- Врешь!
      - Спроси самого... Государь, нынче, говорят, все один, без караула в парке гуляет. Вот он его и выслеживает, охотится. Ну, долго ли до греха? Ведь, ни за что пропадем... Образумил бы его хоть ты, что ли?
      - Образумишь, как же! - проговорил Рылеев, пожимая плечами с досадой. - Намедни влетел ко мне как полоумный, едва поздоровался, да с первого же слова - бац: "послушай, говорит, Рылеев, я пришел тебе сказать, что решил убить царя. Объяви Думе, пусть назначит срок..." Лежал я на софе, вскочил, как ошпаренный: "что ты, что ты, говорю, сумасшедший! Верно хочешь погубить Общество..." И так, и сяк. Куда тебе! Уперся, ничего не слушает. Вынь, да положь. Только уж под конец, стал я перед ним на колени, взмолился: "пожалей, говорю, хоть Наташу да Настеньку!" Ну, тут как будто задумался, притих, а потом заплакал, обнял меня: "ну, говорит, ладно, подожду еще немного..." С тем и ушел, да надолго ли?
      - Вот навязали себе черта на шею! - проворчал Бестужев. - И кто он такой? Откуда взялся? Упал как снег наголову. Уж не шпион ли право?..
      - Ну, с чего ты взял? какой шпион! Малый пречестный.
      Старой польской шляхты дворянин. И образованный: к немцам ездил учиться, в гвардии служил, французский поход сделал, да за какую-то дерзость переведен в армию и подал в отставку. Именьице в Смоленской губернии. В картишки продул, в пух разорился. На греческое восстание собрался, в Петербург приехал, да тут и застрял.
      Все до нитки спустил, едва не умер с голода. Я ему кое-что одолжил и в Общество принял..."
      * * *
      Так пишет Д. Мережковский. И продолжает:
      "...Комната Каховского на самом верху на антресолях, напоминала чердак. Должно быть где-то внизу была кузница, потому, что оклеенные голубенькой бумажкой, с пятнами сырости, досчатые стенки содрогались иногда от оглушительных ударов молота. На столе, между Плутархом и Титом Ливием во французском переводе XVIII века, - стояла тарелка с обглоданной костью и недоеденным соленым огурцом. Вместо кровати - походная койка, офицерская шинель вместо одеяла, красная подушка без наволочки. На стене - маленькое медное распятие и портрет юного Занда, убийцы русского шпиона Коцебу; под стеклом портрета - засохший, верно, могильный, цветок, лоскуток, омоченный в крови казненного, и надпись рукою Каховского, четыре стиха из Пушкинского Кинжала:
      О, юный праведник, избранник роковой О Занд! твой век угас на плахе; Но добродетели святой Остался след в казненном прахе."
      "...Достал из-под койки ящик, вынул из него пару пистолетов, дорогих, английских, новейшей системы - единственную роскошь нищенского хозяйства - осмотрел их, вытер замшевой тряпочкой.
      Зарядил, взвел курок и приложил дуло к виску: чистый холод стали был отраден, как холод воды, смывающей с тела знойную пыль.
      Опять уложил пистолеты, надел плащ-альмавиву, взял ящик, спустился по лестнице, вышел на двор; проходя мимо ребятишек, игравших у дворницкой в свайку, кликнул одного из них, своего тезку, Петьку. Тот побежал за ним охотно, будто знал, куда и зачем. Двор кончался дровяным складом; за ним огороды, пустыри и заброшенный кирпичный сарай.
      Вошли в него и заперли дверь на ключ. На полу стояли корзины с пустыми бутылками. Каховский положил доску двумя концами на две сложенные из кирпичей горки, поставил на доску тринадцать бутылок в ряд, вынул пистолеты, прицелился, выстрелил и попал так метко, что разбил вдребезги одну бутылку крайнюю, не задев соседней в ряду; потом вторую, третью, четвертую - и так все тринадцать, по очереди.
      Пока он стрелял, Петька заряжал, и выстрелы следовали один за другим, почти без перерыва.
      Прошептал после первой бутылки:
      - Александр Павлович.
      После второй:
      - Константин Павлович.
      После третьей:
      - Михаил Павлович.
      И так - все имена по порядку...
      Дойдя до императрицы Елизаветы Алексеевны, прицелился, но не выстрелил, опустил пистолет - задумался".
      "...Не тронув "Елизаветы Алексеевны", он выстрелил в следующую, по очереди бутылку.
      Когда расстрелял все тринадцать, кроме одной, поставил новые.
      И опять:
      - Александр Павлович.
      - Константин Павлович.
      - Михаил Павлович...
      Стекла сыпались на пол с певучими звонами, веселыми, как детский смех. В белом дыму, освящаемом красными огнями выстрелов, черный, длинный, тощий, он был похож на привидение.
      И маленькому Петьке весело было смотреть, как Петька большой метко попадает в цель - ни разу не промахнется. На лицах обоих одна и та же улыбка. И долго еще длилась эта невинная забава бутылочный расстрел".
      "Малый пречестный", оказывается, таким образом, человеком без стрежня. Романтик. Честолюбец. Игрушка страстей. Имение продул в картишки. Продувши имение в карты, собирался на греческое восстание. Тоже, вероятно, как и Якубович, примером Байрона заразился. Но вместо греческого восстания, попал в Петербург. Один из участников заговора одолжает ему денжишек и вот "пречестный малый" оказывается в рядах участников заговора в чине тираноубийцы №2. Он с мрачной злобой тренируется на бутылках убивать людей.
      Чем не достойный предтеча Феликса Дзержинского! Каховский не дрогнув убивает, заслонившего собой Императора Николая I, доблестного сподвижника Суворова, героя Бородина - графа Милорадовича.
      VIII. "ОТЧАЯННЫЕ МЕЧТАТЕЛИ", "ОБИЖЕННЫЕ КЕМ-ТО ИЗ НАЧАЛЬСТВА" И Т. Д.
      Потомок декабриста князя Сергея Волконского пишет, что "...Сергей Григорьевич остался в памяти семейной как человек не от мира сего. Странности его отца, Григория Семеновича, принявшие такой резкий характер в Софье Григорьевне, в нем как бы утаили свою материальность, одухотворились".
      А вот характеристика других декабристов, принадлежащая перу их почитателя М. Цейтлина:
      "Сергей Муравьев был прежде всего человеком порыва и чувства".
      Выдающийся декабрист Лунин по характеристике Цейтлина имел "редкое сочетание дерзости и ума, духовной высоты и позы". "Он как большинство людей его времени, получил французское образование под руководством учителей иностранцев. Прежде чем стать сторонником убийства царя он предлагал русскому командованию убить кинжалом Наполеона".
      М. Бестужев-Рюмин получил французское образование, ему было легче писать по-французски, чем по-русски. Восторженный, он многим казался придурковатым, хотя и нельзя было сказать, что он "решительно глуп".
      Организаторы общества "Соединенных Славян" Петр и Андрей Борисовы, как и многие члены общества "Соединенных Славян", по характеристике Цейтлина были "отчаянными мечтателями".
      Барон Штейнгель вступил в декабристы потому, что был "обижен кем-то из начальства" .
      "...- Так, в революцию, - верно замечает Цейтлин, - в ее водовороты, легко влекутся неудачники - Сергей Каховский, обиженный Штейнгель, не вполне уравновешенный Батюшков, и мечтатели и фантазеры всех сортов".
      Евреи в движении декабристов участия не принимают.
      Единственным евреем среди декабристов был крещенный еврей титулярный советник Перец.
      Кто были по социальному положению главари декабристов. Это были все бунтующие баре, увлеченные европейскими идеями.
      Отец Пестеля был генерал-губернатором Сибири; отец обоих Муравьевых - помощник министра и воспитатель царя Александра; отец Коновницына - министр военный, шурин князя Волконского министр Двора; отец Муравьева-Апостола - посланник в Мадриде, дед Чернышева - фельдмаршал и один из виднейших советников Екатерины II. Молодой граф Бобринский, который соприкоснулся с заговором, был внуком Екатерины.
      Декабристы стремились к республике, но были против отмены крепостного права, в том духе, в каком хотел отменить его Александр I.
      Александр I хотел освободить крестьян с землей; декабристы хотели освободить крестьян на английский манер - без земли.
      Декабрист Н. И. Тургенев в книге "Россия и русские" пишет:
      "Прибавлю, что в данном случае, как и во многих других, я был очень опечален и поражен полным отсутствием среди добрых предначертаний, предложенных в статьях устава общества, главного на мой взгляд вопроса: освобождения крестьян". Никто из декабристов своих крестьян не освободил. Они только болтали об освобождении.
      Якушкин хотел освободить крестьян, ...но без земли. Когда он сообщил об этом крестьянам, те ответили прекраснодушному крепостнику:
      - Нет уж, батюшко, пусть мы будем Ваши, а земля наша.
      Лунин тоже "мечтал" освободишь крестьян, но как и Якушкин только болтал. Как и Якушкин он освободил только нескольких крепостных. В завещании он передавал своих рабов двоюродному брату Николаю Лунину. И предлагал освободить их в течение 5 лет. Но тоже по европейскому образцу, то есть без земли. Земля же должна была остаться в роду Луниных.
      А между тем все декабристы, если бы хотели освободить крестьян, могли бы дать им свободу на основании изданного Александром I закона "О свободных хлебопашцах".
      Декабрист Н. И. Тургенев, болтавший, как и многие декабристы о любви к свободе и необходимости "отмены рабства", преспокойно поступил так же, как и поклонник декабристов Герцен, продал своих крепостных крестьян и прожил всю жизнь в Париже, клевеща на царскую власть и Россию вообще.
      IX. ПОДОЗРИТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ С ЗАВЕЩАНИЕМ АЛЕКСАНДРА I
      Скоропостижная смерть Императора Александра в Таганроге вызвала разные подозрения у современников: одни подозревали, что Император Александр I покончил с собой, другие - что его отравили участники заговора декабристов, третьи считали, что Александр I не умер, а уехал на английском корабле в Палестину, вернувшись из которой поселился в Сибири под именем старца Феодора Кузмича.
      Какая из этих версий отвечает истине - утверждать трудно.
      Александр I, зная, что Константин не имеет прав на престол из-за своего неравного брака с польской графиней, да и сам не хочет быть царем, дал 16 августа 1823 г. манифест об отречении Константина и назначении Наследником престола Николая. Но и это дело Александр не провел нормально. Он почему-то не пожелал огласить; манифест и повелел Московскому Архиепископу Филарету хранить манифест секретно в Московском Успенском Соборе. Копии манифеста также отданы были на секретное хранение в Государственном Совете, в Сенате и в Синоде. Для чего было необходимо делать тайну из такого совершенно не секретного дела - непонятно. Самое же странное было то, что о содержании манифеста ничего не знал сам Наследник русского престола - Великий Князь Николай Павлович. Николай Павлович мог только догадываться о том, что ему возможно придется царствовать.
      Однажды, обедая у него, Александр Первый сказал, что он думает отречься от престола и что царствовать придется Николаю, так как Константин не может быть царем из за женитьбы на графине Грудзинской. На этом разговоре все закончилось.
      После скоропостижной смерти Александра I в Таганроге, адъютант Александра I Дибич сообщение о смерти Императора отправил Императрице Марии Федоровне и в Варшаву Великому Князю Константину, которого он считал будущим Императором.
      Константин принял присягу Николаю и в Варшаве стали считать Императором Николая, а в Петербурге настоящий наследник престола присягнул Константину и в Петербурге был объявлен Императором Константин.
      Весьма показательно, что первым присягу Константину принес корпус военных поселений. Он оправдал возлагавшиеся на него Императором Александром надежды. 3 декабря Великий Князь Николай Павлович писал Императору Константину:
      "Донесение о выполнении присяги поступило сначала от Корпуса военных поселений..." И в следующем письме:
      "Граф Аракчеев, - писал 3 декабря своему брату Константину,
      - вступил в исправление своих обязанностей: он и его Корпус также выполнили свой долг.
      Ваш покорный Николай".
      "Таким образом, в те тревожные дни, наполненные растерянностью, сомнениями, ложными слухами и паникой, в дни предшествовавшие бунту декабристов, поселенные войска во главе с Аракчеевым, первыми в России принесли присягу, подведя этим под колеблющееся здание монархии, прочную базу, находившейся в крепких руках, спокойной, надежной и прекрасно дисциплинированной воинской силы. И уже только этим, кроме всего остального, поселенные войска блестяще оправдали свое существование и вызвавший их к жизни замысел Императора Александра I.
      В тревожный и опасный для Императора день 14 декабря 1825 года - день военного бунта декабристов - граф Аракчеев находился безотлучно в Зимнем Дворце, в непосредственной близости к Государю.
      Факт нахождения Алексея Андреевича в этот день в Зимнем Дворце "историографы" объяснили его боязливостью! Не будь графа в этот день в Зимнем Дворце - "историографы" выдали бы ему аттестат в трусости за то, что его не было в такой момент около Императора.
      Такова природа клеветы и зависти".
      Вся эта сумятица в значительной степени создалась благодаря странному поведению Государственного Совета, члены которого после вскрытия конверта с манифестом Александра I о назначении Наследником престола Николая I, сделали вид, что они не поняли, "как поступить" "в данном случае и в полном составе отправились к Николаю I", "желая узнать его мнение", то есть переложить всю ответственность за принятое решение на него.
      История с завещанием Александра I носит настолько странный характер, что можно предполагать, что к ней приложили руку масоны из числа высших придворных, заинтересованные в успехе заговора декабристов.
      "Цесаревич Константин, - указывает В. Иванов, - бросает упрек членам Совета (Государственного Совета) в их глупости, но к сожалению здесь была не глупость, а измена, темная масонская измена, определенное намерение создать сумятицу и замешательство и совершить кровавый Государственный переворот".
      Х. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ПОДГОТАВЛИВАЛИ БУНТ НА СЕНАТСКОЙ ПЛОЩАДИ
      Император Николай вступил на престол с тревогой в душе.
      Только накануне им было получено из Таганрога донесение о существовании заговора в войсках. Военный генерал-губернатор граф Милорадович уверял правда его, что в столице все пройдет спокойно, но Николай плохо верил в это.
      "В ночь с 13 на 14 декабря Николай I предстал перед собранными командирами военных частей и сказал им: "Господа, не думайте, что утро пройдет без шума: возможно, что и Дворец будет под угрозой и я не могу заранее принять нужные меры; я знаю, что есть волнения в некоторых полках, но лишь в решающий момент я смогу решить на какие части я могу рассчитывать: до того времени я не смогу измерить размер зла. Но я спокоен, потому что моя совесть чиста. Вы знаете, господа, что не я искал короны; я не нашел в себе ни нужных талантов, ни опыта, чтобы нести этот тяжелый груз; но если Господь его на меня возложил, также как воля моих братьев и законы Государства, я сумею ее защитить и никто во всем свете не сможет ее у меня вырвать. Я знаю свои обязанности и знаю как их защитить; Император Всероссийский в случае нужды доложен умереть с мечем в руке. Во всяком случае, не зная как мы переживем этот кризис, я поручаю вам моего сына. Что же касается меня, будь я императором лишь на час, я сумею доказать, что я достоин этого звания".
      И Николай Первый оправдал звание Императора в первые трагические минуты своего царствования. Когда ганноверский посланник Дернберг попросил Императора разрешения присоединиться к его свите, Царь ответил: "Это событие, дело семейное в котором Европе нечего вмешиваться".
      В 1825 году было невозможно двинуть русского солдата иначе, как взывая к его преданности царю: лишь подлогом удалось поднять войска утром 14 декабря. Капитан А. Бестужев сказал Гренадерам гвардии:
      "Нас обманывают, Константин меня к вам прислал. Если вы верите в Бога, вы откажетесь присягать другому царю, нежели тому, которому вы поклялись в верности двадцать дней тому назад".
      Лейтенант Арбузов объявляет гвардейским морякам:
      "Целая армия стоит в окрестностях столицы и нас уничтожит, если мы присягнем Николаю".
      Почему декабристы для того чтобы привлечь в свои ряды солдат прибегли к постыдному обману? М. Цейтлин дает в своей книге "Декабристы" такое же объяснение, как и Грюнвальд:
      "Отечественная война, несомненно, развила солдата, сделала его сознательнее и умнее. Но чем сознательнее он был, тем крепче он держался за свои убеждения, тем честнее служил Империи и Государю Императору. Поэтому заранее была обречена на неуспех революционная пропаганда и необходим был обман, чтобы повести его на мятеж. Если сказать солдату, что от него требуют второй, незаконной присяги, что истинный Государь томится где-то в цепях, а захватчик собирается отнять у него престол и если скажут все это люди, которым он доверяет, добрые и любимые офицеры, то он поверит и будет сражаться за правое дело. И горький обман этот во имя и для блага народа придумал чистый душой(!) поэт! Такова трагедия идеалистов: беспомощные в жизни, они хотят перехитрить ее, берут на себя во имя своих идей тягчайшие грехи, как взял Рылеев грех обмана почти что детей - солдат".
      Эта оценка тем ценнее, что ее сделал не русский, а еврей, доброжелательно относящийся к "героям" 25 декабря.
      Якубович советовал разбить кабаки, подстрекнуть чернь на грабежи. Александр Бестужев в день восстания бесстыдно лгал солдатам Московского полка: "Ребята! Вас обманывают: Государь не отказался от престола, он в цепях. Его Высочество шеф полка Михаил Павлович задержан за четыре станции и тоже в цепях" и т.д., в таком же духе.
      Врали безбожно и члены Союза Соединенных Славян. Один из Борисовых организаторов общества "говорил о несуществующих членах среди всех славянских народов, о каком то мифическом члене сербском графе Макгавли".
      Сергей Муравьев в Василькове тоже врал о том, что Константина лишили трона.
      Декабристы не могли обойтись без революционной хлестаковщины. М. Бестужев-Рюмин говорил членам общества Соединенных Славян о том, что в Москве обществу предано 300 чиновников.
      XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ ВОССТАНИЯ
      "Толпа кричала: "Ура, Константин!", "Ура, Конституция!", но ничего не предпринимали, потому что ждали вожаков".
      К великому счастью, вожаков у масонско-дворянского бунта не оказалось.
      В решительный момент главари заговора не проявили той твердости духа, которую проявил Николай I. Некому было взять на себя инициативу. Ни Рылеева, ни Якубовича на площади, среди восставших не оказалось.
      М. Цейтлин дает "диктатору" князю Трубецкому следующую характеристику: "...в один и тот же день изменил он и Николаю, и своим товарищам по обществу" Побродив вокруг площади князь Трубецкой пошел присягать Николаю I. Помощник диктатора Булатов "тоже не пришел на площадь и бродил по близости в бесплодных сомнениях, подходя иногда на расстоянии нескольких шагов к Николаю, и мучительно, и бессильно порывался убить его".
      Якубович в день восстания ведет себя так: встретив Николая I он попросил его нагнуться и не выстрелил, а прошептал на ухо:
      "- Я был с ними и явился к Вам, - но порывался убить его".
      Якубович вызывался уговорить мятежников, но подойдя к восставшим, он сказал:
      "- Держитесь, вас сильно боятся".
      И сказав это трусливо исчез в толпе.
      Николай I не хотел применять силу. Его с трудом уговорили вызвать артиллерию. Когда его убеждали открыть огонь по восставшим, он отвечал: "Что же вы хотите, чтобы я в первый день моего царствования обагрил кровью моих подданных". - "Да, отвечали ему, чтобы спасти Империю".
      Эти слова Николая I подтверждают Толь, Васильчиков и Сухозанет.
      "План Императора был: выиграть время, локализировать восстание Сенатской площадью и постараться обойтись без кровопролития. Он все время посылает кого-нибудь, чтобы уговорить восставших, но Милорадович и Штюрлер убиты Каховским. Наконец он посылает митрополита С.-Петербургского Серафима, но его встретили насмешками и бранью. "Довольно лжи, - кричит Каховский,
      - возвращайся на свое место в церковь". Обращаясь к последнему, владыка, поднимая крест, спрашивает:
      "Это не внушает тебе доверия?" В ответ Каховский, трижды убийца, целует крест. "Достоевский не выдумал бы ничего лучшего", - восклицает Грюнвальд.
      Николай I переживал в это время ужасную драму. Он говорит Дернбергу: "Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а они не хотят ничего слушать".
      Только один Каховский глупо и зверски мясничал. Предоставим опять слово М. Цейтлину.
      "Пуля, пущенная "шалуном", пуля Каховского, отлитая им накануне, убила героя Отечественной войны Милорадовича. Командир Лейб-Гренадеров Штюрлер пытался уговорить гренадер, "но Каховский одним выстрелом прекратил его мольбы и речи".
      Кюхельбекер выстрелил в Великого Князя Михаила. Стрелял в генерала Воинова, сопровождавшего Милорадовича.
      Жизнь Великого Князя Михаила Павловича была спасена лишь благодаря трем матросам, успевшим выбить пистолет из рук Кюхельбекера.
      Милорадович и Каховский! Даже неудобно сравнивать эти два имени. Один прославленный патриот и мужественный воин, второй фантазер и государственный преступник, кончивший жизнь на виселице. Но упорная клевета фанатических врагов русской государственности, приверженцев социального утопизма разных мастей, сделала свое черное и несправедливое дело.
      Имя национального героя Милорадовича забыто, а имя его убийцы пользуется почетом среди широких кругов русского народа.
      Разве это не страшно?
      Принц Евгений Вюртембергский, передавший умиравшему Милорадовичу письмо императора Николая I, пишет в своем письме:
      "На высказанное мною сердечное сожаление по поводу его положения, с выражением надежды на сохранение его дней, он возразил: "Здесь не место предаваться обольщениям. У меня антонов огонь в кишках. Смерть не есть приятная необходимость, но Вы видите, я умираю, как и жил, прежде всего с чистой совестью".
      По прочтении письма он сказал:
      "Я охотно пожертвовал собою для императора Николая. Меня умиляет, что в меня выстрелил не старый солдат". Тут он прервал разговор. "Прощайте Ваша Светлость. На мне лежат еще важные обязанности. До свидания в лучшем мире". Это были его последние слова, когда я уходил, его меркнувшие глаза бросили на меня последний дружеский взгляд".
      Так умер герой Отечественной войны, граф Милорадович, первая жертва российского политического фанатизма.
      Ганноверский посланник Дернберг пишет о Имп. Николае I: "В эти ужасные минуты, он показал хладнокровие и присутствие духа, которые приводили в восхищение зрителей".
      Принц Евгений вспоминает: "Император проявил в этом тяжелом положении много храбрости и присутствия духа".
      Андрей Болотов, стоявший в толпе любопытных и находящийся в непосредственной близости к Императору, также вспоминает о мужестве Николая I.
      Даже ненавидевший императора Николая I, потомок французских якобинцев, Кюстин пишет: "Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними... Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп". "Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов убить всех тиранов.
      Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора, вооруженный пистолетом и кинжалом..." Каховский на допросе сказал Николаю I: "Слава Богу, что вы не приблизились к каре: в моей экзальтации я первый бы выстрелил в вас".
      С. Волконский, потомок одного из декабристов, сообщает в книге "О декабристах": "Произошел бой, кончившийся подавлением мятежа.
      Неудачная попытка раскрыла еще одну слабую сторону заговора: у них не было никаких корней. Народ не знал о них. Солдаты повиновались офицерам либо из побуждений слепой дисциплины, либо даже под туманом недоразумения: они кричали "Да здравствует Конституция", но многие думали, что "Конституция" есть женский род от слова "Константин" и что этим обозначается жена Великого князя Константина Павловича..." И не любившие Николая I, - по словам Зайцева, - "не могли отрицать, что 14 декабря показал он себя властелином. Личным мужеством и таинственным ореолом власти действовал на толпу. Он Власть... "Это Царь". Вожди мятежников могли быть и образованней его и много было правильного в том, что они требовали, но у них не было ни одного "рокового человека", Вождя. Николай Вождем оказался и победил".
      * * *
      Декабристы хотели, сознавали они это или не сознавали, довести начатое Петром I разрушение русской монархии до своего естественного конца. Д. С. Мережковский правильно отмечает в статье, посвященной 100-летию со дня восстания декабристов: "...Между Пушкиным и Петром - вот их место. Недаром, именно здесь, на Петровской площади, у подножия Медного Всадника, начинают они восстание, как будто против него.
      Добро Строитель чудотворный!
      Ужо тебя...
      Как будто уничтожают его, а на самом деле, продолжают..."
      XI. КАК "РЫЦАРИ СВОБОДЫ" ВЕЛИ СЕБЯ ВО ВРЕМЯ СЛЕДСТВИЯ
      I
      Николай Первый взял в свои руки следствие о заговоре декабристов, чтобы узнать самому лично цели и размах его. После первых же показаний ему стало ясно, что здесь не имеет место простой акт непослушания. Заговор не был измышлением каких-то доносчиков, - это была реальность. Цель заговора было уничтожение России такой, какой он себе ее представлял.
      "Революция у ворот Империи, сказал он в эту трагическую ночь Великому Кн. Михаилу, но я клянусь, что она в нее не проникнет, пока я жив и пока я Государь милостию Божьей". И далее: "Это не военный бунт, но широкий заговор, который хотел подлыми действиями достигнуть бессмысленные цели... Мне кажется, что у нас в руках все нити и мы сможем вырвать все корни". И еще: "Могут меня убить, каждый день получаю угрозы анонимными письмами, но никто меня не запугает".
      "С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому возможность себя оправдать. Это исполнилось в точности.
      Каждый, против которого было лишь одно свидетельство и не был застигнут на месте преступления, подвергался допросу; его отрицание, или недостаток доказательств имели следствием немедленное освобождение." "Это утверждение Николая I правильно, - пишет Грюнвальд. Николай испытывал удовольствие быть человеколюбивым, в особенности в начале следствия. Он отказался признать вину, даже признанную, молодого князя Суворова, юнкера Лейб-Гвардейского Конного полка. "Суворов не в состоянии изменить своему Государю".
      Он отправляет к матери поручика Коновницына, "чтобы она его высекла".
      Николай I был убежден в необходимости применить суровые меры наказания, но пытался исключить из числа наказуемых всех достойных снисхождения. "Это ужасно, - пишет он Вел. Кн.
      Константину, - но надо, чтобы их пример был бы другим наука, и так как они убийцы, их участь должна быть темна". И дальше:
      "Надо было все это видеть, все это слышать из уст этих чудовищ, чтобы поверить во все эти гадости... Мне кажется надо поскорее кончать с этими мерзавцами, которые, правда, не могут больше иметь никакого влияния ни на кого, после сделанных ими признаний, но не могут быть прощены, как поднявшие первыми руку на своих начальников."
      В начале февраля Николай I сказал Фердинанду Австрийскому:
      "Эти изуверы, которые были всем обязаны Императору Александру и которые заплатили ему самой черной неблагодарностью".
      Пестеля Николай I характеризует как "преступника в полном смысле слова: зверское выражение лица, наглое отрицание своей вины, ни тени раскаяния". Артамон Муравьев: "пошлый убийца при отсутствии других качеств".
      Императрица мать писала: она надеется на то, что "они не избегнуть своей участи, как ее избегли убийцы Павла I". Николай I пишет далее своему брату Константину: "Отцы приводят ко мне своих сыновей; все хотят показать пример и омыть свои семьи от позора".
      В письме к Цесаревичу Константину Император Николай писал:
      "Показания Рылеева, здешнего писателя и Трубецкого, раскрывают все их планы, имеющие широкое разветвление в Империи, всего любопытнее то, что перемена Государя послужила лишь предлогом для этого взрыва, подготовленного с давних пор, с целью умертвить нас всех, чтобы установить республиканское конституционное правление: у меня имеется даже сделанный Трубецким черновой набросок конституции, предъявление которого его ошеломило и побудило его признаться во всем".
      II
      Цейтлин старается изобразить что декабристов пытали:
      "Пыток не было. Но непокорных сажали на хлеб и на воду, кормили соленой пищей, не давая воды. Вблизи казематов шумела тюремная солдатня и изнервничавшимся узникам казалось, что это делается нарочно, чтобы помешать им спать. На них надевали кандалы и эта мера производила потрясающее впечатление". Вот воистину пишется "трамвай", а выговаривается - "конка" Выдали всех без пыток, испугавшихся только перевода на хлеб и воду, кандалов надетых на руки.
      "Только немногие из декабристов, - пишет Цейтлин, продолжали мужественно защищать те убеждения, за которые вчера были готовы отдать свою жизнь. Не позабудем их имена: Пущин, Якушкин, Борисов, казалось бы склонный к экспансивности, но сдержанный в своих показаниях Муравьев".
      "Пречестные русские малые", которым все равно ехать ли на греческое восстание или стрелять в главу собственного государства во имя осуществления сумбурных революционных планов, за редким исключением обычно очень жидки, когда приходит час расплаты.
      Таким именно оказался Каховский, в своих письмах из крепости к Императору Николаю I, свою вину перекладывавший на общество заговорщиков.
      "...Намерения мои были чисты, но в способах я вижу заблуждался. Не смею Вас просить простить мое заблуждение, я и так растерзан Вашим ко мне милосердием: я не изменял и обществу, но общество (общество декабристов - Б. Б.) само своим безумием изменило себе".
      И дальше Каховский делает следующее признание:
      "Очень понимаю, что крутой переворот к самому добру может произвести вред". Таков нравственный портрет человека без стержня, тираноубийцы № 2, Каховского.
      Трубецкой, как вспоминает Николай I, сначала все отрицал, но когда увидел проект манифеста, написанный его рукой, упал к ногам Царя и молил его о пощаде.