На несколько мгновений в комнате наступило мертвое молчание, нарушаемое лишь доносившимися снаружи грохотом вод и криками людей, желавших оказать помощь боровшимся с грозной стихией.
      Старшая сестра лежала ничком на полу, а младшая стояла около нее на коленях и, содрогаясь всем телом, тихо шептала молитвы.
      Но вот младшая поднялась, подошла к окну и снова выглянула в него.
      - А, теперь я опять вижу их! - радостно воскликнула она. - Но в седле остался только один... тот, высокий, с черными усами, а другой, поменьше, несется по воде без лошади... Вот высокий поймал его, поднял и положил поперек своей лошади... Какая, однако, у него сила: поднял взрослого человека, как ребенка!.. Да и конь его, должно быть, такой же сильный: борется с волнами и несет на себе сразу двоих... Вот он приближается с ними к ограде и... О Пресвятая Дева, неужели Ты дашь погибнуть этому храброму кабальеро, который так мужественно борется не только за собственную жизнь, но и за чужую?
      - Это он, он, Рафаэль! - с гордостью воскликнула Гертруда, начиная, наконец, приходить в себя и приподнимаясь. - Кто же еще в состоянии совершать такие подвиги?
      Но появившаяся было у нее надежда снова исчезла, когда Марианита, задыхаясь от волнения, вдруг крикнула:
      - Господи, какой ужас! На них несется огромное дерево... оно налетит на них, и тогда они...
      - Святой архангел, имя которого носит он, защити его! - воскликнула Гертруда, опускаясь на колени и простирая кверху дрожавшие руки. - Матерь Божия, утиши ярость вод и спаси моего Рафаэля от гибели... Я пожертвую Тебе за его спасение свои волосы.
      Креолки больше всего гордятся своими роскошными волосами и дорожат ими, как сокровищем. Поэтому Гертруда не могла принести за спасение своего возлюбленного большей жертвы. И эта жертва точно была принята, и мольба жертвовательницы услышана, потому что наблюдательница продолжала уже другим тоном:
      - Но, слава Богу, теперь они, наверное, будут спасены! Наши молодцы-вакеро остановили своими лассо дерево и крепко держат его. Храбрый кабальеро мог бы перебраться на это дерево, и вакеро тотчас подхватили бы его, но он, по-видимому, этого не хочет, потому что, должно быть, не желает покидать в такой опасности ни своего коня, ни спутника. Умный конь, вероятно, хорошо понимает своего хозяина. Он напрягает все свои силы и старается плыть вокруг дерева. Вот он уж и под стеною. Вакеро подхватывают его и всадников... Конь не отбивается, значит, понимает, в чем дело... Ну вот, и слава Богу, Пресвятой Деве и всем святым... Милая Гертрудочка, успокойся: все спасены! Недаром ты обещала отдать свои чудные волосы... Неужели тебе не будет жаль их? Ведь они стоят...
      - Чего бы они ни стоили, я с радостью отдам их за спасение Рафаэля! воскликнула в экстазе Гертруда. - Он сам своими руками и снимет их с моей головы! - восторженно прибавила она сквозь слезы, теперь уже слезы радости.
      Глава VIII
      МЕЖДУ ДВУМЯ ОПАСНОСТЯМИ
      Спасаясь от страшного охотника, ягуары покинули Столовую гору. Прыгнув в воду, они направились к ближайшим деревьям с целью забраться на какое-нибудь из них. Вскоре звери очутились как раз на одном из тех двух тамариндов, между которыми, в гамаке, крепко спал студент богословия, дон Корнелио Лантехас.
      Среди ночи сладкий сон его внезапно был прерван. Молодой человек вдруг проснулся под влиянием какого-то внутреннего побуждения. Очнувшись, он увидел себя повисшим над огромным озером, мутные волны которого яростно шумели всего в нескольких дюймах под ним. При этом неожиданном зрелище студент невольно испустил громкий крик ужаса. Точно в ответ, над его головой тотчас же раздалось какое-то злобное фырканье и шипенье. Взглянув наверх, молодой человек не мог сразу понять, в чем дело; страшно испуганный, он неподвижным взором продолжал смотреть на бурлившие вокруг него воды.
      Когда к нему вернулась, наконец, способность рассуждать, он догадался, что попал в полосу наводнения, понял теперь и причину отсутствия населения и значение подвешенных к деревьям лодок.
      Положение было очень незавидное. Плавать дон Корнелио не умел, да если бы и умел, то едва ли решился бы на попытку переплыть озеро, которое, как ему казалось, простиралось от одного горизонта до другого.
      В довершение ко всему молодой человек вскоре почувствовал, что не только под ним и вокруг него, но и над ним витает грозная опасность. Подняв инстинктивно голову, он увидел несколько огненных точек, похожих на горячие уголья. Вглядевшись в огненные точки, студент понял, что это должны быть глаза каких-нибудь хищных зверей, скорее всего ягуаров; вряд ли другое животное могло взобраться на дерево по совершенно гладкому стволу.
      Положение злосчастного студента оказывалось не только отчаянным, но прямо безвыходным: внизу - вода, по всей вероятности, еще не достигшая наивысшего уровня и ежеминутно готовая добраться до гамака; вверху - кровожадные звери, которые, быть может, из боязни не решатся напасть на него сами, зато и ему не позволят подняться к ним.
      В таком положении молодой человек был осужден провести остаток ночи, и немудрено, если этот остаток показался ему целой вечностью. Разумеется, он ни на одну минуту не мог сомкнуть глаз.
      Наконец наступило утро, которого с таким нетерпением и с такой тоскою ожидал несчастный богослов. Но и утро не принесло ему никакого утешения. Напротив, оно указало еще на одну опасность, которой в ночной темноте он не мог видеть. Оказалось, что на вершине дерева сидели не только ягуары, но и другие не менее страшные живые существа - огромные змеи, обвивавшие своими длинными хвостами ствол дерева и свешивавшие вниз свои отвратительные головы с разинутыми пастями, в каждой из которых, среди острых зубов, шевелилось смертоносное жало.
      Совершенно подавленный этой новой опасностью, дон Корнелио опять обвел полными отчаяния глазами безграничную водную поверхность в слабой надежде найти выход из ужасного положения, в котором он очутился. Но вокруг ничего не было видно, кроме крутившихся мутных вод, по которым там и сям неслись вырванные с корнями деревья с цеплявшимися за них, полумертвыми от страха, волками, лисицами и другими крупными и мелкими дикими животными. Высоко в воздухе парили орлы-стервятники, коршуны и другие пернатые хищники, испускавшие при виде близкой добычи пронзительные крики алчности.
      Отвернувшись от этой безотрадной картины, дон Корнелио взглянул на ягуаров, притаившихся в листве тамариндов. Ясно было, что эти звери борются между страстным желанием наброситься на лежавшего под ними человека, чтобы полакомиться им, и страхом за собственную жизнь. Временами голодные звери даже зажмуривали глаза, чтобы не видеть находившегося у них под носом лакомства, которое может оказаться для них роковым. Змеи же, отвратительные головы которых продолжали раскачиваться над молодым человеком, беспокойно то сжимали вокруг дерева свои кольца, то снова разжимали их; должно быть, и эти пресмыкающиеся чувствовали себя не совсем хорошо среди зверей и человека и тоже не знали, что им предпринять.
      Машинально стянув над собою складки широкого гамака и крепко поддерживая их обеими руками, богослов старался лежать совсем неподвижно. Он боялся пошевелиться или крикнуть, чтобы его движение или звук голоса не побудили зверей и гадов наброситься на него.
      Так прошло более часа, как вдруг над поверхностью немного успокоившихся вод разнеслись звуки, походившие на рожковые, но более грубые, глухие и хрипловатые. Эти звуки испускал Косталь из своей раковины. Индеец вместе с негром плыл в лодке по желтым волнам разлива и этими звуками желал дать знать о себе студенту, которого разыскивал.
      Дон Корнелио, обративший внимание на эти звуки, поспешил взглянуть в ту сторону, откуда они исходили. Он вскоре увидел подплывавшую лодку с двумя людьми, гребцом и кормчим. Гребец время от времени опускал весла и подносил ко рту раковину, после чего и раздавались звуки, поразившие молодого человека.
      При виде пловцов дон Корнелио не мог больше терпеть и крикнул им, призывая на помощь.
      - А, подает голос! Значит, еще жив! - заметил Косталь, тонкий слух которого сразу уловил этот крик, хотя до дерева, на котором сидел тот, кто кричал, было еще довольно далеко. - Надо поспешить! - добавил индеец, сильнее налегая на весла. - Но где он тут?.. А, вижу, вижу; он в том вон гамаке, который висит над водою, а над ним звери и гады. Вот так положение!
      Индеец невольно расхохотался, и этот хохот, также донесшийся до дона Корнелио, несмотря на всю его неуместность, показался студенту приятнее всякой музыки. Негр тоже хотел было рассмеяться, но тут же осекся, услыхав страшный рев ягуаров, возбужденных криком молодого человека и приближением лодки, в которой они увидели своих вчерашних преследователей.
      - Косталь, смотри, смотри, никак и тут опять эти проклятые ягуары?! испуганно закричал негр с искаженным от страха лицом.
      - Разве? - удивился индеец. - Значит, они вместе со студентом? Вот так штука!.. Эй, сеньор! - крикнул он, приближаясь к тамариндам. - С кем вы там в компании?
      - Со мною четыре ягуара и несколько змей! - во всю мочь своих легких крикнул в ответ дон Корнелио.
      - Назад! Назад, Косталь! - взвизгнул негр. - Слышишь, там ягуары и змеи?!
      - Тем более мы должны выручить человека, - спокойно проговорил индеец и еще сильнее заработал веслами, несмотря на отчаянные протесты негра.
      Несколько минут спустя лодка очутилась возле гамака, в котором лежал дон Корнелио, повиснув между водою и зверями.
      - Потерпите еще немного, сеньор. Сейчас мы избавим вас от ваших приятных соседей! - крикнул богослову индеец.
      - Отойти бы нам, Косталь, немножко в сторону да там и обсудить, что делать, - лукаво посоветовал негр в тайной надежде, что, быть может, им удастся совсем ускользнуть от опасности.
      - Тут нечего и обсуждать, - возразил индеец, стараясь удержать лодку возле гамака.
      - Вот и я говорю то же самое! - обрадованно подхватил негр. - Надо скорей отойти отсюда, да и...
      - Ну, я не это имел в виду, - разочаровал его охотник и, схватив свой карабин, прибавил: - Старайся удерживать лодку на месте, Клара.
      - А ты что хочешь делать, Косталь? - тревожно спросил негр, взявшись за весло.
      - Хочу попробовать угомонить одного из этих красавцев... вот того, который больше всех будоражится... Не бойтесь, сеньор! - обратился он к студенту. - Я охотник на тигров и стреляю без промаха! Лежите смирно и не высовывайтесь из гамака!
      Между тем ягуар-самец, вероятно, почуяв для себя опасность, принялся испускать такой страшный рев и с такой яростью сдирал своими железными когтями кору с дерева, что негр совсем помертвел от страха. Но вот раздался выстрел охотника: зверь с предсмертным воем свалился с дерева в воду и скрылся под ней.
      - Отводи скорее отсюда лодку, Клара! - командовал охотник. - Скорей! Скорей! Иначе самка прыгнет в нее!
      С этими словами он приготовил свой длинный охотничий нож, готовясь встретить врага. Между тем негр, в страхе и впопыхах, никак не мог справиться с веслами, и лодка вертелась на одном месте.
      Огорченная и взбешенная гибелью супруга, ягуариха с диким воем бросилась было на ближайшую к ней жертву - неподвижно лежавшего в гамаке студента, но движение сильно заколебавшегося под ее тяжестью гамака принудило ее сделать второй прыжок прямо в лодку. Лодка от этого грузного толчка сразу перевернулась вверх дном, все ее седоки попадали в воду и скрылись в ней.
      Но через мгновение они появились на поверхности. Негр вопил душераздирающим голосом и, лишившись остатков сообразительности, стремился в обратную сторону от индейца, которого сам же звал на помощь. Тем временем индеец, - сильный, ловкий, превосходный пловец и никогда ни перед какой опасностью не терявшийся, - заметил, что его трусливого товарища начинает настигать ягуариха. Сжав рукоятку ножа в зубах, охотник несколькими могучими взмахами рук мгновенно очутился между негром и хищницей, лицом к последней. Взгляды противников встретились. Глаза человека смотрели холодно и спокойно, а глаза зверя - яростно и дико.
      Вдруг охотник нырнул в воду. Пораженная его внезапным исчезновением, ягуариха с минуту неподвижно оставалась на месте, потом, вероятно, воображая, что ее противник утонул, бросилась назад к дереву, на котором продолжали сидеть ее детеныши. Но на некотором расстоянии от дерева она вдруг пронзительно взвизгнула и, барахтаясь, стала тонуть, точно ее втягивала водяная воронка. Немного спустя ягуариха снова показалась на поверхности, но уже брюхом вверх, и понеслась вниз по течению, вслед за своим супругом, труп которого, вскоре после погружения в воду, также всплыл на поверхность. Из ее распоротого бока потоками лилась алая кровь, окрашивая вокруг нее желтые волны.
      В свою очередь вновь появился на поверхности и охотник. Он был цел и невредим и даже ухитрился опять вложить свой нож в висевшие у него на поясе кожаные ножны. Быстро догнав отнесенную в сторону лодку, он снова перевернул ее дном вниз и, придерживая за край, направил ее в ту сторону, где плавали вывалившиеся из нее весла. Он выловил их, взобрался потом в лодку и направился к барахтавшемуся в воде негру, которому также помог влезть в лодку. После этого он снова направил лодку к гамаку, на помощь студенту, который, забыв о своем опасном положении, с изумлением и восхищением смотрел на подвиги индейца.
      Когда студент, при помощи того же индейца, был благополучно перемещен из гамака в лодку и она стала отходить от этого места, негр вдруг обратился к индейцу с вопросом:
      - Косталь, что ж мы так и бросим шкуры ягуаров? Ведь за них дадут, по крайней мере, двадцать долларов!
      - Ну, лови их и получай за них хоть вдвое больше! - ответил охотник.
      - Да я не умею с ними обращаться, - жалобно произнес негр. - Да и как их выловишь? Может быть, звери еще живы. Ведь тогда они меня...
      - А не умеешь и боишься, так сиди и молчи, - перебил охотник и, обратившись к дону Корнелио, спросил: - Куда прикажете доставить вас, сеньор?
      Молодой человек, выразив индейцу свое восхищение его подвигами и благодарность за свое спасение, назвал себя и своего дядю, в гасиенду которого ему и хотелось бы попасть.
      - Ну, это довольно далеко отсюда и нам пришлось бы слишком долго плыть туда, - сказал охотник. - Позвольте лучше отвезти вас, сеньор, в гасиенду Лас-Пальмас. Она гораздо ближе, и ее хозяин, дон Мариано де Сильва, никому не отказывает в приюте. Вы у него отдохнете, а потом и отправитесь к вашему дяде.
      Дон Корнелио оценил всю разумность предложения индейца и поспешил согласиться с ним. Косталь заставил негра взяться за весла, а сам стал управлять рулем, ловко лавируя между деревьями и другими предметами, плывшими по воде. Молодой человек сидел против него, и они вступили в беседу.
      - Скажите, пожалуйста, кто вы такой? - начал дон Корнелио.
      - Что я индеец - это вы и сами видите, - ответил охотник, - и мне остается только добавить, что я происхожу по прямой линии от касиков когда-то могущественного племени цапотеков. Раньше служил охотником на тигров у вашего дяди, дона Матиаса де Цанки, а в настоящее время нахожусь на службе у дона Марино де Сильвы, в гасиенду которого вас везу. Там, повторяю, вы найдете приют, отойдете от пережитых вами волнений и... Кстати: ведь вы, вероятно, ехали сюда на лошади, где же она?
      - Наверное, погибла в воде, - сказал молодой человек. - Но я не особенно тужу о потере: она была уж слишком стара и не могла скоро бежать. Вот почему я и не успел вовремя добраться до гасиенды дяди.
      - А, вот оно что! - произнес сочувственным тоном охотник. - Да, ваше положение было не из завидных: Но вы не беспокойтесь: у дона Мариано много лошадей, и он вам даст любую из них. На ней вы потом и доберетесь до гасиенды дона Матиаса. Она находится в горах, довольно далеко, так что проделать туда путь пешком будет очень утомительно... Ах, да! - вдруг прервал он сам себя. Мне еще нужно отыскать свой карабин. Он должен быть вот в том месте... Клара, держи правее. Еще... еще! Ну, теперь довольно.
      Индеец встал на нос лодки, поднял вверх руки и, соединив их над головой, бросился в воду. Некоторое время его совсем не было видно, и только водяные пузыри, там и тут появлявшиеся на воде, показывали, где он отыскивает свой карабин.
      Наконец на некотором расстоянии от лодки сначала показалась над водою голова индейца, потом и он сам. В одной руке он держал высоко над головою свой карабин, а другою греб по направлению к лодке. Взобравшись снова в лодку, он сделал несколько глубоких вдохов, чтобы набрать в легкие воздух, потом, бережно уложив на дно лодки драгоценное для него оружие, приказал негру направить лодку к гасиенде Лас-Пальмас.
      Глава IX
      ДВА ГОРЯЧИХ СЕРДЦА
      Мы уже знаем, что отец Рафаэля, дон Луис Трэс-Виллас, был испанцем, но одним из тех умных испанцев, которые раньше других поняли необходимость политических уступок креолам, хотя бы таких, какие им сделал дон Хозе Итурригарай. Такие уступки были в интересах самих испанцев.
      Дон Луис, состоявший офицером вице-королевской гвардии, был одним из самых убежденных сторонников Итурригарая, и когда последний был арестован и отправлен в Испанию, дон Луис понял, что такое насилие должно привести к полному разрыву между испанцами и креолами.
      Получив известие о восстании Гидальго, дои Луис послал нарочного к своему сыну с приглашением немедленно приехать домой. Следуя этому приглашению, молодой капитан королевских драгун тотчас же исходатайствовал у начальства отпуск и отправился к отцу.
      Нужно сказать, что за год перед тем дон Рафаэль на одном из блестящих столичных балов встретился с Гертрудой де Сильва, которую ее родители в первый раз вывезли в свет. Увидеть прелестную креолку и влюбиться в нее - было для молодого человека делом одного мгновения. Раньше, хотя он и бывал в доме де Сильва, но ему не приходилось видеть этой девушки, потому что она воспитывалась в монастыре. Увидев же ее на балу, дон Рафаэль попросил ее родителей представить его ей и получил от них приглашение бывать у них.
      Вскоре все заметили, что молодая парочка без ума друг от друга. Никто против этого ничего не имел; наоборот, все находили это в порядке вещей. Происхождение, состояние, лета, наружность, даже основные черты характера этой пары вполне подходили, чтобы составить образцовую во всех отношениях партию. Ожидалась скорая свадьба, но молодой офицер вдруг получил дальнюю командировку, семья де Сильвы вернулась в свою гасиенду, и все оборвалось.
      В разлуке с девушкой дон Рафаэль стал терзаться злейшими сомнениями в ее взаимности. В сущности, им не пришлось даже объясниться друг с другом. Дон Рафаэль, по юношеской робости, все откладывал это объяснение со дня на день; когда же, наконец, он твердо решился сделать признание, появилась командировка, и в последнее, прощальное, свидание, происходившее на глазах у всех, он не решился высказать девушке того, что у него было на сердце.
      Сомнения молодого человека все росли и росли, и в конце концов он внушил себе мысль, что совершенно недостоин такой прелестной во всех отношениях девушки, как Гертруда де Сильва, что он только вообразил, будто и она отвечает ему взаимностью, и что поэтому лучше всего постараться забыть ее.
      В это время священник-воин, Гидальго, поднял знамя восстания против владычества испанцев. Дон Рафаэль, с детства усвоивший либеральные идеи своего отца, а также и то, что дон Мариано с дочерью тоже страстно мечтали об освобождении своей страны, решил стать под знамя Гидальго. Кстати, молодой человек надеялся, что это великое дело отвлечет его от любовной тоски или славная смерть на поле брани навсегда избавит его от сердечных страданий.
      Но в это время он получил приглашение отца немедленно приехать к нему. Дон Рафаэль понял, что отец призывает его с целью уговорить примкнуть к делу Гидальго. Это, а главное, вновь вспыхнувшая надежда опять увидеть Гертруду и узнать свою судьбу, заставило молодого человека лететь сломя голову из столицы Мексики, где он в то время находился, в отдаленную Оахаку.
      Нарочный отца должен был вернуться к своему хозяину на несколько дней раньше, чем мог прибыть сам дон Рафаэль; последнему нужно было еще хлопотать об отпуске и перед отъездом побывать кое у кого в столице. Нарочный привез дону Луису письмо от его сына, в котором тот, извещая о своем скором приезде, просил отца сообщить дону Мариано де Сильва, что он, Рафаэль, надеется, по пути к родному дому, побывать в гасиенде Лас-Пальмас.
      Эта весточка наполнила невыразимою радостью сердце Гертруды и подняла упавший было дух девушки. В продолжительной разлуке с тем, на кого девушка уже смотрела, как на своего будущего мужа, она вся истерзалась, думая, что ошиблась в нем, тем более, что от него столько времени не было никаких вестей. Только взглянув друг другу в глаза, снова увидевшиеся молодые люди поняли, что они ошибались не тогда, когда верили в свою взаимную любовь, а в то время, когда стали сомневаться в ней.
      Прибытие молодого человека, на которого в доме дона Мариано смотрели, как на будущего члена семьи, и чудесное его спасение были отпразднованы в тот же вечер веселым ужином, обильно орошенным старыми испанскими винами. А на другой день, в честь того же радостного события, перед обедом было устроено веселое катанье по новообразовавшемуся мутно-желтому озеру. Роскошно убранной, раззолоченной баркой под красным шелковым наметом управляли сами сестры де Сильва. Нежные и нарядные девушки, украшенные живыми цветами и сами точно цветы, оказались отличными гребцами. На корме, у руля, для управления баркой, сидел один из служащих гасиенды, а пассажирами были сам дон Мариано и его молодой гость.
      Эту барку сопровождала другая, попроще, в которой, кроме обыкновенных гребцов, находился средних лет человек в дорожной одежде полудуховного покроя и оседланный мул. Это был тот самый священник, которого Марианита накануне видела спасающимся от наводнения и который переночевал в гасиенде.
      Обе барки шли по направлению к Сиерре. Достигнув ее, вторая барка пристала в удобном месте к горам. Из нее вышел священник, которому тотчас же вывели мула. Взобравшись на спину мула, священник снял шляпу, поклонился тем, которые сидели в первой барке, и стал подниматься на гору. Это был знаменитый Морелос.
      Повернув в сторону от гор, первая барка встретилась с лодкой, в которой индеец и негр везли в гасиенду нового гостя, также только чудом спасенного от гибели, дона Корнелио Лантехаса.
      И этот исстрадавшийся путник был радушно принят под гостеприимный кров гасиенды Лас-Пальмас.
      В этот же день дон Мариано, которому младшая дочь сообщила что-то по секрету, дал возможность старшей дочери и дону Рафаэлю некоторое время побыть наедине.
      Склонявшееся к вечеру солнце золотило вершины гранатовых деревьев, ярко-красными цветами которых Гертруда и Марианита любили украшать свои черные волосы и на ветвях которых раскачивались пестрые попугаи; в открытые окна несся из сада смешанный аромат всевозможных цветов.
      Гертруда, трепетавшая от счастья видеть своего возлюбленного наедине и в ожидании того, что он скажет ей, делала вид, что углублена в вышивание белого шелкового шарфа. Но сильная дрожь в руках выдавала волнение девушки, и она, отложив работу в сторону, стала молча смотреть в окно. Это была последняя вспышка девичьей гордости, последнее усилие отстоять свою позицию перед тем, как сдать ее. Молчал и дон Рафаэль, не зная, как извлечь на свет то, что он чувствовал в душе и сердце.
      - Гертруда, - набравшись, наконец, смелости, начал он, - я только что говорил с вашим отцом... Я сказал ему, что не мог дождаться того момента, когда опять увижу вас, что я пренебрег многими опасностями и что...
      Он замолчал, чтобы перевести дух и собраться с мыслями.
      - И что же ответил вам мой отец? - спросила трепетавшая девушка, пряча раскрасневшееся лицо за распущенным веером, которым она обмахивалась точно от жары, между тем как в комнате было довольно прохладно.
      - Он ответил, - продолжал молодой человек, когда снова обрел дар слова, что лично сочувствует мне, но предоставляет решение вопроса вам. И вот я со страхом и трепетом ожидаю вашего приговора, - заключил он, опускаясь на колени перед девушкой и склоняя голову.
      В ожидании ответа молодой человек очень нервничал. Этот человек, который бесстрашно шел навстречу опасности, был так мил для девушки, что она, замерев от блаженства, несколько мгновений безмолствовала. Наконец из-за веера послышался ее тихий, нежный голос:
      - Как-то раз - не очень давно - одна девушка молила Пресвятую Деву спасти знакомого ей человека от угрожавшей ему опасности и за исполнение своей горячей мольбы дала обет, что если тот человек будет спасен, она пожертвует Пресвятой Деве самое драгоценное из того, что имеет, - свои волосы... Как вы думаете, дон Рафаэль, не доказывает ли этот обет ее любви к тому человеку? И потом: если тот человек отвечает ей взаимностью, - на что она втайне надеется, - то не повредит ли ей в его глазах исполнение этого обета? Ведь, быть может, именно только из-за ее волос он и обратил на нее внимание, а без них она потеряет в его глазах всякую привлекательность, и он...
      - О нет, совсем напротив! - с жаром прервал молодой человек. - Во-первых, прекрасную женщину любят не за одни ее волосы, а во-вторых, после такой жертвы любимая женщина сделается любящему ее человеку еще дороже.
      - В таком случае, - продолжала девушка, - отрежьте собственными руками мои волосы.
      С этими словами она сняла с головы гранатовые цветы и вынула из волос высокую черепаховую гребенку вместе с золотыми шпильками. Роскошные волосы тотчас же свободными волнами окутали всю фигуру молодой девушки. Взяв затем со стола небольшие золотые ножницы, девушка подала их молодому человеку.
      - О Гертруда, Гертруда! - воскликнул он, прижимаясь пылающими губами к ее руке. - Разве я в состоянии буду сделать это да еще такими маленькими ножницами?
      - Если вы любите меня, то должны помочь мне исполнить мой обет, - твердо проговорила девушка. - Ножницы я сейчас принесу другие. Эти действительно малы, и вам пришлось бы слишком долго возиться.
      Она с живостью сорвалась с места, перекинула всю массу волос на одну руку и бросилась в соседнюю комнату. Через минуту она вернулась с большими стальными ножницами, и жертвоприношение началось.
      Глава Х
      СТРАШНАЯ ВЕСТЬ
      Пока только что описанное происходило в гостиной, Марианита сидела на вышке. Не желая мешать старшей сестре, судьба которой решалась в эту минуту, младшая в то же время пользовалась случаем потихоньку высмотреть сверху, не покажется ли лодка с доном Фернандо, которого с таким нетерпением ожидала девушка.
      А в кабинете хозяина шла следующая беседа между доном Мариано и погонщиком мулов, Валерио Трухано, оказавшим в пути такую большую услугу дону Рафаэлю и в свою очередь спасенному последним от гибели.
      Погонщику мулов, впоследствии так прославившемуся в войне за освобождение Мексики, было лет сорок, но, благодаря тонким чертам и приятному выражению лица, он казался моложе. Среднего роста, плотный, пропорционально сложенный, он казался здоровым и сильным человеком с уравновешенным характером.
      Трухано уже давно был знаком с доном Мариано и всегда имел доступ в его дом. Все любили и уважали этого замечательного человека за его честность, кротость, скромность, истинную религиозность и человеколюбие. Пример последнего он проявил по отношению к тому же дону Рафаэлю, с которым накануне встретился в первый раз, и не мог думать, что тот на другой же день отплатит ему за его услугу. Так относился он и ко всякому, с кем ему приходилось сталкиваться; хорошо обращался он и с животными. Ни у кого так спокойно и сытно не жилось мулам, как у Валерио Трухано.
      Тот караван навьюченных мулов, который успел благополучно избежать гибели в воде и нашел приют в гасиенде дона Мариано, принадлежал именно Валерио Трухано. Последний сначала лично провожал своих мулов, но дорогой задержался в одном месте также из-за какого-то доброго дела и потому отстал от них.
      - Так и вы решили посвятить себя делу освобождения родины? - спросил дон Мариано, предлагая гостю обычную в Мексике послеобеденную сигару.
      Последний с видимым удовольствием принял сигару, сначала понюхал ее, потом ловко откусил своими крепкими зубами кончик и, тщательно раскурив с другого конца, сделал несколько сильных затяжек, и только после всего этого ответил на заданный ему вопрос:
      - Да, решился, и я, несмотря на то, что это святое дело сильно запачкано теми, которые во имя его пролили столько крови совершенно невинных испанцев. Самый жестокий из этих негодяев Антонио Вальдес...
      - Антонио Вальдес?! - с удивлением воскликнул дон Мариано. - Да ведь это, если не ошибаюсь, один из вакеро дона Луиса Трэс-Вилласа, отца дона Рафаэля.
      - Он и есть, - подтвердил Валерио. - Дону Рафаэлю еще ничего не известно о злых подвигах этого человека, и я не хотел тревожить его, а потому ничего и не сообщил ему.
      - А если дону Луису будет угрожать серьезная опасность от этого человека? - спросил дон Мариано.
      - Не думаю, - поспешил ответить погонщик. - Не может же быть, чтобы слуга решился причинить какую-либо неприятность бывшему хозяину, от которого ничего, кроме хорошего, не видал. Я слышал, что, уйдя от дона Луиса, он набрал себе шайку самых отчаянных головорезов, человек в пятьдесят, и свирепствует где-то в стороне... Вот кого я желал бы видеть повешенным вместо захваченных испанцами и казненных Лопеса и Арменты, честно боровшихся с действительными угнетателями... Но Вальдес - человек очень ловкий, и, быть может, скорее моя собственная голова очутится среди них, нежели голова этого негодяя, - с полной покорностью Провидению грустно добавил он.
      - Будем надеяться, что Бог не допустит этого, - возразил дон Мариано. Очень жаль, что вы решили продать мулов и совсем прекратить свое дело. Вы говорите, что ваш старший помощник - довольно надежный человек. Почему бы вам не поручить ему продолжать без вас ваше дело, а потом, по возвращении домой, вы опять сами занялись бы им?
      - Я не могу сделать этого, - ответил погонщик. - Мне необходимо продать всех мулов для того, чтобы иметь возможность удовлетворить своих доверителей. Меня сильно подвели некоторые люди, злоупотребившие моим доверием, и я из-за этого был вынужден влезть в долги...