Глава 30. ТРЕТИЙ.

— Да?.. — спросил я настороженно.

— Саня, это Андрей!

Я даже глаза закрыл. Жив, сукин сын!

— Саня?!

— Андрюха, ты в порядке? Что случилось? Где ты был, мать твою в душу?! — заревел я в трубку.

— Да все нормально, потом расскажу. А что ты…

— Слушай меня внимательно, Андрюха, — быстро перебил его я. — Мне только что позвонили, сказали, чтобы я немедленно ехал домой к Пухлому. Он вроде как серьезно заболел, к телефону не подходит.

— А кто звонил?

— Да с работы его, коллега. Он представился, фамилию назвал. Пухлый про него рассказывал как-то, так что тут подвоха вроде нет. Мы-то с Игорехой уже думали, что Пухлый навсегда слинял, а он, оказывается, просто болеет!..

— Куда слинял? Когда?

— Да ты ж ничего не знаешь! — наконец сообразил я. — Пока ты в нетях был, тут такое… Короче, после того, как ты внезапно исчез, я велел Пухлому ехать к ней. Он, естественно, сразу обосрался, как выяснилось, смылся втихую от нас в отпуск, а сейчас, видишь, вернулся, дома больной кукует, а я уже одет, ты меня в дверях поймал!

Я действительно стоял в прихожей уже одетый, свет в огромном чердачном помещении, переделанном Гошей в мастерскую, был выключен. Только свет лампочки, горевшей в прихожей, выхватывал из мрака гипсовых и мраморных мужиков и баб, да какие-то адских размеров бюсты неизвестных знаменитостей, — мрачильные работы моего закадычного дружка-приятеля, запойного пьяницы Гоши Яговичного.

— Я почти уверен, что это звонили с работы Пухлого, а если даже это кто-то из говнюков этой шлюхи, я все равно еду! Плевать! А ты где, Андрюха?

— Я на даче, в Петергофе. Саня, как только ты узнаешь, что с Пухлым, ты сразу звони сюда. Пиши телефон.

Я выхватил из кармана ручку. Времени искать бумагу не было, я растопырил ладонь и спросил:

— У кого на даче? С кем?

Он замолчал. А потом как-то виновато и в то же время с внутренним вызовом сказал:

— Я с ней. Вернее, у нее.

— У кого — у нее?! — я ни хрена не понимал.

— Записывай телефон и адрес!

Он быстро продиктовал цифры. Я вывел их на ладони. Потом написал название улицы и номер дома.

— Записал? — спросил он.

— Записал, — ответил я. — У кого ты, Андрюха?

— У Ольги. Да, у той самой Ольги. Здесь только мы вдвоем и со мной все в порядке, поверь. Она тоже тебя ждет. Она сама попросила, чтобы ты сюда приехал… Это необходимо, Саня, срочно приезжай. Ситуация хреновая. Все остальное потом расскажу. Ты меня слышишь?

Трубка потяжелела у меня в руке. Такого поворота событий я никак не ожидал. Но тем не менее я сказал — очень спокойно:

— Хорошо. Я позвоню тебе от Пухлого.

Я заглушил двигатель Игорехиного «вольвешника». Повисла тишина. Ночная улица, на которой я припарковал машину, была пустынна, как после чумы. Светящиеся цифры на приборной панели показывали начало первого.

Выйдя, я тщательно закрыл машину. Постоял, прислушиваясь. Нервы были на пределе и я ожидал всего, чего угодно — сам не знаю, чего я ожидал. На перекрестке прогрохотал грузовик.

Я зашагал к дому Виктора. Он находился за поворотом улицы, на этой, четной стороне. Прежде чем выйти под свет фонаря, я заглянул за угол дома — опять же никого, даже припозднившихся гуляк не наблюдалось. Я прошел в арку, стараясь идти быстро, но по возможности производить поменьше шума. Миновал один проходной двор, вторую арку, вошел во двор дома, где жил Виктор. Постоял в тени козырька подъезда — для верности.

Шагнул — и под ногами что-то звякнуло. Я присел на корточки. Это был кусок ржавого металлического прута. Довольно толстого. Рукой в перчатке я ухватил его поудобнее — он мог мне пригодиться. В углу двора, напротив парадной, куда мне надо было войти, стояла машина. «Волга» черного цвета. В ней никого не было. Она стояла мордой в направлении следующей арки, уводящей в лабиринт проходных дворов. Под аркой тлела лампочка.

Я перебежал на цыпочках двор и проскочил в подъезд.

Лифт медленно, дергаясь и скрежеща, полз на шестой этаж. Я был в жутком напряжении, я ждал какой-нибудь пакости. Уж больно сладко-уговаривающий голос был у того мужика — якобы с Витькиной работы. И потом, я уж не стал говорить Андрюхе, а сам он не дотумкал: не мог какой-то там мужик с Витькиной работы вычислить номер мастерской, где я тихарился. Пухлым Пухлого на работе не звали, да и маме я строго-настрого запретил что-либо посторонним рассказывать о месте моего пребывания. Узнать у мамы номер мастерской мог только Андрюха — что он и сделал. А мужик… Мне не составляло труда понять кто, или по чьему поручению мне звонил. Но отступать мне было уже некуда. И поэтому прут оттягивал руку.

Кабина лифта остановилась. Я вышел и увидел дверь, ведущую в квартиру Пухлого. Она была приоткрыта и из-за нее на темную площадку падал яркий свет.

Я шагнул было назад. Я уже протянул руку к дверце лифта. Но, выматерившись шепотом, все же двинулся к приоткрытой двери. Или к ловушке?.. Носком ботинка я открыл дверь пошире, взял прут наизготовку и проскользнул в квартиру.

В квартире царила тишина. И везде горел свет — в коридоре, на кухне, в ванной и даже в туалете.

— Витя, — шепотом позвал я.

Никто не откликнулся. Дверь в гостиную была распахнута. В ней, да и в спальне тоже горел свет. Медленно, замирая на каждом шагу и прислушиваясь, я шел к комнате.

В дверях я остановился. Потому что увидел Виктора.

Он навзничь валялся на диване среди смятых простынок диване: голый по пояс, в одних штанах, босой. Жеваные рубашка, пиджак и плащ валялись на полу. Сбитое в комок одеяло засело в углу постели вместе с ботинками.

Я тихо подошел и заглянул ему в лицо. И мне стало не по себе при виде его лица, точнее того, что раньше было Витькиным лицом. Глаза у него были закрыты, лежал он неподвижно, но я прислушался и услышал прерывистое тяжелое дыхание. Я приподнял у него пальцем веко: зрачок закатился, глаз уставился на меня бельмастой пустотой.

И только тут я заметил все остальное.

На табуретке стояла догоревшая спиртовка, валялись пустые и целые ампулы, разовые шприцы и иголки для шприца. Возле его левой руки змеился потертый резиновый жгут. А правой он намертво сжал шприц.

На его руки было просто страшно смотреть — все в следах внутривенных вливаний, в расковырянных язвах, разноцветных синяках. Я зачем-то начал было считать количество уколов — хоть примерное, — но меня сбил донесшийся с лестничной площадки звук: лифт поехал вниз.

Я метнулся к входной двери, прислушался. В колодце подъезда негромко забубнили голоса. Я выскочил на площадку — и далее я раздумывал секунду, не более, — потому что вместе с поднимающимся уже лифтом одновременно зашустрили торопливые шаги вверх, вверх по лестнице.

Я на цыпочках, затаив дыхание, поднялся этажом выше — оставался еще один этаж и — чердачная лестница. Присев, осторожно выглядывая вниз, я увидел то, что в принципе и ожидал увидеть — людей в серых милицейских фуражках и погонах, вываливающихся из лифта и вбегающих в квартиру Виктора. А по лестнице вырвалась вперед узкая морда овчарки с торчащей из пасти мокрой красной тряпкой языка.

Я подумал еще о том, что если меня хотели подставить — то это было сделано довольно неумело и по-дилетантски. Да и что, собственно говоря, могли мне пришить?..

Но я не стал искушать судьбу. Я взлетел к чердачной двери. Счастье! Она была открыта, сломанный замок болтался на дужке. Я толкнул ее и очутился на чердаке. Дверь за собой, я естественно, прикрыл.

Путаясь среди стропил, каких-то пыльных закопченных балок и натянутых бельевых веревок, я ковылял по хрустящему шлаку туда, где по моему предположению должна находиться вторая, ближайшая чердачная дверь, ведущая в другой подъезд.

Но она оказалась заперта снаружи.

Я ринулся дальше, в конец чердака, к торцевой стене дома. В ней, высоко, зияло маленькое открытое окошко, на котором виднелись силуэты спящих голубей.

А в окошке невозмутимо мигали холодные звезды.

Я толкнул плечом самую последнюю по счету дверь — и она легко открылась.

Мне снова повезло.

Я слетел по лестнице, выкатился из подъезда черным ходом, выходившим во двор за выступом дома и ринулся проходными дворами прочь, прочь от этого места, от невнятного говора пацанов в подворотне, от синего отдаленного посверкивания мигалки милицейской машины.

Я бежал, звук моих шагов отражался от сводов арок, отлетал и кружился в замкнутых прямоугольниках черных дворов.

Я выскочил на улицу, секунду соображал — в какую сторону мне бежать. И, стараясь теперь идти спокойно, восстанавливая сбитое дыхание, пошел туда, где я оставил машину Игоря.

Через пару минут я уже сидел за рулем. Завел двигатель, развернулся и погнал машину по ночным улицам.

«Автово» — мелькнула слева от меня станция метро. Я проскочил на желтый глаз светофора и спустя какое-то время уже мчался по узкому Петергофскому шоссе. Потухшая сигарета дрожала у меня в губах, а стрелка спидометра в свою очередь дрожала возле отметки «120».

Впереди на моей полосе маячили красные габаритные огни прицепа с контейнерами, мотающегося за мощным грузовиком. Скотина, он ехал почти посреди полосы, мешая мне обогнать его. Я посигналил, помигал фарами — никакой реакции. Я включил сигнал поворота, резко вывернул руль влево и нажал на газ, обходя высившуюся справа от меня бесконечную стену контейнеров.

И тут же прямо мне в лицо двумя расплывчатыми лунами внезапно ударили фары летевшего мне с ревом клаксона навстречу — лоб в лоб — грузовика. Я уже не успевал обогнать прицеп, и я не мог вывернуть влево — в глубокий кювет, за которым выстроился частокол деревьев. Я что было силы ударил по тормозам.

Нога моя вместе с педалью без малейшего сопротивления ушла в днище, и я не услышал знакомого визга тормозов, я не почувствовал броска вперед на лобовое стекло — ничего. Они отказали, мои тормоза, отказали в самый неподходящий момент.

Две луны стремительно выросли, я не закрывал глаз — я смотрел на них, а они заполнили весь мир, все вокруг стало в один короткий миг ослепительно-белым, скрежещущим и тут же беззвучно расплавилось, рассыпалось на стеклянные куски, и все начала покрывать надвигающаяся тьма, и я взмыл вверх.

Я видел, как где-то далеко внизу встречная «Татра» ударила «вольво» почти что в лоб, сковырнула с узкого шоссе и выбросила на обочину. Моя машина, скомканная, полусплющенная от чудовищной силы удара, несколько раз перевернулась, врезалась в толстый придорожный тополь и из салона через остатки лобового стекла вылетело мое тело. Оно покатилось и смятой тряпичной куклой застыло на грязной осенней траве. В «вольвешнике» что-то фукнуло, выскочил язычок пламени, потом фукнуло еще раз, полыхнуло уже по-настоящему и столб бело-оранжевого пламени от взорвавшегося бензобака осветил то, что еще несколько секунд назад мной.

Но я уже почти не видел это, я летел, кружась и размахивая руками в надвигающийся на меня из темноты бесконечно длинный и тоннель света, в конце которого росло, росло и наконец поглотило меня теплое и спокойное сияние.

Глава 31. СВИДЕТЕЛЬ.

Поленья в камине прогорели. От углей, крупных, как куски полуостывшей лавы, волнами шел ощутимый даже на расстоянии жар. По углям пробегали золотистые искры.

Было очень-очень тихо. Молчал телефон. Молчали и мы с Ольгой. Я по-прежнему полулежал на диване, она теперь сидела чуть в стороне, в кресле. Посмотрела на часы.

— Почему он не звонит? — спросила она.

Я неопределенно покачал головой.

— Позвонит еще… А может быть, не смог дозвониться и уже едет сюда. Он наверняка понимает, что раз я с вами — то и он будет здесь в безопасности.

Я покосился на карабин, который она переставила поближе к креслу, поближе к себе.

— Это, надеюсь, не для Сани? — попытался я пошутить, кивая на оружие.

— Что? — непонимающе вскинула она голову.

— Карабин… Для чего сейчас-то он вам?

— Для уверенности, — ответила она.

— А стрелять-то вы умеете? Или рассчитываете на меня? Как на пусть не очень полновесного, но мужчину?

— Дед меня брал на охоту с десяти лет, — помолчав, сказала она. — Сначала на вальдшнепов, на перепелов… Потом на боровую дичь. В пятнадцать лет я завалила своего первого лося.

— А кто ваш дед? Егерь?

— Ученый. Академик.

— Хорошая, видать, по-прежнему жизнь у академиков, — сказал я, поглядев на резные панели холла.

— А это уж не вам судить, — резко сказала она.

Я умолк. Отвернулся и уставился на огонь. Потом осторожно встал с дивана, пошуровал в камине кочергой. Сунул в него пару сухих березовых поленьев.

— Я не хотела вас обидеть, — сказала она за моей спиной.

— А я и не обиделся.

Я повернулся к ней. Она сидела в кресле, забравшись в него с ногами, обхватив под платком руками плечи. Любимая ее поза, насколько я успел заметить за дни нашего с ней более близкого знакомства.

— Дед очень хотел внука, — сказала она, когда я снова прилег на диван. — Даже зовет меня иногда Олег, а не Ольга. Помешан на продлении нашей фамилии.

Полено в камине оглушительно треснуло, сыпанул сноп искр. Она вздрогнула и я заметил, что ее правая рука непроизвольно дернулась к карабину. Она убрала руку на место, покосилась на меня. Я сделал вид, что ничего не заметил. Она встала. Подошла к шкафу, достала оттуда похрустывающий комплект белья. Положила его рядом со мной.

— Застелить?

— Нет, спасибо, я сам справлюсь.

Она подхватила карабин, пошла к лестнице, ведущей на второй этаж. По дороге отключила телефон. Заметив мой недоуменный взгляд, сказала:

— Наверху — параллельный аппарат. Если он позвонит, — я вас разбужу. Спите. Вам надо отдохнуть. И градусник поставьте, он на этажерке. В ванной уже есть горячая вода. Чистая зубная щетка и полотенце. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Я провожал ее взглядом, пока ноги не исчезли под обрезом потолка. Градусник лежал на этажерке рядом с книгами. Возле градусника валялась картонная коробка с патронами калибра 7,62. Я взял ее в руки, повертел. Коробка была открыта. Я вытащил из нее пару патронов. Латунные гильзы, оболочечные пули. В каждой по двенадцать граммов, включая свинец. В этом я тоже кое-что понимал.

Я покачал их на ладони и сунул обратно. Да, серьезные дела могут развернуться на тихой академической даче.

Я сходил в ванную, умылся, лениво прошелся щеткой по зубам. В холле кое-как разостлал белье на диване. Разделся донага и выключил торшер. Натянув до подбородка плед, я лежал на боку и смотрел на огонь, постепенно угасающий в камине. Я ни о чем не думал. Мне было хорошо и бездумно.

Я не знал, как это можно было назвать — то ли сон, то ли забытье. Но в любом случае я из этого вырвался, пришел в себя отчасти из-за того, что услышал еле различимый звук — мне показалось даже, что внезапно поднялся ветер и стал завывать в щелях ставен. Я открыл глаза. Было темно, угли дотлевали, окрашивая мебель в багровый цвет и бросая красноватые отсветы на большой лист железа, прибитый перед камином.

Я внимательно прислушался. Звук не затихал. Он только прерывался время от времени и снова слышался — похожий на тоненький голосок неведомого мне зверька.

Я приподнялся, закряхтев от боли в спине. Завернулся в простынку и неслышно переступая босыми ногами по ковру, подошел к двери в прихожую. В ней было тихо и совсем темно. Рядом поблескивали металлические пластинки на ребрах ступенек лестницы, ведущей на второй этаж. Звук шел именно оттуда.

Держась за холодные перил, я поднялся по лестнице наверх. На площадке второго этажа тоже был небольшой холл. Я разглядел даже кабинетный билльярд, стоящий посреди него — это потому, что ставни здесь были приоткрыты и свет луны свободным ледяным потоком вливался в окна. В холл выходили три двери. Я чуть толкнул первую дверь. Она была закрыта. Я шагнул к другой двери.

Она легко и бесшумно подалась.

Это была спальня, и звук шел отсюда.

В углу комнаты приплясывал на сквозняке огонек лампадки под темной небольшой иконой. А на широкой двуспальной кровати, сжавшись в комок, подтянув ноги, скорчилась под одеялом, натянутым на голову, Ольга. Она лежала и всхлипывала, и постанывала, и тянула нескончаемую тоскливую ноту горести и страха.

Я подошел к кровати, наклонился и медленно потащил одеяло с ее головы. Она, сдавленно вскрикнув, вскочила на колени и, замерев, уставилась на меня. Ее обнаженное тело сумрачно белело в полутьме комнаты. Мы смотрели в глаза друг другу — нас разделяло расстояние вытянутой ладони. В ее глазах полукруглыми озерками стояли слезы.

Она резко нырнула ко мне, обхватила тонкими сильным руками, прижалась, не говоря ни слова. Я тоже ничего не говорил. Она, стягивая простыню, исступленно обнимала меня, гладила по затылку, спине, обходя нежными пальцами то место, куда она — когда-то давным-давно — воткнула глупый бронзовый нож. Я почувствовал у себя на губах ее мокрые от слез, соленые губы. Она притиснула их к моим губам и ее язык вертляво скользнул ко мне в рот. Она потянула меня на постель, простыня слетела с меня, мы уже лежали рядом друг с другом, влипая друг в друга, освещенные чуть теплящимся пламенем лампады; наши срывающиеся дыхания стали едины, я чувствовал всем телом ее долгое, упругое тело. Она по-прежнему молчала, но ее руки и губы говорили больше, чем пустые звуки, называемые словами, она скользнула под меня, я почувствовал прикосновение ее плоского живота и пушистой щеточки лона, ноги ее легли на мои бедра, словно на бока коня — она стиснула меня своими ногами, и я вошел в нее. Она задвигалась, заколыхалась упруго и я почувствовал до конца, до предела ее горячее влажное нутро, почувствовал ее всю: теплота, потом огонь, жизнь, сладостная судорога и растворение.

Она отчаянно, хрипло и радостно закричала, крик ее заметался по комнате и утонул во мне.

Глава 32. ПАЛАЧ.

Он ровно и спокойно дышал. Он спал. Я сидела на краю кровати, смотрела на его мускулистое поджарое тело, угадываемое в предрассветных сумерках. Белела наклейка на спине. Он лежал на животе. Мужчина, которого я хотела убить.

Я голышом пошла к двери. Кровать скрипнула, но он не проснулся. Прошептал что-то, почмокал во сне губами. Повернулся и уткнулся в подушку носом, обнял ее, задышал ровно. Я спустилась в холл. Включила торшер. Налила себе рюмку коньяка, сделала глоток. Больше не хотелось — всего лишь один глоток. Я закурила, глядя на подернутые пеплом угасшие угли в камине.

На душе у меня было спокойно — впервые за все эти жуткие дни. И так же спокойно (сама удивилась) я думала о том, что если я, не дай Бог, залетела, то никогда уже не узнаю — от кого. От них тогда или от него сегодня ночью. Вранье это, что женщина всегда знает, от кого забеременела. Так, женские придумки.

И еще я знала, что никогда не скажу ему правды, даже если ребенок, по моему мнению — будет похож на кого-то из них.

На журнальном столике лежал листок с записанным рукой Андрея номером телефона. Я подключила телефон. Сверяясь с листком, набрала номер мастерской. Долгие гудки. Настенные часы показывали четверть шестого утра. Я положила трубку на рычаг.

И в этот момент телефон зазвонил. Я вздрогнула, быстро сняла трубку.

— Алло, я слушаю…

— Здравствуйте, Оля, — послышался сквозь треск помех далекий мужской голос.

— Это вы, Саша? — осторожно спросила я.

В трубке коротко хохотнули.

— Нет, Оля. Это не Саша, это — я. Станислав Андреевич.

Я оцепенела от страха.

— Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?

— А…а где Саша?.. — почему-то спросила я у него.

— Номер третий?

— Да…

— Увы, — он вздохнул. — Видите ли, Ольга Матвеевна, с ним произошла маленькая неприятность. Он в больнице. Ничего такого страшного, отделался, можно сказать, легким испугом. Но полежать пару недель все же придется.

Он замолчал. Молчала и я.

— Вы меня слышите, Ольга Матвеевна?

— Да, — пискнула я.

— Ваш…ваш недруг Саша неаккуратно вел машину и… Словом, авария. Тормоза, что ли, отказали. Я и сам-то, честно говоря, толком не знаю подробностей, Ольга Матвеевна.

Трясущейся рукой я попыталась вытащить из пачки сигарету. Удалось мне это сделать только с третьей попытки. Я щелкнула зажигалкой. В моей голове билась одна мысль — как, когда, от кого он мог узнать, что я на даче? И знает ли он, что здесь Андрей?..

— Что же вы молчите, Ольга Матвеевна?

— Я же… Я же просила вашего человека, там, в Гавани, не делать больше ничего. Ни с кем. Ни с кем, вы понимаете? Он вам это передал?

Я старалась говорить спокойно, уверенно, но не убеждена, что это у меня получалось. А он молчал.

— Я же отдала все деньги, какие должна была отдать и сказала — хватит! Все! Хватит двоих. А вы… Вы!..

— Ольга Матвеевна, а я-то при чем? Вы что — забыли? Мы же заключили с вами сделку, которая обратного хода не имеет. И вы были с самого начала прекрасно об этом осведомлены, более того — вас это, как я понял, вполне устраивало.

Вот он-то как раз говорил абсолютно спокойным тоном.

— И потом я — только промежуточное звено. Так же впрочем, как и вы. Да, я действительно некиим образом завязан в этом деле, имею определенные обязательства, но… А вы твердо уверены, что сей печальный случай с номером третьим — это моих рук дело?

Он снова явственно хохотнул.

— Вы не смеете, — прошептала я. — Я…я вам еще заплачу.

— Заплачу — это звучит приятно, — засмеялся он. — Но вот за что, Ольга Матвеевна?

— За то, что вы больше никого никогда не тронете.

— Никого! Ха! Один-то и остался. Всего один номер. Прячется, правда, скрывается наш приятель…где-то… Не без вашей ли помощи, любезная Ольга Матвеевна, а?

— Нет! — отрезала я. — Хватит, хватит всего этого ужаса. И не морочьте мне голову, не юродствуйте! Вы слышите меня?

— Мне нравится ваш императив, Ольга Матвеевна. И вообще вы мне нравитесь, учитывая то, что в этой жизни женщины меня мало интересуют. Но такие волевые, решительные женщины, как вы — ба-альшая редкость в наше слюнявое время. Вы, можно сказать, — раритет, уникум. И вы мне нужны, Ольга Матвеевна. Но об этом — чуть позже. А ваша несколько странная забота о номере четвертом…

Он замолчал. Сигарета незаметно дотлела, обожгла мне пальцы. Я зашипела от боли, швырнула окурок в камин.

— Что вы сказали? — услышала я его голос.

— Ничего.

— Вы меня слушаете?

— Да.

— Вообще-то мы конечно можем поговорить на эту тему…о досрочном прекращении нашего договора. Которую вы так близко принимаете к сердцу. Коль вы так настаиваете…

Я затаила дыхание.

— Ну, что ж, — я услышала, как он вздохнул. — Давайте встретимся, обсудим возникшую проблему. Как говорится, кто рано встает, тому Бог подает. Вы уже на ногах, а я вообще человек на подъем легкий. Я сейчас подъеду к вам на дачу и…

— Нет-нет! — воскликнула я. — Нет… Пожалуйста, не здесь, кругом соседи, знакомые… Здесь неудобно.

Он не ответил. А я, вцепившись потными пальцами в трубку, смотрела на свитер, висевший на спинке дивана. Свитер моего отца, который я заставила надеть Андрея во время нашего стремительного бегства в укромное место. Укромное!.. Боже, какая наивность!

— Тогда мы встретимся в другом месте. Вы сейчас приедете в больницу, — уже другим тоном, приказным, сказал он. — Адрес я скажу. Там вас встретят возле третьей хирургии.

— Почему это я должна ехать в какую-то больницу? — растерялась я.

— А вдруг вы решите, что я вас обманываю… Насчет номера третьего? Занимаюсь бессовестным вымогательством, придумываю предлоги… — Он тихо засмеялся. — Вот вы приедете, поговорите с ним, убедитесь, что я не лгун и не злодей, каковыми вы наверное, в глубине души меня считаете. Мы побеседуем и вполне возможно, — в зависимости от того, конечно, как сложится наш разговор, — я попробую что-нибудь сообразить… В отношении вашего четвертого номера. Ну, так как, Ольга Матвеевна?

Я раздумывала недолго.

— Хорошо, — сказала я. — Я выезжаю. Говорите адрес.

Он продиктовал. Я мысленно повторила его и, не прощаясь, бросила трубку.

Я зажмурилась. Обхватила голову руками, со всех сил стиснула ее. Я нутром чуяла, что не надо ехать, надо бежать. Но куда?.. И кто гарантирует, что его ублюдки не засели уже где-нибудь поблизости, не ждут меня и — главное, — Андрея?..

Я открыла сумку. Вытащила и пересчитала все наличные деньги. Не считая рублей, чуть больше полутора тысяч долларов. Я положила их в отдельный кармашек. Для этого дьявола.

— Я все слышал, — раздался голос Андрея.

От неожиданности я вздрогнула.

Он стоял на ступенях лестницы, завернувшись по пояс в простыню.

— Что ты слышал, Андрюша? — пролепетала я.

— Ну, почти все… Как эта гнида признавалась тебе в любви… Параллельный телефон.

Он говорил безо всякой обиды, скорее даже весело. Я встала, не обращая внимания на свою наготу. Он подошел ко мне, обнял, простыня свалилась на пол и я прильнула к нему — теплому, живому, уже родному.

— Я поеду с тобой, — дохнул он мне в ухо.

Я молчала.

— Ты меня слышишь? Я еду с тобой.

Я отстранилась. Посмотрела ему в глаза и отрицательно качнула головой.

— Но почему? Это мужское дело.

— Нет, милый. Здесь даже Терминатор не поможет — ни первый, ни второй. Это — как раз женское дело. И не говори мне больше ничего, ладно?

Я поднялась наверх, быстро натянула шмотки. Когда я вернулась обратно, он по-прежнему стоял посреди холла, правда, накинув простыню — стоял, похожий на грустного римского сенатора.

— Ты умеешь обращаться с этим? — спросила я.

В руках я держала принесенный сверху карабин.

— Конечно, — с обидой в голосе сказал он.

— Замечательно. К окнам не подходи, закройся после моего отъезда на все замки и засов. Никому не открывай. Я, когда вернусь, постучу и произнесу условную фразу, — я вымученно улыбнулась. — Ну, скажем: «Милый, пора вставать!» Это будет означать, что я одна…без нежеланных гостей. А если вдруг кто-то в мое отсутствие начнет… Сразу стреляй, без разговоров.

— Они не придут, — сказал он.

Я не стала его разубеждать.

Он проводил меня до входной двери. Когда я распахнула ее, в глаза мне ударила белизна.

За ночь выпал снег. Первый снег в этом году.

— Это — к счастью, — сказал он, наклоняясь ко мне. — К счастью и удаче.

— К черту, — сказала я и поцеловала его, что было сил.

«Третья хирургия» — трафаретом было напечатано возле неприметной двери, ведущей внутрь корпуса. Я вышла из машины, прихватив сумочку. Огляделась. И тут же из двери вышел высокий мужчина в белом врачебном халате. Лицо его скрывала марлевая хирургическая маска. В руке он нес что-то тоже белое.