И самый именитый чеченский писатель Яндарбиев у нас учился... Мы поступили на первый курс, а он последний год на ВЛК доучивался... Володя его хорошо помнит, а я почему-то - нет... Наверное, он тогда тихий и вежливый был, и без ваххабистской бороды. Приехал в Москву русской культуры и литературы поднабраться... И - поднабрался. Стал на короткое время президентом Чечни. А потом побежал на Ближний Восток и объявил себя ярым и заклятым врагом России. Хорошо ему учеба в Литинституте помогла! Бегал-бегал там по арабским закоулкам и переулкам, пока где-то в Катаре не сел в банку с прихлопкой. Там и сидит тихо, как мышка, собирает деньги у арабов на подрыв России. Вот так и кончился писатель Яндарбиев. А может быть, и не начинался.
      И дагестанцы у нас учились... Так что, считай, что весь Кавказ у нас в общежитии обитал, на всех я насмотрелся... Ну тогда учиться в Литинституте и поднимать национальную литературу шибко почетно считалось. Сейчас - до фени. Расскажу о тех, кого знал я поближе и к кому проникся уважением.
      Дебир Газиев - аварец. Сильный, но силу свою не выказывал, мечтательный и очень интеллигентный человек. Иногда мог вспылить, но сдерживал эмоции, не позволял лишнего. Немного смешной. Идет в столовую кушать, возьмет суп - а там свинины кусок. А он же мусульманин, свинину никак есть нельзя. А есть-то надо. Что делать? Возьмет он, выбросит свинину за борт и суп съест, как ни в чем не бывало. Вот и не согрешил против веры. Хорошо. Молодец.
      Одно время промышляли мы вместе на Рижском рынке... А время тогда голодное было - начало перестройки, беда с едой и с сигаретами. Вот мы и ездили туда, продавали что-нибудь, а потом на вырученные деньги покупали, что хотели: чай, кофе, а особенно - сигареты.
      Вот собрались мы как-то поехать на Рижский рынок... От ненужного товара избавиться, а нужным товаром отовариться. Дебир что-то по мелочи взял, а я - новые туфли, мне брат прислал, чтоб у меня ноги не промокали... А я решил, что еще в старых похожу, а новые продам, ноги еще потерпят, зато я чаем и сигаретами разживусь. Стоим, торгуем, никуда не спешим, цену держим. А народу - полно, ажиотаж! Все хотят все купить и все продать... Потом Дебир как-то от меня незаметно отошел по ряду... А ко мне кавказец здоровый подошел, спросил сколько стоят туфли, взял одну посмотреть... Посмотрел, помял без всякого интереса - и пошел с моей туфлей от меня в сторону... Я за ним кинулся: отдай! А он на меня ноль внимания, толпу распихивает локтями, прет, как трактор. И никак мне его не удержать, он на голову выше меня. Давай я Дебира кричать... Хорошо Дебир быстро нашелся. Догнал его и взял за кадык. Сказал что-то на аварском ему, тот сразу и отдал. Тоже дагестанец был. А дагестанцы тогда Рижский рынок контролировали, а я этого не знал. А аварцы в Дагестане - самые уважаемые люди. Так Дебир мне помог. Туфли я потом продал и что хотел купить - купил. И Дебир - тоже.
      Один раз Дебир к себе в Дагестан, в аул, негра из Шри-Ланки повез... Он тоже у нас на курсе учился. Может для смеха повез, может откормить, - не знаю, но негра у него в ауле ни разу не видели. А негр худенький был, как палочка, и какой-то весь неприкаянный, смотреть жалко. Вот Дебир и взял его с собой, хоть откормить немного. Но откормить его не удалось, такой же худенький обратно приехал, а потом еще и водку стал пить да так сильно, что Дебир только удивлялся и за голову хватался... Ходит негр, шатается по коридору... А все кричат: "Глядите, негр пьяный!" Конечно, чудно глядеть. Русский - ладно, дело привычное, а негр - это уже перебор, дико видеть, и совсем не смешно.
      А на пятом курсе, уже совсем немного времени учиться оставалось, вдруг осенило Дебира перевести Коран на родной аварский язык, а то он на многие языки Дагестана переведен, а на аварский - еще нет! Никто не сподобился. Взялся он за перевод с большим воодушевлением и самоотверженностью, ничего вокруг себя не видит, не слышит, весь - в работе, и спать некогда. Конечно, очень хорошо и почетно Коран на свой язык перевести, после этого можно сразу на пенсию выходить: главное дело в жизни - сделано. Вот Дебир и старался. А переводил с русского языка, не с арабского же... Арабский - не по зубам, а русский - он знал и любил. А без русского языка в России никуда, ничего путного не сделаешь. Он всем подмога и колодец бездонный. Дебир это в полной мере ощутил. И все без конца забегал ко мне с горящими глазами, - мы напротив жили, - спрашивал, что означает то или иное слово и выражение в русском языке, чтоб наиболее точно перевести. Не знаю, пригодилась ли ему моя помощь, но помочь в таком святом деле я старался искренне, без дураков. Дебир уже и диплом получил, а все домой не уезжал, сидел над переводом, совершенно поглощенный работой. А как перевел до конца - так домой поехал... И с дипломом, и с переводом, и со спокойной душой...
      Теперь - через время - хочу спросить у Дебира: "Ну что, Дебир, издал ты Коран на аварском языке?" Если нет, то - жалко, я был свидетелем его вдохновенной работы.
      А еще Надыр у нас учился, лакец... Может быть, самый лучший представитель Дагестана, которого нам довелось знать. Мы его знали как Надыра по общежитию, это потом он уже станет Надиршахом Хачилаевым Председателем конфедерации горских народов Кавказа, и с головой уйдет в политику. А тогда он был просто крупный, широкоплечий и спокойный парень, бывший студент, за какую-то серьезную провинность отчислили его, но он часто приезжал в общежитие, в гости к землякам... И, видимо, скучал еще по общежитию, по Литинституту, по самой атмосфере. Был он очень силен физически, занимался каратэ, а старший брат его Магомет был неоднократным чемпионом России по каратэ...
      Жили они в то время в Москве... Надыр уже не учился, где-то работал вместе с братом, может, охранял какую-то важную персону, может, занимался еще каким-то силовым вариантом, мне - неизвестно. Приезжая в общежитие на новой машине, был всегда подчеркнуто вежлив, доброжелателен, ровен со всеми. И даже на пьяных смотрел с улыбкой.
      Уже потом, после института, - война с Чечней еще не началась, - я несколько раз встречал его на Старом Арбате... Он всегда останавливался, здоровался и спрашивал: "Как дела?" Я его очень уважал и видел в нем не только сильного человека, но и благородного.
      Потом началась война с Чечней и он уехал домой... Потом - вторая война с Чечней и попытка прорыва ваххабитов в Дагестан... Его брата Магомета убили, а его самого несколько раз то арестовывали, то отпускали... В жизнь его крепко вошла политика, и избавиться от этого было уже невозможно. А ведь он, наверное, мог бы стать хорошим писателем... Я слышал, что одна книга у него все-таки вышла - "Спустившийся с гор". Название мне не очень нравится, я думаю, можно было бы лучше перевести.
      Так что у нас в Литинституте в те времена люди отовсюду учились... И из-за рубежа, и со всего многонационального Союза, со всех республик... И с Кавказа, и со Средней Азии, никто в обиде не был... Сейчас этого, конечно, - нет. Сейчас все национальности от России на ошметки разлетелись.
      ОДИНОЧЕСТВО АЛЕКСАНДРА ИВАНОВИЧА
      Из Иркутска в Москву приехал писатель, долго в столице не был, соскучился. Первым делом, как водится, у памятника Пушкину постоял, подкрепился духовно. Потом пошел к родному Литинституту, который лет двадцать назад окончил, захотелось во дворе на лавочке посидеть, по старой памяти с Александром Иванычем Герценым винца выпить.
      С волнением заходит он во дворик и думает на свою любимую лавочку присесть, а лавочек-то нет, только один Александр Иваныч бронзовый на месте, стоит в горестном одиночестве. Что такое? Где же лавочки? Негде даже присесть, чтобы винца выпить. Повертел писатель головой, и узнает и не узнает Литинститут, что-то в нем непоправимо изменилось.
      "Ну, да ладно, нет лавочек - так нет, люди здесь работают умные, им виднее, пойду пока в столовую, перекушу с дороги, там, глядишь, и выпью", воодушевился писатель, подходит к столовой, а там на воротах в строгом костюме и при галстуке мордоворот стоит. Хотел писатель его обойти, а тот его не пускает.
      - В чем дело? - возмутился писатель. - Мне с дороги перекусить надо, может, еще и винца выпью.
      - Нельзя, - отвечает мордоворот.
      Заволновался писатель, достает свой писательский билет, тычет им в бугая.
      - Это же наша столовая, литинститутская!
      А тот лыбится в тридцать два зуба.
      - Была - ваша, стала - наша.
      Мотает писатель головой, ничего понять не может. А мордовороту этот спектакль очень даже по душе, давно он таких тупых не видел.
      - Наша контора купила вашу контору, ясно, дядя? Не понял? Объясняю для дураков: продан ваш Литинститут на корню, продан! Купили мы его с потрохами. Так что, как говорится: кто не успел, тот опоздал.
      - Как же так? - искренне удивляется писатель. - Он же не продается!
      - Все продается в этом мире, дядя, и все, соответственно, покупается, - посмеивается бугай.
      Сгорбился писатель, опустил обратно в карман писательский билет, не пригодился он ему.
      А мордоворот посмотрел на его грустную фигуру и заговорил с ним с высоты своей колокольни почти с жалостью, с какой увечных жалеют:
      - Да ты особенно-то не переживай, все равно здесь не на твой вкус готовят. Лангусты, омары, трепанги и прочая дрянь, слыхал?
      - Не слыхал, - отвечает вконец удрученный писатель.
      - То-то и оно, отживший ты человек, иди, без штанов останешься. А уж если желаешь без штанов остаться, - тут мордоворот хитро подмигнул, - тогда попозже приходи, - и на стену рядом с собой тычет. А на стене плакат висит, на плакате две обнаженные красотки глазки строят и написано: "Стриптиз-бар. Всю ночь напролет".
      "Это на месте литинститутской столовой-то стриптиз-бар?! Вот те раз! Дела-а-а", - никак этого писатель уразуметь не может. Сгорбился он еще больше и прочь пошел... Обратно к памятнику Герцена подходит, спрашивает вполголоса:
      - Что ж такое творится-то, Александр Иваныч? Продали то, что ни под каким видом не продается! Как же это ты, брат, не досмотрел?
      Молчит Александр Иваныч, нет у него слов. Понял писатель, что делать ему здесь больше нечего, но уж сильно захотелось внутрь самого института заглянуть, как-никак он по этим ступеням пять лет хаживал.
      Сунулся он внутрь, не успел на второй этаж подняться - шум, свист, грохот на него налетел! Шарахнулся он в сторону, вжался в стену... А это парни и девки, с кожаными рюкзаками за плечами, на роликовых коньках по коридорам раскатывают, друг за другом гоняются, развлекаются, студенты, будущие писатели, вроде не пьяные. Вот те на! Много здесь всякого было видано, а такого ни разу. Окончательно сбитый с толку, схватился писатель за голову, скатился вниз, пока не зашибли.
      И такая вдруг тоска его за горло взяла, что зашел он в кабинку туалета, заперся там и крадучись, как тать какой, выпил с горя бутылку вина из горлышка, чтоб сердце не лопнуло и - вон отсюда! Выскочил из Литинститута и прямиком в аэропорт махнул, чтобы на вечерний рейс не опоздать, домой, в Иркутск от греха подальше.
      ПОРНОГРАФИЯ
      Один мужик с детства любил читать. Запоем. Другие, его сверстники, например, прочитают книжку, ну и ладно, забросят ее к шутам и идут детскими забавами забавляться: кому окна бить или просто груши сколачивать. А он нет, читает без просыпу, хлебом с медом его не корми, дай только почитать. Уж и мать его урезонивает:
      - Шел бы ты, Федя, на улицу, хоть бы девок пощупал, протухнешь так!
      А он в ответ только усмехается: успеется.
      Когда перечитал гору книг, подумал: "А на что мне, спрашивается, вилами ковырять, когда вырасту, или на токарном станке стружку гнать, стану-ка я писателем, и не просто писателем, а знаменитым, может меня еще и на Нобелевскую премию двинут!" Как решил, так и сделал, стал день и ночь писать, как написал порядочный ворох, по редакциям побежал... "Ну, думает, - стану сейчас знаменитым писателем, сразу все девки мои будут, я свое не упущу, а там глядишь, и до премии недалеко!"
      А редакции дают ему от ворот поворот, пишут в рецензиях, что вроде кой-какие способности у него есть, только образования маловато, так что пока у него одна графомания, чушь выходит.
      Посокрушался мужик, да делать нечего, не получается сразу из него матерый писатель, учиться надо. Стал в Литературный институт поступать, где на знаменитых писателей учат. Год поступает, второй... Никак его брать не хотят, пишут, что пока ему рановато учиться, черт знает на что его творчество похоже, а графоманов у них в институте своих навалом, хватит.
      Упирался мужик, упирался, насилу поступил в институт, взял всех измором. Стал учиться прилежно, над алхимией слова корпеть, над премудростью писательства, ну, думает, как постигну эту науку, стану знаменитым писателем, может, меня еще и на Нобелевскую премию двинут! Сам не пьет, не курит, с девками не балуется, хочет поскорее пройти науку да в писатели выбиться. Пишет, естественно, понемногу, да все у него как-то кособоко, не так как надо выходит. Отнесет в редакцию стишок или рассказик, а ему - бац! - заворачивают обратно, руками разводят, графомания, говорят.
      Посмотрит он на других будущих писателей в общежитии: те пьют, гуляют напропалую, девок лапают, на занятия не ходят, все им трын-трава, потом отрезвеют маленько, садятся за машинку с трясущимися руками, за ночь наворочают стихов и прозы, отволокут в редакцию, их раз - и напечатают. Да при этом руки жмут, деньги дают, еще, говорят, приносите. А те опять во все тяжкие: пить да гулять. Что за несправедливость!
      "Вот, черт, - думает иной раз мужик, - какого я рожна с этим писательством связался, только сердце себе угробил. Ворочал бы сейчас лучше вилами или на токарном станке стружку гнал, руками - не головой, все бы легче было!" И тут же другая подлянка-мысль в башку ударяет: "Нет, накося вам всем выкуси, стану я еще знаменитым писателем, все вы утретесь, а я, может, еще и в Нобелевские лауреаты вылезу!"
      Кое-как закончил он институт, получил вожделенный диплом, прошел азбуку писательства, а толку нет. Отопрет ворох писанины в редакцию, а те опять не берут, опять чушь, говорят. Что делать? С редакторами волками не поспоришь.
      Тут подсказал ему один знакомый писателишка:
      - Ты вот пытаешься все под Льва Толстого работать, писать в классической манере, так?
      - Ну, так... - сконфузился мужик.
      - Ну, не Толстые мы с тобой, понятно, хоть ты тресни, оттого одна чушь собачья и выходит. Да и не модно это сейчас, сейчас чернуху-порнуху подавай, чтобы перца побольше было.
      - Перца?
      - Ага, чтоб все было кровью залито, а из крови сплошной секс торчал, читатель нынче опростился, живет одними инстинктами, оттого везде и установка на его низменные чувства. Вот, погляди на меня, накатал я романишко, напихал в него побольше дерьма, и худо-бедно, но издал.
      Призадумался мужик, это что ж получается, пытался он писать о категориях вечных, о добре и зле, пусть и выходило пока коряво, графомания, а тут оказывается, никого это больше не интересует, чистая порнография требуется, ладно... Сел он за машинку, поднатужился, за ночь рассказ состряпал, назвал его позаковыристей, отпер в новомодный журнал, стал ждать ответа. Долго не прошло, звонят ему:
      - Ваш рассказ нам очень даже к месту пришелся, будем печатать. Нет ли еще такого дерьма?
      Ну, а уж как рассказ напечатали, заинтересовались им наперебой и издатели, и критики, и разная другая шушера: кто такой из молодых да ранний, почему раньше не слыхали?
      Увидев такое дело, разорвал мужик рубаху до пупа для азарта, снова прыг за машинку и давай по клавишам наяривать, свету белого не видит, весь в работе по уши, как Достоевский. Новые знакомые теребят его по телефону:
      - Брось ты это дело, наше от нас не уйдет, пойдем вина попьем, с девками побалуемся.
      А он - нет, пыхтит за машинкой, ни на что не обращает внимания. Месяц хлестался, наворочал роман, по объему с "Капитал" будет, сам удивился, не зря раньше много читал, печатное слово любил. Назвал его побойчее, отволок в издательство. Долго не прошло, звонят ему:
      - Очень нам ваша писанина подошла, будем немедленно печатать!
      А уж когда издали его, и вправду стал он знаменитым. На собратьев-писателей, которые раньше с ним погано обращались, стал с презрением смотреть, на других с ленивой прохладцей. Купил себе два пиджака, один кожаный, другой бархатный, отпустил волосы до плеч, немытыми стал их за уши зачесывать, чтоб свою индивидуальность подчеркнуть, в закрытые клубы ходить, тусоваться... Женщины на него, как волчицы, бросаться стали... Вот она слава, жар-птица! Лауреатство, правда, на задний план отошло... Да и не до него пока, некогда о нем думать, писать надо. Много желающих его издать, а желающих почитать - еще больше.
      Одно только непонятно. Зачем преподователи, недотепы эти, пока его на писателя учили, все о каких-то принципах в литературе твердили и талдычили: классика да традиция, психологизм и лиризм?.. Какой к черту! Порнография, одна только порнография! Отсталые люди! А мужик - мэтром стал, по имени-отчеству его теперь навеличивают, хочет он взяться в Литинституте семинар вести, учить молодежь уму-разуму.
      ТАКСОПАРК 13,
      ТАНЯ И ПЯТЬ ФУНТОВ
      Хорошо нынче пьющему человеку! Пошел в любое время суток, культурно отоварился и празднуй праздник, который всегда с тобой! И устремляйся на крыльях мечты - куда ни пожелаешь! Хоть в Париж, хоть в Стамбул, хоть - к теще на блины...
      А ведь совсем еще недавно - всего лет десять-пятнадцать назад лютовали, бесчинствовали и возмущали бедное сердце времена "сухого закона", когда добыть волшебное зелье было весьма непросто, за свои кровные денежки надо было и покланяться, и поунижаться всласть, и ноги сбить... Трудно жилось нашему брату! Ох, как трудно!
      Властвовало тогда над умами и сердцами могучее слово "таксопарк". Произносилось оно почти с благоговением и звучало в ушах маршем Мендельсона... Потому как взять было больше - негде. И шел, и брел в таксопарк народ со всего околотка... И стар, и млад, и мент, и интеллигент - все, кому не терпится залить пожар души... А что заливать его периодически необходимо, дабы от восторга жизни с ума не сойти, теперь всякому известно, даже и самим наркологам.
      В конце концов, ведь иногда и просто хочется выпить, к примеру, после тяжелой физической или умственной работы с устатку. И студенту - в том числе. Студент - тоже человек. А где ее, голубушку, взять, если больше негде? - В таксопарке. - Какой у тебя под боком? - Да, тринадцатый. - О, здорово, дуй бегом в тринадцатый! И идут, и бегут, и дуют в тринадцатый день и ночь, не дают бутлегерам передышку, мужчины и женщины, шофера и фраера - все, кому не лень... А откуда ж лени-то взяться, когда душа горит? А душа, как известно, - организация тонкая, ее беречь надо.
      Вот в это самое многотрудное, неблагодарное время, когда царствовал повсеместно алкогольный царь-голод, и угораздило нас, несмышленышей, поступить в столичное заведение с творческим уклоном и поселиться по законному праву в общежитии на стыке улиц Руставели и Добролюбова. И окажись же оно - час от часу не легче! - в трех минутах ходьбы от таксопарка 13. Вот незадача! Ан ничего не поделаешь, или не попишешь, как говорят люди, склонные к сочинительству. И скоро попали мы, горемычные, в этот гибельный водоворот, завертело нас, затянуло, чтоб ему ни дна ни покрышки! И пошла коловерть! Уж сколько денег туда было переношено - и хрустящих, новых, с барской небрежностью брошенных в лапы загребущие, и последних, нищих - немерено! А уж сколько добрых вещей, ни разу не надеванных, перетаскано и отдано за бесценок - страшно подумать! Но проходили дни, просыхали похмельные слезы, плохое забывалось, а к безрассудным тратам и потерям приходилось относиться с бесшабашной удалью: не бери, друг, ничего в голову, не принимай близко к сердцу, все что пропито - все в дело произведено. Главное: не заржавело. Вспоминаю северян, крепких, матерых мужиков-магаданцев, слушателей Высших литературных курсов. По возрасту они были много старше нас, давно уже состоялись как писатели и заниматься ученьем, которое - свет, приехали сюда просто по недоразумению. Так вот, они никогда не ходили в таксопарк за одной или двумя бутылками. Они брали рюкзак и набивали его под завязку, покупали сразу ящик. Серьезные были ребята. И был им с нашей стороны почет и уважение. Так что не зарастала к таксопарку тропа народного ликования. Не было у нее такой возможности. Шли по ней безвестные герои и мы не отставали.
      Но случалось и так, что таксопарк вдруг обессиливал и замирал, наступали в нем постные дни. Творилось это безобразие обычно после праздников, все было вычерпано до дна, бутлегеры брали тайм-аут. Волей-неволей, приходилось жить всухомятку. Да и денег уже ни у кого из нас не оставалось, все спалили - дотла. Даже у людей трезвого образа жизни невозможно было перехватить. Подойдешь бывало, к интеллигентным девицам, спросишь подобострастно: "Нельзя ли у вас ефимками одолжиться? А то по наивности и недоразумению продули свои, просвистели, впали в крайнюю бедность". Сам подумаешь: "хорошо бы чаек с сахарком организовать да помечтать о чем-то светлом, высоком." А они поглядят на тебя лучезарными глазами и ответят, как ножом отрежут: "А нет вам никаких ефимок!". "Ну нет, так нет, извините великодушно", - разведешь руками и пойдешь восвояси... В такие дни наступало в общежитии тягостное затишье. Одни-прятались по кельям, боялись людей, другие, наоборот, - бродили по коридорам, как тени, присмиревшие и как бы просветленные. Оставалось одно: терпеть, самоуничижаться, взывать к сочувствию свыше или отсыпаться до отупения, приговаривая: "деньги пропиты, корова продана, спать, старуха, спать... "
      В один из таких кромешных дней и обнаружились у нас дорогие гости. Сразу хочу оговориться, что гости они ведь разные бывают. Бывают - хорошие, желанные, а бывают и - плохие. Иной гость бывает, как в горле кость. Был у нас однажды такой, - не у нас, лично, а у соседей, но это дела не меняет, морячок залетный, весь отглаженный, прилизанный, в полубачках и одеколоном пахнет. Так вот он, выпив лишнего, высказался, что не общежитие у нас, а семь этажей, набитые дерьмом, все мужики - алкаши, а бабы - бляди.
      Имел, значит, в виду, что ребята того, выпивающие, а девушки невыдержанные, не прочь иногда закинуть ноги кому-нибудь на плечи.
      Ему на это возразили, что семь этажей не дерьмом набиты, а - золотом, ты ошибся, боцман. А он опять за свое, гнет и не краснеет. В итоге пришлось ему полубачки до свинячьего блеска начистить. Так что хорошим гостям мы всегда рады, а плохим - нет.
      Так вот, в один из трудных дней, после всех новогодних праздников, прошел и Новый Год, и Рождество, и старый Новый Год, осталась головная боль и дрожь в членах,- часов в девять вечера слышим: стучат в дверь. Да так нагло стучат, уверенно, по-милицейски. Елки-палки! А мы на запоре сидим, ни своим ни чужим не открываем, боимся лишнего шороха и звука, занимаемся самобичеванием и душеспасительными беседами. А тут стучат и стучат! Делать нечего, надо открывать.
      - Витя, - говорю я товарищу, - Иди открывай, они же, слышишь, наглые, не отвяжутся.
      Идет Витя открывать, а куда деваться? И что вы думаете? Стоят на пороге хорошие, румяные с мороза, улыбчивые гости. Маша - наша однокурсница с бумажными пакетами в руках и с ней совершенно незнакомая нам девушка, застенчиво мнет озябшими пальцами замшевую сумочку. Скоро выясняется, что она из Англии - англичанка, точнее - ирландка, но нам с Витей собственно все равно, ни тех, ни других мы никогда в глаза не видели. Зато, несмотря на английское происхождение, у нее оказывается чудесное, русское, родное нам имя - Таня!
      - Здравствуйте дорогие Маша и Таня! Страшно рады вас видеть, проходите пожалуйста, будьте как дома! - А что прикажете делать? Раз пожаловали умри, но встреть культурно и достойно, окажи знаки внимания, помоги разуться и раздеться, а то будет не по-джентльменски и просто не по-людски. Что с того, что ты устал от праздников и болен, тебя трясет, ты слаб и меланхоличен. Это в расчет не берется.
      Да и в комнате у нас, мягко говоря, не совсем уютно, хоть Витя и чистоплюй, первым делом, поднявшись, выдраил ее и привел в порядок, а все одно - на стенах и потолке потеки, обои не первой свежести и ободраны, и тараканы, тараканы-подлецы бегают. Только бы сейчас они не высовывались. А то как все это воспримет англичанка? Следопыты затаились и не высовываются. Видимо, не менее нас ошарашены визитом дам, в первую очередь, устыдились, конечно же, английской Тани и отложили свои бега.
      Маша протягивает бумажные пакеты.
      - Что это, Маша?
      - Подарок от Деда Мороза! - В одном пакете припрятана бутылка водки, в другом нечто похожее на еду. Оказывается, это изысканный корейский салат из змеи. Что ж, из змеи так из змеи, только змеятины нам сейчас и не хватало.
      Присутствие девушек и наличие бутылки водки придает нам необходимой решительности. Когда куртка Тани и шубка Маши развешены по плечикам в стенном шкафу, можно перейти к более тщательному знакомству. Машу мы, слава Богу, знаем достаточно хорошо. Она еще очень молода, - ей только-только исполнилось восемнадцать, - чрезвычайно живая, в меру кокетливая девушка и совсем не красавица. У нее необыкновенно блестящие от молодости и природного темперамента глазки-проныры цвета черного золота, смешливая пухлая мордашка и черные, как деготь, волосы в мелких, почти африканских кудряшках. В Маше треть еврейской крови, так, по крайней мере, она сама честно утверждает, но мы подозреваем, что еврейской крови в ней не треть, а три четверти. Она дочь известных в мире искусства родителей, но в отличие от других столичных пай-деток, также поступивших учиться писательскому ремеслу сразу после школы в силу принадлежности к творческому сословию, в ней нет ни капли высокомерия. К людям она открыта и доброжелательна, не прочь иной раз с чувством, с толком, с расстановкой и за кружкой пива посидеть в тесной компании. А куда спешить? Учеба, как и работа, - не волк, в лес не убежит. Да, Маша не красавица, даже - дурнушка, но ее обаяние и свежесть молодости затмевает все, она просто - очаровашка.
      Таня с интересом разглядывает наш скромный быт, радостно крутит головой, вживается в обстановку. Все ей непривычно. Нам и самим на трезвую голову, бывает, непривычно. Но - терпим, работаем над собой, учимся - и терпим. У Тани улыбчивые светлые глаза, по цвету почти как у Вити, а у Вити они цвета бутылочного стекла, - такая же короткая, но художественно взлохмаченная шевелюра и мягко очерченный рот. Глаза смотрят с ласковой настороженностью, губы трогает не то стеснительная, не то скептическая улыбка, но нам с Витей она представляется непременно загадочной. А как же иначе? Девушка приехала из далекой, неведомой нам страны под названием "Англия". Бывали мы в Англи? Нет, не бывали, Бог миловал. Англия вместе с Ирландией для нас загадка. Значит и Таня - загадка, с этой улыбкой своей трогательной, загадочной, конечно же. А сама она, безусловно, красавица. Вот если бы только не была так толста. Витя, почему она так толста и неуклюжа?! На Тане толстый и грубый свитер в крупную, кольчужью вязку, из-под свитера торчат широченные штанины каких-то немыслимых брюк, а из штанин - выглядывают ноги в пуховых носках. Да упакована она солидно и со знанием дела. Видимо, без чуткого руководства Маши здесь не обошлось. Таня переминается с ноги на ногу, потирает нос и показывает, что на улице холодно.
      - Да, - разводим мы руками, - холодно, зима, Россия... - хочется еще добавить: водка, но это слово мы пока стесняемся произносить.
      Таня в Москве всего три дня, а за это время успела посетить массу культурных мест, включая Третьяковку и Большой театр.
      - Правда, здорово! - восклицает Маша.
      - Еще бы не здорово, - соглашаемся мы. Сами-то мы в Третьяковке, конечно, были, а вот до Большого пока не добрались, все недосуг.
      В течение пяти минут Маша успевает сообщить много замечательных фактов из жизни Тани. Таня - ученый человек, без пяти минут искусствовед. Ее посещение Москвы напрямую с этим связано, она всерьез увлечена древнерусским искусством. От Москвы, храмов, их внутреннего убранства плачет от восторга. Ученую деятельность сочетает с активной жизнью на свежем воздухе: занимается верховой ездой. "Умеет скакать на лошади", говорит Маша.
      Маша лапочет то по-русски, то по-английски, переводя часть разговора Тане на английский, затем нам с английского на родной русский, чтоб мы не выглядели полными идиотами, дело в том, что по-русски Таня не понимает ни бельмеса, она знает с десяток слов, но половина из них, увы, из ненормативной лексики. "Успели научить добрые люди", - смеется Маша. Мы с Витей, к нашему стыду, тоже в языках не блещем, особенно в английском, хуже того: ни в зуб ногой! Что делать, не дал Бог таланта! А Маше хорошо, она окончила спецшколу с уклоном в английский и тараторит на нем, будь здоров. Она вообще ужасная говорунья. Молчание для нее равносильно смерти. А выступать в роли переводчика доставляет ей двойное удовольствие.
      - О, как я хочу научиться скакать на лошади! - заламывая руки и раздувая ноздри как молодая кобылка, трагически верещит Маша и смеется до слез.
      - Обязательно научишься, Маша, все твои скакуны впереди, лихая же ты будешь наездница! - мы категорически солидарны с ее желанием. Таня смотрит на всех с недоумением и жалобной улыбкой, пытаясь постичь непостижимый русский язык.
      - Да найдутся, в конце концов, в этом доме стаканы или нет? - Маша обращается к нам по-хозяйски и почти негодующе.
      - Стаканы? - Смешно слышать, сдохнуть и не жить от такого вопроса. Что-что, а уж стаканы в этом доме точно найдутся. Найдутся даже чистые тарелки и два красных яблока, заначка бережливого человека. Витя хорохорится, он готов расстаться с яблоками без всякого сожаления. - За стол, дорогие гости!
      Скоро мы сидим тесным, заговорщицким кружком и скромно выпиваем. Наши с Витей лица, изрядно помятые за праздники, разглаживаются и молодеют, в глазах появляется целеустремленность. Выпиваем за дружбу и интернационализм, за радость и непредскоазуемость встреч, и просто за любовь. За дружбу и любовь между простыми ребятами и хорошими девушками. Выпиваем и салатом из змеи закусываем. Салат на вкус непривычен, но ничего, змеятина сластит и напоминает мясо кролика. Водка делает свое полезное дело, организм, как скрипка, настраивается медленно и верно. Некоторые берут на себя смелость утверждать, что водка - пагуба. Пагуба, конечно, в том случае, если пить ее каждодневно и неумеренно. А если она к месту и ко времени, как, к примеру, у нас, то это уже и не водка вовсе, а сплошное здоровье и благоденствие.