8 час. 34 мин

Я часто прихожу сюда, к мраморной доске на доме 56 по улице Жакоб. Всем американским туристам следовало бы совершать паломничество к дому 56 по улице Жакоб, чем фотографироваться перед туннелем под мостом Альма в память о Доди и Диане. �менно здесь Джон Адамс и Бенджамин Франклин подписали 3 февраля 1783 года Парижский мир, положивший конец Войне за независимость. Рядом живет моя мать; чуть дальше, за деревом, прячется издательство «Сёй». Пешеходы переходят улицу перед этим старинным зданием, не подозревая, что именно здесь, в двух шагах от кафе «Флора», родились Соединенные Штаты. Может, они предпочитают об этом забыть?

8 час. 34 мин. «Небо Парижа». Skyscrapers – роскошная вещь, потому что позволяет человеку возвыситься над самим собой. Любой небоскреб – это утопия. В человеке с древности живет неизбывный фантазм – самому воздвигнуть горы. Возводя башни до облаков, человек доказывает самому себе, что он более велик, чем природа. � это чувство в самом деле приходит на вершине бетонно-алюминиево-стеклянно-стальных ракет: горизонт принадлежит мне, я говорю «до свидания» пробкам, канализационным люкам, тротуарам, я человек, парящий над землей. Чувствуешь не упоение своим могуществом, а скорее гордость. Гордость без всякой гордыни. Просто радость от сознания того, что способен взобраться выше любого дерева:

Название этой поэмы Уитмена – «Привет миру», «Salut au monde!» (в оригинале по-французски). В XIX веке американские поэты говорили по-французски. Я пишу эту книгу, потому что мне осточертел кондовый французский антиамериканизм. Мой любимый французский мыслитель – Патрик Жюве: «I love America». Поскольку Франция объявила войну Америке, надо глядеть в оба и выбрать, на чьей ты стороне, если не хочешь потом остаться с носом.

Все мои любимые писатели – американцы: так, значит, Уолт Уитмен, но еще и Эдгар Алан По, Герман Мелвилл, Фрэнсис Скотт Фицджеральд, Эрнест Хемингуэй, Джон Фанте, Джек Керуак, Генри Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Трумэн Капоте, Чарльз Буковски, Лестер Бэнгз, Филип К. Дик, Уильям Т. Воллман, Хантер С. Томпсон, Брет �стон Эллис, Чак Паланик, Филип Рот, Хьюберт Селби-младший, Джером Чарин (он живет на Монпарнасе).

Все мои любимые музыканты – американцы: Фрэнк Синатра, Чак Берри, Боб Дилан, Леонард Бернстайн, Берт Бакарак Джеймс Браун, Чет Бэйкер, Брайан Уилсон, Джонни Кэш, Стиви Уандер, Пол Саймон, Лу Рид, Рэнди Ньюмен, Майкл Стайп, Билли Коргэн, Курт Кобейн.

Все мои любимые режиссеры – американцы: Говард Хоукс, Орсон Уэллс, Роберт Альтман, Блейк Эдвардс, Стенли Кубрик, Джон Кассаветес, Мартин Скорсезе, Вуди Аллен, Дэвид Линч, Расе Мейер, Сэм Рейми, Пол Томас Андерсон, Ларри Кларк, Дэвид Финчер, М. Найт Шьямалан.

Американская культура задавила всю планету не по экономическим причинам, а из-за своего особого таланта. Легче всего объяснить ее засилье политическими манипуляциями, как всякие демагоги, сравнивающие Диснея с Гитлером, а Спилберга с Сатаной. Американское искусство постоянно обновляется, потому что у него глубокие корни в реальной жизни. Американские художники всегда стремятся к новизне, но такой, которая открывает нам нас самих. Они умеют примирить новаторство с доходчивостью, а творческое своеобразие – с желанием нравиться. Мольер тоже искал выгоды, а Моцарт – успеха у публики: здесь нет ничего позорного. Американские художники высиживают меньше теорий, чем их европейские собратья, потому что им некогда, они слишком заняты практикой. Они покоряют мир, дерутся с ним и, описывая, меняют его. Американские писатели считают себя натуралистами, но они все марксисты! Они очень критично подходят к собственной нации. Ни одна демократия в мире не подвергается таким нападкам со стороны собственной литературы. Нет ничего более бунтарского, чем независимое и андерграундное американское кино. Артисты Соединенных Штатов вовлекают в свои грезы весь остальной мир, потому что они мужественнее, работоспособнее и не боятся издеваться над собственной страной. Многие считают, что европейские художники страдают комплексом превосходства над американскими собратьями, но это неправда: они страдают комплексом неполноценности. В антиамериканизме есть изрядная доля ревности и обманутой любви. По сути, весь остальной мир восхищается произведениями американцев и упрекает Соединенные Штаты, что они не платят ему той же монетой. Наглядный пример? А какой прием оказал Джеймсу Липтону (продюсеру передачи «Actor's Studio») Бернар Пиво в последнем выпуске «Культурного бульона»? Ведущий лучшей литературной передачи за всю историю французского телевидения, казалось, совершенно оробел перед Липтоном, льстивым самодовольным журналистом, организовавшим на крохотном кабельном канале агиографические лекции в присутствии голливудских актеров. Пиво, создатель «Апострофов», человек, взявший интервью у всех величайших писателей своего времени, не помнил себя от счастья, что низкий жеманный льстец упомянул его имя по другую сторону Атлантики!

Нас давит не американский империализм, а шовинизм Америки, ее культурный изоляционизм, полное отсутствие интереса у американцев к иностранным авторам (разве что те работают в Нью-Йорке или в Сан-Франциско). Франция сегодня относится к Америке примерно так же, как провинция к Парижу: со смесью восхищения и отторжения; ее тянет туда, но она гордится, что противится искушению. Мы хотим всё знать о них, чтобы иметь право презрительно пожать плечами. Быть в курсе последних тенденций, новых заведений, нью-йоркских сплетен, чтобы потом подчеркнуть, насколько наши собственные корни глубоко уходят в родную почву. Американцы словно бы двигались в обратном направлении, чем Европа: их комплекс неполноценности (молодая, «нуворишская», ребяческая страна, большая часть истории и культуры которой привнесена из-за рубежа) быстро сменился комплексом превосходства (демонстрацией мастерства и успешности, культурной ксенофобией, третированием конкурентов и рекламным прессингом).

Что же до исключительности французской культуры, то, что бы ни говорил один (с тех пор смещённый) генеральный директор французского радио, она не умерла: она состоит в том, что мы снимаем на редкость говенные фильмы, пишем на редкость халтурные книги и вообще создаем на редкость занудные и самодовольные произведения искусства. Естественно, сие печальное утверждение распространяется и на мой труд.

8 час. 35 мин

Вход в «Windows on the World» бежевого цвета. В этой вершинной Америке все бежевое. Стены спокойного оттенка, толстое ковровое покрытие цвета яичной скорлупы с геометрическим рисунком. Мокасины утопают в шерстяном ворсе. Пол мягкий; уже одно это должно было нас насторожить.

– Угомонитесь! Keep quiet!

Мальчишки носятся как угорелые в полдевятого утра. С какого возраста начинаешь просыпаться усталым? Я без конца зеваю, а они шныряют туда-сюда, лавируют между столиками и едва не сшибают с ног пожилую даму с фиолетовыми волосами.

– Да уймитесь же, черти! Stop it, guys!

Я могу сколько угодно делать страшные глаза, они меня больше не слушаются. Я не пользуюсь ни малейшим авторитетом у сыновей; даже когда я злюсь, они считают, что я валяю дурака. Они правы: я и в самом деле валяю дурака. Я не всерьез. Я не умею быть строгим, как и все родители моего поколения. Наши дети плохо воспитаны, потому что не воспитаны вовсе. Да и воспитывали их не мы, а мультяшные сериалы. Спасибо «Дисней-каналу», всепланетной няньке! Наши дети вконец испорчены, потому что испорчены мы. Джерри и Дэвид действуют мне на нервы, но между ними и их матерью есть большая разница: их я еще люблю. Ровно по этой причине я позволил им неделю не ходить в школу. Какой был безумный восторг, что не надо делать уроки! Я устраиваюсь на неудобном стуле ржавого цвета и обвожу взглядом немыслимую панораму за окном. «Unbelievable», как написано в проспекте: раз в жизни реклама не врет. Залитая солнцем Атлантика слепит глаза. Небоскребы рассекают небесную голубизну, словно на декорации из папье-маше. В Соединенных Штатах жизнь похожа на кино, потому что все кино снимается здесь. Все американцы – актеры, и их дома, машины, желания кажутся ненастоящими. Правда в Америке каждое утро выдумывается заново. Эта страна решила быть похожей на целлулоидный вымысел.

– Сэр…

Официантка недовольна, что ей приходится следить за порядком. Она подводит ко мне Джерри и Дэвида: они только что стащили оладушек у парочки трейдеров, чтобы поиграть в летающую тарелку. Мне бы врезать им, а я не могу сдержать улыбку. Я встаю, чтобы извиниться перед собственниками блина. Это двое служащих фирмы Cantor Fitzgerald: блондинка, вполне сексапильная, несмотря на костюмец от Ральфа Лорена (есть же еще телки, которые это носят!), и брюнет атлетического вида, но cool, в тройке от Кеннета Коула. Не надо быть частным детективом, чтобы понять: они любовники. Вы поведете жену завтракать на вершину Всемирного торгового центра? Не поведете… Вы оставите благоверную дома и пригласите сослуживицу, от восьми до десяти (яппи-версия: с пяти до семи). Я навостряю уши: люблю подслушивать под дверью, особенно когда ее нет.

– Я играю на повышение хай-тек компаний, – это блондинка от Ральфа Лорена.

– «Меррил» вздул акции по спекулятивным соображениям, – это брюнет от Кеннета Коула.

– Разойдись с женой, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Чтобы опять все сначала и как у людей? – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– У нас никогда ничего не будет как у людей, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Я же тебя не прошу уйти от мужа, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Если бы попросил, я бы ушла, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Наша любовь потому и хороша, что невозможна, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Мне осточертело встречаться с тобой по утрам или после обеда, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Ночью я хуже, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Майк Уоллес пригласил меня слетать с ним на этот уик-энд в Лос-Анджелес, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Ах так? � как ты это объяснишь своему супругу? – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Не твое дело, it's none of your business, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– Если ты поедешь, между нами все кончено, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Ты ревнуешь к Майку, а к моему мужу нет? – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– С мужем ты уже два года не спишь, – говорит брюнет от Кеннета Коула.

– Разойдись с женой, – говорит блондинка от Ральфа Лорена.

– А ты правда играешь на повышение хай-тек? – говорит брюнет от Кеннета Коула.

8 час. 36 мин

«The Windows of the World» – так называется песня Берта Бакарака и Хола Дэвида, ее исполняла в 1967 году Дайонн Уорвик. Она была написана против войны во Вьетнаме.

�нтересно, знает ли эту песню хозяин «Windows on the World»?

8 час. 37 мин

Мальчишкам скучно; это моя вина: я вожу их по стариковским местам. Но ведь они так упрашивали! Я думал, их развлечет вид из окон, но они быстро обозрели все окрестности. Все в отца: им слишком скоро все надоедает. Поколение, свихнувшееся на переключении телеканалов и страдающее экзистенциальной шизофренией. Что с ними будет, когда они обнаружат, что нельзя иметь все и быть всем на свете? Мне их жаль, потому что лично я до сих пор так и не пришел в себя после этого открытия.

Мне всегда странно смотреть на своих детей. Как бы я хотел сказать им: «Я вас люблю», но сейчас уже поздно. Когда им было по три года, я повторял это до тех пор, пока они не засыпали. По утрам я будил их, щекоча им пятки. У них всегда были холодные ноги, вылезавшие из-под одеяла. Теперь они чересчур мужественны и сразу поставили бы меня на место. � потом, я никогда ими не занимаюсь, не так часто их вижу, они ко мне не привыкли. Вместо того чтобы говорить им «я вас люблю», надо было бы сказать вот что:

– Есть нечто худшее, чем когда отца нет: это когда он есть. Однажды вы скажете мне спасибо за то, что я не подавлял вас. Поймете, что я помогал вам взлететь, любя вас издалека.

Но сказать им такое сейчас, наоборот, слишком рано. Они поймут, когда им будет столько лет, сколько мне: сорок три. Странная вещь братья – они неразлучны, но вечно друг с другом воюют. Сегодня утром, грех жаловаться, они не очень ругаются. Они ненадолго отвлеклись на хлопья «Райс криспис»: Snap, Crackle, Pop. Мы говорим о каникулах, украденных у школы. Дэвид хочет еще раз побывать в тематическом парке студии «Universal». Он весь год щеголял в футболке с надписью «I survived Jurassic Park». Не желал даже положить ее в грязное белье! Есть ли на свете больший сноб, чем семилетний мальчик? Позже человек становится более дисциплинированным и меньше выпендривается. Взгляните на Джерри, он на два года старше, и это уже взрослый мужчина: контролирует себя, идет на компромиссы. Он тоже выдрючивается – у него свитер с Эминемом, – но хоть не так часто: все-таки старший. Дэвид вечно болен, ненавижу его беспрерывный кашель, он меня раздражает, и я никак не могу понять, отчего бешусь – от звука его кашля или от беспокойства, естественного для любящего отца. Вообще-то я дергаюсь потому, что не знаю, хороший я или нет, зато точно знаю, что я эгоист.

Какой-то бразильский делец закуривает сигару. Совсем свихнулся – курить в такую рань. Я делаю знак метрдотелю, тот устремляется к нему: в «Windows» курить запрещено, равно как и во всех общественных местах Нью-Йорка. Бразилец делает вид, будто в первый раз слышит о таком законе, возмущается, требует выделить особое место для курения. Метрдотель объясняет, что ему придется выйти на улицу! Вместо того, чтобы потушить сигару, курильщик встает и удаляется в сторону лифтов; наверно, для него это вопрос чести…

8 час. 38 мин

…� вот так сигара может спасти человеку жизнь. Стоило бы написать на сигаретных пачках новое предупреждение: «Курение позволяет вам покинуть здание прежде, чем оно взорвется».

Как бы я хотел что-нибудь изменить, крикнуть Картью, чтобы он убирался оттуда, живо, мать твою, СМАТЫВАЙСЯ, УВОД� РЕБЯТ, БЕГ�ТЕ БЕЗ ОГЛЯДК�, СКАЖ� ОСТАЛЬНЫМ: СКОРЕЙ, ШЕВЕЛ�ТЕСЬ, ЧЕРТ, СЕЙЧАС ВСЕ ВЗЛЕТ�Т НА ВОЗДУХ! GET THE FUCK OUT OF THIS FUCKING BUILDING!!

Вечное авторское самомнение! Я бессилен. Моя книга бесполезна, как все книги. Писатель – он как кавалерия, всегда опаздывает. Башня «Мэн-Монпарнас» шире со стороны улицы Депар: если кто захочет протаранить ее самолетом, надо целить в этот фасад. Я начинаю влюбляться в это здание, ненавистное всем. Я обожаю его ночью и не выношу днем.

Ночь очень подходит ему по цвету. Когда светло, оно сероватое, унылое, неуклюжее; только ночь делает его похожим на маяк посреди Парижа – сияющий, электрический, с красными лампочками по бокам. Ночью башня напоминает мне монолит из «Космической одиссеи-2001»: черный вертикальный прямоугольник, якобы символизирующий вечность. Вчера вечером я сводил мою невесту в ночной бар в подвале башни. В свое время тамошняя дискотека называлась «Ад», но недавно они переименовали ее в «Красный свет», Red Light. Там отмечали двадцатипятилетие журнала «VSD»: толпа, пляшущая под диско, хвост в раздевалке, спонсоры и диджеи, несколько VIP-персон, ничего особенного. Я сжал свою любовь в объятиях, и мы целовались под французским Граунд Зеро. Я бы с удовольствием поимел ее в туалете, но она отказалась:

– Мне очень жаль, но сегодня вечером наше всё празднует рамадан!

Заранее приношу извинения мусульманским властям за эту шутку. Я прекрасно знаю, что во время рамадана вечером разрешается есть. Будьте снисходительны. Мне не нужна фетва: меня и так хорошо знают. 2002 год выдался у меня довольно трудным. Я много веселился, и надо мной немало смеялись. Пожалуйста, не будем в 2003-м делать из мухи слона. Похоже, башне «Монпарнас» не грозит атака исламских фанатиков, потому что там расположен французский корпункт канала «Аль-Джазира». Макая тост в чашку с кофе, я стараюсь думать только об этом громоотводе.

Высота башни «Монпарнас» – 200 метров.