Там Дмитрия положили на сдвинутые стулья. Одежда его промокла насквозь, и он весь дрожал от холода, однако боль в груди улеглась, превратившись в тупую ломоту. С трудом он сел, и хозяин немедленно подал ему чашку куриного бульона и бокал бренди. От спиртного по всему телу распространилось блаженное тепло. Сражаясь с сонливостью, Дмитрий тупо уставился на репродукцию с картины Тулуз-Лотрека “Мулен Руж”, висевшую на стене. Тулуз-Лотрек нравился Татьяне. Однажды она даже сказала Дмитрию, что он похож на портрет поэта Аристида Бруана, принадлежащий кисти этого мастера.

Не прошло и нескольких минут, как в кафе пришел полицейский, которого интересовал адрес Дмитрия. Тот сообщил, что остановился в огромном “Конкорд-Лафайеттсе” в Порт Майо. Это было правдой. В больших отелях иностранцы не бросались в глаза и не привлекали к себе внимания. Оперативные работники никогда не останавливались в маленьких гостиницах, где их было легко запомнить.

Вскоре на полицейской машине Дмитрия доставили в гостиницу, где в его номере врач промыл ему раны и дал успокоительное.

Дмитрий проснулся поздно вечером от настойчивого стука в дверь. Он с трудом поднялся, все еще чувствуя легкое головокружение, однако боль прошла. Хромая, он приблизился к двери и открыл. Это был полицейский следователь, который пришел записать его показания. Игнорируя его вопросы, Дмитрий спросил о причине взрыва.

– Что это было? Бомба?

Француз удивленно посмотрел на него.

– Конечно, нет, что вы! – ответил он. – Произошла утечка газа. Труба проржавела, и в подвале скопился газ. Достаточно было электрической искры или спички... – Он пожал плечами, развел руки и наморщил лоб. – Произошел сильнейший взрыв. Это был просто несчастный случай, мосье.

Дмитрий припомнил странный резкий запах, который он почувствовал в воздухе сразу после взрыва. Конечно, это был газ, как он не догадался!

– Есть ли у вас что-то, что вы могли бы добавить? – спросил полицейский.

Дмитрий уставился на него.

– О, нет, – вымолвил он наконец. – Я уверен, что это действительно был несчастный случай, как вы и сказали. Просто утечка газа.

Не в силах сдерживаться, Дмитрий неожиданно и горько рассмеялся, и полицейский удивленно покосился на него. “Конечно, они ничего не найдут, – подумал Дмитрий. – Никакого взрывного устройства, никакой взрывчатки, никакого динамита. Просто утечка газа. Трагическое происшествие, обычный несчастный случай. Так они напишут в своих рапортах, прежде чем закрыть дело”.

Но он знал, что это не так. Только не в день годовщины смерти Татьяны! Только не в тот день, когда Дмитрия хитростью заманили в Париж, в его собственный кабинет, откуда он должен был руководить операцией. Теперь он был уверен, что между диссидентами и агентами ЦРУ не должно было состояться никакой встречи, что вся эта история была состряпана и доведена до сведения Октября для того, чтобы он послал Дмитрия в Париж, навстречу гибели.

Убийцы тщательно продумали и спланировали все, кроме одной мелкой детали – звонка Дорио, спасшего Дмитрию жизнь. Не могло быть никаких сомнений в том, что французы так и не установят личность человека, который пробил газовую трубу и опечатал подвал. Наверняка это был человек в желтой форме “Газ де Франс” или электрической компании. Кто бы это ни был, его никогда не найдут.

Однако Дмитрий догадывался, чьих это рук дело. Здесь постарался человек, который в октябре 1975 года добровольно вступил в ЦРУ, который закончил подготовку зимой этого года и который в настоящее время – как сообщалось в рапортах, хранящихся в московском кабинете Дмитрия, – работал в советском отделе Управления секретных операций ЦРУ. Этот человек лучше других знал, насколько сильно русские опасаются подрывной деятельности внутри собственной страны, и был уверен, что сведения о встрече диссидентов с сотрудниками ЦРУ в Париже заставят Дмитрия и его людей забегать как ошпаренных. Это был тот самый человек, который поклялся его уничтожить. Он нанес свой первый удар, за ним не замедлят последовать и другие, как только станет известно, что Дмитрий чудом уцелел.

“Алекс, вонючий подонок, – размышлял Дмитрий. – Я знаю, что это ты стоишь за всем этим. Я принимаю твой вызов. Теперь моя очередь. Настанет такой момент, когда ты пожалеешь, что Тоня Гордон родила тебя на свет, если только я не убью тебя прежде...”

Сидя в самолете, совершавшем рейс в Вашингтон, Алекс пребывал в приподнятом настроении. Его план сработал превосходно. Униформа компании “Электриситэ де Франс” послужила прекрасным прикрытием для группы из трех агентов, которые проникли в здание Торгпредства по его приказу. Люди, особенно советские, уважают людей в форме, с официальными бумагами в кармане. Пожалуй, и в будущем можно будет пользоваться подобным прикрытием. И всегда надо действовать так же стремительно, как в этот раз. Вся операция, когда его агенты пробили ржавую газовую трубу, установили пластиковый таймер, от которого после взрыва не должно было остаться ни одной детали, и опечатали подвал, заняла меньше пятнадцати минут. Все было просто, может быть, даже слишком просто.

Вот только его брат опять ускользнул!

Алекс стиснул зубы. Проклятие, он был так близок к успеху! По всем сведениям, Дмитрий должен был находиться в здании, когда в подвале взорвется газ. Но уж в следующий раз ему не избежать возмездия!

Алекс равнодушно подумал о телах, извлеченных из-под обломков. То, что он убил стольких люд ей, ничуть его не беспокоило. Почему, собственно, он должен казнить себя? Никто не принуждал их поступать на службу в КГБ.

Два года назад сознание того, что он послужил причиной гибели девятнадцати человек, ужаснуло бы Алекса. Но это было в другой жизни, когда Татьяна еще была жива. Он сам тогда был совсем другим человеком. “...Романтиком”, – подумал Алекс с глубоким отвращением к себе тогдашнему. И все же фотографии изувеченных трупов, увиденные им в газетах, продолжали стоять у него перед глазами.

В аэропорту Далласа его встретил Гримальди. Он отвез Алекса в Лэнгли и торжественно ввел его в апартаменты на седьмом этаже, где уже собрались все руководители Управления секретных операций, явившиеся сюда, по образному выражению Гримальди, “за своей пинтой крови”.

– Мы гордимся вами, – заявил Гримальди, засовывая большие пальцы рук за проймы шелкового жилета. – Это был мощнейший удар. И, что еще более важно, мы не оставили никаких следов. Никто не сможет доказать, что это не была утечка газа.

Он подал Алексу бокал с водкой, налил себе коньяку и затянулся толстой сигарой.

– Все прошло блестяще, Алекс. Тебя ждет большое будущее. Первая операция за рубежом – и европейской штаб-квартиры Тринадцатого отдела как не бывало! Чтобы оправиться от такого удара, КГБ потребуется несколько лет. Архив уничтожен, девятнадцать агентов погибло...

– Один человек уцелел, – перебил Алекс. – Тот самый, смерти которого я желал больше всего.

– Ничего, достанешь его в следующий раз, – успокоил Гримальди, выпуская к потолку колечко дыма. – Ты же только начал.

Алекс кивнул. Он действительно едва-едва начал. Больше года ушло у него на занятия в Вашингтонском учебном центре и сокращенную программу физической подготовки на “Ферме”. Он был на несколько лет старше большинства курсантов, однако ни у кого из них не было столь серьезных побудительных причин отдавать учебе всего себя.

Занятия в Вашингтоне представляли собой обычную скучную рутину разведки – техника шпионажа, шифровка, передача и расшифровка сообщений, семинары по геополитическим проблемам и иностранным спецслужбам, во время которых Алекс отчаянно скучал. Зато на “ферме” он буквально наслаждался физическими нагрузками и стрелковыми упражнениями, но больше всего ему нравились занятия рукопашным боем.

Когда его подготовка была наконец закончена, Алекс поступил в секретное подразделение “Редвуд”, где работал и Гримальди.

Подразделение “Редвуд” входило в состав советского отдела Управления секретных операций и занималось практическим противодействием КГБ. Алексу, правда, предлагали занять более высокую должность аналитика в Отделе оперативной разведки, однако он отверг это предложение. Он был преисполнен решимости отомстить Дмитрию, а это можно было воплотить в жизнь, будучи оперативным работником. Лицо брата по-прежнему ни на мгновение не меркло в его памяти, и по ночам он часто просыпался весь в поту, ощущая клокочущую черную ненависть.

Его назначение на должность оперативного агента в самом начале карьеры само по себе было неплохим достижением, однако Алексу не с кем было поделиться своими успехами. Клаудии его работа была не по душе; она подозревала, что Алекс продолжает свою вендетту. По обоюдному молчаливому согласию они не обсуждали его службу, и это охладило отношения между ними. Как бы там ни было, но в остальном их брак выглядел вполне благополучно. Клаудия больше не разъезжала по стране столько, сколько в начале своей работы: она договорилась, что пару лет не станет много работать, чтобы побыть с ребенком. Теперь много времени у нее отнимало рисование: Клаудия писала прозрачные легкие акварели, напоминающие Алексу работы французской художницы Марии Лауренси.

Нина, напротив, вела себя с ним открыто враждебно. Она часто говорила Алексу, что не понимает, как он посмел поднять руку против страны, в которой родился. Алекс, правда, так и не признался ей, что работает в ЦРУ, сочинив убедительную историю об исследовательском отделе Государственного департамента, однако Нина видела его насквозь. Она часто звонила Клаудии, с которой у нее наконец-то установились теплые отношения, и временами Алексу казалось, что обе женщины готовы выступить против него единым фронтом.

Несмотря на свою любовь к Клаудии, Алекс чувствовал себя очень одиноким. Естественно, он не мог оплакивать погибшую Татьяну на плече законной жены, и единственным человеком, с которым Алекс мог бы поделиться своим горем, была Нина. Но Нина постепенно отдалялась от него.

С того самого дня, как он стал работать на ЦРУ, Алекс потерял покой. Он не мог сосредоточиться на чтении, не мог даже слушать музыку, и единственными моментами, когда он отдыхал душой, были часы, проведенные в домике на Чеви Чейз с маленькой Тоней. Он строил ей смешные рожи, кормил, менял пеленки, постоянно ища в ее чистых голубых глазах выражение беззащитности, столь присущее Татьяне.

– Поздравляем и тебя, Наполеон, – сказал узкоплечий черноволосый человек, и его голос вернул Алекса к реальности.

– Спасибо, – откликнулся Гримальди. – Это еще не официально, Нед, но все равно спасибо.

– Что не официально? – поинтересовался Алекс, но Нед усмехнулся и отошел.

– Знаешь ли, – сказал ему Гримальди с тщательно разыгранным безразличием, – старина Вине Мортон уходит из советского отдела, а я должен буду занять его место. Мне кажется, что такое решение было принято отчасти из-за твоего успеха, Алекс. На этот пост был и еще один кандидат, может быть, ты знаешь его – это Ральф Раек...

Алекс кивнул.

– ...Но после Парижа было решено назначить именно меня, так что благодаря устроенной тобой утечке газа я займу кресло главы отдела. А ты... – Гримальди указал на Алекса сигарой словно королевским скипетром и сверкнул зелеными глазами. – Как только проработаешь в фирме положенный год – станешь моим заместителем. Тогда у тебя в руках окажется достаточно власти, чтобы стереть в порошок своего возлюбленного братца.

– У меня несколько иные планы, – возразил Алекс, пристально глядя на Гримальди. – Через пару месяцев я собираюсь заманить Дмитрия в Бонн. Я уже знаю, какая потребуется приманка. На этот раз ему не уйти от меня.

Улыбка на лице Гримальди медленно растаяла.

– Ты, как я погляжу, времени даром не теряешь, – сказал он. – А тебе не приходило в голову, что, пока ты планируешь похороны Дмитрия, он может успеть подготовить твои?

Около полуночи в гостиной зазвонил телефон. Нина только что заснула. Вздрогнув от неожиданности, она проснулась и заторопилась сквозь темноту, вздрагивая от ночной прохлады в своей тонкой рубашке. Еще до того, как снять трубку, она почувствовала что за этим странным звонком стоит что-то необычное. Далекий женский голос спросил:

– Нина? Нина Александровна?

– Да, – ответила Нина по-русски. Вот уже пятьдесят лет ее никто не называл по имени и отчеству.

– С вами хотят поговорить, – сказал тоже по-русски незнакомый голос. – Это ваш старый знакомый. Одну минуточку...

А затем в трубке зазвучал старческий, надтреснутый голос:

– Нина, Ниночка, это ты?

Колени у Нины подогнулись, и она упала в ближайшее кресло. Этот голос она узнала бы всегда. Всю жизнь она ждала того момента, когда услышит его снова.

– Саша? – прошептала она. – Саша...

– Да, это я. Как ты там, любимая?

– Боже мой, Саша, я просто не верю... Ты живой... – Он снова назвал ее “любимой”, как будто не было всех этих долгих лет. – Где ты?

– В Москве. У меня все хорошо. А как ты?

– Да, конечно, – сумела выговорить она, одновременно плача и смеясь. – Как ты меня нашел?

Она готова была поклясться, что он тоже плачет. Он что-то сказал, она не разобрала.

– Кто эта женщина? – спросила она, приготовившись выслушать неприятную новость.

– Какая женщина?

– Которая позвала меня к телефону?

Саша рассмеялся.

– Соседка. Я боялся испугать тебя – все-таки мы уже не очень молодые – вот и попросил Марию Федоровну, чтобы она первой поговорила с тобой. Она уже ушла.

– Поблагодари ее от меня, – сказала Нина и облегченно рассмеялась. – Ты можешь говорить, или нужно чтобы я тебе перезвонила? Международный разговор стоит очень дорого.

– Нет, все в порядке. На этот разговор я готов истратить все свои сбережения.

– Сашенька, дорогой, расскажи мне, что с тобой было? Как ты жил все это время?

Он был готов рассказать ей все, но не по телефону. Наконец ему в руки попала книга о нем – почти через три года после того, как она была издана в Англии. В книге он нашел ее имя.

Ему пришлось позвонить в Лондон, автору этой книги. У него он узнал ее адрес и номер телефона. Собственно говоря, издатели звонили ему из Лондона еще раз, они были очень рады, что он наконец отыскался. Лондонское телевидение собирается сделать о нем передачу, специальную программу, и они приглашают его в Великобританию. И еще Саша Колодный сказал: “Ты только возьми себя в руки, Ниночка, и не спеши говорить “нет!”, но устроители передачи хотят пригласить и тебя, чтобы мы встретились почти через шестьдесят лет после разлуки”.

Нина была потрясена.

– Они оплатят мою поездку в Лондон?

“Да, – ответил Саша, – не только перелет, но и недельное пребывание в Лондоне, и все это будет в январе. Ведущий хотел, чтобы мы вместе появились на экране и ответили на вопросы о нашей юности”.

Нина была согласна. Она ответила, что готова приехать в Лондон в январе, потому что ей очень хотелось увидеть его. Смеясь, она сказала ему, что щиплет себя за руки, чтобы убедиться – все это не сон, все это происходит на самом деле. Она боялась проснуться, боялась, что в любой момент голос в трубке может исчезнуть, словно его никогда не было.

Саша тоже рассмеялся и попросил никому не говорить об их планах, объяснив это тем, что британские продюсеры хотят сделать сюрприз своим зрителям. И снова Нина не могла не согласиться, в этом требовании был определенный смысл.

– После того как тебя покажут по телевизору, они распродадут весь тираж и закажут новый, – хихикнула Нина. – Ты станешь знаменит, богат... Сашка Колодный – капиталист!

Они обменялись еще несколькими фразами, и на этом разговор закончился. В эту ночь Нина не спала, да ей и не хотелось. Несколько часов она просидела у окна в темной комнате, думая о нем. Их непродолжительный разговор пробудил в ней огромную радость, счастье переполняло ее. Жизнь казалась Нине прекрасной, и она снова чувствовала себя молодой. Она даже негромко напела несколько тактов из известного цыганского романса “Очи черные”, который когда-то пел для нее Саша.

– Это буржуазная песня, – говорил он, – но когда я смотрю на тебя, мне хочется сказать именно это и именно такими словами.

“Прекрати эту чушь, – выбранила себя Нина. – Ты уже старуха, тебе семьдесят пять лет, а ему – все восемьдесят!” И все же для нее он остался все тем же молодым, красивым кавалеристом с озорными глазами и непослушными светлыми волосами. Все годы, прошедшие с его отъезда, ее жизнь с Самуэлем, скитания по земле Палестины, переезд в Америку – все вдруг потеряло всякое значение. Осталось только одно – скоро она снова будет с Сашей, с ее Сашей.

Интересно, был ли он женат? Давно ли овдовел? Есть ли у него дети? Об этом он ничего не сказал. Собственно, это было уже и не важно. Каждый из них уже прожил собственную жизнь. Важно было то, что после стольких лет он снова назвал ее “моя любовь”. И он тоже плакал – как и сама Нина – плакал от счастья.

Она испытала огромное желание немедленно позвонить кому-нибудь, поделиться потрясающими новостями. Она начала было набирать телефон Алекса, но потом вдруг передумала. Нет, решила она, сейчас она ничего ему говорить не будет. Он работает в ЦРУ, он поднимет шум вокруг всего этого дела и испортит ей все ее волшебное приключение. Она вообще никому ничего не скажет; если что-то просочится в газеты, это может повредить Саше. Алексу и Клаудии она объяснит, что хочет побывать в Европе, один-единственный раз в своей жизни. В конце концов, она тоже имеет право на подобную роскошь.

Ее план сработал превосходно. Алекс ничего не заподозрил, когда она сказала ему, что уедет на пару недель в Европу. Напротив, он и Клаудия даже обрадовались за нее.

– Это замечательно, Ниночка, – сказал ей по телефону Алекс, впервые за прошедший год не раздражаясь и не пытаясь оспорить ее решения. – Съезди, перемени обстановку, развлекись.

Он даже предложил ей денег на расходы, но Нина гордо отказалась.

Клаудия тоже была за нее рада. Она вообще оказалась довольно приятной девушкой, а после того как ее стараниями Алекс благополучно выкарабкался после трагического инцидента с наездом, Нина и Клаудия стали очень близки. Прошлое было забыто. После того как Клаудия родила Тоню, прелестную маленькую дочурку, Нина совсем растаяла. В девочке Нина и вовсе души не чаяла.

В середине декабря Нине позвонили из представительства авиакомпании “Бритиш Эйрвейз”. Приятный женский голос сообщил, что они получили ее оплаченный билет до Лондона и обратно. Вылет из Нью-Йорка – 21 января, дата возвращения не определена. Не могла бы она заехать и забрать его?

Офис авиакомпании располагался в Манхэттене, на Пятой авеню. Незадолго до Рождества Нина, одевшись в свою самую лучшую одежду – лакированные туфли и бежевое пальто, купленное специально для Лондона, – доехала на подземке до Манхэттена и зашла в офис “Бритиш Эйрвейз”. Там ей без проволочек вручили пластиковый конверт с документами, которые давно были приготовлены для нее. Несколько позднее, остановившись пообедать в уютном китайском ресторанчике вдали от Пятой авеню, Нина внимательно рассмотрела свой билет.

Саша еще раз позвонил ей из Москвы, чтобы убедиться, что у нее все в порядке. 21 января Нина на такси прибыла в аэропорт имени Кеннеди.

– Я чувствую себя миллионершей, – со счастливым видом поделилась она с Алексом, прилетевшим из Вашингтона специально, чтобы проводить ее.

– Будь осторожна, Ниночка, – сказал он, целуя ее. – Самое главное – опасайся лондонских мужчин: они опасны, им очень нравятся такие женщины, как ты.

“Бог ты мой, – подумала Нина. – Если бы я могла сказать тебе...”

Первая заминка случилась уже в лондонском аэропорту Хитроу. При мысли, что уже через несколько минут она увидит своего Сашу, сердце ее едва не выскакивало из груди. Понравится ли она ему? Накануне она впервые в своей жизни пошла в салон красоты. Служащие там девушки заверили Нину, что она выглядит просто потрясающе. И все же, когда они с Сашей расстались, она была совсем молоденькой, с упругой белой кожей и густыми длинными волосами. Теперь же она была старухой. Узнает ли он в ней юную гимназистку, которая отдала ему свою любовь?

Терпение ее иссякало, она не могла дождаться, когда наконец увидит его. Очередь на паспортный контроль казалась ей самой длинной в мире, не менее мучительным было и ожидание багажа, который грузил на ее тележку привлекательный молодой человек. Когда она наконец вышла в зал прилета, ее Саши нигде не было видно.

Нина нерешительно стояла в толпе куда-то спешащих пассажиров, встречающих, водителей, носильщиков и сотрудников различных авиакомпаний. Ласкающий слух мягкий голос в громкоговорителях объявил посадку на рейс “Алиталии” до Рима, затем повторил то же самое на мелодичном итальянском. Крупные заголовки в газетах на прилавке неподалеку от нее кричали о грядущей встрече президентов Картера и Садата с премьер-министром Израиля Бегином.

– Госпожа Крамер?

Нина резко обернулась. Рядом с ней стоял розовощекий джентльмен, типичный англичанин, одетый в темный костюм, рубашку с жестким воротничком и полосатый галстук. В левой руке он держал книгу о Саше.

– Да, я – Нина Крамер.

Незнакомец слегка поклонился.

– Я – Дерек Слоан из издательства “Грэхэм и Дикинсон”. Это мы опубликовали исследование о жизни Александра Колодного.

– Да, конечно, – Нина церемонно пожала ему руку. – Как поживаете?

– Надеюсь, ваш полет проходил приятно?

– Да, благодарю вас, – механически ответила Нина, снова оглядываясь по сторонам. В ее душу закралось нехорошее предчувствие.

– Весьма сожалею, – сказал Слоан, – но господин Колодный задерживается. В последнее время ему немного нездоровилось и...

– Он заболел? – в тревоге перебила Нина.

– Нет, не думаю, – Слоан взялся за ее тележку и подтолкнул к выходу. – Он должен прибыть сегодня, вечерним рейсом Аэрофлота из Москвы. Позвольте мне пока отвезти вас в отель, где вы смогли бы пообедать и отдохнуть. Должно быть, вы очень устали.

– Да, – кивнула Нина. – Спасибо, сэр.

В смешном такси – точно такое она видела в старых английских фильмах – Нина сидела совершенно прямо, задумчивая и молчаливая. С интересом она разглядывала двухэтажные автобусы, полицейских в необычных шлемах, здание Палаты Общин, которое она заметила вдалеке, когда такси переезжало по мосту Темзу.

Гостиница в Хампстед-Хит называлась “Тюдор Армс”. Это было красивое ухоженное здание, и ее номер тоже оказался аккуратным и уютным, выдержанным в светлых тонах, хотя и не очень большим. Нина колебалась довольно долго, но потом все же решилась и заказала себе в номер стакан молока и пару бутербродов. Включив телевизор, она два часа подряд смотрела учебную программу для школьников и уже собиралась вздремнуть, когда в дверь кто-то постучал.

Это снова оказался Дерек Слоан.

– Я боюсь, у нас возникла маленькая проблема, – заявил он. – Дело в том, что господин Колодный не может приехать. Он слишком слаб для такого путешествия.

Ее разочарованию не было границ. Она вообще не увидит своего Сашу!

– Значит... значит, я напрасно приехала? – запинаясь, пробормотала она.

– Ни в коем случае, – заявил ей мистер Слоан. Была еще одна возможность, возможно даже лучшая, чем они поначалу планировали. Если миссис Крамер не возражает, то можно было бы устроить так, чтобы завтра она вылетела в Москву и встретилась с Александром Колодным у него на Родине. У Би-би-си были в России съемочные группы, которые могли заснять встречу Нины и Александра в Москве.

– Только представьте себе, – убеждал ее Слоан, – вы вдвоем разговариваете перед камерой на фоне Кремля.

Если бы она согласилась, они могли бы взяться это устроить: у издательства были хорошие связи с консульским отделом советского посольства, поэтому они могли в считанные часы получить для нее визу.

– Я не знаю, – растерянно сказала Нина, однако воображение ее уже мчалось бешеным галопом, унося в мечту, которая жила в ней на протяжении пяти десятков лет. Она знала, что за осуществление этой мечты она готова отдать все что угодно. Искушение пройтись по московским улицам, побывать на Красной площади, увидеть Кремль и мавзолей Ленина было огромным. Пожалуй, это была единственная возможность побывать на родине перед смертью.

“Да, – подумала Нина, – я хочу поехать, но согласится ли Саша?”

– Я хочу сначала поговорить с Колодным, – твердо сказала она. – По телефону.

– Разумно, – кивнул Слоан. – Мы это устроим. Он ушел от нее через пятнадцать минут и унес ее паспорт: “В любом случае мы должны позаботиться о вашей визе”. Нина осталась ждать Сашиного звонка.

Саша Колодный позвонил ранним вечером. Голос его показался Нине усталым и хриплым, однако мысль о ее приезде в Москву вызвала в нем прилив энтузиазма.

– Тут всего три часа лета, Ниночка. Я буду очень рад показать тебе Москву. Прилетай, прилетай скорее!

На следующий день вечером Нина уже была в московском аэропорту Шереметьево. Ее радостное настроение смешивалось с тревогой. Солнце уже садилось, и его последние лучи окрашивали заснеженное летное поле в бледно-золотой цвет. Наконец-то она в России, на советской земле! Терминал аэропорта оказался огромным зданием современных линий, окруженным лайнерами авиакомпаний многих стран мира.

Нина чувствовала себя так, словно вернулась домой после долгого отсутствия, или скорее как мать, встретившая своего ребенка после долгой разлуки и восхищенная тем, как он вырос и изменился. Шагая через главный зал, она с любопытством глазела на стеклянные прилавки, где были разложены сувениры, цветные плакаты с изображением Останкинской башни и музея Ленина, а также небольшого размера бюсты Брежнева из черного камня и металла; улыбалась офицерам-пограничникам в зеленой форме и сверкающих ботинках, которые стояли на посту в зале прилета; и даже сказала несколько фраз по-русски таможеннику. Тот был очень доволен и ответил ей, тоже по-русски:

– Добро пожаловать.

Саша ждал ее при выходе с таможенного контроля. Он выглядел очень старым и не казался больше коренастым и плотным, однако был все так же прям и широкоплеч. Одет он был в старомодный черный костюм и белую сорочку; массивная львиная голова высоко поднята; седые волосы аккуратно подстрижены и причесаны; под густыми бровями сверкают проницательные острые глаза. В руках Саша держат охапку душистых красных роз.

Нина начала плакать еще до того, как он обнял ее. Ненадолго приподняв лицо, она улыбнулась сквозь слезы и прошептала:

– Розы в январе!..

И расплакалась снова. Саша нежно гладил ее по волосам и приговаривал:

– Ну... ну, Ниночка...

– Помнишь, когда ты уехал, у меня были черные волосы? – спросила она.

– Что? – Он улыбнулся. Зубы у него были желтыми от никотина.

– Мои волосы, они были черными как смоль. А у тебя были такие чудные светлые кудри...

– Теперь мы с тобой одной масти, оба седые, – ответил он. – Дай-ка мне посмотреть на тебя, любимая...

Нина отступила назад и зарделась, чувствуя, как розовеет кожа и горят щеки. Взглянув на него, она рассмотрела все тот же упрямый волевой подбородок, иссеченный морщинами, полный, но решительный рот, такой же, как на подаренной английским писателем фотографии.

Он протянул руку и снял с ее носа очки.

– Прекрасно, – прошептал он. – Ты выглядишь прекрасно. Я узнал бы тебя где угодно, любимая.

Нина вытерла слезы, но они опять набегали на глаза.

– Мне следовало уехать с тобой в Палестину, как ты просил, – сказала она. – Наша жизнь сложилась бы тогда совсем по-другому.

Он кивнул.

– Ох, Сашенька, я вела себя глупо, как маленький ребенок.

– Ну, не надо плакать, – сказал он. – Прошлого не изменишь. Идем.

И он взял ее за руку. Нина поднесла к лицу розы и зарылась в них лицом, вдыхая их божественный аромат.

– Куда мы идем?

– Оставим в гостинице твой чемодан, пообедаем в ресторане, немного выпьем и будем много говорить.

– Ты не женат? – решилась наконец спросить Нина. – В книге об этом ничего не было сказано.

Саша криво улыбнулся.

– Я был женат, и это довольно грустная история. Я не захотел, чтобы ее напечатали.

Потом они сидели в ресторане “Киев” в ее гостинице. Они мало говорили и мало пили, зато оба не могли сдержать слез над ушедшими годами, проведенными вдали друг от друга, над тем, что дороги их разошлись, и что теперь даже встреча не в силах соединить два края пропасти, которая пролегла между ними. Да, он был женат, он женился в Испании во время гражданской войны на русской девушке по имени Ирина. Вдвоем они вернулись во Францию, где родились две их дочери – Катя и Нина.

– Да, Ниночка, я назвал младшую дочь в честь тебя. Ирине я объяснил, что память о тебе никогда не угасала в моем сердце.

Когда началась вторая мировая война, Ирина с дочерьми вернулась в СССР, а он остался, чтобы руководить советской разведкой в оккупированной Европе.

– Ну, об этом-то ты знаешь, – сказал Саша, закуривая папиросу. – Об этом подробно написано в книге Дэвида Хьюза.

Когда после войны он вернулся в Советский Союз, его немедленно бросили в тюрьму НКВД на Лубянке. Ирина развелась с ним и забрала обеих дочерей. Она даже давала против него свидетельские показания, заявив, что он – английский шпион. Инквизиторы из госбезопасности, которые пытали его в тюрьме, показывали ее заявление – четыре странички из ученической тетрадки, исписанные аккуратным округлым почерком.

– Я был арестован, и Ирина спасала свою шкуру. Поэтому она подписала все, что ей продиктовали.

После того как его выпустили, она даже не позвонила ему, а его письма возвращались нераспечатанными. Теперь она уже умерла, и ему было наплевать. Обе его дочери уже вышли замуж, одна жила в Орле, вторая в Казани, и к настоящему времени у него было уже четверо внуков, которых он очень любил.