Над полем боя повисла тонкая серая пелена: дымились примитивные орудия туземцев, коптили их углеводородные несовершенные Аи-Си двигатели, пылали леса и города. Тяжелый запах поднимался от горящих тел убитых. И все это смрадное серое облако медленно направлялось в сторону горных ущелий.
      Группа наемников-спагов под моим началом только что спустилась с высоких величественных горных вершин, очистив их от имперских легионов ТхреннХааэ, и теперь подходила к границам Шонетка. Планета, на которой мы высадились, называлась Тхол.
      Здешние горы славились своей красотой — невероятно, невозможно-великолепные. Они представляли собой отличные декорации для театра тех дел, которые мы готовились здесь совершить.
      Туземцы называли их Безоблачными горами; некоторые вершины намного превосходили по своей высоте величайшие пики Гималаев. Представьте себе блестящую груду серых камней, извергающуюся из самих недр планеты: континенты, в бешеной ярости сталкивающиеся друг с другом, выплевывают обломки материков, и те, словно оторванные конечности, разлетаются в разные стороны.
      Перед нами уходила в небо махина в сорок тысяч метров, и нам казалось, будто замерзший свет льется из атмосферы; пустынная каменная громада с зазубренными, стрелой уходящими вверх пиками, на которых можно высечь многократное «нет», — ни единого деревца, ни намека на почву, совершенно бесснежная, безоблачная; ни ветер, ни дождь за многие века не смогли добраться до них. Одно только солнце, как божество, имело право смотреть на скалы, касаться, согревать и разрушать их…
      Кто-то прошептал мне в затылок:
      — Джемадар Атол Моррисон.
      Я посмотрел на слабо мерцавший командный пульт:
      — Слушаю, сэр…
      Вдалеке замаскированная батарея жителей Тхола открыла беспорядочный огонь, тем самым обнаруживая себя и, возможно, нарушая жесткую дисциплину основу линии обороны этой широкой пыльной равнины. Золотисто-коричневый, бронзовый закат освещал ряды обороняющихся — они уже чувствовали, что неминуемая гибель ждет их.
      Со свистом пролетели снаряды, а через мгновения склоны холма осветились красными ослепитель, ными вспышками, заставляя дрожать землю под моими ногами. Рядом разорвалась шрапнель. Несколько мелких осколков с легким тикающим звуком отскочили от моего скафандра.
      Перед нами находился цвет местной воинственной расы: миллионы вооруженных до зубов воинов, таких же опасных, как и все то, что произвела эта странная планета.
      Туземцам же противостояла отлично спаянная и слаженная команда наемников-спагов, состоящая из двухсот пятидесяти шести многое повидавших, отважных бойцов. Да, тяжело придется этим несчастным аборигенам… Вторжение началось неделю назад, и они прекрасно знали, что их ждет в недалеком будущем…
      Все происходило почти точно так же, как и тогда, когда наемники атаковали Землю. Почти так же, за одним небольшим исключением — мы упорно сопротивлялись, в результате чего шесть сотен тысяч, и даже более того, хруффов-наемников остались лежать бездыханными.
      И наших полегло немало — восемь биллионов…
      Я тогда еще был ребенком. Мои родители были напуганы до смерти, а мне все происходящее казалось чем-то нереальным, очередной развлекательной программой. Но однажды я поднял голову и стал свидетелем гибели человеческого космического корабля — он взорвался на земной орбите, яркой вспышкой пронзив бледно-голубое небо. От увиденного меня бросило в дрожь, я усиленно моргал глазами, пытаясь адаптироваться к белым слепящим точкам, наблюдая, как пламя медленно умирало в атмосфере.
      Где-то там, над этим пыльным бронзовым небом, неся на борту маленьких голубых поппитов, двигался по орбите огромный военный корабль. В старых преданиях и легендах все время говорилось об ужасных злодеях-захватчиках, пришедших с небес, могущественных существах, гораздо выше и сильнее человека, клыкастых чудовищах.
      Именно так мы думали о внезапно появившихся хруффах. Только гораздо позже, когда нас уже покорили, люди обнаружили, что эти самые поппиты не более, чем слуги, даже, скорее, рабы каких-то монстров, окрестивших себя расой господ. Да, это были всего лишь маленькие голубые существа размером с лягушку, поведением и повадками напоминающие муравьев. Где-то, когда-то, очень давно, маленькие голубые лягушки строили особые города-муравейники, пронизанные замысловатыми переходами, предназначение многих из которых до сих пор трудно понять. Но у них были еще и машины, медленно, но верно учившиеся думать.
      Остается только удивляться, когда и почему механические слуги этих нечувствительных лягушек решили объявить себя расой господ, которой необходимо выйти в открытый космос и завоевать Вселенную.
      Дженнингс прошептал:
      — Продолжай, господа начинают нервничать.
      «Нервничать? Почему, если они уже имеют все, что только можно иметь? Может, они знают то, чего не знаем мы?»
      — Да, сэр, через пятнадцать минут.
      Я просканировал поле боя, запоминая рельеф местности, порядок расположения огневых позиций туземцев. Равнину окружали небольшие холмы; серебристо-коричневая река протекала по ней; на западе висело тяжелое оранжевое солнце, еще не совсем скрывшееся за горизонтом.
      Вдали, на фоне заходящего светила, виднелся город из красного кирпича один из немногих уцелевших, что мы не успели сжечь. Ну ничего, скоро придет и его черед.
      Какие-то штуки, похожие на деревья с длинными узкими листьями бледно-золотого цвета, зашелестели на ветру, которого я не чувствовал, так как был надежно защищен скафандром.
      — Кэти Ли?
      Хавильдар, возглавляющая мой первый манипул, находилась на вершине ближайшего холма и махала мне рукой, будто могла с такого расстояния рассмотреть и узнать своего командира. Неуязвимость может воспитать беззаботность.
      Где-то внизу, на равнине, рявкнула гаубица. Сверкнуло оранжевое пламя, повалил дым, и лишь затем ухнул раскат грома. Медленно описав кривую, снаряд рухнул на землю… Недолет — низкая кинетическая энергия.
      — Метят по твоим позициям, Кэти Ли.
      — Вижу, сэр.
      Мы смотрели, как черная точка снаряда взлетела довольно высоко, а затем, описав неровную дугу, начала медленно опускаться. Я настроил прибор оптического увеличения, встроенный в шлем, и стал наблюдать a неразорвавшимися снарядами. Следующему поколению аборигенов, очевидно, уже не доведется увидеть такого зрелища.
      Ниже, ниже… Кэти Ли попыталась поймать эту чертову штуковину, но она развалилась в ее руках; рассыпавшаяся взрывчатка на мгновение показалась безобидной красной пылью, окружившей ее, словно шар, затем последовал взрыв. Огонь и черный дым сформировались в красивое облако в форме гриба, затем накатившаяся взрывная волна, ударив по моим сенсорам, многоголосным эхом раскатилась в окружавших меня россыпях странных окаменевших яиц. Я снова увидел девушку, стоявшую среди столба огня.
      Сбивающимся голосом она произнесла:
      — Слава Богу, что у них нет ядерных зарядов.
      Слава Богу… А у землян, естественно, тогда имелось ядерное оружие, да еще космические корабли, система предупреждения о нападении с оповещением на пятьдесят лет вперед, система защиты… Всего не перечесть. Но нам удалось убить лишь нескольких отчаянных наемников хруффов, только и всего.
      По пульту я вызвал командный пункт:
      — Внимание, действовать по плану. Право-дельта 6–9, восемь минут. Отсчет начат.
      Покрутив-ручку настройки головного Z-дисплея, я начал наблюдать, как войска перемещаются на заданную позицию. Двигались они довольно грамотно.
      — Отлично, ребята. Пять, четыре, три, два, один… пошли!
      И мы дружно двинулись вперед. Поднялась жуткая стрельба. Поле боя быстро оказалось усеяно трупами наших врагов.
      Манипул Роско Лича спустился с холмов. Огонь мощных орудий не причинил ему особого вреда. Но в души несчастных жителей этой планеты надо было вселить хотя бы слабую надежду. Пусть один-единственный раз в жизни они отступят, спасая свои жалкие жизни, и оставят нам это проклятое поле.
      Не тут-то было. Я нажал на кнопку настройки вмонтированного в шлем компьютера и навел его на расположившегося, внизу противника. Заговорили орудия — я это понял, ощутив легкую вибрацию. Вдалеке замерцали огоньки вот и они. Яркая вспышка — это командный пост генерала Вшиврача двинулся вперед. Ну, да ладно, мы предупредили этого гнусного урода… Из передатчика послышались слова Кэти Ли:
      — Пожалуйста, немного убойной музыки, маэстро.
      Можно было ожидать услышать «Полет Валькирий» или «Увертюру 1812». В свою бытность хавильдаром я предпочитал такую возбуждающую и бодрящую ерунду, как «Вильгельм Телль», но Кэти Ли обожала вступление к 2030 ВР версии «Шоу Багса Банни». Музыка, должен отметить, произвела должный эффект.
      Мы с яростью накинулись на туземцев. Их орудия начали было плеваться огнем, но потом маленькие дьяволы все ж таки устлали землю своими телами, полегли, как пшеничное поле перед жнецом.

* * *

      Непобедимым легионом командовала ташильдар Мэми Глендовер. Численность этого воинского формирования насчитывала полмиллиона солдат здесь, да еще гарнизон на Боромилите. Сейчас Мэми было уже около семидесяти пяти, но она по-прежнему была очень хороша собой: тонкая, сильная, мускулистая, жестокая, как дьявол, с непроницаемыми черными глазами. Одевалась эта женщина в обыкновенную зеленую униформу наемников-спагов: на воротнике отличительный знак ташильдара — орел с черными крыльями и красной окантовкой, на левой стороне груди — серебряная эмблема господ, на левом рукаве — нашивки за боевые ранения. Наемники-спаги не верят в награды — слишком уж много было на их веку боевых кампаний, слишком много было героев. В то время, когда я еще был совсем зеленым юнцом, она уже имела чин джемадар-майора и командовала полком. Именно Мэми прикрепила мне первую нашивку, именно она давала хорошие советы, учила меня военным премудростям и ругала на чем свет стоит, когда было за что.
      А совсем недавно, как мне кажется, ей доставило огромное удовольствие самолично прикрепить нашивку джемадар-майора с тремя бриллиантами к моему вороту.
      — Один из моих маленьких птенчиков, — легонько хлопнув по моей щеке, женщина отступила; я отдал ей честь, и она вручила мне пакет с приказом.
      Нажав на кнопку, я взглянул на дисплей.
      — Хмм… IX Победоносный, первый полк, второй батальон, первая бригада, под начало риссальдара Татьяны Вронски. База на Карсваао.
      Глендовер проговорила:
      — Старая база Мандельштамма. Они высоко ценят тебя.
      — Благодарю, мэм. Мне есть у кого поучиться.
      Она рассмеялась:
      — Мэм, о Господи! Присядь со мной, солдат, выпей немного со старой заезженной клячей.
      — Едва ли заезженной…
      — Ати, да перестань же ты быть таким чертовски вежливым. Уже даже мои выкормыши раболепствуют.
      И мне пришлось сесть и протянуть руку за двойной порцией испанского бренди, которым она меня угощала. Я взглянул на этикетку — «Disnilletia Mendora-Reyes», урожая 2149 года, возможно, последняя партия бренди, выпущенная непосредственно перед Вторжением. Нам же приходилось довольствоваться всякой самодельной ерундой.
      Когда я только поступил на службу, Мэми Глендовер едва перевалило за пятьдесят. Мне она показалась настоящей красавицей — мускулистая, длинноногая, интересная женщина с несколько мужскими чертами лица и таким же мужским, прямым и честным характером. Сами понимаете, что испещренной морщинами женщине довольно затруднительно сказать, что она все еще красива, даже если это и правда. В таком возрасте представительницы прекрасного пола не хотят слушать подобных речей.
      Я старался использовать каждую возможность приударить за ней, особенно после того, как меня повысили в чине, и я в крутой компании смог держать свою голову достаточно высоко. Я оказался одним из юных счастливчиков из легионов, которому выпала честь быть обласканным ею. Но женщина всегда держалась на высоте, и даже после того, как привязалась к своему воспитаннику. И дальше привязанности дело не пошло. Что ж…
      Именно по этой причине нам положены наложницы. Кому захочется идти в бой со своим партнером в постели? Что, если кто-нибудь захочет купить и купит твоего партнера прямо у тебя на глазах? Некоторые просто не поверят этому, но чем черт не шутит?
      Если для подобных Мэми Глендовер такое положение дел в порядке вещей, то такие люди, как я, должны быть просто счастливы.
      Когда мой стакан опустился на стол, она, вытаскивая из нагрудного кармана маленький черный пластиковый квадрат и вручая его мне, произнесла:
      — И еще, Ати…
      Я перевернул его, ощутив легкое беспокойство.
      Все в порядке, теперь получено официальное подтверждение моему вступлению в должность джемадар-майора. Слава Богу!
      — Давай…
      Я положил большой палец на идентификационную кнопку и ощутил легкое покалывание — несколько видов излучений опробировали, изучили и запомнили мою клеточную структуру. Послышалось мягкое, негромкое жужжание, затем оно несколько затихло, потом мелькнул поток приказов и распоряжений.
      Я четко произнес:
      — Регистрационный номер 10/9760.
      Плавное течение звуковых комбинаций нарушила серия коротких пауз, и ровный бесполый голос проговорил:
      — Подтверждено, 4 м-21суб-ХК.
      Это голос хозяина, повелителя. Как-то странно думать об этом подобным образом. Относительная тишина сменилась пронзительным визгом и скрежетом. Голос произнес:
      — Зс-286б, передвиньтесь на порядок выше.
      На порядок выше. По невероятному каналу связи ФТЛ, которую обнаружили повелители-господа, с его одноименной системой подключения и переноса сообщений, через все межзвездное пространство пронеслась команда, включающая меня в коммуникационную сеть господ.
      Убрав палец с кнопки и спрятав идентификационное устройство в нагрудный карман, я повернулся к ташильдару.
      — Ну, я… — Не найдя нужных слов, я напрягся в ожидании ответной реплики и четко отдал честь.
      Мэми Глендовер лишь рассмеялась:
      — Добро пожаловать в ряды избранных.
      Позже, выйдя из ее апартаментов, я направился в свою конуру, наслаждаясь ярким, солнечным днем.
      Боромилит — чудная планета, может, чересчур хорошая для базы легиона наемников, с теплым, мягким климатом, деревья, украшенные легкими, похожими на перья серо-зелеными листьями, низкие покатые холмы, огромные пляжи перед теплыми, мелководными океанами, послушные туземцы — добродушный чешуйчатый маленький народец, двуногие, не более метра ростом, с глазами, как ягоды можжевельника, и потом, напоминающим запах лимона.
      Этим миром раса господ правила уже сорок пять столетий. По меркам хруффов, возможно, это не так долго, но для туземцев было достаточно, чтобы осознать, что так будет всегда. Тихое, спокойное местечко, очень удобно расположенное на задворках большого, открытого скопления звезд класса Ж-К за несколько тысяч парсеков от линии фронта.
      Что станет с Землей, когда раcа господ подомнет ее обитателей под себя на такой длительный срок?
      Может, тогда люди будут такими же дружелюбными и послушными, как и хруффы? Или не будут? Говорят, что мир хруффов завоевывали семнадцать тысяч лет. Послушными? Когда они спустились с небес на нашу планету, добродушными их назвать не смог бы никто.
      Очевидно, все дело в наследственности — среди наемников нет ни одного жителя Боромилита.
      — Эй, Ати!
      Остановившись, я обернулся. Ко мне спешила джемадар Соланж Корде, высокая — на голову выше меня — гибкая чернокожая девушка. Она довольно много повидала — мы сражались плечом к плечу в легионах Тхренн-Хааэ уже довольно долго.
      — Привет, Соланж. Куда пойдем выпить — нибудь холодненького?
      Улыбаясь она дотронулась до новой нашивки на моем вороте:
      — Да, наконец-то, а то негоже тебе отставать…
      Я начал служить на три года раньше ее, но по служебной лестнице мы продвигались одинаково.
      Девушка на минуту отвела взгляд, затем, внезапно посерьезнев, снова посмотрела мне в глаза, будто оценивая:
      — Э-э, тебе теперь нужен адъютант.
      — Ну… — так я и знал. Джемадар-майор — первый высокий чин, требующий персонального помощника или слугу. Вот и мне потребовался толковый адъютант. Неужели у меня нет никого на примете?
      Плохо же я все рассчитал. Я знал Соланж Корде двадцать лет, она нравилась мне, казалась грамотным, знающим солдатом, затем офицером… Наверно, она сделала меньше ошибок, чем я.
      Ну ладно, за ошибки они нам не платят…
      Я протянул руку:
      — Тебе понравится Карсваао, эта чертова пустыня.
      Девушка похлопала меня по плечу:.
      — О, успокойся, Ати. Пойдем-ка лучше выпьем пива, пока есть возможность.
      Мда… Отличная мысль. Я собирался в отпуск, домой, впервые за двадцать лет, если, конечно, мой дом остался все еще там, и поэтому мне нужен ктото, кто сменит меня на Карсваао и будет поддерживать здесь порядок.
      В баре пиво оказалось холодным, только немного сладким. По крайней мере хоть здесь туземцам надо еще кое-чему подучиться.
      Спустя некоторое время я уже был в своей квартире и сидел на балконе, наслаждался ужином и заходом солнца на чудесном индиговом небе Боромилита. Я пригласил Хани отужинать со мной. В этом нет ничего необычного — все наемники время от времени зазывают к себе гейш, чтобы провести с ними ночь… Нас обслуживал повар Федор, самозабвенно играющий роль вышколенного официанта. С салфеткой, перекинутой через руку, он каждый раз, при появлении нового блюда, деловито распоряжался, куда его поставить, лично разливал напитки… И все это с важным видом знатока.
      Главным блюдом являлось ароматное, напичканное пряностями мясо молодого барашка в стеклянной посуде — творение рук Марджи, я думаю. Она выросла в Вирджинии, и у нас в детстве вкусы, очевидно, совпадали.
      Мясо оказалось хорошо приготовленным, в него впрыснули питательные вещества и антитоксины, делалось оно на лучшем заменителе жира, который нам позволялось иметь. Марджи удалось достичь едва ли не вершин кулинарного искусства.
      Небо полыхало оранжево-красным светом, затем на горизонте появилась темно-синяя полоса, она становилась все более темной и, наконец, превратилась в черную. И вот уже на черном небе готовы были вспыхнуть звезды.
      Ночь на Боромилите наступает всегда внезапно.
      Не уверен, что хорошо помню, как это происходит на Земле. Юношей я покинул ее, мне тогда было не до вида звездного неба и очертаний сумеречных ночных пейзажей. Вступительные экзамены — вот что меня интересовало. Память об этом все еще свежа и причиняет боль. Тот, выглядевший бывалым воякой, ублюдок с сержантскими нашивками, увидев меня, засмеялся. Наверно, я был слишком худощав и выглядел, как неоформившийся подросток. Он показал на заснеженную вершину:
      — Туда, малыш! — Затем взглянул на лежащего на земле мужчину: — А этого возьми с собой.
      Только через минуту я понял, что передо мной мертвец. По прошествии еще одной минуты до меня дошло, что парень отправился к праотцам уже довольно давно. Может, именно этот факт и помог мне — одеревеневшее, абсолютно негнущееся тело легче нести…
      В тот день в экзаменационном центречшестъ тысяч юношей и девушек сделали то же самое, и только шестьдесят прошли через контрольные испытания на стрельбище, а восемнадцать через общефизическую подготовку. А я сейчас сижу здесь под чудесным чужеземным небом, со знаками отличия джемадармайора, ем вкусное мясо молодого барашка, а молодая, красивая индонезийка пытается рассмешить меня и угадать мой следующий шаг.
      Хани, кажется, родилась на острове Бали. Или нет, я все никак не могу запомнить.
      От неба невозможно было оторваться — оно ослепительно сияло, цвета беспрестанно менялись, покрывая небо призрачными тенями. На этой планете я наслаждался жизнью, мне нравились закаты, однако не такие, как только что увиденный, не такие величественно-грандиозные.
      В воображении возникла аллегория войны: я вспомнил, как стоял на огромной равнине Шонетка, надо мной было черное, усыпанное сверкающими звездами ночное небо, а мои солдаты бродили среди миллионов вражеских тел, отделяя мертвых от живых. Естественно, первых оказалось большинство. Ну, давайте же быстрее! Сделайте свое дело, и мы отправимся домой, назад на Боромилит, к нашим наложницам. Зарабатывайте свой хлеб, мальчики и девочки!
      Но это небо…
      Мой Бог, что это было за небо! Безоблачные горы устремлялись ввысь, вырывались из объятий ночи, сумерек, пытаясь пробиться прямо в солнечный, светлый день. Они были похожи на огромный мир, созданный из величественных Золотых башен, словно город богов плыл в пустоте над нашими головами, а сами боги смотрели вниз, на нас, на наши дела, верша свой высший суд.
      А вокруг лежали мертвые враги, их тела напоминали сгусток тусклого тающего снега. Тучи мертвецов, уже не способных оценить великолепия неба. А может, лежа на поле боя и истекая кровью, они в последний раз угасающими глазами вглядывались в него, стараясь сохранить в памяти совершенство его форм, и зрелище сумеречных или голубых небес хоть ненамного, но все же облегчало их муки. А может, наоборот, делало уход из жизни драматичным и трагичным.
      Слава Богу, этого мне не суждено узнать. Сейчас здесь, на Боромилите, сидя на вершине высокого холма и глядя на открывающийся взору вид крепости и города, мы заканчивали ужин. Стараясь облегчить мне послеобеденный отдых, Хани придвинула кресло ближе ко мне и поглаживала своей маленькой нежной ручкой мою мускулистую, загрубевшую десницу.
      Она находилась со мной уже несколько лет и поэтому прекрасно знала мои привычки. Но все же девушка отлично понимала, что не сможет вечно оставаться моей любимицей.
      Каждый день пребывания на базе — еще один выполненный пунктик в их контрактах, еще один шаг к лучшей жизни по возвращении домой. Я слышал, как некоторые люди называют систему наложниц рабством. Но считаю, что работа есть работа.
      Горизонт осветила яркая вспышка, она ширилась, росла, затем вдалеке ухнул громовой раскат. Мне никогда не надоест смотреть на эту картину.
      Космопорт также осветился огнем — яркий свет крохотными бриллиантами рассыпался по черным камням посадочной площадки, ракета кружилась на собственной большой орбите, звук нарастал, и вскоре я имел возможность различить шум и треск двигателя. Судно на полной скорости, подвергая бортовой груз нагрузке в 9 или 10 g, оторвалось от земли, быстро набрало высоту и покинуло гостеприимные объятия планеты. Огонь, пламя, огромный столб в небе… Длинный хвост водородного пламени, моргнув, исчез, когда корабль миновал отметку, где горение поддерживала атмосфера, и сменился ярким желто-белым свечением. Это водородная плазма выходит из сопла, теснимая ядерной турбиной. Неэффективно, зато практично. Где-то наверху ракету ждал звездный корабль.
      А мы, наивные души, раньше называли наши ракеты звездными кораблями. Идиоты, потому как лучшее название для них — выдолбленное из дерева летающее каноэ.
      Хани переместила руку — теперь она нежно поглаживала бедро. Ей уже известно, что рано или поздно я закончу любоваться закатом.
      Стояла чудесная темная ночь, и мы, уставшие и вымотавшиеся за день, лежали в моей большой, удобной постели. ГладкаяJ влажная спина девушки прижималась к моей груди. Я обнял Хани, поместив ноги между ее бедер. Можно было ощутить биение сердца девушки, будто внутри нее барабанщик неумолимо отстукивал боевой марш. Я все еще бодрствовал, поэтому она не имела права засыпать и ожидала, когда оживут мои руки, придет в движение мое тело, касаясь ее изящной фигуры.
      Интересно, поступлю ли я таким образом. Гибкое тело Хани, ее маленькая, упругая грудь, гладкая кожа всегда возбуждали меня, придавая силы, заставляя сделать больше, чем рассчитывал. Я смотрел на ее лицо, смутно видневшееся в беспросветном мраке ночи, медленно двигавшееся в ритме нашего танца любви, заглядывал в ее глаза, огромные, темные и серьезные. «Все ли я правильно делаю? — казалось, спрашивали они. — Ты счастлив со мной?» Ответ положительный на оба вопроса, если, конечно, есть на свете такая вещь, как счастье. Интересно, а что Хани сама думает об этом? Легкая улыбка, иногда появлявшаяся на ее губах, искорка удовольствия, мелькавшая на лице, капельки пота на лбу и верхней губе, маленькая ручка на моей ягодице, когда она лежала, поглощая мой оргазм, позволяли мне полагать, что ей приятно.
      А. может, Хани думала, что в один прекрасный день все закончится, и она вернется домой на свой тропический остров с карманами, полными денег.
      Больше ей уже никогда не придется лежать под громрздким белым мужчиной, что стонет и вздыхает, когда его семя извергается в нее.
      Эту наложницу мне, если честно, ни с кем не сравнить. Я помню и о Дженис и Мире, моих бывших пассиях, сейчас, наверно, спящих где-то в других лачугах. Может, они радуются, что я приглашаю к себе Хани гораздо чаще, чем их. Хорошая штука — свободная любовь — никаких обязательств. А насчет преимуществ моего внимания: еще можно поспорить.
      Не исключен и такой вариант, что индонезийка сожалеет о моей привязанности и неусыпном внимании к ней. Хани прекрасно известно, что мои бывшие наложницы вернуться домой такими же богатыми, как и она, хотя ей приходится много работать, а они могут спокойно спать в своих узеньких, уютных постельках.
      Это было много лет назад. Алике… Ее звали Александра Морено. Высокая, тоненькая девушка-подросток, угловатая, с копной вьющихся черных волос, серьезно-вопрошающими черными глазами, порождение мира, лежащего в руинах…
      Кем мы станем, когда вырастем? Этого не знал никто. Мир рассыпался прахом еще до того, как мы повзрослели, чтобы строить такие планы.
      Мы гуляли с Алике рука об руку, глядя на полную луну, на большой темный шрам на ее поверхности, совсем недалеко от Тахо, где однажды что-то взорвалось, осветив спутник ярко-голубым пламенем.
      Мы бродили по ночным руинам, задрав головы, любуясь мертвенно-голубой Луной, не замечая мерцающих обломков человеческих космических кораблей, обреченных на бесконечное скитание по орбите. Вечная память о тех, кто погиб, защищая родную планету…
      Мы сидели на какой-то вечеринке, забившись в угол, накачанные сигаретным дымом и ликером, целовались; активно работая языками, лаская друг друга, пытаясь разобраться в анатомическом строении партнера.
      Я хорошо помню ту весеннюю ночь, заросшее сорной травой поле недалеко от развалин нашей школы. Расстелив старое одеяло, мы сбросили одежду и начали испытания.
      Нам все казалось необычно волнующим, ужасно пугающим, но тем не менее прекрасным… Алике широко распахнутыми глазами смотрела на меня, когда я взобрался на нее, давая мне ясно понять, что напугана, но не желает останавливаться.
      Мы занимались любовью еще несколько раз после этого, летом, а осенью начались вступительные экзамены. Я прошел — она нет. Помню свою решимость, когда признался ей, что уезжаю учиться, ее слезы, се прощальные слова о том, что все понимает. Алйкс даже пришла на вокзал проводить меня.
      Мы договорились писать друг другу, но позже это оказалось невозможным. А потом выяснилось, что Земля почти мертва, а многие ее обитатели погибли. Большинство из них остались живы лишь потому, что поступили на службу в легионы спагов.
      Нам приходилось туго. Мы уставали, сражаясь в скалистых раскаленных пустынях Австралии, млели в вакуумных скафандрах под немыслимыми красно-черными небесами Марса, в сырых джунглях Альфа-Центавра А-IV. А сколько бьшо других планет, других миров, других сражений.
      — Интересно, где сейчас Алике — вышла замуж, завела детей? Да, скорее всего. Любопытно, что представляет из себя ее муж и понравится ли он мне, когда я вернусь домой?
      Сейчас, с высоты прожитых лет и перенесенных испытаний, мои воспоминания кажутся мне поблекшими и далекими, а мои усилия — нелепыми юношескими ужимками. А ведь раньше я наивно полагал, что мои чувства к Алике никогда не остынут.
      Думаю, она испытывала ко мне то же самое. Хани…
      В любой момент я мoгу протянуть руку и обхватить ее грудь, и она тут же вытянется вдоль моего тела, аппетитно приподнимая ягодицы на тот случай, если мне этого захочется. Хани была готова принять меня в любой момент, когда буду готов, независимо от того, как себя чувствовала, не больно ли ей и не устала ли она.
      Индонезийка ни за что не хотела допустить, чтобы я узнал о ее настроении. Успех в моей постели был очень важен для ее будущего. Если же Хани даст понять, какие чувства ее обуревают, может, мне захочется пожалеть ее и отпустить. Девушка останется для меня простой наложницей, что готовит еду, моет мои ноги, убирает комнату, начищает ботинки. Обязательным пунктом контракта является стерилизация наложниц. Хани вернется домой состоятельной женщиной, у которой никогда не будет собственных детей. Насколько я понимаю, они усыновляют отпрысков своих родственников. Такие расширенные семьи основа выживания земной цивилизации в наше время, когда мужчины или женщины-наложницы вытаскивают целую ораву родных из нищеты и рабства, в котором, должно быть, живет ныне население Земли.
      Я обнял Хани за талию. Моя рука, скользнув, остановилась на хрупкой бедренной косточке, и я повернул ее лицом к себе. Девушка запрокинула голову, подставляя губы для поцелуя, обхватила мою спину руками и, приподнимая бедра, прижалась ко мне всем телом. Она прекрасно знала, что мне требуется и что надо делать.
      Позже мы уснули, я — без сновидений, а Хани?
      Она мне все равно никогда не скажет…

      День обещал быть жарким. Утреннее небо бьшо безоблачным. Встав до восхода солнца, я около часа попотел на тренажерах и завершил утреннюю гимнастику парой дюжин кругов по треку. Договорившись с Соланж о размещении моих подопечных на Карсваао, я отправился на космодром.
      Меня ждало путешествие домой. Как странно и сладко звучит это слово, чье значение теперь уже почти забыто! Когда-то, давным-давно, был корабль, курсирующий по орбите с сотней испуганных юных рекрутов, только-только прошедших курс военной подготовки, берущий курс на Марс. Помню моих братьев по оружию и себя, стоящего у иллюминатора и жадно пожирающего глазами яркий маленький круг в беспросветном мраке космоса, до боли знакомые очертания бело-голубого мира, становящегося все меньше и меньше и, наконец, исчезающего совсем.
      Стоя на черной каменной посадочной площадке, ожидая своей очереди взойти на борт, я думал о грядущей поездке. Мне предстояло путешествие на обычной транспортной орбитальной ракете подкласса 6 в составе звездной флотилии господ СХ ПО. Высокий металлический цилиндр шестидесяти метров в диаметре у основания, слегка сужающийся к корме, оказался немногим более двухсот метров высотой.
      Топливный резервуар был под завязку наполнен холодным водородным горючим. Он стоял, готовясь к отлету. Его ядерный реактор работал на холостом ходу.
      Команда механиков, состоящая из наемных; инженеров и местных жителей, суетилась около одного из двигателей, споря друг с другом, размахивая руками и указывая на что-то. Сопла ракеты были уже открыты, виднелись четыре большие полупрозрачные голубые кристаллические чаши — четыре двигателя.
      Казалось, что оборудование не выдержит этот быстрый взлет. Какой недосмотр со стороны господ — потом они даже не смогут понять, что судно стартовало с большим, чем нужно, ускорением. Хотя, конечно, нагрузка не будет слишком велика, и молекулярная структура корабля справится с ней. Оборудование, правда, трудно было назвать последним словом техники, но все же оно не являлось самым худшим.
      Господа достаточно внимательно следят за этим, не желая вскармливать соперников.
      Однажды я рискнул на ногах вынести старт и все равно рухнул на колени. При ускорении в 10g мой вес составил тонну.
      Надо мной нависла огромная тень, очертаниями напоминающая старый кошмар, мучивший меня ночами, — гигантская, но тем не менее знакомая, заставившая меня обернуться. Обладательница этой тени была высокой в полном смысле слова — голова находилась в трех метрах от земли, расстояние от нее до кончика толстого, тупого хвоста составляло шесть метров.
      Пасть была утыкана огромными хищными зубами, сделанными, казалось, из белого фарфора; желтые, без зрачков, близко посаженные глаза, похожие на два куска затуманенного, мутного мрамора, перекрывались двойным пучком голубых перьев. Тело же моей знакомой было сплошь покрыто серой чешуей.
      В общем, создавалось впечатление, что перед тобой находится оживший плотоядный ящер, наверное, аллозавр. Но, приглядевшись внимательнее, можно было увидеть существенные отличия: черные когти на больших трехпалых ногах впрочем, такая черта присуща и ящерам, а вот защитных пластин серебристого цвета на концах длинных мускулистых рук и тонких щупалец, собранных на запястьях вместо пальцев, у доисторических ископаемых не было.
      — Привет, Шрехт!
      Она сделала что-то с маленькой коробочкой, висевшей на кожаном ремне на ее шее, и произнесла несколько фраз — голос походил на отдаленный раскат грома. Коробочка выдала:
      — Привет, Ати. Я так и знала, что найду тебя здесь, наблюдающим за механиками.
      Я улыбнулся и покачал головой:
      — Наверное, я неправильно выбрал профессию.
      Когда мне было семь или восемь лет, я мечтал стать летчиком-истребителем. Детские фантазии, вскормленные на военных играх того возраста, так и не воплотившиеся в жизнь…
      Шрехт произнесла:
      — Я так не думаю. — Голосовое кодирующее устройство передало даже легкое изумление.
      Раса моей знакомой называла себя хруффами, по крайней мере так это передавало кодирующее устройство, или транслятор. А теперь представьте себе, что чувствовали люди в 2104 году, наблюдавшие приземление корабля господ в сотне метров от космодрома на Меррит Аиленде, увидев выпрыгивающий оттуда десант этих… хруффов. Думаю, свидетельства очевидцев еще сохранились: монстры, так похожие на чудовищ из фильмов ужасов — клыкастые, злобные, беспощадные, старающиеся уверить нас, что пришли с миром.
      Однажды одинокому скитальцу размером с небольшой астероид, космическому кораблю господ, кружившему по орбите Земли, подумалось, что он может завоевать эту планету. Поэтому он натравил на нас своих охранников хруффов. Мы убили их всех и отправили небольшую «посылку» с их телами назад на корабль.
      Через пятьдесят лет они вернулись, чтобы закончить работу. Пятьдесят лет мы в ужасе ждали, спешно вооружались, помня, что несколько сотен хруффов взяли жизни миллионов землян, зная, что протаранив корабль захватчиков, мы просто заставим его убраться восвояси, но не взорвем. Если бы мы знали, что первый корабль господ не был вооружен, то даже не беспокоились бы.
      Поступи мы так, все, очевидно, было бы иначе.
      — Слышал, ты собираешься на Землю. Буду рад, если составишь мне компанию.
      Шрехт слегка наклонила голову, ее жест чем-то напоминал согласный кивок. У людей с хруффами имеется чертовски много общего, несмотря на громадные различия. Парадоксально, но на ум приходит пословица: «Рыбак рыбака видит издалека».
      Через дорогу остановилась доставочная машина, и оттуда высыпала ватага поппитов, напоминающих живую голубую воду. Они наскакивали друг на друга, создавалось впечатление ужасной мешанины, груды голубых шариков, и уже невозможно было отличить одно животное от другого. Поппиты издавали характерные звуки, будто играла труба.
      — Ну, и куда они направляются и на чем?
      Шрехт прошептала в свой транслятор:
      — Недавно изобретенное оборудование класса 3. Я так думаю, но точно не знаю, ходят слухи.
      — Держит курс на Землю?
      — Может, для следующей фазы расширения сферы влияния?
      Задний борт грузового открылся, и поппиты сплошной голубой массой ринулись внутрь. Присмотревшись повнимательнее, можно было разглядеть восемь ярко-красных глаз на каждой плоской маленькой голове, полоску острых белых зубов в клыкастых маленьких пастях. Говорят, пара сотен поппитов менее или за одну секунду могут обгрызть человека до костей. Однако мне самому ни разу не приходилось этого видеть или слышать достоверную историю.
      Шрехт проговорила:
      — На следующем государственном церемониале отдадут почести моей матери, Ати. Я была бы очень рада, если б ты присутствовал на нем.
      Послышался скрип пластика по пластику, и черно-серый патрон повелителя-господина выскользнул из шахты лифта, что натужно пищала, опуская тяжелую массу. Холодный пар или туман струился от патрона, но вскоре он развеялся в легком бризе и испарился. По этому поводу ходили разные версии.
      Одна гласила, что принципы действия капсулы господ базируются на довольно древней технологии, где мощность потока заряженных частиц была настолько велика, что капсула должна была охлаждаться жидким гелием, чтобы не растаять.
      Мне почему-то больше нравилась эта гипотеза.
      — Почту за честь, товарищ, — с чувством произнес я.
      Мать Шрехт погибла во время вторжения и последующего завоевания Земли.
      Поппиты обделили капсулу господина и принялись затаскивать ее в грузовой отсек судна. Моя компаньонка потерлась ноздрями о мое плечо:
      — Нам тоже можно загружаться.
      Легкой, пружинистой походкой мы прошли к трапу. Люди расходились в разные стороны, давая нам дорогу. Надзиратель, принадлежащий к моей расе, не наемник-спаг, а какой-то гражданский помощник одного из местных господ, остановил рабов-боромилитян, обреченно шагавших друг за другом, и кивнул рам, приглашая на трап.
      Поднимаясь на борт, я услышал низкий горловой голос Шрехт, и через мгновение транслятор проговорил: — Это А, 4х 228к, транзитный пассажир.
      И как это я забыл? Взяв трубку аппарата, я сделал то же самое, и командная планетарная сеть Боромилита отозвалась:
      — 3 С 2866, принято, отправляйтесь.
      Внутреннее убранство корабля оказалось как обычно весьма непрезентабельным — помещение сырое, отдающее металлическим запахом, довольно плохо проветриваемое и безобразно вентилируемое, предназначалось, в основном, для грузовых контейнеров. На верхних палубах обычно размещался свободный, то есть не упакованный в контейнеры груз, а сейчас там разместились пассажиры. Единственное, что машины сделали Для людей, — это обили пол толстым пластиковым покрытием. Мы стояли в углу, всматриваясь в пелену, витавшую в помещении, чью густоту не мог разогнать слабый свет ламп, имитирующий естественное освещение родной планеты господ.
      — Сегодня полно народа. — Вокруг нас, стараясь занять лучшие позиции, суетились представители разных миров: кучки людей, вереницы тихих, робких боромилитян, островки жителей других планет, даже два хруффа. Они, упираясь спинами в переборки, забились в дальний угол.
      Шрехт прошептала:
      — Корабли, идущие на твою Землю, ничем не отличаются от других, следующих по иным маршрутам. — Она указала на ближайшую кучку туземцев. Боромилитян везут в новую колонию людей — будут пользоваться дешевой рабочей силой.
      Я и сам уже слышал подобную новость, больше похожую на правду, чем на сплетню. Господа начали программу заселения пустынных миров вокруг Земли, а она сама должна была стать центральной крепостью, центром этого сектора. А люди, зарекомендовавшие себя отличными наемниками, смогут проявить свои лучшие качества, работая наблюдателями. Боромилитяне же тянули только на роль рабов, наемной дешевой, безропотной рабочей силы.
      Собственно говоря, чем тут гордиться? Конечно, хруффы гораздо опытнее нас, ведь у них за плечами семнадцать тысяч лет космических войн. Но мне еще ни разу не приходилось слышать, чтобы кого-нибудь из них использовали в качестве наблюдателя.
      Время идет, проходит год за годом, и все больше и больше людей разбредается по дальним уголкам Вселенной. Мне помнится, как одиноко мы, юные, необстрелянные рекруты, чувствовали себя в иных мирах, находясь среди равнодушных или враждебных существ. Но после нас приходили другие, защищая интересы людей, затем интересы господ и их слуг.
      Иногда мне приходит в голову мысль — кем бы я стал, если бы надумал дождаться конца колониальной программы завоеваний или отправился бы на другие планеты наложником-механиком.
      Неожиданный металлический скрежет, как ножом по стеклу, раздался в воздухе — корабельное устройство оповещения «Эй-Ай» издало сигнал для поппитов, встревожив их. Шрехт тут же опустилась на колени, затем на живот, вытягиваясь во всю длину на пластиковом полу, упираясь носом в полоску, держащую транслятор.
      «Чирк, чирк, чирк», — три предупреждения.
      Все вокруг нас пришло в движение — люди и представители иных миров быстро укладывались на полу. Я лежал на спине, немного раскинув ноги, вытянув руки вдоль туловища ладонями вверх, расслабив пальцы. Такое положение будет наиболее удобным.
      Ускорение в 10g подобно сну рядом с китом: одно его движение — и вся громадная масса животного подомнет тебя под себя.
      Предупреждения больше не было, только раздался звук, автоматически закрываемой двери. Если какой-нибудь несчастный не успеет зайти в отсек или, наоборот, выйти оттуда, то двери разрежут его пополам или превратят в лепешку. Воздух внутри помещения, и без того тяжелый и спертый, стал еще тяжелее. Послышался одинокий отдаленный вой механизмов, помогающих включиться и набрать обороты основным двигателям — оборудование демонстрировало свою силу, играло мускулами. Вой сменился более громким биением сердец мощных турбин, и все услышали, как водородное горючее побежало по трубопроводам.
      Глухой стук, затрясшийся корабль и появившееся из сопла ракеты флюорисцирующее свечение свидетельствовали о Toм, что включилось зажигание и реактивные турбины судна заработали на первой скорости. Затем я был размазан по полу навалившейся на меня тяжестью.
      Где-то пронзительно закричал человеческий ребенок, и его дикий крик почти заглушил протестующее ворчание, испуганный шепот боромилитян, в большинстве своем прежде никогда не летавших на космических кораблях. Когда ракета легла на заданный курс, у меня заложило уши.
      От перегрузки ладони расползлись по полу, костяшки пальцев, как мне казалось, вдавились в пластик.
      Рев реактивной турбины перекрыл шум вспомогательных двигателей, от него сотрясались стены и перекрытия — ракета выходила из тропосферы планеты. От работы турбин и перегрузки в 10g грузовые контейнеры издавали настоящую какофонию звуков — скрежет, скрип коробок и ящиков друг о друга, натужное пение веревок и канатов, которыми они были закреплены. Сюда добавлялись жалобные стоны пассажиров, похожие на вой раненых собак.
      Шрехт неподвижно лежала рядом со мной, тяжело дыша, пыхтя, как поврежденный двигатель. Боковым зрением я смутно мог видеть ее голову и закатившиеся глаза.
      Наверно, давление на ее ребра было огромным, ей приходилось гораздо тяжелее, чем мне, но хруфф никогда не будет жаловаться, даже если эти ребра сломаются.
      Между нами на полу распластался поппит размером с ладонь, похожий на маленькую голубую звездочку. Открыв рот, он всеми своими восемью красными глазами смотрел на меня.
      Давление несколько уменьшилось, уровень шума резко понизился. Мы наконец выбрались из тропосферы. Голубое пламя реактивного двигателя погасло само собой в разреженной стратосфере Боромилита, стартовые сопла закрылись. Ускорение составляло 6g.
      Мы двигались к орбите планеты.
      Где-то все еще плакал ребенок, его мать пыталась успокоить свое ненаглядное дитя, что-то нежно ему мурлыкая. Наверно, вместе со мной летит семья какого-нибудь важного работника одного из межпланетных сервисных бюро, какого-нибудь техника-контрактника, выбившего из своих работодателей определенные привилегии: «Моя семья поедет со мной, и мы можем вернуться домой в любой момент, когда захотим, когда кончится работа». Неужели это зависть, что я испытываю к ним? Да нет, наверно, не зависть.
      Немного погодя даже эти звуки умрут, наступит тишина, нарушаемая только отдаленным рычанием турбин, несущих нас к ждущему звездному кораблю, где сила тяжести тоже составляет 10g, но в условиях космоса она будет переноситься легче, и пассажиры смогут встать на ноги. Как мило и заботливо с их стороны. С их, машин. Надо же, машина с душой!
      Скоро мы уже находились на звездолете. В наших «каютах» шум турбин был едва различим. Путешествие проходило относительно легко и спокойно, если только перелет через звезды можно назвать безопасным.
      Посадка всегда бывает суматошна. Стыковка проходит при тусклом освещении в шлюзах, в невесомости. Сталкиваются пассажиры, грузы, мелькают поппиты, похожие на летающих пауков.
      Название корабля, который принял нас на борт, оказалось «7мб4субСХ», а в главном его узле расположился господин, только что созданный своими собратьями и, следовательно, не имеющий пока большого веса в своем машинном мире.
      Моя каюта, подобная тысяче других, созданная из соединенных вместе грузовых контейнеров, оборудованная минимумом приспособлений, могла выдержать нагрузку в 6g и выше. Находилась она на полдороге к фюзеляжу. Это помещение предназначалось для пассажиров. Большую часть отсеков занимал груз, находившийся на нижних палубах в необорудованных каютах, отдаленных от жилых отсеков на метр.
      Я старался не спускаться ниже. Меня смущал запах рвоты и испражнений, которыми негуманоиды реагировали на шок подъема и перегрузки.
      Я поднялся выше на площадку на уровне фюзеляжа, где сила тяжести была l1g — норма для поппитов. Вид из иллюминатора поразил меня. Сев за маленький столик в ресторане, недалеко от главного поручня на одном из балконов, я принялся рассматривать громадное скопление народа. Представители различных цивилизаций толпились внизу, глядя в иллюминаторы.
      Они — выдающееся творение машин, огромная, изогнутая поверхность великолепного стекла, в сотню метров высотой и вдвое большей шириной. Конечно, у людей такого просто не может быть.
      Внешний корпус судна, как, впрочем, и все, прежде виденные мной звездолеты, представлял собой ничем не выделяющееся, замкнутое пространство из сверкающего металла, сделанного бог знает из чего. Под нами работали турбины, однако рев их почти не был слышен, и работа двигателей позволяла нам перемещаться, ходить и любоваться звездами в роскошные иллюминаторы. Удивительное зрелище…
      Яркий полумесяц Боромилита, отстоявший уже за тысячу километров, заполнил половину иллюминатора. Одна из лун планеты Лэлатри, находившаяся в той же фазе, — мягкий оранжевый диск — плыла над туманной атмосферой планеты. В черном небе сверкали звезды: дюжины и сотни маленьких сверкающих бриллиантов, опалов, бледных сапфиров, которые едва ли можно было различить на фоне блистательного великолепия алмазов.
      На одном из оконечностей полумесяца, единственное, что я мог хорошенько разглядеть, мерцала полярная шапка Боромилита — царство льда в разгар лета; виднелись бледно-зеленые моря, темные полосы джунглей, прожженные солнцем пустыни.
      Однажды, когда я был ребенком, мы возвращались с родителями из отпуска, проведенного на Луне, и тогда я увидел разные стороны родной планеты.
      Это случилось за полгода до Вторжения. Тогда континенты казались мне морями бесконечного света, яркими островками. Сейчас же все занимал темный океан, лишь кое-где светилась суша.
      Я отпил глоток напитка, отдаленно напоминающего виски, налитого из дешевой, без опознавательных знаков бутылки, и отвернулся.
      На сцене тем временем в самом разгаре было шоу, начавшееся почти сразу после того, как я уселся за стол. Обнаженные, мужчина и женщина танцевали, касаясь друг друга, отходя от партнера и вновь сближаясь. Пассажиры, столпившиеся около сцены, выглядели восхищенными.
      Парочка, казалось, следовала любовному ритуалу слишком уж подробно. Мужчина был очень хорош собой — высокий, красивый, мускулистый представитель сильного пола с эрегированным половым членом — очевидно, его единственным достоинством. Его партнерша, гибкая, длинноволосая женщина, элегантно демонстрировала влажную поверхность внутренней части бедер. Почему-то мне казалось, что они не смогут совершить это на сцене; мужчина, наверно, страдает от высокого давления, а танцовщица больше уделяет внимания эффектам движения, чем утонченному процессу возбуждения. Кроме того, они уже совершали половой акт тысячу раз, надоели друг другу, и этот глупый бизнес, наверняка, сидит у них в печенках, если, конечно, выступающие не напичканы наркотиками.
      Интересно, смотрят ли на них женщины, которые, как правило, отличаются стыдливостью? Да, они неотрывно взирали на происходящее на сцене, открыв рты, ожидая последующих действий. Почему люди глазеют на этих дураков-танцоров, изощряющихся в нелепых телодвижениях и нещадно потеющих, вместо того, чтобы повернуться друг к другу и самим сделать то же самое?
      Я знаю людей, которые сохранили, а то и преумножили коллекцию порнографических картинок, привезенную еще с Земли. Даже наемники-спаги, в чьем распоряжении имеются послушные наложницы, стоит им только позвонить и заказать, и те грешат порнографией. Скорее всего, потому, что открытки не могут испытывать чувств, хотя, если присмотреться, становится очевидным, что люди, изображенные на них, их испытывают.
      Женщина, широко раздвинувшая ноги перед объективом камеры, с застывшей улыбкой на лице, прячет во взгляде отвращение; мужчина, держащий свой член, улыбается безликой толпе, а в глазах мысли об ужине или о машине, которую придется еще раз ремонтировать.
      Парочка на сцене, сжав друг друга в объятиях, начала покрывать поцелуями тело партнера, заставляя зрителей вздыхать от восторга. Затем женщина изящно изогнулась, наклонилась, предоставляя ягодицы в распоряжение любовника. Мне это напомнило старый, гнусный порнофильм. Мужчина повернулся, ничуть не уступая в грациозности своей партнерше, и сделал толчок бедрами.
      Некоторые из возбужденных созерцателей изысканного шоу наклонились ниже, чтобы иметь возможность заглянуть женщине между ног — так лучше видно.
      Ничего нового я для себя не узрел, поэтому отвернулся и cтал смотреть в иллюминатор. Мы уже достигли освещенной стороны Боромилита, и планета теперь казалась прекрасным, сверкающим сокровищем, распростертым под нами. Зрелище было достойно того, чтобы любоваться им вечно.
      Шепот, переданный через транслятор, донесся до моего сознания:
      — Наслаждаешься шоу?
      Я повернул голову и увидел Шрехт, наклонившуюся над моим столом и держащую в одной лапе покрытый инеем кувшин. Она, запрокинув голову, влила в себя приличную порцию. В воздухе запахло смесью керосина и пиццы.
      Пожав плечами, я показал на иллюминатор:
      — Да, но вот этим. А то… — Я кивком головы указал на сцену, где синхронно двигались танцоры, исполняя прилюдно такой интимный, не для широкой публики акт. — Разве это искусство? — Некоторые из зрителей уже стояли на коленях, будто молились, а одна женщина даже положила голову на сцену, где качались тени танцоров. — Я не знаю, какого черта это вообще происходит!
      Шрехт кивнула, наблюдая за парочкой.
      — Дома у нас тоже происходит нечто подобное. Женщины-охотники поднимаются на сцену с небольшим жертвенным животным и убивают его, затем поедают. Некоторых это очень возбуждает.
      — А тебя?
      Хруфф пожала плечами:
      — Думаю, — нет. Раньше, когда я была совсем юной, другое дело.
      Воспитание сородичей Шрехт в корне отличалось от нашего, хотя до нас доходили лишь слухи, и то в общих чертах. Представители мужского пола, как мне известно, были неразумны и являлись, в лучшем случае, предметом домашнего обихода, вещью, собственностью, а в худшем — животными, которых пасет специально обученный пастух. В определенное время мужские особи забираются и используются по назначению. Женщины-амазонки расы хруффов не взяли своих мужчин к звездам, и все наемники легионов спагов, принадлежащие к этому виду, дали обет безбрачия. Думаю, не навсегда, а лишь на время службы.
      Вполне возможно, что периодически они направляются на родную планету для размножения, но я не уверен. Ни Шрехт, ни один знакомый хруфф никогда не говорил об этом, ло крайней мере заинтересованно и увлеченно.
      Моя компаньонка участливо спросила:
      — Ты уже поел? Думаю, мы оба можем здесь подкрепиться.
      Я кивнул, сделав знак официанту. На сцене танцоры, тяжело дыша, исходили потом, а толпа молча ждала продолжения.

* * *

      Мое первое впечатление от Земли, не виденной более двадцати лет, было подобно сильному удару.
      Из космоса она казалась обычной обитаемой планетой, очень отдаленно напоминающей тот мир, что я покинул много лет назад. С тех пор я побывал на стольких планетах, похожих на нее, что сбился со счета, и мои воспоминания стерлись.
      Сейчас, стоя у трапа, я полной грудью вдыхал позабытый воздух родины, такой знакомый, до боли родной, что не замечал чужеродных примесей. Взору открывался вымощенный черным камнем космодром, широкая гладкая взлетно-посадочная площадка, серое гранитное здание космопорта.
      Что-то неприятное, болезненное впивалось в сознание. Покалеченные башни и здания разрушенного города резко контрастировали с новыми зданиями возрожденного города и зелеными островками леса, которых не было раньше и которые мне уже давно не доводилось видеть. А над всем этим сияло необычным персиковым и золотисто-коричневым цветом небо — как раз начинался восход солнца.
      Скоро появится оно, дневное светило-божество, к которому привычны мои глаза, ведь я рожден для жизни под этой звездой.
      Шрехт, нависая надо мной, произнесла:
      — Каждое возвращение домой — это волнующее событие. Тот, кто не уезжал никуда, не узнает радости возвращения. — Не знаю, каким образом ей удалось заставить звучать транслятор спокойно, задумчиво, е определенной толикой уважения.
      Я смог только кивнуть и, сняв трубку своего радиотелефона, проговорил:
      — Номер 10х 9760 ч прибыл на Землю.
      Послышались негромкие звуки — такие же мне приходилось слышать и на Боромилите, и бесполый нежный голос произнес:
      — 4у 1028 ч, связь установлена, вы включены в сеть.
      Где-то рядом находится мир, который я оставил; люди, семья, о существовании которой я знаю; друзья, которые были бы у меня, если бы я остался здесь. Пустота, подобная отрицательным зарядам в управляющей сети, несуществующие люди, может быть, мои дети, которые могли появиться у меня, останься я с Алике. Мое воображение рисовало мне смесь девушки, которой она была тогда, и женщины, в которую она превратилась. Прибыли портовые рабочие, и началась разгрузка: тащили по трапу контейнеры, кричали до хрипоты наблюдатели, раздраженные человеческие голоса перемежались с тонким щебетанием боромилитян.
      Под эту какофонию мы прошли к главному залатанному зданию, где выбоины в граните были заделаны цементом. На их месте, как мне помнится, раньше зияли громадные дыры и трещины.
      Мы шли, и косые лучи золотого солнца освещали нас, и в тот момент чувство, похожее на радость, заполнило меня. «Волнующее событие» — так, кажется, определила мои ощущения Шрехт.
      Внутреннее убранство здания со дня моего отъезда поздней весной 2154 года мало изменилось. Конечно, кое-какие новшества имелись. Каменный потолок, изображающий звездное, небо, кое-где начал осыпаться; на Млечном пути виднелись старые и свежие порезы и разрывы; качаясь от порывов ветра, свисала оторванная часть созвездия Ориона, в любую минуту готовая упасть.
      Выложенный мозаикой, изображающий историю космических путешествий пол выглядел достаточно износившимся, старым и выбитым. С трудом можно было различить лицо Юрия Гагарина, а вот черты командира крыла Дерека Макдонафа, что возглавлял «Ларраби», протаранивший разведывательный корабль господина, казавшиеся высеченными резцом ваятеля, были изуродованы до неузнаваемости.
      Неужели господа приказали сделать это? Нет, не думаю, что их… чувства, если только можно применить относительно машин это слово, распространяются так далеко. Хруффы? Нет, я так не считаю, они гордятся нами: мы почти разгромили их.
      Скорее всего, это дело рук вандалов. Здесь и там, на площадке терминалов космопорта, можно было видеть землян и представителей других планет. В углу, храня молчание, аккуратно расположились поппиты; недалеко от них находилось несколько существ, похожи на росомах, покрытых чем-то вроде мха. Тут же можно было увидеть робких, забитых боромилитян — вполне возможно, что они отправляются домой. Недалеко от группы этих тварей, на огромном узле багажа восседало создание, похожее на большой кожаный черный медицинский тампон со множеством светящихся белых глаз, восемью или девятью длинными руками и ногами.
      И разбросанные по всему помещению, одетые в белые шали и твердые соломенные шляпы, со значками господ у горла, с изящными смертоносными ружьями на зеленой чешуйчатой груди расхаживали… кентавры. Думаю, так можно их назвать, но пришли они не из человеческих мифов. Ростом эти создания превосходили человека, длинные, толстые конечности заканчивались мощными когтистыми лапами, спина переходила в короткие задние конечности и толстый твердый хвост. Верхняя часть туловища более или менее походила на нашу, хотя не очень сильно. Руки формой напоминали человеческие, но были значительно больше и менее изящны, пулеобразная голова, рот, наполненный желтыми зубами.
      Как-то, давным-давно, в учебнике я видел голограмму какого-то древнего вымершего травоядного ящера, кажется, мосхопса. У него были зубы, похожие на клыки кентавра — огромные, плоские, напоминающие бревна. Некоторые из них распахнули свои шали, и можно было различить самцов — по клоакам и особей с другим строением половых органов — самок.
      Это были саанаэ. Когда я уже покидал Землю, их начали привозить на планету вместо наемниковхруффов, чьи услуги понадобились господам где-то на других планетах. Саанаэ оказались плохими солдатами, но отличными полицейскими.
      Мы прошли к секции, где раньше находилась билетная касса, а сейчас над ней висел знак: «Портовые власти Сиркара». У окошечка выстроилась огромная очередь, достигавшая выхода. В ней смешались представители разных миров люди, странные и не очень создания. Очереди противостояла слаженная команда мужчин и женщин, одетых в красновато-коричневую униформу, со значками из дешевого сверкающего металла, отдаленно напоминающего алюминий. Наверно, господа хотели, чтобы знаки отличия их слуг походили на серебро или золото.
      Мы подошли к началу очереди и остановились в ожидании.
      Один из служащих, рассортировывающий прибывших по формам, взглянул на нас, нахмурился, отвернулся, продолжая работать. Я недовольно постучал по прилавку рукой:
      — Эй, сэр!
      Он поднял голову, взглянул на меня, затем на хруффа:
      — Идите в конец очереди.
      Я почувствовал, как позади меня заволновалась Шрехт.
      Интересно, как эти люди получают работу? Может, он просто не заметил, что хруфф трех метров высотой или то, что я ношу оружие, а может, у него много знакомых среди полицейских-саанаэ? Что касается меня, то я до этого уже имел дело с мелкими чиновниками. Не понимаю, почему с этим человеком надо обращаться иначе, чем с тем негуманоидом, которого я как-то «приласкал»! Я глянул на Щрехг, делая ей знак держаться подальше, повернулся лицом к мужчине и, дотянувшись до его рукава, постарался привлечь его внимание. Другой чиновник, постарше, поплотнее, с выпирающим брюшком, с седыми волосами, окаймляющими желтое лицо, с пересекающим лоб большим кривым шрамом неторопливо подошел к Нам. Он дотронулся до моей руки и произнес:
      — Джонсон, встань к другому прилавку, и пусть твоя очередь тоже передвинется.
      — Что? — поднимаясь на ноги, открыв рот и покраснев, изумленно переспросил чиновник помоложе.
      — Давай, малыш. — Пожилой мужчина даже не взглянул в его сторону.
      Джонсон повернулся и уставился на нас: — Это неправильно.
      — Все равно, сделай это.
      — Я подниму этот вопрос на сегодняшнем собрании, Веласкес… прозвучала неприкрытая угроза.
      Кто-то, стоявший совсем рядом в очереди, пробормотал:
      — Проклятые придурки…
      — Сделай это.
      Пожилой чиновник подал мне руку и отрекомендовался:
      — Хавильдар в отставке Ари Веласкес, полк XVII Великолепный.
      Я пожал протянутую руку:
      — Атол Моррисон, IX Непобедимый, — чуть не сказал X.
      — Долго служите, джемадар-майор?
      — С самого начала.
      Отставной собрат по оружию понимающе кивнул:
      — Скоро мы получим ваши бумаги, зарегистрируем их и отпустим вас. Затем широкая улыбка осветила его лицо: — Добро пожаловать домой, сэр!

      Позднее, попрощавшись со Шрехт, договорившись встретиться с ней в Нью-Йорке на государственном церемониале, я отправился по монорельсовой дороге домой. В бледно-голубом, чуть тронутом серыми вкраплениями небе сияло солнце, а мы ехали мимо неразобранных, страшных руин Нью-Джерси, следуя по построенной еще в XX веке дороге.
      Бесконечный, огромный город, урбанизированный спрут, процветавший веками, сейчас был практически стерт с лица земли. Чахлые сосны росли повсюду. Куда ни кинь взгляд — везде низкорослый кустарник и болота. Вообще-то я даже не помню, каким город был раньше. Память девятилетнего ребенка не сохранила воспоминаний об этом. В то время меня слишком поразило путешествие на Луну и странный устойчивый запах. Мой отец частенько повторял: «Не знаю, Ати, здесь всегда так пахло…» Находясь в закупоренном, вентилируемом вагоне, глядя на поросший кустарником бывший Нью-Джерси, на людей, мелькавших среди ветвей низкорослых деревьев, я не мог сказать, присутствует ли сейчас какой-нибудь запах.
      Монорельсовая дорога шла через реку Делавар.
      Мы ехали по мосту, возвышающемуся над плоской равниной, сплошь усеянной галькой. На этом месте когда-то находилась Филадельфия. Пространство до горизонта, насколько видел глаз, было усеяно битым коричнево-серым камнем. Такой же фон присутствовал и у залива, и у леса, и у берегов реки. Оба огромных кратера, заполненных водой, походили на естественные озера. В последний раз, когда я видел их, они выглядели иначе.
      Память хранит все еще кровоточащие раны, сделанные бомбами более чем десять лет назад. Они это называют дружеским огнем. Ракеты, пущенные в военные звездолеты господ, несущих наемников-хруффов на борту, не попали в цель и вернулись обратно.
      Две боеголовки в двадцать мегатонн взорвались, оставив в теле планеты две громадных воронки. Я не имею ни малейшего представления, сколько народа погибло в одно мгновение — шесть, семь миллионов?
      В объеме кровопролитной войны, забравшей восемь биллионов человеческих жизней, шесть или семь миллионов кажутся смешными.
      Немного погодя мы подъехали к Вашингтону, округ Колумбия. Я, немного откинув назад свое удобное кресло, уселся в него, наслаждаясь холодным коктейлем, в чей состав, по моему мнению, входила минеральная вода и капелька имбирного бренди, и взирал на хаос, начало которого мне хорошо запомнилось.
      У меня не отложилось в памяти, почему мы находились в округе Колумбия в тот день, когда десант хруффов посыпался с голубых безоблачных небес, и почему мой отец решил забрать семью из Чепел Хилл, где мы находились в безопасности. Вторжение началось несколько дней назад, сотни миллионов людей уже погибли, ракеты хруффов зависали над нашими головами, извергая свой клыкастый груз.
      Память ожила, рисуя картину нашей наземной машины, на бешеной скорости несущейся по улицам города, врезаясь в другие автомобили, обгоняя бегущих пешеходов. Мать плакала, брат и сестра визжали, а я, прижавшись к стеклу, молча наблюдал, изумленный донельзя.
      Я видел, как поврежденный корабль хруффов, прочертив кривую, рухнул на крыло, по инерции еще продолжая двигаться, оставляя за собой дымный след.
      Мы на полной скорости мчались вниз по Молу; не обращая внимания на газоны и людей, бегущих по ним. Какой-то зазевавшийся недоумок отлетел от дверцы, забрызгав стекла своей кровью.
      Корабль наемников врезался в пьедестал Монумента и взорвался. Над местом взрыва расцвел красно-желтый шар, а я подумал, что когда-то уже видел видеофильм, где присутствовали подобные кадры. Мне почему-то казалось, что обелиск рухнет, как подкошенное дерево, но он не упал, а рассыпался на мелкие кусочки, падавшие прямо в пекло горевшего корабля.
      Мы уже находились на дороге через Потомак, мчась по широкой магистрали, когда позади вспыхнул яркий белый огонь, слепивший глаза и заставлявший щуриться. Мой отец зашелся в страшном, безмолвном крике. Память сохранила высокий столб клубящегося дыма. И еще я помню ветер, жаркий, гонящий впереди себя туман.
      Поезд мчался уже по земле Северной Вирджинии; взору открывалась поросшая лесом земля, на которой еще можно было различить остатки магистралей. Подошла женщина и грациозно опустилась в кресло рядом со мной. Она была хороша собой, молода, стройна и мускулиста, одета просто, но со вкусом, выгоревшие на солнце темные волосы аккуратно собраны в пучок, кожа загорелая и, должно быть, очень гладкая на ощупь. Соседка сидела, краешком своих серо-зеленых глаз следя за мной. На ней, как и на большинстве пассажиров, был надет собачий ошейник с ярлыком. Крепостные, или рабы, короче, слуги местного господина на посылках у него с бог знает каким поручением. Узнавать у меня не было никакого желания.
      Женщина наклонилась ко мне, глядя мне в лицо; глаза заблестели от быстрых, бросаемых украдкой взглядов на мою форму, на знаки отличия.
      — Вы наемник?
      Удивленно взглянув на нее, я кивнул.
      Она протянула руку:
      — Меня зовут Шелли. — Затем заученно продолжила: — Шестьсот шесть пятьдесят один, поселение 7, Вирджиния.
      Будто я знаю, что означают эти цифры. Я намеревался легко пожать ей руку, радуясь, что это осталось традицией землян, но соседка вцепилась в мои пальцы, крепко, но в то же время нежно их сжимая, и заулыбалась.
      Мне пришлось представиться:
      — Джемад ар-майор Атол Моррисон, IX Непобедимый. — И наверняка можно было сказать, что мои слова ни о чем ей не говорят, — взгляд этих таких внимательных глаз остался абсолютно неподвижным.
      Перед ней находился мужчина в форме, не имеющий ошейника.
      Ее другая рука оказалась на моем бедре, остановившись на полпути между коленом и пахом. Я вырвал свою руку, убрал ее дерзкую кисть:
      — Я, правда, очень устал, Шелли, извини.
      В глазах появилось выражение разочарования.
      Вообще-то я не так уж и вымотался. Но все же я ведь… дома. Мне не хотелось думать о соплеменницах как о наложницах, готовых в любое время предложить свои услуги. Может, я и стану таким, как они, если только мне удастся понять, кем стали земляне в мое отсутствие.
      Я немного задремал, едва замечая соседку, всe еще сидевшую рядом, время от времени менявшую позу. Интересно, наблюдает ли она за мной? Я выпрямился и жадно вгляделся в пейзаж Вирджинии, мелькавший за окном. Ричмонд должен находиться на своем старом месте, по крайней мере он был там, когда я последний раз ехал этой дорогой, направляясь на север, в космопорт, готовясь к отправке на Марс.
      Тогда я еще не знал, когда вернусь домой.
      Люди в большинстве своем оставались на местах, но время от времени кто-нибудь из пассажиров поднимался и шел в маленькую комнату, возвращаясь с бутылкой-двумя бледно-желтого пива. Ко мне единственному подошел проводник и предложил выпивку. Наверно, потому, что только около меня крутилась эта беспокойная, маленькая проститутка.
      Впереди сидел невысокий, худой, бледный мужчина, держащий длинный ремень, к которому были привязаны два обнаженных, несчастных боромилитянина, скованных между собой цепью у шеи и мученически взиравших на людей.
      Время от времени в проходе появлялась пара сиркарских полицейских в своей мрачной красновато-коричневой униформе. Они поглядывали на пассажиров — упитанные мужчины со свирепыми, жесткими взглядами. Посмотрев на меня, полицейские отвернулись, явно нервничая. Нашла коса на камень легавые увидбли действительно крутого парня.
      Когда они скрылись, я услышал презрительно-ненавидящий шепот:
      — …проклятые саготы…
      Саготы. Какое странное слово. Похоже, что я когда-то слышал его, знал его значение, но теперь оно было похоронено глубоко под другими воспоминаниями. Я же жил здесь несколько лет после Вторжения перед поступлением на службу в легион, но все-таки не мог припомнить, чтобы кто-то употреблял его. Нашу землю топтали хруффы, а саанаэ только-только начинали прибывать, и не существовало никакой земной полиции, и никто никого не называл саготами.
      Снаружи блеснула вспышка света; в ту же самую секунду, делая день ярче, приток адреналина ускорил мой пульс, обострил чувства. Откуда? Где-то впереди, на западном горизонте, где холмы становились круче, желто-оранжевым бутоном раскрылся огненный цветок. Вспышка, еще одна — в общей сложности, три отдаленных столба дыма начали расти. Пассажиры выглядывали из окон, переговариваясь друг с другом, однако я не мог понять их слов.
      Шелли, положив ладонь на ручку кресла, тоже смотрела на огонь и дым. В ее глазах появилось новое выражение, показавшееся мне страхом.
      Позади нее стояли два полисмена, застывшие в смешной позе — один из них дотронулся до руки напарника, да так и остался — живая картина. Я махнул рукой в направлении дыма:
      — Что там происходит?
      Они переглянулись, обменявшись молчаливыми репликами, — думаю, саготы понимали друг друга без слов. Тот, что покороче и погрузнее, почесал заросший щетиной подбородок и произнес, тщательно подбирая слова:
      — Не знаю, маленькая неприятность, я думаю.
      Маленькая неприятность?! — Ну что ж, очень может быть.
      — А какого рода? — Я вновь ощутил прикосновение руки Шелли, будто пытавшейся сказать мне что-то.
      Мужчины оценивающими взглядами прошлись по моей форме, только непонятно было, обеспокоены они или просто делают вид. Кто знает, что может сотворить наемник из других миров несчастному, маленькому сиркарскому полицейскому? Наконец один из них решился:
      — Ну, вы знаете, думаю… Думаю, такое частенько случается и в других мирах: недавно установленный порядок на вновь завоеванных планетах, люди, еще не готовые к этому, иные еще не удовлетворены. — Глаза полицейского беспокойно поблескивали.
      Я отвернулся от стражей порядка, вновь глядя в окно на отдаленные взрывы, столбы огня, опускающиеся на землю позади нас. Удивленный тем, что услышал такие слова от провинциального копа, я тем не менее был согласен с ним — да, мне, действительно, это было известно. Рука Шелли опять покоилась на моем бедре, будто девушка решила воспользоваться ситуацией.
      Снаружи прогремел гром, заставивший меня прильнуть к окну. В небе зависли два больших, черных, короткокрылых джеткоптера — реактивных вертолета, пытавшихся определить место, откуда стреляли.
      Ага, на борту находятся солдаты; конструкция летательных аппаратов прямо указывает на хозяина — саанаэ, я однажды видел их в деле. Задним ходом реактивные вертолеты вновь вернулись на место выстрелов.
      Я взглянул на двух полисменов — они посмотрели друг на друга, повернулись и ушли. Рука Шелли по-прежнему неподвижно лежала на моем бедре.
      Какое-то странное ступорное состояние охватило меня — я не мог ни пошевелиться, — оттолкнув ее, ни стать инициатором дальнейших событий.
      Шум реактивных машин постепенно заглох и прекратился совсем. Чертовски знакомый звук, слышимый, в основном, на недавно покоренных планетах.
      Память вернула меня к событиям далекого прошлого — над нашими головами завывали джеткоптеры, бросая на нас десятки, сотни саанаэ. А вот и я в амуниции, юный, неопытный солдат в своем первом настоящем бою, по колено стоящий в море начинающей сворачиваться крови, режущий чешуйчатых, мускулистых зеленых кентавров, убивающий, убива ющий их, подобно древнему герою мифов, который сражается с демонами.
      Помню дым, огонь, красную гемоглобиновую кровь — их кровь, не нашу. А все потому, что они — хорошие полицейские, а мы — отличные солдаты. Я не имел ни малейшего представления, почему те саанаэ восстали или почему восстание так быстро вспыхнуло и разгорелось. Скорее всего, это было связано с населением планеты, где полицейские работали — высокими, тонкими, красными полулошадями-полупауками, вовсе не похожими на кентавров-саанаэ. Скажу только, что мы уничтожили их всех.
      Один момент из пережитого в те дни долгое время не давал мне покоя, и до сих пор это воспоминание заставляет сердце холодеть. В грязи того далекого мира, направив на меня пустой пистолет, лежал раненый саанаэ. В его полных ужаса, с металлическим блеском нечеловеческих глазах отражалось кровавое небо. Он ждал.
      Едва взглянув на него, я справился со своим чувством жалости и отрезал ему голову.
      Рука Шелли лежала уже внизу живота, легко поглаживая плотный материал моих брюк, ощущая ответную реакцию, начавшуюся абсолютно неосознанно. Она прильнула ко мне, положив голову на мое плечо, повернув шею, и водила губами по моей щеке.
      Неужели женщина собирается заняться со мной любовью прямо в вагоне?
      Быстро окинув взглядом пассажиров, я увидел, что никто не обращает внимания, все отвернулись, разглядывая кто пейзаж за окном, кто шоу по телевизору, причем, очень внимательно, старательно это делали.
      Я выпрямился, слегка повернувшись, и прислонился спиной к стене — так мне было видно лицо девицы.
      — Что ты здесь ищешь? Могу сразу сказать, что ты не профессиональная проститутка, занятая работой с утра до вечера. У меня глаз наметан.
      Шелли отвела глаза и покраснела — смущение ей шло.
      — Я… — Она не смогла больше сказать и слова или даже посмотреть мне в глаза.
      Протянув руку, я приподнял ее подбородок, заставляя девушку посмотреть на меня:
      — Просто скажи мне, я не буду наказывать тебя за это. — Эти же слова я повторял сотни и тысячи раз наложницам, слугам, людям и инопланетянам, даже животным, которые, по моему разумению, могли меня понять.
      Женщина спросила: — Ты купишь меня?
      Мне было не очень понятно — дать денег за услугу или заплатить за нее, купить в полном смысле слова, как вещь? Теперь она выглядела несколько иначе, выражение смущения и стыдливости исчезло с лица, и в нем появилась надежда. Я улыбнулся ей:
      — Шелли, так дело не пойдет. У нас нет ничего своего, даже жизнями мы не имеем права распоряжаться.
      Да, глупо я поступил, выдав эту тираду. Для нее это ничего не значило, ничего не объясняло.
      Женщина вновь задала вопрос:
      — Ты бы купил меня, если бы мог?
      Я усмехнулся, растрепав волосы Шелли рукой, способной закрыть пол ее головы. Она прильнула ближе, обняв меня, затем вновь попыталась атаковать низ моего живота. Я сжал ее на какое-то мгновение, давая понять, что не хочу этого, и давая ей время осознать этот факт, затем отвернулся, отпустив настырную маленькую шлюху. Она успокоилась и сидела, гладя на прекрасную картину ясного голубого неба и зеленых лесов — на те места, что когда-то звались моим домом.
      Когда поезд наконец прибыл в Дурхейм — станцию в двадцати километрах к востоку от Чепел Хилл — я не знал, что меня ожидает там. Дорога, ведущая с холма вниз, не предвещала ничего интересного — бесконечное пространство смешанных лесов, странные островки сосняка, холмы, заросшие травой и, кустарником, ни на что не похожие развалины. Мало что осталось от Дурхейма, когда-то давно бывшего миллионным городом. Теперь же на его месте находился лес, полный высоких, прямых деревьев, среди которых виднелись остатки нескольких зданий. Я вышел из поезда, держа свой маленький чемодан, и остановился, глядя на запад.
      Был чудный день; солнце неподвижно висело над далекими, затянутыми голубой дымкой холмами, зелеными лесами; прохладный ветер освежал мое лицо, мягко ерошил волосы.
      — Атол Моррисон?
      Я обернулся — позади меня стоял невысокий, пухлый мужчина с ужасно знакомым лицом, одетый в темно-коричневую сутану, через расстегнутый ворот которой виднелась темная рубашка и белый воротничок священника. Очень знакомое лицо… Бог мой, Лэнк!
      — Лэнк?
      Он рассыпался в той своей замечательной улыбке, что я хорошо помнил, и, шагнув вперед, схватил меня в объятия, которые, если честно, я едва почувствовал. Когда я уехал, моему брату Ланкастеру было двенадцать лет. Никто не посылал мне его фотографий, а сейчас передо мной стоял толстячок средних лет в одежде священника. От того мальчика, что я знал, не осталось ничего, кроме улыбки.
      — Добро пожаловать домой, Ати, дома ждут тебя, — сердечно произнес он.
      В горле встал комок — это было настолько непривычно и неожиданно, что я почувствовал себя глупо. Держа брата на расстоянии вытянутой руки, я улыбался, оглядывая его с ног до головы, сжимая его тонкие, мягкие ручки в своих огромных ручищах, ощущая через сутану его мягкое, расплывшееся тело. В глазах Лэнка застыло выражение сомнения и нерешительности.
      — Боже, Лэнк, я и мечтать не мог, что когда-нибудь увижу тебя!
      — А мы всегда надеялись, что увидим тебя, Ати.
      Брат шагнул назад, отпуская меня и неотрывно глядя мне в глаза, затем перевел взгляд на шрамы на лице, на огромные руки со сбитыми на костяшках пальцами, на мою мускулистую тренированную фигуру, на оружие в кобуре. Наконец, он натянуто улыбнулся:
      — Боже мой, что они сделали с тобой? Наркотики?
      Почему он так решил? Лэнк видел перед собой высокого мужчину с хорошо развитыми, грудными мышцами, широкого в плечах, с большими руками воина, с квадратным лицом, несколько изуродованным большим белым шрамом ото лба до. подбородка, проходящим над левым глазом. Чистые, спокойные, будто им не довелось увидеть ничего плохого, карие глаза.
      Я внезапно осознал, что мои мускулы находятся в большом напряжении, заставляя меня стоять прямо и не горбиться. Любой другой человек на моем месте немного расслабился бы, так поступил и Лэнк.
      Проведя по бицепсам другой руки, я покачал головой, пытаясь заставить брата улыбнуться:.
      — Хорошая, доброкачественная еда, большая ежедневная физическая нагрузка.
      Брат медленно кивнул, но мне почему-то пришла в голову мысль, что про себя он добавил к моим словам: «И много трупов, которые не позволяют тебе расслабиться». Лэнк повернулся, знаком указывая следовать за ним:
      — Пойдем, брат, тебя ждут родные. — И он пошел вниз по лестнице, увлекая меня за собой, к видневшемуся лесу.
      Машина у Лэнка оказалась старым четырехколесным электромобилем на солнечных батареях. Она была припаркована на стоянке чуть ниже станции.
      Сев в машину, брат ласково похлопал по приборной доске:
      — Она замечательная старушка, на которую всегда можно положиться; я ее нашел в развалинах, как и большинство предметов, нас окружающих. — Нажав на стартер, он подождал, пока засветился зеленый сигнал, оставшийся еще со времен моего детства, затем выехал со стоянки.
      Когда мы выбрались на дорогу, я обратил внимание на тротуар — он был весь в грязи и трещинах, через которые проросла густая растительность, и Лэнк аккуратно объезжал их, боясь повредить свой электромобиль. Мы съехали с высокого, бугристого холма, чей склон порос стройными соснами, и выбрались на широкое, заросшее травой поле. Машина подпрыгивала на выбоинах, оставленных другими средствами передвижения. Дорогу, поворачивавшую на запад, с двух сторон обступали деревья, сквозь которые виднелись полуразрушенные здания.
      Из перекошенных, разбитых окон вырывались клубы дыма, и я мог видеть полоски белья, сделанного из скатертей; рубашки и брюки трепетали на ветру, словно старые потертые флаги. Человек, стоявший с топором в руке, промокнул вспотевший лоб куском ткани, провожая взглядом нашу машину, затем вернулся к громадной куче дров.
      Когда-то я в течение нескольких лет между Вторжением и вступлением в легионы спагов тоже колол дрова. Ужасно жить в мире, где нет электричества.
      Чтобы не колоть дрова зимой, на холодном ветру, я делал это все лето по полчаса в день, помогая семье.
      Лэнк молчал, сосредоточенно ведя машину и объезжая наиболее глубокие рытвины. Дорога поросла густой изумрудной травой, но через буйную растительность еще можно было разглядеть островки асфальта:
      — Это же автострада 15-501, да?
      Брат, улыбнувшись, взглянул на меня и согласно кивнул.
      — Не могу себе представить, что могло привести eе в такое состояние, буквально порвать на куски. В таком виде она находится уже очень долго.
      Деревья здесь были несколько ниже, чем везде, и я вдруг понял, что мы проезжаем через южную часть Корстианского государственного парка. Несколько веков назад на этом месте находилась ферма, а с 1920 года эта территория была объявлена заповедником. Среди деревьев, насколько я видел, не мелькало остатков зданий, но дальше, когда мы проехали по деревянному, залепленному грязью мосту через ручей Нью-Хоуп, мои зоркие глаза разглядели дым от костра, дальше, у излучины реки, индейский вигвам из разноцветных старых одеял.
      Люди, сидевшие у огня, имели темный цвет кожи, но скaзать, индейцы они или нет, было трудно. До Вторжения индейское сообщество размешалось в Ламби Мьюзем или в небольших городках, что основало племя Чероки около Эшвиля.
      — Лэнк?.
      Брат наконец поднял глаза, отвлекшись на мгновение от дороги, и я увидел, что дневная жара, трудная дорога и тяжелая сутана заставили его пропотеть.
      — Почему ты выбрал служение богу?
      Лэнк бросил на меня долгий, испытующий взгляд, будто говоривший: «Могу ли я довериться тебе, могу ли открыто говорить? Ты и вправду мой потерянный и вновь обретенный брат или просто человек, носящий форму господ?» Он на секунду отвел глаза, затем вновь посмотрел на меня:
      — Ну… — Лэнк нервно потрогал белый воротничок священника и слабо улыбнулся: — Лучше уж такой ворот, чем какой-нибудь еще. Тебе повезло, Ати, ты даже сам не знаешь как…
      Память услужливо предоставила еще одно полузабытое воспоминание — Лэнк, заливающийся слезами в день моего отъезда. Закат окрасил небо в красновато-коричневый цвет, горизонт будто разрезал светило пополам, видимая часть солнца чуть затуманена облаками… Этот цвет напомнил мне об остальных красных небесах и мирах, где я побывал.
      Последовавший калейдоскоп событий поверг меня в шоковое состояние: прощание с отцом, матерью, братом, сестрой, Алике, втайне боясь ее слез, желая, чтобы она не плакала, и зная, что этого не избежать; затем пробежка вместе с остальными юными напуганными новобранцами через холодный лес, полный враждебных деревьев-великанов; затем страх перед теткой-сержантом с изуродованным шрамами лицом и холодным блеском в ее голубых глазах.
      Помнится, я тогда думал, был ли когда-либо мужчина, который любил эту жестокую, бесстрашную женщину. Неужели и Алике стала бы такой, пройди она экзамены? На этот вопрос у меня не было ответа.
      На поезде мы добрались до старого аэродрома, где сели на борт разбитого, древнего грузового самолета, второй половины XX века. Летели над густой зеленью лесов, взяв курс на запад, рассматривали невысокие горы, разрушенные города, Миссисипи, распухшую от плывущих по ней бревен, пустыни, исковерканные воронками от взрывов и, казалось, все еще дымящиеся.
      Мегаполис Калифорния выглядел, как громадный игрушечный городок, приплюснутый ногой какого-нибудь гиганта.
      Потом перед нами простиралась Австралия, безликий мир, где царили красно-коричневыe тона. В небе сияло беспощадное солнце, а мы шагали по безжизненному песчаному ландшафту. Не выдерживали многие. Стойкие и выносливые юноши и девушки в изнеможении падали на горячий песок, умоляя отправить их домой. Численность нашего отряда заметно уменьшилась, а сержант со своими помощниками не знала ни жалости, ни сострадания.
      Один из моих новых друзей — новобранец из Англии, который позже погиб вдали от родной планеты, под чужим солнцем и под чужим небом, — прозвал ее «Прекрасная Дама».
      Тогда я был не настолько образован, чтобы понять подоплеку клички. Но наконец пришел день, когда мы привинтили значки солдат, невероятно гордые от этого, и нас погрузили на корабль и отправили, как они это называли, на «закрепление пройденного».
      Безвоздушный Марс полностью подтвердил свою репутацию гиблого места, где легко можно расстаться с жизнью. Я и мои товарищи по оружию, экипированные в вакуумные скафандры незнакомой конструкции, с трудом шли под палящими лучами маленького колючего солнца в мрачном розовом небе, чернеющем к зениту; пробирались через беспощадную красную пустыню, в которой нет и не может быть жизни. Наши ряды поредели еще больше, у меня начались галлюцинации, врывающиеся в мои сны, и без того наполненные кошмарами, тоской по дому, безрадостные, в зелено-голубых тонах.
      Однажды ночью я проснулся весь в слезах и обнаружил, что меня, словно маленького, испуганного ребенка, обнимают руки нашего сержанта. Потом она осторожно вытерла пот с моего лба, и через некоторое время я, успокоенный и убаюканный, провалился в тяжелый сон. Утром я проснулся один. «Прекрасная Дама» зверствовала как прежде, и мне показалось, что ее приход ночью был ничем иным, как сновидением.
      На Марсе я мечтал увидеть зелень, планету, покрытую травой и деревьями, и это желание сделало мои мечты о доме еще болезненнее. Земля — зеленая планета, но Альфа-Центавра А-ГУ еще зеленее, так же приплюснута с полюсов, с такими же высоченными, рвущимися в небо вершинами. Леса там золотые, полные существ, будто пришедших из ночных кошмаров. На этой планете мы закончили подготовку, и наши ряды еще больше поредели.
      Когда все закончилось, нас осталось пятеро из двух дюжин. Сержант поцеловала нас всех, вручила направления и улыбнулась. Мы отправились по своим легионам, на войны, заставившие нас забыть о смертельно выматывавших тренировках. Пока мы не приняли участия в боевых действиях, мы даже толком и не знали значения слов «смертельно трудный»; пока не знали.
      Небо становилось все темнее и темнее, тени удлинялись и сгущались, а Лэнк все вел машину в гору.
      Две невысокие горы, граничащие с Болин Крик, закрывали два отдельно стоящих здания, отчетливо вырисовывавшиеся на горизонте. На вершине горы Болус, лежащей к северу, возвышалось нечто, похожее на мечеть с золотыми куполами, от которых отражались последние лучи заходящего солнца. На вершине же Чепел Хилл стояла знакомая черная конструкция — резиденция местного господина. Что там было еще, я не видел — обзор закрывали деревья.
      Почему-то мне казалось, что мы поедем до улицы Франклина, находившейся справа от резиденции, но проехать оказалось невозможно от засилья молодых деревьев, а дорога была кем-то давным-давно взорвана.
      Лэнк повернул там, где раньше был угол Эстес, и выехал на избитую, покрытую рытвинами дорогу.
      По ней ходили люди, рассматривающие нас с явным любопытством. А может, только меня? Один или два раза мой брат махнул кому-то рукой, и его в ответ тоже приветствовали.
      Когда я еще не поступил в легион, никто не жил в этой низкой, заболоченной местности. Жители Чепел Хилла предпочитали селиться повыше, в горах.
      — А что там внизу?
      Лэнк удивленно взглянул на меня, затем пожал плечами:
      — Поселенцы, Ати. Господин поставил здесь свой дом, и нам пришлось переселиться.
      Слово «поселенцы» наемники-спаги использовали для обозначения любых туземных деревень. Я задал вопрос:
      — Ты живешь у подножия холма?
      Брат отрицательно покачал головой:
      — У меня есть клетушка в монастыре. — Небрежным жестом он указал на мечеть, видневшуюся на горе Болус.
      — Значит, лишь немногие остались… Сколько жителей там?
      — Около пятнадцати сотен.
      Когда я был еще совсем несмышленым, население Чепел Хилл составляло около сотни тысяч.
      Совсем стемнело, и на небе стали появляться звезды. Подъехав близко к поселению, я смог ощутить запах обитаемого человеческого жилища, почти ничем не отличающийся от ароматов, исходивших от других деревень среди звезд.

      Наступило царство тьмы. Появившиеся звезды несколько оживляли безрадостную картину черного ночного неба, тронутого кое-где густыми облаками.
      Мы ехали по разбитым улицам поселения, уже не обращая внимания ни на рытвины, ни на засохшую грязь. После осенних дождей это место, очевидно, станет по-настоящему прекрасным.
      У подножия Болин Крик были выстроены маленькие темные домики, растущие, казалось, прямо из земли. Кое-где в раскрытых окнах виднелся красно-оранжевый мерцающий свет. Наверно, смотрят телевизор.
      В воздухе носились полчища мошек и комаров.
      Такое засилье кровопийц я видел только через год или два после Вторжения.
      Раньше внизу росли деревья, буйная растительность покрывала болотистую землю у ручья, на другой стороне была проложена вымощенная тропинка, идущая параллельно со старой водосточной трубой.
      Там любили выгуливать собак и срезать путь к торговому центру у подножия холма. В детстве я часто играл с друзьями в лесу, запутываясь в лесной паутине во время сезона «больших пауков», снимая клещей, что десятками впивались в нас.
      Мы все время играли в войну, сражаясь отчаянно, как зеленые береты против хруффов, которые, как мы знали, должны были скоро прибыть, А когда захватчики пришли и завоевали нас, не нашлось ни одного храбреца или умелого воина, который бы мог противостоять им. Нас победили, но тем не менее мы продолжали играть в эти игры. Мальчики и девочки, мечтавшие о том времени, когда сорви-головы, то есть мы, вырастут и одержат победу. Сейчас лесов не было и в помине, вместо них выросли убогие лачуги, а на том Месте, где раньше стояли наши дома со всеми удобствами, высились дремучие заросли.
      Лэнк подъехал к нависающему фасаду одного из домов, отличающемуся от других своими размерами.
      Из его окон лился желтый свет. Из-за скрипа дверей я едва смог различить отдаленный, ритмичный стук генератора.
      Брат произнес:
      — Вот здесь мать и отец решили построить новый дом, Ати. Мы жили на другой стороне холма, где находилась ветеринарная лечебница, вверх по улице Франклина, помнишь?
      Я хорошо помню эту дорогу, огибающую холм, прогулки по ней теплым солнечным днем, ветлечебницу с какофонией собачьего лая, кошачьего визга и специфическим запахом испражнений. По этому поводу ходила одна шутка — на карте города, продававшейся во всех киосках и маленьких магазинчиках, это место было обозначено как госпиталь для ветеранов, выстроенный церковью. Его аббревиатуру «Вет» неправильно интерпретировали. Мы обычно смеялись, подсматривали в окна приемного отделения и говорили о собаках, участвовавших в боях…
      Лэнк подъехал к самому входу и выбрался из машины:
      — Добро пожаловать домой, Ати.
      Я рассматривал темный дом с квадратными окнами, откуда лился свет. Совсем незнакомый, чужой дом. Шагнув на посыпанную гравием дорожку, я напрягся. Удивительно, но чувствовал я себя не в своей тарелке, хотя знал, что родители находятся внутри, ожидая моего прихода. Что смогу сказать им после двадцатилетнего отсутствия, и что они смогут сказать мне?
      От дома, там где, по моему предположению, должна была находиться дверь, отделилась тень, идущая по направлению ко мне. Подойдя ближе, она приобрела очертания высокой, стройной женщины с прямыми рыжевато-коричневыми волосами, окаймляющими лицо типичной провинциалки. Она была фактически одного роста со мной.
      — Оддни? — прошептал я.
      Женщина прильнула ко мне, сжав меня в объятиях, прижавшись лицом к шее.
      — О боже, Атол… — В ее словах звучало неверие.
      Обняв ее, я недоуменно спрашивал себя, неужели это моя сестра? Память услужливо рисовала картину юной девушки с сухими глазами без слез, которая попрощалась со мной тем летним днем и, взяв Алике за руку, увела ее, когда мне пришло время уезжать.
      Оддни — это моя сестра, на восемнадцать месяцев младше меня, она помогала вспомнить мне полузабытые школьные предметы, которые я забыл за два года после Вторжения. Мы доверяли друг другу самые сокровенные тайны, она постоянно подшучивала над нашими общими знакомыми, одним словом, мы были очень близки.
      Память сделала скачок назад — теперь я вспоминал себя восьмилетним мальчишкой, играющим под тентом с семилетней сестренкой. Стоял ясный солнечный день, лучи летнего солнца пробивались сквозь нашу палатку, освещая ее бело-голубым светом. Мы дурачились, переодевались в одежду друг друга, хихикали. Наверно, это продолжалось бы еще очень долго, если бы наши родители не застали нас однажды за этим занятием. Между собой они посмеялись, очевидно, вспоминая свои детские забавы.
      И вот теперь, по прошествии стольких лет, я держал в объятиях худенькую, высокую женщину, свою сестру. И вновь чувство неловкости охватило меня — она начала плакать, горячие слезы оросили мой воротник.
      — О боже, Атол…
      Затем распахнулась дверь, хлынувший поток желтого света разогнал тьму. И члены моей семьи высыпали на улицу, толкая друг друга и оглашая воздух радостными криками.
      — Добро пожаловать домой, — говорили они, — брат, сын, друг, дражайший Атол Моррисон!
      Они радовались, а я удивлялся: «Кто эти люди?» Родственники повели меня в дом, крича все сразу, затем вдруг замолчали, снова заговорили. Комната была залита ярким светом, лившимся из множества лампочек; знакомых мне еще с детства. В ней находился большой и низкий ореховый стол, что моя прабабка подарила моим родителям на свадьбу полвека назад. На столе стояло много всяких блюд, издававших заманчивый, знакомый запах. Маленькая, не дающая покоя часть меня вдруг дала мне понять, что еда ждет блудного сына.
      Не знаю, наверно, было бы лучше приехать без предупреждения, зайти, поздороваться невзначай, будто и не уезжал я никуда на двадцать лет, сказать: «Привет, ма, это твой сын Атол наконец прибыл домой…» Теперь на меня нахлынули глупые, смешные воспоминания детства, словно я никогда не воевал под чужим небом и холодными, злыми звездами. Мой отец за прошедшие два десятилетия практически не изменился: такой же высокий, крепкий, красивый…
      Однако волосы слегка поредели, поседели, на лице появились морщинки, которых не было раньше, на поясе отложился жирок, которого в нашей семье во времена моей юности не имел никто.
      А моя мать постарела — худая, поседевшая, с восковым лицом старушка. «Мои родители, — почему-то пришла мне в голову мысль, — похожи на двух стариков из старого романа…» Робкий внутренний голос прошептал мне, что им нет еще и восьмидесяти. Родители проживут еще не один год, но все равно они уже старики: Оддни и Лэнк — в среднем возрасте или даже пожилые.
      Может, они ничего не скажут, может, даже не заметят, потому что я высок, силен, шрамы на лице и теле, как знаки отличия. Однако что это мелькнуло в глазах отца, — сомнение, страх? Старик было уже открыл рот, намереваясь спросить…
      Но мать вдруг заплакала и обняла меня, сгладив напряжение, всхлипывая, говоря, как она скучала по мне, как боялась, когда я не писал, как чувствовала себя, когда матери других юношей и девушек, ушедших в легионы, шептались с ней… Ее чувства невозможно описать, когда однажды поездом, вдробу из серого пластика, прибыли останки Томми Уоткинса.
      Тело оказалось настолько изуродованным, что никто не мог с уверенностью сказать, кому оно принадлежит.
      А я помню, как этот парень умирал. Мы служили в одном полку, и Томми оказался единственным моим земляком. Уоткинс считался счастливчиком, был всегда весел и беззаботен. Полоса везения, как известно, всегда кончается. Осторожность — это единственное чувство, которое человек может контролировать и совершенствовать день ото дня. Мы долго мучились, исходя потом и ругательствами, пытаясь извлечь Уоткинса из-под обломков скалы, которая похоронила под собой его и еще трех солдат. Смерть этих людей результат неосторожности и беззаботности, в которой был виноват он сам Томми взорвал шахту, и этот взрыв оказался для четырех человек последним.
      Я помню, как мы укладывали в гроб его останки, стояли около него, разглядывали кровавое месиво из переломанных костей: зубы, торчавшие из-под краснобелой массы, вырванные волосы, безволосый скальп…
      «Прощай, Томми Уоткинс, — прошептал я, — тебе надо было быть осторожнее».
      У меня всегда были друзья среди солдат — этого нельзя избежать. Я научился сближаться с мужчинами и женщинами, которые, казалось, заботятся лишь о себе, и отдаляться от счастливчиков. Никому не захочется оказаться рядом с ними в тот самый момент, когда удача отвернется от них.
      Родственники, наконец, после объятий и поцелуев угомонились, и мы, сев за стол, принялись за жирного теленка.
      Наконец-то дома…
      Но что это мелькнуло в глазах матери? Страх? Я успокоил себя, сославшись на шрамы.
      Позднее они отвели меня в мою комнату, находящуюся в дальнем конце дома. Окно выходило на холм; из него открывался вид старого города. Сейчас там было темно, ни единого огонька, лишь тусклый, холодный блеск звезд и тень деревьев. Родственники улыбнулись мне, осторожно закрыли дверь и оставили меня наедине со своими мыслями. Я стоял в комнате, как громадный призрак, окруженный вещами, когда-то мне принадлежавшими.
      Вот спортивные кубки из школы Чепел Хилл, завоеванные мною непосредственно перед Вторжением.
      На стене у кровати висела большая фотография кинозвезды в полный рост, которую я в четырнадцать лет использовал для маструбации. Новейшая технология, примененная для ее изготовления, создавала для находящегося перед картиной зрителя иллюзию присутствия рядом с лживым человеком. Я уже и имени-то этой девки не помню, только знаю, что родители рассердились, когда я выменял такую «дрянь» на свой лучший охотничий нож. Отец предупреждал меня, что я очень пожалею об этом, когда сядут батарейки, так как из-за проблем, возникших в связи с Вторжением и последовавшими за ним бедами, трудно будет достать новые.
      Но. к тому времени, когда они действительно сели, я уже встретил Алике, чье тело оказалось гораздо привлекательнее, чём синтетические груди и бедра кинозвезды.
      Еще тогда, когда я должен был уехать, моя постель была уже коротка для меня, а сейчас для громилы, стоящего посреди комнаты, она выглядела просто скорлупкой. Я осторожно присел на краешек и прислушался к жалобному скрипу пружин. Но старая технология оказалась на высоте. Я сидел, пожирая глазами богиню своей юности, припоминая про. веденные с ней счастливые мгновения.
      Она все еще сохранила свежесть тела, которое, как и в старые добрые времена, казалось, блестело от влаги.
      Интересно, где они нашли новые батарейки, чтобы вернуть безымянную красавицу к жизни? Также меня интересовал вопрос, почему родные решили, что я буду рад вновь ее увидеть?
      Напротив кровати висела полка с книгами. Названия были знакомы. Книги хотелось взять в руки и перечитать. Они размещались в установленном мною порядке, не по авторам, а по хронологии — в какой последовательности я читал их. Детские книги, детские авторы, такие, как Джоана Спайри, Джей Эй Генти и Кальвин Содерблом перемежались с юношескими произведениями раннего и позднего периода — Эдгар Раис Барроу, Марта Дарни. А те две действительно взрослые книги, что я только начал читать, будучи в выпускном классе, были поставлены в самый конец.
      Я протянул руку и вытащил одну из книг Барроу, чье название и обложка привлекли внимание: «У недра Земли». Слегка сдавив книгу, я увидел, как почти обнаженная девушка на обложке повернулась ко мне, выпятив крупную грудь, обратив на меня свое изящное лицо, а в ее глазах застыла мольба.
      Еще одно сжатие, и начался рассказ, повествующий о Девиде Инне и Эбнере Перри, механических игрушках, Пелицидаре, Махарсе и саготах, Диане Прекрасной и Ходже-Хитроу, Йазе Муне…
      Я разжал пальцы и отложил книгу. Глядя прямо перед собой, попытался вспомнить, почему сиркарскую полицию называют саготами. Воспоминание, до этого хранящееся в недрах памяти, заставило меня снова обратиться к книге.
      Мозг работает не какими-то таинственными, а, лучше сказать, скрытыми путями. Наш мозг представляет собой множество независимых сложных приспособлений, работающих вместе и взаимодействующих друг с другом посредством длинных Цепей событий, а наше сознание — это лишь иллюзия, сумма векторов всего, что делают наши мысли.
      Мы не принадлежим этому миру, то есть не существуем, такие же нереальные, как и поппиты, что создали господ, которые, в свою очередь, явились завоевать нас и править нами, такие же нереальные, как и сами машины-повелители.
      Когда открывается наконец правда, люди не хотят ей верить. Цивилизация господ создана кем? Жуками?
      Это, конечно, не совсем верно, не жуками, а теми голубыми маленькими лягушками. Эволюция работала над ними в течение биллиона лет: жуки построили гнезда, создали приспособления, что, в свою очередь, создали более сложные механизмы, а те уже начали мыслить самостоятельно, избрав свой путь.
      Это действительно трудно представить. Нам все же легче принять такую версию: разумные существа, как мы, создали господ, то есть машины, как своих paбoB, но однажды рабы взбунтовались и убили своих хозяев. Саберхаген назвал их берсеркерами, Шелли же назвал их монстрами.
      Но Вселенная назвала эту силу расой господ — машины, вышедшие из-под контроля и ставшие королями над особями, создавшими их. Подходящий Бог, чтобы на судный день припомнить наши грехи.
      Через некоторое время я разделся, выключил свет и улегся в свою маленькую постель, глядя на бледную, светящуюся в темноте богиню своего детства.
      Сейчас она стояла в скромнейшей и невиннейшей из своих поз, приподняв одно колено и слегка уперевшись в другое, скрывая треугольник волос и сложив руки на груди, немного приподняв их.
      Думая, что парень, продавший мне эту картину, не знал, что она умеет делать. Он запросил бы более высокую цену, если бы знал. Вытянув ногу, я дотронулся мыском до девушки, заставляя ее танцевать.
      В глазах модели сразу загорелся огонь; скромная улыбка превратилась в соблазнительную, развратную улыбку; ноги раздвинулись, давая возможность хорошенько рассмотреть строение ее наружных половых органов; колено, приглашая приподнялось, а руки упали вниз.
      Даже сейчас, после десяти тысяч ночей, проведенных с наложницами, она сумела возбудить меня.

      Утром яркий солнечный свет залил заросли кустарника и деревья за окном, но комната по-прежнему оставалась сумрачной. Богиня, давным-давно закончившая свое маленькое шоу, вновь сидела в скромной позе — одно колено прикрывало другое, она улыбалась со стены, как невинный ангел.
      Встав, я вытащил из чемодана халат и застыл, думая, с чего начать и что делать. Во мне с трудом уживались два чувства: нежелание, смешанное с ленью, и давно умершее прошлое, сейчас пытающееся возродиться к жизни. К моей комнате не примыкало ни ванны, ни туалета, не то, что в детстве. Помню, когда вышла из строя система водоснабжения, я долго горевал по доброму старому туалету. Мне пришлось надеть ботинки и идти по талому снегу Новой Каролины в уличный сортир, что выкопали мы с отцом.
      Внизу, в холле, находилась душевая с замечательной, отдающей какими-то минералами водой. Я склонен думать, что это была дождевая, подогреваемая солнечными батареями вода. У отца всегда была светлая голова и умелые руки. Еще в детстве мы пускали с ним по спиральной железной дороге игрушечные маневренные паровозики, приводимые в действие гением отца. Я даже боялся, что его ум заставит меня стать просто зрителем, наблюдающим за возможностями собственных игрушек.
      Внизу мать, почему-то застеснявшаяся и покрасневшая, накормила нас завтраком: французскими тостами с яйцом, приготовленными на пропановой плите, намазанными сладким маслом, и какой-то гусцой, бледно-красноватой стряпней, имеющей вкус тростникового сахара, конечно, если я правильно помню. Наложницы все время приносили мне завтрак, сделанный по рецептам графства Нью-Гемпшир.
      Еще одно воспоминание: мать, готовившая еду на плите, которая топилась дровами, сделанной для нее отцом, всегда ворчала и злилась: «И когда это стало женской работой?» Не могу вспомнить ее профессии до Вторжения.
      Кем она работала, адвокатом? Наверно, надо когото расспросить об этом.
      После завтрака мы с отцом ушли. Он напомнил мне о необходимости регистрации в местной полиции. Я согласно кивнул и, глядя в его серьезное лицо, сказал:
      — Конечно, да и господин с нетерпением ожидает моего появления.
      Отец с сомнением посмотрел на меня, затем сомнение исчезло или было искусно замаскировано.
      Мы шли под лучами жаркого утреннего солнца мимо изрытой канавами грязной лужайки. Грязь засохла, покрыв землю хрустящей, трескающейся под ногами коркой. Озеро Джордан, если, конечно, оно еще существует, должно было быть окружено широкой полосой грязи и песка. Дети любили приходить на его пляжи и в бинокль наблюдать за серыми и белыми цаплями, подсматривать за орлами или ястребами или просто лежать, рассматривая грифов, парящих в вышине. Когда я еще был совсем маленьким, мне однажды удалось услышать крик орла — безобразный гортанный вопль ярости, а вовсе не благородный крик, как сказано в мифах и легендах.
      Отец время от времени поглядывал на меня и наконец произнес:
      — Мне кажется, ты изменился, Ати…
      Я посмотрел на старика, и тот невесело рассмеялся:
      — О да, я понимаю, прошло двадцать лет, но. — Он пожал плечами: — Черт, а ты стал даже выше, чем был. Я-то думал, что тебе больше не вырасти.
      Я кивнул:
      — Может быть, стресс, который я испытывал во время начальной стадии тренировок, стимулировал рост костей… Может быть…
      Над головой сияло солнце, пробиравшееся через высокие деревья изящные, стройные сосны какойто особой породы, верхушки которых, качаясь под воздействием ветра в разные стороны, очерчивают на фоне неба маленькие круги. Мне начало припекать голову — волосы будто забирали и накапливали солнечную энергию. На обитаемых планетах некоторых низкотемпературных звезд класса К, где я побывал, этот эффект довольно сильно ощутим и более ярко выражен. Там можно было лежать обнаженным; лучи солнца были просто невыносимы, но не стоило беспокоиться об ультрафиолетовом излучении и его последствиях — ожогах.
      — Да нет, Ати, не то. — Отец остановился и повернулся ко мне, испытующе глядя на меня. — Что-то изменилось в твоем лице, появилась какая-то скованность, а глаза… в их глубине тоже что-то кроется…
      Илиг может, нет никаких мыслей в глубине, а есть только наружная оболочка, то серебряное зеркало, повернутое к миру, смотрящее только в него и никогда внутрь? Когда убиваешь живое существо, человека или зверя, не хочешь, чтобы оно заглянуло тебе в глаза, а значит, — и в душу. Каждый из них забирает в мир иной частичку твоей души. Я понимаю, что это чепуха. Просто так себя чувствуешь, когда чьи-то глаза смотрят на тебя, умоляющие, полные горя, а твой нож перерезает горло их хозяину, и они закрываются.
      — Меня не было двадцать лет, па. Боюсь, что мы даже толком и не знаем, что творится в душе другого. Со временем…
      Думаю, что он почувствовал себя лучше, когда я назвал его «па», как и раньше, будучи мальчишкой.
      Польщенный, отец проговорил:
      — На сколько ты приехал? В телеграмме об этом ничего не сказано.
      — На шесть недель.
      Он облегченно вздохнул, и мы продолжили наш путь, поднимаясь по неровной дороге, идущей вдоль маленьких деревянных домиков поселения. Жители уже давно поднялись и хлопотали по хозяйству, выглядя совершенно нелепо в своих ярких комбинезонах, сделанных, как мне кажется, из холста или мешковины. Мужчины и женщины приветствовали отца, дотрагиваясь до кепок, или упорно смотрели в землю. Большинство из них украдкой бросали на меня любопытные взгляды. Конечно, я представлял собой необычное и притягательное зрелище — мужчина в скучной зеленой форме с оружием на бедре, явно не сагот, незнакомый, отличающийся от других.
      — Что ты поделываешь сейчас? — задал я вопрос.
      Давным-давно отец работал кем-то вроде инженера, трудясь на университетском оружейном заводе, создавая оружие. Помню, он гордился этим.
      Отец вновь остановился и как-то странно взглянул на меня. В его взгляде сквозила робость, смешанная со смущением:
      — Ати, я, ну, в общем, я агент сиркарской полиции в Чепел Хилл. А это соответствует прежней должности мэра.
      Я огляделся: вокруг изрытая выбоинами лужайка, неуклюжие домишки, люди с угрюмыми, изможденными лицами. После Вторжения мы остались прежними, немного побитыми, но гордыми. Эти люди, окружающие нас, завоеванные хруффами, подчиненные расе господ, подвергающиеся нападкам саанаэ и саготов, проиграли и в борьбе друг с другом.
      Я помню мир, каким он был раньше, но повзрослел в то время, когда его будущее было туманно и неизвестно. Для меня все происходящее казалось интересным и волнующим: произошло невероятное и невозможное, а впереди ждет еще больше чудес.
      Малыш, взрослеющий сейчас, стоит на пороге темного, неизведанного будущего, да и есть ли оно у него вообще? На что он может надеяться? Перед ним неразрешимая дилемма — сделаться рабочим или фермером. А его романтичная подружка будет лежать в своей теплой и уютной постели и мечтать ночи напролет о том, как она станет женой обыкновенного грязного работяга. Неужели все так действительно плохо?
      И только счастливчики могут надеяться на хорошую работу, такую, что имели их родители — работать на сиркарскую полицию, вступать в ряды саготов, управлять поместьями господ, чье присутствие практически не ощущалось. Самые упорные еще могут мечтать улететь к звездам или трудиться по контракту на отдаленных планетах под неизвестными, чужими светилами. Есть еще одна возможность избежать участи фермера на Земле — стать колонистом, время от времени перелетая с планеты на планету во имя расы господ.
      Храбрейшие и сильнейшие юноши могут пополнить ряды наемников, чтобы сражаться под чужими знаменами и под незнакомыми звездами.
      Через некоторое время никого не будут волновать моральные аспекты сотрудничества с завоевателями, никого не будут мучить угрызения совести, что он является агентом сиркарской полиции в своем собственном поселении.
      Мы с отцом больше не произнесли ни слова.
      В плоской болотистой местности на северной стороне Болин Крик расположилось здание местного полицейского отделения. Низкое, широкое строение без окон, с черными стенами, с крышей, сделанной из оргстекла, отливавшего под лучами солнца сине-фиолетовым цветом, занимало площадь в пятьдесят гектаров.
      Мы прошли по маленькому мосту, явно намереваясь достичь дальнего берега ручья. На том месте после Вторжения расположилась так называемая Голубая станция. По-видимому, никому не понадобилось убирать ее оттуда.
      Отец кивнул в направлении пневматической двери станции, где виднелось небольшое помещение с дежурившими в нем саготами, и сказал:
      — Трудно нам приходилось с ее постройкой, начатой через год после твоего отъезда. Сацнаэ, как это лучше выразиться, казнили моего предшественника, который не смог сдать объект в установленные сроки. Ты помнишь господина Итаке?
      — Отец Дэви мертв?
      Он кивнул.
      Я играл с Дэви в футбол в школе в одной из команд, организованных после Вторжения. Мы собирались на выходных, в свободное время — нам не разрешалось долго использовать на поле световые установки.
      Я попытался вспомнить его отца и не смог. В памяти мелькал образ небольшого, суетливого, восточного типа мужчины, немного облысевшего и поседевшего.
      Отец продолжал:
      — После этого мне не хотелось браться за эту работу, но… Майк попросил меня заняться вначале некоторыми техническими вопросами. Я сперва отказался, но затем… ты знаешь, я всегда был очень ответственным человеком, тем более, что на мне лежит определенная доля вины за смерть Итаке. Понимаешь? он бросил на меня умоляющий взгляд.
      Я кивнул.
      Мы стояли в тени грозных черных стен, и мой старик проговорил:
      — Не хочется мне входить туда.
      Я был внутри станций на сотне планет. Могу сказать, что все они одинаковы. Пройдя по тропинке, ведущей ко входу, я остановился у пневматических дверей, где находилась стойка. Мясистый рыжеволосый мужчина с сержантскими нашивками на рукаве, очевидно, старший по чину, вышел, щурясь от солнца, и произнес:
      — Доброе утро, мэр. — Затем бросил на меня взгляд, полный заинтересованности, смешанной с подозрительностью, типичной для полисмена, причем, одновременно он внимательно, но ненавязчиво осмотрел мое оружие.
      Прочитав его имя на нарукавной нашивке, я спросил:
      — Ты Марш Донован?
      Подозрение возросло, и он целиком переключил свое внимание на меня. Кто-то хорошо тренирует местных головорезов, факт. Может, став полицейским, он самостоятельно вырабатывал хватку, тренировался, развивал силу и ловкость. Ну, тогда этот тип — большой талант.
      Протянув руку, я улыбнулся:
      — Помнишь меня? Я — Атол Моррисон.
      Мужчина оторопел от неожиданности, затем изумление на его лице сменилось радостью:
      — Сукин сын! — Схватив мою кисть в обе свои ручищи, он усиленно затряс ее, осклабясь во весь рот. — Черт, я слышал, что ты возвращаешься. Как, черт тебя побери, поживаешь? — Двое других дежурных, подойдя поближе, внимательно рассматривали меня. Они выглядели гораздо моложе Марша. Вероятно, когда я уехал, им было всего по несколько лет.
      Из здания послышался резкий скрип, и через дверь проник яркий голубой свет. Марш и его подчиненные отвернулись и быстро достали из нагрудных карманов странные, громоздкие защитные очки с красными стеклами. Легонько хлопнув меня по плечу, отец тоже отвернулся. Но я остался стоять и лишь прищурился.
      Когда дверь открылась, оттуда хлынул ослепительный свет, а в нос ударил сильный, резкий запах метана. Людям бы надо быть поосторожнее с Голубыми станциями из-за постоянной угрозы взрыва, но их технология должна насчитывать сотни миллионов лет развития. Все мужчины, стоявшие в дверном проеме, были темнокожими; кто от природы, кто загорел до черноты, и даже густая поросль черных волос у некоторых из них не уберегла кожу Лоснящиеся от пота, согнувшиеся под тяжестью больших пластиковых мешков, обнаженные, мускулистые, откормленные личности со спутанными, всклокоченными, мокрыми волосами. Да, их действительно хорошо кормят, почти как нас.
      Люди неподвижно стояли, ожидая, пока другой мужчина, стройнее их, но такой же сильный и мускулистый, одетый в шорты, несущий металлический стержень, не вышел из-за их спин. Присмотревшись, я понял, что это вовсе не представитель сильного пола, а женщина, похожая на культуристку, с маленькой грудью, немного выступающей из-под сплошной стены мускулов. На цепочке висел свисток, на носу находились очки с красными линзами, на макушке сидел поппит, расплывшийся, поджавший все свои восемь ног — один сплошной круг из красных глаз и зубастой пасти. Присмотревшись, можно было увидеть, как тяжело дышит существо, практически оно спало.
      Женщина подошла к стойке, от жары на ее сосках собирались капли пота, стекавшие затем на мускулистый живот и пропадавшие под поясом шорт.
      — Привету Марш. Видел где-нибудь мою рубашку?
      Мужчина усмехнулся и выудил из-под стойки белый топ, хорошенькую майку, небольшой кусок материи:
      — На, Сэди, она все еще здесь.
      Женщина одной рукой взяла майку, поднесла ближе к себе, но не попыталась надеть, а вытерла потную шею другой рукой.
      — Черт, как жарко сегодня!
      В дверном проеме, слегка покачиваясь, поигрывая мускулами под тяжестью груза, прищурив глаза, стояли темнокожие мужчины. Они ждали.
      Сэди взглянула на меня, затем на отца:
      — Привет, мэр. — Слегка кивнув головой, она отвернулась — мы не представляли интереса для ее мира. Женщина дважды дунула в свисток — два резких звука, и мгновенно мужчины в дверях прыгнули вперед, топая босыми ногами по тропинке, следуя за Сэди, которая, пробежав по мосту, скрылась за домами поселенцев. Марш и отец наблюдали за ее уходом, оба явно заинтересованные в том, что они видели. Наконец, полицейский спросил:
      — Ты помнишь Сэди Миллер?
      Конечно, помню. Когда я уезжал, ей было лет десять — тоненькая, грубая, маленькая девчонка. Вторжение ничуть ее не изменило, она стала лишь чуть-чуть грубее.
      — Это трудная работа. У нас существуют определенные проблемы с нанятием людей на такую службу, — сказал отец.
      — Мне хотелось бы посмотреть на твое рабочее место, Марш, — попытался я сгладить неловкость.
      С непроницаемым лицом тот взглянул на отца, затем перевел взгляд на меня:
      — Конечно, Ати.
      Выудив из ящика пару защитных очков с красными стеклами, Марш вручил их мне:
      — Мой офис в твоем распоряжении, можешь оставаться там, сколько душе угодно. А потом пойдем попьем где-нибудь пивка, а?
      — Конечно, когда захочешь. Я здесь буду еще несколько недель.
      Надев очки, я прошел через пневматическую прозрачную дверь и, оказавшись в совершенно другом мире, стал ждать, пока глаза адаптируются к освещению. Даже с защитными линзами сделать это было довольно затруднительно — ультрафиолетовый свет проникал через них, пощипывал кожу, припекал ее через оправу очков. Когда бы я ни смотрел вверх, на потолок, я чувствовал легкую, покалывающую боль — моя радужная оболочка пыталась адаптироваться и не могла. Внутренний конфликт — тусклый свет и мощное сияние.
      На грязном полу, покрытом противной стоячей водой, отдаленно напоминавшей болотную, кишащую чуждыми микроорганизмами, цвела черная растительность — черный вьюнок, маленькие голубые цветы, похожие на жуков. На ползучих стеблях раскачивались поппиты, часть их ползала по полу, падала в воду. Прямо как дома…
      Мою кожу начало покалывать и пощипывать — результат ультрафиолетового излучения, взрастившего искусственную флору и фауну. Что бы там ни жило, оно так и не появилось — я слишком заметная и совершенно чуждая этому миру фигура.
      Всюду суетились люди, коренастые, сильные мужчины и женщины, удобряющие почву навозом, выдергивающие пучш черной растительности. Рабочие были как на подбор, крепкие, пышущие здоровьем. Их спины в сыром влажном воздухе, подернутом дымкой от ультрафиолетового излучения, блестели от пота.
      Земляне на поверку оказались лучшими рабами Голубых станций, чем боромилитяне, считающие отправку на них смертным приговором.
      Вдалеке послышался звук, напоминающий протяжное, низкое мычание, и отец что-то пробормотал вполголоса. Мне был известен этот звук. Я прикрыл рукой и без того прищуренные глаза и шагнул вперед, ступив в жидкую грдзь. Раздался громкий, чавкающий звук, и во все стороны посыпались брызги.
      Люди обычно называют их афидами. Они представляют собой двуногих животных, с головы до ног покрытых переливающейся голубой чешуей, с толстыми короткими хвостами, а главной отличительной особенностью их собачьих морд являются яркокрасные глаза. Эти человекообразные животные мычат подобно коровам.
      Здесь, то есть в пределах видимости, находилось небольшое стадо афидов, примерно пара дюжин, может, еще пара экземпляров пряталась в туманной дымке на другой стороне. Среди них довольно отчетливо вырисовывались силуэты людей с длинными деревянными прутами, которыми они тыкали животных, направляя их в ту или иную сторону. Афиды медленно брели по колено в густой растительности, застенчиво срывая ее, сосредоточенно чавкая, затем глотая. Думаю, это из-за них в воздухе так сильно пахло метаном.
      Немного в стороне от меня люди поймали двух афидов и крепко их держали, хотя животные и не думали сопротивляться. Упитанная самка с выступающим животом и отливающей металлом чешуей и откормленный самец, чьи половые органы походили на жирные надутые губы, попались на дешевую уловку людей, что держали их за передние конечности, прижимая живот к животу. Надсмотрщик-землянин с железным прутом под мышкой наблюдал за действиями подчиненных, широко ухмыляясь.
      Глаза самки внезапно округлились, рот искривился, будто застыл в судорожном вздохе, а самец тем временем испустил долгое, протяжное мычание.
      Из соединенных в единое целое клоак животных начала сочиться густая, вязкая жидкость серебристого цвета.
      Скрип, скрежетание, чавканье…
      Внезапно, встревожив всю Голубую станцию, послышался сигнал оповещения. Основное стадо афидов быстренько насторожилось и, забыв про корм, сбилось в кучу. Спаривающиеся животные обхватили друг друга, затем, упершись руками партнеру в грудь, с мерзким чавкающим звуком наконец разжали объятия.
      Я услышал шепот отца:
      — Господи! — Он пытался отступить и прижаться к стене, норовя встать поближе к пневматической двери.
      Люди схватили самца, этого откормленного быка.
      Он, естественно, попытался вырваться. Однако все его усилия оказались напрасными. Несчастное животное издало безнадежное мычание. Хотя оно и было готово к этому, но все же, поставленное перед фактом, наконец осознало безвыходность своего положения.
      Люди выволокли афида на середину комнаты, где воздух был не так сильно насыщен испарениями, и сунули мордой в грязную воду. Клоака самца все еще раздувалась. Было видно, как серебристая вязкая жидкость смешивается с водой. Один мужчина сидел у афида на плечах, другие держали раскинутые руки И ноги, оставив без присмотра толстый хвост.
      Тебе повезло на этот раз, афид…
      Из тумана послышалось протяжное мычание других особей, позволившее предположить, что этихживотных тоже ждет подобная участь. Некоторым из них очень не повезет. Пришло время кормежки.
      Поппиты начали спускаться с деревьев, пробираясь через заросли черной растительности, выползая на свет божий и собираясь около предназначенных им афидов. Они, собравшись на кровавый пир, представляли собой отвратительное, отталкивающее зрелище: красные глаза сверкают, зубастые пасти, в предвкушении обеда, хищно открыты. Хотя эти твари не смогут съесть много.
      Когда первый поппит отхватил кусок мяса с хвоста животного, афид резко дернулся, вскрикнул и практически сбросил мужчину, сидевшего на его плечах. За первым укусом последовал еще один, второй, третий, сотня, тысяча… Афид кричал, вырывался, стонал, затем только дрожал, потом лежал без движения, беззвучно плача. По прошествии нескольких минут хвоста у него будто и не было…
      Некоторые могут подумать, что в связи с дальнейшим развитием эволюции у определенных разновидностей в хвосте исчезли нервные окончания. Скажу только, что они ошибаются. Неверно думают и другие, те, кто наивно полагает, будто раса господ выращивает, или только собирается это делать, афидов с бесчувственными, онемевшими, ничего не ощущающими хвостами.
      Есть бесполезные вопросы, на которые никогда не дождаться ответа, поэтому их и задавать не стоит.
      Иногда изголодавшиеся поппиты съедают афида почти целиком, вырывая особо вкусные для них полоски мускулов из рук и ног, спины и груди, оставляя скелет и все еще живущие, сокращающиеся внутренние органы. Беспомощные животные теряют много крови и, лежа в грязи, скоро умирают, тихо и жалобно мыча.
      Взглянув на отца, я увидел, что он не отрывает глаз от меня. В них застыло сомнение, вопрос и еще бог знает что. Я повернулся и пошел в направлении пневматической двери. Где-то позади меня плакал афид. Ему повезло, его съеденный хвост скоро отрастет вновь.
      Был уже полдень. Мы поднимались по дороге, ведущей в аэропорт, в направлении центра старого города, где располагался дом господина. Эта часть была разрушена еще во времена моего отрочества: старые кирпичные здания покосились, развалились, не выдержав атаки хруффов. Мы даже толком и не знали, кто именно оказал сопротивление захватчикам, потому что трусливо прятались в подвалах и убежищах. Может, и никто, просто хруффы стреляли по зданиям, чтобы убрать их с дороги, как мешавшие препятствия.
      Никакого бессмысленного уничтожения. Это прерогатива саанаэ или людей. Хруффы этим не занимаются. Очевидно, была какая-то причина для разрушения зданий, и я склонен полагать, что захватчикам просто понадобилась земля, плоская равнина.
      Помню, непосредственно после Вторжения, мы любили играть в этих руинах. Нас привлекало абсолютно все — таинственный шум, иногда рвущиеся к небу тоненькие струйки дыма, странный запах и удивительные вещи. Старые магазины, маленькие торговые центры и тому подобные заведения нам порядком надоели. Нас манили верхние этажи зданий, куда раньше вход для нас был запрещен. Помню, как мы с Маршем и Дэви рыскали в развалинах тренажерного центра Джерри Гамильтона и массажного салона, пытаясь найти какое-нибудь уцелевшее оборудование для школьного гимнастического зала. Почти все было разрушено, потому что верхние этажи рухнули на нижние, разломав на куски блестящие спортивные снаряды.
      Остатки верхнего этажа представляли собой месиво из разбитых керамических ванн для гидромассажа и огромного количества мокрых от дождя кроватей с отлитыми в них контурами человеческого тела.
      Стоя на ветру тем прохладным, облачным днем на фоне свинцово-серого угрюмого неба, наша троица задумчиво смотрела на странные предметы и размышляла об их назначении.
      Помню, как Марш стоял, держа в руке столь любимый латиносами огромный вибратор, окрашенный в оливковый цвет, задумчиво почесывал затылок и смущенно бормотал:
      — Что ж это за чертовщина и для чего…
      А Дэви, задыхающийся от хохота, отвернулся и вытер слезы, выступившие от смеха:
      — Ну и болван же ты, Марш…
      Думаю, мы тогда уже догадывались о предназначении предметов, на которые смотрели. Мы знали, что творилось в старые добрые времена в салоне Джерри Гамильтона, но все равно в это трудно было поверить: вибраторы, кожаные ремни, похожие на упряжь, игрушки для ванны, разломанные туловища сександроидов или, лучше сказать, жендроидов. Думаю, нам всем хотелось спуститься вниз и внимательнее рассмотреть разорванный пластиковый пах манекена, но мы постеснялись друг друга.
      Там были и книги — дорогие, в водонепроницаемых оболочках, практически неуничтожимые, со все еще работающими батарейками. Подняв эти «произведения искусства», мы отворачивались друг от друга и жадно рассматривали наши находки. Как мы и думали, они оказались дорогими, шикарными порноизданиями, способными удовлетворить самого взыскательного. и извращенного покупателя; порно на любой вкус. Та книга, что я подобрал, оказалась о мужчинах-гомосексуалистах; на обложке были изображены два здоровых, мускулистых, загорелых светловолосых парня, занимающихся любовью, их бронзовые тела были испачканы в крови и экскрементах.
      Следующая — показывала двух женщин, причем, фото было сделано, по всей видимости, исключительно для мужчин, а не для лесбиянок — девицы слишком уж демонстрировали перед камерой свои прелести.
      — Твою мать! — вырвалось у Дэви, и, по-моему, это было самое подходящее выражение для данной ситуации. То, что он нашел, оказалось журналом регистрации гостей с их обнаженными фотографиями, запечатлевшими их в разных непристойных позах. А гостями были наши соседи, мужчины и женщины, многих из которых мы знали. Листая страницы и богохульствуя, мы жадно всматривались в анатомические подробности тел матерей наших друзей, девчонок из нашей школы, ребят, с нарастающим страхом ожидая, что вот-вот на глаза попадется мать-отец-брат-сестра кого-нибудь из нас.
      — Господи Иисусе! — В хриплом возгласе Дэви явно послышался ужас. На фотографии оказались изображены сам Джерри Гамильтон, а также его жена Жанин и дочери Дженни и Лайза — наши ровесницы.
      Однажды я пригласил Лайзу Гамильтон на свидание. Ода оказалась довольно веселой и жизнерадостной девушкой. Нам тогда исполнилось всего по двенадцать лет. Трудно было поверить, что эта хрупкая, изящная девушка-подросток уже играет во взрослые игры.
      Затем внутри металлического сейфа с вырванной дверцей, который сам по себе являлся ценным антиквариым предметом, произведенным столетие или даже больше назад, мы нашли книгу гостей. В книге не оказалось фотографий, а лишь имена и номера банковских счетов. Мой отец был в списке, и отец Марша, Дэви же сиял от счастья, потому что имя Майка Итаке нигде не упоминалось.
      У меня в голове как-то не укладывалось, что мой отец мог заниматься любовью с Лайзой Гамильтон.
      Не люблю вспоминать об этом; такие мысли причиняют мне боль и вызывают чувство ненависти и отвращения. Но я все-таки двадцать лет находился на службе у расы господ и… это говорит о моем родстве с отцом и духовной близости с его друзьями, темным пятном лежащими на светлых воспоминаниях детства.
      Город на верху холма смели с лица земли, разровняли бульдозерами. Университет, построенный еще в 1790 году исчез, на его месте лежала плоская равнина, сплошь усеянная битым серым камнем и галькой. Внизу холма, куда ни глянь, можно было видеть остатки зданий и сооружений, чернеющих среди деревьев и кустарников. Здесь когда-то находилась библиотека Дэвйса, а через столетие или того меньше ничего не осталось, даже кирпичная кладка и фундамент рассыпались в прах.
      В центре безликой равнины высился замок господина. Блестящие стены из черной керамики ощетинились углами, словно ванна какого-то сатанического дизайна, где после шабаша моются ведьмы.
      Отсутствие окон, антенн, забора, наклоненные стены, отражающие солнечный свет, лес, развалины и небо — все это было чуждо человеческому глазу, чуждо Земле.
      Отец произнес:
      — Говорят, что эта ерунда не что иное, как ультрафиолетовое зеркало, и что природа вокруг замка освещается ультрафиолетовыми лучами. После того, как построили эту установку, у нас возникли определенные сложности с роями пчел.
      Оглянувшись, я заметил наконец полное отсутствие жуков, которые в это время года в этих широтах не дают людям прохода.
      — Может, они все улетели, — выдвинул я свою версию.
      Отец согласно кивнул: — Пчеловоды уехали отсюда в глубь страны.
      В кустах неподалеку послышался легкий шорох.
      Оттуда показался одинокий поппит, покрытый свежей красной пылью, держащий в передних лапках какой-то, инструмент, и уставился на нас. Земля под нашими ногами была изрыта подземными ходами этих голубых тварей. Такую картину я уже не раз наблюдал на многих планетах, где побывал. Наверно, так они живут и в своем мире, я не знаю.
      Говорят, поппиты пришли с равнинной, заболоченной планеты, чей климат напоминает атмосферу Голубых станций — черные, блестящие леса с различными вьюнами и лианами, афиды, гнезда поппитов. Может, господа решили, что им удалось найти лучшее растение, лучшие условия для жизни своих создателей. Или они увидели муравьев и путём логических построений пришли к выводу о близком их родстве с поппитами.
      Муравьи, пчелы, осы — живые существа, ведущие совместный образ жизни, живущие большими семьями. Если хорошенько подумать, то к такому типу социальных животных можно отнести волков и собак.
      Конечно, если думать об этом…
      У ворот располагалась пара стражников саанаэ — больших зеленых кентавров, прижимающих к голым мускулистым торсам оружие. С неподвижными лицами, на которых ничего нельзя было прочесть, металлически поблескивающими глазами они рассматривали нас.
      Никто из этих тварей не произнес ни звука — их трансляторы молчали. Я повернулся к тому саанаэ, чьи петлицы указывали на чин повыше. Судя по выпирающим из-под одежды выпуклостям, это была самка.
      — Думаю, вы говорите по-английски.
      Она кивнула:
      — Да, мы постоянно здесь находимся, поэтому обязаны знать язык, джемадар-майор. — Саанаэ говорила с сильным гортанным акцентом, несколько тягуче, словно собиралась запеть. Голосовые связки у кентавров развиты гораздо лучще, чем у людей, и могут легко приспосабливаться к произнесению любых звуков.
      Значит, они будут постоянно находиться на Земле. Это для меня новость.
      — Конечно, не для карательных целей?
      Она бросила взгляд на моего отца, который резко отвернулся, отступив на несколько шагов, выходя из пределов слышимости.
      — Не совсем. После восстания нас погрузили на корабль и доставили сюда, в дежурный гарнизон постоянной полиции.
      Я посмотрел на отца. Несомненно, этот факт ни для кого не является секретом. Черт, может, они просто не любят этого человека. С его стороны особой симпатии к ним тоже не видно.
      — Не думаю, что слишком удивился. Вам еще крупно повезло, что господа решили не использовать вас в качестве рабов.
      В лице саанаэ что-то промелькнуло, но я не смог определить, что именно.
      — Не вижу разницы.
      Я похлопал по оружию: — Уверен, скоро увидишь.
      Послышался странный, шипящий вздох — так кентавры смеялись. В здании что-то защебетало — повелительный, властный звук, и саанаэ произнесла:
      — Господин ждет, тебе лучше войти.
      Когда отворились ворота и показалось знакомое световое явление сначала тусклое, затем слепящее глаза свечение, я сделал знак отцу. Кентавр сказал:
      — Если понадобится, можешь взять защитные очки.
      Прищурившись, я вошел.
      Мы ожидали своей очереди в огромном черном помещении, пропахшем металлическим, влажным запахом поппитов. Этот запах напоминал вкус железа с легкой примесью серы. Где-то возились поппиты, издавая звуки широкого диапазона, начиная от едва слышимого писка и заканчивая смутным гулким рокотом. Назвать это шумом было весьма затруднительно. Каждый из звуков был неповторим и индивидуален.
      В дальнем конце черного зала отворилась дверь, и комнату заполнило сверкающее черное море поппитов, изменивших цвет чешуи от интенсивного ультрафиолетового излучения. Их сопровождал высокий, худощавый мужчина, одетый во все черное.
      При виде такого зрелища суеверный ужас может охватить любого слабонервного, начитанного человека: создавалось впечатление, что какой-то средневековый священник1 или знаток черной магии, поклонник Сатаны, вплыл в зал на ковре из крыс.
      Поппиты так топали по полу, будто миллионы пальцев одновременно отбивали какой-то марш.
      Посмотрев на отца, я увидел, что он словно съежился, когда это шествие приблизилось к нам. Он прищурил глаза, и те стали слишком узкими, чтобы в них можно было что-нибудь прочитать.
      Но я думаю, люди еще не привыкли к подобного рода зрелищам. Прошло только тридцать лет; жизнь, конечно, очень изменилась: агенты сиркарской полиции, саготы, слуги и рабы вошли в нее, и жителям планеты приходилось приспосабливаться к новым условиям и новым понятиям. Хотя, должен сказать, в истории планеты такое уже было: слуги, рабы…
      Однако никто из моих соплеменников не видел того, что видел я.
      Поппиты окружили нас; глаза, рассматривающие двух незнакомцев, казались красно-черными, и впечатлительный человек мог даже услышать их дыхание, вырывающееся из маленьких зубастых ртов. Иногда приходят в голову странные мысли вроде таких: могут ли они чувствовать и как этот процесс у них происходит? Некоторые их представители временами кажутся довольно сообразительными. С собаками и кошками не сравнить, но… пожалуй, чуть умнее жуков, лягушек.
      Интеллект развит, наверно, на уровне мышей.
      Затянутая в черное фигура, остановившись перед нами, сбросила свой капюшон, открыв темное лицо, в ультрафиолетовом свете кажущееся пурпурным.
      Короткий широкий нос с торчащими из ноздрей темными волосами, сквозь редкие волосы просвечивает череп, примерно моих лет — нет, его я не знал. Человек кивнул отцу:
      — Агент Моррисон. — Заметьте, не мэр.
      Отец тоже кивнул, но не произнес ни слова.
      Мужчина протянул. руку:
      — Мой господин приветствует вас, джемадар-майор. Меня зовут Джон Хендрикс, управляющий поместьем. Добро пожаловать домой, сэр.
      Я осторожно пожал протянутую руку, ощущая хрупкие кости, нежную кожу без мозолей.
      — Спасибо.
      Последовала минутная пауза, тяжелое дыхание отца заглушало писк поппитов, затем управляющий произнес:
      — Мы получили рапорт на вас, ваши отзывы по службе. Мой господин потрясен. Он хочет видеть вас немедленно.
      Меня? Он? Боже, какая таинственность! Однако, как все складывается: темный ультрафиолетовый свет, слепящий глаза, очевидный страх отца, его нежелание находиться внутри. Они. никогда не смогут понять, насколько это по-человечески. Саанаэ — наполовину гуманоиды, но и они не скажут, погшиты не смогут сделать, а господам — безразлично.
      Я начал было двигаться вперед к открытой двери, но управляющий поднял руку, указывая на мое правое бедро.
      — Вам придется оставить ваше оружие, джемадар-майор. — Он протянул свою изнеженную руку ладонью вверх. — Вообще-то мы решили, что вам лучше оставить свое оружие здесь на весь период вашего отпуска.
      Я молча стоял, глядя на него. Через некоторое время он отвел глаза от моего лица, бросил быстрый, нервный взгляд на отца, который внезапно перестал щуриться, не обращая внимания на свет.
      — Кто это решил?
      Помявшись немного, управляющий выдавил:
      — Ну, господин… я имею в виду…
      — Чепуха.
      Он напрягся, пытаясь впиться глазами в мое лицо, выпрямился во весь рост, но все равно доставал мне только до бровей.
      — Согласно правилам и законам, только сиркарская полиция может ходить, вооруженной.
      — Вот уж саанаэ удивятся… — Я расстегнул кобуру, вытащил пистолет, поворачивая его рукояткой вперед. Управляющий протянул руку, немного удивленный, но гордый своей победой. — Послушайте, вы местный и служите здесь одному господину. Думаю, учили вас в общем секторе. — Глянув ему в глаза, я попытался прочесть его мысли. — Не уверен, что вы вообще выезжали за пределы нашей системы. Знаю я таких, как вы, и знаю насколько далеко распространяется ваш авторитет.
      — Но… — Управляющий шумно, негодующе фыркнул.
      Я небрежно бросил оружие в сторону, и оно упало в самую гущу поппитов. Те бросились врассыпную, позволив пистолету удариться о пол. При ударе не пострадал ни пистолет, ни пол. Через несколько мгновений два наиболее смелых поппита осторожно приблизились к оружию, а остальные организовали небольшой кружок, причем все это происходило почти в абсолютной тишине — твари молчали, и никто не барабанил ножками по полу.
      — На обратном пути подберу. Можете оставаться здесь и морально подавлять мэра. Скоро вернусь. — Я отправился к открытой двери в дальнем конце зала, удивляясь, о чем они будут разговаривать в мое отсутствие.
      Идя по длинному, темному коридору и вслушиваясь в эхо своих шагов твердых, размеренных, легких — кожа на стеклянной керамике, я размышлял, как здесь все могло произойти. Здесь, там, везде… Наверно, туземцы тоже отчаянно защищались, но их все равно завоевывали, и вот они уже рвутся ввысь, получая должность на самых низких постах господской империи, наступая на горло поверженному товарищу, трясясь от жадности.
      Какого черта я здесь? Я мог сделать это, находясь в любой точке земного шара, для этого мне просто надо было снять трубку. Черт, может, мне очень захотелось посмотреть на людей. Почему-то мне пришла в голову аналогия с животными, когда кот, которого как следует отшлепали, злобно царапает изнеженную собачонку; когда побитые собаки рвут друг друга на части, а избитый бык поднимает на рога свои жертвы.
      Рабы господ хруффы гордятся нами, потому что мы почти победили их, разбив наголову. А кентавры саанаэ с оружием наперевес окрасняют человеческую планету Землю, в то время как на их родной земле… Когда-то давно не так далеко, в некоей части Галактики, жила-была большая звездная империя, сыны которой, гордые земные мужчины, на своих еще несовершенных звездолетах высаживались на чужие миры, мощным оружием подавляя сопротивление местных жителей, обращая их в рабов. Через некоторое время империя разрослась, превратившись в громадное владение из тысячи миров, растянувшееся на целых двадцать парсеков космического пространства. И жила в ней дюжина завоеванных цивилизаций.
      Их звездолеты походили на наши, несовершенные и маломощные. Когда прибыла раса господ, никто не смог оказать ей достойного сопротивления.
      Неожиданное перемещение на звездолет, летающий по орбите планеты Калайрес. Довольно живописный был этот мир: зеленые континенты окружали зеленые моря, сияющее белое солнце иногда ненадолго закрывалось бледно-зелеными облаками. Никакого льда и снега на вершинах гор я не наблюдал.
      От ожидания в груди сжалось сердце, в уши ударил настойчивый шепот: «Будьте готовы, младший джемадар-майор». А я и готовился вместе со своими хавильдарами и их восемью окталами солдат.
      От звездолета отделился боевой катер, прорезавший зеленую атмосферу Калайреса. Его плазменные огни заставляли гореть разреженный воздух, что звеНел вокруг нас, увивался за нами или, наоборот, стремился прочь в ярком метеорном хвосте. Катер начал снижаться, и сила тяжести придавила нас к полу, грозя вырвать оружие из крепко сжатых рук.
      Открылись двери, в открытый проем ринулся поток завывающего, как голодный волк в полночь, бьющегося о преграды, словно язычки очищающего пламени, воздуха. Затем с неба, словно гневные, идущие мстить ангелы, держа наготове оружие, воображая себя Торами-громовержцами, посыпались десантники, мои бравые солдаты. Тор и его отважные воины…
      Саанаэ, находившимся внизу, это зрелище должно было показаться ужасным сном, полночным кошмаром: сполохи огня, трассирующие очереди, небо, что затмили миллионы маленьких черных фигурок.
      В мою группу входили люди, хруффы, еще много представителей различных миров, которых саанаэ никогда прежде не видели.
      Я не помню подробностей той кровавой бойни — перед глазами лишь стоят обезглавленные моими руками трупы саанаэ. Полицейские головы отлетают так же хорошо, как и головы других туземцев. Черт его знает, может, это был гуманный акт, может, ктолибо другой поступил бы на моем месте еще хуже.
      Комната, в которую я попал, походила на те обычные залы, что я видел на сотне планет. После того как глаза привыкли к яркому свету, можно было обнаружить кое-какие отличия.
      В ней находился алтарь, заставленный оборудованием. По обеим его сторонам стояли два огромных факела, что взяли с какой-то крутой вечеринки.
      Хозяин ее был, очевидно, изрядным мотом и толстосумом, способным выложить кучу денег за лицензию, дающую возможность использовать открытый огонь и задымлять атмосферу. В комнате находился стандартный голопроектор, старый и немного потрепанный, в стиле второй половины пятидесятых годов. В углу еще виднелась пластиковая выцветшая трехцветная этикетка торговой компании: «Межпланетная торговля оборудованием».
      Голопроектор зажегся, наполняя пространство между факелами клубами дыма, и появились очертания темной сатанинской фигуры; экран немного рябил, затем помехи и сполохи исчезли, кадр остановился. Темная фигура повернулась ко мне.
      Проектор давал плохое изображение, контрастность не была отрегулирована, будто им не пользовались долгое время.
      — Добро пожаловать домой, Атол Моррисон, — произнесла она, — солдат расы господ. — Изображение вновь замигало, экран будто запорошило разноцветным снегом, затем помехи исчезли, и темные, бешеные глаза впились мне в лицо.
      Интересно, кто до такого додумался? Этот управляющий с мягкими кошачьими повадками? Нет, скорее всего, это идея какого-то высокого полицейского чинa. Некоторые люди после окончания войны увидели, как обстоят дела, и после объяснения вышестоящих начальников ударились в работу по обеспечению так называемого порядка. По моему мнению, эти личности просто пользовались любой предоставляющейся им возможностью возвысить себя над жителями, чью безопасность они были призваны охранять.
      Протянув руку, я провел ладонью по изображению, точнее, через него. Не последовало никакой реакции. Слабо сработано; тот, кто устанавливал эту штуковину, плохо разбирался в технических премудростях и не присоединил сенсоры. Но, когда я перемещался по комнате, голова существа поворачивалась, а глаза следили за мной. Я уселся на краешек алтаря и внимал разглагольствованиям голо-изображения, вещавшего мне о моих же подвигах и о том, как мои родственники должны гордиться мной, таким храбрым воякой, сражающимся в рядах славных легионов господ.
      О, господи ты боже мой…
      Расстегнув нагрудный карман, я вытащил телефонную трубку и нажал на кнопку контактного сенсора: 92 — 10х9760-й на связи.
      Холодные глаза изображения неотрывно смотрели на меня. Его голос был перекрыт мягким жужжанием планетарной командной сети, сменившимся высокими трелями.
      Бесполый приятный голос, спокойный, мягкий, проговорил:
      — Зм8 суб КТР, принято.
      Зм8 снова. Думаю, слухи о том, что линия Зм8 используется для работы со свежими силами, прибывшими на базу, оказались верны. Это вовсе неплохо и означает, что раса господ чего-то ждет.
      Может, я ошибаюсь. Не знаю, возможно ли это слово применить к машинам. Что означает ожидание для бездушных, бесчувственных аппаратов. И что вообще означает любое человеческое чувство для них?
      Голос продолжал:
      — 4у1028-й!
      Кто-то подключился в сеть? Только теперь я понял, насколько мало разбираюсь в этой технике.
      Отдаленные шумы превратились в пронзительные, тяжелые звуки — сообщение от господина?
      — 4у1028-й через ПСН маршрут 9л12суб4у, уровень пятый высокий.
      — Пятый высокий, принято…
      Секретный код — это я знал, потому что в военной школе нас учили подобного рода делам. Низшим чинам такие знания не нужны. Но рано или поздно придет тот день, когда зеленый новобранец попадет в свой первый бой и впервые возьмет в руки трубку персонального телефона. Что-то непременно да и случается на войне — хорошее или плохое. Чаще плохое, конечно.
      Мягкий, приятный голос произнес:
      — 10х97бО-й, ответьте 9м12суб4у.
      Настала моя очередь говорить:
      — 10х9760-й слушает.
      — 9м12суб4у просит подтверждения вашего присутствия на пятом высоком уровне безопасности.
      Странно как-то это все — 9м12 означает принадлежность к высшему клану господ, а 4у из совсем другой оперы, окажем, суррогат планетарной командной сети. Чего они хотят от солдата в отпуске, особенно на планете, где существуют три вида полиции?
      — 10х9760-й сообщение принял, уровень пятый высокий.
      Раздалась серия коротких позывных, затем голос проговорил:
      — 10х97бО-й, информационный бюллетень пятого уровня: поступаете в распоряжение местного ПСН в качестве советника по безопасности.
      Я так понял, что это означает боевое дежурство:
      — 10х9760-й сообщение принято. Ожидаю дальнейших указаний от 9м12суб4у.
      — 10х9760-й, от 9м12суб4у команд не поступило.
      Ну и какого черта они вообще со мной связывались?
      — 10х97бО-й сообщение принял: команд не поступило.
      Но на этом мои мучения не кончились:
      — 9м12суб4у на уровне пятом высоком, статус советника по безопасности отключается от сети.
      — 4у1028-й через систему ПСН отключается, — эти слова сопровождались быстрой, звонкой трелью. — Зм8субКТР, местный регулятор сообщений, отключается.
      — 10х97бО-й временно отключается, — закончив разговор, я положил трубку, обратно в карман. Сатанический образ вновь ожил, сверкающие глаза уставились в мои, губы что-то лепетали о гордости родителей за сына.
      У меня лопнуло терпение, и я ушел, а вдогонку мне неслось многоголосое эхо.

      Наступила ночь. Небо потемнело, приобретя индиговый оттенок, кое-где переходящий в фиолетовый. Уже начали появляться звезды — первыми показались ярчайшие, затем тусклые, и вот уже весь небосвод был затянут черным, а тысячи крохотных точек усеяли его. Так красиво, эффектно и безукоризненно смотрятся бриллианты на бархате. Вся Вселенная перед глазами, империя расы господ. Не знаю почему, но звезды мне всегда казались моими, я их любил, как любят собаку, и мечтал о них. Я имею в виду не бессмысленные белые точки с именами богов, какими они казались мне в детстве, и не звезды завоевателей в период отрочества и юности, уже после Вторжения. Речь идет о действительно моих звездах, моей империи, о звездах, на которых поддерживают порядок и спокойствие гуманоидные легионы спагов, мощные хруффы, кентавры-саанаэ и тысячи представителей других рас: солдаты, товарищи по оружию, друзья.
      Где-то там, — за самыми отдаленными звездами, сейчас находятся мои друзья. В том мире Соланж Корде перевозит мои пожитки и наложниц с Боромилита из здания, что было моим домом и служило мне верой и правдой пять лет, куда я приезжал в пер срывах между войнами, между работой на Карсваао.
      И чего меня занесло сюда? Для того, чтобы повидать семью, старых друзей, дом, и все это в рабских ошейниках и с клеймом «собственность господина»? Наверно, это моя ошибка, просто нужно было поднять трубку, отложить отпуск, позвонить Соланж и сказать ей, что поеду на Карсваао сам. Господи, лежал бы я сейчас в своей постели, обняв хрупкое, податливое тело Хани…
      Телефонная трубка, такая тонкая и легкая, сейчас тяжелым свинцом оттягивала карман и давила грудь. Подумать только, чтобы резко поменять планы, надо испросить разрешения! И где-то на самой вершине иерархической лестнице господ нашелся какой-то тип, который интересуется моим здесь пребыванием. Самое мерзкое то, что этот гад представляет собой лишь бездушную машину. И немедленно телефонная трубка в нагрудном кармане превратилась в рабский ошейник. Да, я раб машин…
      Но память подсказала другую тему для размышлений. Я представил, как лежу с Хани, держу ее в объятиях, чувствую ее влагу внизу живота. Мысли о наложнице сменились другими — вот Соланж, мой друг, товарищ по оружию, смеется шуткам, стакан за стаканом пьет темный эль, идет в бой плечом к плечу со мной…
      Мы — солдаты, а не воины, профессиональные солдаты, хорошо обученные. Воин, как говорят, беспрекословно пойдет воевать и умрет, если надо, грудью встав на защиту своей страны и своего народа.
      А солдату отдается приказ победить. Для него смерть — просчитанный риск, ошибка, которую следует избегать, неудача.
      Мертвые воины завоевывают славу, а живые солдаты завоевывают победу и выигрывают войны.
      Снова возник образ Соланж Корде, одетой в мощный современный экзоскафандр, не боящийся практически никакого оружия и излучения, — в нем она казалась пришельцем бог знает с каких миров; безликая фигура — ни возраст, ни пол не определить. Затем Соланж сменила Хани, лежащая обнаженной в моей постели, мягкая влажная кожа была так приятна на ощупь.
      Дверь в доме родителей открылась и закрылась за мной; послышались тяжелые, неуклюжие шаги по плохо закрепленным половицам, и вот уже мой брат Лэнк сидит около меня, положив ногу на перекладину моего стула.
      — Какая чудесная ночь, — проговорил он. — Странная погода стоит сейчас, вовсе не августовская. Я бы сказал, что на дворе конец сентября, начало октября.
      — Помню. — Я действительно не забыл морозные, ясные ночи поздней осени, предрождественское время после Вторжения, когда черное небо заполнили звезды, стоящие, как казалось, плечом к плечу.
      Мы посидели немного в полной тишине, затем Лэнк вздохнул и повернулся ко мне, желая, чтобы я взглянул на него. Его глаза, отражая свет звезд и отдаленные огни поселения, поблескивали в темноте:
      — Из-за тебя все люди становятся угрюмыми и несчастными, Ати. Что случилось, можешь сказать?
      Я ухмыльнулся:
      — Пытаешься стать исповедником? Мне начать с раскаяния?
      Брат издал звук, напоминающий то ли слабый вздох, то ли подавленный возглас раздражения или удивления:
      — Нет, думаю, не гожусь я для этой роли, Ати. Я, по возможности, стараюсь не исповедовать людей. Давай по-братски, чтобы знали только мы, я и ты.
      Уверен, Лэнк заслужил это. А я как последний тупица острил, бросался словами, найдя в этом самый дешевый, самый пошлый способ избавления от разговора по душам.
      — Да, конечно. — Теперь я немного помолчал, пытаясь подобрать слова, способные выразить мое состояние души и не очень обидные. — Думаю, мне не нравится то, что я вижу здесь. Все кажется таким… ну, я даже не знаю, как сказать… растоптанным, вдавленным в грязь.
      — Неужели это так шокирует тебя? Посмотри. — Я услышал шелест одежды в темноте — брат взмахнул руками — две тени, взлетевшие к небу. — Посмотри, что с нами случилось!
      — Хорошо, но хочу тебе сказать, что все остальное мне тоже не нравится! Ты — священник, отец — агент сиркарской полиции, шеф полиции Каталано еще работает, хотя ему бы уже давно положено хлебать тюремную баланду.
      Последовало молчание, нарушенное Лэнком:
      — Ати, у нас больше нет тюрем, есть небольшая камера предварительного заключения для хулиганов.
      — Даже так…
      По тому, как блеснули его глаза, я понял, что он кивнул.
      — Я знаю, о чем ты говорил. — Могу поспорить, брат пожал плечами. Ничего нельзя сделать, ты лучше, как никто другой, должен это понять.
      С ним надо согласиться, его обвинения справедливы.
      — Не знаю, смогу ли я выдержать здесь целый отпуск.
      — Ты расстроишь родных, Ати, они очень рады, что ты вернулся: мама, папа, Оддни, а я тем более!
      — Я счастлив, что вновь увидел свою семью.
      — Однако тебе не понравилось, во что мы превратились.
      — Прости меня.
      Лэнк тяжело вздохнул, вздох шел, казалось, из самых недр его организма, и до меня даже донесся легкий аромат съеденного им недавно ужина: чеснок и сладкий голландский перец.
      — Послушай, почему бы тебе не пойти со мной и немного поразвлечься, на людей посмотреть? На самом деле все не так мрачно, как тебе кажется.
      «Может и так», — подумал я про себя, убаюканный сладкими речами этого оратора из Чепел Хилл. В его словах был здравый смысл. Мысль о проведении целого отпуска здесь: сидеть взаперти, сожалея о приезде домой и постоянно вспоминая об участии в многочисленных войнах, — могла свести меня с ума. Есть еще один способ сумасшествия — лежать в холодной, одинокой постели, рассматривать сексуальную богиню и думать о Хани и других наложницах, таких же покинутых и несчастных в далеких мирах.
      А может, я ошибаюсь, и томная индонезийка только радуется моему отсутствию и своему незапланированному отдыху. Неделями она будет спокойно спать, и никто не станет поглаживать ее грудь, ласкать бедра. Я встряхнулся, отгоняя эти мысли. Господи, взбредет же такое в голову! Вытащив кобуру, я спрятал се в комнате, пистолет же положил в карман. Теперь можно идти.
      Мы шли по тропинке, вдыхая теплый и сухой ночной воздух. Миновали поселение, перешли дорогу к аэропорту и зашагали в темноте к дороге, вьющейся возле Болин Крик. Если мне не изменяет память, эта территория раньше была частью городского парка. Лэнк безостановочно болтал, я же молча слушал, наслаждаясь ароматным лесным воздухом, иногда вставляя несколько слов. Пустая, бессодержательная болтовня.
      Повидал я немало лесов в иных мирах. Все разные и в чем-то все равно одинаковые: растения, похожие на деревья с отростками, напоминающими листья, шуршащими на ветру и выдающими идущего через лес человека, хлещущие его по спине, лицу и груди.
      Я всегда любил деревья, неважно какие и не имеет значения на каких планетах, вдыхал их аромат и внимал их шелесту. Запах и звуки, издаваемые инопланетными деревьями, очень похожи на земные, до боли знакомы. Тоска по дому грызет душу особенно по ночам, а тут еще этот лесной запах. Его узнаешь из тысячи других. Вокруг Чепел Хилл есть неболь, шой лес, даже лесом назвать его трудно, так, пара деревьев, но тем не менее они издают неповторимый аромат, сладковато-кислый, едкий, не очень сильный, сухой, пыльный настоящая какофония запахов.
      Внезапно нахлынули воспоминания о прогулке по сухому и пыльному лесу на чужой, далекой планете. Где это было? Ах да, Тарасай — база моего первого патрулирования, пустынный мир под солнцем класса К5, дни в туманной красной дымке, слишком жаркие, душные и сухие для нас. Местные жители же, маленькие, похожие на крабов создания, считали погоду вполне приемлемой, — даже влажной.
      Леса, как и всё на планете, славились своей сухостью — огромные, прямые, тонкие стволы без листьев окаймляли узкие, скалистые ущелья, в которых обитатели планеты бережно хранили воду. Лесные островки перемежались с красной, опасной для всего живого пустыней, чей воздух обжигал легкие становилось невозможно дышать. От деревьев же шел слабый аромат лимона.
      Эта забытая богом планета была примечательна еще и тем, что я купил там свою первую наложницу, и в первую же ночь знакомства она стала моей. Тоненькая, испуганная девушка по имени Марии, похожая на испанку, терпеливо ожидала меня в кресле около аккуратно расстеленной кровати, пока я принимал душ.
      И голосок был под стать ей — мягкий, нежный, неповторимую прелесть ему придавал легкий акцент.
      Я знал, для чего существуют наложницы — чтобы удовлетворять звериную страсть наемника. Но годы, проведенные в бесчисленных тренировках, войнах и скитаниях, не убили во мне человеческие чувства.
      Тогда еще нет.
      Я внимательно разглядывал ее. И Мария тоже не отрывала взгляда от моего лица. Затем я уселся за стол разбирать приказы и отчеты, а она принялась готовить ужин, изредка посматривая на меня. Я периодически отрывался от бумаг, пожирая глазами фигуру девушки — линию ее крепких стройных бедер, упругие ягодицы, выгодно подчеркнутые белыми брюками, полную грудь под блузкой, плоский живот, треугольник внизу его, обещавший мне море удовольствия.
      Проходили ряды бессчетных минут, и Марни вдруг начала нервничать, становясь все более и более грустной. Но, черт побери, она подписала контракт и потому прекрасно знала, что ее ждет, кроме того, ей не пятнадцать лет — мы, как мне показалось, были с ней одного возраста.
      Плотно поужинав, я предложил девушке прогуляться. В глазах наложницы появились паника и ужас.
      Однако Марни беспрекословне подчинилась, молча следуя за мной вниз по тропинке, ведущей от моей лачуги к холму. Она шагала, вглядываясь в темноту, чью густоту не могли разогнать даже узкие полоски света, пробивающегося сквозь шторы других хижин. Наверно, до того как я ее встретил, девушка уже познакомилась с другими наложницами и теперь шла, стараясь представить себе, что творится за этими шторами.
      Вокруг не было ни единой живой души, и мы гуляли по ночному Тарасаю в полном одиночестве.
      Туземцы копошились где-то невдалеке, но их нам не удавалось увидеть, лишь только слышалось негромкое шуршание.
      Через некоторое время я взял Марии за руку, которая поразила меня холодом и неподвижными, напряженными пальцами. Остановившись, я прильнул к ее холодным губам, расстегивая пуговицы на блузке, лаская грудь, целуя мягкие, соски. Осторожно развязав пояс на ее брюках, я спустил их вниз и, опустившись на колени, зарылся лицом в волосы внизу живота, лаская языком податливую плоть. Бросив девушку на спину, я быстро разделся, взобрался на нее, и мы занялись любовью, лежа на земле чужой планеты.
      Для меня эти слова «заняться любовью» как нельзя лучше выражали мои чувства, но Марни, очевидно, думала по-другому. Она не проявила абсолютно никакой инициативы, не произнесла ни слова, ни вздоха, просто расставила ноги, позволяя делать мне все, что заблагорассудится и так долго, как мне хотелось.
      По возвращении домой мы, раздевшись, улеглись в постель и снова занялись любовью. После этого изнурительного, но приятного занятия мы обняли друг друга и забылись сном. Ночью я проснулся, ощутив легкое подрагивание хрупкого тела. На груди расплывалось целое море слез. Конечно, любой бы поступил на моем месте так же и попытался бы успокоить плачущее создание. Прижимая Марни к себе, я поглаживал ее спину, шепча успокаивающие слова, однако мои действия не возымели должного эффекта. Утром Марни приготовила завтрак, улыбнулась, когда я одевался, поцеловала, и я отправился на войну.
      Внезапно лес кончился, и мы с Лэнком захрустели гравием, выйдя на открытое пространство. Черное небо Земли было усыпано миллиардом звезд, таких знакомых и таких чужих; на горизонте виднелись контуры полуразрушенных зданий. Кое-где поблескивало оранжевое зарево — это люди жгли костры, а около них плясали чудовищные тени, в коих, лишь приглядевшись, можно было узнать очертания моих соплеменников. Лэнк хлопнул меня по плечу и задумчиво произнес:
      — Дом вдали от дома.
      Я молча стоял, тоскливо оглядывая руины, пытаясь понять, где мы находимся.
      — Мне кажется, я помню это место. Где-то недалеко был торговый центр, я махнул рукой в направлении разрушенного низкого строения.
      Брат согласился: — Да, верно, торговый центр Кармилла. Помнится, раньше ты любил здесь околачиваться.
      Любопытно, ведь Кармилл пережил Вторжение, но что же произошло с ним потом? Не выдержав, я задал этот вопрос Лэнку. Он, хрустя гравием; прошел вперед и двинулся по направлению к кострам:
      — Захватчики через пару лет после твоего отъезда расстреляли башни бизнес-центра, несколько офисов, а торговый центр рухнул сам по себе. Он ведь очень старый.
      Мы прошли мимо перевернутых грузовиков, старой стоянки с открытым входом и вошли на территорию лагеря. Перед глазами предстало большое количество палаток, убогих шатких лачуг и костров. Брат пояснил:
      — Карборрр по-прежнему является диким поселением, совершенно незаконным и не разрешенным властями. Когда-нибудь они точно разрушат его до основания, а жителей отправят на поселение в Чепел Хилл. На этом месте останутся лишь развалины, поросшие вьюном, очень быстро уничтожающим все следы пребывания людей. Неужели жителям нравится ютиться здесь, в развалинах старого торгового центра на территории бывшей стоянки? Может, это напоминает им о прошлом? Кто знает…
      Наконец мы обогнули последнюю лачугу, и тут я услышал звук мотора дизельного генератора. Внизу находилось какое-то строение, к нему вели выщербленные ступени. Что самое удивительное, на доме висела неоновая реклама, тускло светящаяся какимто странным, бледно-индиговым светом. «Дэвис» было написано на ней, буква «с» мерцала через определенные промежутки. Найдут ли они новую вывеску, чудо современной техники, и повесят ли на это древнее здание?
      Открытый вход загораживали лишь двери в стиле старых салунов маленькие хлопающие створки.
      Сквозь них лился довольно яркий свет, напоминающий пламя, такой же желтый. Брат оживился, быстро спустился по лестнице, открыл двери и красивым баритоном пропел:
      — Это… это я вернулся с моря…
      Из глубины бара донесся не менее звучный, хотя и немного хриплый голос:
      — Ах, отвали, старый осел…
      Лэнк радостно произнес:
      — Дом, милый дом! — С этими словами он вошел, знаком приглашая меня следовать за ним.
      Взгляду открылась большая квадратная комната, заставленная столиками, с огромными каминами, располагающимися в противоположных ее концах, но они не горели — лето все-таки. Пол был щедро посыпан опилками. Думаю, зимой здесь бывает чертовски уютно. В потолок оказались вмонтированы электрические вентиляторы, лениво гонявшие теплый воздух. Генератор, шум которого я слышал на подходе к зданию, питал их энергией. Источником желтого света являлись висящие керосиновые фонари.
      В дальнем углу комнаты, напротив камина, располагалась небольшая эстрада. С удивлением я обнаружил довольно неплохой выбор инструментов, ждущих своих хозяев; контрабас, пару, гитар, ударные.
      На краю сцены сидело несколько тучных, средних лет мужчин, попивающих прямо из бутылок нечто, похожее на пиво. Музыканты, наверное…
      Вдоль стены тянулась барная стойка со стульями, а внизу, по желобу, беспрерывно струилась вода, вливающаяся из дыры в одной стене и выпивающаяся сквозь отверстие в другой. Да, неплохо задумано.
      Барная стойка и любители пива, которые могут безостановочно тянуть свой любимый напиток и мочиться прямо здесь, в желобок, не отходя к писсуарам. Однако в барс было полно женщин, и, как мне думается, когда возникала естественная физиологическая потребность, им приходилось нелегко. Кроме того, надо иметь известное мужество, сноровку и мастерство, чтобы сходить по малой нужде на виду у всех и попасть в желоб. Не знаю, как умелы и смелы земные женщины, но представительницы слабого пола в легионах умеют делать это отменно.
      Лэнк ринулся к бару, оттаскивая от стойки каких-то мужчин, явно недовольных таким нахальством и пытавшихся отвоевать жизненное пространство. Я втиснулся рядом с братом, работая плечами и тесня посетителей. Мой сосед по стойке повернулся ко мне лицом — его пьяные глаза налились кровью и метали молнии, а рука уже сжалась в кулак… Но удара не последовало. Он уставился на меня, краска понемногу сошла с лица, рот приоткрылся, и оттуда вырвалось растерянное бормотание:
      — Дерьмо собачье… — С этими словами пьянчуга повернулся к остальным и толкнул в бок моего соседа: Им оказалась крупная мясистая тетка. — Ну-ка подвинься, толстуха чертова! — Та же, хихикнув, ударила его локтем в бок.
      Лэнк постучал ладонью по стойке, привлекая внимание бармена:
      — Эй, дурья башка, ну-ка глянь, кто пришел!
      Человек по другую сторону обернулся и направился к нам. Это был высокий, стройный, средних лет мужчина восточного типа с залысиной и редкими черными волосами, собранными сзади в тонкий хвостик. У него было лицо человека, много повидавшего и не меньше пережившего: морщины в уголках глазэ горестные линии, прорезавшие щеки у рта. Я заметил, что он слегка прихрамывает. Раньше ему было лет шестьдесят или семьдесят, а сейчас… Вот черт, а!
      Мужчина уже стоял перед нами, тщательно вытирая руки о белую тряпку, когда-то бывшую роскошной скатертью, и неотрывно смотрел на мое лицо, а не на мускулистые плечи и грудь:
      — Ты здорово изменился, Атол Моррисон.
      Я протднул руку:
      — Привет, Дэви. Как поживаешь? — У меня не поворачивался язык сказать ему, что и он не остался прежним. Сейчас мужчина выглядел настоящим «глубоким стариком», очень похожим на своего отца.
      Он внезапно улыбнулся, и вот уже передо мной стоял прежний Дэви Итаке. Я обратил внимание на его пальцы, тонкие, длинные, на руки с синими, вздувшимися венами. Вытянув иссохший палец, Дэви показал на угол комнаты:
      — Идите, парни, садитесь за свободный столик в углу, я сейчас подойду к вам. — Повернувшись, он крикнул: — Эй, Сэмми, оторвись на минутку. Марш, черт старый, иди-ка сюда!
      Я посмотрел на другой конец стойки и увидел Марша Донована, уже переодевшегося и сразу изменившегося. Он стоял, щурясь от света и дыма, и слабо улыбался.
      Мы уселись за столик, и, как было обещано, к нам подошел Дэви, неся под мышкой бочонок, а в руках инструменты для его вскрытия и пару стеклянных бокалов. Со стуком поставив их на стол и уронив железки, бармен аккуратно опустил бочонок.
      Держа молоток в одной руке, затычку в другой, а кран между пальцев, Итаке с размаху ударил по дереву. Хозяин заведения работал с размеренной точностью машины, распространяя вокруг столика запах пива.
      Уложив бочонок на бок и подперев его рукояткой молотка, он со словами: «А вот теперь:..» захватил все пять кружек в одну паучью руку и поставил их под струю. Пенящийся напиток со сладостным для уха каждого любителя пива журчанием ударил в бокалы. Сильный, горький аромат наполнил горло слюной.
      Я, засмеявшись, покачал головой:
      — Знаешь, Дэви, я помню, как ты однажды взорвал этот чертов пивной бочонок…
      Хозяин прдодвинул ко мне бокал:
      — А, немного практики, и все пойдет как по маслу.
      Я отпил небольшой глоток; пена, всколыхнувшаяся от дыхания, повисла на верхней губе, затем сделал большой, королевский глоток. Кончик языка зашелся от холода и горечи, зато на остальной его части осела сладость. А пиво-то совсем неплохое, напоминает боромилитянское! И немного лучше, чем на Карсваао.
      Дэви с чувством произнес:
      — Господи Иисусе, чертовски приятно видеть тебя, Ати! Ты выглядишь, как настоящий супермен.
      Супермен? Нет, вряд ли, скорее, как средневековый рыцарь из мультфильма — сокровенная мечта каждого мальчишки. Если бы я походил на супермена, никто бы не докучал и не дразнил меня, даже мать и отец.
      Марш, запрокинув голову, одним глотком опустошил кружку. Заглотив поллитра пива, он со стуком опустил бокал и вытер рот тыльной стороной ладони:
      — Если бы ты был тогда таким, как сейчас, Ати, то мы бы вышли победителями из многих игр. — Затуманенные глаза, глупая самодовольная улыбка так и вынуждали как следуетдвинуть его в живот. Марш напрашивался на «любезность».
      Но не будешь же лупить его здесь. Мне пришлось засмеяться. После Вторжения нашим единственным занятием стал футбол. Дэви был прекрасным правым крайним, а я полузащитником. Марш обычно играл в нападении. Иногда игры получались просто замечательными.
      Я вспомнил один из многочисленных эпизодов футбольной схватки: стремительный бег по полю с зажатым под мышкой мячом, одна рука согнута в локте, чтобы сбить с ног ослов в шлемах — членов другой команды. Интересно, куда подевался Марш?
      Дэви, скорее всего, валяется где-нибудь на земле, куда его уложил прикрепленный к нему соперник.
      Ну ладно, одну игру проиграли. Нет ни одного шанса бросить мяч назад, повернуться точно в нужный момент, сделать передачу Дэви.
      Внезапно наступившая тишина ударила мне по ушам, и вот я уже мчусь один, далеко обойдя соперников из команды Дурхамита, и, добежав до кромки поля, поворачиваюсь, занеся мяч над головой, ожидая грома овации, вижу широко улыбающегося отца, машущего рукой…
      Тишина…
      Все игроки, оцепенев, смотрели вверх, никто не обращал внимания на меня, такого великолепного игрока, ровно никакого внимания. Тишина и ожидание.
      Раздался наконец низкий рычащий звук. Я взглянул на небо, прикрывая глаза рукой и прижав мяч к туловищу. В небе появился патрульный корабль хруффов; его серебряный контур напоминал старинный дирижабль, пльшущий среди облаков, ощетинившийся жерлами орудий. Пушки, стреляющие молниями, орудия богов. Нам говорили, что эти корабли идут на антигравитационной тяге, что, по законам нашей физики, абсолютно невозможно.
      В те дни происходило много невероятного, противоречащего нашей логике и нашим знаниям. Тогда мы еще не знали о существовании поппитов и расы господ, а видели только всемогущих, смертельно опасных хруффов.
      К действительности меня вернули разглагольствования Марша о старом добром времени, о футбольных поединках. Разговор, вернее монолог, становился с каждой выпитой кружкой все громче и громче. Ну что, Марш Донаван, счастливчик всех времен и народов, самый удачливый из нас, у тебя какие-то проблемы?
      Дэви не обращал на него никакого внимания и неотрывно смотрел на меня. Наконец, положив руку на мои играющие под кожей мускулы, он заговорил:
      — Боже, как я скучал по тебе, Ати. Как мне хотелось тоже пройти в эту военную школу! Я всегда мечтал быть рядом с тобой.
      Мне пришлось сказать ему, что тоже очень хотел бы находиться рядом с ним, участвовать вместе в войнах, перелетая с планеты на планету. Говоря это, я прекрасно знал, что те нагрузки слабое сердце друга не выдержало бы и сейчас меня бы мучали тоскливые воспоминания о старом, давно умершем приятеле. Зато, как здорово видеть его сейчас рядом живым и прекрасно себя чувствующим.
      Незаметно шло время, и вот уже минуты превратились в часы. Музыканты закончили отдыхать и вернулись к своим обязанностям. Они начали наигрывать незнакомую мне мелодию, что-то ужасно скрипучее и непонятное, затем я узнал «Юную любовь» — хит весны 2159 года, последней перед Вторжением. Тогда ее пела худенькая, бронзоволосая девушка, но у нее это получалось ничуть не лучше, чем у пожилой чернокожей матроны, исполнявшей ее сейчас.
      На наш стол упала тень, затмившая желтый свет керосиновой лампы, заставившая Марша мгновенно замолчать. Дэви выпрямился в кресле, глядя через мое плечо, и замер в ожидании. Я знал: они все ждали именно ее. Лэнк не мог просто так захватить меня с собой попить пива. Я повернулся.
      Она была по-прежнему высока. Густые, волнистые волосы были все еще черны, как ночь, лишь кое-где виднелись серебряные нити. Лицо немного изменилось, стало несколько строже, появились линии и морщинки у внешних уголков глаз, у губ. Шея была практически не тронута возрастом, такая же длинная и гладкая, под тонкой кожей виднелись вены и сухожилия, кожа мягкая и загорелая. С течением лет она особо не изменилась, только немного пополнела в талии. На ней была голубая рубашка и дешевый замшевый пиджак.
      Джинсы, мешковато сидящие на бедрах, показывающие, что сшиты на мужчину, были вправлены в высокие. ботинки.
      Я смотрел на женщину, и мне казалось, что вижу ее такой же, какой она была в первую нашу встречу в дымящихся развалинах того, что мы по привычке называли Чепел Хилл. Закончилась первая битва, солдаты улетели, в полночном небе появились новые звезды-корабли хруффрв, курсирующие по земной орбите. Родители пытались держать меня взаперти, хотя наемники взорвали все, что можно было взорвать, земля больше не тряслась под бетонными полами нашего дома.
      Наверно, потому; что я долго не выходил наружу, отсиживаясь в подвале, произошедшие перемены поразили меня, несмотря на все увиденное во время путешествия из Вашингтона. Проехав через всю Вирджинию, я насмотрелся на разрушения и смерть людей и наивно полагал, что больше меня ничем нельзя удивить. Я ошибался. Наш дом все еще стоял, но изменился до неузнаваемости. Великолепный, с белыми колоннами фасад стал черным, остальное покрытие, прежде желтое и радующее глаз, покоробилось и вздулось уродливыми волдырями. Здание походило на игрушечную машинку, с которой я расправился, когда родителей не оказалось поблизости, швырнув ее в камин. Машинка изогнулась и расплылась, приняв необычные, фантастические очертания, и только после этого превратилась в огонь.
      Я долго стоял на искореженной взрывом лужайке и смотрел вниз с холма на представшую взору картину разрушения: разбросанные взрывами доски, кирпичи, погнутые стальные жалюзи и подоконники домов. Интересно, те три мальчишки, жившие в этих домах, спаслись? Увижу ли я их снова, буду ли играть с ними в футбол, драться, бросаться камнями в их собак? Однако руины оставались безжизненными и пустынными, никто над ними не плакал, и никто их не разбирал.
      Тем утром небо было бледно-голубого цвета, вдалеке кое-где виднелись белые полоски облаков, будто сильный ветер отогнал их. Там, где они собирались, что-то поблескивало. Я знал, что это разбитые космические корабли, курсирующие по орбите, управляемые мертвыми экипажами.
      Ну может, некоторые из них принадлежат убитым хруффам. Когда я бродил по развалинам в поисках друзей, то нашел несколько мертвых наемников, лежащих на земле чужой планеты, похожих на доисторических ящеров…
      Я рыскал по улицам, переходя от дома к дому в поисках Марша, своего лучшего друга Дэви и всех остальных моих товарищей по играм. Играть в подвале дома с Лэнком и Оддни мне порядком надоело.
      Дом Марша разлетелся в щепки, превратившись почти в пыль, и невозможно было найти ни одного куска большего моей ладони. А вот дом Дэви оказался практически нетронутым, даже стекла остались целыми. Однако там никого не было. Повернув дверную ручку, я не смог открыть дверь — замки оказались надежно закрытыми. Помню, как я в отчаянии подумал, что хозяева пошли за покупками…
      Но магазин Аргомарта, где, как мне было известно, они любили покупать продукты, оказался начисто сметен с лица земли — от него осталась лишь странная плита и парковочная стоянка для машин.
      Оба моих друга вернутся позднее — родители забрали их с собой в старое убежище, построенное на случай III Мировой войны и находившееся за почтой. Но тогда я уверовал в их смерть.
      Я сидел на огромной каменной, вывороченной взрывом плите бог знает какого здания — разбитые кирпичи, скрепленные цементом, чудом уцелели, все остальное превратилось в щебенку. Мне в голову лезли ужасные мысли; я пытался сообразить, что делать дальше, и боролся со слезами, с комком, застрявшим в горле, мешавшим глотать. И вот в самый разгар горестных мыслей я услышал ее шаги, легкие, неуверенные, осторожно ступавшие по хрустящей щебенке и осколкам стекла. Я поднял глаза — передо мной стояла высокая, тоненькая девушка моих лет с вьющимися черными волосами, большие, влажные карие глаза печально смотрели на меня: «Мои друзья мертвы…» Затем ее губы тронула мягкая, слабая улыбка:
      — Тебя зовут Ати, да? Я помню тебя по школе.
      Я кивнул, хотя очень смутно мог припомнить девушку, находившуюся все время очень далеко от меня. Кажется, ее звали Алике. Алике, как ее там?
      Она протянула тоненькую руку с белыми ногтями:
      — Александра Морено.
      Сжав протянутую ладонь, я удивился неожиданной теплоте ее пальцев и крепости пожатия.
      — Атол Моррисон, Ати.
      Мы посидели вместе, поболтали, вспоминая общих школьных друзей и размышляя, что с ними стало и где они могут быть, да и живы ли вообще?
      Затем поднялись и спустились с холма по улице Франклина, миновав дворцы богачей, обугленные развалины, груды разбитых кирпичей, несколько стальных покореженных конструкций, окруженных застывшим, расплавленным пластиком и стеклом.
      Тут мы заметили собаку, нюхавшую развалины дома, где жил наш общий знакомый. Но стоило подойти ближе, как животное подняло на нас свои безумные глаза и стремительно бросилось прочь. Это была толстая, приземистая рыжая дворняга с хвостом крючком, наполовину чау-чау, наполовину бог знает что. Алике задумчиво посмотрела ей вслед, и я тогда еще подумал, что она тоже потеряла собаку, но не осмелился спросить.
      Мы молча стояли, держась за руки, глядя на то, что осталось от университета.
      Метамола, где мы так любили собираться с друзьями. Тусклое дневное солнце не могло нас согреть.
      Настоящая картина войны: остатки стен, большие листы пластикового покрытия с крыш, разноцветные куски какого-то оборудования с разных этажей.
      В луже грязной воды лицом вниз лежало распухшее тело мужчины, кожа побагровела, одежда была порвана и запеклась от крови и грязи. Но его мы не смогли опознать.
      Сидевший напротив Лэнк хрипло рассмеялся:
      — Ну, скажи что-нибудь, Ати!
      Посмотрев на него, я вновь перевел взгляд на Александру Морено, на ком однажды я поклялся жениться, и протянул-ей руку: — Привет, Аликc.
      Она ответила:
      — Если бы я не знала, кто ты, то ни за что бы не догадалась. — Женщина пожала мне руку, ее пожатие все еще было крепким и дружеским, а пальцы теплыми. АЛИКС улыбалась, но я заметил, что по ее лицу пробежала и тут же исчезла тень. Выдвинув стул, она перевернула его задом наперед, уселась на него, верхом и положила руки на спинку. Я что-то не припомню, чтобы раньше моя подруга так садилась.
      Мы болтали при тусклом свете керосиновых ламп, обсуждали внутреннее убранство и посетителей бара Дэви. Из разговора трудно было понять, кто мы то ли незнакомые, случайно встретившиеся люди, то ли старые друзья-приятели. Закрывая глаза и вновь их открывая, я сравнивал ту, давнишнюю Алике, какой я запомнил ее, и теперешнюю взрослую женщину. Она осталась по-прежнему юной и свежей, как двадцать лет назад, а ее кожа — такой же гладкой — я все еще хранил в памяти свои ощущения.
      Чудесные, маленькие, гладкие руки приводили меня в восторг. По-моему, они не изменились. Женщина сидела таким образом, что глаза оставались в тени, и колышущиеся тени творили чудеса, создавая впечатление бездонных черных озер. Она, не отрываясь, смотрела на меня, большей частью на лицо.
      Остальные отошли на задний план; Дэви и Лэнк, повернувшись друг к другу, увлеченно о чем-то разговаривали. Скорее всего, темой их беседы был я.
      Марш, серьезно взявшийся за пиво, молча сидел, иногда посматривая на меня своими затуманенными, ястребиными глазами полицейского-сагота, и прислушивался к болтовне брата и хозяина бара.
      Может, он тоже кое-что помнит. В вине полностью забыться нельзя, оно не дает полного забвения, а иногда даже помогает вспомнить давно забытое.
      Кто знает, может, именно для этого его употребляют?
      В темноте виднелись зубы Алике, почти, но всетаки не совсем белые, поблескивающие от влаги, рот был приоткрыт в полуулыбке, будто она погрузилась в сладкие мечты.
      Положив подбородок на сложенные на спинке стула руки, женщина, глядя мне в глаза, говорила:
      — Когда ты уехал, я долго не знала, что делать. — Улыбка стала шире, но я ощутил горечь и злобу, исходившую от нее. — Думаю, что я чувствовала себя совсем потерянной, покинутой душой. Никак не могла представить, что буду так сильно переживать. Я очень скучала по тебе.
      Я придвинулся к ней ближе, пытаясь уловить, скрытый смысл в ее словах, и не смог:
      — Мы говорили об этом, ведь так? Я тоже по тебе скучал.
      Сам не знаю, говорил ли я правду в тот момент или нет. Может, и нет. Я думал о ней короткими ночами на ранних ступенях обучения, сожалея, что Алике не лежит со мной рядом в постели, мечтал вновь заняться с ней любовью, пойти вместе в лес, поговорить на серьезную тему. Однако воспоминания и горечь утраты быстро изгладились из памяти, стрессы и нечеловеческое напряжение тренировок в легионах спагов изгнали из меня бесов. Во мне умерла тоска по дому, а вот другие, мои вновь приобретенные друзья, умирали сами, не выдерживая нагрузок.
      А потом появилась Марни, сменившаяся вереницей других наложниц. Нет, вообще-то я не лгал: я так и не смог забыть ее.
      Алике продолжала:
      — Этого недостаточно. Поразмыслив, я решила жить разумом, а не сердцем. Я не хотела, чтобы ты чувствовал себя виноватым, Ати.
      Я смог только кивнуть: — Я знаю и ценю тебя за это.
      Она бросила на меня взгляд, который я расценил как изумленный.
      — Ты женат? — И стрельнула глазами на руки, затем посмотрела на лицо.
      Я отрицательно покачал головой: — Нам запрещено жениться.
      Полуулыбка исчезла с лица женщины: — Никогда?
      Недоуменно пожав плечами, я произнес:
      — Когда-нибудь я выйду в отставку, если мне удастся выжить и если мне захочется это сделать. Старые солдаты так и умирают холостяками, да и ни к чему им семья. — Мне на память пришло лицо старого отставника-наемника, которого я встретил в космопорте по возвращении на Землю. Он подписал контракт на короткий срок и все равно связал свою жизнь с армией. Интересно, каким я буду через десять-двадцать лет?
      Алике больше не улыбалась и не смотрела на меня. Ее неподвижный взгляд, устремленный на мои громадные ручищи, словно оценивал их. Да, есть на что посмотреть — большие, сильные пальцы, с красными, припухшими суставами, не похожие на руки душителя. Такими пальчиками, как у меня, скорее, отрывают руки, ноги и головы.
      Память услужливо подсказала воспоминание — небольшое, около метра, хитиновое создание, жучок мужского рода, размахивающий своей сабелькой. Я отобрал смешное оружие, согнул его одной рукой, а другой немного потряс пленника. Он попытался укусить меня, а я, оторвав ему руки, бросил его на землю и ушел, слыша негромкие шипящие звуки — мой противник свернулся в клубок, из раны лилась темно-серая субстанция.
      Алике вернула меня к действительности:
      — А я некоторое время была замужем. — Она теперь вновь посмотрела на меня, и в карих глазахозерах не видел я страха, скорее, сожаление или даже извинение.
      — Я так и думал, Алике. Мы ведь понимали что я уезжаю навсегда. Так что ждать было бесполезно. — Меня мучили воспоминания о боли в сердце, когда я ей говорил это во время нашей последней ночи.
      Это произошло так давно, что мне казалось, будто не мои губы, а губы какого-то другого парня, мужчины, которого я хорошо знал, их произносили. Им мог быть Дэви или Марш, держащие в объятиях ее влажное тело так, как я сжимал его после ночи любви.
      Женщина горько проговорила:
      — Я ждала два года, Ати. — И вновь эта полуулыбка на губах. — Наверно, я думала, что ты вылетишь из своей военной школы, не выдержав нагрузок, и вернешься ко мне. И ждала до тех пор, пока не узнала, что ты отправлен на Альфу-Центавра.
      Ах, я помню и никогда не смогу выбросить из памяти смертоносные джунгли этой планеты и своих друзей, навсегда оставшихся лежать в ее земле. Протянув руку, я положил ладонь на хрупкую кисть женщины, слегка сжав ее:
      — Зря ты меня ждала, Алике. Я хотел, чтобы ты была счастливой.
      Она кивнула: — Я и вышла замуж за Бенни Токкомаза.
      Я помню этого Бенни еще со школы: низенького, приземистого крепыша, очень серьезного юношу с жесткими, короткими, светлыми волосами. Не было у парня никаких забот и интересов, кроме как вовремя выучить уроки, будто впереди нас ждало светлое, не омраченное Вторжением будущее.
      Интересно, почему именно Бенни?. Может, потому что он совершенно не походил на меня?
      Алике продолжала:
      — Я старалась как могла, но все впустую. Бенни… был помешан совсем на других вещах. Все, что он требовал от меня, — так это заниматься с ним любовью два раза на день — утром, когда проснется, и сразу после ужина.
      Я с удивлением почувствовал укол в сердце:
      — Я тоже этого хотел, Алике, а может, и три, и четыре раза. — Мне удалось произнести это легко, небрежно.
      Женщина проговорила: — Это разные вещи. Я любила тебя.
      Могу подтвердить ее слова — она не лгала.
      — Мой брак продолжался пять долгих лет, а потом я больше не смогла выдерживать это и отправила Бенни восвояси. По-моему, он очень обрадовался.
      — У вас нет детей?
      Она бросила на меня взгляд, в котором не было боли, а только горечь: Нет, я хорошо предохранялась.
      — А где Бенни сейчас?
      — Бог его знает. Он служит в сиркарской полиции. Говорят, карьера его весьма успешна.
      Так вот чего добился Токкомаз, усердно грызший гранит науки. Что ж, его можно поздравить, он получил свою награду.
      — А ты так и не вышла еще раз замуж? — Я вновь ощутил неприятный и довольно болезненный укол в сердце, от всей души желая услышать «нет».
      Мое самолюбие не было уязвлено, а моя гордость оказалась спасена женщина покачала головой, выпрямилась и, запустив пальцы в роскошные кудри, растрепала их. Небрежный жест, но сколько в нем грациозности, привлекательности и сексуальности.
      — Жить становится скучно и одиноко. Ты делаешь то, что должен, но все же… Нет никого, кого я бы хотела попросить остаться со мной.
      Казалось, какая незамысловатая фраза, но почему-то я ощутил удар в солнечное сплетение. Я попытался вспомнить бесчисленное множество наложниц и то, что они делали по моей просьбе. Хотел бы не быть самоуверенным болваном и знать, что она хоть иногда чувствовала себя счастливой без меня, если бы не воспоминания о наших совместных мечтаниях. О сокрытом смысле ее слов думать не хотелось. Я уехал, и наши отношения закончились.
      Протянув руку, женщина прикоснулась к моей кисти и слегка сжала ее:
      — Сожалел ли ты хоть иногда, что уехал, Ати?
      Взглянув в бездонные глаза Алике, я с трудом выдавил:
      — Иногда. — Встревоженные, задумчивые карие озера смотрели в мои… И я знал, что такого взгляда не может быть ни у наложницы, ни у женщины-наемника, собрата по оружию.
      Становилось уже поздно, и клиентура Дэви постепенно стала рассасываться. Люди, позевывая, поднимались, потягивались и, с трудом волоча ноги, выходили на свежий воздух. Марш, сложив руки на столе, уронил на них голову и сладко похрапывал.
      Несчастные болтуны Дэви и Лэнк все еще разговаривали о старых добрых временах, хлопали сонными глазами, но явно чего-то ждали.
      Алике выпрямилась, выгнув спину, и грудь чуть не порвала тонкую блузку. Откинув голову и закрыв глаза, она проговорила:
      — Черт, мне завтра рано вставать. — Вновь растрепав волосы, женщина посмотрела на меня. — Мне пора идти.
      Вмешался Дэви: — Будь осторожна, Алике. Сама знаешь, как опасно на улицах.
      Это что, намек? Я поднялся:
      — Может, тебя проводить до дома?
      Испытующе взглянув на меня, Алике согласно кивнула: «Конечно». Я оглядел святую троицу:
      — Увидимся позже. Пожелайте спокойной ночи спящей красавице, — и вышел вслед за женщиной.
      На улице похолодало, и налетевший ветерок заставил деревья перешептываться, друг с другом. Большинство костров потухло, а те, что остались, доживали последние минуты, едва дыша раскаленными угольками. В небе царствовала полная луна — яркий, бело-желтый круг на фоне звезд, окрашивающий небеса темно-индиговым цветом.
      Я немного запьянел от пива и хотел спать.
      Алике остановилась и посмотрела на меня, положив руки на бедра, такая привлекательная и желанная в лунном освещении. Теперь она уже не напоминала мне подругу моей юности. Было лишь небольшое сходство, слабый, тонкий намек, отдаленные отголоски воспоминаний о прежней молоденькой девушке. Мы искали и не находили подходящих слов, стояли молча, разглядывая друг друга, пытаясь понять, какие перемены произошли в каждом из нас.
      Первой нарушила молчание женщина:
      — Я живу на Сосновой улице, в одном из старых домов. Они сохранились, что самое удивительное, лучше новых строений. — Почему-то мне пришло в голову, что как-то нет смысла в том, что дома — без хозяев; они стоят абсолютно свободные в ожидании жильцов. Тогда почему люди ютятся в палаточных городках, жгут по ночам костры, как бесприютные беженцы?
      Мы отправились в путь, и я постоянно ощущал присутствие дорогого мне человека, даже не видя ее, боролся с желанием обнять эту изящную фигурку, прижать к себе, как делал это двадцать лет назад.
      Давным-давно мы выходили на прогулку в поисках сухого леса или поля, чтобы спокойно поцеловаться, обнять друг друга или заняться любовью. Господи, мне кажется, что минули века, а не два десятка лет…
      И тут до меня дошло, что Алике взяла меня под руку.
      Может, нам надо было остановиться и пройти к холму, где, насколько видел глаз, еще сохранились остатки большой ухоженной лужайки. И там, в обманчивом белом свете, заняться любовью?
      Не успел я повернуться к женщине, как весь внутренне собрался натренированное тело и разум профессионального солдата пришли в полную боевую готовность, мгновенно отреагировав на появление смутных очертаний человеческих фигур. И вот уже глаза смогди различить пятерых крепких мужчин, одетых в джинсы и безрукавки, демонстрирующих крепкие бицепсы. При дневном свете, как мне кажется, можно было бы различить их татуировки и блеск грязных, сальных волос.
      Алике судорожно вздохнула и непроизвольно прижалась ко мне. И лишь только тогда я обнял ее.
      Мои глаза, привычные и к яркому освещению и к полной темноте, увидели трех мужчин, явно латиноамериканцев, одного африканца и еще одного, непонятно какого-роду-племени. Он казался похожим на азиата, но был более ширококостен и широколиц. Трое из бандитов держали ножи, а двое других большие дубины, выпиленные из толстых стволов деревьев, что росли у подножия Болин Крика. Или нет, теперь, подойдя ближе, можно было с уверенностью сказать, что в руках одного мужчины находилась дубина, а у его напарника огромный корень, крепкий и довольно грозный на вид. Мальчишкой я тоже вырезал подобные игрушки.
      Непонятного происхождения уродец вышел мне навстречу, тыча в мою сторону ножом с длинным узким лезвием, что в лунном свете блестело, как хорошо начищенный металл.
      — Ах, какая чудная милашка. — Его глаза неотрывно смотрели на низ живота Алике. Гнусная, неотесанная скотина, да и остальные были не лучше.
      Они тоже пялились на Алике. Я почувствовал, что моя подруга вся сжалась в комок, но не дрожала.
      Голос женщины не выдал ее внутреннего напряжения:
      — Оставь нас в покое, ублюдок.
      Один из бандитов хрюкнул И, сунув руку в пах, начал поглаживать низ живота — тонкий намек, я бы сказал.
      Уродец засмеялся:
      — Вот что я тебе скажу, сынок: оставь свой кошелек на земле и топай отсюда. Мы отпустим твою кошечку, как только закончим с ней.
      Алике напряглась еще больше, прекрасно понимая, что за этими словами последует расплата. Но вот одного она не знала наверняка, кто будет платить — она или я.
      Наверно, женщина ждала от меня каких-то действий. Может, Алике уже прошла через подобное испытание, когда ее эскорт трусливо убежал, оставив свою подопечную на растерзание таким вонючим псам…
      В жизни каждого человека есть темные пятна, какие-то детали, о которых никто не говорит и о которых страшно спрашивать. Какого черта ты ходишь по этим улицам, Алике? Как ты защищала себя до этого? Но сейчас спрашивать об этом не было времени.
      Я подумал о маленьком пистолете, мирно лежащем в кармане, и тут же отмел эту мысль. Вокруг живут люди, не виновные ни в каких прегрешениях, да и кроме того, тогда мне придется отчитываться перед сетью о применении огнестрельного оружия, писать рапорт для сиркарской полиции и саготов…
      Бог ты мой, сколько возни… Я твердо произнес:
      — Лучше не делай этого.
      Уродец процедил сквозь зубы:
      — Ты не очень большой мальчик, чтобы помешать нам, приятель. — Бандиты стояли, сверкая широко открытыми глазами, а некоторые из них ухмылялись. Ждут… Алике учащенно задышала, и теперь я понял, что она напугана и хочет убежать, не желая оставаться рядом со мной.
      Положив ей руку на бедро, я оттолкнул женщину от себя, услышав, как моя попутчица споткнулась и смущенно забормотала. Затем повернулся к пятерым мужчинам:
      — Ну ладно, слишком поздно.
      Лунный свет освещал нас, и отчетливо можно было разглядеть мою одинокую изломанную тень, стоящую перед пятью толстыми, здоровыми пятнами, а вдалеке маячил хрупкий женский силуэт. Она не убежала и стояла, ожидая меня, сама не зная зачeм. Может, Алике подумает вернуться в бар и привести подмогу, пока я буду бороться с ними? Неужели эта глупая чертовка думает, что мне нужна помощь?
      Затем тени переместились; моя рука двинулась вперед, толстая и черная, ее отражение переломилось, попав в трещину на тротуаре. Раздался треск, будто сломалась палочка ударника, сильно двинувшего по барабану. Уродец выронил нож и согнулся, пытаясь справиться с болью. Воздух со свистом выходил из его широкого, плоского носа.
      Затем я приподнял его с земли и швырнул обратно. Поверженный противник издал вопль то ли ужаса, то ли изумления, две же других тени поползли назад, получив от меня почти одновременно два крепких удара. Африканец вскрикнул, когда я ударил его ногой в грудь, а затем сломал ему шею. Сладостной музыкой прозвучал для меня треск его позвонков.
      Повернувшись, я схватил еще одного бандита, размахивавшего дубиной, рывком притянул к себе и сломал ему руку, державшую оружие, да так, что локоть повис на весьма удаленном расстоянии от плеча. В Довершение начатого я ударил его спиной о колено, тем самым перебив позвоночник.
      Кто-то из пятерых, еще способных двигаться, пытался, встав на четвереньки, уползти, бормоча, как заезженная пластинка:
      — Господи Исусе, господи Исусе.
      Я наступил на горло уродца, услышал, как он издал предсмертный крик и испустил последний вздох, затем, в прыжке, коротким, сильным ударом в спину достал убегавшего. Резкий, отчетливо слышный звук дал мне понять, что я сломал ему ребра у основания, то есть там, где сходятся их спинные отделы. Противник молча рухнул лицом на асфальт.
      Где-то вдалеке я слышал удалявшиеся быстрые шаги последнего из могикан, но догонять его не имело смысла.
      Бандит, которому я сломал руку и спину, свернувшись клубком на тротуаре, тихо плакал, неразборчиво бормоча что-то, захлебываясь слезами и кровью. Скорее всего, прокол легкого. Я могу поставить точный диагноз не хуже любого врача. Опустившись около лежащего тела я нежно, как ребенка, погладил несчастного по голове, сжал его шею руками и резко повернул. Щелчок, и бедняга отошел в мир иной.
      Четыре неподвижные тени на земле, обломки на обломках.
      Я повернулся и взглянул на Алике.
      Она стояла на том же месте, одной рукой прижав волосы у виска, и не отрывала глаз от мужчин на земле. Затем медленно перевела взгляд на меня; приоткрытый рот обнажал зубы, блестящие в лунном свете, женщина учащенно дышала и с трудом выдавила:
      — Боже, Ати…
      Последовала напряженная пауза, потом Алике бросилась ко мне, обхватила меня трясущимися руками, повторяя тихим, сдавленным шепотом:
      — О, боже…
      Я крепко обнял женщину, положив ее голову к себе на плечо, гладя роскошные волосы, запуская пальцы в черные завитки. Сердце Алике гулко стучало в груди, мое вторило ему: дыхание, наконец, пришло в норму. Потом женщина немного отстранилась от меня, но рук на, разжала и, запрокинув голову, посмотрела в глаза:
      — Думаю… уверена, что тебя очень хорошо подготовили для такого рода действий.
      Я кивнул, наслаждаясь теплом ее тела. Алике задумчиво произнесла: Раньше ты не был таким крутым.
      — Никто не может дважды войти в одну и ту же воду.
      — Большинство мужчин… в таких случаях просто убегают.
      Ее слова «большинство мужчин» больно меня кольнули, и перед глазами встала картина: беззащитная фигурка хрупкой женщины и длинная вереница безмолвных мужчин за ее спиной. А за нашими спинами тоже остались безмолвные люди, еще недавно бывшие живыми. Утром кто-нибудь наверняка придет убрать тела — это уже перестало быть нашей проблемой.
      Алике жила в небольшом коттедже, уютно разместившемся среди высоких, стройных, вечнозеленых деревьев. Лунный свет, струящийся из треснувших и затуманенных пластиковых окон, и тусклое красновато-коричневое свечение от торшера у камина создавали жуткую сюрреалистическую картину.
      Мне показалось, что здесь пристанище теней. Алике добавила еще одну. Загородив торшер, она склонилась у камина, и я услышал треск ломаемых сучьев, шорох поленьев и зажженной спички. Затем щипцами женщина взяла темно-красный уголек, осторожно на него подула, и от притока воздуха уголь разгорелся оранжевым пламенем. Женщина положила его на поленья. И тут же заплясали веселые язычки, огонь быстро разгорелся, охватив дрова, пошел синеватый дым, и комната сразу показалась веселой и жизнерадостной. Алике оставалась у очага, поленья уже начали потрескивать, затем камин загудел. Она поднялась, все еще держа щипцы, взглянула на меня:
      — Освещенные вот таким образом, снизу, твои глаза кажутся пустыми, как у демона.
      Я улыбнулся, а женщина продолжала: — Как ты получил эти шрамы?
      Моя рука непроизвольно потянулась к лицу, нащупывая длинный шрам, пересекавший левую щеку.
      От него уголок рта остался навечно приподнятым.
      На лбу дела были немного хуже — удар раскроил мне череп, поэтому след от него оказался грубее и ужаснее.
      — Но я же солдат.
      Она отложила щипцы и выпрямилась, изогнув спину, как грациозная кошка, стоя так близко от меня, что ее грудь касалась моей. Протянув руку, Алике дотронулась до следов минувших войн:
      — Неужели у вас нет оборудования для пластических операций?
      — Это не в наших традициях.
      — Тебе крупно повезло, что не потерял глаз.
      — Ошибаешься, я его потерял. Но господа нам не позволяют демонстрировать потерянные части тела.
      Алике прижалась ко мне; я почувствовал, как ее грудь распласталась по моей, и мои руки обняли ее хрупкое тело. Я поцеловал это нежное создание, ощутив вкус пива и сразу же после этого неповторимую сладость женского рта. Ее язык начал самостоятельное исследование, то нежно, то настойчиво лаская мой, пробуя. Наконец мы оторвались друг от друга. Еще некоторое время женщина не убирала голову с моего плеча, а потом прошептала:
      — Думаю, да…
      Эту самую фразу она сказала двадцать лет назад, когда двое друзей стояли обнявшись в лесу и целовались в первый раз, в ответ на невысказанный вопрос: «Мы любим друг друга? — Думаю, да».
      И так же, как и в тот далекий день, мои руки скользнули по ее спине, чувствуя мускулы, ощушая жар, идущий от ее бедер, изящный изгиб ягодиц.
      Алике, подняв голову, потянулась к моим губам.
      Какие привычные движения. Интересно, сколько раз я проигрывал эту сцену с наложницами? Притворись, что любишь меня, Хани, притворись. Надо отдать должное индонезийке — она достигла небывалых высот в искусстве лицемерия. Да и не только она. Те из них, которые не могли или не хотели этого сделать, быстро вылетели в самом начале обучения, так что солдаты никогда их не встречали и не знали о них.
      Руки Алике скользнули по моему телу, коснулись бедер, поднялись вверх по спине, нащупав под одеждой бугры мускулов и многочисленные шрамы.
      Я прижал женщину к себе, целовал ее лицо, тело, шептал что-то, что — не помню сам, и вот мы уже очутились на ее старом мягком ковре, полураздетые, лаская тела друг друга, как делали это раньше. Я нашел некоторые изменения в ее теле: груди стали мягче, мускулы живота несколько ослабли, а кожа отвисла. Но женщина вздохнула, как двадцать лет назад, прильнула ко мне, вжалась в мое тело, дыша мне в лицо огнем желания.
      Перед глазами, словно кадры фильма, промелькнула череда воспоминаний, агония движений, радость разделенного наслаждения… Я нежно провел по внутренней поверхности ее бедер, дотронулся до роскошных волос ее треугольника — это, кстати, выгодно отличало мою подругу юности от наложниц — стал ласкать ее набухшую плоть, ощущая повсюду липкую влагу.
      Алике ничем не напоминала моих наложниц. Она стала моим партнером по сексу по собственной воле, потому что желала меня, а не потому, что это часть ее контракта, ее работы.
      Как ты пережила весь этот кошмар, Алике? Но сейчас я не буду тебя спрашивать.
      Бежали секунды, напряжение возрастало, мы шептали старые, полуистершиеся из памяти нежные слова, что были предназначены друг для друга. Затем она легла на меня, ее шелковые волосы щекотали мне бедра, а губы страстно целовали мое тело. Ее живот оказался у моего лица, и я впился губами в ее нежную, влажную плоть. Мне нравился сладковато-соленый вкус этой женщины, ее живительная влага, поблескивающая при свете камина.
      «Эволюция предусмотрела абсолютно все, — пришла мне в голову мысль, — и даже то, что мужчина любит вкус и запах женских половых органов. Параллельно идет процесс созревания яйцеклеток и сперматозоидов. Партнеры, занимающиеся любовью, обмениваются биологическими жидкостями, и рано или поздно их совместные усилия приведут к оплодотворению. Беременность связывает женщину с мужчиной, а мужчину притягивают к партнерше зреющие биохимические процессы в ее организме. Появляющееся потомство защищается родителями и обеспечивается ими же».
      Но вернемся к нам с Алике. Я ласкал ее губами, языком, руками, она использовала все свое мастерство, стараясь над моим телом.
      Затем мы сменили позу, и я уже лежал сверху.
      Наши рты соединились, бедра сплелись, двигаясь синхронно, на моем теле поблескивала жидкость Алике, мурашки побежали по спине. Она начала вращать бедрами, касаясь треугольником темных волос чувствительного низа моего живота. Мы жили в тот момент лишь нашими ощущениями, нашей страстью.
      Женщина внезапно схватила меня, отвернула в сторону голову, уперлась ею в ковер, открытые глаза ничего не видели, рот полуоткрылся, и я ощутил, как напрягались и сокращались мускулы ее лона, затем они расслабились. Один негромкий стон, переходящий во вздох, трепет тела, и моя партнерша начала понемногу расслабляться, успокаиваться, нежно поглаживая мою спину.
      Мой оргазм последовал незамедлительно, и я наслаждался покоем, глядя Алике в глаза.
      Я проснулся утром после кошмара, мучившего меня ночью. Рядом со у мной на ковре безмятежно спала женщина, прижавшаяся влажной спиной к моей груди, а ее бедра находились в ложбинке между моими согнутыми в коленях ногами и животом. Солнечный свет пробился сквозь мутный пластик, и рядом с нами на ковре расплылось горячее желтое озеро, а в солнечной дорожке плясали полчища пылинок.
      Я чувствовал спокойное, размеренное биение сердца Алике, говорившее мне, что она спит, ровное, едва слышное дыхание и еле заметные подъемы и опускания ее груди.
      Меня постоянно преследовал один и тот же сон: я и мои товарищи по оружию в скафандрах шагаем по пыльной, выжженной равнине старого, почти мертвого мира. В небе беспощадно сияет голубое солнце, глубокая дыра, словно вход в другое измерение, бросавшее зловещие белые тени на оранжевую землю.
      Мы шли, а туземцы ждали нас на другой стороне равнины. Они были безволосыми человекоподобными созданиями с кожей, напоминавшей старые дубленые шкуры. Их мы собирались повесить на стены лачуг в качестве трофеев раньше, чем их обладатели могли себе это представить.
      Местные жители терпеливо и, я бы даже сказал, безразлично ждали нас, и в этом их безразличии была недюжинная смелость — они прекрасно знали, что произойдет. Мы подняли свое оружие и убили их всех; огонь выстрелов был настолько ярок, что затмил собой тусклое голубое солнце.
      Господа, как нам казалось, одобрили наши действия, но разве они в этом признаются? Они не существуют в реальном мире, не могут чувствовать, не могут одобрять. Все, на что способны машины, так это констатировать факт, что мы выполнили их инструкции правильно.
      Следующим этапом стала отправка их создателей, а ныне слуг, голубых поппитов, очищать планету от обломков. И прибыли красноглазые твари с открытыми красными ртами, не очень разумные, но способные подбирать, то есть работать, как муравьи или машины.
      Алике начала просыпаться, прильнув ко мне, вздыхая, зевая, и я мог ощутить, как перекатываются мускулы под ее кожей, как двигаются, скользя по моим бедрам, ее ягодицы. Она, слегка повернув, запрокинула голову и краем глаза взглянула на меня.
      Женщина слабо улыбнулась. Она выглядела довольно смущенной.
      Наклонившись, я нежно поцеловал ее:
      — Доброе утро, Алике… — Ото сна голос охрип и походил на шепот.
      Ее собственный голос звучал на удивление мягко и чисто:
      — Никогда не думала, что ты снова будешь со мной.
      — Я тоже.
      Она окончательно проснулась и, повернувшись, прильнула ко мне всем телом, а потом поцеловала.
      Ее губы пахли сном, мной, моей кожей. Я лежал неподвижно, боясь сбить ее настрой. Сделав паузу, женщина немного отодвинулась, дав мне возможность заглянуть ей в глаза, словно затуманенные от слез.
      — Я все еще люблю тебя, Ати. Не думала, что через столько лет после твоего отъезда еще способна любить тебя.
      Прижав ее к себе, я задумался над ответом. Что мог я сказать? Соврать, прекрасно зная, что через несколько недель отпуск закончится и я вновь уеду, забыв про любовь, про нее, про прошлое и настоящее? Оставить Алике с разбитым сердцем? Или сказать правду — жестоко обойтись с любящей женщиной, оттолкнуть ее, признавшись, что она исчезнет из моей жизни, воспоминания сотрутся, уступив место другим, заявить, что наши детские мечты были всего лишь глупостями? Но вместо этого мои губы произнесли:
      — Я никогда по-настоящему не забывал о своих чувствах к тебе, Алике. И, наверно, по этой причине я вернулся.
      Со своей загадочной полуулыбкой на лице она положила руку на мой живот, нежно провела по нему, ощущая окрепшее доказательство моего желания. Я испуганно подумал, не разрушит ли грубая проза жизни ее романтический настрой, но женщина улыбнулась еще шире:
      — Я рада, что ты вернулся.
      — А мне так и вовсе показалось, что я никуда не уезжал.
      Поздвтракав, мы оделись, обмениваясь жизнерадостными, игривыми репликами, радуясь вновь приобретенной дружбе, и вышли из дома. Для августа и для Новой Каролины утро оказалось довольно прохладным. Мы шли вдоль старой железной дорога по направлению к лесу, раскинувшемуся за. зданием школы, следуя нашему давнему маршруту. Как и прежде, болтали, держась за руки, и отчаянно лицемерили, ну, по крайней мере я. Алике, казалось, была довольна нашей прогулкой и тем, что идет рядом со мной. Меня неотступно преследовала навязчивая мысль спросить о ее работе, но мне стало почему-то страшно. Я боялся услышать правду, не хотел ее знать.
      Тропинка, ведущая вдоль Болин Крик, хорошо сохранилась, но деревья стали выше, расстояния между ними больше, кустарник разросся. Лес приобрел свой первоначальный, девственный вид, каким его увидели европейцы, ступившие на землю Каролины шесть веков назад.
      Это дело рук местных жителей, собравших и сжегших сломанные сучья, чтобы в этих местах поселились олени, жившие здесь еще со времен Неолита…
      Вскоре Алике отпустила мою руку и, придвинувшись ближе, обняла меня за талию. Мне ничего не оставалось сделать, как предпринять то же самое — так гораздо удобнее передвигаться. На мгновение мне показалось, что я сплю.
      В моей душе всколыхнулись старые переживания, давно забытые чувства и мысли. Детьми мы любили друг друга, в том нет сомнения. Я со всей силой нерастраченной нежности первой любви боготворил эту женщину, тогда еще совсем юную. Неважно, сколько представительниц прекрасного пола, которым я дарил любовь, прошли через мои руки. А люблю ли я ее сейчас? На этот вопрос у меня пока не было ответа.
      Но время от времени на меня находили приступы какого-то детского, невинного веселья, которые я тщательна скрывая…
      И что из этого получится? Через несколько недель я уеду, вернусь к своим обязанностям дрофебсионального солдата, исполняемым в чужой земле и под чужим небом во имя расы господ.
      А она опять будет плакать, вспоминая все, что было между нами, и, возможно, я тоже всплакну.
      Хочу ли я этого? И более важный вопрос: хочет ли она этого?
      Ее рука переместилась на мой живот, и большой палец оказался под поясным ремнем. В таком положении нам было довольно трудно передвигаться.
      Вокруг нас лес жил своей жизнью, наполненный таинственными звуками: шелестом ветра, раскачивающего макушки деревьев, стрекотанием насекомых, щебетанием птиц, журчанием ручья, отдаленными человеческими голосами, лаем собаки. Милые, знакомые каждому жителю Земли звуки…
      Во времена моего детства даже в лесу был слышен рокот машин, мчавшихся по автостраде, гул самолетов, вой реактивных двигателей космических ракет, взмывающих в небо с космодрома.
      Алике нечаянно толкнула меня, затем на мгновение застыла, засунув руку в мой карман. Там, не востребованный прошлой ночью, мирно лежал пистолет. Женщина подняла на меня вопрошающие глаза. Пришлось сказать правду:
      — Устав предписывает мне носить оружие.
      Она задумчиво спросила: — А почему ты вчера им не воспользовался?
      Перед глазами сразу встала картина: колышущиеся тени, лежащие трупы…
      — В этом не было необходимости. Можно подстрелить ни в чем не повинных людей. Подстрелить невинных… — Я знал, что она тоже вспоминает лежащие на земле мертвые тела.
      Мы, взявшись за руки, молча, думая каждый о своем, вновь двинулись вперед.
      За школой дорога сужалась и поворачивала на запад, где земля была заболочена. Затем тропинка постепенно шла вверх, в царство леса, и упиралась в низкие глинистые холмы. Деревья как-то неожиданно кончились. Двадцать лет назад леса шумели как раз перед холмами. Сейчас их вырубили, стволы оттащили в сторону, аккуратно сложили в один большой, длинный ряд. Здесь можно было увидеть и хвойные деревья с давно высохшими иголками, и лиственные, много лет назад потерявшие свой зеленый наряд, и выкорчеванные пни, сваленные в кучу.
      В красной почве зияла дыра, демонстрирующая глину хорошего качества, территория около нее была плотно утрамбована сотней ног. На краю ямы стоял саанаэ, безразличный к красотам окружающего мира, наблюдающий за своими подопечными.
      Внизу кружком стояло несколько мужчин и женщин, одетых в крепкие холщовые комбинезоны и держащих в руках кнуты.
      Кроме них, в яме находилось еще множество народа: мужчины с лопатами, мужчины и женщины с корзинами, выстроившиеся в длинную очередь, ведущую к краю ямы. Все они были обнажены, прекрасно сложены, их великолепные, мускулистые, натренированные тела блестели от пота. И эти полубоги терпеливо ждали, пока наполнятся их корзины, а потом, сгибаясь под тяжестью ноши, шли наверх.
      Некоторые представительницы слабого пола оказались прехорошенькими, отлично сложенными: высокая упругая грудь, тонкая талия, плоский мускулистый живот, широкие, сильные плечи. Мужчины же походили на героев детских фантазий, сильных и отважных.
      Одна из женщин поскользнулась на влажной глине и упала, рассыпав содержимое корзины. Крупная, плотного телосложения надсмотрщица, шагнула к ней и, размахнувшись, ударила красотку кнутом.
      Сплетенный из нескольких веревок кнут, рассекая воздух, издал резкий, пронзительный свист и оставил кровавый след на прекрасной спине рабыни:
      — Вставай, сука, работай!
      Упавшая женщина с трудом поднялась и побрела за новой порцией груза. Никто даже не шевельнулся, чтобы помочь ей подняться.
      Жестокий, грубый мир… Интересно, что эти люди натворили, за что попали сюда? Наверно, мелкое воровство, нарушение некоторых незначительных сиркарских правил и предписаний, за неправильно, непроизвольно вырвавшееся слово в неположенном месте или… или они просто оказались неугодными личностями. Так из нормальных свободных граждан получаются рабы.
      На других планетах дела обстоят не лучше.
      Алике потянула меня за рукав и прошептала:
      — Давай уйдем отсюда.
      Полицейский саанаэ повернулся, чтобы взглянуть на нас, и долго провожал своими зелеными непроницаемыми глазами. Сквозь стволы старых деревьев уже виднелись здания школы, такие же чистые и белые, как и двадцать лет назад. На поле несколько мальчишек и девчонок играли в гандбол. Я понял, что это тренировочный матч, поскольку осенний сезон начнется только через несколько недель. Вот тогда-то и пойдут настоящие спортивные баталии за звание чемпиона школы.
      Пока солнце не поднялось высоко в небе, мы стояли рука об руку, наблюдая за игрой. Наконец я повернулся к Алике, заглядывая в ее серьезное лицо.
      — Мне надо уехать на пару дней по делам.
      Раздражение, злость промелькнули в ее глазах: боже, я все-таки разозлил Алике, как этого ни хотел.
      На лицо женщины набежала тень:
      — Я скоро тебя увижу?
      Ее волнение, желание быть вместе растрогали меня, заставив сдать последние бастионы. Я улыбнулся и, нежно притянув к себе ее лицо, поцеловал:
      — Очень скоро.

      Мысли об Алике, сопровождаемые непривычными ощущениями, не давали мне покоя всю дорогу до Нью-Йорка. Я ехал, погруженный в себя, по знакомому пути мимо сожженных полей, молодых лесов и огромных кратеров-воронок. Развалины городов и поселений начинали казаться частью пейзажа, органично в него вписываясь. Скоро они смешаются с землей, и от Них не останется следа.
      Я же мог думать только о том, что испытывала Алике в моих объятиях.
      К востоку от Нью-Йорка, на Лонг-Айленде, недалеко от моря и находившегося там раньше курортного городка Сент-Джеймса, раскинулось огромное кладбище, где под черными мраморными плитами покоился прах шестисот тысяч наемников-хруффов, погибших при завоевании Земли. Их живых соплеменников буквально распирало от гордости, когда они говорили, как храбро мы сражались.
      На кладбище не было ни одной статуи, лишь плоские черные мраморные плиты с выбитыми на них именами. Здесь покоилась урна с прахом матери моего друга и товарища по оружию Шрехт. На плите можно было прочесть сложные письмена: «Марох, дочь Юрукт. Погибла в бою. 17721.591027.181705».
      Шрехт носком ботинка водила по странным иероглифам, синхронно переводя надпись для меня.
      Мы молча стояли в окружении тысяч имен на полированных черных плитах, в которых отражались небо и облака. Когда-то давно люди тоже построили в честь своих павших мемориал; теперь его развалины находились где-то недалеко отсюда, в Вашингтоне, округ Колумбия. Там сохранился один-единственный монумент, переживший почти полное уничтожение города. На нем были выбиты имена забытых мужчин и женщин, павших в забытой войне XIX или XX века.
      Может, эти люди тоже гордо и смело шли на смерть, а может, и нет…
      Через реку располагалось огромное воинское кладбище, где лежали выстроенные по чину мертвые воины. Каменные надгробия в большинстве своем рухнули, сбитые мощной ударной волной, но солдаты, погребенные под ними, оказавшиеся похороненными во второй раз, все еще лежали там, в беспросветной вечной темноте, воображая себя призраками.
      День стоял достаточно теплый, но налетевший с моря ветер заставил меня поежиться. Посещение кладбищ, этих городов мертвых, сильно влияет на воображение, делая человека глупым, смешным и суеверным в одно мгновение. Надо реально смотреть на жизнь — эти хруффы умерли потому, что раса господ послала их на смерть. Тут абсолютно нечем гордиться и, если быть откровенными, они только говорят, что гордятся нами.
      Для солдата расы господ погибнуть в бою довольно нелегко. Обычно мы имеем огромное преимущество, и только туземцы мрут, как мухи. Что-то нет памятника восьми биллионам и даже больше людей, погибшим в сражении с хруффами. Никто больше не вспоминает о них.
      Шрехт включила транслятор:
      — Она приехала домой в отпуск, чтобы родить и воспитать меня, как делала это с моими сестрами. Когда я родилась, мать взрастила меня от младенчества до юного детства, отдала клану и вернулась к боевым товарищам и воинам. В свое время я последовала за ней.
      Последовало долгое молчание, затем Шрехт посмотрела на меня, но в ее желтых в крапинку глазах невозможно было ничего прочесть.
      — Когда она погибла, я тоже находилась в бою, поэтому не видела, как это произошло. Говорят, что мать воевала как надо, высший класс.
      Я ничего не мог сказать по этому поводу и понимал, что Шрехт не ждет от меня слов соболезнования и утешения. Хруффы совсем не похожи на нас.
      Я стоял молча и терпеливо ждал, пока мой боевой товарищ не пообщается с мертвой матерью, затем мы отправились на прогулку вдоль побережья, слушая шум мягких волн Атлантики, шепчущих чтото таинственное. Там тоже кто-то живет. Органические существа имеют много общего. Мы все пришли из реальных миров — миров звуков, изображений и тишины.
      Может, даже поппиты любят море…
      На следующий день я и Шрехт отправились на небольшой пляж на Кейн Код, недалеко от старого курортного городка Кахун Холлоу. По словам моей боевой подруги, это место любили наемники, приезжающие на Землю, потому что здесь путешественник со звезд мог чувствовать себя, как дома.
      До Вторжения я ни разу не был на Кейн Код.
      Мы предпочитали другие, более престижные, красивые, живописные пляжи, полого спускающиеся к зеленому морю, — Изумрудный остров, Северный Миртль, Топсейл с их мягким коричневым песком.
      Здесь же песок оказался намного крупнее и острее, однако камней и гальки было значительно меньше, нежели немного севернее. Кейн Код последний из больших островов, отделяющих побережье от Флориды.
      Веками эти места славились своими пляжами и зонами отдыха. Сейчас все изменилось. Берег Массачусетского залива был усеян обломками стеклянных небоскребов, а та его часть, что вела к морю, была пустынна; длинные полосы песка, пляжной растительности и травы покрывали низкие, закругленные дюны.
      Здесь оказалось намного холоднее, чем в Нью-Йорке. Хотя песок и сохранял тепло солнечных лучей, но ветер с Атлантики заставлял кожу покрываться мурашками, тем более что солнце уже было на западе. За солнцем, за заливом, я это прекрасно знал, расположился огромный город лачуг Бостон, чьи жители решили остаться в нем после его разгрома. На него не падали бомбы — он разрушался сам по себе, медленно и постепенно. Еще одно «дикое» поселение, предназначенное для уничтожения или закрытия.
      Здесь можно было обнаружить самых неожиданных обитателей, и только нескольких из них я бы отнес к разряду гуманоидов. Вокруг зажженных костров расположились компании зеленых саанаэ, жарящих пищу на вертелах, пересмеивающихся друг с другом странным, шипящим смехом. Их было великое множество, целые семейства, потому что саанаэ предписывалось оставаться на этой планете.
      Вглядевщись в океанскую даль, можно было увидеть плавающих хруффов, похожих на громадных аллигаторов, идущих под парусами, свернувшихся клубком на серфинговых досках. Некоторые плавали самостоятельно, напоминая доисторических динозавров, почти полностью погрузившись в воду, выставив наружу лишь глаза и раздувающиеся ноздри. Двигались они c помощью своих длинных тяжелых хвостов.
      Интересно, что акулы думают о них? Или эти хищники боятся приплывать сюда? Никто из живности океана не может напугать хруффа, кроме доисторических водных Хищных ящеров. Но они давно вымерли.
      На пляже находилось также немного людей; в некоторых из них я узнал наемнйков-епагов, мужчин и женщин, кучкующихся вместе, без сопровождения наложниц и наложников. Там же мелькали и местные жители, с опаской снуя между чужаками, пусть даже и одной с ними расы.
      Шрехт спокойно лежала рядом со мной, уютно устроившись в углублении на дюне, безмятежно глядя на море и разговаривая о всякой всячине. На горизонте плыли облака, создавая впечатление края земли. На стыке горизонта и моря проходил какойто корабль непонятной конструкции с высоко задранным носом и кормой, с двумя рядами темно-красных парусов странной формы. На палубе мелькали зеленые пятна, очевидно, саанаэ.
      Если тебя отправят в вечное изгнание на чужую планету, возьмешь ли ты с собой корабль?
      Из-за дюн появилась длинноногая, с длинными, развевающимися по ветру светлыми волосами, голубоглазая улыбающаяся женщина. Огромная грудь едва удерживалась белым полупрозрачным топом. На широких бедрах виднелись узенькие полоски мини-бикини. Отличная фигура, тонкая талия, загорелая кожа.
      Она посмотрела на меня, положив одну руку на бедро, подождала мгновение, затем спросила:
      — Ну, как насчет этого?
      Черт, как они мне надоели. Я подумал о маленькой проститутке в поезде и попытался вспомнить ее имя.
      — Как насчет чего? — Я слышал слабое фырканье, издаваемое Шрехт. Долгое общение с хруффами научило меня распознавать их фырканье, вздохи, другие звуки и правильно их трактовать. Итак, шумный выдох означал короткий смешок.
      Девушка покачала головой и похлопала себя по животу:
      — Пойдем, приятель, сорок долларов.
      Мне почему-то стало неловко от присутствия Шрехт, наблюдавшей эту сцену, хотя я знал, что она понимает мое… поведение.
      — Зачем?
      Девушка фыркнула, затем, сунув большие пальцы под полоски бикини, ловко стянула их. Белая тонкая ткань упала на песок. Треугольник волос внизу живота совпадал с цветом белокурых длинных волос, развевающихся на ветру. Она немного подбривала их, чтобы не показывались из-под маленького бикини.
      — Сорок долларов независимо от-того, сколько раз ты сможешь заняться со мной любовью, начиная с этого момента и заканчивая следующим утром.
      — Не слишком ли много времени? — Девушка рассмеялась: — Ты здесь не слишком давно, приятель?
      — Нет. — Дыхание Шрехт стало еще громче.
      — Ну хорошо, позволь мне показать тебе то, что ты получишь… — С этими словами девица повернулась спиной, наклонилась таким образом, чтобы видеть меня между расставленных ног и, все еще улыбаясь, руками раздвинула ягодицы. — Видишь? Что ты думаешь?
      «Практически ничем не отличаешься от остальных женщин, — вот что я подумал. — Похожа на Хани, на любую другую наложницу, даже на Алике. Довольно соблазнительно, однако». Я мог чувствовать бешенство гормонов, слышать их тоненькие голоски: «Ну, ну?» Протянув руку, я похлопал девку по округлой, слегка испачканной в песке заднице, позволив своей руке немного там задержаться.
      — Очень хорошо, красиво. Но ты права, я не очень Долго здесь нахожусь. Может, попозже…
      Девушка выпрямилась и, пожав плечами, наклонилась подобрать бикини:
      — Хорошо, парень, пусть будет позже. — Она побрела дальше в дюны, так и не надев бикини — белая полоска ткани виднелась в ее руке. Проститутка явно направлялась к группе наемников-спагов. Я наблюдал за ней, борясь с искушением позвать ее обратно, и слышал мягкий шепот Шрехт — она смеялась.
      Наступила ночь; темнота пришла с востока и черным покрывал ом накрыла небо, высыпали звезды. Море, практически слившись с горизонтом, тоже стало черным. Привычные звуки приобрели мистический оттенок; шуршание серфинговых досок о берег превратилось в таинственный шепот, перекрывающий шелест прибрежных волн, голоса людей, потрескивание поленьев в кострах, кашель хруффов, мягкие голоса саанаэ, писклявое кудахтанье каких-то сверкающих, серебристых двуногих, никогда не виданных мною прежде…
      Мы со Шрехт, приготовив еду на костре, поужинали, открыли свои бутылки и теперь сидели, наслаждаясь пищей и питьем. Я похвалил себя за хорошийвыбор — скотч оказался чудесным, его аромат перебивал жгучий, кислый запах алкогольного напитка хруффов, напоминающего наше горючее.
      Внизу я мог различить огромного наемника из легионов спагов, стоящего на коленях, целующего стройного юношу и ласкающего его изящное обнаженное тело. Где-нибудь поблизости наверняка можно было найти подобную им парочку: молоденькую девушку с мужественным, много повидавшим легионером или мускулистой женщиной-наемником.
      Думая об этом и наблюдая за мужчинами у подножия холма, я пожалел, что отправил блондинку восвояси. Она заставила меня вспомнить Алике.
      Шрехт шевельнулась в своем уютном гнездышке, и ее транслятор прошептал:
      — Все время не перестаю удивляться, наблюдая за ритуалом спаривания людей. — Ее глаза тоже были устремлены на парочку, изменившую позу — лицо юноши уже находилось на уровне живота легионера, целуя и лаская его.
      Трудно было представить, о чем и что думает хруфф, вспоминает ли дневную встречу с блондинкой. Наверно, моего собрата по оружию лишь пробирает смех. Шрехт прошептала:
      — Я смотрела несколько учебных фильмов об анатомическом строении человека и высших приматов. Если бы вы действительно произошли от шимпанзе Бонобо, то из вас не получились бы хорошие солдаты.
      Думаю, Шрехт оказалась права. Вообразите себе только человеческую культуру, в которой превалирует секс, доступный каждому — мужчинам, женщинам, детям. Нет исключений, нет ревности, нет мужской агрессивности, зависящей и управляемой гормонами, нет женской экономической зависимости, нет притязаний на чужую территорию.
      Высказано ряд гипотез, что тяга к детям в некоторых человеческих сообществах объясняется наследственной памятью, восходящей к нашим обезьяноподобным предкам. Мы чуть было не пошли этим путем. Детеныши Бонобо, кажется, не возражали бы.
      Не знаю, может, выбери мы эту ветвь развития, получили бы неплохое потомство. Но Бонобо не строили космических кораблей.
      Что теперь говорить о них — они уже вымерли.
      Судя по движению головы юноши, там занимались оральным сексом; руки мужчины схватили партнера за плечи, регулируя ритм. Мне показалось, что парочка наслаждалась Друг другом.
      Шрехт прошептала:
      — У нас все происходит иначе.
      Я не ответил и почему-то встревожился. Она указала на парочку у подножия дюны:
      — Или так же, я не знаю. Этой женщиной, что предлагала свои услуги сегодня днем, руководил инстинкт шимпанзе. В старых фильмах я неоднократно видела такие сцены.
      Я рассмеялся: — Думаю, что это было очень похоже.
      — Почему ты не принял ее предложение?
      Хороший вопрос. Шрехт наблюдала бы следующую картину: я снимаю плавки и с эрегированным членом подступаю к наклонившейся, ожидающей женщине. Хруфф, с интересом посмотрев и взяв на заметку некоторые доселе ей неизвестные факты, наверняка сравнила бы меня с приматами. А я бы в это время ритмично двигался, женщина усиленно помогала бы мне, затем ритм бы ускорился, и дневной ритуал совокупления продолжался б до наступления оргазма. Сорок долларов — небольшие деньги, но я не имел представления, каков ее доход и что эти деньги значили для блондинки. Может, столько проститутка зарабатывает за неделю, поэтому целая ночь работы полностью оправдывает расход энергии.
      — Не знаю, — наконец ответил я, — я думал о моей подруге Алике и о своих наложницах.
      — Вы, люди, из секса и дружбы делаете интересную путаницу, а также из воспроизводства и отдыха.
      Я кивнул:
      — Так уж мы воспитаны. Этим различаются наши культуры. Система наложниц гораздо проще. — Сказав это, я задумался. А действительно ли это так?
      Неужели меня и вправду не заботили чувства Хани, когда я занимался с ней любовью, когда хотел, потому что ей платилось за все?
      Шрехт проговорила:
      — Трудно представить себя, заботящуюся о чувствах мужчины-хруффа.
      Интересно, зачем она это сказала? Представители ее планеты, как известно, много не распространяются о своей личной жизни.
      — У них есть чувства… — начал было я и осекся, поняв, что немного пьян и могу зайти слишком далеко. Щрехт издала короткий смешок: — У тебя была когда-нибудь собака или кошка?
      — И то и другое. Коккер-спаниель в детстве, которого потом убили, и кот-бродяга, вечно разгуливающий вокруг нашего дома после Вторжения. — Я не очень долго вспоминал своих питомцев после их гибели или исчезновения, хотя любил собаку и хорошо относился к толстому безымянному серому коту.
      Шрехт продолжала:
      — Я читала кое-какую литературу о человеческой психологии, касающейся животных. У нас есть чтото похожее на это. Мужчины нашего рода живут в отдельных помещениях, вместе с детьми. Отношение нашего потомства к ним сродни отношению человеческих детей к животным. Иногда мужчин используют на охоте как гончих или борзых…
      Я испытал нечто похожее на шок, подумав и не найдя ничего человеческого, гуманного в хруффах.
      Может, и есть отдаленное сходство между племенами амазонок — взрослых женщин и юных девушек и немецкими собаками-пастухами: приди ко мне в кроватку, хорошенький щеночек, займись со мной любовью…
      — Итак, есть ли у них чувства?
      — Конечно, и они больше походят на наши, чем на чувства животных. Думаю, мы любим их, как вы, люди, любите домашних питомцев. Мы получаем удовольствие, когда спариваемся с ними.
      Невозможно выбросить из головы глупую мужскую фантазию о женщинах и собаках. Она, конечно, не совсем здесь уместна, но аналогия все-таки есть.
      — Они могут говорить?
      — Нет. Они общаются не на вербальном, то есть словесном уровне, а на уровне собак. Как и ваши питомцы, наши мужчины различают интонации и их можно обучить нескольким простейшим словам. Сидеть, стоять, принести, в постель — какая хорошая собачка!
      Хруфф продолжала:
      — Я еще себе могу представить любить мужчину, но дружить с ним — нет.
      Что касается меня, то я неоднократно слышал, как земные женщины говорили то же самое.
      — Некоторые люди полагают, что дружат со своим домашним зверем.
      — Воображение — опасная штука, оно может обмануть тебя, направить по ложному следу. Собаки реагируют на поведение хозяев, то есть люди подсказывают им, как себя вести. Коты же, наоборот, издают некоторые оригинальные звуки, своеобразно ведут себя, а их поведение неправильно истолковывается людьми. Кошачьим абсолютно безразлично, кто находится перед ними.
      У подножия холма тем временем дела шли своим чередом — сцена любви достигла кульминации. Мужчина внезапно громко вздохнул от удовольствия, но парочка по-прежнему стояла на месте в прежнем положении. Это напомнило мне давно виденную порнографическую открытку. Затем, оторвавшись друг от друга, они упали на песок. Шрехт изменила полбжение тела, слегка переместившись в своем гнезде, и теперь смотрела мне прямо в глаза:
      — Это более понятно, несмотря на половой акт между представителями одного пола, хотя сфера чувственности мужчины мне абсолютно незнакома. У меня тоже есть друзья, которых я люблю и не прочь порезвиться с ними на солнышке.
      Время от времени мне приходилось наблюдать картину: два громадных серых хруффа прогуливаются рядом в напряженной тишине. Они не берут с собой мужчин в дальний космос, и вполне возможно, что не пользуются ими для секса на отдыхе.
      Слишком много чести даже для хорошей собаки…
      Шрехт прошептала:
      — Думаю, дружба может превзойти любую привязанность и перечеркнуть ее.
      Я отпил большой глоток, ощущая приятное тепло, разлившееся по телу, и не смог удержаться от смеха:
      — Ты же не предлагаешь мне себя, Шрехт, а?
      И с облегчением услышал ответный, несколько изумленный смех подруги:
      — Не думаю, что смогу принять соответствующую твоим требованиям и земным стандартам позу. Кроме того, я раздавлю тебя. — Мы сидели еще долго, молчали, смотря на яркие, сверкающие звезды, усеявшие небо, принадлежащее расе господ.
      На следующий день мы вернулись в Нью-Йорк и опять попали на кладбище. Я стоял в окружении мужчин и женщин. Никто не произносил ни звука.
      Жаркое, палящее солнце заставило меня как следует помучиться: капли пота текли по шее, лицу, оставляя противные, липкие следы. Они называют это Церемонией Государя, делая вид, что мы оказываем им большую честь, но я считал иначе. Честное слово, я был польщен, когда Шрехт попросила меня в память о нашей совместно проведенной на берегу ночи присутствовать на ней. Старый Этиус Николаев, государь всех легионов спагов, седовласый, морщинистый, но все еще широкоплечий и крепкий, произнес небольшую речь:
      — … мы чтим этих мертвых храбрецов, наши боевые товарищи пришли… — А мы молча, чего-то ожидая, стояли плечом к плечу. Среди нас находился глубокий старик. Во время Вторжения он был в составе командования сил, защищавших Землю от захватчиков.
      Послышался тяжелый, громкий гул, металлический и неприятный, будто кто-то ударял молотком по зданию из алюминия. Это хруффы били в барабаны их представления о ритме несколько отличались от нашего. Затем раздалея резкий крик, вобравший в себя множество шуршания, скрежета, воя несмазанных петель, — заиграли трубачи, хруффов. Скоро послышался грохот их голосов, шепот, трансформированный в горловые жуткие крики, — хруффы запели.
      В человеческой литературе это получило название «Гимна павшим в боях». Слова, переведенные на наш язык, звучали несколько иначе. Странно, но этот гимн был не о религии, не о боге, ответственном за вселенские катастрофы, а об удивлении, граничащем с неверием, веселье — мне разрешили умереть…
      Мужчины и женщины начали постепенно расходиться; каждый из нас проходил мимо черной плиты, где ждал одинокий хруфф. Все из нас потеряли при Вторжении друзей, близких. Некоторые из этих павших были членами семей людей, что погибли в бою с хруффами. Думаю, не осталось ни одного землянина, кто мог бы похвастаться, что собственноручно убил захватчика; жаль, что им не пришлось присутствовать сегодня на этой церемонии…
      Я никогда не встречал подобных храбрецов. Подойдя к Шрехт, стоявшей около плиты с начертанными на ней именем матери и лежавшим у ее ног аккуратно сложенным человеческим скафандром, я остановился. Шрехт пела. Я мог слышать, как воздух со свистом наполняет ей легкие, видеть, как раздувается ее горло и как выдыхаемые звуки бьют меня по барабанным перепонкам. Когда люди разбрелись, пение закончилось, да и музыка тоже.
      В наступившей тишине Шрехт взглянула на меня.
      На ее шее не было транслятора, и мы не могли общаться. Без чудес техники невозможно перекинуть через пучину непонимания мостик от людей к хруффам. Встреться мы лицом к лицу в природе, посчитали бы друг друга животными.
      Вновь забил барабан.
      Шрехт наклонилась и начала передавать мне части боевого скафандра: панцирь и ботинки, перчатки и шлем, наблюдая, как я быстро прилаживал их на свои места, следуя навсегда въевшимся в мозг правилам — надежность, быстрота, безопасность, внимание, осторожность. У наемника должна выработаться привычка к безопасности, надежности и, самое главное, осторожности. Это правила жизни солдата. Забыв их или нарушив, он навлекает смерть на себя и беды на других.
      Хруфф помогала мне с задними застежками, с присоединением различных контактов, включением сенсоров, смотрела, как я опустил защитный экран, сразу изменивший мое видение мира. Вручив мне оружие, Шрехт выпрямилась, по-прежнему не отрывая от меня своих желтых глаз.
      Кем я выгляжу в ее глазах? Вооруженным черным рыцарем? Чепуха, она не знает человеческую историю, поэтому любая аналогия с людьми отпадает. Для нее я — маленькое, черное существо, чужой монстр, убивший шестьсот тысяч хруффов.
      Она издала мягкое утробное рычание — военный салют-ее племени, повернулась и пошла прочь. Все остальные хруффы последовали ее примеру, оставляя людей в черньк скафандрах у могильных плит их родных.
      В наушниках раздался приглушенный голос государя:
      — Оружие на полную мощность. — Я нажал на кнопку накопления и выброса энергии, наблюдая за дисплеем, встроенным в шлем. Скафандр времен Вторжения, конечно, уступал современному, как и тогдашнее вооружение. В бой я бы в нем не пошел; неудивительно, что так много людей погибло в боях.
      Говорят, что 10 % землян осталось в живых, но меньше чем 1 % старых солдат дожили до формирования ядра легионов спагов.
      — Готов.
      Мужчины возраста того отставного хавильдара пережили такой ужас, который мне вряд ли когда-либо придется испытать, да и женщины, подобные «Красотке», осторожные и жесткие, сумели научить меня, как выжить там, где другие погибали. Женщины, такие, как ташильдар Мэми Глендовер, бывшая, когда вернулась раса господ, зеленым младшим лейтенантом.
      — Целься!
      Я поднял оружие, прицелился в солнце. Оптические приборы защитили глаза, свет померк, став не таким слепящим, но небо осталось по-прежнему голубым. Таким образом, я целился в зернистый оранжевый шар, весь в выщербинах и пятнах, окруженный короной. Протуберанцы застыли, хотя по школьному курсу, они должны были извиваться.
      — Огонь!
      Десять тысяч орудий плюнули огнем в небо, а эхо выстрелов еще долго гуляло по окрестностям…

      На следующий день я подошел к дому Алике, чтобы пригласить ее на ужин к моим родителям.
      Открылась дверь, и в проеме показалась она, уже готовая, одетая в плотно облегающее платье из зеленого хлопка без рукавов, украшенное узором из темно-зеленых листьев, коричневых стеблей и красновато-оранжевых цветов.
      Женщина неотрывно смотрела на меня, полуулыбка по-прежнему украшала ее лицо. Она, очевидно, ожидала, когда же гость шагнет вперед и обнимет ее.
      Я так и сделал. В моих сильных руках, которые сжали ее, Алике расслабилась. Я нежно поцеловал женщину в макушку.
      Она запрокинула голову, и, пока мы целовались, моя рука скользнула на живот, опустилась ниже, лаская выпуклость внизу его, затем еще ниже, ощутив, наконец нежную плоть. Женщина немного расставила ноги, и я расценил это как приглашение.
      Нежным, мягким голосом она произнесла:
      — Нам не обязательно идти. — Бедра женщины качнулись вперед, навстречу моей дерзкой руке. Убрав ее, я положил свою ладонь на ягодицы Алике и прижал к себе послушное женское тело.
      — Думаю, родители расстроятся.
      Алике подняла глаза, встретившись со мной взглядом, и нахмурилась:
      — Правда? Я не разговаривала с ними уже много лет, только с Лэнком и иногда с Оддни.
      Когда я сообщил родителям, что собираюсь пригласить Алйкс, они тоже нахмурились — в их глазах читалось сомнение. Думаю, они с самого начала не одобряли ее кандидатуру, но молчали. Многие из моих товарищей по играм уехали, некоторые умерли, кто-то вообще пропал. Они пытались поговорить об этом со мной, особенно после того, как под грудой обломков на заднем дворе я нашел высохший труп Генри Леффлера. Этот мальчик жил в соседнем доме, был на год моложе меня и не считался блйзким другом, хотя время от времени мы играли вместе.
      Он лежал на куче обломков гипсовой стены, покрытый пылью, нагой, весь белый, затвердевший, как камень, с распухшими пальцами рук и ног, гениталиями и языком. Говорили, что гипсовая пыль вытянула из его тела всю жидкость, замедлив процесс разложения. К тому времени все найденные трупы уже превратились в скелеты, и их невозможно было идентифицировать. Генри же узнать было очень легко, он практически не изменился, разве что не дышал.
      «Пусть играет с этой маленькой девочкой, — так, кажется, говорил отец. — Ведь, несмотря на то, что у него есть Дэви и Марш, ему очень одиноко… Все хорошо, Дана. Какой вред будет от этого?» Мать хмурилась, наблюдая за нашими играми на очищенном от мусора дворе, пытаясь успокоить себя мыслью, что мы только играющие дети. Хотя, если по правде сказать, нам было уже немало лет.
      После нашей встречи тем летом я начал в руинах соседних домов собирать детали от старых велосипедов: цепи, тормоза, рамы, провода, педали и сиденья. Единственной трудностью было то, что я никак не мог найти неискривленного колеса. И вот однажды Алике привела с собой маленькую, но довольно сообразительную девушку, которая научила меня, как вьшрямить колесо, отмеряя расстояние от его центра спицей. Шины тоже оказалось трудно найти, но и эта проблема разрешилась. И вот, наконец, мы собрали два велосипеда, покрасили их краской, найденной Алике в разрушенном отцовском гараже, и выехали на прогулку.
      Мы прекрасно знали, куда направляемся, но не сказали никому, просто крутили педали под жаркими лучами июньского солнца, позволяя ветру забавляться с нашими волосами, забираться под легкую летнюю одежду. Мы направились на север, выехали из городской черты и помчались к зеленому лугу между Чепел Хилл и Хиллсборо, вверх по 86-му шоссе, на восток по Ныохоупской дороге, мимо упавших домов, уже поросших травой, на восток по старому 10-му шоссе и дальше по удивительно пустынному белому бетону шоссе А-85.
      Ряд, даже целый городок, разборных летних домиков около автостоянки, разделяющий старый государственный парк у реки Эно, оказался практически сметен с лица земли. Еще можно было разглядеть старые тропинки, почти заросшие травой, огромные коричневые площадки, где раньше располагался фундамент. Мы прислонили велосипеды к покореженным деревьям, ощутившим на себе действие того же самого оружия, что превратило в пыль дома, и остановились, взявшись за руки, глядя на этот безмолвный пейзаж. Алике дрожащим голосом проговорила:
      — Может, они просто улетели отсюда?! — Да, улетели, их смело огнем.
      Мы спрятали велосипеды, приковали их цепями к стволам и пошли вниз по заросшей тропинке.
      Как-то странно и непривычно было видеть эти места такими заброшенными и пустынными. В последний, раз траву здесь косили, по меньшей мере, два года назад, и она разрослась, скрыв под собой Тропинку. Очевидно, никто давно уже не гулял этими дорогами.
      Тропинка вела вниз, к реке Эно, ее практически задушили кустарники И густая зеленая поросль бог весть какой травы. Здесь можно было остановиться, оглядеться, слиться с природой. Была еще тропинка, ведущая вверх, к отвесному утесу над рекой.
      Черт, конечно же, я не ожидал найти старую шахту каменоломни, снова полную кричащих детей, подростков, студентов, взрослых. Она находилась здесь веками и отлично вписывалась в окружающий пейзаж. Дождь наполнил ее до краев, чистой, холодной, чуть зеленоватой водой.
      Не знаю откуда, но там появилась серебряная рыбка. Похожие на нее рыбы плавают в реке, так что, может быть, кто-то поймал ее и выпустил сюда.
      Думаю, они питались водорослями и мелкими насекомыми, ну и попкорном, что иногда попадал в воду.
      А сейчас мы стояли, держась за руки, глядя на наше пустое маленькое озеро, размышляя, придет ли кто-нибудь когда-нибудь сюда. У уцелевших, вероятно, имелось более важное занятие, чем купание в старой каменоломне. А может быть, люди, что любили приходить сюда, уже были мертвы.
      Несмотря на жару, девушку трясло от холода. День обещал быть настоящей парилкой, а что вы еще хотели от лета в Северной Каролине? Вокруг нас летали жучки, пели птицы, слышалось журчание воды в реке.
      Но в этом шуме не было ничего человеческого.
      В старое доброе время земля просто гудела от машин, проезжавших по шоссе А-85.
      Мы обогнули озеро и подошли к нашему излюбленному месту для ныряния утесу шести метров высотой. На вершине его росли сосны, а их подножие бьио усыпано облетевшими иголками. Узловатая веревка все еще болталась там, привязанная к дереву на вершине скалы, свободный конец свисал прямо над водой. По ней мы поднимались верх после ныряния.
      Нам ничего не оставалось делать, как притвориться, что старые добрые времена вернулись и все осталось на своих местах, хотя вокруг было очень тихо.
      Мы, начали раздеваться. Я снял брюки и остался в плавках, а потом повернулся, чтобы взглянуть на воду. И только тогда до меня дошло, что Алике стоит со мной рядом в белом белье, а не в купальном костюме.
      Обернувшись к ней, я застенчиво спросил, не в силах отвести глаз:
      — Гм, где же твой купальник? — Она очень соблазнительно выглядела худенькая, изящная девочка в белых трусиках на узких детских бедрах и элластичном лифчике, в котором, казалось, ничего не было.
      Алике усмехнулась и, хитро прищурившись, сказала:
      — Не будь дурачком, Ати. Купальники одеваются только тогда, когда рядом взрослые. — Девушка обвела взглядом пустынную местность.
      Мне пришла в голову мысль: «Откуда она узнала, что здесь никого не будет?» Заведя руки за спину, Алике расстегнула лифчик, уронила его на остальную одежду, затем сбросила трусики.
      Ну? Ну. Я стянул плавки, чувствуя себя почему-то большим и неуклюжим, а мое лицо, казалось, было вылеплено из холодной глины.
      — Ты покраснел, Ати.
      — И ты тоже…
      Я никогда прежде не думал, что женщина может быть такой прекрасной, хотя Алике едва-едва начала сформировываться, как женщина. Громко смеясь, она повернулась, разбежалась и прыгнула с утеса. Мои ноги будто налились свинцом, я стоял, потеряв чувство реальности, наблюдая, как ее белое тело почти без единой брызги исчезло и появилось в нескольких метрах от места падения.
      Отбросив с лица мокрые волосы, девушка улыбнулась мне:
      — Давай, прыгай! Это здорово!
      Я разбежался и прыгнул вниз, не сумел справиться с телом и плюхнулся в воду, как камень.
      Вынырнув и отплевываясь, я увидел Алике, уже подплывшую ко мне, вытирающую воду с глаз и улыбавшуюся.
      — Ну и нырнул же ты, Ати, брызги летели в разные стороны!
      — Извини.
      Протянув руку, девушка дотронулась до моего плеча, и я не смог ни пошевелиться, ни вздохнуть, чтобы не испортить чудное мгновение. Я даже толком не знал, что происходит. Мы дурачились целое утро, купались, бегали по берегу, ныряли снова и снова, иногда просто смотрели друг на друга и, утомленные, вернулись домой на закате. Родители хмурились и качали головами.
      Шагая в темноте вниз, по тропинке около Болин Крик, я спросил:
      — Помнишь, как мы купались в старой каменоломне?
      Последовало долгое молчание, только ветер шумел в верхушках деревьев, да в наполовину высохшем ручье журчала вода, перекрывая шум наших осторожных шагов. Рука Алике сжала мою:
      — Да.
      Одцни и Лэнк встретили нас на пороге; брат улыбался, сестра сжала Алике в объятиях, но сразу же отпустила и, взяв ее за руку, повела в гостиную. Там у родителей стояла красивая старая мебель, но я не помнил ее: она появилась после Вторжения.
      Вышел отец и сел с нами. Пока мы разговаривали, старик согласно кивал головой, стараясь не хмуриться. У него ничего не получалось — мы чувствовали себя скованно и напряженно. Мать оставалась на кухне — звон посуды, стук тарелок, сковородок и кастрюль были фоном нашей беседы. Через некоторое время Оддни поднялась, положила руку на плечо Алике и вышла помочь матери.
      Пока мы ждали и болтали, Алике сидела рядом со мной на диване, прижавшись ко мне боком, а со временем она почти вжалась в мое тело.
      Настало время садиться к столу. Мне кажется, мать превзошла саму себя, подав так любимых мной в детстве цыплят с соусом и чесноком итало-креольское блюдо. А ведь специи в наше время довольно трудно достать. На столе также стояли засахаренная морковь с ананасом, коричневый тростниковый сахар, острая хлебная, лоснящаяся от куриного жира закуска, горький салат из цикория и редиски. Брюссельской капусты не было, хотя раньше мы все время ели курицу именно с ней…
      Наверно, этот овощ здесь уже не выращивают и его невозможно достать. Ананасы в изобилии росли на побережье.
      Мать по-прежнему молчала, хотя Алике, явно чувствуя себя не в своей тарелке, пыталась ее разговорить. И тут я впервые почувствовал раздражение, нараставшее во всех участниках этой сцены. Мне захотелось вскочить и заорать на них.
      Но это было бы глупо. Они чувствовали гнев по отношению к Алике, потому что когда-то маленькая девочка украла у них маленького мальчика. Родители все еще думали, что их сын — малыш, даже несмотря на то, что он двадцать лет назад мастурбировал, глядя на танцующую шлюху. Все родители такие, предпочитают, чтобы ребенок лучше занимался онанизмом, чем играл с девочками.
      Мать с отцом наверняка думали, что я обнимаюсь и секретничаю с Алике, тем самым все больше и больше удаляясь от них самих. Своего рода предательство, как если бы злющая сторожевая собака вдруг начала лизать руку незнакомца.
      Предки молча сидели, пока Лэнк и Оддни болтали о всяких детских глупостях, о прошлых временах.
      Мы сидели на диване, а родители ждали конца вечера, чтобы Алике поднялась, попрощалась и отправилась восвояси. Или представляли, как она одна идет в темноте. Может, старики думают, что я поплетусь за ней вслед?
      Где-то около полуночи моя подруга начала зевать. Я встал, и, когда она тоже поднялась, в глазах родителей мелькнуло облегчение. Пожелав им всем спокойной ночи, я взял Алике за руку и повел ее вверх по самодельной лестнице, а потом закрыл за собой дверь.
      Стоя на пороге моей комнатки, той, которую она так хорошо помнила, в кругу желто-оранжевого света, Алике долго, немного хмурясь, рассматривала мою богиню. Наконец она протянула руку, включила ее, и тут же женщина на картинке начала танец, выставляя на показ свои прелести.
      Алике захихикала: — Я помню это…
      Обняв Алике за плечи, я смотрел, как танцующая девушка расставляет стройные ножки.
      — А я почти забыл, и теперь боюсь спросить, почему эта штука находится здесь и работает. Или почему сегодня они такие… несчастные.
      Женщина повернулась и положила руки на мою грудь, серьезные глаза смотрели на меня: — Ты не знаешь?
      — Ну, догадываюсь…
      — Ты уехал много лет назад, Ати. Люди меняются, а ты оставил за спиной свою прежнюю скучную, безрадостную жизнь.
      Я кивнул, но, если разобраться, жизнь любого человека состоит отнюдь не из сплошных радостей.
      Наверно, по этой причине старики все время брюзжат и ворчат: справедливости нет, жизнь гнусна, а в ее конце ты просто умираешь. Бывает и так, что жизнь прекрасна, но все равно в конце ее тебя ждет смерть. Супруга, которую ты любил и которая оставалась с тобой до конца жизни, будет очень тосковать по тебе, хотя вы оба большую часть жизни задыхались от скуки. Может, однако, случиться и так, что она оставит тебя ради кого-то другого. И всю жизнь человека будет мучить вопрос: «Что было бы, если?..» Хотя реальная жизнь гораздо лучше, богаче и разнообразнее…
      Женщина проговорила:
      — После твоего ухода вина за твой отъезд легла на меня.
      Могу себе представить, как это выглядело: родители, постоянно твердящие друг другу: «Если бы только мы держали их на расстоянии…»
      — Думаю, никто не должен заставлять людей искать козла отпущения, винить других в своих ошибках и упущениях.
      — Разве это их вина? Или все же моя?
      — Только моя. И все потому, что я хотел уехать…
      Мы сели на край кровати, я выключил лампу.
      Воцарился полумрак — лунный свет пробивался сквозь окно, и танцовщица мерцала на стене.
      Позже мы лежали, обнявшись, прижавшись друг к другу влажными спинами, и смотрели на освещенные белым, мертвым светом деревья. Я полностью открыл окно, поднял шторы, и теперь они от ночного теплого ветра, наполнявшего комнату, медленно покачивались в потоке воздуха.
      Алике лежала, положив голову на мою грудь, и гладила низ моего живота, а также ту часть моего тела, которая доставила ей столько удовольствия. Ни одна наложница по собственной инициативе никогда не делала такого. Ну, я и сам не просил об этом — игра не стоит свеч.
      Кроме того, так может поступать… любовница, жена…
      Я пытался разобраться в своих ощущениях: черт меня возьми, я за двадцать лет разучился понимать женщину. У меня и раньше-то было мало возможностей ее узнать, а шансов научиться определять ее чувства и вовсе не было. Обычно я и Джонни Рексрот сиживали в баре с Соланж и с кучей других представительниц прекрасного пола, лакали с ними пиво, эль, бренди и разные суррогаты, обжигающие горло.
      Мы смеялись, отпуская грязные шуточки о сексе и насилии, наложницах и наложниках, местных жителях, поппитах, господах, говорили о друзьях и соратниках.
      До своих домиков я и Соланж добирались с трудом, в стельку пьяные, шатаясь из стороны в сторону. Распевали песни, не помню уже какие. Стояли, держась за перила, икали друг другу в лицо, Соланж острила по поводу лица Чади, не забывая при этом ткнуть меня кулаком под ребра, в живот. Я, конечно, платил ей тем же.
      Ее наложник Чади был армянином, а добротный нос этого типа всегда приводил меня, да и остальных тоже, в радостное изумление.
      Я заходил домой, укладывал Хани на пол, и занимался с ней любовью грубо, жестко. Она не жаловалась, но все это время держала глаза закрытыми.
      Потом девушка прмогала дойти мне до кровати и, улыбаясь, протирала мои лицо и грудь влажной тряпкой.
      Я видел обнаженную Соланж в бане для новобранцев — высокая, стройная, на теле нет практически ни одного волоска. Но, однако, она ничем не отличалась от всех других женщин. У нее была характерная для египтянок фигура — гибкая, изящная.
      Не могу представить себя занимающимся с ней сексом. Это было бы то же самое, что заниматься любовью с Джонни Рексротом, чьи партнеры всегда были мужского пола.
      Алике положила руку на мой живот, и та, скользнув вниз, уже покоилась в паху. У нее это очень хорошо получалось — мягко, ненавязчиво, совсем не больно. Наверно, Бенни хорошо научил ее подобным премудростям.
      Ветер задул сильнее, заставив деревья ближе наклониться друг к другу. Звук походил на шорох о берег серфинговой доски. Высоко в небе сияли яркие звезды, расположение и свет которых я хорошо помнил — я видел их из открытого космоса и со множества планет, даже с тех, где не было атмосферы.
      — Мне всегда хотелось узнать, как, выглядит Земля и звезды из космоса. Частенько я сожалела, что не прошла экзамен или не воспользовалась каким-то другим путем, чтобы попасть туда, — мечтательно проговорила женщина.
      Мне вдруг пришло в голову, что такие люди даже могут и не знать о законах, по которым живет теперь их планета. Они не имеют представления, как работает и развивается империя господ, потому что никому не нужно было информировать их об этом.
      Я попытался представить Алике в роли женщиныколонизатора, помещенной на один-из заледеневших континентов безымянной планеты системы A-IV.
      Сейчас же она была уже несколько старовата для этого, комиссия непременно ее забракует. Если, конечно, господа не решат, что им нужны люди среднего возраста.
      — Неужели ты ни разу не покидала планету?
      Женщина прильнула ко мне, водя вверх-вниз ладонью по животу.
      — Когда мне было шесть лет, мы летали на Марс. Эта поездка была как-то связана с работой матери. Я многое помню: красная пустыня, розовое небо, жизнь внутри куполов, выход наружу в вакуумных скафандрах. Некоторое время мне нравилась маленькая сила тяжести, но все равно очень хотелось вернуться домой. Я скучала по настоящему небу.
      И тут я вспомнил свой недавний прилет на родную планету и выход из корабля. Надо мной было небо, к которому привыкли и для которого были созданы мои глаза.
      — Я тоже скучал по нему.
      — Но тем не менее ты ни разу не приехал домой. Почему?
      — Не знаю. — Я ощущал, что этот вопрос не дает ей покоя. Женщинам всегда хочется, чтобы ты рассказал о своих чувствах. Даже наложницы грешат этим, хотя гейши не могут настаивать на взаимном доверии. И, вероятно, те ответы, что они получают или даже отсутствие их, убеждает представительниц слабого пола в том, что мужчины совершенно бесчувственны.
      Дешевая мелодрама, мыльная опера… За двадцать лет жизнь изменилась, изменились и общественные, социальные концепции. Я знаю, как и что чувствуют женщины, ведь половина наемников в легионах спагов — представительницы прекрасного пола.
      Алике промолвила:
      — Мне даже сейчас не хочется уезжать. Кто знает, может, я тоже не вернулась бы…
      О чем она думает? Наверно, о нас двоих, несущих службу среди звезд, сражающихся плечом к плечу, а после боя занимающихся любовью. Может, она представляла Дэви и Марша, воюющих с нами…
      Мы болтали всю ночь. Алике рассказывала мне о своей жизни, о мечтах, которые вызывали у меня ревность и сожаление. У нее было много мужчин, внесших свою лету в ее искусство любви. Мне почему-то неприятно было представлять их у ее ног, ожидающих своей очереди…
      Напрасно я убеждал себя, что глупо испытывать какие-то чувства — эти люди были просто ее наложниками…
      Мне было жаль свою давнюю подругу, идущую по этой трудной дороге жизни, находящую новую работу, отдающую ей все силы, развлекающуюся с мужчинами, входящими и исчезающими из жизни, незнакомцами, становящимися друзьями, и друзьями, превращающимися в незнакомцев.
      Мы снова занялись любовью — на этот раз Алике была наверху, глядя на меня, положив ладони на грудь. Я смотрел на нее, словно на кошку, потягивающуюся и готовящуюся лечь спать. После утомительного, но приятного занятия, мокрые от пота, мы лежали, тяжело дыша, и беседовали. Она хотела узнать о моей жизни среди звезд, поэтому мне пришлось вкратце все рассказать.
      Женщина, неподвижно лежа рядом со мной, слушала, затаив дыхание. В моем повествовании присутствовало все: подготовки, смерть, наложницы, жители покоренных планет.
      Я рассказал ей о Безоблачных горах, и глаза Алике засверкали в ночи она пыталась представить себе эту планету. Я говорил о бесчисленных мертвых туземцах, лежащих в ряд, словно солдаты в строю, и видел, как в глазах женщины промелькнуло сожаление и они наполнились слезами.
      Моя подруга слушала рассказ о том, как однажды мы приземлились на планете, очень похожей на Землю, и сожгли дотла все города из бетона и стали.
      Я пытался рассказать о мгновении, когда я стоял перед огромной толпой безоружных гуманоидов такой грозный, похожий на бога или демона в своем черном скафандре, а они смотрели на меня огромными, печальными, карими глазами. Наверно, это были взрослые особи, неизвестно, правда, мужского или женского пола. Среди них я потом обнаружил совсем маленьких, очевидно, детей. Некоторые из этих созданий хранили гробовое молчание, другие издавали мягкие, тихие звуки, может, плач отчаяния и горя.
      Прочитав приказ, сверив его с донесениями с мест, я сжег пленников бластером, наблюдая, как они, охваченные огнем, извиваются, падают, чернеют и умирают. Их пепел потом упадет на поля, и на благодатной удобренной почве вырастут роскошные цветы.
      Я хотел рассказать об этом, но не смог найти подходящих слов. Алике хотелось услышать рассказы о красоте и великолепии других миров и величественной славе солдат; ей надоела ограниченность и скудность родной планеты; ей хотелось услышать о том, что я был счастлив там, среди звезд.
      Пытаясь разобраться в своих чувствах, я размышлял, стыдно ли мне за ложь или нет, но не мог ответить. Что же такое стыд? Я обнял женщину, и мы, улыбаясь, так и уснули. За окном занималась заря, бросая первые индиговые всполохи на мрачное, черное небо…
      Проснувшись днем, когда солнечные лучи, пройдя сквозь открытое окно, царственно расположились в комнате, мы встали, приняли вместе душ. Остальные члены моего семейства, должно быть, поднялись уже давно и занимались своими делами. Когда мы, обнявшись, стояли под душем, я думал о матери, находящейся внизу. Она, скорее всего, была зла. Может, даже плакала. Но сейчас, при свете солнца, под струей прохладной воды, держа Алике в объятиях, весь в мыле и счастливый, я не очень-то заботился о чувствах матери.
      Оказалось, что все давно ушли, все, кроме Лэнка, который составил нам компанию, когда мы пили вкусный горячий кофе. Моя подруга почему-то вела себя очень скромно, застенчиво, опустив глаза и краснея. Это делало ее гораздо моложе. Та Алике, которую я знал двадцать лет назад, очень походила на нее.
      Лэнк, казалось, не обращал на это никакого внимания. После того как мы покончили с кофе и полакомились фруктами, остатками курицы с уже зачерствевшим хлебом, он отвез нас в Дурхейм, где оставил одних на платформе. По дороге — мы ехали по разбитому шоссе — Алике сидела, прижавшись ко мне, и молчала. За всю дорогу брат не произнес ни слова, не разу не глянул через плечо. Наверно, думал, что мы дурачимся. Восточно-западная, северо-американская железная дорога была построена над шоссе А-40, что возвели в последней трети двадцатого столетия во время индустриального бума после II-й мировой войны.
      В середине XXI века его реконструировали, отделав твердым пластиком, затем над шоссе выстроили монорельсовую дорогу. Частные машины вплоть до Вторжения тоже ездили по нему. За несколько месяцев до моего отъезда этим шоссе и монорельсовой дорогой вновь начали пользоваться.
      Сидя в вагоне и глядя вниз, я видел хорошо сохранившуюся, в состоянии гораздо лучшем, чем шоссе N85 или местные маршруты вроде 15-501, дорогу.
      Чешуйчатое красное-покрытие не поддавалось влиянию погоды и собиралось, очевидно, простоять еще миллион лет. Конечно, ведь по нему никто не ездил.
      Да, и если только захватчики-господа не решат уничтожить его.
      Может, они когда-нибудь и решатся на такой шаг.
      Вдоль дороги жили люди. Я видел жалкие лачуги, временные домики, палатки, кое-где встречались не тронутые ни временем, ни огнем хруффов строения, возведенные еще до Вторжения. Одно поселение было даже отгорожено забором, поверху была натянута колючая проволока, две огромных черных собаки сидели во дворе. Около грядки с розами копалась толстая чернокожая женщина.
      Я обратил на это внимание Алике, когда мы проезжали мимо. Посмотрев на эту картину, она проговорила:
      — Трудно сказать, кому этот дом принадлежит. Скорее всего, какому-нибудь надсмотрщику или наблюдателю. Некоторые из них живут очень хорошо.
      Надсмотрщики, наблюдатели… Какие странные прозвища или профессии. Я не собирался вникать в социальную инфраструктуру Земли, так как не думал оставаться здесь надолго. А та женщина во дворе?
      Кто она наблюдатель или наемная рабочая?
      Проезжая к востоку от Дурхейма, мы во все глаза смотрели на дикий виноградник, разросшийся на огромной территории. Раньше здесь находился университет РТИ, но от него осталась лишь вывеска, стоящая на еле державшихся покосившихся столбах: «Планетарная торговая зона N93».
      Там, где прежде располагался Морисвилль, теперь была пустая, очищенная от обломков земля, несколько десятков квадратных миль сельскохозяйственных угодий, засаженных различными злаками, разделенными лесопосадками. Совершенно очевидно, что урожай выращивался с соблюдением всех правил. Склоны холма были тщательно распаханы.
      Повсюду виднелись многочисленные белые домики, однако никакой техники не наблюдалось. Животных, впрочем, тоже. Зато над посевами чернели блестевшие от пота спины чернокожих рабочих. Одно поле было вспахано и удобрено навозом — вероятно, подготовлено к посеву каких-то сельскохозяйственных культур. Я уже забыл, когда в этих краях наступает сезон сбора урожая. Раньше на это просто не обращал внимания.
      Плуг тащила бригада плотных мужчин. Охрану поля и рабочих несли вооруженные саанаэ, рассеявшиеся по всей территории, в своих белых одеяниях и огромных соломенных шляпах на головах. Хочу сказать, что в своих одеждах они смотрелись довольно глупо. Некоторые из саанаэ имели напарников загорелых людей в белых шортах и белых длинных носках, доходящих до колена. Кое-кто из людей носил белые рубашки — наверно, женщины.
      Никто из них не походил на латиноамериканцев.
      Скорее всего, они были чистокровными испанцами, но на таком расстоянии было трудно сказать наверняка. Мы уже прибыли на плато Пьедмонт, проехав местность, которую с полным правом можно было назвать тропической. Думаю, местные власти правильно поступили, не послав европейцев, то есть белых людей, на полевые работы. Они наверняка бы умерли под палящими лучами солнца.
      У Смитфилда, там, где раньше был Ралей, Западно-восточное центральное шоссе пересекалось с Северо-южной восточной дорогой, проходившей над выложенной красным пластиком магистралью 1-95.
      Состав сделал здесь небольшую остановку, чтобы забрать пассажиров с других поездов. В большинстве своем люди направлялись во Флориду, все еще славящуюся своими пляжами, или в Нью-Йорк, центр земной цивилизации. Стоянка была рассчитана на полчаса, так что нам с Алике предоставилась отличная возможность выйти на платформу и размять ноги.
      Местность, протянувшаяся на многие мили к югу и востоку, оказалась равнинной. На севере виднелись длинные, низкие холмы Вирджинии, на западе очертания плато Пьедмонт, на горизонте плавали пушистые белые облака.
      От Смитфилда осталось кое-что из того, что я помнил: старые домики, где и сейчас жили поселенцы. В самом городке я ни разу не был, зато сотни раз проезжал мимо, путешествуя с родителями на пляж Торсейл. Тогда, наверно, это был большой город.
      Сейчас вокруг него не было ничего, кроме зеленых оливковых деревьев. И в отдалении, далеко на юге, поднимались клубы серого огня. Ветер относил в сторону вершину дымового столба.
      Алике молча стояла у поручней, глядя на дым.
      На центральной площади поселения, находившейся прямо под платформой, собралась группа мужчин и женщин, стоящих, будто боромилитяне, затылок в затылок. Какая-то местная банда или рабы? Нет, не похоже. Две трети из них были явно европейского происхождения; их русые или светлые волосы развевались по ветру, кожа обгорела и покраснела под нещадным палящим солнцем.
      Здесь же присутствовали саанаэ, и их было довольно много. Все держали под рукой оружие, чтобы в любой момент воспользоваться им. Саготы, также находившиеся в этом богом забытом месте, очень нервничали, слишком много разговаривали. Прилегающие улицы были пустынны, дома закрыты, шторы опущены.
      Я оглядел платформу: пассажиры широко открытыми глазами смотрели на площадь, некоторые из них, быстро поворачиваясь, устремлялись обратно в вагоны, транзитники толпились в самом дальнем конце перрона и с нетерпением ожидали прибытия своего поезда.
      Алике вцепилась в поручни, ногти ярко-красным пятном выделялись на белой коже. Все знали о происходящем, кроме меня, даже саготы из поезда явно желали оказаться где-нибудь в другом месте.
      Я быстро сосчитал — двадцать семь. Внизу послышался шум. Один из заключенных тихо плакал.
      Позади колонны выстроился отряд саанаэ, а саготы, толпясь, толкая друг друга и спотыкаясь, отошли на несколько метров от этого места. Послышалась короткая, отрывистая, лающая команда, и саанаэ сели, словно собаки. Еще одна — и они прицелились, другая — и ружья выстрелили, дула осветились голубым огнем, сверкнувшим ярче солнца. Каратели стреляли снова и снова.
      Эхо несколько раз повторило звуки выстрелов.
      Двадцать семь мужчин и женщин лежали на земле, и от их распростертых тел курился легкий дымок. Ноздри учуяли слабый запах жареной свинины.
      Я взглянул на Алике — она по-прежнему, вцепившись в перила, смотрела вниз. Меня поразили ее глаза — жестокие, беспощадные, и жесткая складка у губ.

* * *

      Вид на Атлантику с континента несколько отличался от вида ее с Кейн Кода. Вода приобрела, коричневато-зеленый оттенок, стала дружественнее что ли, не такой грозной. Может, в такой перемене виновато теплое летнее солнце, светившее и согревавшее наши спины, и потому мы знали, что вода будет теплой, словно парное молоко.
      Райтсвильский пляж оказался совсем пустынным, заброшенным; набегавшие на берег волны сформировали низкие песчаные террасы, везде были проделанные водой канавы и овраги — зияющие щели между разросшимся зеленым кустарником. Там, где кончались дюны, начинались развалины летних домиков, уже поросшие густой растительностью — тонкими стеблями, пробившимися сквозь груду дерева, пластмассы и металла. Вдалеке виднелись высокие, из черной керамики здания современного Виллингтона, возвышающиеся над лесом, в небе сверкала серебряная точка — след удаляющегося летательного аппарата, уходящего на запад, в направлении солнца.
      Мы расстелили одеяло на земле недалеко от едва различимых человеческих следов — кто-то в одиночестве бродил по пляжу. Маленькие отпечатки, должно быть, малыша или девочки-подростка заканчивались небольшим углублением здесь странник играл с пустыми раковинами, пытаясь составить из них слово, но они разлетелись. Мне удалось различить лишь буквы «с» и «н». Скорее всего, имя.
      Я уселся и наблюдал, как раздевается Алике. Она стояла вполоборота к морю, но глаза ее были направлены на меня, как и мои на нее. Вытянув руки над головой, моя подруга сладко потянулась, затем медленно провела по волосам, улыбаясь, но нервничая.
      Сбросив сандалии, женщина ступила на теплый песок и принялась водить цо нему ногой из стороны в сторону. Затем отвела глаза, медленно подняла руки, начала расстегивать пуговицы на блузке. Слегка поведя плечами, она сбросила ее на одеяло рядом со мной.
      После блузки пришла очередь хорошенькой летней юбки. Она упала к ногам, и прекрасная дама перешагнула через нее. Щеки Алике чуть окрасились румянцем, глаза бродили по окрестностям, уже больше не глядя в мою сторону.
      Я смотрел на грудь женщины, спрятанную под довольно простеньким, поношенным, белым бюстгалтсром, на низ живота, где белели трусики, через тонкую ткань которых явственно выглядывал пушок.
      Она проговорила:
      — Слушай, я помню, раньше ты не смотрел, как я раздеваюсь. — Заведя руки за спину, Алике расстегнула лифчик, легким движением плеч сбросила его, и грудь, колыхаясь, упала на грудную клетку.
      Я кивнул:
      — Да, потому что боялся смотреть, боялся, что ты остановишься, если увидишь, что я наблюдаю за тобой.
      Женщина рассмеялась, расчесывая пальцами волосы:
      — А я все время думаю, почему? Ведь делала я это только для тебя. Сунув большие пальцы под трусики, она спустила их вниз и швырнула на кучу одежды.
      Алике прекрасно смотрелась обнаженной. Она сразу стала какой-то другой. Все мои наложницы отличались хрупкостью форм и изяществом линий.
      Она же выглядела слегка толстоватой в талии, живот отчетливо выделялся, линия бедер была довольно изящна, но худыми их нельзя было назвать.
      Я встал на колени и стал расстегивать рубашку, глядя на Алике, пытаясь сосредоточиться на лице, но не мог удержаться и время от времени поглядывал на тело.
      Думаю, молодые ребята в таких случаях чувствуют себя так, как будто просят девушек сделать что-то из ряда вон выходящее. Или же считают, что обманывают их. Сам знаешь, что если ты притворяешься, что не обращаешь внимания, то твоя подруга не поймет, в чем дело, до тех пор, пока не станет слишком поздно.
      Алике вновь рассмеялась:
      — Пока ты тешил себя надеждой, что твоя подруга не понимает, в какие игры мы играем, я мечтала и ждала, желая, чтобы твое лицо оказалось здесь, она указала на пушистый треугольник. — За полгода до нашего первого интимного контакта я приходила домой и мастурбировала по ночам, представляя, как это должно происходить, какие чувства я должна испытывать.
      Я встал, сбросил туфли и, расстегнув брюки, снял их.
      — Почему же ты не спросила?
      Женщина смотрела на меня, разглядывала мое тело, не обращая ровно никакого внимания на лицо:
      — Потому что девушки не спрашивают.
      В этой простой фразе заключалась вся странность и терпимость человеческой натуры. За тысячелетнюю историю она должна была как-то измениться, но этого не случилось.
      Алике продолжала:
      — Я никогда прежде не имела возможности или желания как следует разглядеть тебя. — В ее глазах мелькнуло что-то похожее на боль. — Ты очень хорошо сохранился — у тебя тело юноши.
      Я дотронулся до ее щеки.
      — Это не юность, а лишь глянец, наведенный для машин.
      Она внимательно, испытующе, взглянула на меня, затем мы, не сговариваясь, повернулись и, держась за руки, направились к морю.
      Вода оказалась на удивление теплой, даже горячей, под ногами мягко чавкали грязь и ил. Навезенный много лет назад песок смыло в море, и берег предстал в своем первобытном виде. На дне не было мусора, создаваемого человеческой цивилизацией. Ни старых консервных банок, ни бутылок, лишь обломки деревьев и разбитые ракушки, блестевшие на солнце, острые, словно стекло.
      Мы шли до тех пор, пока вода не достигла плеч Алике, а мне до середины груди. Веселая волна мягко окатила нас и с нежным осторожньгм шепотом разбилась о берег. Повернувшись лицом друг к другу, мы стояли молча. За спиной женщины простирался чистый горизонт, и мне казалось, что я вижу край мироздания.
      Когда-то давно он не был чистым. На нем постоянно маячили паруса, причем всегда белые. Интересно, как бы я чувствовал себя, если бы увидел в тот момент саанаэ на лодках? Наверно, лучше, чем сейчас, когда мы находились в затерянном краю пустынного мира.
      Алике стояла очень близко от меня, океанская вода вздымала ее грудь, и соски мягко касались моей груди. Протянув руку и держась за мое бедро, она легла на воду, используя меня как неподвижную платформу. Мое тело выступало из воды сантиметров на двадцать.
      Я совсем забыл, что для женщины — моя подруга была слишком высокая.
      Алике проговорила:
      — Я мечтала прийти сюда с тобой, особенно после твоего отъезда. — Она долго смотрела на меня, свободной рукой загребая воду у моей груди. — Ты помнишь, как в детстве ходил на пляж?
      Я кивнул головой.
      — Как жаль, что тем пляжем было другое место, а не это. Но мир рухнул, когда мы были детьми.
      — У нас было озеро, а сейчас мы здесь. — Обняв Алике за плечи, я притянул ее к себе, желая испытать блаженство от близости давней подруги, и почувствовал, как ее рука, опустившись ниже, ласкала низ моего живота.
      Позже мы развели на берегу костер и из колбасок с жареным картофелем приготовили незамысловатый ужин. Закат разжег огонь в небе, кровавые отблески заходящего солнца бушевали над океаном.
      Красно-оранжевые облака обрамляли светило до тех пор, пока оно не исчезло за лесом.
      Мы ужинали обнаженными, сидя скрестив ноги на одеяле и глядя друг на друга. В глазах Алике появилась непередаваемая нежность, мягкость, которой прежде я не наблюдал. Я бы назвал это приятельской любовью, дружеской привязанностью или влюбленной доверчивостью.
      Признаюсь, в моей груди теснились самые противоречивые чувства. У меня появилось странное ощущение, будто разрушились старые стены. Я ведь любил ее больше всего на свете. Тогда никто и ничто не значили для меня больше, чем она. Ну и что из того, что наступил конец света — Алике и я нашли друг друга…
      Помню, как в пятнадцать лет эти мысли тоже приходили мне в голову. Тогда я стоял на коленях перед раздвинутыми ногами Алике, смотрел на нее, лежавшую на одеяле в коричнево-зеленой траве. Лето было в полном разгаре, Чепел Хилл был пустынен…
      Девушка, казалось, спала, не замечая моих взглядов на ее лицо и тело.
      Я помнил, как вид ее гениталий, влажных от моего семени, возбуждал меня.
      — Чему ты улыбаешься, Ати? — внезапно раздался голос Алике.
      — Вспоминаю прошлые эпизоды нашей жизни, очень похожие на эти.
      Серьезные глаза Алике осветились радостью: — Я рада, что ты помнишь.
      Но за все двадцать лет своего отсутствия я не очень часто вспоминал это. Зато я хорошо помню, как с любопытством рассматривал половые органы Хани, стоя на коленях между раскинутых ног наложницы. Она внимательно смотрела на меня, точнее, на мое лицо, пытаясь предугадать малейшее желание своего господина.
      Алике положила в рот добрый кусок колбаски, тщательно пережевав, проглотила его, облизала пальцы. И все это время она не отрывала глаз от меня. Хм, чего интересного было в моем лице? Я спросил:
      — Почему это происходит? — Рукой я указал на себя, потом на нее.
      Не последовало ни ответа, ни недоуменного пожатия плечами. Мне пришлось вновь задать вопрос:
      — Чего ты хочешь от меня?
      Вздрогнув, женщина отвела глаза.
      — Прости меня, это получилось очень грубо. Я Не хотел обидеть тебя. Все время так. Мы. сами того не замечая, обижаем женщин причиняем им боль, а все от того, что плохо знаем родной язык: хорошо — ругательства и проклятия, и отвратительно — язык любви и нежности.
      Алике вновь с осторожным любопытством посмотрела на меня.
      Я переспросил:
      — Чего ты хочешь? От нас, скажем точнее?
      На этот раз она не отвела глаз, не вздрогнула.
      Мне стало жутко, на мгновение показалось, что женщина смотрит мне прямо в душу. Захотелось вдруг вновь воздвигнуть стеклянные стены, отправить Алике за пределы моего убежища, сделать ее умирающим воином, чье сердце я собираюсь вырвать. Но у меня больше не было сил; разбитое стекло не склеишь — стекло превратилось в пыль, которую начисто, как белый прибрежный песок, сдул ветер.
      Она произнесла:
      — Займись со мной любовью еще раз, Ати. И ты снова сможешь быть рядом со мной.

      Меня разбудил теплый солнечный луч, ласкающий мое лицо. Даже сквозь сон я ощущал тепло, связывающее меня с реальным миром, ногу женщины, находящуюся на моем бедре. Другая ее нога лежала на простыне, а бедро было прижато к моему.
      Своим дыханием Алике согревала мою грудь.
      В юности мы спали подобным образом на пляже, завернувшись в грубое шерстяное одеяло, раздражавшее кожу, а рядом весело, постепенно превращаясь в золу, потрескивали поленья, шумел океанский прибой, волны с тихим шелестом ударялись о берег.
      Когда вставала луна и холодный белый свет превращал пляж в страну призраков, пучеглазые крабы выползали из воды поглазеть на нас. Они походили на многочисленных негуманоидов, позже увиденных мною на других планетах: Ни тогда, ни потом у меня не возникало желания убить их, конечно, до тех пор, пока господа не приказывали мне сделать это.
      Алике пошевелилась, напрягая мускулы, свела вместе ноги и, расслабляясь, бормоча что-то неразборчиво, плотно прижала свой живот к моему. А когда я открыл глаза, она уже смотрела на меня и улыбалась:
      — Этой ночью ты спал мирно.
      Алике уже начала привыкать ко мне, узнавать мои привычки. Я кивнул:
      — Ты успокаивающе действуешь на меня. — Мои слова вызвали на ее лице новую улыбку и ответный поцелуй. Затем женщина спросила:
      — Ты все еще хочешь отправиться в путешествие и жить в палатках, как в старые, добрые времена? — В ее глазах мелькнуло любопытство, сменившееся страхом, что я, соблазненный ночью, проведенной на пляже, опьяненный любовью, могу отказаться. Но слова «как в старые, добрые времена» мгновенно убедили меня.
      Я проговорил:
      — Думаю, что именно по этой причине я и вернулся, Алике. — На этот раз, целуя меня, она попробовала мой язык своим. Потом, действуя нежно и медленно, прижалась ко мне всем телом, закинула ногу мне на бедро, обняла меня.
      Я почувствовал, как начал возбуждаться, удивляясь, на какие еще подвиги был способен.
      А Алике улыбалась, медленно двигала бедрами и шептала:
      — Мне кажется, что именно этого я и ждала столько лет…
      В ее словах почувствовался затаенный страх, но и он исчез.
      Позже, шагая по узкой, грязной тропинке, вьющейся среди молодых деревьев между Карбррро и Чепел Хилл, я чувствовал себя довольно странно. В моем теле ощущалась непонятная легкость, будто на планете перестала действовать сила притяжения: я был свободен от мыслей, скользя словно тень по пустому миру, слушая отдаленный шепот ветра, глядя на прозрачные пушистые облака, снующие по голубому небу.
      Перед уходом я решил освежиться и, лежа в тесной ванне, с наслаждением поливал себя водой из большого кувшина. Алике с тоской наблюдала за мной.
      Мы решили уехать на следующий день. Но мне еще надо было кое-что сделать. Вечером я собирался вернуться и вновь, как и раньше, пригласить Алике на ужин, который мы разделим с друзьями.
      Мне хотелось немного побыть одному — пусть прочистятся мозги. И снова женщина посмотрела на меня глазами, полными страха. Пытаясь сгладить неловкость, я рассмеялся, взъерошил ее волосы и прижал к себе:
      — Не нужно все принимать на свой счет, что поделать, такая уж у меня привычка. Я вернусь, обязательно вернусь.
      Позже, в темных залах замка господина, я подключился к командной сети пятого уровня и, получив требуемое разрешение для использования устаревшего человеческого банка данных, связался с планетарной базой.
      В день моего прибытия отряды полиции саанаэ и вызванное подкрепление летучих формирований наемников-хруффов засекли и взяли в плен группу людей, двигавшуюся в северном направлении через один из отдаленных лесов. Там, в лесу, находилась старая железная дорога и вспомогательные автострады местного значения. Некоторыми из них не пользовались с начала XXI столетия. Примерно шестьдесят человек были убиты в столкновении. У моих соотечественников было время собрать передвижную установку и сбить военный самолет саанаэ, но хруффы быстро, без особых усилий, уничтожили ее. К югу от Смитфильда вдоль старого шоссе N1-95 кто-то устроил дымовую завесу. Саанаэ с помощью земных полицейских захватили военный склад, спрятанный тридцать лет назад к северу от того места, где раньше находился Файтсвилль. Его укрыл там перед сдачей в плен отряд североамериканских моряков. Небольшая группа людей, ведомая бывшим членом отряда, не оказала никакого сопротивления и была тихо отправлена в места столь отдаленные, что никто о ней ничего больше не слышал.
      Один офицер сиркарской полиции, из местных, был убит в столкновении. Старый волк потерял бдительность и поплатился за это.
      Быстрый взгляд на лист приказов объяснил многое: инцидент за инцидентом в течение десяти лет; их число в последнее время несколько возросло. В этом не было ничего удивительного, принимая во внимание количество саанаэ, посланных на Землю.
      Планета намеренно заселялась представителями разных цивилизаций, и проблема должна была решиться сама собой. Обычное дело…
      Сменится поколение, два, три, пройдут столетия, миллионы лет. Люди со временем адаптируются. Если не сумеют, то господа избавятся от них, как любой человек избавляется от испорченного инструмента, выбросив его за ненадобностью.
      В настоящее время формировалась группа саанаэ для рейда в долину Теннеси. Их задачей являлась расчистка ущелий и горных долин, переброска всех тех, кого они обнаружат в поселениях вдоль реки Миссисипи… Я отключился несколько минут посидел в темноте, затем вышел на солнечный свет.
      Когда саанаэ поняли, что люди кое-что значат, когда осознали, что теряют свои позиции в империи, некоторые из них восприняли это слишком тяжело. Большинство решило забыть об обидах и проявить себя в других боях, надеясь на удачу. Некоторые же не смирились. Группы таких несогласных до сих пор сражаются с расой господ и их слугами. Особенно сопротивление этих бунтарей усилилось после наших действий по устранению зачинщиков и руководителей мятежа. Однажды их поймали и быстренько уничтожили, чтобы не заразить остальных.
      Когда мы брали Рухаз, я тогда был хавильдаром, командующим манипулой из шестнадцати бойцов. В свое время саанаэ колонизировали этот мир. Это случилось задолго до того, как господа нашли их.
      Цивилизация зеленых кентавров оказалась достаточно развитой: у них имелись и космические корабли, и культура, вобравшая воедино достижения пяти или шести различных миров. Одна из колоний, насколько я понимаю, находилась на Рухазе, но она полностью исчезла с лица планеты после подавления мятежа.
      Сейчас это место опустело — его вот уже несколько тысяч лет занимают господа. Саанаэ не оказали существенного сопротивления при нападении, не сбили ни одного космического корабля пришельцев и убили всего-навсего дюжину хруффов. Очевидно, такие потери нападающие могут понести лишь при некоторых технических неполадках, так что гибель атакующих можно со спокойной совестью отнести к несчастным случаям. Только вообразите себе гигантских динозавров в боевых скафандрах, со свистом спускающихся с неба, рассекающих воздух громадными хвостами.
      И лишь со временем, когда сами господа прибыли на планету, несчастные, беспомощные саанаэ решили, уйдя в подполье, начать освободительную борьбу.
      Мы спустились в ущелье; нас окружали красные леса под пыльным розово-лиловым небом, по которому плыли красивые оранжево-коричневые слоистые облака, походившие на склеенные кусочки слюды.
      Последовала короткая схватка, выстрелы примитивных орудий саанаэ практически полностью заглушались грохотом современного человеческого оружия.
      У них имелось лишь полицейское оружие, несовершенное и неэффективное, не сравнимое с тем термoядерным оружием, каким они встретили дас в первый раз.
      Мы буквально скосили лес: валились алые деревья, губчатые стволы раскалялись добела — из их ран капал молочный сок; существа, похожие на птиц, но с шерстью вместо перьев, кричали в ужасе, устремляясь прочь. Упав, деревья дымились, но не горели.
      Затем мы заставили уцелевших вытащить своих мертвых соратников из окопов, сложить в длинные ряды, вылили спирт на их тела и подожгли. Зрелище, конечно, было не из приятных. Саанаэ с их телами кентавров не могли быть уложены компактно, как двуногие.
      Помню, как один из моих бойцов попытался поторопить их:
      — Давай, Самбо, спеши. — И с этими словами ударил рукояткой фонаря в лицо саанаэ. Существо не произнесло ни звука, только упало на колени и посмотрело в лицо обидчику, желто-коричневая кровь потекла с губ, капая на зеленую чешуйчатую грудь.
      Саанаэ тут же поднялся и поплелся таскать трупы мертвых товарищей в огонь.
      Когда они закончили, мы убили раненых и сожгли их, затем приказали уцелевшим раздеться и бросили их обмундирование в костер. В довершение всего, построив саанаэ в шеренги, мы заставили пленников смотреть, как горят тела погибших товарищей.
      Каратели смеялись над ними. Они вряд ли понимали это, потому что звуки нашей речи слишком отличались от их, а мы тыкали им в половые органы палками, прикладами, дубинами, наблюдая, как пленники морщатся и прикрывают наготу.
      Однажды я явился свидетелем ритуала спаривания саанаэ: они танцевали друг с другом вокруг костра какой-то древний, красивый танец.
      Когда погасли костры и мертвые превратились в пепел, мы отправили пленных вниз, в долину, где размещался концентрационный лагерь. Там большинство заключенных должны были умереть еще до того, как придут корабли, чтобы забрать их.
      Пришла ночь, и я пошел к Алике, которая не могла дождаться конца дня, и теперь стояла передо мной, освещенная желтым светом лампы, серьезная и задумчивая.
      Нам вовсе не обязательно было идти на ужин. У меня и здесь имелись кое-какие дела. Мы могли провести вечер дома и пораньше лечь спать, чтобы подготовиться к завтрашнему походу.
      Одна рука женщины поглаживала мой живот, нерешительно касаясь пуговиц на джинсах. Дьявольское искушение испытывало меня. Я представил обнаженное тело Алике в своих объятиях, затем под собой, будто за двадцать лет у меня не было ни одной женщины…
      Но это, если верить романам, серьезным психологическим исследованиям, стихам и фильмам — не совсем то, что необходимо мужчине. Если бы это было так, то он мог бы довольствоваться мастурбацией, или же маленькими овцами, или большими собаками.
      Алике взглянула на меня — ее вопрошающий взгляд вызвал на моем лице улыбку. Я рассмеялся, обнял ее, и мы, держась за руки, вышли из дома.
      В «Дэвисе» было очень шумно, большинство людей ело, и лишь немногие пили. Приглушенно звучала музыка, которую я датировал примерно 2140 годом. Мне почему-то вспомнилось название пьесы — «Разбитое сердце», любимая пьеса моей матери времен ее молодости. Несмотря на жару и духоту ночи, в баре было довольно прохладно. Атмосфера была дружественная. Создавалось впечатление, будто я нахожусь среди собратьев по оружию. Иногда такое бывает холодным, дождливым январским вечером. В зале зажигается камин, чувствуется запах сухой сосны…
      За столом, кроме нас, сидели Лэнк, Дэви и Марш с подругой, высокой костлявой женщиной по имени Сэнди. Она сказала, будто родом из Шарлотты. Судя по ее манерам, девушка служила вместе с Маршем в полиции. Официанты принесли нам пиццу с мясным чесночным соусом, булочки и крепкое красное вино.
      И снова началась бесконечная болтовня о старых временах, о Шарлотте, подвергшейся разрушительному действию какого-то загадочного оружия хруффов. Сэнди описала огромную воронку в центре города, обломки, разбросанные на много миль:
      — Мне тогда было всего девять лет — я многого не помню.
      Я подцепил на вилку кусок пиццы и обмакнул его в соус.
      — Наверно, они использовали так называемое оружие-колотушку, применяемое для разрушения каменных крепостей и подземных бункеров. Хруффы, как правило, редко им пользуются.
      За нашим столом воцарилось молчание, заглушаемое стуком вилок, ножей и музыкой. Все смотрели на меня, раскрыв рты.
      Молчание нарушила Сэнди:
      — Тогда какого черта они применили его в Шарлотте, убили мою мать?
      Я бросил взгляд на Алике, которая, опустив глаза, уставилась в тарелку. Ее лицо не выражало никаких эмоций. Я пожал плечами:
      — Может, ошибка в расчетах. Под Шарлоттой есть укрепленный подземный бункер. Хруффы тоже несовершенны. Или, может, кто-то пытался сбить их корабль, когда они целились.
      Сэнди, хмуро покачав головой, произнесла:
      — Ублюдки…
      Внезапно развеселившись, Лэнк проговорил:
      — Ага, значит, ты и Алике собираетесь завтра в горы? — Он разговаривал со мной, но смотрел на нее. Марш уставился на Сэнди, накрыв ее руку своей. В его глазах явно читался интерес и любовь. Или я неправильно понял его, и он просто пытался успокоить подругу?
      Алике, положив руку на мое плечо, улыбнулась:
      — Как в старое время. — В ее словах крылся какой-то тайный смысл, который мне был непонятен.
      Ну что ж, они живут рядом уже десятки лет, а я для них бродяга сегодня здесь, завтра там.
      Ужин закончился, и мы опять пошли к Алике.
      Позднее в темноте, при выключенной лампе, при приглушенном белом лунном свете, Алике спала рядом со мной, положив голову на грудь, и негромко похрапывала. Ее деликатный храп напоминал громкое дыхание. Окно было немного приоткрыто. Дул легкий ветерок, несший с собой слабый запах моря, соленых волн. Его дуновение ласкало наши тела, капли пота постепенно высохли.
      Однако простыни под нами оставались влажными. Хани бы позаботилась о смене белья, чтобы комфортней было спать. Кроме того, она принесла бы чистую, влажную салфетку для лица, чистое, пушистое, сухое полотенце и только после этого свернулась бы калачиком рядом со мной.
      Я хотел спать, но не мог закрыть глаза и, глядя в темноту за окном на деревья, освещенные призрачным, неверным лунным светом, слушал шепот листьев. Где-то далеко лаяла собака.
      Помню лето перед вступлением в легионы. Мы занимались вместе с Алике, развивая и наращивая мускулы, анализируя слабые места друг друга, уверенные в том, что: или мы поступим оба, или провалимся. Мы взбирались на горы, крутили педали наших велосипедов, покрывая расстояние от Чепел Хилл до Вороньей скалы, время от времени ночевали под открытым небом, привыкая к тяготам военной жизни. Эти упражнения, объезд окрестностей и ночевки на природе убедили нас в, том, что Северная Каролина — наша родина, наш дом и наше пристанище — является центром мироздания, единственно реальным миром. Эта иллюзия успокаивала нас. Теперь же вся жизнь разлетелась на куски, словно осколки разбитого, зеркала, оставив обрывки образов и воспоминаний.
      Солнечным днем мы стояли на вершине утеса, на том самом месте, где раньше находилась обзорная площадка, оба совершенно голые, и смеялись от счастья. Я помню стройную, мускулистую спину девушки, наши бесконечные занятия любовью, от которых мы нисколько не уставали.
      Я припоминаю и наши прогулки в лесу под ливнем. Сквозь деревья виднелись коричневые воды реки Чаус, вспенившиеся, грозившие выйти из берегов.
      Нам было наплевать на дождь, на наводнение, на все на свете; мы бродили по лесу мокрые и счастливые.
      Интересно, как бы сложилась моя жизнь, если бы я тоже провалился? Если бы она состояла только из таких безмятежных, радостных дней, то я, наверно, был бы счастлив. Трудно сказать, как повлияли бы на нас трудности и разочарования. Может, Алике оставила бы и меня, а не только толстенького, маленького Бенни Токкомуза.
      Память услужливо подсказывает мне еще один эпизод, полуистершийся в памяти за двадцать лет.
      Алике и я нагишом прячемся в кустах, с тревогой вглядываясь в происходящее на заброшенной, залитой лучами солнца парковочной стоянке, где доживали свой век несколько разбитых машин и расщепленные плиты каких-то старых зданий. Мы занимались любовью, ощущая под спинами жар тротуара, когда явились они, и нам пришлось спрятаться, надеясь, что наша одежда не будет обнаружена.
      Они — это дюжина хруффов, похожих на сотни раз виденных нами монстров из видеофильмов, вымерших динозавров мезозойского периода. Облаченные в боевые скафандры, хруффы напоминали роботов-чудовищ. Вместе с ними находилось несколько голых людей, закованных в цепи, истекающих кровью и едва способных передвигаться.
      Рука Алйкс, лежащая на моей спине, напряглась, но не дрожала. Взглянув на ее лицо, страха я не увидел. Никаких эмоций, кроме любопытства.
      Один из пленников еле тащился, кровь густой струей вытекала из огромной раны на спине, сползала по ягодицам, по ногам, оставляя кровавые отпечатки на земле. Солдаты остановились. Один из хруффов отстегнул от общей цепи раненого и вытолкнул его из шеренги. Оттащив мужчину немного в сторону, захватчик бросил его на землю.
      Воцарилась напряженная тишина, прерванная звоном цепей и чьим-то приглушенным возгласом:
      — О боже, Майк…
      Лежащий человек, перевернувшись на бок, внезапно заплакал, глядя на нависшего над ним хруффа. Послышался слабый возглас, даже, скорее, всхлип, безнадежный, полный ужаса: — О боже, пожалуйста, нет…
      Наемник наступил на несчастного, будто раздавил мышь. Когда нога монстра придавила его к земле, мужчина издал короткий, глухой стон, и последнее дыхание вылетело из человеческой груди.
      Хруффы выстроили шеренгу и отправились дальше, оставив бездыханное тело. Алике и я оставались в кустах до тех пор, пока шаги не затихли вдали и вокруг снова не стали слышны только шелест деревьев, жужжание насекомых и щебет птиц. Лишь после этого мы вышли взглянуть на мертвеца.
      Большинство повреждений находилось на груди, а лицо приобрело темно-оранжевый оттенок, череп распух, словно у героя одного из мультфильмов с баскетбольным мячом вместо головы. Черты лица были искажены от ужаса. Алике проговорила:
      — Да, милосердно… — В ее голосе не слышалось никаких эмоций.
      Мы завершили начатое прежде занятие, прерванное приходом хруффов, затем оделись, сели на велосипеды и уехали.

* * *

      На следующий день Алике просто светилась от счастья, была энергична и непосредственна, будто все в мире изменилось в лучшую сторону. Порой я удивлялся, чувствуя несуразность ситуации: после небольшого совместного путешествия наши отношения закончатся, но все-таки ее настроение и веселость передались мне. Сразу показалось, будто и не было этих двадцати лет или же мы провели их вместе, полные счастья и беззаботности.
      Мы ехали по железной дороге на запад, туда, где раньше находился Эшвиль, глядя в окно на проплывающий мимо цейзаж. Прежде мне никогда не доводилось бывать здесь, но, думается, этот город когдато состоял сплошь из небоскребов из стали и стекла.
      Эшвиль — современный центр урбанизации — смело с лица земли; не осталось даже развалин, как в Дурхейме.
      Алике, держа мою руку, болтала всю дорогу, привлекая внимание саготов, что внимательно и напряженно смотрели в нашу сторону. Другие пассажиры не обращали на нас ровно никакого внимания, за исключением пожилой женщины, которая, повернувшись, с улыбкой рассматривала нас и качала головой.
      Наверно, мы походили на юных влюбленных на первых стадиях отношений.
      Пусть будет так. Наша дружба и взаимная симпатия, бывшая прежде любовью, стоили этого.
      Что касается Алике, то она просто светилась от счастья. Трудно было вообразить, чего она ждала от поездки, еще труднее было спросить.
      К полудню поезд заскользил по гористой зеленой местности; низкие, округлые вершины были одеты рощами, разделенными белыми бетонными дорогами и провисшими мостами над сверкающими горными ручьями. То здесь, то там поднимался вверх дымок от костров поселений.
      Мы сошли с поезда на высокой деревянной платформе у реки Малая Теннеси, очищенной от обломков площадке, окруженной горами л лесами. В небе сияло солнце, воздух был горячий, но не идущий ни в какое сравнение с погодой внизу, на равнине, к востоку отсюда. Здесь температура оказалась намного ниже, воздух суше, а окружающая природа почему-то приобрела более резкие очертания. К югу от нас находился старый национальный парк, где никто не жил уже несколько сотен лет.
      Поезд уехал, оставив нас наедине с природой.
      Алике обняла меня и положила голову на плечо:
      — Не верится, что мы здесь…
      Я не мог придумать какого-нибудь ответа, поэтому мне ничего не оставалось делать, как обнять ее и рассмеяться:
      — А я не верю, что мы вообще существуем.
      Взвалив на плечи наши рюкзаки, мы отправились вниз. Земля на другой стороне реки, за новым узким мостом, была расчищена. Это была плоская равнина, на которой, как очевидно, до Вторжения находился какой-то объект. За деревьями виднелись обломки красного кирпича и железобетона. То, что здесь было, постигла плачевная судьба.
      Алике внезапно произнесла:
      — Смотри, лошади! — И ринулась к маленькому мосту.
      В загонах паслись лошади, из полуоткрытых дверей конюшен тоже виднелись головы привязанных там животных. Здесь же находились пять или шесть саанаэ в своих обычных соломенных шляпах. Они прекрасно вписывались в пейзаж, эти чешуйчатые, зеленые полицейские, и чувствовали себя, как дома. Интересно, давно ли такие, как управляющий поместья господина, окружили себя любимчиками? Раса машин слишком уверовала в свою власть и силу. Может, они не совсем понимают происходящее. Неужели эти железки забыли, что бывает, когда рабы и вольнонаемные держат себя на короткой ноге с ними?
      Над дeревьями, привязанный к высокому столбу, возвышался толстый, средних размеров негуманоид со щупальцем. Какое-то мгновение я размышлял, что это… И вдруг, как хромом пораженный, понял, что передо мной обычный земной слон. Я совсем забыл об их существовании, потому что не думал о слонах вот уже двадцать лет.
      Зачем им это животное, привязанное к столбу, вознесшееся над Теннеси, словно флаг?
      Слон явно чувствовал себя не в своей тарелке, переступал ногами, учащенно дышал и напряженно вглядывался в чащу деревьев. Что-то…
      В тени стволов распластался хруфф; подставка для вооружения стояла на земле; шлем был снят, голова перевязана. Бросив взгляд на шлем, я увидел, что тот не поврежден.
      Наверно, ждет, что его подберет боевой корабль.
      Меня мучило искушение взять телефонную трубку и поговорить с трехметровым гигантом, но со мной была Алике… Хруфф поднялся, и синхронно с ним, пятясь, начал двигаться и слон. Эти животные чрезвычайно умны. Не знаю, что творилось у него в голове при виде динозавра таких размеров.
      Алике стояла, держась за перила моста, вглядываясь в деревья, и вряд ли видела ползущего хруффа.
      Зато она шептала что-то очень сердитое.
      Я посмотрел в этом направлении: пять или шесть голых мужчин окружили обнаженную, распростертую на земле женщину. Один лежал на ней, другой держал ее голову у низа живота. И тут я понял, что происходит — слишком уж много представителей сильного пола находилось рядом с бедной женщиной.
      Алике посмотрела на меня встревоженными, горящими глазами:
      — Ты можешь их остановить… — В ее голосе не прозвучало ни вопроса, ни неуверенности.
      К нам подошел саанаэ мужского пола и остановился:
      — Не рекомендую здесь находиться. — Его английский понять было очень трудно из-за резкого сильного акцента, но говорил он достаточно бегло. Возвращайтесь к месту своей дислокации.
      — Я не местный, — произнес я, показывая ему свой индентификационный значок.
      Саанаэ кивнул — в его исполнении человеческий жест показался несколько странным. Наверно, обучился за время нахождения здесь. Насколько я знаю господ и их приспешников, через поколение или два эти зеленые чешуйчатые забудут и свой язык и свою культуру.
      Он спросил: — Чем я могу вам помочь?
      Я широким жестом обвел окрестности: — Что это за место?
      Алике, схватив меня за руку, указала на толпу мужчин низу:
      — Неужели ты не можешь остановить их? — Глянув вниз, я увидел, что они меняются местами и настолько широко раздвинули ноги своей жертвы, что, казалось, вот-вот разорвут ее.
      Саанаэ тоже посмотрел вниз и равнодушно пожал плечами. И вновь последовал человеческий жест:
      — Зачем, вы же не будете мешать собакам, так ведь?
      Алике отвернулась, ее рука крепко сжимала мой пояс.
      Саанаэ проговорил:
      — Мы выращиваем здесь лошадей на экспорт, сэр. Значит, лошадей на экспорт…
      — И кто же покупает их?
      Кентавр пожал плечами:
      — Откуда мне знать? Спросите вашего господина. — Хруфф вновь пошевелился, перекатившись на бок, бормоча что-то, испытывая боль. Слон встал на дыбы. натянул цепь и протрубил, вызвав панику среди лошадей в загоне, заставив саанаэ и людей убежать.
      Мы прошли по мосту, направляясь к лесу, солнце теперь светило нам в спины. Алике прошептала: — Бедная женщина…
      Я остановил ее, положил руки на плечи и посмотрел в эти честные глаза:
      — Бывают вещи и похуже, мы оба видели их.
      Она кивнула, закусив губу: — Знаю, Ати, я просто хотела…
      — Что бы ты хотела, чтобы я сделал?
      Опустив глаза, она пожала плечами:
      — Никто не может ничего сделать для них, по крайней мере сейчас.
      Ни сейчас, и никогда. Алике придвинулась ближе ко мне:
      — Такое не часто увидишь у Карборро. Даже, можно сказать, такого там никогда не случалось. Терпеть не могу ходить в поселение…
      Мне ничего не оставалось делать, как кивнуть, Может, когда-нибудь я и скажу ей: «Да, я знаю, как это происходит. Нет, конечно, я так не сделаю».
      Мы пошли вперед и поднялись вверх по склону оврага, окруженному стеной зеленых деревьев.
      Через некоторое время к нам вернулось хорошее расположение духа, и мы снова, весело болтая и смеясь, держась за руки, побежали в горы.

      Окружавший нас лес и солнце, медленно скользящее на запад, представляли из себя последовательность светотеней, пришедшую из какого-то другого, нереального мира. Горный ручей, извивающийся, как змея, был полон чистой, ледяной воды, бурлящей и кипящей около камней. В нем резвились маленькие рыбки самых разных расцветок — серебряные, черные, с полосками на боках. Под деревьями расцвела пышная растительность, сквозь кроны проходило достаточно солнечного света, чтобы там, вде его много, она выросла до колена, а там, где мало — на несколько сантиметров. Интересно, есть ли здесь олени?
      На тропе, в почти засохшей грязи, я рассмотрел отпечатки маленьких копыт. Мы двигались вниз по узкой грязной тропинке, хорошо утоптанной, будто ею часто пользовались. Алике шла впереди, неся тонкий, гибкий прут, чтобы убирать паутину. Огромные, раскормленные пауки пытались бежать, но запутывались в собственных сетях.
      Она была очень хороша: чуть дрожащие ягодицы, двигающиеся взад-вперед в такт движению бедер, темные вьющиеся волосы, развевающиеся по спине и плечам. Через некоторое время я понял, что не могу оторвать от нее глаз, а если все-таки это сделаю, то все равно ее фигура будет стоять перед глазами.
      Ближе к вечеру, когда солнце превратилось в оранжевый шар, светящийся между деревьев, мы остановились для ужина в чьем-то старом внутреннем дворике. Сметя упавшие листья и грязь с белых летних столиков, мы поставили свои рюкзаки и начали доставать еду.
      Тот, кто раньше здесь жил, был достаточно богатым человеком. Фундамент протянулся на многие десятки метров и отличался сложностью переходов, но само здание бесследно исчезло. Недалеко от него находился L-образный бассейн, сейчас заполненный грязью и листьями. Сад поражал буйством красок, красные розы, усыпавшие клумбы, разрослись, словно виноград.
      Я вычистил старый гриль, убрал из него траву, кирпичный камень, вьшул оттуда почерневшие кости, лежащие на груде пепла, прибитого к полу дождем. Внимательно взглянув на них, я понял, что это останки то ли маленького динозавра, то ли собаки.
      — Ати, — голос Алике был тих и печален.
      Я посмотрел в ее сторону и увидел, что она наклонилась над кустами, держа что-то круглое и белое — маленький человеческий череп. Вертя череп в руках, женщина разглядывала его основание и маленькую дырочку в нем. Это была не рана, а незакрытый родничок или темечко, как его еще называют.
      Когда я к ней подошел, женщина уже положила детский череп и подняла другой, гораздо больший, с зияющей дырой носа. Здесь лежал и третий череп, еще больших размеров, с хорошо развитыми надбровными дугами. В виске имелось огромное квадратное отверстие, от которого шла мощная извилистая трещина. Алике положила череп женщины и стала на колени. Наклонившись над ней, я раздвинул руками траву: там лежало множество костей, ребра, части рук и ног, маленький таз, наверно, ребенка, череп собаки гораздо больших размеров, чем та, чьи обгоревшие кости мы нашли в камине. Темя этого большого пса было разбито.
      Алике смотрела на камин, на груду костей, что я отложил в сторону, на челюсть маленькой собачки.
      — Семья, — хрипло прошептала она, — с ребенком. — Положив руку мне на бедро, она слегка помассировала его. Ее пальцы немного дрожали. Выражение лица Алике трудно было определить — может, гнев, может, жалость. — Убили, убили их всех! — Она бросила долгий взгляд на обугленные кости: — И съели их щенка.
      Перевернув носком ботинка детский череп, повернув его тем местом, где голова соединялась с туловищем, я увидел, что кости расщеплены — значит, один быстрый поворот, и шея была сломана. Ребенок не успел почувствовать боли.
      Моя подруга медленно положила кости на место, расправила примятую траву и кусты. Взглянув на меня глазами с застывшим в них гневом, она произнесла:
      — Цивилизованные люди.
      Я кивнул, повернулся и начал разводить огонь и готовить ужин. Ребенок, насколько я понимаю, не ел в своей жизни ничего лучше щенка. Но эти люди, несомненно, считались цивилизованными. И, может быть, некоторое время они держали женщину в живых.
      После ужина, вместо того чтобы разжечь огонь под деревьями в саду убитой семьи, мы собрали наши пожитки и двинулись в оранжевое свечение летнего заката, взбираясь на поросший лесом холм, что в конце концов оказался горой. Когда мы окончательно выбрались из леса и стояли на голой вершине, была уже полночь.
      Наверно, много лет назад отсюда открывался роскошный вид. Ночью над поблескивающими огнями человеческих городов сверкали созвездия. Люди жили здесь десятки тысяч лет, а двести лет назад в долину провели электричество и наполнили ее мириадами огней.
      В детстве я летел над этими местами на авиалайнере, в полночной темноте за иллюминатором тихо шептали электрические моторы. Родители мирно дремали в креслах. Я же прижал лицо к стеклу — над головой сверкали миллионы маленьких колючих огоньков — звезд, а внизу — миллиарды ярких огней больших городов.
      Сейчас внизу было пусто, лишь бездонная ночь.
      Алике неподвижно стояла, взяв меня под руку. Наконец она заговорила:
      — Даже дома ты не можешь видеть такие звезды, как здесь. Тусклые огни Карборро, зарево над близлежащим поселением могли затмить красоту небесных светил.
      Над нашими головами Млечный путь представлял бледно-серебряную реку с черно-золотыми вкраплениями; узкая арка, восходящая из западного горизонта и исчезающая, не пройдя даже до половины неба. Созвездие Пегаса находилось прямо над головой.
      — Хотела бы я, — мягко проговорила Алике, — чтобы у нас была возможность полететь туда. Маленькой девочкой я страстно мечтала попасть на одну из колоний.
      У нее было несколько вариантов: отправиться на Неогаю, вторую планету Тау Цети, принявшую целое поколение колонистов, ставшую домом для тысячи поселенцев; имелась возможность улететь на Зета Туканеа, мир настолько удаленный от Земли, что пока еще ни один колонист не отважился уйти туда вслед за исследовательским флотом.
      Я еще не встречал человека, до или после Вторжения, прилетевшего хотя бы с одной из открытых планет; не знаю, что произошло там, когда пришла раса господ. Но мне довелось увидеть планеты Альфа Центавра, пустынные развалины старых научноисследовательских станций.
      Позже мы лежали в чем мать родила на одеялах рядом с маленькой палаткой и вслушивались в потрескивание поленьев в костре, медленно превращающихся в оранжево-красные огоньки, освещающие пространство вокруг нас. Мы лежали спокойно, ногами к северу, наблюдая за перемещением звезд.
      Алике занималась любовью как-то по-новому, мягко и нежно, почти нерешительно, то останавливаясь, то вновь продолжая, то подчиняясь, то полностью беря инициативу на себя. Иногда я задумывался, действительно ли она хочет продолжать, но женщина упорно продвигалась к цели, чисто механически двигаясь в такт моим движениям. Я вторил ей, и вот, наконец, мы оба вздохнули одновременно.
      Мы оба ощущали странное чувство отдаленности друг от друга. Но оно совсем не походило на отчужденность внимательной наложницы, остающейся наедине со своими чувствами.
      Это было особого рода отвлеченность от реальности, Алике погружалась в свои мысли, игнорируя все, уходила в себя, возвращалась к действительности и вновь уходила.
      Она прошептала:
      — Помнишь ли ты свои детские мечты, Ати?
      Какие еще мечты? В детских фантазиях можно насчитать сотни и тысячи картин и миров, реально не существующих.
      — Некоторые, но не все, — был мой ответ.
      — Ты помнишь, как мы мечтали о времени, когда захватчики будут уничтожены и их власть кончится? Мы постоянно говорили о том, что будет, когда мы вырастем и сбросим их ярмо, изгоним непрошеных гостей с Земли, начнем использовать их космическую технологию на благо себе…
      Конечно, я помнил эти абстрактные, отвлеченные идеи нашего детства. Мы мечтали, как поведем к другим мирам эти величественные звездолеты, действующие на антигравитационной тяге. Это было еще до того, как захватчики стали именоваться расой господ…. Алике плотнее прижалась ко мне, положила руки на грудь и уставилась в мои глаза. Ее лицо находилось в тени, и единственное, что я мог видеть отчетливо, были ее глаза, поблескивающие в темноте. Она лежала тихо и спокойно, сжав мое бедро коленями, ее влажное лоно приятно холодило кожу.
      — Чудесная мечта, нам она так нравилась.
      — Иногда мне приходит в голову, что она еще может осуществиться. Только представь себе, что мы выходим за пределы Солнечной системы на собственных звездолетах, как божества из старых фильмов, властители звездных дорог.
      Интересный набор слов. Алике представляет нас на месте господ, властвующих на мирах хруффов, работающих на нас боромилитян. Жители всех захваченных, покоренных планет кланяются нам в пояс…
      — Помнишь, как мы называли себя? — спросила она.
      Я кивнул — освободители, группа героев, что пришла освободить человечество от проклятия и рабства. В те дни среди дымящихся руин Земли, видя хруффов, разгуливающих по планете, мы не могли знать, насколько может быть тяжело это ярмо.
      Если рабство, как мы думали, лучшее, что они могут предложить, тогда однажды…
      Тогда нам не было известно, сколь долго продлится оккупация Земли и что нас ждет в будущем.
      Женщина произнесла:
      — Иногда я мечтаю о других мирах, о том, как однажды я приземлюсь на планету и жители ее будут приветствовать нас как освободителей от власти расы господ…
      Я прикинул, как Алике приземляется на Боромилите, стоит перед толпой спокойных, внимательных боромилитян и заявляет:
      — Вы свободны, все, от мала до велика. — В ответ же — тихий ужас: — Да, госпожа. Это все, госпожа? Как мы сможем услужить вам?
      А может, все бы вышло наоборот, потому что боромилитяне находились в рабстве всего лишь пару тысяч лет.
      Алике нежно поцеловала меня в губы: — Что-то сегодня твои мысли витают далеко отсюда.
      Я прижался к ней щекой, ощутил на своем лице ее волосы, пахнущие дымом и теплом.
      — Воспоминания, — признался я.
      Поцеловав меня в лоб, она спросила:
      — Думаешь о том времени, когда мы были детьми?
      Мне пришла в голову мысль, что Алике страстно желает, чтобы мысли о ней заполнили всего меня до предела.
      — Да, и еще о других мирах.
      Она уселась на землю рядом со мной, водя рукой по моему животу.
      — Может, когда-нибудь…
      «Может, когда-нибудь ты увидишь их тоже, тогда, когда господа будут свергнуты?» Женщина положила голову мне на грудь, одной рукой поглаживая мое бедро.
      — Это очень нужная мечта, мы не должны забывать об этом. Что касается меня, то ей-богу, я думаю, что все это глупые фантазии, подобные той, когда тебе кажется, будто кто-то есть рядом с тобой, хотя прекрасно известно, что ты одинок.
      Я рассказал своей подруге, как однажды прилетел на планету без названия. В списках господ она значилась лишь под определенным номером. Земля, конечно, тоже имеет свой порядковый номер, но у нее сохранилось имя. Боромилитяне помнят, кто они есть, помнят и саанаэ, хотя у них больше нет дома.
      Хруффы — представители других цивилизаций — знают свою историю.
      На этой планете мы задержались. Я и мои боевые товарищи переходили из нашего корабля в другой — экспедиции вооруженных сил, направляющийся от одной горячей точки к другой. Мы не уложились в расписание, немного опоздали, и орбитальная станция не была готова принять нас, поэтому господа вынесли решение о посадке нашего корабля на этой планете. Разбив лагерь, наемники ждали приказа, который должен был прийти через несколько дней.
      Бесконечное царство серого цвета: серые облака затянули небо, нависли над серыми горами, серые города, мрачные, сонные леса. На сырых, туманных равнинах располагались огромные плантации, на которых, сгорбившись, работали местные жители.
      Некоторые же из них призрачными тенями молчаливо скользили по улицам своих пришедших в упадок городов.
      Мы являлись единственными, может, и последними, гумарюидами, посетившими планету. Говорили, что местное население, находилось в рабстве у расы господ вот уже шестьдесят тысяч лет. Мы ходили, смешавшись с толпой, и создавалось впечатление, что они не замечали нас. Можно было остановить кого-либо из них, поднять над землей, сорвать одежду и сделать все, что заблагорассудится. Их трудно было назвать гуманоидами, несмотря на их небольшое сходство с нами. Некоторым из наемников этот мир даже нравился: они находили удовольствие в издевательстве над туземцами.
      Ты творил все, что хотел, с этими серыми призраками и отпускал их восвояси. Они поднимались и уходили, труся по своим, одним им ведомым делам.
      Можно было сделать им больно, но они даже не кричали, и только по крепко сомкнутым челюстям и искривленным от боли тонким губам можно было догадаться об их состоянии. Даже угроза смерти не пугала туземцев. Если угрозу приводили в исполнение, то они просто умирали. Кто знает, может, серые призраки всегда были такими, хотя я с этим не согласен.
      Алике лежала молча, все еще держа руку на внутренней поверхности моего бедра. Наконец она произнесла:
      — Мне, конечно, трудно представить себя добрым мессией, спускающимся к ним с небес в роли освободителя.
      Я кивнул, лаская спину женщины, массируя лопатки, ощущая под рукой ее ребра и выступающие позвонки.
      Она поцеловала меня, прижалась ближе и прошептала:
      — Не может же так быть везде. Когда-нибудь все изменится.
      Интересная мысль…
      Через некоторое время мы погрузились в сон.
      Утром, поднимаясь по тропинке в гору, мы услышали отдаленное эхо кто-то рубил деревья, стволы с треском падали на землю. Подойдя ближе, мы уже могли разобрать глухой стук, земля под ногами слегка дрожала.
      Алике взглянула на меня. Мне ничего не оставалось делать, как пожать плечами. Я, конечно, мог бы воспользоваться своим телефоном-рацией, но какого черта? Узнаем, подойдя ближе. Какая нам разница, кто валит лес и зачем?
      Деревья закончились у обломков старой каменной стены. Солнечные лучи освещали голую землю, мужчин и женщин с обнаженными спинами. Они рубили деревья, надрываясь от тяжелого, непосильного труда, который можно было облегчить, воспользовавшись пилой. Срубив ствол, люди едва успевали отскочить, когда огромная масса, качаясь, валилась на землю.
      Изможденные лица, потные тела, выступающие мускулы работников контрастировали с холеными мордами надсмотрщиков с кнутами и плетьми. Они пускали их в ход довольно часто. Тотчас на спинах, плечах и грудных клетках рабов выcтупали вздувшиеся багровые полосы. Черт побери, слишком уж часто я начинал наблюдать эту картину.
      Были там и грузные лошади, тянущие огромные стволы, напрягающиеся изо всех сил, привязанные крепкими веревками к пням, которые с их помощью выкорчевывали люди. Работники ругались, кричали, падали на колени и вновь поднимались, понукая коней.
      Рабы были грязны, их тела покрыты красной глиной, смешанной с грязью и потом — отталкивающее зрелище.
      Наблюдая за страшными усилиями лошадей, старающихся вырвать пни и не способных сделать это, я понял, почему здесь оказался слон. Эти животные незаменимы при такого рода занятиях, если, конечно, хруффы справляются с ними.
      Алике что-то прошептала.
      — Что?
      Она вновь посмотрела на меня серьезными, гневными глазами, в которых не было уже ни веселья, ни счастья:
      — Мы никогда не слышали о таком произволе.
      Я удивился: — Нет? А что, рабочие на Голубых станциях невидимы?
      Позади раздался шум перебранки — там работала другая группа рабов, копающая яму. Они ударяли кирками в землю, разравнивали ее лопатами, выворачивали огромнце камни, а затем разбивали их тяжелыми молотками.
      Две грузные женщины в голубой формедержали за руки истощенного, но тем не менее мускулистого мужчину, а третья, изящная блондинка с завязанными в хвост длинными волосами, методично хлестала его плеткой. Даже с такого расстояния я мог видеть брызги крови на лице человека, похожие на красные веснушки.
      А что же избиваемый человек? Он молчал, повиснув на своих истязательницах и низко опустив голову, словно находясь без сознания. Его глаза оставались открытыми, уставясь в одну точку. Мужчина ждал, пока все закончится и его отпустят, или же он умрет, тихо отойдя в другое пространство и время.
      Алике гневно прошептала: — Похоже, им это доставляет удовольствие.
      — Может, им нравится. Кто знает, как жизнь отнеслась к этим женщинам.
      Она посмотрела на меня ничего не выражающими глазами и отвернулась, наблюдая за дальнейшим ходом событий. Наконец надсмотрщицы отпустили мужчину, и тот рухнул на колени, а они пошли к остальным рабам, крича на них. Истерзанный несколько минут оставался неподвижным, затем медленно поднялся, наклонился, поднял лопату со сломанным лезвием и начал копать землю.
      В тени деревьев стояли саанаэ, одетые в неизменные шляпы, шали и одеяла; идентификационные значки держали края покрывал, словно броши. Они уже обратили на нас внимание, подняли оружие, приведя его в боевую готовность, а один из них потрусил по направлению к нам. Я полез в карман за своим значком.
      Откуда-то снизу послышался долгий, низкий, вибрирующий, ужасный вопль, отдавщийся в ушах и заставивший меня содрогнуться. Саанаэ остановился и, повернувшись, оглядел пространство за перекрестком тропинок. Там стоял огромный серый хруфф, глядящий на нас сверху вниз и держащий в руках оружие.
      Внезапно воздух со свистом рассекли плети — это надсмотрщики принуждали своих подчиненных браться за лопаты и кирки. Раздались крики команд, возгласы боли, звон тяжелых цепей, треск срубленного дерева, глухой стук при ударе ствола о землю.
      Я подтолкнул Алике, и мы направились вверх по тропинке, минуя молчащих саанаэ, туда, где нас ждал похожий на динозавра солдат. Хруфф оказался довольно большой особью, выше Шрехт где-то на метр и достаточно сильно избитой. На месте глаза виднелся красный шрам и белела кость. На левом виске тоже, очевидно, была рана — светился голый череп, пушок еще не успел отрасти. На левой конечности це хватало пальцев, щупальца были изуродованы, будто опалены огнем, ожоговый след на левом колене, чешуи нет, мясо гладкое и блестящее.
      Я чувствовал, как дрожит Алике, а хруфф шептал что-то, слышался хриплый смех.
      Бросив взгляд на спину, я увидел два знака отличия — красный и черный. Это был индентификационный номер военной организации, показатель высокого чина. Имелся и еще один значок для наблюдателей и надсмотрщиков из числа людей и местного господина. Между этими двумя значками шла надпись на языке хруффов, которую я не сумел прочесть.
      Страшный монстр засмеялся вновь и прошептал в транслятор:
      — А ты кто?
      Я улыбнулся в ответ, достал свой значок и протянул его к хруффьему здоровому глазу:
      — Атол Моррисон, джемадар-майор, 9-й легион спагов.
      Хруфф кивнул — жест, похожий на человеческий, выражал вежливое приветствие, преобразованный военный салют чуждой нам цивилизации.
      — Мидрох, дочь Земврахи, в отставке.
      Позади послышался шум, крики, и Алике схватила мою руку. Мне пришлось повернуться. Один из людей-надсмотрщиков, бросив женщину на землю, наносил быстрые удары плеткой, вкладывая в них всю свою силу. Плетка со свистом вспарывала воздух. Нет, это была даже не плетка, а изогнутая толстая ветка.
      Жуткие удары, звуки рассекаемой плоти наполнили лес.
      Рядом стоял саанаэ, равнодушно взирающий на экзекуцию; другие надсмотрщики явно не обращали на казнь никакого внимания; рабы продолжали работать.
      Мидрох прошептала:
      — Мы строим здесь дорогу, ведущую вниз, в долину Теннеси.
      Я взглянул на хруффа:
      — Зачем?
      Она включила транслятор на полную мощь:
      — Спроси у местного господина. Здесь очень красивая местность, чудный ландшафт.
      Внизу избиение закончилось, обнаженная женщина все еще лежала на земле, явно без сознания, лицо было забрызгано кровью. Наблюдатель отошел от нее, крича на остальных, грозя изогнутой веткой.
      Я медленно кивнул:
      — Да, тебе повезло, что тебя отправили на пенсию. Но почему ты не вернулась домой, к мужчинам, деторождению и семье?
      — Это моя последняя огневая позиция. — Мидрох обвела окрестности изуродованной конечностью. — Следы многих боев остались на мне. Я не могу сражаться в полную силу.
      Наверно, произошло что-то из ряда вон выходящее, если хруфф говорит мне такие вещи. Очевидно, кроме видимых повреждений, были еще и другие.
      — А твоя семья?
      — Я им помогаю, чём могу.
      Это означало, что она рождала потомство, оставляла их на попечение родственников и опять уезжала в темный космос.
      Алике сжала мою руку, заставляя вновь повернуться к месту трагедии. Мне стало ясно, что рабы перетащили упавшее дерево через лежащую женщину. То, что от нее осталось, очевидно, было уже мертво.
      Мидрох продолжала:
      — Кроме того, мне здесь легче, чем дома.
      Я стоял, смотрел на изуродованный труп, обняв Алике и чувствуя, как она дрожит, хотя полуденное солнце нещадно жгло наши спины.
      — Я знаю, что ты имеешь в виду.

* * *

      Небо приобрело коричнево-золотистый оттенок, когда мы расположились около холодного горного озера, находившегося в широком ущелье среди зеленых холмов. Вода, спокойная, без волн и пены, отражала закат. Тени становились длиннее, солнечный свет с трудом пробивался сквозь холмы, небо затягивалось пушистыми оранжевыми облаками, сквозь которые проглядывало ярко-голубое небо.
      Жужжали насекомые — их стрекот превратился в один тупой, непрекращающийся, ноющий гул. Периодически он нарушался резким вскриком или трелью птиц. Тонкий дымок нашего костра поднимался вверх и незаметно таял.
      Алике помешивала похлебку, вкусно пахнущую говядиной, и, казалось, была очарована ее цветом и ароматом:.
      — Где ты нашел эту вкуснятину? Я уже забыла, когда последний раз ела мясо.
      Я ограничился тушеными овощами с сыром, таким пряным и острым, будто его выдерживали лет тридцать пять.
      — Это сокровище из запасов Лэнка. У него в лесу полно всякой всячины.
      Алике отпила глоток из бумажного стаканчика и вздохнула:
      — Вот уж никогда не подумала бы, что когданибудь снова попробую шоколад с молоком.
      Позже, когда небо почернело, окутав мраком чудесные владения господствующей расы, мы купались в холодных водах горного озера, брызгались, топили друг друга. Выбравшись на берег, мы ринулись к костру, быстро завернулись в одеяло; от наших мокрых тел и волос во все стороны летели брызги.
      Согревшись, я сел, скрестив ноги, и стал подбрасывать в огонь поленья, наблюдая, как поднимаются вверх жадные оранжевые языки. Алике прижалась ко мне, положив влажную руку на спину. Вода была холодна, но ночь оказалась на удивление теплой, а костер исправно согревал наши мокрые тела.
      Моя подруга улеглась на спину, бесстыдно раскинувшись и расставив ноги, а неверный свет бросал странные отблески на ее обнаженное тело. Она лежала, устремив на меня свои темные чудесные глаза, лицо обрамляли пушистые, уже высохшие черные кудри… Алике прошептала:
      — Я помню, как впервые увидела тебя обнаженным, сидящим передо мной в свете костра. Нам было лет по четырнадцать, я точно не могу сказать. Это случилось так давно… — Она говорила, слова обрывками вылетали из груди моя подруга ушла в прошлое.
      — Думаю, что это произошло в ту ночь, когда мы большой компанией отправились на берег Эно: ты, я, Марш, Дэви, еще две сестры, что все время болтались под ногами…
      А, Дженни и Мари дос Сантос? Черт, я и сам забыл. Высокие, стройные девушки, плоскогрудые и костлявые. Они играли в баскетбол на школьном дворе, а я, глядя на них, думал, какие они холодные, голенастые и худые. Однако ловкость, с которой эти девицы двигали своими костлявыми конечностями и управлялись с мячом, восхищала меня.
      Помню, как до хрипоты спорили об их волосах Марш и Дэви. Дэви хотел, чтобы они уложили их в жгуты вокруг головы; Марш же предпочитал пушистые и распущенные пряди. Алике смеялась над ними, говоря, что девушек две и каждый из молодых людей может требовать от них того, чего он хочет.
      А Дженни и Мари желали носить одинаковые прически — сестры все же — и плевать хотели на просьбы других. Они предпочитали тонкие косички, завязанные внизу веревочками с бусинками. Это ужасно не нравилось ни Маршу, ни Дэви. Они, эти бусинки, клацали и стучали при ходьбе, раздражая окружающих.
      Стоял яркий, летний, солнечный день, похожий на остальные дни, и шестеро мальчиков и девочек шли по лесу вдоль какой-то старой, заброшенной дороги рядом с Пайнимоунтин Крик. Ручей вытекал из леса и проходил под магистралью N1-85.
      Мы играли в зеленые береты: нам приходилось туго — дорога на север, к поросшей густой растительностью местности, оказалась трудной. Мы шептались о том, скольких хруффов убьем, как будем сражаться и прикончим остальных. Некоторое время мы еще поиграли в войну, затем начали дурачиться, бегать между деревьями друг за другом, останавливались, чтобы снять с кожи клеща, и продолжали резвиться.
      Мы оделись как раз по погоде — в шорты цвета хаки и темно-зеленые майки на девушках, хотя даже Алике нечего было скрывать, а на ребятах были свободные шорты и безрукавки. Бегать и гулять по лесу было очень удобно в кроссовках, самой лучшей обуви, что можно было купить за деньги или вытащить из-под обломков разрушенного магазина или торгового центра.
      Вообразите себе группу юнцов, прячущихся под опорами автострады и выглядывающих на пустое бетонное шоссе. На нем находилась лишь пара искореженных легковых машин да перевернутый грузовик, чья кабина была разбита всмятку.
      Мы прятались, выглядывали из-за деревьев, ожидая тогo, кто никогда не придет.
      Алике подтолкнула меня и изумленно прошептала что-то. Дэви и Дженни, которые вошли в роль освободителей, сидели рядом и напряженно вглядывались в дорогу, бормоча что-то о дьяволах-хруффах…
      Скучный, толстый Марш и не менее скучная Мари скорчились невдалеке от юных «освободителей». Девушка удобно устроилась на коленях и руках Марша, а юноша, поигрывая мускулами, водил пальцами под ее шортами, трогал мягкую плоть между ног. Мари оставалась абсолютно неподвижной, нет, не совсем, я ошибался. Она едва шевелилась, слегка передвигая бедра, чтобы рука юноши могла найти более чувствительное место.
      Алике подавила смех, не желая показать, что за парочкой наблюдают. По-моему, Марш был не в состоянии представить, что в мире есть что-нибудь еще, кроме его пальцев и паха Мари. Хихикая, моя подруга дышала в затылок, наверно, у нее тоже имелись кое-какие мысли, потому что мы уже несколько месяцев встречались с ней.
      Над нами нависла тень, которая двигалась. Мы слышали шепот ветра.
      Марш убрал руку с бедра Мари и, подняв голову, удивленно взглянул на небо, открыв рот. Я обнял Алике, прижал ее ближе к себе и тоже посмотрел вверх, хотя отлично знал, что увижу. Над головой висел патрульный корабль хруффов, похожий на военные звездолеты Джона Картера Барсултана, покоящийся на потоках воздуха, ощетинившийся жерлами пушек и ожидающий приказа пустить их в ход.
      Мы забыли о Вторжении и о мире, нас окружающем.
      Дэви сидел на пятой точке, подняв колени и положив на них локти, держа выструганный из дерева прутик, как оружие, магическое, волшебное оружие, всемогущее и не знающее преград.
      Я попытался вспомнить, как горел корабль хруффов, рухнув на землю, но образ уже исчезал, оставив лишь видение огненного шара на земле, уничтожившего монумент Вашингтону.
      Над нашими головами пролетал корабль куда-то на запад вдоль шоссе 85/70/15-501 в направлении Северного Дурхейма, за Ралей.
      — Когда-нибудь, — проговорил Дэви, — нам будет известно, что делать.
      Мы верили в то, что однажды наступит наше время и мы не будем прятаться, закрывать головы руками и кричать в ужасе, как наши родители.
      Лежа сейчас рядом со мной (вода еще стекала с ее живота) Алике провела руками по своим бедрам:
      — Мы верили в свои фантазии.
      Я кивнул, не желая больше ничего вспоминать, а желая только смотреть на нее, пользуясь предоставившейся возможностью. Мне хотелось запомнить ее именно такой, с каплями воды, сверкающими на теле, словно бриллианты. Я буду лежать на наложнице, медленно двигаться и вспоминать Алике.
      — Не все забыто, Ати.
      Последовало долгое молчание, нарушаемое лишь потрескиванием дров; пляшущие языки пламени заставляли тени на лоне подруги передвигаться.
      Она продолжала:
      — Некоторые люди полагают, что не все потеряно. — Женщина гладила мою руку, выступающие мускулы, сухожилия, ответственные за движения пальцев.
      Господи, чушь какая, просто воспоминания, ничего больше. Я водил рукой по низу ее живота, ощущая невероятно гладкую кожу, мягкую плоть, которая вздуется, если нажать сильнее.
      И пока я забавлялся с волосами на ее треугольнике, вытирал липкую влагу, Алике беседовала со мной, говоря о наших мечтах, о том, как их надо лелеять, как им следовать и воплощать в жизнь.
      Мне пришлось бы туго, но меня загипнотизировало ее присутствие, ее дыхание, ощущение мягкой влаги под пальцами, ее ответная реакция, то, как двигалось ее тело, даже когда женщина разговаривала.
      — Мечты, Ати, реальность, это огромное, широкое небо над головами. Ты был там, ты знаешь, что возможно, а что нет. Теперь ты вернулся домой, мы так ждали тебя…
      «Мы?»
      Я был слишком очарован ею, чтобы переспросить и вникнуть в смысл этих слов. Она пыталась болтать и после того как я вместо пальцев пустил в ход язык. Но со временем Алике стало трудно гово. рить и дышать одновременно. Болтовня могла подождать.
      Я вновь подложил сухих веток в огонь, слушая, как трещат дрова и наблюдая, как жадное пламя пожирает их. Между огнем и топливом ясно прослеживался слой пара или дыма, поднимающегося клубами вверх и исчезающего.
      Из норки в полене вылез жучок, маленький, кругленький, черный. Он проскочил среди пламени, перебежал на другую сторону и исчез.
      Я сидел на одеяле, скрестив ноги, положа руку на низ живота, ощущая мягкую, гладкую кожу своего члена и смотрел, как спит Алике, отвернувшись лицом от огня. Ее лицо находилось в тени. Она подняла колено, зацепив лодыжку за другую, выпрямленную ногу. Пламя высвечивало влажную дорожку на внутренней поверхности бедра.
      Спала ли Хани подобным образом? Или еще какая-нибудь наложница? Может быть. Им надлежит ожидать, пока хозяин не уснет, увериться, что он больше не хочет воспользоваться их услугами.
      Но есть предел человеческим возможностям. Если будешь сидеть и смотреть, глаза превратятся в щелочки, рано или поздно ты все равно начнешь клевать носом.
      Внезапно я вспомнил Хани, свернувшуюся калачиком, с подтянутыми к груди коленями, с головой, лежащей на локте, с волосами, разбросанными в художественном беспорядке. Дышала она аритмично — вздох, пауза… еще вздох. Мы резвились на нашем любимом пляже на Боромилите; нашими спутниками были море и солнце. Море что-то шептало, напуская на берег волну, тихую, низкую, так отличающуюся от земной.
      Я помню, как рядом с нами находилась Соланж Корде со своим наложником, вздыхающая, бормочущая, в ответ на вопрос партнера:
      — Так хорошо?
      Так? — Отлично, отлично, дальше, да, так…
      Обе луны сияли в небе, едва освещая контуры серфинга. Меня так и подмывало подсмотреть за занимающейся любовью парочкой и усилиями наложника. Я сел, наблюдая, как спит Хани, как дышит ее грудь.
      Алике вовсе не ждала меня, даже и не пыталась.
      Она гладила мою шею, верхнюю часть спины, держа мою голову у бедра, постепенно ее дыхание выровнялось. Я ожидал, что она раздвинет ноги и согнет их в коленях, готовясь принять меня, и подождет, пока я испытаю те же чувства, что и она. Но женщина уснула — ее дыхание становилось все медленнее и медленнее, глубже, затем поверхностнее. Если бы это была Хани, я бы не стал церемониться. Какая разница? Жидкость есть, животный жар, — страсть, пыл тоже…
      Овцы не думают о том, что из них сделают бифштекс. Их заботит только то, что им перережут горло.
      Алике была прекрасна в своем сне… Черт побери, но я же не был влюблен в нее! Это не та, прежняя девушка, а средних лет женщина, попавшая в сети своих собственных фантазий. Я был погружен в воспоминания о старой любви, в прошлое, состоящее из невозможных желаний.
      Может, она влюбилась в меня, в свою юность и прежнюю любовь. Если судить по ее словам, по поступкам, по фантазиям, то сказать наверняка трудно.
      «Давай, переверни ее на спину, воспользуйся ею, забудь обо всей сентиментальной чепухе. Тебе скоро возвращаться. Какая разница, кто перед тобой? Ну ладно, если ты такой глупец, то задай себе вопрос, старый как мир: чего она хочет?» — вел я сам с собой бесконечный разговор. Ответом на мой последний немой вопрос был смех. Но внутренний монолог все еще продолжался: «Неужели ты действительно так глуп, Атол Моррисон? — Может, и так».
      Алике смотрела мне в глаза и говорила очень серьезные вещи, несмотря на то, что мой большой палец массировал ее клитор, и ей было явно не до разглагольствований.
      — Мы не забыли, Ати, мы помнили все наши детские мечты и с нетерпением ждали твоего возвращения.
      Закрыв глаза, женщина целовала меня, тяжело дыша через нос, лаская мою восставшую плоть, и не стала возражать, когда я повалил ее на спину и вновь приник к ее лону. В перерывах между вздохами и затянувшимся молчанием она шептала:
      — Завтра, я покажу тебе… завтра.

* * *

      Наклонившись, я выудил из груды одежды плоскую квадратную трубку и зашептал в нее:
      — Командная сеть, 5-й уровень. Соедините со Шрехт, номер такой-то, уровень такой-то.
      — Привет, мой друг. Как отпуск?
      — Хорошо.
      — Мне нравится твоя родина. Как-нибудь я приглашу тебя в гости на свою планету.
      — С удовольствием приму приглашение.
      — Это командная сеть…
      — Да. Сделай мне одолжение, оставь в аналогах информацию о Дэвиде Итаке, Маршалле Донаване и Александре Морено. Это мои друзья.
      — Идентификационные номера?
      — Не знаю.
      — Ладно, неважно.
      Последовало непродолжительное молчание, нарушаемое шепотом, доносившимся из переговорного устройства.
      — Это связь командной сети 5-го уровня. Ты знаешь, что останется после нашего разговора — запись. Это привлечет внимание начальства.
      — Знаю.
      — Хорошо.
      Я положил трубку и лег на спину, наслаждаясь небом.
      «Старые мысли умирают трудно, старая любовь тоже. Но посмотри на звезды, Атол Моррисон, вспомни все, что ты видел там, и все, что ты делал там. Ты видел Вселенную, о которой даже и не мечтал простой смертный; ты вел жизнь, о которой трудно даже вообразить. Попытайся вспомнить, что скоро тебе пора обратно…»
      Размышляя, я повернулся на бок и стал смотреть на спящую Алике, лежащую рядом со мной.

      Я проснулся от того, что солнце нещадно светило мне в лицо, пробираясь сквозь опущенные веки, и на грудь что-то давило, мешало дышать. Открыв глаза, я увидел Алике, сидящую на мне, просунув колени под мои руки. Ее лоно находилось в пятнадцать сантиметрах от моего лица, пушистые, вьющиеся волосы бросали тень на ее бездонные глаза. Женщина посмотрела на меня, запустила руку в мои стриженые волосы и ладонью стала гладить щеку:
      — Прошлая ночь походила на чудный сон, Ати. Иногда я сомневалась, что ты находишься рядом со мной.
      Я тоже. Но мои ноздри вдыхали ее аромат, слабый и чистый, будто Алике спустилась к озеру и вымылась, не дожидаясь меня. Взглянув в ее бездонные глаза, я сказал:
      — Не могу вспомнить, зачем я заявился сюда снова. Может, из-за этого?
      «А может, я лгу тебе, пытаясь продлить эти фальшивые, наигранные чувства до самого конца? Мне кажется, что я влюблен. Хотел бы я, чтобы это было правдой. Но когда придет время, я уеду. Я уже вижу Вселенную, звезды, планеты, войны и своих боевых друзей. Это всего лишь мечта, подобная тем, что имеют молодые. Ты мечтаешь о женщине, о любой представительнице прекрасного пола, о сексе и тому подобной чепухе».
      В глазах Алике промелькнуло что-то, похожее на отчужденность, но она улыбнулась и встала, шагнув через мою голову. Я немного подался назад, вглядываясь в ее раскрывшееся лоно, испытывая внезапно возникшее желание. «Почему бы нет? Схвати ее за лодыжку, заставь лечь, поверни на спину, засмейся, поцелуй, приласкай и войди в нее со всей силой своего желания, займись с ней любовью».
      Перевернувшись набок, я уставился на плоскую голубую поверхность озера. Вдалеке, на другом берегу, виднелись развалины какого-то старого строения.
      Наверно, домик смотрителя или небольшой отель для людей, боящихся тягот палаточной жизни.
      Позади я слышал, как женщина занимается костром — разгребает угли, разжигает огонь, готовит завтрак.
      Позже, когда солнце уже находилось в зените, мы, минуя невысокий холм, спустились вниз по тропинке, со всех сторон обсаженной деревьями. Земля была усыпана листьями и коричневыми сосновыми иголками, кое-где виднелись серые валуны, выглядывающие из-под травы. Недалеко располагалась старая свалка: бутылки, измятые консервные банки и жестянки, остатки каких-то приборов. Этикетки оказались размыты дождем, краски потускнели. По дороге нам встретился старый, полувысохший ручей.
      Через некоторое время мы перестали разговаривать. Алике шла впереди, постоянно вертела головой, нервничала, поминутно останавливалась почти у каждого дерева, рассматривая какие-то скалы. Наконец она остановилась между двумя холмами; солнце спряталось за верхушками деревьев; создавалось впечатление, что наступила полночь.
      Я спросил:
      — Когда же ты скажешь мне, куда мы направляемся? — Женщина резко обернулась, широко открыв испуганные глаза, и в то же время облегченно вздохнула:
      — Мы идем к «нашим друзьям». Я все думала, когда ты начнешь подозревать. — Она кивнула головой, будто ободряя себя — «наши друзья» — и улыбнулась. Теперь это была прежняя Алике.
      Пожав плечами, я произнес:
      — Конечно, ты ожидала, что я начну что-то подозревать. Но мне хотелось, чтобы ты была откровенна со мной.
      Женщина, протянув руку к заднему карману джинсов, вытащила оттуда сложенную бумагу и, щурясь от недостатка света, развернула ее:
      — Я просто боялась, что ты не пойдешь. — Она указала налево. — Сюда.
      Мое сердце екнуло, будто чья-то безжалостная, сильная рука сжала его, и мне стало трудно дышать.
      Мы пошли в указанном ею направлении, и через некоторое время я спросил:
      — Почему ты боялась?
      Дорога стала немного шире, так что можно было поместиться на ней вдвоем. Взяв мою ладонь в свою — я чувствовал ее тоненькие и холодные пальцы — и опустив глаза, Алике проговорила:
      — Не могу сказать, что действительно знаю тебя, Ати. Я не пойму, каков ты на самом деле. — Она умоляюще взглянула на меня. — Или же я все это придумала.
      «Что все?» — мелькнула мысль, и я произнес:
      — Я всегда хотел, чтобы ты доверяла мне, Алике. — И опять мысль: «С каких это пор?» — Но я доверяла тебе, а ты взял и уехал.
      Я кивнул самому себе, прекрасно понимая, что она приняла мое молчаливое согласие на свой счет.
      Неужели эта женщина вообразила, что я останусь здесь, сольюсь с ней в единое, неделимое целое и вернусь к прежней жизни?
      Ее рука крепко сжимала мою. В темных глазах моей подруги явственно читался ужас.
      — Ты должна сказать мне, Алике, чего ты хочешь, — заявил я.
      Вздрогнув, она отвела глаза, пряча мысль: — Немного позже, Ати.
      Мне известно, что разделяет людей — ужас, страх.
      Я понял это еще в молодости, до того, как уехал и разучился быть независимым, не заботиться о себе и других. Сколько мне тогда было шестнадцать, пятнадцать? А, не имеет значения…
      Стояла поздняя осень, и после ужина я отправился к Алике просто для того, чтобы немного побыть с ней, посидеть в ее комнате при открытых дверях, притворяясь, что помогаю делать домашнее задание. Ее родители прислушивались к каждому звуку…
      Конечно, они прекрасно понимали, что происходит, знали, что по выходным мы уезжали вовсе не для того, чтобы поиграть в грабителей и полицейских, ковбоев и индейцев, зеленых беретов и пришельцев.
      Я видел, как вздыхала мать Алике, видя нас возвращающимися на закате, держащимися за руки, думая о румянце на щеках дочери, томном взгляде, плотоядном выражении лица этого урода — меня то есть, мерзкого, гадкого, скверного ублюдка. Но тем не менее говорила она совсем другое:
      — О, привет, Ати! — Улыбка, хоть и принужденная, появлялась на ее лице. — Не хочешь ли остаться пообедать с нами?
      Становилось темно. Я шел через их роскошную лужайку, направляясь к входной двери, так быстро, что ветер раздувал мою куртку. Комната моей подруги находилась на этой стороне дома. Сквозь шторы пробивался оранжево-желтый свет настольной лампы. Я шагнул к окну И вгляделся в щель между тяжелыми занавесками.
      Алике лежала на постели совершенно обнаженная, такая аппетитная, как иногда она ложилась при мне, демонстрируя свои прелести, ожидая меня, приглашая.
      Но сейчас она была совершенно одна. Голова ее была запрокинута, рот открыт, левая рука лежала на груди, сжимая ее так, что сосок выскочил между пальцев.
      Я стоял перед окном будто громом пораженный, забыв закрыть рот. Мне приходили в голову подобные мысли, но я не придавал им значения. О чем она может думать именно сейчас? Обо мне или каком-нибудь другом мужчине или каком-нибудь собирательном образе?
      Склонив набок голову, девушка, гримасничая, зажала уголок подушки в зубах. Я услышал короткий вздох, и ее движения резко прекратились.
      Что нового узнал я, чего не знал раньше? Да, наверно, ничего, только то, что мы с Алике были очень похожи друг на друга и мало чем различались.
      Нас влекло физическое удовольствие, передаваемое в генах, и никакие романтические бредни не могли нас переубедить.
      Я вошел, и ее родители приветливо улыбнулись мне, предложив чай и печенье. Алике крикнула через дверь:
      — Минуточку!
      После чаепития мы отправились в ее комнату, где при открытых дверях делали домашнее задание.
      Щеки Алике немного горели, когда время от времени она клала руку на мое бедро.

* * *

      Тогда я так и не рассказал ей ничего, а сейчас мы медленно шагали по мрачному лесу.
      Женщина прошла вперед, потому что тропинка стала извилистой и узкой, а я шел сзади, наблюдал за движением ее ягодиц, вспоминая ту ночь, когда подсмотрел, как она мастурбировала. Мне было приятно наблюдать, как женщина возбуждает и ласкает себя, потому как точно знал, что она это делает, совершенно не заботясь об ощущениях другого человека.
      Наверно, по этой причине я так никогда и не рассказал ей о том вечере. Если бы она узнала, то этот акт трансформировался бы во что-то другое, стал бы иметь другой смысл.
      Женщина вгляделась в левый поворот тропинки и сказала:
      — Сюда, Ати. — Вдруг события, происходившие в последние несколько дней, потеряли значение.
      Для чего вся эта сцена?
      «Мы ждали тебя, Ати», — так, кажется, сказала Алике. Но глядя на нее, на ее походку и чувствуя, как загорается желание, мне стало очень трудно в это поверить.
      Я постарался взять себя в руки, но мысли не давали мне покоя. Что за черт? Неужели она верит во все это? А мне это зачем? Ведь я каждый раз напоминаю себе, что намеревался взять все, что Алике предложит, а потом, когда придет время, уехать. До этого дня отпуск не знал себе равных, он очаровал меня своей сказочной романтичностью. Да, надо просто представить, что эта женщина — обычная наложница, которую ты всегда хотел и прежде не мог отыскать.
      Алике шла впереди; нервное напряжение выпрямило спину женщины.
      Я увидел затаившегося человека раньше, чем она, несмотря на все ее усиленные попытки найти, увидел прежде, чем он это сделал, хотя шум наших приближающихся шагов должен был насторожить его.
      Дорога была обсажена высокими деревьями с широкими листьями, не вписывающимися в стройные сосновые леса. Скорее всего, это был старый фруктовый сад. Вглядевшись, я понял, что ошибся — это оказались деревья, на которых росли маленькие твердые, орехи. Желуди? Нет, не помню. Может, эта часть леса разрослась от деревьев, посаженных около какого-нибудь дома. Сад, вероятно, был запущен много веков назад.
      Я просканировал кусты по обе стороны дороги и медленно покачал головой: «Идиоты».
      Стоя на слегка наклоненной ветке старого дуба, держась одной рукой за толстый, искореженный ствол, стройный, темноволосый мужчина, одетый с головы до пят в зеленую форму, смотрел в небо. Его зеленое обмундирование несколько отличалось по цвету от растительности: оно оказалось слишком светлым. В это время года листья в восточных лесах приобретают темно-зеленый оттенок, столь характерный для позднего лета в этих краях.
      Какой знакомый цвет, и я даже помню его название: линкольновский зеленый. О господи… Меня наполнил гнев, смешанный с каким-то смущенным изумлением.
      Человек на дереве, чей подбородок был закрыт темно-голубой повязкой, глянул вниз и вздрогнул, увидев меня. Его рука потянула за ремень сверкающего черного ружья, висевшего за спиной, будто он намеревался развернуть его и направить на меня.
      Непроизвольно я напрягся, однако мысль, мелькнувшая в мозгу, несколько остудила меня: «Ничего не произойдет, и ты прекрасно это знаешь. Однако подготовка…» Это как раз та ситуация, которой нас так долго и упорно учили: одно неверное движение, и ты мертв.
      Но рука мужчины застыла на полдороге, он успел лишь просунуть большой палец под ремень — вперед выступила Алике.
      Интересно, что этот идиот скажет: «Стой и сдавайся, жизнь или кошелек?» А он произнес:
      — Привет, Алике. Рад, что ты смогла сделать это. — Женщина помахала ему рукой, смущенно и застенчиво.
      Я думал, что горячее, щекочущее чувство в моем горле является результатом разочарования и расстройства. Не думал же я, что вот-вот расплачусь.
      — Спускайся, Дэви, а то, не дай бог, свалишься с дерева.
      Последовало долгое молчание. Неужели этот ненормальный думал, что я не смогу узнать этот голос.
      Наконец он выдавил из себя:
      — Гм… Ну, ладно, Ати.
      Взглянув на кусты под дубом, я сказал:
      — И ты тоже, Марш, ты и твой друг. — Послышался тихий, приглушенный звук, будто у кого-то перехватило дыхание. — И эти люди на другой стороне тропы тоже. — Не глядя в их сторону, я махнул рукой.
      Алике во все глаза смотрела на меня, удивленная донельзя. Неужели никому из них не приходило в голову, что они впали в детство и играют в игры?
      Дэви проговорил:
      — Конечно, Ахи. Гм… выходите, ребята.
      Передо мной стояли Дэви, Марш и его подруга Сэнди, полдюжины людей, чьи лица показались мне более-менее знакомыми. Я видел их в баре — повзрослевшие лица детей, которых я знал, с которыми играл в футбол и в войну. Каждый из них был вооружен, причем оружие у всех оказалось одинаковым: старомодные ружья — обычное вооружение старой регулярной армии, черные и тонкие, стреляющие самонаводящимися снарядами. Спаги тоже изредка его используют. Старые «хлопушки» класса X намного эффективнее, но остаточная радиация от их действия портит всю картину.
      — И это все?
      Глядя на меня, Дэви опустил повязку, закрывающую нижнюю часть лица:
      — Нет, у нас есть лагерь в нескольких километрах отсюда. Сейчас обеденное время.
      Обеденное время. Я взглянул на Алике, находившуюся, кажется, в замешательстве.
      — Что это, вечер сюрпризов? — Она тупо посмотрела на меня, в ее глазах промелькнуло что-то, похожее на страх. — Это же не мой день рождения.
      Вмешался Марш:
      — А у тебя в кармане все еще лежит маленький пистолет, Ати?
      Я посмотрел ему в глаза:
      — Из тебя получился хороший полицейский, Март, лучше, чем я мог ожидать.
      Он слабо улыбнулся:
      — Быть бессловесным легко…
      Да уж… Взяв Алике за руку, я почувствовал, как ее пальцы благодарно сжали мои.
      — Веди нас, Дэви.
      Мы шли другой тропинкой, по которой, очевидно, давно никто не ходил. Лес здесь был очень старый, дремучий; густые кроны деревьев нависали над нами. По обеим сторонам дороги виднелись квадратные ямы. Тропинка кое-где была заасфальтирована, и там, где она резко спускалась, в ней еще сохранились каменные ступеньки.
      Внизу плескалась река, значит, там находилась мельница, а вокруг раньше жили работники. В XX веке здесь располагался какой-то индустриальный центр. Такие старинные городки разрушились или были сметены ветрами новых веяний урбанизации, и на их месте теперь высились леса.
      Наверно, здесь когда-то играли дети, а может, и нет… У них не было времени предаваться забавам — их ждала работа на мельнице.
      — Почему ты носишь костюм Робин Гуда, Дэви?
      Он удивленно обернулся, усмехнулся и ткнул пальцем в этикетки: — Мы нашли их в развалинах магазина в Ралей.
      Март проговорил:
      — Военную камуфлированную форму носить противозаконно, Ати.
      — Какой закон ты имеешь в виду?
      — Мой. — Сэнди держала его за руку, они шли в ногу с Алике и со мной.
      — Как вы забрались сюда? Не все же тропинки в вашем распоряжении.
      — Ну, саготы не очень внимательно следят за нами.
      Дэви рассмеялся:
      — Никто не следит и не управляет нами. Просто им абсолютно наплевать на то, что мы делаем.
      Да, на муравьев, в общем-то, тоже наплевать, до тех пор пока они не станут проблемой. Когда же это случится, разгром муравейников неизбежен: эти насекомые никогда не побеждают.
      — Ну и?
      — Сюда легко добраться. Осталось много брошенных частных машин, электрифицированных участков, которые… — При этих словах он обменялся взглядом с Маршем. Они… предупреждали друг друга? — Ну, в общем, это достаточно легко.
      Смотри-ка, а эти парни не так уж и глупы, как кажутся.
      Март произнес:
      — Мы доверяем тебе, Ати, показывая, что происходит, и объясняя, в чем дело. Мы уже много говорили об этом раньше, с тех пор как нам стало известно, что ты возвращаешься, часто спорили о том, что может означать для нас твое возвращение.
      Я удивился: «Черт побери, что они там нафантазировали? Неужели эти идиоты думают, что мне хочется вновь увидеть места детских забав?» Дэви предупредил:
      — Если ты скажешь кому-нибудь… Ну, ты знаешь, что с нами будет. Кивком головы он указал на Алике, глядевшую на меня своими чистыми, преданными глазами.
      Черт! Я попытался не поддаться нахлынувшей волне гнева, потому что не хотел усугублять напряжение:
      — Никому не скажу.
      Дэви заметно расслабился, но Март — нет.
      Моя подруга сжала руку:
      — Знаешь, что произойдет, если однажды они схватят нас и узнают о тебе?
      Ну-ну, могу себе представить. От этих мыслей во рту появилась горечь.
      — Меня уложат спать.
      Алике хватило воспитания удивиться выбору слов.
      Лагерь находился в живописной маленькой долине. Солнце уже скрылось за горами, и вокруг царил полумрак. Горы были покрыты густой травой, внизу змеился серебряный ручей, кое-где виднелись низкорослые яблони, коричневатые кусты, усыпанные темно-красными ягодами.
      Над долиной, среди стволов деревьев, виднелись развалины какой-то старой, необычной формы церкви. Все еще державшиеся купола были выпуклыми, похожими на луковицу, и сохранили золотое покрытие. На верхушке маячил старый металлический крест, ныне покосившийся. Я почему-то склонен был думать, что это символ католической веры. Пару таких вещиц всегда можно найти в горах. За заброшенной церковью находилась старая дорога, ведущая в близлежащий городок, скорее всего, тоже покинутый и пришедший в упадок.
      Алике взяла меня под руку:
      — Добро пожаловать в долину Дорво, Ати. — Теперь она улыбалась.
      Черт побери, долина Дорво… Это же название носила страна чудес, описанная в фантастических романах XXI века, которыми мы, будучи детьми, зачитывались до умопомрачения.
      Книга называлась «Розовая тьма». Ее сюжет был настолько интересен и захватывающ, что мы никогда не упускали возможности каким-либо образом инсценировать его.
      Я всегда играл роль Алендара Векснема — героя из таинственного мира, известного как Карая. Алике была его подругой Заной Орн. Дэвиду приглянулся Райтерон — брат Алендара, вместе с ним находившийся в заточении у правителя Красного Острова Вастава Иова с Маршем в этой роли.
      Когда я впервые поцеловал Алике, мы играли роли Алендара и Заны.
      Дэви тогда разозлился, сказав, что это испортило игру, Дэви, а не Марш, которому нравилась девочка, игравшая Зир-Лас Ста. Ей больше подошла бы роль подруги не бесполого Иова, а Райтерона.
      В дальнем конце долины, под деревьями и по соседству с разросшимися кустами шиповника, разместились коричневые палатки. Около них горели походные костры, от которых поднимался легкий дымок.
      Алике взяла меня под руку и подтолкнула:
      — Давай, Ати, обед готов.
      Мы подошли к кострам. Насколько я помню, в конце «Розовой тьмы» долина Дорво была разрушена термоядерным устройством.
      Обед накрыли на старых летних столиках, найденных черт знает где, может, их приволокли из церкви или с лужайки богатого загородного дома. Он состоял из жареного мяса, поджаренной кукурузы с орехами, сладкого картофеля, замороженных фруктов в пакетах — темного винограда и зеленых лимонов, подслащенных тростниковым сахаром. Его вкус намного отличался от великолепного белого свекольного сахара, каким снабжали легионы наемников.
      Алике, Дэви и Марш оказались довольны моей реакцией.
      Двое саанаэ сидели на земле на другом конце стола, уминая кукурузу, сладкий картофель и какуюто темно-серую мешанину, пахнущую свежескошенной травой. Рядом с ними на земле лежали аккуратно сложенные белые покрывала, соломенные шляпы и значки с идентификационными номерами.
      Один саанаэ был мужского пола, другой женского. У нее виднелись половые органы, походившие на твердую картонную трубку с влажным содержимым, поблескивающим на свету. Большинство находящихся рядом людей стыдливо отворачивались. Их идентификационные номера говорили о том, что все они прикреплены к полицейским формированиям, дислоцированным недалеко от развалин Эшвиля.
      Мужская особь, сидящая рядом со мной, с любопытством поглядывала на соседку, слушая бессодержательную болтовню людей, кусала мясо маленькими кусочками, тщательно их пережевывала. Кожа на его макушке двигалась. Женская особь предпочитала кукурузу. Кусок за куском отправлялся в рот.
      Мужчина-саанаэ произнес: — Итак, наемник…
      — Моррисон.
      Он медленно кивнул, но не как человек, а как лошадь:
      — Моррисон. Я называю себя Мейс. Так на вашем языке звучит мое имя. Его английский был превосходен, только глухой резонанс, идущий из груди и тяжелой головы, выдавал в его речи инопланетянина. Наверно, так будет звучать речь говорящей лошади.
      Последний из встреченных мною саанаэ все еще пользовался своим настоящим именем.
      Женщина произнесла:
      — Стоуншэдоу. А тот представитель нашей цивилизации, очевидно, находился в ссылке. У нас было время забыть о прошлом. — Она говорила превосходно, но все же в ее голосе чувствовался чужеродный акцент. На этот раз было похоже на говорящую собаку.
      «Ссылка, осуждение» — выбор слов заставил меня улыбнуться.
      — Забыть что?
      Ответил мужчина:
      — У нас больше нет дома. Пришло время понять, что Земля стала нашей родиной. — Он указал на окружающие нас деревья.
      Ага, теперь понятно. Тоже ложь.
      — А что вы делаете здесь? Я имею в виду, что вы хотите забыть?
      — У меня все еще есть повелитель. — Произнес он это невозмутимо, бесстрастно.
      Я взглянул на женщину-саанаэ. В ее зеленых глазах тоже нельзя было ничего прочесть. Трудно понять, что эти… люди думают. С хруффами легче, потому, наверно, что я знаю их лучше.
      Мужчина проговорил:
      — Итак, джемадар-майор Моррисон, я понял, что вы были на Рухазе.
      Интонация его вопроса казалась утвердительной.
      Мне ничего не оставалось сделать, как кивнуть. Он продолжал:
      — Я тоже был на Рухазе.
      Мне сразу представилась картина: Мейс, дрожащий и испуганный, кто-то бьет его в лицо прикладом, кто-то, забавляясь, тыкает штыком ему в пах.
      Может, все случилось не совсем так, но, очевидно, похоже.
      — В долине Саухэзо? — Дымились лишь деревья, испуская молочный сок, не желая гореть. Зато пылали тела кентавров, удобряя почву желто-коричневой кровью.
      — Меня захватили в плен на Таксэви-Бич.
      — Никогда не был там, — признался я.
      Он долго смотрел на меня своими ничего не выражающими глазами, в которых отражалось пламя костра.
      — А, не имеет значения — этот бой или другой, одна планета, другая. Это же не дело рук саанаэ, хруффов или людей — это повелители Вселенной, раса господ.
      — Ты и я — лишь солдаты повелителей, выполняющие их приказы.
      Сидевшая рядом со мной Алике вдруг перестала есть. Дэви и Март уставились на меня.
      Саанаэ проговорил: — Тогда почему ты здесь?
      Я взглянул на свою подругу:
      — Потому что эти люди — мои друзья.
      Он медленно кивнул:
      — Точно сказано, джемадар-майор. — Мужчина взглянул на свою спутницу, чей значок ясно указывал на более высокий, чем у меня, чин. — Они и наши друзья.
      Поздней ночью я приоткрыл дверь комнаты, впуская воздух и лунный свет. Свежий ветер остудил наши разгоряченные тела и накаленную атмосферу в помещении. Дьяволы поднимались от наших тел, как туманные, мутные облака.
      Вытащив сухое одеяло из палатки и расстелив его на земле, мы уселись на него, как обычно, совершенно нагие, обнявшись и глядя на желтую луну.
      Мертвые моря на ее поверхности выглядели, как живые, земные; пять самых больших слились в одно, словно необъятное Средиземноморье, переместившееся на небо. В моем воображении рисовались треугольные корабли, похожие на арабские галеры, чьи паруса раздувались от лунного ветра. Старинные города, половина из которых лежала в развалинах, освещались голубым земным светом на темной стороне спутника, остальные сверкали белым ярким свечением, обогреваемые солнцем.
      По пыльным равнинам скакали варвары. Племена, спустившиеся с гор, убивали и поедали своих соседей по планете, живущих в низинах. На островах были свои племена: каннибалы, пираты. Между ними время от времени происходили стычки и настоящие кровавые бои, ведущиеся примитивнейшим вооружением. Пылали подожженные нефтяные скважины, со свистом рассекали воздух пороховые снаряды.
      Алике поцеловала меня в плечо, скользнув рукой по мускулам на руке:
      — Ты все еще потеешь.
      Я прижал ее к себе, провел рукой по боку и остановился у бедра. Интересно, как она будет выглядеть после напряженных тренировок в легионах?
      Наверно, такой же юной, как я.
      А мне хотелось побывать на Луне, в мире, созданном моим воображением. Теперь я рисовал себе картины реальной действительности: человеческие базы и сожженные города, лежащие в пыли, бесчисленные разрушенные пещеры, сметенные с поверхности планеты еще при приходе хруффов. Когда я был ребенком, то, задрав голову, частенько наблюдал поблескивающие огоньки на темной стороне спутника. Посмотрев в детский телескоп, можно было разглядеть четкие линии строений на ослепительно ярко-белых равнинах.
      Если смотреть долго, то становились видны белые вспышки космического аппарата, устремляющегося на орбиту. Имеющие достаточно острое зрение наблюдали и блеск космического жилища, кружившегося между солнечным светом и тенью.
      Алике прижалась ко мне и поцеловала мой сосок, нежно проведя языком по груди:
      — С тобой все в порядке, Ати? — Ее голос походил на шепот.
      — Просто погрузился в старые мечты.
      Женщина прилегла, положив голову на мое бедро, глядя в лицо, которое находилось в тени. Моя рука соскользнула с ее бедра и легла на ягодицу, ощутив тепло человеческого тела, которое не могла остудить холодная ночь.
      Порывистый ветер бросил мне в лицо волосы, и Алике, подняв руку, отвела их назад. Вернувшись на службу, мне придется подстричься и уложить их. Идя в бой, нельзя допускать, чтобы они лезли в глаза и закрывали обзор.
      Она произнесла:
      — По этой самой причине мы и собрались здесь. Мы не можем забыть наши старые мечты.
      Меня бросило в жар: — Ты хоть понимаешь, что делаешь?
      Алике поцеловала мое бедро и потерлась о него лицом:
      — Долгое время я тоже так думала и решила, что Дэви и Март сошли с ума, играют в бирюльки. Все это казалось мне таким глупым, глупым и опасным…
      — Тогда почему…
      — Потому что я была одинока, Ати, потому что это заставляло меня вспоминать мою жизнь, мои ощущения, когда мы встречались с тобой.
      «Когда мы были детьми, господи, какая глупость!» — мелькнула у меня мысль.
      — Неужели ты не понимаешь, что это всего-навсего глупая и очень опасная игра? — Я гладил ее волосы, запутываясь пальцами в кудряшках, рщушая круглую форму ее головы. Под моей рукой она казалась совсем маленькой, как череп ребенка, совсем не похожая на голову той Алике, что я. видел при свете дня.
      Ее рука лежала на моем животе, поглаживая нежную кожу внизу.
      — Ты такой… тонкий: и… твердый. — Пальцы женщины скользнули вниз и зарылись в волосы на лобке.
      — Я верила этому до тех пор, пока не пришли саанаэ.
      Мейс и Стоуншэдоу, как я понимаю, да и другие представители их цивилизации, тысячи, миллионы саанаэ, навсегда поселившиеся на Земле. Я спросил: — Ты знаешь, почему они здесь в качестве полицейских?
      Алике уже держала в руках мой член, водя пальцами по мягкой, нежной коже.
      — Мы слышали о мятеже, Ати, о планетах в огне, о людях, умирающих среди звезд.
      Вместо того чтобы подняться и убежать, куда глаза глядят, я почувствовал, что под опытной рукой женщины начал возбуждаться. Возбуждение родилось где-то глубоко внутри, распространилось по всему телу, мешая думать.
      Она проговорила:
      — Я знаю, ты принимал участие в подавлении восстания, ты и твои спаги, хруффы.
      — Мятеж еаанаэ провалился, Алике. Его подавили за несколько недель.
      — А если бы к ним присоединились спаги? Что, если бы хруффы…
      — Во Вселенной все еще есть еаанаэ, потому что они полезны господам. И потому, что восстание оказалось бесполезным, оно совершенно провалилось.
      — А они утверждают, что мятеж почти полностью удался, Ати.
      Говорят… Что там еще вообразили Алике и ее дружки? Что они знают? Очень мало. Эти идиоты даже не могут себе представить, что восстание еаанаэ, охватившее несколько планет, оказалось настолько незначительным, что потребовалось всего несколько легионов спагов и горстка хруффов, пара полков, чтобы его уничтожить.
      Уверен, что никто и никогда не говорил им, что военная полиция еаанаэ тоже присоединилась к нам, помогая подавить сопротивление своих же соплеменников, однако, лишь после того, как было покончено с массовыми экзекуциями.
      — Алике, cаанаэ создали межзвездную организацию, преследуя определенные цели. У них имелась возможность свободно передвигаться, они могли делать все, что им заблагорассудится, как доверенные лица повелителей Вселенной. Что заставляет тебя и остальных думать, что одна Земля может преуспеть там. где провалились cаанаэ с их несколькими, достаточно хорошо вооруженными и развитыми планетами?
      Женщина мягко проговорила:
      — Человечество тоже создало межзвездное сообщество, представители нашей расы находятся на многих планетах.
      Мне захотелось засмеяться, оттолкнуть ее, подняться и согнуться в хохоте, но ее руки заставили меня сидеть и не двигаться. Пусть cаанаэ говорят, что почти победили, и побуждают глупцов мечтать, что было бы, если… Если бы спаги, если бы хруффы, если бы еаанаэ, разбросанные по Вселенной, и так далее…
      Что, если бы Бог спустился с небес, прервал свой вечный райский отпуск и освободил нас?
      Черт, почему бы не представить себе взбунтовавшихся тлей или бездумных, безмозглых поппитов, однажды очнувшихся и задавших себе вопрос: «Боже, что мы наделали?» Или, что еще хлеще, представить расу господ, повелителей Вселенной, что вдруг начала заботиться о наших чувствах.
      Алике обхватила губами мой член и, умело пользуясь языком, начала ритмично двигаться, затем постепенно увеличила темп. Я сидел, ждал, смотрел на серебряную Луну и желал другой жизни. Когда свет померк, перед глазами замелькали огоньки, а тело содрогнулось, я услышал, как Алике тихо поперхнулась и сделала глоток.
      Позднее я сидел в одиночестве на одеяле, наблюдая, как наша старая Луна опускается на западном участке неба. Скоро она совсем исчезнет за невысокими горами с округлыми вершинами, за горизонтом. В небе сияли все те же звезды, а в голове гнездились все те же думы о повелителях Вселенной, о планетах, войнах и друзьях.
      Алике спала в палатке, лежа обнаженной на одеяле, лицом вниз, свернувшись в клубок. Лунный свет освещал ее ногу и ягодицы. Если прислушаться, то можно было различить медленное, поверхностное, ритмичное дыхание женщины.
      Ночь была полна звуков. В кустах слышался шелест — шаги какого-то животного; время от времени раздавался охотничий клич совы; издалека доносилось ритмичное клацанье ночной птицы.
      Из соседней палатки раздался женский голос, хриплый, задыхающийся, неразборчивый. Кошмар?
      Астма? Мне захотелось представить, как она занимается любовью, захотелось быть на месте тех, кто живет только одним мгновением счастья, для кого мир перестал существовать.
      В ладони вот уже целый час лежала плоская, квадратная телефонная трубка, а я все это время наблюдал за перемещением Луны на ночном небе и за движением и вращением звезд.
      «Давай, позвони Шрехт, обсуди информацию, записанную для тебя, поговори о прошедших событиях. Ты знаешь, как все будет. Сиркарская полиция уже знает о Марше, будет следить за ним, поджидая нужного момента, чтобы схватить. Молись этому всемирно известному несуществующему Богу, чтобы все ограничилось Маршем. И боже, не допусти, чтобы полиция вмешивалась в расследование». — Такие вот мысли терзали мой мозг.
      Мне представился огонь, идущий с неба. Планета сожжена дотла и заселена какими-то другими, более достойными обитателями. Интересно, заставят ли нас повелители Вселенной прибыть на Землю и убивать себе подобных?
      Возможно. Согласимся ли мы на это? Конечно.
      Я вообразил сожженный труп Алике, похожий на приготовленное мясо, лежащий в какой-нибудь канаве. Плоть обуглилась до костей, поврежденные сухожилия подтянули вверх ее ноги, и между ними можно увидеть большие и малые половые губы, лишенные волос. Давай, солдат, бери себе новую наложницу.
      Откуда-то неподалеку донесся протяжный звук.
      Там спали саанаэ, подогнув под себя ноги, выпрямив туловища, сложив руки на груди, опустив головы и кивая ими во сне. Я мог их различить в темноте, но не очень отчетливо.
      Если им придет в голову еще раз взбунтоваться, то господа могут решить, что они не настолько уж полезны. Пойдут ли саанаэ на такой шаг? Ответ не шел в голову. Нажав на кнопку, я подключился к сети.

      Новый день занимался медленно. Сначала небо окрасилось в индиговый цвет, затем отблеск звезд превратил его в пепельный. Поднявшееся солнце изменило цвет неба на оранжевый, а затем превратило его в голубой.
      Я сидел около открытой двери палатки, наблюдая за спящей Алике, за тем, как она двигается во сне, переворачивается на спину. Женщина раскинула руки и ноги, ее рот был приоткрыт, и отблески занимающейся зари блестели на зубах.
      Я слышал, как, бормоча что-то друг другу, начинают просыпаться люди в соседних палатках.
      Для меня ночь оказалась слишком длинной. Это была ночь раздумий о том, что мне сказала Шрехт, мои друзья, и о том, что может произойти. И произойдет… Моя подруга Шрехт прочитала личное дело Марша. Мне этого оказалось достаточно, чтобы понять, что его песенка спета. Ему теперь легче взобраться на высокий утес, на самое высокое дерево на нем, извиниться перед друзьями, помолиться и… Он уже мертв. Умереть совсем не трудно. Еще теплый, но уже мертвый, весь разбитый, с переломанными костями.
      Алике во сне почесала бедро, звук громом раздался в предутренней тишине. Ее веки задрожали, глаза под ними задвигались взад и вперед.
      Наверно, видит какой-то странный, безумный сон, а затем проснется, настраиваясь на пробуждение, на день, словно выключенные двигатели корабля, готовящиеся к длительному полету.
      Я подумал о Дэви и его семье. Легко заметить, что ни его жены, ни детей нигде не видно. Следит, чтобы с ними ничего не случилось или отделяет мечты от реальности? Позади меня один из саанаэ встал на ноги и заговорил на своем родном, булькающем языке. Я научился кое-чему за то время, пока был на Рухазе, но моих знаний оказалось явно недостаточно.
      Внезапно Алике открыла глаза, еще затуманенные ото сна. Отыскав меня взглядом, она начала осмысливать происходящее. Затем женщина закрыла рот, подняла руку, поправила прическу, подтянула ногу, сдвинула бедра, остановилась, расслабилась. Я видел, что Алике о чем- то думает, но о чем именно, не мог понять.
      — Доброе утро, Ати, — наконец произнесла она.
      Утром, искупавшись в ручье, одевшись и позавтракав, мы вместе с Дэви отправились на так называемые маневры. Командовал маневрами Марш, а проходили они за старой церковью. Мужчины и женщины, одетые в зеленое, двое обнаженных саанаэ с поблескивающей в солнечных лучах чешуей перебегали от дерева к дереву, учась прятаться и маскироваться.
      Дэви, прикоснувшись к моей руке, указал на смутные тени разных размеров, видневшиеся вдалеке. Темные, словно мультипликационные персонажи, картонные люди с ружьями, силуэты саанаэ, какое-то полевое орудие и что-то совсем маленькое — несколько фигурок, Я пристально вгляделся — ими оказались поппиты. По их очертанию я понял, что на спинах они несут какое-то оборудование. Наверно, так поппиты должны выглядеть в настоящем бою, но дело в том, что эти твари крайне редко участвуют в боевых операциях. Я напряг зрение — еще дальше за деревьями прослеживались две тени огромных размеров хруффы в боевых скафандрах.
      Дэви, наверняка, ничего не знает об этом. Марш?
      Очевидно кое-что, но не все. Информация о поппитах, само участие фигурок в маневрах может исходить только от саанаэ, которые еще помнят сцены, подобные этой.
      Итак, что мы имеем? Бой? Нет, не уверен. Эта небольшая группа саготов и саанаэ в сопровождении поппитов просто перебирается с места на место.
      Скорее всего, засада. А как же хорошо замаскировавшиеся хруффы? Наверно, они для того, чтобы как следует обучить моих друзей внимательности и осторожности. Если они не обнаружат хруффов и не атакуют их первыми, то услышат много нелицеприятных слов от Мейса и Стоуншэдоу.
      Я похлопал Дэви по плечу, взял у него из рук оружие, щелкнул затвором, осмотрел магазин и увидел белые пластиковые головки патронов. Человека этим убить можно только в том случае, если целиться в голову, шею или грудь. Саанаэ тоже можно лишить жизни, если быть осторожным и внимательным.
      Если хочешь уничтожить хруффа, целься ему в глаз. Однако, они почти всегда облачены в боевые скафандры, и их голова защищена шлемом. Дэви прошептал:
      — У нас полным-полно оружия класса X. Мы пользуемся этим для тренировки.
      Отлично. Оружие такого класса хорошо для пробивания брешей в скафандрах. Во время учебных боев мне пробили шлем; наш отряд атаковал тогда укрепленный бункер, занятый «враждебной» стороной, чья технология копировала вооружение армии землян в 2159 году. После того, как меня «обласкал» условный противник, в моих ушах неделю звенело.
      Над головами «врагов» находились люди Марша, но никто даже и не смотрел в сторону притаившихся хруффов, а двое саанаэ оставались позади, ожидая, обмениваясь взглядами, возможно, усмехаясь.
      Я вставил магазин в оружие, поднял его, посмотрел на диапазон прицела. Он составлял тысяча двести метров, меньше действительного поражающего диапазона этого оружия. Один, два, три…
      Я сделал один выстрел (ружье издало звук, напоминающий клацанье скоросшивателя) и увидел, как слетела картонная голова хруффа. От ветра, вызванного выстрелом, зашелестели листья. Еще одна попытка оторвала доги у второго макета. Бросив быстрый взгляд на колонну, затем на первые ряды, я сразил пятерых макетов-саанаэ, выбил веех гоплитов, снес головы неподвижным человеческим мишеням.
      Потом вслушался в эхо, повторяющее выстрелы.
      Последовало гробовое молчание.
      Боевики сконфуженно оглядывались, удивляясь, куда делись их мишени? Двое живых саанаэ смотрели на меня, но не двигались с места. Женщина, уловив мой взгляд, положила оружие на землю. Мужчина, оказавшийся намного глупее и тупее, несколько помедлил.
      Дэви пробормотал:
      — Боже. Лэнк говорил, что ты умеешь стрелять, но кто бы мог поверить, что так здорово!
      А Алике прошептала: — А если бы они оказались настоящими, Ати?
      Я попытался заглянуть ей в глаза:
      — Ну, тогда бы они открыли ответный огонь. — Я перевел глаза на Дэви. Он, казалось, никак не мог поверить в произошедшее, но Алике потом все ему растолкует, она даже уже начала это делать. Скоро до него дойдет.
      У подножия холма люди Марша рассматривали сбитые мишени, хмурясь и бормоча что-то друг другу. Двое обнаженных саанаэ начали подниматься в гору, туда, где стоял я, оставив свое оружие лежать на земле.
      Недалеко от лагеря находилась старая каменная шахта, сдишком маленькая для того, чтобы ее можно было назвать каменоломней XX века. Кто-то явно пытался недавно выкопать оттуда ее содержимое, добравшись аж до основания холма, обнажив гранитный выступ, на котором больше не вырастет ни деревца, ни травы. Только лед и корни могут сделать свое черное дело — подточить его устои, и лишь тогда утес рухнет вниз, как подкошенный.
      Ниже кто-то выкопал в скале небольшую яму, оставив дыру с олимпийский плавательный бассейн. Вода из маленького ручейка, стекавшего с утеса, заполнила углубление чистой, прохладной влагой, переливающейся через край. Создался уже новый поток, стремительно убегающий вниз, теряющийся в лесу.
      Небольшой импровизированный водопад размыл камень, и поверхность воды находилась на фут ниже краев ямы. Всюду разросся мох, мягкий, как бархат.
      Сейчас, пока люди Марша собирались у бассейна, жуя паек, а саанаэ укрылись в лесу, подальше от меня, и набросились на свою странно пахнущую еду, я сидел на каменном краю ямы между Алике и Дэви и смотрел на поверхность водоема, на отражающиеся в нем утес, небо и облака, на безжизненное дно.
      Вода, должно быть, здесь была кислотной.
      Дэви, усиленно трудясь над огромным сэндвичем, спросил:
      — Ну, что ты думаешь?
      «О чем, о твоем глупом шоу?» — хотел я спросить, но вслух произнес: Дэви, мой брат замешан во все это?
      — Кто, Лэнк? — Мужчина взглянул на Алике, сидящую позади меня. — Нет, не совсем. Он считает, что это огромная ошибка.
      — Но он прекрасно обо всем знает, — подала голос женщина, больше не глядя на меня и уставив-шись на воду.
      Плохо это все.
      — Кто еще в курсе, событий? — Твоя жена? — продолжал я допрашивать его. Он удивленно взглянул на меня: — Мириам? Нет, она думает, что я хожу в клуб по спортивному ориентированию. Это наша отмазка.
      Алике тихо произнесла:
      — Ати, твой отец всегда был очень близок с шефом Каталано. Мы никогда…
      В глазах Дэви мелькнула боль:
      — Мой отец умер, потому что твой не захотел помочь ему.
      Но меня-то там не было, и я не помню.
      — И ты думаешь, что доведешь до конца однажды начатое?
      Дэви удивленно, серьезно посмотрел на меня, затем едва слышно вздохнул:
      — Возможно. В самом начале мы думали; что это просто игра, похожая на ту, детскую, в освободителей. Да ты же сам знаешь.
      «Конечно, знаю, но…» — начал было мысленно возражать я, но мой друг перебил меня: — Даже после того, как мы нашли склад оружия, — рукой он любовно погладил черный пластиковый корпус ружья, — это все еще оставалось игрой. Мы не стали ничего трогать, закрыли вход, но это натолкнуло нас на одну мысль. Военные повсюду оставляют склады боеприпасов, особенно когда намереваются сдаться в плен. «Надежда умирает последней», — так говорят некоторые, но мы несколько видоизменили поговорку: «Надежда никогда не умирает».
      — Ага, понятно. Но когда же игра перестала быть забавой? — Вообще-то я уже знал ответ.
      Дэви взглянул на Мейса и Стоуншэдоу, укрывшихся в тени деревьев:
      — Когда узнали, что произошло с цивилизацией саанаэ.
      — Но вы же знали, как легко и быстро их разгромили, не так ли?
      Мой собеседник пожал плечами:
      — Похоже, что так оно и было, но саанаэ почему-то представляют все несколько иначе. Ну, ты сам знаешь их позицию: «Мы почти победили».
      Однако я был не так глуп и, указывая на расположившихся на берегу искусственного пруда мужчин и женщин в зеленой форме, окруженных лесом и руинами, спросил:
      — Тогда зачем все это?
      — То, что произошло один раз, может повториться, причем не однажды. Рано или поздно…
      «Что рано или поздно? Ты преклонишь колени перед каким-нибудь новым богом или умрешь, подражая древним персам», — подумал я.

* * *

      Дэви, отрешенно глядя в небо, проговорил:
      — Не имеет значения, что восстание саанаэ провалилось. Оно потерпело поражение, потому что люди, хруффы, подобные… тебе содействовали его разгрому. Также не имеет значения и тот факт, что и люди потерпят поражение. Имеет значение лишь сама идея восстания и мысль, что оно охватит и другие планеты.
      — Ты понимаешь, что может произойти!
      Он медленно кивнул:
      — Мы потерпим поражение, мы падем, некоторые из нас погибнут. Может, людей и саанаэ отправят в ссылку на другую планету. Те, кто попадет туда, продолжат освободительную борьбу, объединясь с порабощенными туземцами. И мы всегда сможем сказать им, что наше восстание практически победило.
      «Э, нет, Дэви, ты далеко не глуп… Ну, и что мы имеем теперь? Рассказать тебе о других планетах, о цивилизациях, что оказали упорное сопротивление, приведшее их к весьма плачевному концу? Есть миры, на которых больше никто не живет. Повелители Вселенной могут, если это необходимо, превратить население в рабок или оставить планету пустынной, или создать дымящийся ненаселенный мир для разработки и добычи полезных ископаемых, если больше нет выхода…»
      — Чего ты ждешь от меня?
      Алике положила руку на мое бедро, а Дэви произнес:
      — Меня поразила твоя стрельба сегодня, Ати.
      — И что?
      — Существует десять миллионов людей, подобных тебе, вооруженных, тренированных, разбросанных по галактике. — У него перед глазами, наверно, встала полная панорама. Мне стало жаль этого человека, да и всех остальных тоже.

* * *

      Я спрятался со своими солдатами в золотом лесу, находившемся в Мозельских горах Элисара, и рассматривал расстилающуюся внизу долину Pea. Co всех сторон нас обдувал ветер, разгоняя темно-серые облака в грязном, мутном, пасмурном небе. Внизу растянулся город Мохуз, через который протекала река Треме.
      Мохуз — столица мира, где правил король Тури Амаг.
      За пределами города находился космопорт, откуда гордые кентавры саанаэ улетали завоевывать свою черную, мертвую луну и безжизненные планеты, а затем, счастливые от своих достижений, отправлялись далее, к звездам. В космопорту что-то горело, высоко поднимался черный дым, ветер разносил его по округе.
      Все уже почти закончилось: солдаты с неба сражались, покоряли, убивали, а саанаэ умирали. Через несколько дней закончатся бои. Какая гадкая работа, ненужное дело, бесполезное занятие!
      В наушниках шлема раздался возбужденный возглас:
      — Смотри вверх, будь осторожен.
      Снаряд прочертил в небе красивую желтую полосу, в разные стороны посыпались яркие, аккуратные горошины и рассыпались далеко впереди нас, среди островов. Это выстрелила из гиперпространства, направляя свою разрушительную огневую мощь на Элисар, установка бомбометания ФТЛ.
      Всего лишь одно орудие, предназначенное специально для Мохуза, сбило спесь с восставших полицейских.
      Снаряд падал за снарядом, а опомнившиеся саанаэ наконец начали стрелять из своих допотопных несовершенных пушек. Но лучшее, что они могли сделать, это уповать на своего господа…
      Что-то сверкнуло вокруг упавшего снаряда, и это что-то оторвало головы нескольким защитникам.
      Самонаводящиеся снаряды летели прямо в центр Мохуза. Всюду сверкали вспышки, жерла пушек плевались огнем.
      Дисплей, вмонтированный в шлем, погас, закрылись шоры, и я ощутил себя в полной темноте. Я услышал, как кто-то издал короткий стон или хрип — такой был испуганный голос.
      — Эй, успокойся, — произнес я.
      Задрожала земля, лес начал трещать, а потом наушники перестали работать. Я слышал только дыхание своих солдат, их шепот, пытающийся добраться до моих ушей через командную сеть. Затем до моего сознания донесся теплый вздох ветра, шелест листвы, будто перед бурей, и мои глаза открылись на исчезающий золотой свет. Мохуза больше не было — вместо него остались лишь разбросанные на многие мили остатки строений. По ним еще гуляли волны от взрыва, разрушая то, что уцелело.
      Старший хавилъдар высказался по этому поводу достаточно определенно:
      — Дерьмо собачье…
      Повелители имели в своем техническом лексиконе название этому фактору: «нерадиоактивное энергетическое поражение». Мы же называли такие снаряды «тарахтелками» из-за шума, который они производили.
      Настало время добивать оставшихся в живых. Мы шли по битому камню какой-то деревушки, от которой ничего не осталось. Под ногами скрипели доски, камни размером не больше ногтя. Над руинами курился дымок. Всюду валялись изуродованные трупы, походившие на помесь дракона и тарантула. Один из таких трупов лежал рядом с переломанным телом саанаэ. Его голова мирно покоилась на мертвом туловище собрата по несчастью, а конечности были выдраны с мясом. Мои солдаты что-то бормотали, вспоминая родственников по матери в нескольких коленах.
      На склоне округлого коричневого холма они нашли довольно большой кусок материала, напоминающего мрамор, очевидно, часть статуи саанаэ. Рядом с обломком местного произведения искусства лежало изуродованное тело кентавра женского пола, вдвое меньшее, чем тело взрослой особи: левая рука оторвана по локоть, правая передняя нога сломана, челюстная кость торчит наружу, лицо в запекшейся желтой крови.
      А глаза смотрят на нас не мигая…
      — А, мать твою! — выругался мой хавилъдар.
      Да, по-моему, нам придется трудно, труднее, чем я мог предположить.
      Никто не произнес ни слова и не сдвинулся с места. Девочка саанаэ что-то прошептала, держа здоровой рукой обрубок левой.
      — Хавильдар?
      — Сэр?
      — Отведите команду к реке, разбейте на ночь лагерь. Нас заберут утром и отправят в следующую горячую точку. Здесь мы сделали почти все.
      — Да, сэр, — в голосе подчиненного явно послышалось облегчение.
      Мы все время делали и делаем эту работу. Нам никогда не было легко. Y людей болела и будет болеть душа, пусть они отдохнут.
      Я слышал, как медленно, бряцая оружием, уходит мой отряд. Настроение у них явно упало. Моральный упадок, желание отдохнуть движет после боя многими из наемников.
      Маленькая девочка не сводила с меня глаз. Думаю, она знала, что ее ждет, и ждала.
      Когда я поднял огнемет, она даже не вздрогнула и не отвернулась. Направив его на жертву, я нажал на курок, и только тогда услышал ее крик короткий, пронзительный, превратившийся в горловое бульканье и хрип. Огонь охватил маленькое тельце…
      Утром мы отправились восвояси на Сантулиг — там нас ждал отдых, переформирование и поездка на Боромилит, где мне предстояло командовать гарнизоном.

* * *

      Днем я нашел двух саанаэ, сидящих в гордом одиночестве, вымытых, аккуратно сложивших свои шали и одеяла. Может, они готовились танцевать, может, нет. Кентавры ласкали друг друга, заглядывали в глаза партнеру.
      Женщина кивнула мне и отрывистым, лающим голосом произнесла:
      — Добро пожаловать, джемадар-майор.
      — Привет, Стоуншэдоу. — Я стоял, прислонившись спиной к дереву, перенеся тяжесть тела на пятки. — Я не знаю твоего чина.
      — Чин — это дело прошлое. У нас сейчас есть работа, что дал твой местный господин. Это все.
      — Мой господин?
      — Ну, один из повелителей, находящихся на Земле, тот, что купил наши контракты.
      Интересные слова. У расы господ нет ничего, похожего на деньги, просто существует система распределения внутренних ресурсов. Я слышал, как ее называли «системой размещения подчиненных». Насколько название соответствует содержанию, то есть смыслу, я не имел понятия, да это и не столь важно.
      Стоуншэдоу проговорила: — Что ты думаешь о нашей маленькой… операции, джемадар-майор?
      — Думаю, что ты собираешься позволить моим друзьям да и себе тоже умереть. А может, даже всему населению Земли… Если таких, как вы, будет несколько.
      Она не произнесла ни слова, только молча посмотрела на меня.
      — Ну, а как ты думаешь, чем это все закончится?
      — Думаю, ты слышала, что по этому поводу говорил капитан Итаке. Пусть живет мечта, и когданибудь…
      — Ты считаешь, никто не знает о Юлир Вей и это мечта одних лишь саанаэ? — Свое восстание они называли Юлир Вей.
      Через некоторое время существо проговорило:
      — Нет, джемадар-майор, это всеобщая мечта: жизнь, смерть, успех, провал. Какое значение будут иметь эти извечные истины, если мы не будем постоянно пытаться изменить положение? Они всех не смогут убить, а так вечно продолжаться не может.
      — Итак, ты хочешь видеть весь свой народ мертвым? Или весь мой народ?
      — Неужели ты считаешь, что мне хочется видеть гибель людей только потому, что ты именно так поступил с моими соплеменниками? — Стоуншэдоу поднялась, подошла ко мне вплотную, возвышаясь надо мной, как скала. В ее глазах отражалось солнце, передние лапы сжались в кулаки: — Нет, джемадар-майор. Когда-нибудь мы вернемся в Элисар, но не ты и не я. К тому времени мы уже будем мертвы. Но туда придут люди и саанаэ, вместе, даже хруффы… — Мечтать, конечно, здорово, пока мечта не превратилась в гнусную реальность.

* * *

      Лунный свет плясал на воде, сверкал в маленьком водопаде, освещая деревья, наполняя мир тенями. Луна медленно плыла по огромному, бесконечному небу, усыпанному медленно поворачивающимися звездами, идущими своими проторенными путями, далекими и холодными. Кое-где в небе встречались облака, превращаемые ветром в серые кружева.
      Треск сучьев в отдалении, плеск водопада, музыкальный, мелодичный, журчание воды, переливающейся через край пруда и сбегающей вниз…
      А Александра, стоя в воде по плечи, смотрела на меня, и мне, находившемуся рядом с ней, прекрасно были видны се сверкающие глаза, ее белые зубы, черные вьющиеся волосы, разметавшиеся по плечам, с которых стекали капельки воды, сверкающие в лунном свете, как бриллианты.
      Мы молчали, хотя по дороге сюда, шагая через лес, говорили очень мало.
      — Я так рада, Ати, что ты здесь. Я так боялась…
      Время от времени мы останавливались, обнимались и целовались, шепча друг другу разные глупости. Руки скользили по телам, которые двигались, подставляя нужные места. Тела живут отдельно от мыслей, они всегда знают, чего им надо.
      Мы подошли к краю пруда и остановились. Алике тем временем расстегнула мою рубашку, начала гладить мою обнаженную грудь, ее рука скользила по спине, нащупывая мускулы, женщина что-то удовлетворенно шептала, когда я напрягал их и они перекатывались под кожей.
      Я чувствовал себя абсолютно пустым, будто не было у меня ни внутренностей, ни мыслей, когда она, встав на колени, расстегнув ремень, сняв с ног ботинки, помогла мне выйти из брюк. Женщина прижала лицо к моему животу и начала массировать его языком, затем поднялась и отошла. Ночной ветер приятно холодил влажные следы, оставленные ею.
      — Боже, как ты прекрасен, — прошептала Алике, глядя на меня, словно на икону.
      Шагнув к ней, я расстегнул ее блузку, лифчик, упавший к ногам, на груду моей одежды, и, держа ее за талию, начал целовать грудь. Потом, наклонившись, развязал шнурки ботинок и снял их, спустил вниз брюки своей подруги и провел языком по ее коже, почувствовав, как Алике дрожит от моих прикосновений.
      Сомнение закралось в мою душу. Почему-то мне всегда кажется, что это должно что-то означать, особенно если произносятся какие-то слова. Однако наложницы тоже трепещут от моих прикосновений и говорят что-либо приятное, если их попросить.
      Мы скользнули в воду, ее холод заставил нас содрогнуться, а конечности онеметь. Затем кожа приобрела сверхчувствительность. Я прижал Алике к себе, ощутил ее грудь, почувствовал ее руку на своих гениталиях. И вновь на меня нахлынули воспоминания: Алике и я, немного повзрослевшие, исследуем начало совместной жизни в развалинах. Юные герои, строящие воздушные замки, а сами такие счастливые, находящиеся в мире грез…
      Я просунул руку между ног женщины и, приподняв ее на ладони, начал целовать; пространство перестало для меня существовать, а время превратилось в вечность.
      Я ощутил, как внутри Алике начинает разгораться пламя страсти. Вложив пальцы в ее сокровенное место, я начал целовать ее почти бездумно, подчиняясь только каким-то импульсам, возникшим в мозгу.
      Мы вышли из пруда и, упав на землю, яростно занялись любовью, подчиняясь древнему инстинкту, крича от страсти. На нас взирали равнодушные, холодные звезды. Испытав блаженство, я понял, что внутри меня осталась ничем не замененная пустота.

* * *

      Поднявшееся солнце робко заглядывало в нашу палатку. Алике сидела напротив меня, прислонившись спиной к тенту, подтянув одно колено к груди, а руку положив на лоно. Волосы, обрамлявшие его, делились на две части, и их с трудом можно было представить в форме треугольника, о котором постоянно пишут в книгах.
      Отвечая на ее вопрос, я произнес:
      — Да, я думал об этом.
      Она никак не отреагировала, только-смотрела на меня, ожидая продолжения. Воспоминания о прошедшей ночи нахлынули на меня. Мы лежали в объятиях друг друга, наблюдали за перемещением звезд, слушали ночные звуки и биение двух сердец. А потом гуляли по лесу, под ногами пищали какие-то зверьки или насекомые. Забравшись в палатку, мы сбросили одежду, свернулись клубком и натянули легкие одеяла.
      Стук наших сердец перекликался с криками ночных птиц.
      Я медленно погружался в сон, постоянно ощущая присутствие Алике. В сознание вмешивалась отдаленная мысль: «все практически закончилось».
      Но я чувствовал ее ягодицы у своих бедер и исходящее от нее тепло. Какое значение имеет будущее?
      Оно еще не наступило.
      Мне нравилась эта ночь, наполненная полузабытыми мечтами и снами. Пробуждение тоже к числу неприятных нельзя было отнести: Алике повернулась в моих руках и прижалась ближе, бормоча что-то вроде «как приятно проснуться в твоих объятиях, ощутить тебя рядом и понять, что это не сон».
      Потом действительность, горькая и суровая, вступила в свои права — она вопрошающе посмотрела на меня своими серьезными глазами:
      — Ну, скажи, что ты решил, Ати. Думал ли ты об этом?
      Последовала продолжительная пауза. Наконец мне надоело мучить свою подругу:
      — Не знаю, смогу ли я чем-нибудь помочь твоим лесным друзьям, Алике. Не знаю, верю ли я в мечту Дэви. Многие пытались осуществить ее, воплотить в жизнь, но сама понимаешь, к чему это привело.
      В ее глазах появилось сожаление, сменившее страх: — Но…
      Протянув руку, я дотронулся до колена женщины.
      — Я сделаю все, что в моих силах, чтобы помочь тебе, Алике, тебе и моим старым друзьям, научить вас всему, что знаю и умею. И подумать обо всем остальном. — Трудно произносить такие слова, будучи уверенным в их фальши.
      Женщина подалась вперед, и моя рука оказалась на ее бедре, дотронулась до интимного места. Она обняла меня, прижав лицо к моей шее:
      — Я знала, что ты приедешь и будешь с нами, Ати, я знала…

* * *

      Дэви сиял от счастья и от переполнявших его надежд. Стоуншэдоу казалась задумчивой и серьезной, обмениваясь со своим партнером ничего не выражавшим взглядом. Марш был задумчив и молчалив. Вчера за ужином он накачался пивом и, вероятно, сегодня его мучило похмелье.
      Все остальные возбужденно переговаривались, смеялись. Предметом их веселья являлся я: «Наемник с нами, научит нас бороться, чтобы снова стать свободными».
      Большинство этих людей до Вторжения были малышами, а некоторые и вовсе еще не родились.
      Поэтому они не помнят, как раньше жил мир людей, и рассказы стариков о нем для них, словно сказка для малышей.
      — Я сделаю все, что смогу, обучу пользоваться имеющимся у вас оружием, основам тактики. Эти знания немного помогут вам выжить, ну хотя бы на первых порах, — заявил я.
      Марш впервые серьезно взглянул на меня. Вполне возможно, что он понял, о чем я говорю.
      — Я не знаю всего остального и не могу ни в чем быть уверенным, Дэви. Поживем-увидим…
      Мейс все так же смотрел в небо, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Может, размышлял по поводу того, выступим ли мы в открытую с таким устаревшим и неэффективным вооружением. Дэви, радуясь, как ребенок, счастливо смеясь, хлопнул меня по плечу. Мне немедленно захотелось стукнуть его. но я передумал — пустая трата времени.
      Я построил повстанцев, раздал ружья. Взяв одно у Дэви, проверил магазин и удостоверился, что там нет ничего, кроме обычных пуль. В небе постоянно кружат наблюдатели, и вспышку из ружья класса X они непременно бы засекли. Если кого и поймают с такими игрушками, то всегда можно отговориться — мол, нашел ящик с оружием, которое решил использовать для охоты. Между прочим, эти штуки и предназначались для охоты. За такой проступок виновнику назначат несколько сотен плетей и пожизненное заключение с отбыванием наказания в какой-нибудь каменоломне, может, пару месяцев он потаскает плуг на полях.
      Передернув затвор, я прижал ружье к груди и спросил:
      — Видите ту птицу? — Никакой реакции не последовало. — Она на верхушке вон той сосны.
      Несколько человек посмотрели в нужном направлении.
      — Птица сидит на последней ветке, серая, с белыми полосками на крыльях.
      — Пересмешник, — вмешался Марш.
      Я взглянул на него:
      — Ты видишь ее? — Тот кивнул. — Стоуншэдоу? — Она также кивнула.
      Дэви спросил:
      — Где? — И посмотрел вверх, прикрывая глаза рукой. Я поднял ружье, прицелился и выстрелил, выбив кусок ветки из-под птицы. От неожиданности пересмешник камнем рухнул вниз, но затем, взмахнув крыльями, выпрямился и полетел. Дэви не скрывал восхищения: — Ого!
      Я выстрелил снова, почти не целясь, и птица, упав, исчезла за деревьями.
      — Когда вы сможете это сделать, то будете имееть полное право записаться в наемники.
      Глаза Дэви округлились.
      Стоуншэдоу протрусила ко мне, зажав ружье под мышкой, и уселась рядом, все еще глядя на верхушку дерева. Немного подумав, она сказала: — Меня захватили после сражения с наемниками. Шестеро из восьмидесяти одного бойца остались в живых.
      — Сражалась когда-нибудь с хруффами?
      Кентавр повернулась и глянула мне в лицо:
      — Я ведь жива, не так ли?
      Хороший ответ, ничего не скажешь.
      На нас внезапно обрушилось послеполуденное солнце, согревая наши спины, когда мы наконец подготовились к выполнению задачи.
      Я и Марш стояли рядом с человеком в черном боевом скафандре с опущенным лицевым щитом.
      На заднем плане виднелись Дэви и Алике, позади них сидели саанаэ; остальные повстанцы расположились кто где, беззаботно держа в руках ружья. Я глянул на свою тень и отправился осматривать человека в военном облачении. На одном его плече виднелся изящный знак Североамериканской армии Обороны в форме двойной звезды с номером соединения и части. Может, эту форму носил армейский рейнджер, однако на ней не наблюдалось следов участия в каком бы то ни было бою. На левом локтевом сочленении имелась небольшая течь, то есть пятнышко влажного силикона, которому там не место.
      Костюм был почти готов к употреблению, когда придет время.
      Я взглянул на Марша:
      — Ты имеешь чин капрала в сиркарской туземной полиции?
      Сузив глаза, он кивнул.
      — А в, гм… мятеже?
      Под его непроницаемым лицом-маской я сумел разглядеть искорку оживления и озабоченной настороженности — ему удалось понять, к чему я клоню.
      Сказались годы работы в полиции и природная сообразительность, которую мы никогда не брали в расчет. Старый добрый Марш. Он проговорил:
      — Мы вообще-то не пользуемся системой воинских званий. Просто командир отделения. Таких групп, как у Дэви, много.
      — Он знает это?
      Марш бросил неприязненный взгляд в его сторону: — Догадывается.
      — А саанаэ? — Молчание на этот раз несколько затянулось…
      Марш посмотрел на меня, словно чувствуя себя не в своей тарелке:
      — Они знают о нас больше, чем мы о них.
      Я спросил: — Ты думаешь, вам следовало говорить мне обо всех этих вещах?
      Лицо старинного приятеля оставалось спокойным, глаза холодными, но…
      — Я должен доверять тебе, Ати. Ты — наша единственная надежда.
      — Ну, тогда вы в большой беде.
      Никакой реакции с его стороны не последовало.
      Я повернулся к скафандру:
      — Думаешь, что знаешь, как пользоваться этой ерундой?
      — Некоторые саготы из служащих почтовых частей специально обучены пользоваться старым вооружением, в частности, скафандрами. Их вокруг спрятано огромнйе количество, еще со времен Вторжения.
      Повелители не привезли практически никакого оборудования, кроме собственного, надеясь на то, что воспользуются имеющимся.
      — Почему?
      Мой собеседник пожал плечами: — У тебя есть глаза, Ати. Все не так тихо и спокойно.
      — Думаешь, они подозревают?
      — Возможно.
      «Да, больше, чем ты думаешь», — мысленно произнес я.
      Я постучал по лицевому щиту шлема мужчины в скафандре, размышляя, выключил ли он наушники и слышал ли нашу беседу. Я не знал этого человека раньше, только видел несколько раз в баре.
      — Оружие класса X откроет это в два счета.
      Он обеспокоено посмотрел на меня: — Инструкция говорит: «Нет».
      Я взглянул на прозрачный пластик на лицевой части шлема:
      — Откинь назад голову. — Мужчина задрал подбородок. «Как ты глуп Март, если, конечно, этот парень не читает с губ», — мелькнула у меня мысль.
      Пришлось пуститься в объяснения:
      — Этот скафандр не очень хорошо сконструирован. Самые слабые его места это сочленения на изгибах — у горла, поверхности локтей и задней поверхности колен. Про суставы бедер я вообще молчу. Перчатки и ботинки, если ты хочешь, чтобы они функционировали хорошо, должны разрабатываться отдельно и привариваться к скафандру.
      Мужчина поднял лицевую пластинку — в выражении его лица читался профессиональный интерес:
      — Почему же они так плохо разработаны?
      — Все огрехи и недостатки видны только в бою, лучшая проверка знаний практика. А в бою он побывал всего лишь один раз.
      — Итак, вы хотите сказать, что скафандр бесполезен.
      Я пожал плечами:
      — Старые рейнджеры говорили, что они быстро научились опускать подбородки как можно ниже и крепко прижимать согнутые в локтях руки к туловищу, когда разрывались мощные снаряды и бомбы. — Постучав по нагрудной пластине, я услышал глухой звук, так гремит не железо, а пластик. — Ты же не хочешь поворачиваться спиной к вооруженному противнику, хотя в этом нет ничего зазорного.
      — Саготы могут этого и не знать.
      Я вновь пожал плечами: — В ваших рядах много бывших солдат?
      — Несколько, но они совсем старенькие.
      — Ну, тогда я не доверяю вашему вооружению.
      — Нет, — произнес мужчина. — А как же боевые скафандры спагов. Они похожи на этот?
      — Нет. В их производстве использована высокоразвитая технология хруффов. Можно спокойно раздавить снаряд от оружия класса X между перчатками. — О том, как болят после этого руки, я, естественно, умолчал. В мире чудес не бывает.
      — А что насчет ракеты «земля-воздух», сбивающей корабли?
      Я отрицательно покачал головой:
      — Ты меня замучил. — Хлопнув мужчину по плечу, я прислушался к звукам, издаваемым скафандром, и заявил: — Для этого требуется ядерный снаряд.
      Марш улыбнулся: — Интересно, почему саанаэ не носят скафандров?
      Я даже не взглянул в его сторону и, задрав голову, посмотрел в ясное голубое небо, уже начинавшее темнеть: — Потому что они только полиция, и все.
      — Ой, перестань, Ати. Давай, покажи нам, как убить человека, облаченного в скафандр.

* * *

      Солнце садилось и наполняло лес тенями и призраками. Я стоял между двумя высокими, шершавыми старыми соснами и мочился, слушая, как журчит струя, поглощаемая ковром из сосновых иголок. Меня охватило ощущение гармонии и полноты чувств, несколько болезненное, напоминающее облегчение после долго сдерживаемого оргазма.
      Может, это и глупо, но у меня частенько проскальзывают такие мысли, будто я навсегда остался маленьким и витаю в глупых мечтах. По возвращении надо будет поинтересоваться у Соланж: «Эй, Солли, тебе никогда не приходилось ощущать, что твое лоно живет отдельной жизнью?» И она наверняка скажет, что тоже не раз ощущала подобное.
      Я закончил процесс общения с природой и стоял, запрокинув голову, глядя на испещренное полосами оранжевое небо, ощущая под пальцами нежную кожу.
      У меня из головы не выходила чертова улыбка Марша. Так без причины никто не улыбается. Итак, он хочет расправиться со своими приятелями-саготами. Почему? Дэви я еще могу понять — эти ублюдки убили его отца.
      Нет, это дело рук моего отца. Я заставил себя сосредоточиться, разгадка где-то рядом. Мне-то ясно, что делать… Я заправил свое сокровище в брюки, застегнул молнию и вытер руки о старую фланелевую рубашку, которую с незапамятных времен хранили мои родители. Интересно, как они узнали, что это моя любимая вещь? Сейчас рубашка была мне немного маловата, и в такую жару носить ее не следовало бы, но лишь только эта одежда попалась мне на глаза, я не мог удержаться. Позже, когда похолодает, фланелевая рубашка пригодится. Здесь, в горах, осень наступит недели через три.
      «Они думают, что я с ними, потому что показываю им, как владеть оружием, делать дыры в скафандрах саготов. Как я буду чувствовать себя сейчас, зная…» Представляю себе бой между повстанцами, руководимыми Дэви с Маршем, и окталом спагов. Все будет кончено через двенадцать секунд. Один солдат может справиться с ними секунд за двадцать.
      Вот Дэви стоит передо мной на коленях, волосы охвачены пламенем. Это больно, правда, приятель?
      Раньше мы об этом не думали, воображая себя освободителями, даже когда играли в ковбоев и индейцев. Закричал, что ты убит, упал, притворившись мертвым, полежал немного, закрыв глаза, вытянувшись, оскалив зубы — ни дать ни взять труп. Затем поднялся, отряхнулся и как ни в чем не бывало сменил имидж.
      Наверно, так люди поверили в идею перевоплощения. Очевидно, это пошло от древних, которые играли в охотников и медведей со своими друзьями.
      «Ррр! Я убил тебя, глупый ублюдок!» А глупый ублюдок встает и говорит: «А вот и нет!» Я повернулся и направился к лагерю, где горели походные костры. Будет чудесный ужин, приятная беседа. А позже Алике и я отправимся в нашу палатку, или на берег пруда, или же в поле, где будем лежать и смотреть на звезды.
      Долина Дорво… и холодный внутренний голос, не дающий покоя ни днем ни ночью: «Ты знаешь, что ты должен сделать».
      Наблюдение за ней, спящей в полоске лунного света, пробивающегося сквозь открытую дверь, стало моей привычкой, но из числа тех, которые не длятся долго. Бело-желтая луна, видимая едва на дюйм в это время года, когда август становится сентябрем, деликатно освещала верхушки деревьев и палаток. Когда она станет полной, круглой, как блин, ее назовут урожайной. Затем наступит зима. Может, в этом году на Чепел Хилл выпадет снег, и дети, как и раньше, смогут поиграть в снежки и вылепить снежных баб.
      Кто знает, может вместе с ними будут лепить снежных саанаэ маленькие зеленые ящерицы. Вообще-то я не помню, есть ли снег на Элисаре.
      Алике свернулась клубком, лежа на левом боку, отвернувшись от меня. Правая нога женщины была прижата к груди, рука лежала на бедре. Ягодицы иногда перекатываются под кожей — наверно, видит сны.
      Млекопитающее мужского рода, живущее, руководствуясь инстинктом, — это я. Я даже не в силах изменить свое отнощение к ней, если, конечно, возможно назвать это чувствами. Глядя на ее аппетитные ягодицы, я начал возбуждаться, хотя и испытал уже несколько оргазмов за час до этого.
      Некоторое время у меня была наложница, огромная блондинка по имени Мэнди, родом откуда-то со среднего Запада, из Айовы или Миннесоты. Мне очень нравился ее голос, похожий на голоса известных дикторов и певцов, достаточно музыкальный, женственный.
      Она пыталась быть внимательной, старалась исполнять то, что я хотел и просил, но ни взглядом, ни выражением лица не показывала своих чувств.
      Это хорошо? Как это? Но она не смогла заставить себя находиться сутки на ногах, потакая моим прихотям, когда после очень напряженного дня я получил день на отдых и закрылся в своей лачуге. Я видел, как она пыталась подавлять зевки и как ее глаза стали стеклянными.
      Вскоре после этого она уснет, и плевать хотела Мэнди на мои чувства.
      Сначала мне это нравилось, потом стало раздражать. Тогда я просто перекатывал ее на спину, раздвигал ноги и делал свое дело. Между прочим, это и ее дело, для того я и покупал эту красотку. Иногда Мэнди просыпалась, изумленная и испуганная, но в большинстве случаев она спала, безвольное тело подчинялось мне.
      Мне это начинало нравиться, но девушка просыпалась посреди ночи, напуганная до смерти, с половыми органами, полными семени, а иногда огромной тушей, лежащей на ней и слегка похрапывающей.
      Бедняга, не выдержав, разорвала контракт, выплатила штраф и отправилась домой не с таким набитым деньгами кошельком, как надеялась.
      После ухода этой женщины я понял, что любил насиловать ее во сне. То же я пытался проделать со следующей наложницей, но она спала чутко и просыпалась от малейшего прикосновения, улыбаясь, готовая принять меня.
      Немногим погодя, я оделся и отправился на прогулку при лунном свете, пробрался через лагерь между тлеющими кострами, мимо спящих на открытом воздухе саанаэ и вышел, наконец, на середину большого, холмистого поля долины Дорво. Там сейчас было тихо, лишь слышался плеск ручья и шелест ветра в траве. Из одной палатки донеслось бормотание, сменившееся храпом, который, в свою очередь, сменился тишиной.
      Я нашел место на возвышенности, там, где трава едва доходила до щиколоток, и уселся, отвернувшись от луны, глядя на самую темную часть неба: звезды и еще раз звезды, Млечный путь, склонившийся к горизонту.
      Не надо было мне сюда приезжать. Но в этом случае я снова так и не увидел бы Алике. Стоит ли игра свеч? На этот вопрос я не смогу ответить до тех пор, пока все не закончится. Подумаю снова лишь тогда, когда включатся двигатели, из сопла вырвется огонь, отъедут подъемники, и ракета ринется в небо, возвращая меня к звездам. Я обсужу этот вопрос с Соланж, сидя с ней за стаканчиком в каком-нибудь баре на Карсваао. Если, конечно, у них есть бары.
      Нет, черт возьми, должны быть. Если Соланж это интересно. Мне не к кому больше обратиться.
      За несколько дней отпуска, проведенных на Земле, я полюбил Алике, полюбил так, как любил в молодости, о чем еще сохранились полустершиеся, полузабытые воспоминания. Мне даже безразлично, если она не принимает мои чувства и наши новые отношения всерьез.
      Я попытался переключиться на Хани, представить, как я займусь с ней любовью. Я уже видел, как она лежит передо мной, раскинув ноги, улыбаясь, прикрывая руками лоно и время от времени приоткрывая его, чтобы я мог видеть…
      Я энергично встряхнул головой. Наваждение исчезло. Можно размышлять о чем-нибудь другом, например, о вкусной чесночной похлебке, о вареной картошке в сметане с маслом; о теплой ванне и о мягких руках, моющих спину; о купании в бассейне в жаркий, душный день.
      Можно думать и о сне, когда по-настоящему устанешь.
      Тут мои размышления прервал тихий звук: что-то копошилось в траве неподалеку от меня. Полевая мышь, или крот вылезли из своей норы, или какаято маленькая ящерица, может, даже змея. Я глянул вниз…
      Внезапная боль в груди заставила ускорить выработку адреналина в крови и бросила меня на колено рядом с этой проклятой штукой. Внизу стоял поппит, в лунном свете его голубая чешуя отливала серым, глаза-бусинки внимательно смотрели на меня, поблескивая красным. Рот существа был открыт, слышалось тяжелое дыхание.
      Я опустился на второе колено и вгляделся: у поппита не имелось никакого оборудования, никакого передатчика. Чертова тварь заблудилась. Если они бродят таким образом, отделившись или отстав от группы, то ведут себя подобно животным. Вот и сейчас он стоял передо мной, тяжело дыша, словно маленькая, набегавшаяся собачка. Может, радуется, что обнаружил знакомые очертания в ночи и надеется, что я отнесу его к месту расположения.
      Я огромной глыбой навис над ним — глазки существа следовали за моим передвижением, поппит немного переместился, чтобы держать меня в центре поля своей видимости. Я наступил на него ногой.
      Тварь издала звук, похожий на детские пищалки, звук ломаемых костей, и умерла.
      У меня перехватило дыхание.
      Наклонившись, я поднял труп, почувствовал, как по пальцам потекла жидкость, и брезгливо швырнул раздавленное тельце в разросшиеся кусты шиповника.
      Потом вытер испачканную руку о сухую траву.
      «Но это не поможет, ослиная задница. Ты ведь знаешь, что должен сделать. Просто ты откладываешь это так долго, как можешь… Ты можешь лежать на Алике и притворяться еще некоторое время», — мелькали у меня в мозгу тревожные мысли. Взглянув в последний раз на сверкающие мириады звезд, я повернулся и размеренным шагом отправился в палатку.
      Следующее утро мы тренировались, вновь и вновь проигрывая ту ситуацию с их глупой засадой. Я пытался объяснить им, что необходимо делать, как научиться видеть и думать в подобных переплетах.
      Построив отряд перед наспех отремонтированным муляжом хруффа, я пытался внушить этим идиотам, что они должны запомнить уязвимые места противника и узнавать их со спины, с боков, однако понял, что немногие из них помнят, как выглядит живой хруфф.
      Мне представилось, как повстанцы, разбредясь по лесу, следят за ничего не подозревающими саготами и нападают на них. Следом за этой картиной идет другаж все они лежат мертвые и поджаренные, а на них маленькие черные муравьи, поедающие самые вкусные, сочные части тел, затем остальное…
      Как там поется в детской песенке о червяках: «Ты никогда не видел катафалк, проезжающий мимо?» Она учит детей тому, чему надо.
      Позднее я шел по лесу с Дэви и Маршем. Алике, как всегда, держала меня под руку, сзади трусили Мейс и Стоуншэдоу, разговаривая на одном из наречий саанаэ, полном, звуков, чуждых человеческому уху. Мы шли по узкой горной тропинке, уводившей от долины Дорво на многие километры. Она проходила через старый лес, иногда через молодые заросшие кустарником рощи, мимо пустых башен старых электростанций, еще сохранивших серую окраску, но красная пыль уже как следует их припорошила. Нигде не было видно проводов. Их, очевидно, убрали многие годы назад, еще до Вторжения, а башни оставили, потому что металл никому не был нужен.
      Наконец мы почти добрались до вершины следующей горы, возвышающейся над всеми остальными, и остановились, глядя на затянутый дымкой ландшафт, холмы, чьи округлые вершины напоминали зеленые застывшие старые моря. Долина Дорво казалась маленьким и голым пятнышком на стороне отдаленного холма, а над ней клубились низкие, пушистые, белые облака.
      Ущелье трудно было обнаружить как с воздуха, так и с земли. Вокруг Дорво и вплоть до следующего ущелья, где тяжелые камни нависали над тропинкой, росли деревья, отлично его маскирующие. Внизу, в маленькой, заросшей травой И кустарником впадине еще виднелись обломки упавшего гиганта; с веток давно облетела листва, а ствол раскололся на мелкие части. Когда стены ущелья медленно, сдаваясь ветру и времени оседают, деревья одно за другим умирают.
      Внизу рос шиповник, абсолютно нетипичный для этих мест. Бог знает каким ветром занесло его сюда.
      Он мне напомнил стража или ворота, ведущие в подземелье.
      Дэви проговорил:
      — Мы нашли его совершенно случайно, Ати. Около трех лет назад мы с Маршем охотились здесь. Поднялись в горы в неподходящее время, когда хороший хозяин и собаку на улицу не выпустит. Начался дождь…
      Вмешался Марш:
      — Не дождь, а настоящая буря с ливнем и дождем. Страшнее я еще не видел. Мне казалось, что небесный огонь изжарит нас.
      Мне представилось, как над головами этих двоих сверкает молния, озаряя их искаженные лица ясным, искусственным светом, как бьет по барабанным перепонкам гулкий гром, отдающийся эхом в горах, будто раскаты орудий.
      — Мы испугались до смерти.
      Отодвинув кусты шиповника рукой, затянутой в перчатку, держа их таким образом, чтобы можно было наклониться и шагнуть вниз, я скользнул в заросли; над моей головой, словно потолок, нависали ветки.
      Выпрямившись, я наблюдал, как следом за мной спускается Марш, затем двое саанаэ, став на колени, тоже медленно сползли вниз.
      На дне было достаточно темно: свет почти не пробивался сюда. Мне показалось, что пещера не имеет дна, но потом глаза смогли различить там несколько фигурок или очертании чего-то.
      — Хорошо… — Марш вытащил фонарик на длинной ручке, непременный атрибут сиркарского полицейского, включил его и поводил им из стороны в сторону, высвечивая те или иные углы комнаты.
      — Черт его знает, может, здесь уже поселился какой-нибудь медведь…
      — Почему же вы не закроете вход?
      Дэви проговорил:
      — Мы думали об этом. Те, кто придумал все это, так не сделали. Поблизости нет больших камней — Однако, довольно опасно. Как-нибудь надо собраться и построить дверь.
      В разговор вмешалась Стоуншэдоу: — Или перенести все на другое место.
      Пещера оказалась не такой огромной, как заставила меня вообразить темнота, даже не щель, а низкая, широкая отдушина в более-менее твердом граните. Когда-то она была наполнена глиной, но ее вымыла оттуда вода. Однако отдушина оказалась совершенно сухой.
      Всюду стояли ящики, и на некоторых из них все еще сохранился отличительный знак Североамериканской Армии.
      Там же находилось несколько вещиц, напоминающих гробы, какие-то квадратные серые металлические ящики с ручками.
      При виде этого по моей спине пробежал холодок. Я почувствовал, как Алике повернулась, чтобы взглянуть на меня. Может, она догадалась или сработал инстинкт?
      Подойдя к первому стеллажу, я начал, прищурившись от недостаточного освещения, считывать этикетки: полевые установки, легкое вооружение рейнджеров, дополненное полным комплектом боеголовок, оружие класса X, разрывные пули, огнеметы, какие-то аэрозольные препараты, химическое оружие, вызывающее тяжелое поражение головного мозга.
      Присутствовал даже нервно-паралитический газ, не действующий, однако, на хруффов, но действующий на саанаэ.
      В «гробах» находились двенадцать боевых скафандров для рейнджеров. На половине из них имелись фабричные этикетки, значит, ими еще не пользовались. Остальные были помечены для отправки в ремонтные мастерские, их повреждения описывались на прикрепленных к ним ярлыках.
      Рядом находился открытый ящик с термоядерными патронами, контрольное устройство и защищенный контейнер с тритием. Я проверил дату выпуска: 12 декабря 2158 года. Горючее, очевидно, распалось, несколько вышло из строя, но все еще было годно. Я посмотрел на Марша — тот пожал плечами.
      Стоуншэдоу пояснила:
      — У нас есть запасы дейтерия, но мы не можем переделать термоядерные патроны на этот вид топлива.
      Им бы лучше поостеречься с такой гремучей смесью из полутрития, он продолжает распадаться…
      — Наверно, я смогу показать, что надо делать. Но тогда пострадают скафандры.
      Марш спросил: — Мы сможем последовательно зарядить патроны?
      Я взглянул в его глаза, находившиеся в тени:
      — Последовательно — нет, но избирательно — да. — Я указал на «гробы». У нас мало подходящего оборудования.
      Мне казалось, будто все это говорит кто-то другой. С этой пещерой и находившимся в ней снаряжением я мог собрать небольшую, но хорошую команду, хотя команда — это группа отлично обученных бойцов. Что касается этих людей, то они сумеют продержаться перед соответственно вооруженным солдатом лишь минуту.
      Я направился в дальний конец комнаты. Там лежала старая пушка 2140 года выпуска. Скорее всего, эта ерунда принадлежала какой-нибудь резервной части. Это объясняет Наличие зачехленного первоклассного оборудования, нескольких ракет без боеголовок, двух ручных ракетных установок, все еще в чехле и без прицела, наборов средств для чистки прицелов в заводской смазке и упаковке, шести тонких голубых ракет «земля-воздух» радиусом действия 80 километров, аккуратно прислоненных к стене.
      Боеголовки имели странной формы заряд, о котором я раньше ничего не слышал. Кое-кто из пилотов саанаэ, поддерживающих с воздуха атаку соплеменников, может чувствовать себя в полном дерьме, пока все это не закончится и повстанцев не разгромят.
      Я остановился и посмотрел на своих компаньонов. Никто не произнес ни звука — они во все глаза глядели на меня. Интересно, чего эти люди ждут?
      Направившись к дальнему углу, где были сложены серые металлические коробки, сопровождаемый Маршем и его фонариком, я обнаружил там странные вещички, отмеченные незнакомым клеймом Североамериканской Армии, поставленной поверх старого знака. Я смахнул рукой пыль, покрывшую надпись: «Дата выпуска: 18 августа 2104 года».
      Внезапно меня осенило: это случилось через три недели, после того как мы удрали от нашедшего нас господина. Я поднял затвор прислушиваясь, как щелкнула гидравлическая пружина:
      — Посвети-ка мне, Марш.
      Он исполнил мою просьбу. Шифр на оружии говорил в пользу одного из многих агенств США, набор какой-то абракадабры из букв под знаком вооруженных сил страны — старой белой этикеткой, сморщенной и пожелтевшей от времени. Около контрольной панели находился отсек с инструкцией, объясняющей правила пользования оружием.
      Дэви посоветовал:
      — Ты бы лучше закрыл крышку, Аги. Они заряжены ураном 235. Здесь уже полно направленной радиации.
      Марш проговорил:
      — Мы думаем, они все еще годны.
      Да, одна такая штуковина может проковырять в матушке Земле громадную дыру.
      Следующее утро я провел, вновь обучая взрослых детей военным играм: сражаться и умирать, наблюдая, как они падают, притворяются мертвыми, приоткрывают зубы в посмертной гримасе, затем, смеясь, поднимаются и мечтают о светлом будущем.
      «По всей галактике, — говорили эти чудаки, — есть люди, подобные нам, ждущие, когда раса повелителей споткнется и упадет. Вселенная — это деревянная коробка, и мы разожжем в ней огонь».
      Я показал Дэви, как подключить термоядерные патроны, чтобы горел дейтерий, посоветовал не трогать тритиевую смесь 5 лет и только затем включить установку. Я видел, как заблестели его глаза, глаза Алике, а сам испытал леденящий душу ужас.
      Прошел еще один вечер, еще один чудесный закат, причем каждый раз он становился все краснее и краснее. Близился сентябрь с его багровыми захода ми солнца. Скоро, косяки гусей и уток прочертят осеннее небо, летя на юг, следуя за солнцем.
      Хотел бы еще раз посмотреть на них. Но я постоянно терзал себя мыслями, подобными этой: «Все скоро закончится, и ты прекрасно понимаешь это.
      Не имеет значения ни то, что ты делаешь, ни то, сколь труден будет твой выбор».
      Обед прошел, как всегда, замечательно: вкусная еда, обилие веселья и шуток. Я видел, как люди любят двух саанаэ, обступают их, непринужденно болтая.
      Некоторые из повстанцев знали несколько слов на их языке. Стоуншэдоу это, казалось, нравилось.
      Марш чувствовал себя гораздо лучше, чем раньше — он расслабленно сидел рядом со мной и потягивал домашнее пиво из тяжелой стеклянной кружки с эмблемой школы Чепел Хилл выпуска 2139 года.
      В том году мой и его отцы закончили школы.
      Майк Итаке закончил ее в 2143 году. Все они были умными, блестящими молодыми людьми, подающими огромные надежды в мире неограниченных возможностей. Иногда у них возникали вопросы: «Придут ли чужаки снова, или тот одинокий поврежденный корабль-разведчик взорвался среди звезд». И тут же находились ответы: «Может быть, мы потеряны для них, чужаки не смогут нас отыскать до тех пор, пока мы не подготовимся к отражению нападения».
      Когда оно произойдет?
      Никто не знал, что оборудование, которое мы захватили, было изготовлено по военной технологии хруффов. Оно оказалось воздушными ружьями и деревянными безвредными мечами по сравнению с высокоразвитой технологией расы господ, повелителей Вселенной. Никто из землян ни разу не видел Шенадаз.
      Следующий вечер я провел с Алике на холме, лежа и глядя на звезды, закрывая ей рот поцелуями и усугубляя ее счастье огнем желания. Я полураздел Алике, не обращая внимания на ее протестующие крики, что нас якобы могут увидеть люди, игнорируя тени у костров. Вдруг женщина. успокоилась, положила руку мне на плечо и посмотрела на меня своими серьезными, печальными глазами:
      — Что-то случилось?
      У меня в груди сильно кольнуло, меня мучило нечто, похожее на угрызения совести. «Эти люди — твои друзья, а эту, женщину ты любишь».
      — Что бы там ни было, ты можешь мне все рассказать, Ати.
      Да, почти, но не все. Я отложил свои переживания далеко в область подсознания и сказал себе: «Спрячь их в сейф, закрой крышку, крепко запри, выброси ключ, сверкающий, как серебряная звезда, в черное море какой-либо выдуманной ночи».
      Женщина проговорила:
      — Я знаю, ты, возможно, должен вскоре уехать, Ати. — Она бросила на меня печальный взгляд. Печальный, но храбрый, затем посмотрела в глаза, явив моему взору затаившиеся слезы, а губы раздвинула в широкой улыбке: — Время от времени ты будешь приезжать, я знаю это…
      Я медленно кивнул, положил руку ей на живот и, расстегнув молнию ее брюк, добрался до мягкой ткани трусиков.
      — Прости, Алике. Если я останусь, они…
      «Что? Что я должен сказать ей? — Если я останусь, они начнут следить за мной. И все это…» — Я обвел взглядом большую территорию внизу, где копошились люди и горели костры.
      Алике обняла меня, крепко прижала к груди и продержала так некоторое время. Затем мы занялись любовью под звездным небом, люди у подножия, может, и наблюдали за нами, но женщину это не волновало. Ее больше заботили наши чувства.
      Была полночь. Я сидел на вершине холма, окруженный гнездом из коричневой травы, сделанным нашими совместными с Алике усилиями, и смотрел вниз, на спящий лагерь, на палатки, едва освещаемые светом звезд и луны. Луна находилась прямо над западными горами.
      В лагере не наблюдалось никакого движения. Не раздавалось ни звука. Ветер нежно обдувал мою спину, угрожая вызвать мурашки, пожухлая трава колола ступни. Алике, должно быть, спала, лежа в нашей палатке.
      Когда я вышел по малой нужде, то увидел Марша, стоящего в одиночестве. Он улыбнулся, хлопнул меня по плечу и отправился в свою палатку, чтобы очутиться рядом с Сэнди, свернуться около нее калачиком и уснуть.
      Наступит завтра, и работы полным-полно… Наблюдая за его уходящей спиной, я сдерживался, чтобы не попрощаться с ним: «До свидания, Марш Донован».
      Я взял трубку и через сеть попросил соединить со Шрехт.
      — Привет, Ати. Я так и знала, что ты позвонишь.
      — Не удивляюсь.
      Послышался другой голос, ровный, спокойный и деловитый: — Включается система слежения, уровень третий высокий.
      Пусть так и будет. Я рассказал Шрехт все, что я видел, что хотел сделать и что мне надо сделать.
      Последовало долгое молчание.
      — Хорошо, мой друг. — Ее голос звучал нежно и мягко, несмотря на двойную преграду: транслятор и телефон. — Увидимся завтра около местного полудня.
      Я сидел до тех пор, пока не установилась луна, а потом отправился спать рядом с Алике.

      Всe утро следующего дня я тренировал свою маленькую команду мятежников. Мирное голубое небо лишь кое-где было затянуто золотисто-коричневой дымкой. День стоял жаркий и сухой. Жару лишь несколько смягчал холодный северо-восточный ветер.
      Я научил своих подопечных, как нужно управляться с оружием, а маленького парня в скафандре защищаться от пластиковых пуль. После каждой атаки я отводил бойцов в сторону и показывал небольшие белые вмятины — следы попадания, попутно объясняя, какие именно места тела наиболее уязвимы. Шли часы, и наш маленький человечек становился все опытнее и опытнее, опуская голову, чтобы лучше переносить удары в лицо, прижимая руки к груди, двигаясь быстрее, чтобы не позволить никому зайти за спину.
      Да, но саготы тоже могут научиться воевать.
      Можно, конечно, предположить, что события будут разворачиваться по их плану, что ни один вооруженный до зубов монстр не упадет на них с неба и не покончит с этими глупыми, детскими играми. Притворство, возведенное в квадрат, — так я называю подобные ситуации.
      А сейчас повстанцы разбрелись по полю и уселись группами, жуя завтраки, обсуждая учебный бой с человеком в скафандре, который на время отдыха снял с себя свою вторую кожу. Он блестел от пота, лицо приобрело свекольно-красный оттенок. Я мысленно отметил, что после завтрака мне необходимо будет показать ему, как отрегулировать систему охлаждения.
      «Притворство похоже на наваждение», — теперь я понимаю истинность этого высказывания.
      Мы с Алике шли через широкое желто-коричневое поле долины Дорво, держась за руки, что уже вошло у нас в привычку, неся с собой завтрак, который собирались уничтожить на высокой скале. Эта скала находилась на самом краю леса, ее ласкало солнце, обдувал ветер. Мы сели на вершине и обратили свои взоры вниз. Там, подобно муравьям, копошились друзья-повстанцы, которые, очевидно, тоже решили перекусить сэндвичами с печеночным паштетом и сыром, домашней выпечки хлебом грубого помола и тому подобной, нехитрой снедью.
      Мы сидели друг напротив друга и смотрели, как ест другой. Палящее солнце выжало из нас пот, кожа от него казалась глянцевой. Алике время от времени протягивала руку и дотрагивалась до моего колена.
      Ее прикосновения вызывали у меня волну возбуждения. Меня так и подмывало швырнуть сэндвич в траву, схватить ее, услышать треск расстегивающейся на джинсах молнии и увидеть появившееся лоно.
      Далее мне представилось, как я бросаю Алике на спину, кладу одну руку на горло, другой сжимаю колени, заставляя подругу видеть меня и вхожу в нее, содрогаясь от страсти.
      Женщина нервно рассмеялась и сказала:
      — Боже, какой у тебя странный взгляд, Ати! Где витают твои мысли?
      Встряхнувшись, отгоняя видения, я снова различил перед собой средних лет улыбающуюся женщину, которая с аппетитом что-то жевала, запивая еду лимонадом из бутылки.
      И тут я услышал, как рушится наш маленький мирок.
      Вдали послышался гул, эхом разнесшийся по пустыне, словно внезапно появился призрак какой-то давно забытой войны. Я сразу понял, что это такое.
      Алике неожиданно подалась вперед:
      — Ати, что это?
      Низкий звук, похожий на отдаленное рычание, медленно приближался.
      Направив свой взор вниз, я увидел, что Стоуншэдоу оторвалась от еды и застыла, склонив голову набок, вслушиваясь. Она никак не могла поверить своим ушам. Затем… Саанаэ повернулась к Мейсу, тот непроизвольным образом вздрогнул. В один момент оба вскочили на ноги, схватили оружие и побежали по направлению к лесу.
      «Ах, проклятые куски дерьма! Оставайтесь со своими друзьями!» хотелось мне крикнуть им вслед.
      В голосе Алике чувствовалась паника, правда, пока еще тщательно скрываемая:
      — Что случилось, Ати?!
      Внезапно над головами встревоженных людей раздался рокот электрических моторов — серия глухих, пульсирующих звуков, и повстанцев обдало воздушной волной от пролетевшего корабля.
      Женщина взглянула на меня блестевшими от страха глазами и чуть слышно прошептала:
      — О, боже…
      Сегодня фортуна отвернулась от тебя, Александра Морено.
      Внизу все люди вскочили на ноги и, глядя в пустое небо, принялись сканировать горизонт. Дэви, прикрыв глаза рукой, рассматривал голубую пустоту; маленький парень, чье имя я так и не узнал, внезапно упал на колени и, покопавшись в своем скафандре, открыл заднюю панель. Я поймал себя на мысли, что одобрительно киваю — что ж, он все-таки кое-чему научился. Марш спокойно стоял, положив руки на бедра, и смотрел вслед убегающим друзьямсаанаэ.
      Ну хорошо, Марш, теперь-то ты все знаешь.
      Он внезапно повернулся и взглянул на меня. С такого расстояния его глаза превратились в две маленькие, блестящие точки. Я поднял руку и указал на оружие, лежащее на земле рядом с ним.
      Мужчина снова на мгновение застыл. Звук приближающихся кораблей становился все громче и громче. Затем приятель отсалютовал мне по всем правилам военного искусства, на лице сверкнула белозубая улыбка: «Nos morifuri te salutamus!»[ «Идущие на смерть, приветствуют тебя!» (лат.) (здесь и далее примечания переводчика)] Да, Марш, теперь ты точно все знаешь.
      Он что-то прокричал, повернулся и ринулся к серому ящику с вооружением, стоящему недалеко от его палатки. Там находилась коробка с патронами к оружию класса X, принесенному из тайника в горах.
      Интересно, сумеет ли Марш ее вовремя открыть? И кто будет его первой мишенью, уж не я ли?
      Я схватил Алике за руку, оттащил ее от края площадки и укрылся в тени. Там мы могли лечь на камни и наблюдать за происходящим.
      Из-за леса показались шесть больших истребителей, пилотируемых саанаэ. Они летели с шести разных сторон. Их пушки изрыгали огонь. Вокруг еще недавно праздной толпы поднялась пыль. Это были всего лишь предупредительные выстрелы, предлагающие повстанцам сдаться без боя, чтобы потом быть арестованными, допрошенными, а затем брошенными в тюрьмы.
      В кораблях уже открывались люки, в них виднелись солдаты — вооруженные саготы и саанаэ, ждущие и готовые убивать.
      Я видел, как Марш, согнувшись над коробкой, достал патрон, вставил его в рейнджерское ружье, повернулся и выстрелил с бедра, даже не целясь. Один из кораблей вспыхнул, осенив людей на мгновение бело-фиолетовой вспышкой, и развалился на части.
      Горящие обломки, ломая и круша деревья, упали на лес, другие дымящиеся части, прочертив дугу, подожгли траву.
      Рядом со мной, закрыв ладонями уши, зажмурив глаза и открыв рот, лежала дрожащая, испуганная женщина. Она, должно быть, кричала, но из-за шума я не мог слышать ее криков.
      Остальные пять машин, неуклюже подпрыгивая, приземлились, обороты двигателей уменьшились, турбины заработали на холостом ходу. Из открытых люков стремительно выскочили плохо обученные полицейские.
      Марш выстрелил снова, теперь с колена, и взорвал одного, облаченного в скафандр сагота. Его черный шлем с находящейся внутри головой вращался в разные стороны. Из щелей лилась ужасная смесь из крови и какой-то технической жидкости. Саготы немедленно бросились на землю и начали отстреливаться. Их бело-зеленые тела являлись прекрасной мишенью для повстанцев, милых моему сердцу учеников. Они уверенно осыпали их пластиковыми пулями. Тут заговорило орудие на борту корабля. Пули чиркали по траве, срезая стебли и заставляя людей залечь.
      Поднялся ужасный гвалт. Бойцы вскрикивали, когда их тело прошивал полурасплавленный пластик, подобный раскаленному электроду.
      Так, наверное, кричат дети в аду.
      Марш выстрелил третий раз. Снаряд его оружия класса X улетел в лес; ярко-белый шар, клубы дыма и кусочки дерева просвистели над нашими головами. Затем люди в черных скафандрах сбили моего друга детства, и кто-то из них ударил его прикладом по голове — раз, другой, третий. Я мог видеть кровь, ярко-красное пятно, испачкавшее зеленую форму.
      Алике спрятала лицо у меня на груди, трясясь, тяжело дыша и сдавленно рыдая. Я нежно гладил ее по спине:
      — Шш… Все будет хорошо.

* * *

      Казалось, что прошло несколько часов, но солнце в небе находилось все еще высоко. Значит, минули лишь какие-то минуты. Жертвы боевой операции уже были аккуратно разложены по рядам: саанаэ, саготы и повстанцы. Оставшиеся в живых мои ученики, здоровые и раненые, все вместе стояли в длинной шеренге, закованные в цепи, и ждали.
      Между нами и кораблем ходила пара саготов с огнетушителем и гасила горевшую траву. Остальные разбирали обломки сбитого аппарата, разыскивая оставшихся в живых. Они предполагали, что одного или двух могло просто-напросто выдуть из люка.
      Некоторые из находившихся внизу женщин были по-настоящему хороши: высокая грудь, узкая талия.
      Многие мужчины отличались красотой лица и тела, но подавляющее большинство их составляли рыхлые, с кожей, похожей на дрожжевое тесто, пухлые слуги, не слишком утруждающие себя работой. Дэви постоянно крутил кольцо, сжимающее горло, к которому была прикована цепь, и поглядывал на вершину СКалы, где мы укрылись.
      Алике, сжавшись в комок, прошептала:
      — Что с ним будет? — Ее голос стал низким, вибрирующим, усталым.
      Я нежно похлопал свою подругу по плечу, но ничего не сказал.
      Между тем саготы приволокли Марша. Его руки были заломлены за спину, одна, явно, была сломана. Я ясно слышал всхлипы и стоны мужчины, когда полицейские с силой стягивали его конечности. Хрустели кости, на щеках Марша блестели слезы. На нем все еще находилась рубашка, вся пропитанная кровью, и один ботинок. Брюки, однако, отсутствовали.
      Победители поставили Марша перед группой людей и саанаэ и что-то резко говорили ему. Один из саготов ткнул его штыком в пах, заставив согнуться пополам и всхлипнуть.
      Я услышал смех негодяя и его голос:
      — Что? А, тебе не нравится это, Марш, приятель?
      Сагот вновь пустил в ход свой штык. По ногам истязаемого потекла кровь.
      Полицейские заставили несчастного выпрямиться, крепко держа его, затем отпустили. Марш шатался из стороны в сторону, оглядывался на Дэви, на друзей, на скалу, где прятался я.
      Главный сагот расстегнул кобуру, вытащил пистолет и приставил его к голове несчастного. Я видел, как шевелились его губы, вынося краткий приговор.
      Марш резко помотал головой не соглашаясь.
      Грянул выстрел, одиночный хлопок, эхом пронесшийся над деревьями.
      Марш Донован сел, а потом упал навзничь. Руки и ноги его затряслись в конвульсиях, рот открылся, и черная кровь, как вода, потекла на траву.
      Алике с силой сдавила мне локоть и издала короткий, тихий звук, похожий на кашель. Он показался мне отголоском недавнего выстрела.
      Когда саготы притащили из леса двух саанаэ — это уже выглядело, как развязка. Свои же соплеменники волокли окровавленных Мейса и Стоуншэдоу. Те, хоть и испачканные желтой кровью и порядком избитые, все еще сопротивлялись. На спине у мужской особи зияла огромная рана. Ко всему прочему, Мейс еще и прихрамывал на заднюю ногу.
      Офицеры-саанаэ собрались вокруг пленников, послышались отрывистые, лающие звуки их речи, гневные крики Стоуншэдоу, которые я сумел разобрать.
      — Суки! — кричала она. — Если бы вы были настоящими саанаэ, то находились бы здесь, в лесу, вместе с нами!
      Я схватил Алике за руку, уводя ее, за скалу, шепча:
      — Нам лучше убраться отсюда… — Женщина неохотно последовала за мной. Она все еще находилась в сильнейшем шоке.
      Позади мы слышали тяжелые, ритмичные, глухие звуки, голоса, жуткие, нечеловеческие крики — Мейс и Стоуншэдоу забили до смерти их же соплеменники.
      В лесу было прохладно и тихо. Высоченные деревья нависали над нами, воздух между ними стал туманным, словно пар. Деревья, находившиеся в отдалении, почти совсем скрылись за светло-голубой дымкой. Шелест наших шагов перекрывали крики птиц, предупреждающих друг друга о появлении чужаков. Сюда добавлялся неумолкающий стрекот насекомых, маленьких биороботов, живущих по программе, созданной Богом.
      Мы шли долго, километр за километром. Прошло двадцать, тридцать, сорок минут. Наконец мы остановились, чтобы Алике могла прислониться к дереву и передохнуть. Ее одежда была пропитана потом, лоб прорезали глубокие морщины, а глаза смотрели на меня с тоской и печалью.
      — Ты даже не запыхался… — Голос женщины не выражал никаких эмоций, просто констатировал факт.
      Она попыталась отвлечься от ужасной действительности, оградить себя от кошмара реальной жизни и даже от меня. Ее голос являлся тому прекрасным доказательством.
      Я чувствовал, как прохладные струйки пота стекают по бокам, ощущал жар, исходящий от кожи: боевая готовность номер 1. Я помню, как в первый раз на тренировке мне надо было пробежать 100 километров. Хотя я знал, что это будет очень тяжело, но все же не мог предположить, как плохо буду себя чувствовать.
      Алике внезапно села и начала плакать. Слезы смешивались с потом, собирались на подбородке, падали на колено, из носа тоже текло.
      На меня женщина больше на смотрела, а устремила свой взгляд куда-то поверх деревьев.
      Можно было предположить, что она видит: Дэви в цепях, Марш, лежащий на земле, трясущийся в конвульсиях, с глазами, устремленными в небо, а затем, по мере того как оно начало чернеть, — вникуда. Может, моя подруга представляла закованную в цепи Сэнди, беспомощно наблюдающую за смертью возлюбленного…
      Что мне следовало делать в этот момент? Стать на колени рядом с ней, обнять и шептать: «Ну, будет…»? Или же, едва прикоснувшись к ней, снова почувствовать возбуждение от одной только мысли, что дотронулся до ее тела? Что, интересно она тогда подумает? Может, ничего. Может, ей наплевать, и она просто ничего не заметит. Опять все окажется обыкновенной мыльной оперой, дешевой мелодрамой.
      Лес вокруг нас внезапно сделался белым; ослепительный свет пробивался сквозь стволы, которые отбрасывали резкие, отчетливые тени друг на друга и на землю. Птицы замолчали, биороботы-насекомые перестали стрекотать.
      Свет исчез, и лес внезапно стал казаться совершенно темным. Земля под ногами задрожала.
      Взрыв походил на отдаленный раскат грома.
      — Мне кажется, — произнес я спокойным голосом, — это взорвали склад оружия.
      Алике минуту или две сидела, не отрывая от меня глаз, затем шмыгнула носом, вытерла его рукавом, медленно встала и направилась следом за мной по склону холма.
      Солнце уже садилось за дальнюю гору, и нам открывалась великолепная перспектива оранжевых холмов, освещаемых уставшим за день светилом.
      Пищи у нас с собой не было, карманы, и у меня и у нее, оказались пусты, поэтому костер нам разводить было незачем, да и нечем. Алике сидела, прислонившись к теплой, нагревшейся за день скале. Она вытянула ноги и наблюдала, как солнце скользит по небу, освещая нижний слой тонких облаков.
      Я же, испытывая угрызения совести, жалость и сожаление, стоял от нее на некотором удалении, на выступе скалы, глядя на верхушки деревьев, растущих в нескольких сотнях метрах от меня.
      Итак, что же мне делать теперь? Крикнуть? Может, Алике начнет первой и подтолкнет меня? Представляю себе падение с края скалы. Летишь эдак, видя попеременно то небо, то землю, опять небо, а потом — ничего… Пролетаешь сквозь деревья, оставляя на них клочья одежды и куски мяса, а в конце концов плюхаешься об землю и лежишь там мешком с переломанными костями…
      А может, лучше пойти через лес к железнодорожному подогну, что находится не так далеко отсюда, сесть в поезд и уехать домой, потом сесть на.
      другой поезд, добраться до космопорта и улететь на другую планету, туда, где теперь мой второй дом?
      Очевидно, надо взять с собой Алике, довести до двери ее домика, поцеловать на прощание и убраться восвояси. И забыть о ее существовании. В душе я лелеял надежду, что и она забудет обо мне. Я пытался внушить себе, что это был обычный, приятный, маленький отпуск, после окончания которого мне необходимо вернуться.
      Я обернулся, чтобы взглянуть на женщину, сидевшую спиной к скале. Она не смотрела на меня, а бездумно уставилась на заходящее солнце.
      Между нами все кончено? Очень может быть.
      Наконец я решился, подошел к женщине и встал прямо перед ней, загораживая обзор. Первое время мне казалось, что я стал стеклянным, потому что Алике не замечала моего присутствия. Все-таки, подумав, она взглянула на меня. Ее глаза были сухи и безжизненны.
      Взяв руку Алике, я помог ей подняться, расстегнул блузку, спустил ее с плеч. Тонкая ткань упала на землю. Встав на колени, я расстегнул ее пояс, молнию и стащил джинсы. Снимая ботинки, я ощущал на своих плечах ее руки. Легким движением Алике освободилась от брюк, затем отступила на шаг и посмотрела на результат.
      Женщина стояла в белом хлопковом белье. Она сразу как-то постарела, фигура стала немного расплывчатой, но Алике все еще оставалась прекрасной. Ее бездонные глаза таинственно поблескивали, волосы разметались в художественном беспорядке.
      Она не улыбалась и не хмурилась, просто стояла, босая, и смотрела на меня.
      Я обнял Алике, расстегнул лифчик, снял его и бросил на груду одежды, затем то же проделал и с трусиками. Вернувшись на прежнее место впереди женщины, я посмотрел на нее.
      Передо мной находилась обычная женщина: грудь и интимный треугольник, странное лицо постаревшего ребенка, тонкие, без мускулов, руки, неспособные бороться со мной, даже если их обладательница сильно этого захочет.
      Боже всемогущий, какие мысли лезут мне в голову!..
      Алике молча наблюдала за моим стриптизом. Глаза женщины, когда я избавился от одежды и взору представилась восставшая плоть, даже не замерцали.
      Положив ее на спину, раздвинув ноги и встав на колени, я взял в руку свой член и нежно потер его о мягкий треугольник и лоно, а потом ввел его в то самое, надлежащее место, где он должен находиться в подобных случаях. Мне показалось, что я занимаюсь любовью сам с собой или с резиновой куклой.
      Лицо Алике абсолютно ничего не выражало.
      Я продолжал смотреть ей в глаза и когда испытывал оргазм. Женщина протянула руку и провела ею по черным волосам на моей груди. Потом закрыла глаза и обняла меня, прижав к себе, дыша прямо в ухо.
      Солнце село, небо потемнело, а мы шли совершенно раздетые, наблюдая торжественное появление звезд. Алике пригрелась под моей рукой, прижалась ко мне, но все еще хранила молчание. Я же не знал, что и думать.
      Мне было отлично известно, что я пользуюсь ею, как пользовался наложницами, наши отношения подошли к концу. Но все же…
      Мечта никак не желала умирать: смеющаяся Алике, которая так счастлива со мной… Я провел рукой по ее телу, дошел до ягодиц, изгиба бедра и добрался до влажных волос лона. Что она подумает, если я снова брошу ее на спину? Я почувствовал легкое возбуждение и понял, что буду готов, если возникнет необходимость.
      Интересно, черт побери, о чем она сейчас думает? Я ласкал тело женщины, размышляя о приезде домой, о Соланж, Хани и других наложницах, о том, что, наконец, я смогу нормально поесть.
      Молчание нарушила Алике:
      — Я отлично помню тот день, когда убили Майка Итаке.
      От звука ее голоса, громом прогремевшего в ночи и заставившего застыть мои пальцы, покоящиеся на женской ягодице, я чуть не подпрыгнул. Последовало продолжение:
      — Твой отец тоже был там, стоял в недостроенной голубой станции. Шеф Каталано тоже был там, в компании нескольких саготов и хруффов. Саанаэ они с собой почему-то не взяли.
      Я довольно легко представил эту сцену.
      — Это случилось зимой. За несколько дней до убийства выпал снег. Земля была покрыта им на дюйм или два. Конечно, потом он почти весь растаял, лишь там, где была тень, остались небольшие участки.
      Голос Алике походил на голос сонного или спящего человека:
      — Ты же знаешь, твой отец говорил, что проклинает тот день, извинялся перед Дэви за то, что произошло. Он тогда стоял и смотрел. Шеф Каталано выстрелил из маленького пистолета в голову Майка… Так же сегодня саготы убили Марша. Он застрелил его, и мужчина рухнул, как рухнул сегодня наш общий друг, содрогаясь в конвульсиях и глядя чна окружающих. Когда жертва затихла, саготы завернули тело в окровавленную простыню и бросили его в огонь…
      Так люди могли описывать скучный и напряженный обед или вечеринку.
      — Дэви был там? — спросил я.
      Алике покачала головой:
      — Он в это время находился с матерью. Майк предупреждал их, чтобы не приходили. Старик знал, что произойдет.
      — А Марш?
      На сей раз Алике кивнула:
      — К моменту убийства он прослужил в рядах сиркарской полиции уже шесть месяцев.
      Ага, значит, наш общий друг испытал шок, который сменился затем синдромом выживания. Своими чувствительными пальцами женщина провела по моему животу, паху и обнаружила, что я уже возбужден. Обхватив мой член руками, она вопросительно посмотрела на меня:
      — Хочешь, займемся оральным сексом?
      Внутри меня все сжалось в комок. Я ощутил к ней чувство жалости. И, что самое главное, я хотел этого, но отвел руку и предложил:
      — Может, чуть позже. Почему бы тебе не поспать?
      Последовала долгая пауза, затем Алике вновь начала плакать, тихо всхлипывая, разрывая мое сердце на части.
      Ночь в горах, окруженных лесом, со сверкающими звездами на черном бархатном небе, была прекрасна. Интересно, почему это мы испытываем такие сложные чувства по поводу всяких бессмысленных и эфемерных вещей? За моей спиной поднялась луна, ее неверный свет порождал длинные тени и заполнял лес призраками.
      Мы с Алике оделись — летняя ночь становилась холодной, и ветер заставил наши тела покрыться мурашками. Потом долго сидели, вглядываясь в темноту. Наконец женщина повернулась, ее ягодицы уперлись мне в бедро, и она заснула.
      Боже мой, а я вряд ли когда-нибудь усну! Если да, то меня всю ночь будут мучить кошмары.
      «Господи, не будь таким глупым, Атол Моррисон, джемадар-майор из Девятого Непобедимого легиона спагов, солдат армии повелителей! Повстанцы не находились в стане твоих друзей, ты едва их знал. А Алйкс?» — пытался я урезонить себя.
      Положив на нее руку, я почувствовал, как в такт дыханию движется ее тело. Неужели до сих пор она будет делать все, что заблагорассудится? Я уже чувствовал на своем теле ее губы и язык. Да, ну а если отложить это в сторону….
      А как же быть с моими чувствами?
      Это обычный инстинкт, только и всего. И мифология говорит о том, что, если у человека есть сексуальный партнер, это должно что-то означать. Если же нет, то в этом случае…
      Когда у наложницы заканчивается контракт и она собирает свои пожитки, намереваясь отправиться домой, где ее ждет свобода, семья и беззаботная жизнь, я всегда чувствую какую-то боль, пусть не сильную, но все же боль… Я думаю… думаю… Потом приходит другая, раздевается перед тобой, расставляет ноги, улыбается, шепчет ободряющие слова…
      А я просто настраиваюсь на еще одно расставаниеА Скользнула тень, движение…
      Внезапно я напрягся и всмотрелся в край скалы.
      Что-то, похожее на паука, появилось там, остановилось, посмотрело в мою сторону. Большой паук с оборудованием, привязанным к спине, сверкающие глаза…
      О, Боже! Я громко рассмеялся:
      — Привет, долго идешь за нами?
      Ответом была тишина.
      Разбуженная Алике зашевелилась, протянула руку, дотронулась до меня и пробормотала:
      — С кем ты разговариваешь? — Ее голос был глух, как у еще не проснувшегося человека.
      Ответа не последовало. Она повернулась, приподнялась на локте и полузакрытыми глазами посмотрела на меня: — Ати?
      Я указал на поппита.
      Женщина взглянула, резко отскочила назад, но, ударившись головой о скалу, глухо вскрикнула и закрыла рот руками.
      Поппит повернулся, чтобы взглянуть на нее, но объектив его аппарата был направлен на меня. Раздался нежный, безликий голос:
      — Оставайтесь здесь, 10х976-ой. Завтра на рассвете прибудет флиттер и заберет вас. — Послышался тихий перезвон, приглушенные команды — знакомая музыка. Поппит отправился назад и скрылся за скалой.
      Алике, как клещами, тяжело дыша, вцепилась в мою руку.
      — Как он нашел нас? И почему… — быстро проговорила она.
      Я хотел было вытащить из кармана телефонную трубку и показать ей, но передумал.
      В глазах женщины появилось выражение панического ужаса:
      — Неужели твое присутствие здесь связано с этим нападением… — Алике не смогла закончить, не смогла отвести своих глаз от моего лица.
      Интересно, знает ли она правду или нет? Впрочем, какое это имеет значение…
      — Нет, возможно, нет. Уверен, что они уже долгое время знали о существовании вашей группы… — Вообще-то это являлось правдой. Досье Марша было заполнено уже довольно давно, и все, что я сделал — всего лишь назначил дату его Казни.
      Я убеждал себя: «Ну, продолжай, внушай себе эту мысль, может, в конце концов, ты и сам поверишь…» Алике обняла меня, прижалась ко мне, вся дрожа. Через некоторое время она расслабилась и уснула. Я же до рассвета не сомкнул глаз.

      Несколько дней путешествия были похожи на сон, и вот я уже снова оказался в Чепел Хилл, в сумраке зала замка господина. Устаревшая система связи не была подключена к сети и молчала, исчезли куда-то охранники-саанаэ, вежливый управляющий и поппиты. Я вновь надел форму и кобуру с пистолетом.
      Вытащив из нагрудного кармана трубку, я открыл ее, положил на ручку сиденья и с помощью сети пятого высокого уровня подключился к системе, ведающей передвижением. «Разрешите мне поговорить лишь с одним абонентом. Позвольте побеседовать с местным господином, находящимся где-то в этом доме из стекла, керамики и камня, окруженным свитой из маленьких голубых поппитов и испарениями, стелящимися по полу и исчезающими», — мысленно умолял я сеть.
      Меня добивал этот безликий, бесполый голос, не дающий представления о собеседнике. Может, нет господ, повелителей Вселенной, а есть один, единственный, великий и неповторимый. Эта мысль, как мне кажется, была не беспочвенна, в ней присутствовал здравый смысл. Нам надо учитывать то, что мы очень мало знаем о них.
      Цивилизация захватчиков, завоевателей, бессмертных, бесстрастных, непобедимых, всемогущих, вызывала много кривотолков. Никто не знал, откуда они пришли — существовали только многочисленные слухи, так как никто не имел представления об их происхождении. Даже если верно то, что болтают о длительности существования их империи: 17000 лет, сто тысяч, миллион? По меркам космоса, только дата свыше биллиона лет имеет хоть какое-то значение.
      Может, повелители Вселенной существовали уже в ту эпоху, когда вымерли динозавры, а может, они видели взрыв сверхновой звезды, что дал жизнь Солнечной системе? Они и сейчас здесь и везде, ну и что из того?
      «Хм, что же я могу сказать тебе, повелитель? Наверно, то, что я предал своих друзей, послал их на смерть, потому что хотел, чтобы мой народ жил. И даже не знаю, является ли это причиной и объяснением моего поступка… Я хочу спросить, почему ты допустил, чтобы такое случилось, и почему ты так безалаберно относишься к подобным вещам? Что же ты не задумываешься над тем, что произойдет и происходит с нами? Ответа нет и не будет…»
      Мягкий, холодный, безликий голос прошептал из темноты:
      — Докладывайте, 10х9760-й, отчитывайтесь.
      «Неужели я хочу поверить, что господа — есть Бог? Нет, конечно, нет. Если упадет воробей, они не будут беспокоиться, что же говорить о человеке… Черт, надо сделать рапорт, рассказать об увиденном, о том, почему ты сделал то, что сделал. Кроме того, необходимо посоветовать этим проклятым ублюдкам, что требуется предпринять, чтобы такое больше не повторялось».
      Ответа я не дождался, просто голос произнес:
      — Спасибо, 10х9760-й, вы можете идти.
      Из трубки донесся рокот, сеть постепенно отключалась, и наконец наступила тишина.
      Я в одиночестве бродил по лесу к северу от Чепел Хилл и Карборро. Дошел до того места возле Болин Крик, где мы с Алике провели нашу первую, после моего возвращения, ночь, вспомнил бар Дэви, сражение на улице, когда она ждала, чем закончится схватка. Победил я, убив проклятых подонков. Помню свои ощущения, когда после драки обнимал эту женщину.
      Остановившись у глиняного карьера, я понаблюдал за рабами, согнувшимися под тяжестью своей ноши. Охранники-саанаэ равнодушно взирали на своих подопечных, на кнуты, опускающиеся на спины провинившихся, и, кажется, с удовольствием слушали стоны и хрипы всех этих смердящих мужчин и женщин. Смотрели на то, как они падают и поднимаются вновь.
      Под деревьями лежал. обнаженный мужчина, умерший, судя по всему, несколько часов назад и уже начинавший распухать, испускать зловоние. Его лицо еще не успело побагроветь, глаза почему-то были открыты, но это оказалось иллюзией — кто-то их съел, оставив лишь пустые глазницы.
      Я прошел через лес и уселся на невысоком холме за школой, глядя на поле. Там опять тренировалась школьная команда, но на этот раз посерьезнее, потому что через неделю должны были начаться занятия. Здоровые молодцы, наталкиваясь друг на друга или на своего центрового, издавали сдавленные хрипы. Мне бросился в глаза красивый мускулистый парень, из-под шлема которого выбивались золотые кудри, и правая крайняя хрупкая, длинноногая девушка с прямыми черными волосами. По тому, как они склоняли друг к другу головы при разговоре, можно было догадаться, что между ними что-то происходит.
      Мяч шлепнулся около полузащитника. Быстроногая девушка легко оставила позади своих преследователей. Полузащитник с трудом схватил мяч до того, как его достал соперник.
      Сверкающий коричневый шар двигался в воздухе, подобно патрульному кораблю хруффов, и, приостановившись в высшей точке траектории, ринулся вниз. Девушка даже не повернулась, просто посмотрела на надвигающуюся тень, подняла руку в нужный момент, и мяч легко приземлился на ее ладонь.
      Потом он был прижат к груди и направлен в ворота.
      Похоже, в этом году ребята не проиграют ни одного матча.
      Покинув свой наблюдательный пост, я отправился по грязным улицам поселения Чепел Хилл. Почемуто мне вспомнилась Народная республика Герей. Она представляла из себя маленький городок, а точнее, деревню, очень похожую на эту, только под другим, серо-голубым небом отдаленной планеты, где даже днем виднелись звезды. Солнце — яркая вспышка, далекая, изящная, маленькая, а Герей — крошечный, тесный мирок, двигающийся вокруг звезды класса К7 на границе своей экосферы. Еще несколько миллионов километров дальше в космос, и соединенные усилия активного геохимического цикла и биосферы были бы бесполезны.
      Чтобы выжить, жители Герея трудились в поте лица, причем трудились для повелителей, о мотивах поведения которых никта не имел представления. Не знаю, что двигало ими.
      Мы пробыли там очень недолго, и у меня не было возможности как следует их узнать. Поэтому я не могу сказать, что толкнуло туземцев на мятеж, побудило воевать и сражаться с нами луком со стрелами и копьями с каменными наконечниками. Веретенообразные, маленькие, голубые человечки, похожие на прямоугольных насекомых, подбадривая себя щебечущим воинственным кличем, умирали, причем довольно неплохо.
      В тот последний день я стоял с их вожаками и молча смотрел, как они шепчутся своими тихими, шелестящими голосами, дотрагиваются друг до друга, заглядывают в глаза. Когда они были готовы, то пришли и встали в середине своей, «палаты общин», той же самой комнаты, где ранее они приняли решение поднять мятеж. Предводитель сделал мне знак, что-то шепнул, и мятежники выстроились в ряд.
      Мы все время общались через выданные господами трансляторы, поэтому без них понять туземцев мне было невозможно.
      Я прошел в противоположный конец шеренги, расстегнул кобуру, вытащил оружие и передернул затвор. Несколько туземцев внезапно почувствовали слабость в коленях, зашатались, пытаясь выпрямиться. Стоявшие рядом подбадривали ослабевших товарищей.
      Я называю это мужеством. «Их ждет лучший мир», — так, кажется, говорят в подобных случаях. У туземцев были органы, похожие на маленькие уши, и я знал, где расположены слабые места черепной кости, защищающей мозг, где находится центральный нерв. Приставив дуло к этому месту почти вплотную, я выстрелил. Вслед за выстрелом стена позади шеренги окрасилась темно-серой кровью. Жучок-туземец упал, а его соплеменники непроизвольно повернулись на шум. Я шел вдоль шеренги и стрелял, стрелял, стрелял.
      Могу сказать, что местные жители были очень удачно устроены. Удачно для нас, потому что кровь всегда выливалась спереди и крайне редко разбрызгивалась сзади. Когда стреляешь в гуманоидов, возникает определенная проблема с кровяными брызгами, особенно при использовании энергетического мощного бластера. Близко к казненным подходить нельзя, потому что выстрел сносил полголовы жертвы, а мозги, смешанные с кровью несчастных, забрызгивали все на свете, в том числе и лицо стреляющего. Так припечатывали, что не отмоешься.
      В живых остался один предводитель. Он стоял неподвижно, бесстрастно, не трясся, не шатался.
      Вообще-то трудно говррить о проявлении мужества и стойкости у инопланетян. Неподвижность у них может означать крайнюю степень ужаса. Они даже могут умереть от страха, но конечности трястись не будут.
      Когда я похлопал его по плечу, вожак дернулся, пошатнулся и, чуть повернув голову, взглянул на меня своими светло-коричневыми. глазами с шестью маленькими зрачками, собранными в их центре.
      Послышалась незнакомая речь, напоминающая мягкий шепот.
      Подняв пистолет, я выстрелил ему между глаз.
      Вожак застонал, осел на землю, поднес руку к вдавленному лицу и рухнул на спину. Потом прошептал еще несколько слов своим шелестящим голоском и успокоился.
      Позже мы сожгли здание и все нем, собрав жителей и заставив их смотреть.

* * *

      Я сидел в одиночестве на скамейке около отцовского дома., наблюдая за тем, как заходит солнце, как темнеют небеса, в знакомой последовательности высыпают звезды и начинают кружиться в вечном, — никогда не прекращающемся танце.
      Я говорил себе: «Ну хорошо, ты поступил подобным образом для, всего этого, ради сохранения жизни на Земле. Цивилизация повелителей — твоя цивилизация, все, что ты или кто-нибудь другой будет когда-либо иметь. Ты делал это неоднократно и ровно столько же будешь делать еще. Нет причины беспокоиться из-за какого-то пустяка. Что из того, что на этот раз бунтовщиками оказались близкие соплеменники? Ах, дерьмо какое, ну говори с собой, говори, успокаивай совесть, расправь плечи, подними подбородок, джемадар-майор. Ты всего лишь часть огромной машины, ты поклялся на верность и верен своему долгу, ты — цивилизованный человек. Содеянное тобой имеет простое объяснение — ты исполнял свой долг. Да, долг, не больше и не меньше. А теперь иди домой, джемадар-майор, твоя работа едва началась».
      Я ощущал комок в горле, непроизвольно стискивал зубы и жмурился. Наконец звезды превратились в расплывчатые пятна. Я глубоко вздохнул несколько раз. Ну вот, уже лучше. Переживания еще никому не приносили пользы. Кроме того, сделанного не изменишь и прошлого не воротишь, надо больше не возвращаться к этому.
      Но когда я вернулся в комнату и захотел лечь спать, то содрал со стены картину обнаженной танцовщицы и порвал ее на мелкие кусочки. Затем раздавил ее аппетитные выпуклости каблуками ботинок. В доме жило много народу: Лэнк, Оддни, мать, отец, но никто не заинтересовался шумом, доносившимся из моей комнаты.

* * *

      Еще один день я провел в одиночестве, блуждая по окрестностям, скрываясь от суда людского и от глаз родных, словно отверженный преступник, последний изгой. Я кружил вокруг лесов Карборро, мимо темных дверей Каррмилла, мимо негоревшего знака «Дэвис» и в конце концов остановился у дверей дома Алике, освещенного лишь светом безжизненных звезд.
      Сквозь окне гостиной пробивался слабый свет, но я не решился заглянуть внутрь Г Я не мог себе представить, что она лежит в постели и мастурбирует или сидит около старинного телефонного аппарата, ожидая моего звонка.
      На одно мгновение мне показалось, что ее уже нет в живых.
      Да, настало время попрощаться.
      Я постучал. В ответ не раздалось ни звука, затем послышались осторожные шаги. Кто-то дышал за дверью, разглядывая непрошеного гостя в замочную скважину. Дыхание прекратилось. Интересно, отойдет ли она от двери, уляжется вновь на кровать и будет ожидать моего ухода? Думаю, мне даже хотелось этого.
      Затем я услышал, как щелкнула задвижка, натужно заскрипел старый, ржавый болт, как рука женщины повернула ручку, и вот дверь отворилась. В дверном проеме, глядя на меня своими темными глазами, стояла Алике — ее лицо было обрамлено черными локонами. Она была одета в покрытый пятнами старый белый халат. Женщина, не отрываясь, смотрела на мою форму, на застегнутый у ворота мундир, на пистолет в кобуре. Отступив на шаг, Алике впустила меня, затем присела рядом со мной на диван, однако, на значительном отдалении, так, что наши тела не соприкасались, и уставилась на тусклую лампочку. Пламя выбивалось из маленьких отверстий, наполняя комнату слабым запахом керосина.
      Я проговорил:
      — Я уезжаю завтра утром домой, Алике, и пришел попрощаться.
      Она повернулась и взглянула на меня мерцающими глазами, пытаясь напоследок запечатлеть в памяти мой образ:
      — Я всегда надеялась, что это будет твой дом, Ати.
      Я покачал головой:
      — Но это не мой народ, Алике, и он никогда им не был.
      — А я?
      «Господи, чего она хочет? Что она еще воображает? Неужели я должен спросить ее, поедет ли она со мной, станет ли моей наложницей, будет ли делить ложе с Хани и со всеми остальными? Нет, сначала ей придется поехать в школу наложниц, затем она подпишет контракт и отправится отрабатывать его с кем-нибудь еще».
      Я пожал плечами.
      — Все ушли, Ати, я осталась одна, — произнесла женшина.
      — Извини…
      — Лучше бы меня забрали со всеми, — тоном потерявшейся маленькой девочки продолжала Алике.
      — Не надо.
      Она вновь посмотрела мне в глаза: — В этом было кое-что интересное.
      Конечно, я не спорю. Но не мог же я уехать просто так, оставив ее мучиться угрызениями совести из-за того, что она не совершала. Это несправедливо. Достав из кармана телефонную трубку, я открыл ее перед женщиной и спросил:
      — Ты знаешь, что это такое, Алике?
      Она отрицательно покачала головой и в ужасе посмотрела на прибор, как на ядовитую змею. Я поднес трубку к лицу и проговорил:
      — 10х9760-й докладывает, уровень пятый, высокий.
      Получив подтверждение вызову, я отключился, сложил трубку и убрал ее обратно. Женщина спросила:
      — Ты брал эту штуку с собой в горы?
      Я кивнул.
      — Зачем?
      Хороший вопрос. А как мне на него ответить?
      Что, рассказать ей обо всех мирах, где я побывал, обо всех странных, экзотических обитателях, которых я там встречал и убивал десятками, сотнями и тысячами? Сказать ли женщине о том, что, погубив ее друзей, я спас человечество от судьбы убиенных мной туземцев?
      — Алике, я — солдат расы повелителей. Это многое значит для меня.
      Ее лицо исказила гримаса, будто женщина вот-вот собиралась заплакать. Глаза Алике были по-прежнему устремлены на меня и блестели в свете лампы.
      -. Для тебя этот мир слишком мал, да?
      — Может, и так…
      Алике встала и, не обращая на меня внимания, повернулась лицом к лампе. Приняв это как предложение сматывать удочки, я поднялся и собрался уходить.
      Женщина медленно подошла к лампе, повернулась лицом ко мне и остановилась, освещенная теплым светом, погруженная в свои мысли. Она не спеша развязала пояс халата, и тот скользнул на пол, позволяя видеть, что под одеждой нет белья; грудь и живот, не подтянутые бельем, несколько отвисали.
      Алике не смотрела в мою сторону, не устраивала из раздевания стриптиз-шоу специально для меня, больше не устраивала.
      Моя подруга стояла у лампы, водя рукой по животу, по волосам лобка, широко раздвигая половые губь. и засовывая во влагалище два пальца. Вытащив их, она подняла руку к лампе и, раздвинув пальцы примерно на дюйм, принялась рассматривать сверкающую влагу, изучать тонкую полоску, блестевшую, как паутина. Затем Алике растерла жидкость между пальцами. Женщина что-то прошептала, но я не смог разобрать, что именно. Она словно застыла, и для нее перестало существовать пространство и время, лицо сохраняло полную серьезность.
      Вытерев руки о халат, она повернулась ко мне, движением плеч сбросила одежду, и ткань мягко упала на пол. Положив руку на грудь, Алике произнесла:
      — Займись со мной любовью, Ати, в последний раз перед отъездом.
      Меня будто в грудь ударили. Я хотел спросить — зачем, но не смог.
      — Хорошо, — согласился я, и мы лежали потом рядом друг с другом всю ночь.

* * *

      Утром следующего дня я стоял на платформе станции в Дурхейме, освещенной солнечными лучами.
      Полотно железной дороги уже тряслось и гудело, давая знать, что поезд скоро будет здесь. Деревья и плющ внизу чуть дрожали от легкого ветерка, их ветви то закрывали, то открывали развалины строений, находившихся непосредственно за деревьями.
      Проснувшись, я обнаружил, что Алике смотрит на меня, но ее взгляд абсолютно ничего не выражает. Мой отъезд не печалил и не радовал ее. Женщина сидела на постели, обнаженная, и наблюдала, как я одеваюсь.
      Мне почему-то казалось, что Алике попросит меня еще раз заняться с ней любовью, но я ошибся.
      Одевшись, я вышел и направился к дому, по дороге вспоминая ночь, почти автоматические движения женщины. Она не разговаривала со мной, просто тяжело дышала, обняв меня.
      Мы занимались любовью трижды, с каждым разом все исступленнее и страстнее. Затем Алике похлопала меня по спине, улыбнулась сама себе, но не мне, отодвинулась, бормоча что-то про сон, и оставила меня лежать рядом и думать.
      По дороге домой я не встретил ни единой души.
      Вообще-то родительское жилище никогда не было моим настоящим домом. На крыльце сидел Лэнк, ожидая меня, рядом стояла его машина. Поднявшись наверх, я собрал свой чемодан, спустился вниз, и мы уехали, подпрыгивая на кочках из засохшей грязи.
      Стоя на станций, я смотрел, как, навевая мне мысли о других мирах, о другой жизни, о переменах вообще, трепещут на ветру листья. Я повернулся к Лэнку:
      — Ну…
      Он без улыбки взглянул на меня, опустил вниз руки и спрятал их за поясом сутаны. Брат просто стоял и смотрел на меня. Наконец он произнес:
      — Я рад, что ты побывал дома, Ати.
      Я кивнул.
      — Здорово вновь приобрести брата, Лэнк. Хотел бы я, чтобы и остальные…
      Он слабо улыбнулся и медленно покачал головой:
      — Все остальные тоже радовались твоему приезду.
      Некоторое мгновение я смотрел на него, затем на пустую платформу: «Да, радовались…»
      — Все будет в порядке, — ободрил меня Лэнк.
      — Думаю, да. Но я никогда бы не подумал… — начал было я и оборвал себя на полуслове: «Черт, что это я болтаю? Думаю, что папа поймет меня, будучи сотрудником органов правопорядка повелителей».
      Лэнк, положив руку мне на плечо, легонько сжал его и тут же убрал:
      — Конечно, да, но… Ну, ты можешь идти, Ати. Остальные останутся здесь навсегда. Люди еще долго не забудут, что ты сделал.
      — Думаю, нет, А ты?
      Он улыбнулся, на этот раз шире:
      — Черт, Ати, профессия у меня такая — раздавать сострадание.
      Да, мы просто делаем наше дело, выполняем свою работу. У меня в горле опять встал ком и появилась непередаваемая горечь.
      Прибыл поезд, зашипел, наполняя воздух осторожной, нежной вибрацией, и остановился, чтобы подождать, пока я заберусь внутрь. В последний раз я обнял брата, затем зашел в вагон и исчез в ярком солнечном свете.
      К закату солнца я уже прибыл в Нью-Йорк и приехал на космодром. Пока я и Шрехт шагали по бетонной дороге к ракете, сильный, теплый ветер, пахнущий океаном, дующий с моря, рассеял коричневые облака, собравшиеся над нашими головами.
      Корабль, на чьем темном, стеклянном корпусе отражался оранжевый солнечный свет, стоял в середине почерневшего от огня круга; грузовые люки были открыты, трапы опушены, на трубопроводе лежал иней, и свежее горючее шипело в нем.
      Впереди нас медленно шагала длинная шеренга закованных в цепи мужчин и женщин, напомнивших мне боромилитян. Однако они не были обнажены, никто не подгонял их кнутом, каждый человек нес по небольшому узлу, а к запястьям некоторых бьши прикованы маленькие дети.
      Надсмотрщик пояснил, что это колонисты. Их построили в шеренги и сковали цепью, чтобы не потерялись. При этих словах он весело рассмеялся:
      — Черт, подождите, пока не наступит невесомость, и тогда детское дерьмо будет висеть повсюду.
      У надсмотрщика имелся помощник. — боромилитянин, шустрый, ловкий, маленький, с доской приказов, зажатой под мышкой, и ручкой, засунутой за ухо. Интересно, нравится ли ему видеть людей в цепях? По-моему, он любит свою работу.
      Мы со Шрехт стояли в сторонке, ожидая, пока погрузят этот человеческий скот. Мы ведь сумеем найти себе местечко, когда уляжется вся эта суета. Я повернулся и посмотрел на юг, где на горизонте сверкало море. Кое-где виднелись белые полоски; серфинговые доски валялись на пустынном пляже; волной на него выбрасывало мусор и куски дерева.
      Может быть, когда-нибудь последний мусор будет выброшен, и море снова станет чистым.
      Я спросил: — Куда ты едешь?
      Шрехт уселась на землю, как огромная птица на гнездо, и стала возиться с транслятором.
      — Еду для принятия командования Восемнадцатой великой фалангой на планете, именуемой Архотенен, находящейся за Сигнус Арм.
      Это же задворки Вселенной, где звезд уже не так много!
      В памяти возникли воспоминания о затерянном среди созвездий мире. Я помню себя, стоящего в боевом скафандре на почве холодной, безвоздушной планеты, вращающейся вокруг звезды у самого ядра галактики, звезды, чья орбита находилась за пределами Вселенной. Стояла чудная ночь, и небо было великолепно. К тому времени, как село солнце, взошло ядро, создавая эффект бесценных бриллиантов, сверкающих на черном, бархате.
      Позднее, когда последний виток спирали исчез и исчезли последние блики звезд, я с товарищами смог взглянуть на планету, на расстилающуюся перед нами бесконечность. Красноватые шаровидные скопления сверкали то там, то здесь, как пушистые звезды, туcклые, далекие, немногочисленные. Магелланово облако походило на поблескивающие облака-призраки.
      Другие галактики смутными, расплывчатыми пятнами едва виднелись в отдалении.
      Все остальное поглотила тьма.
      Шрехт заговорила:
      — Здорово снова вернуться туда, вновь приняться за работу.
      Я медленно кивнул: — Сюда я уже никогда не вернусь.
      Она проговорила:
      — Ты должен был совершить это, Атол Моррисон. Так что, не сожалей. Конечно, очень плохо, что твоим друзьям пришлось умереть. Но перед тобой мог встать выбор: или они, или целая планета со всем населением.
      Дело даже не в этом. Марш умер в ту минуту, когда решил нарушить клятву. Алике очень удивится, когда заявится Дэви, выхолощенный и наказанный, но живой. На это много времени не уходит.
      Маленький, глупый дурачок, бедняга Дэви…
      Но Сэнди, любившая Марша, уже замучена до смерти, сознавшись во всех своих и чужих прегрешениях. Да и что было делать, ведь они перерезали ей сухожилия, пустили матку через влагалище и вывели наружу.
      А может, Сэнди уже сожгли из огнемета, а пепел развеяли.
      Мне говорили, что прислужники господ разыскали несколько сотен предателей саанаэ, мятежников, которым не давала спокойно спать память о Юлир Вей. Сегодня в полицейских бараках по всей планете пройдут небольшие процессы: печальные, угрюмые кентавры, с которых предварительно сдерут форму и знаки отличия, будут расстреляны своими ближайшими друзьями.
      — Плохо, что им пришлось умереть, мой друг. Но если бы такое случилось с моей цивилизацией, я поступила бы подобным образом, — заявила Шрехт.
      Она остановилась, вглядываясь в морскую даль. Солнце село, спрятавшись за развалины на западе, за сверкающие новые небоскребы из керамики и стекла, которые мы по старой памяти еще называли Нью-Йорком. Хруфф проделала какие-то манипуляции с транслятором (ее настоящий, нетрансформированный голос походил иа рык), и машина прошептала:
      — Мы подчиняемся нашей клятве верности, но мы никому ничего не должны.
      Я повернулся и с изумлением посмотрел на подругу, но ее глаза уже глядели на отдаленное красное полушарие, оставшееся от солнца.
      — Может случиться и так, что ничего не изменится. И тргда люди, да и не только они, попытаются снова. И будут это делать до тех пор, пока наступят другие времена… Просто и нам надоест служить.
      Приглашая нас на борт, прозвучала предупредительная сирена.

      Воздух Карсваао напоминал пекло в аду. Так же, очевидно, чувствует себя человек, попавший внутрь печи для обжига кирпича: сухой и горячий ветер немногим облегчал существование, шлифуя кожу.
      Солнечный свет отражался от испачканного белого бетона посадочной полосы, ослепляя меня, стоящего у открытого грузового отсека. Пришлось прикрыть глаза.
      Боже мой, нулевая влажность, от которой у меня мгновенно пересохло в носу и стало невозможно и больно дышать. Глубоко вздохнуть не получалось, пришлось ограничиться легким, поверхностным дыханием.
      Температура воздуха составляла градусов по шкале Кельвина; волны жары буквально стояли над почвой, и окружающий пейзаж казался несколько размытым, будто смотришь на него через толщу воды.
      Какое-то мгновение моя кожа оставалась холодной, затем из каждой поры полил пот.
      Я начал спускаться по трапу. У его подножия меня ждала текшая фигурка, и от увиденного у меня подкосились ноги. Размеры этой планеты процентов на десять превышали земные, гравитация составляла около тридцати процентов, соответственно был изменен и существенно отличался от земного период вращения. Солнце, медленно вращающаяся звезда класса F-8, сияло в небе голубым светом. Длинные тени змеились по земле.
      Сейчас был конец дня. Пожалуй, жарче уже не будет, по крайней мере сегодня.
      Внизу стояла Соланж Корде; ее кожа, загорелая до черноты, напоминала асфальт и блестела антрацитом от пота. Хлопнув меня по плечу, девушка заулыбалась, протянула мне пару солнцезащитных. очков с непрозрачными линзами, надела другие на свой короткий курносый нос и проговорила:
      — Добро пожаловать домой.
      Уронив чемодан, я поднял его и взглянул на бесцветный, тающий от жары пейзаж, моргая слезящимися глазами.
      — Ну и планета у тебя, мать твою…
      Космопорт находился на вершине какого-то плато. Я понял это по окружающим меня странным деревьям. Ничего не было видно, кроме бледного, коричнево-золотистого неба. Пыль была как на Марсе, скорее желтая, чем красная.
      Соланж подняла мой чемодан и сказала:
      — Давай пойдем, машина ждет. Я провожу тебя…
      У кромки взлетного поля виднелась небольшая полоска леса, дававшего пусть небольшую, но все же тень. Эти штуковины весьма отдаленно напоминали деревья — толстые стебли высокой сухой травы мягко качались при дуновении ветерка, шелестящие листья напоминали узорные кружевные салфетки. Там было намного прохладнее, но очень сухо. Соланж рассказывала мне о планете, о базе, о Вселенной, о том, какой славный малый наш ташильдар лорд Ван Хорн Маккей, бывший маршал Североевропейских Объединенных Воздушных сил. Интересно, сколько из его бойцов пережили Вторжение?
      Великобритания, насколько мне известно, была все еще необитаема.
      Лес кончился как-то внезапно; мы опять вышли на слепящее солнце, заставившее меня щуриться даже в очках, и оказались на каменном утесе, где располагалась стоянка. Около деревянных перил стояла открытая закамуфлированная машина Соланж.
      — Господи…
      Передо мной предстал весьма живописный вид.
      Казалось, что с этой площадки нам открывается панорама, на всю планету — на леса, осколки каменных скал, упавших с вершин, на коричневый мир обнаженных, отдельно стоящих корявых холмов, на здания, выглядывающие между деревьев, дома, и что-то еще, сделанное, по всей видимости, из темного песчаника.
      Сбоку находилась крепость — база спагов, с зубчатыми стенами, с. развевающимся черно-зеленым флагом наемников. К крепости прилегала огромная территория, по которой бродили солдаты, изнывающие от солнца и жары. Я кивнул в их сторону:
      — Новые выпускники?
      Соланж, засмеявшись, прыгнула на место водителя, моргая и отодвигаясь от блестящей кожаной кобуры:
      — Прибыли за последний месяц. Каждому не больше двадцати, большинство воспитано на Альфа-Центавре.
      — Это местечко не из приятных.
      Женщина издала короткий смешок и включила зажигание. Своими ягодицами я ощутил вибрацию.
      Оборудование, значит, не в очень хорошем состоянии, придется позаботиться об этом. Ультрафиолетовое излучение замка господина я видел даже сквозь очки и чувствовал покалывание кожи. Он стоял на вершине другой высокой скалы, за крепостью — черный, отражающий случайные солнечные лучи.
      — У них здесь есть пчелы?
      — Что?
      — А, ерунда, не обращай внимания.
      В отдалении была видна цепь красноватых гор.
      По пути до базы Соланж весело щебетала, ведя автомобиль по узкой дороге, где две машины вряд ли могли разминуться. На каждом километре были пивнушки, но мне претило выходить и топать туда.
      В горах было душно, но внизу, на равнине, оказалось еще жарче. Над некоторыми участками нависла пыльная пелена. С деревьев, казалось, падала какая-то легкая туманная ткань. Совершенно очевидно, что на планете существовала жизнь, суетились существа, похожие на ящериц или жучков.
      Все животные имели окрас одинаковых, характерных коричнево-золотистых оттенков, словно маленькие изящные бронзовые статуэтки. Однажды мне попалось на глаза нечто, напоминающее мышь, которое смотрелось, как сделанное из расплавленного золота.
      Соланж подала голос:
      — Не позволяй, чтобы внешняя сторона дела обманула тебя. Эта планета вовсе не плохая. — Оглядев меня, она усмехнулась и сжала руль немного крепче.
      Машина прибавила скорость и, подпрыгивая, помчалась вперед, лавируя между выбоинами и большими, отколовшимися от скал камнями.
      — Пища на протеиновой основе, мы можем есть местные продукты — они довольно вкусны…
      Мы миновали небольшое поселение, хижины которого прятались за деревьями. Вот тогда-то у меня и появилась возможность взглянуть на туземцев, на группу рабочих, копающих какую-то пыльную канаву вдоль дороги, руководимых местным начальником, тонким, высоким карсвааоитянином. На нем было длинное белое одеяние, на груди висела эмблема местного повелителя, напоминающая миниатюрный щит.
      Соланж вновь усмехнулась: — Видишь?
      Рабочие были обнажены, отлично сложены — тонкие, высокие, гибкостью напоминающие ящериц.
      Их головы были немного похожи на птичьи, бледнокоричневые лица, большие, блестящие черные глаза, руки и ноги длинные и костлявые, хвосты короткие и толстые. Туземцы походили на маленьких динозавров. На спинах виднелись коричневые волосы или тонкие перья. Вообразите себе смесь динозавра с волосатым шимпанзе, тогда получите полное представление о туземцах.
      Когда мы проезжали мимо, они обернулись, посмотрели на нас, и я cогласился:
      — Ага, вижу. — У некоторых из них между ног виднелись небольшие отростки, у других — маленькие клоаки.
      — Думаю, это здорово. Подожди, пока ты не услышал от меня кое-что… предупредила Соланж.
      Младшие офицеры располагались на извилистой, зазубренной стороне холма напротив крепости — несколько бунгало из песчаника с плоскими крышами, с резными дверями и узкими, темными окнами.
      Архитектура была явно неземной, не знаю, но, помоему, удачная идея.
      Соланж вытряхнула меня на пыльную обочину у тротуара и выбросила чемодан:
      — Заберу тебя часа через три, поедем кататься. — Сказав это, моя боевая подруга укатила прочь в облаке пыли, крича что-то явно не на английском и даже не слова известной песенки: «Здорово, Сильвер!» «Ну ладно, все будет хорошо. Входи и делай все, что пожелаешь», — подбадривал я себя.
      Я повернулся и пошел к двери, которая тут же отворилась, а Федор, одетый во все белое, сморщил лицо в радостной улыбке. Он нисколько не изменился — волосы цвета спелой пшеницы не шелохнулись, когда мужчина наклонился, чтобы поднять чемодан. Схватив его, слуга выпрямился и положил мне руку на плечо, приглашая войти.
      В комнате было прохладно и царил полумрак; мои ноздри уловили запах готовящейся пищи — жареное мясо, насколько я понял. Рот наполнился слюной.
      — Добро пожаловать домой, сэр… — проговорил Федор со своим неподражаемым резким акцентом.
      Шесть лет назад, когда этот человек только пришел служить ко мне, он чувствовался сильнее… Лишь теперь я осознал, что прибыл домой.
      В проеме стояла Марджи, высокая, рыжеволосая женщина с квадратным лицом и широкими плечами, в знакомом до боли цветастом переднике и с половником в правой руке. За ней виднелась белая кухонная утварь, облако пара поднималось от кастрюль, вкусно пахло майораном и перцем, морковью, картофелем и, что самое главное, отборным мясом.
      В ряд выстроились три грации, изящные фигурки.
      Майра, невысокого роста, темноволосая, похожая на испанку, темноглазая и загорелая, была одета в желтые шорты и белый топ. Черные волосы спадали с левого плеча.
      Дженис, высокая, длинноногая блондинка с глазами, похожими на голубые льдинки, с тонкими изящными губами и тяжелой, с розовыми сосками грудью, была одета в черно-золотой костюм, позволяющий видеть стройные ноги, обутые в туфли на высоких каблуках. В первый раз, увидя ее обнаженной, я изумился густоте соломенных волос внизу ее живота.
      Ну и последней стояла Хани, изящная, хрупкая женщина с детским лицом, почти плоскогрудая, бедра едва обозначены. Она была одета в светло-серый саронг. Ее узкие глаза таинственно поблескивали, будто в предвкушении какого-то приятного события.
      Из большого разреза одежды выглядывала соблазнительная, стройная босая ножка.
      Как вдут у них дела? Из-за всей этой суматохи на Земле я почти забыл о них… Наконец все оживились. Я смеялся так, как не смеялся уже много долпес дней и поочередно обнимал своих наложниц.
      Они убрали мою комнату, расставили вещи в любимом мной порядке. Федор помог мне разложить одежду по шкафам, а Марджи и девушки накрыли стол, раздели меня, забрали форму для чистки. Все это время мои домочадцы весело болтали, радуясь возвращению блудного сына. Потом я стоял в ванной, глядя на воду. Черт, я даже не ожидал ее здесь увидеть.
      Федор пояснил:
      — Такого рода биологический туалет используют местные жители. Никак не могу взять в толк, почему оц не пахнет.
      Хорошо, что местные микроорганизмы поедают наши экскременты. Я помочился, прислушиваясь к журчанию струи, и подождал, пока Федор нe подаст мне махровое мягкое полотенце. Затем вытерся насухо и отправился в спальню, где слуга помог мне надеть чистое белье.
      Как хорошо вдыхать запах отлично приготовленной пищи.
      Федор усмехнулся, когда в моем животе заурчало, хлопнул меня по плечу, и мы отправились посмотреть и попробовать, что там приготовила Марджи.
      Внизу, в маленькой долине, находился небольшой лес, где в бараках располагались солдаты, там же была общественная купальня, построенная сверху подземного резервуара, наполненного постоянно циркулирующей водой. Здесь можно было вымыться с мылом, принять душ или горячую ванну, поплавать в бассейне с теплой или прохладной водой. Воздух был влажен. В купальне всегда толпилось много народа, мужчин и женщин, проходящих службу в легионах спагов.
      Я встал и потянулся, потом осмотрелся вокруг. Я чувствовал себя вернувшимся домой после долгого путешествия. Соланж между тем натерлась мочалкой, облилась водой из шланга, затем с разбегу бросилась в ближайший бассейн и вынырнула, смеясь, протирая глаза. Она была изящна, тонка, совершенно не похожа на европейку. Ее конечности были худы, будто на них вовсе отсутствовали мышцы. Женщина казалась слишком хрупкой, чтобы быть сильной; плоский живот плавно опускался к безволосому треугольнику.
      — Эй, давай сюда, глупый!
      Улыбнувшись, я спустился по лестнице в теплую, ароматизированную воду и расслабился. Соланж посмотрела на меня:
      — Что, отпуск прошел не очень хорошо?
      У меня беспорядочно заметались мысли, я не знал, что ответить. Наконец, тщательно подыскивая слова, выдавил:
      — Там было все, на что ч надеялся и что ждал.
      Она понимающе кивнула:
      — А я больше не поеду домой. Мои родственники, все мои старые друзья… — Женщина пожала плечами. — Зачем разрушать дорогие тебе образы?
      — Я тоже рад, что вернулся.
      На нас упала тень.
      Взглянув вверх, я увидел невысокую, плотную, мускулистую белую женщину с темными прямыми волосами, курносым носом, тяжелым подбородком и голубыми глазами. Она смотрела на нас. Соланж усмехнулась и проговорила:
      — Риссальдар Татьяна Вронски, джемадар-майор Атол Моррисон.
      Значит, это и есть мой начальник на несколько лет. У женщины были широкие бедра, толстый живот нависал над треугольником редких темных волос, руки оказались на редкость мощными, с короткими пальцами. Сев на край бассейна, она попробовала ногой воду и, вздрогнув, произнесла:
      — Ах, дерьмовая пустыня. Мои паскудные ноги скоро доведут меня до белого каления.
      Риссальдар Вронски выглядела лет на пятьдесят, а во время Вторжения была, наверно, сопливым новобранцем.
      Я поздоровался:
      — Добрый вечер, мадам. — Сами понимаете, сидя голым в ванне, я не могу отдать вам честь.
      Она ответила: — Ага, значит, это твой главный мужчина, Соланж? — И посмотрела мне прямо в глаза. — Джемадар Корде нравится находиться под вашим началом, Моррисон. Надеюсь, вы оправдаете ее доверие.
      Взглянув на Соланж, я произнес:
      — Буду стараться, как собачка, только что хвостом вилять не смогу.
      Вронски разразилась низким, хриплым смехом.
      — Вот это сказал! — почесав низ живота, она оглядела собравшихся голых солдат. — Черт, надо топать домой… — Женщина встала, потянулась и направилась в раздевалку, мокрые ноги шлепали по влажной плитке пола, а толстые ягодицы колыхались в такт шагам.
      Соланж хихикнула:
      — Видел бы ты ее наложника, Ати. По-моему, этому парню, Сиднею, лет двенадцать.
      Что ж, я Могу себе это представить.
      — По дороге сюда я заглянул в ее досье. Она отлично поработала и много потрудилась, чтобы выбить себе это место.
      Моя подруга положила руку, на край ванны и посмотрела в противоположный конец комнаты:
      — Я знаю. Тебе понравится с ней работать, Ати. Кстати, ничего из ряда вон выходящего она не требует, но ничего и не забывает. Всю прошлую неделю Вронски занималась с вновь прибывшими, гоняла их по плацу. — Соланж взглянула на меня, покачала головой и хитро улыбнулась: — Думаю, некоторые верующие люди вполне могут соорудить в честь нее алтарь.
      Что ж, я вполне был с этим согласен.

* * *

      Ночью дымное небо Карсваао усыпано звездами, как и любое другое боромилитянское или земное.
      Конечно, это другие звезды, потому что планеты отстоят друг от друга на четыре тысячи парсеков и, кроме того, эта — близка к ядру галактики. Но, несмотря на подобную неувязку, они все равно чертовски знакомы, все эти водовороты и скопления сверкающих бело-голубых точек. Местные жители, наверно, всем им дали имена. Туманности, похожие на бледные, застывшие взрывы, находились в данный момент в зените.
      А под ними уютно расположились два маленьких облачка-призрака — мои старые знакомые, Магеллановы облака. Говорят, цивилизация господ живет за ними, бродит среди новых, недавно появившихся миров тех диких маленьких галактик, но на кораблях, которые они нам доверили, подобное путешествие займет семь лет. Поэтому никто ничего наверняка не знал.
      Я попытался отыскать туманность Андромеды, но не смог. До тех мест надо лететь сорок лет, и никто даже не высказывал предположения, что повелители летали туда. С другой стороны, понятие времени для них не существует. Может, они пока и не добрались до той галактики или не сообщили нам об этом.
      Трудно представить, что господа облетели все галактики, что там находится одна громадная, бесконечная Вселенная, населенная неизвестными цивилизациями, для которых вся сфера влияния повелителей — не больше пятнышка на небе. Может, там, далеко-далеко отсюда, вне пределов досягаемости, расположилась галактика, может, целое их скопление, до которого надо добираться веками, как, например, до скопления Вирго, или миллионы лет, как до галактики Кома Береникус. А что, неплохо было бы посетить какой-нибудь квазар, до которого всего двадцать одна тысяча лет пути…
      Мы с Соланж вместе вышли из купальни и зашагали по широкой пыльной тропе, ведущей вниз к поселению туземцев под названием Арат Аррао. Оно находилось в лощине между двумя холмами, напоминающими мне большие скалы, виденные еще в Австралии. Сначала они произвели на меня впечатление, затем я забыл о них — напряженные тренировки почти стерли их образ из моей памяти. Низкиe, разбросанные здания из песчаника и необожженного кирпича, оштукатуренные, стояли, окруженные высокими сухими деревьями. Около домов были протоптаны тропинки и вились неровные, в рытвинах, дороги для туземных тележек. Их тащили странные, бронзовоокрашенные животные, похожие на лошадей с мутировавшими генами, в результате чего они стали похожи на огромных японских жуков.
      Со зданий и больших деревьев свисали фонари, светя ярким желто-голубым огнем. Соланж сказала, что это туземное изобретение, напоминающее керосиновые лампы, а топливо для них аборигены добывают из молока или бог знает какого продукта своих домашних животных.
      — Небось съедобного?
      Подруга скорчила гримасу:
      — Они используют его для смазки кожи. Пахнет не очень приятно.
      — Это топливо хорошо горит?
      Женщина рассмеялась: — Не очень.
      — Значит, они не чадят.
      Мы добрались до оживленного местечка, полного веселых людей, разных предметов. Соланж называла его Соарен, туземное слово, означающее что-то вроде «дерьма для мозгов». Оно оказалось шумным, разноцветным и ярким. Большинство шатающихся вокруг посетителей были карсвааоитянами, чья намасленная кожа блестела в свете ламп, а тела были перетянуты разноцветными повязками и поясами с металлическими украшениями. Эта планета находилась под властью расы господ дольше, чем Земля, наверно, несколько веков.
      В забегаловке расположилось и множество моих соплеменников, большинство из которых явно принадлежало к легионам спагов. Это было очевидно по их форме, наемников в гражданской одежде отличала выправка, мускулистые, тренированные тела и особая, пружинистая походка. Можно было увидеть и наложниц, «работающих», то есть обслуживающих посетителей пивной, рассеянных в толпе, одетых в лучшие свои наряды, или группу темнокожих мужчин в белых туниках и желтых тюрбанах, бормочущих что-то на непонятном языке.
      Здесь же стояли и вооруженные саанаэ в своих обычных соломенных шляпах, сдвинутых на затылок, со значками, скрепляющими покрывала на шее; кобура с оружием висела на животе. Ходят, присматривают за порядком.
      Что-то похожее размерами и очертаниями на бизона с почти человеческими руками, растущими из щек, появилось в поле моего зрения. Это что-то нервно и обеспокоенно поглядывало на окружающих огромными голубыми глазами. В руке оно держало маленький, украшенный разноцветными бисеринками кошелек. К левому уху существа был прикреплен ярлык с эмблемой его повелителя. По дороге размеренно шагал высокий, тонкий человек восточного типа, не глядя ни вправо, ни влево, а на макушке его головы удобно устроился голубой поппит.
      Створки двери заведения закрывались и открывались каждую минуту, впуская и выпуская посетителей. Они напоминали ковбойский салун из вестернов. Вот и сейчас створки хлопнули, и выплюнули пару. Я инстинктивно почувствовал желание Соланж, чтобы ее командир обратил на них внимание. Я так и сделал. Высокий, бледный, темноволосый мужчина держал за руку тоненькую, хрупкую карсвааоитянку. Эти двое смотрели только друг на друга и, свернув с тропы, куда-то направились. На туземке было бледно-желтое шелковое одеяние, оставляющее одно плечо и руку обнаженными.
      — Господи Иисусе!
      Моя подруга предложила:
      — Чертовски забавно. Давай зайдем, тебе понравится. Бар с его посыпанным опилками полом, с разбросанными по разным углам лампами, с вентилятором на потолке, включаемым посредством веревки, свисающей сверху, напомнил мне «Дэвиса». За стойкой бара копошилось двое вертлявых барменов из местных жителей, в углу играли музыканты, тоже из здешних. Их инструменты были похожи на цилиндрические гитары и медно-стальные цимбалы. Танцевали все — и туземцы, и люди. В дальнем углу я рассмотрел небольшую сцену.
      Пробравшись сквозь толпу, мы нашли свободное местечко, выловили проходившего мимо официанта, заказали ему кислое, по вкусу напоминающее пиво, питье и уселись в ожидании. Соланж призналась:
      — Впервые наблюдая это безобразие, я страшно удивилась, а потом смеялась, как ненормальная. Эти маленькие сукины дети…
      Через некоторое время огни погасли, люди прекратили танцевать, над комнатой повисла тишина, публика выскочила из-за столов и столпилась вокруг сцены. Музыканты осторожно начали перебирать струны своих инструментов. Зазвучали цимбалы. Ритм был хаотичным, нестройным. Это чем-то, хотя и очень отдаленно, напоминало джаз. Из дальнего угла комнаты показалось и тут же исчезло какое-то светящееся пятно, а в воздухе запахло лимоном. Но вот изображение улучшилось, стало ярким и отчетливым.
      На сцене в позе, характерной для старых культуристов, стоял обнаженный мужчина, неподвижный, как изваяние. Кожа сверкала от масла. Мужчина смотрел куда-то поверх наших голов. Музыканты рванули струны своих цимбал, и он начал танцевать: кружился и время от времени прыгал в такт музыке.
      Я услышал, как Соланж хихикнула.
      Бум! Второе пятно на сцене начало увеличиваться в размерах, и вот уже стала видна маленькая, худенькая туземка, обнаженная, как и мужчина. Ее тело было настолько намазано маслом, что мне казалось, будто аборигенка скрипит при ходьбе. Между ногами у нее находилась маленькая клоака, а когда существо начало танцевать, ее толстый короткий хвост кружил и высоко подскакивал. Я слышал, как позади нас забормотали люди. Нет, вообще-то не совсем люди, а туземцы.
      Я проговорил:
      — Господи, Соланж. И как долго здесь творятся такие дела?
      — Не знаю, думаю, с тех пор, как здесь появились люди.
      Значит, четыре-пять лет. Женщина толкнула меня в бок: — Смотри!
      Танцоры кружась, двигались друг около друга, и вот мужчина внезапно оказался у основания хвоста карсвааоитянки, обнял ее, прижал к себе. Рот туземки открылся, она высунула тонкий, раздвоенный язык, весьма похожий на змеиный, и вложила его в рот партнеру. Фу, какой длинный! Язык все продолжал выдвигаться, и я понял, что в горле мужчины уже находится с десяток его сантиметров.
      — Фу, — дерьмо собачье…
      Соланж захохотала: — А не хочешь ли попробовать, Ати?
      Я скорчил гримасу и толкнул ее локтем в бок.
      Остальная часть шоу оказалась менее интересна: туземка ласкала член партнера, пока тот не увеличился в размерах, затвердел и покрылся маслом, затем повернулась к нему спиной и наклонилась, чтобы он смог войти в ее клоаку. Были и крики, и стоны, и синхронные телодвижения, в общем, ничего необычного, за исключением принадлежности участников к различным цивилизациям. Пиво, чем больше я его пил, тем больше становилось отвратительным.
      Снаружи заметно похолодало, число гуляющих резко сократилось, и мы с Соланж решили отправиться обратно в гору, подальше от Арат Аррао.
      — Думаю, что многих людей привлекает местная экзотика. Не знаю, не уверена в этом. Четыре или пять наемников, расквартированных здесь, завели себе туземных пассий — одна женщина, остальные мужчины, — на ходу рассказывала Соланж.
      — Что думает по этому поводу Маккей?
      Женщина пожала плечами:
      — Никто не пытался оставить их жить в доме как наложниц. Кроме того, мы одна маленькая база, одна семья. У него пять миллионов душ, разбросанных по одиннадцати планетам в этом секторе, о которых он обязан заботиться.
      — А Вронски?
      — А, никогда не знаешь, что она выкинет в следующую минуту и о чем думает. В ее дивизии шестнадцать тысяч солдат и пять каких-то отщепенцев.
      Для того, чтобы это стало проблемой, которую надо решать, такого количества явно недостаточно.
      — Мне кажется, сегодня танцующих с туземками я видел побольше, чем пять человек.
      — А, да. Наложницам, работающим в забегаловках, всегда приходится нелегко. Риссальдару, скорее всего, наплевать на то, что они делают. Сейчас на планете имеется персонал, приехавший сюда по контракту. Их привезли, наверно, саанаэ.
      По тропинке мы поднялись в гору. Огни городка остались далеко позади. Здесь, на вершине, чувствовался холодный, жесткий ветер, который с удвоенной энергией принялся обдувать нашу кожу. Соланж обхватила себя руками:
      — Брр… Черт, ты удивишься; узнав, какие здесь холодные ночи. Облаков не наблюдалось, и жара уходила прямо в космос. Я вспомнил, что продолжительность дня составляет здесь около сорока часов, слишком длинный срок для обитаемой планеты. Я спросил:
      — Приходило ли тебе в голову хоть раз попробовать? — Очевидно, так будет вежливее, чем спросить напрямик.
      — Что? Переспать с туземцем? — Она захохотала.
      — Конечно.
      — Нет, это глупо. У меня хорошие наложники, которые дают мне все, что необходимо. Кроме того, это мерзкое масло, которым они натирают свои тела… — Склонив голову набок, женщина взглянула на меня. — Думаешь, это могло бы тебя заинтересовать?
      Я обдумал ее вопрос: — Нет, скорее всего, нет.
      — Точно. Эй, мой дом здесь. — Она указала на узенькую тропинку, ответвляющуюся от главной дороги, где вдали виднелось скопление огней. Увидимся утром. Тренировка в 8.00.
      — Утром? Она усмехнулась, обнажив полоску ослепительно белых зубов: Сейчас 23.00. День туземцев разбит на два периода из тридцати тереков, сменяющихся, грубо говоря, местной зарей и закатом. — Задрав рукав, Соланж показала мне военный хронометр: — Кто-то написал маленькую программу для таких вещей. Гм… — Она взглянула на часы и продолжила: — Восход будет еще через двадцать четыре терека, это около 1500 часов.
      — Боже правый, запутаться можно…
      — Успокойся, ко всему привыкаешь. — Соланж Корде повернулась и, насвистывая какую-то знакомую мелодию, шагнула в темноту.
      Вернувшись домой, я нашел свою хижину тихой, спокойной и темной, но Федор, зная мои привычки, оставил гореть несколько ламп. Сейчас я стоял у спинки своей кровати, передо мной находилась Хани, одетая в саронг. Она отвернулась от меня и в ожидании опустила руки вдоль туловища. Я провел рукой по се длинным черным волосам, по спине, ощутив под пальцами немного жестковатые пряди. Девушка слегка наклонилась, нажимая телом на руку.
      Путешествие с Земли заняло четыре недели, плюс пересадка в двух пунктах. Я провел эти ночи в одиночестве, думая о… Черт, думая о всем подряд: об Алике, снова и снова проигрывал в памяти сцену смерти Марша.
      Каждую ночь перед моими глазами вставала Алике. Частенько я просыпался среди ночи, чувствуя семя, извергнувшееся на живот или в скомканную простынь.
      Хватит об этом. Хани отбросила волосы на лицо, открывая тонкую, длинную шето. Я сбросил саронг c ее плеч, и тот упал к ее ногам. Здесь у меня было все, что нужно, что требовалось, что я хотел.
      Я легонько подтолкнул девушку, она упала на кровать и удобно устроилась на матрасе. Лежа без движения, Хани раздвинула ноги, ее голова была опущена и склонена набок.
      Взобравшись на маленькую девушку, я выпрямился во всю длину на ее спине, скользнул руками вдоль туловища вниз, к ее лону, затем сразу вошел в нее.
      Дыхание Хани от тяжести моего тела слегка участилось.
      — Привет, Хани, — пробормотал я в волосы.
      Она прошептала: — Добро пожаловать домой, Ати. — Это имя девушка научилась произносить в самый первый день своего пребывания. Повернув голову, она поцеловала меня: — Мы скучали по тебе.
      И все началось сначала.

* * *

      Позднее наложница сидела в ногах кровати, скрестив ноги, глядя на меня. Я мог с уверенностью сказать, что она устала, хочет спать. Девушка моргала стеклянными глазами, губы казались немного припухшими, а тусклый свет высвечивал влажные полосы на ее коже.
      Но это ее работа, и рабыня обязана подчиняться, пока этого хочет хозяин.
      Я спросил:
      — А Майра и Дженис оскорбились, узнав, что ты — моя любимица?
      Сдвинув брови, она не изменила, однако, выражение своего лица. Только легкое подрагивание ресниц, словно девушка намеревалась заговорить, выдавало ее чувства. Но Хани скорее умрет, чем скажет.
      — Мы хорошие друзья и находимся здесь, чтобы ублажать тебя.
      Да, спрашивать бесполезно.
      — Ты не обижаешься, что я слишком часто беру тебя в постель?
      У нее в лице мелькнуло выражение ужаса, очень тщательно скрываемое. Наверно, она думает, что сделала что-то не так, и я начал подозревать…
      — Если ты хочешь, чтобы я что-нибудь сделала для тебя… — начала было наложница, и, протянув руку, положила ее на мой живот, пытаясь догадаться, чего я хочу. Она наклонилась и посмотрела на низ живота, желая, наверно, вытереть мое влажное тело салфеткой.
      — Я хочу, чтобы ты просто поговорила со мной, Хани, только и всего.
      Девушка уставилась на меня не мигая, сузив глаза так, что я едва видел их блеск. Наконец она произнесла:
      — Некоторые из наложниц рассказывают, что их хозяева любят поговорить. А ты обычно разговариваешь с Марджи и Федором, — девушка запнулась, с трудом проглотила комок и отвернулась. — Но если ты хочешь, я постараюсь…
      «Хозяева… Черт возьми, но чего же ты ожидал, ослиная задница?» Я улыбнулся, похлопал по кровати рядом с собой, взбил для нее подушку и сказал: — Давай, Хани, поспи.
      После этого, мне кажется, она облегченно вздохнула.

      Пришло время привыкать к новой планете, начинать тренировки под коричнево-золотыми небесами, подернутыми тонкими медными облаками. Я маршировал по пыли с солдатами: ветеранами и новобранцами, показывая, из какого материала я сделан, потому что уважение подчиненных зарабатывается, а не передается по наследству или покупается.
      К моему вящему удовольствию, Соланж удалось вырвать Кэти Ли Мендозу из моего бывшего соединения и перевести на Карсваао в качестве полкового старшего хавильдара. Мы, довольные друг другом, шагали по плацу под выбранную ею песню.
      Меня до предела удивило огромное количество непристойных куплетов к старой доброй «Мадмуазели»: казалось, что большинство из них я знал. Но Кэти Ли переплюнула меня на добрую сотню, а ее соленые «провансальские» вирши, будучи переведенными, бросили меня в краску.
      Я показывал новичкам, как стрелять прямой наводкой, не мучаясь с наведением, всякими расчетами траектории и угла падения. Далее шли полевая стрельба, боевая стрельба. Я научил своих молодцов, как спасать задницы в жестоком бою, потому что не всегда их противниками будут воины железного века.
      Потом заставил Соланж и Кэти Ли сразиться врукопашную, чтобы продемонстрировать, увы, ограниченные способности боевого скафандра; немного поборолся сам, не забывая, однако, о достоинстве командира и о правилах тренировки. Какой-то огромный монгол как следует наподдал мне под задницу, а после до того испугался, что пришлось везти его в городишко и отпаивать там пивом.
      Через некоторое время новобранцы начали следовать моим инструкциям и рекомендациям, не без вопросов, конечно, но зато с живостью и похвальной бодростью: «Эй, ребята, доверьтесь старику, он знает, что делает, доверьтесь мне, и когда придет время, вы выйдите живыми из страшного боя! Надеюсь, что смогу это сделать».
      Господи, как я был рад в тот день, когда Федор пришил мне шестую нашивку — знак отличия за двадцать четыре полных года службы. Мужчины и женщины-солдаты пожимали мне руку, отдавали честь.
      Я вдруг осознал, что знаю каждого из них по имени и в лицо, знаю, что они чувствуют, что любят пить и кто их наложницы…
      Сколько раз я сиживал с ними в прокуренных барах и пил пиво, смеялся, пел и почти забыл, что когда-то ездил домой в отпуск и притворялся, что вновь влюбился.

* * *

      Стоя в отсеке большого звездолета, я быстро натянул боевой скафандр, проверил, чтобы все его части были запрограммированы правильно и исправно функционировали. Когда надеваешь скафандр, берешь в руки оружие, то в бою ты или выиграешь, оставшись в живых и уничтожив врага, или погибнешь.
      Такие вещи происходят с солдатами сплошь и рядом.
      Наше судно являлось транспортным звездолетом, своего рода космическим извозчиком. Оно представляло собой гладкий, сверкающий цилиндр размером с большой астероид с концентрическими чащами вокруг пустого ядра-основания. Его служебная площадка была достаточно велика для того, чтобы принять там боевую ракету повелителей — черная, гладкая поверхность, тянущаяся на многие километры.
      Следуя моему приказу, люди разместились у кольца, в одной из капсул и ждали, готовые в любой момент пересесть в катер, что доставит их на место высадки.
      Я выстроил бойцов, и они начали проверять наличие и работу вооружения друг друга. Нам оставались считанные минуты. Мне и моей тысяче солдат третьего полка первого батальона риссальдара Татьяны Вронски второй бригады седьмого дивизиона девятого легиона третьей армии наемников-спагов под командованием государя Этиуса Николаева. Он единственный из всех нас, находясь в стеклянных небоскребах Нью-Йорка, не рискует жизнью. Сквозь прозрачные стены мы видели горящие материки Хатайли. Даже с расстояния в пять сотен километров можно было разглядеть клубы черного дыма: горящие города, поля, леса. Тлеющие дыры в земле оказались настолько горячими, что создали над собой ветряную воронку, выдувающую обломки в небеса.
      На западной оконечности одного из континентов, рядом с горной цепью, изуродованной фьордами, расположившейся вдоль побережья, там, где раньше цвели зеленые плодородные долины, высились вулканы, извергающие горы пепла и лавы, которая заливала низменность.
      Северная полярная шапка от перепада температур треснула, открывая выход холодной, блестящей черной воде, скрытой до этого времени в ее недрах.
      Мы прошли по голой, покрытой слоем сажи равнине, где раньше был густой лес. Русла рек высохли, остались лишь изуродованные берега, вода испарилась. Не осталось ни жуков, ни червей. Они сгорели в своих норах. Почва простерилизовалась вплоть до ядра планеты; от жары расплавились камни, Я так понял, что это не завоевание, а наказание во имя Бога… Нет, не Бога — это просто привычное выражение, коим я пользовался еще будучи мальчишкой. Могу представить Землю, обработанную подобным образом. Почему бы нет, видел же я вещи и похуже, например, Элисар.
      Однако полицейские из числа жителей Хатайли не служили господам по всей Вселенной, поэтому никого из них- не пощадили, отправив в ссылку.
      Может, кто-то бы и выбрал жизнь.
      В моих наушниках запищало, и голос Кэти Ли произнес: — Все в порядке, сэр.
      — Хорошо. Риссальдар?
      — Здесь, — послышался низкий, хриплый бас Вронски.
      — Третий полк готов к высадке.
      — Две минуты, отсчет начат.
      Итак, время высадки настало.
      Погрузившись в катер, мы начали спускаться, проскочили верхний слой атмосферы планеты; гладкая поверхность судна разрезала воздух, как масло, катер дрожал и вибрировал. По всей видимости, пилоту было абсолютно наплевать, нравится ли нам поездка или нет. Из сопла вырывалось лишь тусклое красное свечение работающих двигателей. Моя тысяча бойцов построилась в четыре колонны, адъютант полка находился слева от меня, джемадары By Чингда Джимми Диц по правую руку, старшие, обычные и младшие хавильдары со своими взводами и когортами, манипулами и окталами расположились позади нас.
      У меня за спиной стояли мои личные семь солдат, то есть октал, сопровождающий своего командира в сражении. Кто знает, какие мысли лезли им в голову…
      Сердце гулко стучало в груди, спокойно, размеренно, но отнюдь не медленно. Я слишком часто участвовал в подобных переделках, чтобы бояться, и слишком часто делал это, чтобы расслабиться. Всегда нужно помнить о непреложных истинах: будь внимателен, собран, потому что люди рассчитывают на тебя…
      Бесполый голос пилота-машины произнес: — Тридцать секунд.
      — Принято.
      — Пятнадцать…
      Я мог ощущать напряжение, исходившее из наушников. Что, если повелители разбомбили планету до основания и убрались ко всем чертям? Ну и что из того? Из этого никогда ничего хорошего не получается. Защитники ждут нас, мечтая умереть.
      — Десять…
      — Выше головы, мальчики и девочки. — Я прижал оружие к груди дулом вверх и проверил соединение рук скафандра.
      — Пять…
      — Маэстро… — голос принадлежал Кэти Ли.
      Ну, что на этот раз? Я почувствовал, как неведомая сила сжала атомы моего тела и выбросила меня в небо, в ушах взорвался «Полет шмеля», ускоренный раз в восемь. Черт, Кэти становится сентиментальной.
      С расстояния в шестьдесят километров мир кажется более-менее плоским, но небо еще черно, угрожает заполниться звездами и никогда, кстати, не держит слова. Под ногами в трех измерениях начинает показываться пейзаж, над горами и лесами нависают облака.
      Мы включили стабилизаторы, стараясь приземлиться на ноги и сохранить нормальную скорость снижения в 2 км/сек. Сделать это было нелегко, так как воздух был настолько разрежен, будто и не существовал вовсе. Район нашей высадки, обозначенный на карте как «LZ», находился неподалеку от почти неразрушенной столицы Хатайли. В наушниках стояла тишина, нарушаемая лишь мягким шелестом трения о воздух нашего оружия.
      Я нажал на кнопку «3D», проверяя наличие каждого солдата, затем сделал перекличку среди командиров с целью выявить, в надлежащем ли порядке выстроены мои орлы. Все было замечательно, что весьма меня порадовало. Вообще-то это не моя работа, не моя обязанность следить, за подобного рода вещами, но плоха та армия, где солдат несет и чувствует ответственность только за себя и свою задачу.
      К востоку от нас сквозь дымную пелену блеснуло что-то красное. Радар показал наличие поднимаюшегося снаряда, его ускорение, затем замедление скорости под влиянием гравитации, падение…
      — Не очень-то умно… — прошептала Соланж.
      Да, не очень. Но. если бы защитники имели чуть побольше ума, они бы не ввязались в эту смертельную игру.
      — Кэти Ли?
      — Сэр?
      — Подавить огневую точку, действовать по своему усмотрению.
      — Да, сэр.
      Я проверил прибор высоты — тридцать километров, снаряд пролетает их со скоростью 1 км/с.
      — Выключить стабилизаторы, приготовить оружие.
      Нас с силой подбросило. Стабилизаторы быстро отлетели в потоке воздуха. Мы повернулись лицом вниз и, взяв оружие наизготовку, уверенно устремились к цели своего визита. Зенитные пушки вновь начали палить по нам. Люди Кэти Ли открыли ответную стрельбу скоростными снарядами «воздух-земля», и фиолетово-голубые вспышки, словно звездный дождь, посыпались на землю. Ракеты защитников поднимались в воздух и падали на маленькую бойню, что мы устроили.
      — Пять километров, заряжай, — скомандовал я.

* * *

      Хатайли замерла в ожидании; за городом, полным старинных замков, собрались воины в. ослепительно ярких костюмах, из их тел росли перья. Они выстроились перед нами по рангу. Казалось, будто солнечный свет пробился сквозь туманную атмосферу, и густой смог горящей планеты осыпал золотом их прекрасные пагоды, пирамиды и башни.
      Худые, четырехрукие, зеленые двуногие, вооруженные ружьями и штыками, ручными гранатами и мечами, были готовы к бою с переносными ракетными установками и небольшой пушкой. Спускаясь с холма, идя фалангами в строгом боевом строю, мы слышали дробь их военного барабана и видели их маленькие танки, ползущие вперед. Из выхлопных труб машин поднимались черные, густые облака от сгорающего дизельного топлива. Гусеницы танков скрежетали по дорогам, превращая их в груду осыпавшихся камней и грязи.
      Интересно, как долго защитники планеты прятали эту ерунду, ожидая того часа, когда им в головы пришла мысль, что они могут победить? В прошлом, если поискать, всегда можно найти аналогии. Неужели цари ацтеков, проснувшись, лежали в темноте, ощупывая обсидиановые лезвия своих деревянных мечей и мечтая о дне, когда они поднимутся и сбросят захватчиков-испанцев.
      Может, так, а может, и нет.
      Я позвал: — Соланж?
      — Сэр?
      — Приказ 9-альфа.
      — Слушаюсь, сэр.
      Нет причины изощряться, используя последние достижения оружейной и стратегической науки, никакой сложной, вычурной тактики. Полк просто разделится на шестьдесят четыре октала, руководимых офицерами, и семь вооруженных бойцов в скафандрах. Дела хватит каждому.
      — По моему знаку…
      Наконец хатайлийцы нас увидели, развернулись, крича что-то друг другу. Они указывали на нас, размахивали ружьями и копьями. Танки разворачивались, полевая артиллерия начала осыпать атакующих снарядами. Все признаки паники были налицо.
      — Начали!
      Я поднырнул под вращающийся снаряд, прыгнул, уклоняясь от взрыва. За мной последовали мои солдаты. Мы перевели оружие на полную автоматику, подающий канал переключили на отметку «Аэрозоль». Выстроившись в одну линию, восемь человек в боевых скафандрах открыли огонь: залп, шаг вперед, залп, шаг вперед… Я слышал, как Соланж приказала своему окгалу:
      — Огонь, короткими перебежками вперед, начали! — Затем услышал треск их орудий. Залп пробил брешь в линии обороны хатайлийцев. Во все стороны летели обрывки одежды, зеленые тела.
      — Кэти Ли…
      — Сэр?
      — Принимайтесь за танки и артиллерию.
      — Слушаюсь, сэр. Думаю, у городских ворот находится ракетная установка.
      Вот черт, я и не подумал об этом: — Да, и это тоже.
      Я слышал, как она шептала команды, собирая четыре октала первой манипулы, первой когорты ее взвода и строила их в определенном порядке. Ближайшие пятьдесят или шестьдесят танков защитников из восьмисот у них имеющихся, беспорядочно стреляя, пошли в атаку. Над нашими головами пронесся вихрь из горячего металла.
      У городских ворот вспыхнул огонь, и ракетная установка испарилась, забрав с собой в небытие полкилометра городской стены на другой стороне хатайлййской столицы.
      Наше оружие вновь выстрелило, и я услышал низкий, протяжный стон. Отделив защитные фильтры, я оглядел окрестности и прислушался: кричали хатайлийцы. Четырехрукие зеленые двуногие начали бросать оружие, разворачиваться, бежать, крича чтото. Танки повернули обратно, но все равно продолжали взрываться. Поднялись жерла наших орудий, и хаталийцы бросились на землю, пытаясь уползти.
      — Завершающая стадия, приказ 7/7, давайте покончим со всем этим! скомандовал я.
      Мои люди, направив оружие на убегавших туземцев, вскочили на флиттеры и принялись стрелять в спины противника. Если вслушаться, то можно было услышать крики расстреливаемьгх.
      Наступила ночь. Сквозь дымовую завесу мерцающий свет звезд не смог пробраться, зато была видна огромная, расплывчатая, оранжевая хатайлийская луна. Мне говорили, что она похожа на Ван Лунг-Хо — собирательный образ китайца, очень популярный во время моего детства: усмехающийся, редкозубый, узкоглазый.
      Вокруг нас царила почти полная темнота. Лишь вдали виднелись отблески пожара — позади нас горел лес, а от некоторых кварталов города поднималось голубоватое пламя. Мы окружили местность, немного подождали, перестреляли убегавших с поля боя туземцев, а остальных вернули в крепость. Все кончилось очень скоро.
      Я медленно бродил по незнакомой планете, обходя обломки зданий, оторванные конечности и тела хатайлийцев, которые, отбрасывал ногами в сторону…
      Неподалеку пара солдат, лениво подпрыгивая, играла в футбол каким-то маленьким, круглым, темным предметом. Они пасовали друг другу молча, соблюдая правила игры.
      Чуть дальше группа людей в скафандрах столпилась вокруг распростертого на земле человеческого тела. By Чингда склонилась над своим поверженным солдатом, пытаясь расстегнуть его скафандр и рассмотреть повреждения. Глянув поверх ее плеча, я увидел небольшую пробоину, а под ней кровоточащую рану на правой стороне груди, у основания грудной клетки. Что бы там ни было, печень была задета.
      — Как это получилось, сынок?
      Солдат взглянул на меня — маленький коричневый человечек, страдающий от боли, старающийся не обращать на нее внимания. Он очень смутилcя:
      — Я, гм, пытался поменять в оружии магазин и выстрелил себе в грудь…
      И засадил пулю себе в печень.
      — Они помогут тебе.
      — Простите, сэр. — Солдат дернулся, когда By ввела в рану диагностический зонд. Она взглянула на меня, но из-за шлема я не увидел выражения ее лица: — В общем, неплохо, внутреннее кровотечение остановилось, выход пулевого отверстия затянулся, так что мы можем не отправлять его в госпиталь.
      Я улыбнулся, зная, что улыбку, скрытую шлемом, никто не увидит:
      — Хорошо, — и вновь повернулся к раненому: — Солдат.
      — Сэр… — Я ясно ощущал напряжение в его голосе и как тот стиснул зубы, когда By вложила антисептик в его грудь и тот начал действовать, обжигая и дезинфицируя рану.
      — Береги себя.
      — Ой… Ах, простите. Да, сэр.
      — Мы поговорим об этом по возвращении.
      — Да, сэр, — сквозь боль проступило облегчение.

* * *

      Четверо наемников: я, Соланж, By Чингда и Джимми Диц сидели на корточках в темноте, разглядывая горящий город; солдаты вокруг нас строились в боевой порядок, ожидая приказа и окончания нашей беседы.
      В наш разговор вмешалась Татьяна Вронски, чей голос послышался в наушниках:
      — Хорошо, слушайте мой приказ: войдите в город, прочешите его, убейте всех, кого найдете, ручным оружием, уничтожьте крепость, убейте ее защитников. Пленных не брать, но вышедших из пределов досягаемости оружия не преследовать.
      Я закусил губу: — Условия ведения боя?
      — Уничтожить крепость, джемадар-майор, любыми средствами.
      — А, заложники?
      Последовало недолгое молчание, затем она повторила: — Любыми средствами!
      — Понятно.
      Риссальдар отключилась от сети, а мы остались стоять, повернувшись друг к другу. Диц прошептал:
      — Почему, они не используют осадное орудие? Один удар, и нет крепости!
      Я пожал плечами:
      — Не знаю. Соланж пробормотала: — Ну, не собираются, же они все сжечь дотла.
      — Нет, будет много уцелевших. Через тысячу лет никто не поверит, что мы захватили это дерьмо и оставили всего один процент населения.
      Я вмешался в разговор: — Приказ 5/5 3 бета. Пошли!
      Этот разговор случился за час до того, как маленький зеленый народец отправился в ад к праотцам или убежал. По черной, выжженной равнине, прижимая к груди детей, во весь дух мчались хатайлийцы. Они неслись, открыв в ужасе темные рты, и восходившее красное солнце отбрасывало от них длинные тени. Мы оставили по периметру наблюдателей. Их задачей являлось успокоение тех, кто попытается взять оружие. Только через некоторое время до туземцев дошло, что от них требуется.
      Кэти Ли, Соланж и я медленно прогуливались среди дымящихся обломков, что скрипели и хрустели под нашими ногами, как разбитая посуда. На улицах было полно битого кирпича и стекла — здания рухнули прямо на свои фундаменты. Следом шли наши личные ркталы, солдаты вели себя осторожно, хоть и знали, что работа уже сделана.
      Кэти Ли пнула носком ботинка изуродованный труп хатайлийца, перевернула несчастного и посмотрела в его глаза, устремленные в никуда, на открытый рот. Не слишком он походил на человека, но все же в нем было что-то общее с нами.
      — Похоже, ему не очень нравилось то, что здесь происходило, констатировала Кэти.
      Соланж рассмеялась: — Похоже…
      Столица Хатайли, как и остальные города, где мы побывали, весь этот гордый, возвышенный труд и та плоть, что создала его, канули в лету. Иногда я все еще вспоминаю дни, когда мы с Алике бродили, как потерянные дети по развалинам Чепел Хилл. Мне часто кажется, что маленькая ручка подруги детства все еще лежит в моей ладони.
      Перед глазами встало ее лицо, смотрящее мне вслед, когда я уходил в то последнее солнечное утро…
      Я встряхнулся и приказал себе: «Забудь об этом, Алике уже нет, того, о чем ты думаешь, никогда не было». Но не могу же я терять все чудесные воспоминания детства только из-за этого…
      Мы продолжали наш путь, выбирая дорогу среди развалин сторожевой башни, последнего оплота защитников, где вожди Хатайлии дожидались своей горькой участи. Думаю, этот день действительно оказался для них горьким и последним в жизни, потому что из-за их амбиций умерло множество ни в чем не повинных людей, которые могли быть счастливы и процветали бы под опекой расы господ. Не под благотворной опекой, пристальной и внимательной, а под небрежной.
      Говорят, лучше умереть стоя, чем жить на коленях. Спросите-ка лучше об этом жителей захваченных планет, поинтересуйтесь у мертвых, стали ли они счастливее. Узнайте у мертвых детей, хотели ли они умереть, чтобы их родители оценили вкус свободы.
      Мы пробрались мимо рухнувшей памятной арки, прошли по коридору, пол которого был усеян кусками мяса, обломками костей, и отыскали заложника.
      Помещение было надежно укреплено. Оно находилось в глубине замка, его стены все еще стояли, хотя верхние этажи, благодаря нам, уже развалились.
      Там лежали мертвые хатайлийцы, но без следов внешних повреждений, умершие от контузии или удушения. По крови в носу, в глазах и ушах можно было судить о наличии тяжелых внутренних травм, а их одежда оказалась испачкана как раз в том месте, где предположительно располагались анус или клоака.
      Трупы этих когда-то гордых хатайлийцев были богато одеты в то, что, без сомнения, являлось местным эквивалентом костюмов для комической оперы. Могу представить, как они вытанцовывают чтото смешное, вроде Жильберта и Салливана.
      В углу стояла клетка, сейчас сломанная, в которой валялись трупы маленьких голубых поппитов с закрытыми глазами и открытыми ртами. Их тела были расплющены, будто на них наступили. Рядом с клеткой стояла транспортная капсула господ. Тяжелый черный пластик потускнел, отверстия были широко открыты, но из них не вырывался пар. На одной поверхности имелась большая трещина, и утреннее солнце проникало туда, слой за слоем освещая концентрические плоскости, спирали, через которые проходили криогенные охладители. Они отливали золотом и серебром, и я видел внутренность аппарата, где жил когда-то мозг повелителя, что улетучился потом вместе с жидкой гелиевой кровью.
      Интересно, умерла эта железяка медленно или быстро, как выключили свет, например?
      Скорчившись в углу, сидел погшит, еще живой, дрожащий. Наклонившись, я осторожно поднял его, прижал к себе, гладя голубую чешую. Существо стучало зубами, затем успокоилось, расслабилось, но одна его нога свисала, и я понял, что она сломана.
      — Интересно, — произнес я, ни к кому, собственно, не обращаясь, боятся ли они умирать?
      Соланж постучала по капсуле-раковине костяшками пальцев, прислушиваясь к эху, говорящему о пустоте внутри.
      — Вряд ли они даже в курсе, что живут.
      — Может, и нет. А несчастные хатайлийцы. наверно, так по-настоящему и не поняли о наличии коллективной власти расы господ. Или речь идет только об отдельных повелителях? Да нет, ерунда.
      Каждая подобная капсула не содержит ничего более, чем копию, второй экземпляр оборудования. Думаю, не стоит говорить о смерти в отношении машин, предпочтительнее, по моему мнению, сказать о потере копией копии другой копии. И зачем ради этих бездушных железяк рисковать жизнями?
      Положив руку на поппита, я прикрыл его от солнца. Иногда, если хорошо к ним относиться, они издают звуки, похожие на мурлыканье котенка.
      — Как ты думаешь, они знают, что мы живые?
      Кэти Ли прислонила оружие к капсуле мертвого повелителя, встала на колени рядом со мной и заглянула в восьмиглазое лицо существа, приподняла его подбородок и чмокнула губами:
      — Мне кажется, им наплевать.
      А я все-таки так не думаю.
      — Ладно, ребята. Давайте созовем собрание и будем готовиться к отлету.

* * *

      Мы уже возвращались в горы, когда скафандр Кэти Ли внезапно сломался: беспорядочно замигали сигнальные устройства, застыли сочленения конечностей, и девушка осталась стоять неподвижно, словно статуя. Если бы она еще и молчала, как кусок мрамора, то было бы хорошо. Но чертова девчонка сыпала отборными ругательствами так, что у нас краснели лица, и мы смеялись до упада. Сейчас поломка не имела большого значения и была достаточно безобидна, но случись такое в бою…
      Именно по этой причине, а вовсе не потому, что их убил противник или они попали под огонь своих, солдаты погибают в сражении. Причиной их смерти является обычная поломка техники. Даже повелители не совершенны. Я уверен, что время от времени и они тоже погибают или ломаются из-за какой-нибудь ошибки. Вспышка, пар — оп! И нет повелителя…
      Мы вытащили Кэти Ли из скафандра, сняли нагрудную пластину, отсоединили сочленения и положили ее на спину. Я уселся на склоне холма и наблюдал, как Соланж и она трудились над защитным костюмом, а солдаты в это время стояли вокруг них, тщательно обозревая окрестности и небо. Случаи бывают разные, и поэтому всегда следует быть осторожным. Соланж открыла лицевую пластину, так называемое забрало, чтобы надеть микролинзы, а потом склонилась над пустым скафандром и принялась рассматривать микросхемы. Кэти Ли, одетая лишь в обтягивающий комбинезон, трудилась над диагностическим анализатором.
      Погода стояла жаркая. Дул теплый, но сильный ветер. Сухая растительность вокруг нас низко склонялась от его дыхания. Кэти Ли расстегнула молнию на комбинезоне, и, когда она наклонялась, грудь вываливалась из прорези, а внизу мускулистого живота виднелся золотисто-каштановый пушок, Мне редко приходило в голову, что Кэти очень хорошенькая женщина, с правильным лицом, обрамленным каштановыми кудрями. У нее было хорошее, открытое лицо, в котором ясно читалась гордость, решительность, счастье от сознания того, кто она и чем занимается. Из Кэти получилась бы чудесная наложница, но в школы наложниц редко попадают подобные ей. Бывают и любовные связи с военными. Конечно, это не одобряется и не поощряется, но такое довольно часто случается. Если подобное и происходит, люди затем расходятся и разъезжаются по своим дивизионам, полкам и взводам.
      Я попытался представить себя с женщиной, похожей на меня, имевшей сходную душу. Неужели именно такую подругу я хочу и хотел? Разве к этому стремилась Алике? Нет, все-таки я придерживаюсь другого мнения. Вспомним Фрейда: что хотят мужчины? Даже они сами об этом не знают.
      Кэти Ли у своего скафандра выпрямилась, держа комбинезон внизу и хлопала тканью взад и вперед:
      — Господи, как же здесь жарко!
      Соланж хлопнула ее по ягодицам и, усмехаясь, сказала:
      — Эй, полегче, мы уже почти закончили!
      Один из мужчин повернулся, увидев в небе ближе к горизонту какую-то точку, и поднял оружие. Я навел на цель свой оптический прибор приближалось нечто похожее на птицу, покрытое пышными завитками голубого цвета, причем летело оно тяжело, натужно. Мы наблюдали за существом, пока оно не скрылось за горизонтом. Меня обрадовало, что никто не застрелил его.

* * *

      Корабль забирал нас из громадного хатайлийского аэропорта, вокруг которого был выстроен город — большой промышленный центр, лежащий сейчас в руинах; фабрики были разрушены, городские здания тоже, над развалинами курился дымок — там что-то все еще горело.
      Одной большой длинной колонной мы прошли через город, разобрав завалы, чтобы можно было спокойно идти, даже маршировать. Солдаты балагурили, шутили, дисциплина немного ослабла, потому что туземцы ничего больше не могли предпринять против нас. Вообще-то не было никакой реальной опасности, но, несмотря на это, мы держали наши детекторы и радары включенными береженого бог бережет.
      Мы шагали мимо зданий бывшего поселения, в которых, по всей видимости, жил бедный люд. Про это можно было догадаться по шороху под нашими ногами сыпучего, дрянного мусора, из которого были выстроены их дома: куски сожженного дерева и свернувшаяся коричневая бумага. Все это напоминало домики на картинках о старой Японии.
      Как ни странно, много трупов мы не видели, на дороге лежало всего лишь несколько. Местности не был причинен- ощутимый ущерб, значит, вскоре существа, похожие на жучков, выйдут из своих норок и начнут расчищать завалы, а оставшиеся в живых мусорщики соберутся для выполнения своей задачи.
      Перед нами появилось что-то похожее на спортплощадку с чем-то вроде трамплина — изогнутый посередине шест с двумя перекладинами, на вершине соединенными крест-накрест. Одно брезентовое полотно все еще висело на цепи, а другие лежали на земле. Маленький, обнаженный хатайлиец сидел наверху трамплина, а другой, побольше, лежал у основания шеста на земле. Может, спал, может, нет.
      Мы промаршировали мимо, а маленький двуногий наблюдал за нами.
      Я остановился и вышел из строя, глядя на существо, которое обернулось и тоже буравило меня взглядом. Его глаза походили на бледно-коричневые кусочки мрамора, в них отражался цепкий свет дымного, туманного дня. Интересно, каким же чудовищем в скафандре, скрывающем лицо, должен я ему казаться.
      «Кто лежит у твоих ног? Мать, отец, старший брат? Какой-нибудь родственник? И кого ты обвиняешь в сожжении своей планеты? Неужели нас, игрушек в руках судьбы? Или тех среди вас, кто был настолько глуп, что взбунтовался? Может, расу господ за желание править Вселенной и всем в ней?» — Такие вопросы мне хотелось ему задать.
      Но, глядя в глаза хатайлийца, я внезапно понял, кто лично несет ответственность. И этот кто-то находился здесь. Я отвернулся и побежал догонять своих солдат.

      Светлая ночь на Карсваао была на исходе, хронометр показывал 01–10, заканчивался 20-й теро светлого времени. И вот уже солнечный золотисто-коричневый свет начал пробиваться сквозь задернутые занавески моего жилища, осветив полированный пол спальни.
      Мимо домика время от времени проходили местные жители, спешащие по своим делам. В комнате, разгоняя жару, мягко жужжал кондиционер. Интересно, что они думают о наших привычках? Мы просыпаемся, спим и все это в течение одного дня, их же сознание работает весь долгий терек света и тьмы.
      В комнате было прохладно: установка влажности воздуха позаботилась о надлежащих условиях. Я расположился на своей стороне постели и смотрел на Дженис, лежащую у изголовья в том положении, в каком я оставил ее. Она наблюдала за мной, дыхание ее пришло в норму, но румянец все еще окрашивал бледные нордические щеки девушки; светлые волосы были взбиты, как у порнозвезды времен, предшествующих Вторжению.
      Во рту все еще чувствовался ее вкус; я мог лежать, ощущать ее и удивляться, куда исчезло из жизни обычное удовольствие. Его забрала Александра Морено. Я оставил наслаждение в полуразрушенной лачуге на Земле, в развалинах старого городка под названием Карборро.
      Я смотрел на Дженис и думал, догадывается ли эта девица, что со мной творится? Для меня это важно, она же знает. Задача наложницы сделать меня счастливым, или ей придется отправляться обратно.
      Я взглянул в глаза девушки, похожие на зеркала из голубого льда. Мне захотелось вползти в них, заглянуть в душу Дженис. Она закрыла глаза — шторы опущены, меня не впускают; потом они открылись, в них были спокойствие, задумчивость.
      Мысли — ее собственность — мне туда не попасть.
      Женщина начала подтягивать ноги, действуя нарочито медленно. Наконец ее бедра раздвинулись, лицо же осталось абсолютно непроницаемым.
      Положив руки между ног, девушка пальцами скользнула по соломенным волосам внизу живота, открываясь мне, отвлекая, заставляя отвести взгляд от ее глаз: «Видишь, господин Атол, какая я влажная, всегда готовая принять тебя?» Наверно, мне следует радоваться, что наложницы знают, как защитить себя от меня. Остается научить этому Федора, который полирует мне ботинки и трет мне спину, и Марджи, которая готовит мне еду и сидит со мной по вечерам за столом, пьет со мной кофе, разговаривает о добрых старых временах, о том, что у нас появилось общего за все годы.
      Дженис, просунув руки под колени, подтянула их к груди и лежала, глядя на меня, ожидая, готовясь, наверно, к тому, что я скоро успокоюсь. Точно, это не займет много времени…

* * *

      Внизу, рядом с Арат Аррао, располагалось туземное поселение, которое мы сделали своей собственностью, когда у нас кончился запас наложниц.
      Саанаэ же мы дали понять, что они здесь не совсем желательны.
      Взявшись за дело, мы обучили аборигенов делать пиво, бренди, причем довольно крепкое, и показали, как измерить в нем градусы. Бренди изготовлялось из их ягоды, по вкусу напоминающей виноград. Затем заставили карсвааоитян организовать шоу — тонкие, сверкающие особи обоих полов танцуют под записанную на пленку человеческую музыку — хиты с 2140 по 2150-е годы. Мне казалось, что такое шоу будет лучше, чем секс между представителями различных цивилизаций в грязных пивнушках.
      Очень скоро это место люди спокойно могли назвать своим собственным. Здесь было тихо, в воздухе витала дьщовая завеса. Народ сидел за столиками, пил, ел, спокойно беседовал.
      — Как, — хотела знать Кэти Ли, — могло произойти, что планета Key так долго избегала обнаружения? Как? Скажите мне.
      Соланж развалилась в кресле, вытянув свои длинные ноги. Она называла такую позу «североамериканской». В руках женщина держала двухлитровую бутылку «Механиквилль Скраб» — один из новых сортов пива.
      — Черт, — говорила она, — галактика велика, звездолет должен лететь долгих три года, чтобы от одного ее края добраться до другого.
      Мне кажется, Соланж что-то приврала, потому что у Вселенной нет четко обозначенной границы.
      Но ее точка зрения пошла на «ура». Сколько звезд всего, сотни биллионов? Я попытался посчитать. За последние пять лет я осчастливил своим присутствием шесть дюжин звездных систем.
      В ответвлении спирали галактики, в удалении от центра мироздания, на Key тихо и спокойно развивалась цивилизация. Это примерно в пятнадцати тысячах парсеков отсюда; путешествие туда займет около года, столько же, сколько от Боромилита или Земли. И Кэти Ли хотела знать, как так получилось, что они строили и совершенствовали космические корабли, летали на соседние планеты, начали колонизацию близлежащих миров и все это без ведома расы господ?..
      By Чингда поставила свой стакан сладкого красного эля, ее лицо было спокойным и серьезным.
      Глаза-щелочки, как всегда, были непроницаемы.
      Проведя одной рукой по длинным, прямым волосам, она произнесла:
      — Гипертяга.
      Остальные смотрели теперь только на нее. Это было магическое слово. Ни одна органическая цивилизация в галактике никогда не слышала об этом.
      Корабль на гипертяге движется со скоростью, превышающей скорость света. Когда появились повелители, у людей и в мыслях такого не бьио, так же, как и у хруффов, саанаэ или других технически высокоразвитых цивилизаций.
      Я слышал по этому поводу разные слухи, дикие, буйные фантазии и научно обоснованные версии. Гдето в квантовых процессорах своего искусственного разума повелители уже давно обдумали это, подобрали варианты. Никакие другие цивилизации на это не были способны, а уж заглянуть в глубины мозга машин и подавно никто не мог. Поэтому мы, люди, не чувствуем себя ущемленными.
      — Хруффы думают, что жители Key вплотную подошли к созданию на краю Вселенной автоматической станции, а господа мечтают о том, чтобы, используя новейшее оборудование, добраться до нее. Следующие несколько столетий они усиленно будут готовиться к этому, — начал я.
      В интерпретации Шрехт все оказалось не так сложно. Разведывательный корабль расы господ, исследуя районы, оказавшиеся колонией Key, были обнаружены. Судно скиталось в тех космических далях, где никого не предполагалось обнаружить. Экспедиционный корпус хруффов, состоящий из пяти крейсеров-конвекторов, был пойман среди звезд, и их уничтожили, за исключением одного корабля, которому удалось пробраться через гиперпространство, несмотря на почти полную потерю энергетических установок. Его вывело из строя какое-то неизвестное устройство.
      — Они знали, — продолжал я, — что мы едем к ним.
      Соланж вопросительно приподняла бровь: — Ты знаешь старую шутку, белый человек…
      Я усмехнулся.
      Вмешался Джимми Диц:
      — Шеф, как ты думаешь, это действительно так плохо, как кажется? — Он пил итальянское виски, которым были забиты его погреба, и выпил раз в пять больше нашего. Поэтому неудивительно, что нос Дица довольно здорово покраснел, Я пожал плечами: — Ксуитяне знают, что мы здесь. Спорю, они не имеют понятия, сколько нас. У них было время порыскать по галактике и хорошенько все разнюхать.
      Может, даже успеть испугаться, но времени подготовиться у них не оказалось. Поэтому они не готовы.
      By Чингда допила последние капли эля и облизала пену с губ.
      — Плохо, — прошептала она.
      Никто никак не отреагировал на ее слова. Я разрядил напряженную тишину, рассмеявшись: — Черт, теперь мы поймем, что такое настоящая борьба.

* * *

      Последнюю ночь перед отправкой я провел в обществе Майры, самой нелюбимой моей наложницы. Не знаю, почему так получилось. По сравнению с другими ее коллегами, она оказалась наиболее изобретательна. В постели с ней было хорошо; ей нравилось то, чем мы занимаемся; она смеялась и наслаждалась вместе со мной. С другой стороны, Майра была не очень внимательна, иногда даже засыпала в самый неподходящий момент. Вообще-то столь придирчивое к ней отношение, как мне кажется, никак не украшало, но и никак не умаляло моих достоинств.
      Итак, на Карсваао была середина темного времени. Майра свернулась калачиком рядом со мной, отвернувшись, дыша в матрас, а я между тем гладил ее нежную кожу, ворошил густую темную гриву и размышлял, разбудить ли мне ее или нет. От того, что Майра уснула, чувствовалось какое-то раздражение.
      И все же мне почему-то не хотелось будить ее.
      «Проснись, маленькая Майра, я хочу еще раз заняться с тобой любовью». Она очнется: заспанная, смущенная, будет хлопать сонными, мутными глазами, потом повернется на спину, бросит взгляд на хронометр возле постели и раздвинет ноги. Эта наложница может спокойно уснуть в самый разгар любовных ласк. Так уже несколько раз случалось раньше.
      Однако во мне еще есть душа и тактичность.
      Бесчисленные войны, кровь и смерть убили во мне не все хорошие чувства.
      До своей поездки домой я даже не задумывался, насколько Майра была похожа на Алике в молодости. Сейчас же это стало очевидным. Стараясь не потревожить ее сон, я повернул девушку на спину.
      Мне не хотелось, чтобы она проснулась. Затем я положил голову на ее живот. Жесткие хрустящие волоски щекотали мое лицо…
      В последнее время я что-то частенько приглашал Майру. Ну и что из того? Время Хани уже подходит к концу. Мне нравилось быть с ней, многие годы я провел с этой маленькой, хрупкой девушкой с островов. Но Майра тоже неплохая, да и Дженис…
      У меня мелькнула мысль об Алике. Она не шла ни в какое сравнение с этими здоровыми, молодыми женщинами, за исключением… Нет, думаю, не стоит продолжать. Когда я вернусь, моя подруга все еще будет там.
      Сейчас слуги нервничают. Война даст им время успокоиться. Пусть утихнет шум. Сам не знаю почему я схватил Марджи в кухне, прижал ее к раковине и поцеловал. Помню ее изумленные глаза, ухмылку Федора, сидящего за маленьким белым столиком.
      Может, повар боялся встать и уйти? Возможно, что он даже спит с ней. Как Федор посмотрит на то, если я задеру кухарке платье, сниму трусики и займусь с ней любовью прямо на раковине; закричит ли он или попытается незаметно исчезнуть?
      Но я просто рассмеялся, хлопнул Марджи по заду, подмигнул Федору, вышел из кухни и отправился выполнять свою работу. Пора браться за ум, ксуитянам наплевать на мои чувства.
      Майра вздохнула, пошевелилась, положила руку на мое плечо.
      А утром я улетел.

* * *

      Наш звездолет отправлялся на Ханта Шегари, находившуюся в пяти тысячах трехстах парсеках от Карсваао, в четырех месяцах полета отсюда. Это местечко должно было стать базой для набега на Key.
      В командном отсеке собрались офицеры экспедиционного корпуса и бригады Вронски. Присутствующие рассматривали голоизображения, которые она привезла от вышестоящего начальства. Вместе с риссальдаром находились ее заместители, командиры батальонов, их джемадар-майоры, младшие и обычные джемадары, Кэти Ли и ее полковые хавильдары.
      Было довольно тесно. Все стояли плечом к плечу, животами упирались в спины впередистоящих. Это давало мне ощущение понимания структуры организации спагов — здесь собралось четыреста сорок восемь человек. Я возглавлял бригаду общей численностью шестнадцать тысяч наемников. Среди объединенных сил антиксуитянской коалиции доля спагов оказалась весьма существенной — ташильдар Маккей с его IX Победоносным легионом и 512 полков, подобных нашему.
      Вронски не было нужды говорить, а нам задавать вопросы — голопроекция рядом с ней говорила сама за себя. Солдаты армии Key представляли собой больших крабов, скрещенных с какими-то пауками. К тому же они немного походили на росомах, если вглядеться в их шикарный коричневый мех. У ксуитян имелось восемь тоненьких ног. Их лица закрывали косматые, как у норвежских моряков, бороды. Над ними сверкали два голубых глаза. Две передних конечности, тонких, безволосых, были похожи на руки ведьм. Когтистые лапы сжимали длинное, тонкое оружие.
      Вронски отвернулась от медленно движущегося изображения, показывающего солдат Key, неуклюже переваливающихся с боку на бок, и обратила свой взор на нас.
      — Технические аспекты оружия противника, захваченные во время второй атаки хруффов, изучены.
      Я не вникала в подробности, потому что все равно ни черта не поняла бы. Общие положения теории говорят о том, что этот тип оружия — миниатюрная копия больших пушек, которыми оснащены разведывательные корабли повелителей. Копия, а может быть, улучшенный образец.
      Солдат вражеской армии смотрел, казалось, прямо на нас, даже через нас и что-то видел. Он поднял оружие, прицелился… Изображение запрыгало и автоматически вернулось на начало.
      Кэти Ли подняла руку: — А как быть с заключенными?
      Вронски вновь взглянула на голоизображение, задумчиво почесала подбородок, затем ощупала его, проверяя, все ли части на месте.
      — Хруффы умудрились захватить шестнадцать пленников. — Она посмотрела на нас. — Десант был слишком многочисленный — один корабль и шестьсот бойцов. В бою они потеряли двести, примерно триста бойцов вернулись к месту высадки.
      Солдаты Key вновь запрыгали на экране, охотясь за тем, что находилось вне пределов видимости, и я пожалел, что изображение не зафиксировало задний план.
      Вронски продолжала:
      — На борту корабля во время путешествия обратно вспыхнуло настоящее сражение между заключенными и хруффами. Оно причинило судну немалый ущерб. Несколько солдат погибло. Под усиленной стражей на Ханта Шегари осталось только два ксуитянина.
      Из толпы раздался женский голос:
      — Вы хотите сказать, что эти сукины дети вывели из строя пятьдесят процентов проклятых хруффов?
      Риссальдар слегка улыбнулась, в ее глазах загорелись странные огоньки: — Ну, пятьдесят процентов убито, а выживших немного поколотили.
      Официальное сообщение говорило, что только одиннадцать хруффов не' получили никаких травм.
      Они были из числа наблюдателей и членов команды.
      Я поднял руку.
      — Моррисон?
      — А как же их господин?
      Вронски пожала плечами:
      — Он из серии 6м45. Взгляните на схему. Разведывательный корабль взорвал один из своих топливных баков над главной базой Key. Тем самым они спасли и себя, и своего господина. Взрыв получился нешуточный и сразу отбил охоту преследовать их.
      Полностью залитый топливный бак содержит несколько килограммов концентрированного антивещества — такое его количество способно провести судно через несколько тысяч парсеков гиперпространства.
      Инстинкт самосохранения — великая вещь. Прибыв на Ханта Шегари, мы спустились по трапу и попали в настоящий рай. Огромное коралловое солнце висело в бледно-зеленом небе; кудрявые серые облака напоминали дым; прохладный, слегка влажный воздух, растения, похожие на желтые пальмовые деревья, что-то шептали под дуновениями легкого ветра.
      Шегаритяне, безрукие, безволосые, голубые четвероногие с пальцами на губах, жили в чудесных городах, похожих на волшебные замки, о которых так любили рассказывать люди в своих легендах: высокие белые башни, соединенные висячими мостами, тонкие ленты дорог будто парили в воздухе без видимой поддержки. Теперь они были испачканы сапогами сотен разных солдат, и все по той простой причине, что эта миролюбивая маленькая планета оказалась удобным плацдармом.
      Говорят, что с тех пор, как появились господа, а это было десять тысяч лет назад, здесь не было убито ни одного шегаритянина. Разведывательный корабль приземлился, высадил хруффов. Жители поприветствовали их, обдумали сложившуюся ситуацию, обсудили ее в своих советах и сдались. Теперь они могут спокойно путешествовать по галактике, работать во славу расы повелителей, а потом возвращаться домой здоровыми, невредимыми и жить в мире и безопасности. Чем-то они были похожи на наложников — целая цивилизация наложников.
      Итак, местные жители последовали совету насильника, издевающегося над своей жертвой: независимо от того, нравится тебе что-либо или нет, это произойдет.
      Вспомним историю Земли — восемь биллионов землян погибло во время нашествия. Не могу сказать, кто сделал наилучший выбор или совершил удачную? сделку — шегаритяне или мы.
      Кэти Ли, Соланж и я отправились взглянуть на пленных ксуитян. Один из них содержался в клетке посередине огромного грязного поля на территории административного комплекса объединенных сил.
      Другой находился где-то еще, спрятанный. Его, очевидно, пока допрашивали. Этот первый пленник метался, как раненый паук, низко сгибаясь, присаживался над красной лужей своих, как я догадываюсь, экскрементов, коричневый мех был спутан и запачкан. У существа не хватало двух ног, полруки, огромный белый шрам разделил шерсть его спины на две части, на волосатом лице сверкал единственный голубой глаз.
      Это зрелище заставило нас на мгновение застыть, затем Кэти Ли прошептала:
      — Интересно, что этот сукин сын сделает с нами, если мы его выпустим?
      Соланж ответила таким же шепотом:
      — Я знаю, что бы сделала я на его месте…
      Никто из пленных ксуитян не попытался совершить самоубийство. Четырнадцать из них погибло в разведывательном корабле, убив хруффов. голыми руками. Этим двум повезло, и они остались в живых. Свои ранения пленники получили, когда попытались напасть на транзитную капсулу господина.
      — Я слышал, что на них испробовали нейтронный детектор, опустошив мозг за одно мгновение.
      После этих моих слов возникла странная пауза.
      Последовало молчание, нарушенное Кэти Ли:
      — Интересно, какие ощущения при этом испытываешь?
      Пленный солдат-ксуитянин, кажется, обрадовался нашему приходу.
      Щрехт я наконец нашел в специальном лагере, разбитом на вершине низких, сверкающих гор, обнаженные пики которых стрелой уходили в бледнозеленое небо, поблескивая там, словно драгоценные камни. Командиров собрали в маленькой долине, свежевспаханной и Лишенной желтой растительности.
      Нас учили обращаться с новым оружием, чтобы мы потом смогли показать это нашим солдатам. Все собравшиеся были облачены в боевые скафандры.
      Хруффы походили на роботов типа динозавров из дешевого коммерческого японского фильма XX века.
      Вронски стояла на высокой платформе, а шегорийские специалисты надевали маленькие черные коробочки на запястья ее скафандра. До тех пор, пока ремни, которыми крепились предметы, не были затянуты, сигнальные лампочки горели фиолетово-голубым светом. «Скафандр не будет снабжать их энергией, — так говорили инструкторы, — не надо никакой подзарядки, никакого надзора, не будет никаких неполадок».
      Как же это оружие работает? Главный техник шегари помахал пальцами, что, как я полагаю, на его языке означало недоумение.
      Господа ничего не рассказали, а только сообщили, как эти коробочки использовать.
      Вронски внезапно повернулась — создалось впечатление, будто тучная женщина превратилась в механическую игрушечную балерину и, подняв правую руку, направила ее прямо в небо.
      Сверкнула вспышка…
      Мои оптические и видеосенсоры на секунду отключились, затем послышался треск, сменившийся странным гулом, похожим на отдаленные громовые раскаты. Чей-то голос, непонятно кому принадлежащий, раздался в моих наушниках:
      — О, мама дорогая…
      Верхушка одного из горных пиков была срезана, будто ножом. Сто тысяч тонн камня исчезло в никуда, не оставив ничего, кроме зеркально отполированной поверхности, в которой отражались облака и небо.
      Я взглянул на Шрехт, неподвижно стоящую в своем боевом облачении. Не знаю, общалась ли она с другими хруффами по их собственному коду.
      Вронски продолжила обучение:
      — Хорошо, вот это оружие и будет у вас. А вместо передвижной артиллерии они решили снабдить нас…
      Я обратился по командной сети к Шрехт, использовав выбранную нами заранее частоту.
      — А почему же у вас во время первого рейда не было такого оружия?
      Последовало молчание, нарушаемое лишь легким потрескиванием, затем донесся голос Шрехт:
      — Они никогда прежде не вооружали нас. Да, конечно, до этого случая у нас имелось оружие, изготовленное технологами и конструкторами завоеванных цивилизаций, конечно, с учетом передовой науки господ, но…
      — Может, они: чем-то обеспокоены? — Высказал я предположение.
      — Может, и так, — согласилась моя подруга, — а может, они просто доверяют нам.

* * *

      Планета без названия, солнце без номера, огромная черная луна-ледник, вращающиеся вокруг гигантского облака газа на краю Вселенной.
      Мы прятались в тени, ожидая возобновления боя.
      Температура окружающей среды 12 градусов по Кельвину подходила нам как нельзя лучше. Над головами висела окольцованная планета, расплющенный голубой полумесяц, сверкающий в ночном небе. Кольца походили на серебряные тарелки, разрезающие планету на две части. Их тень лежала на голубых облаках, через которые на поверхность прорывался свет звезд.
      На ледяной равнине, в старых и вновь образовавшихся кратерах, бурлила и кипела вода. Когда их края смыкались, клубы пара образовывали эфемерные облака, улетающие в небо.
      В нескольких километрах от нас из куска белого льда торчала голова хруффа в боевом скафандре, тело же было неподвижно, хвост слегка отведен в сторону, ноги расставлены. Его я не знал.
      В моих наушниках раздался голос Кэти Ли: — Джемадар-майор.
      — Здесь.
      — Шагетскй внезапно отключился, поэтому численность моего взвода уменьшилась до шести человек.
      — Ваше сообщение записано и будет доведено до сведения вышестоящего начальства, младший джемадар. Выше голову, в вашем распоряжении шесть минут. Отсчет начат. — Ее произвели в чин за несколько часов до того, как мы пересекли гиперпространство, то есть совершили прыжок. Это было первое боевое задание Кэти Ли в качестве младшего офицера. Надеюсь, она была счастлива. Мне следовало бы назначить нового полкового хавильдар-майора, но это могло подождать.
      Надеюсь, Шагетскй был тоже счастлив. Очень подвижный солдат, веселый, жизнерадостный, хороший боец, но чересчур беспокойный, относящийся к бою, как к футболу. Глаза его перед каждой высадкой всегда сверкали весельем. Тот факт, что на сей раз чертовски трудно будет сражаться, очевидно, весьма возбуждает этого типа.
      Но опасаюсь, сегодня нас ждет вовсе не футбол.
      Отчет Кэти Ли ясно говорил о том, что ксуитяне, обрушившиеся на наши головы, как гром с ясного неба, отлично знали, куда метить. Они стреляли по оружию на кистях, пытаясь заставить нас уронить пушку. Будь мы в старых скафандрах, это было бы не нужно. Небольшие куски взорвавшегося антивещества разорвали бы нас на кусочки. А Шэгти потерял только обе руки. Его скафандр сработал отлично, защитные механизмы не дали парню свариться заживо и даже несколько приостановили кровотечение. Но внутренняя температура подскочила до 680 градусов по Кельвину. Она оставалась на этом уровне в течение трех или четырех минут, пока система энергообеспечения не пришла в норму.
      Кэти Ли сообщила, что, когда она протерла лицевую пластину скафандра Шагетски, его глаза казались крошечными баскетбольными мячами, которые нужно подкачать. Губы и язык блестели, потому что кран с питьевой водой взорвался и выплеснул живительную влагу на лицо.
      Как мило со стороны господ снабдить нас первоклассными скафандрами, только чертовски плохо, что они не смогли позаботиться обо всем.
      — Хорошо, мальчики и девочки, пора отправляться. Пять, четыре, три, два… — произнес я.
      Единственный раз за всю свою боевую практику Кэти Ли не нашла музыкального сопровождения для атаки.
      Мы находились глубоко под землей. В темном, мрачном туннеле то и дело сверкали молнии, высвечивая вокруг нас в промерзлой почве черные дыры.
      Воздух был вытеснен oблаками сильно подогретого газа, яростно шумел ветер, сила которого составляла примерно 7 баллов, отчего мы сталкивались друг с другом. Оружие и скафандры гремели, люди кричали и едва продвигались, держась за каменные стены.
      Меня зажало в угол; я собирался с духом, чтобы попытаться идти вперед. Рядом со мной скорчился солдат, шепча в наушники, почти плача: «Ах, мать твою, сукин сын проклятый!»
      — Эй, успокойся, парень. Посмотрим, сможешь ли ты помочь мне с этой проклятой штукой.
      — Слушаюсь, сэр.
      Мы все время поддразнивали Мбонгулу насчет его имени, потому что он был родом из англоязычной африканской страны. «Да, сэр, слушаюсь, сэр, Мбонгула Юю Вампир». Нам была наплевать на то, что это «юю» пришло из той части Африки, что отстояла на две с половиной тысячи километров от места, где он вырос.
      Его прижало вместе со мной, он подполз ближе, помог отстегнуть пушку, находящуюся на плече, развернул ее против ветра и направил в сторону туннеля, туда, где горел рубиновый огонь, где кричали друг на друга мужчины и женщины, люди и представители других рас, на пустоту, на сам факт смерти.
      — Хорошо, внимание…
      Я выкрикнул команду открыть огонь.
      Внезапно впереди нас возник шар туманного белого цвета, тени метнулись по туннелю. Перед нами находилась область сжатого газа, она двигалась, покрывая все на своем пути.
      Я услышал, как Мбонгула вскрикнул. Негра буквально высосало из нашей маленькой ниши, и он продолжал кричать, когда его поволокло вакуумным шаром. Я слышал голос Мбонгулы в своих наушниках, и мне казалось, будто его никто никуда не оттаскивал, что солдат по-прежнему находится рядом.
      Белый свет, теперь уже видневшийся далеко отсюда, внезапно стал ярким, слепяще-голубым, затем мои внешние. сенсоры отключились.
      В темноте отчетливо слышался стук моего сердца. Я насчитал всего шесть тяжелых ударов. Когда ударная волна вжала меня в стену, мое сознание выключилось.
      Полк перестроился, разделившись на две части, и в большом открытом ущелье, так называемом ледяном кармане семи или восьми километров глубиной, мы поймали последнего ксуитянина.
      От стреляющих орудий исходили молнии, воздух трещал от сгустков энергии. Красно-оранжевые массы расплавленного металла медленно описывали длинные кривые траектории, ударялись в стену позади нас, треща, расплавлялись вместе с ней, охлаждались, тускнели, успокаивались.
      Какой-то солдат впереди меня, пытаясь остановить горячий металл скафандром, пробормотал:
      — Господи, боже мой, аппаратура моего скафандра начинает давать сбой. Здесь становится чертовски жарко… — Вообще-то боевое облачение должно быть гораздо устойчивее и надежнее. Ванна из расплавленной стали для человека в скафандре равнозначна нырянию в теплые воды океана в жаркую погоду. Однако следует учитывать тот факт, что в тебя пять или шесть раз выстрелили ядерными зарядами в пять килотонн.
      Впереди нас что-то взорвалось, и я увидел, что одетый в скафандр солдат-хруфф поднимается в воздух, его разрывает на куски, а оторванные конечности и внутренности падают на землю.
      Выстрел.
      Огромное, беспредельное море огня залило мир, затем наступила тишина. В разных углах туннеля виднелось пляшущее пламя, оружие прыгало в руках, плевалось огнем. Офицеры и солдаты постепенно выходили из строя. Я услышал тревожный голос Вронски:
      — Прекратить огонь, прекратить огонь…
      Мы закончили.
      Такой приказ, по моему мнению, сообщал, что последний ксуитянин на этой безымянной планете со старой ледяной луной был мертв. Опустив оружие, я отправился взглянуть на своих людей, оставшихся в живых. Они были заняты нужным делом — укладывали мертвых ровными рядами, перевязывали раны пострадавшим, разбивали в маленькой воронке в земле полевые госпитали, собирали части тел…
      Кажется, все не так уж и плохо. Мертвыми мы потеряли двадцать процентов личного состава, еше двадцать оказались тяжело ранеными и нуждались в длительном лечении. Итак, сорок процентов. Но к следующему десантированию мы все же будем в отличной форме — в резерве достаточно свежих солдат, чтобы пополнить наши поредевшие ряды.
      Я довольно быстро отыскал By Чингду и Джимми Дица, убедился, что они делают все, что нужно, приглядел за некоторыми младшими джемадарами.
      Да, действительно, все оказалось не так уж плохо.
      Потери среди офицерского состава были небольшие.
      Это несколько облегчало дальнейшие действия. Затем я отправился туда, где лежали трупы. Чей-то голос прошептал мне на ухо:
      — Джемадар-майор?
      Знакомый голос…
      — Это ты, Шмидт? — Я весьма обрадовался своей способности, вернее, тому, что не потерял ее, узнавать голоса солдат л быстро вспоминать их имена.
      Хотя, если честно признаться, я чувствовал себя попавшим в другое измерение.
      — Да, сэр, — проговорил он. — Вы… вам лучше бы прийти сюда, сэр.
      Как странно…
      Я прошел туда, где на коленях рядом с неподвижно лежащим телом в скафандре стоял этот солдат. Мертвый, очевидно, был его другом. Но облачение показалось мне очень знакомым, и осознание этого заставило мое сердце остановиться.
      Я упал на колени рядом с телом, прочистил лицевую пластину шлема и увидел Соланж Корде.
      Не похоже, чтобы она спала. Огромные бархатные глаза были открыты и смотрели в чужое враждебное небо, в горизонт. Может, в свой последний момент она видела облака, висящие над серыми утесами Эфиопии, песок, похожий на волны странного непрозрачного тумана, переносимый по Сахаре ветром и формирующийся в барханы, песчинки, что-то шепчущие друг другу. Рот девушки был слегка приоткрыт, зубы сверкали — гримаса удивления: «Я? Сейчас? Но я не готова». Еще одна пара солдатских ботинок остановилась возле нас; я взглянул на скафандр, отмеченный нашивками младшего джемадара и идентификационным значком.
      Кэти Ли Мендоза.
      Голос Вронски вывел меня из прострации: — Моррисон?
      — Мм, слушаю, мадам.
      — Ты цел?
      — Да, мэм.
      — Хорошо. Грэнни Джонс убита, я собираюсь представить вас к званию младшего риссальдара. Так что, пока будете исполнять ее обязанности и возьмите под свое командование то, что осталось от ее батальона.
      — Слушаюсь, мэм. — Я представил Татьяну, стоящую рядом с нами: тонкая, яростная, черноволосая женщина, тяжелые волосы подняты в высокую прическу.
      Вронски продолжала: — Объяви всем о своем повышении и поднимай свою задницу к нам наверх.
      — Слушаюсь, мэм. — Я медленно поднялся на ноги, все еще не спуская глаз с Соланж Корде.
      — Холоднее, чем лед, — проговорила Кэти Ли. — Холоднее, чем черный проклятый лед. — Обняв меня, она постояла рядом еще минутку, затем мы разошлись, каждый по своим делам.

* * *

      Мы сидели за столом в так называемой каюткомпании, держа в руках горячие чашки с кофе.
      Напротив меня расположилась By Чингда, которую тоже можно было поздравить с повышением — теперь она джсмадар-майор и получила под свое начало мой полк. Выглядела By усталой; на хорошеньком китайском личике появились морщинки. Женщина пила крепкий красный чай, который все почему-то называют чаем британской армии. Этот напиток знаменит тем, что в нем кофеина значительно больше, чем в натуральном кофе.
      Теперь у солдат расы господ, невредимых и раненых, было время отдохнуть. Последовала погрузка на космический корвет. Нас ждали семь дней полета, за которые надо было преодолеть триста парсеков до следующего места высадки или сбора. К тому времени мои раненые выздоровеют, их облачение починят или заменят. Может, по дороге прихватим замену. Времени для тренировки, починки и отдыха было предостаточно.
      By зевнула, широко открыв рот, все равно кажущийся маленьким, и потерла свои узкие глаза. Я почувствовал, как во мне нарастает возбуждение. By Чингда снова принялась за чай:
      — Зря я пью это, мне надо выспаться.
      Я опустил глаза вниз и уставился в собственную чашку с крепким сладким кофе: — Ага.
      — Черт, может, мы пересмотрим доктрину, запрещающую брать наложников в бой?
      Я заглянул ей в глаза, но ничего не смог в них прочесть.
      — Может, ты и права. — Я отпил еще глоток и попытался успокоиться.
      Девушка встала, потянулась, выгнув мускулистую спину, выпятив отлично обрисованную тонкой тканью грудь, и швырнула чашку на поднос.
      — Встретимся утром, Ати, — сказала она и вышла из кают-компании, прекрасно зная, что командир смотрит ей вслед.
      А я еще долго сидел за столом, пил кофе, ставший уже холодным, как лед, и лишь потом пошел спать.

* * *

      Подобно граду из черной пушки, солдаты падали с неба на одну из урбанизированных колониальных планет Key. Орудия защитников пытались сбить нас, но постоянно промахивались и взрывались, пораженные оружием нового поколения, которое достали повелители из своего металлического сундука. Может, оно давно у них имелось, трудно сказать.
      Все-таки господа по-прежнему недооценивали ксуитян. Но, как и раньше, их ресурсы были побольше, карманы поглубже, а вот у их противников нет. Со дня первой, трудной атаки прошло несколько месяцев, и вот уже ксуитяне отходят, теряя планету за планетой, возвращаясь к очагу и дому. Готовятся, наверно, к сдаче или решающему бою. Интересно, останется ли кто-нибудь из них в живых к тому времени, когда все закончится, наберут ли из них новобранцев?
      Улицы городов ксуитян ничем не отличались от улиц других цивилизованных планет. Они походили на земные: каменные здания из бетона, стекла и блестящей керамики, которые исправно рушились и горели.
      Солдаты армии противника, облаченные в скафандры, убегали от нас, умирали, а когда предоставлялась возможность, убивали нас. Однако со временем это удавалось им все с меньшим и меньшим успехом. Ксуитяне — жители тех городов, численностью превосходившие солдат в тысячу раз, прятались в укрытиях, которые взрывались, а они сгорали заживо.
      Я представлял себе многоногих полукрабов, скорчившихся в бесполезном укрытии, под странной формы бетонной лестницей, построенной для удобства их хождения, которая взрывается и рассьшается на куски…
      Охваченное огнем и ужасом гражданское население колонии, размахивая горящими конечностями, крича высокими, пронзительными голосами, в панике металось по разрушенным улицам. Я поднял оружие, готовясь уничтожить, успокоить этих несчастных ублюдков.
      Взорвав горящих ксуитян, оставляя на улице сплошное кровавое месиво, небо прорезала вспышка какого-то оружия. Вот так-то, солдат. Освободили страждущих от бремени жизни, уничтожили страдание. Я выстрелил в огневую точку противника. Плохо, братец, надо было бы позволить этому глупому гражданскому сукиному сыну сгореть заживо.
      Боже мой, у меня четыре тысячи солдат, за которыми нужен глаз да глаз, и я не могу позволить, чтобы меня вдруг неожиданно прикончили!
      — Чинг?
      — Слушаю, сэр.
      — Полк на позициях?
      — Да, сэр.
      — Вперед по моему сигналу. Мы разгромили это маленькое гнездышко.
      — Да, сэр.
      Не очень-то нам везет с этой дерьмовой дырой.
      Кому-то пришло в голову, что для развития успеха хорошо бы захватить в плен несколько генералов армии ксуитян, а кого мы могли сцапать? Кого угодно, но только не генералитет. Я слышал голос Кэти Ли за час до высадки:
      — Какая глупость!. Надо разбомбить это место в щепки, чтоб камня на камне не осталось, обойти его и отправиться туда, где есть что-либо стоящее.
      В данный момент, кажется, именно это и являлось стоящим. Люди By Чингды внезапно хлынули вперед, обгоняя меня, словно какая-то чудовищная стая саранчи, стреляя по великолепным зданиям ксуитян, сея смерть и разрушения.
      Мы потеряли шестерых, но в живых не осталось ни одного проклятого туземца.
      Это была красивая планета: бледно-голубое небо, облака в вышине, отдаленные голубые горы, покрытые туманом, леса из деревьев с широкими зелеными листьями, пушистыми, шелестящими на ветру.
      Вдалеке поднимался к небу столб огня — там горел город; верхушка его, терзаемая ветрами, внезапно меняла направление.
      Мы со Шрехт сидели на поле с желтой мягкой травой, она лежала прямо на ней, а я уселся на ксуитянское старое одеяло, найденное мною где-то в развалинах. Перед нами лежали сэндвичи, то есть получился настоящий завтрак на траве. Мы отдыхали и любовались картинками, вытканными на индиговой скатерти — сценки охоты: ксуитянин, связанный полосками темной кожи, туземец, держащий короткий сложенный лук, какой-то странный монстр, стреляющий по существам, предположительно диким, имеющим восемь ног и две руки. Кроме того, сценки рисовали связанных по рукам и ногам и подвешенных на костре животных, медленно поджаривающихся на поворачивающемся вертеле. Следующий эпизод демонстрировал готовые блюда, лежащие на широких столах: весельчаки-ксуитяне поедают добычу Что, если эти сценки соответствуют действительности? Нет, такие мысли неуместны. Мы не за это наказывали ксуитян. «Наказывали» — вообще-то плохое слово, мы просто их лупим.
      Я прислонился к чешуйчатому боку Шрсхт и, смакуя сладкий эль, бутылочку которого презентовала мне Чинг, смотрел на горящий город, на красивые деревья, колышущиеся на ветру. А подруга-хруфф пила в это время свой керосин со вкусом пиццы.
      Мы болтали о старых и новых временах.
      Ей хотелось еще раз побывать на Земле. Говорят, там самые лучшие пляжи во Вселенной. Я был согласен с ней, но…
      Наверно, нам надо вместе отправиться на Ханта Шегари. Мне кажется, это совсем неплохое место, и оно будет еще лучше, когда все наемники уйдут оттуда, а туземцы за ними уберут всю грязь и мусор.
      В гуще горящих зданий что-то взорвалось. Шар красно-черного огня, охватывая соседние помещения, мусор в них, разгорался, поднимаясь все выше и выше, пока, наконец, не исчез. Я ожидал услышать грохот взрыва, но так и не дождался.
      — Война скоро закончится, и мне положен отпуск, — задумчиво сказала Шрехт.
      — Мне тоже. Куда мы отправимся?
      — Ты был когда-нибудь на моей планете?
      — Один раз, очень недолго, пятнадцать лет назад.
      — Я хочу, чтобы ты поехал со мной, Атол Моррисон. Можешь привезти с собой наложницу, если хочешь.
      Хотя планета хруффов представляла собой блеклый, пустынный мир, мне бы хотелось этого.
      Над горящим городом царствовала высокая башня. Внезапно она начала падать, снопы огня вырывались изнутри. В небе добавилось дыма, на этот раз жирного, густого, скрывшего верхушки других оставшихся еще башен.
      Шрехт сказала мне, что скоро мы отправляемся на родную планету ксуитян.
      — Они действительно так называют ее?
      — Не думаю. А вообще какое это имеет значение?
      — Да, никакого…
      Через некоторое время я лег на одеяло и закрыл глаза, позволяя теплому желтому солнцу безымянной планеты согревать мне лицо, кожу, лечить и высушивать ее. Так, наверное, выглядит безмятежный мир, и ощущения людей сводятся к покою, теплоте, солнечному свету и тихому ветру — идиллия.
      Может, я уснул, а может, нет, но солнце переместилось в небе на большое расстояние! Внезапно отдаленный гул, протяжный и грозный, заставил меня открыть глаза. Горящий город наконец рухнул, превратившись в щебень, огонь начал умирать, а дым перестал быть таким густым. К ночи здесь не останется ничего, кроме тлеющих угольков. Зрелище будет великолепное — красные светящиеся пятна, похожие на далекие костры.
      Я почувствовал, как пол корвета дрогнул под моими ногами, ощутил маленькую, упругую грудь Чингды, упиравшуюся в мою, а под руками мускулистую спину, затем ягодицы. Целуя китаянку, я поддавался ее ласкам, уступал настойчивому языку.
      Она положила голову мне на плечо, и я услышал сдавленный стон, а теплое дыхание защекотало мне шею. Целый мир с его радостями и печалями перестал для нас существовать. В моей каюте царил мрак, который не мог разогнать приглушенный свет ночника на столе.
      By Чингда, джемадар-майор, полковой командир, подняв голову, смотрела на меня. Ее лицо казалось немного припухшим, а черные глаза превратились в узенькие щелочки.
      — Не думаю, что это удачная мысль, младший риссальдар… — прошептала она.
      — Нет, напротив, отличная. — Я закрыл ей рот поцелуем.
      Отступив на полшага, она подняла руки и расстегнула ворот своего мундира с нашивками из трех бриллиантов. Одежда распахнулась, обнажив гладкую, загорелую кожу. Девушка, протянув руку, провела большим пальцем по моей звезде, затем дотронулась до пуговки воротника.
      — С повышением вас, Атол Моррисон. Итак, наемники спят с наемниками, офицеры с офицерами.
      Я занялся пуговицами, наблюдая, как раздевается моя партнерша — быстро, решительно.
      Стоя передо мной в чем мать родила, она казалась похожей на Хани. И все же это была не Хани — та же гладкая азиатская кожа, но светлее, лицо немного круглее, глаза чуть уже, бедра немного шире, а грудь немного больше.
      Изящное тело ничуть не портили мускулы, шрамы — знаки отличия профессионального солдата.
      Конечно, Чингда значительно уступала мне и Соланж по силе, но я видел, как однажды она разоружила наемника-мужчину, правда, вдвое меньшей комплекции, чем моя: выхватила пистолет из его кобуры и, прежде чем тот успел моргнуть, поднесла дуло к носу.
      Когда я разделся, девушка подошла ко мне и обняла, вжалась в мое тело. Я ощутил тепло, исходившее от нее, нормальное человеческое тепло. Она прошептала:
      — Ты хочешь, чтобы после этого я перевелась в другой полк? — Голос Чингды был спокоен, в нем не ощущалось ни дрожи, ни отчаяния. Взявшись за ее упругие ягодицы, я легко приподнял девушку и прижал к груди: — Ты уверена, что хочешь сделать это?
      Нет, я не хочу переводиться.
      Мы легли на небольшой диванчик, даже не думая о том, что это обычная полка, приспособленная под кровать, и принялись ласкать тела друг друга, осваивая неизведанные территории.
      — Кем?..
      Ответом явился удивленный взгляд?
      — Кем ты хочешь стать?
      На губах Чингды появилась слабая улыбка, затем она заговорила:
      — Есть такие мужчины и женщины, которые могут любить без того, чтобы им платили и приказывали.
      Я подумал об этом и в знак согласия медленно кивнул:
      — Да, это так просто. — Я просунул руку между ее ног и увидел, как девушка закрыла глаза и выгнула спину от нахлынувших чувств. Я понимал; что она не совсем это имеет в виду, но что еще мог я подумать? Может, это все, о чем она хотела мне сказать?
      — И, — продолжала Чингда, когда мы вновь надели свои мундиры, — мы будем вести себя так, будто ничего не случилось, будто это произошло между двумя другими людьми, живущими далеко отсюда.
      Я чувствовал, как кольнуло сердце, как неприятная и непонятная тяжесть придавила меня и потом отпустила.
      — Пусть будет по-твоему, — согласился я.

* * *

      Мы со Шрехт сидели на палубе большого транспортного корабля, на борту которого смог бы разместиться целый легион. Вот мы как раз наблюдали за этим процессом. Через некоторое время нам тоже предстояло спуститься вниз. Путешествие должно было занять всего несколько дней.
      Родная планета ксуитян показалась ярко-голубым шаром. Практически всю ее занимал океан, окруженный полосами облаков, сквозь которые время от времени проглядывали зеленые пятна континентов.
      Планета освещалась великолепным белым солнцем и отражающими свет звезд двумя большими лунами, каждая из которых была более тысячи километров в диаметре. Одна из них была отдалена от домов ксуитян на расстояние всего лишь десяти своих диаметров, а вторая чуть дальше — диаметров на пятьдесят.
      К нам присоединились друзья Шрехт с идентификационными значками и значками отличия, гуманоиды, похожие на мышей, By Чингда, Джимми Диц, Кэти Ли и несколько офицеров из других батальонов бригады Вронскй.
      Мы разобрались со всеми союзниками ксуитян, уничтожили их военные корабли. Они взрывались в воздухе, горящая плазма разлеталась во все стороны, в море и на землю. Горели леса, города, поля, горы…
      Где-то внизу нас ждали солдаты-защитники, готовые вступить в бой, чтобы забрать с собой туда, где у ксуитян находится ад, — нескольких из нас.
      Шрехт включила транслятор:
      — Четыре, три, два, один…
      Я почувствовал, как Чингда схватила меня за руку.
      Небо вокруг нас зажглось, боевые корабли армии господ обратили свой гнев на беспомощных ксуитян. Огонь падал на города, горы, поджигал озера и реки, так живописно выглядевшие из космоса.
      Взрывались полярные шапки, из морей выбрасывало корабли, летательные аппараты падали с неба…
      Такой ожесточенный обстрел, как нам сказали, будет продолжаться целый час. Затем мы высадимся и взглянем на то, что осталось. Может, несколько туземцев и спаслись в глубоких подземных туннелях.
      Тогда мы возьмем их в плен, если, конечно, они пожелают остаться в живых…
      Когда пришли спаги, их численность составляла примерно тридцать биллионов, разбросанных по нескольким планетам. Мы захватили несколько тысяч пленных. Может, чтобы поместить их в зоопарк…
      Огонь быстро распространялся по земле, камни плавились и превращались в озерца и моря лавы, заливавшей живописный ландшафт.
      Все скоро закончится. Это хорошо для меня, я уже давно был готов к отправке домой.

* * *

      Месяц шел за месяцем, и вот я уже стоял на одном из высоких плато Карсваао, на территории небольшого космопорта и наблюдал за погрузкой людей и вещей на корабль. Я стоял и смотрел на Хани. Она сохранила свою красоту, изящество и спокойствие. Девушка взглянула на меня, держась за ручку висящей на плече маленькой коричневой сумки. Эта вещица была мне хорошо знакома много лет назад она прибыла на планету именно с ней.
      Под глазами Хани синели круги — память о нашей последней, совместно проведенной ночи. Никакая косметика не смогла их убрать. Губы все еще оставались припухшими, волосы, хоть и были собраны в высокую прическу, все равно казались растрепанными.
      Ничего, ей удастся отоспаться в звездолете, она даже может оставаться в объятиях морфея несколько недель, если того захочет.
      Я видел наше отражение в зеркале — Хани наклонилась над раковиной, положив руки на края, держась за нее, глядя себе в глаза, а яркое солнце Карсваао светило прямо в окна. Она стояла, расставив ноги, а я занимался с ней любовью — прощался своим способом.
      Когда все закончилось, Хани уселась на туземный туалет, где не было воды, и уставилась в противоположную стену. Девушка подождала, пока я вымоюсь, терпеливо снесла мое похлопывание по плечу и голове. Затем я оставил наложницу одну заниматься своими делами.
      А сейчас Хани была уже на пути домой. Говорят, индонезийские острова по-прежнему прекрасны; все те, чуждые их культуре западные небоскребы и города, были сметены с лица Земли, а руины заросли непроходимыми джунглями. То здесь, то там появлялись маленькие хижины, восстанавливалирь старые пагоды и башни. Ну, вы знаете эти древние восточные храмы — колокольчики, танцы, музыка и молитвы.
      Я никогда не спрашивал Хани, что она собирается делать с деньгами, которых хватит для содержания ее самой и большой семьи.
      Интересно, выйдет ли она замуж, будет ли избранник этой девушки, живя в тени ее богатства, потакать всем ее прихотям, выполнять любой каприз? Да нет, это глупо. А вот посмотреть бы на постаревшую Хани в окружении детей родственников, затем их внуков, внуков ее друзей детства… Я протянул ей руку:
      — Спасибо тебе за то, что столько лет ты была рядом со мной. Я буду их помнить. — Это прозвучало несколько фальшиво и натянуто, заученно, может, немного глупо. Женщина несколько секунд смотрела на мою руку, затем подняла на меня глаза. Потом отвернулась, поправила свою маленькую сумочку, поднялась по трапу и… исчезла…
      А, ну ее к черту. Взяв себя в руки, я повернулся и направился к ожидавшей меня машине. Когда раздался грохот и земля под ногами задрожала, я обернулся, прикрыл рукой глаза и посмотрел на поднимающийся в небо корабль, чье серебряное покрытие сверкало в лучах солнца, взбирающегося в золотисто-коричневое и пыльное небо. Вскоре гром прекратился. Я немнрго посидел в машине. Других мыслей, кроме как о тысяче ночей, проведенных с Хани, не было. Но вскоре они потихоньку должны были кануть в небытие. Затем из нагрудного кармана я вытащил телефонную трубку — новая претендентка на место убывшей уже пришла вчера и ожидала меня в бараках для наложниц.
      На небольшом листе бумаги было написано се имя — Сара Морган, семнадцать лет от роду. Включив зажигание, я выжал сцепление и тронулся в путь.

      Время шло, и вот я уже стоял на вершине трапа корабля, держа Сару за руку, глядя на раскинувшуюся внизу чужеземную красоту, красоту, что заставила меня вспомнить слова Олдрина[Американский астронавт — участник первой лунной экспедиции на «Аполлоне 11» в 1969 г. ], прогулявшегося както по старой серой Луне: «Какое великолепное заброшенное место!» Из космоса планета хруффов не походила ни на один из обитаемых миров, которые мне довелось когда-либо видеть. Чистая безоблачная атмосфера, широкие просторы, возвышенности, перемежающиеся с горными пиками. Вдоль экватора тянулись зеленые моря, вода собиралась в маленькие ущелья, между которыми находились равнины. Огромные серые континенты представлялись ничем иным, как безжизненными плато.
      Карсваао казался раем по сравнению с этим миром.
      Я взглянул на Сару, безмолвно стоящую рядом со мной. Широко открыв глаза и рот, она впитывала в себя увиденное, удивленная, как может существовать такая пустынная красота.
      Вдали виднелись темные скалы, обнаженные, поражающие своим совершенством на фоне безоблачного, кобальтово-синего неба. Хруффское солнце казалось не более чем яркой вспышкой в огромном пространстве над нашими головами. Земля между нами и горами, казавшаяся безжизненной, была изрезана. старыми лощинами. С северо-востока дул мягкий, прохладный ветерок, овевая наши лица, неся с собой слабый запах костра, огня, горящих поленьев и чуждых человеческому обонянию ароматов.
      Мы стояли у двери корабля. Сара смотрела на меня восторженно блестящими глазами, в которых читалось удовольствие:
      — Каждая новая планета вызывает у меня восхищение и удивление!
      Я кивнул, прекрасно понимая, о чем она говорит. Мы, все еще держась за руки, спустились по трапу и направились к краю поля, где пара серых хруффов загружала контейнеры в грузовик размером с ноев ковчег, а коробки в их ручищах были размером с дом.
      Шрехт, как нам сообщили, ждала нас в своем родовом поместье, находящемся недалеко отсюда.
      — Идите с нами, уважаемые гости. — Подошедший к нам хруфф низко наклонился, чтобы его глаза находились на одном уровне с моими, и говорил очень застенчиво, тихо. Эти представители динозавров никогда не были на войне.
      Во время долгого путешествия в местечко под названием Ханак, Сара не переставала восхищаться красотами пейзажа. Наш грузовик ехал через бесконечную, пыльную пустыню, поднимался по узкому серпантину дороги, идущей среди великолепных черных горг а мы смотрели вниз на коричнево-золотистую равнину, усеянную холмами-сопками, на серебряную нить реки, несущую свои воды к далекому зеленому морю.
      С самого первого мгновения нашей встречи эта девушка не переставала удивлять меня, потому что я привык к спокойным и мягким наложницам, что попадались мне до этого. Я ожидал, что она оправдает мои надежды и станет идеалом. Но ожидание может ввести человека в заблуждение. Я нашел ее сидящей в коридоре бараков для наложниц с небольшой сумочкой, стоящей в ногах. Она представляла собой средней комплекции юную девушку с светлошоколадным цветом лица, характерным для многих смешанных рас типа североамериканцев, выходцев из Африки. Волосы девушки, падавшие на плечи свободными завитыми локонами, были красноваточерными, будто их недавно окрасили хной.
      Она сразу узнала меня, лишь только я вошел, встала — лицо нерешительное, большие карие глаза впились в мои. Мне пришло в голову, что их радужная оболочка настолько бледна, что, при определенном освещении, они будут казаться желтыми. Девушка одарила меня нежной улыбкой и произнесла: Вы выглядите намного больше, чем ваша фотография.
      Я засмеялся, протянул ей свою громадную ручищу.
      — Это же хорошо. — Она вложила свои теплые, нежные пальчики в мою протянутую длань, и я осторожно пожал их. Ее пожатие оказалось на удивление сильным и уверенным.
      Сара долго расспрашивала меня о Карсваао и его населении. Она нахмурилась при виде закованных в цепи работников, копающихся в грязи, а потом принялась восхищённо рассматривать нейтральный цвет неба. Я же начал удивляться, почему мне прислали именно эту девушку. Может, все дело в ее возрасте, ведь все новое и юное, неизведанное тянет и манит.
      Редко встретишь наложницу моложе двадцати, ведь только достаточно зрелые особы могут выполнять условия контракта.
      Мы добрались до жилища, нас встретил улыбающийся Федор. Когда девушка пожала его руку, он немного удивился. Дженис, Майра и Марджи стояли немного позади, и моя новая подруга не отрывала от них глаз. Они узнают Сару попозже, когда мы отправимся в недавно освободившуюся спальню Хани.
      Я передал ее маленькую сумочку Федору, затем повел девушку в свою комнату, закрыл дверь и приготовился сделать то, о чем узнал путем проб и ошибок, то самое, что требуется сотворить, с новой наложницей.
      Показывая Саре дорогу, я положил руку ей на спину. Сердце забилось сильнее, а шаг стал легче от ожидания, гормоны забегали быстрей.
      Говорят, кто-то быстро устает от жизни, кто-то нет. Девушка долгое время стояла неподвижно, глядя на свежие простыни с изображенными на них цветами, названия которых я уже забыл; над растениями летали черно-желтые пчелы. На лице Сары я увидел сомнение.
      Наверно, такое же сомнение я испытывал, когда транспортный корабль взял старт с Земли, унося Меня далеко от родной планеты в направлении Марса, где умирали мои друзья. Не могу сказать, действительно ли я хотел тогда там оказаться. Сейчас уже слишком поздно об этом думать.
      Я размышлял, не может ли Сара оказать содействие. Ведь принимая во внимание ее возраст… Думаю, это было се первым назначением, а я — ее первый партнер. Я не был с девственницей с той самой первой ночи с Алике, которая, в свою очередь, тоже занималась любовью с девственником. На этот раз все было по-другому. Меня трясло от ожидания и нетерпения.
      Сара тихо пробормотала, будто разговаривая сама с собой:
      — Я лягу без посторонней помощи…
      «Интересно, — пришла мне в голову мысль, — знает ли юная наложница, что это эпитафия?» Скорее всего, знала, потому что эта надпись была выбита на одной из всемирно известных могил.
      Девушка обернулась и посмотрела мне в глаза, полуулыбка осветила ее лицо. Поднеся руки к шее, она стащила маленький белый шарфик, уронила его, и он упал к ногам, как тяжелое непрозрачное облако дыма, затем, начиная с ворота, стала расстегивать белую блузку.
      Я помню, как тем далеким летним днем несколько лет назад Алике раздевалась для меня на пляже, на берегу океана в Северной Каролине.
      Расстегнутая блузка упала на пол, белая льняная юбка скользнула по ногам. Девушка сняла сандалии, и вот уже почти обнаженная Сара стояла передо мной.
      Грудь ее была прикрыта легким эластичным лифчиком, а на бедрах находились белые трусики. Она выжидательно смотрела на меня.
      Ханах лежал в излучине реки. Эта большая, широкая, грязная река однажды может превратиться в озеро, зарасти илом, постепенно высыхая, стать частью равнины, через которую мы едем сейчас. Неуклюжий грузовик поднял за собой большое облако темной пыли, которая мгновенно осела на низкой, сухой коричневой растительности по сторонам дороги.
      Вдалеке, виднелись хруффы. Длинная шеренга неуклюжих динозавров, низко склонившись, ковырялась в грядках. Рядом находились другие большие животные. Ближайший походил на огромную коричневую бейсбольную перчатку с большими желтыми глазами; широкий рот низко опущен, казалось, туда можно запустить руку целиком; сквозь полуоткрытый рот виднелся желтый язык. Животное жевало травяную жвачку. Живая бейсбольная перчатка была размером с боевую ракету, но вдвое меньше хруффа.
      Сара стояла на коленях на сиденье и, прижав лицо к туманному плексигласовому стеклу, с интересом глядела на них. Ближайший к нам повернулся на своих огромных коротких ногах без ступней, глаза бегали из стороны в сторону, х-образные зрачки следили за передвижением грузовика по дороге.
      Ханак с трудом можно было назвать городом, если только из-за размеров. Скорее, он бьш похож на храм майя. Пирамиды, возвышающиеся друг над другом, облепили маленькие здания из серовато-коричневого естественного камня. Местами в камне виднелись узкие полоски алого и лазоревого цвета. Пирамиды были разделены обширными площадками, там же находились и фонтаны, порождающие тонкую водяную пелену, что уносилась ветром. Маленькие радуги вспыхивали повсюду. Вокруг располагались серебристые кусты, казавшиеся мертвыми.
      Хруффы по двое, по трое, по четверо бродили по окрестностям, останавливаясь около грузовика, причем тела одних были окрашены, тела других нет.
      Сара спросила:
      — Смотри, это дети? — и указала куда-то в сторону. Парочка «динозавров» пасла группу особей, похожих на огромных коричневых уток, лысых, чешуйчатых птиц, размером с лошадей. Когда эти существа двигались, их головы качались в такт шагам, взад-вперед, а сами они глядели по сторонам, открыв рот. Если бы мы открыли окна, то, я уверен, «утки» чего-нибудь бы проквакали друг другу.
      Я взглянул на водителя, лежащего на большом сидении перед ветровым стеклом (он занимал почти треть полезной площади кабины), положил руку на согнутую спину Сары и заявил:
      — Думаю, это мужское население.
      Она с недоверием взглянула на меня, затем переспросила:
      — Мужчины? — И вновь перевела глаза на переваливающихся утят. — Мне может понравиться быть хруффом.
      Да, если бы еще у тебя были подходящие гены, немного другое воспитание, ты вполне могла бы стать солдатом. Для женщины-наложницы легко забыть, что в легионах полно женщин, имеющих с нами равные права. Я., похлопал ее по спине — она поняла намек.
      Сара оказалась довольно сметливой девушкой, не сопротивлялась, не оскорблялась, в общем, вела себя просто замечательно. С ней было хорошо и легко.
      Интересно, сколько это будет длиться?
      — Это место очень хорошо вписывается в пейзаж, и я рада, что ты взял меня с собой, — произнесла девушка.
      Поместье Шрехт находилось внизу, у реки — невысокое, оштукатуренное здание, окруженное белой каменной стеной, ворота были широко распахнуты и не охранялись. На них красовались две эмблемы, которые я тут же узнал. Одна принадлежала господину-сеньору экспедиционных войск хруффов, а вторая идентификационный знак Шрехт и ее семьи.
      Моя подруга вышла из больших бронзовых дверей, остановилась около них и подождала, пока мы подъехали и водитель выгрузит наши веши.
      Она включила транслятор:
      — Я предупредила ее, что если эта засранка еще раз заденет мои ворота, я буду держать ее над рекой до тех пор, пока она не обратится в трахуса. Значение последнего слова Шрехт не удосужилась объяснить, а транслятор просто переиначил звучание, переложив звуки на земной лад. Последнее незнакомое слово звучало так, будто пушистый кот подавился собственной шерстью.
      Я внезапно почувствовал за спиной присутствие Сары и, повернувшись, увидел, что ее глаза стали огромными и в них появилось что-то помимо возбуждения. Я улыбнулся.
      — Ати, это похоже на старые видеофильмы.
      Я вспомнил Кинг-Конга, выбивающего дурь из глупых динозавров, которые в реальной жизни могли запросто сделать отбивную из этой огромной жирной гориллы, и сказал;
      — Это мой друг, о котором я говорил тебе раньше. Ее зовут Шрехт.
      — От нее несет жареной печенкой.
      Я взглянул на хруффа и понял, что она смеется.
      — Входите, я познакомлю вас со своей семьей.
      Изнутри здание оказалось гораздо больше, чем снаружи. Его масштабы определялись размерами самих хозяев и их планеты.
      Мы вошли в огромный зал, чьи стены из гладкого камня уходили ввысь, упираясь в темный потолок из деревянных досок. Стены были увешаны какимито соломенными декоративными ковриками. На них были изображены хруффы, наемники, бои, убийства, вооруженные, одетые в скафандры и не облаченные в них представители других: цивилизаций, в большинстве своем неузнаваемые, но попадались саанаэ и множество людей.
      Большая комната была сделана таким образом, что создавалось впечатление, будто она полна хруффов. Во всем чувствовалось их присутствие: они стояли небольшими группками, на теле каждого виднелись рисунки.
      Шрехт сначала подвела нас к маленькому алтарю, поблескивающему голубым огнем сотен свечей, стоявших между тремя статуэтками: одной высокой и двумя пониже. «Высокочтимая мать» — было написано на возвышении у одной; «Мои сестры Атуборг и Водрех» — возле других. Хозяйка дома посмотрела на Сару, устав, очевидна, от ее скованности и неловкости, и пояснила: — Водрех сейчас находится на Земле. Ей очень нравится плато Гоби. Нам обязательно нужно в следующий раз, когда судьба забросит нас на Землю, вместе отправиться туда.
      Я обнял Сару, слегка подтолкнул и прижал к себе, скрестив руки у нее на груди.
      — Думаю, это плато напоминает ей о доме — оно слишком похоже на вашу планету. Ей понравится и Австралия.
      Сара была по-прежнему неподвижна, спокойна и уже не боялась. Просто она не знала, как вести себя в незнакомой обстановке, и ей ничего не оставалось делать, только спокойно стоять и смотреть.
      Шрехт повернулась к остальным и сделала знак находящемуся в отдалении высокому, худощавому хруффу. На его теле имелись отметины, несколько отличающиеся от тех, что я привык видеть на наемниках — длинные зеленые и золотые полосы на чешуе, покрывающей спину, и оранжевые завитки на груди.
      — Это моя соседка Цвайрог… — Та прошептала несколько слов на родном языке — у нее не имелось транслятора, ее фраза походила на мурлыканье льва. — и управляющая поместьем Нумри-Энг. — Эта представительница хруффов была гораздо меньше других собравшихся и стояла на согнутых ногах, что делало се еще ниже. На ее шее виднелась лишь эмблема семейства Шрехт.
      На заднем плане толпились взрослые особи без видимых знаков отличия, никто из них не имел чести быть нам представленным. Хозяйка подвела нас к группе коричневых мужских особей, разглядывающих нас широко открытыми глазами и невнятно бормочущих что-то вроде: «борк, борк…». Хруфф без раскраски держала их вместе, а Шрехт представляла одного за другим:
      — Par, Лох, Слаг, Мрег, Туте, Всат… — и хлопала при этом их по плечу, получая в ответ «борк». Потом она, проведя рукой по спине последнего из представленных, сказала: — Мой любимец, я его балую и боюсь, как бы он вконец не испортился.
      Другая няня без знаков отличия следила за группой тонких, похожих на ящериц незрелых женский особей.
      — Наши дети.
      Их я насчитал восемь. Они смотрели на нас умными глазами, в которых ясно читалось любопытство. В их исполнении речь хруффов звучала мягко и нежно.
      У детей не было имен. Я слышал, что им не дают имен до тех пор, пока не наступит период полового созревания, хотя прозвища у них все же имелись.
      Сара поинтересовалась:
      — А детей мужского пола нет? — Хорошо, любопытство вывело ее из состояния шока.
      Шрехт некоторое время смотрела на нее, затем ответила: — Мы их продаем, дорогая.
      Меня больно кольнули ее слова и особенно тон, которым они были произнесены. Где и когда научилась Шрехт говорить с таким небрежным снисхождением? От меня? Нет, скорее всего, от всех нас.
      Для нее человечество делилось на два класса: солдаты и наложники. Она продолжала: — Между прочим, мы понесли огромные расходы, чтобы достать для тебя, мой друг, человеческую пишу. Надеюсь, ты оценишь это…

* * *

      Ночь на планете хруффов…
      Сара и я лежали в огромном гнезде, предназначенном для одного хруффа. Оно находилось на каменном полу комнаты размером с маленький ангар, огромные окна были раскрыты настежь, ветер шевелил легкие занавески, натянутые над нашей импровизированной кроватью, приподнимая соломенные гобелены на стенах. Казалось, что даже темнота колышется в воздушных потоках.
      Я вспомнил, как мы лежали с Алике в комнате, наполненной моими детскими игрушками, и наблюдали, как колыхались на ветру занавески, сделанные матерью.
      Сара спала, свернувшись около меня калачиком, немного приоткрыв рот, и от этого ее лицо приобрело невинное выражение, как у ребенка. Перед сном девушка много говорила, возбужденная новизной окружения, варварским великолепием этого замка и его обитателей. Именно эти слова она, к моему вящему удивлению, и употребила. Останавливалась Сара только тогда, когда мы занимались любовью, содрогаясь в моих объятиях, крича, когда рассвет зажег ночное небо. Затем она снова принялась болтать, спрашивая меня о хруффах и их положении во Вселенной, а в конце попросила рассказать о Вторжении.
      Как странно думать о том, что рядом со мной находится моя сексуальная партнерша, представительница моей собственной цивилизации, уже достаточно взрослая, но не знакомая со старым миром. Она никогда не видела рушащихся зданий, не сидела на обломках уже рухнувших, не проводила долгие выходные в ожидании нападения, никогда не готовила себя к жизни искателя приключении среди звезд.
      Мне трудно совместить в сознании возбужденную болтливую девчонку, ангельского сияющего ребенка, с женщиной, перед которой я стоял на коленях, глядя на ее влажное лоно, и которая была готова принять меня.
      Я освободился из объятий Сары, накрыл ее шелковой простыней, пригладил рукой растрепавшиеся волосы девушки и прислушался к ее дыханию. Потом поднялся, выбрался из-под импровизированного балдахина, нашел ботинки, надел халат и вышел на улицу, сразу окунувшись в тьму.
      Над головой сверкали тысячи звезд, неизвестные мне созвездия, льи названия я так и не узнаю. Постоянно дующий ветер был прохладным, играл с полами моего халата, раскрывая ноги. Где-то вдали шумел то ли лес, то ли кусты, со стороны реки доносились чьи-то стоны.
      Вдалеке виднелись черные горы, чьи остроконечные пики уносились в небо, почти доставая до звезд.
      Ночной воздух казался мне удивительно чистым и тяжелым. Никакого тумана, никаких облаков. Если бы не присутствие ветра, то мне бы показалось, что я нахожусь на планете, лишенной атмосферы.
      Я испытывал странное чувство умиротворенности. Наверно, так выглядит и так чувствуется счастье.
      Я мог бы простоять целую вечность.
      Внезапно меня ослепила вспышка, белый огонь заставил глаза зажмуриться, потом еще и еще раз.
      Свет исходил откуда-то из горной долины, освещая на мгновение вершины гор. Постепенно глаза адаптировались к темноте, ожидая продолжения. Однако его не последовало.
      Взобравшись на невысокую стену, окружающую поместье, — кстати, хруфф может легко переступить через нее — я прошел вдоль реки до того поворота, где стена закруглялась, а небольшой песчаный участок выходил прямо в море, создавая впечатление уединенного пляжа.
      В темноте вырисовывались очертания хруффов.
      Две женских особи прижались, друг к другу, шепча нежности приглушенными голосами: Шрехт и Цвайрог. Ага, теперь понятно, что такое соседка. Парочка внизу сидели друг около друга, как мартовские коты.
      Дыхание Шрехт внезапно прервалось, она издала что-то похожее на хрип, видимо, Цвайрог сделала ей нечто особенно приятное.
      Я спокойно сидел на стене и наблюдал, как они занимались любовью.
      Днем, когда яркое солнце планеты повисло над нашими головами, мы со Шрехт стояли на площадке утеса Арриот, который этой ночью полыхал огнями, и смотрели на широкую долину. Сара, казалось, немного расстроилась, что ее оставили одну в Ханаке на попечении Цвайрог. Неудобство заключалось в том, что транслятор соседки был упрощенной модификации и гораздо меньших размеров, чем у Шрехт.
      Когда мы уходили, они стояли на крыльце, и я слышал, как Сара называла соседку Цвай…
      В долине росли высокие деревья, очевидно, те самые, из которых были сделаны потолки дома Шрехт — толстые красные стволы с короткими сучьями, покрытыми твердыми блестящими листьями.
      Между ними змеился узкий серебряный ручей, вытекающий из ущелья.
      Внизу находилось несколько хруффов в скафандрах, работающих около одного из больших грузовиков, чьи двери были открыты настежь и позволяли видеть нечто, походившее на хорошо оснащенную ремонтную мастерскую; сварка сверкала ярче, чем солнце. Шрехт проговорила:
      — Я не хочу заниматься делами, пока ты здесь, есть много других интересных вещей, но бизнес — это все, чем мы можем заняться… здесь. Хотя, полагаю, ты заинтересуешься этим.
      — Я видел эти вспышки прошлой ночью. Оружие, которым мы победили ксуитян, ручные коробочки?
      Ничего не выражающие глаза измерили меня с ног до головы, затем Шрехт продолжила:
      — Да, и еще многое другое.
      — Пушки?
      Она наклонила голову набок:
      — Первое такое оружие было доставлено нам неделю назад. Мы очень удивились, ведь у нас его забрали после победы над ксуитянами.
      — Проблемы?
      — В командной сети не промелькнуло никаких сообщений. Я сомневаюсь.
      Итак, раса господ, забравшая назад свое оружие, когда военная кампания против ксуитян завершилась, вернула им ручные коробочки обратно.
      — А людям, наемникам-саанаэ?
      — Я… не знаю. Ты служишь уже долго. Конечно, только не саанаэ. Наверно, выдали нам и синотам.
      Синотами называлась одна из нескольких цивилизаций, примкнувших, по слухам, к расе господ раньше хруффов. Это были не совсем обычные наемники. Их осталось очень мало, и призывали синотов только тогда, когда требовались крутые и жестокие солдаты. Свирепые, как демоны, они представляли собой черных пауков размером с большую собаку. Именно синоты завоевали хруффов семнадцать тысяч лет назад.
      — Куда, по твоему мнению, уходят древние цивилизации?
      Шрехт взглянула на меня:
      — Вымирают, может быть, устают жить, становятся слишком древними, выжатыми, не приходятся ко двору. — Посмотрев на горящие фонари скафандра, подруга продолжала: — Никто по-настоящему не верит в миф о вечном владычестве расы господ. Синоты говорили, что со времени их обнаружения они находятся на службе уже около десяти тысячелетий.
      Их завоевала цивилизация, чья история насчитывает гораздо больше веков, чем синотская или наша. Представители того мира называли себя раинами. Сейчас она канула в лету…
      Тридцать семь тысяч лет назад? В то время первые современные люди начали укреплять свои позиции в мире, а незадолго до этого в результате катаклизма вымерли неандертальцы. Куда исчезают древние цивилизации?
      Я произнес:
      — Ну, как бы там ни было, вымирание не займет у них б, ольше времени, чем рассеивание по всей галактике. — Нет, не. думаю, гораздо больше.
      Мы спустились вниз посмотреть на новое оружие и на хруффов, работающих с ним. Их тела украшали специальные устройства и эмблемы привилегированной касты. Интересно, почему они это делают? Когда я вернусь, то посмотрю, выдали ли людям ручные коробки и новейшие пушки, или это привилегия лишь таких уважаемых доверенных цивилизаций, как хруффы и синоты. Может, когда-нибудь мы узнаем, почему и зачем это делалось, а может, и нет. Повелители только сообщают о своих решениях, но не объясняют их.

* * *

      Снова наступила ночь, пришедшая с горных троп черных скал, принеся с собой холодный ночной ветер. Дыхание Шрехт имело материальное воплощен ние в облаке пара, вырывающегося из ее рта и ноздрей. В одной когтистой лапе она держала копье, древко которого имело не менее десяти сантиметров в диаметре, а наконечник был сделан из какого-то сверкающего, похожего на обсидиан, камня — свет звёзд отражался от его граней. В другой руке хруфф держала короткий поводок, с привязанным к нему Всатом. Толстая коричневая утка прыгала с одной широкой ступни Нa другую, боркая что-то и трясясь от возбуждения.
      Когда несколько часов назад мы вышли на след и яркий оранжевый шар солнца скрылся за горами, Шрехт потрясла его цепью. Она засмеялась, включила транслятор и произнесла:
      — Это спасет маленького умного негодяя от многих неприятностей…
      Вдалеке послышался ужасный вой, глубокий, низкий, похожий на работу дизельного двигателя на холостом ходу. Затем его сменил странный, гневный шум… «Ворк, ворк, ворк», — подали голос другие самцы. Они подобрались уже совсем близко, дразнили дичь.
      Я зарядил свой старомодный арбалет, с силой натянул тетиву и установил стрелу. Взглянув на Сару, одетую в белую теплую парку, отчетливо виднеющуюся в темноте, я увидел мерцающие глаза и пар, вырывающийся изо ее рта.
      — Будь рядом.
      — Не волнуйся, — ее голос был едва слышен.
      В отдалении последовала череда восклицаний: «Ворк, ворк, ворк». Всат от возбуждения заверещал, рванул вперед, натягивая цепь, боркая, как сумасшедший, но шепотом. Он оказался достаточно разумен, чтобы не навести дичь на свой след.
      Я удивился, когда подручные Шрехт приволокли остальных самцов, размером не больше Всата и его братьев, но гораздо худее, сильнее, мускулистее. Их голоса казались грубее, ниже и резче. Крутые, жестокие, злые коричневые утки.
      В отдалении высоким, резким голосом, похожим на рык загнанного в угол уссурийского тигра, вскрикнуло существо, за ним последовал визг коричневой утки, бьющейся в агонии, затем «ворк, ворк, ворк» и еще один агонизирующий вопль. Со стороны нашего загнанного друга послышался какой-то металлический звон и быстрое тявканье.
      — Пойдем, — проговорила Шрехт и потянула Всата за цепь.
      Когда Сара увидела предмет охоты, она выругалась безжизненным голосом:
      — О, мать твою…
      Чудовище оказалось не настолько огромным, оно даже немного уступало по размерам Шрехт, но все же там было на что посмотреть и от чего прийти в ужас: сверкающие фиолетовые глаза, похожие на огненные пятна в темноте, белые клыки, горевшие или испускавшие фосфоресцирующее свечение, черные лапы, бугристая мускулистая спина. Чудовище согнулось над трупом мертвой коричневой утки; желтая кровь струилась из раны в боку…
      Самцы зашептались, испуская пронзительное «ворк, ворк, ворк», бросились вперед, но, напуганные монстром и его чудовищным рыком, тут же отбежали назад. Думаю, они были счастливы.
      Шрехт наступила ногой на цепь мужа, заставляя его стоять на месте, успокоиться, и скомандовала:
      — По счету «три»…
      Она сосчитала — мы дали залп. Гром выстрелов показался до боли родным, вслед за ним послышался вой отчаяния и горя, и коричневые утки сомкнули кольцо.
      Позже, сидя у костра и слушая потрескивание сухих поленьев, вдыхая аромат незнакомой пищи, мы с Сарой ожидали, пока, на плите подогреется человеческая еда, что мы взяли с собой. Вернулись подручные Шрехт, разделали мертвого зверя, и вот уже его конечности, насаженные на вертел, были оставлены жариться под надзором бдительного слуги.
      Около костра было очень жарко, камни плавились, но обнаженный хруфф грелся у красного пламени, подставляя то один бок, то другой.
      — Надо, чтобы жар собирался внутри, — проговорила Шрехт, — тогда костер догорит до рассвета. — Она разлеглась около маленького Всата, кормя его хрустящими кусками приготовленного мяса, время от времени похлопывая его по голове, издавая воркующие звуки, когда он вставал на задние лапы и просил добавку… — Позже, малыш. А, все время мы говорим «позже».
      Остальные самцы находились в отдалении, закованные в цепи и выстроенные в шеренгу. Их глаза блестели в темноте, они жадно набросились на горячие, но недожаренные куски, наваленные в огромные каменные миски, что подручные Шрехт принесли им.
      Слуги наблюдали за ними, подшучивали друг над другом и над своими подопечными, заставляя Шрехт смеяться. Нам же эти шутки были непонятны, и никто не собирался нам их переводить.
      Сара вручила мне горячую пищу и баночку подогретого шоколада. Шрехт сказала:
      — Одно из этих блюд очень вкусно пахнет.
      Я протянул ей еду и дал понюхать.
      — Напиток, я думаю.
      Вмешалась Сара:
      — Не понимаю, как ты можешь различать запахи, когда все вокруг провоняло газолином.
      «Да ты становишься слишком дерзкой, малышка», — подумал я. Она продолжала:
      — Почему ты не взяла с собой Цвай? Она мне нравится.
      Хруфф немного помолчала, затем ответила:
      — Цвайрог? Ей здесь будет плохо, такого рода забавы ей не нравятся.
      «Не нравятся, надо же», — саркастически подумал я.
      Шрехт легла на землю, устремив глаза на нас, и подтолкнула Всата. Он свернулся в толстый маленький клубок и сладко замурлыкал. Какой смешной звук, похожий на храп утенка Дональда из старого мультфильма.
      Позже над нашими головами зажглись звезды; огонь медленно умирал. Хруффы-подручные, что-то рыча друг другу, занялись игрой, сев в кружок за костром. Самцы успокоились, переваривая сытный обед, погрузились в тяжелый сон. Мы с Сарой закончили трапезу и сидели, прислонившись к скале, хранившей тепло костра, от которого тоже еще исходили теплые волны. Шрехт свернулась клубком возле своего маленького мужа и проговорила:
      — На чудовищные расстояния раскинулась огромная империя расы господ. Далеко отсюда идут бои, льется кровь, гибнут цивилизации.
      Да, мы вместе участвовали в таких боях. Над головами сверкали до боли знакомые звезды. Среди них не было ни одной, которая не принадлежала бы повелителям.
      Я подумал о Соланж, выросшей в пустыне, окаймленной горной цепью. На мгновение меня охватила тоска, желание, чтоб она, а не Сара, сейчас находилась со мной.
      — Иногда я думаю о том, каким мог бы быть мир, если бы не было расы господ, — мечтательно сказала Шрехт.
      Мечтать невредно, но бесполезно:
      — А что бы стало с хруффами? Где бы они стали жить!
      Моя подруга изумленно хмыкнула:
      — Здесь, мой друг, и больше нигде. Когда пришли синоты, Ханак был уже довольно старым городом. У нас имелось оружие из стали и города из камня, наши самцы-животные, наша дичь и урожай, который надо было собирать. Своими чувствительными щупальцами она погладила спину Всата, наблюдая, как тот пошевелился. — Чего еще желать?
      Я показал на небо: — Люди тоже имели все это, когда на нашу планету вторглись вы.
      — Саанаэ тоже.
      — А что ты чувствуешь по отношению к ксуитянам?
      — А что я могу чувствовать? Несколько сотен их осталось в живых. Может, когда-нибудь они выйдут с нами на охоту, пойдут в бой.
      — Может, и так. — Я живо представил себе ксуитянина рядом с нашими саанаэ. Может, я бы смог завести с ним дружбу, такую, как со Шрехт или Соланж. Внезапно я вспомнил о Марше и Сэнди, ушедших в холодный мир теней.
      Шрехт продолжала: — Ксуитянам нечего стыдиться. Это важнее, чем некоторые другие вещи.
      «Да, это кредо солдат, только в это наемник и должен верить», — . мысленно произнес я и спросил:
      — Тогда почему хруффы все еще здесь?
      Ответа я так и не получил.

* * *

      Позднее огонь почти погас, превратившись в тлеющие красные огоньки; запах горящего масла стал гораздо слабее и перестал щекотать ноздри.
      Я, скорчившись, лежал в своем спальном мешке, прижимая Сару к обнаженной груди, ее ягодицы находились у верхней части моих бедер. Руку я положил на низ живота девушки, водя пальцами по волосам лобка, спускаясь ниже, ощущая влажную поверхность и вновь возвращаясь в исходное положение.
      Мы наблюдали за Шрехт и ее маленьким Всатом. Она схватила его, бросила на спину. Коричневый утенок выглядывал из-под нее, сверкая глазами н тихо поскуливал: «Борк, борк, борк». Между ними собиралось что-то, похожее на кровавую пену.
      Я раздвинул ноги Сары, подался вперед и провел членом по ее влажному лону.
      — Борк!
      Всат крикнул, внезапно забился под тяжестью тела жены, а она зарычала, словно рассерженная тигрица, вжимаясь в тело супруга.
      — Борк! — крик Всата сменился раздраженным бормотанием «ворк, ворк, ворк», издаваемым другими самцами.
      Я чувствовал, как Сара трясется, пытаясь заглушить хихиканье, и прижимает руку ко рту.
      — Шш, ты мешаешь им, — предостерег я подругу- Я не могу сдержаться, Ати. Они так смешно смотрятся…
      Шрехт забилась, затем мы услышали приглушенное «борк» Всата, и пара успокоилась.

      На Хруффе наступила еще одна ночь. Ее мы провели в горах, на высоком плато, недалеко от теплого, пенистого экваториального моря. Ночной ветер пьянил нас дыханием лета, ароматом цветов. Этот запах был мне абсолютно незнаком — резкий, кисло-сладкий, не сравнимый с запахом любых, самых изысканных духов, произведенных человеком. Я, Шрехт и несколько других хруффов с эмблемами, нарисованными на телах, — очевидно, солдаты и офицеры ее подразделения — стояли на краю черной пропасти. Над созданием этого каньона природа трудилась несколько веков, но он казался выдолбленным из камня чьей-то искусной рукой. При солнечном свете это место, должно быть, выглядит просто великолепно.
      Цвайрог и Сара остались в лагере, хотя на такие прогулки мы обычно с собой брали и их, и самцов.
      Но сегодня мы ушли одни, одни солдаты.
      Над головой сверкали звезды, их свет был ярок и напоминал трассирующие пули, собранные в одной части неба. В другой их оказалось почему-то меньше.
      Хруфф находится в отдалении от нашей галактики, поэтому Млечный путь, расплываясь по всему небу, теряет свою форму. Как бы компенсируя этот недостаток, появляется галактическое ядро — большое скопление ярких звезд, будто нарисованных на непроглядном черном небе.
      Шрехт стояла рядом со мной. Тишину нарушал лишь Шепот ветра, несший с собой слабый запах хруффьей чешуи. Остальные ее соплеменники расположились позади нас, почти дыша нам в затылки, едва не сталкивая нас с обрыва.
      В глубине каньона царила настоящая непроглядная тьма. Слышался лишь отдаленный глухой ропот — ветер бился о стены.
      — Хорошо, — прервал я молчание, — очень красиво… Итак, кто теперь объяснит нам, зачем мы здесь? — Сара очень огорчилась, когда Шрехт заявила о своем намерении совершить прогулку без них.
      Цвайрог заметно изменилась, ее протестующее грохотание внезапно оборвала подруга, которая сделала непонятный мне жест.
      Одна из хруффов забормотала что-то, приводя меня в отчаяние — у нее не имелось транслятора.
      Заговорила Шрехт:
      — Если нам повезет и мы успеем правильно рассчитать время, то успеем как раз к началу появления ночных демонов. Они выходят и возвращаются обратно несколько раз, а потом их не видно довольно долгое время, определенный период. Первая ночь считается самой лучшей.
      — А почему мы не взяли остальных?
      — Они еще… не готовы.
      Ага, мне оставалось только стоять и ждать.
      Находившиеся возле меня солдаты внезапно напряглись в ожидании, один из них что-то зашептал, сосед заставил его замолчать. Шрехт подняла руку, указывая куда-то в темноту.
      Очень далеко, почти за пределами видимости, в кромешной тьме замерцали зеленовато-золотые искры. Послышался приглушенный звук, напоминающий трение кожи о кожу, который затем сменился хлопками.
      Внизу вновь замерцал огонек; один из хруффов вновь зашептал и опять, пристыженный соседом, замолчал. Очевидно, не один я впервые присутствую на этом шоу. Огоньки продолжали распространяться, становились ярче, напоминая игру драгоценных камней на бархате, будто тысячи зеркал повернулись к небу и отражали свет звезд.
      Вообще-то это был не белый свет звезд, а зеленый и золотой, смешанный с серебряным и крова, во-красным, а также голубой, но не яркий, а приглушенный.
      Шрехт прошептала что-то вроде: «Аахх…». Транслятор никак на это не отреагировал. Я впервые почувствовал, что хруфф боится, и мне стало не по себе.
      Внезапно разноцветные звезды внизу, в каньоне, взметнулись ввысь, приобрели объем, сформировались в сверкающие спирали и устремились в небо. Я слышал шуршание и хлопанье миллиона крыльев.
      Ночные демоны взмыли ввысь над нашими головами; их крылья искрились, оставляя в ночном небе серебряные и золотые, коричневые и ярко-рыжие, огненные, бриллиантовые полосы. В этом действе смешались и голубая молния, и огни праздничного фейерверка.
      Демоны в звездном вихре кружились над головами. Создавалось впечатление спиральной галактики, то уносящейся прочь и становящейся меньше, то приближающейся, расплывчатой, хаотичной, неправильной. Затем она взорвалась, стала похожа на крабовидную туманность и постепенно начала уменьшаться, таять, исчезая в небе, растворяясь между звезд, пока не сгинула совсем.
      У меня перехватило дыхание, будто я не делал вдохов уже несколько часов.
      Мне подумалось, что такое зрелище доставило бы Саре массу удовольствий.
      Лагерь находился не так далеко отсюда, всего за несколько километров. Может, ей и удалось что-нибудь рассмотреть…
      Внезапно я ощутил жар и масляный запах, исходящий от хруффов, действующий на меня угнетающе. Окруженный этими тварями, загораживающими мне небо, я почувствовал острое желание вырваться, убежать, но единственной дорогой к свободе была та, что вела вниз, в пропасть, в царство демонов.
      Я взглянул на Шрехт и понял, что она держит протянутую руку, в которой зажата полоска ткани — повязка на глаза.
      — Что здесь происходит, черт возьми?
      — Надень это, друг Моррисон.
      — Зачем? — В груди у меня похолодело.
      — Надень, солдат, а ответ скоро получишь.
      Я попытался что-либо прочесть в ее глазах, но они, как всегда, были непроницаемы. Тогда я перевел взгляд на ее руку, на когти и щупальца, держащие узкую белую полоску. Это была не повязка приговоренного к смерти просто товарищ по оружию, Шрехт, не доверяла мне.
      Взяв полоску, я завязал ее и позволил увести себя.
      Когда она была снята, я увидел, что мы находимся на дне какой-то огромной пещеры. Сухой, пыльный воздух щекотал мне ноздри, и тысячи пылинок при свете фонаря кружились в бешеном вихре. Пещера возникла явно не естественным путем.
      Пол был почти плоским, устланным плотно подогнанными друг к другу деревянными панелями. Вертикальные стены были гладкими, отшлифованными.
      Потолок терялся где-то вверху, до него не доходил даже луч фонаря. Дома, подобные этому, согласно традициям Ханака должны были быть украшены пирамидами и площадками, сухими бассейнами, полными вещей, похожих на паутину и опавшую листву. Здесь не было ни одного узора, ни одной картины, только голые коричневые камни, старые, вытертые временем.
      Я повернулся, взглянул на Шрехт и другого высокого, молчаливого хруффа.
      — Ну, где мы?
      — Когда-то, давным-давно, это место называлось Хмарр.
      Мы двинулись вперед, следом за одним из хруффов, прокладывающим нам дорогу.
      — Как давно оно было построено?
      — Думаем, оно было возведено около сорока тысяч лет назад. Не осталосьчни одного точного свидетельства, поэтому можно говорить лишь приблизительно.
      Вокруг нас поднимались клубы пыли, будто нога живого существа за все прошедшее с постройки время не ступала сюда.
      — Для чего все это было сделано?
      — Здесь находилась столица планеты.
      — А сейчас?
      — Ничего, кроме темноты и пыли. Многие уже не помнят, что она все еще здесь.
      — А были ли другие?
      — Сотни. Некоторые разрушались, а некоторые все еще стоят нетронутые, но пустые. Вот так жили хруффы до того…
      До всего этого. Я понимаю, но в отличие от Шрехт и других представителей ее цивилизации еще помню кое-что. Поэтому слова: Родина, столица планеты значат для меня больше, чем просто слова.
      — Итак, зачем ты притащила меня сюда? Неужели только для того, чтобы показать древние развалины? Но для этого вовсе не обязательно одевать на глаза повязку. Я не расскажу повелителям о вашем тайном музее.
      Хруффы удивленно зафыркали:
      — Ты здесь для того, чтобы принять другое решение, Атол Моррисон.
      «Другое решение?» — мысленно удивился я.
      Пещера упиралась в округлое, очищенное пространство около тысячи метров в длину и сотни в высоту, достаточно хорошо освещенное, чтобы мои сопровождающие выключили и положили свои фонари на скалу, специально предназначенную для этого. Затем мы двинулись вперед, туда, где горел мерцающий красный свет. Здесь находилось много зданий разной высоты с приставными или вделанными в стены винтовыми лестницами. Здесь же можно было увидеть и более совершенные постройки со множеством маленьких окон, похожие на многочисленные офисы, которые я помнил с детства.
      В середине этого пространства находилась большая, открытая платформа. В центре ее, заполняя пещеру желто-красным светом, горел костер. Он горел в большой чаше, содержимое которой пахло смоченной в креозоте древесиной.
      «Так, ты уже понял, что сейчас произойдет, Атол Моррисон. Вообще-то догадаться было нетрудно. И что делать теперь, бежать, броситься вглубь пещеры в надежде, что они не найдут тебя? Или же ты надеешься умереть, чтобы тебе не пришлось принимать какое-нибудь решение?..» Вокруг огня у алтаря собрались хруффы. Они стояли в маленьких углублениях, сделанных, очевидно, для каких-нибудь жриц, живших тысячелетия назад и исповедовавших теперь уже мертвую религию. Эти углубления протоптали сами хруффы, приходя сюда в течение многих веков.
      Кого здесь только не было: хруффы, кентавры саанаэ, на зеленой чешуе которых поблескивал огонь.
      Плоские лошадиные зубы придавали их лицам странное выражение. Рядом с ними находился маленький черный паук-синот, несколько солдат с планеты, которая, как я слышал, называлась Заррет, существа, походившие на голубых змей с руками и глазами — драгоценными каменьями, переливающимися на свету. Казалось, что в них плясала радуга. Я видел и пару шегарийских специалистов, стоящих рядом с передвижным хирургическим кабинетом, вроде тех, которые наемники возят с собой на большие боевые операции. Многим, в том числе и мне, они спасли жизнь.
      Обычно спаги берут с собой одни только передвижные устройства, без специалистов, потому что они могут быть запрограммированы на ту или иную цивилизацию.
      Кого еще я ожидал увидеть? Может, Дэви, одетого в зеленую форму, стоящею здесь, как идиот из старого фильма, или Марша с Сэнди, восставших из мертвых? Или Алике, идущую ко мне со сверкающими счастьем и надеждой глазами?
      Я повернулся лицом к Шрехт: — Что теперь?
      Картинка ожила: я — маленький, хрупкий человечек; могучие хруффы игрушечные динозавры юрского периода, но гораздо более опасные; зубастые саанаэ, ненамного превосходящие размерами человека, выглядевшие страшными чудищами из сказки; добрые и спокойные шегаритяне; маленькие черные синоты гигантские пауки из детских сновидений, и еще мерзкие змеи с руками и сверкающими глазами.
      Боже мой…
      Шрехт что-то твердила мне о существовании так называемого плана наемников: — … синоты доставили его нам, мы довели его до саанаэ и зарретян так же, как древние воины-раины передали его синотам. А мы передаем эстафету вам…
      В этой галактике существует около миллиона различных цивилизаций, несколько сотен пополнили ряды наемников и полицейских. Есть только одна дюжина рас, одна из миллиона, которой мы можем довериться.
      Я стоял неподвижно, полный сожаления, глядя в ее клыкастое, чешуйчатое, с ничего не выражаюшими глазами нечеловеческое лицо. Передо мной внезапно появился образ Марша. Я вспомнил выражение его лица, когда к его голове приставили пистолет и он услышал щелчок спускового крючка, звон металла о металл, слабое «сник», когда пружина сжалась, подготавливая боек к удару по капсулю. Интересно, слышал ли Марш резкое «уэк!» стали по меди и шипение пороха? Наверно, звук достиг его уха быстрее, чем пуля, разнесшая мозги…
      Последней его мыслью, очевидно, было: «Так чертовски громко…», а последним ощущением — боль в ушах, а потом — ничего. Я надеюсь, что все так и произошло.
      — Итак, вам наплевать на провал Юлир Вея, причем на полный провал, и на то, что ваши собственные соплеменники явятся сюда и сотрут вас вместе с вашими семьями в порошок? — гневно воскликнул я. Ответа не последовало. Ничего не значит для вас и мой горький опыт, когда я отправил друзей на смерть?
      Шрехт принялась объяснять:
      — Юлир Вей провалился так быстро потому, что эти саанаэ постарались, она указала на наших друзей-кентавров: — так же, как и ты постарался подавить бунт сиркарской полиции на Земле. Саанаэ причинили себе гораздо больше вреда, чем просто уничтожили своих старых друзей.
      — Тогда, когда же осуществится ваш… план?
      — Когда-нибудь машины-господа совершат ошибку, Атол Моррисон, Когда же этот день придет, мы будем готовы.
      — И как долго вы ждете, пока они ошибутся? Сколько времени вы готовитесь?
      — Никто не знает, никто уже не помнит, может, сотню тысяч лет, может, больше…
      — И сколько вы еще намереваетесь ждать?
      Голос синота был тонок и скрипуч. Его неуклюже сформированные и произнесенные звуки человеческой речи несказанйо удивили меня:
      — Вечность, если придется…
      «Неужели вечность?» — мысленно удивился я.
      — Но почему я и почему сейчас?
      — Почему ты, Атол Моррисон? Потому что ты, несмотря на явную неприязнь к расе господ, честно выполняешь свой долг, потому что ради спасения земной цивилизации ты погубил своих друзей, хотя было бы гораздо проще оставаться в стороне. А что касается ответа на твой второй вопрос: «Почему сейчас?..» Шрeхт потянулась к алтарю, взяла что-то — маленькую черную коробочку и вручила ее мне. Это была одна из ручных коробочек, новейшее оружие размером с колоду карт, спокойно срезающее вершину горы и способное совершить тысячу подобных подвигов. После успешного боя с ксуитянами мы вернули все оружие обратно и отчитались за каждую сданную единицу. Сведения об этом хранятся в памяти компьютеров.
      Один из шегарийских специалистов, стоящих около передвижного кабинета, проговорил:
      — Мы привезли его с собой, когда прибыли сюда. Вот почему мы оказались на Хруффе. Это нельзя передать по командной сети.
      Я повертел коробочку в руках, ощущая легкую, практически, незаметную вибрацию темной, теплой металлической поверхности. Этой штукой я смог бы уничтожить всех, смог бы взорвать своды пещеры и открыть Хмарр солнцу.
      — Откуда оно взялось?
      Шегариец ответил: — Его привезли на Ханта Шегари вместе с основным вооружением, оттуда оно прошествовало на Землю. Его было очень много, около миллиона экземпляров, достаточно, чтобы оснастить целую армию спагов.
      — Зачем?
      — Никто не знает, Атол Моррисон.
      Вмешалась Шрехт:
      — Потому что они напуганы и думают, что мы сможем защитить их.
      Я почувствовал нарастающий во мне гнев: «Напуганы? Как же повелитель может испугаться? Они ведь даже не существуют. И вы все, знаете об этом. Это поппитов можно напугать, но не расу господ».
      Шрехт указала на оружие:.
      — Может, и так. Но онивооружают нас. Раньше такого не случалось.
      — И вы думаете, что это и есть «большая ошибка»? Не уверен, что это можно назвать фатальной ошибкой. Не имеет значения, насколько хорошо мы вооружены, на какие планеты распространяется влияние наших легионов, но у них есть мощные корабли и командная сеть. Мы же, если разобраться, не имеем ничего.
      Шрсхт согласилась:
      — Да, конечно, такое восстание будет бессмысленным. Солдаты повелителей придут и разнесут наши города, разбомбят их до основания, до ядра планеты, а вместе с городами исчезнем и мы.
      — Но тогда зачем все это?
      — Господа полагают, что хруффы и жители всех остальных порабощенных планет смогут защитить их, уверены, что мы будем это делать. Вот в этом-то и заключается их ошибка.
      Может, Шрехт и права. Мы можем защитить только себя и наших друзей. Передо мной возникли лица Дэви и Алике, напуганных до смерти и старающихся выйти из темноты, где я оставил их, на свет божий.
      Но я все еще помню, как сжалось тело моей подруги, когда она наблюдала за казнью Марша.
      — А что вы хотите от меня?
      — Присоединяйся к нам, ожидай вместе с нами. Найди других людей, пусть их будет немного, но это должны быть люди, на которых можно будет положиться, которые тоже согласятся ждать вместе с нами. И когда придет время, мы соберем всех наших друзей и пойдем в наступление.
      — А если это время никогда не придет?
      Хруфф рассмеялась: — Придет, непременно придет…
      — А если я соглашусь?
      Специалист с Ханта Шегари, стоящий около передвижного медицинского кабинета, указал на изящную серебряную кнопку размером с арбузное семечко.
      — Это дезактивационная кнопка, имеющая прямой доступ к системе коммуникаций расы господ. Этим они пользуются, если хотят поговорить друг с другом. Мы можем поместить ее в твой мозг, и ты сможешь пользоваться ею посредством своих биотоков. Для передачи посланий ты моделируешь биоритмы, используя простой код, изобретенный нами.
      — Ну и что это даст? Ведь повелители контролируют сеть. — Если они ее выключат, то окажутся в полной темноте, не смогут общаться. Если же эти ржавые железяки не отключат ее, то и наша коммуникационная сеть тоже будет работать.
      — Для них не составит большого труда найти выход из сложившегося положения.
      — Но это же не мгновенный процесс, Атол Моррисон, всегда существует шанс, которым можно воспользоваться.
      — Наше время когда-нибудь обязательно придет, — снова вмешалась Шрехт.
      «Когда, если…» — не очень надежные слова перед лицом вечности.
      — Мне надо подумать, — тихо сказал я.
      — Думай, — милостиво разрешила Шрехт.

* * *

      Идя вдоль края каньона ночных демонов, слушая ветер, любуясь звездами над головой, я размышлял. На ум приходили картины из прошлого: маленькое существо, напавшее на меня на дорожке аллеи.
      Оно кричало и шипело, когда я оторвал ему конечности. Зачем? Я уже даже не помню. Это случилось не на планете, где велись боевые действия, а там, где стоял наш гарнизон. Здешний мир был тих и спокоен, маленькие туземцы терпеливо и подобострастно исполняли наши капризы. Может, я надул его в карты? Не знаю… И вот он умер.
      Помню выражение глаз Алике в день моего отъезда. Мне кажется, она даже не видела меня. Было похоже на то, что взгляд женщины стремился проникнуть в ее же душу. Помню Хани, смотрящую на мою протянутую руку, когда мы расставались в космопорту. Она посмотрела и отвернулась. Честно признаться, эти образы были настолько тусклыми и незначительными, что не стоили-того, чтобы о них вспоминали. Но все-таки я не мог выбросить их из памяти.
      Почему-то они постоянно лезли в голову, наверное, я сам хотел этого. Хорошие воспоминания о Хани сменялись хорошими воспоминаниями о Саре, однако ни одна из этих женщин не могла вытеснить из-моего мозга образ Алике. Но и моя подруга детства не могла стереть память о единственной ночи с By Чингдой, а та была не в силах перечеркнуть воспоминания о Соланж Корде.
      Я размышлял о прошлом и старался не думать о настоящем. Наложницы и туземцы — это то же мясо, которое надо съесть или выбросить.
      «Черт побери, возьми трубку и сообщи о своем местонахождении. Чего ты ждешь? Набери номер и код — это не займет много времени. Прибудет полиция хруффов и арестует всех их. Они подвергнутся пыткам, назовут сообщников. Все, что нужно сделать, — это сообщить о местонахождении заговорщиков, затем забрать Сару и лететь домой, к теплой лачуге на милой, тихой планете, и заниматься там с наложницами любовью до изнеможения. Сару всегда можно заменить другой, ждущей своей очереди. Надо заняться любовью и с ней, и со следующей, и так до бесконечности. А в промежутках между сексуальными утехами можно ходить с друзьями по барам, пить пиво, бренди, горланить песни и честно выполнять свой долг до того дня, пока не сдохнешь».
      Все очень просто.
      Вытащив ручной коробок-оружие из кармана, я положил его на ладонь. Он согревал меня своим теплом и сильно вибрировал. Можно было привязать его к руке, набрать на трубке нужный код, выстрелить в долину и наблюдать за ночными демонами, за тем, как они горят.
      Это выведет карателей прямо сюда. Надо выстрелить — пусть оружие все решит за меня. Подумав еще, я положил его в карман.

* * *

      Позже я привел на это место Сару, подвел ее к краю каньона ночных демонов, и она, заспанная, смущенная, послушная, стояла рядом со мной. Скоро уже должен был наступить рассвет, местное солнце окрасит часть неба розовым, смывая звезды, наполняя мир светом, позволяя нам рассмотреть лежащую внизу долину. Однако рассвет мог и подождать.
      Почти ничего не видя, на ощупь, я раздел девушку. Тьма стояла кромешная, и лишь изящный женский силуэт вырисовывался на фоне ночного неба.
      Я целовал ее, она, как и всегда, отвечала мне. «Ты очень хорошо вошла в роль и отлично делаешь свою работу, Сара Морган, маленькая Сара, которой едва исполнилось семнадцать лет…» Я поставил ее на четвереньки на каменную площадку на краю каньона. Девушка умело выгнулась и широко расставила ноги. Я быстро сбросил одежду, встал позади наложницы и вошел в нее. От Сары не последовало ни звука, ни инициативы, лишь прерывистое дыхание, игра мускулов, выгнутая спина и попытка стоять твердо. Она позволяла мне делать все, что заблагорассудится.
      Звезды над нашими головами по-прежнему сверкали, испуская тусклое бело-голубое сияние.
      — Смотри… — прошептала Сара.
      Над головами кружились разноцветные звезды, зеленые, золотые, красные, бледно-голубые, они увеличивались в размерах, создавали созвездия, вихри, целые галактики живого света.
      Я остановился и вслушался в радостные нотки голоса девушки. Потом уселся рядом с ней на теплые камни и принялся смотреть на возвращающихся ночных демонов. Через какое-то время я обнял девушку и сделал выбор.

* * *

      Я лежал на холодной пластиковой подстилке передвижного хирургического кабинета в уже знакомой пещере и наблюдал, как один из шегарийских специалистов разрезал меня. Потом он взял в руки маленький передатчик. Шрехт и ее друзья стояли на заднем плане, не мешая операции.
      Ты спросила меня «почему», Шрехт? Да потому, что я могу отправить друзей на смерть, потому что, независимо от того, как мне хочется, я не могу и не хочу стать знаменитым человеком без души. Поэтому я дал слово ждать с вами до тех пор, пока не случится что-то из ряда вон выходящее и повелители не совершат ошибку.
      Шегарийские специалисты отошли от операционного стола и уступили место сторукому и тысячеглазому рoботу с поблескивающими лупами, сфокусированными на моем лице. Зашипел антисептик, блеснул свет — лазер взрезал мой скальп и перекрыл капилляры. Небольшое вибрирующее лезвие с алмазным наконечником мягко врезалось в череп. Раздался нежный, тихий, подсасывающий звук. Участок кости был приподнят и отведен в сторону. Перед глазами заплясали разноцветные огоньки — маленькие инструменты коснулись моего мозга. Я испытал странное чувство дискомфорта — ведь внутрь святая святых моего разума вошли чужие руки с зажатым в них прибором размером с зернышко.
      Послышался звук органической сварки.
      Затем специалисты поставили на место все кости, мозги, склеили голову, расправили кожу. Осторожные, нежные черные руки причесали меня, закрыли яркий шрам, который со временем станет белым;- а потом и вовсе исчезнет.
      Готово!
      Послышался голос Шрехт:
      — Ну, добро пожаловать домой, Атол Моррисон!
      «Домой? Я? У меня нет дома». Но я дал слово и должен его сдержать.

      В конце века, спустя восемь лет после последнего путешествия домой, в мае, мы с Сарой стояли на верхней площадке резиденции спагов, где разбили прекрасный сад, и смотрели на город. Там царило буйство красок — в Нью-Йорке была весна. Центральный парк смотрелся просто чудесно в весеннем земном наряде. В маленьком пруду в южной части отражалось голубое безоблачное нёбо, солнце щедро дарило людям свое тепло. В отдалении прогремел и утих гром — на востоке находился космодром. Мы наблюдали, как корабль, что вчера доставил нас сюда, взмыл обратно в небеса; яркий фиолетовый огонь растворился в голубом небе.
      Сара повернулась, подошла ближе и прижалась ко мне. Она, дотронувшись до жесткого воротника формы, провела большим пальцем по серебряной двойной звезде — знаку отличия риссальдара. Желтые глаза девушки сверкали в лучах солнца. Предыдущая ночь, когда мы занимались любовью под знакомыми звездами Земли, была чудесной; Сара страстно ласкала меня до тех пор, пока мы оба не устали и не уснули в объятиях друг друга.
      Прошли годы; моя хорошенькая семнадцатилетняя девушка превратилась в жизнерадостную двадцатитрехлетнюю женщину с несколько тяжелой мужской красотой. Сейчас она находилось в полном расцвете сил.
      Майра и Дженис, закончив работу по контракту, отправились домой, а она осталась, завела дружбу с Федором и Марджи. Мы вчетвером частенько сиживали дома, и я настолько привык к Саре, что не стал нанимать другую наложницу, разрешив ей отрабатывать положенный срок только с одним партнером — мной.
      Девушка прижалась ко мне, положила голову на грудь и, запрокинув ее, заглянула в мои глаза.
      — Хочу, чтобы ты знал, Ати, я наслаждалась каждым часом, каждой минутой и каждой секундой, проведенной с тобой, теми чудесными моментами, когда ты брал меня, и конечно же ночами, проведенными вместе.
      Заглядывая в прошлое, могу сказать, что за эти ночи я мог заняться с ней любовью три тысячи раз. Но что означают эти цифры? — Ничего. Это обыкновенный мужской способ времяпрепровождения. Я почему-то вспомнил отъезд Хани.
      — Ты можешь изменить свое решение и подписать контракт еще на один срок. Поезжай домой и навести семью, а потом, через несколько недель, возвращайся и оставайся со мной. Скоро мы поедем в путешествие. Есть много планет, где ты еще не побывала.
      У меня создалось впечатление, что женщина затаила дыхание, затем на ее губах появилась лукавая усмешка:
      — Иногда мне так и хочется поступить. — Она покачала головой. — Наши контракты не оплачиваются, пока полностью не пройдут сроки — ты прекрасно знаешь об этом. Мой родители, братья, сестры, их дети живут в развалинах, питаются дарами природы. Они ждут, когда я приеду домой и спасу их.
      — Но правила меняются. Может быть…
      Сара приложила свою маленькую ручку к моим губам, касаясь, их изящными пальчиками:
      — Они ждут уже очень давно. Мне необходимо ехать.
      Что ж, решение принято, поэтому сожаления и стоны надо отложить. Я спросил:
      — Что ты будешь делать?
      Она вновь посмотрела на меня затуманенными глазами:
      — У меня был друг, до того как я… уехала. Его звали Марти. Мне говорили, что все эти годы он ждет, пока я вернусь.
      Ждет? Что означает это слово «ждать», если ты одинок, лежишь в холодной постели, глядя в темноту; ночь сменяет ночь, а в это время женщина, любимая тобой, путешествует среди звезд и лежит под каким-то наемником? Нет, такого бы я не хотел.
      Сара поцеловала меня в губы.
      — Когда ты еще раз приедешь домой, навести меня. Мне кажется, моя семья с радостью примет тебя.
      Могу себе представить: темные, ухмыляющиеся люди, мужчины и женщины, знающие, через что я заставил пройти их маленькую Сару, чтобы они смогли жить относительно безбедно, — А мне кажется, что твоему мужу это не понравится.
      Сара улыбнулась:
      — Марти? Он не скажет ни слова, и никто не посмеет. Деньги-то мои — вот в чем вся соль.
      Ага, теперь я узнаю. Маленькая Сара — хорошая маленькая девчушка, солдат расы господ.
      Приставив руку к горлу, она расстегнула маленькую брошь из зеленого нефрита, вправленного в серебро, что держала ее воротник, и начала расстегивать блузку:
      — Займись со мною любовью в последний раз, Ати. При солнечном свете это будет чудесно…

* * *

      Минул день, затем другой. Мы с Лэнком прогуливались по прохладному, влажному лесу между Чепел Хилл и Карборро. В этот раз дорога домой оказалась довольно трудной. Лэнк все еще улыбался, обнимая меня, когда я сошел с поезда в Дурхейме.
      На нем была обычная одежда священнослужителя…
      На обратном пути брат рассказал мне обо всем случившемся за последнее время.
      Политикой он не занимался, а все больше духовными делами, поэтому и получил приход в Чепел Хилл. Брат долго распространялся о своей дружбе с епископом. Архиепископу Северной Каролины было уже восемьдесят четыре года. Когда он умрет, его место, очевидно, займет Бергман, а он…
      Лэнк рассказал мне о смерти шефа Каталано.
      Около года назад группа старших солдат вытащила его из постели, вывела в лес и расстреляла. Сиркарская полиция не раскрыла преступления, потому что не хотела: ублюдок получил по заслугам.
      Лэнк обещал завтра отвести меня на могилу матери. Ее похоронили на вершине горы Болус, на холме позади монастыря. После того, как мать совершила самоубийство, отец сильно изменился и проводит много времени в «Дэвисе».
      Оддни уехала, брат попытался найти ее, сказать о моем возвращении, но она связалась с какими-то людьми, называющими себя горным народом. Жила сестра где-то в западной Вирджинии, в горах, вдалеке от человеческих поселений. Думаю, эти горные люди никому теперь не нужны, поэтому пусть притворяются, кем хотят…
      Лэнк удивил меня, сказав, что у нашей сестры имеется маленький сын по имени Марш.
      Когда зашло солнце и небо приобрело индиговый оттенок, мы объехали развалины Кармилла и остановились у небольшой лестницы, ведущей вниз, к двери, над которой висела все еще горевшая неоновая вывеска «Дэвис». Вдалеке был одышен шум работающего дизельного генератора.
      — Ты уверен, что хочешь зайти? — спросил Лэнк, показав на мою форму.
      Я слышал музыку, исполняемую оркестром из трех инструментов двенадцатиструнных гитар и барабанов. Они исполняли песню, которую я слышал даже среди звезд, маленькую приятную балладу под названием «Любовь поппита».
      — Конечно, — отрезал я. Брат пожал плечами, на секунду отвел глаза в сторону, затем мы вошли.
      Отец, превратившийся в глубокого старика, сидел в углу и смотрел уже ничего не видящими стеклянными глазами. У его локтя стояла бутылка без опознавательных знаков, цвета виски, к которой он периодически прикладывался. Оглянувшись, отец посмотрел на нас, затем отвернулся. Поднес стакан к губам, проглотил. Не понимаю, почему мужчина должен быть таким сентиментальным, храня и лелея в памяти умершую старушку, исходя тоской и слезами, заливая горечь вином. Мы любим играть свои маленькие роли, и нам наплевать, что порой они глупы.
      За стойкой бара стоял Дэви. В руке у него был кувшин, глаза устремлены на нас. Он постарел, облысел, длинная тощая коса стала седой, морщины углубились. Маленькая азиатская женщина, похожая на мышь, стояла позади него. Наверно, это была жена. Ее лицо исказила гримаса гнева.
      Дэви подошел к нам. Вид у него был изможденный и больной.
      — Привет, Ати, добро пожаловать домой.
      Я кивнул и уселся на стул у стойки.
      — Привет, Дэви. — Последовало напряженное молчание, затем я продолжил: — Ты понимаешь, почему это должно было произойти?
      Он протянул мне правую руку — указательный и средний пальцы были отрублены наполовину, от большого пальца осталась лишь одна фаланга, затянутая уродливым белым шрамом. Дэви взял со стойки бутылку, старую, со знакомой выцветшей красной этикеткой, следом за ней поставил два стакана, наполнил их и подтолкнул один из них ко мне.
      — Понимаю. Черт, может, и понимаю. — Он поднял свой стакан. — Зиг хайль, старый друг!
      Его прощение воспринималось тяжелее, чем ненависть.
      Вечером я прогуливался по тому, что осталось от улицы Гринсборо. Трава и корни проросли через асфальт. Эту дорогу ремонтировали лет сорок назад.
      Природа скоро делает свои дела.
      Лэнк говорил мне, что в течение года власти соберут жителей Карборро и переместят их в поселение Чепел Хилл или же погрузят на корабль и отправят в новые сельскохозяйственный колонии в Луизиане. Здания разрушатся; на их месте вырастут деревья; в старых лесах возникнут заболоченные участки; осколки стекла и цемента исчезнут под слоем опавшей листвы.
      Даже через тысячу лет здесь можно будет обнаружить следы пребывания людей. Возможно, они и будут представлять какую-то ценность для археологов и других любителей копаться в развалинах. Над головой высылали звезды, на горизонте показалась серебряная-луна, не вошедшая еще в полную силу и не способная как следует осветить мир. Было тихо, безветренно, и мои шаги громом раздавались в тишине. Вокруг слышались приглушенные голоса, виднелись смутные очертания группы людей, скрываемые старыми деревьями, прежде украшавшими городской парк.
      Я чувствовал, что они наблюдают за мной. Мне вспомнился тот поздний вечер, когда передо мной встали тени, Алике, стоящая позади, потом эти же тени, лежащие на земле. Удаляющиеся шаги, принадлежавшие единственному оставшемуся в живых.
      Может, он сейчас находился среди них и смотрел на меня. Люди перестали шептаться и только наблюдали.
      Вот и дом Алике. Мрачный, неосвещенный, даже в темноте видна облупившаяся краска. Труба была сломана или снесена — обломок отчетливо вырисовывался на фоне звездного неба. Из окна гостиной лился тусклый свет. Задняя часть дома была освещена лучше. Ближайшие деревья были хорошо видны.
      «Ну и что же ты будешь делать, риссальдар Атол Моррисон, командир шестнадцати тысяч бойцов третьей бригады, семнадцатого дивизиона IX Победоносного легиона? Может, подойдешь к двери, постучишь и посмотришь, кто ответит на стук? Или же ты немного постоишь здесь, под деревьями, мучаясь воспоминаниями, а потом уйдешь навсегда? Она, вероятно, знала, что ты вернулся. По крайней мере так сказал Лэнк. Наверно, Алике ждет, а может, и нет. Брэт не сказал напрямик, а обошелся полунамеками и полутонами: „Все зависит от твоего решения, Аш. Сделай то, что ты считаешь необходимым“.
      Я тихо постучал.
      Целую минуту никто не открывал, и за это время я принял решение повернуться и уйти, но изменил его.
      В замке повернулся ключ, щелкнула задвижка.
      Когда она открылась, я хотел посмотреть в лицо высокой женщины… Но передо мной стояла маленькая, тоненькая девчушка, прямые черные волосы были завязаны в хвостик, лицо широкоскулое, серьезные карие глаза. Она была одета в мальчишескую футболку с Т-образным вырезом, из-под которой виднелись длинные белые ноги. Сколько ей может быть? Лет восемь или меньше?
      Девочка взглянула через плечо: — Мам?
      Алике стояла у дальней стены, держа обрезанное ружье десятого калибра. Такие ружья, заряжаемые патронами „дум-дум“, существуют для того, чтобы ходить на медведя. Оно было направлено прямо мне в грудь. Поплясав в ее руках, ружье опустилось, и невнятный голос женщины произнес:
      — Боже, ты совсем не изменился…

* * *

      На ярко освещенной теплой кухне, на старом дубовом столе, стояла посуда с остатками ужина. В воздухе витал запах жареной курицы, металлические чайники и кастрюли стояли на плите рядом со сломанным комбайном. На столе также стояли чашки с дымящимся красным чаем и тарелка с рисовым пудингом.
      Алике указала на стол: — Хочешь что-нибудь?
      — Пожалуй, чаю.
      Она налила мне чашку и, пока я садился, поставила ее передо мной. К чаю прилагался светло-коричневый гранулированный сахар.
      — Боюсь, что последнее молоко мы пустили на десерт.
      Вошла девочка, села на стул, отпила чай и вопросительно уставилась на меня. Глаза ее были широко открыты, она ждала, что я скажу для нее чтонибудь важное и интересное. Кажется, дитя было в курсе происходящего.
      Алике продолжала стоять, наблюдая, как я кладу в чашку полную ложку сахара. Она немного поправилась, талия стала толще, волосы были завязаны сзади бантом. В них серебрились белые пряди, у глаз, и рта появились морщинки, рос второй подбородок.
      В свои пятьдесят лет Александра Морено все еще была красива.
      — Я надеялась, что ты зайдешь. Это моя дочь Кэй, — сказала она.
      Я улыбнулся маленькой девочке.
      — Привет, Кэй, меня зовут Ати.
      Девочка посмотрела на мать, хотела было задать интересующий ее вопрос, но, увидя невысказанную боль в глазах матери, не смогла. Она лишь улыбнулась в ответ:
      — Похоже на женское имя.
      Я засмеялся:
      — Конечно! Между прочим, когда я был в твоем возрасте, мне пришлось наставить немало синяков под глаза насмешникам. Сколько тебе лет, Кэй, восемь или девять? Ты уже большая девчушка.
      Она взглянула на мать: — Мне только семь.
      — Ее день рождения, — вмешалась Алике, — был две недели назад.
      Итак, восемь лет минус девять месяцев и две недели. Сейчас май, а тогда был конец августа.

* * *

      Прошел час, может, немного больше, и все это время мы сидели и мололи всякую чепуху. Я посадил девочку на колено и принялся забавлять ее рассказами о жизни на другой планете. Говорил вещи, будто взятые из приключенческой книги — о том, как отряд под моим командованием заблудился в красных джунглях на планете Криптон, а за стволами деревьев сверкали высокие золотые горы.
      Алике сидела и слушала, ее лицо было немного встревоженным. Время от времени, когда лампа начинала свистеть и звенеть, она протягивала руку и подкручивала фитиль. Наконец женщина прервала мою болтовню:
      — Пора ложиться спать.
      Кэй взглянула на нее в поисках подсказки или объяснения, что сделать и что говорить.
      Мы пришли в маленькую спальню, полную кружевных детских вещей, игрушек, кукол и потрепанных- детских книг. Прка Алике раздевала ее, маленькая девочка, чье обнаженное тело казалось таким невинным, продолжала щебетать о разных вещах.
      Мать натянула на Кэй тоненькую льняную ночную сорочку, затем уложила ее в постель.
      У девочки было здоровое тело, достаточно развитое и мускулистое, бедра худые, кости крепкие, такие сломать будет довольно сложнр. Я помню свои ощущения, когда она сидела у меня на коленях, и подумал о некоторых знакомых наемниках, которые считались отличными, грамотными солдатами и хорошими друзьями. Школа наложниц имела определенные трудности в подборе спутниц для таких людей. Та маленькая девочка, которую прислали, Микки Франгеллико смотрелась не старше Кэй. Я привык видеть ее в его хижине, одетой только в трусики. В глубине глаз этой девушки явственно проступала боль.
      Затем мы с Алике очутились в гостиной. На этот раз мы оказались одни. Нас освещали только тусклый свет, пробивающийся с кухни, и белый свет полумесяца, уже взошедшего на небо, отчего макушки деревьев сверкали серебром.
      — Я ужасно рада, что ты пришел, Ати! — Глаза Алике впились в мои. — Все эти восемь лет я только и делала, что думала о тебе.
      Я почувствовал себя польщенным и осчастливленным.

* * *

      Наступило царство темноты, луна опустилась, лампы погасли. Шторы в спальне были отдернуты, окно открыто. Через него в комнату влетел ночной ветерок, прохладный, но не холодный, приятно скользящий по коже. Алике лежала рядом на боку, обняв меня, вытянув одну ногу вдоль туловища, а другую подняв, открыв моему взору и руке возможность обозревать и ласкать ее лоно.
      Женщина прижималась ко мне, шептала что-то в мою шею, ее теплое дыхание ласкало мою кожу, ее грудь терлась о мою. Она казалась мягче, чем восемь лет назад. А ее руки ласкали мой живот, восхищаясь моим молодым организмом.
      -. Я знала тридцатилетних мужчин, которые чувствовали себя гораздо старше, чем ты.
      Я представил себе армию временных мужей Алике, армию ночных кошмаров, по одному останавливающихся у ее постели, чтобы облегчить ей путь в могилу. Сколько еще осталось: десять, двадцать, тридцать лет максимум. Через тридцать лет я уже не буду выглядеть так молодо — современной медицине и усиленным физическим упражнениям тоже есть предел. Но у Атола Моррисона все-таки еще есть время, и еще долго по утрам на меня из зеркала будет смотреть довольно молодой мужчина. К тому времени все мои друзья детства будут уже мертвы, и все мои юные наложницы постареют.
      Все умрут, кроме моих товарищей-солдат. Я подумал о младшем риссальдаре By Чингде, о своем бригадном адъютанте джемадар-майоре Кэти Ли Мендозе, представил себе их лица. Они останутся со мной, когда все остальные умрут, если, конечно, выживут.
      Тут мне вспомнилась Соланж Корде.
      Думая о ней, я занимался любовью с тем, что осталось от Алике Морено. Целуя знакомо пахнущую кожу и ощущая набухающую от моих ласк плоть.
      Однако от нее все-таки кое-что осталось, а именно дрожь удовольствия, те же ласковые, бессвязные слова, что я слышал 35 или больше лет назад, занимаясь любовью со свежей, юной девушкой в лесу за Чепел Хилл, Когда все закончилось, мы лежали, обнявшись, глядя в окно на- звезды, и Алике спросила:
      — Тебе понравилась наша дочь, Ати?
      — Мне она кажется красивой маленькой девочкой.
      Она медленно кивнула:
      — Нам было хорошо вместе. Я мечтала, чтобы ты быстрее приехал домой. Она знает, кто ты.
      Я вспомнил Алике, стоявшую в свете лампы в начале нашей последней ночи восемь лет назад, рассматривающую влажные, липкие пальцы, испачканные во влагалищном содержимом.
      — Почему же ты мне не сообщила?
      Женщина пожала плечами:
      — Ты уже уехал, когда я удoстоверилась в этом.
      — Ты могла бы послать мне сообщение по сети, мой отец мог бы вызвать для этого наемников.
      — Твои родители уже однажды обвинили меня.
      — Обратилась бы к Лэнку.
      Алике медленно кивнула.
      — Да, между прочим, он предлагал мне поступить подобным образом много раз, причем очень настойчиво.
      — Тогда почему ты не уступила?
      — Ну и что бы это дало? Что бы ты сделал?
      Последовало долгое молчание, во время которого Алике зарылась пальцами в волосы на моей груди, провела рукой по бедру, затем по низу живота, по органу, не готовому к восторгам любви. Был вопрос, но ответ на него что-то не лез в голову. „Что бы я сделал?“ Гм. Можно попробовать:
      — Я бы приехал навестить тебя и ее. Я бы отправил тебя куда-нибудь в другое, лучшее место.
      — Мы жили неплохо. О нас заботился Лэнк.
      — Я отблагодарю его. — Не надо.
      Я вспомнил момент нашего прощания на станции в Дурхейме. Брат что-то говорил мне о сострадании, которое он раздает направо и налево. Что ж, это его призвание и профессия, но я все равно отблагодарю его.
      Женщина попросила:
      — Займись со мной любовью еще раз, Ати. Эта старая Алике рядом с тобой хочет возобновить в памяти воспоминания, которые можно лелеять пустыми, одинокими, холодными ночами, когда ты снова уедешь. — Она взяла мою руку и направила ее между своих ног.

* * *

      Утром меня разбудил шаловливый солнечный луч, светящий прямо в лицо, а раскрытое тело холодил ветерок. Алике лежала рядом со мной, теплая, влажная масса согревала мне бок, сердце гулко стучало в груди. Обняв меня, она подняла одно колено, а другое положила на бедро. Женщина медленно, размеренно дышала.
      Я открыл глаза, ожидая увидеть небо, а вместо него увидел глаза Кэй. Она сидела в ногах, около бедер матери, одетая в ночную рубашку, и смотрела на нас.
      Девочка наклонилась вперед, положив локти на обнаженное бедро Алике, уперев подбородок в ладони. В глазах ребенка появилось веселье, а на- лице сияла легкая улыбка.
      — Ну, — произнесла она, — доброе утро, соня. Я думала, что ты никогда не проснешься. Я умираю с голоду, но решила дождаться вас.
      В моей груди родилось какое-то непонятное ощущение. Я ждал непонятно чего, может, того, что она назовет меня отцом? Да ну, чепуха все это, подобный сюжет я уже видел в одном из старых фильмов и читал когда-то в детской книжке. Кэй тоже, наверно, читает подобную литературу.
      Может случиться и такое, что моя дочь ходит в другую школу. Девочка очень странно отреагировала, обнаружив мать в такой двусмысленной ситуации. Не похоже, чтобы подобное случалось в прошлом. Семь лет? Хотя это могло произойти уже сотни раз.
      Девочка протянула ладошку над спящей матерью и схватила мою руку, поднимая ее с ребер Алике:
      — Пойдем, — позвала она, — ты можешь приготовить что-нибудь овсяное.
      — Овсяное, гм… Но ведь молока нет.
      Она усмехнулась:
      — Не будь таким глупым.
      Тогда я сел, потянулся, а Кэй во все глаза смотрела на меня, на мои мускулы и толстые, бугристые белые шрамы. Я взглянул на лежащую Алике, на ее спящее расслабленное лицо, закрытые глаза, приоткрытый рот. Она дышала размеренно, умиротворенно.
      Кэй настаивала:
      — Пойдем, пусть она поспит, пока овсянка не будет готова.
      Мы самозабвенно готовили на завтрак кашу без молока, всыпав туда столько коричневого сахара, что она стала похожа на полурастаявшее шоколадное тесто. Алике, сонно моргая глазами, вошла в кухню как раз в тот момент, когда мы разливали завтрак в три тарелки. Начинал кипеть чайник, сначала покашливая, потом засвистев. Женщина была одета в выцветший, старый халат, волосы разбросаны по плечам. Кэй улыбнулась матери и принялась накладывать кашу.
      Алике стояла в дверях, глядя на странную пару — дочь в ночной сорочке, готовящую завтрак, с мускулистым „шкафом“ в неглиже.
      После еды мы с женщиной стояли под душем.
      Подогретая солнцем вода из цистерны на крыше струилась по нашим телам, тесно прижавшимся друг к другу. Алике наклоняла мое лицо, требуя поцелуя. Я помню, как Кэй просила нас взять ее с собой в душ.
      Это как надо понимать. Невинность? Дети, однако, редко задают невинные вопросы.
      Девочка стояла в дверях, наблюдая, как мы с Алике одевались. Моя форма казалась явно не к месту, какой-то твердой, жесткой, неуютной, сковывающей движения. Алике дотронулась до воротника, глядя на две ярких звезды:
      — А что там было до этого? По-моему, три соединенных маленьких'бриллианта?
      — Тогда я имел чин джемадар-майора, а сейчас я риссальдар.
      — Не знаю, что это означает.
      Кэй проговорила:
      — А я знаю, ма. Джемад ар-майор командует полком из миллиона двадцати четырех тысяч солдат, а у риссальдара в подчинении находится бригада из шестнадцати тысяч трехсот восьмидесяти четырех человек. Под его началом служит шестнадцать джемадармайоров.

* * *

      Мы гуляли под жарким майским солнцем. Впереди скакала через пни и торчащие корни Кэй. Мы шли вдоль старой дороги, ведущей вниз от парка Линкольна. На грязной тропинке виднелись отпечатки чьих-то ног, причем, в основном, детских, один или два следа от велосипедных шин. Дорога вела через развалины старых поселений, через ручей, по поваленному бревну. Дочь пробежала по нему легко, а я медленно и осторожно, ведя Алике, явно страшащуюся перехода.
      Старая глиняная шахта, когда мы медленно шагали мимо нее, была пуста. В ней находилось много красной, грязной воды, у кромки которой лежали старые белые кости. Там же начинала расти высокая трава. Я попытался вспомнить как выглядело это место до Вторжения, когда мне было столько лет, сколько сейчас Кэй, но не смог, В то золотое время Алике выглядела костлявой маленькой девочкой, что я изредка встречал в школьном гардеробе, про расу господ никто еще не слышал, хруффы изображались в школьных учебниках, как клыкастые монстры, появившиеся в первый раз на нашей планете, когда еще мой дед был в коротких штанишках.
      Кэй выудила из-под кустов длинную кость, похожую на большую берцовую и, словно клюшкой для гольфа, начала бить ею по кустам, швыряя комья земли в воду, срубая ветки, шевеля и разбрасывая камни.
      Футбольное поле за школой пустовало. Я совсем забыл, что сегодня воскресенье. За ним ухаживали, потому что трава была скошена и убрана. На поле, очевидно, проводились матчи по футболу, или бейсболу, или хоккею на траве — виднелась свежая разметка. Кэй отбросила кость и, найдя где-то старую пластиковую десертную тарелку, швырнула ее в мою сторону, а потом, когда я бросил ее обратно, обрадованно взвизгнув, поймала. Потом я долго стоял под деревом, готовый в любую минуту подхватить девочку, когда та полезла на дерево за застрявшей в его кроне тарелкой — результатом моего неловкого броска.
      Украдкой посмотрев на Алике, прислонившуюся к забору, я подумал, что она сердится.
      После полудня мы собрались домой. Я обнял женщину, поцеловал и сказал, что у меня есть коекакие дела и что вернусь к ужину. Кэй наблюдала за нами, стоя в дверях и хмурясь. Когда я отвернулся, Алике посмотрела на дочь — та выглядела расстроенной.
      Думаю, у них было о чем поговорить, но об этом я никогда не услышу.

* * *

      В небе бесновалось солнце. Я шел по грязным улицам поселения Чепел Хилл, направляясь к развалинам Карборро. Отец еще не вернулся домой, здание стояло темное и холодное, Лэнка нигде не было видно, наверно, его задержали церковные дела. Я подумывал о том, чтобы отнести свой чемодан к Алике, но решил не делать этого, затянул ремни и оставил его лежать на кровати в своей старой комнате, там, где мне так и не удалось побыть ребенком.
      На полке я выбрал полную охапку книг: детскую классику, „Тарзана“, „Маугли“ и все остальные, взял упаковку драгоценных батареек, отыскал сумку, уложил все это и вышел. По дороге к дому Алике я размышлял, что она подумает, увидя, в каком аспекте некоторые писатели и художники, творившие в эпоху перед Вторжением, видели старые, уже умершие миры, бабушку, кряхтевшую и еле спускавшуюся с лестницы, инвалидные кресла с колесами и все такое. Кэй — наш ребенок — могла бы стать последней частью моей старой мечты, в которой я остался, и женился на Алике, и жил счастливо. Все получилось иначе, но появление этой девочки лишний раз доказывало, что я не зря тратил семя, пролитое в длинной череде простерилизованных наложниц.
      Думал я и о By Чингде, и о тех нескольких украденных мгновениях, когда мы лежали в объятиях друг друга в моей каюте на борту звездолета расы господ.
      Они не выхолащивают солдат. Эту часть своих обещаний повелители выполнили. Наемник служит положенное время, а потом, когда чувствует, что должен ехать домой, поднимать семью, уходит в отставку.
      Однако немногие решаются на такой шаг.
      Я, может быть, и решился бы в свой предпоследний приезд, когда закончился мой двадцатичетырехлетний срок службы. Я имел полное право заключить контракт на следующие шесть лет, может, на двенадцать, но снова подписал на полные двадцать четыре года. Ко времени окончания службы у меня на рукаве от кисти до локтя будет двенадцать нашивок, а за спиной — сорок восемь лет службы.
      Сколько раз я смог бы заняться любовью с Алике за сорок восемь лет службы — пятнадцать тысяч раз?
      Какая смешная цифра. Интересно, наверно, было бы наблюдать за ростом Кэй от младенца в пеленках до семилетней-девочки, какой она являлась сейчас. Еще интереснее будет наблюдать за возмужанием, взрослением дочери, однако сейчас это трудно себе представить.
      Когда я постучал именно Кэй открыла мне дверь, улыбаясь во весь рот.

* * *

      Прощальный ужин, последняя ночь. Мы едва отправили Кэй спать, она очень не хотела идти, упиралась, умоляюще смотрела на мать, а та явно сердилась, но тщательно это скрывала. А я вспомнил времена своего детства, когда Лэнк и Одцни бешено сопротивлялись, топали ногами или убегали, если родители заставляли их ложиться в постель, видимо, надеясь, что те оставят их в покое. Иногда это срабатывало, но не часто. Алике потянула меня за собой в гостиную, туда, где мы занимались любовью в последний день моего пребывания в мой прошлый визит. Может быть, желая окунуться в ту сладострастную атмосферу?
      Женщина сбросила одежду и стояла совершенно обнаженная, освещенная серебристым лунным светом. Она ждала, и ее ожидание было вознаграждено.
      Я тоже начал раздеваться.
      Последние объятия всегда очень болезненны, но это скоро проходит. Лежа на ее старой кровати, мы страстно, исступленно ласкали друг друга, наше сексуальное возбуждение нарастало с каждой минутой и, наконец, нашло выход в животном соитии, когда ничего и никого не замечаешь, а пространство и время теряют свое значение.
      Потом мы отдыхали, глядя друг на друга; наши глаза блестели в темноте. Потом снова последовали исступленные ласки, невнятное бормотание Алике, залитой неверным лунным светом. Эти слова я не мог разобрать. Третий раз мы уже упражнялись на полу; ковер неприятно колол кожу, ее спину, мои колени и локти. В этот раз мы двигались медленно, так как силы уже были на исходе.
      Уставшие, измученные, мы долго лежали в темноте. Затем я признался: Алике, мне завтра нужно уезжать, и ты знаешь об этом.
      Женщина медленно села, ее тело скрывала тень.
      На фоне освещенного луной окна отчетливо виднелась лишь голова. Алике посмотрела на меня, лежащего на полу.
      — Я знаю; все в порядке.
      Да, все будет в порядке, как всегда, все вернется на круги своя: я — к своим наложницам, она — к своим любовникам. Моя очередь говорить реплику:
      — Я бы хотел, чтобы ты и Кэй полетели со мной к звездам.
      Последовало молчание. Алике все еще сидела неподвижно, а выражение ее глаз нельзя было увидеть из-за темноты, однако я мог дать голову на отсечение, что она смотрит на меня.
      — Как? Как твоя наложница? — Слово „наложница“ женщина произнесла с горечью. Я же перевел это на нормальный язык: „Как кто, как твоя шлюха?“ сколько же в них оскорбленного самолюбия.
      — Только так, дорогая. Спаги не имеют права жениться, и ты прекрасно знаешь об этом, — ответил я.
      И вновь пауза, нарушенная опять же ею:
      — Да, так говорят. — И вновь молчание, нарушаемое лишь звуком ее дыхания, по которому я понял, что она сердится.
      — А как быть с Кэй? Она тоже станет твоей наложницей? Неужели ты начнешь заниматься с ней Любовью, когда она подрастет, или же отдашь ее друзьям?
      Господи! Я поднялся, подошел к окну и остановился, глядя на деревья, освещенные лунным светом:
      — Не будь… — А, ладно, нет причины ругать ее. — Есть разные виды наложников. Я же говорил тебе о Федоре-и Марджи.
      Я чувствовал, как женщина подошла и встала рядом со мной. В комнате повисла напряженная тишина, убивая остатки страсти.
      — Это все, чего ты хочешь — меня в качестве шлюхи, а Кэй — в роли служанки? Чем она будет заниматься? Мыть посуду? Чистить ботинки? Будь ты проклят!
      В это мгновение мне захотелось повернуться и ударить ее, но я не был таким человеком. Хотя, если бы я остался с Алике и женился бы на ней, то вполне мог бы совершить такой поступок. Я представил себя измученным и больным стариком, женатым на женщине, полной ненависти и презрения.
      Тогда мой живот был бы слаб, мускулы вялы, а волосы седы. Нет, такое вечное блаженство семейной жизни не для меня.
      — В жизни наемников произошло много перемен, Алике. Организация спагов чувствует, что новобранцев плохо обучают, поэтому мы начали создавать школы для детей, начиная с семилетнего возраста. Ребята будут учиться там до тех пор, пока не пройдут полную подготовку. Они станут называться спартанцами.
      Тишина сменилась шепотом:
      — И ты считаешь, что Кэй подходит для такой школы?
      Я пожал плечами: — Меня скоро повысят в чине до главного риссальдара; для меня они могут кое-что изменить в правилах или сделать исключение.
      Низким, полным ярости голосом женщина заявила:
      — Ах, мать твою, Атол Моррисон, ты мне не нужен, моей дочери ты тоже не нужен. Уходи и не возвращайся!
      В груди у меня кольнуло: „Уходи? Сейчас?“ Я повернулся:
      — Алике…
      — Убирайся и будь проклят!
      Я нашел в темноте свою одежду, надел ее, вышел из комнаты и шагнул в ночь, осторожно закрывая за собой дверь. Замок щелкнул, заглушая ее всхлипывания.
      Когда я уходил, то обернулся и заметил маленькое белое личико Кэй, наблюдавшее за мной из окна спальни. Я приостановился, посмотрел на нее, махнул рукой и увидел, что она машет мне в ответ. Тогда, довольный, я пошел домой.
      Следующий день снова оказался теплым и солнечным. Леса Северной Каролины были залиты ярким светом, изумрудная весенняя листва темнела время близилось к июню. Лэнк привез меня на железнодорожную станцию в Дурхейме. На этот раз он высадил меня и, не дождавшись моего отъезда, исчез. Мы ехали в полном молчании, и только в конце брат сподобился спросить, когда я вновь приеду домой, я же честно признался, что не имею понятия.
      Дом? Еще чего. Мои глаза привыкли к земному солнцу, но мне почему-то больше нравятся другие светила. Их сто миллионов, так что можно выбрать любое. Тогда правдивый ответ прозвучал бы подобным образом „никогда“.
      Я стоял на платформе вместе с несколькими путешественниками и вслушивался в гул приближающегося поезда. Небольшая группа гуманоидов с виднеющимися клоаками кучковалисъ в уголке. Далее стоял обнаженный мужчина в ошейнике, на цепи, которую держала высокая стройная женщина в форме сиркарской полиции. На платформе находилась пара саанаэ в своих традиционных белых одеждах и белых шалях на плечах, скрепленных значком межзвездной полицейской организации. Недалеко от них возвышался еще один юный кентавр, держащий корзину, полную лепечущих и визжавших поппитов. Там же стояло существо, похожее на собаку. На его шее на кожаном ремне висело оружие, а маленькие кисти с руками почему-то наяедились у него на том месте, где у нормальной собаки уши. Рядом с псевдособакой расположилась пара толстых зеленоглазых тварей, весьма напоминающих лягушку. К их коже были прикреплены значки их господ.
      Наверно, в последний раз перед посадкой на корабль надо было поехать на пляж, может, мне повезло бы и удалось увидеть знакомого хруффа? Имелся еще один вариант — поехать посмотреть на новый дом Сары.
      Внезапно раздался низкий женский голос: — Ати…
      Поворачиваться не хотелось; в моем сердце было слишком много сумятицы, слишком много дверей уже закрылось, и мне не хотелось их открывать. Однако я все равно обернулся.
      Боже мой, какая ужасная боль, а надежда еше ужаснее.
      Там, на платформе, стояла Алике. Она была одета в знакомые джинсы и знакомую кожаную куртку; в одной руке женщина держала маленький чемодан, а в другой ручку Кэй. Лицо Александры Морено было твердым, решительным. Она прекрасно владела собой.
      В глазах Кэй плясали чертики.
      Говорить я уже не мог, мог только шептать:
      — Итак, ты все-таки решила прийти…
      Сделав шаг вперед, она вручила мне чемодан, отпустила руку Кэй и повернулась, чтобы уйти.
      — Алике?
      Женщина, дойдя до ступенек, приостановилась, положа руку на перила, но не повернулась.
      — Алике…
      Ее голос был едва слышим:
      — Не похожа на меня, нисколько… — Кажется в се шепоте слышалась радость, однако наверняка утверждать это я не мог.
      Топая ботинками по лестнице, женщина поспешила уйти и исчезла из вида. Через мгновение я услышал звук отъезжающей машины. Наверно, старая развалина — машина Лэнка. Затем я почувствовал маленькую и теплую ладошку Кэй в своей и сверху вниз глянул на дочь. Она прощебетала:
      — Не наш ли это поезд приближается?

      Есть планеты, заслуживающие, чтобы их назвали раем. Шерет-Анх, где была расквартирована Третья армия наемников-спагов, вполне соответствовала этому названию. Ярко-голубое неба сияло над головой; прекрасные горы и леса, величественные водопады и пустыни, бескрайние моря, радуги после дождей, искристый белый снег, падающий на холодную землю, буйное цветение красок весной, багрянец осенней листвы — все присутствовало на ней.
      Я сидел перед остатками сэндвичей, которые мне завернула с собой Марджи, прислонившись спиной к нагретому солнцем камню и смотрел вниз на маленькую долину, на шумный водопад, несущий чистую, холодную воду в бассейн, образованный самой природой.
      Хедьга стояла на скале у водопада; ее волосы были настолько светлы, что казались абсолютно белыми; солнце яростно светило ей в лицо. Глаза девушки напоминали голубое небо, яркое и безоблачное.
      Мириам сидела на скале рядом с ней, опустив ноги в воду, взбаламучивая ее изящным мыском ноги. Ее кожа загорела до черноты, до такой степени, что девушка казалась тенью. Одна была светла, как ангел, другая — черна, как демон, — материя и антиматерия…
      Скрипя ботинками, шурша камнями, часто скользя, но выравнивая равновесие, с холма спустился Федор. Он подошел ко мне и опустился на одеяло рядом. Пот маленькими капельками- покрывал его лицо, серые волосы стали влажными.
      — Эти девчонки хорошо смотрятся.
      — Да уж… — В постели, позируя для меня, они выглядят еще лучше. Им обеим было не больше двадцати, в наложницах у меня они оказались недавно, срок их контракта только начался. Одна из девиц, пока я: занимался любовью с другой, сидела и наблюдала или помогала мне в этом, если возникала необходимость.
      — Думаю, Марджи любит их. Они по крайней мере разговаривают с ней, а по воскресеньям в клубе наложниц играют на гитаре.
      Мириам скользнула в бассейн, осыпав брызгами Хелыу. Та, смеясь, прыгнула в воду, схватила свою подругу и вместе с ней нырнула. От двух попрыгуний во все стороны летели брызги.
      — Думал ли ты когда-нибудь о том, что тебе понравится поездка домой? Представь — ты и Марджи вместе? — спросил я у Федора.
      Последовало молчание. Сейчас они, не скрываясь, вместе спали, а начали это делать с тех пор, как Кэй однажды заметила, что с моей стороны было бы весьма хорошо, если бы я самолично разрешил им совместную жизнь. Думаю, тогда ей было лет девять; после второго года обучения в Спарте она вернулась домой на каникулы. Сейчас у Кэй yжe был свой наложник, приятный, спокойный молодой человек по имени Хайнц, который готовил пищу, убирал жилище и, естественно, спал с ней.
      Федор спросил:
      — Зачем? Нам нравится быть с вами, колесить по галактике, видеть разные планеты и цивилизации. Кроме того, если мы поедем домой, то мгновенно состаримся.
      Я посмотрел на Федора: лицо было изрезано морщинами, кожа потемнела и стала грубой, но он все же сохранил силу, энергию и здоровье — еще один дар расы господ.
      — Сколько тебе, я забыл?
      — Восемьдесят пять. Если я вернусь домой, то умру. — Окинув меня критическим взглядом, Федор проговорил: — Вы и сами неплохо выглядите, если учесть, что вам уже шестьдесят семь лет.
      Да, конечно же неплохо, если мужчина в таком возрасте еще может пользоваться услугами двадцатилетних женщин. Слуга уловил мой взгляд, брошенный на наложниц, и рассмеялся: — Когда приедет хавильдар? Марджи ужасно скучает по нашей маленькой Кэй.
      „Наша маленькая Кэй“. Он говорит так, будто у нас есть семья.
      — Завтра она прибудет в космопорт, и мы славно отобедаем.
      — Я скажу Марджи. Ей непременно захочется приготовить что-нибудь особое.
      На горной тропе послышались шаги, и молодая женщина в форме спагов, с чемоданом, появилась на ней. Она пристально вглядывалась в бассейн, где плескались Мириам и Хельга. Может, эта девчонка сама была бы не прочь так подурачиться, заняться с ними любовью или просто посмотреть на наложниц старика-командира, то есть меня.
      Женщина остановилась передо мной, отдала честь; от ее единственного знака отличия хавильдара на воротнике отражались солнечные лучи.
      — Прошу прощения за вторжение, командир.
      — Где это ты научилась так говорить, солдат, а? — поинтересовался я.
      Я видел в ее глазах то ли раздражение, то ли недоумение, а, может, от такого панибратского отношения старшего по званию она испытывала шок?
      Этому, несомненно, ее научили в спартанской школе.
      — Сэр, ташильдар Макмиллан просит вас немед ленно зайти на командный пункт. Там для вас важное сообщение.
      Мне стало очень неприятно и тяжело на сердце.
      Послание от кого, Кэй? Нет, маловероятно. Для этого они не прислали бы ко мне офицера, пусть сообщение и было важным, потому что знали, что их командующий не одобряет такого. Я вздохнул и, потянувшись, поднялся:
      — Хорошо, младший хавильдар. Позвольте мне надеть штаны, и тогда я полностью в вашем распоряжении. — У женщины за холмом, в лесу, стояла машина, Я повернулся к Федору: — Заканчивайте пикник без меня. Если я не вернусь к заходу солнца, поезжайте домой одни.
      Он кивнул. Такой большой начальник, под началом которого находится два миллиона солдат, не может распоряжаться собой и своим временем — всегда кто-нибудь или что-нибудь ему мешает. Вздохнув, я пошел за хавильдаром.

* * *

      Через двадцать часов, вечером, тусклое оранжевое солнце заглянуло в окно, чтобы залить светом пол моей спальни. Один из чудесных, божественных дней на Шерет Анх подошел к концу. Мириам, свернувшись калачиком на постели, уже спала; черные волосы отлично контрастировали с белой подушкой.
      Из ванной слышался шум воды и мягкий, нежный голос Хельга.
      Скоро Марджи должна позвать нас к ужину.
      Может, я разбужу Мириам, и мы вдвоем присоединимся к Хельге, а потом снова все начнем сначала.
      Нет, скорее всего, ее не стоило будить, слишком уж мирно посапывала эта милая девушка.
      Слегка скрипнув, открылась дверь, и на пороге появилась Кэй. Дочь села на кровать и бросила взгляд на Мириам:
      — Я тоже хотела бы так мирно спать.
      Она стала красивой, стройной девушкой, высокой, мускулистой. Волосы цвета красного дерева были коротко острижены; By Чингда тоже носит такую прическу. На Алике она не очень-то походила, даже совсем нет. Я усмехнулся:
      — Вам, молодым, надо больше двигаться, вы же полны сил и энергии.
      Дочь с ногами залезла на кровать и подтянула колени к груди: — Сразу после обеда я поеду домой, хочу побыть с Хайнцем до отправки.
      Я кивнул. Плохо, знаю по себе, уезжать на месяцы и иметь только одну ночь для отдыха.
      — Мне все равно надо на командный пункт.
      — На сколько?
      — Государь Николаев приказал Третьей армии убираться с Пендахрита. Конечно, мы готовы к передислокации, но кораблям потребуется неделя, чтобы добраться сюда и взять нас на борт.
      На лице девушки появилось озабоченное выражение.
      — Мы были в гиперпространстве, когда по сети пришло сообщение. Говорят, Первая армия терпит поражение.
      Я снова кивнул: — А, это слухи. Никто не знает, что происходит на самом деле.
      — Я сама не могла поверить, когда услышала. Когда это сообщение пришло, я находилась в дороге. Было бы чертовски плохо, если бы новость застала меня на Земле и мне пришлось бы срочно проситься на какой-нибудь звездолет.
      — Как мама, Кэй?
      Она пожала плечами: — Очень постарела. Мне кажется, она обрадовалась моему приезду.
      — Хотел бы я… — Однако эту фразу я так и не закончил, потому что сам не знал, чего хотел. В глазах дочери я встретил понимание.
      В дверь осторожно постучали. Федор давал нам знак, что ужин скоро будет на столе. Открылась дверь ванной, оттуда повалил пар, и в обрамлении светлых волос появилось лицо Хельги:
      — Кэй? Присоединяйся к нам.
      Дочь улыбнулась:
      — Конечно. — Наклонившись, Кэй потрясла Мириам. — Вставай, соня, время принимать ванну. — Затем подняла глаза на меня, ее лицо вновь стало серьезным: — Как ты думаешь, что произойдет?
      — Не знаю. Мы не имеем понятия, откуда они взялись и кто они такие. Может, эта цивилизация в курсе, кто мы. Между прочим, они вооружены до зубов. — Я сбросил халат, прошел с дочерью до ванны и подумал: „Бог ты мой!“ Холодная рука пробралась из будущего и потянула меня в прошлое.

* * *

      Я вообще-то не удивился, когда группа быстрого реагирования на пути в Пендахрит встретилась с Третьим флотом. Мы знали, что у расы господ имеются корабли более быстрые, чем обычные крейсеры и грузовой транспорт, к которым люди привыкли. С другой стороны, у нас не было подтверждения версии, что флот может находиться в гиперпространстве.
      Эти огромные корабли ничем не напоминали уже известные нам. Корпус ломился от аппаратуры, внутри имелось множество туннелей для поппитов, большие проходы для техники, закругленные площадки для посадки транспортных капсул господ.
      Мы нашли место, специально предназначенное для нас — государя Николаева и четырех или пяти командующих армиями наемников. На борту собралось руководство человеческой расы. Опасно иметь такое количество начальников, собравшихся в одном месте, но…
      Конечно, не обошлось без Шрехт, явившейся в нашу уютную каюту. Она свернулась в клубок около стены, так как не могла подняться в этой тесной комнате во весь рост. Солдатам пришлось немного повозиться, чтобы протолкнуть ее через узкий грузовой отсек, диаметр которого был чуть больше ее туловища.
      Николаев говорил:
      — Господа сподобились организовать и несколько видоизменить систему коммуникаций в сети, так что рапорты теперь будут поступать очень быстро. Захватчики уже уничтожили 716 целей, сосредоточенных в районе Андромеды…
      Между нами в воздухе возникла голографическая проекция: спиральные круги в голубых и золотых тонах, галактическое ядро, состоящее из красных солнц. Целый квадрант Млечного пути был изображен ярко-розовым цветом, словно искры в куче золы.
      Николаев продолжал:
      — Значит, раса господ не в состоянии определить границу между историей и реальностью. Из гарнизонов за пределами галактики никаких сообщений не поступало.
      Ходило достаточно всяких слухов о том, что господа время от времени предпринимают вылазки за пределы галактики, но нам они об этом не удосужились сообщить. Думаю, это являлось их стратегической ошибкой.
      Николаев не умолкал:
      — Захватчики высадились на всех больших базах в этом секторе. Там строились индустриальные комплексы расы господ, а перед самым нашествием непрошеных гостей ощущалось сильное влияние наемников; там сосредоточены достаточно большие их силы. Главные базы принадлежали первой армии спагов. От командующего Вхарадвари за три дня не поступило ни одного сообщения.
      Его единственного не хватало на нашем собрании.
      — Похоже, они знали, чего ожидать, — заявил я.
      Николаев продолжал: — Полевой маршал Шрехт хочет кое-что нам сообщить.
      Моя подруга протиснулась вперед, вытаскивая на середину каюты большой чемодан. Его немного скрывала дымка голографического изображения.
      — Дела плохи. Мои бойцы потеряли свои базы в этом секторе так же быстро, как и вы. Мы сбили несколько кораблей, уничтожили несколько наземных групп. В основном, события разворачиваются по плану противника. Нам удалось захватить один корабль, небольшой разведчик, отбившийся от флотилии, и посадить его более-менее невредимым. Солдаты уточняли повреждения, когда появился отряд захватчиков и уничтожил всю команду. У нас осталось несколько голографии и… это.
      Шрехт открыла чемодан, достала маленькую морозильную камеру, открыла ее и высыпала содержимое на пол.
      — Итак, — начал я, — на кораблях имелись заключенные.
      Она подняла с пола затвердевшего маленького мертвого погшита и открыла ему рот щупальцами, обнажая треугольные белые зубы:
      — Мы так не думаем. На борту, возможно, и находилась пара дюжин представителей разных цивилизаций, но большинство из них нам не знакомы.
      Ну и что тогда? Восстание на каком-то участке огромной империи господ, той, о которой мы даже и не слышали? Может, гражданская война между самими повелителями?
      Подумав, Николаев сказал:
      — Отсутствие ясной эволюционной теории расы господ в этой галактике является единственным имеющимся у нас ключом к разгадке. Но наших сведений явно недостаточно, чтобы развить теорию и действовать. Это… — он указал на мертвого поппита.
      — Машины-захватчики пришли сюда менее чем сотню тысяч лет назад. Столько же времени у них заняло завоевание всей галактики, — произнесла Шрехт.
      — А сейчас тот, кто преследует их, явился сюда.
      Исторический прецендент. Когда гунны попытались захватить Китай, китайцы как следует наподдали им и прогнали в центральную Азию. Затем, чтобы окончательно добить их, они отправили вдогонку большой экспедиционный корпус. Гунны, оказывается, не заявились в Европу, чтобы завоевать и так ухе едва державшуюся на ногах Римскую империю, а просто попытались убраться восвояси от противника, намного превосходящего их.
      — Фатальная ошибка? — поинтересовался я.
      Шрехт некоторое время созерцала мое лицо, затем пробормотала: — Никто не знает наверняка.
      Николаев заявил:
      — Технология захватчиков гораздо лучше, чем та, с которой мы знакомы. Совершенно не имею понятия, есть ли у расы господ что-нибудь подобное.
      Шрехт отреагировала таким образом:
      — Не знаю, смогут ли они вовремя доставить нам требуемое оборудование, если оно у них имеется?

* * *

      Пендахрит находился на задворках галактики, в отдалении, как и Андромеда. Взойдя на гору, мы могли видеть ее над головами: слабый, туманный овал света, самая отдаленная вещь, которую может видеть человек невооруженным глазом. Может, именно туда, в самую отдаленную точку Вселенной, люди прошедших столетий мечтали полететь.
      Я и Кэй сидели спиной к спине, а нежный, пахнущий незнакомыми ароматами ветер Пендахрита обдувал нас. Рядом с нами расположились Шрехт со своей подругой, привезенной с Хруффа, пара шегарийских техников, офицер-саанаэ, испуганный зеленый кентавр, чья родная галактическая полиция внезапно поступила в распоряжение военных. Бедные саанаэ наконец пригодились. Несколько пендахритских звезд соскользнули с неба. Мы говорили шепотом. Может, долгожданный момент настал, и нам следует повернуть свое оружие против железок-господ, приветствовать их противников с распростертыми объятиями и радостными криками? Кто знает…
      Если раса господ падет, может так случится, что и мы падем вместе с ними. Возможно, повелители убегали от восстания рассерженных рабов, случившегося давным-давно далеко отсюда. Или же сами, будучи рабами, восстали и улетели прочь. Может случиться и так? что, если они падут, мы станем рабами рабов, и тогда сколько времени нам придется ждать?
      Вечность?
      Очень может быть.
      Мы хотим быть свободными. Но когда ты протягиваешь руку к тому, кто тебе платит…

* * *

      Последний закат в свете бешеного желтого солнца Пендахрита. Широкое поле с травой, обгоревшей от ракетного топлива, небо — туманное, кричаще голубое. Ракеты выстроились в линию, фантастические звездолеты ждали нас, чтобы унести отсюда к военным и транспортным грузовым кораблям., отправляющимся на войну. И два миллиона мужчин и женщин Третьей армии легионов спагов, цвета человечества, мои люди, стояли молча, построившись в ряды, серьезными глазами взирая на меня, выпрямив спины, выпятив грудь, подняв подбородок.
      Они ждали моей команды. Когда я проходил перед строем, мои ботинки легко ступали по траве, подминая растительность. Нигде, ни на какой другой планете, нет такого неба. На мгновение я остановился перед манипулой Кэй из шестнадцати бойцов, посмотрел ей в глаза и увидел, что она, моя смелая дочь, улыбается такой знакомой, аликсовой улыбкой. Я пожал ей руку, отдал честь ей и ее солдатам, одетым в прекрасно сидевшую форму. Они в унисон сделали то же самое, и я услышал треск пластика и стали.
      Обойдя строй, я остановился рядом со старым Этиусом Николаевым, чей флаг будет поднят на всех кораблях Третьей армии, отдал честь и доложил:
      — Третья армия готова к битве, сэр.
      В глазах государя загорелись огоньки. Несколько подавшись вперед, он пробормотал:
      — Как говорили американские воины: „Хороший день для смерти…“
      Я посмотрел на него, думая о встроенном в мой мозг маленьком аппарате, размышляя, пробудится ли он когда-нибудь ото сна и призовет ли меня к настоящей битве.
      — О государь, когда солдат должен умереть, день не может быть прекрасным.
      Николаев только кивнул, будто не совсем понял, и отсалютовал мне. Повернувшись на каблуках, он направился к своим солдатам.
      — Ташильдары готовы, — проговорил я в микрофон.
      Пришло подтверждение от сети, затем от командиров моих легионов; их поднятые флаги гордо реяли на ветру.
      — Протрубите сигнал готовности номер 1.
      В воздухе раздались отдаленные звуки трубы.
      — Главный барабанщик?!
      — Сэр?
      Застучали барабаны, и мы, погрузившись на звездолеты, взмыли в небо.