Глава IX

Лес Моруа

В глуби глухого леса с великим трудом, словно преследуемые звери, они бродят и редко осмеливаются к вечеру возвратиться на вчерашний ночлег. Питаются они только мясом диких зверей, вспоминая с сожалением о вкусе соли и хлеба. Их изможденные лица побледнели; одежда, раздираемая шипами, превращается в лохмотья. Они любят друг друга – и не страдают.

Однажды, когда они скитались по большим лесам, никогда не знавшим топора, случайно они набрели на хижину отшельника Огрина. На солнце, в кленовой роще, вблизи своей часовни, прогуливался тихими шагами старик, опираясь на посох.

– Сеньор Тристан! – воскликнул он. – Узнай, какой великой клятвой поклялись жители Корнуэльса. Король велел объявить во всех приходах: кто тебя поймает, получит в награду сто марок золотом. И все бароны поклялись выдать тебя живым или мертвым. Покайся, Тристан! Бог прощает грешников.

– Мне – покаяться, друг Огрин? В каком же преступлении? Ты, который нас судишь, знаешь ли ты, какое зелье мы испили на море? Да, славный напиток нас опьянил, и я предпочел бы скорее нищенствовать всю свою жизнь по дорогам и питаться травами и корнями вместе с Изольдой, чем без нее быть королем славного государства.

– Да поможет тебе Господь, сеньор! Ибо ты погиб и на этом свете и в будущем. Изменника своему господину следует разорвать на части двумя конями, сжечь на костре, и там, где пал его пепел, трава больше не растет, и пахота на том месте без пользы; там гибнут и деревья и злаки.

Тристан, отдай королеву тому, кто сочетался с ней браком по римскому закону.

– Она более не принадлежит ему: он отдал ее своим прокаженным; у прокаженных я ее и отнял. Теперь она навсегда моя; расстаться с ней я не могу, как и она со мной.

Огрин присел. У его ног Изольда плакала, склонив голову на колени человека, принявшего на себя страду во имя Божие. Отшельник повторял ей святые слова евангелия; но, обливаясь слезами, она качала головой и не хотела ему верить.

– Увы, – сказал Огрин, – как утешать мертвых? Покайся, Тристан, ибо человек, живущий в грехе без раскаяния, мертв.

– Нет, я живу и не раскаиваюсь. Мы вернемся в лес, который дает нам приют и нас охраняет. Пойдем, Изольда, дорогая!

Изольда поднялась. Они взялись за руки и углубились в высокие травы и вереск; деревья сомкнули за ними свои ветви, и они исчезли за листвой.

Послушайте, добрые люди, о славном приключении. Тристан воспитал собаку-ищейку, красивую, живую, легкую на бегу: ни у одного графа, ни у одного короля не было ей равной для охоты с луком и стрелами. Звали ее Хюсден. Пришлось запереть собаку в башне, навязав ей на шею чурку. С того дня, как она не видела более своего хозяина, она отказывалась от всякой пищи, рыла лапами землю, в глазах ее были слезы, она выла. Многим стало ее жалко.

– Хюсден, – говорили они, – ни одно животное не умело так преданно любить, как ты. Да, мудро изрек Соломон: «Преданный мне друг – это моя борзая».

И король Марк, вспоминая о прошлых днях, думал в своем сердце: «Большой ум у этой собаки, что она так плачет по своем хозяине; есть ли кто в Корнуэльсе, кто бы стоил Тристана?»

Три барона пришли к королю:

– Велите, государь, отвязать Хюсдена: мы узнаем, от тоски ли по своем хозяине собака так скучает. Если нет, то, когда ее отвяжут, вы увидите, как она будет бросаться, с раскрытой пастью и высунув язык, на людей и животных, стараясь укусить их.

Ее отвязали. Она выскочила из двери и побежала в горницу, где прежде находила Тристана. Она рычит, воет, ищет – напала, наконец, на след своего хозяина. Шаг за шагом пробегает она по дороге, которою Тристан шел к костру. Все следуют за нею. Громко тявкая, она лезет на утес. Вот она в часовне, вскочила на алтарь, внезапно прыгает из окна, падает у подошвы скалы, снова находит след на берегу, останавливается на мгновение в цветущей роще, где прятался в засаде Тристан, затем направляется к лесу. Нет никого, кто бы, видя это, ее не пожалел.

– Государь, – сказали тогда рыцари, – не надо следовать за нею: она, пожалуй, заведет нас в такое место, откуда трудно будет и выбраться.

Они оставили ее и вернулись. Достигнув леса, собака огласила его своим лаем. Издалека услышали его Тристан, королева и Горвенал: «Это Хюсден!» Они испугались: наверно, король их преследует; он, должно быть, напустил на них ищеек, как на диких зверей. Они углубились в чащу. На опушке, с натянутым луком, стал Тристан, но когда Хюсден увидел и признал своего хозяина, он прыгнул прямо к нему, вертя головой и хвостом, выгибая спину, свиваясь кольцом. Затем он подбежал к белокурой Изольде, к Горвеналу, приласкался и к коню.

Тристан сильно опечалился:

– Увы! Какое горе, что он нас нашел! Что может поделать с собакой, которая не умеет быть спокойной, преследуемый человек? По равнинам и лесам, по всей своей земле ищет нас король: Хюсден выдаст нас своим лаем. Увы, ведь из любви и по природному благородству пришла моя собака искать смерти! Нам следует, однако, остерегаться. Что делать? Посоветуйте мне.

Погладив Хюсдена, Изольда сказала:

– Пощади ее! Мне пришлось слышать об одном валлийском леснике, который приучил свою собаку бегать без лая по кровяному следу раненых оленей. Вот была бы радость, дорогой Тристан, если бы удалось, потрудившись, выучить тому и Хюсдена.

Он задумался на мгновение, меж тем как собака лизала руки Изольды. Сжалился Тристан и говорит:

– Попытаюсь, уж слишком тяжело мне убивать ее. Вскоре Тристан пошел на охоту, выгнал лань и ранил ее стрелой. Собака хочет броситься по следам лани и лает так громко, что слышно на весь лес. Тристан ударом заставляет ее замолчать; Хюсден поднимает голову на своего господина; он удивлен, не смеет больше лаять и не идет по следу. Тогда Тристан кладет его у своих ног, затем бьет себя по сапогу каштановым прутом, как то делают охотники, чтобы науськать собаку. Видя это, Хюсден хочет снова залаять, и Тристан наказывает его. Не прошло и месяца, как, школя собаку таким образом, он научил ее охотиться в молчанку: когда, бывало, он ранит стрелою косулю или лань, Хюсден, никогда не подавая голоса, выслеживает ее по снегу, льду или траве. Если он настигал зверя в лесу, то отмечал то место, притаскивая туда ветви; если заставал его на лугу, то покрывал травой тушу и возвращался без лая за своим хозяином.

Прошло лето, наступила зима. Любящие жили, приютясь в пещере, на земле, отвердевшей от мороза; ледяшки щетинили их ложе из опавших листьев. Ни он, ни она не чувствовали горя – такова была сила их любви. Но когда вернулось светлое время года, они построили под большими деревьями шалаш из зазеленевших ветвей. Тристан с детства умел искусно подражать пению лесных птиц; он подражал то иволге, то синице, то соловью или другому пернатому, и порой на ветвях шалаша множество птиц, прилетевших на его призыв, распевали, назобившись, свои песни в сиянии дня. Любящие не бродили более по лесу и не скитались беспрестанно, ибо ни один барон не отваживался их преследовать, зная, что Тристан повесил бы его на ветвях дерева.

Случилось однако, что один из четырех предателей, Генелон, – да будет проклят он Богом! – увлеченный охотой, осмелился забрести в лес Моруа. В то утро на опушке леса, в глубоком овраге, Горвенал, расседлав своего коня, пустил его пастись на молодой траве; поблизости, под навесом из ветвей, на груде цветов и зелени, Тристан покоился, крепко обняв королеву, и оба спали.

Внезапно Горвенал заслышал лай своры: собаки мчались, выгоняя оленя, который бросился в овраг. Вдали на лугу показался охотник. Горвенал признал его: это был Генелон, тот из баронов, которого больше всего ненавидел его господин. Он скакал один, без конюшего, вонзив шпоры в окровавленные бока своего коня и нахлестывая его шею. Спрятавшись за деревом, Горвенал подстерегал его; быстро подъезжает он, медленнее будет возвращаться.

Вот он проезжает. Выскочив из засады, Горвенал хватает его коня под уздцы. И, в одно мгновение припомнив все то зло, какое сделал этот человек, он валит его с коня, кромсает мечом и удаляется, унося с собой отрубленную голову. Там, под навесом из листьев цветущей зелени, спали, крепко обнявшись, Тристан и королева. Горвенал тихо подошел к ним; в руке у него мертвая голова.

Когда охотники нашли под деревом обезглавленный труп, они так перепугались, как если бы Тристан уже гнался за ними по пятам; они бросились бежать, убоявшись смерти. С тех пор никто уже больше в этом лесу не охотился.

Чтобы порадовать сердце своего господина, когда он проснется, Горвенал привязал голову за волосы к шесту шалаша; густая листва ее обрамляла.

Тристан проснулся и увидел полускрытую ветвями голову, которая глядела на него. Он узнал Генелона и вскочил в испуге. Но его наставник крикнул ему:

– Успокойся, он мертв! Я убил его вот этим мечом. Сын мой, это был твой враг.

И Тристан обрадовался: человек, которого он ненавидел, Генелон, убит.

С тех пор никто не решался проникнуть в дикий лес. Ужас охранял вход в него; любящие – в нем хозяева. Тогда-то смастерил Тристан лук «Без промаха», из которого стрелы всегда попадали в цель, в человека или зверя, в намеченное место.

То было летним днем, добрые люди, в пору жатвы, вскоре после троицына дня. Птицы пели по росе навстречу утренней заре. Тристан вышел из шалаша, опоясался мечом, снарядил лук «Без промаха» и один отправился в лес на охоту. Прежде, чем настанет вечер, великое горе его постигнет. Нет, никогда любящие не любили так сильно и не искупили этого так жестоко.

Когда Тристан вернулся с охоты, утомленный изнуряющим зноем, он обнял королеву.

– Где был ты, дорогой?

– Ходил за оленем; он вконец истомил меня. Смотри, пот с меня течет. Хочу лечь и поспать.

На ложе из зеленых ветвей, устланное свежей травой, первая легла Изольда. Тристан лег возле нее, положив между нею и собою обнаженный меч. У королевы на пальце был золотой перстень с чудным изумрудом, который подарил ей Марк в день их свадьбы. Так спали они, крепко обнявшись; одна рука Тристана была просунута под шею его милой, другою он обхватил ее прекрасное тело, но уста их не соприкасались. Ни малейшего дуновения ветерка, ни один листок не шелохнет. Сквозь ветвяную крышу падал луч солнца на лицо Изольды, и оно сияло, как льдинка.

Случилось, что лесник набрел в лесу на место, где трава была помята; накануне там покоились любящие. Он не признал следа их тел, но направился по следу шагов и пришел к их жилищу. Он увидел их спящими, узнал и пустился бежать, боясь грозного пробуждения Тристана. Пробежав две мили, отделяющие лес от Тинтажеля, он поднялся по ступеням в залу, где застал короля, творившего суд среди созванных им вассалов.

– По какому делу явился ты сюда, друг мой? Ты, вижу я, запыхался, точно псарь, долго бегавший за ищейками. Не хочешь ли ты просить, чтобы я рассудил какую-нибудь твою обиду? Кто выгнал тебя из моего леса?

Лесник отвел его в сторону и тихо сказал:

– Я видел королеву и Тристана. Они спали; я испугался.

– В каком месте?

– В шалаше, в лесу Моруа. Они спали в объятиях друг у друга. Поспеши, если хочешь отомстить. – Иди, жди меня на опушке леса, у подножия Красного Креста. Да не говори никому о том, что ты видел: я тебе дам золота и серебра, сколько захочешь взять.

Лесник отправился и сел у подножия Красного Креста. Да будет проклят доносчик! Но он умрет позорною смертью, как вам сейчас поведает мой рассказ.

Король велел оседлать своего коня, опоясался мечом и, не сопровождаемый никем, незаметно выехал из города. Когда он ехал один, припомнилась ему ночь, когда поймал он своего племянника: какую нежность выказала тогда к Тристану прекрасная белокурая Изольда! Если он застанет их врасплох, он покарает их за их великие грехи, отомстит тем, кто его опозорил. У Красного Креста он нашел лесника:

– Иди вперед, веди меня скоро и прямо.

Их окутала черная тень высоких деревьев. Король следовал за доносчиком, положившись на свой меч, когда-то наносивший славные удары. А что, если Тристан проснется? Один Бог ведает, кому из них двоих суждено остаться на месте! Наконец лесник сказал тихо:

– Государь, мы подъезжаем!

Он подержал королю стремя и привязал коня за уздечку к зеленой яблоне. Они еще приблизились и внезапно на залитой солнцем лужайке увидели цветущий шалаш. Король расстегнул свою мантию с застежками из чистого золота и сбросил ее, обнаружив свой прекрасный стан. Он вытащил меч из ножен, повторяя в своем сердце, что сам умрет, если не убьет их. Лесник следовал за ним, но король сделал ему знак вернуться.

Он проник в шалаш один, с обнаженным мечом, и уже занес его… Какое будет горе, если он нанесет этот удар! Но он увидел, что губы их не соприкасались и обнаженный меч разделял их тела.

«Боже! – подумал он. – Что я вижу! Могу ли я убить их? Они так долго жили в этом лесу, и если бы любили друг друга грешной любовью, разве положили бы этот меч между собой? И разве не знает каждый, что обнаженное лезвие, разделяющее два тела, служит порукой и охраной целомудрия? Если бы они любили друг друга грешной любовью, почивали бы они так непорочно? Нет, я их не убью: это было бы большим грехом; и если бы я разбудил этого спящего и один из нас был убит, об этом долго стали бы говорить, и к нашему стыду. Но я устрою так, что, проснувшись, они узнают, что я застал их спящими и не пожелал их смерти и что Бог сжалился над ними».

Солнце, проникая в шалаш, палило белое лицо Изольды. Король взял свои рукавицы, опушенные горностаем. «Это она, – вспомнил он, – привезла их мне тогда из Ирландии». Он всунул их в листву, чтобы заткнуть отверстие, через которое падал луч, потом осторожно снял перстень с изумрудом, который подарил королеве: прежде надо было сделать усилие, чтобы надеть его ей на палец, а теперь пальцы ее так исхудали, что перстень снялся без труда. Вместо него король надел ей свой, подаренный ему Изольдой. Затем он взял меч, который разделял любящих. Он узнал и его: то был меч, который зазубрился о череп Морольда. Вместо него король положил свой. Выйдя из шалаша, он вскочил в седло и сказал лесничему:

– Беги теперь и спасайся, если можешь!

А Изольде виделось во сне, будто она в Богатом шатре среди большого леса. Два льва на нее бросились и стали драться из-за нее… Она вскрикнула и проснулась: рукавицы, опушенные белым горностаем, упали ей на грудь. На ее крик Тристан вскочил, хотел схватить свой меч – и признал по золотой чашке, что это меч короля. И королева увидела на своем пальце перстень Марка.

– Горе нам! – воскликнула она. – Король нас застал!

– Да, – сказал Тристан, – он унес мой меч; он был один, испугался и пошел за подкреплением. Он вернется и велит сжечь нас перед всем народом. Бежим!

И большими переходами, сопровождаемые Горвеналом, они устремились к Уэльсу, до границ леса Моруа. Сколько мучений причинила им любовь!

Глава X

Отшельник Огрин

Три дня спустя Тристан долго выслеживал раненого оленя. Наступила ночь; и в темном лесу он стал раздумывать:

«Нет, вовсе не из страха пощадил нас король. Он взял мой меч, когда я спал и был в его власти; он мог поразить меня. К чему были подкрепления? Чтобы взять меня живым? Если он желал этого, зачем было, обезоружив меня, оставить мне собственный меч? О, я узнал тебя, отец! Не из страха, а из нежности и сострадания ты пожелал простить нас. Простить! Кто бы мог, не унижая себя, простить такой проступок? Нет, он вовсе не простил: он понял. Понял он, что у костра, в прыжке из часовни и в засаде против прокаженных Бог принял нас под свою защиту. Вспомнил он о ребенке, который когда-то играл на арфе у его ног, о моей земле Лоонуа, покинутой для него, о копье Морольда, о крови, пролитой за его честь. Вспомнил он, что я не признал своей вины, но тщетно требовал суда, своего права и поединка, и благородство его сердца склонило его к уразумению того, чего бароны его не понимают. Не то чтобы он знал или когда-нибудь мог узнать правду о нашей любви, но он сомневается, надеется, чувствует, что говорил я не ложно; он хочет, чтобы я судом доказал свою правоту. О милый мой дядя, если бы мне с помощью Божьей победить в поединке, добиться мира с тобой и снова для тебя надеть панцирь и шлем! Но что я говорю? Он взял бы Изольду… И я бы отдал ее ему? Уж лучше бы он зарезал меня во сне! Прежде, преследуемый им, я мог его ненавидеть и забыть; он отдал Изольду больным, она была уже не его, она была моей. И вот своим состраданием он пробудил во мне нежность и отвоевал королеву. Королеву!.. У него она была королевой, а в этом лесу она живет как раба. Что сделал я с ее молодостью? Вместо покоев, убранных шелковыми тканями, я ей предоставил этот дикий лес, шалаш вместо роскошного полога; и ради меня идет она по этому страдному пути. О Господи Боже, царь вселенной, помилуй меня и дай мне силы, чтобы я мог вернуть Изольду королю Марку! Разве не его она жена, повенчанная с ним по римскому закону перед всей знатью его страны?»

Опершись на свой лук, Тристан долго тосковал в ночи.

В чаще, окруженной забором из терновника, которая служила им убежищем, белокурая Изольда ждала возвращения Тристана. При свете месяца она увидела сияющий на ее пальце золотой перстень, который надел на него Марк. Она подумала: «Кто подарил мне так великодушно этот золотой перстень? Не тот разгневанный человек, который отдал меня прокаженным, – нет! Это тот великодушный государь, который принял меня и покровительствовал мне с того дня, как я явилась в его страну. Как любил он Тристана! Но я пришла – и что я сделала? Тристану подобало жить во дворце короля с сотней юношей, которые служили бы ему, чтобы достигнуть рыцарского звания; ему следовало разъезжать по замкам и баронствам, ища себе прибыли и подвигов. Из-за меня забыл он рыцарское дело, изгнан от двора, преследуем по лесу, ведет эту дикую жизнь…»

Она услышала шаги Тристана, ступавшие по листьям и сухим ветвям; вышла, по обыкновению, к нему навстречу, чтобы снять с него оружие, взяла из его рук лук «Без промаха» со стрелами и развязала привязи меча.

– Дорогая, это меч короля Марка, – сказал Тристан. – Он должен был убить нас, – он нас пощадил.

Изольда взяла меч, поцеловала его в золотую чашку, и Тристан увидал, что она плачет.

– Дорогая, – сказал он, – если бы только я мог примириться с королем Марком! Если бы он дозволил мне доказать поединком, что никогда, ни на деле, ни на словах, я не любил тебя преступной любовью! Всякий рыцарь, от Лидана до Дургама, который бы осмелился мне противоречить, нашел бы меня готовым к бою. А потом, если бы король согласился удержать меня в своей дружине, я послужил бы ему к великой его славе, как своему господину и отцу; а если бы он предпочел удалить меня, оставив тебя у себя, я направился бы к фризам или в Бретань в сопровождении одного только Горвенала. Но куда бы я ни пошел, я всегда останусь твоим, королева. Я не думал бы об этой разлуке, Изольда, если бы не жестокая нужда, которую ты, моя прекрасная, терпишь из-за меня так долго в этих пустынных местах.

– Вспомни, Тристан, об отшельнике Огрине, что живет в своей рощице. Вернемся к нему, дорогой, и да смилуется над нами всемогущий царь небесный!

Они разбудили Горвенала. Изольда села на коня, которого Тристан повел под уздцы. И всю ночь они шли в последний раз по любимым лесам, не говоря ни слова.

Утром они отдохнули, затем снова пустились в путь, пока не достигли хижины отшельника. На пороге часовни Огрин читал книгу. Он их заметил издали и ласково приветствовал их:

– Друзья, любовь гонит вас из одного горя в другое. Долго ли будет продолжаться ваше безумие? Соберитесь с духом, раскайтесь наконец!

– Послушай, сеньор Огрин, – промолвил Тристан, – помоги нам примириться с королем. Я отдам ему королеву. Сам я уйду далеко, в Бретань или к фризам, и если когда-нибудь король согласится принять меня к себе, я возвращусь и стану служить ему как должно.

Склонясь к ногам отшельника, Изольда сказала, полная такой же печали:

– Я не буду более так жить. Я вовсе не говорю, будто раскаиваюсь в том, что любила Тристана; я люблю его и теперь и всегда буду его любить. Но по крайней мере телесно мы навсегда будем разлучены.

Отшельник пролил слезы и восславил Господа:

– Боже великий, всемогущий! Благодарю тебя, что ты продлил мне жизнь настолько, чтобы прийти им на помощь.

Он дал им мудрые советы, потом взял чернила и пергамент и написал послание, в котором Тристан предлагал королю примирение. Когда он написал все слова, которые Тристан говорил ему, Тристан запечатал пергамент своим перстнем.

– Кто отнесет это послание? – спросил отшельник.

– Я отнесу его сам.

– Нет, сеньор Тристан, ты не пойдешь в этот опасный путь; я пойду за тебя. Я хорошо всех знаю в замке.

– Полно, сеньор Огрин. Королева останется в твоей хижине; когда смеркнется, я сам поеду с моим конюшим, который посторожит моего коня. Когда темная ночь сошла на лес, Тристан пустился в путь с Горвеналом. У ворот Тинтажеля он оставил его. На стенах дозорщики перекликались звуками рожков. Тристан перебрался через ров, прошел по городу с опасностью для жизни, перескочил, как бывало, через острую изгородь сада, снова увидал мраморный водоем, ручей, большую сосну и приблизился к окну, за которым спал король. Он его тихо окликнул. Марк проснулся.

– Кто зовет меня ночью в такой час?

– Это я, Тристан. Государь, приношу вам послание; я оставлю его на решетке окна. Велите прикрепить ваш ответ к перекладине Красного Креста.

– Ради Бога, милый племянник, подожди меня! Король бросился к порогу и трижды прокричал в ночь:

– Тристан! Тристан! Тристан, сын мой!

Но Тристан был уже далеко. Он нашел своего конюшего и легко вскочил в седло.

– Безумец! – сказал Горвенал. – Торопись, поспешим по этой дороге.

Они доехали, наконец, до хижины, где нашли поджидавших их – отшельника за молитвой и Изольду в слезах.

Глава XI

Опасный брод

Марк велел разбудить своего капеллана[18] и подал ему письмо. Капеллан взломал печать и сначала приветствовал короля от имени Тристана, затем, искусно разобрав написанные слова, сообщил ему, что писал ему Тристан.

Марк слушал, не говоря ни слова и радуясь в своем сердце, ибо он еще любил королеву.

Он созвал нарочно самых знатных баронов, и когда все собрались и умолкли, король сказал:

– Я получил это послание, сеньоры! Я ваш король, вы мои ленники. Послушайте, что мне пишут, потом посоветуйте мне, – я этого требую от вас, ибо вы обязаны мне советом.

Капеллан встал, обеими руками развернул послание и, стоя перед королем, заговорил:

– Сеньоры! Тристан шлет вначале привет и любовь королю и всем его баронам. «Король, – прибавляет он, – когда я убил дракона и добыл дочь ирландского короля, она была выдана мне; в моей власти было ее оставить для себя, но я этого не пожелал, а привез ее в твою страну и тебе ее отдал. Но лишь только ты взял ее себе в жены, клеветники заставили тебя поверить своим наветам. В своем гневе ты хотел, славный дядя и государь, сжечь нас без суда, но Господь сжалился над нами: мы умолили его. Он спас королеву, и это было праведно; и я также спасся помощью всемогущего Бога, бросившись с высокой скалы. Что же такое свершил я с тех пор, за что меня можно было бы укорить? Королева была отдана недужным; я явился, чтобы отбить ее, и ее увез: мог ли я не помочь в такой нужде той, которая, будучи невинной, едва не погибла из-за меня? Я бежал с ней в леса. Имел ли я возможность выйти из леса и спуститься в равнину, чтобы отдать вам королеву? Не был ли дан вами приказ взять нас живыми или мертвыми? Но и теперь, как прежде, я готов вызвать на поединок любого бойца, чтобы доказать, что ни королева ко мне, ни я к королеве не питали любви, которая была бы вам оскорблением. Назначьте поединок: я не отказываюсь ни от какого противника. И если я не смогу доказать, что я прав, сожгите меня перед лицом ваших подданных. Если я одержу победу и вы захотите снова взять к себе светлоликую Изольду, ни один из ваших баронов не послужит вам лучше меня. Если же, напротив, вам моя служба не по сердцу, я уеду за море и предложу свои услуги королю Гавуа или королю фризов, и вы никогда более не услышите обо мне. Обдумайте это, государь. И если вы не придете со мной ни к какому соглашению, я отвезу Изольду в Ирландию, где ее добыл: она будет царствовать в своей стране».

Все бароны Корнуэльса, услышав, что Тристан предлагает им поединок, заявили королю:

– Прими королеву, государь! Безумны те, которые оклеветали ее перед тобой. Что до Тристана, то пусть уйдет, как он предлагает, воевать в Гавуа или к королю фризов. Вели привести Изольду в назначенный день, да поскорее.

Трижды спросил король:

– Не встанет ли кто, чтобы обвинить Тристана?

Все молчали. Тогда он сказал капеллану:

– Напиши письмо как можно скорее: ты слышал, о чем в нем нужно говорить. Скорее пиши его: уж слишком много выстрадала Изольда в свои юные годы! И пусть мое послание еще до вечера прикрепят к перекладине Красного Креста. Скорее!

И он прибавил:

– Прибавь еще, что я шлю им обоим привет и любовь.

Около полуночи Тристан прошел через Белую Поляну, нашел письмо и принес его, запечатанное, отшельнику Огрину. Отшельник прочел ему послание. Марк соглашался, по совету своих баронов, принять Изольду, но не желал оставить Тристана на своей службе: придется ему уехать за море через три дня после того, как он передаст королеву в руки Марку у Опасного Брода.

– Боже! – сказал Тристан. – Какое горе потерять тебя, дорогая! Но это необходимо, ибо теперь я могу избавить тебя от мук, которые ты выносила ради меня. Когда настанет час разлуки, я тебе дам подарок – залог моей любви; из безвестной страны, куда я направлюсь, я пошлю тебе посланца. Он мне передаст твое желание, дорогая, и при первом зове я примчусь издалека.

Изольда вздохнула и сказала:

– Оставь мне Хюсдена, твою собаку, Тристан. Никогда никакая самая дорогая ищейка не будет холена с большей почестью. Глядя на нее, я буду вспоминать тебя, и это облегчит мою печаль. Есть у меня перстень из зеленой яшмы – возьми его из любви ко мне, носи его на пальце. А если когда-нибудь посланец станет утверждать, что он явился от твоего имени, я ему не поверю, что бы он ни делал и ни говорил, пока не покажет мне этот перстень; но лишь только я его увижу, никакая сила, никакой королевский запрет не помешают мне сделать то, о чем ты меня попросишь, будет ли то мудро или безумно.

– Я отдаю тебе Хюсдена, милая.

– Милый, прими в замену этот перстень.

И оба поцеловали друг друга в уста.

Оставив любящих в хижине, Огрин направился, опираясь на костыль, в Мон. Он накупил там горностая и других мехов, шелковых тканей, пурпура, парчи, сорочку белее лилии, сверх того иноходца[19] в золотой сбруе, который шел плавной поступью. Люди смеялись над ним, видя, как он тратит деньги, накопленные за долгие годы, на такие странные и дорогие покупки. Но старик нагрузил на коня богатые ткани и возвратился к Изольде.

– Твое платье, королева, обратилось в лохмотья. Прими эти подарки, чтобы быть прекраснее в тот день, когда ты отправишься к Опасному Броду. Боюсь только, что они тебе не понравятся: я ведь неопытен в выборе женских нарядов.