Тень Аламута

– Всё меняется, – громогласно объявил Габриэль. – Знайте же, что мне было видение. Наш имам, Гасан ас-Саббах, умер.

Вздох ужаса разнесся над ассасинами. Габриэль продолжал:

– Кийа Бузург Умид вернулся в Аламут. При этом он наделил меня особыми полномочиями. – Тень достал из-за пазухи подмененное письмо и помахал им в воздухе. – Вести разговоры с представителем франков мне дозволено.

– Но, повелитель… – робко начал Кубейда. – Мы хотели бы посмотреть на это письмо.

– Подойди и возьми.

Ассасины вздохнули и потупились. Заискивающий тон, которым разговаривал шейх, не предвещал ничего хорошего. Так оно и оказалось. Когда Кубейда протянул руку за письмом, Габриэль ткнул ассасина ножом.

– Так будет со всяким, – объявил Тень, вытирая заляпанный кинжал о бурнус Кубейды. – Со всяким, кто усомнится в моих словах. Мне и Аллаху не нужны умники. Мне и Аллаху нужны добрые мусульмане, готовые нести свет истины кафирам.

– Габриэлю – благословение и привет! – слаженно рявкнули ассасины.

Им стало легко и спокойно. События шли по накатанной колее. Всегда так было, что кто-то приказывал и убивал, если приказ не исполнялся. Всемирный порядок остался неизменным.

– Отныне и до послезавтрашнего дня вы должны оставаться на месте. Вы нужны мне все.

Все – это две шайтановы дюжины. Третья дюжина дежурила в городе: шпионила, вынюхивала и творила непотребства. Ослушник Кубейда был сороковым.

– В моем сердце вопрос, уважаемый начальник, – поднялся с места Ахмед Поджигай. – Я хочу навестить в городе приятеля.

– Лишь гиена и волк вам приятели, – любезно отвечал Тень. – Ты понял, Ахмед?

– Видит Аллах, понял! – И добавил сквозь зубы – так, чтобы не слышал предводитель: – Тогда ты, Габриэль, должен быть нам всем другом. Но я не вижу этого, клянусь разводом со своими женами.

– Франкский король посмеялся над нами. Он прислал женщину разговаривать с нами.

– Смерть ей и ему! – рявкнули ассасины. – А также им всем!

– Именно. А для этого нам следует кое-что предпринять.

Дверь распахнулась. Как всегда не вовремя, ворвался малыш Гасан:

– Деда! Мой знаменитый деда Джебаил!

– Ишь, постреленок, – умилились ассасины. – И не ведает, что врываться к старшим запретно для него.

Не успел Габриэль сурово нахмуриться, как мальчишка повис у него на шее:

– А что я знаю, деда! Слусай зе.

До ассасинов доносились лишь отдельные слова: «лыцаль», «месь не дал», «на клысе сидит». От удивления Тень забыл даже отшлепать ребенка.

– Воистину Аллах благоволит нашему делу! – воскликнул он, когда Гасан закончил ябедничать. – Только что планы кафиров стали открыты нам и дозволены. Отныне в них нет тайны.

– Повелитель, давайте зарежем их в их же постелях! – схватился за кинжал Ахмед.

– Нет. Кафиры привычны к сражениям. И хотя один правоверный стоит в бою десяти франков, мы рисковать не станем. – Тень поманил своих соратников к себе: – Вот восемь фиников. Кому их дать?

– Мне! – объявил Ахмед по прозвищу Поджигай.

– И мне! Мне! – вразнобой загомонили ассасины. Последний финик достался маленькому Абдулле.

– Каждый финик – это жизнь одного из франков. Я объясню вам, как поступить. Завтра Аллах поможет вам погубить всех спутников проклятой франкской девицы.

Малыш Гасан сидел с сияющими глазками:

– Это мой знаменитый деда Джебаил. А у вас нет такого деды!

МЕЛИСАНДА И ВЕНЦЕНОСНЫЙ УПРЯМЕЦ

Гильом де Бюр умел находить нужных людей. Может, по запаху, а может, по внешнему виду, но в любой толпе он безошибочно выделял тех, кто ему нужен. Наверное, потому, что сам принадлежал к таким. Разговаривая с Бертраном, коннетаблем Антиохии, он не мог отделаться от ощущения, что стоял перед зеркалом.

– Сир коннетабль, вы, конечно, понимаете, что я приехал в Антиохию не просто так.

Бертран оценил величину брюха Гильома и утвердительно кивнул. Сам он был толще де Бюра и оттого относился к нему покровительственно.

– Ядумаю, сир коннетабль, вы приехали, чтобы переговорить с князем Боэмундом.

– Именно так, сир коннетабль. Мы, видите ли, хотим Тир воевать…

– …и вам нужны войска. Сколько?

Как уже говорилось, Гильом прекрасно понимал Бертрана. А потому знал: вопрос «сколько» мог относиться к чему угодно, только не к численности войск.

– Наклонитесь поближе, сир коннетабль, – ответил он. – У стен могут быть уши.

Бертран отечески улыбнулся. Дворец князя строился по последнему слову зодческого мастерства. В стенах побулькивали «глухие» фонтаны – чтобы исказить звуки разговоров и сделать их недоступными слуху шпионов. Вместо ковров стены украшали цветные мозаики. От них зал казался гулким и холодным, но зато никто не мог спрятаться за ними. Дворец был защищен от подслушивания. И всё же, всё же…

– Говорите шепотом, сир коннетабль, – разрешил Бертран. – Я весь внимание.

Поросшее черным жестким волосом ухо антиохийца придвинулось к де Бюру. Он прошептал несколько слов, и брови Бертрана одобрительно поползли вверх.

– Это князю. Вам же, сир коннетабль, причитается другая сумма…

Вновь шепоток.

– Так-так. Это весьма приемлемо, сир коннетабль. Очень даже.

– И вы посодействуете в моем деле?

– О! Еще как. Видите ли, сир Гильом… Вы ведь позволите так себя называть?..

– Несомненно. Мы ведь друзья, сир Бертран.

– Истинно, сир Гильом, истинно! Так вот, друг мой, будем смотреть правде в глаза. Мессир Боэмунд – маленький своевольный паршивец. Он склочен, упрям, дерзок. Вбил себе в голову, что не будет слушаться ничьих советов. Мальчишка!

– Значит, он неуправляем?

– Отнюдь. Как раз из-за этого упрямства им легко вертеть. Дело в том, что, кроме вас, аудиенции попросили еще двое. Некто румиец Алексей и… догадайтесь, сир Гильом.

– Хм? Понс Триполитанский?

– Холодно.

– Тогда – Жослен Эдесский?

– Лед. Лед и снег.

– Сдаюсь, сир Бертран. Не томите! Неужели Морафия?

– Нет, друг мой. Мелисанда, дочь короля Балдуина.

– Христос превеликий! Быть того не может! И чего она хочет?

– Ей нужны войска, чтобы атаковать Халеб. Взбалмошная девчонка мечтает освободить своего отца.

– Но помилуйте, сир Бертран! Так же политика не делается. Кто в силах захватить Халеб, где собраны добрые три четверти всех сирийских войск?

– Именно поэтому аудиенция Мелисанды назначена после встречи с румийцем.

– А моя?

– А ваша, сир Гильом, состоится в последнюю очередь. Но я бы посоветовал на нее не ходить. Отговоритесь какими-нибудь пустяками. Важно дать мальчишке понять, что мы без него обойдемся.

– Странный способ добиться своего.

– Верьте мне, сударь. Это вернее всего приведет вас к вашей цели.

Да. Таков парадокс юношеских прыщей и ломки голоса. Сперва тебе двенадцать. Потом тринадцать и четырнадцать. Потом – целых шестнадцать! Время идет, неумолимо приближается старость, а окружающие всё не замечают тебя. Что остается делать?

Боэмунд II сполна хлебнул горестей и обид, присущих шестнадцатилетнему возрасту. Отец его – легендарный де Тарент – тоже носил имя Боэмунд. Мальчишке постоянно ставили на вид: «ваш папочка не чавкал за обедом», «если бы ваш отец вертелся за молитвой, как вы, он бы не захватил Антиохии». И, наконец, главное: «будьтежедостойнысвоегоимени!». О, это проклятье! Вся жизнь в тени отца. Куда ни ступни, куда ни плюнь, всюду де Тарент.

Знающие люди говорили, что из мальчишки не вырастет толкового правителя. Его детство прошло под девизом «Правит чужой дядя». Танкред, Боэмунд де Тарент, князь Роджер, король Балдуин – все они поочередно сменяли друг друга на регентском кресле. Мальчишка не успевал даже толком возненавидеть очередного правителя. Когда Балдуин попал в плен, Боэмунд горячо возблагодарил Господа. Отныне Антиохия принадлежала ему. Но долго радоваться не пришлось: на деле правил коннетабль Антиохии сир Бертран, а юноше досталась унизительная роль марионетки.

Неудивительно, что князь Боэмунд отличался склочным характером. Когда сир Бертран объявил, что предстоят три аудиенции подряд, юноша принялся вздыхать и жаловаться, как старуха.

– Ах, я не могу, сир Бертран! У меня болит голова.

– Выпейте доброго овернского винца, князь. Ваш отец всегда лечил им раны, и посмотрите, каким он стал.

– У меня темнеет в глазах!

– Я прикажу зажечь больше светильников, мессир.

– Но эти посетители! Слышать их не могу.

– Вот прекрасный воск, мессир. Заткните уши.

Коннетабль был непоколебим. Нытье юного князя разбивалось о его спокойствие, как волны о скалу. Кончилось тем, что Боэмунд, весь извертевшись, уселся на трон. При взгляде на это кислое лицо становилось ясно: добра от мальчишки не жди. Не затем он здесь сидит.

– Посланец графа Жослена де Куртене, сир Алексей! – объявил слуга.

– Пусть войдет, – кивнул Бертран. Он стоял за троном князя в некотором отдалении. Каждый, кто входил в тронный зал, сразу видел, кто здесь главный. Это бесило Боэмунда сильнее всего.

– Пусть вбежит, – буркнул он. – Или вползет. Клянусь Иисусом!

Двери распахнулись. Прием ожидался неофициальный, поэтому ни фанфар, ни герольдов не полагалось. Румиец вошел весь напряженный, словно закованный в незримую сталь. Он поклонился князю, но, скомкав поклон, встал и отошел в сторону.

Посетитель и князь друг друга стоили.

– Говорите, сир, да побыстрее, – приказал Боэмунд, даже не стараясь быть любезным. – При взгляде на вас у меня начинаются колики в животе.

– Как пожелаете, мессир. Буду быстр и краток. Граф Жослен хочет, чтобы вы вышли со своими войсками ему на подмогу, мессир. Он готовится, вернее, готовился атаковать Манбидж.

– Так-так, – вместо князя ответил сир Бертран. – И когда же это случилось?

– В позапрошлом месяце, сир, – румиец насмешливо смотрел на коннетабля. – Уж прошу извинить. Непредвиденные обстоятельства задержали меня.

Какие такие обстоятельства могли растянуть больше чем на месяц недельный путь, осталось на совести Алексея. Бертран продолжал допрос:

– А чем же его сиятельству глянулся Манбидж? Все мы знаем, что граф взял на себя обет освободить короля Балдуина.

– Так-то так, да граф великий затейник. Читайте послание, сир. Там всё сказано.

Отдавая письмо, Алексей намеренно уронил его. Бертран наблюдал за выходками румийца с затаенным восторгом.

– Хм… – заявил он, пробежав глазами строчки послания. – Двенадцать тысяч безантов, пять тысяч рыцарей… Взгляните, государь, – коннетабль протянул письмо князю, – думаю, мы вполне потянем эти условия. Если вовремя оттянуть на себя войска Балака, то путь на Халеб останется открытым. Жослен сможет атаковать город, и его обет окажется исполненным.

Боэмунд с ходу ворвался в расставленные силки:

– Ага, а мы, значит, на побегушках? Что за безумные слова я слышу, сир Бертран! И потом все скажут: «Жослен освободил короля! Слава Кутерьме!» А я опять с носом.

Он повернулся к румийцу и объявил:

– Убирайтесь, сир, к своему Жослену! Не будет никаких войск. И передайте графу, чтобы в следующий раз он приезжал с посольством сам. – Румиец поклонился:

– Благодарю, государь. Это всё, что я хотел услышать.

Чопорно и важно, с прямой спиной, Алексей покинул зал. Боэмунд всё не мог успокоиться:

– Смотрите на него, каналью! Ведь правда же, сударь?! Княжество Антиохийское достаточно велико и могущественно. Еще мы будем идти на поводу у этого выскочки!

– Мы не будем идти ни у кого на поводу, сир. Тут вы правы. Но вы только что нажили себе злейшего врага.

– Румийца?

– Нет, Жослена.

– Ах, оставьте, сударь! Это он смертельно оскорбил меня, прислав шута. Кто у нас следующий на очереди?

– Принцесса Мелисанда, государь.

Бертран мысленно потер руки. В его воображении Сирия представлялась огромным столом, на котором горели три светильника. Манбидж, Халеб и Тир. Его стараниями светильник Манбиджа только что погас. Остались еще два.

При виде Мелисанды заготовленная заранее снисходительная улыбочка Боэмунда угасла. Девушка поражала и ослепляла. Ее блио переливалось бирюзой, огни светильников дрожали в темном золоте украшений. Пересекая лучи света, падающего с витражей, принцесса двигалась с царственным величием. Гуго де Пейн и Аршамбо за ее спиной выглядели воплощением невозмутимости. Разбойного храмовника даже удалось уговорить побриться, вымыть голову и причесаться.

– Приветствую вас, государь! – поклонилась Мелисанда. – Благословение вашему княжеству и этому городу. Я пробыла здесь два дня, но успела в него влюбиться.

Князь не нашелся что ответить, набычился и приоткрыл рот. Коннетабль прекрасно знал этот жест: трех лет от роду Боэмунд точно так же отклячивал губу, собираясь заплакать. Обычно это происходило, когда он видел нечто, поразившее его до глубины души. Деревянную лошадку, яркий платок армянской княжны, великолепный торт – произведение кондитерского искусства.

– Э-э, сударыня, – промямлил он. – Весьма… я… да…

Мелисанда достаточно общалась с веснушчатым оруженосцем и его сверстниками, чтобы понимать, как себя вести. Шестнадцать лет для мальчишки – это особенный возраст. Он требует тонкого обхождения.

– Скромность не позволяет вам согласиться, да? Мессир, я вам завидую. Наверное, это самый красивый город, что я видела в жизни. Как вы должно быть счастливы править им!

Юноша наконец пришел в себя.

– Два дня, да? – выдавил он из себя. – Вы, наверное, почти ничего не видели. Я прожил здесь всю жизнь и мог бы многое порассказать… Ваше Высочество, – добавил он, спохватившись.

– Правда?! О мессир! Как жаль, что это невозможно. Я далека от дел иерусалимских, но, когда отец жил дома, его постоянно осаждали с разными нуждами. Вы правите такой огромной страной… Нет-нет! У вас не нашлось бы времени.

Боэмунда раздирали противоречивые желания. Отправиться в город с красивой девчонкой или же надеть маску отягощенного заботами правителя? Он выбрал второе.

– О да, сударыня, – старчески сморщилось его лицо. – Сплошные дела… До вас тут было посольство от одного графа. И потом еще будут. Господин де Бюр – вы его знаете, наверное. Он тоже из Иерусалима. И представьте, все желают одного: войск и денег. Как я устал!

«Что за олух!» – не сговариваясь, подумали Бертран, Мелисанда и магистр. Что касается Аршамбо, он ни о чем не думал. Все его силы уходили на то, чтобы не рассмеяться.

– Да и других дел хватает, – продолжал между тем Боэмунд. – То, бывает, копье в руки – и на стены, турок резать. А то пираты высадятся. Знаете ли вы, каково это – с копьем наперевес, на своем верном коне мчаться навстречу сарацинской лаве?

– Сударь, – вмешался коннетабль, – вы так до сих пор не спросили у дамы, в чем суть ее просьбы. Боюсь, она заскучает.

За изысканной вежливостью фразы князь не разглядел насмешки. Зато ее прекрасно распознала Мелисанда.

– Сударь, – в тон коннетаблю сказала она, – разговор с князем мне очень интересен. Или же вы хотите побыстрее спровадить нас?

– Нет. О нет, сударыня.

Боэмунд не упустил возможности уколоть советника:

– Вы слишком много говорите, сир Бертран, в этом ваша беда. Берите пример со спутников госпожи. Вот немногословность, присущая благородным рыцарям! Кстати, сударыня, вы так и не представили их.

– Сир Гуго де Пейн, магистр ордена Храма. Сир Аршамбо де Сент-Аман, рыцарь ордена Храма.

– Храмовники, – фыркнул коннетабль. – Эти взбалмошные безумцы. Их выходки стали притчей во языцех по всему Леванту.

В лице де Пейна не дрогнула ни одна жилка. Зато Аршамбо сдерживаться не стал.

– Вы забываетесь, сир! – гневно бросил он коннетаблю. – Вы оскорбляете нас перед лицом своего сюзерена, зная, что мы скованы этикетом. Вы так уверены, что мы не дернем вас за нос и не отвесим хорошего пинка?

– Это… это вы забываетесь! – Лицо сира Бертрана побурело. – Вы… перед кем… Государь!

Он выбежал вперед и оглянулся на князя. В глазах мальчишки не было ни искры сочувствия. Идея ухватить коннетабля за нос его восхищала.

– Вы сами виноваты, Бертран. Кто вам позволил оскорблять моих гостей? Слушайте мое повеление. Я отменяю все встречи на сегодня и отправляюсь с принцессой гулять по городу.

Мелисанда вспыхнула от радости и смущения. О такой победе можно было только мечтать! Увести мальчишку подальше из дворца, от расчетливого паука Бертрана…

– Почту за счастье, мессир, – дрожащим от волнения голосом произнесла она. А затем потупилась и слабо улыбнулась. Для Боэмунда в этой улыбке содержались тысячи обещаний и – что гораздо опаснее – намеков на обещания.

– Браво, Ваше Высочество, – шепнул магистр. – Не упускайте его!

– Я стараюсь, – едва слышно ответила она. Но Мелисанда недооценила противника. Как опытный фехтовальщик, что уходит от сильных уларов, парируя и перенаправляя слабые, Бертран выжидал момента, чтобы переломить ход беседы.

– Вы можете уйти со своего места, мессир, – холодно объявил он Боэмунду, делая ударение на «можете». – Но учтите, что правитель – это не то, что вы думаете. Это не человек, который лучше всех одевается, сладко ест и сидит на самой высокий скамье. Правитель олицетворяет дух закона, свою волю и силу.

– Засуньте себе этот закон в задницу, – грубо заметил Боэмунд.

– Мальчик мой… Вы думаете, старый Бертран вами вертит как хочет? А прекрасная гостья, наоборот, желает добра? Отнюдь. Она похвалила красоту города, но в этом нет вашей заслуги. Она упомянула заботы, что одолевают вас. Уверяю: вы не видели и десятой их доли. Как мы можем допустить вас к правлению, коль вы в любой момент можете встать и уйти развлекаться? Вы хотите власти? Спросите ее Высочество, с чем она пожаловала!

– С чем вы пожаловали, Ваше Высочество? – убитым голосом поинтересовался Боэмунд.

Вот он, последний бастион. Отступать некуда… Мелисанда набрала полную грудь воздуха:

– Выслушайте меня, князь. Вот уже год мой отец томится в сарацинском плену. Сир, я верная дочь. Я поклялась все силы свои положить на то, чтобы освободить короля.

– Вот видите? Ей тоже нужны войска, сир.

– Будете говорить, сир Бертран, когда я спрошу! – рявкнул юноша. И участливо обратился к Мелисанде: – Так чего же вы хотите?

Долго, очень долго не могла решиться принцесса. Наконец ответила:

– Да, мессир. Ваш советник прав. Я пришла к вам за помощью. Я молю о христианском сострадании и любви. Неужели этого так много? Снизойдите к горестям слабой девушки, князь! Спрошу вас: если бы ваш отец попал в беду, разве не стремились бы вы из последних сил ему на помощь?

Слова Мелисанды рвались от самого сердца. Искренность – редкий товар в княжеских и королевских палатах. Но дипломатия – игра сложная. Порой одно слово решает очень многое.

Боэмунд не стал бы спешить на помощь своему отцу. Его постоянно попрекали величием Боэмунда де Тарента. Каждый раз, как упоминалось имя отца, юный князь чувствовал себя грязным, беспомощным, жалким.

Еще не успев закончить фразу, девушка поняла, что совершила непоправимое. Вокруг юного князя захлопнулся непроницаемый футляр.

– Хорошо, я подумаю, – сухо объявил Боэмунд. – Идите, Ваше Высочество.

Немного поколебавшись, погас второй светильник. Лишь один огонек горел на воображаемом столе Бертрана. Коннетаблю предстояло употребить всё свое влияние, чтобы с ним ничего не случилось.

– Ф-фух, государь, – Бертран вытер платком лысину. – Жаркий денечек выдался… Следующий посол – коннетабль Иерусалима сир Гильом де Бюр.

На лице князя появилось кислое выражение. Но у Бертрана был припасен сюрприз на этот случай:

– К сожалению, государь, его визит откладывается. Сир Гильом шлет вам свои извинения. Он не сможет прийти.

– Это почему же?

Коннетабль не спешил с ответом. Он прошелся по залу туда-обратно, обдумывая каждое слово.

– Прибыли известия, что Тир вот-вот падет. Гильом утверждает, будто ему нездоровится, но он кривит душой. Уверен: в скором времени он постарается тайком убраться из Антиохии. Ставки слишком высоки. Когда город окажется в руках христиан, де Бюр – уж будьте покойны! – постарается оттяпать кусок пожирнее.

Боэмунд растерянно хлопал ресницами. Он чувствовал себя ребенком, который орал, дрыгал ногами, валялся по полу, а взрослые взяли и спокойно разошлись. Весь спектакль пропал даром.

– Тир, значит?..

– О да, мессир. Последний портовый город в руках сарацин. Государь, если позволите, я просил бы разрешения удалиться. Весенняя жара плохо сказывается на моем здоровье.

Бертран действительно выглядел больным. Сарацины и окорок, которыми он наскоро перекусил перед завтраком, оказались чересчур жирными, а вино – слишком терпким.

– Я не даю вам разрешения, сударь. – Коннетабль притворно вздохнул:

– Да-да, хорошо. Этого я и боялся. Мессир, вы всё еще дуетесь на меня?.. Ну да, я ведь не позволил этой вертихвостке вскружить вам голову… Так вы потом спасибо скажете. Слово рыцаря.

– Сир Бертран, вы сами говорили, что я плохой правитель…

– Никоим образом!..

– …значит, подразумевали. Я хочу исправиться, сир коннетабль. Расскажите мне о Тире поподробнее.

Ловушка захлопнулась. С видимой неохотой толстяк принялся говорить. Каждое слово из него приходилось тянуть чуть ли не клещами. Всё выглядело так, будто он хочет оградить своего подопечного от излишних беспокойств. Но Боэмунд скоро уловил суть. В Сирии дрались в трех местах: у Манбиджа, возле Халеба и в Тире. Две возможности он уже проворонил. Оставался последний шанс проявить мальчишескую доблесть, и юный князь вцепился в него обеими руками.

На воображаемом столе сира Бертрана горел только один светильник. Коннетабль поздравил себя с победой. Отныне Тир был обречен.

В маленькой комнатушке возле приемной между тем разыгрывалась драматическая сцена.

– Мелис, не позорься! – рявкнул магистр.

– Но, сударь, я… я…

– Стыдитесь, сударыня! Вы – дочь Балдуина де Бурга. Будущая королева. Но люди смотрят и видят зареванную девчонку. Немедленно прекратить!

Это подействовало. Мелисанда высморкалась и утерла слезы. Лицо, конечно, пошло алыми пятнами, но тут уж ничего не поделаешь. Принцесса уткнулась носом в плащ храмовника. От Гуго уютно пахло сталью, кожей и оружейным маслом. Словно от отца. Сидеть бы и сидеть так всю жизнь, не шевелясь…

– Аршамбо, – приказал магистр.

– Я, мессир!

– Добудь теплой воды. Ее Высочеству надо умыться. Не идти же так, – мы представляем здесь Иерусалим.

– Слушаюсь, мессир!

Храмовник ушел, тяжело бухая сапогами. Мелисанда прерывисто вздохнула и прижалась к магистру еще крепче:

– Спасибо, Гуго. Вы такой хороший! А я… я действительно расклеилась.

– Ничего. Политика что рубка на мечах… Бывает и по шее дадут, да не всякий лязг смертелен. Зато с ассасинами наше дело выгорит. Там проще.

– А если нет?! – Храмовник пожал плечами:

– Еще что-нибудь подвернется… Верьте мне, сударыня. Я живу на свете пятьдесят четыре года. Судьба обходилась со мной по-разному, но никогда не оставалась равнодушной. Если есть в вашем сердце вера, надежда и любовь, остальное приложится.

– Вера, надежда и любовь… – эхом повторила Мелисанда и шмыгнула носом. Вновь защипало глаза.

Есть ли в ней вера? Да, конечно. Она же верит в Иисуса Христа. Но сир де Пейн говорит о другом. Он верит своему мечу. Верит своим людям и еще ей – Мелисанде. А еще верит в то, что в каждом человеке найдется что-то хорошее, даже в самом отъявленном мерзавце.

Сир Гуго надеется, что мир когда-нибудь станет лучше, иначе он давно бы прекратил сражаться. И его сердце исполнено любви. А как бы еще он сумел превратить шайку бандитов и неудачников в орден?

– Сир Гуго… послушайте… Я сделаю для вас всё, что угодно! Только… только не бросайте меня. Ладно? Прошу вас!

– Нет, я не оставлю вас, принцесса. Уж это-то я могу обещать.

Горло магистра перехватило от нахлынувшей нежности. Это смутило его, и Гуго поспешил перевести разговор в шутку:

– Вы еще поразитесь моей назойливости, – добавил он, – когда я привезу вам мужа.

– Мужа? – несмело улыбнулась Мелисанда.

– Ну да. Вы же видели, как я опекаю своих ребят. Я – прирожденная нянька.

– Вы – папа-магистр!

Они расхохотались. В этом смехе уходило напряжение последних дней. Боль утрат и страх перед ночными убийцами. Потери, огорчения и утраченные надежды. Заглянувший в комнату Аршамбо недоуменно посмотрел на них, а потом присоединился к хохоту.

– О-хо-хо! – вытирал он слезы. – Вот… а-ха-ха! ваша вода, принцесса!

– Спасибо, Аршамбо!

Мелисанда плеснула себе в лицо из тазика. Аршамбо постарался на славу: вода обжигала кожу.

– Какие вы всё-таки милые, добрые мои рыцари. Я вас так люблю!

Аршамбо зарделся. В те жестокие времена женщинам приходилось скрывать свои мысли. Умеренность во всём – таков был девиз выживания. Не одна благородная госпожа надменно наморщила бы носик при виде столь яркого проявления чувств.

Ну и пусть! Ее хранят лучшие на свете рыцари. Грех не сказать им об этом.

– Пожалуйста, сударыня. – Аршамбо торжественно подал девушке полотенце. (Он и о такой мелочи позаботился! Чудо!) – Должен предупредить вас: я привел одного человека. Он очень хочет вас видеть.

– Пожалуйста! С вами мне ничто не страшно.

– Прекрасно. – Аршамбо выглянул за дверь: – Входите, сударь. Она согласна с вами переговорить.

Гостя пришлось чуть ли не тянуть за руку. Гуго де Пюизе, рыжий оруженосец коннетабля, отчаянно смущался. В Иерусалиме он был совсем другим.

– Мелис, – робко начал он. – Ваше Высочество! Какое счастье для меня…

– Мерзавец! – Девушка шагнула к нему и влепила пощечину. – Какая же ты сволочь! Будь я мальчишкой, давно бы вызвала на поединок!

– Мелис? – ахнул он. – Что ты несешь?!

– Предатель! Меня в тюрьму бросили, пытать хотели, а ты…

Ну да, да… Если день не задался, если глаза с утра на мокром месте, любое королевское достоинство побоку. Мелисанда крепилась, сколько могла, но слезы всё равно потекли по щекам.

– Господи, Мелис! – юноша бросился на колени. – Я же не знал! Честно! Де Бюр в Триполи в тот же день умчался. Я бегал как проклятый – собирались словно на пожар… Клянусь яйцами святого Анто… – Он покосился на Аршамбо и благоразумно проглотил обрывок фразы. – Дворня болтала, что ты с матерью сцепилась. Но это же пустяки!

Мелисанда сузила глаза:

– Застенки тебе пустяки?! А что Незабудка со мной сделать хотел – тоже? Они б из меня… ремней… урода бы сотворили!

– Но… Мелис… я же не знал! Честно! Я бы… руками и ногами!..

– Убирайся, предатель! Уходи! Видеть тебя не могу.

Оруженосец попятился. В лице ни кровинки, только след пятерни на щеке.

– Прости, Мелис! Я… я уйду, честно… Но ты только прости!..

– Хорошо. Я тебя прощаю, – голос Мелисанды звучал ровно и бесстрастно. – А теперь убирайся.

Гуго закусил губу, повернулся и убежал. Принцесса всхлипнула и вновь прижалась щекой к плащу магистра.

– Сир Аршамбо, – негромко приказал де Пейн.

– Я, мессир!

– Мы с принцессой отправляемся в штаб-квартиру ордена. Ты же волен поступать по своему усмотрению.

Храмовники обменялись взглядами. В глазах командира Аршамбо прочел недостающее.

– Клянусь яйцами святого Антония, – четко отрапортовал он, – я всё сделаю как надо.

– Тогда исполняй.

Храмовник умчался вслед за юным оруженосцем.

– Пойдемте, сударыня, – предложил магистр. – Думаю, к часу девятому он нагонит нас и доложит, как исполнил задание.

Магистр ошибался. В этот день Мелисанда больше не встретила Аршамбо. Равно как и других храмовников.

СЕМЬ ФИНИКОВЫХ КОСТОЧЕК И ЕЩЕ КОЕ-ЧТО

Охота началась.

Сорок… нет, уже тридцать девять бандитов рыскали по городу, разыскивая храмовников. Габриэль строго-настрого запретил своим подчиненным убивать рыцарей. Его замысел состоял в том, чтобы расправиться с орденом силами антиохийской стражи. Сам того не ведая, Аршамбо сильно помог ему. Коннетабль Бертран, конечно же, не забыл, как его в присутствии воспитанника обещали наградить добрым пинком. Снисхождения ждать не приходилось.

Аршамбо и рыжий оруженосец гуляли по улицам Антиохии. Путь их лежал в сторону церкви Святого Петра. Только-только на колокольне отзвонили час шестой, и невиданная жара разлилась в полинялом небе. Лихое весеннее солнце золотило волосы оруженосца. Путники находились в благостном настроении. Гуго нес пакет с пирожками, Аршамбо – бутыль вина.

– Нет, парень, – объяснял храмовник. – Всё проще. Она ведь женщина. И пусть у нее в родне полно всяких хренов с горы. Принцесса не принцесса – какая разница? Тебе бы выждать, – он приложился к бутыли. – Выждать, клянусь розами святой Дорофеи, совсем чуть-чуть. Пока ее совесть заест.

– Но, сир Аршамбо! Она ведь считает меня трусом и предателем.

– Отринь печали, – храмовник покровительственно похлопал мальчишку по плечу. – Я-то знаю, как оно бывает. Главное, чтобы в сердце предательства не было.

Мальчишка вздохнул. Он уезжал из Иерусалима в полной уверенности, что с Мелисандой всё в порядке. Единственное, в чем его можно было упрекнуть, что он не зашел попрощаться. Но ведь оруженосцу не так-то просто встретиться с принцессой.

А Мелис в это время сидела в тюрьме. И над ней глумился Незабудка. При мысли о палаче на скулах мальчишки выступили желваки. О, горько пришлось бы мерзавцу, останься он жив!