Досье Дрездена (№4) - Летний рыцарь

– Нет, – отрезал Морган.

– Что?

– Нет. На этот раз тебе не избежать правосудия, змееныш. Это твое Испытание. И ты пройдешь его, не пытаясь повлиять на решение Верховного Совета.

– Морган, это безумие какое-то…

– Нет. Безумием было оставить тебя жить, когда ты был еще мальчишкой. Учеником Дю Морне. Убийцей. Безумием было вытащить тебя из горящего дома два года назад, – голос его зловеще понизился, что казалось еще более угрожающим по сравнению с недавним визгом. – Кое-кто, кто был мне очень, очень дорог, погиб в Архангельске, Дрезден. И на этот раз никакая ложь не поможет тебе избежать того, что тебя ждет.

И он повесил трубку.

Секунду я тупо смотрел на зажатую в руке трубку, потом зарычал и с размаху ударил ей по краю стола, потом еще и еще – до тех пор, пока пластик не разлетелся у меня в руках. Это было больно. Я схватил телефон и швырнул его о каменный камин. Он разлетелся, печально звякнув. Я вскочил и принялся пинать ногами весь хлам, что валялся на полу у меня в гостиной: старые коробки, пустые жестянки из-под колы, книги, бумаги. Тараканы в ужасе разбегались по плинтусам. Через несколько минут я начал задыхаться, а душивший меня гнев пошел на убыль.

– Ублюдок, – прорычал я. – Тупоголовый, чванливый, самоуверенный ублюдок!

Мне просто необходимо было остыть, и душ показался мне не самым плохим местом для этого. Я залез под ледяную воду и попытался смыть с себя пот и страхи прошедшего дня. Я почти ожидал, что вода закипит, соприкоснувшись с моей кожей, но, как ни странно, заведенная процедура – вода, мыло, мочалка, шампунь – помогла мне смыть накопившуюся злость. Когда я, вымывшись, весь в гусиной коже вышел из-под душа, я ощущал себя почти в норме.

Я не имел ни малейшего представления, как связаться с Эбинизером. Если он находился под охраной Стражей – а с учетом военного положения я не сомневался, что так оно и есть – это представлялось почти безнадежным мероприятием. Защитные меры, принятые лучшими чародеями мира, без труда собьют со следа любые чары или сверхъестественное существо, пытающиеся обнаружить их.

С минуту я колебался, не обратиться ли мне за помощью к Мёрфи. Совет остерегался всех попыток выйти на него с помощью магических средств. Связи Мёрфи в полицейском управлении могли бы отыскать их примитивными, старомодными и совершенно материальными методами. Поколебавшись, я отказался от этого. Даже если Мёрфи и удастся вычислить телефон, Эбинизера там может и не оказаться, а если я сам попытаюсь проникнуть к нему, минуя Стражей, это будет для Моргана лишним предлогом снести мне башку.

Я взъерошил волосы полотенцем и швырнул его на свою узкую кровать. Отлично. Справлюсь и без помощи Совета.

Я оделся, достав из шкафа пару чистых джинсов и белую рубаху. Рукава я закатал выше локтя. Туфли были все в грязи, так что я достал из шкафа свои ковбойские башмаки и обулся в них. Какого черта, что хочу, то и обуваю. Вот обую их всех… Как знать, может, и получится.

Я достал свою большую спортивную сумку – в таких носят хоккейное снаряжение. В нее полетели мои жезл, посох, трость-шпага и рюкзак, в котором уже лежали наготове свечи, спички, кружка, нож, картонный цилиндрик с солью, канистра святой воды и прочие магические причиндалы, которые полезно иметь под рукой на всякий случай. Я бросил туда еще коробку старых железных гвоздей и плотницкий молоток-гвоздодер с черной резиновой рукоятью. Потом сунул в карман пару кусочков мела.

А потом закинул сумку на плечо, вышел в гостиную и сложил заклятье, которое вывело бы меня к одному из тех немногих людей, что способны были еще мне помочь.

Полчаса спустя я расплатился с таксистом и вошел в один из отелей, окружающих международный аэропорт О'Хара. Заклятье несильно, но ровно вело меня в ресторан, только недавно открывшийся на завтрак и наполовину заполненный народом, преимущественно бизнесменами. Я нашел Элейн за угловым столиком. Перед ней стояли две недоеденных тарелки. Сегодня она заплела свои каштановые волосы в тугую косу, подколотую чуть ниже шеи. Лицо ее казалось бледным, усталым, под глазами легли тени. Она пила кофе и читала какой-то роман в бумажной обложке. На ней была другая пара джинсов, свободнее предыдущей, и чистая белая блузка, расстегнутая так, что из-под нее виднелся верх черного лифчика. Когда мой взгляд остановился на ней, она застыла и с опаской подняла глаза.

Я подошел к ее столику, отодвинул стул напротив и сел.

– Доброе утро.

Она смотрела на меня с непроницаемым лицом.

– Гарри? Как ты меня нашел?

– Именно этот же вопрос я задавал себе вчера ночью, – ответил я. – В смысле, как ты меня нашла. И до меня дошло, что ты нашла не меня – ты нашла мою машину. Ты ведь сидела в ней почти без сознания, когда я вернулся. Тогда я как следует осмотрел машину, – я достал из кармана колпачок от ниппеля и показал ей, держа двумя пальцами. – И обнаружил, что одной из этих штуковин не хватает. Я прикинул: возможно это ты взяла ее, чтобы с ее помощью вычислять, где находится мой Жучок. Так что я просто взял вторую и использовал ее, чтобы определить, где находится первая.

– Ты назвал свою машину в честь супергероя «Электрической Компании»? – Элейн порылась в коричневой кожаной сумочке и достала из нее точно такой же колпачок. – Лихо.

Я присмотрелся к сумочке. Из нее торчало что-то, напоминающее авиабилеты.

– Спасаешься бегством?

– Не надо быть чародеем, чтобы видеть очевидное, Гарри, – она попыталась передернуть плечами, и лицо ее побелело, исказившись от боли. Она перевела дух и осторожно пошевелила здоровым плечом. – У меня имеется серьезный повод бежать.

– Ты что, серьезно веришь, что авиабилет поможет тебе удрать от Королев?

– По крайней мере, это стронет меня с места. Довольно и этого. В оставшееся время все равно не успеть узнать, кто это сделал – и мне меньше всего хотелось бы бросаться навстречу новому убийце. Я и от первого-то едва ушла.

Я покачал головой.

– Мы близки к цели, – возразил я. – Наверняка близки. В меня сегодня ночью тоже стреляли. И мне кажется, я знаю, кто это делал – и по отношению к тебе тоже.

Она пристально посмотрела на меня.

– Правда?

Я взял с тарелки непочатый тост, подобрал им растекшийся яичный желток и сунул в рот.

– Умгум. Да, кстати, к вылету не опоздай.

Элейн закатила глаза.

– Я тебе вот что скажу. Ты останешься здесь. Я возьму еще тарелку и вернусь, – она встала – немного неловко; возможно, у нее затекли ноги – и подошла к стойке. Она нагрузила полную тарелку яичницы с беконом и колбасой, добавила несколько ломтиков поджаренного хлеба и вернулась к столику. Я чуть не захлебнулся слюной.

– На, ешь, – она придвинула тарелку ко мне.

Я послушался, но, запихав в рот несколько кусков яичницы, опомнился.

– Ты можешь мне сказать, что с тобой случилось?

Она покачала головой.

– Тут и рассказывать особо нечего. Я поговорила с Мэб, потом с Мэйв. Я возвращалась к себе в гостиницу, и кто-то напал на меня на стоянке. Ну, мне удалось отбить большую часть ударов и напустить на него достаточно огня, чтобы тот отстал. А потом я нашла твою машину.

– Почему ты пришла ко мне? – спросил я.

– Потому, что я не знаю, кто это сделал, Гарри. И никому другому в этом городе я не доверяю.

У меня перехватило дыхание. Я молча взял ее кофе, чтобы запить бекон.

– Это был Ллойд Слейт.

Глаза ее расширились.

– Зимний Рыцарь. Почему ты так решил?

– Когда я разговаривал с Мэйв, он явился с ножом в шкатулке, и изрядно обожженный. Нож был покрыт запекшейся кровью. Мэйв изрядно взбесилась оттого, что нож оказался для нее бесполезным.

На лбу ее обозначилась вертикальная морщинка.

– Слейт… значит, он должен был принести ей мою кровь, чтобы она смогла наложить на меня заклятье, – она сдерживалась изо всех сил, но я все равно видел, как ее трясет. – Возможно, он выследил меня еще на той вечеринке. Благодарение звездам, что я использовала огонь.

Я кивнул.

– Ага. Огонь высушил кровь, сделав ее бесполезной с точки зрения того, что она от нее хотела, – я сунул в рот еще вилку. – А на меня прошлой ночью навалились наемный убийца и пара потусторонних тварей.

Я кратко изложил ей события в «Уолл-Марте», умолчав при этом об участии в них Мёрфи.

– Мэйв, – сказала Элейн.

– Пожалуй, у меня тоже нет других мыслей, – кивнул я. – Это не очень вписывается в ее портрет, но…

– Еще как вписывается, – каким-то отсутствующим тоном возразила Элейн. – Только не говори мне, что ты попался на тот образ вздорной дилетантки-нимфоманки, за которую она себя выдает.

Я удивленно заморгал.

– Нет, – промямлил я набитым ртом. – Конечно же, нет.

– Она умна, Гарри. Она играет на твоих ожиданиях.

Следующий кусок я жевал медленнее и старательнее.

– Это неплохая теория. Но и только. Нам нужно знать больше.

Элейн нахмурилась и посмотрела на меня.

– Ты хочешь сказать, ты хочешь поговорить с Матерями?

Я кивнул.

– Мне кажется, они могут упомянуть какие-нибудь мелочи, помогающие понять, как вообще у них все устроено. Но я не знаю, как попасть туда. Надеялся, ты могла бы попросить кого-нибудь из Летних.

Она закрыла свой роман.

– Нет.

– «Нет» – в смысле, что они не помогут?

– «Нет» – в смысле, что я не собираюсь встречаться с Матерями. Гарри, это безумие. Они слишком сильны. Они могут убить тебя – хуже, чем убить. Им это – раз плюнуть.

– Знаешь, я и так уже вляпался выше головы. Мне уже все равно, какая глубина дальше, – я поморщился. – И потом, выбора у меня все равно нет.

– Ты не прав, – негромко, но настойчиво произнесла она. – Тебе не обязательно оставаться здесь. Тебе не обязательно играть в их игру. Уезжай.

– Как ты?

– Как я, – согласилась Элейн. – Тебе не остановить того, что уже пришло в движение, Гарри, зато ты запросто можешь убиться. Возможно, Мэб с самого начала хотела именно этого.

– Нет. Я могу становить это.

Она слабо улыбнулась мне.

– Потому, что правда на твоей стороне? Гарри, да не поможет это.

– Можно подумать, я сам этого не знаю. Нет, я так считаю не из-за этого.

– Тогда из-за чего?

– Человека не пытаются убить, если он не становится угрозой кому-то. Они нападали на нас обоих. Значит, они считают, что мы можем остановить их.

– «Они», «их», – вздохнула Элейн. – Даже если мы близки к цели, мы все равно не знаем, кто это – «они».

– Вот почему нам нужно поговорить с Матерями, – настаивал я. – Они сильнее Королев. Они больше знают. Если мы будем держаться умно, если нам повезет, мы сможем получить от них информацию.

Элейн подняла руку и неуверенно дернула себя за косу.

– Послушай, Гарри. Я не… я не хочу… – она зажмурилась, словно от боли. – Пожалуйста, не проси меня делать этого.

– Тебе и не нужно, – сказал я. – Ты только помоги мне попасть к ним. Попробуй.

– Ты не понимаешь, на какие неприятности напрашиваешься, – не сдавалась она.

Я посмотрел на пустую тарелку и вздохнул.

– Нет, – очень тихо произнес я. – Понимаю. Мне даже думать об этом страшно, Элейн, и я, должно быть, безумец, если не пытаюсь вырыть себе глубокую норку и спрятаться в ней. Но я понимаю это, – я накрыл ее ладонь своей. Кожа ее была мягкая и теплая. Она вздрогнула от моего прикосновения. – Пожалуйста.

Она повернула ладонь, чуть царапнув меня ногтями. Теперь уже я вздрогнул.

– Ты просто псих, Гарри. Дурак дурацкий.

– Наверное, не все меняется со временем.

Она сдавленно усмехнулась и только потом отняла руку и встала.

– Мне были должны. Я попрошу вернуть долг. Подожди здесь.

Она вернулась через пять минут.

– Порядок. Там, на улице.

Я встал.

– Спасибо, Элейн. Так ты летишь?

Она расстегнула сумочку и бросила билеты на стол вместе с парой двадцатидолларовых купюр.

– Вряд ли, – она продолжала выкладывать из сумочки предметы: невольничий браслет из слоновой кости с вырезанным на нем орнаментом из дубовых листьев, прикрепленный к другому такому же браслету серебряной цепочкой. Медная серьга с черным камнем в форме слезы. Ножной браслет в виде птичьих крылышек. Она надела все эти причиндалы и покосилась на мою спортивную сумку.

– А ты? Все таскаешь с собой эти фаллические игрушки? Жезл, посох?

– Они помогают мне ощущать себя мужественнее.

Уголок рта ее дрогнул, и она повернулась к выходу. Я поспешил за ней и скорее рефлекторно открыл ей дверь. Впрочем, это ее, похоже, не слишком огорчило.

На улице подкатывали и отъезжали от гостиницы такси, снующие между терминалами аэропорта автобусы выгружали пассажиров и наполнялись снова. Элейн закинула ремешок сумочки на здоровое плечо и остановилась на краю тротуара.

Не прошло и полминуты, как я услышал цоканье копыт по асфальту. На пандусе показалась карета, запряженная парой лошадей. Одна из последних имела странную масть – бело-голубую как кожа утопленника; дыхание вырывалось из ее ноздрей клубами пара. Впрочем, не уступала ей по части экстравагантности и вторая: она имела масть цвета свежей травы, а в пышную гриву кто-то вплел полевые цветы. Сама карета, казалось, попала сюда из Викторианского Лондона – уйма темного дерева и медных побрякушек. На козлах никто не сидел. Лошади остановились прямо перед нами и стояли, переступая с ноги на ногу и потряхивая гривами. Дверца кареты бесшумно отворилась. Внутри никого не было.

Я подозрительно огляделся по сторонам. Никто из нормальных прохожих, похоже, просто не замечал ни кареты, ни пары запряженных в нее потусторонних лошадей. Такси, нацелившееся было на место, где остановилась карета, резко вильнуло в сторону и причалило к тротуару чуть дальше. Я напряг свои чувства и обнаружил-таки окружавшую карету пелену заклятья, замысловатого, но от этого не менее сильного, не позволявшего нормальным смертным видеть ее.

– Я так понимаю, это наш экипаж? – спросил я.

– А ты как думал? – Элейн перекинула косу через плечо и полезла в карету. – Она отвезет нас туда, но никакой защиты по прибытии нам не гарантируется. И не забывай, Гарри: я с самого начала говорила тебе, что это неудачная идея.

– Ты только не перестраховывайся, – буркнул я. – Я как-то и сам соображаю, что все не так просто.

Глава двадцать пятая

Карета тронулась с места так плавно, что я едва не пропустил этого момента. Я пригнулся к окошку и отдернул занавеску. Мы отъехали от гостиницы и влились в транспортный поток; машины объезжали нас, не замечая. Черт, ну и заклятье! Карета ехала строго по прямой, и примерно через минуту за окном замелькали завитки тумана, очень быстро скрывшего от нас все снаружи. Шум уличного движения тоже стих, так что в мире, казалось, не осталось ничего кроме серебристо-серого тумана и ровного цоканья копыт.

Карета остановилась примерно через пять минут, и дверь отворилась. Мы стояли на жесткой траве, на вершине невысокого холма; вокруг виднелись такие же невысокие холмы. По земле стелился туман, словно по земле растеклась растрепанная грозовая туча. Кое-где из него торчали деревья с толстыми, корявыми стволами. На нижней ветке ближнего к нам дерева сидел, искоса глядя на нас блестящим черным глазом слегка облезлый ворон.

– Славная картинка, – заметила Элейн.

– Угу. Очень, как бы это сказать, Баскервильская, – карета тронулась с места, и я смотрел ей вслед, пока она не скрылась в тумане. – Ладно. Куда дальше?

Словно в ответ на мои слова ворон сипло каркнул. Он встряхнулся, теряя перья, пару раз хлопнул крыльями и перескочил на другую ветку, дальше от нас.

– Гарри, – сказала Элейн.

– Ну?

– Если ты хоть раз произнесешь здесь при мне слово «невермор», схлопочешь от меня, ясно?

– Невермор, – пообещал я. Элейн закатила глаза. Я первый шагнул вслед за вороном.

Он вел нас сквозь туман, перелетая дерева на дерево. Довольно скоро деревьев стало больше, и мы вступили в настоящий лес. Земля под ногами сделалась мягче, а воздух – влажнее. Ворон каркнул еще раз и скрылся из вида.

Я внимательно посмотрел ему вслед.

– Слушай, видишь в той стороне огонь?

– Да. Наверное, тебе туда.

– Отлично, – я сделал шаг в ту сторону. Элейн поймала меня за руку.

– Гарри! – резко произнесла она.

Она кивнула в сторону теней, сгустившихся том месте, где навалились друг на друга два упавших дерева. Только я начал различать там неясный силуэт, как тот шевельнулся и двинулся в нашу сторону, так что я смог разглядеть его целиком.

Единорог напоминал коня-тяжеловоза – из тех которых вывели таскать тяжеленные повозки вроде фургонов с пивом «Будвайзер». В высоту он достигал футов девяти, если не больше. У него были широкая грудь, тяжелые копыта, навостренные вперед уши и длинная морда.

На этом его сходство с тяжеловозом кончалось.

У него начисто отсутствовала шерсть. Все тело его покрывал гладкий, скользкий на вид панцирь из хитиновых пластин цвета, варьировавшего от темно-зеленого до угольно-черного. На его острых копытах запеклась кровь. Завитый спиралью рог рос из середины лба фута на три в длину. Конец его был зловеще острым; там и тут на нем виднелись ржавые потеки. Еще два закрученных как у барана рога поменьше росли по сторонам головы. Глаз у него не было вообще – на том месте, где им полагалось бы находиться, виднелся только гладкий хитин. Чудище тряхнуло головой, и я заметил болтавшуюся до самых ног гриву из паутины.

Здоровенная бабочка вылетела из тумана совсем рядом с мордой единорога. Чудище с неожиданной легкостью повернулось и мотнуло мордой. Конец спирального рога пронзил бабочку; единорог злобно стряхнул ее на землю и растоптал тяжелым копытом. Потом фыркнул и не спеша скрылся в тумане между деревьями.

Элейн тревожно оглянулась на меня.

– Единороги, – успокаивающе сказал я. – Очень опасны. Ты идешь первой.

Она заломила бровь.

– Ладно, не настаиваю, – кивнул я. – Охрана?

– Наверняка, – согласилась Элейн. – Как нам миновать его?

– Может, взорвать к чертовой матери?

– Соблазнительно, – заметила Элейн. – Только не уверена, что мы произведем на Матерей благоприятное впечатление, укокошив их сторожевую собаку. Может, лучше завесу?

Я покачал головой.

– Не думаю, чтобы единороги полагались на обычные чувства. Если я ничего не путаю, они улавливают мысли.

– В таком случае, тебе нечего бояться.

– Ха-ха, – мрачно сказал я. – Очень смешно. Держите меня двести рук. Нет, у меня план лучше. Я пройду мимо, пока ты будешь отвлекать его.

– Чем? По части девственности я, боюсь, немного опоздала. И эта тварь не очень похожа на тех единорогов, которых я видела у Летних. Он… гарцует как-то по-другому.

– Мыслями, – пояснил я. – Они улавливают мысли, и их влечет к себе чистота. Ты всегда умела концентрироваться лучше меня. Теоретически, если ты будешь держать в голове образ, он сосредоточится на нем, а не на тебе.

– Думать о чем-нибудь крутом? Классный план. Спасибо, Питер Пэн ты наш.

– Имеешь предложить что-нибудь лучше?

Элейн мотнула головой.

– О'кей. Попробую вывести его вон туда, – она махнула рукой в сторону цепочки деревьев. – Если у меня получится, иди и не мешкай.

Я кивнул. Элейн зажмурилась, и выражение лица ее смягчилось. Она выждала мгновение и медленно двинулась вперед, к деревьям.

Единорог вынырнул из тумана футах в десяти перед Элейн. Он фыркнул и ударил копытом по земле, разбросав комки дерна. Потом медленно, осторожно двинулся вперед.

Элейн протянула ему руку. Он испустил странное, булькающее урчание и понюхал ее. Продолжая двигаться все так же медленно, словно во се, Элейн повернулась и пошла вдоль деревьев. Единорог шел шагах в двух за ней, и кончик его рога покачивался в нескольких дюймах над ее правым плечом.

Они прошли так несколько шагов, прежде чем я увидел, что план не срабатывает. Поведение единорога изменилось. Он прижал уши к черепу, остановился, переступая с ноги на ногу, и, наконец, поднялся на дыбы и приготовился броситься вперед, нацелив конец рога в спину Элейн.

У меня не оставалось времени даже на то, чтобы предупредить ее. Я поднял правую руку с зажатым в ней жезлом, бросил в него всю имевшуюся у меня под рукой энергию и выкрикнул: «Fuego!»

Огонь – алая лента пламени и жара – сорвался с жезла и метнулся к единорогу. Впрочем, у меня была уже возможность проверить, как впечатляюще действует моя магия на огра Грума, и у меня не имелось ни малейшего желания наступать на эти грабли второй раз. Поэтому я целился не в самого единорога, но в землю у того под ногами.

Струя огня вырыла в земле трехфутовую ямищу. Единорог взвизгнул и мотнул головой, пытаясь сохранить равновесие. Обычная лошадь наверняка опрокинулась бы, но единорог каким-то образом устоял и впечатляющим – футов сорок, не меньше! – прыжком перелетел подальше от воронки. Приземлившись, он описал полукруг и направился прямехонько на меня.

Я бросился к ближайшему дереву. Единорог бежал быстрее, но дерево росло совсем рядом, и я нырнул за него.

Единорог не сбавил скорости. Его рог ударил в сухой ствол и пронзил его как масло. Я отпрянул, но даже так кончик рога успел оцарапать мне левую руку, а отлетевшие от ствола щепки больно ударили меня в грудь и живот. Впрочем, мне некогда было думать о боли. Я выступил из-за дерева, взялся за посох обеими руками и с размаху врезал единорогу по задней ноге.

Обычно лодыжка – уязвимое место у лошади. Как выяснилось, у единорога она еще нежнее. Потусторонняя скотина испустила дикий визг и забилась, силясь вытащить застрявший рог. Это ей удалось, и она крутанулась, метясь рогом в меня. Я отбил его конец посохом и отскочил вправо, чтобы единорог не придавил меня своим весом. В ответ тот припал на передние ноги, извернулся и ударил задними копытами, целя ими мне в голову. Я перекатился по земле, вскочил и бросился за следующее дерево. Единорог повернулся и двинулся ко мне, обходя дерево. С его разинутой пасти капала пена.

Элейн выкрикнула что-то, и я, повернув голову, увидел, как она подняла правую руку, а из одетого на нее браслета выпорхнул рой ослепительно-ярких мотыльков. Крошечные огненные точки устремились к единорогу и окружили его мерцающим облачком. Один из них пролетел совсем рядом со мной, и мои чувства на мгновение словно выключились, сменившись чужими: я иду по тротуару в стоптанных туфлях, солнце светит прямо у меня над головой, в животе – приятное предчувствие скорого обеда, в нос бьет запах раскаленного асфальта, а где-то невдалеке смеются и плещутся в воде дети. Воспоминание – наверное, Элейн. Я отшатнулся и отмахнулся от мотылька, приходя в себя.

Мотыльки роились вокруг единорога, по одному касаясь его блестящей шкуры, и с каждым таким касанием тварь безумела все сильнее. Она вертелась, лягалась, визжала, размахивала рогом, пытаясь отбиться от чужих воспоминаний – похоже, безуспешно.

Я чуть повернул голову. Элейн продолжала стоять с вытянутой рукой, напряженно сдвинув брови.

– Гарри, – крикнула она. – Да иди же. Я его удержу.

Я встал. Сердце отчаянно колотилось.

– Удержишь?

– Некоторое время смогу. Иди к Матерям. Ну быстро же!

– Не хочу бросать тебя здесь одну.

Струйка пота сбежала по ее щеке.

– Тебе и не придется. Стоит ему высвободиться, и я не стану ждать, пока он меня продырявит.

Я стиснул зубы. Я не хотел оставлять Эллину одну, но, честно говоря, она справлялась куда лучше, чем я. Она неподвижно стояла на расстоянии каких-то десяти-пятнадцати хороших скачков от единорога, вытянув руку, и эта скотина не могла стронуться с места, словно ее окутали сетью. А все моя хрупкая, прекрасная Элейн.

Воспоминания накатывали на меня, десятки мелочей, которые я давно забыл, разом вернулись ко мне: ее смех в темноте, негромкий, ехидный; ощущение ее хрупких пальцев, сплетающихся с моими; ее сонное лицо на подушке рядом со мной – мягкое, умиротворенное в лучах утреннего солнца…

Воспоминаний было гораздо больше, но я отмахнулся от них. Все это случилось давным-давно, и это не значило ровным счетом ничего, если мы с ней не переживем нескольких следующих минут… или часов.

Я повернулся к ней спиной, оставив ее наедине с этим кошмарным единорогом, и побежал к мерцавшему за деревьями огню.

Глава двадцать шестая

Небывальщина – большая страна. Говоря точнее, самая большая страна. Небывальщиной чародеи называют всю бесконечность потустороннего мира. Это не физическая страна, так что ни географии, ни геологии, ни сезонных воздушных потоков здесь нет. Это мир теней, волшебное царство, и его материя изменчива как мысль. У него множество названий: ну, например, По Ту Сторону, или Тот Свет, и здесь можно отыскать любую разновидность потустороннего мира, какую только можно вообразить. Ад, Рай, Олимп, Чертовы Кулички, Тартарары, Геенна – все, что угодно, и все это находится где-то в Небывальщине. Во всяком случае, теоретически.

Регионы Небывальщины, расположенные ближе всего к миру смертных, почти полностью контролируются сидхе. Эту часть потустороннего мира называют Феерией, и она довольно тесно связана с нашим, материальным миром. Как следствие, Феерия во многом напоминает наш мир. Она, например, относительно постоянна, и в ней имеются даже несколько разновидностей погоды. И все же не ошибайтесь: никакая это не Земля. Физические законы действуют здесь не так надежно, как в нашем мире, что делает Феерию чертовски опасным местом. Большинство тех, кто попал сюда, пропадает навсегда.

И ведь я потрохами чувствовал, что бегу по самому что есть центру Феерии.

Земля понижалась и делалась влажнее и мягче. Туман быстро проглотил звуки за спиной, и я не слышал больше ничего, кроме своего тяжелого дыхания. Сердце отчаянно колотилось на бегу, и в поцарапанной руке пульсировала боль. Впрочем, сам бег был не лишен некоторой приятности – это после нескольких-то месяцев жизни взаперти в лаборатории. Вряд ли меня хватило бы надолго, но по счастью бежать пришлось всего ничего.

Огни оказались парой светящихся окон хибары, стоявшей на отшибе от леса, на небольшом возвышении. Ее окружали каменные обелиски размером примерно с гроб; часть их повалилась и растрескалась, другие продолжали стоять, чуть покосившись. На одном и них примостился, поблескивая бусиной-глазом знакомый ворон. При виде меня он еще раз каркнул и влетел в открытое окно хибары.

Несколько секунд я постоял, переводя дух, потом подошел к двери. По коже забегали мурашки. Я сделал шаг назад и получше рассмотрел дом. Каменные стены. Соломенная крыша. Из окон струился аромат свежевыпеченного хлеба, но и он не мог заглушить характерного запаха плесени. Дверь была сделана из какого-то потемневшего от времени, но все еще тяжелого и крепкого дерева, и на ней виднелся вырезанный, уже знакомый мне символ: снежинка. Значит, Мать Зима. Если она хотя бы не уступала Мэб, одних размеров ее силы хватало, чтобы любой чародей сдох от зависти. Эта энергия должна висеть вокруг нее постоянной аурой, этаким тепловым излучением… вот только не факт, что ее можно уловить сквозь каменную стену и толстенную дверь. М-мм…

Я поднял руку, чтобы постучать, и дверь отворилась сама собой с мелодраматическим как в дешевых голливудских фильмах скрипом несмазанных петель.

– Заходи, мальчик, – произнес голос – точнее, даже не голос, а скрипучий шепот. – Мы тебя ждали.

Еще раз м-мм… Я вытер вспотевшие ладони о джинсы и проверил, крепко ли я держу свои жезл и посох. Только потом я перешагнул порог и вступил в полумрак помещения.

Весь дом занимала одна комната. Пол был деревянный, из старых, потрескавшихся досок. Вдоль каменных стен выстроились полки. В дальнем углу, у очага стояло кресло-качалка, а рядом с ним – деревянная прялка. Кресло со скрипом покачивалось – в нем кто-то сидел, хотя я не видел ничего, кроме шали и чепца – так обычно пытаются изобразить фигуру с помощью свертка одеял. На каминной полке лежало несколько вставных челюстей более-менее человеческого размера. Одна казалась совершенно нормальной, с белыми, ровными зубами. Следующая была гнилой, со стертыми резцами и сломанными мостами. Зубы у следующей были заостренными, в зловещих бурых потеках, с застрявшими в них кусками гнилого мяса. Последняя была изготовлена из какого-то сверкающего серебристого металла.

– Забавно, – послышался со скрипучего кресла такой же скрипучий голос. – Очень даже забавно. А ты почувствовала?

– Э… – неуверенно произнес я.

Из противоположного угла комнаты послышался новый голос, и я обернулся в ту сторону. Другая женщина, сгорбленная от старости, смахивала тряпкой пыль с полки и возвращала на вытертое место бутылочки и пузырьки. Она повернулась и смерила меня взглядом зеленых глаз; лицо ее оказалось, конечно, морщинистым, но очень даже еще румяным.

– Конечно, почувствовала. Бедный мальчик. Он идет по тернистой тропе, – пожилая дама подошла ко мне и положила руки мне на виски, заглянув в глаза. – Шрамы. Много шрамов. Покажи язык, мальчик.

Я удивленно зажмурился.

– А?..

– Высунь язык, – повторила она требовательным тоном. Я повиновался. Она внимательно изучила мои язык и горло.

– Впрочем, он силен, – произнесла она. – И может вести себя умно. Порой. Похоже, твоя дочь не ошиблась с выбором.

Я закрыл рот, и она отпустила мою голову.

– Мать Лето, полагаю?

Она улыбнулась мне.

– Да, лапочка. А это Мать Зима, – она небрежно махнула рукой в сторону кресла у огня. – Не обижайся на то, что она не встает. Время года, видишь ли, неподходящее. Дай-ка мне ту метлу.

Я поморгал, но послушно взял стоявшую в углу растрепанную метелку на корявой палке и передал ее Матери Лету. Пожилая дама взяла ее у меня и принялась подметать пыльный пол.

– Ха, – шепотом заметила Мать Зима. – Ты только поднимаешь пыль; она все равно ложится на место.