А я испугался: вдруг он в криминале участвует?
      - Может, уж жизнь-то, - говорю, - не надо?.. Жизнь-то человеку одна дадена...
      - Ладно, - говорит, - жизнь не будем ликвидировать.
      Я тогда успокоился.
      - Что ж ты, - спрашиваю, - не тем, чем нужно, занимаешься? Ты же поэт. Издавал бы книги... А то раньше знаменитым был, а сейчаc про тебя, может, уже и забыли.
      А он сразу ожил, как от спячки проснулся.
      - А я написал книгу! Теперь издать надо, сейчас спонсора ищу... Я одного спонсора нашел, он сказал, что даст деньги, а сам - потерялся... Весь спонсор вышел. А ты не хочешь моим спонсором стать? Мы же с тобой друзья.
      Я рассмеялся от души.
      - Какой с меня спонсор, Ананьев? Я сам живу впроголодь... Книжку тоже написал, небольшую, а как ее издать? Не знаю. Так что я сам спонсора ищу...
      - Ладно, - говорит Ананьев, - не переживай. Я сейчас себе спонсора найду, а потом и тебе тоже. Потому что ты мне - друг, - успокоил меня.
      Вот я теперь жду-пожду, когда же он и мне тоже спонсора найдет? А то уже полгода прошло, а от него - ни слуху, ни духу... Надо опять на Пушкинскую площадь съездить, а то он, может, забыл про меня? Или самоликвидировался оттуда куда-нибудь в другое место.
      Он - прыткий парень. Сегодня - здесь, завтра - там. Следов не оставляет.
      ИВАН МИГАЛКИН
      Некоторые студенты в Литинституте подолгу учились... Вместо пяти, лет по семь, а то и по десять умудрялись прихватить... Николай Еремичев, кажется, как раз десятку и зарядил... Все никак не мог с ним расстаться...
      Потому что в него как влезешь учиться, так трудно потом обратно вылезти... Да еще с дипломом. Разные опасности студента подстерегают... Вот если бы он под стеклянным колпаком сидел да еще бы с него веником пыль стряхивали, тогда бы он, конечно, все вовремя делал... А так - нет. Трудно. Потому что студент в Литинституте - живой человек, мыслящее существо. И ничто человеческое ему не чуждо.
      Да и преподаватели - не сахар были... Всегда могли как какую-нибудь безделицу найти, чтоб студента осадить. То скажут кому-нибудь: "Что-то ты, дружок, пока ни в зуб ногой в литературном деле. Оставайся-ка на второй год со своим талантом. Рано тебе еще дипломом размахивать..."
      И приходится оставаться... А он, дружок этот - действительно талантлив! Только попробуй, докажи это преподавателям. Состаришься - пока докажешь! А другому вообще говорят: "Иди-ка, мил-человек, погуляй на свежем воздухе, за плохое поведение. Пошуруй где-нибудь уголек в топку. Потом придешь, отчитаешься..." И приходится - идти, шуровать... Так что, процесс обучения - нелегок был и нередко затягивался.
      А особенно затянулся он у коренного якута Ивана Мигалкина. Целых семнадцать лет Иван Мигалкин учился! Все никак не мог с ним расстаться... С мишкой якутским мог справиться, а с Литинститутом - нет. Вот как для него пятилетка расширилась.
      Приезжая на сессию, он сразу терялся в пространстве и во времени и никак не мог определить, где находиться... В каком это таком интересном месте, что никак нельзя реальность ухватить? Все она из рук ускользает, а почва из-под ног.
      Всю сессию он проводил в общежитии, в полубессознательном состоянии... Бродил по коридорам от стенки к стенке - с надутым, словно пузырь, лицом и вставшей дыбом шевелюрой... На босых ногах волок зимние ботинки, следом волочились шнурки, а слабая рука боязливо ощупывала пространство... Конечно, ни на один экзамен он и не выбирался...
      Да и о каких экзаменах может идти речь, когда самый главный и трудный экзамен жизни сдавался - здесь, в общежитии! А остальные - по боку! Сможешь его выдержать, значит, молодец, герой, считай отличник, остальные экзамены, как семечки, покажутся... Только на них еще выбраться нужно... Так Иван Мигалкин в общежитии был отличником, а по пустяковому делу в институт не мог выбраться... И продолжалось это годами.
      А Иван Мигалкин и тогда уже был могучий поэт национального масштаба, якутский самородок. Поэтому все и говорили: " Учись, Иван, если не в этом году, так в следущем обязательно закончишь". Вот он и учился, терпел, потом вроде кое-как закончил... А сам, несмотря на талант, скромный был до ужаса, ко всем всегда вежливо стучался и спрашивал исключительно одеколон, он его больше водки уважал.
      СЕРГЕЙ СОКОЛКИН
      И ДРУГИЕ ПОЭТЫ-ПЕСЕННИКИ
      А ведь многие наши студенты - ребята в основном, девушки как-то не очень - поэтами стали, настоящими! Конечно, они и раньше ими были, а сейчас - прочно укрепились и во всю мощь развернулись...
      А некоторые из поэтов, "ну, просто классные пацаны" - как говорил о них один рубаха-парень из города металлургов, еще и песнями прославились, стали поэтами-песенниками. Кто-то вынужден был из поэтов в поэты-пародисты податься, а они - до поэтов-песенников поднялись. И поет их песни сейчас вся страна и аж захлебывается от восторга...
      А ведь песню просто так не напишешь. Стихи-то каждый грамотей может написать - бумага все стерпит. А песню - хрена с два. А они - могут. Потому что они из стен Литинститута вышли. Наши они. И поют их теперь самые знаменитые певцы и певицы, а с ними и вся страна поет и пляшет. Потому что - хорошо написано. Даже здорово. Ноги сами в пляс пускаются.
      Время все расставило по своим местам. Тогда-то, лет десять назад, еще непонятно было до конца, кто на что горазд и кто чего на самом деле из себя представляет, можно было и ошибиться. Видишь, метит человек в гении, а он, может, и не гений вовсе, а так - только подделывается. Проверочку-то временем не прошел. Так что время - главный судья.
      Сейчас, слава Богу, все по своим местам само расставилось. Вот Виктор Пеленягрэ - мало того, что как поэт и переводчик плодотворно работает, так и натура у него еще песенная оказалась, широкая! Настолько профессионально уже работает, что какое стихотворение не напишет, а все равно песня выходит. Глядишь - опять песня удалась! Потому что он уже до таких высот поэтических поднялся, где одни только песни родятся. А как напишет песню так и спускается с высот... А тут уже певцы в очереди стоят. Он им - нате, не жалко. Они - хвать - и поют. И Леонтьев, и Буйнов, и Аллегрова, и сама Вайкуле. Только что Кобзон один не поет. Ну, к этому на кривой козе не подъедешь. Ну ничего, Виктор Пеленягрэ скоро такое напишет, что-нибудь уж совсем выдающееся, что сам Кобзон прибежит... Скажет: "Вить, дай и мне-то спеть? А то все тебя поют, а мне не достается". Ну, Пеленягрэ, может, и даст ему песню, это, смотря, в каком он еще настроении будет. А то - если в мрачном, то, может, и нет. Скажет ему: "А где ты, мил-человек, раньше был, целовался с кем?" И - от ворот поворот. Он тоже гордый.
      Правда, товарищ Виктора Пеленягрэ - Вадим Степанцов иногда укоряет его, ну так... по-дружески. Говорит ему: "Ты, брат Витя, однако, опять строку-то да со строфой вместе у другого человечка позаимствовал, а?" А Вадим Степанцов Литинститут с красным дипломом закончил, всю поэзию наперечет знает, его хрен проведешь. И еще скажет: "Да и интонацию, мотивчик-то, тоже, однако, позаимствовал, стибрил. Как же это ты так, брат Витя, а?" А Виктор Пеленягрэ на это только рассмеется. "А ничего, друже Вадим, - скажет, - немножко можно позаимствовать. Это - неплохо, даже очень хорошо. А вот если все стибрить, тогда - плохо, даже позорно".
      А сам Вадим Степанцов! Мало того, что он - поэт, стихи и песни пишет, так ведь еще сам и запел. Голос-то у него мощный оказался, почти оперный баритон. Как выйдет на сцену, да как запоет! Иногда его даже, голос-то, сдерживать приходится, как лошадей вожжами, чтоб мальчишки и девчонки не оглохли, которые послушать пришли. Он им правду про пионеров и пионервожатых поет. А то досталось ему от них, когда в пионерлагере был. Целые баллады пишет. И ведь не доверил никаким певцам песни свои петь: ни бабам, ни мужикам. Шибко жирно будет. И ансамбль у него - свой, ни к кому на поклон идти не надо. Один парень на гитаре играет, другой - в барабан долбит. Нашел самых талантливых ребят и пригласил. Конечно, каждый пойдет к Вадиму Степанцову с удовольствием. Потому что он в Литинституте учился и на все руки мастер. А теперь еще он и по телевизору постоянно выступает, рассказывает взрослым и детям, что такое хорошо, и что такое плохо. А то не все знают.
      А теперь еще и Сергей Соколкин от них не отстает. Тоже ведь наш студент! Тоже к песням ключик подобрал. Он хоть и помоложе будет Пеленягрэ со Степанцовым, но зато - бойкий, шустрый. Этот просто так не угомонится. Он и старших товарищей может на крутом вираже обойти. Вот, к примеру, как Лариса Долина исполнила его песню про три чайных розы, так - все. Хочешь не хочешь - а подвинься, принимай нового поэта-песенника. Естественно, всем, и нашим и вашим, пришлось подвинуться. А плечи у Сергея Соколкина широченные. Он всех растолкает. Только своих, конечно, литинститутовских, не будет. Так и станут они, только втроем, на песенном небосклоне сиять. А то еще и другие пытаются сиять. В Литинституте ни дня не учились, а туда же! Пусть в другом месте сияют.
      А ведь я с Сергеем Соколкиным когда-то жил радом. В аккурат, напротив наши комнаты были. Надо - я к нему по-свойски зайду, надо - он ко мне. Так что на моих глазах его поэтический и песенный подвиг начинался. Бывало, высочит весь в поту, в мыле, в душ побежал... Ну, наверное, опять стихотворение хорошее написал. А как же иначе? Хорошее стихотворение просто так не напишется. Тут надо взмокнуть не один раз. Потому что - это труд. А насухую - одна только рифмованная глупость пишется.
      Так мы и жили не тужили, тихо и гладко, последним делились... Пока перестройка не наступила. Ну, а уж как перестройка наступила, сказали, что теперь все что хочешь думать можно и все что хочешь говорить. Даже - и голос сорвать. Тут и Старый Арбат забурлил и зашумел, стали там все собираться и кучковаться, кто давно хотел что-нибудь сказать, да не мог, не давали ему рта разинуть. Ну и свобода купли-продажи пошла там же. Вместе со свободой слова художники стали своим барахлом трясти - картинами и матрешками.
      А Сергей Соколкин хитрее всех оказался. Взял да и написал несколько стихотворений на актуальные темы с политической окраской. Разоблачил в них и коммунистов и фашистов, и их прихвостней. И вышел с утреца на Старый Арбат. И давай во весь голос читать стихи народу, который истосковался по хорошим стихам, и по правде, которая в стихах. А рядом - шляпу положил. А что? Нормально. Почему художникам можно свои картинки продавать, а поэту стихи - нельзя? Тоже можно. Почитал он народу стихи свои часа три, пока не охрип, изругал Советскую власть как мог. Поглядел в шляпу - а туда и правда много накидали: и рублей, и мелочи, и долларов позорных. В общем, на ура прошло выступление. Люди все ладони отхлестали. Потому что у него в стихах - одна голая правда была. Прибежал Сергей Соколкин в общежитие довольный, дальше некуда: и как поэт прославился, и еще денег накидали заработал честным трудом. На следующий день пошел на Старый Арбат - тоже самое. Что не скажет - все на ура.
      Да прослышал я про это дело... Я-то напротив живу, все примечаю. Гляжу, второй раз пришел человек - денег полные карманы.
      Мне даже дурно стало. "Во, - думаю, - дает! Из ничего, из воздуха сделал!" Свои карманы вывернул, а в них - один свист. Ничего не прибавилось. Что за черт! А мне-то ведь деньги тоже необходимы. Но я-то пока никак не могу выбраться на Старый Арбат. Да и стихов у меня таких нет. Их у меня вообще - нет. "Что бы, - думаю, - такое провернуть, чтоб часть его денег да мне перепадала?"
      И придумал. Решил ему книги продавать. А тогда с хорошими книгами напряженка была. Не было их просто. А если были - то мало. Короче голодуха на духовную пищу. Вот я и решил предложить ему с накруткой, по свободно коммерческой цене. Но не слишком наворачивать, а то он парень ушлый, лучше меня в ценах ориентируется. А так, чтоб и ему выгодно было, и мне.
      Не успел он в третий раз прийти с Арбата, а я уже тут как тут, толкусь у его комнаты... Тоже хочу деньгами разжиться, оторвать от его барыша себе в карман. А сам уже стопочку подобрал, штук десять.
      Подмигиваю ему, говорю, вроде как по секрету, чтоб другие ушастые не услышали:
      - Серега, есть особо ценные книги, специально для тебя приберег...
      - А какие? - сразу встрепенулся он. А книг, надо сказать, у него и своих было много, и читал он их, конечно же. Был к ним неравнодушен, так же как и я.
      - Бодлер есть... - подмигнул я ему, держу все по прежнему в строжайшей тайне, чтоб другие покупатели не налетели, и еще несколько авторов назвал... А книги, надо признать, я ему хорошие предлагал, фуфла у меня просто не было. Жалко продавать, но - надо.
      - Какой такой Бодлер? - сразу оживился Сергей Соколкин.
      - Да уж такой... Тот самый Бодлер... "Литпамятник"... И, заметь, в твердой обложке...
      - Да ты что?! В твердой обложке? Давай, посмотрим... - Вижу по глазам - заинтересовался.
      Я - нырь к нему с книгами, разложил на кровати... Сам стою, вздыхаю, дескать, жалко расставаться. Действительно - жалко.
      Посмотрел он все быстро, внимательно, полистал, на вес попробовал...
      - Сколько? - спросил.
      Я назвал цену. И того, и другого, и третьего... Он подумал... И купил все сразу, не торгуясь. И Бодлера купил без торга. А я за Бодлера запросил дорого. Не совсем, но - круто. А Бодлер да еще в твердой обложке стоил тогда бешено. Редкость был - великая. Так и разошлись мы с ним довольные, оба... Он себе книги приобрел, а я себе - деньги выручил. Мне - на хлеб и на молоко, а ему - духовная пища.
      Раза три я ему таким макаром и продал книги. Специально подбирал к его приходу... А потом, - или он перестал брать, стал меньше зарабатывать, или книг хороших у меня уже не добывалось, нечего было ему выставить, - уже и не помню - расстроились наши торговые дела... Но несколько хороших куплей-продаж у нас получилось.
      Так что Сергей Соколкин свои деньги на Старом Арбате честно зарабатывал, а я - в общежитии прямо, не отходя от кассы, тоже честно зарабатывал, состригал с его выручки себе клок. У каждого - свои заработки. Я - тоже предприимчивый.
      Деньги мне, правда, не пригождались. Не успевали пригодиться. Потому что дружков у меня было - много. Только, бывало, от него прибегу... Хочу побыстрее деньги спрятать, засунуть куда-нибудь, хоть за обои, что ли? Не успею спрятать - тут уже кто-то в дверь ломится! Ну, открываешь, естественно, а то дверь вынесут, они дружки такие, от них не спрячешься. Открываешь - стоит корешок.
      - Ну что, Сань, продал Соколкину книги? - а сам облизывается.
      - Ну продал... - ответишь понуро. Радоваться-то нечему.
      - Наверное, от тебе денег много отвалил?
      - Да нет, немного. Долги вон пошел отдал... - а у меня действительно долгов всегда много было. Одни - отдавал, другие - накапливались, никак я не мог с ними расправиться.
      - И что, совсем ничего не осталось? - сам смотрит умоляюще, корешок-то.
      Я плечами жму... Куда деваться? Врать-то совсем не умею.
      - Да нет, немного осталось.
      - Ну так давай что-нибудь сообразим, бутылочку какую-нибудь, хоть посидим по-человечески.
      Я только вздохну - приходится раскошеливаться... Вот тебе и наварил на Соколкине.
      Так что мы с ним приятельствовали - ого-го как! - душа в душу жили. День и ночь бились и колотились, он - ко мне в двери, а я - к нему...
      Сергей Соколкин после трех чайных роз и Ларисы Долиной знаменитым поэтом-песенником стал. Встряхнул шоу-бизнес за грудки. Дал всем тремя розами по мордасам. Чтоб не забывали, что любовь - дороже денег. Ее нельзя купить. Где-нибудь в позорной Америке - можно, а у нас - хрена с два.
      А недавно он еще одной песней отметился. Буквально на днях. Мне братья Беляевы сказали, а они всегда в курсе всех культурных новостей, а уж что касается песен - в первую очередь. Сам Борис Моисеев ее исполнил! Песня "Татуировка на плече" называется. Я, конечно, ее еще не слышал. А где я ее услышу-то? До меня всегда все хорошее в последнюю очередь доходит. Ладно, дойдет когда-нибудь... Но в наколках, особенно на плече, мало-мало разбираюсь. Так что сам могу догадаться, о чем в песне поется, не дурак. Ну, наверное, - волны и солнце всходит, и надпись "Север", или просто "ВМФ" наколото - служил в военно-морском флоте, или - "ВДВ" - десантником был. Хороших-то наколок не так много. Правильно ведь?
      А Борис-то Моисеев, он как раз в ВМФ и служил. И в ВДВ - тоже. Значит - только ему и петь. Больше некому.
      СЕВЕРЯНЕ И СИБИРЯКИ
      Как начинаю вспоминать литинститутские будни, сразу преображаюсь есть что вспомнить! Значит - не зря жил в то время, учился и мучился... Зато с хорошими людьми был знаком.
      Какие крепкие и мужественные парни были северяне и сибиряки!
      Как вспомню - так вздрогну. Гена Ненашев и Витя Кузнецов - из Магадана и Коля Шипилов - из Новосибирска. А Коля не хуже их был морозом продублен. Он однажды зиму рядом с Новосибирском в обычной палатке прожил, жить было негде... А морозы тогда под сорок градусов ломили... Так что он закалился, будь здоров! Потом к ним еще Валера Шелегов добавился, он из Якутии учиться приехал, из Усть-Неры, на заочное отделение поступил... Тоже закаленный, дальше некуда!
      Писали они - крепко, смачно, без всякой заумной дури и придури... Описывали реальную жизнь во всех реальных проявлениях. Резали правду-матку! Рубили ее, как строганину... Били своими рассказами в лоб, наповал, как обухом топора... А если гуляли, так гуляли! По месяцу!
      В Москву они, конечно, не учиться приехали... А чему им можно научиться, когда они уже давно стали настоящими профессиональными писателями? Все и так ясно... А приехали они в Третьяковскую галерею и в музей имени Пушкина походить, поднабраться впечатлений для расширения кругозора. И - ходили...
      И еще в таксопарк ходили... За чаем. И сразу по ящику покупали, набивали рюкзак под завязку, чтоб потом лишний раз не ходить. Не мелочились... А им, людям, которые с севера и из Сибири приехали, без чая никак нельзя. Иначе враз среди сугробов окачуришься!
      Потом сидят, чай пьют. Ведут серьезные разговоры о севере и Сибири...
      Им глупыми разговорами заниматься некогда! С месяц из-за стола не вылазят... Потом возьмет кто-нибудь вылезет, в коридор высунется... А мимо как раз интеллигентка недорезанная проходила, - и в сторону с визгом.
      - Ой, - кричит, - ты что это голый-то вышел?
      А он поглядит на себя - и вправду голый. Чудно!
      - Ага, - скажет, - в комнате - парилка, душегубка невозможная, надо пойти в снегу искупаться...
      У нас, правда, жарко топили. Многие предпочитали голыми ходить, особенно после чая, пот-то сильно прошибает, взмокнешь не один раз...
      А Валера Шелегов дверь к себе домой кулаком открывал... Придешь к нему в гости, а у него в двери - дыра!
      - Что такое?
      А он только отмахнется.
      - Да-а, ключ куда-то запропастился, пришлось кулаком сунуть... Потом уже с той стороны открыл... А то в комнату не войти... А мне, может, спать хочется? - кулак у него был небольшой, но - злой.
      Валера у себя в Якутии егерем работал. Каждый, кто хоть мало-мало понимает, что это за профессия, должен ему руку пожать. Все время - как на передовой. Тайгу и зверя от браконьеров охранял. Шутка сказать! А в тайге каждый с ружьем, считай, браконьер. Закон - тайга. Вот и попробуй поохраняй!
      Однажды пригласил он в Якутию одного московского парня, тоже студента, прозаика. Тот совсем еще молодой был, но хорошие рассказы писал, чистые, прозрачные, на Юрия Казакова похоже. Очень ему рассказы понравились, вот он и пригласил. "Приезжай, - говорит, - ко мне в Якутию, хоть отдохнешь и на настоящую жизнь посмотришь, а то совсем в Москве зачахнешь".
      Тот и не замедлил, приехал к нему в гости, чтоб совсем в Москве не зачахнуть. Принял его Валера, как полагается, побыл с ним какое-то время, оставил ему еды, а сам на неделю в тайгу уехал, по работе... А москвич этот за хозяина остался. Он дом ему доверил. "Отдыхай, - сказал, - думай, пиши, набирайся сил до Москвы". Как с братом с ним поступил.
      Через неделю вернулся... А в доме бардак, посуда грязная валяется, все разбросано, а на столе - нагажено. Наворотил прозаик! А он, как этих дел натворил, так сразу на самолет кинулся - и в Москву...
      Убрал весь дом Шелегов, призадумался... И не стал больше с московскими говнюками возиться. Слишком гонору в них много и самого натурального дерьма.
      А когда приехал в очередной раз на сессию, то, конечно, встретил его, прозаика-пакостника, и спросил:
      - А зачем ты на стол-то нагадил?
      А тот сразу отмахиваться.
      - Это не я, не я!... Это, наверное, медведь забрался и наворотил.
      А сам: хи-хи-хи, ха-ха-ха, - и побежал довольный по своим московским делам...
      Вот тебе и похож на Казакова! Хотел он ему в лоб щелкнуть, да пожалел... Еще убьешь ненароком.
      А потом все они разъехались... Получили дипломы и домой вернулись... Здесь, в постылой Москве, им делать нечего. И правильно, что не остались. Перестройка тогда еще тогда только начиналась, всего главного безобразия они не захватили, там у себя уже захватили... Ну, хоть дома, и то ладно... Дома - и стены помогают.
      Всем моим знакомым писателям - северянам и сибирякам - привет!
      ГЕНИЙ И ТАЛАНТ
      Зашел я как-то в гости к знакомым: мужу и жене... Они когда-то в Литинституте учились на поэзии, потом закончили, стали поэтами. А как поженились - семья поэтов получилась. Я тоже когда-то в этой богадельне учился, там с ними и познакомился. Ну, зашел и зашел... По гостям ходить всегда приятно, почаще бы только приглашали. Посидел с ними, поговорил... Сказал, что хотел и их послушал, чаю попил... Хорошо! Потом какой-то спор бестолковый разгорелся... О чем спорили? Неизвестно... Главное - что спорили. О литературе, скорее всего, о ней матушке. Вдруг жена - до этого она больше молчала - дождалась паузы и свое слово вставила. Тихо и внятно произнесла:
      - Я - гений.
      - Что-что? - воззрился на нее в тихом изумлении муж, - Ты - гений?
      - Я - гений, - повторила жена и потупила глаза.
      - Та-а-к... - Грозно приподнялся муж - и ладонью по столу! Только стаканы сбрякали. - Кто гений? Кто? Отвечай!
      Навалился на нее, требует ответа немедленно.
      - Ну ладно... Ты - гений... - вздохнула жена.
      - А ты кто?
      - А я - талант, - еще раз вздохнула жена и скромно улыбнулась
      - Вот так-то! - Сел разгоряченный муж. - Думай, когда говоришь! А то: я - гений. - А он иногда занозистый, особенно, когда чаю выпьет, любит отношения выяснять.
      - Да ладно, ладно вам, - стал я их успокаивать. - Не надо спорить. Ты - гений. А ты - талант. Выяснили - и хорошо, - а слово "талант" я особо выделил, что он по значимости может быть никак не меньше, чем "гений", чтоб ей обидно не было.
      С тем и успокоились. Распределили кому что - и слава Богу. И головной боли нет. А я домой засобирался... А то на дворе - ночь-полночь, пока еще доберусь... Кое-как оделся, стал прощаться, а жена сказала мне в дверях ласково, чтоб приободрить, а то я без всяких званий остался.
      - Не волнуйся. Ты - тоже талант.
      Так и пошел я по морозу, по зиме со своим талантом... А от чая шумит в голове, а талант гнет к земле, пригибает, ноги - разъезжаются, насилу до дому добрался... Потом обнялся со своим талантом и спать завалился...
      "СИНИЙ БАНТИК"
      Ох, и смешной же у меня друг Старик! Бывало, сидим в общежитии, лечимся от гриппа, а чай - густой, крепкий, хорошо настоялся, настроение у нас романтическое, приподнятое. Вот и мечтаем о чем ни попадя... Я все больше про себя думы думаю, а он вслух, у него от меня тайн нет. Вот он и говорит:
      - А что, Саня, давай с тобой на пару сценарий напишем и в Голливуд отправим.
      - Да кому он там нужен! - отмахиваюсь я. - Голливуд - далеко, а мы здесь сидим... У нас и чая вон на одну заварку осталось.
      - А вдруг пройдет? - глаза у Старика загораются огнем... Горит в них огонь мечты, а мечту у человека, как надежду, никто не может отнять. И, слава Богу!
      - И дадут нам, Саня, - говорит Старик, - тысяч десять долларов, а может, и все сто! Надо узнать, приспроситься, какие там расценки...
      Смешно мне на него, на такого, смотреть... Ну, ни дать ни взять мальчишка! А ведь у него уже полголовы седой. Я, конечно, тоже мечтатель, но не до такой же степени.
      - Да нет, Старик, вряд ли... Все это сказки для дураков... У них там своих сценаристов - плюнуть некуда.
      - Эх, жалко, а то бы мы написали... - вздыхает Старик, немного сокрушается, что с Голливудом промашка вышла. Но ничего! В голове-то - рой мыслей! И продолжает: - А давай тогда драму или трагедию сочиним, чтоб такую - как "Гамлет", только на современный лад, и в театр отдадим. Я же сам на драме учусь, знаю, что и как писать.
      - Тогда уж лучше сразу - комедию, - я поддакиваю. - Потому что шибко смешно будет, если на современный лад, один смех получится, курам на смех.
      Так мы и сидим, мечтаем... Хоть помечтать-то можно? Этого же никто запретить не может.
      Старик зевнет, настроение - благодушное, умиротворенное, скажет:
      - Ладно, я тогда сказку детскую напишу, в стихах... Ты мне поможешь кое-где, если я сам не справлюсь? Ты же в стихах понимаешь?
      - Ладно, - говорю, - помогу, чем смогу. - Деваться мне некуда, надо будет помогать, а то вдруг обидится. А в стихах я, если честно, мало что понимаю, а уж как их пишут - и того меньше.
      - А я уже и сюжет придумал, и название у меня есть: "Синий бантик". Ничего, нормальное?
      - Ничего. Только слегка на "Красную шапочку" смахивает.
      Старик вздохнул.
      - Нy а что, Саня, делать? Они ведь, все эти названия и сюжеты сказочные, так или иначе повторяются...
      Конечно, повторяются, это я знаю. Бывает даже, что в разных местах и в одно время... А бывает, даже и романы повторяются целыми кусками... То был один кусок у одного автора, то вдруг он, точно такой же, у другого обнаружился, всякое в жизни бывает... И сказочных сюжетов - полно, куда ни посмотришь.
      И правда, стал Старик писать сказку и мне показывать... Я ему кое-где помогал рифмовать, если у него самого не получалось, а у меня стихотворного мастерства - никакого и у него - тоже. Так и пишем сказку в стихах - два мастера-ломастера. А главные герои там: Леший, Баба-Яга, Бабушка, ну и, конечно же, Синий бантик, девочка, которая, благодаря своей доброте и добрым поступкам, всех побеждает.
      Вce это мы делали, когда еще учились и жили в общежитии. Сидели за чаем, предавались мечтам и сказку, между делом - пописывали... Потом писание сказки как-то само собой заглохло. Старик сказал, что пусть она отлежится, отлежаться ей надо. Было все это больше десяти лет назад.
      И вот, с год назад, Старик звонит:
      - Слушай, - говорит, - я решил сказку "Синий Бантик" восстановить, довести до ума и куда-нибудь пристроить. Как ты на это смотришь?
      - Как-как? Нормально смотрю, только рад буду! - ну все, думаю, значит - отлежалась, больше десяти лет лежала... Молодец, Старик!
      Потом он еще раз позвонил, сказал, что переделал ее, довел до ума. Вроде - ничего получилось, актуально, на современный лад, детям должно понравиться. Ну, ему виднее, у него у самого дети, две девочки, в детскую психологию он должен проникнуть. Еще сказал, что в театр ее отнес, в детский, вроде понравилось... Вроде берут... Ну, дай Бог, чтоб взяли. Я только за буду, руками и ногами. Только мне эти "вроде" не нравятся. Ну, хоть так... Хоть если и отказывают, то - не сразу, и на том - спасибо.
      Да будь бы у меня свой театр, я бы его сказку в первую очередь взял. И гонял бы только ее все время, чтоб ему деньги капали. Я за Старика душой болею. Талант - талантом, а чтоб пробиться, стать богатым и известным, надо еще впереди себя стенобитную машину толкать, чтоб стены непонимания сокрушить. Уж как с изданием книг сложно, а с постановками пьес и сказок тем более.
      Я вообще-то театры не люблю, фальсификация там сплошная. Что может быть лучше хорошей книги в руках? Лег на бок и лежи, почитывай... А потом взял и заснул. Сон-богатырь - лучший друг человека.
      А вообще, сон нас со всех сторон окружает... "Жизнь - есть сон" сказал кто-то из известных персонажей. Сихезмундо, что ли? Надо лечь на бок с хорошей книгой в руках, чтоб сон-богатырь сморил. Может, во сне вспомню?
      Я иногда во сне многое вспоминаю. Даже те времена - мутные, мерцающие, совсем беспамятные, когда я еще только жалкой прозрачной черточкой по небу пульсировал и всего боялся. То-то страшно было! Как сейчас помню... Словами не передать.
      МУЗА
      Славное у нее имя - Муза. Легкость в нем необычайная, трепетность и музыкальность. И - любовь конечно же! Сразу Иван Алексеевич вспоминается, и светлые чувства переполняют... И главное - Литинституту оно по всем статьям соответствует. Где ж еще его носить, как не здесь? И студентам - хорошо. Муза всегда рядом, допустим, не идет у какого-нибудь студента творчество, застряло - и ни в зуб ногой! Придет он, посмотрит на Музу... И сразу посетило его вдохновение, и пошло-поехало творчество...
      Пришел я как-то в отдел кадров Литинститута, нуждишка меня привела... Я, когда учился, книжку трудовую не сдал, вот и осталось у меня в ней пустое пространство... Дескать, в списках не значился. Целых пять лет! А это - много. Я тогда к этому безалаберно отнесся, теперь - решил исправить. А то неизвестно, где я целых пять лет пребывал, в космосе, что ли, витал?
      Захожу в отдел кадров, по-свойски так, по-литинститутски, как к себе домой... А там - собака за столом сидит! Крупная, светлошерстная, упитанная собака! Сидит по-хозяйски так, и еще лапы на стол положила... В бумагах, что ли, копается? У меня глаза на лоб полезли...
      А она меня увидела и зарычала недружелюбно... Наверное, подумала, что я - студент-двоечник, вместо того чтоб на занятиях сидеть, шатаюсь по институту, гляжу, где что плохо лежит, чтоб прибрать подальше... И еще раз зарычала, рыкнула даже! А я в полном недоумении: сюда ли попал? Поглядел сюда. "Отдел кадров" на двери написано. А сам кабинет - дверь-то нараспашку - пластиковым щитом от коридора отгорожен - разделительная полоса. На всякий случай. Чтоб непрошеный гость, типа меня, через границу не пролез. Странные дела...
      Поздоровался я с ней, с собакой, больше-то не с кем.