– Веселенький у нас пошел разговорчик! – Субботину захотелось «прощупать» этих крутых парней. Так, на всякий случай. Однако машина, чуть слышно скрипнув тормозами, остановилась.
      Субботину надвинули на глаза шерстяную шапочку, под руку повели по просторной лестнице примерно на третий этаж. Их, видимо, ожидали. Двери отворились сами собой, и Субботин очутился в ярко освещенной комнате. Прямо перед ним в кожаном кресле сидел здоровенный парень с квадратным лицом, без признаков интеллекта. Субботин понял, что перед ним вовсе не Кум, огляделся. Комната была обставлена вполне современно, но не крикливо. Правда, на правой стороне от двери висели две картины в золоченых рамах, несомненно принадлежащие кисти известного испанского художника Гойи. Копии их Субботин видел, кажется, в Мадриде.
      – Ну, садись, гостюшка! – пробасил верзила. – Будем знакомиться. – Протянул руку. – Я Кум, которого ты так искал.
      – Нет, ты не Кум! – спокойно отпарировал Субботин, не подавая руки. – И я тебе не гостюшка.
      – Неужто хозяин? – хохотнул парень, досадуя на то, что незнакомец мигом раскусил их нехитрую задумку.
      – Угадал. Только хозяйства у нас разные. Где сам?
      – Допустим, что я здесь! – Отворилась боковая дверь, прикрытая тяжелой шторой, и в комнату вошел Кум. В этом можно было не сомневаться, ибо таким и описывал его Парфен: высокий, крутой, с умными всепонимающими глазами, да и особую метку Субботин сразу отыскал – шрам за ухом. Кум прошел на место верзилы и того словно ветром сдуло. – И вы идите! Все! – Кум уселся напротив Субботина, заложив ногу на ногу. – Итак, начинай толкать легенду Но, учти, если обманешь, то… Кто ты?
      – Сначала прочтите «малявку» от Парфена Ивановича! – Субботин извлек письмо, протянул Куму Тот недоуменно покрутил конверт в руке.
      – А мои мальчики ничего не нашли.
      – Они не имеют столь высокой квалификации, как я! – позволил себе пошутить Субботин. – Читайте.
      Прочитав письмо, Кум встал, кликнул кого-то из «шестерок», приказал накрыть стол. И через несколько мгновений перед Субботиным вырос столик, заполненный всевозможными изысканными кушаньями. Кум самолично наполнил бокалы шампанским. Субботин заметил: шампанское было французское, из знаменитой провинции.
      – В Китае говорят, – прервал паузу Кум, – если ты приехал, тебя три дня кормят и поят, а потом спрашивают: зачем приехал. У нас времени на чайные церемонии нет. В «малявке» про тебя хорошо, гладко написано, но… кто ты на самом деле?
      – Нам таиться друг от друга нет смысла. – Субботин намазал тонкий хлебец черной икрой. – Я представитель международной организации, которую очень не любит Интерпол.
      – А точнее? – прищурился Кум.
      – Давайте так, – жестко проговорил Субботин, – вы не из Интерпола. Я не ваша «шестерка». Сделаем дело и… Хотя, как рассчитывают мои шефы, в будущем мы сможем с вами плодотворно сотрудничать.
      – Чем докажете? – Кум был действительно толковым, осмотрительным человеком, с которым было приятно вести разговор. – Парфен сообщает, что вы к тому же и писатель. Сочинить можно любой роман, не то что легенду. – Кум вел разговор мягко, без нажима. – Да, вы подсобили «общаку» на хорошее дело.
      – Мы дали на наше общее дело.
      – А «общак» решил пофантазировать, – впервые улыбнулся Кум, – взять да построить дом престарелых для своих заслуженных людей. Место хорошее выбрали: станция Комарово, на Финском заливе. Ваши баксы будут кстати. Итак, вы, грубо говоря, купили Парфена: подлечили, сунули баксы, а дальше?
      – Дальше – больше. – Субботин засомневался, а вдруг Кум не станет марать рук о каких-то рэкетиров, связываться с мелочью. К чему тогда все хлопоты Ассоциации? Поэтому решил ужесточить разговор. – Если вас не интересует европейское сообщество, возможность держать деньги и «желтизну» в зарубежных банках, то давайте мирно разойдемся. – Субботин встал. – Благодарю за шампанское!
      – Сядьте! – желваки задвигались на щеках Кума. – Я вам не нервная барышня. Мне нужны косвенные доказательства мощи вашей организации. Косвенные. Для убедительности. Выкиньте что-нибудь эдакое. Скажите то, о чем бы я не слыхал. Может быть, вы обладаете своим «общаком» в Союзе? Оружием, какого у нас нет. Ну? Я подозрительный. Профессия обязывает. Про Жеку-каратэ читали? То-то.
      – Хорошо, я попробую! – мысль пришла неожиданно, осенила Субботина. – Вам не жаль подставить под мой удар кого-нибудь из свиты?
      – Под удар? – прищурился Кум. – Попробуйте меня.
      – Нет, нет! – Субботин представил себе, как кувыркнулся бы этот самоуверенный вор, но… Его трогать нельзя. – «Шестерку» дайте.
      – Один уговор: бить не до замочки.
      – Принято!
      – Погодите. – Кум потер переносицу. – Вас же мои хлопцы обшманали. Оружия не было.
      – А его и не было, – простодушно улыбнулся Субботин, – я извлеку оружие из воздуха. Где ваш подопытный кролик? Зовите! Да, сами сядьте, пожалуйста, за моей спиной. Вот так будет спокойней.
      – Эй, Фома! – позвал Кум. И тотчас в дверях появился тот самый басовитый парень, что обещал в машине навечно окунуть его в темноту. – Дай-ка этому фраеру пару горячих, чтоб не хорохорился!
      – Мигом сделаем! – широко заулыбался Фома. Закатал рукава ковбойки, обнажив мускулистые, поросшие волосами руки, шагнул к Субботину. Лицо его приобрело зверское выражение. Да, к такому «доктору» в пациенты лучше не попадаться. И вдруг словно лазерный тонкий лучик ударил в лицо нападавшему, и грузный Фома, словно мешок, с тихим стоном грохнулся на пол. Кум выскочил из-за спины Субботина, склонился над парнем, прислушался к его дыханию, которое стало едва слышным, недоуменно обернулся к гостю.
      – Чем вы его так? Покажите руки!
      – Пожалуйста! – Субботин протянул вожаку руки ладонями вверх. Кум внимательно их осмотрел, недоуменно пожал плечами.
      – Как помочь Фоме?
      – Пусть отнесут на кухню, откроют окно, впустят больше свежего воздуха. Через часок будет в норме. Хорошо, что не подошел ближе, а то бы…
      – Н-да, удивили, так удивили. – Кум приказал парням унести Фому. Сам присел к столику, выпил бокал шампанского, потянул носом воздух. Ему показалось, что ощутил чуть слышный одуряющий запах газа. – Продолжим разговор, – миролюбиво, с уважением произнес он. – Я готов с вами сотрудничать. Такого оружия в лягавке, да и в ЧК нет… Это самый убедительный ваш аргумент. Расскажете, в чем секрет?
      – Обязательно, в свое время. И даже, пожалуй, подарю вам сие секретное и маловидимое оружие. – Субботин наконец-то вздохнул спокойно. И обстановка комнаты, где они сидели, показалась ему иной. Розовые тона сменили зловещие синие, словно откуда-то шла подсветка. – А теперь позвольте, гражданин Кумарев, изложить свою просьбу.
      При этих последних словах, услышав свое настоящее имя, главарь ленинградских бандитских группировок на какое-то время замолк, осмысливая и сказанное, и сделанное этим парфеновским гостем.

* * *

      Столы в честь именинницы были накрыты под ветлой на даче Петра Кирыча. Тарелок со снедью наставили столько, что некуда было приткнуть бутылочку кетчупа. Нина Александровна долго держала бутылочку в руке, высматривая свободный уголок. День, как по заказу, выдался не очень прохладным. Октябрьское солнце отдавало земле последнее тепло, и гости уже скинули пиджаки.
      «Кур-гок! Кур-гок!» – пропел за спиной Нины любимый фазан хозяина по кличке Федя. Распустив яркое оперение с металлическим отливом, покачивая шпорами, Федя косил глазом на зеленые туфли Нины Александровны, приноравливаясь, как бы половчее их клюнуть…
      – Кыш! Кыш! Пшел прочь! – Нина с трудом загнала Федю в огороженный закуток. Вернулась в дом. В просторном, квадратном холле, стены которого были недавно оклеены швейцарскими фотообоями с видом Женевского озера, перед зеркалом стоял Петр Кирыч, примерял галстуки к розовой перуанской рубашке, черев левую руку было перекинуто штук восемь галстуков. Завидев Нину, отшвырнул их, порывисто обнял женщину Она всегда в такие моменты ловила себя на глупейшей мысли: Щелочихин, чтобы поцеловать ее, приподнимался на цыпочки Петр Кирыч осторожно просунул ладонь в разрез платья:
      – Именинница моя! Красавица ненаглядная! Сегодня ты не человек, а божество. Глаза сияют, а груди… два белых голубя, извини за банальный образ. – Он поцеловал ее в щеку, в нос, в губы.
      – Подожди, Петр, – выскользнула Нина из рук Щелочихина, – ты слышишь? Кажется, первый гость досрочно припожаловал. Прошла к окну, тихо охнула. Черная «волга», сверкая лаком, остановилась перед воротами. «Кто бы это мог быть? – подумала Нина Александровна. – Такой черной „тачки“ ни у кого из приглашенных вроде бы не имелось».
      Из машины выбрался Разинков, улыбаясь во весь рот, замахал руками, издали приветствуя хозяев. Сюрприз так сюрприз! Ему от своей дачи до коттеджа Петра Кирыча и ехать-то метров триста, но как не похвалиться перед друзьями новой автомашиной? Два дня назад самолично пригнал из Горького, взял «тепленькую», с конвейера, можно сказать, «выбил» по спецразнарядке. Визы Шляпникова оказалось мало, пришлось дать «на лапу» кой-кому в министерстве. Страшно спешил обделать дельце: нельзя было давать денежкам киснуть, единожды живем.
      Войдя во двор, Разинков басовито загудел, увидев богато накрытый стол. Раскинув руки, обнял Нину Александровну, расцеловал:
      – Как говаривали в старину, с днем Ангела! Нехай тебе, красавица, вечно будет тридцать три. Подарок мой человек отнесет в дом. Эй, Хуан! – сделал повелительный жест. Повернулся к Петру Кирычу. – И тебя, друг мой, поздравляю! Сто лет жизни!
      – Благодарствую! – Щелочихин крепко пожал руку Разинкову. – Сто лет – многовато, годика три бы еще у штурвала проскрипеть…
      Гости съезжались один за другим. Вслед за Разинковым появился городской прокурор, молодой, бородка клинышком, глаза бегающие, боязливые. Зато начальник милиции Ачкасов хоть и выглядел болезненно, но бодро расцеловал именинницу, собственноручно выволок из машины огромный короб. На картоне красовался расписанный хохломскими цветами самовар.
      Осенний день выдался на редкость теплым и ясным. Директорские умельцы загодя соорудили, на случай дождя, полотняную крышу – навес. Лучи солнца слабо просвечивали сквозь полотно, блеклыми зайчиками играли на хрустале, отражались в заграничных сервизах. Гости не показывали вида, что удивлены отсутствием спиртного. В области развернулась очередная кампания по борьбе с пьянством. Первый секретарь обкома, излечившись от инфаркта, перестал посещать банкеты, не брал в рот пива. И это послужило сигналом. Сарафанников лично предупредил местных боссов: «Кого уличу в пьянстве, на работе, дома ли, выгоню из партии».
      Хозяин дома Щелочихин, Разинков, прокурор Рыжкин, Ачкасов, как и все «культурно пьющие», на всякий случай, соблюдали предосторожность. Конечно, таиться гостям было не с руки, собрались все свои, задушевные, связанные не только многолетней дружбой, но и обязанные и переобязанные друг другу на веки вечные, и все же дразнить судьбу не имело смысла. Полковник Ачкасов строго наказал личному шоферу оставаться в машине, никого к дому Щелочихина не подпускать.
      Нина Александровна – именинница, словно фея, и впрямь сегодня не ходила, а плавала вокруг праздничного стола, самолично подкладывала закуску в тарелки гостей, меняла салфетки. За ней, шаг в шаг, следовал молчаливый Хуан – «великий немой», как шутя называл его Разинков. Хуан взял на себя заботу о бокалах и рюмках, вовремя подливал виски, коньяк и бренди, тотчас убирал бутылки с глаз долой.
      Провозгласили пяток тостов во здравие именинницы, обменялись мнениями о мировых проблемах. Нина включила свою безотказную «машину» – японский магнитофон «Панасоник», очередной подарок Петра Кирыча. Начались танцы на открытом воздухе. Каждый из гостей по очереди приглашал на тур вальса очаровательную именинницу. После чего выпили еще по рюмке, приободрились, веселой гурьбой двинулись к речке.
      Вода в Матыре оказалась по зубам лишь здоровяку Разинкову. Остальные поплескались в протоке, дружно вернулись в сад, заняли места за столом, который, как по мановению волшебной палочки, успел полностью преобразиться: в блюдах – жареная индейка, разная зелень. Стало темнеть, и Нина зажгла свечи.
      Первым заговорил о житье-бытье Разинков. Он почти «набрал», как любил повторять, наркомовскую норму. Обычно, прекращая пить, начинал говорить без умолку. Гости сегодня не противились. Обстановка располагала к беседе. Что там лукавить, каждый из них, отправляясь в гости к Щелочихину, отчетливо понимал: именины – хороший повод, чтобы вдали от посторонних глаз и ушей, в своем кругу развеять смутную тревогу». Над их головами по-прежнему безмятежно сияло еще незамутненное небо, но мощный антициклон бродил совсем рядом. После смерти Генерального секретаря, большого добряка и жизнелюба, у руля государства встал человек, чье имя внушало им серьезные опасения. В нем было много настораживающего: слишком широко образован, трезво мыслит. Правда, развернуться пока не успел, мешает серьезная болезнь, но ветер перемен уже где-то совсем рядом. Почти ежедневно сообщается об освобождении с высоких постов очень «больших» людей, чьи авторитеты казались незыблемыми. Только уж слишком наивных могли ввести в заблуждение формулировки: «в связи с уходом на пенсию», «по состоянию здоровья».
      – Ну Шляпников, ну мудрец! – Разников всплеснул руками. – Слыхали, отколол номер? – Все гости прекратили жевать. Конечно, знали, генеральный директор Заречного комбината сделал неожиданный финт: подал заявление министру с просьбой освободить от занимаемой должности. Все это было удивительно еще и потому, что комбинат, в очередной раз, завоевал переходящее Красное знамя, лично Шляпникову вручили еще один орден, вознесли на гребень славы, а он… Свое решение сформулировал оригинально: «Новое время предполагает качественный скачок, я уже галопом проскакал свою дистанцию, даже чуток чужой прихватил. Все, распрягаю коня. Лучше, чем вчера, работать не смогу, хуже – не имею права».
      – Не верю я шефу, не верю! – вновь загремел Разинков. – Что-то он знает такое, о чем мы с вами и не догадываемся. Хочет целым и невредимым уйти с поля битвы, а может, нас под удар подставить.
      – Какой удар? О чем это вы? – вмешался прокурор. Он явно пытался свести слишком опасный разговор к чепухе. Желаете, анекдотический случай расскажу?
      – Из уголовной практики? – встрепенулся Петр Кирыч.
      – На последнем совещании мой коллега из одной среднеазиатской республики на полном серьезе говорил с трибуны, что у них орденоносцев больше, чем в двух соседних республиках, а писателей – столько, сколько во Франции и Англии, вместе взятых. Потом, увлекшись, выдал такую фразу: «По количеству безлюдных горных вершин и троп мы уже опередили Швейцарию и Монако». Не смешно? – оглядел собеседников, затеребил клинышек бородки.
      – Давай потолкуем о Шляпникове, – предложил хозяин. Петр Кирыч отлично понимал: Разинков подбросил дровишек в костер не зря. – Может, дальновиднее нас оказался?
      – Дальновиднее? Ха-ха-ха! Да он просто имеет «волосатую руку» в самых верхних эшелонах. – Разинков четверть века знал Шляпникова, считал его своим «крестным отцом» в металлургии, был многим ему обязан. Наверное, он мог бы и помолчать, но сегодня горела душа, не мог вином залить тревоги, страстно хотелось разобраться: что вокруг происходит? Откуда зарождаются циклон, смерч, тайфун? Как от них уберечься? Слишком много зарубок сделал черт на его душе, слишком велик был страх перед возмездием, которое могло наступить. – Не верю я ни единому слову Шляпникова! – Разинкова уже понесло. Положил на стол огромный кулак: его наиболее убедительный аргумент в любом споре. – Мужик он на редкость умный, удачливый. И воз в гору лихо тянул. Имел добрых пристяжных. Да и груз был всегда посильным. – Разинков вдруг вспомнил недавнее время: в его приемной часами сидели «толкачи» с туго набитыми портфелями, сумками, даже чемоданами. Ждали, когда он примет, наложит резолюцию на заявление о выдаче металла. Так давно заведено: фонды фондами, нормы нормами, но положенный металл «толкачам» следовало «выбивать», привозя дань. Любой, уходя из кабинета, оставлял содержимое сумок и портфелей. В иной день «дань» не умещалась в шкафу, и шофер перевозил на квартиру канистры спирта, коробки конфет, дорогих духов, кожаные пиджаки, наборы коньяков. Иногда раздавал дефицитные вещи секретарше, помощнику, шоферу. Квартира уже превратилась в универсам. С ужасом подумал: «Неужто такой лафе придет конец?».
      – Ну, что замолчал? – подтолкнул Петр Кирыч.
      – Убейте меня, не пойму, что заставило старика сделать ход конем? В итоге имя его вновь на щите, на устах у людей, мол, какой принципиальный. А комбинат расхлебывай, выполняй то, что он перед уходом насулил правительству.
      – Расхлебывать? За краснознаменный, трижды орденоносный? – криво усмехнулся Ачкасов. – Ты вот в милиции поработал бы, глянул бы хоть одним глазком на сей паноптикум. В органах нынче жулья, пожалуй, не меньше, чем на «гражданке». Недаром по решению ЦК создана тайная контрольная комиссия из чекистов, корчевать предателей будут. – Ачкасов любил на людях выдавать себя за «чистого», слыл среди высоких чинов правдолюбом, был весьма осторожен. Правда, никто не знал, что ежегодно он принимал крупные подношения от одного «черного», да и то через подставного человечка, которому однажды помог ускользнуть от суда, возможно, и от петли. – Думаете, други, почему нынче стало трудно поступить на работу в органы милиции? И здесь людишки научились доход получать: за подсказку ворью, за молчание. А каково мне? За предателями глаз да глаз нужен, у каждого в руках – оружие.
      – Охо-хо! Грешные мы, грешные! – Разников одним махом опрокинул рюмку. – Как учит Священное писание, грех притупляет совесть – обещает бархат, а дает саван, обещает свободу, а дает рабство, обещает нектар, а дает желчь. Мы-то, слава аллаху, живем в запретной зоне: комбинат критиковать запрещено, металл даем родной стране, хлеб – промышленности. А остальное… А ежели и у нас копнуть, далеко запахнет, в столице.
      – Я слышал, что у вас даже специальный список есть, – вмешался прокурор, – согласно которому все приближенные к пирогу регулярно ездят в Европу и Америку, чтобы прибарахлиться.
      – За опытом ездят! – с ухмылкой отпарировал Разинков, не спуская глаз с Нины Александровны. – Правда, на всякий пожарный случай, журналистов дотошных, особенно этого… тощего, звонкого и прозрачного. Как его звать-то, запамятовал…
      – Спичкина, что ли? – подсказал начальник милиции.
      – Точно. Гражданина Спичкина я приказал на комбинат не пускать.
      – Это вроде бы незаконно? – робко вопросил прокурор, дожевывая куриную лапку.
      – Смеешься? Кому сей щелкопер может пожаловаться? Разве что товарищу Сарафанникову. Выше нашего разлюбезного вождя в округе законников нема, – разоткровенничался Разинков.
      – Эх, други мои разлюбезные! Давайте дадим клятву друг другу быть всегда верными нашим идеалам, приходить на помощь, что бы с каждым ни случилось. – Петр Кирыч произнес фразу каким-то приглушенным голосом. Он. сегодня пил мало, грустная полуулыбка, словно приклеенная, не сходила с его лица. Щелочихину было намного труднее, чем остальным, потому что знал намного больше этих местных владык и был больше иных напуган. Три дня назад возвратился из командировки в столицу и до сих пор чувствовал себя опустошенным. Все сказанное Пантюхой, к сожалению, подтвердилось. Старые дружки из МВД, увидя его, поспешили слинять, дабы не скомпрометировать себя знакомством с ним.
      Он, Петр Щелочихин, остался без прикрытия, без крепкого плеча, на которое всегда можно было опереться. Зачем рассказывать, тревожить друзей, что в столице началось обновление высших кадров, самая обычная «чистка». Слава богу, до их провинции этот ветер еще не долетел, а в Москве… Новый министр его даже не захотел принять. Совсем недавно, когда дядя был «шишкой» в МВД, а министр служил замом, он распахивал перед ним, Щелочихиным, дверь, угощал коньяком, чаем с лимоном, выполнял любые просьбы по корректировке плана, преданно заглядывал в глаза.
      – Давайте-ка, друзья-товарищи, «сыграем в открытую», нет смысла нам друг перед другом таиться. Обновление, что началось в стране, не дает нам проходного балла. Потолкуем откровенно. Не волнуйтесь, Нина Александровна стенографировать не будет.
      – Граждане! – сощурился Ачкасов. Он сегодня вообще не пьянел, хотя пил много, пробовал заглушить боль в желудке, которая казалась страшней любых перемен. Желчный, мстительный Ачкасов оптимизма не терял. – К чему паниковать? Оглянемся назад, на прошлое. Сколько нашим братом-руководителем пережито, сколько пришлось лавировать, примазываться, перестраиваться, чтобы не вылететь из кресла. Вспомните, «промышленные и сельские обкомы партии», совнархозы. Господи, чего только не вытворялось и не выдавалось за идеал! Возьмите, к примеру, наши органы: ВЧК, ОГПУ, НКВД, МВД, КГБ, снова МВД. Целые камнепады просвистели над головами, а жизнь продолжается. Я мальчишкой был, когда умер великий Сталин. Помню, люди на улицах искренне рыдали, мамаша неделю ходила как потерянная, повторяла одну фразу: «Как без НЕГО жить?» А годика через три двинулись колоннами граждане с кирками да ломами крушить памятники недавнего кумира.
      – Я согласен с полковником, – брови-козырьки Петра Кирыча наконец-то ожили. – Допустим маловероятное: мы полетим к чертям собачьим, а дальше? Все просто, как черенок лопаты. Кто же придет на высокие посты? Пришельцы с Марса? Да нет же, их займут люди, которых мы с вами выучили, вышколили, выдрессировали, вчерашние «замы» и «помы», ученики и соратники с раздвоенной душой: на языке у них будет мед, а на душе… они же привыкли мыслить и жить по образу прежних шефов. Уйду я с «Пневматики»…
      – Все на реке в половодье бывали, – бесцеремонно перебил Петра Кирыча Разинков, – муть плывет, ил, грязища, льдины агромадные ворочает. Думаешь: все, конец рыбалке. А к лету все отстоится, водица опять, глядишь, прозрачная. А вся наша жизнь – разве не половодье?
      – Есть предложение, – снова встрепенулся прокурор, – налить еще по маленькой на «посошок» и… по домам. – Он был еще слишком молод, не чаял за собой больших грехов, взяток не брал, виновных не отпускал. Честно говоря, с надеждой воспринимал грядущие перемены, но выбиваться из общей упряжки побаивался, слишком сильные козыри еще имели на руких нынешние гости Петра Кирыча.
      – Нет, прокуратор, ты не прав! – снова вмешался в разговор Разинков. – Давай разложим все по полочкам: что дали и что получили. Дед мой во времена коллективизации безграмотным был, однако колхоз возглавлял. Обратится, бывало, мужик с просьбой: «Дай лошадь съездить к сыну, на свадьбу». Он дать готов, но нужно писать разрешение. Дед и придумал свою систему. Писать не мастак. Снимает с головы шапку: мол, покажешь конюху, он даст лошадь. А мы… мы советским людям, наверное, за всю историю безбедную жизнь показали, прообраз коммунизма. Разве не так? Оглядитесь вокруг. У каждого второго – дача, машина, грудь в орденах. А теперь новая цель: удвоить усилия, а блага за труд… к двухтысячному году.
      – Зачем утрируешь? – вновь вмешался побледневший прокурор. Он встал, нервно прошел по дворику, нашел глазами Ачкасова. Тот спал, привалясь спиной к стволу дерева. Или делал вид, будто спит. И это еще больше напугало прокурора. – Очищение нам необходимо, как смена времен года.
      – А знаете, кто первым предлагал упразднить отделы технического контроля в стране? – Петр Кирыч, не стесняясь гостей, обнял примолкшую Нину Александровну. – Мой начальник ОТК. Сулил людям рай земной. Всю его семейку, мне докладывали, называли «отрядом особого назначения». А что с ним теперь?
      – Мы без борьбы жить не в состоянии, – Разинков как бы продолжал спорить сам с собой. – То сражаемся с дачевладельцами, то с пьянством, то с частной собственностью. Смутные, смутные грядут времена. А, да ну их в баню! Кстати, – Разинков встал, качнулся, ухватился за дерево, – айда теперь ко мне. Дача рядом. Перед сном в бассейне окунемся. Нам жить нужно долго, здоровье беречь треба, вместе будем сухари грызть.
      – Насчет сухарей ты зря, – проснулся полковник Ачкасов. – А так… Я лично – «за». Хочу в бассейн.
      – У тебя и докончим политзанятие, – подвел черту Петр Кирыч, ища глазами Нину. Вспомнил: она улизнула в тот момент, когда он заговорил о Русиче…

* * *

      Субботин должен был завтра возвращаться в Старососненск. А нынешним вечером Кум пригласил его на «представление», которое должно было у него состояться. Субботин догадывался, о чем идет речь: будут учить рэкетиров-само-дельщиков, посягнувших на владения их агента Глущенко. За время пребывания в Ленинграде сумел изучить с помощью корешей Кума положение дел в «третьем мире» Питера. Все оказалось просто. С начала перестройки в городе появились мало-мальски богатые людишки и, как следствие, появились и желающие заставить их поделиться. Первые рэкетиры работали грубо, «по-домашнему», совершая элементарные вымогательства с помощью электронагревательных приборов: утюгов, паяльников и кипятильников, отчего и получили в преступном мире прозвище «электрики». Они наезжали на всех: на проституток, спекулянтов, даже на заводских несунов. «Новая волна» не брезговала квартирными кражами, грабежами на авторынках, почти не применяя оружия. В рэкетирах ценилась грубая физическая сила, умение вырубить противника одним ударом. Бандитская же группа Кума предпочитала до сей поры с «новой волной» не связываться, занимаясь более серьезным промыслом: грабежом банков, сберкасс, иными тщательно продуманными и подготовленными «скоками». И вот пришла пора Куму показать «первому призыву», кто истинный хозяин бандитского Питера.
      Всеми возможными и невозможными путями собрал Субботин сведения и о самом главаре. Кум никогда не действовал втемную, осуществлял замысловатые интеллектуальные разборки по сценарию некоего «вора в законе» – известного в народе киноактера, который демонстрировал свои блестящие актерские и режиссерские способности. Оказывается, Кум был довольно богатым человеком, а вот об одном из его близких подручных Субботин узнал любопытную новость: будучи также весьма богатым, тот торговался с таксистом за недоданные восемь копеек. Однако все это были мелочи. Главное, что существовала устойчивая криминальная группа численностью около ста человек, которые называли себя «бойцами», а не «стрелками».
      Ровно в семь вечера он уже находился в квартире Глущенко. Так договорились, ибо именно в этот день, в восемь, должны были нагрянуть, а точнее говоря, «наехать» рэкетиры за очередной мздой. Кроме самого Глущенко, в квартире к тому моменту оставался Кум, который расположился в маленькой комнате без света. Главарь был абсолютно спокоен, даже изволил пошутить по поводу того, что Субботин самолично и в одиночку сможет устроить «разборочку». Не сомневался в том, что люди из группы Кума уже заняли исходные позиции. Субботин решил не прятаться, а просто сидеть рядом с Глущенко. Ему показалось, что дрожащий от страха агент Ассоциации успел, на всякий случай, куда-то спрятать часть мебели. Наверное, предполагал, что возможна потасовка.
      И все-таки когда раздался условный трехкратный прерывистый звонок в дверь, Субботин не выдержал. Боясь, что его присутствие спугнет рэкетиров, шагнул в туалет.
      – Кто там? – спросил Глущенко удивительно противным от страха голосом.
      – Свои! – отозвались из-за двери. – Или не узнаешь нас, Глущенко?
      – Сейчас, сейчас, – заторопился хозяин, отворил дверь, в которую вошли двое плечистых парней в кепках, надвинутых на глаза. Сразу было видно, что рэкетиры – самодельщики, ибо даже их внешность не оставляла сомнений в принадлежности к блатному миру. Третий, наверное, остался на стреме, хотя этого могло и не быть – рэкетиры чувствовали себя в полной безопасности, выставили на стол бутылку коньяка, весело заржали, потребовав закуски. Глущенко, забыв о наставлениях Кума, полез в холодильник, но один из парней ухватил его за полу пиджака.
      – Погоди, дядя! Давай поначалу расчет произведем. Потом и обмоем. – Швырнул кепку на диван.
      Распахнулась входная дверь, и в комнату ворвались трое, лица их были испещрены черными и красными полосами – очередная выдумка артиста, встали вдоль стены коридора. Из маленькой комнаты вышел Кум, заполнив своей фигурой дверной проем. Появился и Субботин, осторожно держась за пуговицу с нервно-паралитическим газом. Рэкетиры, видимо, прежде ни разу не встречали сопротивления, широко раскрытыми глазами смотрели на происходящее, мало что понимая.
      – Ребята! – глухо сказал один из рэкетиров. – Чо это вы, а?
      – Сядь, шавка! – приказал Кум. – И ты тоже. Эй, введите третьего! – Видимо, третьего держали у входной двери, и после слов Кума втолкнули в квартиру. Под глазом у него быстро наливался кровью здоровенный фингал. – Теперь порядок! – Кум сел, забросив ногу на ногу. – Вы знаете, с кем сейчас разговариваете?
      – Ясное дело, менты! – первым отозвался тот, что с фингалом.
      – Тупые вы, ребятки! – вставил фразу Субботин. – Менты вас с ходу кинули бы в наручники, и… воронок был бы наготове, а мы сейчас устроим малое толковище. Про Кума кто слышал?
      – Я. И он тоже. – Крутые парни вмиг сделались вежливыми и податливыми. – А вы… Неужто с ним знакомы?
      – И вас сейчас познакомим. – Кум усмехнулся, но глаза его оставались жесткими, беспощадными. – Эй, давай-ка сюда электроприборы!
      – Мигом! – Фома, очухавшийся два дня назад после нервно-паралитического шока, был суетлив и жаждал действий, особенно старался угодить Субботину, чувствуя в нем нового непонятного босса. Фома заранее знал весь сценарий расправы над молодой порослью. Внес в комнату большой кипятильник, включил штепсель в розетку, вопросительно взглянул на Кума.
      – Чё это вы надумали? – беспокойно спросил один из рэкетиров.
      – Любой актер, чтобы лучше все исполнить, должен испытать на себе то, что хочет предложить другому, – философски произнес Кум. – Скидывайте рубашки, мы сейчас потрогаем вас кипятильничком.
      – Сдурел, что ли? – Один из рэкетиров дернулся, но его цепко схватил Фома, стиснул так, что стало нечем дышать. – Ну! Пусти, пусти, тебе говорю! – Старший группы закрутил башкой. – Чего от нас нужно, толкуй, все сделаем Нашу косточку хотите вместе глодать?