- Чертовски курить хочется, - первое, что сказал Суровягин, открывая шлемофон.
      Парыгин молча протянул ему сигарету.
      Все трое обернулись к морю. Волны бились о камни, образуя клокочущие водовороты. Необузданная стихия. Извечный враг и одновременно друг человека.
      По какой-то странной ассоциации Парыгин вспомнил разговор с Холостовым в воздушном лайнере. "Вся наша жизнь - парадокс". Это его утверждение - тоже парадокс. Он вообще стремился, как показалось Парыгину, произвести впечатление, блеснуть чем-то необычным, чемто выделиться. Взять хотя бы его поездку на яхте по штормовому морю. Она явно была рассчитана на эффект. Холостова переполняло самодовольство. Он наслаждался всеобщим вниманием.
      Только теперь Парыгин, кажется, понял Холостова. Хотя инженер, на первый взгляд, не разделял безнадежно легкомысленной и безнадежно пессимистической точки зрения на мир: "После нас хоть потоп", он был верен ей. По его мнению, жизнь человека - парадокс, она вошла в противоречие с темной и мрачной силой термоядерных бомб, накопленных человечеством для самоистребления. Какая нищета философии.
      Парыгин был сыном своего века и сыном своего народа, мирного, трудолюбивого и сильного. Он верил в народ, верил в простые истины: добро побеждает в борьбе со злом, тьма отступает перед сретом. Так всегда было. Так есть и так будет. Но вера в добро, в свет, в правду не может быть пассивной. Созерцатели не побеждают. Истинная вера в правоту своего дела всегда действенна, всегда предполагает борьбу. И он, Парыгин, жил, трудился, боролся вместе со всем своим народом.
      Холостов вдруг представился ему карликом на плечах великана народа. Карлик в мыслях и чувствах...
      - Максим! Иди сюда, - крикнула Таня.
      Она стояла на краю каменного мола, в двухстах метрах от острова, и, жестикулируя, что-то горячо доказывала Суровягину. Парыгин подошел к ним.
      - Кричу, кричу, - сказала Таня. - Ты уже минут десять стоишь, как истукан.
      - Он размышлял о судьбах мира и человечества. - Суровягин значительно поднял палец, засмеялся. - Угадал, Максим?
      - Ты подаешь надежды. Если уж вы так любопытны, скажу - я думал о Холостове.
      - Странно, мальчики, - нахмурила брови Таня. - Почему так много думают и говорят о Холостове? А он, как стеклышко на ладони, - циник, пошляк и хвастун.
      - Нет, опасный контрабандист под маской циника и пошляка, - сказал Суровягин.
      - Это у него не маска, - резко прервал Парыгнн. - Он именно таков в сути своей. Если не хуже.
      - Хватит, - взбунтовалась Таня. - Давайте поговорим о чем-нибудь более приятном. Об обеде, например, - она улыбнулась.
      - Обедать будем на острове, - сказал Парыгин. Каменный мол обрывался в двухстах метрах от острова.
      - Там ожидает нас торжественная встреча и роскошный королевский обед. Один из тех обедов, которые описаны Вальтером Скоттом, - сказала Таня, показывая на тучи птиц над обрывом.
      Переплыть двести метров - пустяки. Не успеешь погрузиться, как уже на том берегу. Именно с таким настроением все трое ушли под воду.
      Течение почти не ощущалось. Парыгин, сильно подгребая правой рукой, плыл боком, чтобы все время видеть Таню. Вдруг она с беспокойством посмотрела на него. Он улыбкой успокоил ее, но тут же почувствовал, как его потянуло в сторону. Тани рядом уже не было. Сдавленный звук сорвался с его губ. Течение затягивало все сильнее. Суровягин сигналил: "Опасность!"
      Парыгин ринулся в сторону. Ноги заносило течением. С левого бока костюм вздулся, как парус. Но и в эти опасные мгновения Парыгин не утратил рассудка. Первый рывок был сделан против течения, потом Парыгин круто повернулся и под углом сорок - пятьдесят градусов ринулся в воронку. Через мгновение он, как пробка, выскочил из нее.
      Почувствовав себя в безопасности, Парыгин перевел дух, несколько секунд спокойно лежал в толще воды, потом начал посылать сигналы своим спутникам. Обостренный слух ловил все звуки океана, кроме позывных друзей. Почему они молчат? Попали в воронку? Этого не может быть! Плывя зигзагами, Парыгин не переставал вызывать товарищей. Наконец послышались ответные сигналы. Живы! Живы!
      Через полчаса они благополучно выбрались на остров и сразу же разожгли костер.
      - Я растерялась, - рассказывала Таня, запивая галеты черным кофе из термоса. - Понимаете, растерялась и забыла нажать кнопку-сигнал. Не знаю, почему, но поплыла наискосок течению и выплыла. Я, наверное, ужасная трусиха.
      - Ты отважная, Таня. Ты догадалась, куда ллыть...
      - Я машинально, Максим.
      - Вы так быстро исчезли, что я ничем не мог помочь вам, виновато произнес Суровягин.
      - Зря казнишь себя, Андрей, - сказал Парыгин. - Ты помог тем, что не попал в воронку.
      Все, как по команде, повернули головы туда, где вода с шумом втягивалась куда-то под прибрежные скалы. Казалось, там работал огромный насос.
      - Это бор, - нарушил молчание Парыгин. - Как ни странно, именно бор спас всю нашу троицу. Во всяком случае, меня...
      - Ничего не понимаю. Какой бор? - Таня посмотрела на Парыгина. - И почему спас именно бор? И почему вода втягивается с такой силой?
      - Я сам думаю, откуда тут бор? Бор - результат искажения приливов - характерен для полузакрытых морей, для Охотского моря, например. - Парыгин начертил на земле схему Охотского моря. - Смотри, Таня. Вот южная половина моря. Она отделена от Японского моря островом Сахалин, а от океана - Курильской грядой. Северная часть, видишь, - выемка между материком и Камчатским полуостровом. Здесь море наглухо замкнуто. Приливная волна, двигаясь на север, попадает в эту выемку и, поскольку ей некуда растекаться, поднимается до небывалых высот. В Пенжинской губе, например, высота прилива достигает четырнадцати метров. В открытых же морях приливная волна не бывает выше двух метров.
      - Это не самая высокая приливная волна, - заметил Суровягин. - Я где-то читал, что в северо-западной части Атлантического океана она выше.
      - Совершенно верно, - согласился Парыгин. - А вот что происходит в устьях рек, Таня. Приливная волна подпирает реку с такой силой, что на стыке двух потоков возникает "водяная плотина". Схватка двух потоков длится секунды, река, не выдержав натиска моря, сдается, и тогда водяной вал устремляется вверх, захлестывая все встречное. Горе тому, кто прозевает бор! Его закружит водяной вихрь.
      - Вот видишь, а ты говоришь, бор нас спас, - сказала Таня.
      - Да, друзья, именно бор спас меня. Понимаете, когда возникнет "водяная плотина", течение по эту и по ту сторону на мгновение замирает. Своеобразная мертвая точка. Сначала меня понесло в воронку с реактивной скоростью, потом вдруг отпустило, и я выбрался из воронки как раз в момент мертвой точки.
      - Ты считаешь, на таком небольшом острове есть река? - с сомнением спросил Суровягин.
      - Или глубокая расщелина, - ответил Парыгин.
      Глава пятнадцатая
      ЧАК ВЫХОДИТ НА ОХОТУ
      Крутые склоны вздыбились к небу. Остров представлялся всем троим гигантским птичьим домом, густо заселенным кайрами и топорками. Стоял невыносимый гвалт. Птичье племя нисколько не боялось людей и вело себя довольно нахально.
      Путь был полон неожиданностей. Едва они прошли метров двести по сравнительно отлогому склону, как под ногами зашатался каменный выступ. Таня чуть не сорвалась вниз. Парыгин, удерживая, обнял ее. Суровягин ушел далеко вперед.
      - Скорее сюда, - крикнул он.
      Таня и Парыгин посмотрели вверх. Казалось, облака клубились над самой головой Суровягина.
      - Скорее, же! - нетерпеливо кричал Андрей.
      На гребне горы тянул легкий ветерок. Впереди громоздились высокие каменные башни, красно-черные, головокружительно отвесные, с белоснежными вершинами. Нигде ни одного зеленого кустика.
      - Да смотрите же пониже, - простонал Суровягин от нетерпения.
      Они увидели водопад. Узкая серебристая лента низвергалась с каменных круч в неширокую долину. И самое удивительное долина была вся в зелени.
      - Спустимся? - Суровягин вопросительно посмотрел на Парыгина.
      Таня, вытянув шею, заглянула вниз и зажмурила глаза.
      - Мечта самоубийцы, - засмеялась она. - Я еще хочу жить.
      - А мне хочется побывать в долине, - вздохнул Суровягин. "Встречается же где-то Холостов с Чаком?" - подумал он. Жаль, что не будем спускаться.
      - Разве я сказала - не будем? Я всегда мечтала о таком походе!
      - Вот это здоровый взгляд на жизнь, - в тон ей заметил Суровягин.
      У их ног лежал целый мир - безбрежный океан, острова, в дымчатой дали едва различались контуры материка. Они вслушивались в птичий гомон, монотонный гул океана, полной грудью вдыхали напоенный запахами моря воздух.
      Парыгину казалось, что он впервые так остро ощущает природу, ее красоту и мощь. Он взглянул на Таню. Ее глаза тоже были устремлены вдаль. Может быть, и она с такой же необычайной силой, как и он, ощущает сейчас свою слитность с природой.
      - Что же, будем спускаться, - сказал наконец Парыгин.
      Таня повернулась к нему. Смутная улыбка блуждала на ее губах. Она встряхнула головой, как бы прогоняя причудливые видения, навеянные окружающим миром.
      - Пошли, - коротко бросила она.
      Это был медленный, осторожный спуск с одного скального уступа на другой. Временами с крутых склонов катилась лавина острых камней. Камнепады пережидали в нишах.
      Вот она, наконец, зеленая долина. Круто дыбились отвесные стены. Глухо рокотал водопад. Между кустами стланика бежал ручеек. Напившись ключевой воды, путники направились по течению ручья к реке.
      Суровягин, шедший впереди, вдруг остановился.
      - Смотрите!
      - Яхта Холостова, - прошептала Таня.
      Они остановились. Долина, казалось, спала, затопленная морем солнечного света. Как яхта оказалась здесь?
      Путники двинулись вперед и скоро очутились у небольшого залива. Яхта стояла у скалы.
      - Я позову Холостова, - тихо сказала Таня.
      Суровягин приложил палец к губам.
      - Хотел бы я знать, что он здесь делает? - прошептал Парыгин. Он полез в герметический карман за сигаретами, но замер на месте, уловив какой-то шум. - Слышите? За мной! - он устремился к ближайшему валуну.
      Как по команде, все трое спрятались за кустами стланика.
      Послышались тяжелые чавкающие шаги. Кто-то шел прямо по руслу ручья, приближаясь к заливу.
      Из-за поворота показалось неуклюжее существо. Совершенно черное тело его лоснилось на солнце.
      "Робот", - подумал Парыгин. Он слышал, как шумно дышит рядом Таня, и чуть сжал ее руку, успокаивая.
      Робот нес на выдвинутых вперед манипуляторах два длинных ящика. Сзади, насвистывая веселую мелодию, беспечно шагал Холостов.
      Робот взошел на яхту и осторожно сложил ящики. Холостов наблюдал с берега. Робот основательно, не торопясь, упаковал и связал грузы, втолкнул в себя горизонтальные манипуляторы, спустился на берег и остановился перед Холостовым. Два кварцевых объектива уставились на инженера.
      - Последнюю неделю ты хорошо отдохнул, Чак, - сказал Холостов.
      - Д-да, кап-питан, - проскрипел Чак.
      - Скажи мне, Чак, - продолжал Холостов, - в твоих кристаллах памяти сохранилась встреча с человеком под водой?
      Робот некоторое время молчал, потом проскрипел:
      - См-мутно, кап-питан.
      - С завтрашнего дня будешь помнить. Я отрегулировал твои кристаллы памяти. За ночь кристаллы наберут силу и запомнят все, что я тебе сейчас скажу!
      - Слушаю, кап-питан.
      - Человек, которого ты встретишь под водой, - твой враг. Запомни. Его надо уничтожить.
      - Вр-раг, - бесстрастно повторил Чак.
      "Он объявляет войну", - подумал Парыгин. Холостов прыгнул в яхту:
      - Счастливо оставаться, Чак. Завтра на охоту. Каланы и человек...
      Яхта стремительно понеслась вперед и словно растаяла в толще утеса.
      Чак стоял, уставив кварцевые глаза в скалу, за которой скрылась яхта. Казалось, что он прислушивается к чему-то. Вот он вытолкнул из туловища еще два членистых манипулятора, стал на четвереньки и, разбрызгивая воду ручейка, словно это доставляло ему удовольствие, пошел назад.
      Вдруг Чак замедлил ход и остановился. Кристаллы памяти приняли непонятные сигналы. Долину Чак знал хорошо. Сигналы стланика, ручейка, скал были привычны и хранились в логических узлах с тех времен, когда он впервые появился в долине. Незнакомый сигнал озадачил Чака. Он медленно поднялся на задние манипуляторы, втянул в себя передние и осторожно начал поворачивать тупую голову.
      - Нас ищет, - прошептал Парыгин.
      Таня сжала его руку:
      - Я боюсь.
      - Пошли быстрее. Я не думаю, чтобы радиус действия лучей был больше ста метров.
      Они поспешили к заливу, на ходу закрывая шлемофоны...
      Чак еще некоторое время медленно вращал головой, стараясь поймать таинственные сигналы. Но они исчезли. И все же в кристаллах остались слабые следы, которые теперь уже не казались ему совершенно незнакомыми. Следы сигналов первого дня своей жизни - вот что уловил сегодня Чак. Манипулируя психокорректором, он старался восстановить счастливую пору "детства". Тщетно. Какие-то неясные и слабые удары в кристаллах - и больше ничего. Капитан убрал из памяти все лишнее, что мешало охоте.
      Чак опустился на четвереньки и продолжал путь. В конце долины Чак еще раз поднялся во весь рост. В логическую схему поступали знакомые импульсы долины. Странные сигналы, напомнившие "детство", больше не появлялись.
      Со стороны моря залив был закрыт высокой каменной стеной. Она походила на глубокий накладной карман, при шитый горизонтально к массиву острова. Между крутыми скальными стенами извивалась заполненная водой расщелина. Солнце никогда не заглядывало сюда. В сыром полусумраке ее стояла мертвая тишина.
      Они плыли в кильватере: впереди Парыгин, за ним Таня, замыкал Суровягин.
      Под водой было еще сумрачнее. В таких местах любят поселяться спруты. Обычно они располагаются колониями, и редко кто из жителей одной колонии переходит в другую. Парыгин, выплывая в расщелину, опасался, что спруты задержат их. Как ни безопасны эти твари, но они могли доставить немало хлопот. Попробуй выбраться из леса щупалец. Но здесь не было ни одного спрута так же, как не было и рыбы.
      "Работа Чака, - подумал Парыгин. - Отсюда он отправляется на охоту". Он невольно оглянулся. Следом спокойно плыли товарищи.
      Он вновь двинулся вперед и очень обрадовался, когда услышал неистовый, ликующий шум прибоя. Тишина давила его. Под водой хорошо чувствуешь себя лишь в том случае, когда тебя окружает живая жизнь. А в расщелине жизни не было. Справа и слева - камень. Наверху тень утесов... Желтый свет стремительно приближался. Наконец пловцы выплыли в открытое море. Выбрались на берег.
      - Где мы? - спросил Суровягин, оглядываясь.
      - На восточном берегу острова, - ответил Парыгин. Впереди на несколько километров громоздились рифы. Только опытный капитан решился бы пробиться к острову сквозь эти каменные надолбы. За ними простирался океан. Где-то за дымчатым туманом на северо-востоке находился остров Бирюзовый. Там морские границы Родины...
      - Завтра Чак возобновляет охоту на каланов, - сказал Парыгин.
      - И на тебя, - добавил Суровягин и внимательно посмотрел на товарища. - Ты не пробовал подстрелить Чака?
      - Промахнулся.
      Они помолчали и закурили.
      - Сегодня ты в последний раз плаваешь, Максим. Понял?
      Парыгин посмотрел на Таню.
      - Я-то думала, беда миновала, - вздохнула она. - Значит, опять Чак начнет опустошать заповедник...
      - Будем действовать, Максим, - упрямо сдвинул брови Суровягин. - Нам сегодня же надо вернуться в долину Чака. Сегодня же. Запасемся продуктами - и назад. Одобряете?
      - Не возражаю, - сказал Максим.
      - Что ж, если требуется мое мнение, - я согласна. Сегодня же вернемся.
      - Вы не вернетесь сюда.
      - Но...
      - Никаких "но", Татьяна Григорьевна. Командуйте в заповеднике. Я не имею права взять вас на эту операцию и подвергать опасности вашу жизнь.
      - Но это несправедливо, товарищи. Я хочу с вами.
      - Нет, - твердо сказал Суровягин. - Я не знаю еще, что мы будем делать. Может быть, ограничимся осмотром логова Чака. Максим знаком с кибернетическими устройствами...
      - Не с такими совершенными, как Чак, - Парыгин бросил сигарету в набежавшую волну. - Откровенно говоря, я охотно подзанялся бы с Чаком.
      - Я хочу с вами, - Таня умоляюще посмотрела на молодых людей. - Он такой красивый...
      - Чак такой же красавчик, как и ваши каланы, - пошутил Суровягин.
      Таня обиделась за сравнение.
      - Беру свои слова назад.
      - Так-то лучше, - смягчилась Таня. - Ребята, а почему бы не арестовать Холостова? Заявить в милицию...
      - Все будет в свое время, - сказал Суровягин. - А теперь, Татьяна Григорьевна, один нескромный вопрос: молчать вы умеете?
      - Уже молчу, - насупилась Таня.
      - Я серьезно.
      - Молчу, молчу, хотя мне хочется кричать во всеуслышанье о новой опасности!
      Суровягин поднялся:
      - В заповеднике есть радио? Тогда все в порядке. Доложу начальству - и назад на остров.
      - Тогда поспешим, - сказал Парыгин, входя в воду.
      Глава шестнадцатая
      ПРОШЛОГО НЕ ВЕРНУТЬ,
      НО ОНО ЖИВЕТ В ПАМЯТИ.
      Панна на целый месяц поселилась на одном из островов курильского ожерелья. Она была единственной женщиной в экспедиции, и ей поставили отдельную палатку. Раскладушка стояла у небольшого квадратного окошечка. В часы отдыха, лежа в постели, Панна часами глядела в синие дали Охотского моря, над которыми проплывали фантастические тени облаков...
      Первые дни она была молчалива. Старые товарищи не сразу узнали бы в этой задумчивой девушке свою всегда веселую и озорную подругу. Первое столкновение с человеческой подлостью и лицемерием потрясло ее.
      И рядом с этим чувством было другое: любовь. Она никогда не умела да и не любила глубоко задумываться над жизнью, спокойно отдаваясь ее течению. Казалось, все было просто и понятно. Отец, занятый своими делами, кажется, ни разу не пытался проникнуть в сердце дочери, узнать, чем она живет. Правда, он порой замечал в ней некоторые перемены, которые не могли ему понравиться, но проходило время, и он постепенно смирялся с ними, и они становились для него столь же привычными, как для самой Панны. Ах, если бы он хоть раз вызвал ее на откровенный, если нужно - резкий разговор, такой, какой произошел между Ереминым и Олегом. Может быть, она сумела бы раньше отойти от Рутковской и увести с собой Олега. Увести? Но ведь из-за него, Олега, она и стала своей в компании Рутковской. Она незаметно для самой себя начала воспринимать эгоистически-барское отношение к жизни, считать себя чуть ли не пресловутым пупом земли, о котором столь охотно пишут сатирики. Боже мой, сколько ошибок!
      А Олег!..
      Она, краснея, вспомнила, как назвала его однажды своим женихом. Зачем это? Придет ли он к ней? Как он слеп! Ведь ему стоило сказать одно-единственное слово - и вся жизнь повернулась бы по-другому. Он не сказал этого слова...
      И сегодня Панна в сотый раз думала о нем, заново переживая все. По палатке неторопливо, даже деловито барабанил дождь. Грозно шумело море. В такую погоду хорошо бродить по берегу в высоких резиновых сапогах и плаще с капюшоном. Идешь и слушаешь природу и с удивительной отчетливостью видишь все вокруг: и желтоватые камешки, и зеленые волны, и капли дождя на воде, словно заклепки на корпусе корабля.
      Панне всегда казалось, что в непогоду природа лучше раскрывает себя, охотно принимает в свой круг человека. В этом ровном шуме дождя, в этом ритмичном дыхании волн звучала какая-то захватывающая мелодия жизни - могучей и доброй. "Никогда не отчаивайся, - говорило море. - Я с тобой. Всегда с тобой. Слышишь, всегда с тобой!"
      Она соскочила с постели. Привкус соли во рту" "Откуда соль? Почему я плакала?" Панна потрогала рукой железную печурку. Она была холодна. Панна подбросила сухих чурок.
      Печка разгорелась. Панна не только ощущала, но и видела, как тепло кругами расходилось по палатке. Огонь был веселый, радостный. "От людей тоже исходит тепло, - внезапно подумалось ей. - От отца, например. От Олега..." Панна поставила чайник на печку и села на кровать.
      На подушке тоненькая книжка. Панна раскрыла ее.
      Приснись мне! А то я уже забываю,
      Что надо тебя мне любить и беречь.
      Приснись, не сердись, я ведь тоже живая!
      Приснись, прикоснись. Можешь рядом прилечь.
      Панна дочитала стихотворение и вздохнула. Олег часто снится ей. И не забывается. И не забудется. Никогда.
      Она нашла фотографию поэтессы и долго разглядывала ее. Прищуренные глаза. Серьга, как капля росы, прилипла к мочке уха. Улыбается. "Поэты, наверное, всегда улыбаются... Может, ей весело живется? Может, она никогда не страдала, не любила так, как я люблю? И оттого, может, он не снится ей?"
      Фотография молчала и улыбалась.
      Панна растянулась на раскладушке и положила руки под голову.
      Отчетлива в памяти картина первой встречи. Вступительные экзамены в университет. Английский язык Панна сдавала с незнакомым парнем. Она стояла у доски и разбирала предложение. Преподаватель, заложив руки за спину, смотрел в окно. И вдруг она споткнулась. Забылся какой-то пустяк, - она сейчас и не вспомнит, что поставило ее в тупик. Панна растерялась, даже уши покраснели.
      - Дальше, - услышала она голос преподавателя. А дальше... Она повернула голову и встретилась со взглядом синих глаз. Не глаза, а горное озеро. Парень смотрел на нее, улыбаясь. Панна улыбнулась в ответ и сразу все вспомнила. Просто удивительно.
      - Так что же вы остановились? - спросил преподаватель.
      - Я жду, когда вы повернетесь, - весело сказала Панна.
      Экзаменатор засмеялся и вернулся к столу. Кивнув головой синеглазому парню, она покинула аудиторию. Он вышел минут через пятнадцать и растопырил пять пальцев.
      - Откуда вы знаете, что пятерка? - спросила она.
      - Сам преподаватель сказал, - ответил он. - Пошли, я вас мороженым угощу по такому случаю.
      Они разговорились. О чем шла беседа? Да о профессорах, проходном балле, обо всем, что тогда больше всего интересовало их. На улице было шумно и жарко. У ограды университетского парка лежала овчарка, положив голову на лапы и высунув красный язык. Она караулила чемоданчик, который стоял перед ней. Увидев Щербакова, собака вскочила и пошла рядом с ним. Панна впервые видела такую большую и красивую овчарку. Она подняла руку, чтобы погладить ее.
      - Нельзя, - сказал овчарке Щербаков и обернулся к Панне: - А теперь можете погладить.
      В ближайшем павильоне они поели мороженого и вернулись в университетский парк.
      Так началась их дружба. Впрочем, она познакомилась в те дни не с одним Олегом. Сколько новых друзей, сколько новых подруг появилось у девушки, как широко раздвинулся круг ее интересов, ее мыслей и забот!..
      Веселое было время. Костер. Гигантские тени на деревьях. Споры до хрипоты и песни, песни, песни.
      и склеивать разбитое на части,
      и мелочи отбрасывав, как жмых,
      и снова честно верить в счастье,
      которое, должно быть, в Вас самих.
      В жизни все сложнее, поэт. Холодною водицей не смоешь боль души. Пусть никому не дано вернуть прошлое, но оно живет в памяти, и никуда от него не денешься.
      Панна вздохнула. Дождь не переставал. В палатке опять стало сыро и прохладно. Панна поднялась и потрогала чайник: остыл. Бросила в печку несколько чурок и придвинула ближе к ней раскладной стул с брезентовым сиденьем.
      Может быть, сходить в большую палатку? Там сейчас забивают "козла". И больше всех, конечно, горячится Григорий Лазаревич Чигорин. Он замещал начальника экспедиции профессора Лобачева, который пока задержался на острове Туманов. Она совсем было решилась идти в мужскую палатку, но, вспомнив ухаживания гидролога, отказалась от своего намерения.
      Печка гудела. Стало жарко. Панна сняла спортивную куртку. Черный свитер плотно обтягивал грудь.
      "Вам следовало бы менять паруса", - вспомнила она слова Парыгина на вечере.
      "Теперь на вас настоящая оснастка", - грубовато сказал он при встрече на острове Семи Ветров. Спросил о Щербакове. Панна пробормотала что-то не очень складное. Максим об Олеге больше не заговаривал.
      Чайник говорливо закипел. Здесь нет серебряных ложечек, нет фарфора; есть эмалированная кружка, простая, прочная. Пить из нее - одно удовольствие. Аня, ты не пила обжигающий чай из такой кружки, не сидела в обнимку с печкой, не выходила в резиновых сапогах на морской берег. У тебя была другая жизнь - яркая, броская с виду, глухая, темная, тайная внутри. Ты обманывала нас - меня, Таню, Олега... Олега больше всех.
      Панна вздохнула, поставила кружку на пол. Опять та же книжка стихов в руках... Ну, посоветуй, помоги.
      Но, погрустив,
      холодною водицей
      умоемся, как в самый первый раз,
      и будем снова с шуткою водиться,
      беречь стихи и песни про запас,
      Да, были песни. Были споры. Был костер.
      Наступил октябрь. Пошли дожди. Старая липа роняла золотой дождь листьев. По-прежнему костер горел по воскресеньям. Дым растекался между деревьями. Где-то играла музыка - печальная, нежная, зовущая в неизведанные дали... А со старой липы все падали и падали листья. Панна каждый вечер приходила в парк, вязала из листьев сметные, несуразные бусы...
      Никогда не забудутся эти осенние вечера, когда она уходила в мечты о счастье, о жизни... Ей виделись далекие горизонты... Кто же не мечтает в восемнадцать лет, как пишут поэты...
      Ничто не омрачало жизнь Панны. Мелкие огорчения в счет не шли.
      Впервые сердце сжалось острой болью в начале летних каникул, когда она встретила Олега с Аней. Эта встреча до сих пор в ее памяти. Полушутливый разговор на "ты", быстрые, понимающие взгляды... Панна удивилась: он ведь до сих пор не увлекался женщинами.
      "В жизни есть поважнее, чем любовь. Дружба - это вещь", повторял он, когда в студенческой компании заходил разговор о любви и дружбе. Они, Панна и Олег, дружили по-настоящему и свободное время всегда проводили вместе. А теперь... Панна видела, как загорались глаза Олега, когда он смотрел на Аню. Он никогда не смотрел такими глазами на нее. Панна заторопилась.
      - До свидания, Олег, - сказала она. - Скоро я уезжаю...
      - Счастливо, Панна, передай привет Москве. - Он подхватил свою спутницу, и они скрылись в толпе.
      ...Панна опоздала к началу занятий. В день примда - это было под вечер - она сразу же побежала в жилой корпус университета. Комендант сказал, что Щербаков общежитии не живет. Она пошла в парк и села на ту же скамейку, на которой они сидели в день первого знакомства.
      Встретились они случайно на улице, в начале октября, у ресторана. Она хотела пройти незамеченной. Он окликнул:
      - Привет, Панна,
      - Здравствуйте, Олег.
      Он подошел к ней. Узкие брюки с молниями и блестящими заклепками на швах. Пестрая рубашка-распашонка. Шея повязана платком, таким же пестрым, как рубашка. Он показался ей совершенно незнакомым и чужим. Они пошли рядом.
      - Как же университет, Олег? - спросила она, пересиливая себя.
      - Зачем учиться, Панна? - Он говорил запальчиво, словно лишний раз хотел убедить себя. - Зачем?
      Панна даже остановилась от неожиданности.
      - Не надо, Олег...
      Олег неловко засмеялся. Кажется, он был не в себе. Панна хотела спросить об Ане Рутковской, но промолчала.
      - Что нового в университете? - спросил он, прикуривая сигарету от зажигалки. - Хорошее время было...
      Вздохнул.
      - Расскажите о вашей жизни, Олег.
      - Зачем?
      Разговор не клеился.
      - Я пойду, Олег.
      Он схватил ее за руку.
      - Не надо, Олег.
      В тот день Панна долго бродила по улицам, снова и снова припоминая разговор с Олегом. Возможно, мысль о Рутковской помешала ей остаться с ним и поговорить, как раньше, просто и откровенно. Рассказать о том, как она скучала летом, об американском балете на льду, о выставке картин Пикассо, обо всем, а главное - о жизни, о молодости, о нашем веке, бурном и веселом...
      Панна любила - и она простила себя за бегство.
      У дружбы свои законы, настоящие, единственные. Дружбе изменять нельзя. Дружбе надо верить, беречь ее. Помоги в беде другу, протяни руку, - и этого достаточно. Мало? Нет, не мало. Ведь для тебя протянуть руку Олегу сейчас, когда между вами и вашей дружбой стала чужая тень, - это очень много. А тень... Настанет время, и тень исчезнет. Только будь терпелива. Будь.
      Так убеждала себя Панна, блуждая по городу. Домой она пришла поздно ночью. На душе ее было удивительно светло. "Странно, - думала Панна, - я, кажется, счастлива".
      К ним снова вернулась дружба. На первый взгляд, ничего не изменилось в их отношениях. Панна первой протянула Олегу руку дружбы, и он принял ее так, словно ничего не произошло. Он едва ли догадывался о чувствах Панны. А она решила не просто возобновить дружбу с парнем, - ей хотелось, чтобы он стал прежним Олегом. Студентом. Веселым и остроумным спорщиком. Деятельным и энергичным человеком большой мечты. Другом, который близко к сердцу принимает радости и горести товарища. Чистым и честным.
      Но все пошло иначе. Олег, познакомившись с Рутковской, вошел в какой-то другой мир - скорее узкий мирок людей, которые смотрели на окружающее совсем другими глазами, чем он. Это был мирок презрительного скептицизма и полускрытого стяжательства. У новых знакомых Олега не было ничего цельного. Эклектики, нахватавшие случайных знаний, они умели говорить с апломбом и многозначительными недомолвками. Но они же могли в продолжение одного вечера трижды менять свою точку зрения на вопрос, который случайно оказывался в центре их дебатов.
      Олега это сначала бесило, потом сердило, потом - просто забавляло. Он привык слушать крикливые тирады новых знакомых - порой острые, но всегда беспорядочные и пустые.
      Но капля точит скалы, и Олег, сам того не замечая, усвоил кое-что из тощенького багажика новоявленных друзей...
      В эту-то компанию и попала вслед за Олегом Панна. Она хотела бороться за Олега, но, как оказалось, боролась за его любовь. Панна обладала той искоркой, которая заставляет человека разбираться в непонятном, искать правильных дорог. Она знала путь, по которому идти самой и по которому вести Олега. Но она медлила. Она с болью наблюдала за тем, как Олег все больше и больше привязывался к Рутковской.