- А, вот что! - с живостью прервал дон Мариано. - Ну, это мы устроим. Скажите, сколько нужно, и я с удовольствием дам вам эту сумму. А потом, когда вы возвратитесь и устроите свои дела, мы сочтемся.
      - Благодарю вас, дон Мариано, - с чувством произнес погонщик. - Но я не знаю, когда вернусь, да и останусь ли еще жив, поэтому не могу, ради покрытия одних долгов, брать на свою совесть другие.
      - Да я и не стал бы считать это долгом, - возразил де Сильва, - а просто как бы лептою в пользу нашего общего дела.
      - Нет, дон Мариано, лично я и в таком виде не могу принять вашей помощи, с твердостью сказал погонщик. - Еще раз очень признателен вам, но, повторяю... Однако у вас на дворе что-то случилось! - вдруг прервал он сам себя и поспешил выглянуть в окно, возле которого сидел.
      Действительно, на дворе гасиенды происходило нечто, всполошившее весь дом. Из гасиенды Дель-Валле через прилегавшие с севера горы прискакал один из старейших слуг дона Луиса Трэс-Вилласа, бывший когда-то дядькою дона Рафаэля. Он оказался смертельно раненым. Слуги де Сильвы сняли его с измученной лошади еле живым и осторожно положили на лужайку посреди двора.
      - Дона... Рафаэля... скорее... ко мне! - прохрипел умирающий.
      - Дона Рафаэля!.. дона Рафаэля!.. Где дон Рафаэль? - раздались взволнованные голоса.
      Этот зов и поднявшаяся одновременно суматоха вызвали из дома не только того, кого было нужно, но и всех обитателей мужского пола, за исключением дона Корнелио Лантехаса, который после перенесенных потрясений впал в состояние, близкое к горячечному, и лежал в постели.
      - Боже мой, что это значит, Родригес? - с нескрываемою тревогой спросил дон Рафаэль, наклоняясь над умирающим. - Что с тобой? Почему ты здесь в таком виде?
      - Меня послал дон Луис, - ответил слабым голосом старый слуга, - звать вас на помощь... Антонио Вальдес... с шайкой разбойников... напал на гасиенду... умираю... Прощайте... Молитесь за мою душу!
      Поток хлынувшей изо рта крови унес с собой последнюю искру жизни преданного слуги.
      - Боже, какая ужасная весть! - воскликнул дон Рафаэль, сам бледный как смерть. - Я должен проститься с вами, дон Мариано, и поспешить на помощь отцу.
      - Да, действительно, ужасно, - согласился де Сильва. - Жаль, что, как нарочно, сегодня ушел от меня индеец Косталь. Он был бы для вас очень полезен, как человек редкой храбрости и сметливости, хотя и слишком гордый, потому что происходит, по его убеждению, от касиков племени цапотеков, владевших когда-то чуть не всей Мексикой... Впрочем, у меня найдутся и еще дельные люди, которых я могу послать с вами.
      Дон Мариано позвонил и приказал явившемуся на звонок слуге позвать управляющего гасиендой. Когда тот явился, де Сильва сказал ему:
      - Прикажите нашим вакеро, Аройо и Бокардо, немедленно оседлать своих лошадей, чтобы проводить дона Рафаэля до гасиенды Дель-Валле и вообще остаться в его распоряжении до тех пор, пока у него будет в них надобность.
      - К сожалению, я не могу исполнить вашего приказания, сеньор: оба эти вакеро вот уже несколько дней, как исчезли из гасиенды, - ответил управляющий. - Я все время собирался доложить вам об их исчезновении, но думал, что они скоро вернутся. Они и раньше пропадали на день, на два и потом возвращались. Я полагал, что они и в этот раз...
      - А, и эти тоже... Ну, в таком случае пусть Санхес...
      - Санхес лежит в постели, сеньор, - продолжал докладывать управляющий. Его сбросила с себя дикая лошадь, которую он поймал и хотел объездить. При падении он повредил себе ногу, так что никак не может...
      - Жаль, это тоже очень дельный человек! - с недовольным видом проговорил дон Мариано и, отпустив управляющего, обратился к гостю: - Вот, видите, мой дорогой друг, недавно у меня было четверо людей, которых я мог бы предложить вам, а теперь не осталось ни одного. Есть, правда, еще разные слуги, но из них ни один не годится для вас. Мне очень совестно, что я не в состоянии...
      - Не беспокойтесь, пожалуйста, дон Мариано, - с оттенком нетерпения прервал молодой человек. - До дома я доберусь и один, а у отца, наверное, найдутся люди, которым не достает только руководителя... Мне нужно скорее отправиться в путь. Позвольте только сначала проститься с сеньоритами.
      - Идите, идите к ним! - с невольной улыбкой разрешил де Сильва и, крепко пожав молодому человеку руку, отпустил его.
      Сестры теперь сидели вместе в гостиной и, обнявшись, плакали. Они уже знали все, что произошло на дворе, и оплакивали смерть верного слуги дона Рафаэля и привезенную им дурную весть. В особенности горевала Гертруда. Только начавший было распускаться перед нею бутон счастья теперь снова закрылся под ядовитым дыханием беспощадной действительности. А Марианита оплакивала горе сестры, которой так сочувствовала.
      Когда дон Рафаэль пришел в гостиную проститься со своей невестой и ее сестрой, Марианита хотела оставить их вдвоем, но Гертруда удержала ее, сказав, что не имеет больше от нее тайн и может проститься с женихом при ней.
      Прощание жениха и невесты было не только трогательное, но даже торжественное.
      - Злая судьба, - говорила, между прочим, Гертруда стоявшему перед ней на коленях жениху, - едва соединив нас, снова разлучает на неопределенное время. Возьмите, дорогой мой, одну из этих прядей моих волос и носите ее при себе, как талисман, который будет охранять вас от всех опасностей. Другую такую же я оставляю у себя. Теперь поклянитесь мне, что если вы когда-либо, где-либо и при каких бы то ни было обстоятельствах получите от меня эту вторую прядь, то это будет означать следующее: "Та, которая посылает вам эти волосы, знает, что вы разлюбили ее, но несмотря на это, она сама не в силах изменить своих чувств и желает еще раз видеть вас". Это странные и, пожалуй, даже страшные слова, дорогой Рафаэль, но я должна была их сказать, - заключила молодая девушка.
      - Клянусь вам, - пылко произнес молодой человек, - исполнить ваше желание при каких бы то ни было обстоятельствах! Как только я получу эту драгоценную для меня прядь, я брошу все и тотчас же прилечу к вам на крыльях любви, чтобы на коленях уверить вас в неизменности моих чувств.
      - Ваша клятва будет записана на небесах, Рафаэль! - торжественным тоном убежденно проговорила Гертруда и грустно прибавила: - Но время бежит. Я не хочу больше задерживать вас. Идите и исполните свой долг. Возьмите вот еще этот шарф. Я вышила его для вас в то время, когда мы были в городе, и я каждый день ожидала того, что произошло только сегодня. Каждый стежок этой вышивки будет напоминать вам мысль, вздох, молитву о вас вашей Гертруды. Прощайте или до свидания, если это будет угодно Богу, мой дорогой Рафаэль.
      - Да, мне пора... Я должен ехать, - говорил как в бреду молодой человек, не поднимаясь, однако, с колен и покрывая руки невесты пламенными поцелуями.
      Наконец Гертруда заставила его встать и убрать в нагрудной карман камзола шарф, в который она сама тщательно завернула прядь своих волос.
      - Идите же, идите, мой дорогой, возлюбленный жених, - настаивала она, выдергивая свои руки, которые он не переставал покрывать поцелуями. - Помните, что ваш отец нуждается в вашей помощи. Идите и исполняйте свой долг.
      Она обеими руками обхватила его голову и крепко поцеловала в лоб, потом слегка подтолкнула его к двери. Молодой человек, как безумный, вылетел из комнаты, забыв даже проститься с сестрой своей невесты.
      Глава XI
      ДОЛГ И ЛЮБОВЬ
      Последние лучи заходившего солнца окрашивали в яркие переливчатые цвета небосклон, когда дон Рафаэль выехал из горного ущелья, по которому пролегала дорога от гасиенды Лас-Пальмас до гасиенды Дель-Валле, принадлежавшей отцу молодого человека.
      Приближаясь к родной усадьбе, дон Рафаэль был удивлен зловещим безмолвием, царившим вокруг. Чувствуя что-то недоброе, молодой человек приготовил свою винтовку и выехал на вымощенную аллею, которая вела к господскому дому и с обеих сторон была окаймлена американскими кипарисами. В конце аллеи высилась каменная ограда. Тяжелые ворота посредине ограды бы полуоткрыты, но с обширного двора гасиенды не доносилось ни малейшего звука, и там не замечалось никакого движения.
      Перед самыми воротами конь молодого всадника вдруг с громким ржанием метнулся в сторону. В сгущавшихся сумерках всадник не сразу мог разглядеть, что испугавший его коня предмет был человеческим телом, распростертым на земле, поперек въезда, и это тело было без головы.
      Когда дон Рафаэль наклонился с седла, чтобы рассмотреть, чье могло быть это тело, из груди молодого человека тотчас же вырвался крик ужаса, горя, отчаяния и бешенства, не встретивший никакого отклика, кроме глухих отголосков. Это тело принадлежало его отцу, а отделенная от него голова оказалась подвешенной за волосы к перекладине ворот... Сын опоздал! Все было уже кончено!
      Молодой человек смотрел безумными глазами на вздувшееся лицо. Да, это было знакомое, дорогое лицо отца, только сильно искаженное насильственной смертью!
      Было ясно, что испанец дон Луис Трэс-Виллас пал жертвой разбойничьей шайки; жестоких рук этих "освободителей" не могли остановить ни либеральные политические убеждения старика, ни его всем известная доброта, ни его почтенные годы. Виновники этого злодеяния даже хвастались совершенным ими подвигом, судя по тому, что на одном из столбов ворот, под головой убитого, они начертали углем свои имена - Аройо и Антонио Вальдес.
      Долгое время убитый горем сын оставался совершенно неподвижным перед этим ужасным зрелищем, спрашивая себя:
      "Где и когда я разыщу этих злодеев?.. А разыскать их я должен во что бы то ни стало!.. Буду всюду выслеживать их день и ночь, без остановки, без отдыха, пока и их головы не будут висеть здесь же... Но, - являлся новый мучительный вопрос, - как я могу после такого злодеяния принимать участие в борьбе?.. Нельзя же мне становиться под одно знамя с убийцами моего отца!.."
      Молодой человек заключил свои мучительные размышления громким возгласом:
      - Иду вместе с Испанией! Так предписывает мне сыновний долг. Да здравствует Испания! Да погибнут все ее враги! Страшная смерть убийцам моего дорогого отца!
      Сойдя затем с коня, сын благоговейно опустился на колени перед телом отца и торжественно произнес:
      - Клянусь тебе, дорогой отец, твоей священной для меня памятью, твоими седыми волосами, омоченными в твоей собственной крови, что я всеми способами, находящимися в моей власти, мечом и огнем, попытаюсь остановить в самом начале это преступное движение, устроители которого называют его восстанием за свободу Мексики, сопровождая свои подвиги бесцельными злодеяниями и лишая жизни таких людей, как ты, отец, не сделавший им ни малейшего зла! Молю Бога, да поможет Он мне сдержать мою клятву!
      В этот момент словно кто-то невидимый повторил те слова, которые дон Рафаэль накануне слышал из уст Гертруды:
      "Пусть все, поднимающие руку в пользу Испании, будут покрыты вечным позором! Да не окажется для них ни приюта, где они могли бы укрыться, ни женщины, которая улыбнулась бы им! Пусть каждый, изменивший своей родине, встретит со стороны той, которую любит, одно презрение!"
      Но вместе с тем послышался и другой голос, говоривший:
      "Исполняй свой долг, чего бы это ни стоило тебе!"
      Глядя на изуродованные останки своего отца, сын внял лишь второму голосу и повторил клятву.
      Один, в ночной тиши, он собственными руками вырыл в саду опустевшей гасиенды могилу, бережно уложил в нее тело отца, приставив к нему голову и положив на грудь покойного шарф Гертруды с прядью ее волос, затем тщательно зарыл могилу. После этого, преклонив колени перед могилой, он еще раз повторил свою клятву, потом сел на коня и, даже не заглянув в дом, направился в Оахаку, главный город провинции.
      По прибытии туда дон Рафаэль поспешил явиться к губернатору этой провинции, дону Бернардино Бонавиа. Он хотел выпросить у него отряд солдат, чтобы с этим отрядом разыскать убийц отца и наказать их. К несчастью для молодого капитана, губернатор, при всем своем желании, не мог исполнить его просьбу. Во всей провинции уже были сильные беспорядки, начала волноваться и сама столица, гарнизон же ее был невелик и ослаблять его было бы очень рискованно.
      Выслушав доводы губернатора, дон Рафаэль поневоле должен был согласиться с их разумностью и уйти от него ни с чем. Остановившись в гостинице, он стал наводить справки, нельзя ли как-нибудь обойтись и без содействия губернатора, и узнал, что в окрестностях города один из испанских офицеров, капитан дон Хуан Вальделас, набирает добровольцев, которых было уже около сотни.
      Недолго думая, молодой человек поскакал к этому офицеру и в нескольких словах изложил ему свое дело. Вальделас отнесся к нему с полным сочувствием и тут же согласился отдать в его распоряжение не только свой отряд, но и самого себя.
      Оба офицера во главе хорошо вооруженного отряда добровольцев в тот же день пустились на поиски разбойников.
      Посланные вперед разведчики, которым дон Рафаэль обещал хорошую награду, донесли, что Антонио Вальдес со своей шайкой засел на одной горе, недалеко от гасиенды Дель-Валле. Разыскав там Вальдеса, дон Рафаэль и Вальделас заставили его принять бой. При первой же стычке разбойничья шайка дрогнула и была рассеяна, но сам Вальдес успел скрыться, и его нигде не могли найти.
      Дон Рафаэль, нисколько не обескураженный этой неудачей, дал себе слово во что бы то ни стало поймать и наказать убийцу своего отца и энергично продолжал его преследование.
      * * *
      Целых две недели дон Рафаэль с отрядом гонялись за разбойником и попутно имели немало стычек с бродившими повсюду бандами инсургентов, но Вальдеса, казалось, и след простыл.
      Вдруг в один туманный вечер он совершенно неожиданно снова появился перед роялистами во главе новой, довольно многочисленной и лучше вооруженной шайки. Произошла горячая кровавая схватка, кончившаяся опять победой испанцев.
      Сам Вальдес снова бежал с поля битвы. Вероятно, он уже считал себя в безопасности, как вдруг его догнал всадник, в котором он, к ужасу, тотчас узнал своего смертельного врага, капитана Трэс-Вилласа.
      Вальдес обернулся и выстрелил из пистолета, но промахнулся. В следующее за тем мгновение мститель набросил на него лассо, которым умел пользоваться не хуже любого вакеро, стащил его с лошади и, разогнав своего коня, поволок полузадушенного врага за собой по земле.
      В ту же ночь голова Антонио Вальдеса оказалась подвешенной за волосы на воротах гасиенды Дель-Валле, на том самом месте, где за две недели перед тем висела голова владельца этой гасиенды. Дон Рафаэль оставил на этих воротах надпись, свидетельствующую о том, что клятва сына, данная на могиле отца, была исполнена.
      Эта первая жертва несколько утолила у молодого человека жажду дальнейшей мести, и он стал поспокойнее. Зато в его сердце снова пробудились задремавшие было на время другие чувства. Он чувствовал необходимость оправдать в глазах семьи де Сильвы свое поведение, которое должно было сильно смущать эту семью. Ведь как-никак, а Гертруда, хотя и не объявленная официально его невестой, все же была ею перед Богом и перед совестью самого Рафаэля. И он решил повидаться и объясниться с девушкой, которую продолжал искренне любить. Но разные непредвиденные препятствия все не позволяли ему исполнить это решение. Между тем Гертруда, не видя его самого и не имея от него никаких известий, сильно страдала.
      Глава XII
      ЗАТРУДНИТЕЛЬНОЕ ПОЛОЖЕНИЕ
      Оба капитана, Трэс-Виллас и Вальделас, сделали из гасиенды Дель-Валле нечто вроде крепости, для которой они выпросили у губернатора три старых, но еще годных пушки и достаточное количество зарядов, и учредили в этой крепости свою, так сказать, главную квартиру. К ним отовсюду стали стекаться добровольцы, и это давало им возможность вести серьезную борьбу с инсургентами.
      Дон Рафаэль узнал, что, кроме уже известного ему второго убийцы его отца, Аройо, был и третий, неразлучный товарищ последнего, - Бокардо. Они оба служили в качестве вакеро у дона Мариано де Сильвы и скрылись от него, как докладывал дону Мариано его управляющий, за несколько дней до прибытия дона Рафаэля в гасиенду Лас-Пальмас.
      Покончив с Вальдесом, дон Рафаэль начал разыскивать его пособников. Находясь со своим отрядом в окрестностях гасиенды Лас-Пальмас, он не раз порывался заехать туда, чтобы, наконец, откровенно высказаться перед доном Мариано и Гертрудою, но его все останавливала ложная гордость.
      Так прошло два месяца со времени смерти дона Луиса.
      Остальные двое его убийц продолжали ускользать от мстительной руки его сына. Но вот распространился слух, что они покинули провинцию Оахаку и со всей своей шайкой отправились на север, чтобы примкнуть к армии Гидальго. Узнав об этом, дон Рафаэль вернулся в свою крепость, где во время его отсутствия командовал капитан Вальделас, и нашел там приказ главнокомандующего вице-королевской армией, предписывавший капитану Трэс-Вилласу немедленно возвратиться в его полк.
      Прежде чем во исполнение этого приказа отправиться в такой дальний путь, молодому человеку страстно захотелось побывать в гасиенде Лас-Пальмас и открыть там свою душу. Но и на этот раз злая судьба не пожелала, чтобы он переступил порог этого гостеприимного дома с мирными намерениями. Появилась новая преграда.
      Когда дон Рафаэль на своем неизменном коне и во главе небольшого отряда подъезжал к воротам гасиенды Лас-Пальмас, на него вдруг налетела целая шайка всадников разбойничьего вида, вождь которой крикнул:
      - Смерть изменнику!
      В то же время выстрелом из пистолета он так сильно ранил лошадь молодого капитана, что та упала на месте. Благодаря своей храбрости и ловкости, дон Рафаэль не растерялся. Мгновенно высвободившись из стремян упавшей лошади, он вскочил в седло оказавшейся рядом с ним лошади одного из своих рядовых, который, будучи тяжело ранен, свалился с нее. Отбиваясь саблей от нападавших, часть которых уложил на месте, и распорядившись подобрать раненого, храбрый капитан стал быстро отступать в горы, куда разбойники не решились последовать за ним.
      Вот какая была устроена ему встреча перед гасиендой Лас-Пальмас, в которую он стремился с самыми мирными намерениями! Эта встреча и потеря любимого коня острой болью отозвались в его сердце. Он счел это как бы предзнаменованием, что нужно действовать иначе, чтобы попасть в гасиенду.
      Узнав, что во главе напавших на него находились Аройо и Бокардо, дон Рафаэль тут же отправил одного из своих людей в свою гасиенду к капитану Вальделасу с просьбой немедленно прислать ему полсотни хорошо вооруженных людей и одну из пушек для того, чтобы силою войти в гасиенду Лас-Пальмас. Сам же он со своими восемью солдатами, в ожидании просимого отряда, остался в одном из горных проходов, защищенных самою природой от внезапного нападения.
      По мере того как проходило время, бурлившая в доне Рафаэле кровь все более и более успокаивалась, и ему сделалось неловко при мысли, что он готовится к акту насилия по отношению к отцу любимой девушки. В нем снова началась борьба между двумя противоположными чувствами - любовью и долгом.
      Настоит ли он на своем требовании о немедленной выдаче ему убийц его отца или, в случае отказа в этом требовании, ворвется в гасиенду и сам захватит их, или же откажется от такого намерения, - все это будет одинаково дурно. Голос долга и голос любви говорили одинаково убедительно. Кого же слушаться?
      Эта мучительная борьба еще не кончилась в душе молодого человека, когда ему прислали подкрепление. Появление свежих сил заставило его принять окончательное решение. Он обнажил саблю, и, приказав трубачу протрубить сигнал выступления, двинулся к гасиенде Лас-Пальмас.
      Приблизившись на известное расстояние к воротам гасиенды, дон Рафаэль выслал вперед трубача, который, протрубив установленный сигнал для переговоров, громогласно предложил от имени капитана королевской армии, Трэс-Вилласа, дону Мариано де Сильва немедленно выдать живыми или мертвыми бунтовщиков Аройо и Бокардо.
      Бледный, как привидение, с бурно бьющимся сердцем, ожидал дон Рафаэль ответа. Но вокруг царило полное молчание: вызов остался как бы незамеченным.
      Между тем в гостиной дома де Сильва происходила следующая сцена. Дон Мариано и обе его дочери сидели под окном, выходившим к воротам и защищенным железною решеткой. Перед ним, с кинжалами в руках и с угрожающим видом, стояли Аройо и Бокардо.
      - Так, значит, дон Мариано де Сильва, постоянно хвастающийся своей дворянской честью и своим гостеприимством, теперь хотите нарушить то и другое и выдать нас? - насмешливо говорил Аройо, вертя кинжалом перед своим бывшим хозяином.
      - Вовсе нет, - проговорил дон Мариано. - Но ведь...
      - Вы хотите сказать, что этот дьявол в капитанском мундире может ворваться в гасиенду и взять нас силой? - грубо прервал его бандит. - Но против этого есть сильное средство, и это средство у вас в руках.
      - Какое же? - не без удивления спросил дон Мариано.
      - А, какое? - с циничным смешком повторил разбойничий атаман. - Вы притворяетесь, что не знаете! Ну, хорошо, я открою вам его. Ведь всем известно, что этот предатель влюблен в вашу дочь, донью Гертруду, и хоть он и изменник, но едва ли допустит, чтобы она погибла.
      - Моей дочери угрожает гибель! - снова удивился дон Мариано. - Но от чего же? - не без тревоги спросил он.
      - Да вот хоть бы от этого! - с новым циничным смехом ответил Аройо, указывая на свой кинжал. - Как только этот предатель ворвется сюда, чтобы схватить нас, ваша дочь тотчас же познакомится с этой игрушкой. Да несдобровать и вам самому вместе с другой дочерью. Поняли теперь, уважаемый дон Мариано?
      Трепетавшие девушки с испугом прижались к отцу. Дон Мариано тоже невольно вздрогнул и стал придумывать выход из создавшегося положения. В это время вторично раздались звуки трубы и голос глашатая. Дон Мариано, ничего не придумав, не знал, что ему делать.
      - Тысяча чертей вам на голову! - крикнул бандит, подступая еще ближе к бывшему хозяину. - Что же вы медлите? Подойдите к окну и крикните этому нетерпеливому черту то, что я вам сказал. Идите же, иначе я!.. - и он с угрожающим видом взмахнул кинжалом.
      Дон Мариано понял, что бандит не шутит. Встав с своего места и нежно отстранив от себя крепко прижавшихся к нему дочерей, он подошел к окну, открыл железную решетку и крикнул в окно твердым голосом:
      - Где начальник вашего отряда? Мне нужно сказать ему несколько слова.
      - Я здесь! - ответил дон Рафаэль, выехав вперед.
      - Ах, это вы, капитан? - голосом горькой иронии проговорил дон Мариано. До сих пор я знал дона Рафаэля Трэс-Вилласа как близкого друга, но не мог узнать его в человеке, который собирается разгромить дом, где его всегда так радушно принимали!
      Бледное лицо молодого человека густо покраснело. Он собрал всю силу своей воли и ответил, с напускной резкостью отчеканивая слова:
      - А я вижу теперь в вас только человека, поддерживающего смуту и укрывающего в своем доме бандитов. В силу данного мне законным правительством права, я требую выдачи мне этих людей.
      - Никогда, ни в каком случае, я не выдал бы добровольно никого из тех, кто доверился бы мне! - с твердостью ответил дон Мариано. - А в настоящую минуту я даже и не могу сделать этого, потому что лишен самостоятельности действий. Люди, находящиеся под защитой моего крова, поручили мне объявить вам, что они убьют меня и моих дочерей, прежде чем вы переступите порог этого дома, чтобы захватить их. Наша жизнь находится в ваших руках, капитан Трэс-Виллас. Имейте это в виду, и пусть ваша совесть решит, как вам поступить.
      Последние слова были произнесены уже таким грустным тоном, что сердце дона Рафаэля сразу смягчилось, а мысль о любимой девушке, находившейся под такою страшною угрозой, заставила молодого человека искать другого выхода из затруднительного положения, в котором он очутился.
      - Хорошо, - проговорил он после некоторого раздумья, - скажите бандиту Аройо, что мне нужно видеть его. Пусть он покажется. Даю честное слово, что ему нечего опасаться...
      - Вот и я! Что вам нужно от меня? - с нахальным видом спросил Аройо, показавшись в окне рядом с доном Мариано. - Но свое честное слово вы можете оставить при себе; оно для меня не стоит и плевка. Лучшей порукой в моей безопасности служат мои заложники.
      С неописуемым гневом взглянул дон Рафаэль на убийцу своего отца. Наконец-то этот злодей находился на расстоянии руки, но все-таки он не мог схватить и уничтожить его! Огромным усилием воли поборов кипевшее в нем бурное чувство, он произнес резким голосом:
      - Мне нужно было только запечатлеть в моей памяти черты бандита Аройо, чтобы я мог узнать его, когда произойдет моя встреча с ним при других обстоятельствах. Тогда я поволоку его преступную голову по земле за своим конем и повешу ее на воротах гасиенды Дель-Валле, рядом с головой его достойного соучастника, Антонио Вальдеса...
      - Ну, такие любезности мне вовсе неинтересно слушать! - прервал Аройо. - Я лучше поговорю с другими при помощи вот этого! - прибавил он, указав на свой кинжал и повернувшись от окна.
      - Стой! - остановил его дои Рафаэль. - Вот что я предлагаю тебе, если в твоем черном сердце осталась хоть искра - не чести, - ты с ней не знаком, - а хотя бы храбрости: садись на лошадь, возьми какое хочешь оружие и выходи на поединок со мной.
      - Те-те-те, ловко придумали! - воскликнул бандит с гаденьким смешком. - Да что я за дурак, чтобы лезть прямо в пасть всей вашей своры!
      - Как дворянин, ручаюсь своей честью и, как христианин, призываю в свидетели самого Господа Бога, что ты будешь иметь дело только со мной, продолжал дон Рафаэль.
      На одно мгновение Аройо призадумался, и казалось, что он примет этот рыцарский вызов. Но слава капитана Трэс-Вилласа, как одного из лучших бойцов, заставила его отказаться от вызова.
      - Не согласен! - крикнул он.
      - А, презренный трус! - прогремел негодующий голос молодого рыцаря. Запомни же ты теперь мои слова: клянусь памятью моего отца, погибшего от твоей руки, что если ты хотя одним пальцем дотронешься до сеньора Мариано де Сильвы или до его дочерей, то я отыщу тебя, где бы ты ни скрывался, и твоя казнь будет такова, что заставит ужаснуться даже таких злодеев, как ты! Не забывай этого! Я никогда не бросаю на ветер своих клятв!
      Раздался трубный сигнал к отступлению, и через минуту отряд капитана Трэс-Вилласа стал отходить от гасиенды.
      Через два дня разведчики дона Рафаэля донесли ему, что Аройо и Бокардо покинули гасиенду Лас-Пальмас. Они унесли с собой много дорогих вещей, но из хозяев никого не тронули, и куда скрылись, - никто не знал.
      Это донесение заставило дона Рафаэля вздохнуть свободнее: все еще любимая им девушка, ее отец и сестра были избавлены от власти разбойников. С облегченным сердцем он отправился в столицу Мексики, где стоял его полк.
      Глава XIII
      ВОИН ПОНЕВОЛЕ
      Читатель помнит, что студент богословия, дон Корнелио Лантехас, нашедший приют в гостеприимной гасиенде Лас-Пальмас, заболел после всего перенесенного им в пути. Проболел он более двух недель. Лихорадка перешла в горячку, и жизнь юноши не прервалась только благодаря заботливому уходу сестер де Сильва и тому, что среди служащих в гасиенде был человек, имевший некоторые сведения в медицине.
      Когда богослов достаточно оправился, дон Мариано подарил ему одну из своих лошадей, которых у этого богатого гасиендатора было несколько тысяч. На этой лошади, сердечно распростившись со своими новыми друзьями, дон Корнелио и продолжал прерванный путь к дяде, гасиенда которого находилась не особенно далеко от владения дона Мариано. Побыв у дяди и исполнив поручение отца, студент поехал домой.
      Обратный путь он совершил вдвое быстрее, так как теперь ехал не на старой разбитой кляче, а на молодой, сильной и быстроногой лошади.
      Дон Корнелио окончил курс учения, и ему оставалось только сдать экзамен на получение ученой степени по богословским наукам. Когда наступило время, он, основательно подготовившись, отправился в вальядолидскую коллегию сдавать экзамен. На этот раз он ехал на старом муле, данном ему его отцом в обмен на молодую лошадь дона Мариано, которую скупой старик предпочел оставить у себя. Он внушил сыну, что будущему духовному лицу неприлично ездить на быстроногих конях, и сын, никогда ни в чем не перечивший отцу, согласился с этим. Вместе с мулом старик вручил сыну небольшое количество звонких долларов и дал целый ряд наставлений, как обращаться с мулом и долларами.
      На третий день своего нового путешествия, на полпути в Вальядолиду, подъезжая к одному небольшому селению, он увидел продвигавшихся ему навстречу трех всадников, сидевших на лошадях. Ему не следовало бы забывать наставления отца, что его старый мул почему-то страшно боится всадников на лошадях, и нужно бы было его успокоить. Но богослов так был поглощен мыслями о предстоявшем экзамене, что совсем упустил это из виду. И вот случилось то, что, помимо воли и желания молодого человека, направило русло его жизни совершенно в другую сторону. Не сдерживаемый рукою своего хозяина, мул, при виде верховых, с такой стремительною быстротой шарахнулся в сторону, что всадник тут же слетел с него на землю и, ударившись головою о камень, лишился чувств.
      Очнувшись, богослов увидел себя в полусидячем положении, прислоненным спиною к дереву, а возле себя - встреченных им всадников. Один из них, по-видимому, был высшего сословия. Двое других относились к нему с особенной почтительностью. Мула не было, он с испугу поспешил удрать.
      - Сын мой, - мягким, сострадательным голосом сказал всадник студенту, голова ваша сильно ушиблена, вы нуждаетесь в помощи и уходе а здесь, в этом селении, вы их не найдете. Садитесь на лошадь к одному из моих слуг, и мы вас доставим в гасиенду Сан-Диего; она недалеко отсюда. Там живут мои добрые друзья. У них вы найдете приют и уход. А о муле не беспокойтесь. Он едва ли далеко ушел. Я попрошу тамошних вакеро поймать его и доставить в гасиенду... Но скажите, - кто вы и куда направляетесь?