Глава 33

Роксана Феликс была в осаде. В буквальном смысле слова. Репортеры шныряли повсюду: они запрудили дорогу перед домом, они кружили на вертолетах, пытаясь сделать снимки с воздуха. Скромная уединенная кофейно-белая вилла в марокканском стиле была предметом их охоты, они гонялись за добычей. Все отчаянно хотели фотографию, комментарий, а еще лучше — хотя бы кусочек отснятых пленок. Высокая живая изгородь частного владения шуршала от нарушителей, пытавшихся проникнуть сквозь нее.

За все возможные точки для обозрения на соседних высоких деревьях и каменных выступах шла настоящая война.

Роксана не осмеливалась даже выйти в спальню или выглянуть из окна: малейшее движение занавесей вызвало бы стрекот камер, щелканье затворов и слепящие молнии фотовспышек. Роксана Феликс стала скандально известной.

Падший ангел. Мадонна, оказавшаяся проституткой. Обожаемая супермодель, любовь Америки, робкая, скромная героиня журналов с миллионными тиражами оказалась проституткой-подростком и держательницей борделя, Америка и весь мир жадно облизывались. Да кто откажется насладиться таким блюдом? Ничего лучше, ничего интереснее не было после истории с Майклом Джексоном. Марисса Мэтьюз первая выступила со своей сенсацией, обнародовав неприятные детали, и нью-йоркское общество познакомилось с ними в среду за завтраком А через несколько часов про это напечатали все остальные, пуская слюни от зависти.

Были отданы приказы, и репортеры понеслись в Лондон, Париж, Мадрид, Сидней. Предлагались огромные взятки любому, кто заговорит. Старые клиенты, старые проститутки, старые школьные подруги — да любой! И вдруг знакомые — а их оказалось невероятно много — потекли таким потоком, что телевидение и газеты не могли справиться. Ее парикмахер. Ее нью-йоркский шофер. Секретарша ее бухгалтера в агентстве «Юник». Каждую минуту все новые репортеры подтягивались к вилле, запрятанной среди голливудских холмов.

Роксана сидела на стуле, который притащила в ванную, обхватив голову руками и слушая, как трезвонит телефон.

Она выбрала ванную, потому что это была единственная в доме комната без окон. Только здесь ее никто не мог увидеть. Она не отключала телефон и факс, чего от нее как раз ожидали, она не трусиха.

Итак, наконец это случилось, подумала Роксана. После стольких лет ее все же достали. Они узнали почти все. И в итоге ее слава, ее успехи, ее безопасность, обожание публики, ее крепость, больше похожая на замок, которую она воздвигала одиннадцать лет, тщательно выстраивая дюйм за дюймом, в течение считанных часов исчезли, испарились, как роса под солнцем.

Демоны вернулись. За ней. Она знала, конечно, что такой день когда-нибудь настанет.

Роксана сидела на стуле и раскачивалась, тихо напевая, словно колыбельную младенцу.

— Мистер Голдман, я думаю, вам это следует посмотреть.

— Сейчас, Марсия, мне надо позвонить в Нью-Йорк.

Том Голдман не скрывал нетерпения. Одно к одному!

Сначала исчезли Зак и Меган, потом пришлось решать, как лучше разделаться с Келлером, а стоило ему войти в кабинет, как он сразу обнаружил целую кипу розовых телефонных посланий от членов правления. Боже, подумал Том, опускаясь в черное кожаное кресло. Сукины дети, лучше бы они на самом деле продали компанию. Но не сейчас.

Потому что когда о происшествии с Заком Мэйсоном станет известно, репортеры набросятся на фильм, как голодные грифы, и акциям конец. Если именно теперь эти канцелярские крысы займутся продажей, они обнаружат, что «Артемис студиос» можно сбыть с рук за тридцать центов.

И, может, банку колы в придачу.

— Да, сэр, я знаю, — извиняющимся тоном настаивала секретарша. — Но вам действительно следует это просмотреть, прежде чем станете звонить кому-то.

Том взглянул на помощницу, прижимавшую к груди утренние газеты О Боже.

— Что-нибудь насчет Зака Мэйсона, Марсия? Да, лучше посмотреть.

— Не совсем, мистер Голдман, — осторожно сказала она, протягивая газеты.

Голдман почувствовал, как его нижняя челюсть отвисла от удивления.

«Нью-Йорк пост» поместила две фотографии Роксаны Феликс: улыбающаяся, уверенная, с лицом, за которое «Джексон косметике» согласились заплатить сорок миллионов долларов, и тонкая, как вафля, в мини-юбке, на гвоздиках-каблучках и в блузке с блестками, привалившаяся к стене парижского дома проститутка-подросток в совершенно откровенной позе. Набранный жирным шрифтом заголовок кричал: «Модель-мадам!» И внизу, курсивом:

«Сенсационная история Роксаны Феликс — от уличной проститутки до супермодели! Как подросток-проститутка из борделя превратилась в любимицу всей Америки?»

Боже! Голдман вынул «Нью-Йорк тайме»: «Почем леди-проститутка?» «Вашингтон пост»: «Принцесса моды — французская проститутка». «Лос-Анджелес гапмс»: «Кто она, настоящая Роксана?»

— Это последние выпуски, сэр, — сказала Марсия и тихо добавила:

— То, что не вошло в предыдущие.

— И все это прошло по радио и телевидению?

— Да, сэр. Я думала, вы слышали по радио в машине Голдман покачал головой. Сегодня утром он ехал в тишине, чтобы иметь возможность спокойно обо всем подумать.

Это были мои последние спокойные мгновения, понял Том.

— Никаких звонков в течение десяти минут, Марсия, о'кей? Я должен прочитать от начала до конца. Скажи всем, что я в пути, еду на работу.

Она кивнула. Вдруг Голдмана прошиб жуткий липкий страх.

Директора будут звонить. Директора правления забеспокоились…

— Погоди! Марсия! Дай мне Джоэля Стейнбреннера. Немедленно.

— О'кей.

Голдман повернулся в кресле, нервно забарабанил по столу красного дерева. Стейнбреннер тут же возник на другом конце провода.

— Джоэль, это Том.

Судя по голосу, его брокер был на грани истерики:

— Голдман, где ты, черт побери? У меня нет доверенности, а тебя нельзя отыскать. Я не могу ничего продать без твоих указаний! Ты понимаешь?

Том закивал. Боль схватила виски. Телефон в машине.

Впервые за многие месяцы он его выключил.

Черт побери! Почему именно сегодня? Почему все это произошло именно сегодня?!

— Да, я знаю. Какова обстановка?

— Акции идут вниз. Никто не может от них избавиться быстро. Я говорю тебе, идет, черт побери, свободное падение.

— Сколько мы уже потеряли?

Стейнбреннер негодующе хмыкнул:

— Твои бумаги усохли на восемьдесят процентов, но они потянут еще меньше, когда мне придется спустить все, что у меня на руках. Никто не хочет с ними связываться.

Восемьдесят процентов. Слова брокера эхом отозвались в мозгу Тома Голдмана, вызвав новую волну потрясения.

Восемьдесят процентов, а может, и больше потерял он в «Артемис». Святый Боже, думал Том, мне конец.

— Что теперь? Говори же что-нибудь, Том! Черт тебя подери! — Стейнбреннер вопил в трубку. — Дай мне указания, ради Бога! Давай хоть что-то спасем!

— Нет, — сказал Голдман.

— Нет ? Ты о чем? Мы должны что-то делать. Прямо сейчас.

— Нет, Джоэль, ничего не продавай, — сказал Том. — У студии есть проблемы, да. Но я не собираюсь во время кризиса продавать свои акции.

— Ты выжил из ума?! — заорал Стейнбреннер.

— Когда решишь, что акции достигли нижнего предела, покупай десять тысяч единиц…

— Делать — что?

— Ты меня слышал. Ты ведь мой брокер, да?

— Да, но…

— Никаких «но», Джоэль. Выполняй мое указание, — сказал Том и повесил трубку.

Он уставился на розовые полоски бумаги на столе. На каждой написано, кто звонил. Конрад Майлз, Говард Тори и все остальные. Марсия нажала кнопку.

— Мистер Голдман, могу ли я соединить вас с мистером Торном?

— Через минуту, Марсия, — сказал Том.

Странно, но он понимал: его мир взрывается на глазах.

Студия, личная судьба — все. Но никогда Том не чувствовал, что у него такая ясная голова. Никогда в жизни. Джоэль Стейнбреннер и все остальные могут подумать, что он спятил. Но Том Голдман отвечает за эту студию, и он намерен эту ответственность нести до самого конца.

— Я всем позвоню через минуту. Обязательно. Но сейчас я хочу, чтобы ты меня соединила с «Меридиан-отелем» на Сейшелах. Мне надо поговорить с мисс Маршалл.

Изабель Кендрик сидела в своей гостиной в мягком кресле, белом, как устрица, собранная, спокойная, и смотрела на мужа. На маленьком дорогом столике лежали последние выпуски сегодняшних газет, сложенные аккуратной стопкой. Рядом с ними стоял недопитый кофе с корицей в чашке голубого севрского фарфора, ее обычный утренний кофе.

Она не завтракала последние десять лет, и это утро ничем не отличалось от других. Может, оно даже чуть более радостное. Изабель Кендрик выглядела собранной и аккуратной, как всегда. На ней был элегантный костюм цвета кофе с молоком, волосы красиво уложены, ожерелье из круглых жемчужин обвивало слегка увядшую шею. Совершенно невозмутимо она смотрела на мужа, который ходил по комнате, нервно проводя рукой по волосам. Черные глаза сверкали от ярости и боли.

— Ты же никогда ничего не говорила. Ты никогда меня ни о чем не спрашивала, — сказал он, глядя на нее. — Как ты могла такое совершить, Изабель? Почему ты это сделала? Ты понимаешь, какое ты чудовище?

— Не устраивай сцен, Сэмюэл. — Голос жены был холоден как лед и без всяких эмоций. — Я сказала тебе, это лишь любезность с моей стороны. Чтобы ты не совершил подобную глупость в будущем.

Кендрик остановился, посмотрел Изабель прямо в глаза.

— Что ты говоришь? Неужели ты хочешь сказать, что ревнуешь?

Она покачала головой, находя это предположение совершенно неуместным.

— Конечно же, нет. У нас брак не такого рода.

— Ясно, — с горечью сказал Кендрик.

— Наш брак хорошо работает, Сэм.

Изабель почувствовала, как адреналин снова потек в кровь, когда она начала говорить, произнося вслух то, что долгое время между ними являлось запретной темой. Это момент ее торжества. Ее победы. Она выложит ему все. Не он один имеет власть в этом доме. Он многим обязан ей.

И пусть увидит, на что она способна, если он забыл. Она изжарит Роксану и его другие маленькие игрушки, которые он слишком уж откровенно вытащил на публику. Никто не может угрожать ее положению. Ни Роксана, ни Сэм — никто.

— Ты знаешь, я ведь никогда не возражала против твоих связей Но на этот раз все иначе. Ты можешь поступать как угодно, пока это не отражается на мне.

— И тебе все равно, если я встречаюсь с проститутками?

Изабель махнула рукой, унизанной кольцами.

— Да, совершенно.

— И тебе безразлично, что я встречаюсь с другими женщинами? Что могу полюбить другую женщину?

— До тех пор, пока ты не забудешь об осторожности. — Изабель отпила кофе. — Да Боже мой, Сэм Неужели я не знаю всех твоих девиц? Сколько их было? Восемь или девять? Так ведь? Не считая проституток. Я просто надеялась, что у тебя развито чувство самосохранения. Вокруг столько отвратительных болезней, возможная беременность твоих пассий, другие неприятности…

— Ты все знала и ничего не говорила, — прошептал Кендрик.

Женщина, сидевшая перед ним, казалась странной. Она как машина. Он не мог поверить, что перемены в Изабель настолько глубоки. Она выглядела так же, прежняя элегантная блондинка, но словно облицованная камнем. Безупречная скала. Это правда, что уже давно между ними нет близости Но почему-то он не осознавал этого. Или осознавал не полностью. И то, что он спал с другими, было как бы само собой разумеющимся. Ему стало страшно.

— А почему это должно меня беспокоить, дорогой? Мы вполне преуспевающая пара.

Сэм уставился на нее. Изабель говорила искренне.

— А как насчет любви, Изабель? — тихо спросил Сэм.

— Мы же когда-то любили друг друга?

Она посмотрела на него спокойным, невозмутимым взглядом.

— Это было очень давно.

Он сделал еще одно, последнее усилие:

— Изабель, не может быть, что ты говоришь правду.

Нет. Должно быть в твоей жизни что-то большее, чем приемы, ленчи с женами влиятельных людей. Ты же не можешь быть такой поверхностной, мелкой. Ну скажи, что ты меня ненавидишь. Что ты ревнуешь к ней. Что ты хочешь, чтобы все это прекратилось. Скажи хоть что-нибудь.

Намеренно медленно Изабель потянулась к своей сумочке, вынула оттуда серебряную пудреницу от Шанель, открыла ее со щелчком, посмотрела на себя в зеркальце, добавила пудры на кончик носа. Потом она закрыла пудреницу и повернулась к мужу.

— А почему я должна говорить такое, Сэм? Это была бы ложь. — Она кивнула в сторону кипы газет. — Роксана хвасталась перед Джордан тобою. Я не могу это принять. Я не могу испытывать унижение. Если ты сумеешь со всем этим справиться, мне не придется повторять подобное еще раз.

Кендрик покачал головой. Потом повернулся и пошел к двери.

— Куда это ты отправляешься? — сердито спросила Изабель.

— Я иду навестить Роксану Феликс, — сказал Сэм.

— Ты не можешь так поступить! — зашипела она, распаляясь.

Он повернулся к жене, его глаза наполнились печалью.

— Могу, Изабель. Я люблю ее. Я не понимал этого до сих пор. А теперь понял. Когда найду Роксану, я попрошу ее выйти за меня замуж.

Изабель Кендрик побледнела, ошарашенная.

— Я не могу больше так жить, — тихо сказал Сэм. — Примет Роксана мое предложение или не примет, я хочу развода..

Он вышел.

— Просыпайся.

Меган зашевелилась, пытаясь вытащить себя из сна, вынырнуть из тепла, исходящего от Зака Мэйсона, сильные руки которого обнимали ее за плечи. Когда наконец она пришла в себя, голову и тело пронзили одновременно боль и удовольствие. Воспоминание о прошедшей ночи вызвало нежные ощущения в чреслах и радостное головокружение, которое не имело никакого отношения к голоду. Первая сознательная мысль смутила Меган: надо убедиться, что Заку понравилось.

Глупо было сомневаться, упрекнула она себя, едва открыв глаза и посмотрев на него.

— Эй, милая, мне очень жаль, но нам пора в путь, — вздохнул Мэйсон.

Она застонала.

— Да я спала не больше часа.

Через десять минут после того, как они кончили заниматься любовью, раздался шум вертолета и они увидели сигнальные огни над деревьями. Вертолет кружил над ними всю ночь. Зак вышел из укрытия, пытаясь привлечь внимание, махал одеждой, всем, что было под рукой, но, конечно, его не могли увидеть. Густые кроны деревьев не давали возможности пробиться даже свету прожекторов. Около трех часов Зак сдался и вернулся обратно. Он обнимал Меган, гладил и целовал, пока она не заснула на заре.

Мэйсон совсем не спал. Хорошо, что он привык не смыкать глаз ночами. Когда Меган заснула, Зак тихо выскользнул из шалаша и пошел искать еду и воду. Им необходимо съесть хоть что-то, если они намерены выбраться отсюда.

Тем более что вывихнутая лодыжка Меган плохо выглядела. Больше он не позволит ей идти. Зак подумал, что она сильнее страдает от боли, чем показывает.

Он нежно посмотрел на нее, вернувшись. Меган спала.

Светлая челка, совершенно не шедшая ей, свисала над умненьким лбом с темными густыми бровями. Мягкие губы полуоткрыты во сне, рука неловко свисает над тяжелыми красивыми грудями, которые так замечательно отвечали на его ласки ночью. Зак ощутил желание защитить ее. Оно было таким сильным, что стало трудно дышать. Он удивлялся себе. Он, Зак Мэйсон, звезда рока, на которую все молятся, который переспал с миллионом потаскушек из тех, что обычно вьются вокруг музыкантов, и десяти миллионам, если не больше, отказал, он, который мог выбирать среди самых лучших восходящих звезд и красавиц моделей, наконец влюбился. Он просто сражен этой смущающейся, умной, неловкой, но решительной малышкой-идеалисткой, сотканной из противоречий. Хорошенькой, не более того, наивной, храброй, его Меган.

Да, самое подходящее время найти настоящую любовь, Мэйсон. Когда хочешь есть и заблудился в джунглях.

— У тебя было по крайней мере час пятнадцать, — сказал он. — Перестань хныкать и поднимайся. Я думаю, мы выберемся отсюда к заходу солнца.

Меган радостно улыбнулась:

— Правильно!

— По крайней мере мы знаем, что нас ищут.

— И это правильно. — Она наклонилась и потянулась за майкой, — А что ты там делаешь?

— Сервирую завтрак в номер, — весело ответил Мэйсон, пристраивая все, что нашел, на пальмовый лист.

Он сумел отыскать кокос в гранитной расщелине. Еще пару съедобных листьев — корицы, как подсказал ему нос.

Горсть маленьких розовато-белых фруктов размером с яблоко, густо усеявших кусты, что росли слева от их шалаша.

Они смотрели на все это с некоторым сомнением.

— Значит, ты можешь назвать себя добытчиком? — засмеялась Меган.

— Я вообще против того, чтобы женщины обладали какими-то правами. Не хочу, чтобы меня лишили естественных инстинктов, — заявил Зак, осторожно разделывая кокос. Он протянул Меган половину. — Значит, этим не отравимся?

— Есть только один способ выяснить, — ответила она и, прежде чем Зак успел остановить, откусила. Вкус мокрой ваты. Но она проглотила.

— Это действительно кокос, — сказала Меган. — Совершенно безвкусно, но абсолютно безопасно.

Несколько минут они молча ели; Меган пыталась передать большую часть Заку, а он отказывался в ее пользу. Фруктового сахара было немного, но на их пустые желудки он произвел впечатление — энергии сразу прибавилось. Как только Мэйсон проглотил последний кусочек кокосовой мякоти, он поднял Меган на ноги и подхватил под колени.

— Черт побери, что ты делаешь?! — завопила Меган, вцепившись ему в плечи. — У меня есть костыли, Зак. Отпусти.

— Нет, — твердо ответил он, обхватив ее бедра. — Больше ты не пойдешь пешком. Понятно?

— Но ты из-за этого потеряешь скорость, — сказала она беспечно. Однако глаза ее заметно увлажнились. Меган быстро смахнула навернувшиеся слезы. — Я совершенно серьезно. Один из нас должен… Я хочу сказать — лучше тебе пойти за помощью и оставить меня. А потом вы за мной придете.

—  — Сиди прямо, — велел Зак, глубоко вздохнув и расправив плечи под ее тяжестью. — Я не оставлю тебя. Никогда.

Мы вместе выживем или умрем, ясно? Во всяком случае, я должен сказать, ты легкая как перышко. Считай, у тебя небольшая прогулка верхом. Ты можешь служить штурманом.

— Я люблю тебя, — прошептала Меган.

Он плотно сжал ее ноги руками.

— Давай выберемся отсюда. О'кей? Потом ты вывалишь на меня все свои сантименты.

Но когда он осторожно зашагал вперед, его душа ликовала и пела.

Сэм целый час пробирался к дверям Роксаны. Сперва он ехал на своем «мазератти» через толпу журналистов, телевизионщиков, фотографов, любопытствующих уличных зевак, столпившихся на дороге, которая вела к ее вилле. А потом ему предстояло одолеть кордоны защиты — к тому моменту их было уже семь кругов. Наконец ему удалось убедить сержанта, что он — Сэм Кендрик из «Эс-Кей-ай».

А доказательством стал звонок клиенту, Трою Сэведжу, актеру, игравшему главную роль в любимой мыльной опере сержанта. Сэм позвонил со своего телефона в машине и попросил подтвердить, кто он. Слава Богу, что существуют полицейские, которые поклоняются звездам, подумал он, когда наконец вывел серебристую машину на подъездную дорожку виллы Роксаны. Он вышел и запер машину. Осмотрелся и увидел опущенные жалюзи, плотно задернутые шторы. Ох, конечно. Ничего удивительного.

Сочувствие переполняло Сэма Кендрика, когда он проходил мимо одетых в форму людей возле двери. Он подошел и нажал на кнопку домофона. Его бедная девочка. Что она сегодня чувствует, он мог лишь догадываться. Он наблюдал, как его клиенты проходили через громкие скандалы. Но никогда ни с кем из них не случалось ничего подобного. Разве что Джексон и Мадонна? И все же никто из них не был разоблачен, как она. Мадам-подросток, руководившая эксклюзивным парижским сервисом по вызову девочек в возрасте шестнадцати лет. Он до сих пор не мог в это поверить. Многие детали в головоломке не складывались. Американская девочка занимается проституцией во Франции в четырнадцать лет. Становится держательницей борделя в шестнадцать, и к восемнадцати годам у нее уже столько денег, что она покупает себе новый образ и новую жизнь, а потом даже поступает в школу к монашенкам-католичкам в Сан-Франциско. А в день окончания учебы попадает в агентство манекенщиц. И все остальное в этой истории столь же невероятно. Но при чем тут Франция? Как она могла такое провернуть? И почему? Его Роксана, его робкая нежная девочка? Разве это возможно? Но да, возможно, он сам видел фотографии. Он прочитал газеты. Все в них правда.

Я не знал ни Изабелъ, ни Роксану, думал потрясенный Сэм, стоя перед дверью. Я все время был, считал, что читаю каждого как книгу. Но самых близких людей не смог разглядеть. Флореску говорит, что и Дэвид Таубер работает против меня… Таубер, которого я считаю ярким, умным И необычным. Видимо, Флореску прав. Если бы Таубер мог, он бы меня убил.

В Кендрике поднимался густой, кроваво-красный гнев, но удивительное дело — от этого Сэм испытывал облегчение. По крайней мере хоть одно чувство ясное и бесспорное. Как только этот маленький прощелыга вернется в Лос-Анджелес, Сэм расправится с ним.

Это моя ошибка, я ничего не замечал, упрекал себя Сэм.

Но наконец все понял. На съемках я отвлекался, ни о чем не мог думать, кроме работы…

— Кто там? — Голос звучал приглушенно и осторожно.

— Роксана, детка. Впусти меня. Это Сэм, — сказал он.

Она молчала. Он слышал ее дыхание.

— Это Сэм Кендрик, милая. Впусти меня, — повторил он.

Наконец она открыла замок. Он толкнул дверь, вошел в дом, аккуратно и плотно закрыл за собой дверь.

— Роксана! — позвал он.

Ее нигде не было видно. Он только слышал бесконечные телефонные звонки. Сердитые голоса, которые принимали четыре автоответчика. Сквозь приоткрытые двери домашнего кабинета Сэм заметил, как работают факсы, выпуская свитки бумаги: медленно вылезая дюйм за дюймом, они устилали пол.

— Я в ванной! — крикнула Роксана. Голос звучал хрипло, как будто она плакала.

Сэм ринулся по лестнице в ванную, в эту уединенную, отделанную деревом, мрамором и медью комнату, где он столько раз занимался с ней любовью, что сбился со счета.

Она сидела на полу, скрестив ноги, завернувшись в шикарный белый банный халат. Глаза, уставившиеся в одну точку, были полны отчаяния.

— Роксана, — пробормотал Сэм.

Она подняла голову и посмотрела на него с такой злобной ненавистью, что он даже отступил назад.

— Ты все забрал, — сказала она. — Все. Боб Элтон с радостью заявил мне, что я уволена. «Юник» теперь не будет меня представлять. «Элит», и «Форд», и «Моделз ван» не будут отвечать на мои звонки, «Джексон косметике» расторгла контракт на сорок миллионов долларов, Сэм. И больше ни один дом мод не станет меня использовать. Я не могу работать. Обложка следующего номера «Вог» теперь переходит к Кристи. — Она сделала вдох и продолжила:

— Джордан не разговаривает со мной. Она тоже не будет отвечать на мои звонки. Как и Сьюзи Меткалф. Никто из этих сук из высшего света. Я мертва, Сэм. Ты отнял все.

— Это не я, дорогая моя, — сказал он, внутренне сжимаясь от яда, который источал ее взгляд. — Это Изабель. Я сказал ей, что хочу развестись и жениться на тебе.

— Ах, это была твоя жена! И это все из-за тебя! — прошипела Роксана. Взгляд ее по-прежнему был полон ненависти. — Она сделала это. Она всех их вывела на меня. Но ты не знаешь, что это такое. Никто из вас не знает! Никто!