Красота его изможденного лица по-прежнему привлекала женщин, которых не обескураживали ни его бесцеремонность, ни его безразличие. Он использовал их для того, чтобы удовлетворить свои плотские желания, а потом, словно моллюск, снова отступал в свою черную раковину. Ни на какое более глубокое чувства он был просто не способен; со смертью Татьяны что-то внутри его сломалось и ушло. Да и что он мог дать другому человеческому существу, особенно женщине? Ничего, кроме суровой жизни с холодным и аскетичным человеком, полностью отдающимся своим секретным операциям и планам. Единственной “роскошью”, которую Дмитрий себе позволял, были дешевые сигареты без фильтра и редкий бокал коньяка. И, конечно, его редкостная коллекция старинного оружия, которой он уделял особое внимание.

Коллеги Дмитрия могли критиковать и даже высмеивать его необычное поведение и странные вкусы, они могли смеяться за его спиной и называть его “октябрьским ублюдком”, однако ни один из них не мог отрицать, что Дмитрий был самым убежденным и преданным делу из всех руководителей управлений и отделов ПГУ.

Дмитрий стал начальником Тринадцатого отдела в те времена, когда над Кремлем задули холодные ветры войны. Приход к власти в США Рональда Рейгана породил в КГБ боязнь неожиданного ядерного удара – Дмитрий-то полагал, что это чистой воды паранойя. Тем не менее выступления американского президента, касающиеся “империи зла”, как и его решение поддержать программу стратегической оборонной инициативы, лишь укрепили подозрения госбезопасности. Комитет был мобилизован на выполнение широкомасштабной секретной операции под кодовым названием “РЯН” – что было акронимом термина “ракетно-ядерное нападение”. Дмитрий получил задание провести несколько операций против американских ученых, связанных с проектом “Звездных войн”.

Дмитрий считал это рискованным мероприятием, способным спровоцировать самые необдуманные действия американской стороны, однако на самом деле “РЯН”, Афганистан, Польша и “Звездные войны” были для него всего лишь этапами в суровой и бескомпромиссной борьбе, которая занимала его целиком, выигранными очками в смертельной игре, которую он вел со своим братом.

Примерно через год после того, как Дмитрий взял в свои руки руководство Тринадцатым отделом, он отправился в маленькую заброшенную деревню, куда, выйдя на пенсию, удалился Октябрь. Дом бывшего шефа “Управления мокрых дел” стоял на высоком берегу реки Клязьмы, к северо-востоку от Владимира, и представлял собой приземистую постройку из почерневших от времени бревен.

Был холодный ветреный день, серое небо грозило дождем. Октябрь, одетый в выцветшую коричневую рубашку навыпуск, мешковатые штаны и потрескавшиеся башмаки, возился на заднем дворе, вскапывая грядки. Всем своим обликом – согнуть™ в поясе высохшим телом и седыми волосами, поминутно падавшими ему на лоб, – он напомнил Дмитрию крепостного крестьянина. Его склонившаяся фигура могла бы служить символом долготерпения русских крестьян, их векового почитания земли-кормилицы и покорности перед капризами и причудами господ. Впрочем, с тех пор мало что изменилось.

– Растишь свою капусту. Октябрь? – сухо осведомился Дмитрий.

Октябрь бросил на него взгляд исподлобья и продолжил рыхлить влажную почву.

– Я хочу, чтобы ты вернулся вместе со мной в Москву, – продолжил Дмитрий. – В качестве моего личного советника.

Октябрь выпрямился и устало оперся на тяпку.

– Я тебе не нужен! – резко сказал он. – Ты отнял у меня мою работу, отнял мой отдел... Чего же еще ты хочешь?

– Честно говоря, – признался Дмитрий, – я не слишком высокого мнения о твоих политических прогнозах, однако дьявольский извращенный мозг спятившего чекиста может мне пригодиться.

Октябрь посмотрел на него своими пронзительными глазами.

– Я нужен тебе, чтобы поквитаться с братом?

“Ты нужен мне для меня самого, – подумал Дмитрий.

– Ты мой единственный друг. Кроме тебя, у меня никого нет”.

Пожав плечами, Дмитрий отвернулся. На юге, за бескрайними нивами, возвышалась древняя Боголюбовская церковь.

– Знаешь, я здесь родился, – неожиданно сказал Октябрь, и Дмитрий удивленно уставился на него. Он почти ничего не знал о прошлом своего учителя, не считая слухов, циркулирующих по коридорам Московского центра. Говорили, что в юности Октябрь был настоящим фанатиком своего дела. Говорили, что он добился расстрела собственной жены за уклонизм и что вся его семья сгинула в сталинских ГУЛагах. Некоторые утверждали, что Октябрь – сын священника и что, страшась, как бы правда не открылась, он сам расправился со своей семьей. В этом не было ничего невероятного – коммунистический режим видел в религии своего злейшего врага, и связи Октября со священнослужителями могли стоить жизни ему самому.

– У тебя была большая семья? – осторожно спросил Дмитрий.

Октябрь наклонился; подобрал ком земли и раздавил его между пальцами.

– Все они ушли. Никого не осталось.

– А жена? Дети?

– Никого... – повторил Октябрь.

– Что с ними случилось? Они погибли? Октябрь вытер рукавом бледный лоб.

– Пойдем перекусим.

Они в молчании пообедали отварной картошкой с вареными сосисками и черным хлебом. Октябрь выставил на стол полбутылки водки, но ни тот, ни другой не притронулись к ней. После еды они вышли на высокий берег, откуда хорошо была видна мутная вода реки внизу. Сильное течение несло обломанные ветки, вывороченные с корнем кусты и бревна. Весенний паводок, вызванный не только таянием снега, но и обильными дождями, смыл все это с берегов, и посевы на них только-только взошли.

Несколько тяжелых дождевых капель упали на лицо Дмитрия, и он быстро взглянул на Октября. Его острый профиль напомнил Дмитрию сурового индейского вождя, фотографию, которую он когда-то видел в журнале “Огонек”. У Октября были такие же высокие обветренные скулы, жестокий хищный рот и спутанные длинные волосы.

“Мы с ним очень похожи, – вдруг подумал Дмитрий. – Мы оба одинокие люди, у которых не осталось ничего, кроме работы”.

– Достал он тебя, как я погляжу, – промолвил Октябрь.

– Кто?

– Твой брат. Без него тебе уже и жизнь не мила. Кстати, Дмитрий, любовь и ненависть очень похожи. Ненависть связала вас, быть может, даже крепче, чем любовь. Ваша война сделала вас неразлучными, – на губах старика появилась дерзкая, вызывающая улыбка.

– В прошлом месяце жена родила ему сына, – заметил Дмитрий. – Они назвали его Виктором.

Октябрь сорвал травинку и теперь задумчиво жевал ее.

– Что ты скажешь о Горбачеве? – спросил он неожиданно.

Михаил Горбачев стал новым руководителем Советского Союза несколько месяцев назад.

Дмитрий внимательно посмотрел на Октября и сказал напрямик:

– Это катастрофа. Его необходимо убрать. Октябрь слегка приподнял брови.

– Кто же его уберет? Партия? КГБ?

– Может быть, и кое-кто из КГБ, – осторожно заметил Дмитрий. – Ты поедешь со мной, Октябрь? Ты мне очень нужен.

Дождь настиг их у излучины реки. Они возвращались Домой под яростным ливнем, вода текла по их лицам и насквозь промочила одежду. Бежать не имело смысла – они были слишком далеко от дома.

Когда они наконец, промокшие и грязные, добрались до покосившейся избы Октября, Дмитрий повторил свой вопрос. Вокруг было темно как ночью, слабый свет дня едва просачивался сквозь плотные грозовые тучи.

– Ну что же, – сказал Октябрь, жестом указывая на расстилающиеся вокруг поля. – Я всегда мечтал жить в деревне. Возможно, мечтой это и должно остаться...

На следующее утро они вместе уехали в Москву.

Октябрь был единственным, кого Дмитрий посвятил в свой секрет, и единственным, кто принимал самое активное участие в подготовке его действий против Алекса Гордона. Казалось, он получал подлинное наслаждение, выдумывая все более безжалостные и коварные тактические ходы в войне двух братьев. Именно Октябрь придумал план, как поставить под удар Нину Крамер.

– Твой брат очень чувствителен и эмоционален, – поучал Октябрь. – Он предан своей семье, он любит свою дочь и свою тетку. Возможно, и в Союзе у него остались какие-то дальние родственники. Причини им вред, и ты причинишь вред Алексу. Каждый раз, когда ты будешь наносить удар по одному из них, твой братец будет вскрикивать от боли, как если бы ты колол булавками его глиняное подобие.

И Октябрь был прав. Скандал, связанный с Ниной Крамер, и ее смерть нанесли Алексу сильный и болезненный удар. Его эмоциональные связи с родственниками, несомненно, были его слабыми местами, зияющими щелями в его броне. И все же была еще одна причина, заставившая Дмитрия охотиться за семьей брата: у этого проклятого негодяя была семья!

Всю жизнь рядом с ним была его Нина, которая любила только его одного, у него была жена, Клаудия, которая выглядела сногсшибательно даже на фотографиях, присланных Дмитрию из Вашингтона его людьми. Наконец, у Алекса была его милая маленькая дочурка, а теперь еще и новорожденный сын.

Дмитрий никогда не говорил этого даже Октябрю, но в глубине души он отчаянно завидовал тому, что Алекс окружен любящими его домашними, что он имеет настоящую семью. Дмитрий же, словно волк-одиночка, был всего этого лишен. Алекс похитил единственную женщину, которая была дорога Дмитрию. Теперь он мог только мстить, и смерть Нины Крамер была всего лишь прелюдией его мести. В недалеком будущем Дмитрий готовился нанести другие, столь же жестокие удары.

Это, однако, было довольно сложным делом. Алекс наверняка предвидел, что после смерти Нины Дмитрий попытается начать охоту за Клаудией и детьми, и принял меры к тому, чтобы защитить всех троих. Сотрудники Дмитрия докладывали ему из Вашингтона, что Клаудию и детей постоянно сопровождают вооруженные телохранители.

Тогда Дмитрий попытался разыскать других членов семьи Алекса, оставшихся в России. У Тони был в Ленинграде брат, профессор Гордон, но он давно умер. Тогда Дмитрий припомнил, как еще в Париже Алекс настойчиво расспрашивал о семье Виктора Вульфа. Казалось, он решительно настроен отыскать родственников своего отца.

“Прекрасно! – подумал Дмитрий. – С этого и начнем”. Он был бы рад помочь Алексу отыскать своих двоюродных братьев и сестер, теток и дядьев. Дмитрий уже представлял себе, как он поступит с этой жидовской семейкой и какое удовольствие он доставит братцу. Ивану Середе, своему порученцу, он приказал разыскать в архивах и доставить ему дело на Виктора Вульфа. Если у него остались родственники, то их имена должны быть в деле. КГБ во все времена использовал родственников, чтобы шантажировать и давить на свои жертвы.

Пока Середа вел поиски, Дмитрий решил прибегнуть к более испытанным средствам. После того как ему не удалось прикончить Алекса в Париже, он с не меньшей решимостью направил свои усилия на то, чтобы в тайной войне КГБ и ЦРУ побеждать брата, срывать его операции и подрывать к нему доверие начальства.

То же самое проделывал по отношению к нему Алекс. После смерти Нины он подготовил и провел эффектную контратаку, сорвав планы КГБ, направленные на убийство президента Мексики Гомеса Диаса. Покушение было предотвращено в последний момент, и ходили слухи, что один из заговорщиков неожиданно перебежал на сторону Противника незадолго до попытки убийства.

На самом деле все обстояло несколько иначе. Алекс, узнав, что Дмитрий посетил Мехико за неделю до планируемого покушения, разработал план, согласно которому именно Дмитрий должен был предстать в роли предателя-перебежчика. Октябрь сумел узнать, что этот коварный еврей – его брат – разместил в швейцарских банках несколько крупных денежных сумм на имя Дмитрия Морозова, а затем сфабриковал несколько подложных документов, которые указывали на Дмитрия, как на главного информатора ЦРУ. Организовать утечку этой информации было лишь делом техники. В результате две разведсети КГБ в Мехико-Сити были разгромлены, их участники арестованы, а неблаговидная роль советского посольства в этой стране, изрядно приукрашенная, была широко освещена в мировой прессе. Все источники, однако, дружно указывали на то, что начальник Тринадцатого отдела КГБ – агент-“перевертыш”.

КГБ ответил на это созданием внутренней следственной комиссии, которая взяла Дмитрия в оборот. На протяжении первых двух недель свидетельства против него накапливались на рабочих столах комиссии с угрожающей быстротой. Дмитрий чувствовал, что его карьера и сама жизнь повисли на волоске.

Но вскоре маятник качнулся в обратную сторону. Комиссия не могла не принять во внимание его безупречный послужной список и важный пост, занимаемый Дмитрием в иерархии Московского центра. Поручительство Октября, который вернулся из запаса, чтобы работать вместе с Морозовым, помогло Дмитрию убедить комиссию в том, что он был подставлен ЦРУ.

– Твой братец пытается отплатить тебе за смерть Нины, – сказал ему в ту ночь Октябрь. – Ну что же, давай играть по его правилам.

– Как это сделать, Октябрь?

– Некоторое время не приходи в свой кабинет. Не возвращайся домой. Спрячься, исчезни, уйди на дно и заройся в ил. Пусть думает, что он зацепил тебя, пусть думает, что ты в тюрьме, может быть, даже расстрелян. Алекс успокоится и будет почивать на лаврах – вот тогда-то мы и нанесем ответный удар.

И вот фамилия Морозова исчезла из всех сообщений московского отделения ЦРУ. Своим внезапным исчезновением Дмитрий давал своему брату понять, что он выиграл. Алекс Гордон успокоился и углубился в поиск развединформации для афганских моджахедов.

– Превосходно, – сказал Октябрь, узнав об этом. – Пусть он побеждает, нам только этого и надо.

15 марта 1985 года в скалистом ущелье на территории Афганистана разведгруппа непримиримой оппозиции обнаружила остатки советского военно-транспортного самолета Ад-24, сбитого при помощи ракеты “Стингер” другим партизанским подразделением. Среди обломков им попался на глаза несгораемый дипломат, набитый документами, которые в скором времени оказались в Вашингтоне на рабочем столе Алекса Гордона. Большинство документов касалось маршрутов снабжения советских войск перед летним наступлением на отряды оппозиции, а также деталей боевой операции по окружению крупной группировки афганских партизан в пустынных районах к юго-западу от Кандагара. Алекс лично вылетел в Карачи, пересек афганскую границу и передал эту ценнейшую информацию полевым командирам формирований оппозиции, которые начали готовиться к отпору.

Совершенно неожиданно, за месяц до назначенного срока, советские войска начали широкомасштабное наступление, придерживаясь при этом совершенно иного плана. Вместо Кандагара они обрушились на Зибак, расположенный в неприступных горах в трехстах километрах к северу, возле самой границы с Пакистаном. Повстанцы потерпели сокрушительное поражение, а Алекс был в бешенстве. Через неделю после начала советского наступления в Афганистане он получил открытку из Брюсселя, на которой была изображена статуя писающего мальчика – символ города. На открытке было написано: “Не верь добрым новостям, если узнаешь их 15 марта”.

15 марта – это был день смерти Татьяны.

– Хотел бы я видеть лицо Алекса, – сказал Дмитрий Октябрю, – когда он понял, что это я подсунул ему фальшивые документы.

– А я хотел бы взглянуть, какое у тебя будет лицо сейчас, – возразил Октябрь, доставая из кейса прямоугольный конверт.

Дмитрий остро посмотрел на него, и Октябрь бросил на стол несколько фотографий.

– Это прибыло сегодня дипломатической почтой из Вашингтона.

Дмитрий внимательно просмотрел фотографии. Среди собравшихся в переполненном ресторане людей он узнал лицо своего брата. Рядом с ним стоял или сидел пожилой полноватый человек, лицо которого показалось Дмитрию смутно знакомым. Он вопросительно взглянул на старика.

– Вспомнил Сент-Клера? – кивнул ему Октябрь.

– Сент-Клера? Ты хочешь сказать... Гримальди?

Октябрь еще раз кивнул.

– После своего бегства из Москвы... двенадцать лет назад, он пропал. Мы считали, что он уволился со службы. Но мы ошиблись. Нынче он – директор советского отдела в ЦРУ.

– Директор... – эхом повторил Дмитрий.

– Он – фактический начальник Алекса Гордона, – подтвердил Октябрь.

– Слава тебе, господи... – хрипло пробормотал Дмитрий, и по лицу его расплылась широкая улыбка. – Сегодня мой день, Октябрь! Мы можем использовать его в наших интересах!

С этими словами Дмитрий сорвал трубку телефона и вызвал Середу. В его голосе звучали нотки сдерживаемого торжества.

– Ваня, – сказал он низкорослому, жилистому украинцу, – свяжись с центром электронной разведки ГРУ в Алма-Ате. Мне нужно поговорить с их командиром.

Гримальди с бокалом шампанского в руке осторожно пробирался сквозь толпу. Вечеринка Гордонов привлекла около пяти десятков гостей, в основном сотрудников их фирмы. Лишь немногие принадлежали к иным разведывательным организациям и разветвлениям Государственного департамента.

Клаудию он обнаружил неподалеку от ее картин, возле акварели, на которой были изображены две женщины на пляже. Контуры их изящных тел были едва намечены светом и окружены фоном, образованным мазками черного, серого и бледно-голубого. Клаудия была в бутылочного цвета платье с глубоким вырезом, которое подчеркивало ее смуглую красоту. Одна ее рука была занята маленьким Виктором, а в другой она держала бокал виски, одновременно объясняя что-то заместителю начальника департамента планирования секретных операций Руди Салливану и его раздобревшей светловолосой супруге, которая выглядела лет на пять старше него.

– Привет, Клаудия! – поздоровался Гримальди.

– Хэлло, Франко, – отозвалась Клаудия, но ее улыбке не хватало сердечности.

Она всегда недолюбливала его. Гримальди подозревал, что она не может простить ему той роли, которую он сыграл в увлечении Алекса Татьяной. Он видел Алекса вместе с ней и видел вместе с Татьяной; он знал, что тогда она была для Алекса на втором месте. Клаудия никак не могла забыть этого, она была ревнивой и гордой женщиной.

Но зато какой женщиной! Гримальди она напоминала тигрицу, грациозную, бесстрашную хищницу, преданную своему супругу и готовую клыками и когтями защищать то, что принадлежит ей.

Руди и его старуха промямлили что-то о великолепном вечере, поблагодарили Клаудию и затерялись в толпе. Клаудия повернулась к нему.

– Ты выглядишь сногсшибательно, – сказал Гримальди.

– Ты тоже неплохо. К тому же мне нравится твой вельветовый пиджак. Никто даже не догадывается, что ты собрался на покой.

В ее темных глазах Гримальди заметил искорку торжества. Она была рада тому, что Гримальди исчезнет из ее и Алекса жизни.

– Ну, нельзя сказать, что я ухожу насовсем. Еще некоторое время я останусь при отделе в качестве консультанта.

– Кто это сказал? – с вызовом переспросила Клаудия.

“По крайней мере она не лицемерит и не лжет”, – подумал не без удовольствия Гримальди.

– Алекс сказал, – объяснил он спокойно. – Он считает, что не сможет без меня справиться с отделом. В конце концов, это истинная правда.

– Все тот же старый, скромный Гримальди, – с сарказмом в голосе заметила Клаудия.

– Мамочка! Мама! – рядом с ними появилась маленькая Тоня. Ее прелестное личико горело от возбуждения. – Можно нам с Ронни немного поесть мороженого?

Из-за ее плеча высунулась озорная мальчишеская рожица.

– О’кей, – кивнула Клаудия и пояснила: – Ронни – сын моего брата.

– Мороженое в морозильнике. Только возьмите Виктора с собой на кухню – ему довольно скучно здесь, со взрослыми.

– Ну мамочка, он же все испортит! – заныла Тоня.

– Не желаю больше слышать, как ты говоришь о своем брате в таком тоне, – негромко, но твердо сказала Клаудия и заставила дочь взять малыша за руку. – Марш отсюда!

Маленькая Тоня удрученно пожала плечами и поволокла младшего брата за собой в кухню. Виктор покорно ковылял за ней следом, меланхолически ковыряя в носу. У дверей комнаты он неожиданно обернулся, улыбнулся матери и махнул ей рукой.

– Я еще не поздравил тебя официально, – Гримальди приподнял свое шампанское и заговорил торжественным голосом: – За нового шефа советского отдела и за его прекрасную половину! Поздравляю!

– Спасибо, – рассеянно кивнула Клаудия, опустошая бокал.

– Надеюсь, ты довольна тем, как быстро он продвигается по службе, – заметил Гримальди. – Я получил это место в пятьдесят восемь, а Алексу едва исполнилось тридцать семь.

– Да, – сказала Клаудия без воодушевления. – Теперь я буду видеть его еще реже, чем раньше. Великолепно, не так ли?

Горечь, прозвучавшая в ее голосе, удивила Гримальди.

– По крайней мере у тебя будет больше времени на рисование, – попытался подбодрить он ее. Клаудия покачала головой.

– Не время мне нужно, а душевное спокойствие, – она сняла еще одну порцию виски с подноса проходившего мимо официанта. – Я решила вернуться к разработке моделей одежды.

Проходивший мимо рослый седоголовый красавец, властно обнявший за плечи ослепительную блондинку, приподнял свой бокал:

– Поздравляю, Клаудия. Достойному человеку – достойное место.

– Спасибо, Ирв, – вздохнула Клаудия с фальшивой улыбкой на лице.

Гримальди пристально посмотрел на нее.

– Возвращаешься к моделированию одежды? – повторил он. – Стало быть, ты снова начнешь ездить по стране?

– Возможно. Алексу это безразлично. Он и так не часто видит меня. – Ее губы слегка скривились.

Прежде чем отойти, Гримальди обратил внимание на то, что бокал Клаудии снова пуст и что взглядом она уже разыскивает следующий. Он знал, что еще до того, как вечеринка закончится, Клаудия напьется. Она была в плохой форме, и ее семья разваливалась. В Лэнгли сплетничали, что Алекс и Клаудия затеяли второго ребенка, чтобы спасти свой брак, однако эта уловка не сработала.

И Гримальди не мог обвинить в этом ее. Клаудия была страстной женщиной, которая остро нуждалась в постоянном внимании, а Алекс почти не бывал дома. Когда же он все-таки оказывался в своих четырех стенах, мысли его продолжал где-то блуждать, и Клаудия не могла этого не чувствовать. Он был так поглощен своими планами, так занят своим крестовым походом против Дмитрия Морозова, что все остальное не имело для него почти никакого значения. Гримальди не удивился бы, если бы Клаудия нашла себе кого-нибудь на стороне. Красивая, страстная, она возбуждала желания многих и могла без труда заполучить любого мужчину. Мысль о том, что молодость и красота безвозвратно уходят в ожидании мужа, который едва замечает ее, должна была сводить Клаудию с ума.

Гримальди увидел Алекса, который серьезно беседовал о чем-то с заместителем директора ЦРУ, и помахал ему рукой. Алекс выглядел очень спокойным и импозантным в своем темном костюме, полосатой рубашке и модном галстуке. Отзывчивый, романтичный юноша, которого Гримальди встретил на борту направляющегося в Париж самолета, вырос и превратился в уверенного, красивого и сильного мужчину. Вот только где-то по дороге он растерял свою нежность и душевную теплоту...

Гримальди отставил свой недопитый бокал и вышел на заднее крыльцо. Ему очень хотелось курить, однако в последнее время в свободном западном мире на курильщиков стали смотреть как на прокаженных. Гримальди поэтому предпочел лучше подхватить простуду, чем закурить в гостиной Гордонов и подвергнуться яростным нападкам всех этих сторонников здорового образа жизни, которые немедля возжаждут его крови.

На крыльце никого не было. Гримальди закурил “Корону” и вгляделся в темноту.

“Вот так оно и бывает, Фрэнки, – подумал он с горечью. – Тебе уже шестьдесят шесть, и тебя просят удалиться на покой. Можешь перестать притворяться; тебя выкинули, несмотря на весь этот треп о консультанте и консультациях”.

Гримальди вздохнул и выпустил длинную струйку дыма. Он лучше других знал, что Алекс не нуждается в его помощи. Возможно, он иногда и швырнет ему кость из жалости, однако Гримальди чувствовал, что и Алекс не любит его. Возможно, он винил его в смерти Татьяны, хотя они ни разу не разговаривали об этом. Хорошо хоть он не заподозрил, что именно Гримальди навел Морозова на их след. Морозов, в свою очередь, тоже никогда не узнает, кто информировал его о месте, где скрывалась Татьяна. Тот звонок из телефонной будки в Брюсселе был его тайной, которую он заберет с собой в могилу.

И все же он ни о чем не сожалел. Именно после гибели девчонки Алекс упал в его подставленные ладони как переспелый плод. Телефонный звонок Морозову был блистательным ходом, озарением, которое позволило Гримальди натравить братьев друг на друга и уже одиннадцать лет наслаждаться волнующей, полной интересных приключений жизнью. Именно этой войне Гримальди был обязан своим вознесением почти на самую верхнюю ступень иерархической лестницы. Он не ошибся, поставив на Алекса Гордона. Идея заставить его пойти войной на своего же брата была достойной гения.

От близкой реки потянуло прохладой. “Что мне теперь делать? – в приступе неожиданной паники подумал Гримальди. – Что мне делать завтра, на следующей неделе?” Вне фирмы у него не было никакой другой жизни. У него не было никого, с кем он мог бы поделиться своим горем, своей болью и своими чувствами.

Ему не с кем было даже разделить свою постель. За прошедшие годы у него было множество любовников, но все это были очень короткие эпизоды, простые однодневные остановки в Нью-Йорке, где он мог подцепить смазливого паренька в баре для геев. Однако теперь, с распространением СПИДа, Гримальди не мог позволить себе рисковать. Да и его половые способности стали понемногу иссякать, а это означало, что он действительно стареет, несмотря на свои крашеные волосы и усы.

При мысли о тусклых годах, которые он проведет в своей пустой квартире в ожидании вызова из Лэнгли, которого – он знал – ему не дождаться, Гримальди затрясло. Возможно, ему придется уступить и купить себе владение во Флориде с неизбежным гарниром – шаффлборд[6] до обеда, ранние ужины, после которых он будет отправляться в постель с курами, неуверенные заплывы в огромном бассейне. И конечно – никуда от этого не деться – его ждут скучнейшие разговоры с коричневыми от загара иссохшими стариками в ярких гавайских шортах, озабоченными своим пищеварением, которые вместе с ним будут греть на солнышке свои древние кости и терпеливо ждать смерти.

Гримальди чувствовал, как начинает сходить с ума. Он отшвырнул свою сигару и вернулся вдом. Огромными шагами он пересек гостиную и покинул жилище Гордонов, не попрощавшись ни с гостями, ни с хозяевами. Вздрагивая от прохладного осеннего воздуха, он быстро прошел к своей машине.

Отперев дверцу, он широко распахнул ее, но свет в салоне не вспыхнул. Тогда Гримальди наклонился и заглянул внутрь, тихо проклиная аккумуляторы. На пассажирском сиденье он увидел неподвижную темную фигуру.

– Привет, Франко, – произнес во тьме знакомый и такой любимый голос.

Гримальди почувствовал, как сердце его подпрыгнуло.

– Не включай свет. Ты ведь знаешь, как мне нравится уютная темнота автомобилей.

– Олег?! – ахнул Гримальди. – Это ты?

Вскоре после полуночи в дверь номера 132 в мотеле “Скайвэй”, что находится в Роквилле в штате Мериленд, осторожно постучали. Гримальди притушил свет и отпер двери, пропуская внутрь Олега Калинина. Затем он тщательно запер дверь на задвижку и цепочку, проверил на окнах занавески и только потом снова включил свет.

Калинина он приветствовал радостным похлопыванием по плечу; он все еще не был до конца уверен, что все это ему не снится. Его друг, которого он оплакал и похоронил двенадцать лет назад, был рядом с ним, живой и невредимый.

Алекс Гордон поднялся навстречу ему из своего кресла возле змеевидного обогревателя. Он был в джинсах и толстом шерстяном свитере.

– Олег Калинин... Алекс Гордон, – представил их Гримальди, с беспокойством глядя на двух мужчин. Это была его идея – познакомить Олега с новым шефом советского отдела ЦРУ.

Алекс пожал Калинину руку.

– Гримальди много рассказывал мне о вас, – сказал он по-русски. – Я прекрасно осведомлен обо всем, что вы для нас сделали. Признаться честно, я не ожидал когда-нибудь свидеться с вами. Мы считали, что вы погибли.

– Виски? – предложил Гримальди, улыбаясь другу. – Я знаю, ты любишь чистый, со льдом. Калинин улыбнулся в ответ и кивнул.

– А для тебя – охлажденная водка, – предложил Гримальди Алексу.

Отперев мини-бар, он достал напитки, выбрав для себя густой ликер “Бейли”. Затем Гримальди открыл пакет жареного арахиса и положил рядом с Алексом плитку шоколада: он помнил о его слабости.

– Поехали, – сказал он, поднимая свой бокал.

– Будем здоровы, – эхом откликнулся Калинин. Алекс поднял к губам бокал, не отрывая взгляда от лица Олега. Его сдержанность заставила Гримальди почувствовать себя неуютно, и он нервно поправил свой шейный платок.

– Гримальди сказал мне, – медленно проговорил Алекс, – что вы приехали в Соединенные Штаты в составе советской делегации, которая будет принимать участие в конгрессе по космическим проблемам...

– Четвертый международный конгресс астрофизиков, – поправил его Калинин.

Гримальди подумал про себя, что Олег не сильно изменился. Он видел ту же улыбку, слышал тот же уверенный голос. Только лицо потемнело от загара, да расплылась некогда тонкая талия. Несмотря на это последнее обстоятельство, Калинин выглядел очень представительно в своем элегантном сером костюме, светло-голубой рубашке и темно-синем шелковом галстуке.

– Каково ваше положение в составе делегации? – задал Алекс свой первый вопрос.

– Помощник директора-распорядителя.

– А какие функции вы исполняете на самом деле? Калинин пожал плечами.