Выслушав Ивана Михайловича, Симидзу сказал:
      - Каждый народ живет и умирает по своим законам. Вы - по вашим, мы, японцы,- по нашим.
      - Они боялись не вас, не русских,- добавил Кавагоэ.- Они боялись, что их женщины и дети попадут в руки китайцев. Китайцы обозлены, они жестоко мстят нам.
      - Понятно,- сказал генерал Смоликов.- Непонятно только, почему закон "харакири" исполняют женщины и дети, а генералы не исполняют. Переведите точно,- обратился он к переводчику.
      Симидзу молчал, опустив глаза, ответил за него опять Кавагоэ.
      - Это было до приказа императора о прекращении боевых действий,- сказал он.- После приказа этого не будет.
      Разумеется, не будет. Получив несколько подобных тревожных сигналов, командование, штаб и политотдел 1-й Краснознаменной армии немедленно приняли соответствующие меры. Японские беженцы, старики, женщины и дети, толпами выходили навстречу советским частям и умоляли защитить. Мы собрали их всех, около 11000 человек, в японский военный городок и обеспечили сильной охраной. Вот ведь как получилось; десятки лет японские газеты и прочие средства массовой пропаганды вдалбливали в головы людей всякую чушь про "варваров-большевиков", а пришли мы, и всю эту грязную пену как потоком смыло. К нам же кинулись в поисках защиты. Да и не только беженцы. Когда допрос закончился, я сказал, что мы отправим пленных генералов в Хабаровск, но перед этим они, если хотят, могут попрощаться со своим штабом и войсками.
      - Нет, не надо! - вдруг оживился, скинув свою вялость, генерал Симидзу. Отправьте нас в Хабаровск.
      - Почему вы так спешите? Только что утверждали, что, если бы по приказ императора, ваша армия сражалась бы до последнего солдата, что эти солдаты честно исполнили свой долг. А поблагодарить их за службу не хотите?
      - Нет, нет! - ответил он.- Это опасно. Могут быть эксцессы.
      - Не беспокойтесь. Мы дадим вам сильную охрану. Б Ханьдаохэцзы как раз направляется тяжелый самоходно-артиллерийский полк с десантом стрелков.
      Однако и Симидзу и другие японские генералы так настойчиво просили отправить их поскорее самолетом в Хабаровск (даже пообедать не хотели), что пришлось выполнить их просьбу. Забегая вперед, скажу, что и другие группы пленных из старшего начсостава японских войск стремились поскорее и подальше отделиться от вверенных им войск. Знали, что "русский плен" ничего общего не имеет с теми россказнями, которыми они сами же пичкали своих подчиненных. Вместе с тем их очень беспокоило не существо дела, то есть пребывание в плену, а формальная его сторона. Я уже говорил, что Кавагоэ, приехав к нам сдаваться, начал разговор с возражения против слова "капитуляция". И генерал Симидзу, прощаясь с нами, вернулся к той же теме. Привожу его слова, как они зафиксированы в протоколе допроса: "Однако нам неприятно слышать слово "пленные", мы не считаем себя пленными, так как мы прекратили военные действия в связи с высочайшим рескриптом, мы никогда не терпели поражений. Если бы продолжалась война с Советским Союзом, то все наши военные погибли бы на поле битвы. В связи с вышеуказанным прошу обратить серьезное внимание на применение слова "пленные".
      Ну что ответишь на эту словесную казуистику? Пленный есть пленный, господин Симидзу. И в плену вы оказались не потому, что так повелел император, а потому, что ваша армия, как и все японские вооруженные силы в Маньчжурии, за десять дней боевых действий против советских войск понесла громадные потери и превратилась в изолированные, лишенные управления, отброшенные в сопки и болота толпы солдат и офицеров без тяжелого вооружения, боеприпасов, продовольствия. И никакая формальная фразеология но изменит этого факта.
      20 августа прием пленных из состава 5-й японской армии был в основном закончен. Всего сдалось около 26 тысяч солдат и офицеров, в том числе командиры 124-й и 135-й пехотных дивизий. Последняя дислоцировалась до войны в Мишаньском укрепрайоне, и ее командование на допросе привело целый ряд цифр и фактов, которые наглядно иллюстрировали причину неудачи задуманного противником контрудара от Линькоу на юг. Перегруппировка сорвалась в самом начале. На марше 135-я дивизия, как и 125-я, о которой говорилось в предыдущих главах, понесла очень большие потери в боях с авангардами войск генерала Ксенофонтова. К моменту капитуляции в ней числилось немногим более 2000 человек, а из 64 орудий различных калибров (артиллерийский полк, артиллерия пехотных полков и ударного батальона) оставалось в строю только шесть. Минометы были потеряны все{58}.
      Ударный батальон, то есть смертники, насчитывал около 1000 человек, его пехотные роты официально назывались "партизанскими" и предназначались главным образом для уничтожения нашей боевой техники. При отступлении одна рота смертников была оставлена с соответствующим заданием как раз в том районе, где 12- 13 августа произошло массовое убийство японских беженцев - женщин и детей. Судя по данным, которые удалось собрать, это злодеяние было делом рук "ударников" 135-й пехотной дивизии.
      Во второй половине дня 20 августа я с оперативной группой штаба 1-й Краснознаменной армии вылетел на транспортных самолетах в Харбин. Два часа полета - и вдали показался большой город. К нему, петляя среди зеленых полей и островков леса, тянулись десятки грунтовых и несколько железных дорог. Паровозы, похожие сверху на игрушечные, попыхивая дымом, тянули за собой составы - на открытых платформах стояли танки. Это заканчивала сосредоточение к Харбину подвижная армейская группа генерала Максимова. Промелькнула под нами товарная станция с путаницей железнодорожных путей и ветками, отходящими к большим огороженным дворам, где теснились длинные строения под железными крышами - арсенал и склады инженерного имущества Квантунской армии. Прошли над ипподромом, он был пока что пуст, хотя, по сведениям, которыми мы располагали, японский гарнизон уже давно получил указание генерала Шелахова сдать и вывезти на ипподром все вооружение и боевую технику.
      Самолет сделал круг и приземлился на травянистом поле аэродрома Мадзягоу. Нас встретили офицеры-десантники. Здесь был порядок. Японские истребители и бомбардировщики стояли в ряд, с зачехленными моторами, около них - охрана. Трофейные автомашины ждали на краю летного поля, и мы, не задерживаясь, отправились в город. Наступил уже вечер, наша небольшая автоколонна довольно долго кружила но глухим, темным проулкам, миновала рощу Питомника и наконец попала в центр. Здесь было много электрического света, улицы заполнены людьми, повсюду красные флаги, с тротуаров вслед нам неслось дружное русское "ура", китайское "шанго" и еще какие-то приветственные возгласы разноликой и многоязычной толпы. Нет, нас никто специально не ждал. Так в те дни в Харбине встречали каждую машину с советскими военнослужащими, каждого солдата с красной звездой на пилотке. На перекрестках мы видели группы вооруженных молодых людей - тоже с красными повязками на рукавах. Офицер, меня сопровождавший, объяснил, что это - группы местной самообороны из китайцев, корейцев и русских эмигрантов. По ночам в городе тревожно. Банды подонков, которых японская жандармерия вооружала и использовала для своих темных целей, грабят магазины, склады, отдельных горожан. "Хорошо хоть моряки и танкисты подошли,- говорил сопровождающий.- А то нам хоть надвое разорвись, все равно за городом не усмотришь".
      Близ кабаре "Шанхай" стоял японский штабной автобус, возле него - пьяные японские солдаты. Они размахивали руками, о чем-то спорили и кричали, прохожие шарахались. Мы притормозили, десантники быстро выскочили из машины, затолкали мгновенно протрезвевших солдат в автобус, отобрали у них оружие и отправили восвояси. Пока мы ехали к отелю "Ямато", таких праздношатающихся групп и отдельных пьяных солдат встретили немало.
      Генерала Г. А. Шелахова я застал на рабочем месте. Один гостиничный номер превратился в приемную, другой - в кабинет. Народу тьма. Проводив очередную делегацию - каких-то священнослужителей в коричневых балахонах (не православных-это ясно), Шелахов сказал мне с облегчением:
      - Принимай хозяйство, Афанасий Павлантьевич. Третью ночь не сплю, голова кругом идет. Кто только не побывал тут: буддисты, мусульмане, бывшие белогвардейцы, делегация харбинских парикмахеров, делегаты от универсального магазина Чурина, врачи, рикши, вагоновожатые, владелец игорного дома на Пристани, какой-то нервный субъект, отрекомендовавшийся дядей знаменитой гадалки Веры Грозиной, делец, сообщивший шепотом, что он может за сходную цену поставить бумагу с водяными знаками для печатания китайских юаней, и прочая, и прочая. Устал я. Вот нужные тебе документы, а я хоть сосну часок. Если надо, разбудишь.
      Просмотрел я эти бумаги, в которых командование 4-й японской отдельной армии, отвечая на запрос генерала Шелахова, сообщало о боевом составе харбинского гарнизона и о том, как проходит разоружение. 4-я армия в первые же дни войны попала под удар смежных флангов Забайкальского и 2-го Дальневосточного фронтов и, сильно потрепанная, отходила на Харбин. К моменту капитуляции в городе и его окрестностях оказались 149-я и 119-я пехотные дивизии, 131-я смешанная бригада и тридцать четыре отдельные части: пять охранных отрядов, отряд бронепоездов, отряд жандармерии, артиллерийские, инженерные, саперные полки и отряды, много батальонов аэродромного обслуживания, учебный отряд по изучению русского языка при информбюро (разведке) Квантунской армии и так далее. Но самое интересное я прочитал во втором документе, который штаб 4-й японской армии датировал еще 18 августа{59}. В нем сообщалось, что "к сегодняшнему вечеру закончено сосредоточение орудий и большей части боеприпасов к ним" и что место разоружения армии "находится в южной окрестности Харбина, на харбинском ипподроме". А заключительная фраза должна была, видимо, убедить в том, что разоружение проходит быстро и по плану. "Сейчас все наши силы мобилизованы для проведения обследования, с тем чтобы быть в состоянии в течение завтрашнего дня или последующих дней незамедлительно уведомить Вас о положении вещей",писал штаб японской армии в обычном витиеватом стиле, где конец фразы, как правило, затемняет ее начало и способен растянуть энергичное "в течение завтрашнего дня" до бесконечных, "последующих дней". Собственно говоря, эту "растяжку" мы уже наблюдали, пролетая над пустующим ипподромом.
      Пришлось в ту же ночь вызвать в отель старший начсостав 4-й японской армии. Спрашиваю:
      - Приказ по армии о капитуляции отдан?
      - Да,- отвечают,- мы получили приказ командования Квантунской армии о прекращении боевых действий и разоружении.
      - Я спрашиваю не о приказе Квантунской армии. Вы приказ по своей 4-й армии отдали?
      - Мы,- отвечают,- составили план разоружения.
      Трудно с ними разговаривать. Ты им про Фому, они тебе про Ерему. Говорю переводчику:
      - Переведите господам генералам: завтра к вечеру приказываю закончить разоружение и свезти все оружие и технику на харбинский ипподром. Это первое. Второе: немедленно навести в войсках жесткую дисциплину. С завтрашнего дня появление в городе японских солдат и офицеров с оружием в руках будет караться по закону военного времени.
      Утром 22 августа я вручил командующему 4-й японской армией генералу Уэмура Микио распоряжение Военного совета 1-й Краснознаменной армии. В этом документе было сказано: "...Вам надлежит:
      Отдать приказ по армии о прекращении военных действий, о сдаче боевых знамен и оружия частям Красной Армии.
      Соединения и части с обозами, кухнями и медицинскими подразделениями вывести из черты города Харбин и сосредоточить в лагере военнопленных в Старом Харбине...
      В пути следования сохранять твердую воинскую дисциплину. Не создавать на дороге пробок и не затруднять движение частей и соединений Красной Армии.
      Немедленно дать указание частям, оставшимся в тылу Красной Армии, прекратить боевые действия и сдать оружие.
      Прекратить все одиночные и групповые передвижения военнослужащих по городу. Движение осуществлять только строем, под командой офицера.
      Дать указание армейскому интенданту о передаче складов, баз и другого военного имущества частям Красной Армии.
      Копию Вашего приказа во исполнение настоящих требований представить мне к 10.00 23.8.45 года в оригинале на русском и японском языках"{60}.
      Конечно, разоружение 4-й японской армии мы могли бы осуществить и без волокиты и долгих переговоров. У сунгарийских причалов стояли мониторы и канонерские лодки Амурской речной флотилии, в пригородах сосредоточились наши танки. Разговор на этом языке вразумил бы господ генералов в течение какого-нибудь часа. Но тогда были бы жертвы среди солдат японского гарнизона, а зачем и кому они нужны, когда война кончилась?
      22 августа к концу дня разоружение было в основном завершено. Танки, бронемашины, артиллерию, стрелковое оружие свезли на харбинский ипподром. Полки и дивизии 4-й армии организованно проследовали в лагеря для военнопленных. В Харбине сдалось в плен около 43 000 солдат и офицеров. Это были остатки войск 4-й отдельной армии, а также части, входившие в непосредственное подчинение штаба всех японских вооруженных сил в Маньчжурии штаба Квантунской армии. Однако пленением крупной группировки противника в районе Харбина дело не закончилось. Еще около двух недель наши части продолжали вылавливать отдельные группы японцев, прятавшихся в горной тайге. С 22 августа по 1 сентября в районе станции Ханьдаохацзы были разоружены 1-я маньчжурская пехотная дивизия во главе с ее командованием (более 2000 человек), 386-й полк 135-й японской пехотной дивизии (около 1500 человек) и другие подразделения 5-й армии. За этот же период в районе Харбина, прочесывая его окрестности, наши стрелки выловили до 2000 японских солдат и офицеров, а в сопках у станции Эхэ - 1200 человек из состава 124-й и 126-й пехотных дивизий{61}.
      Отдельные отряды - в основном смертники - совершали диверсионные акты на железной дороге, пытались даже нападать на советские военные комендатуры в небольших городках. Так, 28 августа южнее Ханьдаохэцзы, у русского села Романовка, был в бою ликвидирован отряд, состоявший из смертников и солдат унтер-офицерской школы. В том же районе три дня спустя наша стрелковая рота окружила около 300 смертников. Сложить оружие они отказались и все были уничтожены. 2 сентября бронепоезд, стоявший на разъезде Шихэ, подвергся сильному пулеметному и минометному обстрелу с ближайших сопок. Командиру 365-й стрелковой дивизии полковнику М. К. Гвоздикову пришлось направить в этот район отряд пехоты с артиллерией. Противник понес большие потери, оставшиеся в живых ушли в глубь тайги. Пленные показали, что их группа насчитывала около 2000 солдат и офицеров.
      В Мишаньском укрепрайоне ликвидация мелких групп смертников продолжалась до начала сентября. Огромная его площадь, множество хорошо замаскированных убежищ, казарм, складов с продовольствием и боеприпасами, спрятанных в лесистых горах, глубоко под землей и в целом представлявших собой бетонированные лабиринты,- все это затрудняло борьбу со смертниками. 2-3 сентября несколько их групп были уничтожены в окрестностях горы Нань-Шань, 5 сентября - до 150 человек при попытке атаковать нашу комендатуру в Пиняньчжэне.
      Таким образом, боевые действия в полосе 1-й Краснознаменной армии в отдельных районах закончились лишь несколько дней спустя после того, как 2 сентября был официально подписан акт о капитуляции Японии.
      К началу сентября мы могли уже подвести окончательные итоги наступательной операции нашей армии в Маньчжурии. Прорвав фронт противника на участке около 16 км, армия затем расширила прорыв до 170 км и продвинулась в глубину Маньчжурии на 450 км. Было освобождено 16 городов и множество других населенных пунктов. Захвачено исправного вооружения и боевой техники: орудий разных калибров (до 240-мм гаубиц включительно) - 190, танков - 49, бронемашин - 8, пулеметов - 1100, винтовок - 40000, боевых самолетов - 16, а также более 120 крупных складов с военным имуществом.
      Общее число пленных составило 87 тысяч человек, в том числе 19 генералов. Безвозвратные потери противника (убитые и умершие от ран), судя по трофейным документам, подтвержденным опросом командиров и начальников штабов японских соединений и частей, превысили 30 тысяч человек. Безвозвратные потери 1-й Краснознаменной армии - 598 человек, из них офицеров - 98, сержантов - 162, рядовых - 338. А всего, считая и раненых, выбыло из строя 2888 человек.
      Даже беглый взгляд на эти цифровые данные позволяет судить о многом. Сравнивая потери сторон, можно убедиться в том, что превосходство наше над противником по всем компонентам боевого мастерства было полным. Однако вынужден еще и еще раз повторить, что быстрая победа далеко не всегда равнозначна победе легкой. Рассказывая о борьбе за станцию Хуалинь и город Муданьцзян, я стремился показать читателю, сколь ожесточенным было сопротивление врага и, соответственно, трудным путь 1-й Краснознаменной армии к победе. Столь же трудно складывалась боевая обстановка и в полосе нашего левого соседа - 5-й армии генерала Н. И. Крылова. И если нам удалось совместными усилиями и в короткий срок разгромить противостоящую 5-ю японскую армию, то причину успеха надо искать никак не в слабом сопротивлении противника. Наоборот, цифра безвозвратных потерь врага, большое число убитых и относительно малое число раненых свидетельствуют о том, что враг сражался до последнего. Но, как сказал поэт, "сила силе доказала, сила силе - не ровня". Да, наша советская воинская сила решительно и быстро сломила силу врага, однако, оценивая победу, не стоит заниматься шапкозакидательством. Строгая и трезвая оценка прошлого нужна и важна не только для истории, но и для дел и забот сегодняшнего дня.
      В ходе повествования мне не раз довелось рассказывать о том, какую огромную роль сыграла партийно-политическая работа в обеспечении выполнения боевых задач войсками армии, о многих политработниках, которые личным примером увлекали бойцов за собой в особенно напряженных схватках, личным подвигом еще и еще раз утверждали традицию, бытующую у нас со времен Великой Октябрьской социалистической революции и гражданской войны, ту славную традицию, которая на поле боя обычно выражалась коротким призывом: "Коммунисты, вперед!" А если говорить о характерных особенностях партийно-политической работы в Маньчжурской операции, то они были тесно связаны с ее особенностями вообще, и в первую очередь, с действиями передовых отрядов. Успех этих отрядов, в том числе 257-й танковой бригады, был во многом предопределен и предшествующей планомерной партийно-политической работой в частях и подразделениях, и правильной расстановкой коммунистов и комсомольцев в момент создания передовых отрядов, и правильным сосредоточением усилий партийно-политического аппарата в том или ином боевом эпизоде. А в целом наши политработники во главе с членом Военного совета Иваном Михайловичем Смоликовым оперативно и успешно справились со всеми и запланированными, и возникавшими неожиданно боевыми задачами.
      За боевые отличия в ходе операции было награждено 25 746 солдат, сержантов, офицеров и генералов 1-й Краснознаменной армии. Генерал-майор Корнилий Георгиевич Черепанов и ефрейтор Василий Степанович Колесник удостоились звания Героя Советского Союза. Почетное наименование Харбинских получили четырнадцать частей и соединений, орденом Красного Знамени были награждены тринадцать частей и соединений{62}.
      Таковы вкратце итоги участия войск армии в Маньчжурской стратегической наступательной операции. Общие цифры и факты, характеризующие боевую деятельность всех советских фронтов и армий в этой операции, известны по многим публикациям, поэтому не буду их повторять. Отмечу лишь, что в истории второй мировой войны трудно подобрать аналогию к Маньчжурской операции и по ее пространственному размаху, и по стремительности развития событий, и по конечным результатам.
       
      В городе Харбине
      Итоги наступательной операции 1-й Краснознаменной армии, оформленные в отчетные документы, мы отправили в штаб 1-го Дальневосточного фронта, а затем доложили и лично командующему фронтом Маршалу Советского Союза К. А. Мерецкову. Кирилл Афанасьевич приехал к нам в Харбин вместе с членом Военного совета фронта генерал-полковником Т. Ф. Штыковым и первым секретарем Приморского крайкома партии Н. М. Пеговым. С Терентием Фомичом и Николаем Михайловичем у нас состоялась беседа по очень серьезному вопросу - о санитарном состоянии Харбина и других маньчжурских городов и населенных пунктов. В период японской оккупации бюджет марионеточной "Великой Маньчжурской империи" был полностью подчинен военным расходам. О здравоохранении, о необходимых санитарных мероприятиях маньчжурские чиновники и не вспоминали. Окрестности городов превратились в клоаки гниющих отбросов, питьевая вода почти не очищалась. Холера, тиф и другие эпидемические болезни косили людей. Теперь, когда между Маньчжурией и советским Дальним Востоком было восстановлено железнодорожное сообщение и с каждым днем оно становилось все более интенсивным, возникла опасность, что эти эпидемии могут распространиться и на нашу территорию. Требовались срочные меры для того, чтобы обезопасить советские войска в Маньчжурии. О том, как это сделать, одновременно оказав и помощь местным властям в улучшении санитарного состояния населенных пунктов и системы их водоснабжения, и шел наш разговор. Я доложил соображения, подсказанные нашими медиками, перечислил, что именно мы уже предприняли и что планируем предпринять в ближайшее время. Член Военного совета и первый секретарь крайкома, в целом одобрили наш план и внесли в него ряд своих предложений.
      Санитарная проблема была лишь одной из многих, с которыми мы столкнулись в Маньчжурии вообще и в Харбине в частности. Когда днем 21 августа я проехал по центральным его улицам, то будто вернулся в далекое прошлое, когда мне, деревенскому парнишке, впервые довелось попасть в Иркутск, еще хранивший облик губернского города. Те же двух-трехэтажные особняки с лепными украшениями, те же высокие серые, с зеркальным парадным входом и широкими окнами, дома для богатых съемщиков, те же замызганные деревянные и кирпичные здания, так называемые доходные дома для бедняков, где во дворах-колодцах среди сушившегося белья и помойных ящиков играли в "крестики-нолики." бледные, худые ребятишки. По улицам катили пролетки с извозчиками в поддевках и высоких цилиндрах, пробегали стайки девочек-гимназисток, степенно шагали бородатые студенты в мундирах и фуражках со значками политехнического института. Это была русская часть Харбина, заселять которую еще в начале века начали служащие только что построенной Китайско-Восточной железной дороги. Во время русско-японской войны, когда Харбин стал тыловой базой русской армии, его население сильно возросло. Но особенно оно увеличилось в начале двадцатых годов. Остатки колчаковских разгромленных войск и разного рода штатская публика хлынули из Сибири и с Дальнего Востока в Маньчжурию и осели главным образом в Харбине. Впоследствии часть русского населения Харбина - в основном рабочие и служащие Китайско-Восточной железной дороги - приняла советское гражданство, другие - китайское, третьи - матерые белогвардейцы - продолжали считать себя подданными Российской империи. Они были непременными участниками провокаций, которые устраивали на советско-китайской границе сначала китайские генералы, а потом и японская военщина. Но время шло, надежды на то, что иностранная интервенция и белогвардейское подполье в России свергнут Советскую власть, становились все более эфемерными, и мало-помалу настроение и этой, наиболее агрессивной и антисоветской прослойки русской эмиграции заметно изменилось. И хотя японцы всячески подогревали ее воспоминаниями о российской монархии, хотя и не жалели средств для финансирования разного рода шпионских и полушпионских организаций, вроде Русско-японского института или фашистской группы Радзиевского, ощутимых результатов они не добились. А когда началась Великая Отечественная война, когда битвы под Москвой, Сталинградом и на Курской дуге разнесли по всему миру весть о славе русского оружия, когда советские армии, громя немецко-фашистские войска, двинулись к границам Германии, в среде эмигрантов произошел перелом. Исключение составила лишь наиболее реакционная ее часть во главе с атаманом Семеновым и его ближайшими приспешниками, которые запятнали себя кровавыми злодеяниями на Дальнем Востоке еще со времен гражданской войны и активно сотрудничали с японским империализмом. Большинство же харбинцев тайно по радио слушали передачи из Читы и Хабаровска, и каждая сводка Советского информбюро, переходя из уст в уста, мгновенно облетала город. Еще до нашего вступления в Харбин здесь была создана организация, назвавшая себя "штабом советской молодежи", гимназисты на своем собрании переименовали гимназию в "Советскую" и так далее. У меня сохранился номер харбинской газеты "Время" за 22 августа 1945 года. Позволю себе процитировать статью, в которой автор рассказывал о судьбе детей русских эмигрантов в годы японской оккупации.
      "Печальна их судьба, - писал он. - Они были русскими, но не видели России, не соприкасались с русским народом. В школах они изучали географию России, разделенной еще на губернии, тогда как в течение уже более 20 лет Родина наша представляет собой Союз Советских Социалистических Республик. В тех же школах им преподавали государственную мораль, которая по существу своему была не чем иным, как японской аморальностью. Им прививали взгляд, что здесь они имеют свою вторую родину, и потому заставляли ежедневно кланяться флагам Маньчжоу-Го и Японии и совершать поклоны в сторону резиденции правителей обоих государств. В слякоть и непогоду, в трескучий мороз их строем гоняли из неотапливаемых школ, в изношенных пальтишках и рваных башмаках, к японскому храму и заставляли кланяться и там. Их обучали - не только юношей наших, но и девушек - военному строю. Спрашивается: с кем готовили сражаться? Их стремились разложить духовно и физически. Но не таковы сыновья народа русского, чтобы можно было их пригнуть к земле: чем тяжелее был гнет, тем неумолчнее звучали в сердце зовы Родины. Чем больше прилагалось сил к тому, чтобы сделать из наших детей духовных .уродов, тем дружнее они сплачивались и тайком около радиоприемников разучивали советские песни и приобщались к своему народу. Все это в прошлом. Стена разрушена. Будущее ясно: наши дети не видели Родины - они ее увидят; наши дети не знали родного им народа - они его узнают".
      Могу добавить, что вскоре тысячи харбинцев получили советские паспорта и выехали на Родину с детьми и внуками.
      В той же газете был опубликован приказ, который мне пришлось отдать через несколько часов после того, как я прибыл в Харбин и вступил в должность начальника гарнизона и военного коменданта города. Привожу его здесь с единственной целью - прокомментировать. Показать читателю, какие проблемы иногда очень сложные и серьезные - стояли за этими скупыми пунктами.
      "Приказ No 1 Начальника гарнизона и военного коменданта города Харбина.
      21 августа 1945 гада.
      В целях поддержания нормальной жизни и порядка на территории города Харбина и в его окрестностях приказываю:
      1) Всем гражданским властям продолжать исполнение своих обязанностей.
      2) Всем владельцам торговых и промышленных предприятий продолжать свою деятельность. Цены на товары, продукты питания и т. д. остаются такими, какими они были до прихода советских войск. Продажа спиртных напитков воспрещается до особого распоряжения.
      3) Местным властям и гражданскому населению оказывать всемерную помощь в обеспечении нормальной работы школ, больниц, амбулаторий и других культурных и коммунальных учреждений и предприятий.
      4) Богослужение в храмах и молитвенных домах отправляется беспрепятственно.
      5) Местному населению сдать военному коменданту все имеющееся оружие, боеприпасы, военные материалы, военное имущество и радиоаппаратуру.
      6) Все склады и складские помещения со всем наличным в них имуществом, принадлежавшие японским и маньчжурским военным властям, переходят в распоряжение советского командования.
      7) Хождение по улицам разрешается с 5.00 до 23.00 по местному времени".
      Прежде всего скажем о гражданских властях города Харбина, которые упомянуты в приказе. Мэр города китаец Чжан Тинго был крупным спекулянтом, нажившим за годы японской оккупации миллионное состояние. Такими же темными дельцами являлись и его ближайшие помощники. Они встретили нас поклонами и угодливыми улыбками, но у них был свой расчет на будущее: советские войска сделали свое дело - разгромили японцев - и скоро уйдут на родину. А им, Чжану и его коллегам, надо удержать за собой "хлебные" места и одновременно оправдаться перед гоминьдановским правительством и его главой Чан Кайши. Ведь как ни крути, их долголетняя и верная служба японским оккупантам - это факт. Но жизнь переменчива, рассуждали эти прожженные дельцы. Теперь, когда Япония поставлена на колени, националистическое китайское правительство обязательно вернется к прежнему антисоветскому курсу. Значит, получить его прощение и даже поощрение можно, если развить соответствующую этому курсу деятельность. Надо, во-первых, показать миру, что сам приход Красной Армии в Маньчжурию уже ознаменовался развалом экономики. И вот господин Чжан засучив рукава взялся за дело. Не знаю, конечно, в каком из пяти своих особняков пошептался он со сворой харбинских спекулянтов, знаю только, что стали поступать тревожные сигналы:, запасы продовольствия в городе быстро тают, цены растут; фабрики, мастерские, коммунальные предприятия могут прекратить работу из-за нехватки топлива; медицинское обслуживание населения, и без того державшееся буквально на ниточке, на жалких грошах городского бюджета, может совсем прекратиться.
      Необходимо было срочно поговорить с гражданскими властями, объяснить им, что мы отнюдь не намерены глядеть сквозь пальцы на эти махинации. Эту нелегкую миссию взяли на себя Иван Михайлович Смоликов, начальник политотдела армии Константин Яковлевич Остроглазой и наш консул в Харбине Георгий Иванович Павлычев. Господин Чжан начал с поклонов и улыбок. Разводил руками, объяснял, что в Харбине - капиталистическая экономика. Свободный рынок. Война прервала обычные торговые пути и связи. Это явление естественное. Отсюда и нехватка того-сего, отсюда и рост цен. Но Иван Михайлович Смоликов задал мэру вопрос: