Талант (Жизнь Бережкова)

      Например, ремень. Из чего сделать передаточный ремень? О настоящем ремне в те времена не приходилось и мечтать. В годы гражданской войны и разрухи было срезано и превращено в подметки грандиозное количество заводских ремней. Над проблемой ремня я поломал-таки голову.
      Перебирая в уме всяческие комбинации, я вспомнил о брандмайоре города Москвы, с которым когда-то, работая в мотосекции, чудесно провел один день, демонстрируя в поездке на сто километров отличные качества машины, переоборудованной в пожарную из обыкновенного грузовика.
      Вы, пожалуй, спросите: при чем здесь брандмайор, когда дело идет о ременной передаче? А пожарный шланг?! Явившись к брандмайору, я получил два куска рваного пожарного шланга. Срастив их, просмолив, я стал обладателем великолепного ремня.
      11
      Теперь дело за мотором.
      Оставалось роздобыть где-нибудь электромотор - и жернова закрутятся, мельница пойдет.
      Я знал, что в свое время в мастерских "Компаса" имелось два-три запасных электромотора небольшой мощности, как раз то, что требовалось мне.
      После того как "Компас" со славой закончил свою миссию, его наследством занялась ликвидационная комиссия. Я понесся туда. Меня встретили радостными возгласами:
      - Алексей Николаевич, что поделываете?
      - Друзья, продайте мне электромотор.
      - Зачем?
      - Пока тайна. Одно гениальное изобретение.
      Мне, однако, ответили, что ликвидационная комиссия, к сожалению, не вправе ничего продавать.
      - Тогда дайте во временное пользование. Я подпишу обязательство, что по первому требованию верну мотор в идеальном состоянии.
      Такая комбинация, по компетентному заключению главного бухгалтера, была признана возможной. Мы составили бумагу, согласно которой я получал во временное пользование один электромотор для того, чтобы, как было сказано в бумаге, испытать изобретение.
      Завладев такой бумагой, я уже собирался крепко пожать всем руки и бежать за мотором, но оказалось, что необходима еще одна формальность: подпись профессора Шелеста. Теперь он, бывший председатель "Компаса", в знак уважения и доверия числился председателем ликвидационной комиссии.
      С драгоценной бумагой я немедленно отправился в Высшее техническое училище к Шелесту.
      Тут, едва я увидел знакомое здание, едва ступил во двор, на меня со всех сторон пахнуло воспоминаниями.
      Вон оно, кирпичное, неоштукатуренное, трехэтажное строение во дворе, так называемое "красное здание". Там Николай Егорович Жуковский устраивал когда-то с помощью семи-восьми учеников-студентов свою аэродинамическую лабораторию, уместившуюся в одной комнате. Я был в числе этих семи-восьми; я там строгал, клеил, мастерил вместе с Архангельским, Юрьевым, Ладошниковым, Туполевым, Микулиным, Ветчинкиным. Кто-нибудь из них, наверное, и теперь в лаборатории. Может быть, заглянуть?
      Нет, начнут еще расспрашивать... Осмеют "вольного изобретателя"... Или, еще хуже, пожалеют. Нет, я к ним приду потом, приду вовсе не смешным, не жалким.
      А вон вдалеке сарай, где когда-то стоял наш мотор, наш "Адрос". Пять лет тому назад мы с Ганьшиным проектировали и строили его, как самый мощный бензиновый мотор в мире. Перед смертью Николая Егоровича я дал ему обещание еще поработать над этим мотором. И поработаю! Сначала лишь создам себе плацдарм.
      Мне не хотелось, как сказано, заходить в "красное здание", но оказалось, что Шелест находится там. Я решительно прошел через двор, толкнул дверь и, не оглядываясь по сторонам, не предаваясь больше никаким воспоминаниям, взбежал на второй этаж, куда мне указали.
      Шелест стоял в середине большой комнаты, где несколько студентов и рабочих пилили и строгали, мастерили какие-то помосты. Он живо повернулся ко мне, и я, как всегда, ощутил энергию, которую источали его ясные серые глаза. Да, недаром и в пятьдесят лет он все еще управлял мотоциклеткой и аэросанями, этот профессор с красивой сединой цвета серебра с чернью, учитель всех русских инженеров - специалистов по моторам.
      - А, Бережков! - радостно воскликнул Шелест. - Вот наконец он! А мы, как видите, - он показал вокруг, - оснащаем новый корабль. Я свое обещание держу. Команда небольшая, но для вас я оставил место.
      И Шелест рассказал, что совет училища выделил помещение - на первое время одну эту комнату - и некоторые средства для организации научно-исследовательской станции автомобильных и авиационных моторов.
      - Испытаем, изучим заграничные марки, а затем, - Шелест подался ко мне и заманчивым шепотом проговорил, - а затем будем конструировать свои авиамоторы. А? Что скажете?
      Откинувшись, он посмотрел на меня. Опять склонившись ко мне, он продолжал:
      - Сначала засажу вас, словно студента, за учебники... Наверное, многое за эти годы позабылось?.. Поработаем, подрастем и превратим нашу станцию в институт, создадим русскую школу авиационного моторостроения. А пока начинаем с нуля, с нескольких пар горячих рук, с нескольких горячих голов. Знаю, это как раз вам по нраву.
      Да, это было по мне. Для меня всегда было невыразимо приятно оказаться там, где зачиналось что-то новое, быть самому среди таких зачинателей. Опять вспомнилось, как мы в этом же здании, этажом ниже, строили вот так же лабораторию Николая Егоровича Жуковского... Может быть, откинуть все и остаться здесь, у Шелеста? Воспользоваться его предложением, воспользоваться случаем и вернуться к тому, с чего когда-то я, пятнадцатилетний неистовый изобретатель, начинал? К тому, что осталось навсегда незабываемым, как первая любовь, - к конструированию моторов? Нет, в эту минуту меня интересовал лишь один мотор... Получу ли я его? Как хотите, я уже не мог остановиться.
      - Как же, тебя остановишь! - раздался голос Ганьшина.
      Окружающие дружно засмеялись. Очевидно, здесь всем был понятен этот возглас. Но Бережков выразительным жестом отмахнулся: он не хотел, чтобы сейчас его что-нибудь отвлекало от рассказа.
      12
      - Мог ли я остановиться? - повторил он. - Мог ли загасить пламя, пожиравшее меня? Нет, нет, я был уже не в силах расстаться с моим особнячком, с моими маленькими жерновами, с моей Архимедовой спиралью. Я уже сам попал в эту спираль, она с потрохами втянула меня. Нужен лишь еще один шаг, один разговор, одна подпись и...
      И завтра я услышу первый шорох трущихся частей, завтра пойдет, обретет жизнь моя изумительная мельница. А когда-нибудь потом я вернусь к моторам. Э, мало ли чудесного мне предстоит потом?
      Внутренне дрожа от нетерпения, я, однако, оживленно поддакивал Шелесту:
      - Да, да... Это адски интересно, это потрясающе. Но сейчас, Август Иванович, я увлечен одним небольшим изобретением. И у меня к вам просьба.
      - Что такое?
      - Пустяк... Уже все оформлено, требуется лишь ваша подпись. Мне нужен на несколько дней электромотор.
      И я решительно протянул Шелесту бумагу.
      - На несколько дней?
      - Да.
      Я заявил это, не моргнув глазом, настолько сильна была моя уверенность, что через несколько дней я смогу купить хоть десяток электромоторов.
      - А для чего вам мотор?
      - Сначала, Август Иванович, подпишите, а потом скажу.
      - Извольте... Я всегда с удовольствием готов помочь вам, чем смогу, в ваших изобретениях.
      И, достав автоматическую ручку, он одним росчерком подписал разрешение. Я мгновенно засунул бумагу глубоко в карман.
      - Так для чего же? - спросил Шелест.
      - Это пока секрет. Я открываю мельницу.
      - Мельницу? Какую мельницу?
      - Обыкновенную. Которая мелет зерно. Это будет первая и единственная мельница в Москве для свободного помола.
      - Как вы сказали? Для...
      - Для свободного помола. У вас, например, дома есть, наверное, пайковая рожь.
      - Ну, и что из того следует?
      - Что? Вы приносите вашу рожь ко мне на мельницу и... раз, два получается мука. Вот и все. Древнейший и гениальнейший фокус.
      - Бережков, неужели вы говорите все это всерьез?
      - Вполне...
      - Не понимаю... К чему вам эта мельница?
      - Чтобы разбогатеть. Я хочу быть вольным конструктором-изобретателем.
      - Дайте обратно бумагу, которую я вам подписал.
      - Нет, Август Иванович, не дам.
      Шелест несколько секунд молча смотрел на меня. Я спокойно выдержал этот жесткий взгляд.
      - Что же... Вы в конце концов взрослый человек, - проговорил он. Мне остается только пожалеть, что я был в числе ваших учителей. Поступайте, как вам угодно. Но имейте в виду, что я никогда не прощу вам этого!
      Я не вслушивался в слова профессора, меня словно нес какой-то вихрь.
      - Август Иванович, вы увидите, чего я добьюсь. Не скрою, у меня есть смелая мечта когда-нибудь пригласить вас быть главным консультантом в моей фирме.
      - В мучной?
      - Нет, мука только начало. Погодите, то ли еще будет!
      - Уходите! - гневно сказал Шелест. - Уходите и не вздумайте, когда вас накажет жизнь, прийти ко мне пожаловаться на свою судьбу.
      И он повернулся ко мне спиной. Я вышел.
      13
      Остаток денег, добытых продажей зерна и предназначенных на капитальные затраты, был поглощен перевозкой мотора в особняк. Установив мотор, я сам произвел все электромонтажные работы.
      Настал наконец знаменательный миг, когда я включил рубильник. Пробежала голубоватая искра. Она, эта искра, означала, что мотор принял ток. В полнейшей тишине слышалось нарастающее жужжание мотора. Затем я перевел передаточный ремень с холостого на рабочий ход. Жерновок мягко сдвинулся, запел, зашуршал на ходу. Вот он, первый шорох ожившего камня и металла, первый шорох конструкции, которая зародилась в фантазии. Другой жерновок, прилегающий к первому, был плотно насажен на деревянную ось. Я стал осторожно сближать их, уменьшая просвет. Раздался скрежет, посыпались искры, я быстро чуть-чуть развел камни.
      Лаская сердце, мельница отлично крутилась, но решающее испытание было еще впереди. Ведь изобретение заключалось в том, что, впервые в мире поставив жернова вертикально, я применил в насечке Архимедову спираль. Будут ли мои жернова молоть, правилен ли принцип?
      Зерна, зерна, полцарства за зерно!
      Но у меня не осталось ни горсти зерна. Весь мешок ржи был продан. Так случилось, что я оказался без зерна как раз в тот момент, когда оно потребовалось для испытания, когда конструктор готов прозакладывать душу, лишь бы испытать свою вещь.
      Но уже вечер. Уже нет времени куда-то бежать, где-то раздобывать зерно. Э, была не была, открою мельницу так. Открою завтра с утра. И произведу испытание из зерна первого клиента. Так ваш покорный слуга разделался с этим затруднением.
      Значит, все решено - утром открываю, утром начну молоть! А еще не сколочен помост, по которому, словно заправский мельник, я буду похаживать и посматривать, как идет помол. И не готова вывеска. Надо сейчас же заказать вывеску Маше. Скорей, скорей домой!
      Вот когда я оценил дарование своей сестрицы. Откуда-то, чуть ли не с крыши, был притащен старый кровельный лист, Маша послушно выложила на стол все запасы масляных красок, и закипела работа.
      - Не жалей, Машенька, красок. Скоро я притащу тебе их целый ящик.
      Маша только посмеивалась. Чего только я, будущий богач, не наобещал ей в эти дни!
      - Не жалей красок! - повторяю я. - Пиши с выдумкой, с блеском. Стукни прохожего по голове.
      Сочинив текст вывески, я отправился во двор, нашел в сарае несколько досок и, взвалив их на плечо, потащился по ночным улицам в особнячок завершать последние плотничьи работы, возводить помост.
      За ночь я не прилег ни на минуту, но к свету - а осенью светает поздно, - к свету в особнячке все было совершенно готово.
      Безумно торопясь, я побежал за вывеской.
      Меня ожидал шедевр. На темно-синем фоне красивыми золотыми буквами было начертано: "Первая московская механическая мельница конструкции инженера Бережкова".
      Однако при первом же взгляде на вывеску я почувствовал, что мимо нее можно пройти равнодушно, едва скользнув по ней взглядом. Озаренный вдохновением, я, несмотря на протесты сестрицы, намалевал внизу крупными буквами: "Свободный помол".
      Затем, наскоро позавтракав, я потребовал, чтобы Маша по дороге на службу помогла мне водрузить вывеску. Мы шли нестерпимо медленно, так как краска на вывеске была еще сырой и приходилось быть крайне осторожными.
      Как раз вблизи особняка высился толстый столб, уцелевший от былого забора. Я давно присмотрел его для вывески. Но лестницы у меня не было, и поэтому с приколачиванием вывески, прочно набитой на примитивную деревянную раму, мы опять-таки провозились довольно долго. Наконец все завершено.
      Я отбежал на противоположный тротуар. Магические слова "Свободный помол" были ясно видны и оттуда.
      Итак, мельница открыта!
      Отпустив сестру - пусть отправляется на свою службу, - я остался у мельницы один. Вошел в особняк, взобрался на помост и встал там, ожидая клиентов.
      14
      Я долго стоял, снедаемый огнем ожидания. Но клиентов не было.
      Несколько раз я выбегал наружу и впивался взглядом в улицу - то в одном направлении, то в другом, - не приближается ли кто-нибудь с мешком зерна за спиной?
      Но люди проходили и проходили мимо. Мне нестерпимо хотелось остановить кого-нибудь - первого попавшегося! - потрясти его за плечи, указать на вывеску и прокричать: "Видишь? Сейчас же беги домой, тащи сюда зерно!" Некоторых я пытался загипнотизировать, но, увы, безрезультатно.
      Утешая себя разными соображениями и отнюдь не теряя веры в гениальность моей выдумки, я возвращался в особняк, снова взбирался на помост и ждал, облокотившись на перила. Но клиенты не появлялись. Никто не стучался, никто не приходил.
      Много мечтаний и мыслей пронеслось в эти часы ожидания. Думалось о грядущем богатстве, о каких-то великих будущих моих изобретениях.
      Вспоминался, конечно, и профессор Шелест, который отвернулся от меня, но когда-нибудь - иначе я буду не я! - преклонится перед моим талантом и удачей.
      Однако все эти мысли и мечты лишь слабо мерцали во мне, чуть вспыхивали и потухали. Все они оттеснялись переживаниями, что ведомы каждому конструктору. Никакие мечты о богатстве, о славе, о любви не сравнятся по силе, по жгучести с волнением, которое всегда овладевает мною, когда рождается замысел новой вещи и, в особенности, перед первым ее испытанием.
      А ведь тут испытание, по существу, еще не произведено. И поэтому самым трепещущим, адски волнующим, адски интересным - гораздо интереснее всех благ, которых я ожидал от мельницы, - был для меня в те минуты вопрос, правилен ли конструкторский замысел, будет ли моя мельница молоть.
      На дворе стало темнеть. Разочарованный, разбитый, я собрался уже закрывать мельницу, но вдруг кто-то неуверенно постучал в дверь.
      Я закричал во всю глотку:
      - Входите!
      Дверь в ожидании клиентов не была заперта, но никто не вошел. Неужели я ослышался, неужели дошел до галлюцинаций?
      Я прыгнул с помоста, как тигр, и ринулся открывать дверь. На пороге стоял председатель домового комитета, тот самый, что на днях предупредительно отвечал мне на вопросы насчет особняка. Как сейчас помню его полуиспуганную, полуудивленную, виновато улыбающуюся физиономию.
      Он смотрел на меня, согнувшись под тяжестью большого мешка. Вы понимаете - мешка!
      - Простите, товарищ Бережков, - начал он, - я только что пришел со службы и увидел вашу вывеску. Значит, у нас во дворе теперь будет мельница?
      - Да.
      - И можно смолоть рожь?
      - Пожалуйста. Сколько угодно.
      - И частным гражданам можно?
      - Конечно. Вы же видели: "Свободный помол".
      - А дело законное? - выспрашивал мой первый клиент.
      - Конечно. Нэп.
      Я с твердостью заявил это, хотя в тот день у меня не имелось никакого торгового патента, никакого разрешения.
      - Я как пришел домой, - говорил председатель, опуская мешок, - как увидел вашу вывеску, так и решил смолоть рожь. У меня много немолотой ржи.
      Без дальнейших разговоров я подхватил мешок и поставил на весы, словно всю жизнь только этим и занимался. С приобретением весов тоже была своя история, но всего не перескажешь - ведь это же тысяча и одна ночь.
      Взвесив, я ловко вскинул мешок на помост, вскочил туда сам и засыпал зерно в конус. Мой клиент с любопытством наблюдал за мной. Я тоже проделывал свои манипуляции с чрезвычайным любопытством: что выйдет из этого?
      Прижал рубильник. Стрельнула голубоватая искра. Мотор зажужжал, двинулся жернов. Приоткрыв задвижку для зерна, я стал поджимать жернова друг к другу. Вдруг они завизжали, заскрежетали, завыли. И вслед за этим в ящик, куда должна была течь мука, посыпалось с искрами какое-то кашицеобразное, землистого цвета вещество. И невероятно пахучее, словно жженая калоша.
      Я увидел испуганное лицо председателя и сам перепугался. Однако с самым невозмутимым видом, будто все шло, как надо, быстро раздвинул жернова. По теперь зерно просыпалось в ящик, не размалываясь. Я опять стал с величайшей осторожностью сближать жернова, и в какой-то момент снова раздался дикий визг соприкоснувшихся камней. Снова распространился аромат жженой калоши.
      Меня бросило в холодный пот. Что случилось? Мельница не работает.
      Но в ту же минуту я догадался, что надо действовать смелее, надо прибавить подачу, то есть еще сблизить камни, чтобы мука могла создать пленку между ними. Я бесстрашно прибавил подачу, визг прекратился, перестали выскакивать искры, в ящик посыпалась мука. Уф! Наконец-то!
      Правда, мука оказалась смолотой неважно, на зубах сна хрустела, но все-таки это была мука.
      Я заставил своего первого клиента полюбоваться, выразить свое восхищение остроумным устройством мельницы, затем мы с ним свернули из двух газет колоссальный кулек, и он щедро отсыпал мне - за помол несколько фунтов муки.
      Через минуту в замке особняка щелкнул мой ключ. Прижимая к груди кулек с мукой, я сделал пируэт на крыльце.
      Вдруг, откуда ни возьмись, прозвучал женский голосок:
      - Дорогу мучному королю!
      Что такое? Возле столба, к которому была приколочена вывеска, остановился фаэтон Подрайского. На тротуар, отклонив помощь супруга, ловко спрыгнула Лелечка. Быстрыми шажками она подошла ко мне.
      - Узнаете? А мы случайно оказались в вашем районе. Знаете, ездили по магазинам.
      Крепкая загорелая ручка принялась отряхивать муку с моего пиджака. Фу-ты, оказывается, я перепачкался с головы до ног. Действительно, мучной король.
      - Не сомневалась, что вы добьетесь успеха! - Лелечка одобрительно оглядела меня и добавила свою, как видно, излюбленную фразу: - Жизнь принадлежит энергичным людям!
      Розовое лицо Подрайского сияло добродушием.
      - Рад вас поздравить, Алексей Николаевич.
      Я топчусь возле гостей. Неужели придется пригласить их в особняк?.. Дома меня дожидается Маша. Предстоят грандиозные оладьи. И вот извольте неожиданная встреча... Как бы мне сбежать? Однако Бархатный Кот сам проявляет чуткость.
      - Не беспокоитесь, - раскланивается он. - Мы только мимоходом... Как-нибудь в другой раз вас навестим.
      - Пожалуйста, пожалуйста...
      - У вас, значит, все идет удачно?
      - Еще бы! - Видя, что гости прощаются, я в восторге повторяю: - Еще бы, потрясающая, волшебная удача!
      Супруги усаживаются в коляску, я машу им рукой, снова прижимаю к груди драгоценный кулек и бегу домой.
      15
      Маша, улыбаясь, замешивает тесто. Она любит принять, угостить друзей.
      Но кого же пригласить? Ганьшина, засевшего за ученый труд, безнадежно звать. Одна надежда на Федю. Не будь я Бережков, если не притащу его сегодня на оладьи. Не помню, говорил ли я, что Недоля поступил слесарем-сборщиком на завод "Красный металлист" в Замоскворечье. Как бы добраться поскорее к Феде в общежитие? Трамваем? Ох, тяжеловато... Особенно в этот час, когда москвичи возвращаются с работы. И слишком медленно. Нет, это примитивный, устарелый способ передвижения. Но иначе как же?
      Я и сам не заметил, как очутился возле своей мотоциклетки, стоявшей по-прежнему в передней. Может быть, все же попытаться? Ведь не мешает же мне нога бегать, носиться по улицам. Нет, как ни прилаживайся, а левая ступня не достает до подножки, лишена упора. А что, если... Что, если приподнять подножку? Или надставить небольшой брусок? Черт возьми, почему я раньше не додумался? Это же так просто.
      Руки уже орудуют гаечным ключом, отверткой, молотком. Вот опора поднята. Сядем-ка, примеримся... Прекрасно. Обе ноги твердо упираются в подножки. В баке плещется горючее. Надо лишь вывести машину на волю, во двор, запустить двигатель и... Э, была не была - вперед!
      И ваш покорный слуга, изобретатель, празднующий открытие необыкновенной мельницы, уже вылетает из ворот на своей мотоциклетке. Оглянуться бы, увидеть в окне Машу, наверное, и обрадованную и встревоженную одновременно, - нет, страшновато оторвать взгляд от мостовой.
      Постепенно я прибавляю ходу. Свистит ветер. Ух, хорошо!.. Помните Гоголя: "Какой же русский не любит быстрой езды?"
      Промчался через центр... Мимо Кремля, над которым уже почти четыре года развевается красный флаг. Вот Пречистенка, Садовая, Крымский мост, Калужская площадь. Началась окраина. Потянулся глухой длинный забор завода "Красный металлист". С одного взгляда заметно запустение: в фонарях крыш выбиты стекла, уцелевшие тусклы, загрязнены; кое-где под карнизами птицы свили гнезда. Среди многих труб завода лишь несколько дымятся; виден наконец действующий цех; блестят вымытые окна; блестят смоленые железные колонны корпуса.
      Ого, и тут свежая вывеска! Над главными воротами красуется крупная надпись: "РСФСР. Государственный завод "Красный металлист". Рядом с вывеской - красное полотнище, на нем выведен призыв восстановить основу социализма - тяжелую промышленность.
      А где же общежитие? Федя говорил: "Двухэтажный дом почти напротив заводских ворот". Наверное, этот... Стоп!
      Вскоре я вторгся в комнату, где обитал Недоля. Скромная комната. На некоторых койках - одеяла серые, солдатские, на других - лоскутные, деревенские.
      У стола сидели несколько молодых рабочих, слушавших газетную статью, которую кто-то читал вслух. Разглядев Федю, я помахал ему рукой. Чтение оборвалось. На меня вопросительно воззрились.
      - Алексей Николаевич, здравствуйте, - сказал Недоля. И пояснил для всеобщего сведения: - Это товарищ Бережков... Который был моим командиром под Кронштадтом...
      Этих слов было достаточно. Тотчас присутствующие заулыбались. Меня пригласили сесть, послушать статью Ленина. Но я повлек Федю в коридор.
      - Федя, одевайся, едем!
      - Куда?
      - Ко мне, Федя! На оладьи!
      - Какие оладьи, Алексей Николаевич?
      - Мои! Из моей собственной муки.
      - Ясно, не из чужой...
      - Ты ничего не понимаешь! Я сам ее смолол. На своей мельнице.
      - Как "на своей"?
      - Да, Федя, на собственной. Я сегодня открыл мельницу.
      - Алексей Николаевич, вы что-то не то говорите.
      - То, именно то! Могу называть ее своей, если я изобрел ее?
      - Конечно, можете.
      - Она тебе, Феденька, адски понравится.
      Чертя пальцем на стене, я поведал историю небывалых, поставленных вертикально, жерновов, сделанных из обыкновенного булыжника. Наконец Федя поверил. Поверил и восхитился.
      - Здорово! Неужели так и мелет без отказа?
      - Говорю же, едем на оладьи. Это моя первая мука. Кстати, Федя, я сегодня решился взобраться и на мотоциклетку. Она здесь, внизу...
      - Мотоциклетка?!
      - Пошли! Сядешь на багажник, и поедем. А дома потолкуем. Мельница, брат, это только так... Игра ума. База для дальнейшего! Эх, какая мастерская мне мерещится! Или, скажем, депо выдумок.
      - Здорово! Только вам лучше всего поступить к нам на завод. Нам сейчас как раз не хватает таких... Таких, как вы.
      - Нет, Федя, меня на службу не заманишь. Что ты так на меня глядишь? Ведь каждому свои путь. Я должен быть сам себе хозяином. Вольным изобретателем. Слышал такое: вольный художник? Тот, кому дороже всего свобода. Лучше, Федя, ты переходи ко мне работать. В депо выдумок. Построим потрясающий автомобиль, который мы с тобой придумали...
      Федя потупился, отрицательно повел головой.
      - Чего ты? Не согласен?.. Иди, одевайся. Потолкуем за оладьями.
      - Мне не хочется оладий...
      - Ну, что ты куксишься?
      - Я не люблю оладий, - упрямо сказал он.
      Он не стал объяснять, не решился поучать меня. Застенчивый, деликатный Федя стоял, переминался с ноги на ногу, но когда я сделал попытку вновь заглянуть в комнату, он решительно заслонил дверь. Ему теперь не хотелось, чтобы товарищи по общежитию видели его бывшего командира.
      Так и пришлось мне вернуться в одиночестве домой.
      16
      На следующий день на мельницу пришли три или четыре женщины с мешками. Я с деловым видом принимал зерно, взвешивал, молол, выдавал муку. За помол я получал по четыре фунта муки с пуда. В этот день мне досталось около двадцати фунтов. Ночевать я опять пришел домой. Уплетая оладьи, я заверял Машу, что недалек день, когда вокруг нашего стола соберутся друзья и все будут удивляться, поздравлять меня с удачей.
      Отправившись к особнячку утром - это было утро третьего дня моей мельницы, - я еще издали увидел нечто потрясающее. У мельницы выстроилась колоссальнейшая очередь. У самого дома люди сбились толпой. Там стоял крик, конная милиция оттесняла толпу и наводила порядок. (Тут над диваном вскинулась, словно сигнал, нога в коричневой штанине. "Конная?" иронически переспросил Ганьшин. "Ну, пускай пешая", - уступил Бережков.) Подняв над головой ключ от мельницы, я протискивался через толпу, крича во все горло, что я мельник.
      В особнячок со мной вошли представители милиции. Мне было предложено предъявить документы, свидетельствующие о моих правах на мельницу. Что я мог предъявить? Милиция приступила к составлению протокола. Мне вменялось в вину беспатентное занятие промышленностью и торговлей, а также нарушение общественной тишины и порядка.
      - Гражданин Бережков, подпишите протокол.
      - А что же будет дальше? - спросил я.
      - Мельницу мы опечатаем. Печати снимем, когда внесете штраф и все оформите.
      - Какой же штраф?
      Была названа сумма, превышающая в данный момент все мои возможности. Вот если бы мне разрешили продолжать молоть, располагать выручкой... Нет, об этом милиция не хотела и слышать. Сперва, гражданин Бережков, внесите штраф, потом будем разговаривать. Тяжело вздохнув, я подписал протокол.
      В эту минуту дверь особнячка распахнулась. Нежданно-негаданно предстал Подрайский. До сих пор не понимаю, как сумел этот гроссмейстер черной магии выбрать столь подходящую минуту для появления, как ухитрился протолкаться сквозь толпу, осаждающую дом, и обойти милицию, которая никого на мельницу не пропускала. Несколько помятый в давке, без двух-трех пуговиц на пальто, видимо только что оборванных, но все же представительный, розовый, улыбающийся, он напомнил мне прежнего Подрайского, владельца таинственной лаборатории. Пожалуй, и усики начнет отпускать.
      - Что тут стряслось? - Бархатный Кот вкусно чмокнул губами.
      А я кинулся к нему, как к своему спасителю, указал на злополучный протокол. Подрайский не проявил никакого удивления.
      - Что же, надобно выкладывать штраф, - мирно сказал он и с видом бывалого человека справился о сумме. Затем без дальних слов вытащил бумажник, отсчитал пачку дензнаков и положил на стол. Я был так поражен, что едва смог пролепетать:
      - Анатолий Викентьевич, этот долг я в самые ближайшие дни...
      Подрайский не дал договорить:
      - Пустяки... Сочтемся...
      Далее он предъявил властям различные свой бумаги, удостоверяющие его личность - личность автора нескольких выдающихся изобретений, запатентованных законным образом, получившего в свое распоряжение завод около Москвы.
      Солидным тоном он предложил взять с него, Подрайского, письменное поручительство в том, что в недельный срок мной все будет оформлено.
      Не дав представителям милиции опомниться, Подрайский подтолкнул меня:
      - Алексей Николаевич, покажите товарищам изобретение.
      Я постарался не ударить лицом в грязь: продемонстрировал на ходу мою конструкцию, рассказал, как родилась идея, как было произведено испытание, рассмешил, заинтересовал. Подрайский взялся тотчас же поехать в надлежащие инстанции и достать все разрешения. Я подписал разные заявления, обязательства, доверенности, набросал чертежик, который следовало запатентовать, и вручил все это Подрайскому.
      В заключение мой благодетель еще раз блеснул. По его предложению, мы тут же, в присутствии милиции, нарезали массу талонов и пронумеровали их. На каждом талоне Подрайский поставил печать - свою личную печать конструктора-изобретателя. При этом Бархатный Кот даже предъявил удостоверение, разрешавшее ему пользоваться такой печатью.
      Тем временем в особняке каким-то образом оказалась и Лелечка. Она тоже не погнушалась прийти мне на выручку. Смело взялась навести порядок в очереди, то есть раздать талоны с номерами. Предваряя дальнейшее повествование, должен сказать, что в это же утро талоны были розданы на несколько дней вперед.
      В общем, милиция пока удовлетворилась тем, что мы предприняли, и покинула мельницу; Подрайский отправился оформлять предприятие; его жена, весело покрикивая, раздавала на крыльце талоны, а я под напором клиентов молол, молол, с головы до ног в муке, и даже закусывал на помосте, не задерживая помола. Выручка этого дня составила около десяти пудов муки; по тем временам это была невероятнейшая ценность.
      17
      Подрайского, как мне казалось, я видел насквозь.
      Вот он завтра или послезавтра явится, принесет мне документы, мурлыкающий, розовый, плутоватый. Я скажу: "Анатолий Викентьевич, я бесконечно вам обязан. Говорите, чем вас отблагодарить? Он ответит: "Принимайте меня в дело".
      Бархатный Кот, разумеется, все рассчитал. Он знает, что отказать я не смогу: ведь он, можно сказать, меня облагодетельствовал, спас мою мельницу. Любопытно, как велика часть, на которую он метит. Пожалуй, процентов двадцать пять, а то и тридцать...