- Иваныч, я тут, однако, тону!
      Бросил я свой рюкзак и к нему... Точно, гибнет Володька, одна голова и руки торчат, попал в болотину! Нy, выволок я его кое-как из ямы... Сел он, рухнул на задницу, головой мотает.
      - Все, не могу больше... - шепчет, губы запеклись, как у роженицы, хрен с ней, с рыбой!
      - Выбрасывай половину, иначе сами погибнем, - я уже к нему приказным тоном обращаюсь, а ну, если сердце лопнет в груди?..
      - Как это выбрасывай?! Я зачем ехал-то! - ополчился он на меня. Сил у самого нет, а ты, гляди, кусается!
      Ладно, вывалил маленько, зубами скрипит, чуть не плачет...
      Когда к мотоциклу вышли, уже смеркаться начало, темнеть...
      - Ловко, - говорю, - Вова, обернулись, мухой.
      Он молчит. Отмалчивается. Мотоцикл выкатил - стали примериваться, садиться. У меня рюкзак - сзади, у него спереди, на руль. Просела мотоциклетка чуть не до самой земли, ну все, думаю, теперь уж точно не доедем. Но - нет, завелась тарахтелка, тарахтит потихоньку.
      - Ты фару-то включи, - говорю, - глаз-то свой, а то кроме темноты, ничего не видно.
      - Так она у нас проклятая не работает, я же рассчитывал засветло обернуться...
      Ну, нам уже теперь терять нечего, так и поехали, на ошупь... Я даже и в шлем наряжаться не стал, он мне без надобности. Продел его на руку и все. Пусть голову ветром обдувает. Едем, ковыляем потихоньку, - ночь, звезды, хорошо, голову ветром обдувает... Со всех сторон нас родина приветствует, своих сынов, и ни одной живой души не видно. Домой добрались уже по полной темноте. Нy, ничего, мы с Володькой на родине каждый бугорок и ямку знаем, и наощупь доедем, не пропадем. А уж как мотоцикл выдержал, - не знаю, он же весь на проволочках, на соплях, - но допер.
      Я свою рыбу в бочку вывалил, водой залил, завтрa разберусь. А жене моей - жена у меня тогда еще жива-здорова была - сильно от меня дух рыбацкий не понравился, запашок. Знатный запашок, да что там запашок - вонь адская! Я же весь в рыбьей чешуе, в слизи, и насквозь болотиной пропах, донной гнилью, а она такая едкая, зараза, только после третьей стирки выветривается. Скинул я с себя одежду, замочил в баке, а сам пошел в баню, обмылся. Вышел- на человека стал похож.
      Утром поглядел в бочку, а она, рыба, вся живьем-живехонька, вот какая живучая оказалась. И что мне с ней делать прикажете? Пошел по соседям раздавать... Раздал. Все довольны. А что он со своей сделал, не знаю. Только разговоров потом на полгода было. Я за этo мероприятие на медаль шел, а он, точно, на орден метил.
      Так мы с Володькой и отличились, разбогатели за один раз, в дамки вышли. Только я на такие рыбалки больше не ездил. Не мое это дело. Хватило одного раза.
      О ПЕСКАРЕ, О МУЛЕ И ДРУГОЙ ВАЖНОЙ РЫБЕ
      Река наша славная Каменка с гор течет, оттуда ее начало, может, с ледников самых... И всегда она рыбной была. Рыбной и глубокой. В иных местах даже дна шестом достать не могли. Вот какие глубины были. А уж рыбы какой только не было! И карпы-карпищи, и налимы, и щуки, и лини - да такие, что ни приведи господи! - с лапоть, не линь - а кусок золота, и таймени с таймешатами, и хариус. У нас горная рыба и равнинная всегда в добром соседстве уживались. А такое редко бывает. Потому, что село наше в самом ловком месте стоит, в предгорье. Только что стерляди одной не было в Каменке, а так, считай, всякая обитала.
      Но все это изобилие раньше было. Когда еще русло ее не потревожили, не перенесли, и не произвели это самое "шунтирование". Кому это шунтирование на пользу-то? Да будь ты хоть самый главный человек в стране и врачи у тебя самые наиглавнейшие, все равно не на пользу. Поскреби-ка по живым жилам ложкой, помучай кровь, а кровь она тоже живая, не водица, разве не больно организму? Еще как больно. Стонет он и трепещет, а человек в беспамятстве лежит, делай с ним что хочешь. Встал - вроде здоровый, а посмотришь - еще хуже, чем был. Так и природу не обманешь. Нельзя в ее жизнь вмешиваться. Человек хочет как лучше сделать, а получается - только во вред действует, как враг.
      С тех пор и река наша болеть стала, захирела, ну и обезводилась, конечно. Заставили ее по искусственной артерии бежать, а не по родной, вот она и побежала со всхлипом, деваться-то больше некуда... И рыбы сразу не в пример стало меньше, измельчала она, а иная и вовсе исчезла.
      А раньше, правда, невпроворот было. Особенно в войну. Я уже сознательным пацаном был, помню. Или потому, что мужика-ловца тогда не было, он на фронте немцу хребет ломал, а бабы день и ночь в работе, некому было вылавливать, или просто ее так много родилось, что не переловить... И в основном пацаны и пацанята промышляли, шуровали по омутам... А жили тогда известно как: зимой - голодуха, из еды - картошка. А уж весной, когда река вскрывалась, вода маленько сходила - рыба появлялась в рационе, а на бугорке крапивка вылезала. Тогда немного оживали, отъедались. Так что весна, лето - спасенье было, и Каменка здорово спасала, тогда не для развлечения ловили.
      А она тогда широко разливалась... В иные годы бывало так, что избушки плыли, бани и коровы со свиньями... А вода подолгу не убывала, неделю, а то и две держалась. Вот сколько раньше снегу и воды было. И рыбы тоже много.
      Могу о конкретных фактах рассказать. Может, кому-то они и байками покажутся, но мое дело рассказать, а уж поверят или нет, не знаю.
      Так вот, в половодье обычно все мостки, все лавы поснесет, - железных мостов тогда не было, - а если кому срочно на ту сторону надо, что делать? Так бабы, те, которые похрабрей, догадались по рыбьим хребтам на ту сторону перебегать, а которые трусихи, те так и сидели, ждали, пока вода не сойдет. Вот сколько рыбы было.
      Или, допустим, пойдут белье полоскать, полощут штаны, начнут вытаскивать - а там рыбы полведра. Щука и другая рыбка, сразу и на уху, и на жареху. Поди плохо. Вот какие случаи бывали. Может, и привирали люди немного, но все равно от правды недалеко.
      А вот что еще раньше творилось, - это мне мой дед рассказывал, а ему отец, - какие случаи случались, так в это действительно трудно поверить. А деду моему зачем врать, а его отцу тем более? Они в таком деле никогда замечены не были.
      Так вот, дед мой, а он в свое время рыбак знаменитейший был, перед всеми другими рыбами на первое место обязательно пескаря ставил, самой важной персоной его считал. Почему? Да потому, что через него все мозговые дела в реке решаются, он - всему голова. Это он с виду такой придурашливый, а на самом деле куда как умен. А муля, мульгашка, - маленькая такая рыбка, меньше ее уж никого в реке нет, на втором месте по важности стояла. А почему, я потом уже понял, когда вырос и поумнел. Конечно, всякая рыба в реке важна, нет ни одной, которая бы просто так жила - дурью маялась, раз живет, значит - так надо, всякая делает свое маленькое и большое полезное дело. Только пескарь всем руководит и над всеми верховодит. Недаром о нем столько томов книг понаписано. Никто эту мудрость пескаря по сей день разгадать не может. Ученые бьются-бьются, а толку нет.
      И вот тогда, в те времена, теперь совсем для нас беспамятные, когда отец моего деда сам малым пацаном был, пескари на Каменке страшно здоровые клевали. Он еще успел захватить. И Каменка сама тогда много шире была, раза в три, а может и в пять. А глубины в ней так вообще немеряные были. И пескарь, соответственно, был под стать, ростом с хорошего тайменя. Особой, значит, нашей алтайской породы.
      На такого пескаря обычно по двое ходили, потому что одного он может запросто в воду уволочить и под корягу завести... И тогда ищи-свищи, прощай навсегда, дорогой товарищ! На него и снасть особая требовалась: леску в несколько слоев плели из конского волоса, а крючки кузнец ковал. На наживку - навозные ребята шли, их пучком насаживали. Забросил и сиди, кукуй, жди поклевку. А уж как клюнет - тут не зевай! - один друг подсекает, а другой дружок вытягивать помогает, выволакивать пескаря на берег... Конечно, не часто такие экземпляры ловились, если бы часто, неинтересно было бы. А уж если поймался, тогда все сбегались и дивились: ну и уродила Каменка рыбу! Ох, и здоровые же пескари были - страшно смотреть!
      Сейчас, конечно, не то... Измельчала рыба, да и сам человек измельчал и внутри и снаружи, что говорить... А сколько рыбы всякой исчезло, теперь уже, наверное, навсегда...
      Вот где, к примеру, красноглазая сорочка в полторы ладони длиной, и плавники у ней красные? Нету. Давно уже нету. Я последнюю ловил лет двадцать пять назад, подержал в руках и назад отпустил, их и тогда уже мало было.
      Или вот та же муля... Она куда делась? Нынешние ребятишки даже не знают, что это такое. Маленькая такая рыбка, очень нежная, слабенькая, если попала на крючок и ты вовремя ее не выбросил в воду, сразу угасала... А каких только расцветок она ни былa! И перламутровая, и лимонная, и с розовым отливом, и желтенькая с красными перышками, и самая простая беленькая, эта самая редкая была. Так где муля? Исчезла напрочь. Потом я уже понял, почему муля тоже важная рыба. Она - барометр чистоты. Чуть что не так - мули стало меньше, значит, в реке непорядок, задумайся человек! А уж муля исчезла - совсем дело плохо, кричи: караул! Вот так она и исчезла... Муля чистую воду любит. А откуда чистой воде взяться, если человек пакостник?
      Или, давайте, семидырку возьмем... Смотреть, конечно, на нее не очень приятно, кому-то может страшной показаться. Семь дырок у нее по бокам, сама черная, длинная. По-научному минога называется, это уже потом знающие люди объяснили. В других странах она как самый дорогой деликатес идет. Так вот, раньше у нас, за аэродромом, как начнешь речку перебродить, а они на перекатах, как черные водоросли, мотаются... Прицепятся к камням и мотаются по течению... И где теперь семидырка? А нету. Потому что она тоже чистую воду любит, хоть сама и семидырка.
      А тритончик?.. Зверушка такая земноводная, серенькая, как маленький крокодильчик. Ни за что его руками не поймать, такой он юркий. Я, правда, однажды поймал, ради интереса. Видел его вообще кто-нибудь? А я видел, и не один раз. Жил он и жил своей маленькой жизнью и никому не мешал... И его не стало.
      Зато уж лягуш у нас развелось - дальше некуда! И кто что нам их бесплатно подарил или заслал сюда? Пока точно не известно... А вот стали сами жить как свиньи, поразвели грязь вокруг, - и они тут как тут! Расплодились и наступают, как супостаты. Надо на всякий случай сказать этим... головоногим, которые нам все бесплатно присылают: забирайте-ка их к себе обратно. А то мы что-нибудь сами придумаем. Будем их во Францию ведрами отправлять. Интересно, будут они наших-то есть, может, наши слаще? Надо как-то подсказать нашим местным алтайским олигархам, пусть наладят производство. Все польза будет.
      Так что радоваться нам пока нечему. Все хотят побыстрее из грязи в князи вылезти. А так даже в сказках не бывает. Там богатство через добрые поступки приходит. А откуда им взяться, если у человека даже простой жалости нет. Забыл, что это такое. Ладно, грызет человек человека, не жалеет, так хоть бы природу пожалел, она - душа безответная. А то возьмет однажды, воспротивится и пожрет человека, с костями проглотит, как будто его и не было никогда. Так что только жалеть надо, с жалостью ко всему подходить. Без жалости в жизни ничего доброго и путного не сделать.
      РОДИНА
      Не знаю, как другие, а я свою родину люблю и уважаю. Выйду утром, встану на восход солнца, вдохну студеный благодатный воздух, и вздрогнет мое сердце, запоет и заплачет от радости. В хорошем месте я родился.
      Вокруг меня горы, за спиной - Проходная. По правую руку Мyxa. Хороша Мyxa, не каждый такой Мухе на спину забраться сможет. По левую руку Карауленка. Пикет на ней в свое время стоял, сторожевой караул, окрестности оглядывал, чтобы лихие люди без спросу в гости не пожаловали. А у нас так: хорошим людям мы всегда рады, а плохим - нет, живо от ворот поворот. Так-то. А прямо передо мной - Осипова сопка и Вересковая, чуть подальше Блинова сопка, а еще дальше - сам Бобырхан виднеется, в дымке синеет, всех здешних гор хозяин.
      Три вершины у него, сам я там был, видел. На одну, самую небольшую, я рискнул подняться, на другие не решился - запросто можно шею сломать. Стоит на ней столбик деревянный, шесток геодезический, кто-то ловкий до меня побывал, отметился. Посмотрел я в провалы, в пропасти, и, прямо скажу, жутковато сделалось, хоть я и не из трусливых. Орлов видел, летала пара надо мной, ну я быстренько и спустился вниз, не стал искушать судьбу, а то они ребята быстрые, перепутают меня с кем-нибудь другим.
      А внизу, у подошвы, эдельвейсы в траве встретил. Растут себе серые цветочки, мохнатые маленько, на ошупь мягонькие, как бы в пуху цыплячьем. Принято считать, что они на Кавказе растут, там, где снег. Неправда, они у нас есть, не надо и на Кавказ ездить, чтобы увидеть. Только про это никто не знает, а я никому и не скажу, потому что это тайна тайн нашей природы.
      А в каменных щелях у подножья норы там звериные, может, волчьи. Рядом кости валяются, хребты и ребра, много костей. Кто-то кого-то ел. Природа... против природы не попрешь, у нее своя жизнь. Перекусил я внизу яйцом вареным, закусил диким луком-вшивиком и чесноком-слизуном, подкрепился заячьей капусткой и - домой, от родничка к родничку, так и добрался.
      Со всех сторон меня горы окружают, а я в долине живу, на речке Каменке, как присели здесь мои предки лет, может, триста назад воды попить, коней напоить, так и остались. Полюбилось им это место. И я здесь живу, продолжаю их путь. А горы их охраняли и меня охраняют. Надо, я перед ними и землей своей на колени встану. Есть ли за что, нет ли, а все одно, чувствую, сильно я ей, родине, обязан.
      Нет, не зря я здесь родился, повезло мне. Если бы родился, допустим, где-нибудь в Америке, тогда бы зря, а так нет. Честно родился, честно жил, честно и умру. А за родину, если придется, жизнь положу не глядя, потому что я ее люблю. Вот и вся мудрость жизни.
      ПОТАЕННОЕ ОЗЕРО
      Как обещал Федор Иваныч, так и сделал - вывез меня на озеро, о котором никто не знал, он сам его открыл, за линьком. Я выкроил время, предварительно обговорил с ним поездку, и мы выехали в шесть утра, потому что рыба там клевала только рано утром, всего около часа, такой у нее был режим.
      Мы переехали по бетонному мосту за реку, проехали село и направились в сторону озера с ласковым названием Потрепанное. Не доезжая, свернули влево, в заросли, в чащобу и поехали по тележьей колее, затем колея ушла вправо, к пасеке, а мы поехали по тропинке прямо. Скоро кончилась и тропинка. Мы взяли велосипеды в руки и пошли пешком. Начались ямы и кочки, сама земля стала мягкой и сырой, под ногами зачавкало. Я потерял всякие ориентиры. Над головой были сомкнутые ветви кустов и дымчатое небо, и я не мог определить, где мы находимся.
      Скоро мы выбрались к озерцу, точнее к болотцу, неширокому, длинной метров десять или около того.
      - Здесь, - сказал Федор Иваныч и остановился. Поверхность озерца была сплошь покрыта толстым слоем ряски, тяжелым зеленым ковром, воды совсем не видно.
      - Как же здесь ловить? - удивился я.
      - Сейчас... - Федор Иваныч достал из куста длинную палку с рогулькой на конце. А к рогульке был привязан на манер сачка кусок тюля.
      Ловко орудуя им, он сделал в ряске два аккуратных оконца. Обозначилась темная, настоянная на травах и кореньях вода. Я опустился на колени и сунул сквозь ряску пальцы в воду. Вода была ледяная.
      - Родники? - спросил я.
      - С озера ручей бежит, а здесь ключи бьют.
      Мы размотали удочки, установили поплавки на глубину около метра и забросили. Поплавки стояли стоймя.
      - Глубоко, - уважительно сказал я.
      - Есть немного, - усмехнулся Федор Иваныч.
      Почти сразу стало клевать. Поплавок не утопал, а просто ложился на бок и начинал весело бегать и прыгать по кругу. Брал карась. Небольшой, поменьше ладони, но, в отличие от местного речного и озерного, не белый, а желто-золотистый. Приятно смотреть. Ловился споро, один за другим. Никакой хитрости и сноровки не требовалось. Просто надо было поправить или сменить червя и забросить. Он сразу хватал. Оконца с водой периодически затягивало ряской, приходилось пользоваться рогулькой-сачком.
      Когда я поймал первого линя, у Федора Иваныча было их уже три. Линь был темного золота, с совершенно черными плавниками, холодный и скользкий, размером с ладонь, и пах родным и волнующим с детства запахом тины и ила. Я, замерев от счастья, глядел, как он шевелится и чмокает в траве. Давно их не ловил, может, лет десять. Потом, вперемешку с карасями, были еще лини.
      Клев закончился неожиданно, так же как и начался. Я наловил трехлитровый бидончик под завязку. Пожадничал. Линей было пять штук. Федор Иваныч меня, конечно же, обскакал.
      Несмотря на радость от рыбалки, возвращался я грустным. Переехав мост, ему было в другую сторону, мы притормозили. Я сказал, что послезавтра рано утром уезжаю, у меня уже билет взят. Я поблагодарил его за все. Он пожелал мне ровной дороги, сказал, чтоб приезжал на будущий год, съездим порыбачим. Я кивнул, сказал, что обязательно попытаюсь вырваться, на родину надо каждый год наведываться. Дай Бог, чтоб все получилось.
      ПРОЩАНИЕ
      Дорогим родителям с любовью
      Прощание - дело всегда нелегкое, трудное, даже тягостное. Если ты, конечно, не железный, не деревянный, не бесчувственный, а живой человек, то сердце у тебя болит.
      С кем человек прощается, когда уезжает, кому "до свидания" говорит? С родными, естественно, с друзьями, если таковые имеются, со знакомыми. С родными местами, с землей, с огородами, которые дали ypoжай, с горами, по которым бегал и хаживал не раз, с рекой, на которой рыбку ловил не для наживы, а для души. Прощаешься со всем тем, что тебе дорого, что называется родиной.
      А прощаешься всегда так, как будто уезжаешь навсегда. Со слезами в горле, хоть и виду не показываешь. Потому что уезжаешь далеко и надолго, и неизвестно, когда еще приедешь. А если приедешь, сохранится ли все в должном порядке, в котором ты все оставляешь, будет ли все на месте, будут ли все живы и здоровы? Ничего не поделаешь, такова жизнь, всякое может случиться, или сам не вернешься, сгинешь, неизвестно где голову сломишь, или вернешься - да никого уже не застанешь. Не дай Бог, страшно подумать.
      Вот так и я уезжаю... Собираю свои нехитрые пожитки, беру подарки, которые мне дают, - сало, варенье, помидоры, не столько ради того, чтоб с голоду не пропасть, сколько для души и поддержания духа, потому что все это - свое, родное, домашнее, которое ни в одном магазине ни за какие деньги не купишь.
      И грустно мне, очень и очень грустно. Потому что единственное, что поддерживает человека в этой жизни, если ты не иван не помнящий родства, это его родина. И самые родные и близкие тебе люди, немолодые уже и даже совсем старенькие, - родители, которые глядят тебе вослед и плачут... И даже отец плачет, а раньше не плакал. И грустно мне, и светло одновременно, потому что я их люблю, и родину свою люблю, и любовь неизбывна в сердце моем.
      ЕЩЕ О РОДИНЕ
      Родина - понятие емкое. Родина - и малая есть, и большая, великая. А малая родина в сердце может до невозможных пределов расширяться, тогда и большая родина в ней легко умещается. Им в сердце места хватит. Так великое в малом сберегается.
      А если есть у человека какое добро, то всегда находятся те, кто хочет его обобрать, ограбить. И среди своих на родине есть люди нехорошие, которые не по правде живут, но эти не так страшны, потому что они все-таки вроде как свои. А особенно те опасны, которые - не наши, а - пришлые, которые к нам в Россию с умыслом приехали, у них законов вообще никаких не существует.
      Так вот, я им всем, врагам тайным и явным, а особенно - пришлым, чужакам, которые нас догола ограбить приехали и душу нашу выпить, так хочу сказать:
      - А ну-ка вон отсюда! Наша - родина! А ваша - проклятая чужбина! Уезжайте, укатываетесь к себе, там живите! А нам не мешайте! Мы никого не трогаем и к нам не лезьте! Никому родину не отдадим!
      И еще:
      - А то как двинем в лоб кулаком, никому мало не покажется! Полетите к себе за моря, за океаны, в пропасти свои бездонные, пока там не сгинете и не издохнете!
      Они же человеческого языка не понимают, с ними только так и можно разговаривать: криком и силой. Потому что нельзя терпеть, чтобы кто-нибудь на родину покушался.
      АЛЕНКА
      К маме моей знакомая зашла, подружка детства, когда-то они рядом жили, за речкой, в куклы играли. А может, и не играли в куклы, некогда было играть. Да и кукол у них тогда не было. А если и играли иногда, то в тряпочки, в лоскутки.
      Вообще-то знакомая в церковь пришла, тут рядом недавно церковь открыли... Помолилась там, утешилась, и по пути к маме зашла, поговорить да отдохнуть, ноги у нее сильно болеть стали, ходить тяжело.
      А сама - говорунья хорошая, пока сидит, отдыхает, все говорит, говорит, смеется... И мама посмеивается, она тоже поговорить любит. О нынешнем говорят, прошлое вспоминают, какие-то детские забавы, охают, ойкают, а обоим уже по семьдесят лет с годком, детям - по пятьдесят и внуки взрослые.
      Поговорили так, посмеялись грустно, прослезились, где надо, а потом знакомая про Аленку историю рассказала, трогательную очень.
      - Соседка как-то прибежала - в руках цыпленок, маленький еще, в пуху, кое-где перышки. Спрашивает: "Ваш?" Мы поглядели. "Да нет, не наш, наши уж большие". - "Чей же тогда? На улице подобрала. Или кошка притащила, или еще чего..."
      А он, бедный, уже голову на бок свесил, зевает, не хочет жить. Видим, совсем животинка погибает. Что делать? Жалко, взяли к себе, стали выхаживать. Дали из пипетки лекарства, поставили в углу баночку с водой, пшена насыпали. И он оклемался, ожил. Стал попискивать, потихоньку зернышки поклевывать. Ну, раз стал с нами жить, надо ему и имя придумывать. А сам то он небольшой еще, не определить - петушок или курочка. Ладно, назвали его Аленкой.
      Стали пускать к цыплятам, а он нет, сторонится их, вроде как побаивается, - наши-то побольше, - ходит себе в отдалении, ковыряется в земле, клюет что-то, добывает пропитание. А вот к человеку льнет, как увидит - так бежит следом, ходит, как на веревочке, и голос подает: "Пик-пик, вот она я, ваша Аленка''. Мы ему ласково: "Ах ты, цыпушка-покормушка, такая-сякая... Вот навязалась-то!" Покормушка - это когда его без матери, без наседки, человек выходит. Вот он потом и бегает за ним: покорми, покорми!
      Так и стал он жить и расти сам по себе, не сдружился с другими цыплятами, а к человеку прибился. А уж как идут все в чуланчик спать, так и он с ними бежит. Только опять отдельно ото всех садится, облюбовал себе палочку и садится спать, сиротинка. Уткнет голову в грудку и дремлет. И ведь ему что-то снится, какие-то божьи сны видит...
      А утром опять все человека выглядывает, вертит головенкой. Нашел себе родное существо. А как же, живая душа ищет родную душу. Ладно, пусть растет. Что человек, что птица - все живое, всех жалко. Вот так Аленка у нас и прописалась...
      Знакомая поднялась, заохала, сказала, что пойдет потихоньку, дома дел-то еще полно, а то пока она доберется... А на следущее воскресенье опять придет в церковь, еще в гости зайдет, расскажет что-нибудь. Так и пошла потихоньку...
      - Сегодня же воскресенье, она в церковь сходила, какая может быть работа? - спросил я у мамы.
      А мама тихо сказала:
      - Бог тружеников любит.
      И я подумал: наверное, настоящих тружеников Он действительно любит, не может Он их не любить! А если любит - прощает.
      МОМЕНТ ЖИЗНИ
      На бревнах перед домом сидит не старого еще вида мужик, по пояс голый. Калитка - нараспашку: всяк заходи, гостем будешь. Сидит день-деньской, смотрит вприщур на дорогу, поплевывает, авось кто пройдет, скажет что-нибудь умное, а то скучно. Время от времени хлопает себя по плечам и груди, приговаривает:
      - Ну и здоровый же я мужик!
      Соседи на его слова только посмеиваются, май в разгаре, а он всю работу крестьянскую забросил, расслабился вконец, живет холостяком, - а ему уж под пятьдесят! - позевывает, поплевывает и на дорогу смотрит. Не выдержит кто-нибудь, спросит:
      - Что ж ты, Иван, палец о палец не ударишь? В огороде не пахано, не сеяно, а ты сиднем сидишь!
      Вяло отмахивается, отвечает лениво:
      - А-а-а, пусть само, как в лесу, растет...
      Потом добавляет с усмешкой:
      - Я, как Илья Муромец, тридцать лет не шевелюсь, а потом как встану и разом все подвиги совершу, чего вам, кротам, и не снилось! - говорит не зло, весело. - Не надо суетиться. Главное - поймать свой момент в жизни.
      Так и сидит каждый день на бревнах - солнце, ветер, хорошо, караулит свой "момент жизни", боится пропустить. Многие его осуждают, многие его свободе тайно завидуют. А вдруг и вправду, как в лотерею сто тысяч, возьмет и выпадет ему удача или даже счастье? Кто его знает.
      ВАСЬКА
      Живет в нашем дворе Васька, мальчишка лет десяти. Бегает один целый день по двору, кричит, воюет, приказания отдает - играет сам с собой. Так-то он не то чтобы глуповатый, нет, но с речью у него что-то не то, не берут его в обычную школу, а спецшкол сейчас таких - нет. Учителя говорят: его к логопеду нужно. А где его, логопеда, найдешь? Днем с огнем не сыщешь!
      Зимой Васька с санками, развозит поклажу, кому какую надо, помогает, а летом - с колесом на палочке бегает... Так и растет. И со всеми здоровается, вежливый, с некоторыми даже по нескольку раз.
      Живет он сейчас у бабушки, мать-то его шибко занята, вся в хлопотах, опять замуж вышла гражданским браком, новая семья у нее. Не то чтобы она от него совсем отказалась - нет, но с сыном не часто видется, пока не до него, самой бы в себе разобраться.
      Так что Васька все больше один. И с другими детьми у него как-то не очень ладится игра, подмеиваются они над ним. Ну и ладно. Он привык один. Хорошо ему одному. Никто ему и не нужен.
      А еще он машины любит. Как увидит, что машина по двору едет, так за ней бежит, гудит себе тоже, долго бежит, пока та не уедет. И что это у него за страсть такая к машинам и механизмам? Прямо непонятно.
      И тут я подумал: а что с ним будет, когда вырастет? Жизнь сейчас и так нелегкая, здоровые-то люди не выдерживают, ломаются. И сам ответил: да все у него хорошо будет, потому что есть в нем природная доброта. Вот, дай Бог, с речью у него все образуется, так он и учебу осилит, и в армию сходит, и получится из него хороший человек. Может, и шофер, может, и инженер. Там он сам разберется.
      НЕЛЮБОВЬ
      Здоровый малый, парень лет под тридцать, ходит по базару, приценивается от нечего делать. Воскресенье. У него выходной. В руках бутылка пива, а глаза грустные. Сталкивается с двумя незнакомыми, такими же, как он, которые никуда не спешат. Те тоже с пивом. Слово за слово, начинает им рассказывать, хочется ему выговориться. Знакомым бы ни за что не рассказал, а этим, чужим, можно.
      - Не знаю, как у других, а у меня все наперекосяк. По крайней мере так было, это сейчас я отходить стал. А все из-за любви. Не заладилась любовь, и жизнь не задалась: баба-стерва попалась. Сам, конечно, не красавец, но и не урод. Главное - не лодырь. Работать люблю. На других посмотрю: кто куда, лишь бы не работать. Я так не могу. Мне только подбрасывай. А я, если ко мне с лаской и нежностью, - горы сворочу! Силы во мне - невпроворот. И дом будет полная чаша, и все остальное в порядке. Живи и радуйся. Только бы любовь была.
      Когда ее первый раз увидел, все во мне от восторга онемело. Сама маленькая, чернявенькая, не то чтобы уж особенно красавица, но милая очень. И родинка еще эта самая у губ... Заныло все у меня внутри, ну, чувствую, погибло мое сердце. А раз так, надо жениться. И женился! Окрутил ее! Двух месяцев не прошло, а я уже в законном браке, прощай свобода!
      Поначалу хорошо жили, ворковали, как голубки, и все по гостям ходили и ездили, любила она по гостям шататься. С год у нас медовый месяц продолжался, нагядеться друг на друга не могли. А потом как отрезало. Стала она меня пилить. Не на пилораме, а пилит, и, главное, ни за что, не за дело. Было бы за что, я бы понял, а то за просто так, за здорово живешь. Этo ей не так, то не этак. Вечером спать ляжем, она к стенке отвернется и молчит. Я ведь знаю, что не спит, я - к ней, а она в стенку вжимается и молчит. А у меня сердце кровью обливается. Что делать?
      Дальше - больше. Стала она меня просто поедом есть. И опять ведь ни за что! За красивые глаза, и откуда в ней, маленькой такой, симпатичной, сразу столько злости и ненависти ко мне обнаружилось, не знаю. Я уже не выдерживаю, говорю: "Что ж ты меня грызешь по живому, ведь я же живой человек и муж тебе, не враг?"
      - Ты бы поучил ее маленько, приложился бы... - подсказывает один из слушателей.
      - А-а-а, - морщится рассказчик, - что толку! Ну, приложился бы, ну, сделал бы шелковой, но я не покупного хочу, настоящего! Да и человек я незлобный по натуре, ругаться не люблю, а уж до рукоприкладства... Если бы с мужиком, куда ни шло, а с ней... Да и рука у меня тяжелая. Мало не покажется, - заворачивает рубашку, сжимает кулак. Рука действительно тяжелая, литая. Новые знакомцы смотрят на него с уважением.
      - Дальше совсем до смешного дошло. Стала она за предметы хвататься. Замахиваться. Почувствовала мою слабину. А я ничего понять не могу. Что ни скажу - опять не то, опять невпопад. А раз и навернула. Мешалкой. Бровь рассекла. Сама распалилась, кричит: "Ну, хрюкнул? Ты у меня хрюкнешь eщe, тюремщик! Волк в овечьей шкуре!" Я в полном недоумении. Палку, конечно, вырвал, сломал. "Тюремщик, - думаю, - ладно". Я действительно был на "химии". По глупости, за невиновность свою сидел. Но почему волк в овечье шкуре? Никак этого уразуметь не могу. Не притворяюсь я перед ней, весь как на ладони. Отер кровь, спрашиваю: "Волк-то почему?" Сильно мне интересно стало. А ей только этого и надо: "Во-во, глядите, опять клыки показал!" Потом села на пол, заплакала в голос, заревела, по-детски как-то, жалобно...
      Он замолчал, закурил, руки слегка тряслись.
      - Ну и что дальше?
      - А ничего. Развелись и дело с концом. Напоследок не выдержал я, сказал: "Да-а, трех лет мы с тобой не прожили, а оторвала ты у меня кусок жизни, порядочный кус оттяпала". Уехала обиженной, мол, обидел я ее последними словами, даже расстаться по-людски не могли, бyдтo ничего меж нами хорошего не было.