйственного сы­рья: льна, пеньки, выработке консервированных фруктов и овощей, мясохладобойни, сыроварни, мельницы, элеваторы, рыбоконсервные, сахар­ные, маслобойные заводы.

Через несколько минут я увидел весь сель­скохозяйственно – фабрично – заводской колхозный город. Он стоял у реки – новой реки, созданной каптажем, которая снабжала его водой. Выше по течению, отделенный широкой полосой леса от дыма фабричных труб, расположился "жилой" город, весь из белых двухэтажных домов, уто­павших в садах и парках. Несколько домов вы­делялось своею величиной, – вероятно, дома правительственных и общественных учреждений. На реке виднелись купальни, сновали лодки.

Когда мы пролетали над лесом, отделявшим город от фабрик и заводов, я увидал ровную, как по линейке, дорогу, прорезывающую лес. Она была асфальтирована. По ней взад и впе­ред сновали трамваи и автомобили.

Мы пролетели над городом, и вновь перед нами потянулись поля. Шли весенние полевые работы. С высоты аэроплана тракторы каза­лись маленькими жуками, кем – то выдрессиро­ванными. Ровненько двигались они по полям стройными рядами, оставляя позади себя чер­ную, взрыхленную почву. За ними ползли другие машины, вероятно бороны, следом за теми – сеялки.

Местами среди полей виднелись стройки. Строились новые двух – трехэтажные дома.

– Новые деревни, – улыбаясь, сказал мой сосед. – Старые деревни строились без плана. Теперь вся площадь колхоза, – а он у нас не маленький, – разбита на участки; и все насе­ление, занятое сельским хозяйством, будет рав­номерно размещено по всей площади колхоза так, чтобы каждый населенный пункт обраба­тывал прилегающую к нему территорию. Сок­ратятся расстояния до конечного пункта, а зна­чит, и время на переезд. Экономия в топливе машин, быстрота…

– Вы в колхозе работаете? – поинтересо­вался я.

– В колхозе. Помощник бухгалтера. А вы не корреспондент? – спросил он меня в свою очередь.

– Нет, – ответил я. – Я тоже еду работать в колхозе. Я – электротехник.

– Иностранец?

– Да, немец.

– Вот мы скоро и дома, – сказал помбух. Я увидал на горизонте высокую ажурную башню радиостанции.

– Приемно – передающая. Наша, колхозная. Вскоре показались и дома. Много хороших каменных домов, площадь, окруженная высо­кими зданиями, сад, памятник: человек с под­нятой правой рукой – Ленин. Зеркалом блес­нула излучина реки. Сколько здесь рек!..

Аэроплан начал снижаться, и скоро мы спу­стились на хороший аэродром. Я вышел. Меня удивило обилие аэропланов, стоящих на аэро­дроме.

– Уж не имеет ли колхоз и собственные аэропланы? – спросил я моего спутника.

– Общественные. Осоавиахимовские. Для посевов и борьбы с вредителями.

С легким чемоданом, – багаж мой шел от­дельно, – я пешком отправился в деревню, колхоз, город, агрогород, – уж не знаю, как назвать.

Город новенький, с иголочки. Кое – где еще оканчивают штукатурку и побелку зданий.

Я без труда нашел дом и комнату, предназ­наченную мне для жилья. Ты хочешь знать, какова эта "колхозная" комната для одино­кого? Двенадцать – пятнадцать метров площадь. Продолговатая. Большое венское окно без шторы. Под окном – трубы водяного отопле­ния. Голубоватые стены. У окна справа – не­большой письменный стол со стулом и настоль­ной электрической лампой. Другая лампа под потолком. Рядом со столом на стене маленькая полочка для книг. У левой стены – диван, слу­жащий и кроватью. Постельные принадлеж­ности – в выдвижном ящике в самом диване. Ближе к двери, в той же левой стенке, – стен­ной шкаф для платья, немного выступающий. У правой стены – умывальник, отделенный с боков, на высоте пояса, толстыми стеклянными стенками, чтобы не разбрызгивать воду. Даль­ше, у стола, – телефон. Над входной дверью­ рупор громкоговорителя.

Дом довольно большой. В нем имеется хоро­шая общественная столовая, клуб, при нем ­небольшая библиотека. Если в ней нет нужной тебе книги, можешь заказать ее по телефону в центральной городской библиотеке. В конце коридора – ванные комнаты, где в определен­ные часы дня можешь и побриться.