Панна бывала свидетелем их споров и даже ссор. Олег мог быть упрямым, но не больше. Казалось, он порой не - делал никаких уступок Рутковской, но тем не менее спустя некоторое время вновь был возле нее.
      О, как нелегко давалось Панне спокойствие. Но она думала, что ни разу не выдала себя, что никто не догадывается о ее любви к Олегу. Однако все знали это, кроме... Олега,
      Порой Панна срывалась и тогда становилась колючей, алой, дерзкой. В такие минуты даже Рутковская оставляла ее в покое...
      Едва ли Панна долго выдержала бы такую жизнь. Кризис нарастал, как буря, и только долг перед дружбой удерживал ее возле Олега.
      Кризис назрел не тогда, когда арестовали Аню, - Панна все еще верила ей, - а в ночь после разговора с Алексеем Васильевичем. То, что рассказал Еремин, не укладывалось в голове. Она с ужасом думала о подлости и низости. О, какую же черную душу скрывали внешняя красота и лоск! Мерзость, лицемерие... Панне казалось, что ее окунули в грязь, что она задыхается от зловония... А Олег? Не двойную ли жизнь он ведет? Нет! Нет! Это было бы слишком жестоко и несправедливо...
      Панна уехала, не повидав Щербакова. Не страх, не осторожность и не трусость, а горячее желание сохранить в душе все то хорошее, что было между ними, заставило ее покинуть город. Пусть Олег сам разберется во всем, что произошло. А он разберется - она верила в это.
      Под вечер какой-то корабль бросил якорь на рейде. Экспедиция в полном составе вышла на берег. От корабля отошла шлюпка. Чигорин вскинул к глазам бинокль.
      - Николай Николаевич приехал, - сказал он.
      Через полчаса Лобачев пожимал руки всем знакомым и незнакомым. Он был весел, возбужден и сыпал шутками.
      - Ну, здравствуй, дочка, - поцеловал он Панну. - На самочувствие не жалуемся?
      - Ветер тут соленый, папа.
      - Коли так, хорошо. Быстро продует.
      - А дома как? - спросила Панна.
      - Шумно, как в школе, - засмеялся Лобачев. - Вася, Федя, Коля - все приехали. Про тебя спрашивали.
      - Не удастся встретиться, - вздохнула Панна и отвернулась, чтобы скрыть слезы.
      - Не вздыхай. У тебя все впереди. - Лобачев притянул ее к себе. Панна была точной копией матери; может быть, поэтому она стала его любимицей. - За неделю, я думаю, закончим здесь работу.
      Яркое красное солнце садилось за горизонт. Остро пахло йодом и солью. Этот запах напомнил ей детство, старшего брата, с которым она часто играла на берегу Амурской бухты. Сердце радостно колотилось.
      - Не устаешь? -спросил Лобачев.
      Она покачала головой.
      - Ну, пошли в палатку. Тебе письмо.
      - Письмо? - удивилась Панна, шагая рядом с отцом. Кто-то еще помнит меня...
      - На, получай.
      Панна отстала от отца. Это было письмо от Андрея Суровягина. Он сообщал, что находится на острове Туманов в служебной командировке.
      "...Каланы - они же, черт побери, паралитики все, - писал Суровягин. - Стоило из-за них портить столько крови. Я их теперь терпеть не могу. Таня Чигорина в восторге от своих зверюшек, а меня называет чернильным интеллигентом, неспособным понять красоту природы. Пусть... Щербаков жив и здоров, видел его перед отъездом. Просил передать привет, что я охотно и делаю в этом письме..."
      Панну позвали в палатку на совещание. Она сунула письмо в карман куртки.
      Глава семнадцатая
      ПЕРЕЛИСТЫВАЯ СТРАНИЦЫ ДЕЛА...
      Полковник Еремин перелистывал "Дело о каланах". Следствие подходило к концу. Как ни лгала и ни изворачивалась Рутковская, материалы следствия полностью изобличали ее.
      Горцев прикинулся случайным соучастником дела. Охотно давал показания и так же охотно "топил" Рутковскую.
      Это насторожило Еремина, и он послал запросы во все города, где "гастролировал" Горцев. Не зря на допросах Горцев играл простачка, - признавшись, он хотел скрыть прошлое, усыпить бдительность следователей. Материалы, поступившие из Риги и Одессы, говорили о том, что Горцев был опытным профессиональным аферистом. Когда Еремин напомнил ему о "деятельности" на черном рынке портовых городов и назвал клички его дружков. Горцев сразу же сник. Его показания полнее раскрыли деятельность контрабандистов.
      Еремина опять-таки озадачила такая откровенность.
      - А что остается мне делать? - ответил Горцев. - Понимаю, куда попал. Вы же все равно докопаетесь. Почему бы мне не облегчить свою судьбу? Выгораживать Рутковскую не собираюсь. За копейку горло перегрызет. И ханжа. Я люблю честно работать с партнерами...
      О Холостове Горцев был самого высокого мнения:
      - Не мелочится. Умеет жить!
      О Щербакове же сказал на очной ставке:
      - Этого сосунка, гражданин следователь, оставьте в покое. Такие фраеры в нашем деле не годятся. Рутковская хотела открыться ему - ей жалко было платить мне комиссионные, но Щербаков не выдержал испытания... У него тяжелый груз на шее, который называется совестью, долгом, порядочностью...
      Еремин не стал читать протокола очной ставки. Сейчас его интересовали не детали следствия, не отдельные показания, чаще ложные, чем правдивые.
      Восстанавливая в памяти напряженные дни следствия, Еремин перебирал людей, с которыми пришлось столкнуться по ходу дела, и, пожалуй, охотнее всего думал о Щербакове. Этот парень, несмотря на то что крепко опростоволосился в истории с каланами, вызывал живое сочувствие, даже симпатию Еремина. Но все же... Что общего между Щербаковым и Рутковской? Кажется, ничего. А он любил ее. Верил. Еремин не один час беседовал с Щербаковым...
      Каждое молодое поколение острее воспринимает жизнь, нетерпимее относится к недостаткам, порою наскоком хочет преодолеть трудности, падает, получает ушибы. Но тот, у кого есть уверенность в душе, тот, кто разделяет принципы, которых придерживается весь народ, быстро поднимается, примыкает к общей шеренге. Это закономерность движения вперед.
      Щербаков не вышел из общего строя. Он споткнулся. Его воззрения на жизнь не расходились с моральными воззрениями общества, и это помогло ему в трудную минуту не смалодушничать, мужественно сказать: "Да, я ошибся, не на ту дорогу свернул".
      Еремин вспомнил последнюю встречу Щербакова с Рутковской.
      ...Рутковская сидела в кабинете следователя. Вошел Щербаков. Она вскинула на него глаза. Несколько секунд длилось молчание. Она небрежно потушила сигарету. Он стоял у дверей и не сводил с нее глаз.
      - Здравствуй, Олег. Что, не узнаешь? Подойди же.
      Голос ее был печален и нежен.
      Еремин встал из-за стола и подошел к окну. "Эгоистка, лгунья, черт в юбке - и вдруг такая искренность в голосе", раздраженно думал он.
      - Аня, почему ты так... подло обманывала всех нас? - Щербаков все еще стоял у двери. - Почему?
      - Так получилось, Олег. Ты меня еще любишь?
      - Нет. Скажи мне правду, а ты меня любила когда-нибудь?
      - Нет. Я любила Холостова. Одного Холостова. Понимаешь?.. Его одного... Теперь мне все равно.
      Она вздохнула, равнодушно посмотрела на Щербакова. Полковник по привычке ходил по кабинету, заложив руки за спину. За свою жизнь он повидал много человеческого отребья. Были шпионы, диверсанты, валютчики. Никогда у него не возникало чувства жалости к ним. Он знал: мусор надо убирать с дороги, - и с радостью убирал его. Грядущее создавалось в упорной и трудной борьбе.
      А сейчас он чувствовал жалость к Рутковской. Просто до боли обидно было за эту молодую женщину, за ее попусту растраченные силы. Травма детских лет, встреча с Холостовым привели ее в тюрьму, отлучили от общества. Понимает ли она всю степень своего падения? Можно ли ее вернуть к жизни, к Жизни с большой буквы? Он взглянул на Рутковскую. Отблеск солнца освещал ее лоб и щеку. Она походила на очень усталого человека, который слушает далекую музыку, не пытаясь ее понять. Еремин вызвал конвоира:
      - Уведите ее.
      Она поднялась и, не поворачивая головы, сказала:
      - До свиданья, Олег.
      Еремин начал заново перечитывать все документы дела. Последнее заявление Рутковской. Она настоятельно просит устроить очную ставку с Холостовым. Зачем? Это не добавит в дело ничего существенного: все ясно, как на ладони.
      Справка из главка о работе Холостова в экспериментальной мастерской.
      Копии актов о затопленных судах. "Палтус" - последнее судно, затонувшее в водах острова Туманов. Почти под всеми актами стояла подпись Холостова. Бессменный председатель всех аварийных комиссий.
      "Почему так долго молчит Суровягин?" - думал полковник.
      Зазвонил телефон. Еремин схватил трубку. Председатель комитета интересовался делами на острове Туманов и торопил завершить затянувшуюся историю с Холостовым до первой его попытки перебраться за границу.
      Полковник положил трубку и некоторое время сидел, откинувшись на спинку кресла. Потом вызвал машину и поехал в торговый порт.
      Щербаков вышел из клуба. Был двенадцатый час. Уличные фонари освещали людей, машины, лоснящийся после дождя асфальт. Тополя, выстроившиеся в длинные ряды по обеим сторонам улицы, светились изнутри, словно каждое дерево имело свое маленькое солнце. Было нарядно и празднично.
      Он шел в людском потоке, улыбаясь своим мыслям. Миновал одну улицу, вышел на другую, дошел до лестницы на городской пляж, спустился к бухте, сел на знакомую скамью.
      Ночь лежала над бухтой. Маняще мигали огни рыбацких судов. Звезды купались в воде... Щербаков закурил. Сквозь ночную мглу требовательно улыбались ему глаза друзей...
      ...В клуб он пришел задолго до начала собрания. Большой зал сдержанно гудел. Щербакову не сиделось на месте. Он то и дело выходил и выкуривал сигарету за сигаретой. Но его все равно знобило, он никак не мог успокоиться.
      Наконец началось... Щербаков забился было в дальний угол, но по требованию собрания пришлось пересесть на первый ряд.
      На трибуну вышел полковник Еремин и сжато изложил суть дела. Зал взорвался. Щербаков стиснул зубы. Голова клонилась все ниже и ниже. Он с тоской думал о том, что от него отвернутся товарищи... Ему хотелось встать и крикнуть: "Товарищи, я же любил! Понимаете, любил!"
      На трибуну один за другим поднимались все новые и новые люди. Щербаков слышал гневные, разящие слова. Самое страшное в жизни - презрение и ненависть народа. Неужели он пал столь низко, что достоин такого презрения? "Любил же я, товарищи, любил".
      - Как можно не отстаивать убеждения, которым отдана вся жизнь? Лучше тогда совсем отказаться от жизни.
      Это говорил Василий Иванович, старый механик, начальник участка, в прошлом грузчик. Его друг. Его портовый учитель. "Но разве я изменил своим убеждениям? Нет!" Щербаков выпрямился и впервые открыто посмотрел на людей в президиуме.
      А Василий Иванович, как бы отвечая Щербакову, говорил:
      - Разве "живи, пока живется" - не измена убеждениям бойца? Понимаешь ты это, Олег? Вот моя рука. Становись рядом со мной, обопрись на мою руку, и пойдем вперед. Вам, молодому поколению, продолжать дело отцов. Будьте сильнее и счастливее нас. Овладевайте космосом, подчиняйте стихию, заставьте отступить смерть...
      Василий Иванович сошел с трибуны под гром аплодисментов. Вместе со всеми до боли в ладонях хлопал и он, Олег Щербаков.
      Ему дали слово в конце собрания. Никогда в жизни он так не волновался. Он понял, как порой мучительно стыдно говорить правду о себе, ничего не утаивая и ничего не пытаясь утаить. И еще он испытал удивительное чувство облегчения, когда закончил свою исповедь. Теперь он мог честно глядеть в глаза людям.
      ...Щербаков бросил сигарету. Тишина стояла в звездных просторах. Тишина успокаивающая, благотворна и. В ней, казалось, звучали голоса друзей. Он слышал и чувствовал их и вдруг отчетливо понял, что он что-то значит для коллектива, что он рядом с друзьями.
      Эта мысль наполнила его счастьем. Он думал о друзьях, о жизни, о будущем, и перед ним все ярче и ярче вставал образ Панны. Он твердо знал, что еще встретиться с ней. И столь же твердо знал, что они уже никогда не расстанутся.
      Из порта Еремин заехал в управление. Дежурный молча протянул ему радиограмму. В ней было всего два слова;
      "Прилетайте. Суровягин".
      Еремин глубоко вздохнул и набрал номер телефона.
      - Аэропорт? Один билет...
      Глава восемнадцатая
      "КАПИТАНСКИЕ ПУГОВИЦЫ"
      Над островом Семи Ветров непрерывно висели низкие тучи. Резко дул северный ветер. На Таню обрушились все заботы по подготовке островного хозяйства к долгой холодной зиме. Нельзя сказать, что она не страшилась разлуки с Максимом. Но пока он был рядом, она настойчиво отгоняла от себя мысли об отъезде любимого. И сегодня, как всегда, Таню ожидали дела в конторе заповедника. Она вышла из дома. Ее встретил ливень. Она накинула на голову капюшон.
      В конторе на письменном столе, рядом с ведомостью на зарплату, лежала радиограмма. Таня неторопливо раскрыла ее. Максима отзывали в училище.
      Таня долго сидела неподвижно. Значит, разлука. Она неизбежна, как осень, как северный ветер.
      Таня сунула радиограмму в карман плаща и вышла из конторы. Ей не хотелось оставаться наедине со своими мыслями. Она остановилась у причала. Моторист копался в моторе катера. Он с удивлением посмотрел на нее. У девушки был отрешенно-печальный взгляд. По щекам струились слезы. Или это капли дождя? Вдруг из-за плотной пелены дождя, словно привидение, выскочила яхта. Таня вздрогнула и сделала шаг назад. Холостов... У него было желтое лицо и утомленные глаза.
      - Это вы? - пробормотал он.
      Таня удивленно посмотрела на него.
      - Разве вы ожидали встретить кого-нибудь другого?
      - Это неважно теперь. Пора отдавать концы.
      - Вы о чем?
      - Я говорю: надо отдавать концы.
      - Все-таки зачем вы пожаловали к нам в такую погоду?
      Вдруг у него странно блеснули глаза:
      - Еще раз взглянуть на вас, - и он направился к яхте. Таня смотрела ему вслед. С яхты он крикнул:
      - Счастливо! Прощайте!
      Яхта быстро скрылась из виду. "Он чем-то встревожен, подумала Таня. - Или мне так кажется?" Неясная тревога росла в ее сердце. Какое-то чутье подсказывало ей, что Максиму и Суровягину грозит опасность.
      Таня пошла в поселок. Ливень не переставал.
      В долине безымянного острова сгущались сумерки. Максим и Суровягин стояли перед водопадом. Дальше пути не было. Вода с глухим шумом падала в котловину и исчезала под землей. Холодные прозрачные брызги, перелетая через котлован, образовали звонкий ручеек.
      Друзья переглянулись. Где же все-таки логово Чака? По сторонам - голые каменные стены. Может быть, надо как-то проникнуть за гладкий и тугой вал водопада?
      Они отошли в глубь долины, устроились между кустами стланика. Парыгин достал сигареты и закурил.
      - Что ты думаешь обо всем этом? - спросил он.
      - Разгадка, по-моему, по ту сторону водопада, - сказал Суровягин, выковыривая орехи из шишки стланика.
      - Тогда проще. Пошли, - Парыгин поднялся.
      - Не спеши. Нам надо решить, где мы проведем сегодня ночь.
      - Этот вопрос волнует меня меньше всего. Костюмы у нас с обогревателем. А вот встреча с Чаком...
      Продукты и кое-что из снаряжения они сложили на берегу залива. В верховья долины поднялись налегке.
      - Если бы я не видел Чака своими глазами, ни за что не поверил бы в реальность его существования, - задумчиво сказал Суровягин. - Да и сейчас нет-нет да возникает мысль: не в фантастическом ли мире мы находимся? Охота за призраком...
      - В том-то и дело, что не за призраком, а за машиной, возразил Парыгин. - Пошли. Мне не нравится эта неопределенность.
      Они снова подошли к водопаду. Брызги упруго били в лицо. Обогнув котлован, где ярилась и пенилась вода, они вошли в зону водопада и уперлись в южную стену долины. Здесь сила напора была слабее. Парыгин и Суровягин переглянулись, закрыли шлемофоны и вошли в прозрачный, как горный хрусталь, поток воды.
      Водная стена в метр толщиной. Но пройти ее оказалось тяжелее, чем проплыть десять километров. Грохочущий вал давил с такой силой, что, казалось, вот-вот расплющит обоих. Давление прекратилось внезапно, и перемена была такая резкая, что товарищи не сразу пришли в себя. Огляделись. Высоко над головой - прозрачный куполообразный потолок водопада, потом - каменный свод пещеры или грота. В пятнадцати - двадцати метрах от водопада было совершенно сухо. Эта земля никогда не впитывала влаги, не укрывалась снежной шубой, не умывалась утренней росой. Вода закрыла доступ воде - один из редких парадоксов природы.
      Грот уходил в скалы, в темноту, в неизвестность. Водопад шумел рядом. Сквозь толщу воды едва проникал слабый отблеск привычного мира. Суровягину казалось, что они находятся на дне моря. Все непривычно, загадочно.
      Парыгин махнул ему рукой и зашагал в глубь грота. Суровягин догнал его и схватил за руку.
      - Нельзя в открытую лезть к Чаку.
      - А как прикажешь идти? Если он не "уснул", все равно увидит или услышит нас, - замедляя шаг, через плечо бросил Парыгин. - Смелее. Семь бед - один ответ.
      Чак спешил. В кристаллы памяти беспрерывно поступали сигналы: "Отключение-Отключение... Отключение..." Миновав последние кусты стланика, он повернул влево, остановился перед клокочущим водопадом и вошел в него. В стремительном потоке он чувствовал себя так же хорошо, как в долине, и совершенно не ощущал многотонной тяжести ударов водопада.
      В жизни Чака это был второй случай, когда аппарат действовал без его ведома, гнал его вперед. В пятидесяти метрах от убежища сработало реле отключения. Манипуляторы вдруг отказались действовать. Мелодичный перезвон, нарастая, сотрясал все тело. Потом перезвон стал тоньше, выше, нежнее. Чак повалился на бок. Медленно гасли кристаллы памяти...
      - Вот черт! - выругался Парыгин в темноте, потирая ушибленное колено.
      - Тише, - прошептал Суровягин. - Чак услышит.
      - Пусть, - еще громче сказал Парыгин и включил миниатюрный прожектор.
      - Ты что делаешь? - зашипел Суровягин. - Всю операцию провалишь. Выключи сейчас же!
      - В этом случае я верю Холостову. Он приказал Чаку "спать", чтобы восстановить память.
      - Мало ли что сделал Холостов, - возразил Суровягин. Чак может не подчиниться.
      - Машина не может не слушаться человека, - пробормотал Парыгин. - Я же тебе говорил, что Чак "спит".
      - Где? Где?
      - Перед тобой.
      - Брось шутить, - рассердился Суровягин.
      - Андрей, ты, ей-богу, чудак, - беззлобно засмеялся Парыгин. - Смотри, вот голова Чака. Именно об нее я и споткнулся. А вот кварцевые глаза. Да ты не бойся. Теперь это - мешок индикаторов, счетчиков и прочих умных, но пока отключенных деталей...
      Суровягин все еще стоял в стороне. Неужели это тот самый Чак, который днем шел с Холостовым?
      - Слушай, Максим, он может "проснуться"?
      - Едва ли. Сейчас мы обследуем его, - Парыгин поднялся и попытался перевернуть машину. Это ему не удалось. - Тяжелый... Хорошо хоть на боку лежит...
      - Тут как раз на боку имеется что-то вроде пуговицы или кнопки, - сказал Суровягин.
      - Попробуй нажми.
      - Вдруг мы разбудим его?
      - Нет же. Механизм регулировки должен быть где-то внутри.
      Суровягин нажал на кнопку. Она не утонула под напором его пальцев.
      - Дай-ка я попробую, - предложил Парыгин. - Да это же настоящая запорная скоба! - воскликнул он, ногтем приподнимая пуговицу. - Так, влево не поворачивается. Значит, повернется вправо. Готово!
      В спине Чака открылась небольшая выемка размером с чайное блюдце. На палевой пластмассовой пластинке рядами расположились кнопки: три красные и две белые. Больше в выемке ничего не было. Суровягин отвел руку Парыгина, потянувшуюся к крайней кнопке.
      - Стой, Максим. Этого ты не сделаешь!
      Парыгин сунул в рот новую сигарету. Суровягин повернул скобу против часовой стрелки. Выемка на спине Чака закрылась.
      - Так-то лучше, - вздохнул он. - Ты же не знаешь назначения кнопок.
      - Если бы не ты, я все кнопки выключил бы.
      - Чтобы натворить бед?
      - Нет, чтобы обезопасить себя.
      - Не понимаю.
      - Чак, как я думаю, - автономная самоуправляющаяся машина. Сегодня утром Холостов ввел в нее новую программу.
      - Я что-то не видел, - усомнился Суровягин.
      - Программа вводится в разговорной речи. Ты запомнил слова Холостова? "С утра Чак отправится на охоту".
      Суровягин кивнул и спросил:
      - Для чего же кнопки?
      - Очевидно, для полного отключения всех механизмов.
      Друзья пошли дальше. Впереди бежали лучи прожекторов. Пещера продолжалась. Но вот лучи прожекторов уперлись в груды корабельных обломков. Коробки кают. Перегородки трюмов. Остатки камбуза. Хаос испорченных морской водой диванов. За всем этим хламом виднелась стена, сбитая из толстых досок.
      Товарищи остановились. Вот оно, убежище Чака и Холостова! Парыгин подошел к стене, осмотрел ее.
      - Сделана из палубных досок, - определил он. - Значит, за этой перегородкой мы можем найти еще немало корабельного оборудования. Поищем вход.
      Они пошли вдоль стенки. Суровягин первым обнаружил дверь. Она оказалась незапертой. В нос ударил удишливый запах. Друзья увидели большой, прикрытый брезентом чан. Возле него на плоском камне лежали невыделанные шкуры каланов. Суровягин откинул брезент.
      - Шкуры вымачиваются, - пояснил он.
      Они прошли дальше. Пещера круто, почти под прямым углом, сворачивала вправо. Запах отмачиваемых шкур здесь почти не ощущался. Дно пещеры застлано досками.
      - Нет, у капитана Немо жилище было куда лучше, - ухмыльнулся Парыгин, осматривая, убежище Холостова. - Все, что я вижу здесь, снято с судов. Даже эти настенные шкафчики, эти диваны.
      Они подошли к шкафчикам. В одном из них - консервы разных видов, несколько бутылок с вином. Рядом - электрическая плитка.
      В углу, небрежно огороженном брезентом, размещалась лаборатория. Письменный стол с настольной лампой. Два стеллажа с книгами. Стол с различными приборами.
      Суровягин потянул ручку ящика письменного стола. Ящик подался.
      - Максим, иди сюда!
      - Что там у тебя? - Парыгин остановился возле Андрея.
      - Инструкция по эксплуатации самоуправляющихся автоматов!
      Парыгин выхватил тетрадь и начал листать. Инструкция была написана четким, энергичным почерком и начиналась кратким вступлением, в котором излагался принцип работы автомата. Первый раздел назывался: "Как открыть и закрыть автомат", далее следовали по порядку! "Атомный двигатель и его зарядка", "Гофрированные двигательные узлы", "Манипуляторы", "Рассекающая дуга", "Кварцевые объективы", "Кристаллы памяти", "Психокорректор", "Реле автоматического отключения", "Звукосниматели", "Программирование". Последний раздел инструкции носил игривое название: "Капитанские пуговицы".
      - Ты понимаешь что-нибудь, Андрей? - Парыгин посмотрел на друга. - "Капитанские пуговицы"... Холостову не откажешь в чувстве юмора...
      - Да читай же! Комментировать будешь потом.
      Парыгин увидел в последнем разделе инструкции схему, в которой без труда узнал пять кнопок пластмассовой пластинки в спине Чака. В этом разделе рассказывалось о назначении "капитанских пуговиц".
      Нажатием на первую кнопку отключаются все механизмы машины, в том числе и портативный центр самоуправления. Вторая кнопка предназначалась для стирания памяти. Кибернетическая машина, говорилось в инструкции, время от времени нуждается в разгрузке кристаллов от лишних знаний. Время стирания определяется капитаном и зависит от нагрузки, с какой работает кибернетическая машина. Машина сама может разгрузиться и очищать кристаллы, но очень медленно. Перегрузка кристаллов снижает работоспособность машины.
      - Да, Холостов не глуп, - пробормотал Парыгин. - Наш робот, который монтируется в училище, по сравнению с Чаком представляется допотопным существом.
      - Дальше можно не читать, - сказал Суровягин, взглянув на часы. - Пять утра. Чак может "проснуться". Пойдем отключим.
      - Подожди, Андрей. Пересчитаем все "капитанские пуговицы", тогда решим.
      Третья кнопка отключала автоматическое реле профилактики. Во время "сна" Чак смазывал все свои части, кристаллы памяти усваивали новую программу, если она была введена накануне. В зависимости от объема работы "сон" можно продлить от двух до десяти часов в сутки. Одно нажатие на кнопку - "сон" два часа, два нажатия - четыре часа и т. д. Установленный режим профилактики реле соблюдает до следующего вмешательства человека.
      - Вот видишь, - перебил опять Суровягин. - Мы же не знаем, на каком режиме работает реле.
      - Пойдем, - торопил Максим.
      Через полчаса они вернулись обратно.
      - А мы зря выключили Чака, - нарушил молчание Парыгин.
      Суровягин вопросительно посмотрел на него.
      - Зря, - мотнул головой Парыгин. - Просто надо было нажать на кнопку стирания памяти.
      - Не будем рисковать.
      - А ты послушай, что говорится в конце инструкции. Весь процесс стирания, оказывается, длится всего две минуты. После этой операции робот совершенно беспомощен. В таких случаях следует ввести новую программу и с помощью третьей кнопки "усыпить" машину. При этом память ее обновляется полностью. Попробуем, Андрей?
      - Не знаю, - неохотно ответил Суровягин. Затея ему явно не нравилась.
      - Ну чем мы рискуем? - продолжал настаивать Парыгин.
      - А если Холостов заявится? - не сдавался Суровягин. - Он черт знает что может натворить.
      - Ну и пусть явится. Ничего он не натворит.
      - Так он догадается!
      - Я же говорю - пусть, сколько же еще с ним нянчиться? Пора кончать. - Парыгин направился к выходу. - Я пойду разбужу Чака.
      Суровягин поспешил за Парыгиным.
      Чак лежал на том же месте. Парыгин открыл выемку на спине, нажал на вторую кнопку, потом с помощью пятой кнопки включил механизм автоматического самоуправления. И вдруг Чак "проснулся". Неуклюжее тело выпрямилось. Парыгин с часами в руках наблюдал за "пробуждением" Чака. Прошла минута, вторая... Сейчас идет стирание старой памяти в кристаллах. Чак забудет все, что помнил раньше. Еще одна минута. Робот не делал никаких попыток встать. Он издал скрежещущий звук... Еще минута... Стирание памяти кончилось. Чак стал "младенцем". Парыгин вытер пот со лба.
      - Чак, - отчетливо сказал он.
      Робот ответил металлическим скрежетом.
      - Чак, ты меня слышишь?
      В ответ какое-то глухое урчание.
      - Я твой капитан. Ты будешь исполнять все мои приказания.
      И после долгого молчания Чак с трудом ответил:
      - Д-да, кап-питан.
      Парыгин включил реле на режим профилактики, и Чак замер неподвижно.
      - Операция была сделана блестяще. "Больной" уснул и пошел на поправку. Мы можем удалиться.
      - Что-то очень просто, - покачал головой Суровягин.
      - В этом и вся гениальность, старик. Чак программируется на частоту звука и тембр голоса.
      Они пошли к водопаду и остановились у жалких остатков судов...
      Пожалуй, здесь, среди этих обломков, преступление Холостова ощущалось сильнее, чем где бы то ни было. На этих судах когда-то плавали люди. В часы отдыха на палубах звенели песни. Парни спешили в порт к своим семьям, любимым подругам и женам - совсем рядом сверкали огни порта... И вдруг удар... Неведомая сила рассекает корпус судна... Не забыть Парыгину пиратского нападения на "Палтус". Проклятье! Холостов обладал чудовищной силой для преступления. Его нельзя жалеть. Надо вырвать эту силу из его рук и направить на пользу человека... Высшее счастье в том, чтобы всю силу своего разума, весь свой талант, всего себя отдать народу, жизни... А Холостов?
      Парыгин и Суровягин фотографировали все, что изобличало Холостова. Они остановились возле сооружения, напоминавшего ветряную мельницу и уходящего к потолку. Оттуда дул слабый ветерок.
      - Ветряк? - спросил Суровягин.
      Парыгин открыл дверцу. Портативная электростанция. На полках - аккумуляторы. Они освещали грот.
      Рядом они увидели ступени каменной террасы. Здесь друзья обнаружили целый склад продуктов. Сгущенное молоко, шоколад, мясные и рыбные консервы... Холостов, очевидно, намеревался укрываться здесь в случае опасности. Они еще несколько часов бродили по гроту, тщательно осматривали все, что здесь было. Поели. Бессонная ночь и нервное напряжение давали себя знать. Клонило ко сну.
      - Ну, пойдем, - предложил Суровягин. - Пора заняться Холостовым. Но что такое? - Он напряг слух и вадержал дыхание. - Ты слышишь?
      - Нет, - ответил Парыгин.- Померещилось.
      Суровягин покачал головой. Услышал ли он сам какойто звук? Он не был в этом уверен. Но так или иначе у него почему-то возникло ощущение, что в гроте кто-то есть. Он пожал плечами и обернулся в сторону входа. Там стоял Холостов.
      Глава девятнадцатая
      ПЛЕННИК ЧАКА
      Еремин прилетел на остров Туманов рано утром. Его встретил капитан пограничных войск.
      - Вы на катере, капитан? - спросил Еремин, взглянув в румяное молодое лицо капитана.
      - На двух катерах, товарищ полковник. Мы пришли сразу же, как только получили вашу радиограмму.
      - Карские острова не входят в пограничную зону?
      - Нет, товарищ полковник.
      - Что ж, пошли в управление рыбокомбината, - сказал Еремин. - Теперь о предстоящей операции...
      Погода стояла сырая. Мостовая была покрыта грязью. Деревянный тротуар тянулся вдоль белых аккуратных домов с палисадниками, огороженными низким штакетником. На набережной разгрузочные причалы, мастерские, портальные краны, штабеля ящиков под брезентом.
      Из справки, полученной в главке, Еремин знал, что комбинат на острове Туманов является передовым по механизации трудоемких процессов. И теперь, вслушиваясь в эту шумную жизнь машин, он задавал себе вопрос: почему Холостов не отдал свой талант и ум на служение обществу?..
      Директор комбината, мужчина лет пятидесяти, с седой щеткой усов, выслушав Еремина, от души рассмеялся. Холостов преступник? Нет, этого не может быть. Такая голова...