Это еще в те годы было. когда тут стары люди жили. На том, значит, пласту, где поддерново золото теперь находят.
      Золота этого… кразелитов… меди… полно было. Бери, сколько хочешь. Ну, только стары люди к этому не свычны были. На что им? Краэелитами хоть ребятишки играли, а в золоте никто и вовсе толку не гнал. Крупинки желтеньки да песок, а куда их? Самородок фунтов несколько, а то и полпуда лежит, примерно, на тропке, и никто его не подберет. А кому помешал, так тот его сопнет в сторону – только и заботы. А то еще такая, слышь-ко, мода была. Собираются на охоту и наберут с собой этих самородков. Они, видишь, маленькие, а увесистые. В руках держать ловко и бьют емко. Присадит таким, так большого зверя собьет. Очень просто. Оттого нынче и находят самородки в таких местах, где бы вовсе ровно золоту быть не должно. А это стары люди разбросали, где пришлось.
      Медь самородну, ту добывали маленько. Топоры, слышь-ко, из нее делали, орудию разную. Ложки-поварешки, всякую домашность тоже. Гумешки-то нам от старых людей достались. Только, конечно, шахты никакой не били, сверху брали, не как в нонешнее время.
      Зверя добывали, птицу-рыбу ловили, тем и питались. Пчелы дикой множина была. Меду-сколько добудешь. А хлеба и званья не было. Скотину: лошадей, напримерно, коров, овцу – не водили. Понятия такого у них не было.
      Были они не русськи и не татара, а какой веры-обычая и как прозывались, про то никто не знает. По лесам жили. Однем словом, стары люди.
      Домишек у них либо обзаведенья какого – банешек там, погребушек – ничего такого и в заводе не было. В горах жили. В Думной горе пещера есть. С реки ход-от был. Теперь его не видно, – соком завалили. Поди, сажен уж на десять. А самоглавная пещера в Азов-горе была. Огромаднейшая – под всюе гору шла. Теперь ход-от есть, только обвалился будто маленько. Ну, там дело тайное. Об этом и сказ будет.
      Вот живут себе стары люди, никого не задевают, себя сильно не оказывают. Только стали по этим местам другие народы проявляться. Сперва татара мимо заездили: по подгорью от Думной горы к Азов-горе тропу протоптали. С полдня на полночь, как из оружья стрелено. Теперь этой тропы не знатко, а старики от дедов своих слыхали, будто ране-то видно было. Широкая, слышь-ко, тропа была, чисто трахт какой, без канав только.
      Ну, ездят и ездят татара. В одну сторону одни товары везут, в другу-други, а насчет золота ничего. Видно, сами не толкуют, либо случая такого не подошло. Стары люди сперва прихоронились. Потом видят, – никто их не задеват-стали жить потихоньку. Птицу-рыбу полавливают, золотыми камнями зверя глушат, медными топорами добивают.
      Вдруг татара что-то сильно закопошились. Целыми утугами на полночь пошли, и все с копьями, с саблями, как на войну. Мало спустя обратно побежали. Гонят, свету не видят. А это Ермак с казаками на Сибирь пришел и всех тамошних татар побил. Которые пособлять своим приходили, и тех до смерти перепугал. Как дело тогда внове было – из оружья стрелять, татара этой стрельбы и забоялись.
      Казаки, слышь-ко, ране вольные были, и на Сибирь они уж проданные пришли. Купцам продалися, а царь их во все задарил. Набольшему – Ермаку-то – свою серебряную рубаху царь послал. Так Ермак той рубахи с себя не сымал. Гордился, значит. Так и утоп в ей – в царском-то подаренье. Как умер Ермак, тут баловство и развелось. Ну, мало ли худых людишек к казакам налипло. Они и давай хозяевать, как кому любо. Возьмут, кого им надо, за горло.
      Подавай того-другого. Баб хватают, девчонок, вовсе подлетков и протча. Однем словом, баловство развели –хуже некуда. Одна такая ватажка и объявилась в здешних местах. Небольшая ватажка,-пеши пришли; а вожак, видать, грабастенькой попался. Эти сразу золото сметили. Хватовщина пошла, чуть до смертоубойства не дошло. Потом образумились, видят – золота много, с собой не унесешь. Что делать? Туда-сюда зачали соваться, нет ли где жила близко, лошадей добыть. И набежали так-то на старых людей. Сейчас спрашивать, конечно:
      – Что за народ? Какой веры-племени? Какому царю ясак даешь? – Стали так-то наступать на старых людей. Те им свое маячат,– дескать, ваша нам не нужна, наша вам не мешает, – проходите мимо.
      Казачишки опять на испуг берут. Из оружья – пальнули. Стары люди испужались, – в гору побежали. Казачишки за ими, думают так и есть
      –победили, а не тут-то было. Стары люди смелые были. Это они сперва только испужались. Думали, огонь, напримерно, с неба. Ну, потом отошли. И здоровые были. Добежали, значит, до пещеры своей, да как начали казачишек золотыми камнями пушить, знай, держись. Чуть не всех заколотили, казаков-то. Двое либо трое все ж таки убежали.
      А стары люди и гнаться за ими не думали. Утурили – и ладно. Пущай– де идут, куда им надо. Лишь бы к нам больше не лезли. Подивились на убитых, что у них нахватано у каждого желтых камешков через число, как только тащили экую тягость, а того не смекнули, на что им эти камни. По-своему думали, что тоже для бою набрали. Осмотрели оружья убитых, а одно было заряжено. Вот один из старых людей вертел, вертел оружье-то, копался, копался, оно и пальнуло. Сполоху наделало, самого маленько, ушибло, а никого не убило. Тут стары люди и домекнули, что это не с неба огонь. Стали доходить, как бы еще пальнуть. Оснимали мертвых, все перещупали, осмотрели, обнюхали. Порох нашли, свинец рубленый, а что к чему, так и не добрались. А те трое-то, которые убежали, вышли-таки к своим. Обсказали своему начальнику – напали, – дескать, на нас незнамые люди и чуть не всех побили; трое вот только и выбежали.
      Начальник, – может, он пьяный был, – «ладно», – говорит. Время, конечно, военное, – Сибирь покоренье-то. Мало ли всяких случаев было. Побили и побили. На том дело и заглохло. А про золото те не сказали. Думают, так и есть – погулям, потешимся. Только золото, оно и золото. Хоть веско, а само кверху лезет. Его, видишь, первым делом разменять требуется. Тут они оха и поймали.
      Хватали самородки покрупнее, а как с таким объявишься? Сейчас спросы– расспросы, где взял… Догадались все-таки. Раскрошили самородки на мелочь, да и понесли купцам продавать. А уж таиться стали один от другого. Известно, золото. Один к одному купцу пришел, другой к этому же и третий тоже. Да так всех купцов и обошли. Купцы, конечно, – с полным нашим удовольствием. Деньги, значит, дают, а сами примечают. Денег наменяли – куда их? Оделись перво-наперво, как только кто удумал, и занялись пьянством да гулянкой. Из кабака, напримерно, не выходят и кого доходя поят. Ну, другим казакам и стало подозрительно, – откуда у людей такие деньги? Стали дознаваться, а у пьяных долго ли… Выведали все до тонкости и тоже ватажку сбивать стали: за золотом, значит, сходить.
      Не все, конечно, казаки одинаковы были. Один, – не знаю, как его звать– величать, – из Соликамска к ним пристал. Пошел за хорошей жизней, а видит, тут грабеж да пьянство, и отшатился от казаков.
      Услышал, что опять собираются грабить, и стал их совестить:
      – Как, дескать, вам не стыдно. Раньше купцов да бояр оглаживали, а теперь что? У здешнего народу с кровью рвать да купцам барыш давать? Так, что ли?
      Тем, конечно, не по носу табак, а как все сооруженные, то сейчас у них свалка пошла, с саблями и другой орудией. Ну, соликамской-от этот парень проворный был, удалой. Ото всех отбился, только сильно его изранили. Он в лес и убрался, чтобы его не нашли. Леса страшные были – где найдешь! Побегали-побегали казачишки, пошумели и разошлись, а тот, раненый-то, думает, как дальше быть? Показаться в жиле –наверняка убьют, а то и под палача подведут – за разговор-от. Вот и придумал:
      – Пойду к тем людям, которых грабить собираются. Упрежу их.
      Дорогу он понял, куда то есть итти собирались. Путь все ж таки не ближняя, а запасу у него, например, никакого. Отощал в дороге, да еще и раны донимают. Еле идет. Полежит-полежит и опять плетется. У самой Азов– горы – вот у того места – совсем свалился.
      Увидали стары люди – чужестранный человек лежит, весь кровью измазанный, и оружье с им. А бабы набежали первые-то. Баба, известно, у всякого народа жалостливее и за ранеными ходить любит. Тут еще девка случилась, ихнего старшины дочь. Смелая такая, расторопная, хоть штаны на такую надевай. И красивая-страсть. Глаза, как угольки, щеки, как розан расцвел, коса до пяток и вся протча в полном аккурате. Лучше нельзя. Плясать первая мастерица, а ежели песню заведет с переливами, ну… Однем словом, любота. Одно плохо, – сильно большая была. Прямо сказать, великанша. И как раз девка на выданье. Восемнадцатый год доходил. Самая, значит, пора. Ну, ей и приглянулся, видно, пришлый-то. А он тоже, по-нашему, мужик рослый был. Из себя чистый, волосом кудрявый, глаза открытые. Ей и любопытно стало. Пока другие бабы охали да ахали, эта девка сгребла раненого в охапку, притащила в пещеру и давай за им ходить – водой там смачивать, раны перевязывать. Отец, мать ничего, будто так и надо. Соседи тоже помалкивают и помогают, подают то – другое. Бабам, вишь, жалко, а у мужиков свое на уме: не научит ли, как огонь пущать.
      Раненый мало-помалу оклемался. Видит, какие-то вовсе незнамые люди. Рослые против наших и по-татарски бельмень. Сам-то он марковал маленько по– татарски. На то и надеялся, когда шел в эти места. Ну, делать нечего, стал маяками дознаваться, как и что они прозывают. Учиться, значит, стал по– ихнему. А девка от его не отходит, прямо прилипла. И он тоже человек молодой, к ей тянется. Поправа, однако, плохо идет. Главная причина – хлебушка у их не было. Притащит это ему девка пищи самолучшей. Рыбы, мяса наставит, меду чашку вскрай полнехоньку, а его с души воротит. Ему бы хоть яшничка ломоток. Просит у ей, а она не понимает, какой есть хлеб. Заплачет даже. Это она-то. Известно, русському человеку без хлебушка невозможно. Какая уж тут поправа. Ну, все ж таки ходить стал и к разговору мало-мало обык, а девка обратно от его русський разговор переняла, да так скоро, что просто удивленье. Такая уж удачливая была и, видать, не простая. Тайная сила в ей, видно, гнездовала.
      Стал –это он – соликамской-от – ходить. Оглядел всю местность, показал, как с оружьем поступать, и весь установ объяснил, что и как.
      – Эти, – говорит, – камни желтые, крупа, песок и зелененькие стеклышки
      – это есть вредное для вас. Купцы раз унюхали, они уж спокою не дадут. А до царя дойдет – и вовсе житья не станет. Вы, – говорит, – вот что сделайте. Камни эти, самородки-то, значит, куда с глаз уберите. Хоть вон в Азов-гору стаскайте. И кразелиты туда же сгребите. А крупу и песок зарыть надо. Снизу черной земли выворотить, чтобы травой заросло. А пока все это не угоите, никаких чужестранных близко не подпускайте… Чтобы нечаянно не пришли, поставьте, – говорит, – на Думной горе и на Азов-горе караулы надежные. Пущай досматривают по дороге, не идет ли кто, а как заметят чужестранного, пущай знак подают – костерок запалят…
      Девка все это растолмачила своим. Они видят, человек для их старается – послушались. Караулы поставили, как он сказал, а сами занялись самородное золото да кразелиты подбирать да в Азов-гору стаскивать. Штабеля наворотили
      – глядеть страшно, и кразелитов насыпали, как угольну кучу. Потом оставшую крупу и песок зарыли, а чужих на то время близко не подпускали. Увидят с Азов-горы либо с Думной, кто идет, едет ли, – сейчас знак подадут, огнем, значит. Все и бегут, в которую сторону надо. Навалятся и в одночасье прикончат. Прикончат и в землю зароют. Оружьев они уж тогда не боялись. Только ведь золото-то человеку, как мухе патока. Сколь ни гинут, а пуще лезут. Так и тут. Много людей сгинуло, а другие идут да идут. Это, значит, слушок про золото дальше да дальше идет. Кто-то, видно, до царя дотолкал. Тут вовсе худо стало – с пушками полезли. Со всех сторон напирают. Даром, что лес страшенный, нашли пути-дороги.
      Видят стары люди – дело неминучее, сила не берет. Пошли к раненому-то посоветоваться, как дальше быть-поступать. А он на то время на Думной горе был. Для воздуху его девка-то туда притащила, как он вовсе слабый стал. Азов-гора, она сроду в лесу, а на Думной-то на камнях ветерком обдувает. Девка и таскала его. Отходить его все охота было.
      Думали они тут целых три дня. Оттого и гора Думной зовется. Раньше по– другому как-то у ей имя было. Обмозговали все по порядку и придумали переселиться на новые места, где золота совсем нет, а зверя, птицы и рыбы вдосталь. Он же надоумил – соликамской-от – и рассказал, в котору сторону податься. На этом дело решили и в путь-дорогу сряжаться стали. Хотели стары люди этого своего радельца с собой унести, да он не пожелал.
      – Смерть, – говорит, – чую близкую, да и нельзя мне. – Почему нельзя, этого не сказал. А девка объявила:
      – Никуда не пойду.
      Мать, сестры в рев, отец пригрожать стал, братья уговаривают:
      – Что ты, что ты, сестра! Вся жизнь у тебя впереди.
      Ну, она на своем стоит:
      – Такая моя судьба-доля. Никуда от своего милого не отойду.
      Сказала, как отрезала. Кремень-девка. По всем статьям вышла. Родные видят – ничего не поделаешь. Простились с ней честно-благородно, а сами думают – все равно она порченая. У которой ведь девушки жених умирает, так та хуже вдовы. На всю жизнь у ей это горе останется.
      Вот ушли все, а эти вдвоем в Азов-горе остались. Людишки уж со всех сторон набились в те места. Лопатами роют, друг дружку бьют. Раненый-от вовсе ослаб. Вот и говорит своей нареченной:
      – Прощай, милая моя невестушка! Не судьба, знать, нам пожить, помиловаться, деток взростить.
      Она, конечно, всплакнула женским делом и всяко его уговаривает:
      – Не беспокой себя, любезный друг. Выхожу тебя, поживем сколь-нибудь.
      А он опять ей:
      – Нет уж, моя хорошая, не жилец я на этом свете. Теперь и хлебушком меня не поправить. Свой час чую. Да и не пара мы с тобой. Ты вон какая выросла, а я супротив тебя ровно малолеток какой. По нашему закону-обычаю так-то не годится, чтобы жена мужа, как ребенка, на руках таскала. Подождать, видно, тебе причтется– и не малое время подождать, когда в пару тебе в нашей земле мужики вырастут.
      Она это совестит его:
      – Что ты, что ты! Про такое и думать не моги. Да чтоб я, окроме тебя…
      А он опять свое:
      – Не в обиду, – говорит, – тебе, моя милая невестушка, речь веду, а так оно быть должно. Открылось мне это, когда я поглядел, как вы тут по золоту без купцов ходите. Будет и в нашей стороне такое времячко, когда ни купцов, ни царя даже званья не останется. Вот тогда и в нашей стороне люди большие да здоровые расти станут. Один такой подойдет к Азов-горе и громко так скажет твое дорогое имячко. И тогда зарой меня в землю и смело и весело иди к нему. Это и будет твой суженый. Пущай тогда все золото берут, если оно тем людям на что-нибудь сгодится. А пока прощай, моя ласковая.
      Вздохнул в остатный раз и умер, как уснул. И в ту же минуту Азов-гора замкнулась.
      Он, видать, неспроста это говорил. Мудреный человек был, не иначе, с тайной силой знался. Соликамски-то, они дошлые на эти дела.
      Так с той поры в нутро Азов-горы никто попасть и не может. Ход-от в пещеру и теперь знатко, только он будто осыпался. Пойдет кто, осыпь зашумит, и страшно станет. Так впусте гора и стоит. Лесом заросла. Кто не знает, так и не подумает, что там, в нутре-то.
      А там, слышь-ко, пещера огромадная. И все хорошо облажено. Пол, напримерно, гладкий-прегладкий, из – самого лучшего мрамору, а посредине ключ, и вода, как слеза. А кругом золотые штабеля понаторканы как вот на площади дрова, и тут же, не мене угольной кучи, кразелитов насыпано.
      И как-то устроено, что светло в цещере. И лежит в той пещере умерший человек, а рядом девица неописанной красоты сидит и не утыхаючи плачет, а совсем не старится. Как был ей восемнадцатый годок в доходе, так и остался. Охотников в ту пещеру пробраться много было. Всяко старались. Штольни били
      – не вышло толку. Даже диомит, слышь-ко, не берет. Хотели обманом богатство добыть. Придут это к горе, да и кричат слова разные, как почуднее. Думают, не угадаю ли, дескать, дорогое имячко, которое само пещеру откроет.
      Известно, дураки. Сами потом как без ума станут. Болбочут, а что – разобрать нельзя. Имена, слышь-ко, все выдумывают. Нет, видно, крепкое заклятие на то дело положено. Пока час не придет, не откроется Азов-гора. Одинова только знак был. Это когда еще батюшка Омельян Иваныч объявился и рабочие на Думной горе собираться стали. Так вот старики наши сказывали, будто на то время из Азов-горы как песня слышалась. Розно мать с ребенком играет и веселую байку поет.
      С той поры не было. Все стонет да плачет. Когда крепость сымали, нарочно многие ходили к Азов-горе послушать, как там. Нет, все стонет. Еще ровно жалобнее.
      Оно и верно. Денежка похуже барской плетки народ гонит. И чем дальше, тем ровно больше силу берет. Наши вон отцы-деды в мои годы по печкам сидели, а я на Думной горе караул держу. Потому каждому до самой смерти пить-есть охота.
      Да, не дождаться мне, вижу, когда Азов-гора откроется… Не дождаться! Хоть бы песенку повеселее оттуда услышать довелось.
      Ваше дело другое. Вы молоденькие. Может, вам и посчастливит – доживете до той поры.
      Отнимут, поди-ка, люди у золота его силу. Помяни мое слово, отнимут! Соликамской-от с умом говорил. Кто вот из вас доживет, тот и увидит клад Азов-горы. Узнает и дорогое имячко, коим богатства открываются. Так-то… Не простой это сказ. Шевелить надо умишком-то, – что к чему.
 
      **************************************************************** Приложения. ****************************************************************

      Яркое самобытное творчество Павла Петровича Бажова, автора сказов «Малахитовой шкатулки», – книги, которая по праву вошла в сокровищницу отечественной литературы, прочно связано с жизнью горнозаводского Урала – этой колыбели русской металлургии.
      Выдающийся советский писатель, писатель-большевик П. Бажов принадлежал к коренному уральскому рабочему роду. Семья Бажовых – это несколько поколений горнозаводских мастеров, людей «огненного труда». Дед и прадед писателя были крепостными рабочими и всю жизнь провели у медеплавильных печей на барских заводах.
      П. Бажов родился вблизи Екатеринбурга (ныне г. Свердловск), на Сысертском заводе, 28 января 1879 года. Талантливость трудового народа рано раскрылась Бажову. Быт, нравы, обычаи уральских горнорабочих, людей суровых и упорных в труде, смелых на выдумку, людей «с полетом», будущий писатель видел и познавал, сам живя и формируясь в их среде.
      С глубоким уважением вспоминает Павел Петрович Бажов о своих первых воспитателях – заводских стариках. Старые рабочие, «бывальцы», являлись хранителями народных горняцких легенд и поверий. Это были не только народные поэты, но и своеобразные историки. Они-то и научили будущего писателя видеть и понимать красоту и богатство горного Урала, гордиться мастерством простых людей из народа.
      На Урале сама земля рождала легенды и сказки. Неисчерпаемы богатства здешних недр, неповторимо своеобразна красота этого горного края с его лесистыми горами, глубокими прозрачными и холодными озерами, высоким небом и тенистыми падями. Горщики, рудобои, рудознатцы, медеплавильщики, чеканщики, камнерезы – все, кто неразрывно был связан своим трудом с природой Урала, искали объяснений происхождению «земляных богатств» и создавали легенды, в которых нашла воплощение горделивая любовь русских людей к родной земле.
      Были и легенды бережно передавались в рабочих семьях из поколения в поколение, они завещали помнить о неисчерпаемых сокровищах уральской земли, не только уже открытых, но и главным образом о тех, какие еще не найдены и хранятся в горных недрах. Так Азов-гора в сказах неизменно называлась– «самое дорогое место». Позднейшие изыскания показали, что догадки старых горщиков были и смелыми и верными – местность вокруг Азова хранила в своих недрах многообразные ископаемые: медные руды, залегания редчайшего по качеству белого мрамора и богатые золотые россыпи. Мечты «первых добытчиков» облекались в кладоискательские сказы, в которых говорилось о несметных богатствах, о кладах, скрытых в горах и охраняемых «тайной силой»
      – гигантским змеем Полозом, его дочерьми Змеевками, девкой Азовкой или Хозяйкой горы. «Тайная сила» не допускала человека к сокровищам земли. Но смелый рудокоп или старатель преодолевал все препятствия, побеждал «тайные силы» и овладевал кладами. Народная фантазия в сказочных образах поэтически воплощала силы природы, с которыми вступали в единоборство горщики– рудознатцы.
      Имелась и другая разновидность «тайных сказов» – «разбойничьи», или сказы о «вольных людях», то есть о крепостных рабочих, бежавших с заводов от подневольного, рабского труда. Они объединялись в ватаги, вольницы, чтобы с оружием в руках отстаивать свою свободу. Эти сказы народная память связывала с Азов-горой и старым рудником Гумешки. Азов-гора и Думная служили некогда «вольным людям» наблюдательными вышками. Отсюда они могли следить за движением обозов с товарами и за появлением карательных отрядов. Гумешки были обнаружены в 1702 году, но уже при открытии оказались старым заброшенным рудником; кроме рудокопных ям, здесь нашли остатки кузницы. Очевидно, в старину тут находился стан одной из ватаг, долго отсиживавшейся у Думной горы и имевшей в своей среде «плавильщиков» и «ковачей», изготовлявших необходимое оружие.
      «Тайные сказы» этого типа прославляли смелость и отвагу вольных мастеров, воплощали народный протест против угнетения и бесправия русских трудовых людей, тех, что добывали «земляные богатства», плавили руду, варили сталь. Молодой уральский фольклор (он насчитывал всего лишь около двух столетий жизни, возникнув в XVIII веке вместе с промышленностью Урала) являлся, как и по сей день является, фольклором творимым, а не устоявшимся, и представлял собой рабочие семейные предания, отдельные фантастические образы, первоначальные наброски легендарных сюжетов.
      Таково поэтическое наследие, какое получил П. Бажов от своих предков – уральских горнорабочих. Необходимо было отобрать здесь все наиболее ценное и претворить в своем творчестве. Эту задачу смог успешно разрешить писатель, взращенный той же средой, что рождала горнорабочие «тайные сказы». Справедливо отмечалось нашей критикой, что Бажов не обработчик уральского фольклора, а сам творец-выдумщик, что он принадлежит к талантливой семье уральских народных поэтов-сказочников.
      Родители будущего писателя постарались дать единственному сыну образование, вывести его в «люди». Бажов мальчиком уехал в г. Екатеринбург и поступил в то же самое училище, где более двадцати лет назад учился и писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк. Позднее П. Бажов переезжает в г. Пермь (теперь г. Молотов) и через шесть лет, в 1899 году, заканчивает знаменитую пермскую духовную семинарию, из которой в разное время вышли такие деятели культуры и науки как Д. Н. Мамин-Сибиряк, изобретатель радио А. С. Попов, публицист и краевед И. М. Первушин, собиратель прикамского фольклора В. Н. Серебренников и многие другие. Биограф Мамина-Сибиряка Б. Д. Удинцев указывал, что уже в 60-х годах «пермская семинария была настроена довольно бунтарски. В ней работала постоянно действующая подпольная библиотека с журналами и книгами по политическим, экономическим и точным наукам». В 1899 году П. Бажов стал народным учителем. Свой трудовой путь он начал в глухой уральской деревне Шайдуриха (возле Невьянска).
      Тесно спаянный многообразными жизненными связями с горнозаводской рабочей средой П. Бажов был глубоко заинтересован и судьбой родного края и судьбами талантливых уральских «умельцев». Будущий писатель с горечью наблюдал, как хищнически разворовывались богатства Урала жадными, невежественными заводчиками» помещиками и купцами, как хозяйничали в русской промышленности «привозные» проходимцы из разных стран, которые, как правила, ничего в горном деле не понимали.
      Видел он и другую сторону уральской дореволюционной жизни– талантливый русский рабочий класс, который, вопреки гнету разного рода захребетников и тунеядцев, создавал горную промышленность, развивал и совершенствовал методы своего труда.
      В течение пятнадцати лет Бажов каждый год во время школьных каникул пешком странствовал по родному краю, смотрел, «как люди живут», пытливо изучал труд камнерезов, гранильщиков, сталеваров, литейщиков, оружейников и многих других уральских мастеров, беседовал с ними о тайнах их ремесла и вел обширные записи. Так накапливалось «своеглазное знание» – тот запас живых и непосредственных наблюдений, который позднее лег в основу всего творчества писателя В эти годы Бажов по существу проходил свои жизненные «университеты», получал подлинную политическую закалку, наблюдая в гуще уральской жизни те процессы, о которых говорил В. И. Ленин в своей работе «Развитие капитализма в России».
      «Образуя район, – до самого последнего времени резко отделенный от центральной России, – писал В.И.Ленин, – Урал представляет из себя в то же время оригинальный строй промышленности. В основе „организации труда“ на Урале издавна лежало крепостное право, которое и до сих пор, до самого конца 19-го века, дает о себе знать на весьма важных сторонах горнозаводского быта. Во времена оны крепостное право служило основой высшего процветания Урала… Но то же самое крепостное право, которое помогло Уралу подняться так высоко в эпоху зачаточного развития европейского капитализма, послужило причиной упадка Урала в эпоху расцвета капитализма"'.
      В. И. Ленин указывал, что и реформа 1861 года, отмена крепостного права ничего не изменила в условиях жизни и труда на Урале: «…самые непосредственные остатки дореформенных порядков, сильное развитие отработков, прикрепление рабочих, низкая производительность труда, отсталость техники, низкая заработная плата, преобладание ручного производства, примитивная и хищнически-первобытная эксплуатация природных богатств края, монополии, стеснение конкуренции, замкнутость и оторванность от общего торгово-промышленного движения времени – такова общая картина Урала».
      Картину упадка и застоя горнозаводского дела на Урале видел и осмыслял сын уральского рабочего класса П. Бажов Позднее, в автобиографических очерках, он рисовал состояние тогдашних заводов Так, о заводе Полевском, где прошло его детство, писатель вспоминает: «Завод умирал. Давно погасли домны. Одна за другой гасли медеплавильни. С большими перебоями на привозном полуфабрикате работали переделочные цеха». Марксистская литература, с которой в эти годы познакомился молодой народный учитель, помогла ему понять сущность трагических противоречий, определявших жизнь трудового населения Урала, породила активное стремление найти из них выход. Предреволюционные годы в жизни П. Бажова были периодом, когда шло его идейное и политическое формирование, закономерно приведшее будущего писателя уже в 1918 году в ряды коммунистической партии.
      Октябрь 1917 года знаменует наступление новой эпохи в жизни страны, в жизни народа. П. Бажов с первых дней революции отдается борьбе за утверждение подлинно народной – советской власти. Добровольцем уходит он на фронт и с 1917 по 1921 год участвует в гражданской войне Именно в это время Бажов берется за перо: «Вероятно, никаких литературных работ у меня не было бы, если бы не революция», –писал он позднее Он редактирует дивизионную газету «Окопная правда», пишет очерки, фельетоны, рассказы. Литература сразу же становится для него оружием бойца.
      В армии П. Бажов ведет большую партийную работу. Он зачисляется в «особую советскую роту красных орлов полка», являвшуюся не чем иным, как группой военных политработников Его назначают начальником информационного отдела штаба 29-й дивизии Позднее П Бажов участвует в создании партизанских отрядов Алтая и Сибири.
      В 1920 году он находится на партийной работе, является членом Семипалатинского губкома партии.
      Годы гражданской войны, когда писатель-большевик с боями прошел по Уралу, Сибири и Алтаю, – обогатили его яркими, незабываемыми впечатлениями Он видит свой народ смелым и талантливым в революционном творчестве, в создании нового общества. В боевых испытаниях мужает и зреет писатель. По окончании гражданской войны П. Бажов остается на газетной работе. Семь лет (1923-1929) он работает в «Крестьянской газете» (Свердловск). В качестве корреспондента разъезжает по уральским деревням и заводам, печатает очерки и статьи о том, как «перешевеливается» старая жизнь. В 1924 году выходит его первая книга – «Уральские были», в которой писатель дает зарисовки, воспоминания о дореволюционном быте Сысертских заводов. «Уральские были» открывают цикл историко-публицистических очерков Бажова: «За советскую правду», о сибирских партизанах – 1926 год; «Бойцы первого призыва», к истории полка Красных Орлов-1934 год; «Формирование на ходу» (история Камышловского полка) – 1936 год, и другие.
      Писатель обдумывает и начинает ряд литературных произведений.