– Мелкое недоразумение.
      – Да? Еще я слышал, в муромских владениях уже совершено нападение на ваш дозорный бриг.
      – Уже слышал?
      – Уже. «Ямдан», кажется.
      – У тебя хорошая разведка.
      Марусим хмыкнул
      – Да не жалуюсь. А твоя?
      – А моя разведка сообщила, что нападение на «Ямдан» совершено не регулярными войсками Мурома, а неким беглым боярином. Тихон тут ни при чем.
      – И ты ему веришь?
      – Я это проверю.
      – Как?
      – Скампавей боярина Стоеросова уже ведут на буксире у нашего фрегата «Консо». Думаю, скоро они появятся вот здесь. – Эпикифор махнул рукой в сторону окна, за которым нежно голубела бухта Монсазо. – Под окнами Сострадариума, где сейчас, почтенный марусим, я имею честь беседовать с тобой. А позже тут же побеседую с боярином Стоеросовым. И он расскажет ту правду, которая мне больше подойдет.
      Марусим озадаченно почесал макушку.
      – Конечно расскажет, – сказал он. – Еще бы! Но какое имеет значение, что ты там вытрясешь из пирата? Когда есть сила, повод для ее применения искать не обязательно. А сила есть, солдат у тебя раз в пять побольше наберется, чем у Поммерна с Муромом, вместе взятых. Или нет?
      – Да больше, больше, – поморщился эпикифор. – Но зачем драться сразу с двумя, когда можно драться с теми же двумя не сразу? Тихон не спешит в союзники к Бернару. Все хитрит, считает себя мудрее всех. Что ж, пусть тешится, бородатый дурак. Это мне на руку, поскольку курфюрстом следует заняться в первую очередь. А показания Стоеросова пригодятся потом, когда потребуется взять за бороду весь дремучий Муром.
      – Но сначала – Поммерн?
      – Безусловно. Между прочим, курфюрст опасен Покаяне не больше, чем Магрибу, дорогой мой Шараф.
      – Магрибу? Фи! Чем? Своими двадцатью пятью дивизиями? Да это капля в наших степях! Тем более, – марусим презрительно скривился, – пехота…
      – Курфюрст опасен не только и не столько своей пехотой.
      – Чем же еще?
      – Артиллерией. А еще больше – идеями.
      Марусим звучно расхохотался.
      – Ху! Утомил. От любой идеи секим-башка отлично спасает. Эпикифор! Твои страхи смешны, это я тебе говорю.
      – Напрасно.
      – Да? Ну давай, объясни дикарю.
 

* * *

 
      Эпикифор вздохнул, прочел про себя краткую молитву, испрашивая у Пресветлого терпения. Потом сказал:
      – Вот представь, что все твои нукеры вдруг перестанут повиноваться.
      – Кому, мне?
      – Тебе.
      Марусим наморщил лоб.
      – Не представляю, – честно сообщил он.
      – Жаль, жаль. Ладно, попробуем с другого бока. Курфюрст Бернар Второй унаследовал трон тридцать шесть лет назад. За это время он добровольно уступил своему парламенту права на объявление войны, определение размеров налогов и практически всю законодательную власть.
      – Право вето все же за собой оставил, – усмехнулся марусим, выпивая. – Уфф… Твое здоровье, гяур.
      – Оставил. Но сделал независимыми Курфюрстенбанк и суды, положив в основу их деятельности… – Тут эпикифор поморщился, а марусим сочувственно покачал головой. – …Презумпцию невиновности…
      Марусим зевнул.
      – И как у тебя язык не ломается.
      – …Ликвидировал многие привилегии старой знати…
      – Это правильно, – одобрил марусим. – Чтоб в стаи не собирались.
      – …организовал Академию наук, разрешил политические партии, согласился на выборность ландтагов и мэров…
      Марусим почесал живот.
      – Вот чудик! Ну и пусть себе бесится. Нам-то что? К нам это не имеет ни малейшего отношения.
      – Ошибаешься. Имеет, и самое непосредственное.
      – Докажи.
      – Пожалуйста. Двадцать семь лет назад курфюрст отнял у Пресветлой Покаяны округ Швеер. И непохоже, что собирается его вернуть.
      – Хе! Вы же сами напали. А Поммерн взял и навесил вам по холке да по ребрам. Потом – ну, было дело, оттяпал кусочек себе на память. Но как же без того? Без этого зачем же воевать? И при чем тут… презумпация?
      – Хорошо, хорошо, допустим, – легко согласился эпикифор. – Забудем про то, что напали-то мы из-за еретиков и небесников, да всяких беглецов политических, которых курфюрст прикармливал у себя. Беглецов, заметь, не только из Покаяны или того же Мурома, но и из Магриба.
      Марусим впервые начал проявлять интерес к разговору.
      – Так. Валяй дальше.
 

* * *

 
      – Изволь. Двадцать четыре года назад некий князек Четырхов откололся от Мурома и попросился, знаешь куда? Правильно, в Поммерн. А почему?
      – Да, а почему?
      – Да потому, видишь ли, что гуманизма вдруг захотелось князюшке. Просвещения народного… Про Землю, нашу прародину, книжек начитаться изволили. В результате живут сейчас на пенсию, занимаются селекцией какого-то овоща… репы, кажется. Да школы деревенские инспектируют. А корону сдали в музей.
      – Ну, этот явно свихнулся. Только нам-то чего беспокоиться? Ни мой эмир, ни твой Тубан коронами не разбрасываются.
      – Верно. Но я еще не все сказал.
      – А, ну ладно. Извини.
      – Девятнадцать лет назад после очередной междоусобицы в эмиратах султан Джанги сказал, что лучше быть живым вассалом курфюрста, чем мертвым подданным эмира. Помнишь?
      – Помню, – насупился марусим.
      – И что же получается, достопочтенный? При жизни всего лишь одного поколения Поммерн умудрился отщипнуть куски от каждого из своих соседей. За исключением разве что Шевцена. Но и в этом случае как только власть перейдет к молодому графу Вольдемару, окончившему, кстати, и университет Мохамаут, и померанскую Кригс-академию и давно уже разделяющему романтические взгляды курфюрста на так называемые права личности, так вот, как только это произойдет, какая-то форма объединения Шевцена с Поммерном неизбежна. Согласен?
      – Очень может быть, – после некоторого раздумья признал марусим.
      – Тогда мы получим последний и самый наглядный пример опасности идей, паштенный. Заметь, все приобретения достигнуты Поммерном без применения военной силы.
      – Ну… Из-за идей или чего другого, но Поммерн действительно пухнет. Что ты предлагаешь?
      – Скажи, твой эмир отказался бы от всего левого берега Теклы?
      – О! А твой базилевс возражать не будет?
      – Не будет.
      – И какова цена?
      – Только та, которую вы заплатите курфюрсту за пограничные крепости.
      Марусим добродушно рассмеялся.
      – Ах, Робер-паша! Хитер, хитер. В то время, когда курфюрст будет воевать с нами за свои пограничные крепости, твои сострадарии ударят Бернара с другого бока и без труда займут правый берег Теклы. Так?
      – Удара с двух сторон курфюрст не выдержит, – уклончиво сообщил великий сострадарии.
      – Вполне возможно. Но тот, кто нападет первым, тот и понесет главные потери. Я слишком мало выпил, чтобы не понимать такой простой вещи, неверный. Налей еще.
      Эпикифор налил.
      – А если первый удар нанесет Покаяна? Ты тогда поддержишь нас с востока, марусим? Подумай, я предлагаю не только вернуть султанат Джанга, который не так уж давно Поммерн отнял у вас. Я предлагаю весь левый берег Теклы, действительно весь, до самой границы с Муромом.
      Марусим покосился багровым глазом.
      – А Муром трогать не хочешь?
      – Пока – нет. Но если этого хочешь ты, мы его тоже разделим. Неужели ты забыл о Джанге, Шараф? Твои предки там кое-чем владели.
      Щеки марусима налились кровью.
      – Я ничего не забыл, неверный! Я помню не только Джангу, но и экспедиционный корпус Джона-из-Грищенок, который вторгался в Магриб по приказу курфюрста. Однако я боюсь, что ты сам кое-что забыл.
      – Да? И что же?
      – Не притворяйся простачком, Робер. Ты прекрасно знаешь, что войска курфюрста стерегут горные перевалы и не пускают к нам орды ящеров. А если ящеры прорвутся, мало никому не покажется. Ни тебе, ни мне. Так что зови гурий и давай покончим с делами.
      – Рано. Пусть гурии подождут.
      – Ты еще что-то можешь предложить? – удивился марусим.
      – Да.
      – Получше гурий?
      – Конечно.
      – И что же?
      – Зиму.
 

* * *

 
      – Вот спacибо. Большой тебе рахмат! И на кой шайтан мне ваша зима?
      – Да на тот шайтан, что зимой ящеры не воюют. Не переносят они ее, кровь холодная. Вот именно за зиму мы и должны покончить с Поммерном, после чего перевалы займут войска Покаяны.
      – А… вот оно что. Мудро. Только ты забыл про лошадей. Где я для них зимой корм найду?
      – В обозе, Шараф, в обозе.
      – В чьем?
      – В своем.
      – Никогда не таскал за собой обозы.
      – Ну так попробуй. Неужели не сумеешь собрать запас?
      – Охо-хо. Собрать – полдела. Потом надо уследить, чтобы не растащили… У меня ведь – бандит на бандите. Каждый день кого-нибудь вешаю. Но беда даже не в этом. Конница должна бегать быстро, а не таскать за собой телеги. Иначе она потеряет главное преимущество перед пехотой. Зимой к тому же еще и холодно бывает, как ты знаешь. А чего ради мерзнуть? Давай спокойно подготовимся, да и навалимся по весне. По свежей травке. А?
      – А перевалы?
      – Весна в долине Теклы наступает раньше, чем на перевалах. Это означает, что Поммерн надо разбить до того, как оттают перевалы.
      – Рискованно. И нельзя терять время. Курфюрст усиливается. Чуть ли не каждый месяц у него появляется новая дивизия.
      – Слушай, да чем лично-то тебе курфюрст так насолил?
      – Шараф, не притворяйся глупым. Курфюрст насолил не только мне, но и тебе, причем тебе даже больше. Он небесников прячет. Вводит демократию, поощряет науки. О правах личности печется, видите ли. Чем эксперименты обернутся для Поммерна сказать не берусь. Но беда в том, что эта зараза, этот зуд идеалистический, он ведь границ не знает. В отличие от ящеров… И я точно скажу, что в Покаяне, тем более в твоих эмиратах, ситуация совсем другая. Разумных людей у нас поменьше, а дикости, извини, побольше. Какой бы плохой власть ни была, стоит ее немного расшатать, как дикость тут же вырвется из поводьев. Такое начнется… Тебе ли не знать!
      – Так ты что же, совсем против перемен? – с интересом спросил марусим.
      – Отнюдь. Видишь ли, я изучал историю не только Терраниса, но еще и Земли. И понял, что любая власть обречена, если полностью запрещает перемены. Увы, без них не обойдешься. Однако я – за крайнюю осторожность. Потому что любые перемены – это новые знания. А новые знания требуют новых отношений. Иначе говоря, всякие перемены в конце концов требуют перераспределения власти. Вот почему нужно разрешать лишь те новшества, без которых абсолютно невозможно обойтись. Иначе трон повалится и в Покаяне, и у вас. А мебель-то золотая, с грохотом повалится, с революцией. Ты этого хочешь?
      – Революции? Еще чего. Мне и перевороты надоели.
      – Правильно. К власти ведь прорвутся не самые разумные, а наиболее оголтелые. Те, кто не стесняется в средствах. По дороге разрушат все, что под руку попадется. Остальное испакостят, изгадят. А на закуску, на десерт, на сладенькое, еще и друг друга начнут резать. Наконец самый подлый из них одержит верх. Назовет себя наместником бога, императором, Корзином, эмиром, или каким-нибудь другим генеральным чмом. Поменяет флаги, постарается внушить, что способен призреть сирых, оберечь слабых, накормить голодных. Разумеется, накормить всех в дезорганизованной и худо управляемой стране не получится. Угадай, кого он первыми поставит к кормушкам?
      – Чего тут гадать? Самых послушных.
      – Угу. Причем резвых, свеженьких, на все готовых и несусветно голодных. Не насосавшихся еще, не заплывших жирком. Но творить они будут абсолютно то же самое, что и мы творим, – грести под себя. Только без нас, такая вот досада. И в самых отвратительных формах, каковые мы давно уже прошли и частью даже отбросили. Шараф, дорогой! Ты же сам устраивал перевороты. Тебе ли объяснять, как это делается?
      Марусим мечтательно посмотрел на свет сквозь одну из бутылок. Казалось, весь пафос речи эпикифора прошел мимо его высочайших ушей.
      – Эх, принять вашу веру, что ли? Твои бубудуски, конечно, не многим лучше моих урманов, но что и говорить, позволяют побольше. И это мудро. Зачем мучить себя, когда достаточно помучить других?
      – Шараф, не валяй дурака.
      Марусим спрятал в бокал свой длинный нос.
      – Шайтан! Пахнет-то как, а? Что за вино?
      – Да шерис это, шерис.
      – Померанский, ага?
      Эпикифор не ответил. Марусим тихонько посмеялся. Встал, подошел к окну, отдернул штору, отпил глоток.
      – Красивая бухта. Удобная. Тут можно хоть сто линейных кораблей держать. Скоро вы своего «Гевона» почините?
      – Скоро.
      – Я вижу, уже спустили на воду «Покаяну»?
      – Спустили.
      – Сто двадцать шесть пушек, да?
      – Сто двадцать шесть, сто двадцать шесть, – проворчал эпикифор. – Ведешь себя как мелкий агентишко. Несолидно, знаешь ли.
      Марусим с неожиданной тонкостью усмехнулся.
      – Мелкий или не мелкий, а думать должен. Вот ты говоришь – давай разобьем Бернара. Джарайт! Представь себе, разбили. Допустим, что и ящеры не прибежали, не успели воспользоваться суматохой. А каковы итоги? Пока между нами сидит этот мечтательный курфюрст, ни Магриб, ни Покаяна серьезного нападения с его стороны могут не опасаться, потому что, сцепившись с кем-то из нас, он неизбежно подставит зад другому. Но как только Поммерн рухнет, между нами появится что?
      – Общая граница.
      – Правильно, молодец. И вот тогда, драгоценный ты мой Робер-паша, наши отношения перестанут быть безмятежными. Мы уже не сможем просто встретиться, похохотать, выпить, ругнуть друг друга как равные. Потому что оба мы с тобой – те еще прохиндусы, и солдат у нас предостаточно. Следовательно, друг на друга напасть можем. Да еще как напасть! Смешно, но единственным выигравшим в такой ситуации окажется этот карлик Тихон. Тебя такой конец нашей великой дружбы устраивает?
      Тут усмехнулся эпикифор.
      – Дружба! О чем ты говоришь? Дружба для диктатора – это и роскошь, и кратчайший путь в могилу. Да и сомневаюсь я, что способны мы уже к дружбе, если говорить честно.
      – Вот как? А почему?
      – Потому что оба достигли немалой власти. Заметь: достигли. Тот, кто получает ее по наследству, либо в грозный час бывает востребован народом, тот еще может позволить себе друзей. Но – не мы, дорогой Шараф, нет не мы.
      – Ну, почему, – обиженно повторил марусим.
      – А потому, что мы свою власть добывали трудами да заботами. Своим потом и чужой кровью. Прошли весь вонючий путь. Потому что дорога к власти есть не что иное, как цепь предательств. Какие теперь из нас, к черту, друзья? Дружба невозможна без верности, а верность в политике – всего лишь разменная монета.
      – Жаль, – вздохнул марусим.
      – Жаль, – согласился эпикифор.
      – Тогда как же, свет ты мой пресветлый, мы будем верить друг другу после победы над Поммерном?
      – Да никак. В этом нет необходимости. Никто из, нас не сможет окончательно уничтожить другого. Хотя бы потому, что Покаяна и Магриб слишком велики пространственно.
      – Так что же, беда Поммерна в том, что он мал и слаб?
      – Ну да, – с несокрушимым цинизмом сказал великий сострадарий. – В конечном счете. В политике этого не прощают. Разве сам не знаешь?
      – Знаю. Это и беспокоит. Магриб все же поменьше Покаяны.
      – Зато на юге у нас живут непокорные горцы. А на востоке с Покаяной граничит не очень дружественный Альбанис.
      – Вы же его разбили.
      – Разбили, отобрали пару провинций, но не покорили.
      – Зря, – сказал марусим, зевая.
      – Мы не могли позволить себе долгой войны, имея за спиной этот самый Поммерн. Маленький и слабый, как ты говоришь.
      Тут марусим зевнул еще раз, пошире. Тогда эпикифор незаметно дернул под столом шнурочек.
      Неожиданно за стеной послышались звуки зурны. Марусим тут же перестал зевать.
      – О! – сказал он. – Наконец-то.
      Широко раскрылись двери. На занавеси колыхались гибкие тени.
      – О-о! Робер, послушай, я тут нагрубил маленько…
      Эпикифор нетерпеливо отмахнулся.
      – Мелочи. Что с тебя взять, бурдюк… как там? Плесневелый, кажется.
      – Плешивый.
      – А, да-да. Затхлое растение ухух. Ты скажи, союз будет?
      – Да будет, будет… приятный такой союзик. Слушай, а на небе твои астрономы ничего не видели?
      – Абсолютно ничего.
      – И болида не видели? Того, что на ваш Тиртан свалился?
      Вот это был удар под дых. Эпикифор даже онемел.
 

* * *

 
      Почти в середине Пресветлой Империи находилась и находится обширная и необычная область Тиртан.
      Тиртан – это древнее плато, поднятое над окружающей местностью более чем на полкилометра. Склоны его столь круты, что доступны разве что опытным скалолазам, и то не везде. А людям обычным подняться на плоскогорье можно только по ущельям ручьев, которые на севере и востоке стекают в широко огибающий плато Ниргал, а на западе – в Огаханг. Причем далеко не каждое из ущелий доступно человеку. Большинство из них имеют узости, целиком затопленные бурными потоками. Благодаря своей труднодоступности Тиртан никогда особо не был заселен, а летом 839 года и вовсе обезлюдел. Этому способствовали события редкие и пугающие.
      3 июля, часов около десяти утра, в небе юго-западной части Покаяны наблюдалось неестественное свечение туч. Позже стало понятно, что светятся не сами облака, а нечто, находящееся выше.
      Это нечто находилось в движении, оно перемещалось со стороны Неза-Швеерской долины, лежащей у границы с Поммерном. Пролетев несколько в стороне от приграничного городка Оберсуа, неизвестный объект с глухим гулом удалился в северо-восточном направлении. Через разрывы в облаках было видно, что за ним тянется длинная полоса дыма. Дымный хвост и яркое свечение привело офицеров из расквартированного в Оберсуа штаба 4-й императорской армии к заключению, что атмосферу Терраниса посетил крупный аэролит. Начальник штаба немедленно отписал о происшествии в столицу.
      Объект действительно по всем признакам выглядел аэролитом, иначе – болидом. Все сильнее сияя и сердито грохоча, он пролетел над южным краем конфекта Огаханг, наискосок пересек весь Пампас, срезал северозападный угол Хугианы и наконец упал на Тиртане. Где точно – никто не знал, но издали падение наблюдали несколько охотников-промысловиков.
 

* * *

 
      Как ни странно, ни один свидетель не сообщал о последующем взрыве. Лесной пожар был, причем сильный. А вот взрыва никто не слышал. Получалось, что когда аэролит летел – то да, шумел так, что уши закладывало. А как упал, – сразу все и затихло.
      Из-за больших расстояний первые сообщения об этом падении попали к великому сострадарию только через неделю. Эпикифор был немало удивлен. Более того, крайне встревожен. Из книг, прочитанных в юности, он помнил что в момент соприкосновения с поверхностью космические тела все еще сохраняют скорость, измеряемую километрами в секунду. И чтобы без взрыва? Нет, порядочные болиды так себя не ведут!
      А что, если в леса Тиртана свалилась не какая-то там каменная глыба? Тогда… страшно было и подумать. Всю свою карьеру в ордене Робер де Умбрин строил в расчете на то, что за нее не придется отвечать перед могущественными землянами. Если они все же явились, предстояло в корне менять и образ мыслей, и срочно замаливать многочисленные грехи. Но прежде позарез требовалась точная, неотфильтрованная информация. Без малейшей примеси официальной идеологии.
      Робер в рекордные сроки организовал небольшую экспедицию. Во главе нее поставил не головореза Зейрата, на чем особо настаивал бубудумзел, а опального профессора Бондарэ, срочно освобожденного из мест, не столь отдаленных, как плато Тиртан. Совсем недавно профессор сильно пострадал за любовь к истине и продажной астрономии, но, по счастью, не успел подвергнуться Ускоренному Упокоению. Теперь это пришлось как нельзя более кстати.
      Уже 11 июля Ситэ-Ройяль покинуло несколько повозок в сопровождении конных бубудусков из личной охраны эпикифора. Но прежде чем экспедиция добралась до места назначения, в столицу хлынул поток самых невероятных сообщений.
      Чаще всего упоминались некие страхоброды, существа гигантского роста, внушающие непреодолимый ужас одним своим видом. В некоторых донесениях утверждалось, что эти самые страхоброды способны извергать из себя мощные потоки воды, целые водопады, благодаря чему якобы загасили лесные пожары.
      Из всего вороха бумаг эпикифор выловил только пару существенных деталей. Во-первых, страхоброды, если они действительно существовали, объявились в Тиртане на следующий день после падения болида. Во-вторых, вряд ли их было много. В большинстве историй фигурировал только один. Изредка упоминался второй. От Бондарэ же пока поступала информация только о том, что встречается все больше беженцев. Слухи пересказывать профессор не брался, а до места еще не добрался. И великий сострадарий решил, что становиться святым пока рано. Нужно продолжать делать все то, что делал всегда. Мерзости то есть. Во имя конечного счастья потомков.
 

* * *

 
      – ЭЙ, затхлое растение ухух!
      – Что?
      – Уел я тебя, а?
      – Ну уел.
      – А страхоброды как себя ведут?
      Это был второй удар под дых.
      – Уже и про них знаешь?
      – Хе-хе. Значит, правда. Ну и как они себя ведут?
      – Никак, – неохотно ответил эпикифор. – Сидят себе спокойно в лесу. Никого не подпускают, но и сами не высовываются.
      – Да-а? Прямо так и не высовываются?
      – Прямо так и не высовываются.
      – Ну-ну, – с сомнением сказал марусим. – Проверим.
      Затем подтянул шаровары и с большой надеждой направился ко входу в Эдем. Однако на пороге задержался, обернулся, принял величественную позу и промолвил:
      – Да высохнут все арыки, но судьба нечестивого курфюрста решена! Поммерн, эта грязная клякса, эта ошибка террографии, будет стерт с лика планеты.
      Потом почесал под мышкой и добавил:
      – Но нападу я по молодой траве. То есть весной. Если ты перевалы успеешь захватить, неверный.
      – По молодой траве, значит?
      – Раньше не успею. В эмиратах кое-кого перевешать надо. А кавалерия у тебя – дрянь. Дрянноватая такая кавалерия…
      Тут он легонько отклонил занавес.
      – О, эмбарассум! Зато какая светлая кожа…
 

* * *

 
      Эпикифор собственноручно прикрыл дверь за высоким гостем. Затем дернул шнурок еще раз. В другой двери появилась круглая физиономия Глувилла.
      – Экипаж готов? – тихо спросил великий сострадарий.
      – Так точно. Давно уже.
      – Хорошо. Проследи тут.
      – Слушаюсь, обрат эпикифор. Не извольте беспокоиться.
      Эпикифор кивнул и спустился в каретный двор Сострадариума.
      Как только он сел в экипаж, сильные лошади немедленно взяли с места. Уже через полчаса карета человека, считавшего себя истинным хозяином Пресветлой Покаяны, покинула пределы столицы.
      По Южному тракту, идущему вдоль берега Ниргала, он направлялся к одному из пригородных монастырей Бубусиды. Там его ждал другой гость. Не столь знатный, как старший марусим эмира, но, могло статься, не менее важный.
      Сразу за воротами монастыря эпикифора встретила высокая и статная аббатиса-настоятельница, фигуру которой не смогла исказить даже орденская ряса.
      – Гость прибыл сорок минут назад, ваша люминесценция, – доложила она.
      – Его кто-нибудь видел?
      – Только я и Зоя. Как вы и приказывали.
      Эпикифор слегка улыбнулся.
      – Я не приказывал, обратья. Я просил.
      – Да, – сказала аббатиса. – Просили. По обыкновению – неотразимо.
      – И как он себя ведет, наш гость? – спросил эпикифор, меняя тему.
      – Несколько нервничает. Отказывается сдать шпагу. Следует ли на этом настаивать?
      – Бог с ним. Вряд ли он проделал столь долгий путь только для того, чтобы меня убить. Просите его в часовню Нетленного Томата.
      – Позволите тогда незримо разместить в часовне охрану, обрат эпикифор?
      – Охрану?
      – У меня есть очень подготовленные девочки. Они умеют не слышать и быть неслышными.
      – Да, я знаю. Что ж, если тебе будет спокойнее…
      – Да, – сказала настоятельница. – Мне так спокойнее.
      И быстро удалилась. А эпикифор, рассеянно улыбаясь, несколько секунд смотрел ей вослед. Затем перевел взгляд на монастырский двор, где вместо цветников были разбиты ухоженные грядки со знаменитыми помидорами, поставляемыми даже к столу его величества. Потом проследовал в часовню, где преклонил колени перед застекленным ящиком из красного дерева.
      В этом ящике хранилась корзина, некогда собственноручно изготовленная самим Бубудуском. А на дне корзины лежал багровый овощ, по преданию, надкушенный великим пампуасом и с тех пор чудесным образом сохранявший и цвет, и форму. Немногим было известно, что этому чуду в немалой степени способствовал особый воск, которым регулярно пропитывали святыню. Так оно спокойнее…
      Несколько минут эпикифор молча молился и одновременно прислушивался.
      Только по нескольким легким шорохам можно было догадаться, что весьма подготовленные девочки уже занимают свои места. И на галерее, и в боковых исповедальнях.
      К эпикифору подошла юная послушница, почтительно поклонилась, что-то прошептала и быстро удалилась. В этом монастыре умели быстро удаляться…
      Эпикифор поднялся с колен и повернулся.
 

* * *

 
      Посетитель выглядел лет на сорок с небольшим. Был он высок, сухощав, несколько сутул. Складки по бокам от прямого носа делали его лицо суровым, а выражение глубоко посаженных глаз могло и испугать. Не великого сострадария, конечно.
      – Приятно вас видеть, дорогой граф, – любезно произнес эпикифор.
      Граф слегка, с большим достоинством поклонился.
      Расторопные молодые послушницы внесли в часовню два кресла и тут же исчезли.
      – Прошу садиться, – с большим радушием предложил эпикифор.
      – Благодарю, – коротко ответил гость, не упоминая титула своего собеседника.
      Выждав, когда он усядется и пристроит на коленях свою драгоценную шпагу, эпикифор тоже сел.
      – Вы прождали меня сорок минут, ваше сиятельство. Приношу вам глубочайшие извинения. Беседа с почтенным марусимом затянулась не по моей вине.
      Ответ герцога был нейтральным.
      – Да, я слышал о том, что в Ситэ-Ройяле находится магрибское посольство.
      – Так оно и есть. А я слышал, что у вас родился внук. Верно ли мне сообщили, что вы назвали его Корзином?
      – Совершенно верно.
      – Я рад за вас и за все ваше семейство. Буду молить Пресветлого о ниспослании благодати юному графу Бельтрамоно.
      Зрелый граф Бельтрамоно кивнул с выражением легкого нетерпения.
      – Благодарю, ваша люминесценция. Вы позволите перейти к делу?
      – Извольте. Я знаю о степени риска, которому вы себя подвергаете, находясь здесь, в Пресветлой Покаяне. Так что не будем затягивать это время.
      – Я могу говорить свободно? – спросил граф, без особого почтения оглядывая часовню.
      Ничего он, конечно, не увидел, но глазам своим не поверил. Эпикифор не стал его разубеждать. Вместо этого спокойно заметил, что орден давно научился хранить секреты. Он знал, что в это почему-то верят все.
      Не стал сомневаться и гость. Впрочем, выбора у него и не было. Он сам предложил встречу и ради нее нелегально пересек границу.
      – Хорошо, – сказал Бельтрамоно. – Прямо скажу: я приехал, чтобы узнать, можно ли рассчитывать на вашу поддержку, если в Альбанисе произойдет смена власти.
      – Речь идет о переменах в кабинете министров или о смене династии? – все так же спокойно поинтересовался эпикифор.
      Внутренне же он испытывал нечто близкое к ликованию.
      – Мне хотелось бы знать, как отнесется Покаяна к любому из этих вариантов, – уклонился альбанец.
      – Это зависит от того, как новая альбанская власть будет относиться к Покаяне, – ответил эпикифор. Подумал и добавил: – И не зависит от того, какая династия утвердится в Карлеизе. У нас нет особых причин для любви к ныне правящей династии Алвейнов. В конце концов, почему бы после буквы «А» не появиться букве «Б»? Однако если новая династия останется столь же недружественной, как и старая, то у Покаяны нет причин желать ее воцарения.
      Бельтрамоно пожал плечами.
      – Справедливо. Пока что наши отношения дружественными не назовешь. Но в моих личных владениях учение пресветлого Корзина уже несколько лет проповедуется открыто. Думаю, давно пора то же самое делать и по всей территории Альбаниса.
      «Само собой, дорогой ты мой, – ласково подумал эпикифор. – Но не слишком ли этого мало?».
      А вслух сказал:
      – Такая помощь в распространении Пресветлого учения безусловно найдет живейший отклик в душах его альбанских сторонников.
      Это означало, что герцог мог рассчитывать на поддержку агентов ордена в Альбанисе, тайных и явных. Но этого вряд ли достаточно и для дворцового переворота, и для дальнейшего удержания власти.
      Бельтрамоно явно желал большего, иначе не рискнул бы на встречу с великим сострадарием. Но чтобы получить большее, требовалось и предлагать побольше. Граф же с этим не спешил. Да и не мог спешить. С его-то политическим опытом!
      – Ваша люминесценция! Возможно, вам будут небезынтересны причины, по которым возникло само желание изменить существующие порядки в Альбанисе?
      – О, разумеется. Если информация такого рода не повредит вам и вашим друзьям. Не будем забывать, что король Альфонс еще у власти.
      Бельтрамоно едва уловимо усмехнулся.
      – Благодарю вас за заботу о моих друзьях. Без прямой необходимости мне действительно не хотелось бы называть имена. Не нами сказано, что нет ничего тайного, что рано или поздно не становится явным.
      – А вас это не смущает? – с интересом спросил эпикифор.
      – Смущает. Но из двух зол приходится выбирать меньшее.
      – Конечно. От этого выиграет дело. В чем же состоит большее зло?
      – Видите ли, король Альфонс всерьез носится с идеей реформ. На его взгляд альбанская аристократия имеет слишком большой вес и он хочет перераспределить власть в пользу неких выборных органов по примеру Поммерна. Разумеется, такая возможность не радует ни одну из знатных фамилий. Но мне кажется, что и орден Сострадариев не может оставаться безразличным к подобным планам. Я не ошибаюсь?