Я даже присел от неожиданности...
      - Как это в журнале "Она"?
      - Есть такой журнал.
      - Странно... - говорю, - в журнале "Она" - она должна печататься, а уж он, как минимум, - в журнале "Он". А еще лучше - в журнале "Конь"! действительно какая-то неувязочка получается с нестыковочкой вместе... Ну ладно, в журнале "Она" - так "Она" хрен их, нынешних писателей, разберешь...
      Только обидно мне за нашего Вересова все равно стало. Как это он позволил другому Дмитрию Вересову себя на второй план задвинуть? Всегда надо стараться быть первом в своем деле, а уж если это напрямую касается имени и фамилии - так особенно! Нельзя, чтоб ее кто-то вперед тебя использовал, пусть и настоящий однофамилец. Надо быть первым - и все! И никаких гвоздей!
      Вот что теперь нашему-то делать? Ведь мог стать первым Дмитрием Вересовым, а стал только Дмитрием Вересовым-2. Конечно - это обидно, неприятно и даже унизительно. Остается ему теперь только одно: псевдоним себе взять! И попытаться с ним, с этим псевдонимом, пробиться в литературу - первым стать. А второй Дмитрий Вересов - не в счет. Как известно, осетрины второй свежести не бывает. Обидно за парня... Но ничего не поделаешь... вовремя не подсуетился - и обидный итог и констатация факта.
      Не на дуэль же того, другого Дмитрия Вересова, вызывать, на деревянных саблях драться? Настоящие-то дуэли - запрещены. А то еще убьешь обидчика на настоящей дуэли и сошлют куда-нибудь в ссылку, в полк, в Чечню... Что хорошего-то? Да ничего. Там - мальчиши-плохиши кружком скачут и палками трясут... Еще навернут палкой по голове - и прощай молодость, талант и великие несвершенные деяния.
      Так что лучше все конфликты за столом да с чайком разрешать - мирно и полюбовно. Можно хоть и в редакции журнала "Она"... Стол-то у них там есть? И еще - каждодневный, кропотливый и умный труд. Как у японцев - улитка, которая вверх по склону Фудзи ползет... А талант - он дорогу пробьет!
      ГРЕБЕНКИН И РАСКИН
      Был я у брата, в гостях... Брат мне книгу показал, похвалился, чем и озадачил.
      - Гляди, - говорит, - я ваших не забываю, всех помню, - и книгу протягивает.
      Автор - Иосиф Раскин какой-то, я о таком слыхом не слыхивал.
      - Да не было у нас, - говорю, - в Литинституте Раскиных! Ты что-то спутал. У нас таких, может, и близко бы к воротам не подпустили.
      А брат смеется.
      - Ты внутри посмотри... - а внутри - фотографии разные, сборная солянка.
      Пролистал я фотографии... Среди них одну нашел... Занятную. Знакомый мой на ней, Илья Гребенкин, запечатлен... Стоит на сцене, руку задрал, стихи читает, с публикой работает... Сам - в чем мать родила, голяком на сцену выбрался... Под фотографией надпись "Студент Литинститута графоман Илья Гребенкин на открытии нового сезона в ЦДЛ". Действительно, было такое... Выходил Гpeбенкин на сцену - даже фиговым листом не прикрылся, и потрясал публику стихами, как трибун, пока его с трибуны милиция не сволокла...
      И грустно мне сделалось от увиденного... Грустного в той ситуации действительно было гораздо больше, чем смешного... Ну ладно, выступил человек, и выступил... С кем, как говорится, не бывает... Дело прошлое и давно мохом поросло... Но даже Гребенкину тогда в самом фантастическом сне присниться не могло, что нынешние таланты вытворять начнут! Я об этом случае почти забыл. Трагизм из него со временем выветрился, осталось, разве что, - комичность и курьезность.
      А тут - фотография. То, что Гребенкин на ней голый - не страшно. Нo мне авторское пояснение не понравилось. Почему это он "графоманом" его навеличивает? Очень интересно... Может, он с ним на брудершафт пил? Это меня больше всего озадачило и заело. Кто его уполномочил ярлычок привесить? Ярлычок - это не галстук. Не такой уж Илья Гребенкин и графоман. По крайней мере - не больше других. Он - просто фантаст. Причем знаменитый. И личность во всех смыслах - геройская. Как раз своим поступком и особенно призывам "вступать в СП СССР"! - у него эти буквы были на заднице написаны, Гребенкин, вольно или невольно, но помог крушению идеологии в литературе. Указал всем на конкретное место для партийной литературы.
      Тогда все это только-только начиналось... Гребенкин - первопроходец был. А где был в это время товарищ Раскин и чем занимался? Неизвестно...
      А раз так, решил я тогда познакомиться с творчеством самого уполномоченного по ярлычкам товарища Раскина... Что он сам умного написал и издал? Книга "Энциклопедия хулиганствующего ортодокса" называется... Как это ортодоксы хулиганят? Очень мне любопытно стало.
      Полистал я ее, почитал, поахал, поохал и руками развел... Пoзнакомился! Книга по типу энциклопедии и построена. На каждую букву - или анекдотец веселый, или сценка забавная, или случай комический. А анекдотцы эти рассказывают люди с известными фамилиями, они же и в сценках участвуют и в случаи попадают. Казалось бы - занятно. Только все это густо матами пересыпано и матерщиной со всех сторон обставлено. И маты эти, естественно, устами известных людей произносятся, артистов и прочих мастеров художественного слова и свиста. Ну, понятное дело, что артист-то гораздо виртуознее матом ругается, чем простой обычный человек, к примеру, работяга. На то он - и артист!
      Но книга-то эта, "Энциклопедия...", сделана не из-за людей известных, а из-за матершины! Самоцель - матерщина. Ну и что, что эти люди любили крепкое словцо и выражаться умели, и анекдоты ими пересыпали? Печатать-то это - не надо. А смаковать - тем более. Не красит это известных людей. И хвалиться тут - нечем. Глуповатая и мелковатая книга. И все - не из той оперы. Тут не смеяться, тут - плакать надо.
      И ведь уже по пятому разу переиздана! Переписана, углублена, дополнена новым материалом - и переиздана! Не сидит автор сложа руки, а трудится день и ночь: переписывает, углубляет и дополняет! И все - на радость людям. Но почему Гребенкин-то - "графоман"?
      Обидно мне стало за Гребенкина.
      "Ах ты, - думаю, - пишущий брат, товарищ уполномоченный Раскин! Назвал ты Гребенкина графоманом, а ведь он еще, помимо всего прочего, и автор знаменитой "Книги изречений". А эта "Книга изречений" - о-го-го какая! Пусть в ней многое спорно и абсурдно, зато ярко, свежо, парадоксально и глубоко. И главное - свое. А вы чем похвалитесь? Что для ума и сердца предложить можете? Матерщину и похабщину?.."
      Отложил я эту "Энциклопедию", талмудик увесистый, бросил читать... Стыдно мне стало за людей известных, от имени которых эти анектоды подаются... А уж гарнир к ним сам товарищ Раскин соорудил с приправой.
      И вот что еще я подумал: " Это ведь хорошо, что эту книгу еще Гребенкин не видел. А то вдруг он посчитает ярлычок этот оскорбительным для себя и вызовет автора, товарища уполномоченного, на литературную дуэль? А то и просто на дуэль. Уполномочит его кто-нибудь из космоса, он и вызовет. Он - парень принципиальный, что решит - то и сделает. А еще у него в деревне есть родной брат Иван, скотником работает... Так он, когда делать нечего, чтоб от скуки не подохнуть, начинает коровам рога отшибать... А потом подойдет к быку, к бычаре, и завалит его кулаком в ухо... Чтоб слишком не бычал...Соблюдал дистанцию... А если Иван возьмет да соберется в Москву от скуки? Всякое может быть..." Поэтому, надо всегда думать, прежде чем говорить. Тем более - выражаться печатно.
      А брату я сказал:
      - Ты ее выбрось на помойку, книгу эту, там ей самое место.
      Действительно, обидно мне стало за Гребенкина, за настоящего фантаста, за героя космоса и земли. Так что, не прав товарищ Раскин!
      Гребенкину в звездолете - приветик с космическими прибамбасами!
      А товарищу Раскину - привет с веселым ленинским прищуром!
      "НА ТРОИХ",
      ИЛИ КАК Я КНИГУ СВОЮ ИЗДАВАЛ
      Проходил я как-то по рынку... Среди вещей и продуктов книжный лоток увидел, развальчик... А книжных лотков сейчас везде много, в том числе и на рынках, хорошо, удобно! Хочешь - котлет с колбасой купи, а хочешь - и духовной пищи, о душе тоже не забывай.
      А я всегда к книгам подхожу, когда время есть. Люблю книги. С детства у меня к ним любовь. Сам не пойму, что это за любовь такая непонятная?.. Водки мне - не надо, а книгу - дай. Только я хорошие книги люблю, а плохие мне и даром не нужны.
      Ну, а коль временем я располагал, то, конечно же, подошел к лотку, не утерпел... А что? Время у меня действительно есть, даже, бывает, - навалом. Человек я сейчас - неработающий, к службе никаким боком не привязан, могу себе позволить.
      Раньше, таких, как я, - тунеядцами называли и даже арестовывали. А теперь - нет. Теперь, хочешь - на боку лежи да поплевывай, хочешь - на ушах стой, ты - свободный человек. Вытворяй, на что ума хватит. И никто не имеет права на твою личность покушаться. Теперь у нас - как в Америке. Хорошо.
      Ну, а раз сейчас все позволено, то и я пока на работу наплевал, она, как известно, не волк, в лес не убежит. Хожу среди людей, смотрю на них, иногда с изумлением, наблюдаю, подглядываю за ними, короче, получаю необходимые мне впечатления...
      Но если кому-то покажется, что я просто так хожу, баклуши бью и дурью маюсь, то это не совсем верно. Я - делом занят. Серьезным. Я свои впечатления в блокнот записываю. Я, когда их побольше насобираю, может, и книжку издам.
      А время сейчас такое стремительное, что во всех делах спешить надо. И книжки издавать - тоже. Если хочешь - надо издавать. И все! И - баста! А то все что угодно может произойти, в том числе и смешение полюсов. Кому тогда моя книжка нужна будет? Да никому. А мне, правда, книжку обязательно издать надо.
      Склонился я над лотком, копаясь в книгах потихоньку... И - надо же! Почти сразу же попадается мне книга с очень интересным названием - "На троих". Она почти сверху лежала, как специально для меня приготовлена была. Сразу меня название это подкупило!
      Схватил я ее, заволновался. Ах ты, думаю, название-то какое хорошее! Заинтриговало оно меня, почти загипнотизировало. Это кто ж такой умный его придумал? Вот молодец! В десятку угодил! Ведь в названии этом, если не поверхностно на него поглядеть, много чего заложено - и застолье, и серьезная мужская дружба, и братство, и солидарность, и общность интересов, конечно. А в центре застолья - братина стоит, круговая чаша. Конечно, расшифровал я его сразу, так оно меня по голове шарахнуло. Мне даже слегка обидно стало, что не я сам его придумал и использовал, а другие люди догадались. А я не успел. "Ах, такой-сякой, - заругал я себя, - все проворонил!"
      Стал я её внимательно рассматривать: где издана, кто авторы? Ага... издательство "Голос"... Три автора... Вот они, на фотографиях, и спереди, и сзади на обложке сидят... Все - правильно, на троих получается... А фамилий - нет, фамилии, наверное, там, внутри... А один из авторов уж очень мне знакомым показался... Внешность у него колоритная: пышные кудрявые волосы и борода окладистая, тоже кудрявая... "Неужели, - думаю, - Игорь Тюленев, поэт из Перми?" Мы когда-то вместе в Литинституте учились. Он - на Высших Литературных курсах, а я - на пятом курсе очного отделения.
      Перевернул я обложку, стал читать фамилии авторов: Петр Алешкин... Владимир Еременко... И точно - он, - Игорь Тюленев! А он в комнату ко мне в общежитии чуть не каждый день заглядывал: чаю попить или так просто посидеть. Есть, что вспомнить...
      С тех пор больше десяти лет минуло... Многих моих знакомых уже нет на свете, а те, которые живы, волей или неволей ушли, отдалились и потерялись для меня навсегда. Грустно.
      За время перестройки, будь она неладна, я сам выпал из литературного процесса - совсем, наглухо, как из самой жизни не выпал? Не знаю... За литературой не следил, ничего не писал... Ну, мне это не сложно было сделать... Писательство меня никогда сильно не томило, не подпирало, писал я всегда - мало, а печатал - еще меньше. Так что, писать я перестал совершенно.
      Книги, конечно же, читал, с пятого на десятое, не до этого было... Жизнь меня на дно пихала, а я все выкарабкивался, сопротивлялся, выплывал на поверхность. Короче - не давал себе утонуть, а это бы самое простое было. Газеты тоже иногда читал... Был немного в курсе и литературной жизни российской, знал, что Тюленев после Литинститута не потерялся, а наоборот, пошел в гору, стал известным поэтом.
      Разобравшись что к чему и убедившись, что это та самая книга, которая мне нужна, купил я ее и домой побежал... Уж дома внимательно ее разгляжу, почитаю... А на ходу я с книгами не умею душевно беседовать, а в метро читать - так и не научился и, видимо, не научусь никогда.
      Дома я немедленно отложил в сторону все свои дела, какие были, и жадно накинулся на книгу... Думал, буду не спеша читать, вдумчиво, нет, не выдержал, прочитал ее всю за вечер от корки до корки, прямо проглотил... Здорово! Понравилась мне книга. А на следующий день - еще раз перечитал.
      И - призадумался... Это что ж получается? Все люди вокруг - как люди, несмотря ни на что - пишут, книги хорошие издают, а я один, как пень, сижу, ничем умным не занимаюсь, одним пустым времяпровождением. На Таити я, что ли, нахожусь? Так там хоть бананы сами в рот падают, а здесь - только шишки одни. То - в лоб, то - под глаз. Я зачем в Литинституте-то учился? Зачем моя мама на меня тянулась, каждый месяц мне свою пенсию переводила? Чтоб ее сын в Москве, пока знания получает, с голоду не помер. А я до сих пор ее ничем не порадовал, не отчитался, не издал ни одной книжки.
      В общем, позавидовал я авторам сборника, по-хорошему, конечно. Так-то я - не завистливый. Подстегнула меня их книга здорово. "Действуй, Саня, сказал я себе твердо, - иначе завтра не наступит никогда".
      А у меня было какое-то количество рассказов и рассказиков написано, самых простых: о доме, о природе, о реке. Вот, думаю, хорошо было бы мне попробовать их издать. И маме - подарить. Пусть бы порадовалась. А то она в жизни мало радовалась, а еще сын в Литинституте учился, а толку нет.
      А сам ведь знаю, что книгу сейчас просто так не издашь, деньги нужны, за свой счет - пожалуйста. Все - как в Америке. А где деньги взять? Негде. Надо спонсора искать... а где его найти, спонсора? Не так то это просто. На дороге они - не валяются. Пьяные - валяются, а спонсоров не видать.
      Ладно, стал я искать спонсора. Сильно мне хочется книжку издать. И еще, чувствую, время меня приперло к стенке, либо - сегодня, либо никогда. Нашел спонсора. Женщину. А у женщин всегда деньги легче выпросить, они, не смотря ни на что, с деньгами легче расстаются. А у мужиков - нет, мужики - жмоты, лучше все пропьют, но в долг - не дадут.
      Ну, раз деньги нашлись, собрал я свои рассказы, какие есть, в кучку: на тоненькую книжечку получилось. И позвонил в издательство "Голос". Спросил: "Можно у вас книгу за свой счет издать?" "Можно" - ответили. Вроде ничего ответили, вполне доброжелательно.
      Обрадовался я, сунул рассказы в портфель и побежал в издательство "Голос", на Пятницкую улицу... Бегу, запыхался, хочется мне побыстрее издать... Нашел дом, где оно находится - небольшой двухэтажный особнячок, видимо, раньше тут кто-то припеваючи жил, пока его комиссары, вон не попросили... И - внутрь заглянул... А внутри у них - уютно, даже по-домашнему как-то, располагает обстановка. На первом этаже - книжный магазинчик, маленький совсем, от издательства. Повертел я головой, хотел с ходу на второй этаж проскочить, думаю, там у них, скорее всего, все главные-то сидят, а из магазина женщина высунулась - и на меня:
      - Вы куда?
      Наверное, подумала, что я бандит. Нос-то у меня перебит и бровь рассечена.
      Я смутился. Так, мол, и так, говорю, хочу книжку у вас за свой счет издать. Я, когда не пьяный - вежливый до невозможности, дальше некуда.
      А она:
      - У нас тут кого попало не издают! А то много тут всяких разных ходит...
      Я испугался слегка. А ну, думаю, возьмут сейчас и не пустят? Говорю:
      - Да я уже созвонился... Мне сказали: можно прийти.
      Ладно, пропустили меня. Дунул я по лестнице наверх и сразу в главную комнату попал... Везде сотрудники издательства - редакторы: кто за компьютером сидит, кто с рукописью занимается, а кто по телефону разговаривает.
      Я культурно поздоровался и стою по стойке смирно, жду, когда на меня внимание обратят. Кто меня не очень заметил, а кто и совсем не заметил, но ничего, я - не в обиде. А им когда замечать-то? Если всех замечать, кто пришел, так на работу времени не останется.
      А тот, который по телефону разговаривал, кивнул мне, мол, подождите, сейчас я разговор закончу и с вами побеседую. А я его сразу узнал по фотографии - Петр Алешкин, один из авторов сборника "На троих". Глаза у него - внимательные, добрые... Ну, думаю, наверное, добрый человек, душевный. А я с добрыми людьми люблю общаться, а с недобрыми - нет, с ними я обычно лбом сталкиваюсь, чей крепче, проверяю.
      Закончил Алешкин разговор - и ко мне: поздоровался за руку и напротив в кресло усадил. И ему все рассказал: кто я и что я. Что вот хотел бы книжку у них издать небольшим тиражом - для мамы. А то в Литинституте учился, а ни одной книжки до сих пор не издал. Считай, вся учеба - коту под хвост. А это - нехорошо. Я ведь учился-то в большей мере ее стараниями: она мне и деньги слала, и посылки. А в посылки молитвы прятала, чтоб не потерялись. И сердцем меня поддерживала издалека. Надо мне реабилитироваться перед ней в срочном порядке. И рукопись свою показал.
      А рукопись-то у меня уж очень небольшая получилась, всего на сто машинописных страниц. Поглядел Алешкин на нее, подержал в руках, наверное, толстую ожидал увидеть - кирпич, вздохнул и говорит:
      - Может, вам в другое издательство обратиться, почему вы именно к нам решили? Сейчас же издательств - много, вы в любом можете спокойно издаться.
      Я дрогнул. "Ну, все, думаю, капут мне, не возьмут меня в "Голос", наверное, они привыкли с солидными рукописями работать, и чтоб тираж был побольше. А у меня - ни того, ни другого. Издательская политика - штука хитрая..." В общем, вижу я, что мне еще не отказывают, но уже вежливо намекают.
      Понял я, что дело - труба, но сам продолжаю упираться, даже настаиваю:
      - Да - это так, сейчас где угодно издаться можно... Но я не хочу ни в каком другом, только в вашем хочу, в "Голосе"! - и как последний довод и аргумент книгу из портфеля достаю - "На троих".
      - Вот, говорю, - книга вашего издательства, купил из-за названия, сильно оно мне понравилось. Одного из авторов я знаю лично.
      - Кого же? - удивился Алешкин и в упор поглядел на меня. Один-то из авторов - он сам, остаются - двое, кого же из них я могу знать?
      - А вот этого, - говорю, - и знаю! - и показываю на бородатого, на Тюленева.
      - Та-а-а-к, - говорит Алешкин врастяжку, - А ну-ка, пойдемте... - и повел меня в другой кабинет, пo-соседству.
      А я ничего не пойму: куда повел? зачем?
      Подвел он меня к двери, дверь - нараспашку, и громко спросил:
      - Знаешь его?
      Я был чуть впереди Алешкина и встал в дверном проеме.
      Гляжу, сидит в кабинете мужик, за компьютером мучается, вздыхает, спина - широкая, волосы - пышные, с изрядной сединой.
      Обернулся он - и мать честная! - сам Игорь Тюленев. Тоже здесь оказался, как сговорился я с ним! В один день, в один час, в одном месте, бывает же такое! Прямо мистика какая-то! Или божий промысел? Тюленев почти не изменился, только поседел здорово, и еще очки надел, а в очках ему, как русскому богатырю, не очень-то ловко.
      Я стою перед ним, как на постаменте, глядите, пожалуйста... А сам думаю с некоторым волнением: "Ну-ну, посмотрим сейчас, узнает или нет? Что все это стоит на сегодняшний день? А то ведь всякое бывает... Бывает, один другого раньше хорошо знал, а потом вдруг не узнает совсем, забыл напрочь! Вот тогда я опарафинюсь-то! Слишком громогласно я о своем знакомстве заявил".
      - Нy-ка, - говорит Тюленев, - я сейчас очки-то сниму, а то в очках не вижу, они у меня - близорукие.
      Снял он очки - и узнал меня сразу, зря я на него грешил.
      - Белокопытов, - говорит, - кто же еще! Здоруво! А я тебя только вчера вспоминал... - поднялся он, руку мне протянул и обнял.
      Я, после этих слов и рукопожатий, как-то сразу расслабился, то в напряжении был, как взведенный курок, а тут меня - отпустило... и так мне хорошо и спокойно сделалось, как будто я в родную, домашнюю обстановку попал.
      Тюленев стал ходить, размахивать руками и рассказывать, как мы жили в литинститутском общежитии, и обо мне - и плохое, и хорошее, все сразу, немного присочиняя на ходу... Ну, он - поэт, ему - можно, я не стал никого разубеждать.
      А Петр Алешкин сразу всех собрал и повел в заднюю комнату - чаю попить... Наверное, моя случайная встреча с Тюленевым показалась ему не чем-то обыденным и заурядным, а хорошим и достаточно редким событием в нашей грубой и скоропалительной жизни. А один из редакторов - Сергей Ионин - тоже бывшим литинститутовцем оказался, пятью годами раньше нас с Тюленевым учился, вот уж действительно - было что вспомнить!
      Посидели мы в задней комнате, попили чаю, сколько время позволяло, долго-то - нельзя, некогда. Это в общежитии Литинститута можно было сутками из-за стола не вылазить, чаи гонять, а здесь - нет, здесь - работа на первом месте, издательский процесс. Все правильно.
      А рукопись у меня взяли, раз меня Тюленев признал, хоть она небольшая по объему и тираж маленький. Сказали, что будут со мной работать.
      Поблагодарил я всех за участие, попрощался, пошел к выходу. А Тюленев мне - вдогонку:
      - Ты, как свою книгу-то издашь, мне подпиши и оставь. Я потом приеду, заберу... Я сейчас спецкором в "Литературной России" работаю по Пермской области, в Москве часто бываю.
      Я засмеялся:
      - Ладно, подпишу... Пусть только сначала выйдет, - и ушел... А про себя подумал: "Он-то сам мне ничего не подписал. А у самого, небось, уже много сборников стихов вышло". Так что я на него в некоторой претензии остался. Ну да ладно, разберемся.
      Стали с тех пор со мной в издательстве работать. Петр Алешкин в большей степени работал. Потом я уже узнал, что он является и Председателем Совета директоров издательства "Голос". А то, что он - хороший писатель, я и раньше знал, только читал мало, почему-то не попадались мне его книги.
      А работа с рукописью оказалась непростой, по крайней мере - для меня. Я же с этим в первый раз столкнулся, всех процессов и превращений стопки машинописных страниц в книгу - не знал.
      Вначале мою рукопись набрали на компьютере и распечатали, я-то ее принес - тяп-ляп, сразу из-под пишущей машинки. Потом я сидел дома, проглядывал распечатку и правил ее... Потом была верстка, я тоже над ней сидел и корпел, ошибки искал. А потом еще - и оригинал-макет. А после этого она сразу в типографию идет, ничего уже не исправишь. Еще были - аннотация и автобиография. И кто их только придумал эти аннотации дурацкие и особенно - автобиографии? Писать я их не умею и не люблю. Одна только головная боль. С одной стороны - можно и целый роман раскатать, а с другой - вроде и писать нечего. Ну ладно, справился я с грехом пополам и с этим, отдал.
      Сказали, что все вроде с рукописью - шабаш, доведена до ума. Теперь в типографию пойдет. Через полтора месяца - книга выйдет. А пока, если мне делать больше нечего, чтоб на море двигал, погрел кости. А как вернусь - и как раз готова будет. Заберу тираж. Пятьсот экземпляров. А мне куда больше? Мне и этого за глаза хватит. Что мне их солить, что ли? Мне только маме показать.
      А еще Алешкин сказал, что тридцать экземпляров по библиотекам пойдет... У них договор с ними заключен. По разным известным библиотекам, в том числе - и в Ленинку, и даже в библиотеку Конгресса США. Я этого совсем не ожидал и даже подпрыгнул: ух ты! Вот мама-то моя удивится, и папа, и брат. А что? Пусть Буш с Клинтоном на досуге прочитают, как я их Америку без мыла брею.
      А на море я и правда решил поехать, дикарем. Чем в Москве сиднем сидеть, томиться и ожидать, лучше на море поехать, кости погреть... А то мне уже сорок лет с хвостиком, а на море я только один раз и был. И то - во сне. Только как приеду на море, там, где сильно глубоко, туда купаться ни-ни, не полезу... А то еще - тьфу-тьфу - утонешь, чего доброго, и книжку в руках не подержишь. Не полезу ни за какие коврижки. Я - тоже хитрый, хватит простачком-то быть. Конечно, хочется, чтоб она побыстрее вышла, а то, все что угодно произойти может, в том числе и смещение полюсов. Хоть бы до смещения успеть получить.
      А как вернусь с моря, получу тираж, возьму из него кучку и быстрее домой поеду. С родителями повидаться, картошку копать и книжку им подарю. А то я, когда учился, мама мне каждый месяц по девяносто рублей отправляла, чтоб я не голодовал в Москве и на писателя выучился. А я учебу-то кое-как закончил, а ни одной книжки еще не издал. Многие мои знакомые уже помногу издали, а я - ни одной. Разве это - нормально? Книги надо издавать и родителям показывать, чтоб успеть отчитаться. Вначале перед ними, потом перед другими.
      Вот так, благодаря книге с заговорщицким названием "На троих", которая случайно, а скорее всего не случайно, попала мне в руки, и завертелось все это дело с выходом моей собственной книги, пошло, как по маслу. Она меня в издательство "Голос" привела. А в издательстве я - Тюленева встретил, о чем и не помышлял совершенно. Тоже, скажете, случайно? Нет. Таких случайностей не бывает. Это уже книги, помимо нас, людей, начинают жить своей жизнью, проявлять свою волю и характер, попадать в руки, если они считают это необходимым, подсказывать, помогать, вести по жизни, и на Пятницкую улицу в том числе.
      Так что покупаете хорошие книги, а плохие - не покупайте.
      СТАРИК И ГОРЕ
      Странный у меня друг - Старик! Как ни позвонит, ни приедет, все какой-то взвинченный, все интересуется: куда это можно... сегодня рукопись свою подороже продать, чтоб не продешевить? В какое издательство? А то жалко свое задешево продевать. Чужое бы ладно - не жалко, а свое - шибко дорогое, потом и кровью досталось. Да хоть бы он разбогател быстрей, что ли? А то ведь - нет. Все время с деньгами худовато.
      Я ему - в сердцах:
      - Володя, сколько тебя знаю, ты все о деньгах говоришь, все на них, на проклятые, заришься! Уже скоро жизнь пройдет, одна вечность впереди останется, а ты все о деньгах! Хоть бы о чем хорошем поговорил, о той же вечности, может, уже скоро манатки собирать туда, где ни печали и ни болезни. С чем придем-то?
      Он все понимает, соглашается со мной, начинает о другом говорить... А скоро опять весь хороший разговор на деньги сводит. И бубнит, и бубнит... Противно слушать!
      Только когда выпьет, немного вроде расслабится, прежним Стариком станет - довольным жизнью, добродушным, никуда не спешит... А если дозы не хватило, то опять в прагматичного человека превращается, начинает сокрушаться, на жизнь жаловаться. Просто ужас! Как с этим бороться? Не знаю... И - никак не перевоспитывается, не желает. Совсем весь, как помешанный, на деньгах стал. Или он всегда был таким? И ругаться я с ним не могу, все-таки он мне - друг.
      Так что горе у меня одно со Стариком. И пожаловаться - некому. Друг-то я у него по-настоящему - один, временем и делами проверенный. Другой его и не поймет никогда. Я один только и понимаю, придется мириться со всем, мучиться. Помогать ему. Бегать с его рукописями по редакциям, пристраивать... Там, где денег дают побольше. А их - нигде сейчас не дают. И не только денег не дают, а еще и рукописи сами на рассмотрение не принимают! Вот и попробуй, вышиби из этих издательств деньги, если они даже рукописи не берут!
      Придется мне, видимо, свое издательство организовывать и начинать Старика из беды вызволять. И деньги ему платить, гонорары. А чтоб они приличные были, ни копейки. А то, если - копейки, он опять может обидеться, скажет: я его не уважаю... Опять - не так.
      А издательство я прямо так и могу назвать "Старик". Только надо так сделать, чтоб некоторые старики-писатели не подумали, что это для них специально организовали. А то попрутся ко мне со всех волостей... Скажут: давай-ка, дядя, печатай, раз ты для стариков хорошее дело придумал.
      А это будет только для него лично. Буду только одного Старика печатать - и все. Пусть думают, что хотят. Мне - все равно. Я же не Пелевина с Сорокиным издавать буду, а - Старика. Есть разница? Есть, конечно.
      Старик раньше о белорусских партизанах писал... Я кусочек читал, о войне... О том, как белорусы немцев ненавидели... Как маленький белорусский партизан на печке прятался, а его фашисты искали, да не нашли... Старик, он и сейчас, наверное, может что-нибудь патриотическое написать. Например, о том, как белорусы американцев ненавидят. А я его в этом поддержу. И напечатаю. Я американцев тоже не люблю. Они для меня - чуждый и зловредный элемент.
      ЗНАМЕНИТЫЙ СРЕДИ ЗНАМЕНИТЫХ
      Пошел я в издательство "Голос", рукопись понес, авось, напечатает. Оно издательство хорошее, известное, там люди с толком работают, не то что некоторые - скороспелки... У скороспелок этих ориентир только на коммерческую выгоду, хоть самого черта напечатают, лишь бы деньги платил. А в "Голосе" еще - и за душу борются. Так что "Голос" - лучше всех.
      Пришел я к ним и головой сразу завертел... А у них все стены знаменитыми писателями завешаны - фотопортретами. Ну и правильно! Раз эти люди кровью своей и сердечной тратой нашу литературу на пьедестал подняли, значит - тут им и висеть, в "Голосе"! Вдруг гляжу среди знаменитых одно лицо мне вроде знакомое... Мордастое такое, нос - слегка крючочком, черты лица, как бы - римские, но - не римские совсем... И снисходительно так поглядывает на меня, мол, знай наших! "Ах ты, - думаю, - это же сам Пеленягрэ в натуре! Забрался к знаменитым - и сидит! Тоже, значит знаменитый!" Учились мы с этим Пеленягрэ вместе... Точнее - он учился, а я - мучился. Учиться-то сильно хотел, да был как по рукам и ногам связан, все дружки виноваты. А Пеленягрэ - сильно хорошо учился, на одни пятерки. Но все равно я никогда и подумать не мог, что он скоро на стене будет висеть и снисходительно на меня поглядывать.
      А мы вначале его из-за визгу узнали. Приехали из колхоза на первом курсе, поселились в комнате и сидим чай пьем, отходим от колхоза, сильно перетрудились... Вдруг слышим напротив нас кто-то завизжал страшно. Раз... Потом другой... Третий... Да что за черт! И визг такой неприятный, - ухо не терпит.