Глувилл нерешительно кашлянул.
      – А что, если обрат Керсис прикажет своим бубудускам…
      – Что? Сопротивляться?! На этот случай захвати с собой когорту лучезарных обратьев Санация. Они сейчас стоят у нас во дворе и не знают, чем заняться. Возьми их с собой, коншесс Глувилл! Именем Пресветлого приказываю устроить Ускоренное Покаяние любому, кто вздумает оказать сопротивление или просто выкажет ослушание.
      – И даже…
      – Нет, ты явно плохо слышишь, Глувилл. Я же ясно сказал: любому.
      – Так точно, обрат экипи… эпикифор. Прошу подписать ордер.
      Глувилл протянул бумагу и перо.
      Его руки мелко дрожали и почему-то были в перчатках. «Нет, пора менять, – рассеянно подумал великий сострадарий, читая указ. – Мерзнет, видимо. Перчатки в июле… Старый стал, бестолковый. И небрежный, – перо плохо очинено, даже колется. Раньше за Глувиллом такого не водилось».
      – Все, – сказал эпикифор, – поставь печать и отправляйся.
      Глувилл принял страшный документ, свернул его трубочкой. Кланяясь, начал пятиться к выходу. У порога почему-то задержался, поднял бледное, по-собачьи безрадостное лицо.
      Эпикифор раздраженно махнул на него рукой. И вдруг почувствовал, что рука немеет. Показалось, что сотни мелких иголочек ползут от указательного пальца. Вверх по кисти, на предплечье, а потом еще дальше – на плечо. Его люминесценций машинально попытался поднести ладонь к глазам, чтобы посмотреть, что же с ней происходит.
      Но рука не послушалась. Более того, начала кружиться голова. Великий сострадарий пошатнулся, оперся о конторку.
      – Затхлое растение ухух, – пробормотал он.
      Глувилл опустил глаза, съежился, икнул. Он был невероятно, беспредельно, до судорог испуган. Испуган в совершенно неприличной степени.
      Эпикифор это понял и презрительно усмехнулся.
      – Ах ты, псина… трусливая. Обмочился, да?
      Больше он ничего не говорил. В короткие секунды, которые ему оставалось еще пробыть в сознании, великий сострадарий припомнил фразу из одной древней книги. О том, что при кризисах в обществе беззакония закономерно побеждают наиболее оголтелые. А ведь правда, отрешенно подумал он. Значит, самым оголтелым был не я…
      Эта мысль не помешала ему бороться до конца. Левой рукой глава всемогущего ордена откуда-то из складок мантии вытащил маленький пистолет с двумя коротко обрезанными стволами. Однако взвести курки уже не смог, – правая рука висела плетью. Змея все же укусила себя. Но не за ногу, а за руку…
      Глувилл и не пытался спастись. Он намертво прирос к порогу. Лишь когда эпикифор совсем перестал дергаться, его верный секретарь, далеко огибая лежащее тело, подошел к камину. Швырнул в огонь и ордер, и перо, и свои перчатки. Потом выбросил в окно черный флакончик. После этого дребезжащим голосом крикнул:
      – Караул! Помогите!
      Выбежав из кабинета, завопил громче:
      – Лекаря! Эй, быстрее – лекаря! Его люминесценцию плохо!!!
 

* * *

 
      Переворот, который глава Святой Бубусиды готовил и долго, и старательно, начался помимо его воли и раньше времени. Из-за этого возник целый ком проблем, и этот ком стремительно разрастался.
      Смерть великого сострадария произошла в момент неслыханного по дерзости нападения на Ситэ-Ройяль. Ни раньше, ни позже! Керсису Гомоякубо доложили, что базилевс-император пока не вполне пришел в себя, происходящее понимает еще меньше, чем обычно, однако уже рвет, мечет, требует крови. Неважно чьей, но – пренепременно и немедленно.
      В столице империи царил хаос, начались грабежи, а дерзкая померанская эскадра, как бревно в глазу, все еще торчала посреди бухты и на виду у всего Ситэ-Ройяля методично уничтожала гребной флот Сетрана. Впрочем, самого адмирала на шлюпках не было: он не смог возглавить атаку по причине сломанной челюсти.
      Требовалось твердо брать власть в свои руки и начинать наводить порядок, когда далеко не все супрематоры Санация были готовы безоговорочно голосовать за Керсиса. Многие являлись сторонниками де Умбрина, некоторые были сами не прочь занять кресло эпикифора, а других требовалось либо подкупить, либо запугать.
      Под рукой Гомоякубо находились тысячи бубудусков, Санаций располагал всего лишь тремя сотнями Лучезарных. Увы, благоприятность этого соотношения ничего не значила: для любого сострадария, включая самого забубённого бубудуска, поднять руку на гвардию Санация – дело немыслимое. Лучезарные, напротив, могли поднять руку на кого угодно за исключением пресвятой особы эпикифора. Так что реальной возможности покорить Санаций силой не существовало. Тут требовались иные методы, а иные методы требовали иного времени.
      Но и уличные беспорядки, и померанцы с их дальнобойной наглостью, и базилевс, и олух Сетран, и даже сам Санаций, – все это отходило на задний план по сравнению с главной, совершенно неожиданной проблемой.
      Эта проблема оттеснила все. Эта проблема заключалась в том, что тело усопшего эпикифора Робера де Умбрина было невозможно представить Санацию. Потому что оное тело сверхестественным образом исчезло.
 

* * *

 
      Глувилл клялся, что все сделано как надо. Прибежавшая на его вопли стража подтверждала, что видела великого сострадария, лежавшего на ковре без признаков жизни. Факт смерти не колеблясь установили сначала дежурный лекарь Сострадариума, а затем и срочно вызванный личный врач угасшего люминесценция. Тем не менее факт исчезновения тела тоже отрицать никто не мог.
      Гомоякубо быстро установил, что после ухода обоих врачей у кабинета эпикифора была выставлена охрана и что внутрь никто не входил.
      Это было сделано по его же, Керсиса Гомоякубо, строгому распоряжению. Бубудумзел желал лично убедиться в смерти своего бывшего шефа и стародавнего врага, а в результате оказался первым, кто обнаружил его отсутствие. Сюрприз-Собственно, в способе исчезновения покойника ничего загадочного не имелось. Опытные сыскари Керсиса в два счета простучали стены и нашли потайной ход. Ход вел на узкую винтовую лестницу, а затем – глубоко под землю, к системе канализационных галерей. Но дальше след, естественно, терялся.
      Загадочным было другое. Кому требовалось похищать труп (или все-таки не труп?) великого сострадария? Зачем? Не имея ответы на эти вопросы, бубудумзел имел ответы на вопросы о возможностях, которыми обладали предполагаемые похититель или похитители.
      Они были велики. И даже очень велики. Кто-то за срок чуть больше двух часов узнал о смерти де Умбрина. За этот же срок он (они) сумели проникнуть в Сострадариум, унести и спрятать тело. Такое могло быть под силу только могущественному, очень хорошо организованному сообществу. Тайному настолько, что даже глава Святой Бубусиды ничего о нем не слышал. Более того, и не подозревал, что таковое может существовать в стране, где все сферы жизни пронизаны тотальным доносительством, где разве что на самого себя пока не стучат.
      Похищение казалось совершенно невероятным. К тому же, существовало и другое объяснение. Что, если эпикифор в очередной раз всех провел, светлейший?
      – Хрюмо!
 

* * *

 
      На пороге неслышно возник секретарь.
      – Лекарей ко мне, этих самых. Обоих!
      Эскулапов тут же доставили. Одного серее другого.
      – По каким признакам вы установили смерть его люминесценция?
      – От-отсутствие сердцебиений, – пролепетал первый.
      – И дых-дыхания, – добавил второй.
      – Реакцию зрачков на свет проверяли?
      Лекари переглянулись.
      – Прощехвосты, – прорычал бубудумзел. – Глаза были открыты?
      – Глаза были открыты, – сказал дежурный лекарь Сострадариума.
      Личный врач эпикифора отчаянно затряс обвислыми щеками.
      – Нет, глаза были закрыты.
      – Вот как?
      – Совершенно точно. Но… зачем?
      Догадливый оказался. Придется убирать, мимоходом подумал бубудумзел.
      Впрочем, нет, рано. Пригодится еще для опознания тела эпикифора. Или того, кого ему прикажут считать эпикифором.
      – Хрюмо!
      – Да?
      – Этих – в отдельные камеры. Все разговоры с ними запрещаю.
      – Сострадариум горит, обрат бубудумзел. До подвалов пока не дошло, но…
      – Что? Все еще горит?
      – Так точно. Весь купол и северная сторона здания. Окайники дали несколько прицельных залпов. Произошло больше шестидесяти попаданий брандскугелями, а перекрытия деревянные. На чердаке – архив, сушилка для белья и многовековой хлам. Пожарные рукава обветшали, ведер не хватает. Ну, все как обычно.
      Керсис махнул рукой.
      – Тогда отправь их… Ну, в Призон-дю-Мар, что ли. Только охрану поставь нашу.
      Хрюмо нерешительно кашлянул.
      – Обрат бубудумзел! Ворота Призон-дю-Мар разбиты, тюремщики разбежались. Вряд ли порядок там наведут раньше, чем потушат Сострадариум. Быть может, лучше – прямо в Эписумус?
      – О Пресветлый! Хорошо, пусть будет Эписумус. Только не беспокой меня больше пустяками.
      Трясущихся лекарей наконец увели, а в голове Гомоякубо застрял вопрос одного из них: но… зачем?
      Заложив руки за спину, он прошелся по кабинету великого сострадария и попробовал представить, как здесь все произошло.
 

* * *

 
      Итак, около трех часов назад эпикифор потребовал написать роковой указ о его, Керсиса Гомоякубо, аресте. И Глувилл понял, что настало время для крайних мер.
      Ему требовалось надеть толстые, буйволовой кожи перчатки, достать из потайного кармана флакон, осторожно вскрыть его и как следует пропитать ядом перо. Да, перед этим еще нужно было написать требуемый указ. Очень кстати эпикифор повернулся тогда к окну, привлеченный удручающей картиной в бухте Монсазо.
      И все же Глувилл очень, очень торопился. Дабы не вызвать подозрений, не вспугнуть жертву. Ну и трясся, как собачий хвост, конечно. Без этого он не умеет делать подлости… Вот в спешке перо плохо и пропиталось. Скорее всего, вместо того чтобы как следует подержать во флаконе, Глувилл просто обмакнул его. И тем самым подарил де Умбрину жизнь, урод…
      Что ж, обстоятельства мнимой смерти эпикифора начинали становиться понятными. Но его дальнейшее поведение?
      В кабинете неслышно возник Хрюмо. В руках он держал перо и бумагу.
      – Ордер готов, обрат бубудумзел.
      Обрат бубудумзел посмотрел непонимающе.
      – Ордер?
      – Да, как вы и приказывали.
      – Какой ордер?
      – На арест командующего флотом Открытого моря, – с привычной терпеливостью пояснил Хрюмо.
      – А, этот. Как там его?
      – Василиу.
      Гомоякубо глянул в окно.
      – Нет. Сейчас не до него. Пускай еще поплавает, адмиралишко. Глядишь, и утопит невзначай какого-нибудь зазевавшегося померанца. Сейчас другое важно… Глувилла ко мне!
      Заложив руки за спину, Керсис еще раз прошелся по кабинету.
      Явился требуемый Глувилл.
      – Вот что, – сказал бубудумзел. – Пораскинь мозгами, не один год знаешь Умбрина. Ты его упустил, ты его мне и найдешь. Иначе…
      – Так точно, – пролепетал Глувилл. – Доставлю. Живым или мертвым.
      – Живым не надо.
      – Так точно. Не надо.
      – И не надо, чтобы об этих поисках кто-то знал. Никакого шума-гама! В помощь возьмешь только двух моих личных телохранителей, Хорна и Колбайса. Их вполне достаточно, они умеют делать все, что нужно. Громилы – те еще…
      Примериваясь к своей будущей роли, бубудумзел присел в скрипнувшее под ним кресло эпикифора и добавил:
      – Помни! Умбрин не мог уползти далеко. Но если потребуется, обшарьте все клоаки Ситэ-Ройяля. К вечеру чтобы труп бывшего эпикифора был здесь, в этом же кабинете, откуда и сбежал! Притащите по той же самой потайной лестнице. Понял ли, обрат мой Глувилл?
      – Еще как по-понял…
      – Ну, а чего стоишь? Топай!
 

* * *

 
      Вряд ли они нашли бы эпикифора, если б тот сам этого не пожелал. А произошло все после полудня, когда все трое уже до чертиков наползались по катакомбам.
      В третий или четвертый раз Глувилл свернул в короткий туннель, ведущий от Сострадариума к берегу бухты.
      – Мы здесь уже были, – буркнул Хорн.
      – Он не мог уйти далеко. Стучите в стены!
      Оба бубудуска привычно принялись колотить по камням рукоятками кинжалов.
      Работали добросовестно, простукивая каждый свою стену от пола до потолка, поэтому шли медленно. Прошло не меньше часа, прежде чем они добрались до решетки, закрывавшей вход в тоннель со стороны бухты. Померанцы оттуда давно уплыли, пальба стихла, слышался лишь плеск волн. Да с набережной время от времени доносились обрывки разговоров.
      Бубудуски достучались до самой арки, с облегчением перевели дух, и Колбайс достал кисет с изрядно отсыревшим табаком. Однако закурить не успел.
      – Ох, – сказал он.
      Сильно качнулся, схватился за стену, выронил кисет.
      – Ты чего? – недовольно спросил Хорн.
      – Да чем-то… по голове т-треснуло.
      Глувилл и Хорн одновременно посмотрели на его голову. Хорн тут же резко присел и выдернул из-за пазухи большой двуствольный пистолет. А Глувилл остался стоять, недоуменно уставившись на короткую стрелу.
      Эта стрела торчала прямо в голове Колбайса, чуть повыше уха. Поражало, что верзила при этом оставался в полном сознании. Глувилл успел подумать, что, может быть, и вправду в голове у бубудусков нет мозгов.
      – Чего там у меня, а? – беспокойно спросил Колбайс.
      Не дождавшись ответа, он поднял руку, потрогал стрелу. И тут ему стало плохо. Колбайс закрыл глаза и сполз на пол.
      Хорн тут же наугад выпалил из своего пистолета, потом вскочил и бросился бежать. Но уже через несколько шагов споткнулся, взмахнул ручищами и рухнул в поток нечистот. Глувилл с отрешенностью подумал, что эти подручные бубудумзела, видимо, были хороши только там, где не встречали сопротивления.
 

* * *

 
      В тоннеле, где еще гуляло пистолетное эхо, тихо, но отчетливо прозвучало:
      – Глувилл! Без глупостей… Слышишь меня?
      – Слышу, – пересохшим языком ответил Глувилл.
      – Когда ты должен вернуться к Керсису?
      – Вечером. Точное время не назначено.
      – Очень хорошо. Значит, у нас оно есть. Сейчас ты вытолкнешь оба трупа из тоннеля наружу. Пусть плывут.
      – Но… там же их увидят, – торопливо сказал Глувилл. – Опознают…
      – Не скоро. Хвала Поммерну, в бухте сейчас много чего плавает.
      Глувилл покорно исполнил требуемое. Хорн и Колбайс отправились в свое последнее плавание. А в своде тоннеля открылось темное отверстие. Оттуда, разматываясь, выпала веревочная лестница.
      «Потолок, потолок надо было простучать, – запоздало подумал Глувилл. – А не эти дурацкие стены».
      И тут же понял, что и простукивание потолка не помогло бы. По той простой причине, что эпикифор выжил. Это очень многое меняло.
      Эпикифор выжил, он восстанавливал силы, и по мере восстановления делался все опаснее. Эпикифор их ждал, он все рассчитал заранее. А уж рассчитывать великий сострадарий мог получше кого бы то ни было во всем ордене. Глувилл знал об этом отнюдь не понаслышке.
      Без лишних слов он поднялся по лестнице, втянул ее за собой и даже аккуратно смотал.
      – Умница, – похвалил эпикифор. – А теперь закрой люк.
      Тяжеленный на первый взгляд каменный блок легко сдвинулся и встал на свое место. Глувилл нерешительно поднял глаза.
 

* * *

 
      Он оказался в низком, высотой не более полутора метров, но довольно длинном помещении.
      В наружной стене, обращенной к бухте, имелось два квадратных отверстия, через которые проникали свет и воздух. Вонь тут почти не ощущалась. Во всяком случае, морем пахло сильнее. И еще дымом из коптящего неподалеку Сострадариума.
      – Ну, здравствуй, Глувилл, – сказал эпикифор. – Обрат ты мой любезный…
      Он полулежал на чем-то вроде топчана у дальней стены, был очень бледен, говорил тихо, арбалет держал левой рукой, а правая неподвижно покоилась на коленях. У его ног лежали еще два разряженных арбалета, – очень популярное среди сострадариев оружие. Еще два, но заряженных, стояли рядом.
      – Почему только Колбайс и Хорн? Почему вы не убили меня? – все еще сухим языком спросил Глувилл. – Я это заслужил… ваша люминесценция.
      – Конечно. Еще как заслужил. Я допускал, что Керсис попытается устроить мне Ускоренное Упокоение. Но не ожидал этого от тебя, Глувилл. Разумеется, не потому, что ты слишком уж честный или преданный. А потому, что тем самым ты подписал бы приговор и себе. Вот этого… я не предполагал.
      Глувилл недоверчиво промолчал. Эпикифор снисходительно усмехнулся.
      – Скажи, тебе приказали доставить меня живым или мертвым?
      – Мертвым…
      – Неужели ты думаешь, что после этого в живых оставили бы тебя? Что решившись поднять руку на эпикифора ордена Сострадариев Керсис остановится перед устранением всего лишь коншесса? Неужели ты так наивен, Глувилл?
      – Нет, не так наивен. Но у меня не было выбора, ваша люминесценция.
      – Почему?
      – Керсис грозился расправиться с моей матерью. И сестру еще… про разные мерзости говорил. Потом повел в подвалы и показал… как это делается.
      – Понятно, – сказал эпикифор. – М-да. Ты так привязан к родственникам?
      – Не очень, ваша люминесценция, – сознался Глувилл. – Но бывает такое… никому не пожелаешь. Особенно старались вот эти двое, – Глувилл кивком головы показал на стену, отделяющую подвал от бухты.
      – Колбайс и Хорн?
      – Да. Я действительно не ангел, могу и убить. Но эти…
      – Да, знаю. Почему же ты не обратился за помощью ко мне?
      – А вы бы защитили? Простите, ваша люминесценция. Мне терять нечего. Скажу начистоту: уже тогда, два года назад, многие считали, что Керсис посильнее вас будет. И вовсе не из-за того, что слишком умный, а из-за того, что уж больно лютует. У него ведь на все случаи одно наказание… Только это наказание куда доходчивее действует, чем все те выговоры да порицания, которые вы объявляли за провинности. Жизнь почему-то так устроена, что безопаснее служить опасному господину, чем доброму. Вот я и… того. Сломался.
      Глувилл замолчал. Эпикифор молчал тоже. И это продолжалось едва ли не минуту.
      – Так что же, – не выдержал Глувилл, – убивать-то меня когда будете?
      Эпикифор слабо усмехнулся.
      – Если бы я этого хотел, то давно бы уже сделал. Только чего ради? Мы теперь – самые завзятые союзники, обрат ты мой Глувилл.
      – Как – союзники? После того, что я…
      – После того, что ты.
      – Но почему?
      – Видишь ли, я еще слаб и без твоей помощи вряд ли уцелею. А ты не слаб, но многого не знаешь и не умеешь из того, что знаю и умею я. Поэтому либо мы вместе уцелеем, либо Керсис убьет нас поодиночке. О сестре и матери теперь можешь не беспокоиться.
      – Почему?
      – Потому, что Керсису до них нет теперь никакого дела. Ему ведь и в голову не придет, что я могу тебя простить. Убив Хорна и Колбайса… Потому что сам он такого ни за что бы не простил. Керсис вообще прощать не умеет, чтоб ты знал. Следовательно, он решит, что я тебя убил вместе с его охранниками. Для него ты мертв, а мертвым мстить нет никакого смысла. Да и хлопот у него нынче – повыше лысой макушки. Ему сейчас не до какой-то мести, ему сейчас ох как необходимо удержать власть. Под пушечный шумок, пока Санаций перепуган, пока пожары не угасли, пока не окончилась суматоха… В таких условиях люди жаждут поскорее обрести хоть какого-никакого владыку. Понимаешь?
      – Понимаю. Очень даже понимаю.
      – Еще вопросы есть?
      – Да. А что со мной будет после того, как вы окрепнете?
      – Глувилл! Я когда-нибудь не выполнял своих обещаний? Не платил долгов?
      – Нет. Чего не было, того не было. Через это и пострадали… Но, виноват, это же я, я вас… чуть не того. Всего несколько часов назад!
      Эпикифор взглянул на свою безжизненную руку.
      – Помню, конечно. Но готов забыть. Все зависит от тебя.
      – Спасибо, – глухо выдавил Глувилл. – Я отработаю. Что нужно делать?
      – На полке между оконцами осталось полбутылки шериса. Там же – сухари и солонина. Для начала выпей. Поешь. Скоро потребуются все твои силы.
      Глувилла долго уговаривать не пришлось, он так и набросился на еду. И здорово при этом чавкал.
      Эпикифор устало прикрыл глаза.
      – А что, неужели обрата Керсиса можно сбросить? – спросил Глувилл с набитым ртом.
      – Можно. Только очень сложно, – не открывая глаз ответил эпикифор. – Сначала предстоит уцелеть самим. Без этого ничего не получится…
      – Да уж, – согласился Глувилл. – Ох, ваша люминесценция! А вы-то, вы-то почему не едите?
      – Не хочу, – через силу усмехнулся Робер. – Аппетит неважный.
      И тут Глувилл наконец почувствовал, что краснеет.
 

* * *

 
      – Хрюмо!
      – Я здесь.
      – Глувилл не появлялся?
      – Пока нет, ваша просветленность.
      – Как появится – немедленно ко мне.
      – Кхэм.
      – Что у тебя?
      – Флигель-адъютант из Эрлизора.
      – Чего нужно?
      – Базилевс-император требует эпикифора для доклада.
      – Немедленно?
      – Так точно.
      – Подождет старикашка. Отвечай, что люминесценций пока не прибыли. Санаций окружили?
      – Да, еще час назад.
      – Надежно?
      – Очень.
      – Что сказано бубудускам?
      – Что эпикифора убили померанцы, а вместо него высадили двойника. Коего следует немедленно задержать, а при малейшем сопротивлении – уничтожить.
      – Ладно. Сойдет объясненьице. Только нечего задерживать негодяя.
      – Понял.
      – Головой отвечаешь, Хрюмо.
      – Так больше нечем, ваша просветленность.
      – Почему же? А про семейство свое забыл?
      Хрюмо промолчал.
      – Вижу, что помнишь, – сказал бубудумзел.
 

* * *

 
      – Сколько я спал?
      – С полчаса, ваша люминесценция.
      – Много. Нельзя терять столько времени…
      Робер приподнялся и здоровой рукой пошарил над своим топчаном.
      Часть стены за его спиной бесшумно ушла в пол.
      – Глувилл, захвати все арбалеты. Надеюсь, ты их зарядил?
      – Да.
      – Очень хорошо. Помоги мне.
      Они спустились по лестнице и оказались в сводчатом подвале. Большую часть пола в нем занимал обложенный камнем бассейн.
      Эпикифор привел в действие еще один потайной механизм. Внешняя стена приподнялась. Причем очень немного, чуть больше, чем на полметра. Но света, проникшего в щель, вполне хватало, чтобы увидеть плавающую в бассейне лодку. Можно было лишь удивляться, как такое немалое укрытие оставалось тайным. Однако Глувилла, натуру практическую, больше волновало другое.
      – А не лучше ли дождаться ночи?
      – Нет. Хвала Поммерну, сейчас повсюду неразбериха, никто на нас и внимания не обратит. А вот к ночи Керсис догадается выслать патрули повсюду, включая Ниргал. Сейчас же он больше всего на свете опасается, что я попытаюсь проникнуть в Санаций.
      – Так может и в самом деле…
      – Нет. Уж что-что, а Санаций-то обложен на десять рядов.
      Глувилл кивнул. Он подтянул лодку к бортику и помог перейти на нее эпикифору.
      – Быстрее, – сказал тот. – Щель скоро закроется.
      Глувилл нащупал весло и оттолкнулся от бортика.
      Лодка подплыла к щели. Чтобы протиснуться, пришлось лечь на дно, но все было рассчитано очень точно, – они выбрались. И как только выбрались, стена с плеском опустилась.
      – Все, – сказал великий сострадарий. – Прошлое осталось в прошлом.
 

* * *

 
      – Где, черт возьми, Глувилл?
      – Еще не появлялся.
      – А Хорн, Колбайс?
      – Тоже.
      Бубудумзел прошелся по кабинету.
      – Все, Хрюмо. Больше ждать нельзя. Нужен двойник.
      – Труп уже есть, ваша просветленность.
      – Похож?
      – Весьма. Даже если не подбирать специального освещения.
      – Да что ты мне все… просветленность, освещение… Какова легенда?
      – Легенда остается прежней. Но ее, конечно, доработали. Эпикифор инспектировал тюрьму Призон-дю-Мар, когда на нее напали померанцы. Ну, доблестно сражался, лично уложил четверых врагов базилевса-императора…
      – Четверых?
      – Троих. Он неплохо владеет оружием, ваша просветленность. То есть владел.
      – Этот хлюпик?
      – Троих. Меньше нельзя. Несолидно будет.
      – Ладно, пусть троих. А где люминесцентное тело?
      – Похитили коварные померанцы. И оставили двойника. Быть может, не одного.
      – Да, это разумно, что не одного.
      – Доказательство – первый труп. Он отличается от оригинала только отсутствием родинки на левой щеке.
      – Свидетели есть? Доблестной гибели и тому подобному?
      – О да. Ждут в приемной.
      – Покажи.
      Свидетелей ввели. У одного, в мундире морского артиллериста, была перевязана рука. Бубудумзел вопросительно поднял бровь.
      – Нет, – сказал Хрюмо. – Мы тут ни при чем. Старший матрос Сиврас действительно ранен на батарее. Точнее, сломал руку при падении, когда убегал. Задачу свою осознает, готов сотрудничать в полном объеме. У него жена и двое детей.
      – Ага, это хорошо. И что ты видел, беглый матрос Сиврас?
      – С корвега «Гримальд» высадились померанцы, ваша просветленность. Там был человек, очень похожий на его люминесценция. Я даже подумал, что это эпикифор и есть. Но потом он начал стрелять…
      Керсис кивнул.
      – Понятно. Детали отшлифуйте. Следующий!
      – Бывший надзиратель Мормидо. Сидел в камере с пленными померанскими матросами…
      – Стоп! – сказал бубудумзел. – Не понял. Почему надзиратель сидел в камере?
      – Потому что упустил важных преступников из Сострадариума.
      – А! Это в прошлом месяце, да?
      Мормидо покаянно вздохнул.
      – Так точно, ва…
      – Э! Да тебя же должны повесить.
      – Вот чтобы этого не произошло… – ухмыльнулся Хрюмо.
      – Понятно. И что же ты видел, висельник?
      – Ну… это. В коридоре эпикифор сражался, значит, как лев. С криками «да здравствует базилевс-император». Он уложил чет… нет, троих померанцев, а потом упал. Его и утащили, ваша честь. Прямо за обе ноги. За правую и левую то есть.
      Бубудумзел вновь не понял.
      – Какая еще честь?
      – Это он к суду вызубрил, – пояснил Хрюмо. – Суд ведь потребуется?
      – Ну, на всякий случай.
      – А лохмака был – во, во, вот такой себе. Из себя. Что надо! – вдруг с большим волнением заговорил Мормидо, широко расставляя руки. – Потому я и не виноват, ваша просветленность.
      – Что еще за лохмака?
      – Это у него заскок, – опять пояснил Хрюмо. – Придется поработать.
      – Да, туповат. Ты уверен, что не подведет?
      – Уверен. Сделаем, ваша просветленность. Мы ему такую лохмаку нарисуем… Просто времени было мало. Продолжать?
      – Хватит. Уберите всех.
      – Сейчас? – без тени удивления спросил Хрюмо.
      – Да не в этом смысле. Тьфу! Нельзя же вот так, сразу всех мочить. До использования. Какой-то ты сегодня… недобрый, Хрюмо. Ты кошек, случаем, в детстве не вешал?
      – Нет, – удивился Хрюмо. – Только топил.

22. ПРОТИВ ТЕЧЕНИЯ