Эскадра его высочества

 

* * *

 
      Залп «Василиска» оказался менее точным, видимо, на нем было много молодых канониров. Чуть ли не половина снарядов упала в воду перед бушпритом «Гронша».
      Однако и долетевших хватало, причем среди них были и «мотыли», выпущенные 36-фунтовыми пушками. Они обладали страшной разрушительной силой. В «Гронш» попало только два из них, но оба причинили чувствительный вред: один снес часть рея и разодрал марсель, а второй сбросил с ростр большой «адмиральский» баркас. Шлюп-балки при этом вывалилась за борт. Баркас закачался над водой, как огромная, пойманная за жабры рыба. При этом своей кормой он бил по торчащим из портов орудиям. С гон-дека слышалась отборная матросская ругань.
      – Боцман! – крикнул Эндрин. – Ты куда глаза свои рыбьи таращишь?! Немедленно обрубить тали!
      Тали обрубили, баркас рухнул в воду. Но лишившийся почти всех парусов «Гронш» быстро терял ход и управляемость. Происходило это в опасной близости от пылавшего «Тангома». Мало того, корабль дрейфовал по воле ветра и течения в каких-то полутора милях от рифов.
      Сразу восемь матросов повисли на штурвале, но при тихом ходе линкор плохо слушался руля. Лишь в последний момент удалось подправить курс к осту и тем избежать самого страшного – прорезания строя противника. Тогда бы «Гронш» оказался между двумя вражескими колоннами, а это означало скорый и почти безболезненный конец под ударами с неразряженных бортов всей первой линии померанцев. Плюс пушки транспортов…
      Увы, после вынужденного маневра уклонения «Гронш» повернулся к противнику разряженным бортом. А на его траверз в полной боевой готовности выходил тяжелый фрегат «Такона».
      Безо всякого промедления новый противник дал залп плотным роем «мотылей». Расстояние не превышало двухсот морских саженей. Различались даже лица офицеров на юте вражеского корабля. У одного из них была перевязана щека, – видимо, зубы болели.
      – Всем лежать! – крикнул Эндрин.
      Он отбросил рупор и первым присел за фальшборт.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «КАМБОРАДЖО»

 
      Водоизмещение – 1870 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 16,6 узла. Вооружение – 92 чугунных орудия калибром от 4 до 36 фунтов. Экипаж – 896 человек. Командир – капитан первого ранга Вильмар Крепс.
 
      На юте «Камбораджо», флагманского линкора Чессамо, царило подавленное молчание. Всем было ясно, что первая фаза боя проиграна вчистую, а численный перевес противника существенно вырос. Мало того что два имперских корабля фактически потеряли боеспособность, они к тому же превратились в препятствие на пути остальной эскадры.
      Чтобы избежать столкновения, линкор «Тарида» был вынужден принять влево. Он благополучно обошел горящий «Тангом», но потерял время, когда можно было атаковать флагман Мак-Магона до того, как там успеют перезарядить орудия. В результате оба корабля открыли огонь одновременно.
      – Хорошо, что померанцы по крайней мере не имеют преимущества первого залпа, – оптимистическим тоном высказался флаг-адъютант.
      – Зато они имеют преимущество в другом, – недовольно отозвался начальник штаба. – Позвольте напомнить, что «Денхорн» имеет на двадцать четыре орудия больше, чем «Тарида». Да и главный калибр у померанцев солиднее – тридцать шесть против тридцати двух…
      – Помолчите, – приказал Чессамо, не отрываясь от трубы.
      Над местом боя повисла пелена порохового дыма. Из нее торчали одни мачты. Вероятно, и «Денхорн», и «Тарида» били друг друга по корпусам, поэтому ни рангоут, ни паруса обоих кораблей существенно не пострадали.
      – «Денхорн» прорвался, – кусая губы, сказал начальник штаба. – У самого берега ветер меняет направление на попутное. Да и вообще, их корабли порезвее наших…
      – Это я знаю, – отрезал адмирал. – Более полезные соображения имеются?
      Они подходили к месту боя. Напротив, вместо уходящего вперед «Денхорна», на позицию для залпа выходил «Василиск». Оставалась надежда на то, что на этом корабле пушки еще не успели перезарядить.
      Чессамо понимал, что требуется срочно что-то предпринять. Однако не представлял – что. А спросить у подчиненных считал ниже своего достоинства. В результате несколько драгоценных минут оказались потерянными, «Василиск», а за ним и «Такона» успели проскочить.
      Тем временем потерявший все три стеньги «Гронш» беспомощно дрейфовал к береговым скалам. «Тарида» обменялась залпами с померанским фрегатом «Такона». В этой дуэли количественное преимущество наконец имели покаянцы, но насколько оно оказалось результативным мешал увидеть все тот же плотный пороховой дым.
      Умеренный зюйд-вест сносил этот дым по курсу вражеской эскадры и наверняка мешал померанским канонирам. В остальном же ситуация продолжала ухудшаться. Корабли Поммерна один за другим выскальзывали из бухты. И когда к точке поворота пришел «Камбораджо», перед ним находился уже последний вражеский корабль – линкор «Магденау».
      А внутренняя колонна транспортов, идя впритирку к берегу, успела миновать узкое место и при этом оставалась недосягаемой для огня. Курс всех померанцев был рассчитан ювелирно и так же выдерживался.
 

* * *

 
      Одна за другой отстрелялись носовые пушки «Камбораджо». Их ядра с неизвестным результатом канули в пороховой туман. В ответ воздух наполнился гулом и свистом: бортовые орудия «Магденау» выплюнули очередную порцию «мотылей». Прицел был взят не слишком верный, не более трети этих разрушителей такелажа накрыли флагман Чессамо. Зато накрыли очень важные для маневров косые паруса фок-мачты и в самый неподходящий момент, – перед сменой галса.
      Блинд, стаксели и кливера превратились в лохмотья. Вообще, на фок-мачте уцелел один брамсель. Это немедленно сказалось на управляемости. Рулевые изо всех сил навалились на штурвал, а «Камбораджо» чуть ли не минуту шел почти не меняя курса – прямиком в облако дыма, стелющегося за «Таридой». Лишь после того, как переложили контр-бизань, удалось избежать столкновения.
      Зато потом повороту очень помогли благоприятный ветер и выносное течение Теклы. Накренившись, линкор вошел в крутую циркуляцию, едва не черпая воду орудийными портами нижнего ряда.
      Стрелять при таком крене совершенно без толку. Даже с верхней палубы пушки могли послать ядра максимум на полмили. А когда «Камбораджо» наконец завершил свой поворот и выровнялся, противника перед ним уже не оказалось. Эскадра Мак-Магона целиком вырвалась из Пихтовой.
      В довершение всех бед, больно ударив по ушам, взорвался «Тангом». Над фрегатом взметнулась туча пылающих обломков. Они накрыли беспомощный и неподвижный «Гронш», а некоторые долетели и до кормы «Камбораджо». Их пришлось заливать и присыпать песком.
 

* * *

 
      Пожара на флагмане удалось избежать, но это было единственной удачей за день.
      Бухта Пихтовая опустела. Вторую фазу боя покаянская эскадра проиграна точно так же, как и первую. Боеспособными у Чессамо оставалась только половина кораблей – линкоры «Камбораджо» и «Благой Угар». Ну и замыкавший строй фрегат «Акка» еще. Даже учитывая, что как минимум четыре боевых корабля Мак-Магона получили повреждения, надеяться на победу не приходилось. Более того, покаянский адмирал при желании мог довести сражение до весьма неприятного логического конца. У него теперь имелось почти вдвое больше пушек. Он располагал превосходством и в скорости хода, и в дальности огня. Кроме того, имел в запасе еще пару часов.
      Подумав это, вице-адмирал Атвид Чессамо почувствовал себя совсем неважно. Откуда взялась эта успокоенность, уверенность в том, что Мак-Магон будет прорываться где угодно, но только не в бухте Пихтовой? И кой черт дернул перед боем отправлять на верную гибель далеко не самый слабый из своих кораблей? Как бы кстати сейчас пришелся «Орасабис»! Ради восьми десятков пушек стоило потерпеть несносного маркиза…
      – Нет, – сказал начштаба, словно подслушав мысли шефа. – Мак-Магон атаковать не будет.
      – Почему?
      – Слишком велик риск получить повреждения, которые снизят эскадренную скорость. Тогда померанцы не смогут убежать от Василиу. А у них под охраной не только транспорты, но еще и личная яхта курфюрста.
      Чессамо едва сдержал вздох облегчения. В самом деле, выйдя из бухты, Мак-Магон не стал нападать. Он повел свои корабли почти строго на север. Потом, выйдя из зоны огня, вдруг совершил поворот на девяносто градусов. Один за другим его корабли ложились на курс полный вест.
      – Навстречу кораблям Василиу, а затем еще и Атрегона? – поразился флаг-адъютант. – Они что, надеются разбить основные силы флота Открытого моря?
      Начальник штаба покачал головой.
      – Нет. Мак-Магон рассчитывает проскочить мимо и затеряться в океане.
      Чессамо не удержался от вопроса, который вертелся на языке у всех:
      – А дальше, дальше-то что? И по какой причине они еще и транспорты с собой тащат?
      – Курфюрст собрался основать колонию, – сообщил проконшесс Лижн, старший душевед эскадры.
      – Вы так думаете, проникновенный?
      – Дело не в том, что думаю я. А в том, что такими сведениями располагает Святая Бубусида.
      Чессамо вновь почувствовал тревогу. Потеряно два корабля. Еще три серьезно повреждены. Задача не выполнена, Мак-Магон прорвался. Как на все это посмотрит Святая Бубусида? Есть ведь предел и благосклонности бубудумзела Гомоякубо…
 

* * *

 
      Вечером предыдущего дня к борту «Камбораджо» подходил пакетбот. Адмирал припомнил, что среди прочих адресатов получил несколько писем и проконшесс. В том числе и очень характерный квадратный конверт из желтой бумаги.
      Вот, значит, какая информация содержалась в послании эпикифора! Интересно, что еще? И почему эпикифор ничего не сообщил о намерениях Мак-Магона ему, вице-адмиралу? Это был знак, и знак нехороший.
      – Разрешите вопрос, обрат адмирал? – спросил Лижн.
      – Слушаю, обрат проконшесс.
      – Что вы собираетесь делать?
      Чессамо с плохо скрытой неприязнью посмотрел на душеведа. Будучи уроженцем Пампаса, он одновременно и презирал, и побаивался выходцев из соседней Тоботомбы.
      А Эджер, съер Гехт-Лижн, как раз и был типичным томботаном. Во всем – от субтильного телосложения до холодно-учтивых манер – он составлял полную противоположность типичному пампуасу. От него нельзя было услышать не только ругательств, но и ни одного лишнего слова сверх совершенно необходимого. Он никогда не улыбался, не повышал голоса и ходил бесшумно. Появлялся внезапно, появлялся везде, появлялся там, где его никак не ждали, и появлялся всегда некстати. А появившись некстати, молча буравил пронзительным глазом виновника какого-нибудь упущения. Буравил до полного изнеможения, до дрожи в коленках и бессвязного мычания. Матросы окрестили его за это Сверлильным Глазом. Только одно роднило Гехт-Лижна с уроженцами Пампаса – вера в собственную правоту. Прямо-таки несокрушимая вера. Но вопросы, надо признать, он втыкал мастерски. Прямо в печенку.
      Что вы собираетесь делать… Чессамо теперь гораздо успешнее смог бы ответить на вопрос о том, что делать он теперь ни за что не станет в сходной ситуации, буде такая еще представится. Во-первых, никуда он не отослал бы этот чертов «Орасабис». Во-вторых, не будет растягивать корабли поперек всей бухты, а соберет их в плотный кулак на самой середине. Чтобы было удобно выбросить его хоть вправо, хоть влево. В-третьих, всем кораблям прикажет первый залп обязательно дать «мотылями» и по рангоуту. В-четвертых… за одного битого трех небитых дают.
      Впрочем, спохватился Чессамо, – только не в ордене. У сострадариев оступившимся принято подставлять не руку, а ногу.
      – Что я собираюсь делать? Я собираюсь преследовать неприятеля.
      – Вряд ли это получится, – тихо сказал Лижн. – Кораблей осталось мало.
      – Вижу линкор «Умбаррага» и два фрегата! – крикнул сигнальщик, вытянув руку к зюйду.
      Из-за южной оконечности острова Пихтач показались мачты трех кораблей.
      – Отсиделись, – сквозь зубы процедил начальник штаба.
      – Вот! – обрадовался Чессамо. – С этим подкреплением мы нападем на арьергард Мак-Магона. Мы навяжем ему бой и… и продержимся до подхода основных сил.
      Гехт-Лижн упрямо покачал головой.
      – Сомневаюсь.
      – Ваше право, обрат проконшесс, – ледяным тоном произнес Чессамо. – Однако эскадрой командую я. Думаю, что мы успеем схватить за хвост Мак-Магона.
      – А я думаю, что нет. С нашей скоростью? Лучше сразу идти на соединение с нашими главными силами.
      – Обрат душевед, эскадрой командую я, – сдержанно напомнил Чессамо.
      – Атвид Чессамо, – тихо сказал Гехт-Лижн. – Пожалуй, вы уже не командуете эскадрой.
      – Не по-о-онял, – растягивая слово сказал вице-адмирал. Проконшесс пожал плечами и разъяснил:
      – Тут нет ничего непонятного. Мне очень жаль, но я вынужден отстранить вас от командования.
      – Лижн, вы в своем уме?! У вас нет таких полномочий!
      – Вынужден вас огорчить. Есть.
      И проконшесс протянул бумагу.
 

* * *

 
      Чессамо долго не мог прочесть прыгающие перед глазами строчки.
      Но почерк, тем более автограф, это он опознал мгновенно. Только теперь ему в голову пришло, что точно так же, как он следил за человеком эпикифора, то есть за адмиралом Василиу, другой человек эпикифора мог следить за ним самим.
      – Теперь вы признаете мои полномочия? – крайне утомленным голосом спросил проконшесс.
      Чессамо молча отвернулся. Лижн удовлетворенно кивнул.
      – Контр-адмирал Метример! Примите командование эскадрой.
      – Служу базилевсу-императору! – рявкнул начальник штаба, выпучивая глаза. Потом добавил: – И его люминесценцию.
      Проконшесс ордена Сострадариев старший душевед Эджер Гехт-Лижн со скукою кивнул.
      – Это правильно, адмирал. Потому что умно.
      На шканцы поднялись двое бубудусков – конвой. Потому что отставка в Пресветлой Покаяне неизбежно сопровождается арестом. В ордене считали, что так оно поучительнее.
      А на западе, растворяясь в лучах заходящего Эпса, исчезали паруса померанцев. Они лишили Пресветлую Покаяну вице-адмирала, четырех кораблей, не потеряли ни одного своего, более того, приобрели фрегат и скампавей.
      – И как же так вышло? – покачал седеющей головой контр-адмирал Метример, новый командующий эскадрой.
      Ему было о чем подумать.

15. КАПИТАН ФОРЕ

       ВЕЛИКОМУ СОСТРАДАРИЮ.
       СОВЕРШЕННО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО.
       Секретность 4-й степени
 
       Обрат эпикифор!
       По делу о прорыве померанской эскадры отстранены от должностей, лишены званий, титулов и наград:
       1) бывший вице-адмирал Атвид Чессамо;
       2) бывший командир линкора «Орасабис» капитан первого ранга Антон де Кассарада;
       3) бывший командир линкора «Умбаррага» капитан первого ранга Рун Декастрис;
       4) бывший командир линкора «Гронш» капитан второго ранга Моллз Эндрин;
       5) бывший командир фрегата «Консо» капитан второго ранга Лере;
       6) бывший командир фрегата «Дюбрикано» капитан третьего ранга де Фридо-Бранш;
       7) бывший командир брига «Ямдан» капитан-лейтенант Донго.
       Решения приняты эскадренной коллегией Чрезвычайного морского трибунала. На аресте командиров кораблей особо настаивали личный представитель бубудумзела и обрат эмиссар Гломма. Против санкций в отношении Чессамо оба возражали, но смирились после предъявления энциклики Вашей люминесценции.
       В ожидании окончательного приговора все поименованные офицеры (за исключением Лере, который пока не изловлен) переведены на посыльное судно «Обрат Микулай» и отправлены в обитель Св. Аборавара для предварительного перевоспитания.
 
       Проконшесс Гехт-Лижн.
       Борт линейного корабля «Камбораджо»
 

* * *

 
      – Их сиятельство не принимают, – пролепетала горничная.
      – И меня? – удивился Гюстав.
      – Их сиятельство нюхают соль…
      – Ну-ну. Сейчас мы утешим их сиятельство.
      Люси действительно держала у носа какой-то флакончик, и глаза у нее были заплаканные.
      – Ну вот, – сказала она. – Добился? Рад? Сколько Раз тебе говорила?
      – Что?
      – Что язык твой – враг твой!
      – Но не твой же.
      Люси покраснела.
      Он отвел взгляд и стал смотреть на ее постель. На пышные подушки, вспоминая, свидетелями каких сцен они были, эти подушки. Очень хотелось вновь уложить на них Люси. Даже не уложить, а швырнуть. Чтобы испуганно, совсем не по-графски ойкнула. Вот такую, какая она сейчас есть, – злую, заплаканную, непричесанную. В этом кокетливом пеньюарчике, сквозь который так победно и так маняще проступает молодое тело… Ах, эти выпуклости, впадины, плавные изгибы! Сколько в них власти над мужчиной. Особенно – над стареющим…
      – Не подходи, – с угрозой сказала Люси и попятилась.
      – Можешь не опасаться, – сказал он. – В отличие от ордена, я чту права человека.
      Люси сбавила тон:
      – Гю! Пойми меня правильно.
      Гюстав усмехнулся.
      – Разве я понимал тебя когда-нибудь неправильно?
      Он пододвинул стул, сел на него верхом, положил руки на спинку, а подбородок – на руки. И приготовился услышать неизбежное.
      – Ну?
      Люси взорвалась.
      – Что значит это казарменное «ну»?! Сколько раз просила… Я не лошадь!
      – Похоже, что мы расстаемся, – помог он.
      – Расстаемся, – повторила Люси. – Если бы только в этом было дело!
      – А в чем еще?
      – Усатый птенчик, сорокалетний детеныш! Ты хоть на секунду задумывался о том, что из тебя сделают бубудуски? Перед тем как организовать Ускоренное Упокоение по четвертому разряду где-нибудь на Абораварах?
      – Конечно. В благословенной нашей империи об этом невозможно не думать.
      – Не смей строить из себя героя! Гюстав пожал плечами.
      – Да разве я строю?
      – А разве нет? Что, ты покаешься, будешь просить аудиенции у эпикифора? Не смеши меня!
      Гюстав усмехнулся.
      – Не буду.
      – Почему?
      – И то, и другое и вправду смешно. Сострадарии не умеют сострадать.
      – Но ведь прощают же иногда.
      – За это они изымают душу.
      Люси села на кровать и расплакалась.
      – Душу? Чурбан, солдафон! Я же тебя люблю. Так вот угораздило дуру! Даже ребенка хотела завести… Мальчика. Чтобы на тебя был похож. А ты ради красного словца, ради дешевой популярности в эскадроне, ради сомнительного удовольствия щелкнуть по носу люминесценция, не самого гнусного, кстати, – так вот, ради этого ты готов пожертвовать и своей жизнью, и нашими чувствами. Дамы и господа! Обратья и обратьи! Полюбуйтесь, какой я бесстрашный…
      – Нет, – сказал он.
      – Что – нет?
      – Не ради популярности. Популярность – всего лишь способ, инструмент.
      – Тогда ради чего?
      – Да плохо живется в Пресветлой Покаяне. Мало того что у нас абсолютная по идиотизму монархия, вдобавок страну грызет еще и эта злокачественная опухоль, орден. Вот я и хотел показать из-за чего у нас плохо живется.
      – Из-за сострадариев, друг мой, из-за сострадариев. Кто же не знает?
      – Да много кто. Прежде всего – они сами. В большинстве своем.
      – И ты решил объяснять бубудускам, что нехорошо быть бубудусками?
      – Ну, в доступной форме.
      – Это невозможно.
      – Не скажи. Фанатиков готовят в монастырях ордена. Там с юных лет вдалбливают совершенно дикие догмы. Но если в них верят наставники, верят и наставляемые. На детей ведь действуют не столько сами доводы, сколько внутренняя убежденность того, кто их приводит. А что, если пастырей заставить усомниться? Для этого и нужно выставлять весь их бред в смешном виде. То есть в истинном свете. К чему, кстати, сострадарии и призывают.
      Люси горестно рассмеялась.
      – Конечно, конечно! Потерявшие веру обратья-наставники начнут готовить некачественную смену. Из-за этого порочная цепь прервется и орден рассыплется как… как…
      – Как ржавая цепь, – подсказал Гюстав. – Да, так оно и случится. В конечном счете.
      – Только этот конечный счет ордену предъявят тогда, когда нас на свете уже давным-давно не будет! Ты знаешь, где-то я читала, что любая диктатура рано или поздно пожирает себя. Но вот беда: начинает она всегда со своих лучших, лакомых частей. Тех самых, которые в принципе могли бы ее спасти. Понимаешь?
      – Очень хорошо сказано. Кто написал?
      – Не помню. Но лучшая часть Покаяны – это такие дуралеи, как ты.
      – Спасибо.
      – Не за что! Все подпрыгиваете, напоказ себя выставляете. Дабы вас ненароком не забыли скушать, да?
      – Успокойся, я вовсе не собираюсь попадать в нежные лапы бубудусков.
      – А куда ты денешься?
      – Есть куда. Поедешь со мной?
      – Нет.
      – Почему?
      – Я слишком избалованна. Суровый быт сделает из меня невыносимую ведьму.
      – Ну, быт я как-нибудь обеспечу.
      – Сомневаюсь. Требования к жизни у нас очень разные, господин гвардеец.
      – Бывший.
      Графиня покачала очаровательно растрепанной головкой.
      – Ты никогда не перестанешь быть гвардейцем. Устроитель быта… Впрочем, главное не в этом.
      – А в чем?
      – Гю, я очень нужна отцу.
      – Это я понимаю. Но разве ты можешь чем-то ему помочь?
      Личико Люси страдальчески исказилось.
      – Не знаю. Зато знаю, что с тех пор, как он прогнал Арно, у него никого не осталось. Ни-ко-го. Это же страшно!
      – А ему кто-то нужен?
      – Не смей говорить так! Ты не понимаешь! Его никто не понимает. Все его видят таким, каким он хочет выглядеть. Сухим, холодным, равнодушным. А внутри он совсем другой. Беззащитный…
      – Кто, маршал?
      – Представь себе. Беззащитный и очень добрый.
      – Добрый?
      Гюстав промолчал.
      – Не далее как сегодня, он говорил о тебе.
      – Вот как? Не ожидал.
      – И зря. Папа вскользь упомянул твое имя и сказал, что границу с Поммерном перейти невозможно, лучше даже и не пытаться. Там все перекрыли фронтиеры, бубудуски и кавалерийские разъезды, а местное население вконец запугано и приучено доносить не задумываясь, рефлекторно. Не лучше дело обстоит и на границе с Муромом. До Драконьих гор и Альбаниса очень далеко. Так что остается…
      Гюстав встал со своего стула и подошел к открытому окну.
 

* * *

 
      Поместье Люси находилось на вершине холма.
      Из окон северного фасада просматривался утопающий в зелени императорский дворец Эрлизор, бухта Монсазо, а дальше, за башнями острова Дабур, на самом горизонте маняще блестело неподвластное сострадариям море.
      – Понятно. Люси, я этого не забуду.
      – Не забудь еще вот что. После папы ко мне неожиданно приехал Арно. Полчаса болтал о разных пустяках, а потом спросил о тебе. Тоже мимоходом, только вот уже совсем с другими целями, как ты понимаешь. Возможно, в Санации еще и не приняли решение о твоем аресте. Но Арно очень хочет выслужиться перед своими обратьями. Фу, слово-то какое…
      – Спасибо. Тоже не забуду.
      – Гю, постарайся его не убивать. К сожалению, он мой брат, хоть и сводный.
      – А если сам нападет? Ранить-то хоть можно?
      – Ну так… Не очень сильно, – сказала Люси. – Сумеешь?
      Гюстав усмехнулся.
      – Думаю, что да.
      – Ты возьмешь немного денег?
      – Нет.
      – Так я и знала. Что ж я без тебя делать-то буду?
      – А я?
      – А! – сказала она. – Дошло наконец?
      – Давно дошло. Только вот ничего не поделаешь. Прости! Не могу я закрывать глаза на проделки сострадариев. С души воротит от запаха вечно немытых тел, от подлого обычая наваливаться из-за угла и непременно вдесятером против одного. От их хамства. От нарочито уничижительных имен, которые они сами себе выдумывают. От изуверских истязаний, которым подвергают людей, уже сознавшихся во всем, что делали и что не делали. От их животной ненависти к любому мало-мальски образованному или просто честному человеку. От их слов, ни одному из которых нельзя верить. Само существование ордена делает дружбу опасной, честность самоубийственной, а красоту запретной… Но самое ужасное даже не в этом. Люси! Эпикифор затевает войну.
      – Войну? Почему ты так думаешь?
      – Есть много косвенных признаков. Но есть и прямые. Например – майское нападение на корабли Поммерна у мыса Мекар. Без ответа оно не останется. И что тогда? Я давал клятву базилевсу и Покаяне. А фактически воевать пришлось бы за грязные делишки бубудусков. Вот это уж – совсем чересчур, понимаешь? Поэтому хорошо, что они сами отправили меня в отставку.
      – Но если из армии выгоняют таких офицеров, как ты, что же будет со страной?
      – Возможно, что военное поражение пошло бы на пользу нашему несчастному отечеству.
      – Поражение? – удивилась Люси. – Какая в нем может быть польза?
      – Эх! Вину за неудачу обратья-сострадарии с большим удовольствием переложат на верхушку армии. Но внутриполитический кризис неизбежен. Хотя бы из-за экономического истощения страны. Следовательно, позиции ордена поколеблются.
      – На верхушку армии, – повторила Люси. – Послушай, а верхушка армии это ведь прежде всего…
      – Да. Военный министр.
 

* * *

 
      Внезапно в окно влетела синица.
      С испуганным писком она заметалась по спальне, присела на люстру, вновь взлетела. Гюстав отошел от окна, освобождая дорогу. Птица выпорхнула.
      – Он хороший полководец, – робко сказала Люси.
      – Знаю. Однако в случае победы маршал станет еще менее угоден эпикифору как слишком популярная фигура. И популярная где – в армии! Нешуточная угроза…
      Люси зябко передернула плечами.
      – Ты говоришь страшные вещи.
      – Это потому, что они похожи на правду. А правда в Пресветлой Покаяне лучезарной быть не может, ее лучше и не знать. Я бы и не говорил о страшных вещах, если б мог хоть как-то повлиять на ситуацию. Но увы, сам должен бежать.
      – Отец ни за что не согласится на эмиграцию.
      – Боюсь, что так.
      – Неужели для него нет спасения?
      – Только в случае плена.
      – Он скорее умрет.
      – Если прежде его не арестуют бубудуски.
      – Бубудуски? Боже мой! За что?
      – За первое проигранное сражение. Такое в нашей истории случалось множество раз.
      – Гю, я этого не переживу! Ты должен что-то придумать.
      – Уже придумал. Когда маршала арестуют бубудуски, его тем самым освободят от присяги. Остается освободить его самого. Это могут сделать, к примеру, горные егеря курфюрста.
      – Так бывает только в сказках.
      – Почему? От Неза-Швеерского прохода в сторону Ситэ-Ройяля идет всего одна дорога. Между тем долина Огаханга на очень большом протяжении почти не заселена. Леса, болота, глухомань. Мест для засады – хоть отбавляй.
      – Гю, позволь. Такой поворот событий невероятен. Требуется немыслимое сочетание благоприятных случайностей.
      – Как знать, как знать. Поверь, после всех чисток и расстрелов армия сейчас в таком состоянии, что будет весьма странно, если мы ненароком побьем Поммерн. А если не побьем, тогда арест военного министра неизбежен. И его не станут для этого отзывать в Ситэ-Ройяль. Какое там! Не в традициях Святой Бубусиды. Арестуют демонстративно, с отнятием шпаги и срыванием эполет. Прямо в полевом штабе, на глазах у подчиненных. Чтоб все знали, кто в доме хозяин…
      Люси облизала пересохшие губы.
      – Допустим, такое произойдет. Но захотят ли померанцы освобождать папу?
      Гюстав вновь оседлал стул.
      – Сударыня! До сегодняшнего дня я предполагал совершить путешествие только в Альбанис…
      – Мне кажется, мы говорим о довольно серьезных вещах, – вновь начала сердиться Люси.
      – …Но придется посетить и владения Бернара Второго.
      – О! Ты рассчитываешь убедить его высочество?
      – Маршал империи – заманчивый приз. Я попытаюсь. Чем курфюрст не шутит? Быть может, и получится. Если ты мне не помешаешь.
      – Я? Помилуй! Чем?
      – Тем, что останешься в Покаяне. Тебя же превратят в заложницу! Зная об этом, старик и вправду скорее умрет, чем сдастся егерям. Даже будучи арестованным бубудусками.
      Люси обхватила ладонями лицо.
      – Я уеду из Ситэ-Ройяля.
      Гюстав опять промолчал.
      – Ну хорошо, – с отчаянием сказала она. – Я забьюсь в самую дикую, беспросветную глушь и спрячусь среди коров. Я… я без ванны обойдусь!
      – Лю, этого мало. В стране, где система доносительства отшлифовывалась веками, спрятаться хотя бы на год невозможно. Подумай, ведь даже представитель столь почтенного рода, твой брат, превратился в… непонятно что. Граф де Гевон! Извини.
      Люси села на кровать. Ее плечики печально опустились.
      – Не за что. Эти же слова говорил мне отец.
      – Я очень рад, – с облегчением сказал Гюстав.
      – В Поммерне много красавиц. Ты меня не бросишь?
      – Да как можно… – пробормотал он, гладя ее яркие, упругие соски нерожавшей женщины. – Тебя, пожалуй, бросишь…
      И бросил ее на подушки. Люси испуганно, совсем не по-графски охнула.
 

* * *

 
      Вечером Гюстав сидел в портовом кабачке, пил плохое вино и не понимал, зачем потребовалось назначать встречу в столь небезопасном месте.
      Завсегдатаи, народ сплошь горячий, уже довольно бесцеремонно поглядывали на его затемненное полями шляпы лицо. Время для прямых выпадов еще не настало, но бывший капитан, прошедший по пути в гвардию его величества весьма многогранную школу, прекрасно знал, что оное время наступит непременно-обязательно. В таких местах, где компании складываются годами, и где все друг друга знают отнюдь не понаслышке, с чужаком, прячущим свое лицо, иначе не поступают.
      В глазах всех этих матросов, грузчиков, бродяг и их потрепанных подруг, он выглядел в лучшем случае одним из тех доносчиков, которым сам и придумал столь удачное название. И если публику что-то до поры и останавливало, так это необычная для пискала длинная шпага. Ну, и пожалуй то, что Гюстав пришел сюда один. Так поступают либо совсем уж бестолковые овечки, либо очень матерые волки. На овечку Гюстав не походил.