СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ,
       КУРФЮРСТУ ПОММЕРНА
 
       Копия: Начальнику курфюрстенштаба
       оберст-генералу Д. фон Грищенко
 
       Ваше высочество!
       К операции БУМЕРАНГ готовы линейный корабль «Магденау» (стоит на якоре у о. Осеннис) и корвет «Грималъд» (находится с визитом в Муроме). Основная часть эскадры круглосуточно принимает припасы с обоих берегов Теклы севернее Бауцена. В хорошую погоду их мачты просматриваются со стороны Муром-шляхт. Поэтому критическим фактором является время. Прошу Вашего вмешательства с целью ускорить:
       a) отгрузку ядер, «мотылей» и брандскугелей для тяжелых орудий;
       b) вербовку колонистов.
 
       Гросс-адмирал У. Мак-Магон.
       Борт линейного корабля «Денхорн».
       02.07.839.
 

* * *

 
      В одно погожее утро славный город Бауцен покинул наемный экипаж с четырьмя студентами.
      В нем ехали: коренной померанец Франц Кирш, муромский эмигрант Ждан Кузема, потомок беженцев из Покаяны Кэйр Фоло, а также джангарский эффенди Бурхан аль-Чинтал-Уюк.
      Собственно в звании студентов этим господам оставалось пребывать лишь пару недель, до выпускного бала, поскольку все четверо успешно завершили обучение на разных факультетах знаменитого университета Мохамаут. Предстояло только получить дипломы, в предвкушении чего и было решено устроить пикник.
      Выбравшись из пригорода, экипаж покатил по широкому Муром-шляхту. Справа от дороги располагались фермы и желтеющие поля, а слева, вплоть до берега Теклы, находились места поинтереснее, давно облюбованные померанской знатью.
      За несколько столетий чего тут только не понастроили – у самого города теснились настоящие замки, венчающие каждый холм. На землях, освоенных в более спокойные времена, чаще попадались усадьбы, предназначенные не столько для сбережения жизни, сколько для наслаждения ею. Площадь участка здесь прямо соответствовала размерам кошелька, а близость к столице определялась знатностью и связями, однако сам факт обладания любой недвижимостью в полосе между Теклой на западе и озером Тентов на востоке служил прекрасной рекомендацией как в деловых, так и в аристократических кругах. Обычным смертным оставалось со вздохом пересекать этот Элизиум, следуя по единственной здесь федеральной собственности – дороге Муром-шляхт.
      Замки, живописные рощи, дворцы, бассейны, корты, поля для гольфа, дорожки для верховой езды, – все это великолепие тянется вплоть до большой излучины реки, где дорога выходит к берегу. Именно там, в пятнадцати километрах от ворот Бауцена, начинаются места, доступные без высокомерного приглашения – общественные пляжи, мотели и пансионаты.
      Впрочем, в описываемый день и так называемая Веселая Излучина оказалась недоступной – съезд с Муром-шляхта почему-то перекрывал свежеокрашенный шлагбаум. Извозчик в недоумении придержал лошадей.
      – Вчерась еще ничего такого не было, – сообщил он.
      – Проезжай, проезжай! – крикнул полицейский, размахивая жезлом.
      За его спиной, небрежно опираясь о штуцеры, стояли двое солдат в форме морских пехотинцев. А километрах в трех за их спинами, над верхушками сосен, различались мачты крупного корабля.
      – Тяжелый фрегат типа «Такона», – с уважением сказал будущий кораблестроитель Ждан Кузема. – Шестьдесят шесть орудий.
      Морские солдаты переглянулись. Но товарищи Ждана его сообщением не слишком заинтересовались. Их мало интересовало количество пушек. Господа студенты дружно выразили неудовольствие.
      Однако на полицейского это не произвело впечатления.
      – Ничем не могу помочь. Таков приказ, господа. Запретная зона.
      – Запретная зона? – поразился Франц. – Здесь, в купальнях?
      – Так точно.
      – Давно?
      – Да уж с утра.
      – И надолго? – спросил мэтр Фоло, расстегивая пыльник так, чтобы его юридические петлицы стали доступны обозрению.
      Полицейский взял под козырек.
      – Не могу знать, ваша честь! Но сегодня оцепление не снимут, это точно. Попробуйте проехать дальше на север.
      Кэйр, главенствующий в компании, посмотрел по сторонам, словно надеясь, что угрозу, внезапно нависшую над их планами, отведет какое-нибудь столь же нежданное обстоятельство.
      – О! Вот и оно, – пробормотал Фоло.
      Со стороны Бауцена приближалась открытая двуколка. В экипаже ехал морской офицер весьма солидного водоизмещения с круглой и вроде бы добродушной физиономией.
      Господа студенты радостно загомонили, разулыбались и принялись махать руками, делая разнообразные знаки, свидетельствующие об их отчаянной нужде. Офицер пожал плечами, что-то сказал матросу-ездовому, двуколка остановилась.
      Кэйр с достоинством поклонился и по всем правилам отрекомендовался. Офицер приложил руку к козырьку.
      – Фрегаттен-капитан Ойген фон Штоль. Всегда рад студентам. Только не просите, чтобы вас пропустили к берегу.
      – Да? Но почему же?
      – Это не в моей власти.
      – Что, совсем невозможно? – грустно спросил Ждан. – Даже если гром грянет?
      Фон Штоль усмехнулся и выразил сомнение. И тут же понял, что зря: гром грянул. Точнее, не гром, а некий отдаленный гул. Далеко на юго-востоке, где-то над снежными Драконьими горами, появилась блестящая точка. Глаза капитана округлились.
      – Сударь! Да вы колдун. Шутка ли, аэролит накликали.
      – Аэролит? А что это, герр фрегаттен-капитан? – спросил Франц.
      – Аэролит сиречь небесный камень. Так называют метеоры и болиды.
      – Ну, Кузема, ты и даешь… – покачал головой Бурхан.
      – Я не хотел, – заволновался Ждан. – Честное слово, это нечаянно получилось. Случайность, господа, чистая случайность!
      Случайность грохотала все сильнее. За ней вырос хвост черного дыма.
      – Бог ты мой, – испугался полицейский. – Вдруг это самое… на Бауцен грохнется? А у нас в участке только недавно ремонт сделали.
      – Не должно, – сказал фон Штоль. – Летит в сторону границы. Это есть… очень… уместно. Судя по высоте, болид упадет в Покаяне. Где-то в районе плато Тиртан.
      – Местность там лесистая, скалистая и безлюдная, – вставил Бурхан.
      – Йа, – согласился фрегаттен-капитан. – Не думаю, что кто-то пострадает. Но вам, господа студенты, силы небесные ничем не помогут.
      – Что, даже болид? – переспросил Ждан.
      – Даже болид, даже появление самих небесников, не к ночи будь помянуты. Знаете, наш гросс-адмирал человек не слишком суеверный. Требует выполнения приказов вне зависимости от того, что падает сверху.
      – Эх, – с досадой сказал Франц. – Дас ист пикник капут.
      – Капут? Ну почему? Мой совет: попробуйте проехать дальше к норду.
      – Похоже, ничего другого не остается.
      Фрегаттен-капитан сочувственно кивнул.
      – Боюсь, что так. Всего доброго, господа!
      – Семь футов под киль, – уныло пожелал Кузема.
      Фон Штоль вдруг перестал улыбаться.
      – Спасибо, – сказал он. – Нам это пригодится.
 

* * *

 
      Дорога шла вдоль Теклы. Съездов к реке попадалось много, но все они оказывались перекрытыми. Везде их ожидало одно и то же: смешанные кордоны полиции и морской пехоты, а над прибрежными лесами то там то сям торчали черточки мачт. К берегу беспрепятственно проезжали только крытые военные фуры.
      – Похоже, что кригсмарине затевает какие-то крупные маневры, – сообщил Ждан.
      – Да, – с досадой согласился Франц, – эти морячки просто задались целью испортить нам праздник!
      Время близилось к полудню. Нетерпеливый архитектор уже предложил было возвращаться, посчитав дальнейшую поездку бесполезной. Но тут зоркие степные глаза Бур-хана чуть ли не в километре впереди все-таки углядели едва заметный разрыв между деревьями.
      – Эй, любезный! Ну-ка, пошевели лошадок, – крикнул эффенди.
      Кучер щелкнул кнутом, экипаж покатился быстрее.
      Вскоре они достигли нужного места, – поворота в узкую аллею между столетними соснами. Таинственную, тенистую, манящую. И никого там не было, – ни полицейских, ни солдат, ни праздно гуляющих агентов с корзинками грибов.
      – Неужели повезло? – удивился Ждан. – Ну-ка, ну-ка, вперед, наш добрый Харон! То есть поворачивай.
      Экипаж наконец покинул заколдованный Муром-шляхт. Над ним тотчас сомкнулись кроны сосен. Но сквозь ветви пробивались яркие полуденные лучи, пронзая лес столбами света. У основания этих столбов ярко зеленела трава, рдели бусинки созревающей костяники. Стучал дятел, кому-то увесисто отмеривала годы кукушка. Пахло смолой. Потом к этому аромату начал примешиваться слабый запах тины, – со стороны реки подул ветерок.
      – Прелесть, – сказал Франц. – Только лесных нимф и не хватает!
      – Будут, – пообещал Бурхан.
      Кэйр покачал головой.
      – Очень странно.
      – Что странно?
      – Что вся эта прелесть не огорожена знаками частной собственности, вот что странно.
      – Да. С прелестями такое бывает редко, – согласился Бурхан, дитя гарема.
 

* * *

 
      Оставляя по правую руку длинную кирпичную ограду, они выехали к лесистому мысу. Между деревьями и урезом воды там тянулась полоса чистого песка, а из леса струился бормочущий ручей.
      – Идеальное место, – оценил Бурхан, очень гордый тем, что благодаря его бдительности все обернулось так удачно.
      – Но все же, чья это вилла? – сказал Кэйр, разглядывая кирпичный забор справа. – Не помню ее на карте.
      Монументальный забор был очень высок, примерно в три человеческих роста. За ним густо росли голубые ели, а дальше – толстые старые сосны. Забор и два яруса хвойных крон совершенно скрывали внутреннее пространство усадьбы. Только в одном месте между деревьями краснел кусочек крыши.
      – Очень уединенное гнездышко, – оценил Ждан. – И что за людоед там поселился?
      – Весьма состоятельный, – заметил Кэйр. – В участке не меньше гектара.
      – Если не два.
      – Вполне может быть и три.
      – Эй! Пора разгружаться, – нетерпеливо сказал Бурхан, торопясь наверстать упущенное время. – Разве мы нарушили какой-нибудь хитрый закон?
      – Да вроде нет.
      Архитектор Кирш страшно оживился.
      – Тогда – за дело. Шнелль, шнелль, майн либер штудентен! Жизнь проходит! Хватайте ее за каудатум! Си-речь – за хвост.
      – Бутылки не побейте, – предостерег Ждан. – Ибо это единственное оружие, которым мы располагаем.
      – Против кого, чудак? Мы же. не в эмиратах и не в диком Ящерленде. И вообще, зачем цивилизованным людям оружие?
      – Дорогой мой, цивилизованный человек отличается от дикаря прежде всего оружием.
      – Ну ты и сформулировал!
      – Попробуй опровергнуть, – проворчал Ждан.
 

* * *

 
      Экипаж загнали под деревья.
      Хозяин выпряг лошадей, напоил их из родника, привязал, а после этого завалился спать. Он был нанят до вечера, из блаженного возраста, когда бултыхание в воде доставляет удовольствие давно вышел, а детектив про глупых покаянских шпионов, изо всех сил описанных неким господином У.О.Купадником, успел дочитать еще утром. Словом, выбора у бедняги не было, чем он с удовольствием и воспользовался.
      Господа же студенты закопали бутылки в песок, корзину с провизией перенесли на берег, там же расстелили большие махровые полотенца. После этого, наконец дорвавшись до реки, больше часа азартно плескались, гонялись друг за другом и ныряли в поисках предсказанных русалок.
      Потом с большим аппетитом пообедали, со вкусом выпили, выкурили по трубочке, сыграли в бридж, и мирно задремали под шум мелких речных волн, под шорохи леса, под меланхолические крики чаек. Сытые, довольные, разморенные и уже чуть-чуть обгоревшие.
      Однако идиллия продолжалась не слишком долго. Сначала Бурхан, затем Кэйр и Франц были разбужены посторонними звуками. Проснулся даже известный соня Ждан, как это было ни странно.
 

* * *

 
      Звуки доносились из-за поворота реки.
      Примерно в полумиле от пляжа над верхушками деревьев показались мачты. Ветер доносил хлопанье парусов, крики матросов, облепивших реи.
      Разворачиваясь, корабль на несколько минут показался из-за лесистого острова, но потом вошел в бухточку и вновь скрылся, оставив над деревьями только стеньги.
      – Вот это да, – изумленно сказал Ждан. – Знаете, что это было за судно?
      – И что это было за судно? – лениво поинтересовался Бурхан.
      – «Поларштерн», господа. Разрази меня гром – «Поларштерн»! Яхта самого курфюрста.
      – Ну да, – сказал Кэйр. – Ты уверен?
      – Обижаешь, судья. Я с закрытыми глазами могу нарисовать чертеж этого роскошного корабля.
      – Еще один сюрпри-из…
      – Ну и что? – пожал плечами Бурхан. – Курфюрст тоже имеет право на маленький пикничок. Монаршья работа она знаете какая? Тяже-о-лая. Ох!
      Бурхан зевнул и повернулся на бок, собираясь еще разок как следует вздремнуть на свежем воздухе. Только спать в тот день никому уже не пришлось. Внезапно в шаге от полотенца эффенди в песок вонзилась самая настоящая боевая стрела. Длинная, черная, с черным же пером на конце.
      Бурхан подскочил.
      – Что… что за провокация?
      – Где? – спросил Ждан.
      – Да вот, рядом с моей пяткой! Ашшауз саксаул…
      Франц взял стрелу и его брови поползли вверх.
      – Это мало походит на стрелу Амура, – авторитетно сказал он.
      – Да уж…
      Господин Кирш нахмурился и двинулся в сторону кирпичного забора. Нежданный подарок мог прилететь только оттуда.
      – Гершафтен! – строго крикнул Франц. – Дас ист плохие штюки!
      За оградой завозились. В воротах открылась калитка. Из нее вдруг белым мотыльком выпорхнула девушка.
      Пробежав с десяток шагов, она увидела Франца и в крайнем удивлении остановилась.
      – Оп! – сказал Бурхан.
      Франц же не смог вымолвить ни слова. Вероятно, ожидал появления либо сорванца в штанишках на помочах, либо, на худой конец, усатого дяди из спецподразделения по борьбе с ящерами, а тут вдруг эдакое легконогое чудо…
 

* * *

 
      Так они и замерли – Франц со стрелой, и девушка, поднявшая руку, чтобы эту стрелу забрать, но, похоже, забывшая о своем намерении. Оба высокие, статные, белокурые, в самом расцвете сил и молодости. Не отрываясь, смотрели они друг на друга. Секунду, вторую, третью. Потом их щеки одновременно начали наливаться краской.
      – И что за шум? – осведомился Ждан, отрываясь от созерцания стройных мачт «Поларштерна». – Что за вопли?
      – Моменто мори, – пробормотал Кэйр.
      – Какое моменто, какие мори? Ты это о чем, старик?
      – Тихо! Не видишь?
      Ждан протер глаза.
      – Ого! Втюрились.
      – Готово дело.
      – Да. Безнадежный случай.
      – Угу. Молниеносная форма.
      – Ах, – мечтательно сказал Бурхан. – До сих пор про такое я читал только в книжках мадам де Шарман. Как замечательно!
      – Ничего замечательного. Архитектуре Поммерна нанесен страшный удар, – сурово возразил Кэйр.
      – Да. Проект нового дилижанс-вокзала определенно откладывается на неопределенное время… – поддержал Ждан. – Поскольку наш друг теперь будет несусветно занят…
      – …можно заказывать панихиду по его свободе.
      – Эх, Францик, – вздохнул Кэйр. – Не уберегли мы тебя!
      Бурхан беззаботно пожал плечами.
      – Да чего вы такие… заупокойные? Подумаешь – влюбился. Тоже мне, трагедия.
      – Еще какая, – мрачно сказали ему. – Сам увидишь. Это у вас, в султанате, жены пока сохраняют покорность. А в Поммерне, увы, такое качество вынуждены проявлять мужья.
      – Э-э! Да так же нельзя, – сказал Бурхан. – Что вы, в самом деле! Женщина, получившая власть, перестает быть женщиной. А если их соберется много… О! Да наша Артемида не одна…
 

* * *

 
      Из калитки вышли еще две девушки. Они обменялись изумленными взглядами. Одна держала в руках настоящий боевой лук. Большой, резной, с костяными накладками, явно сработанный где-то за Драконьим хребтом. Ящерами то есть.
      Девушка с луком покачала головой:
      – Поразительно, как они подходят друг другу. Но как это не вовремя…
      – Изольда не переменит решения, не волнуйся, – сказала вторая.
      – Ах, знаю, знаю. Только жаль. Действительно, замечательная пара.
      – Великолепная!
      Наскоро одевшись, к ним приблизились господа Фоло, Кузема и Бурхан. Сняли только что надетые шляпы и представились.
      Девушки присели в легком реверансе:
      – Камея, Инджин. Очень приятно.
      – Замечательная погода, – солидным голосом сообщил Бурхан.
      – Вы совершенно правы, – улыбаясь, ответила Камея. – Разгар лета, что может быть прекраснее?
      – Вы, сударыня!
      Кэйр моментально нарвал цветов и преподнес букетик, а Бурхан учтиво поклонился. Оба старались не оборачиваться. Но Ждан все испортил.
      – Послушайте, – заявил он, тыча пальцем. – Надо бы как-то вывести из оцепенения этих сомнамбул.
      Девушки смущенно переглянулись. Кэйр и Бурхан наступили Ждану сразу на обе ноги, но муромский увалень и не подумал униматься.
      – Эх, оставьте, господа! Не делайте из меня калеку. Видите ли, есть процессы, которым невозможно помешать. Уж я-то знаю. А раз так, то лучше помогать. Вы не согласны, мадемуазель?
      – Отчего же… – отозвалась Камея.
      И посмотрела на подругу. Инджин пожала плечами.
      – А как помогать?
      – Для начала стоит вернуть пострадавших во вменяемое состояние, – предложил Ждан.
      – Правильно, – поддержал Бурхан. – Давайте представим их друг другу. Раз уж все мы остались живы.
      – О, примите наши извинения, сударь, – сказала Камея, безуспешно пытаясь спрятать за спиной лук. – Боюсь, что мы развлекались несколько… экстравагантно.
      – Точнее, почти что дико, – рассмеялась Инджин. – Но вполне можем оказать медицинскую помощь. Никто не ранен?
      – Разве что сюда, сударыня, – галантно сказал Бурхан, хлопая себя в широкую грудь.
      – Ну и ну, – проворчал Кузема. – Да что же это творится-то сегодня?
      – Флюиды, – загадочно выразился Кэйр.
      – Да, странная встреча, – согласилась Камея. – Все в порядке, Руперт, – неожиданно добавила она, не оборачиваясь.
      В калитке молча поклонился высокий, атлетически сложенный мужчина с двумя пистолетами за поясом. Он придерживал за ошейник здоровенного цербертина. Так же, как и хозяин, собака неприятно молчала, но при этом не кланялась.
 

* * *

 
      Возникла напряженность. Чтобы ее сгладить, Франца и Изольду поспешно представили друг другу, но это не помогло, оба стояли истуканами, продолжая краснеть. Неловкость не рассеивалась.
      – И что же теперь делать? – спросила Инджин, обращаясь к Камее.
      Видимо, именно этой девушке по каким-то причинам принадлежало лидерство в их компании. Несмотря на то что Изольда выглядела постарше.
      Камея взглянула на мачты «Поларштерна», потом – на молчаливого Руперта и его собаку, посмотрела на свой лук и наконец с улыбкой сказала:
      – Ну, поскольку господа студенты остались живы… Думаю, следует взять их в плен.
      – О. В плен. А что? Замечательная идея! – обрадовалась Инджин. – Господа студенты, вы не откажетесь запоздало пообедать с нами? Или, наоборот, рановато отужинать? Словом, пополдничать?
      Услышав это предложение, Франц вдруг обрел дар речи.
      – Йа, йа, конечно! Это так великодушно. Данке! Очень большой спасибо.
      – Право не знаю, мадемуазель, – сказал Кэйр. – Мы свалились на вас совсем неожиданно.
      – Это мы на вас свалились.
      – Все равно, не хотелось бы доставлять лишние хлопоты.
      – Для нас это будут приятные хлопоты, господин Фоло, – любезно сказала Камея.
      Студенты нерешительно переглянулись.
      – Дорогая Камея, но, быть может, господам неприятна наша компания? – наивным голосом спросила Инджин.
      Она была изящно-миниатюрной, с гривой черных волос, миндалевидными глазами и неотразимой родинкой на пухлой щечке. Словом, чертовски хороша.
      – Что? Как? – всполошился Бурхан. – Вы неприятны? Да ни в коем случае!
      Он просто рванулся к собаке в калитке. Кэйр все еще колебался, а когда он колебался последнее слово принадлежало муромскому увальню.
      Ждан махнул рукой.
      – Да ладно, ваша честь. Брось манерничать! Пойдем. В самом деле, почему бы не перекусить? И давайте же посмотрим, что там, за калиткой!
 

* * *

 
      За калиткой находился вовсе не двор, чего можно было бы ожидать, а все тот же лес в своем естественном продолжении. Только полоса елей вдоль забора явно была посажена человеческими руками. Зато какие-либо пошлые фонтаны, скамейки, дорожки, беседки или цветники полностью отсутствовали. Везде росла трава, в которой чернели прошлогодние шишки да розовели шляпки грибов.
      Земельный участок имел впечатляющие размеры. В одну сторону забор шел вдоль берега, переваливал взгорок, и не было видно, где он там заканчивается. А с другой стороны стена поворачивала к Муром-шляхту и господа студенты припомнили, что тянется она почти до самой дороги. То есть самое малое – с полкилометра. И на всем этом пространстве имелось всего одно-единственное строение.
      Примерно в сотне метров от калитки находился невысокий холм, на котором стояла вилла. Здание было сложено из старых, кое-где потрескавшихся, но покрытых лаком и потому сохранивших приятный естественный цвет бревен.
      Фасад, обращенный к реке, представлял обширную веранду с распахнутыми по случаю теплой погоды окнами. От веранды к дорожке спускалась крутая лестница с красными ступенями. Первой по ней взбежала Камея. Обернувшись, она подождала, когда поднимутся остальные, а потом с уверенностью хозяйки предложила располагаться в низких плетеных креслах.
      – Мы вас на некоторое время покинем, – сказала она, извинившись. – Поскучаете?
      – Немножко, – уверила Инджин, очаровательно улыбаясь.
      Перед тем как уйти, Камея выглянула в окно и попросила пригласить в кабинет некоего господина де Нанжа.
      Голубоглазая Изольда ничего не сказала, но на пороге дверей, ведущих во внутренние покои, вдруг зябко повела открытыми, едва загоревшими плечами. Франц при этом вздрогнул.
      – Да не пялься ты так, – сказал Кэйр.
      – А что, заметно? – удивился архитектор.
      – Да как тебе сказать. Не то чтобы очень слишком…
      – …но в глаз бьет, – давясь от смеха, продолжил Ждан.
 

* * *

 
      Скучать гостям вообще не пришлось.
      Сначала на веранде появились две хохотушки-горничные. Щебеча, они расстелили на столе скатерть, поставили вазу с цветами, принесли ящичек с превосходными сигарами, а после этого бесследно исчезли. Им на смену пришла несколько полная, но очень красивая женщина с умными и добрыми глазами.
      – Меня зовут Магдой Андреевной, – представилась она.
      И предложила господам студентам освежиться перед обедом. Получив согласие, повела их в туалетную комнату.
      А господа студенты не успевали удивляться.
      Если снаружи бросалось в глаза подчеркнутое уважение к ландшафту, к естественной флоре, без труда угадывалось явное желание ограничиться самыми малыми изменениями, то внутреннее убранство виллы удивляло полной противоположностью, – количеством вложенного труда. Стремление к максимальному комфорту и даже к расточительности здесь чувствовалось с первых шагов. Уже в коридоре гости ощутили насыщенный, но тонкий и удивительно приятный аромат. Архитектор Франц воскликнул, указывая на стенные панели:
      – Да это же настоящий сандал, господа! Я не ошибаюсь?
      Магда Андреевна слегка улыбнулась.
      – Нет, не ошибаетесь. Правда, панели не целиком сделаны из сандала, в них вставлены отдельные дощечки.
      – Хорошая штука этот сандал, – заявил Бурхан, поводя носом. – А где он произрастает?
      – На материке Изгоев, – грустно сказал Франц.
      Он начинал сознавать, что соединить свою судьбу с девушкой, живущей в подобной роскоши, будет весьма непросто, если вообще возможно. Это его страшно расстроило, поскольку он уже твердо решил судьбы соединять. На всю жизнь, до гроба. Только вот какого гроба – сандалового?
      А в туалетной комнате пришла очередь удивляться инженеру Куземе.
      – Вы посмотрите, посмотрите, – восхищался он. – Бронзовые краны, фарфоровые раковины! Франц, глупая голова, тут же полноценная канализация!
      – Что? Какая канализация?
      – Да еще и горячая вода есть. И все это – среди леса!
      – Кто… среди леса? – пробормотал Франц.
      – Блеск, – кивнул Кэйр.
      Туалетная комната действительно блистала. Она была облицована кафелем, сияла чистотой. Из нее не хотелось уходить.
      – Да, – сказал Бурхан. – Это ж сколько нужно денег, чтобы так жить?
      – Кажется, мы угодили в сказочный замок, – проворчал Ждан, утираясь хрустящей салфеткой.
      – По ошибке, – вставил Кэйр, протягивая ему полотенце.
      – Надеюсь, что не к людоеду, – хохотнул Бурхан.
      И от его хохотка всем вдруг стало немного не по себе.
      – Нет, – после некоторого молчания веско сказал Кэйр. – Не к людоеду. К кому-то более значительному.
      – Утешил, – уныло пробормотал Франц.
      Кэйр сочувственно положил ему на плечо руку.
      – Встряхнись. И постарайся за столом не сидеть бучилой. Знаешь, где решаются человеческие судьбы?
      – Что, в туалете?
      – Нет. Судьбы решаются именно за столом. В туалете за них расплачиваются.
      Лицо влюбленного внезапно прояснилось.
      – Г-глубочайшая мысль, камарад! Ты долго ее высиживал?
      Бурхан и Кузема переглянулись.
      – Кто знает, может, еще и выживет, – печально сказал Бурхан.
      Ждан вздохнул.
      – Ну, если будет хорошо питаться.
 

* * *

 
      …Веранда была залита лучами заходящего солнца. Курились полезные антикомариные палочки. На белой скатерти благородно темнело серебро, а в графине искрилось нечто гранатовое. Все располагало к безмятежному общению, однако беседа наладился не сразу.
      Ждан нервно ерзал, озирая многочисленные ножи и вилки. Изольда и Франц молча уткнулись в пустые тарелки. Бурхан глазел на Инджин и глупо улыбался. Лишь Кэйр с Камеей поддерживали светский разговор о различных пустяках, при этом старательно избегали вопросов действительно интересных.
      – Я заказала мясное меню, – . сказала Камея. – Быть может, нужно что-нибудь другое?
      – О нет, спасибо. Считается, что мужчинам нужно почаще употреблять мясо.
      – Да, в нем много аминокислот, включая незаменимые.
      Кэйр с удивлением взглянул на собеседницу. Не выдержав, он все-таки решился задать личный вопрос.
      – Простите, мадемуазель, вы где-то учитесь? Мне кажется, что я вас уже видел.
      – Вполне возможно.
      – Не в университете?
      – Да, наверное. Я – студентка медицинского факультета.
      – Замечательно!
      Влюбленный Франц вдруг встрепенулся и пропел ужасным голосом:
 
Бывают, братие, мозги,
В которых не видать ни зги…
 
      Благовоспитанный Кэйр поперхнулся и окаменел. Однако выходка оказалась вполне уместной. Инджин расхохоталась и немедленно подхватила:
 
Приличны там условия
Для дьявола здоровия!
 
      Потом они продолжили уже дуэтом:
 
Чтоб оный не скрывал рожки
Под вид студенческой башки,
Доценты мигом снимут стружку
Хоть за понюх, хоть за полушку!
 
      И так далее, до самого конца этого весьма корявого, и, быть может, именно по этой причине очень популярного студенческого гимна.
      – О, майн либер Мохамаут! – со слезой в голосе воскликнул Франц. – Шельма матер…
 

* * *

 
      Вот это уже было опасным.
      Сентиментальность в архитекторе прорезалась тогда, когда он изрядно нарезался. Тогда его излишнюю эмоциональность нейтрализовать можно было только одним способом – длинной речью, которую дисциплинированный Франц никогда не решался перебивать. В любых других обстоятельствах чрезвычайно начитанный герр Кирш ловил за рукав ближайшую жертву и начинал бесконечные излияния с мудрыми цитатами, которые знал в немыслимых количествах.
      – Кхэм, – сказал Кэйр, поднимаясь из плетеного кресла. – Дамы и господа! Коль скоро выяснилось, что все мы суть питомцы единой alma mater, молочные, так сказать…
      – …поросята, – кивнула Инджин.
      – Ах, как это прекрасно, – пробормотал Франц. – Храм высокой науки, студенческое братство… Gaudeamus igitur.
      – …позвольте мне сказать по этому поводу несколько слов.
      – Давай-давай, ваша честь, – прошипел Бурхан. – Спасай положение!
      Ждан ловко долил вина в бокал оратора, а дамы вежливо похлопали.
      – Благодарю, – сказал Кэйр. – Кхэм. Итак… Он приступил.
      Лишь минут через пять, если не через шесть, а если придерживаться исторической правды, – то и через все восемь, заметив, что Франц вновь впал в прострацию, уморился и сделался временно неактивным, Кэйр сжалился над аудиторией.
      – …Так выпьем же за то, чтоб никогда не гас сей светильник во мраке покаянского фанатизма, магрибинского варварства и, прости уж меня, Ждан, муромского невежества. Уф! Amen. Кажется, я всем всыпал.
      Девушки, у которых уже онемели руки, державшие бокалы, дружно переглянулись.
      – Боюсь, что я вас смертельно утомил, – сказал Кэйр, когда все выпили.
      – Зато дали возможность понять, насколько вы преданы друг другу, – сказала Камея, улыбнувшись Францу.
      Франц сонно кивнул:
      – О, йа, йа. Виссеншафт унд брудершафт. Ибо сказали фарисеи…
      Впервые улыбнулась Изольда. Тут очень кстати подали кофе, а Магда Андреевна приподнесла собственноручно испеченный пирог.
      – С черемухой, – очень по-домашнему сказала она. – Налетайте, господа студентисы!
      Все оживились, налетели. Атмосфера сделалась более раскованной, посыпались шутки. А когда стемнело, явился грозный Руперт, но уже не с пистолетами, а с гитарой. После долгих просьб и увещеваний Магда Андреевна спела очаровательный четырховский романс. И тут, когда всем уж окончательно похорошело, в ворота постучали.
 

* * *

 
      Руперт отложил гитару и пошел открывать.
      Через минуту прямо к веранде подъехал всадник. У ступеней он спрыгнул, легко взбежал наверх.
      Приехавший оказался гвардейским офицером. Ни больше ни меньше.
      – Это ко мне, – сказала Камея, вставая.
      Офицер молча поклонился и протянул пакет. Камея подошла к лампе, привычным движением сломала печати, быстро прочла письмо. Потом улыбнулась и позвала:
      – Господин Фоло!
      – Да? – озадаченно отозвался Кэйр.
      – Насколько я поняла из разговоров, вы и ваши друзья еще не нашли работу?
      – Предложения есть, – солидно сказал будущий судья, – но в разных местах, не для всех сразу. А нам не хотелось бы расставаться.
      – Понимаю, – сказала Камея и повернулась к офицеру.
      – Мне подождать ответа? – спросил тот, вытягиваясь.
      – Нет, но на словах передайте, что я готова поручиться. Запомнили?
      – Так точно, ва… мадемуазель. Поручиться. Это все?
      – Все, де Нанж. Ступайте.
      Офицер козырнул, четко повернулся и, звякая шпорами, сбежал во двор. Там он принял от Руперта поводья, вскочил в седло и скрылся в темноте.
      Тут к Камее вдруг подскочила Инджин и повисла у нее на шее.
      – Милая Скамейка! Ты – гений!
      Камея пошатнулась.
      – Ну, ну, – строго сказала она, пытаясь освободиться, – Инджи, что за кавалерийские манеры? Мы вот-вот свалимся.
      – Сейчас отпущу. Но скажи, я правильно поняла, что пикник будет иметь последствия?
      – Надеюсь. Что же за пикник без последствий?
      – О-ла-ла! Да ты просто вершительница судеб!
      – Только не своей, – вдруг сказала Камея.
      Глаза у нее сделались грустными.
      – Бедняжка, – сказала Инджин. – Но, может быть, тебя порадует одно маленькое известьице.
      – Какое?
      – В бумагах отца я случайно видела список охраны барона Обенауса.
      – Какое это имеет отношение…
      Глаза Инджин лукаво блеснули.
      – Видишь ли, там значился некий егер-сержант Неедлы. Забавная фамилия, не правда ли? И редкая.
      – Ой, – сказала Камея. – А я писала в корпус Шамбертена… Но погоди, почему сержант? Он только пару месяцев назад…
      – Их там всех повысили раньше времени. За геройство против ящеров. И крестами еще наградили.
      – Ох, – сказала Камея. – Жив, значит.
      – И даже не ранен.
      – Послушай, Инджи, а не потанцевать ли нам всем? Чудесный вечер!
      – Да, – сказала Инджин. – Последний…
      – Почему последний? Ничего, все у нас получится.
      – У нас?
      – Ну, не у нас, а у него. У дяди.
      – А получится?
      – Непременно. Папа несколько раз говорил, что дядя Уолт не просто… а Этот самый. Он великий этот самый.
      – А раз так… Господин Бурхан! Вы не хотите пригласить меня на танец?
      – Инджи, ты слишком буквально…
      – Именно так и следует понимать жизнь, ваше вы… во… ой! – Инджин испуганно зажала рот ладошкой.
      – А я не умею танцевать, – горестно признался Бурхан.
      – Научим, – уверенно пообещала Инджин.
      – А получится?
      – Получится. Все у нас получится! Потому что дядя Уолт великий этот самый.
      – Послушай, мы явно во что-то влипли, – прошептал Ждан Кэйру.
      – Угу, – согласился Кэйр. – В мышеловку.
      – Господа! – сказала Магда Андреевна. – Не хотите ли сыру?

       Совершенно конфиденциально.
       Посланнику Пресветлой Покаяны в Муроме
       Пакситакису Гийо
       ЛИЧНО
 
       Любезный проконшесс!
       Святая Бубусида располагает сведениями о подготовке крупных сил кригсмарине к выходу в море. Сердечно просим тебя, обрат наш Пакситакис, о нижеследующем.
       Unus. Установить цель операции, состав и маршрут эскадры. Любознательный обрат Псало окажет в этом деле всю посильную помощь.
       Duo. Организовать нешуточное наблюдение за Теклой и немедля оповестить орден о появлении окайников в Муроме. Для этого, любезный обрат Пакситакис, тебе подчиняется быстроходный фрегат «Дюбрикано».
       Tres. Задержать упомянутую эскадру перед муромскими мостами. Учти, любезный обрат, что каждый утерянный час способен уязвить предерзких мореходов.
       Quattuor. Задача столь важна, что обрат наш люминесценций одобряет любые усилия – как дипломатического характера, так и иного рода; грехи уже отпущены. Старший душевед обрат Замурзан да препоможет тебе многополезно. Прочие дела отложить, в расходах не скупиться, данный свиток сжечь в присутствии обратъев-посланцев ничуть не мешкая, сразу после прочтения, дабы устранить саму возможность попадания пречистого документа в нечистые руки.
       К сему: Керсис Гомоякубо, бубудумзел.
       Писано: В Сострадариуме, Ситэ-Ройялъ,
       Июля третьего дня 839 года от Наказания.
 

* * *

 
      А и шумел же Господин Великий Муром!
      В колокола да бубны били, в тазы да сковороды. Трещотками баловались, по наковальням стучали, палками по заборам колотили. Ровно в двенадцать, как и полагается, подала голос Дальнобойкая башня. Окуталась дымом, да так ахнула сорокафунтовыми единорогами, что в округе все попримолкло.
      Тишина установилась сначала в стенах Колдыбели, а затем кругами разошлась по слободам, перетекла Теклу; и только вороний крик остался, да эхо в Рудных горах не сразу стаяло.
      А на высоченное крыльцо Красных Палат пожаловал сам Тихон, посадник муромский.
      Самое нужное время выбрал. Стал, перекрестился, речь сказал приличествующую, поклонился народу, да и облился прилюдно. Так, для показу, для виду. Из чайничка окропился, из серебряного. Чтоб и Заповедный соблюсти, и гордыню свою не больно ущипнуть.
      Народ смотрел молча. Скучно, когда закон не от души справляют. Неловко. Хоть он и посадник, лицо неприкосновенное то есть, стало лучше, когда Тихон опять в Палатах затворился. Тут уж все не в шутку пошло-поехало: знак был подан, настало время для главного.
      «Опричь младенцев, хворых, сирых да старых, всяк облисту бысть», – гласил Заповедный.
      Ну и старались.
      Мокрили худых да толстых, нищих и богатеньких, – всех, без разбору пола и чина. Стрельцов до того окатывали, что отсыревал порох в роговицах; случись в то время супостат какой, так взял бы город без выстрела. Только где ж ему случиться, супостату, когда на сотни верст в округе заставы есть.
      А по базару дюжие мастеровые везли бадью пожарную. Насос качали да через него товар портили покуда купец чарками не отделывался, а купчиха в щечку не целовала.
      Да что – купцы! Озоруя, посла магрибинского из кареты вынули, перекрестили нехристя, потом без жалости в ту бадью макнули. И раз, и другой, и третий. Потом воду из ушей выпустили, а в рот водку влили. Чтоб не простудился марусим теплолюбивый. Того не надобно! Чай, не лиходеи. И все же прослышав про тот случай, покаянский посол наглухо заперся в резиденции. И носу не высовывал хитрый проконшесс. Только гонцы от него во все стороны бегали.
      Курфюрстов же посланник сам на улицу пожаловал. Все пудры с него мигом смыли, а он – ничего, держался. Да как! С меткостью отменной тот барон обратно брызгался, зело ногой дрыгал, да хохотал как сумасшедший. Из погребов целую бочку кавальяка выкатил, к ней же двух егерей дюжих приставил, но не на охрану, нет, а с черпаками, – пей, веселись, мурмазеи!
      Народ заинтересовался, про воду на время забыл. Подходил степенно, пробовал с достоинством, судил основательно. Кавальяк – он. конечно, не водка, душистый чересчур, но все дело в том, сколько выпить. Если постараться, все ж таки забирало. Тем барон и понравился, откупился, уберег хоромы от вторжения. Смышленый! Не глупый, можно даже сказать.
      А некий купчина Стоеросов мужиков в Теклу бросал. Уперся на Скрипучем мосту, сам поперек растопырился, – и давай швыряться. Всех покидал. И с левого берега которые шли, и с правого, прямо ходу не давал.
      Мужики выплывали, отплевывались. Понемногу серчали. Накапливались. А как собралось достаточно, пошли на Стоеросова гурьбой. Навалились, раскачали, с того же моста в реку отправили. Стоеросов из воды кулаком грозился, чтоб сапоги не прихватили, так сапоги следом прилетели.
      – Чужого не берем! – кричали ему. – Ты почто неприятное сказал, Палыч?
      – Чугун вам в картошку! Настроение такое, абалмасы, – гордо отвечал плывущий Стоеросов. – Горячее.
      – Хо-хо. Скоро остынет, – предсказали с моста.
 

* * *

 
      А по слободам все чередом шло.
      Попы одичало бродили, от мальцов отбивались, а кто немощен, так в проулках прятался. Недоросли, что постарше, те норовили окатить девок, вводя их во стыд из-за неотвратимо проступающего под мокрым платьем тела. А сами гулко хихикали, пальцем показывали. Что на уме в эпоху петушиную? Желанья там уже живут, а мысли только забредают. Да и ума-то – с наперсток. Ум, он же бородою пробивается. И то с разбором, не у каждого.
      А в Фуфайлах сианцы воду из реки носили, за купейку обливали кого пожелаешь, хоть друг друга. Работящие! А башни Колдыбели прыскали прямо из бойниц, если кто сдуру приближался, – так посадникова гвардия от скуки отбивалася.
      А лежащие в низине Мышеводы стали непроезжими, отгородились лужами. Мало того, на заборы местные обитатели столько бадеек понавесили, что и подойти боязно, – чуть что, – дернут за веревку, и готово, – выливай воду из сапог. Механикусы архимедовы…
      И еще многое, многое тому подобное приключилось с утра. Сырость развели такую, что воронье по крышам и колокольням подалось, – сушиться. Грязно стало в городе, неприютно, да как же иначе? Иван Купало! Не пообливаешься, так ведь и урожая не будет, известное дело. Да и весело же. В общем, где как, а в Муроме покуролесить любят.
      Только когда Колдыбель вторично единорогами ударила, только тогда буйство водолейное на убыль пошло. Потому что – время.
 

* * *

 
      Пьяных, всех до единого, в кучи сволокли. И на посмещише, и так, чтоб женам удобно распознавать было.
      Серьезные мужичины, кто в силе да в летах подходящих, те плотно пообедав, слегка вздремнув, потом еще и закусив, потянулись на луга, что у Лодейной слободы. Степенно, чинно, благообразно, с надвое расчесанными бородищами, бородами и бороденками. Уж у кого что имелось, то и выставляли, не стеснялись. А чего там? Муж, он ведь не только волосатостью важен. Борода хоть женщин и приманивает, да только сама по себе и не кормит, и не ублажает. Не удерживает, одним словом.
      Со старейшинами следовали, с дудками да иконами родовыми. Каждая слобода своими проулками жаловала, с прочими до поры не перемешивалась. Шли, ручьями стекаясь к Водопьяновым воротам.
      А меж толпами, шлепая по непросохшим лужам, носилось лихое мальчишье племя. Тут уж все были одинаковы. Дразнились, подзадоривали, ссорились, советы подавали старшим, – куда там!
      Но через ворота малолеток не пускали. Покуда борода не выросла – не ерепенься, поперед батьки не лезь. Успеешь еще! Уж это – успеешь.
      Взрослых стрельцы опытным глазом окидывали. По стародедовскому обычаю совали руку кому за пазуху, кому – за голенище, у иных что изо ртов даже вынимали. Карманы выворачивали, ремни с бляхами срывали. И росла у ног полковника куча свинчаток, засапожных ножиков да кастетов. Успевших через край хватить, всяких там буйных да особо заполошных, коих все наперечет знали, так тех лошадьми теснили, поелику прежде всего в драке голова нужна. Потом уж кулачищи.
      Надрывались бирючи:
      – Эй, мурмазей, водки не пей! Шибче глазей, лежачего не бей, ниже пояса не смей! Ножищам воли не давать, с копыт свалился – не вставать!
 

* * *

 
      А по городской стене, на скамеечках от Водопьяновой башни до самой Колдыбель-крепости, уже зрители рассаживались.
      Высоки стены Мурома, хорошо с них видно, далеко. Если хотеть, да уметь немного. Потому на стену и послы иноземные пожаловали. Вроде бы не слишком одобряли забаву диковатую, но всё ж своим присутствием уважили традицию, почет выказывали.
      – Странный все же спорт – тузить друг друга кулаками, – качал головой барон фон Обенаус, посланник курфюрста.
      – Кулаками-то получше, чем саблями, – отвечал сизый эмиров посол, уже не пьяный, однако еще и не трезвый. Но, видать, знал, о чем говорил, – изрядный шрам пересекал щеку почтенного марусима.
      – Какая несдержанность, – морщил нос альбанский лорд Чарминг. – Не понимаю, почему вместо этого в футбол не сыграть?
      Марусим высморкался в шелковый платочек.
      – Футбол? А чем он лучше, ваш футбол?
      – Красивая игра.
      – В Альбанисе своеобразные представления о красоте, – все еще сморкаясь, возразил марусим. – Два десятка здоровенных нукеров бегают по траве в одних набедренных повязках…
      Тут оба чрезвычайных посла погрузились в спор о красоте, привлекая здравомыслящего померанского барона в качестве третейского судьи. К ним, усмехаясь, прислушивались бояре муромские. Иногда вставляли замечания. Один лишь проконшесс ордена Сострадариев, известный обрат Гийо, помалкивал. Замышлял он что-то, прикидывал, глазами своими туманными рассматривал не столько кулаканцев под стеной, сколько то, что было подальше.
 

* * *

 
      А подальше, в Лодейной Заводи, стояли на якорях фрегат из Пресветлой Покаяны да курфюрстов корвет из кригсмарине. Стояли в готовности немедленно продырявить друг друга десятками орудий. Но не дырявили, время не пришло. Да и нельзя в нейтральном-то порту.
      Еще дальше к югу, за лесами и озерами, у самых истоков Теклы-реки, начинаясь от горных границ зловещего Ящерленда, лежал тоже не к добру разбогатевший, неверный и недружелюбный Поммерн, владение окайников-курфюрстов. Как раз над ним висело жаркое полуденное светило. И ничего, не обрушивалось, – совершенно очевидное свидетельство непостижимости и Помыслов, и Дел Его.
      Не стоит даже пытаться постичь Помыслы Пресветлого. Страшно это обернулось для земных предков более восьми столетий назад. Их, возгордившихся своими науками, изъял Просветитель из привычной жизни, лишил всего и швырнул на дикую тогда планету Терранис. Без привычных машин, без механических слуг, без чудодейственных омолаживающих лекарств. И даже без одежд, то есть совершенно голых.
      Для чего? Тут нет сомнений. Чтоб опомнились, чтоб осознали, кто они на самом-то деле. Страшно получилось. Зато поучительно. Для всех, кто дает себе труд мало-мальски поразмыслить.
      Увы, курфюрсты померанские к таковым не относились. Слепцы! Вышли из повиновения и базилевсу-императору, и ордену Сострадариев… Уж третье их поколение упрямо топало к тем самым граблям, на которые наступили гордые, куда более могущественные прародители. Добро, если б коронованные окайники только собой рисковали! Те грабли, если наступить еще раз, хлопнут по лбу отнюдь не один только Поммерн. Да так хлопнут, что никому мало не покажется. Хвала святому Корзину, хвала люминесценцию Роберу, хвала всему ордену Сострадариев, есть еще способы образумить окайников! С его, проконшесса Гийо, скромной помощью…
      Об этом думалось Чрезвычайному и Полномочному посланнику Пресветлой Покаяны на стене муромской. Он даже верил в то, что думал.
 

* * *

 
      А под стеной луга наполнялись народом.
      Острословы с обеих сторон уже вовсю сыпали насмешками да обзывательствами. Мужики закатывали рукава, подпрыгивали, распоясывались, толкали друг друга, проверяя, кто как на ногах держится.
      Мало-помалу выстраивались две стенки – левый, служивый да ремесленный берег против правого, купеческого. Как и во все времена прадедовские, стали, подравнялись, распоясались, начали выкликать охотников побиться один на один.
      – Диакон, а диакон, ты где? Пошто прячешься, диакон?
      Агафоний, диакон церкви Святого Наказательного Перенесения, недоуменно ворочал косматой головищей:
      – Ты, что ли, Свиристелушко? Мелковат, братец, не примечу я тебя, хо-хо!
      – А ты лучше примечай, – недобро улыбаясь, посоветовал Стоеросов. – Целее будешь.
      – Про себя заботай, – презрительно отвечал Агафоний. – Покончу я тебя нонче, Свиристелка, так и знай. Сильно надоел!
      Оба медленно двинулись навстречу друг другу – высоченный и косматый диакон против стриженного под горшок широченного купчины. И замолкли две стенки, два берега, ожидая схватки признанных предводителей, стародавних недругов.
      Выше, на городской стене, тоже сошлись два закадычных противника Покаянский посол спросил померанского:
      – И на кого ставите, ваше превосходительство? Я готов поручиться пятьюдесятью цехинами за диакона.
      Посланник курфюрста не смог скрыть удивления при столь грубой провокации. На кого бы он не поставил, – на левый берег, где сосредоточилась административная власть Тихона, или на правый, которому принадлежала большая часть муромских денег, он совершил бы непростительную дипломатическую ошибку.
      – Быть может, я плохо знаю Предание, святой отец, но мне сдается, что азартные игры есть грех, – сказал Обенаус. – Поправьте, если ошибаюсь.
      Проконшесс Гийо сощурился.
      – Вопрос не так прост, как может показаться.
      – Разве? В чем же сложность? – удивился барон.
      Проконшесс огляделся, нет ли кого рядом лишнего, и вдруг сказал:
      – С удовольствием побеседую с вами, сын мой.
      – Вот как? И когда?
      – Сегодня вечером. В восемь вас устроит?
      Померанский посол улыбнулся одними глазами.
      – Дайте прийти в себя, ваша просветленность. Я не удостоивался подобной чести с тех пор, как вручил вам ноту протеста.
      Гийо поморщился.
      – Ноту? Какую ноту?
      – Ноту на действия флота базилевса-императора у мыса Мекар.
      – Ах да, да.
      – Надеюсь, вы читали?
      – А как же, как же. Что-то там такое было… сердитое.
      – Тем не менее ответа я так и не получил.
      – Терпение, сын мой. Ибо в Предании, о котором вы только что упоминали, прямо сказано: всему свой срок.
      – В Предании можно отыскать цитату на любой случай жизни.
      – Если его знать, – тонко улыбнулся Гийо. – Так что же, придете? Задно обсудим и вашу ноту.
      – Я весьма любопытен.
      – Любопытство есть порок, но не для дипломата.
      – Что, об этом тоже написано в Предании?
      – В комментариях, сын мой, в комментариях.
      – Хотелось бы на них взглянуть.
      – Ничего нет невозможного, – усмехнулся проконшесс и милостиво благословил барона.
      А барон принял благословение с глубочайшим смирением. Как и подобает атеисту.
 

* * *

 
      Пробило семь вечера.
      В Муроме настал знаменитый «бабий час». Жены да сестры, дочки да матери со всякими снадобьями бродили по берегу, подбирали побитых. Голосили, конечно. Но еще больший плач стоял в церквах, где священники в мокрых рясах начали отпевать свежепреставившихся.
      – Погромы будут, – убежденно сказал Прошка, секретарь и воспитанник Обенауса. – Уже пятеро скончалось, да еще двое на ладан дышат. В прошлом году только троих ухайдакали, так и то дворы пожгли.
      Закутавшись до носу в плащи, поскольку вполне могли еще облить, оба поднимались вверх от Скрипучего моста по переулку между монументальными заборами Фуфайл и Мышеводов. Редкие встречные, также не желавшие быть облитыми, держались по другую сторону, отворачивались.
      – Знаете, что диакон помер? – спросил Прошка.
      Обенаус остановился.
      – Что, что? Умер? Агафоний?
      – Ну да.
      – Этот здоровяк? Да от чего же?
      – Не от чего, а от кого. Свиристел постарался.
      – Стоеросов?
      – Он самый. Эх! Достанется ему сегодня, впору ноги уносить. Агафоний-то человек Тихона был.
      – А как же сородичи? Весь клан Стоеросовых? Неужели не заступятся?
      – Не, Свиристел с ними разругался. Да и посадника родичи боятся, в большой силе сейчас Тихон-то. Замечаете, что на этом берегу стрельцов не видно?
      – Да, – подивился барон. – Редкое дело!
      – Это – чтобы толпу унимать некому было.
      – Тогда Стоеросову и в самом деле бежать надо, – сказал Обенаус.
      – Не побежит.
      – Не побежит? Почему?
      – А куда податься, голому-то? Не, он добро свое не бросит.
      – Но ведь убьют же!
      – Это точно, – кивнул Прошка.
      Несколько шагов прошли молча. Прошка не выдержал.
      – Жалко дурака.
      – Жалко.
      – Слушай, превосходительство, помоги, а?
      – Как? С посадником я ссориться не могу, – неохотно сказал Обенаус.
      – Понятное дело, служба. А другого ничего придумать нельзя? Постарайся, ваша милость! Ты же головастый, я знаю.
      Обенаус несколько шагов прошел молча.
      – Когда подожгут? – спросил он.
      – Да в полночь.
      – Откуда знаешь?
      – А чего тут знать? – удивился Прошка. – Самое время – в полночь. Спокон веку в полночь поджигаем.
      – Милые у вас обычаи.
      – А у вас?
      – У нас подобрее.
      – Да ну? – усмехнулся Прошка.
      – Тебе обязательно нужно в Поммерн съездить, чтоб своими глазами увидел. Сколько раз уже говорил!
      – Да съезжу, съезжу. А насчет Свиристела-то как?
      – Можно попробовать.
      – Неужто придумал? – обрадовался Прошка.
      – Придумал, придумал. Беги сей же час в посольство.
      – Это я мигом. А зачем?
      – Приготовь купчую на все Стоеросово имение. Да стряпчего достань, хоть из-под земли. Сумеешь?
      – А чего тут уметь? Есть тут один, из Кликунов. Зело пьющий товарищ, но печать пока при нем. Ваше превосходительство! Так ты что, серьезно покупать будешь?
      – Серьезно. Другим способом Свиристела из города не спровадить. Так что тащи этого Кликуна в посольство и жди меня там.
      – А как же проконшесс? Не могу я тебя одного пустить в это… прости господи, гийо.
      – Там ты мне ничем не поможешь. Главное, чтобы Егудиил не оплошал.
      – Не, мужик надежный. Сказал, что ровно в девять все сполнит. Как договаривались.
      – Вот и славно. Если все будет нормально, я вернусь не позже десяти.
      – А если не вернешься?
      – Мои егеря знают что делать. Вахмистр Паттени тебе расскажет. А на хоромы Стоеросовы цену ставь половинную. Думаю, и этому должен быть рад.
      – Само собой! Померанские талеры получше муромских головешек.
      Обенаус остановился, оглядывая безлюдные улицы.
      – А хорошо, что стрельцов нет.
      – Кому как. Для Егудиила-то – да, – вздохнул Прошка. А вот Свиристелу – не очень.
      – Да кто же его в драку-то заставлял лезть?
      – А разве без этого проживешь?
      – А ты не пробовал?
      Прошка с ожесточением плюнул.
      – Пробовал, пробовал. Еще раньше, чем девок и водку. Больше не хочу.
      – Да почему же?
      – Потому что дураков полно. Доброе отношение только после доброй трепки понимают.
      – И я?
      – Нет. Ты – другое дело, – неохотно признал Прошка. – Редкость какая-то. Померанский гусь в муромском курятнике.
      – Не такая уж и редкость, – усмехнулся Обенаус. – Кто Свиристела спасать предложил?
      Прошка покачал головой.
      – Э, тут дело другое. Должок у меня перед ним. Свиристел однажды помог мне крепко. Денег дал в нужное время.
      – Без трепки дал?
      – Ну, без трепки и даже без процентов. Только вот и Стоеросов тоже ведь редкость. Не жадный он. За что и любят его в народе.
      – Ага, – сказал барон. – Еще одна редкость?
      – Ну, еще. Однако самая большая редкость – это ты, твоя милость. Слушай, не ходил бы ты к проконшессу, а? Нехорошее замышляет. Бубудускам верить никак нельзя.
      – Да я и не верю, – сказал Обенаус. – Не дурак же.
 

* * *

 
      Нет, в отношении тишайшего проконшесса барон нисколько не обманывался.
      Было время составить представление о святом отце, – вот уже несколько лет они непрерывно интриговали друг против друга, борясь за влияние на Господин Великий Муром. При этом бубудуск имел больше золота, а Обенаус располагал качественными померанскими товарами, включая знаменитые пушки из города Денхорна. Барон умел лучше рассчитывать, проконшесс – соблазнять; Обенаус делал ставку на здравый смысл, а Гийо – на инстинкты.
      Результатом незаметной войны чаще всего была боевая ничья, поскольку муромцы старались извлечь выгоду именно из соперничества двух держав, считая это самой мудрой политикой и потому не давали победить ни одной из них. Только такая политика не была секретом и для послов. Иногда они объединялись, выступали совместно, и тогда добивались от Тихона крупных уступок.
      Тем не менее Обенаус ничуть не сомневался в том, что проконшесс при первой же возможности с удовольствием устроит ему Ускоренное Упокоение. Конечно же, не своими руками, и конечно же, очень будет после этого скорбеть. И предстоявший визит вполне мог привести к самой примитивной ловушке. Люди великого сострадария всегда склонны к прямолинейным действиям. Там, где есть сила, нужда в какой-то изобретательности отсутствует. Что же касается морали, то от приглашения проконшесса ордена Сострадариев разило чем угодно, только не моралью.
      При этой мысли померанский аристократ непроизвольно сморщил нос. Известно, что устав ордена запрещает пользоваться парфюмами. Считалось, что ароматы усиливают мирские соблазны, и с этим в общем можно соглашаться. Но за что заодно с парфюмами в немилость бубудусков впало обыкновенное мыло? Уже одно это рождало недоверие. Барон был убежден, что доверять физически нечистоплотным людям нельзя. Хотя бы потому, что неряшливость – следствие нехватки воли, а безвольные способны держать слово только до первого испытания.
 

* * *

 
      Нет, Обенаус не заблуждался.
      Зная все, что он знал и о Покаяне, и о ее посланнике лично, в обычных условиях осторожный посол курфюрста ни за что бы не отправился в гости к своему визави, да еще в такой неподходящий день, когда весь Муром пьянствует, отпевает да обливается.
      Сложность, однако, заключалась как раз в том, что обстоятельства сложились необычные. Даже необычайные. Рисковать Обенауса заставляло политическое положение родного курфюршества, над которым нависло слишком уж много угроз.
      Совсем недавно в узком горном ущелье на южной границе Поммерн не без потерь, но все же остановил нашествие из Схайссов. С ящерами удалось подписать хрупкое перемирие, которое могло продлиться максимум до следующего лета. На востоке, в вечно неспокойном Магрибе, закончилась очередная междоусобица и опять же к следующему лету драчливый эмир со скуки мог затеять набег на пограничные федеральные земли. Но главной и самой реальной оставалась угроза со стороны Пресветлой Покаяны, отношения с которой медленно, но неотвратимо ухудшались уже много лет. В итоге над Поммерном нависали опасности сразу с трех сторон. Для добросовестного дипломата в таких условиях пренебрегать малейшим шансом отодвинуть хотя бы одну из них немыслимо. Вот почему вечером все того же водообильного дня Ивана Купало, как только на Колдыбели пробило восемь, Альфред фон Обенаус, Чрезвычайный и Полномочный посол Поммерна в Муроме, подошел к глухому забору, окружавшему резиденцию Чрезвычайного и Полномочного посла Пресветлой Покаяны.
 

* * *

 
      Его ждали.
      Калитка отворилась на первый стук.
      – Вы один? – спросил привратник вместо приветствия.
      Это был угрюмый верзила в рясе, но с военной выправкой.
      – Нет, – рассмеялся Обенаус. – Меня сопровождают две дюжины гвардейцев.
      Привратник вытаращил глаза.
      – Где? Не вижу.
      – И я не вижу.
      – Все шутите, господин барон.
      – А вы не любите шуток, любезный?
      – Зубоскальство не к лицу служителю Просветления.
      – А что к лицу?
      – Ну… смирение там, покорность.
      – И все?
      – Все, кажется.
      – Как насчет любови к ближнему?
      Привратник почесался.
      – Ах, ну да. И это самое тоже. Любовь, стало быть. К ближайшему. Это вы правильно напомнили, – сказал верзила и вдруг протянул обе руки:
      – Вашу шпагу, господин барон.
      Обенаус оторопел.
      – Шпагу? Это еще зачем?
      – Да у нас так принято.
      – Помилуйте! Шпага есть привилегия посла. Даже к посаднику Тихону я являюсь при шпаге. Иначе нельзя, дорогой мой. Если посла лишают шпаги, это зн?чит, что его берут в плен. И тогда могут возникнуть некоторые неприятности.
      – Какие еще неприятности?
      – Некоторые, – усмехнулся померанец.
      – Навроде чего?
      – Да вроде военных действий между государствами.
      – Военные действия, – задумчиво повторил привратник.
      – Вот-вот.
      – Если забрать у вас шпагу?
      – Именно. А как вас зовут, любезнейший?
      – Обрат Сибодема, ваша милость.
      – Вы твердо решили начать войну между Поммерном и Пресветлой Покаяной, обрат Сибодема?
      – М… м… Я? Как это? Пока не собирался.
      – Возможно, вас просил об эхом обрат проконшесс?
      Привратник задумался покрепче.
      – Обрат проконшесс? Не, про войну не просил.
      – Не просил, значит.
      – Не. Про войну я бы запомнил.
      – Ну, быть может, тогда эту просьбу высказал сам господин превеликий сострадарий? Как-нибудь в личной беседе?
      – Обрат эпикифор? – испугался привратник. – С чего вы взяли?
      – Как – с чего? Согласитесь, начинать без ведома его люминесценция такое богоугодное дело, как война, было бы не совсем скромно. Разве нет?
      Обрат Сибодема к каверзным вопросам явно не готовился. Потому добросовестно перекрестился и стал ждать помощи свыше.
 

* * *

 
      Обенаус усмехнулся.
      Все они боятся выйти за рамки инструкции, слуги люминесценция. У них годами отбивают охоту мыслить, вырабатывая к этому страх и отвращение на уровне рефлекса. В результате их абсолютно не смущает ситуация, когда догма противоречит очевидным фактам. Главное, чтобы была инструкция, причем простая и незамысловатая вроде сандалии святого Корзина, идола бубудусков. С инструкцией они сильны и неукротимы. Зато любая дилемма погружает их в младенческую беспомощность. Но самое ужасное для сострадариев, как и для любых фанатиков вообще, наступает тогда, когда одна инструкция противоречит другой. Тут они ступорят, булькают, пузыри пускают и страдают от нехватки воздуха пуще утопленника с камнем на шее.
      Обенаус молчал, наслаждаясь ситуацией.
      Сибодема пыхтел, вращал глазами и чесал затылок. Неизвестно, сколько еще продолжались бы мучения честного привратника, если б с затемненного крыльца посольского особняка не послышалось деликатное покашливание. Потом прозвучал еще и голос. Добрый такой. Тихий. Проникновенный. Сострадающий.
      – Обрат Сибодема! Будь добр, пропусти господина барона вместе со шпагой.
      Привратник с огромным облегчением вытер лоб и отступил в сторону. Выбирать между войной и миром теперь предстояло не ему.
      А с крыльца спустился сам обрат проконшесс. Он учтиво поклонился гостю.
      – Приношу извинения, господин посол. Обрат Сибодема служит у нас недавно, с новыми обязанностями еще не освоился.
      – Понимаю, понимаю, – сказал Обенаус. – Я слышал, бубудусков учат другому.
      – А я слышал, вы сегодня обливались?
      – А вы, говорят, этого избежали?
      – О, если иметь хорошую охрану… Из бубудусков.
      – Да, я заметил кое-кого в саду. Хорошо развиты физически.
      – Прошу в дом, сын мой. У вас острое зрение.
      За спиной барона хлопнула калитка, лязгнули засовы, щелкнул замок, скрипнула щеколда, звякнула цепь. В завершение всей этой симфонии обрат Сибодема с облегчением высморкался.
      – Вы идете? – спросил проконшесс, поднимаясь на крыльцо.
      – Знать бы куда, – усмехнулся Обенаус.
      – Туда, куда ведут все дороги.
      – К истине?
      Гийо распахнул дверь.
      – К вере.
      – Я бы предпочел истину.
      – Э! – в свою очередь усмехнулся проконшесс. – Кто ее только не пробовал искать, вашу истину. И каков результат? Кто-нибудь нашел?
      – Целиком никогда и не найдут. Но каждая малая ее частица есть удача.
      – Удача? Благодаря таким удачам стали возможны наркотики, аборты, огнестрельное оружие. Разве не так?
      – Все зависит от того, в чьи руки попадает истина, святой отец.
      – Если открытие важное, оно неизбежно попадает во множество рук. А мы несовершенны, не созрели для очень многих открытий. Даже из нашего незабвенного, но забытого прошлого.
      – Э! Давний спор. Подобные доводы приводились уже невесть сколько лет назад. Причем каких! Световых…
      Проконшесс остановился перед лестницей, пропуская гостя. Через его усмешку неожиданно прорвалась самая настоящая грусть.
      – О, барон! В результате мы оказались невесть в скольки световых годах от Земли, и с этим никак не поспоришь. Неужели вам больше нечего возразить?
      Обенаус тоже остановился.
      – Отчего же? Есть, конечно. И более чем достаточно.
      – Ну и? В двух словах?
      – В двух словах? Хорошо, извольте. Я слышал, что базилевс-император недавно излечился от пневмонии с помощью померанских антибиотиков.
      – Пресветлый хранит его величество, – отозвался Гийо. – В том числе и с помощью антибиотиков. Но прошу вас, проходите.
      Невысокий Обенаус поднялся на ступеньку и посмотрел прямо в его глаза. На секунду оба замолчали.
      – Сколь необъяснимы бывают симпатии, – удивленно сказал покаянец.
      Обенаусу показалось, что он искренен.
      – Почему? В конце концов мы оба принадлежим к человеческому роду.
      Проконшесс тихонько посмеялся.
      – И с этим не поспоришь. Но есть и еще кое-что. Мне кажется, дорогой барон, что мы с вами образуем две части некоего целого.
      – Две разные части?
      – Разумеется. Только давайте не будем делить все на белое и черное. Образно говоря, там, где я вижу непостижимое, вы ищете простое объяснение, главная разница в этом. В этом же корни нашего противоборства, которое дает именно тот результат, который угоден Провидению.
      – А истина посередине?
      – Ох, опять вы про истину.
      – Извините, больше не буду.
      – Да ладно, попробуем поискать и вашу истину. За результаты, впрочем, не ручаюсь. Истину обрести куда труднее, чем веру. Только не спрашивайте меня – почему.
      Потому что истина все же не любит отдаваться кому попало, подумал Обенаус. Разумеется, вслух об этом он не сказал. Потому что пришел в посольство Покаяны не за тем, чтобы наставить святого отца на путь истины. Его задача была менее сложной. Хотя едва ли более безопасной.

       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ
 
       Ваше высочество!
       Боевые корабли готовы. Транспорты почти загружены. Прошу ускорить вербовку колонистов.
 
       Гросс-адмирал У. Мак-Магон
       P.S. Брандскугелей все еще маловато.
 

* * *

 
       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО!
       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ
 
       Ваше высочество!
       Флот выбрал все брандскугели не только Адмиралтейства, но и со складов Главного артиллерийского управления. Однако сегодня адмирал потребовал еще 880 зажигательных снарядов из Стратегического Резерва. Это грабеж какой-то! С чем останется курфюрстенвер в случае наземной войны?
 
       Генерал-интендант Румялис
 

* * *

 
       СОВ.СЕКР.
       НАЧ. ГЛ. ТЫЛОВОГО УПРАВЛЕНИЯ
       К. РУМЯЛИСУ
 
       ВСЕ требования старого Мака должны выполняться полностью, немедленно и буквально. Вплоть до последнего фунта пороха. Что же касается сухопутной войны, она пока не началась. Следовательно, есть время. Подготовьте дополнительную заявку на боеприпасы, заводы Брюганца готовы ее принять.
       БЕРНАР
 

* * *

 
      В восьмом часу утра терпению Кэйра пришел конец.
      – Вот что, братец. Невозможно слышать твои стенания. Ты же всю ночь никому уснуть не дал! Прямо и не знаю, что с тобой сотворить.
      Франц поднял угасший взор.
      – Извини. Я сам не знаю.
      – Ладно, одевайся.
      – Зачем?
      – Пойдешь на свидание.
      – Не получится.
      – Почему?
      – Я не знаю, где она живет.
      – Замечательно. Разве она хранит это в тайне?
      – Не знаю. Я не спрашивал.
      – О, – сказал Ждан. – Очень умно.
      – Да при чем здесь ум?! – воскликнул архитектор.
      – Ну вот, первое разумное словоизвержение за последние сутки. Ты подаешь надежды.
      – Майн готт! Но что же теперь делать, что делать, а?
      – Ладно, я узнаю для тебя адрес, – сказал Кэйр.
      Франц встрепенулся.
      – О, адрес! Адрес – это есть спасение! А как, где?
      – В деканате, желторотик.
      – Им запрещено давать адреса.
      – Не бывает правил без исключений, бамбино. В деканате, чтоб ты знал, сидят вовсе не бесплотные ангелы, а вполне конкретные девочки. Они вполне доступны для конкретных форм убеждения. Эффенди Бурхан! Пока не растолстел, доставай-ка свои джангарские сласти.
      – Кэйр, я только-только задремал.
      – Придется проснуться. Хороший архитектор, знаешь ли, стоит рахит-лукума.
      – Рахат-лукума, – обиженно поправил Бурхан.
      Известный сластена Ждан выставил нос из-под одеяла. Он тоже попытался спасти лакомство.
      – Право, не знаю, стоит ли будущему судье применять взятку.
      – Дорогой мой, – наставительно сказал Кэйр, – мы не в муромских лесах. В Поммерне секретаршам не дают взяток. Только подарки.
      – Нет, нет! – испугался Франц. – Рахат-лукум не есть взятка! Кэйр лучше знает. Кто из нас юрист?
      – А я бы дал взятку, – зевая сообщил Ждан. – Не знаю, как в Поммерне, в муромских лесах она действует отменно. Что вы на меня так смотрите, ваша честь?
      – Как?
      – Да как на предварительно заключенного. Рано еще!
      – А ты бы побрился, – ухмыльнулся Кэйр. – А то и впрямь… похож.
      – М-да, – сказал Ждан. – Деньги тебе доверить можно. А ют мысли – нет. Живо к делу пришьешь!
      – А ты мысли правильно.
      – Дурака вы валяете, – объявил Бурхан. – Оба.
      – Так шутим же.
      – Прекратите. Что, мир-дружба надоели? Набью!
      Он высунул из-под одеяла волосатую руку и показал бицепс.
      – Ты лучше рахат-лукум покажи, – попросил Франц. – Пожалуйста.
 

* * *

 
      Кэйр вернулся часа через три. Франц ждал его на лестничной площадке.
      – Ну что, что, узнал?
      – Неужели сомневался?
      – Нет-нет, что ты! Ни на минуту я не сомневался. А… где она живет?
      – Пройдемте, гражданин, – строго сказал Кэйр, открывая дверь.
      Войдя в комнату, он снял плащ, стряхнул с него дождевые капли, повесил на крючок. То же самое проделал со своей шляпой, и только после этого сообщил:
      – Значит так. На медицинском факультете обучаются одиннадцать Изольд.
      Франц охнул и ухватился за косяк. Кэйр усмехнулся и потрепал его шевелюру.
      – Не печальтесь, юноша. Семь Изольд относятся либо к брюнеткам, либо к шатенкам.
      – Брюнетки? Ну и что с того?
      – Франц! До сих пор я знал, что от любви люди тупеют. Но оказывается, они еще и слепнут. Твоя-то ведь – блондинка. Неужто не заметил?
      – О! Да, да, в самом деле. Моя… какое славное слово. Но, пожалуйста, продолжай.
      – Продолжаю. Еще две Изольды учатся на первом курсе, так что, согласись, по возрасту не подходят.
      – О, йа, йа. Гениально! Остаются всего две?
      – Одна, поскольку вторая находится в академическом отпуске по уходу за малолетним детенышем. Мужеского пола, кажется. В итоге остается… кхэм!
      – Мужеского пола, – эхом повторил несчастный.
      – Кэйр! Ну что ты из него жилы тянешь? – не выдержал Ждан.
      – А так интереснее, господин адвокат. Налейте-ка мне винца.
      – Потерпишь, – сурово сказал Бурхан. – Выкладывай, что там у тебя в итоге?
      – Да ладно, ладно. В итоге остается некая фройляйн Изольда Пуффольд. Проживает по адресу Грюнплатц двадцать четыре. Меблированные комнаты фрау Вейс.
      Кирш вскочил. Глаза его пылали, а из ушей чуть ли не дым валил.
      – Кэйр! Да ты мне… да я тебе…
      – Понятно.
      – Ну, по гроб жизни, в общем.
      – Эк он вскинулся, – озадаченно сказал Бурхан.
      Кэйр сморщился.
      – По гроб не надо. Довольно будет, если не проклянешь через пару лет.
      – Да ни за что на свете, старая ты брюзга! Она такая… такая…
      – Какая?
      – Богиня! Скажи ему, Ждан.
      – Да ничего, девка вроде справная, – сонно сказал Ждан. – Только вот не знаю, как она по хозяйству.
      Франц заметался между шкафом и комодом, выдергивая носовые платки, галстуки, носки, перчатки.
      – Послушай, камарад, ну о чем ты говоришь? Какое там хозяйство! При чем тут это? Да она у меня и веника в руках держать не будет!
      – Ага, – ухмыльнулся Ждан. – Только кочергу.
      Он уже успел развестись с некоей огнедышащей доньей Маритой-Мартенсо Окомодо дель Агиррага де Такона и знал почем фунт семейного счастья. Но по мнению Франца, это означало всего лишь то, что упомянутая донья Агиррага ни в какое сравнение не идет с божественной фройляйн Пуффольд. Он поражался, что остальные не видят столь вопиющей разницы. Отчаявшись объяснить всю ее глубину, Франц глубоко вздохнул.
      – Ну, гершафтен, я… того. Пошел.
      – Давай-давай, нибелунг. Марширен!
      – Послушай, кунак, – сказал Бурхан, покусывая кончики своих роскошных усов, – а не мог бы мимоходом узнать, где проживает луноокая Инджин-ханум?
      – Старик, о чем разговор? Кто-кто, а уж я-то тебя понимаю! Можешь не сомневаться.
      – Погоди, сынок, – сказал Кэйр и торжественно поцеловал его в лоб. – Не забудь об ответственности, которую закон налагает на человека, ступающего на скользкую стезю брака.
      Франц вырвался.
      – Отстань!
      Кэйр вновь его поймал.
      – Стой!
      Франц взвыл:
      – Вас ист дас?! Ну что, что еще?
      – Не надо ломиться в окно, дурень. Дверь-то у нас находится с противоположной стороны.
      – Ах да, – очумело сказал несчастный. – Данке!
 

* * *

 
      Франц не появлялся, что вполне ожидалось.
      В середине дня, когда немного распогодилось, Кэйр пошел прогуляться и тоже исчез. Это можно было объяснить, поскольку будущий судья любил предаваться уединенным размышлениям об уголовно наказуемом несовершенстве человеческой природы. Но когда запропастился еще и Бурхан, отправленный всего-то за хлебом в соседнюю лавку, Ждан начал удивляться. И чем ближе становился вечер, тем более росло его удивление. А затем и аппетит.
      Ждан нашел сухари, растопил печь, сварил щи, похлебал их в совершенно непривычном одиночестве. Потом распахнул окно и выглянул наружу.
      Из мансарды, в которой они жили, проспект Конграу просматривался почти на всем своем протяжении – от моста Звездочетов на юге до ворот Норди на севере. Поздние летние сумерки только начали сгущаться, фонари еще не зажигали, народу на улице было много, но ни Бурхана, ни Кэйра, ни тем более Франца в ближайших окрестностях Ждан не приметил.
      Тогда он спустился вниз, вышел в скверик и пристроился на скамейке так, чтобы видеть перекресток перед собором. Покурил трубочку, поглазел на прохожих. Купил вечернюю газету, со скукой почитал о военных маневрах в федеральной земле Остланд, видах на урожай зерновых и о том, какой торжественный прием устроили послу эмира в курфюрстентаге. После чего вернулся восвояси.
      Дома, чтобы хоть как-то убить время, подтащил кресло к окну и принялся вязать варежку. Из шерсти, которую прислала муромская тетушка к прошлому Новому году.
      Прошло еще какое-то время. На Конграу фонарщики в черных коленкоровых шляпах один за другим зажигали газовые рожки. Ждана уже начинала одолевать дремота, когда в дверь вдруг постучали. Ждан испугался.
 

* * *

 
      В эту дверь уже четыре года никто не стучал.
      Все приходящие, хотя и бывало их порой весьма немало, обходились без стука, поскольку в представлениях не нуждались.
      Ждан озадаченно молчал.
      – Разрешите? – спросили из-за двери.
      – Да не заперто.
      Дверь отворилась.
      Вошел седой старик в темном, наглухо застегнутом сюртуке. В руках он держал шляпу и трость с массивным набалдашником.
      За ним последовал крепкий мужчина в безупречно пошитом штатском костюме.
      Потом появились еще и два пожилых солдата. Служивые молча поставили на стол объемистый ларец и так же молча вышли.
      Ждан наблюдал за происходящим с неменьшей молчаливостью. Прошлой ночью он был вынужден отпаивать страдавшего Франца, сам в стороне не оставался, поэтому соображал все еще не очень быстро.
      – Позвольте представиться, – сказал старик. – Николя Фромантер, начальник управления статсбезопасности Поммерна.
      – Управления чего?
      – Статсбезопасности.
      Ждан отложил спицы в сторону.
      – Вы… серьезно?
      – Очень.
      – Послушайте, это не я.
      Ждан был участником изрядного числа студенческих потасовок и прекрасно ведал, чем они заканчиваются. При неудачном исходе, конечно. Но раньше даже при неудачном исходе все заканчивалось в ближайшем полицейском участке, а тут – нате вам, сам шеф безопасности. Если не врет, конечно. Что за времена пошли? И что бы это могло значить?
      Старик приподнял бровь:
      – Не вы?
      – Нет, не я.
      – Разве я имею честь разговаривать не с господином Жданом Куземой?
      – Ну почему? Имеете честь. С ним. Со мной то есть.
      – Не понимаю.
      – Да я вообще сегодня дальше сквера никуда не ходил. Вот те крест, боярин! И не дрался давно. Старею, наверное. Щи вот сварил. Хотите?
      Старик улыбнулся.
      – А, вот вы о чем.
      – А вы о чем?
      – Я здесь по другому делу.
      – Во как, – недоверчиво сказал Кузема. – А по какому?
      – По поводу вашего дипломного проекта «Самоходный Скампавей». Можно присесть?
      При всем своем замешательстве Ждан не смог удержаться и ревниво поправил:
      – «Водоходный Скампавей», ваше превосходительство.
      Шеф статсбезопасности усмехнулся.
      – Ну, теперь я уверен, что попал именно туда, куда нужно. Так можно мне сесть?
      – Да сделайте одолжение! Вот же лавка. Какая церемонная безопасность…
      Старик сел, сложил руки на набалдашнике своей трости и некоторое время рассматривал Ждана.
      Ждан заерзал, смущенно кашлянул, а потом выпалил:
      – Прошу не серчать, ваша милость. А у вас есть предъявительсего?
      – Предъявитель чего?
      – У муромцев так называется удостоверение личности, – подсказал мужчина в хорошем костюме.
      Старик серьезно кивнул.
      – Похвальная бдительность, господин Кузема. Увы, предъявительсего я не захватил, поскольку обычно мне верят на слово. Впрочем, кое-какие документы у нас есть. Фердинанд, покажите.
      Его помощник подошел к столу, отпер ларец и вынул свернутый в трубочку лист. Он развязал тесемку и сказал:
      – Прочтите, сударь. Вам будет интересно.
      Ждан взял свиток, прочел раз, прочел два и ахнул. В бумаге значилось вот что.
 

ОТЗЫВ

 

О проекте «Водоходный Скампавей»

 
       Требуют доработки узлы крепления оси (с целью уменьшения трения), а также механизм разъединения-сцепления между канатным барабаном и водяным колесом. Мне кажется, запас прочности шестерен недостаточен. Более подходящим материалом будет не чугун, а легированная сталь. Идея же весьма хороша для создания самоходных барж и речных броненосцев. Рекомендую выделить деньги на постройку опытного образца уже в нынешнем финансовом году. Для начала можно использовать стандартные колеса водяных мельниц. Ходатайствую о денежном вознаграждении автора. Считаю необходимым пригласить его на работу в Инженерный Корпус Поммерна. Прошу передать копию настоящей рецензии г-ну Куземе. Поздравляю Вас, коллега!
       К сему:
       начальник ИКП
       инженер-генерал Матео Лумба
 
      – Надо же, – пробормотал Ждан. – Сам Лумба. Здорово! А про мельничные колеса я думал, ваше превосходительство. Знаете, размеры не те. Так, для несерьезных посудин. Понимаете…
      – Я верю, – мягко сказал Фромантер. – Поэтому и пришел.
      – Да? А можно узнать, зачем вы пришли? Я рад, конечно, очень польщен. И все такое прочее… Но ведь не каждый день к студенту заходит начальник безопасности целого государства! Эдак запросто.
      Начальник безопасности утвердительно качнул головой.
      – Не каждый. Сегодня – вообще первый такой случай, насколько мне известно. А пришли мы много зачем. Во-первых, господин Фердинанд, мой помощник, хочет вручить вам то самое вознаграждение, о котором ходатайствовал инженер-генерал Лумба.
      Фердинанд запустил руку в ларец и вытянул оттуда красивый мешочек. Ждан тут же прикинул его на вес. Получалось солидно.
      – Ого. Что, золото? Оберталеры?
      Фромантер вновь улыбнулся.
      – А если так, тогда что?
      – Тогда – ого-го.
      Ждан с удивлением оглядел всю длинную, полутемную, ставшую вдруг такой незнакомой чердачную комнату, в которой их компания прожила больше четырех последних лет. Сначала втроем, потом, когда появился еще и Бурхан, – уже вчетвером.
      Казалось, все выступы, щели, предметы, оставаясь на привычных местах, в то же время куда-то сдвинулись, приобрели новые признаки.
      Откуда-то дуло. Пламя свечи, горевшей рядом с ларцом, из которого извлекали такие приятные вещи, колебалось. На потолочных балках шевелились тени, за шкафом заливался сверчок, из рукомойника капала вода. Но и эти будничные звуки не нарушали, не отпугивали подступающей тайны. Того волшебного «а вдруг», которого кто только не ожидает в молодости. А некоторые – до самой старости; из них потом легко получаются священники, сумасшедшие или бродяги. Еще писатели получаются, бывает такое.
      – Продолжим? – спросил Фромантер.
      – А продолжим, – азартно согласился Ждан. – Посмотрим, какие вы еще чудеса припасли.
      – Никаких. Но есть предложение.
      – Что, в шпионы? Нет, не пойду.
      – Да почему обязательно в шпионы? Слишком уж вы для этого открыты, мой дорогой господин Кузема. Нет, мы предлагаем работу по вашей же специальности, инженером.
      – Инженером? Но я еще не имею диплома. Пока не выдали.
      – Имеете, – коротко сказал могущественный Фердинанд.
      Он вновь открыл ларец, откуда на свет, а точнее, – в полумрак мансарды, явился диплом университета Мохамаут. В роскошной рамке, с кистями, печатями и семибашенным гербом Поммерна.
      – Надеюсь, подпись вашего ректора вы узнаете?
      – Фон Бельвитц, – пробормотал Ждан. – Что ж такое, а? Какой милый дипломик… Батюшки, да еще и с отличием… Позвольте, как так – с отличием? Я ведь так и не сдал этот чертов зачет по… В общем, есть один хвостишко.
      – После письма генерала Лумбы вам его зачли, – сказал шеф безопасности.
      – Кто зачел?
      – Ученый совет факультета.
      – Так, значит. Ученый совет еще замешан.
      – Разумеется. Сколько вам будут платить, догадываетесь?
      – Много, – сказал Ждан, кивая. – А в чем подвох?
      – Подвох в том, что нужно работать в довольно глухом месте и соблюдать секреты. Не всю жизнь, конечно, а лет эдак пять. Вас это не пугает?
      – Нет.
      – Вы согласны?
      – Нет.
      Генерал Фромантер удивился.
      – Почему?
      Ждан замялся.
      – Да так, причина несерьезная. Даже неловко говорить таким серьезным людям.
      – Что-нибудь личное?
      – Ну да.
      – Это секрет?
      – Ну, в общем – нет.
      – Тогда не смущайтесь, прошу вас.
      – Я не могу бросить друзей. Поклялись мы, понимаете, не расставаться. Всю жизнь.
      – Ах, вот что. Прямо всю жизнь?
      – Ага. Смешно, наверное.
      Генерал Фромантер покачал головой.
      – Напротив, достойно уважения. Более того, лично у меня это вызывает большое удовлетворение. Видите ли, именно такую причину вашего отказа предрекал мой помощник. Браво, Фердинанд! Вы хорошо подготовили этот разговор.
      И шеф безопасности Поммерна дважды хлопнул ладонями. Его помощник скромно поклонился.
      А Ждан вдруг разобиделся.
      – Предвидели, значит, герр начальник?
      Герр начальник умиротворяющим жестом развел ладони:
      – Прошу не гневаться, сударь. Служба у нас такая, предвидеть.
      – Да, как же! Поди попробуй на вас гневаться. Эк навалились на бедного студента, а? Раз предвидели отказ, думаю, что-нибудь заготовили и на этот случай. Что, разве нет?
      – Конечно да.
      – И что имеется на такой случай в вашем волшебном сундучке? Еще один документ?
      – Верно. Мы люди бумажные, – усмехнулся Фердинанд. – Вот, полюбопытствуйте.
      – Что это?
      – Записка от господ Фоло и Чинтал-Уюка.
      – О господи! А где же они сами?
      – Читайте, читайте.
      – Читаю: «Ждан, не валяй дурака. Такой шанс выпадает раз в жизни. Мы уже согласились. Все закупки на дорогу сделаны, так что барахло можешь не собирать. Кэйр, Бурхан».
      – Почерк узнаете?
      – Да. Кэйр писал. Значит, они уже у вас?
      – У нас.
      – Сидят в Семибашенном замке?
      – Насколько мне известно, они сидят в своей каюте.
      – В какой еще каюте?
      – В не самой худшей каюте яхты «Поларштерн».
      – Это же яхта самого…
      – Верно. И в упомянутой каюте есть еще два свободных места. Точнее, одно, поскольку герр Кирш прибудет раньше вас.
      – Что, и его уговорили?
      – Да, только не мы.
      – А кто?
      – Флотский хирург.
      – Хирург? Господи, так и знал! Что наш растяпа сломал на этот раз?
      – Ничего, ровным счетом ничего. Физически герр Кирш вполне здоров.
      – Что, психически тронулся?
      – Не исключено. Дело в том, что младшего врача яхты его высочества зовут Изольдой Пуффольд. Вам знакомо это имя?
      – Эге, вот что. Хирург, значит. Тогда бедняге Францу просто хана, сиречь крышка. Он согласится на что угодно. Простите-погодите, а яхта зачем? Куда плыть надо?
      Фердинанд взглянул на своего начальника. Тот молча опустил веки.
      – Хорошо. Я отвечу. Однако то, что вы узнаете, уже есть государственная тайна. Независимо от вашего решения вы должны обещать, что не будете ее разглашать.
      – Как долго?
      – На протяжении тех самых пяти лет, о которых говорил герр генерал. Согласитесь, это вполне правомочное требование с нашей стороны.
      – Соглашаюсь. Бумагу подписать?
      – Достаточно обещания.
      – Даже так? Какая-то легковерная у вас безопасность.
      – Не совсем. Мы изучали этический кодекс Мурома.
      – Великого Мурома, – поправил Ждан.
      – Виноват, Великого Мурома. В общем, слова боярина из рода Кузем для легковерной безопасности вполне достаточно. Мы знаем, что ваши предки не отказывались от своего слова, даже рискуя потерять голову. И даже ее теряли.
      – Было дело. М-да, а вы работаете тоньше нашей Тайной Канцелярии, – признал Ждан.
      – Мы знаем о разногласиях вашего рода с нашими коллегами из Тайной Канцелярии посадника. В общих чертах, конечно. Но мы на вашей стороне.
      – Да? Спасибо за прямодушие. Плачу той же монетой. Несмотря на разногласия между моим родом и Тайной Канцелярией, воевать против Мурома я не стану.
      – Никто и не предлагает, – сказал Фердинанд.
      – Речь не идет о приглашении вас в инженерные войска Поммерна, – вмешался в разговор Фромантер. – Предлагаем обычный контракт. Вы будете вправе не делать ничего враждебного по отношению к родине.
      – Ну, тогда мне больше нечего возразить. Только не пойму я, почему такое внимание ко мне, ведь у вас и своих инженеров хватает. Неужто все из-за водохода моего?
      – Во многом – из-за него. Но еще и потому, что нам подходит вся ваша четверка. Жаль разбивать такую артель. Кроме того, инженеров как раз и не хватает. Для них вполне достаточно дел здесь, в Поммерне. А будет еще больше. Строятся новые крепости, спускаются на воду корабли, нужно расширять заводы…
      – Ну хорошо, хорошо, – сказал Ждан. – Давайте, говорите вашу тайну.
      – Ну давайте, слушайте. Мы имеем приказ его высочества основать заморскую колонию. Именно для этого нужна яхта, архитекторы, судьи, инженеры, судостроители.
      – И вся тайна?
      – Главная ее часть. С деталями вас ознакомят на борту «Поларштерна». Если согласитесь, конечно.
      – Да пожалуй, что уже согласился. По рукам?
      – По рукам. Отплытие через два часа.
      – Что? Как? Уже?
      – А чего откладывать? Экипаж у подъезда.
      Ждан почесал в затылке.
      – Ладно. Сейчас соберусь. Хочу только сказать…
      – Что?
      – Лихо вы работаете.
      – Спасибо.
      – За страх так не работают, верно?
      – Верно.
      – Вот это – ваш главный довод, – сказал Ждан.
      Гости переглянулись.
      – А ведь не ошиблась, – сказал Фердинанд.
      – У нее хороший глаз, – согласился Фромантер. – И легкая рука.
      – У кого хороший глаз? – спросил Ждан.
      – У вашего рекомендателя.
      – А кто меня рекомендовал?
      Но генерал Фромантер уже выходил из мансарды и, видимо, не расслышал вопроса.
 

* * *

 
      На улице шел дождь.
      Сами капли были теплыми, но со стороны Теклы тянул неприятный ветерок. Фердинанд предупредительно раскрыл над шефом зонтик.
      – Спасибо, – сказал генерал. – Простуда сейчас ни к чему.
      – Куда вы теперь?
      – В порт. Нужно еще раз переговорить с адмиралом до его отплытия. Следующая наша встреча состоится очень нескоро.
      – Я вызвал эскорт.
      – Что ж, не помешает. Постараемся исключить риск хотя бы на нынешнем этапе, а то в последнее время у нас слишком уж много ляпсусов. Кстати, Фердинанд, вы выяснили, каким же это образом студенческой компании удалось устроить пикник прямо у места секретной стоянки «Поларштерна»?
      – Самое вульгарное головотяпство, экселенц. Оцепление запоздало на десять минут, а прочесывать местность полицейские посчитали излишним. Решили, что в окрестностях такой виллы посторонних быть не может, поскольку этого не может быть никогда. Местный префект уже получил на орехи.
      – Хорошо. Из Мурома что слышно?
      – Обенаус уверяет, что бубудуски имеют сильного резидента в войсках де Шамберетена.
      – Не понял. Барон что, не получил еще этого резидента?
      – Пакетбот прибудет в Муром завтра.
      – А, вот как. Что еще?
      – Обенаус убежден, что еще один покаянский шпион бросил якорь в нашем Адмиралтействе.
      – Вот это – действительно новость. Очень мило. Что о нем известно?
      – По мнению барона, это офицер в ранге не менее корветтен-капитана. Служит на берегу, в ближайшее окружение морского министра не входит, но имеет отношение к поставкам продовольствия для главной базы флота. Будут распоряжения на сей счет?
      – Да, разумеется. Дорогой Фердинанд, исходная информация у вас в руках. Шпион в Адмиралтействе… Вы знаете, что поставлено на карту. Сегодня же составьте список подозреваемых и приступайте к разработке. Приказываю сформировать для этого дела специальную группу.
      – Кто возглавит?
      – Один из моих заместителей, я думаю.
      – То есть я?
      – Можно и так. В средствах и людях – полный приоритет. Получите все, что запросите. Но через три дня жду первых результатов.
      – Яволь, экселенц!
      – А что пишут из Ситэ-Ройяля?
      – Два дня назад вторая эскадра Василиу еще стояла на рейде.
      – На рейде? Значит, погрузка припасов окончена?
      – Думаю, самый минимум. Покаянский адмирал очень торопится. Наверняка уже знает о наших сборах.
      – Что ж, снаряжение крупных кораблей не утаишь.
      – Особенно если в Адмиралтействе действует резидент.
      – Во всем этом есть и положительный момент.
      – Положительный? – удивился Фердинанд. – Какой?
      – Подготовка флота Василиу поглотила деньги, предназначенные для сухопутной армии Пресветлой. Полагаю, что раньше зимы они на нас не нападут.
      – Сведения надежные?
      – Из ведомства Ольховски.
      – В таком случае затраты на подготовку нашей эскадры уже окупили себя!
      – Вполне. Однако Мак-Магону предстоит еще разозлить покаянцев до такой степени, чтобы они на нас напали в то время, когда эмир их не сможет поддержать.
      – То есть как раз зимой?
      – Да, именно зимой и никак не позже. Для этого Мак-Магон готов пожертвовать последним кораблем.
      В лице Фердинанда что-то дрогнуло.
      – Вы так скептически оцениваете шансы на успех?
      Генерал некоторое время помолчал, а потом сказал:
      – В рейд уплывают замечательные люди. Без преувеличения – цвет Поммерна. Мак-Магон сделает все, чтобы сохранить и их, и свой флот. Но, дорогой мой Фердинанд, давайте трезво смотреть на вещи. У Василиу девятнадцать кораблей и двухкратное превосходство в артиллерии.
      – Уже двадцать, – мрачно вставил Фердинанд. – Утром поступило сообщение, что в дельте Теклы замечен еще один линкор базилевса-императора. Не очень новый, но…
      – Какой именно?
      – «Орасабис».
      – Сильная посудина. Что ж, тем более. Следует строить работу без расчета на то, что наша эскадра…
      – А как же… – начал было говорить Фердинанд, но, заметив выходящего из подъезда Ждана, не закончил фразы.
 

* * *

 
      Ждан был перегружен свертками. Следом за ним пыхтели оба солдата, которые тащили здоровенный, окованный железом сундук. Известно, что истинный мурмазей ни за что не покидает дом без надежного припасца.
      – Я готов, герр генерал, – сказал Ждан.
      – Желаю удачи, – рассеянно ответил шеф статсбезопасности, глядя куда-то поверх его головы.
      Ждан оглянулся, но на серой стене доходного дома, который приходилось так внезапно покидать, ничего интересного он не обнаружил. Единственное, на чем мог задержаться взгляд, была реклама дамского салона с нескромным названием «Принцесса».

       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ ЛИЧНО
 
       Ваше высочество!
       Фон Бистриц высадился в окрестностях Ситэ-Ройяля. Докладывает, что из Домашнего флота выделяются подкрепления Василиу. Речь идет по крайней мере о трех кораблях, один из них – линейный. Но не «Граф де Гевон», этот все еще в ремонте.
 
       Начальник разведуправления Курфюрстенштаба
       генерал-майор Ольховски 04.07.839
 

* * *

 
      Любезно полуобернувшись к гостю, проконшесс провел его в свой кабинет, усадил перед камином, предложил вина, которое сам предварительно отведал, – словом, являл собой воплощенную добросердечность.
      – Позвольте ваш плащ, барон. У нас не холодно.
      – Право, вы ставите меня в неловкое положение, святой отец.
      – Почему? Я слышал, вы не слишком религиозны.
      – И все же, особа духовного сана…
      – Э, бросьте. Ни духовный сан, ни тем более моя особа почтения у вас не вызывают, – пренебрежительно сказал Гийо. – Между тем в жизни бывают моменты, когда для пользы дела полезно забыть об этикете.
      Обенаус не ожидал подобной прямоты прямо с порога.
      – Полагаете, такой момент наступил? – спросил он, не скрывая удивления.
      – Полагаю. Еще как полагаю! Есть очень серьезные причины для того, чтобы сегодня в этой келье оказались не проконшесс сострадариев и померанский барон, а лишь два трезво мыслящих человека.
      – Разве можно трезво мыслить в келье? – усмехнулся барон.
      – Почему же нет, если подают вино? – ответно усмехнулся проконшесс.
      Обенаус отпил глоток и удовлетворенно кивнул.
      – С таким вином может и получиться. Что ж, давайте попробуем.
      – Дорогой Альфред… вы позволите так себя называть?
      – Сделаете одолжение, дорогой Пакситакис.
      – Вот и превосходно. Видите ли, мы с вами враги не только волею случая. Мы служим не столько своим господам, сколько своей идее, своей общественной системе. И служим искренно. Я сомневаюсь, что кто-то лучше меня знает, сколько удобных поводов использовать служебное положение в личных целях вы отвергли. Должен признать, я давно оставил надежду вас подкупить. Но из-за этого же уверен, что на ваше слово можно полагаться.
      – Право, мне неловко, – сказал Обенаус.
      – О, скромность есть величайшая добродетель, сын мой. Но я еще не все сказал. Вы – человек далеко не робкого десятка. Вы умны, умелы, находчивы, и вообще, щедро одарены судьбой. И вот, используя перечисленные качества, вы нанесли интересам Покаяны ущерб таких размеров, что возместить его можете только сами. Поэтому, если бы получилось привести вас на службу ордену и Пресветлой, я считал бы это главным успехом своей жизни.
      Обенаус сделал протестующее движение, но Гийо остановил его плавным жестом.
      – Как вы знаете, уважаемый коллега, у меня есть основания вас не любить. Но я способен стать вашим преданнейшим другом. Верите?
      А пусть его, пусть еще похвалит, решил Обенаус. Приятно же. В полной мере только профессионал способен оценить профессионала. Да и время потянуть требовалось.
      – Мне кажется, вы преувеличиваете значение моей особы, – все еще скромно отозвался он, оставляя вопрос о доверии в стороне.
 

* * *

 
      Проконшесс без труда уловил в его словах оттенок кокетства и едва не усмехнулся. Вероятно, всерьез рассчитывал на успех вербовки.
      О том, что вербовка началась, без труда догадался барон. Гийо не побоялся начать ее с комплиментов, поскольку все, что он сказал, являлось правдой. Однако правда в руках дипломатов – всего лишь средство, отнюдь не цель. Правда способна многократно усилить мощь похвалы. Искушенный бубудуск на этом и строил свой расчет.
      – Преувеличиваю? Помилуйте, Альфред! Сила Поммерна – в торговле. Но прямого выхода к морю у вас нет – только через Муром. И вы платите немалую пошлину за транзит по Текле. Ох, и во многом же благополучие курфюрста зависит от позиции посадника! А эту позицию вот уже четыре года обеспечиваете вы, дорогой Альфред. Я бы даже сказал, очень дорогой Альфред… Что, разве не так?
      – Ну, не совсем. Посадник прекрасно понимает, что если Поммерн ослабеет, Муром против вас долго не выстоит. Так что дело в собственных интересах этой купеческой республики. И не надо забывать о пошлинах, взимаемых за перевозку наших товаров. Муром действительно имеет от этого свой гешефт.
      – Верно, все верно, – терпеливо кивнул проконшесс. – Но вы же не хотите сказать, что ваша деятельность бесполезна?
      – Надеюсь, что нет.
      – Об этом и речь.
      – Хорошо, я понял вас.
      – Вот и отлично.
 

* * *

 
      Большие напольные часы в кабинете Гийо пробили четверть девятого. Большие и красивые, в корпусе из орехового дерева, с бронзовыми гирями.
      – Кажется, эти часы изготовлены в Мюхельне? – предположил Обенаус, прислушиваясь к замирающему звону.
      – Вы торопитесь?
      – Нет. Просто очень ценю каждую минуту беседы с вами, дорогой Пакситакис. Это случалось не часто, правда?
      – Да уж, мы досаждали друг другу какими угодно способами, только не визитами.
      – Чего вы хотите? – вдруг спросил Обенаус.
      Он всегда очень точно чувствовал момент перехода к сути, начало поединка, и стремился сделать первый выпад. Но в этот раз противник у него был неслабым.
      – Стать вашим другом, разумеется, – мгновенно ответил Гийо.
      – Это невозможно, – так же быстро заявил Обенаус, не теряя темпа.
      Гийо мягко притормозил.
      – Почему?
      – Потому, что я служу Поммерну, а вы – Покаяне.
      – Сейчас особый момент. При всех противоречиях у Поммерна и Покаяны появился общий интерес. И очень существенный.
      Обенаус продолжал стрелять короткими вопросами.
      – В чем?
      – В предотвращении нашей общей гибели от лап ящеров. Полагаю, вы об этой опасности знаете.
      – Да, конечно. Но всего лишь один корпус нашей армии до сих пор справлялся с этой проблемой.
      Проконшесс сделал пренебрежительный жест.
      – Это потому, что до сих пор ящеры пытались пробиться только через узкое ущелье Алтын-Эмеле. А что случится, если они двинутся во многих местах? Во сколько раз их орды многочисленнее ваших войск? В десять раз? В двадцать? В сто?
      – В других местах располагаются горы. Рептилии не могут пройти через вечные снега.
      – Да, так считалось, – усмехнулся Гийо. – До недавнего времени.
 

* * *

 
      Обенаус на миг растерялся.
      То, что окаянный покаянец знает о сражении в ущелье, его не удивляло. Среди тысяч солдат корпуса генерала де Шамбертена непременно должны были отыскаться шпионы сострадариев. В армию курфюрста они стремились попасть с маниакальным упорством, особенно – в артиллерийские части (там реже убивают).
      Но вот то, что Гийо знает о прорыве десятка ящеров из племени хачичеев через заснеженный и почти никому не известный перевал Грор, вот это оказалось сюрпризом. Приходилось делать вывод о том, что разведка Пресветлой работала несколько лучше, чем об этом думали в Поммерне. И уже ради такого неприятного открытия стоило побеседовать с проконшессом Гийо. Да пребудет Свет со всеми его ипостасями…
      – Ну, что же вы молчите, дорогой Альфред?
      – Думаю, именно это я и должен делать. Мы все еще не союзники.
      – А пора бы.
      – Что вы предлагаете?
      – Мы готовы помочь.
      – То есть ввести армию базилевса в Поммерн?
      – Чем же еще можно остановить ящеров?
      – Никаких ящеров у нас нет.
      – Помилуйте! Когда они появятся, будет поздно. Давайте заглянем хотя бы на один ход вперед.
      – А если заглянуть на два? Ввести ваши войска просто, а вот вывести гораздо сложнее. Простите, дорогой Пакситакис, ну вот нет у меня уверенности в бескорыстии его люминесценция Робера.
      – Напрасно, – усмехнулся Гийо. – Его люминесценций Робер эпикифор особый. Ничто человеческое ему не чуждо, в том числе и бескорыстие. И потом, разве у вас есть выбор?
      – А разве нет?
      – Барон, вы блефуете.
      – Отнюдь. Почему вы так уверены, что курфюршество не способно защитить себя?
      – Потому что ящеров много, слишком много, – терпеливо сказал проконшесс. – А свои лучшие дивизии курфюрст держит где? Правильно, отнюдь не в корпусе де Шамбертена, а на границе с нами, с Покаяной. Вместо того, чтобы двинуть их всем скопом на юг, к Драконьим горам. Причем ускоренным маршем… Неприступных крепостей не бывает, дорогой Альфред. А тринадцать тысяч солдат из корпуса де Шамбертена – это смешно.
      Обенаус тут же прикинул, что тринадцать тысяч солдат в ущелье было около двух недель назад. Быстро работают сострадарии, быстро. Очень могло быть, что в Ситэ-Ройяле располагали и более свежей информацией. Следовало попытаться узнать так ли это.
      – Вы начинаете открывать карты, дорогой Пакситакис?
      – Вот именно, вот именно. Только начинаю. И поверьте, не намерен останавливаться на полпути. Дело нешуточное! Если ящеры прорвутся, под угрозой окажется не только Поммерн, а весь север Афразии. То есть все земли, заселенные собственно людьми. И Покаяна не может игнорировать такую угрозу, поймите.
      – Как не понять, понимаю. На каких условиях вы согласны помогать?
      – На вполне разумных. Содержание войск – за счет Поммерна. Согласитесь, это будет вполне естественно.
      – Что еще?
      – Разумеется, группировка должна быть достаточно сильной.
      – Сколько?
      – Тысяч шестьдесят-семьдесят. Но лучше девяносто. Знаете, резервы никогда не бывают лишними. Его люминесценций говорит, что удача любит большие батальоны.
      – Его предшественник на Земле говорил несколько иначе. Что бог всегда на стороне больших батальонов.
      – У эпикифора был предшественник на Земле? – недоверчиво спросил Гийо.
      – Некий Наполеон Бонапарт. Но прошу вас, продолжайте.
      – Извольте. Боевые действия союзников могут быть успешными только при едином командовании.
      – Чьем?
      – Нашем, – после некоторой заминки сказал Гийо. – Но его высочество Бернар Второй может выражать несогласие по персональным кандидатурам.
      – Понятно. Все?
      – Нет. Войсковой тыл должен быть обеспечен от возможных беспорядков. Поэтому нужны небольшие гарнизоны в Нанже, Юмме, Бистрице. Ну и еще кое-где.
      Обенаус внутренне усмехнулся.
      Предложение означало оккупацию всей юго-восточной части Поммерна. Капитуляция без боя! А уж к Бистрицу бубудусков подпускать не годилось и на пушечный выстрел. Близ этой деревушки скрывался главный секрет и последний стратегический козырь Поммерна.
      Обенаус принадлежал к очень узкому кругу лиц, посвященных в высшую государственную тайну. Он знал, что в окрестностях деревушки Бистриц находится законсервированная база небесников.
      То есть землян.
 

* * *

 
      Но и без этого предложение Гийо вызывало массу опасений. Союз кота и мыши…
      Армия Покаяны расположилась бы всего в двух-трех переходах от курфюрстенбурга Бауцен, столицы Поммерна. При этом в руках покаянцев оказались бы знаменитые Неза-Швеерские ворота, горная узость, о которую споткнулось уже не одно нашествие из Пресветлой.
      Установив контроль над проходом, базилевс-император одним росчерком пера мог увеличить численность своей армии хоть до миллиона солдат. Будучи в здравом рассудке, на все это можно согласиться только под угрозой полной и неминуемой гибели. При всей ужасности ящеров до такой степени опасность еще не вызрела. И ее отсутствие проконшесс изо всех сил старался восполнить различными доводами для рассудка и аппеляциями к чувствам.
      – Дорогой барон! Присутствие иностранных войск – дело неприятное. Однако вопрос слишком важен для того, чтобы к нему подходили с традиционными мерками. На карте – миллионы жизней. Только вместе мы можем защититься от орд ящеров. Таким результатом будут гордиться потомки! Ибо это – торжество разума над застарелыми предрассудками, пример свободного объединения народов перед лицом общей опасности. Это ли не достойная цель?
      Несмотря на весь свой скепсис по отношению к правящей верхушке Покаяны вообще и к Гийо в частности, Обенаус не мог не признать, что и смысл и логика в предложениях проконшесса присутствуют. Он даже на минуту усомнился в своих подозрениях, а также в необходимости тех мер предосторожности, которые предпринял. На часах было уже восемь тридцать пять, а плохих намерений бубудуск никак не проявлял.
      – Благодарю вас, Пакситакис. Обязательно подумаю. Все, что я от вас услышал, непременно передам канцлеру Бройзе и его высочеству. Со всей возможной скоростью.
      – Я очень рад, что мы можем понимать друг друга, – улыбаясь, сказал Гийо. – Предлагаю тост за улучшение отношений между нами и нашими странами.
      – С удовольствием.
      Оба выпили.
      – Кстати, – небрежно заметил проконшесс. – Если его высочество так уверен в своих силах, то почему тогда он готовит пути к отступлению?
      – Какие пути? – совершенно искренне удивился Обенаус.
      Гийо взглянул на него с некоторым сочувствием.
      – Хорошо держитесь, коллега. Ничего не отвергаете, ничего не подтверждаете, стремитесь ответить вопросом на вопрос… Как губка впитываете все, что выбалтывает неосторожный проконшесс. Но вот козырей в вашей колоде нет, а у меня их предостаточно, можете проверить.
      – Например?
      – Например, мне известно, что ваш флот в очень большой спешке готовится к дальнему походу. Разве это не означает возможность покинуть государство для вашего осмотрительного государя?
      Обенаус огорченно развел руками.
      – Даже не знаю, что вам и сказать, дорогой Пакситакис. Из множества объяснений вы избрали самое невероятное и тут же в него уверовали.
      – Так ли уж невероятное? Тогда объясните, что же еще могут означать все лихорадочные приуготовления курфюрстенмарине?
      Барон решил не отрицать самого факта подготовки, который, судя по всему, был твердо установлен разведкой Покаяны. Взамен он надеялся узнать кое-что неизвестное для разведки Поммерна.
      – Тому есть много причин. Соседство с ящерами заставляет нас заботиться о пополнении запаса импортных товаров. Это столь естественно, что…
      – И курфюрст так этим озабочен, что готов предоставить для торговли даже «Поларштерн», свою личную яхту? – поинтересовался проконшесс.
      И вновь Обенаус едва не поежился: информированность Гийо впечатляла. Так же, как способность видеть во всем не самые лучшие побуждения.
      – Почему же нет? Его высочество Бернар – человек не меньших достоинств, чем его люминесценций Робер.
      – Допустим, допустим. Объяснение правдоподобное.
      Гийо вновь до краев наполнил бокалы неплохим померанским шерисом и пододвинул вазу с магрибскими фруктами.
 

* * *

 
      Обенаус вновь внутренне усмехнулся.
      С собственными деликатесами в Пресветлой всегда было напряженно. Дефициты, карточная система, палочная дисциплина для населения. А спецраспределители – для бонз. Каторжники, послушники монастырей и армейские части в борьбе за чахлый урожай… И все это – вместо такой естественной частной собственности на землю. Обенаус подумал, что, по-видимому, любая общественная система, лишенная этой основы, может держаться только с помощью либо значительного насилия, либо значительного обмана. А чаще – того и другого, вместе взятых.
      Однако основной человеческий продукт такого общества должен быть двуличным и вороватым. Без данных качеств трудно выжить в системе, где власть говорит одно, подразумевает другое, а добивается третьего. Сделать какую-то карьеру, тем более – дипломатическую, без этих качеств уж и совсем невозможно.
      Словно подтверждая мысли барона, святой отец отсалютовал полным бокалом, сделал добрый глоток и зажмурился от удовольствия. Он уже прикинул сколько казенного винца можно списать на этот служебный ужин. В интересах Пресветлой, разумеется. И в рамках официального задания Бубусиды… Получалось неплохо. Все пока получалось неплохо. Этот померанец начинал плыть!
      – Объяснение вполне правдоподобное, дорогой Альфред, – добродушно повторил проконшесс. – Но не будет ли полезной несколько большая степень откровенности? Давайте обмениваться информацией. Это значительно укрепит доверие между Ситэ-Ройялем и Бауценом.
      – А вы не слишком форсируете события? – холодновато спросил Обенаус. – Улучшение отношений между нами началось меньше часа назад. До этого мы восемьдесят лет враждовали.
      – Ставки слишком высоки. Дорог каждый день. И вы совершенно правильно поглядываете на часы, которые действительно сработаны в курфюрстенбурге Мюхельн. Никто ведь не знает, когда и где ящеры решатся на вторжение. Быть может, оно уже началось, пока мы беседуем. Между тем войскам Покаяны потребуются многие недели, чтобы прийти на помощь. Почему бы уже сегодня не начать утрясание деталей?
      – Был бы рад. Вопрос лишь в том, с какого конца браться.
      – О чем вы?
      – Два месяца тому назад флот базилевса-императора без всякого повода нанес повреждения нашему линкору «Прогиденс» и потопил фрегат «Сенжер». После этого начались захваты торговых судов. Об этих инцидентах и говорится в ноте, которую я вам вручал. Мне кажется, следует начинать с утрясания именно таких мелочей, дорогой Пакситакис.
      Проконшесс спокойно кивнул.
      – Да, этого вопроса не избежать. Видите ли, при дворе базилевса существует влиятельная группа лиц, которые считают, что нападение на ваши корабли вкупе с блокадой устья Теклы сделает курфюрста более сговорчивым.
      – Вы считаете морской разбой лучшим способом установления дружеских отношений?
      Гийо поморщился.
      – Пожалуй, «разбой» слишком сильное выражение. Не забывайте, мирный договор между нами так и не подписан. Следовательно, с юридической точки зрения наши страны все еще находятся в состоянии войны. Но если вы согласитесь на совместную оборону от ящеров, Поммерн получит вместо «Сенжера» равноценный фрегат, а родственникам погибших выплатят компенсацию. Торговые корабли будут возвращены, морскую блокаду, разумеется, снимут. Что скажете?
      – Лучше все сделать в обратной последовательности.
      – Это так важно?
      – Да, у нас ведь тоже есть горячие головы.
      – Если говорить серьезно, у ваших горячих голов нет шансов противостоять Покаяне ни на суше, ни на море.
      Обенаус покачал головой. Он все ждал того момента, когда на него начнут давить, и, похоже, дождался. Что ж, пришла пора расставлять точки…
      – А вы не спешите с выводами?
      – Я? Спешу? – очень удивился Гийо. – Линейный флот курфюрста, даже если учитывать дряхлый «Зеелеве» и поврежденный «Прогиденс», насчитывает всего семь единиц. Помилуйте, что они могут сделать против тридцати шести линкоров базилевса? На что вы рассчитываете, дорогой Альфред?
 

* * *

 
      Вот оно, подумал Обенаус. Вот для чего затеяна встреча!
      Коллега Пакситакис с самого начала не слишком рассчитывал на союз кота и мыши. Коллега желает знать планы курфюрстенмарине! Видимо, семь линейных кораблей – не такой уж и пустяк. Особенно если учесть, что морские силы королевства Альбанис, исконного врага Пресветлой, лишь немногим уступают Покаяне. В этих условиях гибель трех-четырех крупных кораблей означает конец покаянского превосходства на море. Кроме того…
      – Численное превосходство решает не все. Исходы сражений бывают неожиданными, дорогой Пакситакис. В любом случае, ваш флот может понести потери.
      – Вот-вот! Максимум, чего сможет добиться ваш доблестный Мак-Магон, и то – при очень большом везении, – так это прорыва сквозь наши заслоны. Куда? В открытое море? Ну, а дальше-то что? Без баз, при многократном превосходстве императорского флота эти корабли все равно обречены. Когда они погибнут – вопрос лишь времени.
      – Тогда что вас беспокоит?
      – Вот эти самые потери, о которых вы упомянули. – откровенно заявил Гийо. – Их надо свести к минимуму. И как только ваши горячие головы потеряют надежду чем-то повредить нам на море, их будет легче убедить в необходимости союза на суше. А выиграют все, поскольку уменьшится опасность уничтожения людей ящерами. Вдумайтесь: опасность полного истребления! Да по сравнению с такой угрозой все наши прошлые обиды по меньшей мере несерьезны. а по большому счету самоубийственны. Пора отбросить всё, что мешает объединению! Право, барон, опасность столь значительна, что я решился прямо спросить вас чего же ищет адмирал Мак-Магон в открытом море? Если у него нет задачи просто вывезти вашего государя на далекий остров с хорошим климатом?
 

* * *

 
      Как ни владел собой Обенаус, он все-таки откинулся на спинку своего кресла.
      Конечно, следовало ожидать чего-то подобного. Но не в такой же незамысловатой форме! И так поспешно…
      Гийо явно наскучило бродить вокруг да около. И проконшесс с восхитительным простодушием перешел к самой примитивной вербовке. В хорошем обществе, если нет возможности отвесить пощечину, подобные предложения отвергают с порога, либо оставляют без ответа. Однако на часах было только без девяти минут девять, следовало потянуть время еще. В этом не слишком хорошем обществе.
      – Кхэм. Дорогой Пакситакис, я думаю, что о планах адмирала Мак-Магона лучше всего осведомлен сам адмирал.
      – О, только не старайтесь убедить меня, что ВЫ ничего о них не знаете, – отозвался Гийо с проницательной улыбкой.
      Видимо, он уже решил, что защита противника если не прорвана, то дает трещины, поэтому пришла пора усилить нажим.
      – Альфред, поймите, крови не будет! До боя дело просто не дойдет. В любом месте, куда захочет отправиться Мак-Магон, мы можем собрать такие силы, что адмиралу ничего не останется кроме капитуляции. На самых почетных условиях, разумеется. В результате удастся избежать бесполезных жертв. Это ли не достойная задача, дорогой барон? Вы ведь пацифист, насколько мне известно.
      Обенаус кивнул.
      – Да, я противник войн. Все споры можно и нужно решать путем переговоров. Только для этого требуется обоюдное желание.
      На лице Гийо проступил слабый румянец.
      – Вот и давайте же, давайте! Судьба предоставляет нам уникальный шанс!
      – Но я действительно не знаю планов адмирала Мак-Магона, дорогой Пакситакис…
      И тут померанский посол выбросил наживку.
      – …а мои личные догадки вряд ли кому-либо интересны.
      В ответ проконшесс вывалил целую корзину.
      – Ошибаетесь, очень даже ошибаетесь, дорогой мой Альфред. Ваши догадки настолько интересны, что вполне могут быть оценены графским титулом, как мне кажется.
      Тут проконшесс заметил на лице собеседника невольную гримасу и поспешил исправиться:
      – Впрочем, зная вашу исключительную щепетильность, я буду просить обрата эпикифора так не поступать. В самом деле, род Обенаусов испокон веков живет в Поммерне, именно ему и должен служить в будущем. Но вот в каком качестве? Я убежден, что вы, дорогой Альфред, как нельзя лучше подходите для роли канцлера. И это вполне возможно! Когда Поммерн и Покаяна заключат союз, мнение люминесценция ордена Сострадариев станет весьма и весьма весомым, не так ли?
 

* * *

 
      Часы наконец пробили девять.
      Обенаус почувствовал усталость. Нет, он был более высокого мнения об искусстве одного из лучших дипломатов Пресветлой. Оставалось окончательно сорвать с него маску. Гийо выболтал вполне достаточно. Для одной беседы – даже более чем достаточно.
      – Нет, такое предложение я принять не могу.
      – Почему? – искренне удивился проконшесс.
      – Дорогой Пакситакис, – с почти искренним сочувствием сказал Обенаус (выкладывался же человек изо всех сил!), – право, мне жаль, что вы понапрасну потратили на меня столько времени. Вы очень старались…
      Гийо нетерпеливо его прервал.
      – Но почему, почему вы отказываетесь?
      – Да по многим причинам. Например, потому, что взятки брать нехорошо. В любой форме.
      – Взятки? Какие взятки? Люминесценций не дает взяток! Он награждает.
      – Ну, вот в этом наши мнения и расходятся, – мирно сказал Обенаус, поднимаясь из кресла. – Благодарю за очень полезную беседу. Был рад вас видеть, ваше просветление.
      Проконшесс вспыхнул. Легкий румянец на его щеках превратился в крупные красные пятна.
      – Жаль, – сказал он, дергая за шнурок. – Невероятно жаль. Видит Пресветлый, я действительно старался.
      – Да, безусловно.
      – Старался не доводить дела до крайности! Но во имя Пресветлого я обязан довести дело до конца.
      – Крайности? Какие крайности? О чем вы, святой отец? – с недоумением спросил Обенаус.
      – О том, что вы не уйдете, пока не ответите на некоторые вопросы. Я был с вами откровенен, дорогой Альфред, очень откровенен. Теперь – ваша очередь!
      Гийо позвонил, и в дверях появилась очень хорошая охрана проконшесса.
      – Ну вот, – огорченно сказал Обенаус. – И охота вам портить вечер, Пакситакис? Так хорошо посидели…
      Гийо молча махнул рукой и бубудуски вошли в кабинет.
      Обенаус спокойно извлек шпагу. В другую руку он взял каминные щипцы.
      Гийо наблюдал за ним с ироническим любопытством.
      – Не смешите, – фыркнул он.
      Тем не менее благоразумно спрятался за спины своих монахов с военной выправкой. Уже оттуда добавил:
      – Учтите, Великий Муром гуляет. До завтра никто вас разыскивать не будет. Когда же нас спросят, мы ответим, что никакого барона Обенауса в глаза не видели. И совершенно неважно, поверит ли этому посадник. Обыск посольства Пресветлой Покаяны немыслим. Дорогой Альфред, вы проявили большую опрометчивость, явившись сюда. Сюда нужно либо не приходить, либо быть более сговорчивым. Добрый совет: не стоит переоценивать своих возможностей. Поверьте, есть боль, которую человеческий организм вынести не может.
      – Боль? О! А ведь орден Сострадариев осуждает пытки. Разве не так?
      – Речь идет не о пытках, а всего лишь о наказании, сын мой.
      – Разве имеет право посол Покаяны наказывать посла Поммерна?
      Гийо презрительно рассмеялся.
      – Право? Жалкие уловки! Пытаетесь выиграть время, заговаривая мне зубы?
      – Я пытаюсь уберечь вас от греха, святой отец, – серьезно сказал Обенаус. – Быть может, даже спасаю вашу душу. Дорогой Пакситакис, душа-то у вас только одна, в отличие от лиц.
      – Вас беспокоит моя душа? Я тронут.
      – Представьте себе, беспокоит. Кто знает, вдруг ваш Корзин в чем-то прав? Ну, например в том, что тот свет в какой-то форме существует. А вместе с ним и какая-то форма ответственности за все, что мы творим на этом свете.
      Гийо вяло хлопнул ладонями.
      – Это был хороший ход, дорогой Альфред. Но бесполезный. Да, один посол не вправе наказывать другого. Но проконшесс истинного учения полномочен воспитывать заблудших любого ранга. Для Ордена – вы всего лишь один из померанских окайников. Только и всего.
      – А, воспитание. Вот интересно, верите ли вы-то в Светлое учение.
      – Не имеет значения.
      – Пожалуй, вы ответили на мой вопрос.
      – А вы не оставили мне выбора. Согласно учению святого Корзина Бубудуска….
      Тут проконшесс был вынужден отвлечься.
      – Эй, что там за шум?
 

* * *

 
      Через зарешеченное окно послышались крики, визг, хохот, крутая муромская ругань. Из коридора протолкался обрат Сибодема и что-то возбужденно зашептал на ухо обрату проконшессу.
      Гийо не сдержался.
      – Стрелять? Стрелять надо было раньше, болван! Еще когда они полезли через ограду!
      – Так ряженые ведь, ваше просветление… Иван Купала, уважение обычаев и все такое прочее. Вы же сами приказывали… Да и много их, чуть ли не сотня.
      – О, силы небесные! Олухи, кретины!
      – Ето кто? – басом осведомились из коридора. – Эй, поп! Пошто сухой бродишь, пошто Заповедный не чтишь?
      – Ваши законы не распространяются на подданных его величества Тубана Девятого, милейший.
      – Еще чего! В Муроме? В Муроме распространяются. Всех макали и тебя макнем.
      – Что-о?!
      – То-о.
      – Немедленно убирайтесь! Да вы знаете с кем вы… Я – Пакситакис Гийо! Я проконшесс! Я – посланник самого базилевса!
      – Ну, так и соблюдай обычаи, посланник. Магрибского посла макали? Макали. Прецедент! И лорда альбанского облили. Эвон, сам посадник муромский окропился, а ты чего – выше Тихона хочешь стать? Не, не выйдет! Да и нескромно. Тут у нас Муром, а не сумасшедшая Покаяна. Того ради и Бубусида нам не указ. Да чего там рассуждать, хватай его, ребята!
      В кабинет плеснули из ведра. Для пробы.
      Монахи разом повытаскивали из-под широких одежд оружие, но вдруг скисли, засомневались. Обенаус не видел, что творилось за дверью, но там что-то такое показали обратьям-телохранителям. Эдакое, серьезное, убедительное. Те разом и присмирели.
      – Дикость, варварство! – бушевал Гийо. – Барон, вы когда-нибудь видели, чтоб так обходились с дипломатом?!
      Обенаус простодушно улыбнулся.
      – Да ни разу в жизни, дорогой Пакситакис. Вы чуть-чуть не успели показать.
      Когда хорошая охрана расступилась, он еще имел удовольствие видеть, как покаянского дипломата за руки и за ноги тащили по лестнице.
      – А-а! – вопил Гийо. – Знаю я, чьи это проделки! Вас подставили, идиоты муромские!
      – Каки-таки проделки? – прогудел предводитель ряженых. – Закон Заповедный справляем. Ты давай того, поаккуратнее, т-твое просветление! Ишь какой неслушный…
      А потом добавил, умница:
      – Еттого, со шпажонкой, – тоже в бочку.
      – Так мокрили уже, – сказал кто-то.
      – Разве? Когда?
      – Да поутру. Господин барон… это. Кавальяк выставляли.
      Предводитель ряженых почесал затылок.
      – Кавальяк? Ну и чего? Пущай с попом побарахтается. Тудысть!
      – Хлипкий он какой-то.
      – Ничего. Не застудится, – ухмыльнулся Егудиил. – В бочке, почитай, вода уже святая!
      Ряженые обидно захохотали. А Гийо, бултыхаясь в бочке под водосливом, лишь скрипел зубами. До него начало доходить, как тонко Обенаус все рассчитал и как изящно себя освободил: ни одного из участников опознать невозможно. Сколько сейчас ряженых в Муроме… И еще учел Обенаус, что ссориться с посадником Покаяне вообще ни к чему. Поскольку на носу война с Поммерном. Умен, пес. Ловок, шельма. Но ничего, ничего, ничего. Теперь против этого барончика ополчится весь орден Сострадариев и вся пресвятая Бубусида. А уж проконшессто Гийо постарается…
      – Шпагу, шпагу не отбирайте, – вдруг заволновался обрат Сибодема. – У барона то есть.
      – А пошто?
      – Иначе война будет! В виде боевых действий.
      Ряженые опять захохотали.
      – А если со шпагой макнем, война будет?
      – Нет, наверное, – с умудренностью сказал Сибодема. – Только насморк.
      И шумно высморкался. У него сильно чесалось под мокрой рясой, но он героически не чесался на виду у муромских дикарей. А то возомнят о себе несусветное.

       Водоизмещение–  1730 тонн. Трехмачтовая баркентина.
       Максимальная зарегистрированная скорость – 17,8 узла.
       Вооружение – 66 орудий калибром до 36 фунтов.
       Экипаж – 696 человек плюс 75 пассажиров первого класса.
       Командир – шаутбенахт Юхан Свант.
 
       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
       СУПРЕМАТОРУ ОРДЕНА СОСТРАДАРИЕВ
       КЕРСИСУ ГОМОЯКУБО
       ЛИЧНО
 
       Обрат бубудумзел!
       Эскадра Поммерна еще не появлялась. Установлено круглосуточное наблюдение. Разработана операция по временному контролю над одним из мостов.
       С печалью сообщаю, что старания наставить на светлый путь посла Обенауса успехом не увенчались. Окайник упорствует, позволяет себе непотребные высказывания в адрес самого даже Великого Пампуаса нашего, святого Корзина, злоумышляет на основы веры, вредит Пресветлой Покаяне где и как только может. Еретик предерзок есмъ!
       Обрат Керсис! Вынужден я просить благословения на Ускоренное Упокоение для нечестивца. Нет на этом Свете возможности для просветления Альфреда, барона фон Обенауса! А старший душевед обрат Замурзан и подавно так считает.
 
       Да объявится воля Пресветлаго!
       Да продлятся дни базилевса нашего,
       Императора Тубана Девятого!
       Аминь.
 
       К сему – Пакситакис, проконшесс
       Писано в Муроме
       июля 5 дня 839 года от Наказания
 

* * *

 
      Покачиваясь на мягких рессорах, экипаж катился в сторону Теклы.
      Его крыша порой задевала низкие ветви, стряхивая с них дождевую воду. Ждан удобно развалился на подушках и глядел в окно кареты.
      Ночью и под дождем место недавнего пикника выглядело совсем иначе, чем днем. Хмуро, безрадостно. Над рекой висел плотный туман. Его полосы протянулись к берегу, расползлись по лесу и наполовину скрыли стволы сосен. Деревья от этого казались воткнутыми в серую массу, как свечи в именинный торт. Или в пирог с черемухой, подумалось вдруг Ждану.
      Он опустил стекло и выставил голову наружу.
      Тотчас же в ноздри ударила сложная смесь из запахов хвои, водорослей, прели; усилились стук копыт о намокшую песчаную дорогу, шум сосен, дребезжащий звон колокольчика. За шиворот скатилась холодная капля.
      Ждан поежился, но голову не убрал, поскольку впереди показались ворота той самой усадьбы, в которой чуть больше суток назад гостевала честная студенческая компания. Оказывается, не только в сказках все может измениться в один день! От всего случившегося веяло тайной, приключениями, опасностями. Можно было сделать свою судьбу, сделать себя. Ждану это нравилось. Однако сильно много тумана окружало все дело. И в прямом, и в переносном смысле. Он подумал, что вопреки уверениям противошпионного генерала Фромантера какой-то подвох все же должен быть.
 

* * *

 
      Карета миновала скупо освещенную виллу, повернула влево и покатила вдоль знакомого забора из красных кирпичей.
      Минувшим вечером эту часть поместья Ждан разглядеть не мог, поскольку ее скрывал пригорок, и скрывал не случайно, – оказалось, что здесь в берег врезался узкий, облицованный серым камнем канал.
      В нем белели две небольшие прогулочные яхты со свернутыми парусами. Еще одна яхта, лишенная мачты и укрытая брезентом, покоилась на слипе. Дальше, у самого выхода в Теклу, к стенке был причален морской баркас с полной командой гребцов. Перед ним карета и остановилась.
      Дверцу тут же распахнули.
      Сильнее запахло речными водорослями. И еще – смолой. В черной ночной воде канала качались блики газовых фонарей. На пирсе Ждан увидел флотского офицера в белом шарфе и перчатках.
      – Господин Кузема-младший? – спросил офицер.
      – Я есмь Кузема. Младший.
      Офицер поднес к козырьку два белых пальца.
      – Мичман Петроу. Тоже младший.
      – О! Ваши предки из Мурома?
      – Нет, из Песцов.
      – Это где?
      – Да в княжестве Четырхов.
      – А! Ну, Четырхов – почитай тот же Муром.
      – Да, почти.
      – Приятно познакомиться. Меня Жданом Егорычем кличут.
      Мичман еще раз поднес пальцы к козырьку.
      – Виталий.
      – А по батюшке?
      – Анатольевич. Прошу на баркас, сударь. Через десять минут мы должны быть на борту.
      – Во как, – без особого восторга отметил Ждан. – По минутам все рассчитано?
      – А как же иначе? – удивился мичман Петроу. – Кригсмарине, дорогой земляк.
      – Ладно. Посмотрим вашу кригсмарину.
 

* * *

 
      Вечерний туман укутывал монаршью яхту. Издали были заметны только голые мачты. Лишь метров со ста пятидесяти корпус «Поларштерна» стал смутно прорисовываться, как на листе ватмана с размывкой.
      Крепкие, тренированные матросы гребли на совесть, баркас плыл быстро, и вскоре в мутной туманной массе уже различался высокий борт с длинным рядом пушечных портов.
      Ждан знал, что яхта Бернара Второго была выстроена по эскизам самого курфюрста. Она имела длину и оснастку линкора при несколько меньшей ширине и осадке. Эта относительная узость делала «Поларштерн» судном менее устойчивым при боковой качке, зато более быстроходным, способным оторваться от превосходящего по мощи корабля. А над быстроходными фрегатами яхта имела преимущество в артиллерии. На ее нижней палубе располагались десятки очень дорогих пушек со стволами из лучшей стали. Их могло быть и больше, однако следующая палуба почти целиком отводилась под комфортабельные каюты, там на месте пушечных портов уютно светились прямоугольные иллюминаторы. Из этого следовало, что «Поларштерн» все же не предназначен для эскадренного боя, в котором корабли час за часом громят Друг друга страшными бортовыми залпами.
      Еще выше располагалась палуба, открытая в средней части, но с надстройками на оконечностях. Носовая из них, или форкастель, вмещала в себя просторный камбуз, кабестан и трапы в нижние помещения. На ее крыше стояла батарея легких пушек, сразу четыре из которых могли вести огонь по курсу. А в кормовой надстройке, начинающейся от грот-мачты, располагались личные апартаменты курфюрста и каюты для наиболее важных лиц из его окружения.
      Наконец над ними, в короткой надстройке между бизанью и кормовым свесом, обитали капитан и старшие офицеры.
      В свое время Ждан с большим интересом изучал чертежи этого весьма оригинального корабля. Он знал, что острый нос и плавные, «зализанные» обводы в сочетании с уменьшенной шириной корпуса позволяли «Поларштерну» при хорошем ветре держать ход почти до восемнадцати узлов. Такая скорость давала возможность оставить за кормой не только линейные корабли, но и большинство фрегатов как Пресветлой Покаяны, так и Магриба. Ждан сомневался, что за яхтой смогут угнаться и самые быстроходные из линкоров Альбаниса. А если бы кто из них и догнал, то не слишком бы этому обрадовался: кормовая батарея «Поларштерна» была усилена и состояла из шести дальнобойных орудий.
      Несомненно, курфюрст с самого начала замысливал свой корабль не только как средство для прогулок, но и так, чтобы при необходимости он мог справиться с ролью океанского рейдера. В Мохамауте профессора судостроительного факультета единодушно считали, что конструкция корпуса, оснастка и вооружение «Поларштерна» этой задаче вполне соответствуют. Иначе говоря, яхта годилась для одиночной игры в прятки с целым флотом.
 

* * *

 
      На этом весьма необычном корабле Ждана действительно ждали.
      Сразу несколько матросов подхватили багаж и без лишних слов проводили его в четырехместную каюту по левому борту. Господа Фоло и Бурхан, как и утверждал начальник службы безопасности Поммерна, действительно находились в этой каюте и уже, под мерное покачивание, дремали в своих койках. Впрочем, дремали чутко. Едва Ждан вошел, оба сразу открыли глаза.
      – Ну, – со смехом спросил Бурхан. – Каково?
      Ждан только покрутил головой.
      – Если б кто рассказал – не поверил бы. До сих пор не очень верится. Пошли погулять добры молодцы, и вдруг – трах, бах, здрасьте, – попали с бала на корабль… Между прочим, ты догадываешься, кто они, наши лесные бабки-ежки?
      – Пожалуй, что догадываюсь.
      – Ну и?
      – Думаю, ты и сам догадываешься, – уклончиво отозвался эффенди. – В любом случае, времени впереди много, рано или поздно мы все узнаем окончательно и совершенно точно. Да ты располагайся, располагайся. Чувствуй себя как дома!
      – Как дома? Ишь, какой быстрый…
      Ждан не спеша осмотрелся.
      Их каюта напоминала не столько каюту, сколько номер не самого дорогого, но все же отеля.
      Пара двухъярусных коек располагалась вдоль наружного борта, а другая – напротив, вдоль внутренней переборки. Этот отсек можно было превратить в подобие изолированной спальни при помощи ширмы. Оставшаяся часть помещения тогда приобретала вид тесноватого, но отдельного кабинета с иллюминатором, письменным столом, полкой для книг, диванчиком и парой привинченных к полу табуретов.
      Но больше всего поражала невероятная для парусного судна роскошь: слева от входа легкой переборкой был выгорожен туалетный блок с раковиной и душевой лейкой. А справа от пола до подволка располагался вместительный платяной шкаф. Вещи также можно было хранить в рундуках под нижними койками.
      – Нравится? – поинтересовался Кэйр.
      – Ничего, жить можно, – проворчал Ждан тоном бывалого профессионала. – Что, у меня, конечно же, верхняя койка?
      – Ничего не поделаешь, голубчик. Чтобы претендовать на нижнюю, нужно приходить немного раньше. Или быть чуточку постарше.
      Ждан бросил на верхнюю койку чемодан.
      – Эх, слуга закона! Нахал ты, ваша честь.
      – Есть немного, – признал Кэйр.
      И тут же с большим умением перевел разговор в другое русло.
      – Есть хочешь? Мы от ужина кое-что припасли.
      – Спасибо, не могу. Мне пришлось съесть щи, которые я приготовил на нас четверых.
      – Да когда ж ты успел?
      – Успел. Представляешь, безопасность Поммерна, значит, меня у подъезда ждала, а я щи наворачивал.
      – М-да, только ты так умеешь.
      – И то с трудом. Знаешь, кое-как влезло.
      – Боже! Зачем же так страдать?
      – Как – зачем? Чтоб добро не пропало.
      Кэйр расхохотался.
      – Ну вот. Мы так Францу и говорили, что голодным ты не приедешь.
      – Я? Да ни в жисть. Кстати, а где этот заботливый Франц?
      – О, Франц самозабвенно изучает профессию санитара. Боюсь, что видеть мы его будем нечасто. Ты знаешь, что нежная Изольда в действительности оказалась флотским костоправом?
      – Хорошо, что не костоломом. Знаю. Но мне кажется, господа, что вообще-то мы знаем далеко не все, что следовало знать перед тем, как оказаться на палубе этого царственного корабля.
      – Очень может быть, – сказал Бурхан.
      – Тебя это не беспокоит?
      – Все мы никогда знать и не будем, – философски заявил Кэйр. – Да и поздно уже, пожалуй.
      – Никогда не поздно узнавать новое. Тем более – понимать.
      – Например что?
      – Например, то, что наше появление здесь есть следствие нашего появления на вилле. Как, кстати, она называется?
      – Понятия не имею.
      – Вот то-то. Совершенно ясно, что туда мы не должны были попадать. Но коль скоро попали, должны были молчать. А лучший способ обеспечить наше молчание – отправить всех четверых за тридевять земель. Разве не так?
      Кэйр озадаченно сел в своей койке.
      – Да, похоже на правду. Очень даже похоже. Но что из этого следует?
      – Тогда возникает вопрос, почему мы должны были молчать. Между прочим, мне разрешили написать отцу только несколько слов. Нашел, мол, работу за морем, как устроюсь – сообщу.
      – И мне, – сказал Ждан. – Тогда в спешке я не сильно задумался, а сейчас мне это не очень нравится.
      – Честно говоря, мне тоже, – сказал Кэйр.
      Бурхан кивнул.
      – Ну, и почему такая тайна вокруг экспедиции?
      – Это может означать только одно. Что есть силы, способные помешать, – сказал Кэйр.
      – Правильно. Только зачем? На Терранисе ведь земель, не заселенных даже ящерами – хоть отбавляй.
      – Верно. Но другого объяснения я не вижу.
      – Э! – сказал Ждан. – Как бы там ни было, нас могут ждать разного рода неприятные неприятности.
      – Вполне возможно. Например, в виде имперского флота.
      – А вот об этом генерал, симпатичный такой старичок из статсбезопасности, упомянуть забыл! Ошеломил, понимаешь, дипломом, отзывом самого Лумбы…
      – И золотыми оберталерами, – усмехнулся Кэйр.
      – Верно. Тебе тоже дали?
      – А как же. И я размяк не хуже тебя. Тут еще Франц замучал: соглашайся да соглашайся. А то, говорит, помру.
      Бурхан вдруг с треском захлопнул книгу, которую только что раскрыл.
      – Не прогуляться ли трем смелым джигитам? – предложил он.
      – По палубе царственного корабля?
      – По палубе царственного корабля.
      Кэйр и Ждан переглянулись.
      – Ты считаешь…
      Бурхан постучал костяшками пальцев по переборке.
      – Врачи говорят, что свежий воздух перед сном полезен.
      – Да ну, не может быть, – сказал Ждан. – Это у вас, в Джанге, все еще интриги любят.
      – А в других федеральных землях всяк человек человеку друг?
      – Ну, нет еще.
      – Тогда послушай коварного джангарца. Если я и ошибаюсь, здоровье наше ничуть не пострадает.
      – А сквозняки? – усмехнулся Ждан.
      – Сквозняки, мой друг, опасны только в помещениях. Эх, не видели вы наших степей! Знаешь, вскочишь, бывало, в седло…
      – Зато скоро увидим море, – вернул его на землю Кэйр.
 

* * *

 
      Они покинули каюту, вышли на свежий воздух.
      И тут выяснилось, что на корабле, даже таком большом, как «Поларштерн», уединиться не так уж и просто, как может показаться с берега. Если вообще возможно.
      Во-первых, места для прогулок были строго ограничены. Обычным пассажирам отводились лишь шканцы, то есть часть верхней палубы между грот– и бизань-мачтами. При этом значительное место здесь занимали пушки, бухты канатов, палубные лебедки и так называемые «светлые люки», то есть забранные решетками проемы, через которые свет и воздух проникали во внутреннее пространство корабля.
      А во-вторых, несмотря на поздний час, на верхней палубе было довольно многолюдно. Там прогуливались два величественных старца, сновали озабоченные матросы, присутствовали даже дамы с зонтиками; подле одной из них немым истуканом замер Франц. В общем, сразу стало ясно, что разговор без посторонних здесь невозможен, и что именно влюбленный архитектор страдает от этого больше всех остальных обитателей «Поларштерна», вместе взятых.
      – Утешает, что таких, как мы, здесь немало, – усмехнулся Кэйр.
      – Каких «таких»?
      – То есть решившихся сплыть из курфюршества.
      – И что же в этом утешительного?
      – Ну, не могут же все эти люди быть сумасшедшими.
      Все трое посмеялись, но не слишком беззаботно.
 

* * *

 
      Курфюрстен-яхт «Поларштерн» стоял на якорях.
      Тем не менее его слегка покачивало, и это наводило на неприятные размышления о том, что же предстоит пережить в открытом море. Моросил мелкий дождь, с реки налетали порывы прохладного ветра.
      – Ну как, надышались? – усмехнулся Ждан. – Не пора ли…
      – Подожди, – сказал Бурхан.
      – Чего?
      – Вот это я и хочу узнать. Тебе не кажется, что тут все чего-то ждут?
      Кэйр огляделся.
      – Да, похоже. Ну-ка, ну-ка… Слушай, мне тоже становится любопытно.
      Пробили склянки. Почти сразу после этого в тумане послышались голоса, плеск весел. Вскоре к борту корабля подошел тот самый баркас, на котором приехал Ждан. В этот раз на нем прибыли сразу три женщины и несколько мужчин.
      Дамы, едва поднявшись по трапу, опустили на лица вуаль и быстро прошли в кормовую надстройку. Вслед за ними прошагал и высокий, атлетически сложенный мужчина.
      – Помилуйте, – сказал Кэйр. – Да ведь это же…
      – Старина Ру-уперт.
      – И как всегда – с пистолетами?
      – А как же! Он, наверное, и спит с ними.
      – И с гитарой.
      – Послушайте, а ведь самую младшую дочь самого… самого… – Ждан запнулся.
      Кэйр мягко притронулся к его могучему плечу.
      – По-моему, в самом деле становится чересчур свежо. Ты предлагал вернуться?
      – Да ладно, ладно, могу и вернуться. Только на ногу не наступай. И что за мода такая?
      – Уговорил. Надеюсь, ты не сболтнешь…
      – Почему? Подумаешь – принцесса. Девка как девка. Она же нормальная! В отличие от вас.
 

* * *

 
      Всю ночь в приоткрытый иллюминатор слышались плеск волн, шум дождя. Под этот шум и под мерное покачивание спалось просто богатырски. Ни шаги на верхней палубе, ни команды офицеров, ни хлопание парусины абсолютно не мешали. Все четверо друзей наверняка проспали бы завтрак, если бы их почтительно не разбудил коридорный матрос.
      – Внутренний распорядок вступил в силу, господа, – сказал он. – Потому как мы уже в походе.
      – Уже? – неприятно удивился Кэйр.
      – Так точно. Позвольте напомнить, что завтрак в восемь тридцать.
      – А позже нельзя? – зевая, спросил Ждан.
      – Можно, герр инженер. В любое время. Только уже за собственный счет.
      – Э! А в восемь тридцать, значит, бесплатно?
      – Так точно. По условиям контракта.
      – Тогда встаем. Эй, сони, штейт ауф! Ибо промедление штрафу подобно.
      – Прошу прощения, – сказал коридорный. – Господа, обязан вас предупредить, что в кают-компанию принято являться при галстуках.
      – Спасибо, любезный, – сказал Франц. – Вот тебе полталера.
      – Виноват, – сказал матрос. – «Поларштерн» – боевой корабль, гершафтен.
      – Да? И что из этого следует?
      – В кригемарине чаевых не берут.
      – И давно? – удивился Кэйр.
      – А разве когда-нибудь брали? – удивился матрос.
      – Прекрасный ответ.
      Матрос ухмыльнулся.
      – Благодарю, ваша честь.
      Он откозырял и почтительно прикрыл за собой дверь.
      – Ну и шельма, – заявил Кэйр. – Настоящая находка для юстиции.
      – Брось, он отличный парень, – не согласился Франц.
      – Но чаевые все же берет, – заметил Ждан. – Или я ничего не понимаю в рожах.
      А Бурхан сделал обобщающее заключение:
      – Значит, пригодится. Кэйр, ты случаем не знаешь как его зовут?
      – Флогуа.
      – Как?
      – Флогуа.
      – Странное имя. А откуда ты знаешь?
      – Странно, что ты об этом спрашиваешь.
      – А, ну-ну. Братцы, все волнения ни к чему! Экспедиция закончится благополучно, ибо сам великий Кэйр с нами. А ему все ведомо под Эпсом.
      Кэйр лениво запустил подушкой. Но попал во Франца.
      – Вот все и началось, – с неожиданным здравомыслием сказал влюбленный. – Непонятно чем закончится. А вы беситесь, ваша честь.
 

* * *

 
      Кают-компания занимала место от борта до борта. Несмотря на хмурую погоду, обычного корабельного сумрака в ней не имелось. Это самое просторное из помещений монаршей яхты располагалось прямо под длинным решетчатым люком, а, кроме того, свет проникал еще через боковые иллюминаторы, имевшие несколько большие размеры, чем в каютах.
      В восемь двадцать пять столы уже были накрыты. На каждом стояла табличка с номером каюты, так что гадать, куда и кому садиться не требовалось.
      Народу было много. В салоне находилось не меньше семидесяти гражданских лиц. Большинство были молоды, но уже не юны. Женщин и мужчин среди них оказалось примерно поровну, причем многие явно составляли семейные пары.
      Все учтиво раскланивались, с готовностью представляясь друг другу. Кого здесь только не было – строители, агроном, акушерка, молодой, с веселыми глазами астроном, две школьные учительницы, кузнец с молотобойцем, трое полицейских, четверо фермеров с женами, аптекарша, пастор, каретник, булочница, гончар, портниха и даже профессиональный охотник на динозавров, – в общем, первая заморская колония Поммерна не должна была испытывать нехватку специалистов как минимум несколько лет.
      В восемь тридцать пришел капитан со старшими офицерами, причем последний из них перешагнул коммингс с боем часов. Видимо, такая точность являлась особой формой флотского щегольства.
 

* * *

 
      Капитан «Поларштерна» внешность имел внушительную, – высокого роста, мощного, несколько тучного сложения, с наголо бритой головой, но с густыми усами и бровями.
      Пассажиры на яхте курфюрста подобрались и воспитанные, и дисциплинированные. Как только корабельное начальство заняло свои места, шум голосов, звяканье ножей и вилок, стук отодвигаемых стульев, – все это быстро стихло.
      – Дамы и господа, – сказал капитан. – Я – командир яхты «Поларштерн» шаутбенахт Юхан Свант. А это – мои главные помощники: обер-офицер Эрвин Геффке, штурман Анджей Омеловски и старший врач Мехрам Индиз. Хочу поздравить всех с началом нашего рейса, который правильнее считать походом. Цель его вам в общих чертах известна, поэтому говорить о ней особой необходимости нет. Но многие из вас на борту военного корабля оказались впервые, поэтому могут возникать различные бытовые проблемы. С каждой из них вы можете обращаться к любому члену команды. Мы постараемся, чтобы плавание прошло как можно менее обременительно и даже, насколько позволят обстоятельства, комфортно. Однако нас наверняка ждут и штормы, и неизученные берега, и опасные фарватеры. Кроме того, скажу прямо: возможны и бои, поскольку устье Теклы блокировано императорским флотом.
      – Вот оно что, – тихо сказал Кэйр.
      – Короче говоря, – продолжал капитан, – не исключаются ситуации, когда судьба всех может зависеть не только от команды, но и от любого пассажира. Поэтому каждый из мужчин пройдет соответствующую подготовку и получит место по авральному расписанию. Занятия и тренировки займут не больше двух часов в сутки, все остальное время – личное. Вот и все, что я собирался сказать. Желаю всем приятного аппетита!
 

* * *

 
      За завтраком все четверо свежезавербованных колониста с любопытством озирались.
      Обращало внимание, что часть мест за почетным капитанским столом оказалась незанятой, – некоторые из пассажиров не пришли. Причем пассажиры весьма знатные. Не слишком учтивый господин Кузема не преминул спросить о них мичмана Петроу-младшего. Молодой офицер взглянул на него с некоторым замешательством.
      – Я думаю, эти места могут еще пригодиться, господин инженер.
      – И я так думаю, – кивнул Ждан.
      И продолжил с простодушным упрямством:
      – А для кого?
      – Поживем – увидим.
      – Скрытничаете?
      – Прошу извинить. Видите ли, вопросы, связанные с пассажирами, в мою компетенцию не входят.
      – А что входит?
      – Трюмная команда.
      – Эге! Так вы инженер?
      – Так точно.
      – Морской корпус заканчивали?
      – Нет, Мохамаут. Потом подписал контракт, окончил ускоренные курсы. Ну и – сюда.
      – Понятно. Слушайте, возьмите меня в свою команду.
      Мичман озадаченно отложил нож и вилку.
      – Вас? Простите. В качестве кого?
      – В качестве аварийного расписания.
      – А кто вы по образованию?
      – У меня такой же диплом судостроительного факультета, как и у вас.
      – О!
      – Ага. Так что, договорились?
      – Разумеется. Правда, я должен еще получить добро от старпома, но думаю, он возражать не будет. Как вы относитесь к экскурсии по кораблю, коллега?
      – С превеликим удовольствием. Я ведь изучал чертежи! А что, сильно течет посудина? Восемнадцать лет ведь плавает.
      Мичман едва не подавился от возмущения.
      – Да ни капли! Сударь, «Поларштерн» не на магрибской верфи строили.
      Отработанным движением Кэйр и Бурхан наступили мурмазею сразу на обе ноги. Франц тоже пытался, но опоздал и наступил на ногу Кэйра.
      Ждан охнул и принялся заглаживать промах.
      – Ну, ну, не серчайте. Это ж я так… любя спросил.
      – Любя?
      – Без преувеличений. Вот именно. Разве можно оставаться равнодушным к такому кораблю, как «Поларштерн»? Это же сказка! Это ж… фея океанов! Вспомните изысканную заостренность носовой части, изящный подъем линии киля к корме, или этот восхитительный, полный свободы развал шпангоутов на миделе! А шкотовые лебедки? Ненамокающие паруса?
      – Оу, – сказал Петроу.
      – А система самотечного водозабора по трубам от форштевня? А высота мачт? А свинцовый балласт? А устойчивость на курсе? Нет, назовите мне еще хотя бы один корабль, не оставляющий волн в кильватере!
      – Не могу, – признался мичман. – Волны, вообще-то… немного есть.
      – Быть может, тогда вы знаете какое-то иное судно, сохраняющее сухой бак при волнении до пяти баллов?
      Глаза Петроу-младшего загорелись.
      – Таких больше нет.
      – Герр Петроу…
      – Зовите меня Виталием!
      – Продолжим, Виталий. Если вы и видели коробку, которая при водоизмещении почти в две тысячи тонн имеет скуловые кили и при этом совершает циркуляцию радиусом…
      – Довольно! – воскликнул сраженный Петроу. – Сударь, сразу после завтрака жду вас в грузовом трюме. Если опоздаете хоть на минуту – обижусь. Вы сами увидите, с какой точностью…
      Кузема многозначительно глянул на друзей.
      – Силен, – прошептал Бурхан. – Могет.
      Франц показывал сразу два больших пальца.
      – Безотказный механизм, – усмехнулся Кэйр. – Стоит наступить на ногу, как тут же просыпается гений.
 

* * *

 
      Сразу после завтрака исчез не только Ждан, но и Франц; последний, конечно же, отправился осваивать санитарное дело.
      А вот Кэйру и Бурхану идти никуда не пришлось, – их определили в аварийную команду пассажирской палубы.
      Под руководством Асмодея Сидорыча, младшего боцмана, но при этом, что было гораздо существеннее, еще и старшего буфетчика, они принялись изучать расположение спасательных средств, аптечек, пожарных помп и брезентовых рукавов. Пассажирскую палубу прошли из конца в конец, – от четырехтонных пушек в кормовом салоне до таких же чудовищ в носу.
      Обучаемые проявили неподдельный интерес и высокое уважение к наставнику, чем быстро завоевали его расположение. Расщедрившись, боцман повел их показать даже корабельную крюйт-камеру.
      – Так не положено же, Сидорыч, – сказал один из часовых.
      – Да будет тебе, – сказал Асмодей, хитро щурясь. – Пущай одним глазком глянут. А я уж вас при раздаче харчей не обижу.
      Матросы переглянулись.
      – Лучше лишней чарочкой не обойди.
      – Заметано, – кивнул Сидорыч.
      Старший часовой выглянул в коридор и махнул рукой.
      – Только быстро, – сказал он. – И через окошко глядеть будете, в самое нутро не пущу.
      – А в самое и не надо.
      – Спички выкладывайте, – потребовал второй матрос. – Зажигалки, кресалы. В общем, все огнеопасное, у кого что есть.
      В крюйт-камеру вели тамбур и две двери.
      Одна из них была завешена шторой из грубошерстного сукна, – чтобы препятствовать свободному проникновению воздушных потоков. Поскольку порох боялся сырости, наружные стенки камеры были обшиты листами жести, а изнутри – пластинами свинца с тщательно пропаянными стыками. Освещалось адское помещение фонарем, расположенным за стеной и отделенным двойным слоем толстого стекла. Через окошечко с такими же стеклами Кэйр с Бурханом несколько секунд рассматривали зловещие бочки и груды артиллерийских картузов.
      – Жуткое дело, – сказал Бурхан. – Тут ведь тонны пороха!
      – Тонны, – кивнул часовой.
      Сидорыч не забывал о главной задаче.
      – Запомните, господа: Крюйт-камера находится ниже уровня ватерлинии. На случай пожара она при помощи трубы соединена с забортным пространством, – сказал он. – А клапан располагается вот за этой стеной, в сухарной кладовой. Если его открыть, крюйт-камера доверху заполняется водой за четырнадцать минут.
      – Целых четырнадцать? Не слишком ли долго, чтобы предотвратить взрыв? – спросил Кэйр.
      – А никто не пробовал проверять, – усмехнулся часовой. – Неинтересно.
      Асмодей Сидорыч щелкнул крышкой карманных часов.
      – Занятие закончено, господа, – объявил он. – Можете подышать воздухом.
 

* * *

 
      С минувшего вечера Кэйр с Бурханом на верхней палубе не появлялись. За это время произошло много изменений. В кильватере «Поларштерна» появились два корабля-близнеца с невысокими узкими корпусами. А впереди с борта на борт медленно переваливался огромный флагманский линкор «Денхорн», на котором плыл сам гросс-адмирал Мак-Магон.
      Текла заметно расширилась. С малооблачного неба сиял Эпс. Шумела вода. Дул устойчивый юго-восточный ветер.
      Вся небольшая эскадра безостановочно двигалась вниз по реке и к четырем часам пополудни достигла курфюрстенбурга Сентубал, столицы федеральной земли Сентуберланд. На палубе появились оба величественных старца и принялись неторопливо беседовать, поглядывая на город. Некоторые из их фраз были слышны.
      – …Помилуй, Саймон, ты всерьез считаешь, что твоя опера лучше…
      – …Нет, дорогой мой, это больше, чем необходимость. Это – благо. Иначе выродимся.
      – …Альфонс? Ну почему, вполне вменяем. Но давай-ка…
      Тут один из старцев взял другого за локоть и оба преспокойно поднялись на капитанский мостик. Вахтенный офицер отвесил им почтительный поклон.
      Очень заинтригованные Кэйр и Бурхан молча переглянулись. Кэйр развел руками, – мол, если на корабле есть принцесса, то почему бы не быть и… Бурхан понимающе кивнул.
      …В Сентубале эскадру явно ожидали. На идущий почти восьмиузловым ходом «Денхорн» с почтового баркаса ловко перебросили несколько пакетов. Несмотря на дневное время, мост через Теклу оказался разведенным, старинная цитадель салютовала орудийными залпами, а из устья Сенты на всех парусах вышел еще один линкор. Он обогнал «Поларштерн» и пристроился сразу за флагманским кораблем.
      – Ого! «Василиск», – прочел Бурхан. – Наша охрана усиливается.
      – Вряд ли ее достаточно, чтобы одолеть флот базилевса.
      Эффенди пожал плечами.
      – Вероятно, это понимаем не только мы.
      – Будем надеяться, – вздохнул Кэйр.
 

* * *

 
      Но вскоре от тревожных мыслей его отвлекли живописные пейзажи средней части Теклы.
      Подгоняемые течением и ветром, корабли миновали небольшой городок Руссиш-Мишке и приблизились к примечательному месту.
      Здесь с двух сторон к руслу реки тянулись лесистые отроги Вест-гор и Рудного хребта. Исполинскими сторожевыми башнями над долиной господствовали слева пик Арвадор, а справа – плоская гора Обенаус, увенчанная старинным баронским замком. Обе вершины опоясывали хвойные леса, ниже которых желтели поля пшеницы. А вдоль реки были видны черепичные крыши многочисленных ферм.
      В этих горных вратах, проточенных Теклой задолго до появления на ее берегах людей, постоянно дули сильные ветры. Причем дули то с севера на юг, то наоборот, с юга на север, помогая кораблям либо подниматься вверх, либо спускаться вниз по течению. Ветер также усердно трудился, вращая крылья мельниц; особенно много ветряков находилось в окрестностях деревушки Лерфурт, где оба берега буквально шевелились.
      К этому месту эскадра подошла в то время, когда дул нужный ветер, и дул сильно. На широкой глади Теклы появились белые барашки. Туго надутые паруса «Поларштерна» гудели. Заметно кренясь на борт, яхта поглощала милю за милей и постепенно стала нагонять идущий впереди «Василиск».
      Вахтенный офицер что-то прокричал в рупор и матросы быстро вскарабкались по вантам и начали сворачивать самый верхний парус на грот-мачте. Кэйр и Бурхан задрали головы, намереваясь полюбоваться этой головокружительной работой, но за их спинами послышался очаровательный голосок, называющий их по именам. Оба обернулись. Перед ними стояла одна из горничных, накрывавших стол на загадочной вилле.
      – Мэтр Фоло и эффенди Чинтал-Уюк?
      – Именно так, – сказал Кэйр, снимая шляпу. – Поименно.
      – Господа, если вы не очень заняты…
      – Мы не очень заняты, Роза, – жгуче улыбаясь, сказал жгучий красавец Бурхан.
      Девушка зарделась.
      – О, вы меня помните… Господа, вас приглашают в… в… Ну, в общем, приглашают.
 

* * *

 
      Их пригласили в адмиральский салон. Там-то они и увидели самых важных пассажиров, места которых пустовали в кают-компании.
      Вдоль кормовых окон стоял длинный белый диван, а на диване, слева от прохода на балкон, сидели Камея с Инджин. На столе перед ними находилось несколько приборов и ваза с фруктами. В углу салона сидел Руперт и читал свежую сентубальскую газету.
      – Ру-уперт, – сказала Камея.
      Руперт привстал и поклонился.
      – Добрый вечер, господа, – сказала Инджин. – Вы не откажетесь с нами запоздало пообедать?
      – Или преждевременно отужинать? – улыбнулась Камея.
      – Ваше высо…
      – Тс-с, – Инджин сделала страшные глаза. – Нет здесь никаких высочеств. Потому что враг не дремлет! Ну вот скажите мне откровенно, ваша честь, где вы тут видите хоть одно высочество?
      – У Фемиды глаза должны быть завязанными, – поклонился Кэйр. – В нужный момент, конечно.
      – Да где ж тут поместиться высочеству? – удивился Бурхан, трогая низкий потолок.
      Камея рассмеялась.
      – Прошу к столу, господа. Рада, что наша компания воссоединяется. К сожалению, Изольда сейчас дежурит в лазарете. Господин Кирш… ну, вы понимаете. А вот господин Кузема, я надеюсь, появится как только его обнаружат в недрах «Поларштерна».
      И господин Кузема появился. Стоило Магде Андреевне вынести супницу, как он и появился. Запыхавшийся, всклокоченный, но чрезвычайно довольный.
      – Ах, вот оно что! Тайны раскрываются, – пропел он с порога. – Здрасьте, всем! Камея, так вы, значит, прин…
      Бурхан показал ему кулак.
      – Господа! Только не наступайте мне на ноги. Завели, понимаешь, моду… Лучше намекните, чего нельзя делать. Я же сообразительный!
      – Тогда делай вид, что ничего не соображаешь, – сказала Магда Андреевна.
      – А, это – пожалуйста. Это я хорошо умею.
      – В самом деле. Получается. Ну, садись, милок, садись. А то суп стынет.
 

* * *

 
      – Я должна перед вами извиниться, господа, – сказала Камея, когда все отдали должное супу.
      – За что? – спросил Кэйр.
      – За то, что вы оказались на борту «Поларштерна». Спасибо, что не отказались.
      – А если б отказались? – спросил Ждан.
      – Сидеть бы вам в Семибашенном замке, – сообщил Руперт.
      Это прозвучало столь внезапно и противоестественно, словно заговорила статуя.
      Бурхан медленно промакнул салфеткой свои усы.
      – Правда? – спросил он.
      – К сожалению, да, – сказала Камея.
      – О, недельки две, не больше, – поспешила успокоить Инджин.
      – А как же презумпция невиновности, на незыблемости которой так настаивает его высочество Бернар Второй? – спросил Кэйр.
      – Была бы нарушена, – вздохнула Камея. – Господа, вы имеете полное моральное право обижаться и даже чувствовать себя оскорбленными. Однако выхода не было. На карту поставлено столь многое, что требовалось исключить саму возможность случайной утечки информации. Прошу меня понять.
      – Вот как… И почему вы решили нам об этом рассказать сейчас?
      – Чтобы вы имели представление о степени серьезности дела..
      – Простите за прямоту, но не поздновато ли? – спросил Ждан. – Мы ведь уже плывем.
      – Нет. Не поздновато. Скоро эскадра будет в Муроме. Это – последнее место, где вы можете изменить свое решение.
      – Но… контракты? – спросил Кэйр.
      – У меня достаточно власти для того, чтобы их аннулировать и даже выплатить неустойку.
      – А как же возможная утечка информации? Вы об этом думали?
      – Думала. И тоже прошу извинить меня за прямоту, но после Мурома утечка информации уже не слишком важна. Дальше все будет зависеть от быстроты нашего плавания. Вам же советую подумать, в частности, вот о чем. Практически неизбежен бой с численно превосходящим флотом Покаяны. Быть может, не один бой. Лично я верю в искусство наших моряков, но исключить ничего нельзя.
      – Тем не менее вы плывете?
      – Я – другое дело. В силу ряда причин у меня нет выбора. У вас он теперь есть.
      Молодые люди погрузились в молчание. Магда Андреевна принесла жаркое.
      – Ну нет, – сказал Ждан, отрезая здоровенный кусище. – Повидать мурмазеев было бы неплохо. Но если я сбегу, что про меня Виталька Петроу подумает?
      Он подумал сам и отрезал от здоровенного кусищи кусок поменьше.
      – Да и «Поларштерн» покидать жалко. А ты как, Бурхан?
      – Негоже джигитам убегать от опасности, которую не боятся женщины, – ответил эффенди с жутким джангарским акцентом.
      Оба посмотрели на Кэйра.
      Мэтр отложил вилку, поправил салфетку, вздохнул.
      – Кто-то же должен присмотреть за презумпцией невиновности в этой дикой экспедиции.
      – Так, – сказал Бурхан. – Франца можно не спрашивать.
      – Э, Франц…
      Вздохнули все трое.
      – Ребята, – сказала Инджин. – Какие вы молодцы…
      – Ру-уперт, – нежно позвал Бурхан.
      – Да?
      – А что, если б мы сейчас отказались? На сколько бы нас тогда засадили?

       БУБУДУМЗЕЛУ ГОМОЯКУБО.
       КОНФИДЕНЦИАЛЬНО
 
       Обрат Керсис!
       Какие меры приняты против выхода в море эскадры Мак-Магона? Когда эта попытка может произойти? Что планируете делать в случае ее успеха? Сообщите мне через Глувилла.
       Робер де Умбрин,
       эпикифор.
       Сострадариум, июля 7 дня 839 года от Наказания
 

* * *

 
      К половине десятого Стоеросов двор уже порядком обложили. Не так чтобы совсем уж сплошь, но это – пока. Толпа вокруг все росла да росла.
      Жгли факелы, покуривали, деловито обсуждали с какого конца начинать, да где бочки с водой приготовить, чтоб на соседей огонь не перекинулся. Для верности еще и большую пожарную бадью с рыночной площади вернули. Все вроде для одного дела собрались. Но разговоры вели разные.
      – Сбежал бы, дурак! И нам проще – кровь зря не пускать.
      – Да и своей не умываться…
      – Не, не сбежит. Свирипелый! И дружки у него под стать. Чай, не одного положат.
      – Всех не одолеют. Кто ж против Заповедного выстоит?
      – Никто.
      – А жалко купчину.
      – Да, такой забавник… С моста его турнули, а он – про сапоги… Сапоги, сапога, кричит, не прихватите!
      – А во время драки Агафоний крестом его охаживал. Помнишь, Артамошка?
      – Медным! Тут, брат, станешь свирипелым.
      – Крестом – это против правил, спору нет. Только сам-то Свиристел чего?
      – А чего?
      – Да когда его сшиб, диакона то есть, ногами ведь пинать взялся.
      – Ну, ногами – эдак совсем не годится, конечно.
      – Лежачего!
      – М-да. После такого навряд ли кому захочется идти к Свиристелке.
      И вот это было общее мнение.
 

* * *

 
      Однако ж захотелось.
      В сумерках к воротам Стоеросовых хоромин бодрым шагом направились два человека. Оба были в иноземного фасона шляпах. И в плащах, оттопыренных шпагами.
      Еще за ними семенил мужичок со втянутой в узкие плечи головкой, несоответственным пузцом и с письменным ящиком на боку.
      Толпа заволновалась.
      – Эй! Куды прете, шалые?!
      – Смотрите, потом не выпустим!
      – Во! Сбрякнулись…
      – Вы чо? Поджаритесь в собственном соку!
      Но пришлецы добрым предостережениям не вняли. Один из них решительно заколотил кулаком по воротам.
      Во дворе Стоеросовом хрипло рявкнули знаменитые померанские цербертины. Рявкнули разок, рявкнули два, а потом замолкли, – ученые псины. Предупредили, мол, и хорош. Дальше уж сам соображай!
      Прошка соображал недолго – снова затарабанил. Тут в щель просунулась крупнокалиберная пищаль.
      – Нутко, не балуй, – доброжелательно посоветовали со двора. – Не время еще.
      – Али не признаешь, Абросим? – спросил Прошка.
      – Ты, чтоль, Прохор Петрович?
      – Да вроде как я.
      – Ну и ну! А чего пожаловал?
      – А в гости.
      – В гости? Сейчас?
      – Ну да. Пока еще есть к кому. Отворяй. Праздник же!
      – Праздник, как же, – проворчал Абросим. – Черт бы побрал такой праздник! А кто там с тобой?
      Обенаус приподнял мокрую шляпу.
      – Вот те на… – пробормотал Абросим. – Господин барон! Щас, погодите, псов уйму.
      Через короткое время звякнули засовы.
      – В самом деле – в гости? – изумлялся Абросим.
      – А вот, – Прошка распахнул плащ и показал торчащие из карманов бутылки. – Что, примете?
      – Убедительно. Ну, коли не боитесь… Хозяин, конечно, рад будет. Сидит один, сыч сычом, от Алены отбивается.
      Прошка оглядел пустой двор.
      – А где остальные?
      – Бабы, да те, кто послабже, – все сбегли. Остальные спят.
      – Спят? – удивился Обенаус. – В такое время?
      – Ну да. До полуночи еще далековато, ваша милость. Самое время поспать. А то потом уж не поспишь, когда толпа хлынет.
      – Это точно, – подтвердил Прошка.
      – Все-таки мало я вас знаю, – признался посол. – Хоть и происхождение общее.
      – Так и мы вас не лучше знаем, господин барон. И на кой черт границы устраивают? – посетовал Абросим, запирая калитку. – Жили бы лучше так, как земляне, прародители наши, поживали. Вместе, одним миром. Ан – нет, куда там! Поразбрелись все, отгородились.
      – Да вот, без ссор не умеем, Абросим Махмудович. Одичали.
      – Вот и я говорю, – вздохнул сторож. – Одичали. Господин барон, извините, проводить не смогу. Вы идите прямиком на красное крыльцо, там двери еще не закладывали. Милости просим! А мне тут присматривать надо. Потому как и впрямь одичали…
 

* * *

 
      В широких сенях, кто на лавке, кто на сундуке, а кто и прямо на полу, действительно спали крупные бородатые мужики. Самые надежные, не привыкшие по кустам разбегаться. Вся Свиристелова гвардия, с которой хозяин прошел и огни, и воды, и сытны огороды.
      У стен вперемешку стояли кистени, пики, бердыши. На гвоздях висели разнообразные сабли и ружья. Были в этом арсенале и четырехфунтовая померанская пушка, и магрибская картечница, и пара морских фальконетов на вертлюгах; однако всю эту артиллерию сгребли в угол и применять, похоже, не собирались.
      Один из спящих лениво открыл глаз.
      – Эй, Федукаст! А где хозяин? – спросил Прошка.
      Мужик зевнул, почесал рыжую бороду.
      – Да наверху, в горнице своей. С сестрицей все воюет. Времени сколько?
      – Десять скоро.
      – А, – сказал мужик. – Рано еще.
      И перевернулся на другой бок.
      Свиристел, как и было сказано, находился в горнице, но уже не только не воевал, но даже и не отбивался. В одной исподней рубахе, мрачный, лохматый, сидел он у окна, поглядывал на толпу за забором, да прикладывал медный пятак к заплывшей скуле. Над ним, уперев руки в боки, возвышалась грозная Алена Павловна.
      – Ехала б ты к тетке Авдотье, – уныло сказал Стоеросов. – Или к Евдокии, они ж тебя любят.
      Видимо, не в первый раз уж предлагал.
      – Я те поеду, щас вот прямо запрягу и поеду, – тихим от ярости голосом отвечала Алена, – но только с тобой, с главным дурнем Стоеросовым!
      – Еще чего. Я добро не брошу.
      – Не только добро, ты у меня, петушина, про все свои пики да ружья враз перезабудешь! А иначе…
      Тут Алена Павловна случайно взглянула в открытую дверь, сильно смутилась и сразу переменила тон.
      – Ох, Альфред, это вы?
      – Простите, мы без предупреждения, – сказал Обенаус, снимая мокрую шляпу.
      Свиристел повернулся. Некоторое время рассматривал пришельцев одним глазом. Потом присвистнул и встал.
      – Тю! Барон? Вот не ожидал. Да ты весь мокрый! Тебя что, тоже в Теклу сбросили?
      – Нет, в бочку.
      – О! Да кто же?
      – Егудиил постарался.
      – Вот странно. Мужик вроде серьезный. Чего это он вдруг?
      – Да так надо было.
      – По дипломатическим соображениям?
      – Вот именно, – поежился посол.
      Стоеросов рассмеялся.
      – Хочешь горячего чаю?
      – Какой там чай! Я и впрямь несколько продрог. Прошка вот вина прихватил. Выпьем?
      Свиристел оценивающе глянул на бутылки.
      – Что такое, шерис?
      – Нет. Бонси урожая восемьсот пятнадцатого года.
      – Э! Бонси. Это ты лучше Аленке подари, любит она вашу сладость.
      – Извините, Альфред, – краснея, сказала Алена. – Я на минутку вас оставлю.
      – А, – усмехнулся Свиристел. – Иди, иди, прихорашивайся.
      Алена стала совсем пунцовой, стрельнула в брата гневным взглядом, но при гостях сдержалась, ничего не ответила. Вместо этого выбежала, придерживая пышные, бауценской моды юбки.
      Свиристел пошарил под столом, достал оттуда внушительную бутыль. Зубами выдернул пробку, понюхал. Налил сначала три чарки, а потом, заметив жмущегося в углу Кликуна, плеснул еще и четвертую.
      – Эге! И стряпчий с вами. Барон, да ты, никак, покупать пришел?
      – Есть такое предложение, – подтвердил Обенаус. Хозяин взял его за плечи, повернул к окну и одобрительно покачал головой.
      – Молоде-ец! Я из тебя знаешь какого купчину могу сделать? Только держись! Хотя ты и сам не промах. Ай да Альфред! Хватка есть, есть, признаю.
      Свиристел поднял чарку.
      – Ну, будь здоров! Только залпом пей, иначе захлебнешься. Стоеросовская водка – это тебе не бонси, и даже не кавальяк. От нее, знаешь ли, малярийные плазмодии дохнут.
      – Слышал, – кивнул Обенаус.
      Он опрокинул чарку и шумно выдохнул.
      – Тьфу ты, горечь какая!
      – Так на коре настоена.
      – На коре дуба?
      – Нет, хинного дерева.
      – А! Остроумно.
      – Ну да. Не водка, а гольная польза. От нее даже умнеют.
      – За имение больше половины цены дать не могу, – сипло сообщил Обенаус.
      – Во, сработало. Что ж, и на том спасибо. Мне сейчас торговаться глупо. Думаешь, помирать охота?
      Прошка протянул перо и чернильницу. Свиристел подмахнул бумаги. Стряпчий молча поставил печать и тоже подписался. Ему дали денег, налили другую чарочку, с тем и выпровадили.
      – Вот еще что! Помирать… – сказал Обенаус, усаживаясь на лавку. – Жить надо, Свиристел, жить! Теперь ты свободен, деньги есть. А чтобы не скучал, предлагаю чин лейтенанта во флоте его высочества.
      – Не, спасибо, на службу не пойду.
      – Почему?
      – Ты же сам знаешь, буйный я. И свободу люблю.
      – А если по контракту?
      – По контракту? Пожалуй, что можно, – оживился Стоеросов. – Только если всю мою команду возьмешь.
      – Возьму. Этаких-то молодцов не брать!
      – А чего делать надо?
      – Проводник нужен по Изгойному.
      – Хаживал, хаживал.
      – А еще нужно помочь через покаянский флот прорваться.
      – Ага, вот это уже покруче. Через флот, значит.
      – Через флот. Что, сможешь?
      Свиристел почесал лохматую голову.
      – Не сможешь?
      – А сколько, по-твоему, покаянских кораблей сейчас стерегут выход в море?
      – Двадцать.
      – Нет. Уже двадцать три. Вчера приплыл Кусай Горошко на своем скампавее. Так он еще одну эскадру приметил. Со стороны Ситэ-Ройяля шла. Между прочим, под флагом шеф-адмирала.
      – Сам Василиу?
      – Наверное. Всерьез они за блокаду взялись.
      – Ну, с нашей стороны тоже не мальчонка плывет.
      – Уолтер?
      – Да.
      – Это хорошо. Серьезный мужик, головастый. А вот сколько у него кораблей будет? Ты не бойся, никому не скажу, даже если не сторгуемся.
      – И не думал, – строго сказал Обенаус.
      – Думал, думал, – усмехнулся Стоеросов. – Должность у тебя такая – думать про народ одно нехорошее. И при этом улыбаться. Ну, сколько?
      – Десять, – улыбнулся барон.
      – Десять – это всего. Ты мне скажи, сколько из них боевых?
      – Семь.
      – М-да. Семь – это не флот. Всего лишь эскадра.
      – Зато какая! В нее входят все три наших линкора серии «Магденау».
      – Вот это и плохо. У линкоров осадка большая, не в каждый пролив протиснутся.
      – Покаянские линкоры в воде сидят еще глубже.
      – Верно. Зато их много.
      – Так что, не возьмешься?
      – Ну почему? Авось пробьемся. Берусь, Германыч. Есть кое-какие мыслишки.
      – Прекрасно. Сколько скампавеев можешь снарядить?
      – А чего снаряжать, они готовые. Только народу от силы на один наберется. Поразбежались все, а собирать не хочу. Побежали раз, побегут и два. Да и задерживаться в Муроме, сам понимаешь, мне сейчас не резон.
      – Что ж. Один, так один. Уверен, пользы ты принесешь много и с одним скампавеем. Вот вексель и письмо для адмирала. Только смотри, не перепутай! Ни то, ни другое не должно попасть к люминесценцию.
      – Хо-хо! Не попадут. Особенно вексель.
      – По рукам?
      Стоеросов легонько стиснул узкую кисть посла. Тот все же охнул.
      – Свиристел, сделай для экспедиции все как надо, – сказал Обенаус, тряся рукой. – Как надо сделай, лично тебя прошу.
      – Табурет твою лавку! Барон, ты ж меня из петли вынул. Что я, не уважу, что ли? Давай поцалуемся.
      – Погоди. Можно еще твоей огненной отведать?
      – Германыч! Мужик ты не хилый. Но не муромских же кровей. Выдюжишь?
      – Наоборот, я без этого не выдюжу, честное слово. Да и бабка у меня все же четырховская была. Авось поможет, заступница. Такое надо тебе сказать… Прямо и не знаю, с чего начать.
      – Эге, так ты еще не все сказал?
      – Нет.
      – Загадки да загвоздки. Ладно, смотри сам. В выпивке тут никому не отказывают. Давай, наливайся храбростью.
 

* * *

 
      Неизвестно, чего ожидал Стоеросов, но того, что случилось, он явно не предвидел.
      Обенаус отчаянно опрокинул чарку, совсем по-муромски крякнул, а потом вдруг взял да и бухнулся на колени.
      – Ну во-от, – укоризненно протянул хозяин. – Предупреждали же!
      Обенаус глянул снизу вверх пропащими глазами и засипел неразборчивое.
      Свиристел покачал головой.
      – Прямо повредился, барон померанский…
      И был прав. Однако голову барон померанский потерял не от лихой стоеросовской водки. Покорежило его совсем другое, зато куда сильнее.
      – Чего нужно-то? – не понял Стоеросов, потирая заплывший глаз. – Может, квасом запьешь? Или рассолом огуречным?
      Обенаус прокашлялся.
      – Свиристел Палыч! Не поможет мне квас… Прошу я у вас руки Алены Павловны. Только она и поможет.
      – Какой еще Алены Павловны? – не понял Стоеросов.
      – Да Алены Павловны Стоеросовой. Сестрицы, то есть вашей…
      – А! Эге. Так это ты что, про Аленку намекаешь?
      – Ну да. Вот-вот, – пробормотал посол. – Про Аленку.
      Свиристел замолчал в большом удивлении. И не только он. Даже пройдоха Прошка выглядел обалдело. В общем, послы – народ скрытный. Но Обенаус превзошел всех. Только о стряпчем позабыл в страстях своих. И понять его можно, все же человек, хоть и дипломат. Размяк, расслабился, не поостерегся, не поискал длинных ушей.
      А зря. Тот Кликун в углу прятался, за дверью. Ушами шевелил, шельма, смекнул, что сейчас не до него.
      – Альфред! Ты… того, встань с полу, – сказал Стоеросов. – Штаны же перепачкаешь! Панталоны свои дипломатические.
      Перебирая руками по стенке, Обенаус поднялся.
      – Алену-то спрашивал, жених?
      – Спрашивал, П-палыч.
      – Ну, чего она ответила, догадываюсь.
      Стоеросов выпил, посмотрел на жениха грустно и серьезно.
      – Сестренку мою не обидишь, знаю. А если в Поммерн увезешь, так оно и лучше будет. Нравы у нас пока что диковатые, как известно…
      Тут Свиристел страдальчески поморщился.
      – Слушай, – сказал он. – Если мальчонка у вас получится, назови Павлушкой, лады? В честь родителя моего. А то и не знаю, смогу ли сам уважить.
      – Т-так вы согласны? – запинаясь спросил барон.
      – Я-то?
      Свиристел отвернулся, смахнул что-то с бороды, и вдруг рявкнул:
      – Аленка! Где ты там прячешься?! Ну-ко, озорница, стань перед мужем своим!
 

* * *

 
      За дверью послышались торопливые шаги.
      Алена вошла, низко кланяясь. Нарядная, в лучшем своем сарафане, пахнущая иноземными духами. С косой, заранее уже упрятанной под платок.
      На вытянутых, дрожащих руках, несла она бархатную подушечку, а на подушке – символ женской покорности. Злую, змеей свернутую плеть.
      Просвещенный померанский барон ужаснулся.
      – Алена Павловна! Голубка моя, да как вы могли подумать-то такое…
      – А ты не спеши, не спеши, Альфред, – вдруг захохотал Стоеросов. – Пригодится еще!
      Потом повернулся к Алене и сказал:
      – Ну что, сестренка? Откомандовалась?
      – Спасибо тебе, Свиристелушко, – кусая губы, сказала Алена. – Век молиться за тебя буду! Скучать буду…
      Она заплакала, уткнулась в братину грудь и тихо спросила:
      – Прошка сказывал, что имение ты продал. Уедешь теперь?
      – Теперь-то да, теперь-то что? Можно.
      – Ох, слава те, господи! Услышал молитвы… А к нам вернешься? Обещай!
      – А чего? Вернусь, – сказал Стоеросов. – К вам – вернусь. Запросто. Только не с той стороны, куда ухожу.
      Обенаус покачнулся.
      – С любой, Свиристел… Ну что тебе сказать? Покуда я жив, мой замок – твой дом. Только вот что…
      – Что?
      Обенаус качнулся сильнее, вцепился в плечо нового родственника и сообщил, что после кавальяка, шериса и стоеросовки пить больше не сможет.
      – Да уж, зятек, – сочувственно кивнул Свиристел. – И не стоит. Впрочем, Аленка особо-то и не позволит, присмотрит она за тобой.
      – Давайте посидим на дорожку, – предложила Алена.
      И они сели. А Прошка выскочил, закрыл за собой дверь и плотно прижался к ней спиной.
      – Господи, господи, – бормотал он. – Ну пошли ж ты и мне кого-нибудь. Всех, ну вот всех сегодня люблю. До ужаса! А поцеловать некого…
      И тут он увидел Кликуна.
      – Ба! Есть, значит, кого. Ах ты ж… скотина безрогая! Ну, ты и тупой же ты угол. Ах ты ж… тригонометрия!
      Он выволок стряпчего, от всей души двинул в подлую рожу, а под зад пинком наладил.
      Кликун, не проронивший за время визита ни слова, остался верен себе и на этот случай, – по лестнице скатился все так же молча.
      Падал умело, сберегая голову, кошель да письменный ящик. В общем, привычен был мужчина.
 

* * *

 
      Мужики в сенях вставали, потягивались, разбирали оружие и по одному исчезали в узкой дверце, ведущей в необъятные подвалы Стоеросовой домины. Там, меж винных бочек, уж был открыт лаз; в подземном ходе горели лампады.
      А Прошка раздобыл кисть с ведром известки, после чего вышел на улицу.
      Толпа заволновалась.
      – Эй, Прохор! Ну что, ну как там? Свиристел бороняться будет или в Изгойный подастся?
      – Щас, – важно сказал Прошка и принялся малевать на воротах корявые буквы:
 

ПРОДАНО.

СОБСТВЕНАСТЬ КУФЮРСТА ПАМЕРАНСКАВО

 
      Толпа заволновалась сильнее. Прошка поставил точку, полюбовался, потом добавил:
 

И БАРОНА ИХНЕГО

ИМЕНЕМ АЛЬФРЕД

 
      – Прохор, Прохор! Это как то есть продано?
      Прошка уселся на скамеечку, достал кисет.
      – Обыкновенно, – сказал он. – За деньги.
      – Э! Погоди закуривать. А Свиристелка где?
      Толпа придвинулась поближе. Прошка невозмутимо положил ногу на ногу и выпустил замысловатое колечко дыма. Потом поманил пальцем ближайших и шепотом сообщил:
      – Свиристел? Да в бегах. Сам посуди, где ж ему быть?
      В толпе заспорили. Через некоторое время вперед выдвинулся толстый кривоглазый отец Бонифаций, игумен монастыря Святаго Перенесения и первейший собутыльник покойного Агафония.
      – Сбег там Свиристелко али не сбег, – это еще проверить требуется, – заявил он. – Верно говорю, ребяты?
      В толпе одобрительно зашумели. Прошка пожал плечами.
      – А кто же против? Давайте ваших выборных. Человек десять, пожалуй, довольно будет.
      – Э, нет, десяти маловато, – тут же заспорил игумен, алчно косясь на терема, в которых много чего прихватить можно. – Эвон сколько понастроено! А если не убег? А ежели притаился яко аспид? Что тогда?
      После долгих препирательств остановились на тридцати, да еще и с оружием.
      – Вдруг аспид не один притаился? Как выскочат…
      – Хрен с вами, – сказал Прошка, прикидывая, далеко ли уплыл Стоеросов. – Только факелы загасите, а то пожгете все. Эгей, мурмазеи! Слышите меня?
      – Слышим, не кричи. А чо?
      – Сей же час бочки с хинной выкатят. Покупку обмывать будем?
      – Ну ты и спросил! – удивились передние.
      – Чего? Как? Сколько? – волновались задние. – Хинная? Да много ли бочек-то будет?
      – А сколько выпьете, – сказал Прошка.
      И подумал, что хоромины, пожалуй, не пожгут. Все остальное уцелеет едва ли.
 

* * *

 
      И покатились бочки к главным воротам. Туда же хлынули осаждающие, быстро превращаясь в жаждущих. Пользуясь удобным моментом, Обенаус вывел свою невесту через боковой выход.
      Алена ушла в чем была, только прихватила кошелку с портретом родителей да личными драгоценностями. По дороге несколько раз оглядывалась на бывший дом брата, где выросла, и где сейчас шастала волосатая, вороватая и вонючая компания Бонифация.
      Кусала губы.
      – Ничего, – мягко сказал Обенаус. – Главное, все живы. Остальное восстановим.
      – Да, конечно, – сказала Алена. – Только не вещи мне жалко. Понимаешь, где люди живут ладно, с любовью, есть домовой. Такой добрый домашний дух. Его вот опоганили…
      Обенаус развел руками.
      – Да нет, Альфред, что ты! Как можно тебя упрекнуть? Ты сделал все, что мог. Ты мне Свиристела спас! Из-за одного этого вечная я должница. Но когда вернусь туда… – Алена вновь оглянулась. – Когда вернусь, лично все полы перемою. Отскоблю, вычищу, а половики сожгу. Чтоб и запашники малой от стада не осталось!
      – Все, что захочешь. Хозяйка там остается старая.
      Алена улыбнулась.
      – Старая?
      – Ох, извини! Прежняя, я хотел сказать.
      – Извинения приняты. Ну, барон, отвечайте.
      – Что?
      – С чего начнется моя новая жизнь?
      Алена сказала эти слова с нарочитой небрежностью, но Обенаус прекрасно почувствовал всю ее напряженность.
      – Начнем с того, что повернем за угол, – буднично сказал он.
      – И что там, за углом? Чудеса начнутся?
      – Никаких чудес. Там нас ждет обычный экипаж. В нем мы быстрее доберемся до вашего второго дома, моя баронесса.
 

* * *

 
      Обенаус, конечно, кокетничал, называя экипаж обычным. Эту двухместную, легкую и до невозможности изящную коляску изготовили на каретной фабрике Бауцена специально для Чрезвычайного и Полномочного посла курфюршества. Даже в сумерках ее корпус благородно отблескивал лаком. Полупрозрачные занавески на окнах уютно светились благодаря внутреннему фонарю. Рессоры же были таковы, что когда кучер соскочил с козел, коляска вздрогнула как живая, а потом еще пружинисто качнулась.
      – Вот, Ермилыч, – сказал барон, – познакомься со своей хозяйкой.
      – Очень рад, – сказал кучер. – Но осмелюсь доложить, я знаком с ней пораньше вашей милости. С тех пор, как она была еще во-от этакого росточка, – рукою в белой перчатке Ермилыч провел линию где-то на уровне колеса.
      Затем той же рукой он сдернул с головы цилиндр и низко поклонился.
      – Добро пожаловать, Алена Павловна. Добро пожаловать, голубушка!
      Вместо ответа Алена поцеловала его в бритую щеку.
      Обенаус улыбнулся и собственноручно распахнул дверцу. При этом почти до самой земли опустились складные ступеньки.
      – О, как удобно, – сказала Алена. – Чудеса все же начинаются, да?
      – Только начинаются, – заверил Ермилыч.
      Потом наклонился и шепнул:
      – Мосты скоро разведут.
      – Так чего же мы ждем? Вперед!
      Обенаус поставил ногу на ступеньку и тут его сильно повело в сторону.
      – Что такое? – спросил Ермилыч, подхватывая хозяина. – Вы не ранены?
      – Еще как! Но не думаю, что смертельно. Во всяком случае, мое лекарство теперь со мной.
      – А, – с облегчением сказал кучер. – После свадьбы заживет. Только, герр посол, у меня есть добрый совет. Даже два.
      – Да? Какой же… то есть какие?
      – Не открывайте сами дверцу кареты и не пейте больше хинную. То и другое – по моей части.
      – А. По-последую. Завтра.
      Барон с трудом поднялся в экипаж.
      – Алена, – с огорчением сказал Ермилыч. – Ты не думай, он не такой. Почти не пьет! Вообще… впервые вижу.
      – Я знаю, знаю, – успокоила Алена. – Это он из-за меня так… пострадал.
      Ближайшего будущего она уже не боялась. Чего и добивался Обенаус. Но из роли не следовало выходить слишком быстро. Он откинулся на подушки, закрыл глаза. Потом не удержался и положил голову на плечо Алены. Якобы случайно. А та не удержалась и его поцеловала. Думала, что спит.
      И оба поняли, что ошибаются.
      – О, о… Да вы, сударь, хитрец!
      Обенаус был вынужден открыть глаза.
      – Ах, сударыня, до чего же хорошо, что вы – не посол Пресветлой Покаяны.
      – Бр-р… Еще чего! Послушай, Альфред, ты потерпи. Не приставай ко мне прямо сейчас, ладно?
      – Душа моя! И не думал, – соврал посол Поммерна.
      – Душа – да. Уже твоя, – сказала Алена. – А думать, – еще как думал.
      И показала розовый язычок. Тут барон сомлел и закрыл глаза. Уже непритворно. Понял, что этот противник ему не по силам. Сила как раз и состоит в знании собственных слабостей. Что, впрочем, не спасает от неожиданностей.
      – Я хочу тебя трезвого, – вдруг прошептала Алена. – Совсем – совсем трезвого… Понимаешь?
      – Совсем? Совсем уже не смогу, – с неожиданно прорвавшейся болью признался Обенаус.
      – Ох, бедненький…
      И Алена порывисто прижала его к груди. Неизвестно, чем бы все закончилось, но тут экипаж остановился.
      – Ваши милости, – радостно крикнул Ермилыч. – Домой, домой прибыли!
 

* * *

 
      Наскоро поправив одежды, оба смущенно выбрались из коляски.
      Распахнулись ворота. В уютном, залитом светом газовых фонарей дворике посольства собралась вся охрана. В парадной форме, со всеми своими нашивками, саблями и медалями. Уже все про всё знали.
      Вперед шагнул высоченный, по самую макушку налитый силой вахмистр. Как ни странно, он волновался и оттого забавно перепутал слова:
      – Господин посол! Разрешите доложить: за время вашего происшествия никаких отсутствий не наблюдалось. Вахмистр Паттени!
      Откозыряв, Паттени ступил в сторону.
      – Здра-жела, ваше прество! – рявкнули егеря.
      Потом нерешительно примолкли.
      – Ну, а чего испугались, вояки? – все еще волнуясь и оттого хмуря брови, спросил вахмистр.
      И егеря рявкнули совсем не по уставу:
      – Па-здрав-ляем!
      Алена испуганно прижалась к Обенаусу.
      – Вот спасибо… спасибо вам, братцы, – растроганно сказал тот. – Кавальяк еще есть?
      – Так точно.
      – Выкатить. Всем пить за здоровье баронессы!
      – Кроме часовых, – поспешно вставил Паттени.
      – А, да. Наш друг-г проконшесс не дремлет… Идем, Алена Павловна. Здесь тебя в обиду не дадут!
 

* * *

 
      В вестибюле их ожидал седой, роскошно одетый старик.
      – Добро пожаловать, баронесса! Позвольте представиться: Норуа, ваш дворецкий.
      И старец с достоинством поклонился.
      – Вы только больше мне не кланяйтесь, а? – жалобно попросила Алена.
      – Как прикажете, ваша милость, – сказал Норуа и почти не поклонился.
      Потом внимательно глянул на хозяина.
      – Покои для баронессы готовы, ваша милость. Фрау Берта ждет наверху, она все покажет.
      Обенаус удивился. Инициативу в столь щепетильном деле Норуа мог проявить только по очень важной причине.
      Алена выглядела растерянной.
      – Мне… идти?
      – Да, дорогая. Постарайся как следует отдохнуть. Завтра предстоит много хлопот.
      – Каких хлопот?
      – Приятных! Пора заказывать свадебное платье. Фрау Берта тебе поможет.
      Алена нерешительно поднялась по лестнице. Наверху обернулась.
      – Значит, до завтра, да?
      Обенаус грустно кивнул.
      – Что случилось? – спросил он, когда будущая баронесса скрылась.
      – Приходил господин Егудиил, ваша милость.
      – Ты расплатился?
      – Разумеется, герр барон. Не в этом дело. Господин Егудиил просил передать, что нынешней ночью бубудуски что-то затевают. Нечто, связанное с одним из муромских мостов.
      – С мостом?
      – Да. И еще вам пришла шифрованная телеграмма из Адмиралтейства.
      – Где она?
      – Лежит на столе в вашем кабинете, господин барон.
      Обенаус без лишних слов взбежал по лестнице.
      Телеграмма оказалось очень короткой. В ней сообщалось, что «Бумеранг» пролетит в ночь на 8 июля. Примерно за час до сведения муромских мостов.

       ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ТУБАНУ ДЕВЯТОМУ,
       БАЗИЛЕВСУ-ИМПЕРАТОРУ
       ПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ
       1.
       Сир!
       27 мая сего года у мыса Мекар померанские корабли подверглись беспричинной атаке со стороны Императорского флота. В ходе боя легкий фрегат «Сенжер» потоплен, линейный корабль «Прогиденс» получил повреждения, а многие люди безвинно погибли.
       Случившееся имеет все признаки классического casus belli. Тем не менее в Ноте правительства Поммерна, переданной Вашему Посланнику в Муроме г-ну Пакситакису Гийо, предлагалось мирное разрешение этого прискорбного инцидента.
       Увы, никакого ответа на свои предложения мы не получили. Вместо этого императорским флотом задержаны уже четыре принадлежащие частным померанским фирмам торговых судна. Их грузы конфискованы, а команды подвергнуты незаслуженному заключению.
 
       2.
       Ваше Величество!
       У меня сложилось впечатление, что некие силы сознательно провоцируют столкновение наших государств. Очень жаль, но средства, примененные для этой цели таковы, что Мы не можем оставить их без внимания. От имени родственников погибших, от всех ветвей власти двенадцати Федеральных земель и от себя лично выражаю решительный протест по поводу данных недружественных действий. С глубоким сожалением сообщаю, что на совместном заседании обеих палат курфюрстентага принято решение денонсировать Договор о перемирии от 23.10. 813 года. Ео ipso: с полуночи на 12.07. 839 г. курфюршество Поммерн считает себя свободным от всех обязательств по данному Договору.
 
       3.
       Ваше Императорское Величество!
       Зная Ваш широкий нрав властелина крупнейшей державы Терраниса, мне трудно представить, что Вы были своевременно извещены об упомянутых событиях. Заверяю, что если Вы найдете возможным благожелательно согласиться на весьма умеренные предложения, изложенные в нашей Ноте, ответные военные меры Поммерна будут непременно прекращены, ибо с нашей стороны все действия такого рода есть всего лишь способ вынужденной защиты. В любом случае приношу свои извинения за возможные непреднамеренные неудобства для Вашего Императорского Величества и Вашего Двора.
 
       С глубочайшим уважением
       Бернар Второй, курфюрст Поммерна
 

* * *

 
      Минул буйный Иванов день.
      В церквях отпели покойников, потеряли голос вдовы. В трех дворах залили пожары. Тишь воцарилась во славном граде Муроме. Светлая июльская ночь то ли была, то ли ее и не было; после захода Эпса прошла лишь пара торопливых часов, тьма так и не успела сгуститься, а за розовыми вершинами гор уже занималась новая заря. Но птицы пока не проснулись. Еще крепче спали люди.
      А тот, кто не спал, тяжело от этого страдал. Мостовому старшине Тимофею Кликуну показалось, что задремал-то он на какой-то секунд несерьезный, но когда случайно клюнул носом в перилу и оттого проснулся, над Рудными горами уже показывался краешек светила.
      – Вот черт, – сказал Тимофей и перекрестился. – То есть хвала тебе, Пресветлый, конечно.
      Было еще очень рано.
      Господин Великий Муром, утомленный недавними водолейными, а потом и винными буйствами, все еще спал поголовно. Но вот мостовому-то старшине спать не полагалось. Пока его подмастерья канаты проверяют, оси да храповики смазывают, должен старшина стоять наверху. Чтобы считать посудины проплывающие туда-сюда, пуще всего – иноземные. Дело это денежное, сиречь особо важное. Тиуны казначейские потом именно по счету старшин пошлину начисляют, а это немалый доход приносит Господину Великому Мурому.
      Еще мостовой старшина должен посматривать, не тонет ли кто спьяну-сдуру. После Иванова дня такое могло случиться запросто. И на этот злополучай к опоре каждого муромского моста был ялик казенный причален, а при ялике полагалось держать двух матросов, трезвых и здоровых.
      Тимофей грозно перегнулся через перила.
      – А ну! Спите, шельмы?!
      Спасатели встрепенулись.
      – Не, дядько Тимофей! Да ни в одном глазу. Мы службу знаем! Вы чо?
      Но один как бы невзначай сунул руку за борт, а потом лицо протер.
 

* * *

 
      Тимофей усмехнулся.
      Ребята здоровые, молодые. А по молодости сон сильно забирает. Дремали, конечно. Да ладно, ночь спокойная. С вечера только один скампавей и прошел. То был «Ежовень» стоеросовский.
      Шибко гребли мужики Стоеросовы. Такие буруны развели, что ялик закачался. Оно и понятно – удирали. Тимофей, конечно, записывать не стал – чего бы мурмазей не натворил, он остается мурмазеем, а со своих не берут, – только крикнул:
      – Эй! Надолго уходишь, Палыч?
      Свиристел глянул снизу и рукой махнул.
      – Да пока посадника нового не выберете.
      – Это надолго, значит, – кивнул старшина. – Тихон сидит крепко. Ну, добрый вам путь!
      – И вам счастливо оставаться, – усмехнулся Стоеросов. – Деритесь поменьше!
      И уплыл.
      Едва ли не через полчаса после Стоеросова проплыли скампавей с родичами усопшего диакона, якобы догонять, но те гребли потише. Не слишком-то им хотелось настигать буйного Свиристела. Да и по Агафонию не очень убивались, поелику тоже не ангел был. Так, обычай справляли.
      А потом река долго оставалась пустой и развлечений для Тимофея не предоставляла. Уже за полночь на восьмивесельном баркасе куда-то по своим делам отправился посольский дьяк Палатцев. Еще через час вернулся.
      Тимофей оживился.
      – Чего хмурый такой, а, Кирилло Васильич? – крикнул он.
      Дьяк с досадой крякнул.
      – Протест везу дипломатический. Самому посаднику.
      – Во как! А от кого?
      – От Покаяны. Охломоны какие-то в посольство вломились.
      – Да ну! Во двор или в хоромы?
      – В самое что ни на есть нутро.
      – Ого!
      – Мало того, что вломились, неприкосновенного посла во двор выволокли да в мокрую бочку посадили.
      – Этого, Гнильйо?
      – Этого, этого.
      – Вот здорово, – изумился Тимофей.
      Дьяк так не считал.
      – Кому – здорово, а мне теперь – иди, расхлебывай эту бочку. Ты же слыхал, в устье Теклы люминесценций целый флот держит. А вдруг тот Гийо после бочки расчихается?
      – Не расстраивайся, Кирилло Васильевич, – сказал Тимофей. – Нужно будет, так и самого люминесценция в бочку макнем, не впервой. Хорошая баня ни одному сострадарию не помешает.
      Спасатели в ялике заржали. Палатцев глянул на них неласково, обозвал какими-то приматами, да на своих гребцов цыкнул.
      Те, ухмыляясь, навалились на весла.
 

* * *

 
      Баркас умчался.
      После этого и на реке, и на берегах все окончательно опустело. И старшина, и спасатели еще раз вздремнуть успели. Зачирикали воробьи, часы в Колдыбели пробили четыре. И тут Тимофей заметил группу конных.
      Они выехали из переулков Лодейной слободы и остановились у въезда на мост. Выпустили вперед себя кособоконького мужичонку. Словно собачонку какую. Тот отряхнулся опять же по-собачьему, затем резво засеменил по настилу.
      Это было странно. Из всех мостов Мурома только на концах Скрипучего не было сторожевых башен. Но сие вовсе не означало, что ночью по нему мог шастать кто попало. Ради доходов и безопасности Господин Великий Муром мостами дорожил очень и весьма. Дума давным давно установила строгие правила пользования этими общественными сооружениями. В частности, никто из посторонних не должен был ступать на разведенный мост. Правила эти сызмальства так крепко вдалбливали, что даже пьяные не совались.
      – Эй! Ты куда? – изумился Тимофей.
      Мужичонка замахал руками.
      – Погодь, погодь, не шуми. Это я, Говорило-стряпчий. Родич твой! Али не признал, дядько Тимофей?
      Тимофей всмотрелся. Под глазом у Говорилы красовался здоровенный фингал. Вот это странным не было, непутевого родича поколачивали регулярно.
      – А. Теперь признаю. Только чего ты на мост приперся? Запрещено.
      – Да дело срочное.
      – Поворачивай! Не положено, говорю.
      – Знаю, знаю, – бормотал Говорило, озираясь. – А помощнички твои где, внизу?
      Тимофей нахмурился.
      – Внизу, где же еще. Говори, какое дело. Дома что случилось?
      – Нет, нет, дома все в порядке.
      Говорило досеменил, повертел головой, дыхнул перегаром:
      – Тут, видишь ли, дядько Тимофей, мост нужно свести.
      Тимофей брезгливо отстранился.
      – Мост свести? Да ты очумел?
      Говорило задергался.
      – Нужно, дядько Тимофей, очень нужно. Позарез, можно сказать.
      – И кому это позарез нужно?
      – А вон тем, – стряпчий махнул в сторону конных.
      – Кто такие?
      – Монахи.
      – Совсем ничего не понимаю. Какие монахи, куда их несет в рань-то такую? И почему я им должен мост сводить?
      – Монахи покаянские. На ихнее посольство, видишь ли, напали. Слыхал?
      – Ну, слыхал.
      – Так вот святые братья туда и спешат. Чтоб посольство, значит, под охрану взять.
      – Не, так не пойдет, – сказал Тимофей. – Шутка ли – мост им своди! До срока вон почти час остается, время еще судоходное. Пущай ждут. Как только Колдыбель пять раз оттрезвонит, – вот тогда – пожалуйста, милости просим.
      – Дядько Тимофей! Не могут они ждать. Никак. А ну как посольство пожгут? Или с послом чего учинят?
      – А ну как корабли в мост уткнутся? Тогда что? Идите вон лодку нанимайте.
      – Время упустят! Лошадей девать некуда. И потом, нет же никаких кораблей. Ни сверху, ни снизу по течению. Ты сам посмотри!
      Тимофей осмотрелся. Кораблей и впрямь не было видно.
      – Дядько, они же не бесплатно просятся, – жарко зашептал Говорило. – Мне заплатили, а тебе заплатят еще больше. На, полюбопытствуй!
      Он вытащил из-за пазухи увесистый мешочек и тряхнул его. В мешочке звякнуло.
      – Целая куча цехинов, – бубнил стряпчий. – Золотые! Всей твоей команде хватит! Нет, ты поглянь, поглянь!
      Говорило развязал тот мешочек, а в мешочке тускло желтело. Кто хоть раз видел эту желтизну, потом ее ни с чем не спутает…
 

* * *

 
      И заколебался мостовой старшина Тимофей Кликун, было дело.
      Такого количества золота ему еще никто не показывал, в глазах аж зарябило. И не мешочек перед его глазами приплясывал, но пожалуй что и мешок; с трудом держал его на весу хлипкий родственничек, аж вспотел. Даже непонятно стало, как он этакую-то калиту за пазухой уместил, богатырь.
      Но зародилось в душе у Тимофея и неясное понимание. Что-то здесь было не так, ей-ей не так. Слишком щедрой выглядела плата. А был Тимофей уже и немолод, и в переделках разных побывать успел. Из тех переделок вынес опыт: ежели сомневаешься, то не спеши. А если больно много сулят – сомневайся. К тому ж и Говорило – плут известный, родичи за него кину платили синанцам обманутым. Слобода дважды предупреждала его за темные делишки. Между тем третьего предупреждения не бывает, – род отказывается от человека. Ибо сказано в Заповедном: где двух предустережений мало, там третье не поможет.
      И тут Тимофей заприметил, что сильно как-то пыжится, все вверх тянется мелковатый стряпчий. Взобрался на настил пешеходного тротуара, на цыпочки встал, вроде норовит загородить южную часть горизонта.
      Тимофей сдвинулся вправо, и Говорило туда же подался. Тимофей – влево, и – опять перед ним растопыренная фигура. Даже слышно, как в животе бурчит у племянничка троюродного.
      – Ты зачем это вид мне застишь?
      – Разве?
      – А ну, брысь.
      Говорило неохотно сдвинулся.
      – Эге, – с огорчением сказал Тимофей.
      Стареющие, но дальнозоркие глаза помогли ему различить между крестами и куполами Полуденного Посада несколько белых пятнышек.
      – А чего, чего там? – разволновался Говорило.
      – Да вроде паруса.
      – Не может быть!
      – Сейчас проверим, – сказал Тимофей, доставая из футляра зрительную трубу.
      – А дай-ка я посмотрю, а, дядя? – вдруг попросил Говорило.
      Давать не стоило. Тимофей это чувствовал. Но все же дал, чтобы немного смягчить неизбежный теперь отказ в главной просьбе родича. Хоть просьба эта все меньше и меньше ему нравилась.
      – Ан нету ничего, – сказал Говорило. – Почудилось.
      – Ну да, почудилось!
      В этот момент, пришпоривая лошадей, на мост въехали бубудуски.
      – Эй! Вы куда это? – крикнул Тимофей.
      Тут Говорило протянул ему трубу.
      – Да вот, сам посмотри, дядько Тимофей! Ничего нету.
      И вдруг труба из его руки выскользнула. Хорошая такая труба. Дорогая, в померанском городе Люстриц сработанная. Тимофей ахнул, наклонился, глядя, как она летит, кувыркается, плюхается в Теклу.
      А потом что-то тупо стукнуло его по затылку и в глазах потемнело. Он еще почувствовал, что кто-то ухватил его за ноги и, кряхтя от натуги, переваливает через перила. Тимофей попробовал за что-нибудь ухватиться, но руки не слушались, были как ватные.
 

* * *

 
      В лицо сильно шлепнуло. Тимофей открыл глаза.
      Кругом было все зеленое, из носа поднимались пузыри, а рот оказался полон воды. Еще не поняв случившегося, мостовой старшина судорожно забарахтался, рванулся наверх, вслед за пузырями.
      Над головой просветлело, громко лопнула пленка водяной поверхности; сейчас же стал слышен плеск волн.
      Тимофей сообразил, что его несет мимо главной опоры Скрипучего моста. Руки все еще плохо слушались, однако он уцепился за одну из веревок, концы которых болтались в воде как раз для такого вот случая.
      Зацепился слабо, не ухватисто. Сильное течение оторвало его от веревки. Тогда он зацепился за другую, и его опять оторвало. И только в третью, уже проплыв под мостом, он вцепился окончательно. Немного передохнув, Тимофей подтянулся, вскарабкался на узкий карниз, окаймляющий мостовую опору. Тошнило, страшно болела голова, особенно в затылке, а перед глазами плясали мушки.
      Ноги остались полоскаться в Текле, но ему было не до того. Он прикрыл веки и долго сидел на карнизе, прислонившись затылком к холодной каменной стене. Наконец боль немного стихла, а перед глазами прояснилось.
      Он увидел широкое пространство реки, а по берегам – спящий город, на куполах и башнях которого лежали отблески восхода. И еще он увидел перед собой спасательный ялик. А в ялике – Серегу Теплунова. С лицом, залитым кровью и с шапкой, прибитой к голове короткой толстой стрелой. Еще несколько таких стрел торчали из весла, носовой банки, низких бортов ялика. А также из спины Антипа Горошко, который навалился на Серегу, словно желая его как можно крепче обнять напоследок.
      Арбалетами их били, сволочи. Чтобы без шума, значит. Без пальбы…
 

* * *

 
      Кривясь от боли, Тимофей поднял голову. Сверху слышались неразборчивые голоса. У края моста никого не было. Бубудуски сделали свое черное дело и отошли. Но выглянуть могли в любой момент.
      Тимофей отполз по карнизу так, чтобы совсем скрыться, и принялся соображать.
      Очень скоро он понял, что ничего не понимает. Из-за каких-то сорока минут убивать людей? Это было чересчур даже для бубудусков. Чай, находились-то не у себя дома, не в Ситэ-Ройяле, чтоб так хозяйничать! А значит, была другая причина.
      Тимофей привстал, болезненно повернул голову. И тут по другую сторону моста он увидел множество парусов. С юга к Скрипучему шла целая эскадра.
      Чьи это корабли, гадать не приходилось. С юга, то есть со стороны Поммерна, могла идти только померанская эскадра. Он даже опознал первый корабль. То был знакомый корвет, долго прогостивший в Муроме. Все становилось ясным. Даже муть из глаз пропала.
      – Вот, значит, что, – пробормотал Тимофей. – Курфюрста они хотят удержать… Оттого и на золото не скупились.
      Тут он понял, что как раз этим мешком с золотом его и огрели, старого дурня. Да еще кто огрел! Троюродный племянничек… Ладно, живы будем – припомним, Говорило. И тот мешок, и Серегу с Антипом.
      Тимофей продвинулся по карнизу дальше, нащупывая аварийный лючок. Этот лючок специально устроили для того, чтобы утопающий мог забраться внутрь мостового быка, где имелась лестница, поэтому никаких запоров на нем и не держали. Наоборот, оставляли позаметнее, приоткрытым. Накануне вечером через этот лючок и спасатели, упокой их душу Пресветлый, в ялик свой ушли… Не ведая, чем это обернется.
      Ох, подумал Тимофей. А что же с подмастерьями-то? Навряд ли бубудуски их в покое оставят!
 

* * *

 
      Он осторожно открыл лючок, вставил больную голову в дыру, посмотрел наверх. Там в тусклом свете масляных фонарей что-то происходило. Слышались голоса. Но кто и что говорил, разобрать не получалось, – мешали журчание, скрип водяного колеса, шум в ушах да плеск волн еще.
      Тимофей заполз в люк и прикрыл за собой крышку. Потом поднялся на десяток ступеней и притаился под толстой горизонтальной балкой.
      Наверху забормотали громче. И вдруг послышался стон. Вслед за этим по лестнице скатился Ант Дубосека, механикус. Руки у парня были связаны, а по лицу текла кровь. Тимофей подхватил его и утащил под балку.
      – Это ты, дядько?
      – Тише! Ты как?
      – Живой. Только по голове треснули. Гудит.
      Тимофей принялся развязывать ему руки.
      – Сколько их там?
      – Семеро и еще этот… племянничек ваш. Он-то чего с ними?
      – Гнида, – коротко ответил Тимофей. – Ты здесь полежи пока, а я пойду разбираться.
      – Один не справишься, дядько. Ребятов позови, ребятов, Антипа да Серегу.
      – Справлюсь. А Серегу с Антипом уже не позовешь. Убили их.
      – Как? Насовсем убили? До смерти?
      – Насовсем. До смерти. Из арбалетов истыкали.
      – Истыкали… – повторил Ант. – Не, я с тобой пойду. Охота, понимаешь, у святых отцов эти арбалетики повыдергать. Вместе с ручонками.
      Механик попытался встать, но его стошнило.
      – Лежи, воин. Толку от тебя не будет, – сказал Тимофей.
      Он оторвал от своей рубахи мокрый рукав.
      – На вот, прикладывай к голове. Сотрясение у тебя. И дай-ко мне свой ножичек.
      – Какой ножичек?
      – Ты хоть и стукнутый, а дурака-то не валяй. За голенищем носишь. Что, думаешь, не знаю?
      – А, этот. Так бы и говорил.
      Кривясь от боли, механик протянул короткий засапожный нож.
      Тимофей провел пальцем по лезвию.
      – Острый, острый, – сказал Ант. – Не сомневайся. Только ты там… это.
      – Чего?
      – Поберегись, старшина. Оторванные они какие-то, эти бубудуски. Нелюди! Особенно один, желтый. Злее… пса цепного.
      – Поберегусь, – пообещал Тимофей. – Мне еще детей на ноги ставить надо.
 

* * *

 
      Как и обещал, Тимофей взбирался медленно, сторожко. Ему вовсе не хотелось заново получить по голове мешком. Или стрелу арбалетную.
      Добравшись до нижней промежуточной площадки, он остановился. Дальше ползти пока не следовало. Можно было кое-что предпринять и здесь.
      Тимофей тихо извлек из гнезда шплинт и всем телом навалился на стопор аварийной остановки. Четырехгранный тесаный брус скользнул по направляющим, пролетел между спицами водяного колеса и глухо ударил в тюфяк на противоположной стене. Спица заскрипела, выгнула стопор, но остановилась. А из верхних ковшей колеса звучно полилась вода. Теперь свести Скрипучий мост было невозможно.
      – Вот и ладно, – пробормотал Тимофей и стал прислушиваться.
      На верхней площадке несколько секунд молчали. Потом незнакомый хриплый голос кому-то пролаял:
      – Эй! Почему. Остановилось. Колесо?
      – Не знаю. Чего-то внизу заело, – с боязнью отозвался Гридя Шорох, младший механикус. – Надо бы посмотреть.
      – Нет. Стой. Ты будешь здесь. Сибодема, Мокрыся! Дуйте вниз.
      Послышалось сопение, сипение, шлепанье босых ступней по деревянным плахам.
      Тимофей не стал дожидаться бубудусков. По стопорной балке он сполз к самому колесу, меж спицами пролез на противоположную сторону сруба, а потом тихо начал подниматься, цепляясь за кованые скобки.
 

* * *

 
      В темном, заполненном звуками льющейся воды колодце, он незамеченным добрался до уровня верхней площадки. Тут и замер. Во рту было ужасно сухо, как с тяжелого похмелья, в затылке пульсировала боль, но руки слушались уже почти что хорошо.
      Поверх колесного обода он видел в скупом свете оконец всех, кто находился в управляй-каморе, – и Шороха, и связанного Митрича в углу, и пятерых монахов в рясах с засученными рукавами.
      Главного Тимофей сразу определил. Откинув на плечи капюшон, тот с надменным видом расселся на лавке и держал в руках заряженный арбалет. Лысый, желтый, с горящими глазами. Он-то, видать, и стрелял в Серегу с Антипом. И остальные не агнцы, тоже участники убийства, но те хоть по приказу действуют. Подневольные то есть. Но этот – сволочь, типичный бубудуск, до ушей налитый злобой, – вот этот самый приказ он и отдавал… Ни жалости, ни совести не ведает. Родную мать зарежет и глазом не моргнет. Сострадарий хренов! Сострадания в нем куда меньше, наберется, чем даже у дикого южного ящера. Как бы там дело ни обернулось, Тимофей порешил, что вот этот желтый ответит за все. Уйти он не должен.
      Снизу сквозь журчание послышались неразборчивые голоса.
      – Обрат Замурзан, обрат Замурзан… Тут бревно вставлено. Не поддается. Еще бы кого, а?
      – Дармоеды! – отозвался желтый. – Дергайте посильней.
      Потом все же ткнул пальцем еще в двух бубудусков, и те неохотно двинулись к лестнице. На подмогу. Тимофей только усмехнулся.
      Дурни! Стопорную балку из колеса и вчетвером не вытянуть, – течением здорово зажимает. Вместо этого нужно лебедку крутить, ручка чуть ли не в глупый лоб упирается, но для чего она там, эти увальни вовек не догадаются, будут брус дергать до самого последнего посинения. Как приказано…
      Что ж, подумал Тимофей, пущай занимаются упражнениями. А он пока отдохнет. Подождет, покуда желтый не останется совсем один. Мост все еще не сведен, время сейчас работало и на Тимофея, и на померанцев, но никак не на бубудусков.
      Чтобы удостовериться в этом важном факте, Тимофей подполз к отдушине и выглянул.
 

* * *

 
      Так все и было, как он предполагал. Первый из кораблей, «Гримальд», уже проходил аккурат между створами Скрипучего. За ним следовал линкор. Огромный, многопушечный, с раздутыми парусами и на совесть отдраенной палубой.
      Мостовой старшина увидел сначала его скулу с полуаршинными позолоченными буквами ДЕНХОРН, затем среднюю часть, – все эти бухты канатов, лебедки, горки лоснящихся ядер, палубные люки, шлюпки на рострах; а потом и ют, по которому расхаживал рослый мужик с отвислым пузцом и в адмиральских эполетах.
      Адмирал поднял голову и тут они с Тимофеем встретились глазами. Померанец с приветливостью помахал перчаткой. Он и не подозревал о том, что творится внутри разводной башни. Поэтому спокойно повернулся к своим офицерам, что-то им сказал. Те тоже глянули на отдушину и дружески замахали. Рулевые, ворочавшие двойной штурвал, от дела оторваться не могли, поэтому только кивали да скалились.
      – Ладно, ладно уж, – тихо пробурчал Тимофей, отползая. – Ишь, приветливые. Плывите себе!
      Его вдруг поразила мысль о том, как по-разному люди могут относиться друг к другу. Одни тебе руками машут, зато другие арбалетными болтами стреляют…
      Впрочем, и те, кто руками махали, те тоже везли не пряники, они плыли с огромными пушками, чтобы стрелять в кого-то пудовыми чугунными шарами. И чего так все в жизни устроено? Говорят, что хороших людей больше плохих. Но тогда на любой войне именно хорошие люди убивают других хороших. Почему же так-то?
      Тимофей вздохнул.
      В сложившейся ситуации мысль была совсем ненужной, бесполезной, да и бестолковой к тому же. Старшина мотнул головой, отгоняя ее, как муху. И тут же пожалел. В затылке будто пузырь вспух, что-то там звучно хрустнуло и очень заболело. Но потом боль стихла, ушла, а с глаз даже мутная пленка спала. Наверное, позвонок какой-то вправился, стал на место. Тимофей обрадовался и живо повернулся в сторону управляй-каморы.
 

* * *

 
      Там произошли изменения. Митрич вроде опомнился, начал причитать, постанывать. Гридя безуспешно дергал рычаги. Желтый главарь бубудусков зашипел, пнул Митрича в бок, и погнал двух последних монахов к лестнице. Вскоре их бритые макушки пропали из виду.
      Все.
      Желтый остался один. Тимофей понял, что лучшего момента у него не будет.
      Держась за скобку, он повис над колодцем. Где-то в темном низу, обтекая остановившиеся ковши, шумела Текла. Тимофей зажмурился, вытянул вперед сразу и руку, и ногу. До колеса достал, но не так, чтобы зацепиться. А обод, между прочим, был мокрым, скользким, ненадежным.
      Тогда Тимофей припомнил, что на потолке должен был остаться крюк для фонаря, которого уже сто лет как не было, поскольку казенных денег на него все эти сто лет не хватало.
      Он быстро вскарабкался наверх, начал шарить рукой. Крюк отыскался, и сидел прочно, только уж очень высоко над колесом. Между тем колесо дрогнуло. Видимо, дело у монахов начало сдвигаться с мертвой точки. На нижней площадке скрипело трущееся дерево, слышались натужные стоны.
      А в продух, оказавшися на уровне ног, уже был виден длинный бушприт третьего корабля, нацелившегося прямо в разведенный пролет. На нем висели матросы, поднимавшие дополнительный кливер. Тимофей с тревогой подумал, что их, должно быть, еще много, этих померанских кораблей. И их судьба сейчас находится в его, Тимофеевых руках…
      Он выдернул из штанов ремень, накинул на крюк и принялся раскачиваться на этой короткой петле.
      Приноровившись, прыгнул. Попал удачно – между двух торчащих лопастей, а руками зацепился за ободья. Крутнулся, скользнул по толстой спице и обрушился на стол. Опрокинул чернильницу, мокрым сапогом наступил на дежурц-журнал. Все это он сделал на одном дыхании, как мог быстро. Однако недостаточно быстро. Когда поднял голову, то увидел наведенный на него арбалет, а над ним – два желтых удивленных глаза. Нельзя было дать им опомниться…
      – Уу-уу! – взвыл Тимофей и пальцами изобразил рога.
      Глаза огорошенно мигнули. Тимофей моментально свалился со стола и покатился под ноги бубудуску.
      Тот все же успел спустить курок. Стрела пролетела над самой головой, даже волосы зацепило чуток.
      Тимофей очень резво вскочил на ноги. Чересчур резво, голова опять заболела, затюкала. А бубудуск отбросил арбалет и выхватил из-под рясы длинный кинжал.
      – Эй! – крикнул он. – Ко мне! Все. Живо!
      И, не мешкая, сделал резкий выпад. Тимофей насилу успел отклониться, кинжал скользнул по правому боку. В печень целил, стервец…
      Желтый отдернул руку за миг до того, как Тимофей ее перехватил, и вновь замахнулся. И тут над его головой открылся светлый квадрат.
      – Ну-ко! Стоять всем! Не дергаться!
      Желтый мгновенно отшатнулся.
      А наверху не шутили. Сверху бабахнуло, полетели пыжи. Управляй-камора наполнилась пороховой вонью.
      Стрелять в Муроме умеют. Однако желтый бубудуск как-то увернулся, оттолкнул Тимофея, перепрыгнул Митрича и скатился вниз по лестнице.
      В люк заглянул стрелецкий десятник.
      – Эй, дядько Тимофей! Ты как там? Живой?
      – Живой, – сказал Тимофей, кашляя от дыма.
      – А где супостаты?
      – Внизу затаились.
      – Щас выкурим, – сказал десятник, спускаясь.
      За ним, щурясь со свету, последовало еще несколько стрельцов.
      Увы, на нижней площадке они застали одного Анта.
      – Через лючок, через лючок утекли, – прохрипел механикус.
 

* * *

 
      Тимофей выглянул.
      Широкими, размашистыми саженками бубудуски уплывали по течению. А впереди всех то показывалась, то исчезала под водой лысина.
      – Пищаль, – попросил Тимофей. – Дай мне пищаль.
      – Погоди, – сказал десятник. – Не горячись. Это ж бубудуски! Так и войну на Муром навлечем. Нельзя.
      – Войну? А им что – все можно?! Да ты Серегу с Антипом видел ли?
      – Видел, – сухо сказал десятник.
      – Они же мост захватили!
      – Вот на мосту и нужно было брать. С поличным. Не удалось… А сейчас – поди, докажи. Заплыв у них спортивный. Упустили…
      – Упустили! А где вас носило?!
      Десятник крякнул.
      – Да нигде особенно. Так, после Ивана Купалы похмелялись Потом барон померанский прибежал. Вы чо, говорит. У вас мост захватывают! Ну, думаем, чудит Альфредка. Потом смотрим – кони на Скрипучем. Крестимся – не помогает. Ну, пошли проверять. А навстречу племяш твой скачет, за живот держится. Будто несет что.
      – Ах, сволочь верткая! Говорило?
      – Ну да, Говорило. Дрожит, подскакивает, а сам блажит нечеловеческим голосом – спасите, мол, да помогите! Подъезжаем, а там в лодке… такое. Эти бубудуски, они что, совсем сбесились?
      – Совсем. И не только эти. По-моему, они все – того. Да что же это! Уходят ведь! Давай сюды пищаль, говорю!
      – Ты лучше не за пищаль хватайся, дядько Тимофей. Иди-ка ты лучше к механике своей.
      – Это еще зачем-почему?
      – Да видишь ли, померанские корабли все проскочили. Теперь к мосту покаянский фрегат прет, «Дюбрикано» называется. А Скрипучий – самое время сводить. Все по закону. Смекаешь?
      – Аге, – ощерился Тимофей. – Смекаю! Хрен он проскочит, «Дюбрикано»!
      Десятник тяжело посмотрел на Антипа с Серегой.
      – А тех сострадариев, – сказал он, – мы еще повыловим. Редко они из своей берлоги выползают, это верно. Да авось еще свидимся. Серега-то свояк мне был. Ты опознаешь кого, дядько Тимофей?
      Тимофей вспомнил желтого бубудуска.
      – Главного. Хоть с закрытыми глазами.
 

* * *

 
      Четверг выдался дождливым.
      А солнечным утром пятницы у ворот посольского особняка Пресветлой остановился изящный экипаж с баронскими коронами на дверцах. По бокам от него на породистых жеребцах гарцевали два красавца-сержанта в форме егерских войск Поммерна.
      Дверца кареты раскрылась, из нее выскочил Прошка. Следом выбрался хмурый мужчина со следами эполет на плечах. Руки у него почему-то были связаны за спиной.
      Прошка постучал в калитку. Скоро там открылось окошечко с толстогубой, что-то жующей физиономией.
      – Ах, да кого ж это я лицезрею! – радостно изумился Прошка. – Никак, обрат Сибодема?
      – Собственной персоной. Ну, чего надо?
      – Нам – ничего. Совсем наоборот, это мы вам кое-что привезли.
      – Нам?
      – Вам. Их милость барон шлет его обрату проконшессу подарочек.
      – Подарочек?
      – Ну, по поводу предстоящего праздника Пресветлой Ночи, наверное.
      – Большой? – подозрительно спросил обрат Сибодема.
      – О! В твое окошечко не пролезет. Фунтов этак на двести тянет.
      Сибодема заинтересовался.
      – Ну да! На двести фунтов? Где?
      – Да вот же оно, – Прошка подтолкнул связанного офицера. – Перед тобой стоит.
      – Не пойму, – после основательного раздумья сообщил обрат Сибодема.
      – Да, это с тобой бывает, – участливо сказал Прошка. – Но дело и впрямь необычное. Видишь ли, вот этот капитан чего-то перепутал: присягу принес курфюрсту, а служил базилевсу.
      – Зачем? – спросил обрат Сибодема.
      – Сам не знаю, – расхохотался Прошка. – По глупости, наверное. Но нам чужого добра не надобно, возвращаем владельцу.
      – Базилевсу, что ли?
      – Да нет, думаю, что люминесценцию.
      – А, это правильно. А чего же он хмурый такой?
      – Видишь ли, бывший капитан в померанскую тюрьму просился, только курфюрст отказал. Поезжай, говорит, полюбуйся на тех, кому служил.
      – Стало быть, капитан и есть подарок?
      – Разве не похож? Глянь, у него даже руки бантиком завязаны.
      – Ты смотри, правда. Ладно, пойду доложу его просветлелости.
      – Доложи, доложи. Да, еще и приглашение передай.
      – Куда приглашение-то?
      – На свадьбу господина барона.
      – Их милость женятся? Как это?
      – Самым натуральным образом.
      – А на ком?
      – Да на боярышне Стоеросовой. Алене Павловне.
      Обрат Сибодема с облегчением перекрестился.
      – Уж эта у него шпагу отберет, – убежденно заявил он.
      – Конечно! В постели не шпага нужна, – захохотал Прошка.
      Сибодема неожиданно все понял.
      – Бесстыдник, – сказал он, густо краснея.
      – Эй, бубудуск! Да ты, оказывается, знаешь, откуда дети-то берутся, а, старый греховодник?
      – Тьфу!
      Обрат Сибодема испуганно захлопнул окошечко.
 

* * *

 
      Впрочем, вернулся он довольно скоро, причем не один. Его сопровождали два сотоварища, которые молча и умело развязали руки подаренному капитану. Один из обратьев, – лысый, тощий, длинный, со злым и желтым лицом, пролаял:
      – Его просветлелость проконшесс Гийо. Велели передать. Что с удовольствием. Выразят соболезнования.
      – Кому это?
      – Фрау Обенаус.
      – Чего ради?
      – По поводу близкой кончины ее брата.
      Злой бубудуск повернулся спиной и бросил через плечо:
      – Оч-чень близкой кончины!
      Калитка захлопнулась. Прошка прослушал скрежет, стук, звяканье и лязганье запоров. Потом опомнился, метнулся к карете, вскочил на подножку.
      – Гони, Ермилыч!

       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
       ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ
       ПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ
       Р. ДЕ УМБРИНУ, ЛИЧНО
 
       Ваше превосходительство!
       Имперский Генеральный штаб готов приступить к разработке оперативных планов. Однако мы не знаем кто будет нашим первоочередным противником – Поммерн, или все же сначала следует обеспечить тыл, доведя до конца дело с Алъбанисом? Требуется политическое решение.
 
       К сему
       маршал де Гевон
       военный министр
       9 июля 839 года
 

* * *

 
       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
       ВОЕННОМУ МИНИСТРУ
       ДЕ ГЕВОНУ ЛИЧНО
 
       Съер маршал Империи!
       В ответ на Ваше письмо сообщаю: первоочередным противником является Поммерн. Начало кампании – ориентировочно май будущего года. Однако 3-ю армию генерала Эскалра его высочества
       Щелконека желательно оставить у границ Алъбаниса. На тот случай, если она потребуется для помощи нашим альбанским сторонникам. В остальном же – Поммерн, Поммерн и еще раз – Поммерн!
       Де Умбрин
 

* * *

 
      Унзиболану де Фридо-Браншу в жизни везло не слишком. Проплавав больше двадцати лет, он командовал самым слабым фрегатом Пресветлой Покаяны.
      Реально этот так называемый фрегат не превосходил померанские корветы последней серии. Тем не менее в официальных списках флота базилевса-императора «Дюбрикано» черным по белому числился фрегатом. Соответственно его командиру полагался чин кавторанга. Но де Фридо-Бранша уже шестой год держали в третьем ранге без внятных объяснений. И вовсе не потому, что он был плохим моряком. Напротив, Унзиболан де Фридо-Бранш проявил себя с самой лучшей стороны в нескольких морских сражениях.
      Однажды, будучи старшим офицером корвета «Чейро», он заменил раненого капитана, подавил вспыхнувшую было панику, а потом взял на абордаж хорошо вооруженный гукор мятежного магрибского паши. При этом собственноручно зарубил четырех мамелюков. А во время последней альбанской войны «Чейро» под его командой больше трех часов один на один держался против пятидесятипушечного фрегата. Унзиболан получил ранение, его корабль потерял грот-мачту, имел две сотни пробоин, но из боя не вышел. Так что дело было не в отсутствии необходимых качеств, в другом. Конкретно – в наличии приставки «де» перед фамилией «Фридо-Бранш».
      Неприязненное отношение сострадариев к дворянству имело прочные корни. Во времена возникновения ордена, откровения святого Пампуаса, его основателя, среди образованной части общества вызывали лишь высокомерное пренебрежение. И то – в лучшем случае. Так что при своей земной жизни Великий Корзин-из-Бубудусы находил поддержку только снизу. Сторонников он привлекал не столько силой идей, сколько умело играя на извечной враждебности бедных к богатым.
      В результате Орден пополнялся невежественными, озлобленными и мстительными людьми, из которых легко получались фанатики. А поскольку бороться за власть им приходилось главным образом с аристократией, и Орден в целом, и его карательный корпус бубудусков весьма недружелюбно относились к дворянскому сословию.
      Впрочем, не ко всему сословию. Только к его мужской части. К женской части святые отцы относились не в пример мягче, считая женитьбу на дворянках своеобразной формой обращения заблудших на путь истинный. Более того, придавали этой форме столь важное значение, что ради нее отменили древний запрет своего же ордена на бракоразводные процессы.
      Все это хорошо усвоила мадам де Фридо-Бранш. Будучи на девять лет моложе своего мужа, устав от нехватки денег и обладая привлекательной внешностью, она без труда нашла себе перспективную партию в виде некоего проконшесса, чрезвычайно озабоченного перевоспитанием дворянок.
 

* * *

 
      А доблестный капитан имперского флота вернулся из очередного, причем весьма короткого плавания в совершенно пустой, свободный даже от мебели дом. И там, среди стен с пятнами на месте бывших трофейных магрибских ковров, он безо всяких усилий со своей стороны превратился в того, кем никогда не собирался быть, – в философа.
      В новом качестве де Фридо-Бранш здраво рассудил, что затевать имущественную тяжбу с орденом опаснее, чем брать на абордаж магрибский гукор. И подал рапорт с прошением перевести его на куда-нибудь. Чем подальше, тем получше.
      Это был первый за всю его карьеру рапорт, возымевший последствия. Через удивительно короткое время вместо небольшого корвета «Чейро», приписанного к порту Ситэ-Ройяль, де Фридо-Браншу дали небольшой фрегат и отправили во град Муром, чрезвычайно славный женской красотой и крепостью напитков. Утешили, так сказать.
      И все бы хорошо, однако в своем новом назначении капитан третьего ранга Унзиболан де Фридо-Бранш без труда различил некую форму милости со стороны бывшей супруги, после чего стал плохо спать по ночам. Все не мог решить, что же лучше, – не самая лучшая жена, либо не самый лучший фрегат. А когда удавалось заснуть, страшно злился, если его будили. Иногда даже опускался до мордобоя.
      Впрочем, во флоте его величества капитаном он был далеко не самым сволочным и уж точно – не самым худшим. А к мордобою там давно привыкли. И никогда не отвыкали.
 

* * *

 
      8 июля 839 года де Фридо-Бранша разбудили во втором часу ночи.
      – Обрат капитан, обрат капитан!
      – Утопии, безумец.
      – Никак не могу, – трепеща сообщил матрос.
      – Это почему?
      – Обрат старпом приказал вас сначала разбудить. А потом уж – к черту.
      – А, – сказал капитан и открыл один глаз.
      В сером сумраке каюты выделялся чуть более светлый прямоугольник двери. На коммингсе настороженно замер вестовой, в любую секунду готовый увернуться от любого предмета. Это был ловкий шельма, старпом знал кого посылать. Швыряться не имело смысла.
      Де Фридо-Бранш сел в постели.
      – Ну? Опять муромцы обливаются? Или померанцы больно бьют?
      – Никак нет. Ни то, ни другое.
      – Тогда что?
      – Швыряться не будете?
      – Не попаду.
      Матрос успокоился и даже ухмыльнулся.
      – «Гримальд» снимается с якорей, третьего ранга обрат.
      – Я те щас за обрата третьего ранга…
      Вестовой дожидаться не стал.
 

* * *

 
      Сказать, что де Фридо-Бранш удивился, было бы мало.
      Уже третья неделя пошла с того дня, когда померанский корвет «Гримальд» и покаянский фрегат «Дюбрикано» демонстрировали присутствие двух соперничающих держав в порту Великого Мурома. Матросы с враждебных кораблей несколько раз успели подраться в местных кабаках, после чего в кубриках имперского фрегата стал весьма известным некий молодой кузнец Ференц из Южного Поммерна.
      А де Фридо-Бранш успел выучить все выщербины на борту супостата (на абордаж его пытались брать, да явно зубы обломали), пересчитал все палубные лебедки (хороши, заразы!), не говоря уж о пушках.
      Корабли стояли так близко друг к другу, что по утрам, после подъема флага, Унзиболан со своей палубы не без иронии раскланивался с корветтен-капитаном Оюнтэгом Монгола, командиром «Гримальда». В общем, попривыкли друг к другу. Казалось, ситуация складывается надолго. Зря, значит, казалось.
      В светлых сумерках, заменявших в Муроме июльскую ночь, «Гримальд» был виден прекрасно. На корвете уже выбрали якорную цепь. Под марселем и кливером корабль медленно разворачивался в сторону разведенного на ночь Каменного моста.
      Де Фридо-Бранш пожал плечами.
      – Ну и что? – сказал он. – Пусть катятся. Наше дело – сторона. Приказа оставаться в Муроме никто еще не отменял.
      И ушел в свою каюту. Но едва успел задремать, как старший помощник явился лично и деликатно кашлянул.
      – Да вымбовкой тебя по маковке! Что, что еще стряслось? – взревел капитан.
      – Унзи, «Магденау» закрывает нам выход из бухты.
      – Кто? Какая магденау?
      – Померанский линкор.
      – Где?
      – Да в паре кабельтовых от нас.
      – А тебе не померещилось? Из-за белой-то ночи?
      – Нет. Боюсь, что придется снова вставать, обрат мой капитан.
      Де Фридо-Бранш вновь натянул тапочки. Ругаясь и спотыкаясь, он выбрался на шканцы.
 

* * *

 
      Нет, старпому ничего не померещилось.
      Прямо напротив «Дюбрикано» в полной красе и величии становился на якорь самый всамделишный «Магденау», головной корабль серии новых стодвухпушечных линкоров Поммерна. Своей тушей он безоговорочно перегородил фарватер. При этом его орудийные порты оказались открытыми, а в них мерцали неприятные огоньки.
      Де Фридо-Бранш почувствовал, что по спине у него медленно ползут мурашки. Весь сон как рукой сняло.
      – Они рехнулись? В нейтральном порту?!
      Сыграли тревогу. Пока сонные, разомлевшие от многодневного безделья матросы привели корабль в относительную готовность, «Магденау» раз шесть мог их всех отправить на неглубокое, но дно. Мог, но не отправил.
      – Пугают, окайники, – с облегчением сказал старпом.
      – А зачем? – спросил капитан, настороженно разглядывая неприятеля в подзорную трубу. – Чего ради?
      В этот момент он заподозрил, что у него с глазами что-то не в порядке: мачты «Магденау» вдруг начали двоиться. Де Фридо-Бранш отрегулировал фокус, но это ничего не изменило – двоились, и все тут.
      – За «Магденау» вниз по течению проходит однотипный линкор «Денхорн», – доложил сигнальщик.
      – Спишь, каналья? – разозлился де Фридо-Бранш. – Что, только заметил?
      – Никак нет, обрат капитан! Принимал флажной семафор с «Магденау», – крикнул сигнальщик.
      – Семафор? С «Магденау»?
      – Так точно!
      – Чего хотят?
      – Ничего. Желают доброго утра.
      – Издеваются, – сказал старпом.
      – Не отвечать, – сквозь зубы приказал капитан.
      Он начинал злиться.
      – Легко им издеваться, – зудел старпом. – У нас только тридцать восемь пушек.
 

* * *

 
      «Дюбрикано», самый слабый из всех покаянских фрегатов, послали в Муром совсем не драться, а только для того, чтобы посадник случайно не позабыл о существовании Пресветлой Покаяны; это была самая обыкновенная дипломатическая рутина. Сочли, что тридцати восьми орудий для такой цели вполне достаточно. Можно было ожидать равноценного ответа курфюрста, поэтому появление померанского корвета никого не удивило. Но вот то, что вослед «Гримальду» повалили еще и линкоры, – это уже ни в какие ворота не лезло.
      Де Фридо-Бранш не знал что и подумать. Неужели курфюрст всерьез решился бросить вызов империи? И где – на море? Слов нет, померанские линкоры хороши. Но их же только три, хороших-то! Между тем только под командой аншеф-адмирала Василиу находилось полтора десятка тяжелых кораблей во главе со 116-пушечным «Упокоителем». На что при таком раскладе мог рассчитывать померанский адмирал де Фридо-Бранш не представлял. Тем не менее факт оставался фактом – кригсмарина выползла из норы. И на этот счет у де Фридо-Бранша были самые недвусмысленные инструкции.
      Согласно этим инструкциям «Дюбрикано» следовало немедленно срываться с якорей и на всех парусах лететь к адмиралу Василиу. Но как срываться, куда лететь, если фарватер загораживает коробка водоизмещением в две с половиной тысячи тонн?
      – Позовите обрата эмиссара, – приказал де Фридо-Бранш.
      – Я здесь, обрат капитан.
      – Обрат Гломма! Нужно срочно предупредить нашего посла.
      – Уже сделано, обрат капитан, – с едва уловимой усмешкой ответил бубудуск.
      Между тем сигнальщик все не унимался.
      – Из-за Лодейной слободы выходит линейный корабль «Василиск», – доложил он. – Далее следуют тяжелые фрегаты класса «Такона».
      – Опф-ф, – сказал старпом.
      Де Фридо-Бранш ничего не сказал. Привалившись спиной к бизани, он только провожал глазами очередного неприятеля и нервно курил трубку.
      За «Таконой» появился крупный, благородных пропорций корабль, размерами немного уступающий линкору. Под его верхней палубой вместо привычных орудийных портов располагался ряд прямоугольных иллюминаторов. Некоторые из них светились, а некоторые были задернуты шторками.
      Старпом ахнул.
      – Пресветлый Корзин! Да ведь это «Поларштерн»! Личная яхта Бернара… Неужели сам курфюрст плывет? Унзи, какая-то серьезная каша заваривается.
      – Вижу, – кивнул капитан. – Трап убрать! Винц, пошлите людей на реи и к кабестану. Приготовиться к отплытию!
      – Куда? «Магденау» напрочь фарватер перекрыл.
      – Дорогой мой! У адмирала Мак-Магона не так уж много кораблей, чтобы ради нас оставлять здесь линкор. «Магденау» скоро уйдет. И вот тогда нельзя будет терять ни минуты, мы должны сесть на хвост померанской эскадре, а потом ее опередить. Иначе адмирала Василиу ждет неприятный сюрприз. Полагаю, перед нами он тоже в долгу не останется.
 

* * *

 
      Замыкавший померанскую колонну корвет, очень похожий на «Гримальд», давно миновал Каменный мост и скрылся за поворотом реки.
      В Колдыбели пробило четыре утра, до сведения мостов оставался всего лишь час, а «Магденау», как ни в чем ни бывало, все еще стоял поперек протоки. Паруса на нем были убраны. Никаких признаков подготовки к отплытию не замечалось. На мостике скучал вахтенный офицер, да несколько матросов, широко зевая, рассматривали город. В остальном массивный корабль казался спящим.
      Между прочим, так оно и было. Многоопытный контр-адмирал фон Гренземе, командир «Магденау», приказал не будить матросов до самого последнего момента, чтобы вступить в парусную гонку не только с более многочисленным, но и более свежим экипажем.
      Зато экипаж «Дюбрикано» пребывал в большом напряжении. На юте собрались офицеры, на реях восседали и понемногу зябли десятки марсовых, палубная команда во главе с боцманом облепила кабестан, а у пушек клевали носом канониры. Никто не разговаривал; все ждали, и все вроде бы ко всему были готовы. И при всем при том померанский линкор ожил совершенно внезапно.
      Чуть позже половины пятого на «Магденау» прозвучали резкие свистки боцманских дудок. Ванты корабля мгновенно заполнились сотнями матросов; одновременно пошел из воды носовой якорь.
      Течение развернуло корабль. Померанец с фантастической быстротой одевался парусами. Меньше чем через минуту он нес даже топсели и лисели. И пока на фрегате проделали то же самое, «Магденау» успел выйти в главное русло Теклы.
      – Хороши у них палубные лебедки, – почти простонал старший помощник Винц.
      – И палубная команда получше, – сурово добавил де Фридо-Бранш. – Разболтались, сволочи!
      Набирая ход и подстраивая паруса, померанец устремился к Каменному мосту. Превосходство в высоте мачт позволяло ему более эффективно ловить верховой утренний ветер. «Дюбрикано» замешкался на старте и заметно отстал, но все же успел проскочить в разведенный пролет.
      И как только Каменный мост остался позади, оба капитана постарались извлечь максимум как из команд, так и из конструктивных особенностей своих кораблей.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛЕГКИЙ ФРЕГАТ «ДЮБРИКАНО»

 
      Водоизмещение – 388 тонн. Трехмачтовая баркентина. Максимальная зарегистрированная скорость – 193 узла. Вооружение – 38 чугунных пушек калибром от 4 до 12 фунтов. Экипаж – 196 человек. Командир – капитан третьего ранга Унзиболан де Фридо-Бранш
 

КУРФЮРСТЕНМАРИНЕ ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «МАГДЕНАУ»

 
      Водоизмещение – 2480 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 18,6 узла. Вооружение – 102 стальных орудия калибром от 6 до 36 фунтов. Экипаж – 933 человека. Командир – контр-адмирал Фридрих фон Гренземе.
 

* * *

 
      Контр-адмирал фон Гренземе приказал держаться в главной струе течения, стараясь сберечь и по возможности нарастить инерцию. Для этого он избегал не то что резких поворотов, но и вообще любых лишних движений рулевого колеса.
      В двойной штурвал «Магденау» вцепились самые опытные рулевые. Эти ветераны служили уже не по первому десятку лет и давно умели «чувствовать» фарватер. Они работали миллиметрами, точно вписываясь в плавные изгибы русла и в то же время удерживая массивный корабль на стрежне. Линкору помогала еще и огромная площадь парусов – по этому показателю он чуть ли не втрое превосходил «Дюбрикано».
      Зато имперский фрегат имел более узкий корпус и в шесть раз меньшее водоизмещение. Поэтому легко набирал теряющуюся при маневрах скорость. Но его главное преимущество заключалось в другом, – в малой осадке. Используя эти особенности, де Фридо-Бранш рискнул обогнуть пару бакенов с запрещенной стороны, прошел впритирку с отмелью и выиграл чуть ли не кабельтов. Однако большего добиться было невозможно, поскольку за поворотом Теклы открылся Скрипучий мост. Любые маневры на время стали невозможными. Теперь оставался единственный возможный курс, – прямо на разведенный пролет. Если б его удалось благополучно миновать, появилась бы надежда на успешное выполнение задачи. Де Фридо-Бранш намеревался и дальше выигрывать на изгибах русла, держась к берегу ближе, чем мог себе позволить «Магденау», и тем самым срезать петли.
      Вопрос о том, пропустит ли его фон Гренземе вдоль своего борта безболезненно, оставался открытым. После крепости Непускай-остров – вряд ли. А до нее, в пределах сравнительно заселенных берегов, где случайное ядро могло угодить в муромцев, – там да, шанс существовал. Только для этого требовалось во что бы то ни стало проскочить последний из муромских мостов.
 

* * *

 
      Увы, померанцы умели рассчитывать все точно. Времени до сведения Скрипучего оставалось совсем мало, в обрез, если оно еще оставалось.
      Унзиболана начало грызть нехорошее предчувствие. Он знал о всеобщей нелюбви муромцев к подданным базилевса. И уж, конечно, о том, что механизмы моста обслуживают именно мурмазеи.
      Мост приближался. На нем возникла суета и беготня, метались какие-то фигуры, бабахнул ружейный выстрел. Поднятая секция вдруг пошла вниз, но тут же замерла. Это позволило всем трем высоченным мачтам «Магденау» беспрепятственно миновать узкое место. Сразу после этого секция дрогнула, опустилась еще на шаг и опять замерла. Словно дразнила и пугала одновременно.
      И тут на Часовцах пробило пять, – время сведения всех муромских мостов. Де Фридо-Бранш выругался и приказал убрать паруса. Без сомнения, «Дюбрикано» не успевал проскочить Скрипучий.
      – Отмените ваш приказ, капитан, – вдруг негромко сказал эмиссар.
      – Что? Не понял, вас, обрат Гломма.
      – Отмените ваш приказ, обрат капитан. Необходимо продолжать движение.
      – Куда? Сумасшествие! Мы же врежемся в мост и в лучшем случае потеряем фок-мачту. А в худшем – перевернемся.
      – Не врежемся. Мост не будет сведен.
      – Откуда такая уверенность?
      – Не могу сказать. Но такая уверенность есть.
      Де Фридо-Бранш взглянул на бубудуска с плохо скрытым раздражением. Потом взглянул на Скрипучий. Как раз в этот момент подъемная секция дрогнула и опустилась еще.
      – Нет, – сказал капитан.
      – Да, – бесцветным голосом сказал эмиссар.
      – Что такое! Кораблем командую я.
      – Только до тех пор, пока это угодно ордену, обрат капитан.
      – Отстранить от командования меня может только морской министр или командующий эскадрой. Ни тем, ни другим вы не являетесь.
      – Не будьте ребенком. И тот и другой сделают все, о чем попросит его люминесценций обрат эпикифор. А последует ли такая просьба, сейчас зависит от меня. И такая просьба непременно последует, если вы не сделаете то, о чем я вас только что попросил.
      Де Фридо-Бранш еще раз взглянул на Скрипучий мост, который, хотя и находился всего лишь в четверти мили по курсу, примерно на четверть уже был сведен.
      – Вот что, обрат эмиссар. Пока я командую кораблем, мне и решать, поскольку я отвечаю за него, а вы – нет.
      Вместо ответа эмиссар махнул рукой и на ют взбежали двое его верзил.
      – Унзиболан де Фридо-Бранш! Именем эпикифора я отстраняю вас от командования фрегатом «Дюбрикано» и подвергаю домашнему аресту. Капитан-лейтенант Винц, принимайте командование кораблем и продолжайте движение.
      От столь вопиющего нарушения морского устава старпом потерял дар речи. К капитану тем временем подошел один из бубудусков, протянул руку и сиплым голосом сказал:
      – Вашу шпагу, гражданин.
      Де Фридо-Бранш ощутил незабываемый запах бубудуска. И в то же время явственно услышал, как восемь поколений дворянских предков разом переворачиваются в гробах. Причем семеро из этих восьми почили отнюдь не по причине старости.
      Он вынул шпагу.
      Но сделал совсем не то, что от него ждали и требовали обратья-сострадарии. Клинок дважды свистнул в воздухе. Первый бубудуск с изумлением уставился на свою кисть, а второй схватился за бедро.
      Окровавленный кончик шпаги оказался перед самым носом обрата эмиссара. Он, этот кончик, покачивался. И было в этом покачивании нечто змеино-завораживающее. На движения такого рода клинок способен только в очень опытной руке. Бубудуск, очевидно, слышал о подвигах де Фридо-Бранша на борту магрибского гукора. Поэтому стоял не шелохнувшись.
      – Гухаггор Гломма! Властью командира фрегата «Дюбрикано» я арестовываю вас. Капитан-лейтенант Винц! Проводите обрата эмиссара в его каюту.
      Рулевые и сигнальщик, оказавшиеся невольными свидетелями и заложниками этой сцены, одновременно втянули головы в плечи.
      Однако по шкафуту в сторону мостика уже пробирался боцман с несколькими отчаянными матросиками. В руках они держали чугунные вымбовки от кабестана. Де Фридо-Бранш с удивлением подумал, что экипаж, по-видимому, не так уж и плохо относится к своему капитану. С чего бы это?
      Додумать ему не дали. Со всех трех марсовых площадок уже не кричали, там вопили, – секция Скрипучего моста дрогнула и совсем уж безоговорочно пошла вниз.
      Старпом нерешительно переминался с ноги на ногу.
      – Капитан-лейтенант Винц1 – зарычал де Фридо-Бранш. – Вы плохо слышите? Очистить мостик от посторонних!
      Старпом очнулся и с каким-то нелепым поклоном предложил обрату эмиссару проследовать в каюту. Тут Гухаггор Гломма наметанным глазом пискала заметил матросов с вымбовками. Он закусил губу, молча повернулся и пошел с мостика. Винц поспешно бросился следом.
 

* * *

 
      Еще до того, как оба спустились по трапу, де Фридо-Бранш совершенно о них позабыл. «Дюбрикано» несло на мост, до которого оставалось не более пары кабельтовых.
      – Лево на борт! Все тряпки – долой! Шевелись, утопленники!
      Бушприт фрегата медленно покатился в сторону. Захлопали паруса. В воду рухнули сразу оба носовых якоря, но один из них явно не зацепился.
      «Дюбрикано» дернулся, накренился на правый борт. От сильного рывка по палубе раскатились ядра, свалилось несколько зазевавшихся матросов, однако корабль остановился не полностью. Сильное течение упрямо тащило его к Скрипучему мосту, который был уже почти сведен.
      – Отдать оба кормовых! – крикнул де Фридо-Бранш.
      «Дюбрикано» дернулся еще раз, накренился сильнее, черпая воду открытыми орудийными портами. Звякнула рында. Самопроизвольно вывалились шлюп-балки правого баркаса. С грота-рея сорвался вопящий матрос. Но фрегат наконец остановился.
      До моста оставалось метров сорок. На нем размахивал кулаками и свирепо ругался бородатый мужик в мокрой одежде и с забинтованной головой. Рядом с ним стояли угрюмые стрельцы городской стражи. Кого-то несли на носилках.
      – Послушайте, пропустили бы вы нас, а? – крикнул де Фридо Бранш. – Базилевс заплатит!
      – Уже заплатил, – мрачно и непонятно улыбаясь, отозвался один из стрельцов.
      А бородач с забинтованной головой добавил нечто такое, что Унзиболан не слышал за все годы службы во флоте даже в матросских кубриках.
      – Не пропустят, – перевел старпом.
      – Догадываюсь, – пробурчал капитан.
      – М-да, – сказал помощник. – Теперь придется оч-чень подождать.
      Потом виновато добавил:
      – Я тут оплошал маленько. Извини. Не доводилось еще, понимаешь, бубудусков арестовывать. Привычки нет.
      – В этом-то и беда, – вздохнул де Фридо-Бранш. – И не только твоя. Боцман!
      – Я!
      – Зайди-ка в мою каюту, старый ты матюгальник. Вымбовку можешь не брать.
      – Слушаюсь, – ухмыльнулся боцман.
      Винца де Фридо-Бранш не пригласил.
 

* * *

 
      Оч-чень подождать пришлось до следующей полуночи, и даже несколько дольше.
      Уже после того, как Колдыбель отзвонила двенадцать, крайне неприветливый мостовой старшина все еще продолжал безмятежно покуривать. Тот самый, с забинтованной головой.
      – Почему не разводите мост? – крикнул в рупор де Фридо-Бранш.
      – Чиним, – сквозь зубы ответил муромец.
      Эта починка продолжалась ровно до тех пор, пока снизу не подошла пара скампавеев. Тут уж мост внезапно починился и быстро пошел вверх. А старшина мрачно плюнул вниз и ушел не оглядываясь.
      На «Дюбрикано» с превеликим поспешанием выбрали все четыре якоря. Пространства для разворота не было ровно никакого. Поэтому под издевательский хохот, свист и улюлюканье как со Скрипучего, так и с обоих скампавеев, фрегат неуклюже, кормой вперед, просунулся в судоходный пролет.
      Де Фридо-Бранш с облегчением вздохнул. Наконец-то злополучный мост оказался позади. Используя попутное течение и довольно благоприятный ветер, «Дюбрикано» рванулся к морю. Предстояло наверстать без малого двадцатичасовое отставание. Де Фридо-Бранш уже не надеялся найти померанскую эскадру. В дельте, среди десятков лесистых и гористых островов, это дело почти бесполезное. Однако если хоть немного повезет, оставался шанс оповестить адмирала Василиу о том, что враг уже под носом, до того, как померанцы нанесут удар. Ради этого де Фридо Бранш отослал Винца спать, а сам остался на внеплановую вахту.
      Он гнал фрегат при полной парусности, рискованно прижимаясь к берегу, часто меняя галсы и беспощадно эксплуатируя палубную команду. Тем не менее удавалось выжимать не больше девяти узлов.
      Встречные скампавеи на вопросы о померанской эскадре не отвечали. А если и отвечали, то лучше бы этого не делали.
      – Ох, не любют оне нас, обрат капитан, – заключил вконец разозленный сигнальщик. – Вот не любют… по-черному.
      – А нас только по-черному и можно, – в сердцах ответил капитан.
 

* * *

 
      На сутки миновали наконец ключ от Теклы, знаменитый Непускай-остров с одноименной муромской крепостью. «Дюбрикано» отсалютовал честь по чести – двадцать одним выстрелом. А крепость презрительно промолчала.
      – Не любют… – пробормотал де Фридо-Бранш.
      Близилась дельта. Скорость течения падала. Текла все чаще давала боковые протоки, огибая многочисленные мели и острова. К рассвету следующего дня она разделилась на три главных русла. Де Фридо-Бранш распорядился удвоить число сигнальщиков, однако померанцев впереди не наблюдалось.
      Зато к полудню попались весьма красноречивые следы их деятельности. У песчаного мыса дымился остов небольшого корабля. Не без труда удалось определить, что это был двенадцатипушечный имперский бриг «Ямдан». Вернее, то, что от него осталось.
      Останки производили жуткое впечатление. «Ямдан» потерял обе мачты, лежал на боку, до половины скрытый водой. Пробоин в нем было столько, что во многих местах они сливались в сплошные проломы, из которых торчали искалеченные флоры, шпангоуты, доски переборок. И хотя в нижние пробоины свободно вливалась Текла, все же внутри корпуса что-то неторопливо горело.
      Песчаную отмель за кораблем густо усеяли обломки. В лесу, росшему выше, отчетливо прослеживались длинные полосы из сшибленных ветвей и расщепленных стволов. Они веером разбегались от несчастного «Ямдана» и представляли собой следы десятков тяжелых ядер.
      – Вот это да, – забормотал старпом. – Некоторые ядра прошивали корпус навылет!
      – Что ж тут удивительного, – усмехнулся де Фридо-Бранш. – Били почти в упор, да тридцатишестифунтовым калибром.
      А про себя возблагодарил Пресветлого да тех грубых муромцев, которые не согласились развести мост. Иначе пришлось бы обгонять «Магденау» на расстоянии меньшем, чем эта пара кабельтовых. Для страшной померанской артиллерии просто смех… «Дюбрикано» мог выглядеть немногим лучше «Ямдана».
 

* * *

 
      Экипаж погибшего корабля бегал по берегу, кричал и отчаянно жестикулировал.
      – Сигнальщик! Запроси их, когда прошла померанская эскадра, – приказал де Фридо-Бранш.
      – Около восемнадцати часов назад, обрат капитан. Спрашивают, заберем ли мы их.
      – Нет, – сказал де Фридо-Бранш. – Некогда.
      – У них трое раненых, обрат капитан.
      – Сколько? – не поверил де Фридо-Бранш. – Всего трое?
      – Так точно.
      – Да они и не думали драться! Передай, пусть загорают на суше, раз такие растяпы на воде. Посоветуй заняться рыбалкой.
      – Так, так. Это что же получается? Выходит, померанцы открыли огонь в территориальных водах Мурома? – спросил обрат эмиссар, глядя на развалины «Ямдана». Как ни в чем ни бывало, бубудуск уже вновь появился на юте.
      Де Фридо-Бранш промолчал. Как ни было жаль, сутки домашнего ареста, на которые он имел право изолировать Гломму, уже истекли.
      – Да, – усмехнулся старпом. – Открыли огонь. И всей эскадрой.
      – Следовательно, если мы их догоним… Ну, то есть если очень близко подойдем…
      – То с нами будет примерно то же самое, святой отец.
      Услышав эдакое, Гухаггор Гломма потерял интерес к разговору и несколько переменился в лице. Потом вспомнил о неких срочных делах и спустился в свою каюту.
      – Кажется, ветер посвежел, – простодушно сообщил старпом.
      – Это ненадолго, – проворчал де Фридо-Бранш. – Обрат эмиссар скоро вернется.
 

* * *

 
      Ветер стих ночью. Паруса обвисли. Справа и слева по борту проплывали темные, покрытые густыми лесами острова, многие из которых и названия-то не имели. Плохо слушаясь руля, «Дюбрикано» дрейфовал по течению и пару раз только вовремя сброшенный якорь спасал его от посадки на мель. В таких условиях де Фридо-Бранш никому не решался доверить корабль.
      Глотая кофе с коньяком, а в промежутках жутко дымя трубкой, он час за часом отшагивал по мостику, ибо такова доля капитанская. Никто острее капитана не чувствует, сколь хрупка и ненадежна граница между трюмом и водой, – всего несколько слоев досок. В походе кораблю ежечасно, если не ежеминутно что-нибудь да угрожает. Это могут быть коварные черви-древоточцы. Или внезапный шквал, способный в клочья разодрать паруса и даже положить судно мачтами на волну. Это может быть риф, недружелюбный морской ящер, течь в расшатанных пазах, песчаная банка или чудовищная волна-убийца. В сплавных реках еще встречаются и так называемые «топляки» – полусгнившие, насквозь пропитанные влагой бревна с тяжелыми комлями. Такие бревна малозаметны, плывут почти вертикально, а при столкновении способны проткнуть даже полуметровую обшивку фрегата.
      Против всех многочисленных напастей в сущности есть лишь одна надежная защита – постоянное человеческое внимание. Худо, если капитан не имеет надежного помощника среди своих офицеров. Тогда на него ложится непосильная нагрузка. А надежные люди среди офицеров имперского флота редки. От молодых офицеров орден прежде всего требует не безукоризненных знаний, а безукоризненной преданности. И, разумеется, получает то, что требует. По крайней мере, на словах.
      От трехсуточных недосыпа и усталости де Фридо-Бранш почти потерял способность мыслить. Зато обострилась его способность предчувствовать. И ничего хорошего эта способность не сулила. Особенно – после стычки с обратом эмиссаром.
 

* * *

 
      После происшествия на мостике и последовавшего ареста Гухаггор Гломма вел себя очень тихо, предпочитая не показываться на верхней палубе. Все свое время он проводил в смиренных молитвах и в оказании помощи раненым бубудускам.
      Но как только впереди показались паруса главных сил имперского флота, поведение обрата Гломмы заметно изменилось. Он вновь приобрел и осанку, самоуверенность, и почти былую надменность. Командовать, правда, больше не решался.
      «Дюбрикано» приблизился к флагманскому кораблю и стал на якорь. Для Фридо-Бранша, отправляющегося с докладом к адмиралу, спустили шлюпку. Ни слова не говоря, туда же спустился эмиссар.
      – Я не давал вам разрешения, – сухо заметил де Фридо-Бранш.
      – Оно и не требуется, – ледяным тоном сообщил бубудуск.
      – По-моему, вы опять забываетесь, святой отец.
      – Нисколько. У вас нет права ограничивать мои передвижения. Тем более у вас нет права задерживать передачу нескольких писем проконшесса Гийо обрату эскандалу флота.
      Матросы в шлюпке вопросительно посмотрели на своего капитана. Но в этой ситуации, увы, устав был на стороне Гухаггора Гломмы. Если в конфликте перед Скрипучим мостом де Фридо-Бранш мог ссылаться на закон, сколь ни мало это значило для ордена, то насильственное задержание эмиссара было равносильно добровольному упокоению. Гломма это прекрасно понимал, потому и вел себя подчеркнуто вызывающе. Провоцировал, ловил на эмоцию. Готовил реванш.
      – Пропустите обрата эмиссара, – сжав зубы, приказал де Фридо-Бранш.
      – Это невыносимо! Ты везешь с собой свой приговор, – прошептал бледный старпом.
      – Дорогой Винц! Будет чудо, если ты ошибаешься.
 

* * *

 
      Увы, старпом не ошибался.
      Де Фридо-Бранша арестовали сразу после доклада, прямо в коридорчике перед адмиральским салоном. Сквозь тонкую переборку командующий флотом Открытого моря прекрасно все слышал, но не счел возможным принять участие в судьбе одного из своих капитанов. Мудрые адъютанты упросили Василиу сберечь себя для империи, базилевса и флота в столь грозный час.
      Вместо адмирала некоторое участие в судьбе капитана принял обрат эмиссар Гухаггор Гломма. Он явился в карцер линкора «Упокоитель», принес мешочек сухарей и спросил:
      – Ну, что скажешь, Унзиболан?
      – Ничего утешительного, – усмехнулся де Фридо-Бранш. – Полагаю, имперский флот потерпит поражение всего от трех померанских линкоров.
      – Да ты спятил! Уж не потому ли, что благодаря моим стараниям наш флот лишился услуг некоего капитана третьего ранга?
      – Нет. Благодаря неусыпным стараниям всего ордена Сострадариев. Скромнее надо быть, обрат бубудуск. Мы с тобой – всего лишь частный случай.
      И Гломма вдруг понял, что это правда.
      – Типун тебе на язык, окайник!
      – О, это неизбежно. Спасибо за сухари, Гухаггор. Но уж очень они жесткие.

      Одномачтовый парусно-гребной шлюп. Водоизмещение – 75 тонн. Максимальная скорость под парусами – до 17 узлов, под веслами – 5 узлов. Как и все муромские скампавеи при слабых ветрах способен легко обгонять высокобортные парусные корабли. Исключительно маневренен, имеет малую осадку, удобен для перетаскивания волоком по суше. Вооружение – два 24-фунтовых «единорога», четыре фальконета на вертлюгах и картечница. Экипаж – от 7 Q до 110 человек. Командир – Свиристел Стоеросов, муромский боярин и лейтенант флота его высочества.
 

* * *

 
      – Альфред, ты спишь?
      – Нет.
      – Плечо не болит?
      – А, ерунда. О чем ты беспокоишься? Старый шрам, пулю давно вынули.
      – Тогда поцелуй меня вот сюда. Как в саду, помнишь?
      – Еще бы! Ты меня тогда розами огрела.
      – Бедненький… А нечего было к девке приставать! Кто б меня потом замуж взял?
      – В самом деле? – лукаво спросил Обенаус, поглаживая ее шею.
      – Ну… я же не знала точно.
      – А теперь можно?
      – А теперь нужно. Хочу!
      – Так, моя хорошая?
      – О-о…
      – Еще?
      – Ну что ты спрашиваешь… несмышленыш.
      В дверь постучали.
      – Вот ведь служба, – проскрипел Обенаус.
      Бурно дыша, Алена откинулась.
      – Иди, я подожду. Только ты это… недолго…
      – Айн момент. Только пошлю всех к черту!
      Обенаус накинул халат и вышел в смежный со спальней кабинет. Там обескураженно топтался Норуа в огромном старомодном парике.
      – Прохор Петрович пожаловать изволил, ваша милость. Очень встревожен, прямо лица на нем нет. Говорит, срочно.
      Новобрачный вздохнул.
      – Ладно, зови. И подай баронессе завтрак. Кажется, она проголодалась.
      Норуа открыл дверь и сделал приглашающий жест.
      – Ты уж, ради бога, извини, ваша милость, – сказал Прошка с порога. – Видишь ли, Гийо велел передать соболезнования Алене Павловне.
      – Соболезнования? Какие еще соболезнования?
      – Да по поводу якобы скорой погибели Свиристела. Похоже прознал, сволочь, что Стоеросов взялся вести эскадру.
      Обенаус сел.
      – Так, – сказал он. – Стряпчий подслушал?
      – Он, подлюга. Говорило! Больше некому.
      Обенаус знал, что Стоеросов намеревался выйти из Теклы в море и разведать, где и какие покаянские корабли находятся. А потом хотел вернуться в главное русло и там встретить эскадру Мак-Магона со свежей информацией.
      – Норуа, стойте. Сначала карту, завтрак – потом.
      Слуга извлек рулон, подошел к столу, заваленному бумагами, и нерешительно взглянул на хозяина. Барон нетерпеливо махнул рукой.
      Все документы вместе с чернильницей полетели на пол, а на столе развернулась хорошая, только в прошлом году снятая карта нижнего течения Теклы.
 

* * *

 
      Севернее Мурома река делала несколько широких петель, огибая отроги Рудных гор. Зная, что гребцов на скампавее маловато, Обенаус быстро прикинул, что догнать Свиристела еще можно. Если срезать все петли по суше.
      – Норуа! Пистолеты и ботфорты. Вели запрячь Чабреца.
      – Барон, в одиночку тебе нельзя, – сказала Прошка. – Не верю, что проконшесс проболтался случайно. Уж очень обрат Гийо любит мышеловки! Вполне может засаду подстроить. Возьми меня, да егерей хоть несколько. Они как раз лошадей седлают.
      – Что ж, на этот раз не помешает. Сержант Неедлы!
      – Я.
      – Иржи, будете сопровождать нас с двумя… нет, с тремя егерями. Полное вооружение.
      – Яволь, ваше превосходительство.
      В комнату, едва набросив халат, вбежала Алена. Глаза у нее были огромными.
      – Альфред! Я все слышала. Ты спасешь его, да?
      – Конечно, – спокойно сказал Обенаус. – Неужели сомневалась?
      – Ни капли.
      – Ты иди, поспи еще немного.
      – Ох! Да разве смогу?
      – Постарайся. Я оставляю вахмистра Паттени и солдат. Ребята бывалые, с ящерами воевали.
      – Зря, – сказала Алена. – Не нужно этого. Если кто сюда сдуру и сунется…
      – То что?
      Брови молодой баронессы грозно сошлись на переносице.
      – То кости долго будут собирать, вот что! И не смейся.
      Обенаус все же рассмеялся.
      – Знаешь, дорогая, я верю.
      – Правильно. Лучше я с тобой поеду.
      – Нельзя. Егеря мои, хоть и воевали с ящерами, еще очень молоды. Ты не присмотришь за ними?
      Алена фыркнула.
      – За егерями?
      – Да. И за домом глаз нужен. Как-никак – посольство.
 

* * *

 
      Скампавей «Ежовень» продвигался не слишком ходко. Сказывались нехватка команды да супротивный северный ветер, который муромцы именуют лободуем. Все же до места, где Текла разливалась на главные русла понизовья, было уже рукой подать, когда глазастый Абросим тронул хозяина за плечо.
      – Палыч! Скачет за нами кто-то.
      – Скачет? Где?
      – Да вон, вдоль опушки. Со стороны левой раковины.
      Стоеросов взял подзорную трубу. Вечерело, тени пролегли уже длинные. Но закатного света еще хватало. По западному берегу, без малого в версте за кормой, между деревьев мелькали фигурки.
      – Неужто Тихон погоню отправил?
      – Если так, то что-то маловато их.
      Абросим на миг приложился к трубе.
      – Так и есть, гонятся. Только не за нами. Пятеро или шестеро удирают, а за ними – штук двадцать монахов.
      – Монахов?
      – Да, все – в рясах. Стреляют.
      – Точно в рясах?
      Абросим опять глянул.
      – Точно. Из тех, что удирают – несколько в егерской форме курфюрста.
      – А! Теперь понятно. Эй, народ, а ну-ка, суши весла!
      – Причаливаем? – спросил Абросим.
      – Обязательно. Там за людьми барона гонятся. А он теперь – мой зять. Соображаешь?
      – Надо бы единороги зарядить, – сказал Абросим.
      – Делай. В носовой – картечь, в кормовой – бомбу. Сумеешь положить ее прямо перед бубудусками?
      Абросим оглянулся.
      – Далековато. Как бы своих не зацепить.
      – Ладно, иди готовься, – сказал Свиристел.
      Перегнувшись через поручни, он крикнул:
      – Лево на борт! Якоря и сходню готовить!
      Скампавей круто повернул, и через пару минут, затабанив, выполз на песчаную отмель.
      – Кормовой якорь лег, – доложил боцман. – Якорь Держит.
      Свиристел кивнул.
      Спустили дощатую сходню. Бывалые стоеросовы мужики без команды соскочили на берег и залегли в кустах. Оба тяжелых морских единорога, – на кормовом и носовом помостах «Ежовня», – развернулись жерлами назад.
      – Готовы! – крикнул боцман.
      – Добро, – сказал Свиристел и поднял трубу.
 

* * *

 
      А на берегу творилось неладное.
      Первые два всадника скакали почти в обнимку, один валился из седла, а другой его поддерживал. Последний из егерей упал, вскоре по нему проскакали бубудуски в развевающихся рясах. Пистолеты они уже разрядили, повыхватывали клинки. Но тут Абросим ткнул пальником в отверстие.
      Единорог рявкнул, окутался дымом. Рассыпая искры, бомба низко понеслась над кустами. Абросим положил ее там, где просили, – перед монахами. Но угодила она в лужу и загасла, не взорвалась. Брызнула грязью, подпрыгнула, сшибла одну из лошадей.
      Преследователей это не остановило. Они только рассыпались пошире.
      – Настырные, – сказал боцман. – А картечью щас нельзя, Палыч. Своих побьем.
      – Вижу. Бейте из пищалей. Только аккуратно.
      Боцман кивнул, вставил в рот пальцы и пронзительно свистнул.
      Над прибрежным лозняком вспухли ружейные дымки. Несколько лошадей упало.
      – Во, другое дело, – одобрительно пробурчал боцман.
      – Повязки будут нужны, Ерофеич, – сказал Свиристел.
      – А готовы уже.
      Подскакали заляпанные грязью беглецы.
      – Ты, что ли, Альфред? – спросил Стоеросов. – Не признаю, чумазый очень.
      – Я, – сказал Обенаус, тяжело дыша. – Прошку держите, попали в него! Да и сержант ранен.
      Абросим рванулся по сходне, едва не оттолкнув барона. Тот удивленно поднял брови.
      – Извини, Альфред. Родичи они с Прошкой, – пояснил Свиристел. – Что стряслось?
      Обенаус медленно сел на сырой песок под бортом скампавея.
      – Уф! Точно не знаю, но сильно подозреваю, что покаянский флот получил приказ тебя утопить, Свиристел Палыч.
      – Ну-ну, – усмехнулся Стоеросов. – Таких охотников много было. Спасибо, Альфред, что предупредил. Это кто, Гийо постарался?
      – Он.
      – Запомню.
 

* * *

 
      Абросим положил Прошку на свой кафтан и пригорюнился. Прошка с трудом повернул глаза.
      – Ты чего это… дядя?
      – Что твоим-то передать? – спросил Абросим, отводя взгляд. – Наказ какой будет?
      – Сам еще… попробуй уцелеть, – прохрипел Прошка.
      Обенаус поманил Стоеросова наклониться.
      – Одна надежда, Палыч, – прошептал барон. – На борту «Поларштерна» очень хорошие хирурги.
      – Не кручинься, – так же тихо ответил Стоеросов. – Доставлю. А ты-то как, с нами поплывешь? Или возвращаться намерен?
      – Обязательно. Там же Алена осталась. Да и проконшесса поблагодарить требуется.
      Свиристел глянул на него узкими глазами.
      – Проконшесса – пренепременно, – с тяжестью в голосе сказал он. – Вот ведь… псина. Жаль, что я ему не скоро спасибочки скажу. А насчет Аленки сильно не переживай. Чай наша, муромская деваха. И себя в обиду не даст, да еще и мужа при случае оборонит. За тебя, барон, она вообще кому хошь башку отвернет, помяни мое слово. Силенок достаточно!
      – Это я уже понял, – сказал Обенаус, краснея.
      – Вот и поберегись, хо-хо! Ну да ты умница, совладаешь. А вообще, сильно рад я за вас, Альфред.
      – Да я тоже.
      – И хорошо. А теперь слушай. Сейчас мы тебя и уцелевших егерей на другой берег перевезем. Чтоб вы тем заразам недобитым в лапы не попались. Только и ты не оплошай, сразу в Муром-то не рвись, неровен час еще на какую засаду напорешься. Вместо этого поднимайтесь по Сорочьему ручью на восток. Верст, этак на тридцать. Там в самой чащобе духовичи живут. Обособленно, культурное наследие предков берегут. Душевно, понимаешь, совершенствуются, а в остальном безвредны. За старшого у них там такой Сашка Вороваго есть. Передашь от меня поклоны да записку. Скажи еще, что опять война с покаянцами назревает, пусть схроны готовят. А он тебе провожатых даст. Да паренька толкового подберет, грамотного. Вместо Прошки.
      – Нет, – сказал Обенаус. – Вместо Прошки не годится.
      – Временно, Германыч, временно. Постараюсь я и Прохора, и сержанта твоего раненого вовремя на «Поларштерн» доставить. Ну, забирайтесь на борт. Пришло время большие дела делать.
      Свиристел повернулся к своей команде.
      – Что, мужики, слышали? Что утопить нас хотят?
      – Слыхали, – кивнул Ерофеич.
      – И как? Покажем бубудускам почем фунт раскоряков?
      – Давно пора, – тихо, но страшно сказал Абросим.
      – А тогда по местам стоять, с якоря сниматься! Лошадей завели? Все, сходню долой! Ну, держитесь, сострадарии…
 

* * *

 
      Свиристел вполне мог отсиживаться в одном из боковых притоков Теклы и спокойно дожидаться курфюрстовой эскадры. Но он этого делать не стал по двум причинам. Во-первых, все же могли настичь родственнички покойного Агафония. А во-вторых, не хотелось встретить адмирала Мак-Магона с пустыми руками.
      Ветер переменился. Вместо лободуя порывами налетал всходень. После прощания с Обенаусом скампавей ходко спускался по главному руслу в течение всего дня. Миновали остров Непускай, контролирующий как выход в дельту, так и путь вверх по реке. Здесь уже не первый век стояла многопушечная муромская крепость. Покаянцы отлично знали ее силу, поэтому приближаться не любили.
      Однако ниже, где Текла дробилась на многочисленные рукава, там на подданных базилевса-императора можно было наткнуться где угодно. Поэтому ночью Свиристел сначала приказал сбросить парус, а затем еще и завалить мачту. Чтобы быть как можно неприметнее.
      У борта скользившего по течению скампавея тихо плескалась Текла. Внизу, на палубе, вполголоса переговаривались гребцы.
      – Что задумал, Палыч? – спросил Абросим.
      Свиристел протянул зрительную трубу.
      – Глянь, мне показалось или впрямь там два корабля? Темно, что в печке.
      Ночь действительно выдалась для тайных дел как по заказу. Похолодало. Вновь налетел северный ветер. В небе густо висели тучи. Часто моросил не по-летнему мелкий дождь. Звезды показывались лишь изредка. В их свете на поблескивающей поверхности Теклы еще можно было что-то разглядеть, но стоило прижаться к обрывистому берегу, и тьма совершенно поглощала низкий корпус «Ежовня».
      Абросим недолго вглядывался в темень.
      – Справа – бриг, слева – трехмачтовый, вроде фрегата, – уверенно сообщил он. – Хочешь между ними проскочить?
      – Сам бог велит. Так глупо стоят. Стрелять же им нельзя, иначе друг друга покалечат.
      – Что-то уж слишком глупо. Может, пакость какую приготовили?
      – Какую же?
      – Ну, к примеру, вдруг цепь натянули? От борта к борту, а? Поперек течения?
      Стоеросов почесал бороду.
      – Могут, – сказал он.
      – Не подождать ли померанцев? Они от этой засады одни щепки оставят.
      – Хорошо бы. Но только мстители за Агафония могут появиться пораньше адмирала Мак-Магона. А это для нас не лучше покаянской засады.
      – Значит?
      – Значит, на абордаж брать будем.
      – Бриг?
      – Нет. Чего нам бриг? Фрегат. Этого они меньше всего ожидают. Прибавь, им же неведомо, что мы знаем о приказе нас потопить. Да и ждут по воде, а не с берега.
      – Так то оно так. Только там их, почитай, человек двести или двести пятьдесят на одном фрегате.
      – Ну и что? Думаешь, они все с заряженными мушкетами день и ночь караулят на палубе? Спят же! Не первую ночь стоят.
      – Да, скорее всего. Но если нападем… это ж война. Весь Муром подставим.
      – Муром? Какой Муром? Ха! А мы служим-то сейчас кому?
      – Да вроде Поммерну.
      – Вот. Мы теперь кто? Изгои. Так что Тихон отговорки найдет. А не найдет – так заплатит. Казну посадника жалеть с какой стати?
      – Казну Мурома, ты хочешь сказать.
      – Тихон так лапу в нее запустил, что если и захочет, сам не разберет, где его деньги, а где – общинные. Не у него первого золото совесть съело.
      – А она у него была, совесть-то?
      – Не знаю. Чтобы править в Муроме, совесть не нужна. С ней даже труднее, по-моему. Ты вот что. Прикажи курфюрстова сержанта в каюту унести, хватит ему воздухом дышать. Пулю-то вытащили?
      – Нет. Глубоко сидит. Пропадут они с Прошкой, если на «Поларштерне» не помогут.
      – Ну, трогаем помалу.
 

* * *

 
      Без плеска опустились тяжелые лиственные весла. «Ежовень» тенью двинулся вдоль левого, обрывистого берега Теклы. Молча, с оружием у ноги, гребли свиристеловы мужики.
      Подле укрытого деревянными щитами носового единорога притаился Абросим с зажженным фитилем. До фрегата оставалось саженей шестьсот, когда Стоеросов приказал сушить весла. Скампавей тихо скользил по течению. Прекрасно «зализанные» обводы позволяли двигаться бесшумно, даже за кормой не журчало.
      На мостик поднялся Абросим.
      – Дальше поплывем – заметят.
      – Угу.
      – Так что же делать?
      – Пора высаживаться, берегом пойдем.
      – Я тоже пойду.
      – Куда ж я без тебя. Эй, Ерофеич! Отдать кормовой.
      Плюхнулся потайной якорь, – не на цепи, а на толстом пеньковом канате. Канат натянулся, мягко затормозив судно. Дальше уж само течение прибило «Ежовень» к берегу. Палубная команда осторожно опустила сходню.
      – Сорок человек остаются при веслах, – приказал Стоеросов. – Абордажная партия – за мной!
      Уже с берега добавил:
      – Ерофеич, как фонарем «добро» просигналю, – гребите во весь дух.
      Боцман перегнулся через фальшборт.
      – Откуда посигналишь?
      – С фрегата, вестимо.
      – Брать, значит, все-таки намерен?
      – Пренепременно. Иначе они нас возьмут. Хочешь?
      – Не-е, – отказался Ерофеич. – По молодости я уже в плену покаянском разок побывал. Хватит! Никому не посоветую. Псы, чистые псы…
      Кто-то из гребцов плюнул за борт.
      – Да какие ж они чистые…
 

* * *

 
      ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ФРЕГАТ «КОНСО»
 
      Водоизмещение – 478 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 17,9 узла. Вооружение – 46 орудий калибром от 4 до 18 фунтов. Экипаж – 285 человек. Командир – капитан второго ранга Сейран Лере.
 
      «Консо» вполне разумно стоял кормой в сторону Мурома, а носом по течению. Так, чтобы в случае чего сразу броситься в погоню. Держали его два кормовых якоря. Стражи на берегу не оказалось – оно и понятно, ждали ведь скампавей, а не верблюда.
      – Молодец твой барон, – шепнул Абросим. – Предупредил, не сдрейфил. Хотя и понятно, родич теперь.
      Свиристел кивнул молча, поскольку держал в зубах надежный, дедовский еще кинжал.
      Пользуясь тенью обрыва, оба вошли в воду напротив кормы и поплыли к носу фрегата. Там свешивались снасти, за которые можно было уцепиться.
      Еще с берега они засекли двух часовых – на юте и в «вороньем гнезде» бизань-мачты. Видимо, капитан фрегата сильно рассчитывал на дозорных брига, стоявшего чуть выше по течению. Да и время было уж очень сонное – четвертый час утра, самая что ни на есть «собакина вахта».
      Абросим первым взобрался по канату на палубу Затем, ползя от пушки к пушке, пробрался на ют и там тихонько стукнул часового. В делах подобного рода был он знатным мастером, но все же чуток нашумел.
      – Эй, что происходит? – поинтересовался матрос с мачты.
      – Слышь, парень, ты только не балуй, – сказал Свиристел, подбирая мушкет часового. – А то пальну, понял? Лучше слезай по тихой.
      Абросим тем временем выбросил за борт шторм-трап.
      – А вы меня – не того? – спросил матрос.
      – Да чего ж мы, душегубы?
      – А кто?
      – Добрейшей души человеки.
      Матрос хмыкнул.
      – Эт сразу видать.
      Тут на палубу один за другим полезли Свиристеловы мужики. Мокрые, бородатые, страшные. Все как один – добрейшей души человеки.
      – Пожалуй, я здесь еще посижу, – сказал матрос.
      – Ну, посиди, милок, посиди, – согласился Свиристел. – Только смирно.
      Из камбуза, позевывая и почесываясь, выбрался боцман.
      – Что за шум, балбесы?
      Свиристел навел на него мушкет.
      – Иди-ко сюда, мудрец.
      – А?
      – Дай-ка я тебя свяжу, – сказал Абросим.
      – А?
      – Руки, говорю, давай.
      – О.
      – Ты еще чего-нибудь говорить умеешь?
      – А! Говорить? Умею.
      – Тогда скажи, капитан у себя?
      – Так точно. Почивать изволят.
      – Случаем, не пьяный?
      – Не… Верите, вообще в рот не берет, – с отвращением сказал боцман. – И другим не дает. Одни проблемы с ним. Скряга! Кто, говорит, первым скампавей муромский заметит, тому – полпинты рома. Но только когда вернемся в Ситэ-Ройяль… Представляете?
      – А ведь и правда, – сказал Абросим. – Разговаривать умеет.
      И вставил в боцманский рот полфунта войлочных пыжей.
 

* * *

 
      Капитан действительно оказался безнадежно трезвым. И в каюте – чистота, ни бутылок пустых, ни запаха I скверного. Но спал крепко, насилу растолкали.
      – Послушай, братец, что-то я тебя не припомню, – сказал он Свиристелу.
      – Я тут недавно.
      – Все равно не помню.
      – Ничего, дело наживное, щас познакомимся. Дозвольте спросить?
      – Спросить? Что?
      – Вы получили приказ утопить Стоеросова, купчину такого?
      – Разумеется. Он разве появился?
      – Ну да, появился.
      – Где?
      – Да здесь я.
      – Что за шутки, милейший! Что ты тут вообще делаешь и какого черта развалился в моем кресле?!
      – По-моему, дурака валяет, – сказал Абросим. – Стукнуть?
      – Не надо. Не проснулся еще человек. Тут капитан все понял.
      – Бог ты мой просветленный! Да вы отдаете себе отчет?! Нападение на имперский фрегат! Да вас же за это…
      – Повесят?
      – Без сомнения. В лучшем случае.
      – Ну, если повесят, значит, не утопят, – с облегчением сказал Свиристел.
      – Хотя… – тут капитан огляделся, – быть может, это случится еще не сегодня.
      – Я тоже думаю, не сегодня. Если вообще случится.
      На палубе грохнул выстрел.
      – Ладно, – сказал Стоеросов, поднимаясь из капитанского кресла. – Мне пора. Дела, знаете ли.
      – Позвольте… – ошеломленно сказал капитан. – А мне-то что теперь делать?
      – Ну, для начала оденьтесь.
      – А потом?
      – Потом подумайте, стоит ли служить сострадариям.
      – И все?
      – И все. Ни топить, ни вешать вас не будут. Не душегубы чай. Только уж ведите себя благоразумно, лады?
 

* * *

 
      На палубе вдоль правого борта неровными шеренгами кое-как выстроилась команда фрегата. Против них с пищалями и трофейными мушкетами стояли муромцы.
      – Некоторые сбежали, – доложил Абросим. – Бубудуски. В воду попрыгали. Пришлось пальнуть для острастки.
      – Правильно, – сказал Стоеросов.
      – А бриг с якорей снимается. Что делать?
      – Пленных обыскать и – в трюм. Ерофеичу просигналь, пусть гребут.
      – Понятно.
      Свиристел прошел к левому борту и прислушался. С места стоянки второго вражеского корабля доносились крики, топот, скрип кабестана.
      – С цепью-то как быть? – спросил Абросим.
      – С какой?
      – Да вот, – Абросим постучал рукой. – И впрямь, между кораблями натянута. Ждали они нас, Палыч.
      – Очень хорошо.
      – Что ж хорошего? Ерофеич напорется.
      – Не успеет.
      Свиристел послюнявил палец и поднял руку, определяя направление ветра.
      – Ну-ка, гони матросиков передние паруса ставить. Фок и кливер. Якоря поднять! Если кто заерепенится – стреляй без разговоров, тишину беречь уже нечего.
      Но забитые покаянские матросики не сопротивлялись. Подгоняемые прикладами, они разбежались по местам. Палубная команда привычно взялась за вымбовки и принялась вышагивать круги у кабестана. Якорные канаты натянулись, фрегат попятился. Свесившись за фальшборт, Абросим докладывал:
      – Канат пошел. Канат панер!
      Как только якоря оторвались от дна, течение подхватило корабль. Свиристел сам стал к штурвалу Хлопнув на ветру, развернулся треугольный кливер. «Консо» начал набирать ход.
      – Абросим! Глянь, цепь натягивается?
      Абросим перегнулся через борт.
      – Пошла понемногу.
      Стоеросов поднял ко рту рупор.
      – Эй там, на фок-рее! Пошевеливайтесь.
      Покаянские матросы наконец разобрались со снастями фока. Нижняя шкаторина упала, парус надулся.
      – Есть! – в это же время крикнул Абросим. – Цепь выходит из воды. Только бы на бриге ее не обрубили…
      – Не успеют. Щас мы устроим им развлечение!
 

* * *

 
      Фрегат обогнул поросший соснами мыс и, следуя течению, увалился вправо. А позади, за мысом, над деревьями показались мачты брига. Оттуда слышались вопли, мушкетные выстрелы, частые удары судового колокола-рынды. Но все это продолжалось не слишком долго. Следуя фактически на буксире у более массивного, уже набравшего скорость корабля, бриг не смог отвернуть от берега.
      Донесся глухой шум садящегося на мель судна, плеск волн, треск рангоута, хлопание парусов. А из палубы «Консо» от резкого рывка выдрало кнехт, к которому была прикреплена цепь.
      – Готово, – крикнул Абросим. – Идем свободным ходом!
      – Добро, – отозвался Стоеросов. – Ставьте грот!
      В это время из-за мыса выскочил «Ежовень». Подправив курс, Ерофеич пальнул из кормового единорога.
      – Лихо у вас получилось, – крикнул матрос с мачты. – Примите в компанию? Свой я.
      – То есть?
      – Муромский.
      – Ага. А из какой слободы будешь?
      – Из Фуфайлов. Ивашкой звать.
      – Чего ж ты базилевсу служишь, Фуфайла?
      – Да так, с Тихоном нелады вышли.
      – А родичи чего ж не заступились?
      – Хотели. Только решили, что лучше мне одному уйти, чем весь род подставлять. С Тихоном сейчас лучше не ссориться.
      – Это правильно. Посадника слушаться надо. На то он и посадник, между прочим.
      – Хо-хо! Так и у вас отношения с Тихоном не лучше, а, добрейшие человеки? Разве не так?
      – Сообразительный, – пробурчал Абросим. – Приглядывать придется.
      – А еще за Теклой присматривай, – напомнил Стоеросов. – Интересно ведь, кого встретим.
 

* * *

 
      Навстречу попалась часть покаянской эскадры во главе с линкором. Фуфайла крикнул с мачты:
      – «Умбаррага», Свиристел Палыч! Восемьдесят восемь пушек! А за ним следуют три фрегата!
      На захваченном «Консо» к этой встрече были уже вполне готовы. По шканцам прохаживался благоразумный покаянский капитан, а Ивашка бодро отрапортовал флагами о захвате муромского скампавея «Ежовень», который очень печально и очень убедительно тащился на буксире. Картина получилась и бодрой, и красивой, и победоносной. Линейный корабль даже поднял флаг «вами Доволен».
      – Запроси-ка, где искать командующего, – приказал Стоеросов.
      Ивашка замахал флажками. На линкоре ответили.
      – «Упокоитель», флагман аншеф-адмирала Василиу, крейсирует в устье Шумацкой протоки, Свиристел Палыч!
      – Очень хорошо. А теперь вежливенько поблагодари.
      – Слушаюсь.
      «Умбаррага» спокойно повернул в боковой пролив. На его кормовом балконе два офицера курили сигары.
      – Ишь, вальяжные, – сказал Абросим. – Как у себя дома, понимаешь… Еще два-три дня, и вообще закупорят фарватеры!
      Он с досадой плюнул за борт. Потому что покаянские военные корабли не имели права заходить в дельту Теклы без разрешения посадника.
      – Ничего, – угрюмо проворчал Ерофеич. – Не век им тут плавать. Судьба, она девка переменчивая.
      Словно подтверждая его слова, вдруг стих ветер, паруса на покаянских кораблях обвисли. Эскадра, не завершив маневра, застряла в проливе между островами.
      – А ведь похоже, что засаду затевают, – сказал Абросим. – Хотят сесть на хвост померанцам еще в муромских водах.
      – Да, – кивнул Свиристел. – Похоже.
      – Какой план будет?
      – План будет такой. Проходим мимо острова и поворачиваем вправо. Думаю, что Мак-Магон пройдет либо здесь, либо там, за Долгим островом. В любом случае мы их увидим.
      – Нас могут найти и родичи Агафония.
      – Не смогут. Мы ж теперь в плену у базилевса!
      – А если померанцы узнают, что мы захватили фрегат? Тот бриг, что на мели сидит, уже наверняка послал шлюпку с сообщением. Если сам с мели не снялся. Скоро начнется облава и на нас.
      – Тут ничего не поделаешь. Мы должны найти корабли курфюрста. Очень может быть, что завтра «Умбаррага» спугнет их в сторону моря. То есть прямо к нам. Вместе у нас будет около шестисот шестидесяти пушек, а это уже – кое-что. Имперский флот сильно разбросан, можно и прорваться.
      – А дальше?
      – Я не Господь Бог, Абросим, всего не знаю. Поживем – увидим, что там дальше будет.
      – Увидим, – без особой уверенности согласился Абросим.
      – У тебя что, предчувствие?
      – Ага. Не думаю, что пролив между островами свободен.
 

* * *

 
      Через полчаса, когда они миновали Долгий остров, Свиристел сказал с уважением:
      – Ну ты, брат, даешь!.
      Между островами Долгий и Оболонный, прямо поперек пролива стоял восьмидесятичетырехпушечный линкор «Орасабис», полностью перекрывший фарватер. Ничего не оставалось, как плыть дальше.
      Но вот пролив между островами Оболонный и Пихтач оказался свободным. Почему – понятно, глубины здесь были для линейных кораблей маловатыми. Покаянцы решили, что и курфюрстова кригсмарина тут не пройдет. Но глубины, недостаточные для линкора, могут быть приемлемыми для фрегата.
      «Ежовень» снялся с буксира и быстро промерил фарватер. Оказалось, что трофейный корабль пройти может, хотя и впритирку. И в третьем часу ночи бывший его величества фрегат «Консо» стал на кормовой якорь. Там, где и наметил Свиристел, – за песчаным мысом Оболонь-острова. В укромном месте, заслоненном от главного русла скалами
      – Что теперь? – спросил Анисим.
      – Пушки заряжены?
      – Да.
      – Нужно узнать, что за силы стерегут выход в море. Пока темно, пусть «Ежовень» сбегает в бухту Пихтовую. На весла посадить покаянцев, своих не утомлять. Остальным – спать. Потому как завтра набегаемся. И вот еще что, Абросим. Распорядись как следует накормить пленных. Без всяких норм, чтоб ели от пуза. А назавтра всем – швабры в зубы и – вперед. Пусть драят «Консо» до блеска-сияния, до тех пор, пока очистят эту конюшню от киля до самых клотиков. Весь хлам – за борт. Мурмазеям негоже драться в помойке.
 

* * *

 
      Утром, в разгар генеральной уборки, пленный капитан попросил аудиенции. На его лице появилась щетина, но в остальном он был собран, подтянут, держался молодцом.
      – Вчера я не успел представиться.
      Стоеросов кивнул.
      – Да, суматоха случилась.
      – Капитан второго ранга Сейран Лере, к вашим услугам.
      – Слушаю тебя, съер.
      – Боярин, хотел вас спросить, что будет с моим экипажем?
      – Отпустим.
      – Когда?
      – Да сразу после окончания похода. Вот только когда он закончится, того сказать не могу. Поэтому буду ходатайствовать перед адмиралом Мак-Магоном о зачислении ваших матросов на довольствие с выплатой денежного содержания. Тех, кто филонить не будет, конечно.
      – Вот как… Очень благородно с вашей стороны.
      – Скорее – разумно. У меня всего семьдесят четыре человека, двое ранены.
      – Понимаю. Но если вы рассчитываете таким жестом смягчить эпикифора, то… напрасно.
      Свиристел посмеялся.
      – Нет. Эпикифора мягчить я никак не собираюсь. Скорее даже наоборот, хочу разозлить как следует.
      – На что же вы тогда рассчитываете?
      – Я рассчитываю не попадаться ему в руки. Чего и вам советую, кстати.
      – Постараюсь. Насколько я понял, вы находитесь на службе у Поммерна?
      – Точно.
      – Тогда возьмите меня в свой экипаж.
      – Гм. А вы хорошо подумали? Если нас поймают, за компанию повесят и вас.
      – Потерю корабля мне и без того не простят, это не в правилах бубудусков. А попасть к ним на перевоспитание… Бр-р, сплошная мерзость. Так что выбора, в сущности, нет.
      – Что ж, будете штурманом. Просьбы, пожелания?
      – Только одна. Позвольте мне не стрелять в своих бывших сослуживцев. Среди них есть и приличные люди.
      – Да пожалуйста. Приличные мужики есть везде, – сказал Свиристел. – Даже на службе у его люминисценция.
      Потом вздохнул и добавил:
      – Их и убивают в первую очередь, приличных. Берегутся не очень.
      – Да, – сказал Лере. – Побережешься раз, побережешься два, – глядь, и перестал быть приличным. Вы это хотели сказать?
      – Не только. Тут, вишь ли, вот еще какая штука. Было бы из-за чего не беречься. По-моему, у эпикифора ничего такого нет.
      – А у курфюрста?
      – У курфюрста? Пожалуй, что есть.
      – Хотелось бы верить, – вздохнул капитан Лере.
      Стоеросов пожал плечами.
      – Возможность проверить мы вам предоставим, не сомневайтесь. А вы мне скажите такую вещь. Паруса на «Консо» старые, такелаж гниловатый, матросы цинготные, в сухарной кладовой плесень, в трюме вода, а крысьяки так и шныряют. Что, и на других кораблях базилевса так же?
      – На многих гораздо хуже, – мрачно ответил пленный капитан. – Самый страшный враг императорского флота – вовсе не Поммерн и даже не Альбанис. Это – обратья имперские интенданты.
      – Так может, и вся ваша империя течь дала?
      – Давно уже, боярин. Только приспособилась дырки человеческими жизнями затыкать. Людей много, чего их жалеть…
      – М-да, – сказал Стоеросов. – И как ты с такими мыслями не спился?
      – Потому что хорошей водки нет, – усмехнулся Лере. – Вся уходит сострадариям.
 

* * *

 
      Свиристел приказал ставить нижние паруса, но с якорей пока не сниматься. На скампавеи завели новый буксирный трос и оставили там всего восемь человек. Все остальные расселись на палубе «Консо», вокруг мачт. Из камбуза вынесли бачки. Но едва успели позавтракать, за островом грохнул и далеко разнесся над Теклой первый залп.
      – Двенадцатифунтовые, – на слух определил Абросим. – Десятка полтора. Похоже, померанский корвет разрядился.
      – Что вы намерены делать? – спросил Лере.
      – Соединиться с Мак-Магоном.
      – Даже в этом случае у Покаяны будет втрое больше кораблей.
      – А мозгов? – спросил Свиристел.
      – Вы удивительный человек, – сказал Лере.
      Он покачал головой и отошел к борту.
      Лучи Эпса пробились меж туч и кругом посветлело.
      – Вижу паруса трехмачтового… нет, двухмачтового корабля! – крикнули с марсовой площадки.
      – Что, мачты считать разучились?
      – Никак нет, Свиристел Палыч. Просто у него верхушка бизани сбита. И дыму много. Вроде фрегат либо крупный корвет. Идет вниз по протоке.
      – Какой флаг?
      – Пока не разберу, ветра маловато.
      Через пару минут из-за Обливного острова вновь донеслись гулкие удары тяжелых пушек. Потом еще, еще и еще.
      – Ого! Тридцать шесть фунтов. Никак, линкоры сцепились? – спросил Свиристел.
      Абросим кивнул.
      – «Орасабису» достается.
      – Первый корабль идет под флагом Поммерна! – крикнул марсовой. – Вижу второй корабль. Трехмачтовый. Линкор! Флага не вижу.
      – Обойдемся, – сказал Стоеросов, облизывая ложку. – И без того ясно. Адмирал Мак-Магон прорывается, ребята.
      Кряхтя, он поднялся на мостик и взял рупор.
      – Эй, мурмазеи! А ну, слушай команду. Открыть порты! Посыпать палубу песком. Боевой флаг Поммерна – на мачту! Нечего базилевсу на Текле делать, ребята. Плавает, понимаешь, как у себя дома…
      Тем временем над южной стороной Обливного появился столб дыма. Он быстро густел. А потом там ахнул, ударил по ушам раскатистый взрыв. В трубу было видно, что обломки взлетают выше холма, расположенного на острове.
      – Все, каюк «Орасабису», – тихо сказал Абросим. – Крюйт-камера…
      – Да-а, – кивнул Стоеросов. – Не повезло мужикам. Эта кригсмарина не в бирюльки играть приплыла. Эй! У кого махорка сухая осталась? Закуривай сейчас, потом будет некогда!

       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ЛЮМИНЕСЦЕНЦИЮ ОБРАТУ РОБЕРУ,
       ВЕЛИКОМУ СОСТРАДАРИЮ
 
       Обрат эпиеифор!
       Счастлив доложить, что основные выходы из Теклы перекрыты. Однако для этого флот пришлось раздробить, корабельные дозоры могут не устоять против померанской эскадры, если Мак-Магон все свои силы бросит против одного из них. На этот случай требуется резерв в открытом море. Из состава Домашнего флота прошу дополнительно выделить 4 линейных корабля, 3 фрегата и 2 корвета. Они будут расположены позади передовой линии с целью своевременно усилить ее там, где померанцы вздумают прорываться.
 
       Преданный Вам – Андракон Василиу.
       Писано июля 11 дня 839 года от Наказания.
       Борт его величества базилевса-императора
       линейного корабля «Упокоителъ».
 

* * *

 
       СОВ. СЕКРЕТНО.
       ГЕНЕРАЛУ ОЛЬХОВСКИ
 
       Ингвар!
       Что слышно о фон Бистрице? Он начинает меня тревожить.
       Бернар
 

* * *

 
       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ
 
       Ваше высочество!
       Все в порядке. Фон Бистриц – в тюрьме.
       Ген. Олъховски
 

* * *

 
      Майор померанской разведки Мартин фон Бистриц действительно находился в морской тюрьме Призон-дю-Мар, поскольку считал тюрьму самым безопасным местом в пропитанной доносительством столице Пресветлой Покаяны.
      Разумеется, в первый же день пришлось объяснять кто в камере хозяин. Результатами короткой, но очень эффективной разборки чрезвычайно заинтересовался судовладелец Лю Фань. А Мартин, в свою очередь, заинтересовался Фанем, так как тот мог оказаться источником стоящей информации.
      Формально этот тучный коротышка обвинялся в неуплате налогов, но истинной причиной являлось то, что он пожадничал. Поскупился на взятку мелкому судейскому чиновнику. Увы, у чиновника тестем был околоточный прокурор. А у прокурора имелись связи в ордене. Вот все и закрутилось, покатилось по накатанной дорожке.
      Для начала, чтобы подвести беднягу к нужной кондиции, Фаня посадили в камеру с вполне настоящими уголовниками. Ему приходилось туго, пока не появился Мартин и железной рукой не расставил всех по местам. То есть отколошматил половину населения и заявил, что больше никто никого бить не будет. В том числе – сианца.
      – Премного благодарен, съер, – сказал Фань.
      – А коли так, будете охранять меня во время заслуженного отдыха, – позевывая, заявил Мартин.
      Он выбрал пару коек подле зарешеченного окна, где ощущались слабые дуновения с воли, освободил их от прежних хозяев и без лишних слов завалился спать.
      Разумеется, Фань рьяно приступил к несению службы, но все время вахты провел в мучительных сомнениях и размышлениях, пытаясь сообразить, не утку ли ему подсадили. Так и не придя к определенному выводу, спасенный решил выжидать и наблюдать. И это было мудро, поскольку ничего другого не оставалось.
 

* * *

 
      Прошло несколько дней.
      Мартин внимательно прислушивался к разговорам в камере, время от времени уточняя кто, где и за что сидит в Призон-дю-Мар, но ни с какими намеками и предложениями к Фашо он не приставал. Его почему-то особо интересовали пленные померанские матросы. Быть может, для отвода глаз.
      А у Фаня дела шли обычным порядком. Перед арестом он отправил в Муром все свое многочисленное семейство вместе с изрядной частью капитала. На одном из своих же судов. Но сам остался, надеясь спасти бизнес легкой отсидкой и щедрыми пожертвованиями. На допросах, как только дело принимало болезненный оборот, Фань указывал местозахоронение очередного горшка цехинов, после чего делился с Мартином поощрительной похлебкой.
      Вскоре довольные тюремщики предложили ему отдельную камеру с видом на бухту Монсазо, а Фань заплатил немножко еще и упросил перевести туда же Мартина. Для большей безопасности и для возможности поболтать с этим загадочным человеком, на шее которого были заметны весьма характерные шрамы в виде параллельных черточек. Много чего повидавший Фань знал, что это за шрамы. Однажды он не удержался и небрежно спросил:
      – Не припомню, это знаки какого племени?
      – Вы много путешествовали, – буркнул Мартин.
      – Не без того. Извините, если вопрос вам неприятен. Это же знаки… раба?
      – Совершенно верно. Раба племени сив, если это вас так интересует.
      – Вы были в Ящерленде?
      Мартин молча усмехнулся. Он явно желал сменить тему. Подошел к решетке и погрузился в созерцание бухты. Через некоторое время спросил:
      – Что там за корабль стоит напротив Эрлизора?
      – Линкор «Тубан Девятый».
      – Вероятно, он обладает огромной мощью?
      – Потенциально – да, – с оттенком пренебрежения отозвался Фань.
      – То есть?
      – А вам не приходилось видеть его изнутри?
      – Увы, нет. А вам?
      – Однажды. Знаете, там действительно имеется масса пушек. Сто двадцать, кажется. Но чтобы привести их в боевое положение, доложу я вам, нужно очень потрудиться. Дело в том, что на каждой палубе орудия стащены к корме, в общую кучу. От этого и нос у линкора приподнят, видите?
      – В кучу? Это зачем?
      – Чтобы освободить побольше места для танцев и пиршественных столов.
      – Там танцуют?
      – Чуть ли не каждую неделю.
      – На линкоре?
      – Этот, с позволения сказать, линкор на самом деле представляет собой монаршью дачу на воде. Вы не представляете, до какой степени его каюты напичканы немыслимым для военного корабля количеством огнеопасного имущества – мебели, постельных принадлежностей, ковров, штор, гобеленов, скатертей и прочих балдахинов. Достаточно дюжины брандскугелей, чтобы обратить весь этот плавучий будуар в дым. Да что там – брандскугели, довольно одной неосторожной спички!
      – Поразительно, – сказал Мартин. – Невероятная беспечность.
      – А чего вы хотите? Личная яхта базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…
      – Да, – сказал Мартин. – Пусть продлит. Так будет лучше.
      Больше ни о чем существенном в тот день они не говорили.
      Засыпая, Фань подумал о том, что если его компаньон и «утка», то уж очень терпеливая. Никаких вопросов, хотя бы косвенно связанных с деньгами, Мартин по-прежнему не задавал. Зато выспросил у Фаня все, что тому было известно о кораблях Домашнего флота его величества базилевса-императора. Да продлит его дни Пресветлый…
 

* * *

 
      Фань прекрасно понимал, что спасти те деньги, которые остались в империи, ему не удастся. Да они и не были предназначены для сохранения. Совсем наоборот, на них он намеревался купить прощение, но все сразу отдавать не стоило: следователи могли не поверить в то, что источник иссяк, и перейти к неприятным способам дознания, от которых откупиться было бы уже нечем.
      Вот Фань и вел свою терпеливую партию, постепенно снижая суммы. К своему положению он относился философски, часто цитируя земного мудреца Конфуция, мало кому известного на Терранисе.
      – Главного у меня не отнимут, – как-то сказал он.
      – Что же главное? – поинтересовался Мартин.
      – Связи да способности.
      – А жизнь?
      – О да, конечно, – соглашался поклонник Конфуция. – Жизнь отобрать – это запросто, если возникнет необходимость. Но такая необходимость может быть санкционирована только на довольно высоком уровне, уж очень несерьезны наши прегрешения. Между тем порядки в ордене сейчас до странности либеральны.
      – Вы считаете? Почему?
      – Таково влияние эпикифора Робера. Видите ли, при всех своих м-м… совершенствах, нынешний люминесценций – не злодей.
      – Вы так считаете?
      – Не только я. Поговаривают, он большой книгочей. Впрочем, у меня была возможность составить о нем и собственное представление.
      – И что же?
      – Мне показалось, что многие из своих решений великий сострадарий принимает вовсе не потому, что считает их правильными, а под давлением обстоятельств. Во всяком случае, без очень большой необходимости он не прибегает к Ускоренному Упокоению. Даже в отношении небесников. Представляете?
      Мартин усмехнулся.
      – Прямо святой.
      Фань подозрительно оглядел стены камеры.
      – О да, да, разумеется. Будем уповать на его святость. И на то, что наше пребывание здесь не слишком затянется.
      – Аминь, – сказал Мартин, зевая.
      Он тоже рассчитывал, что его пребывание в Призон-дю-Мар не слишком затянется, поскольку в тюрьму попал всего-то за рыбную торговлю без лицензии околоточного эскандала. И попал только потому, что сам этого хотел, точно зная максимум, который бубудуски давали в подобных случаях.
      Так они и жили, со вкусом беседуя и без аппетита обедая. Фань – в ожидании момента, когда иссякнет алчность имперского правосудия, а Мартин – в ожидании момента, когда его место потребуется для кого-то еще. Именно при этих двух условиях было возможно их освобождение.
 

* * *

 
      Но случилось то, чего ни Фань, ни даже фон Бистриц предусмотреть не могли. Случилось то, что влияние его люминесценция эпикифора на его величество базилевса-императора неожиданно пошатнулось. И для возвращения оного эпикифор решил прибегнуть к испытанному средству – припугнуть повелителя.
      По какой прихоти судьбы, почему из многих тысяч заключенных, которыми в любое время располагала Святая Бубусида, выбор пал именно на Фаня и Мартина, – это останется загадкой навсегда. Вполне возможно, свою роль сыграл перевод в привилегированные апартаменты Призон-дю-Мар, что и обратило на себя рассеянное внимание какого-нибудь бубудуска-исполнителя. Но как бы там ни было, под рукой у люминесценция очень кстати оказались два крупных злодея.
      При ближайшем рассмотрении выяснилось, что Фань является беспросветно черным магом, намеревавшимся навести порчу на все императорское семейство. А Мартин – и того хуже, – вылитый небесник. Обо всем этом, несколько смущаясь, им объявил не кто-нибудь, а лично начальник тюрьмы.
      Негодяев тут же заковали в железо и перевели прямо в Сострадариум, во дворец самого обрата эпикифора. Перевели и, что особо не понравилось им обоим, поместили в очень приличную камеру, в которой даже пол оказался паркетным. Камера эта находилась отнюдь не в подвале, а гораздо выше, в одной из башен дворца. С мелкими правонарушителями Бубусида так не церемонилась.
      – О, замечательный вид, – восхитился Мартин, подходя к окну. – Гораздо лучше, чем из Призон-дю-Мар. Весь Домашний флот – как на ладони… Взгляните, напротив нашего окна стоит линкор «Орейя». А на «Тубане Девятом» опять вечеринка. Так и сияет…
      – О чем вы думаете, Мартин! Бросьте. У меня дурные предчувствия, – заявил Фань. – Очень дурные. Мы здесь оказались совсем не по ошибке! Разве вы не понимаете? Это хуже. Это политическое решение! Возможно – самого великого сострадария.
      – И что, будем и впредь уповать на его святость? – спросил Мартин.
      – У вас еще есть охота шутить? – уныло удивился Фань, дуя на слегка отдавленные пальцы.
 

* * *

 
      Неожиданно их посетил тот самый околоточный прокурор, по милости которого Фань оказался за решеткой.
      – Послушайте, я далеко не ангел, но в этом повороте никак не замешан. Что могу для вас сделать?
      – Все, что могли, вы уже сделали, – со страстью заявил Фань. – Уходите. И не думайте, что я облегчу вашу совесть.
      – Зачем же так, Лю, – мягко вмешался Мартин. – Что сделано, то сделано. Никому хуже не будет, если мы примем сострадание этого доброго обрата.
      – В пределах возможного, – поспешно вставил прокурор. – В пределах возможного.
      – Что ж, давайте попытаемся определить эти пределы. Возможно ли нам выкупиться?
      Слуга закона печально развел руки в кружевных манжетах.
      – Решение принято на таком уровне, что… Взять-то возьмут, это никогда не было проблемой…
      Мартину стало смешно, но он спохватился и напустил на себя скорбный вид.
      – Понятно. А можно ли нам выкупаться?
      Прокурор просиял.
      – О, это я устрою. Вы не поверите, но я люблю делать людям добро.
      – Почему? Верим. Просто вам, по-видимому, это редко позволяют…
      Прокурор нахмурился.
      – …разные обстоятельства.
      Прокурор вновь разулыбался.
      – Вот-вот! Именно так. Что поделаешь? Обстоятельства. Вы хороший человек, сударь.
      – Разумеется. Иначе меня давно бы выпустили.
      – Это была шутка, правда?
      – Правда.
      – Вот я и говорю, что шутка.
      – Ну да. Для тех, кто не может позволить себе правды.
      – О, вы-то теперь вполне можете. Видите, есть плюсы и в вашем положении, ха-ха. Но не всем так везет.
      – Хотите поменяться?
      Прокурор посмеялся еще раз.
      – Для этого нужно любить правду несколько больше, чем я могу себе позволить. Вместо этого позволю себе заметить, что правда – это еще не все, что можно любить на белом свете.
      – Святая правда. Опять же.
      Прокурор приподнял бровь.
      – Сударь! Да вы презанятный собеседник. Жаль, что снисхождение невозможно к таким ужасным преступникам, как вы.
      – Точно? – на всякий случай переспросил Фань.
      – Да точно, точно. Точнее некуда. Но коль скоро это так, быть может, вернемся к пределам возможного? Что еще вы хотите?
      – Одежду приличную. Камеру чтобы почище убрали, да кормили по-человечески. Сколько нам еще осталось?
      – Пока эшафот соорудят… впрочем, нет, вас же к костру приговорят. Но процесс организуют по всем канонам, не сомневайтесь. Это означает, что потребуются и заседания, и свидетели ваших черных дел. С десяток, не меньше. Их еще нужно обучить… правилам поведения в королевском суде. Дней пять-шесть у вас будет, нечестивцы.
 

* * *

 
      Прокурор свое слово сдержал.
      Тем же вечером в камеру прикатили бочку и наполнили ее водой. После того, как злоумышленники искупались, к ним явился улыбающийся благодетель.
      – Вы так любезены, – сказал Мартин, надевая не новую, но почти чистую рубашку. – По-моему, от меня перестало пахнуть.
      – Чистого человека и судить приятно, – пошутил прокурор. – Всего доброго, господа.
      Пожилые бубудуски укатили бочку.
      – Чистому еще больше хочется жить, – печально сказал Фань. – И зачем вы это затеяли?
      – Люблю удобства.
      Вошел надзиратель Мормидо.
      Подозрительно осмотревшись, он велел вновь надеть на преступников кандалы. Потом скривился и спросил:
      – Жалобы есть?
      Мартин пожаловался на несправедливость.
      – Ох! Взрослые вроде люди. Я же серьезно спрашиваю.
      – Серьезно? А, тогда другое дело. Нас еще ни разу не брили. Подстричься тоже не мешает.
      – И так сойдет, – ответил тюремщик, лицо которого постоянно скрывала щетина.
      – Друг мой, – проникновенно сказал Мартин. – Мы не можем в таком виде предстать перед его люминесценцием. Как ты думаешь, ему будет приятно?
      – С чего вы взяли, что он будет присутствовать на суде?
      – А как же. Мы ведь покушались знаешь на кого?
      Мормидо перекрестился.
      – Знаю, знаю. Ладно. Но смотрите, у цирюльника бритвы и тому подобное. Самоубийства не допущу, даже не пытайтесь.
      – Любезнейший! Небесникам самоубийство запрещено. Большой грех.
      – Так вы и впрямь небесник?
      – Сказано – небесник, значит – все, баста. Небесник и должен быть. Ты что, не веришь его люминесценцию?
      Мормидо вновь перекрестился.
      – Как можно! Верую. Небесника, однако, вижу впервые. Прям такой же, как все. Только рожа хитрая. Как же вас распознать-то, а?
      – Даже и не пытайся. Один великий сострадарий умеет. На то он и великий.
      – Да-а, дела. А сотоварищ ваш того… голову о стенку не разобьет? Чего-то он сильно смурной сегодня.
      – Видишь ли, он действительно расстроен тем, что его хотят сжечь. Неужели ты думаешь, что это приятно?
      Мормидо думал о другом. Он почесал затылок и сообщил:
      – Ну, у каждого свои заботы. А мне вот вас палачу нужно живехонькими сдать. Потому как мертвого казнить не получается. И чтобы морды без синяков были, а то людям показать стыдно. Вы уж не накладывайте на себя руки, а? Чего самим-то утруждаться! Потерпите как-нибудь до казни, ладно?
      – А чего? Ладно, потерпим. Недолго уж осталось.
      Мормидо обрадовался.
      – Честно?
      – Дорогой мой! Ты когда-нибудь слышал, чтоб колдуны и черные маги с собой кончали?
      – Чего не слыхал, того не слыхал, – умудренно качая головой, сказал Мормидо.
      – Вот и ступай спокойно.
      Мормидо все же продолжал топтаться на пороге.
      – Сударь, вам терять нечего – так и так один конец. А если у меня возникнут неприятности, вам же легче не станет?
      – Да не особенно.
      – Вот и не берите грех на душу. Сильно вас прошу: присмотрите за энтим, ладно? Но чтобы морда целая была.
      – Ну не знаю, не знаю. Если цирюльник не придет…
      – Да придет, он придет. Завтра же.
      – А ты завтра дежуришь?
      – Так точно.
      – Ну, договорились.
      Мормидо явно успокоился и сказал:
      – А я уж за могилками присмотрю, не извольте беспокоиться.
      – За какими могилками?
      – Да за вашими. И место хорошее подберу. На самом кладбище, конечно, нельзя будет, а вот где поближе к ограде – это мы устроим.
      – Ну, брат, утешил.
      Мормидо ухмыльнулся.
      – Так на то мы и сострадарии.
      – В вашем заведении, я смотрю, кого не возьми – все милейшие люди.
      Мормидо неожиданно сконфузился.
      – Да чего там! Это ж первейшая заповедь: довел человека до смерти, так уж утешь напоследок, не будь скотиной. Только и вы уж за меня тоже словечко замолвите.
      – Это кому?
      – А там, – тюремщик показал в потолок. – Пресветлому И святому Корзину от меня того… тоже кланяйтесь.
      Мартин энергично кивнул.
      – Сразу, как только встретимся, обрат. Первейшее дело!
 

* * *

 
      – Не люблю позерства, – сказал Фань. – Особенно перед смертью. Неприятно как-то, знаете.
      Мартин зачем-то принялся полировать браслеты наручников.
      – Лю, как вы полагаете, этот наш Мормидо когда-нибудь слышал, что сжигать людей нехорошо?
      – Не только он, но и дед и прадед его, царство им небесное, ничего не слышали о такой странности.
      Фань вдруг подскочил.
      – Ох, сожгут! Как пить дать – сожгут, мракобесы пресветлые! Что же делать-то, что делать, а? Только не говорите, что не знаете!
      – Знаю.
      – Что?
      – Ешьте. Нужно накопить сил.
      – Ох, аппетит к человеку приходит только вместе с надеждой.
      – Попробуйте заставить себя.
      – Да зачем?
      – Чтобы достойно встретить свой конец, – громко сказал Мартин.
      Потом прекратил свои полировальные занятия, наклонился к Фаню и тихо добавил:
      – После побега с питанием может быть плохо. Некоторое время. Да и убежать-то далеко не убежишь, если ноги от голода подгибаются.
      Судовладелец обвел безнадежным взглядом каменные стены, дубовую дверь, железные решетки и изумленно прошептал:
      – Вы надеетесь на побег?
      – Уповаю.
      – Иллюзии.
      – Прошу вас, еще кусочек, – громко сказал Мартин.
      – Вы серьезно?
      – В отношении кусочка?
      – Прошу вас, не дурачьтесь.
      – Я серьезен, как приговоренный к смерти.
      Фань наклонился к уху Мартина.
      – И которым же способом вы собираетесь бежать? Под землей? По воздуху?
      – Нет, через дверь.
      – Кто же ее откроет?
      – Надзиратель.
      – Надзиратель? Какой еще надзиратель?
      – Ну… Разве не помните? Завтра дежурит Мормидо.
      – Странно. Я начинаю верить.
      – Вот и хорошо. Еще кусочек, пожалуйста.
      – Так и растолстеть можно. Что я должен делать?
      – Сохранять убитый вид. У вас неплохо получается.
      Фань, звеня цепями, лихорадочно забегал по камере.
      – Тише, вы мешаете спать охране.
      Торговец схватился за голову.
      – Послушайте, если это шутка, то она жестока больше, чем костер.
      – Никаких шуток.
      – Точно?
      Мартин привлек его к себе и тоже зашептал на ухо.
      – Ваш судейский друг…
      Фаня затрясло.
      – Только не называйте его моим другом!
      – Да, слово в коммерции редкое.
      – А вот тут вы ошибаетесь. Без нормальной человеческой взаимопомощи торговать в этой стране немыслимо. Ни тебе сколько-нибудь устойчивых законов, ни арбитражного суда, ни защиты полиции. Бр-р! Полиция…
      – Вам не нравится полиция его величества?
      – Я обож-жаю полицию его величества. А точнее – его люминесценция.
      – В самом деле?
      – Представьте себе. Честнейшие люди! С ними всегда можно договориться… за умеренную сумму.
      – Тогда что же вам не нравится?
      Фань в очередной раз схватился за голову.
      – О, Мартин! Ваша мудрость и житейский опыт вызывают подлинное восхищение. Но иногда, извините, вы кажетесь белой вороной, каким-то пришельцем из иных миров. Я пять лет втолковывал Мармилю, местному эскандалу, что ордену выгодно позволить купцам богатеть. Да всем – выгодно. Для наглядности предоставлял весьма убедительные аргументы. И что же? Ухмыляющаяся скотина спокойно все брала, а потом заявляла, что из богатства произрастает гордыня, а это ордену без надобности. И добавлял: примерно так же, как вам орден.
      – Любопытный человечек. Похоже, он был прав.
      – Абсолютно.
      – И даже пытался дать совет.
      – Не сомневайтесь, это доброе дело не осталось без награды. Но речь о другом. Я понял, что ордену действительно не выгодно позволять людям жить лучше. Чем богаче человек, тем больше у него возможностей прикупить себе свободы. А чем он свободнее, тем труднее принудить его к покорности.
      – Разумеется, ордену это ни к чему.
      – И не только ордену. В Магрибе ничуть не лучше.
      – Вы там были?
      – Ага, сподобился. Так когда мы бежим?
      – Я же говорил: завтра. Глупо ждать последней ночи. Побреемся вот, чтоб на людей походить. После этого и сбежим.
      – О! Так и баню вы для этого потребовали?
      – Не только для этого.
      – А зачем?
      – Как – зачем? Грязным быть надоело.
 

* * *

 
      Цирюльник давно ушел. Огромный дворец эпикифора тихо погружался в праведный сон.
      – Не пора?
      Мартин зевнул.
      – Рано. Спите, я разбужу.
      В четвертом часу утра за узким окном башни начало сереть. Со стороны бухты донеслись первые крики чаек. Мартин сбросил тюремное одеяльце, растолкал Фаня и подошел к двери.
      На стук отозвались не скоро. Явился отекший, заспанный Мормидо.
      – Что за… твою мать! Чего беспокоите? И цирюльник был, и рубашки чистые. Поскорей бы вас… Чего еще надо?
      – Ничего. Но мы видели лохмаку, – испуганно сообщил Мартин.
      – Кого?
      – Лохмаку.
      – Это еще кто?
      – Подземный дух.
      – Дух? Где? Да откуда он в башне-то?
      – То-то и странно, как он сюда забрался.
      – Врешь ты все, небесник.
      – Не вру. Лохмака – дух особый. Только в зеркало и виден. На, глянь.
      Мартин подставил полированные браслеты под свет фонаря.
      – Не видишь?
      – Нет.
      – А ты присмотрись, присмотрись. Что там?
      Мормидо старательно уставился в тусклое металлическое зеркало.
      – Вроде шевелится кто-то.
      – С хвостом?
      – Ну да. С хвостом.
      Мартин задрожал.
      – Так и есть. Лохмака. Наручники старые?
      – Ну да.
      – Из подвала?
      – Откуда ж еще?
      – Что ты натворил! Через старые, да из подвала они и выползают! На, полюбуйся еще!
      Мормидо еще раз взглянул.
      – Ох! Ну и харя…
      – Его нужно убить. Он очень опасен, понял?
      – Дык как?
      – Быстро расстегивай наручники. Иначе лохмака сначала меня сожрет, а потом за вас, дураков, примется.
      Мормидо изумленно уставился в глаза Мартина.
      – Че-чего?
      Выражение его лица медленно менялось.
      – Расстегни наручники, – раздельно повторил Мартин. – Тебе очень хочется расстегнуть наручники. Прямо мочи нет удержаться.
 

* * *

 
      И Мормидо послушно выполнил требование.
      – Так, – сказал Мартин. – Теперь эти наручники вместе с лохмакой надо утопить. Он воды боится.
      – Где утопить?
      – В параше, где еще. Быстро!
      Мормидо утопил и закрыл крышкой. Мартин тут же уселся сверху.
      – Теперь возьми у часового мушкет.
      – Не даст.
      – Стукни по голове.
      – Часового?
      Мартин вновь посмотрел ему в глаза очень долгим взглядом.
      – Делай что говорю, – гнусавым голосом затянул он. – Делай, что тебе говорят. Я этого беса долго не удержу.
      И вдруг заорал:
      – Всех, всех пожрет, всех! Ну?! Чего стоишь?! Ждешь, когда из тебя кишки повыпустят?! Живо!
      Надзиратель попятился к выходу в коридор. Вскоре там глухо упало тело.
      Держа на вытянутых руках ружье, глядя прямо перед собой стеклянными глазами, Мормидо шагнул в камеру
      – Молодец! Расстегни кандалы у меня на ногах, сейчас мы этого лохмаку скрутим. Да быстро, быстро!
      Но лохмака оказался зверюгой сильной, все время вырывался. Параша выла и скакала. Пришлось снять наручники и с Фаня. Втроем они кое-как опять загнали нечисть в гадость, а сверху придавили скамьей.
      – Пухнет. Скоро выберется, – зловеще объявил Мартин. – Знаешь, что будет?
      – Что?
      – Раздуется тогда – вообще. Абзац.
      – Что такое абзац?
      – Абзац? Ну, это – все. Аннигиляция!
      – Что – все? – шепотом спросил Мормидо.
      – Все – это все. Кухун придет. Пиши – пропало. Хвост у него раздвоенный, вроде жала. Нападает снизу. А жрет с головы! Хрусть, хрусть… только зубы выплевывает.
      – З-зубы…
      – Да. Потом ползет во все щели и – шасть по ногам, шасть по ногам! Все что хочешь может отгрызть.
      – И… это самое?
      – Лакомство. В первую очередь! Пухнет, пухнет, пу-ухнет… Уже скоро выползет, чуешь вонь?
      – Чу…ю.
      – Знаешь, что лично с тобой сделает?!
      – Свят, свят, – забормотал Мормидо. – Как же спастись-то?! А?
      – А во дворце петухов много?
      – Да какие петухи! Ни одного! Какие там петухи в Сострадариуме… Одни крысы.
      – Во влипли… Слышь, Фань, петухов у них нет.
      – Какой ужас! – простонал Фань. – Без петухов его не остановишь!!!
      Потом, неподдельно трясясь, предложил удирать.
      – А что? Самое время, – кивнул Мартин. – Пока лохмака не очухался.
      – Гаррр! – рявкнула параша и гнусно запахла.
      Скамья упала.
      Вот этого Мормидо перенести уже не смог. По-козлиному взбрыкнув, он рванул в коридор.
      Мартин поймал его за штаны.
      – Стой, стой! Камеру, камеру кто запирать будет?
 

* * *

 
      Час спустя, уже на одной из портовых улочек, Фань оглянулся на приметный купол Сострадариума и признался:
      – А вы знаете, я ведь его тоже видел.
      – Кого?
      – Да этого лохмаку вашего. Пренеприятное существо!
      Мартин оглянулся и сипло прошептал:
      – Сам боюсь.
      – Послушайте, для бродяги вы слишком уж лихо владеете гипнозом.
      – Да, неплохо получилось. Впрочем, и материал был благодатный. Дремучий такой материалец, рассуждать не приученный.
      Фань остановился.
      – Речь и манеры у вас тоже далеко не простонародные.
      Он хлопнул себя по лбу.
      – И как это раньше мне в голову не пришло? Скорее вы из обедневших аристократов… Хотя – нет, слишком для этого демократичны. Да кто же вы такой, Мартин?
      – Вас это очень занимает?
      – Гораздо больше стоимости грузового фрахта.
      – Как ни смешно, я именно тот, за кого меня принимает обрат эпикифор.
      – Помилуйте! Не хотите же вы сказать…
      – Хочу, дорогой Лю, хочу. Ну что вы на меня так смотрите? Успокойтесь. Небесники пожирают людей только тогда, когда их держат впроголодь. Но вы ведь угостите меня добрым обедом, не так ли?
      – Что за вопрос! Однако сколько вопросов теперь у меня…
      – И у меня. Вопрос первый: как насчет обеда?
      – Дорогой мой спаситель, очень скоро вы узнаете, как кормит благодарный сианец!
      И пока Мартин это узнавал, обрат эпикифор успел объявить за их головы бальшу-ую награду.
      Очень скоро ба-альшую награду получила некая аббатиса из монастыря Нетленного Томата. Только вот на костре пришлось сжечь совсем других бедолаг, поскольку ни Фань, ни Мартин вновь попадаться в лапы бубудусков решительно не попадались. Мало того, оба очень неплохо умели это делать, хотя школы прошли совершенно разные.

       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО.
       ЕГО ЛЮМИНЕСЦЕНЦИЮ ЛИЧНО
 
       Обрат эпикифор!
       По донесению фрегата «Дюбрикано» померанская эскадра уже в дельте. Все выходы из Текли перекрыты, высланы разведывательные дозоры. Однако акватория велика, сил все еще не хватает, полностью исключить вероятность прорыва нельзя. Прошу ускорить отправку недостающих кораблей.
 
       Да пребудет во веки веков свет над Покаяной!
       Аминь.
       Преданный Вам аншеф-адмирал ВАСИЛИУ.
 
       Писано июля 12 дня 839 года от Наказания.
       Борт его величества базилевса-императора
       «Упокоителъ»
 

* * *

 
      Его Величество Тубан Девятый, базилевс-император Пресветлой Покаяны, колыхаясь, задыхаясь и отдуваясь, героически поднялся на балюстраду.
      Он опоздал всего на три четверти часа. Вопреки всем благовониям от него так разило, что великий сострадарий не смог удержаться, отшатнулся. Тут же, стараясь отвлечь внимание от своего непроизвольного движения, почтительнейше склонился, оправдывая титул эпикифора. То есть Согбеннейшего.
      – Прикажете начинать, сир?
      Базилевс насмешливо поднял бровь:
      – А, ваша люминесценция! Это вы? Кто бы мог подумать! И что вы здесь делаете?
      – Хорошая погода, ваше величество, – невозмутимо заметил великий сострадарий.
      – Жарища. Чего в ней хорошего, – пробурчал базилевс, вытирая лоб платочком.
      Внизу тотчас взревел оркестр.
      Ломая строй, застоявшиеся лошади его величества гвардейского кирасирского полка двинулись на площадь, толпы зевак поспешно принялись ликовать, а рассаженные по крышам бубудуски выпустили голубей. Завершая суматоху, пушки столичного гарнизона ударили салютом.
      От неожиданности базилевс присел, лицо его посерело. Хватая ртом воздух, он сипло осведомился:
      – Ну? Эт-то еще что за шутки, обрат мой эпикифор?!
      – Вероятно, капельмейстер решил, что вы подали знак платочком, сир, – любезно пояснил эпикифор.
      – Я? Вот еще! Это какой же осел командует парадом? Уж не капельмейстер ли?! Отставить!
      Великий сострадарий равнодушно махнул перчаткой.
      Капельмейстеру от этого сделалось дурно и он упал. Пышные султаны кирасир качнулись, бравурный марш оборвался. На площади возникла неразбериха, ликование дало сбой. По крышам ошалело метались бубудуски, с риском для жизни пытаясь изловить птиц и вернуть их на исходную позицию. Увы, с голубями это сделать оказалось посложнее, чем с кирасирами.
      – Хорошенькую же выучку дерьмонстрируют вверенные вам войска, великий вы мой! – едко промолвил базилевс.
      – О да, неважную, – спокойно согласился эпикифор. – Разрешите сменить командира первого эскадрона?
      – Смени-ить? Да вы смеетесь! Гнать его взашей, а не менять! Чтоб и духу… в моей армии!
      Эпикифор удовлетворенно кивнул. Судьба некоего строптивого капитана Форе, сочинителя прегнуснейших пасквилей, была решена за несколько секунд. Между тем капитан занимал пост начальника личной охраны принца Андрэ. На этом основании простофиля в шпорах и порешил, что может безнаказанно рифмовать слово «ктитор» со словом… в общем, что еще может прийти в казарменную головищу? Между тем ктитором ордена Сострадариев являлся не кто иной, как сам святой Корзин Бубудуск! Ни больше ни меньше.
      Но это было еще не все, далеко не все, что можно припомнить капитану. У обратьев из Милосердного Санация имелись веские основания полагать, что именно с легкой руки все того же Форе внештатных помощников ордена именуют теперь не иначе, как ночными пискалами, а на их дверях по ночам малюют ночную же вазу.
      Некоторое время назад люминесценция ознакомили со стишками такого содержания:
 
       …Струятся осыпью дорожки
       Невесть куда влекут людей
       Невесть зачем плодятся кошки
       Пресветлой Родины моей…
 
      Обратья из Санация считали, что сочинил эти вирши все тот же Форе. Что еще за неверные дорожки, спрашивается? Нет таких в просветленной империи! Какие, спрашивается, кошки? Почему свершают плотский грех в непосредственной близости со святыми словами? Это следовало пресечь, искоренить и выжечь без малейших сомнений.
      Тем не менее, проявляя чудеса покаянского снисхождения, эпикифор направил окайнику милостивую экскрецию, в которой отечески просил смирить гордыню, забыть суесловие, а в прочем покаяться. Более того, великий сострадарий лично пригласил Форе поставить свой талант на службу ордену. Потому как знал, что талантами орден не весьма обилен. Закон есть такой – где много преданности, там мало талантов. И этот закон эпикифору был известен. Так же, как и то, что погубленный талант опасен, а купленный полезен.
 

* * *

 
      Возможно, об этом знал и капитан. Ни милостей, ни прозрачно проступавших за ними выгод он абсолютно не оценил. И даже не дал себе труда подумать о том, что случается с теми, кто отвергает милости ордена.
      Более того, уже на следующий день сей закоренелый грешник прислал дерзновенное письмишко, в котором настоятельно рекомендовал его люминесценцию «как тоже способному человеку» покончить с мракобесием, применить свой ум не во вред, а на благо прогресса, или, на худой конец, выучиться какому-нибудь полезному ремеслу. Чтоб не было стыдно перед земными предками…
      Все послание, от первой до последней буквы, являло собой неслыханный вызов ордену. Однако именно последний совет окончательно выбил эпикифора из седла.
      Ремеслу?! Да кто бы советовал! Дворянчик в седьмом поколении, сам Форе за всю жизнь кроме ложки никакого полезного орудия труда и в руках-то не держал. Что ж, великосветский повеса напросился. Увольнение из армии станет для него лишь первой из неприятностей. И далеко не самой худшей. В Бубусиде превосходно знают, как организовать нескучную жизнь. И эпикифор уже догадывался, какой именно вариант изберут многоопытные обратья.
      Медленно-показательный. Неотвратимый и неуклонный, как сама судьба. Чтобы после каждой ступени падения Форе слухи о нем успели распространиться. Тогда и другим неповадно будет. Одно из двух: либо сам сломается, либо, уже в финале, ему помогут. Третьего практически не бывает.
      Немного жаль. Ум-то был красивый…
 

* * *

 
      Пока Базилевс сморкался, а эпикифор размышлял о судьбе гвардейского дурака, на площади постепенно восстанавливался порядок. Вдоль смешавшихся рядов сновали офицеры. Среди них особенно старался свежеуволенный капитан Форе.
      Первый эскадрон, тесня весь полк и не рискуя обернуться в августейшую сторону тылом, пятился с площади. Волна уплотнения передалась следующему эскадрону, затем прокатилась по всей массе войск и наконец скрылась за поворотом Пресветлого Пути, главного проспекта Ситэ-Ройяля.
      – Пушки успели перезарядить? – вполголоса осведомился эпикифор.
      – Никак нет, ваша люминесценция, – шепотом ответил обрат Глувилл. – Но половина из них не стреляла, как вы и советовали.
      Великий сострадарий опустил веки.
      Тубан Девятый к этому времени пришел в себя, подбоченился и шагнул к перилам.
      – Попытайтесь еще раз, обрат люминесценций, – милостиво бросил он через плечо.
      – Вы очень добры, ваше величество.
      – Даже слишком, обрат вы мой сострадарий.
      Эпикифор не ответил. Пушки ударили повторно, вновь грянул марш, боязливо двинулись кирасиры.
      От вида блестящих доспехов настроение базилевса внезапно улучшилось.
      – Экие молодцы! А кто этот рубака на вороном жеребце?
      – Капитан Форе, сир, – ответил принц Андрэ. – Быть может, вы отмените его увольнение?
      – Он мне не нравится, – капризно заявил принц Антуан, который находил удовольствие в том, чтобы во всем вредить брату.
      – Офицеров нужно менять почаще, – наставительно изрек базилевс. – Чтобы не заносились, – добавил он, искоса глядя на обрата эпикифора.
      Его люминесценций усмехнулся одной половиной лица.
      Между тем ничего не подозревающий капитан Форе отсалютовал саблей и проехал мимо вместе с уже не своим эскадроном.
      – Да и солдаты у него выглядят не лучшим образом, – заявил принц Антуан.
      И принялся расточать похвалы второму эскадрону, который ничем не отличался от первого.
      Из звездной толпы маршалов, генералов и адмиралов посыпались замечания, подтверждающие безусловную правоту его высочества.
      Один старик Гевон хранил молчание. К счастью, он один и стоил всей этой толпы. И, к несчастью, об этом знал.
      – Плачет, плачет по нему Ускоренный Упокой, – со страстностью истинного пампуаса прошипел обрат Глувилл.
      – Тихо, – отозвался эпикифор. – Гевона не трогать! В армии должна оставаться как минимум одна голова. Ясно?
      Глувилл смиренно потупился. Эпикифор перевел взгляд на третий эскадрон.
      – А кто это там, такой кругломорденький?
      – Лейтенант Латур, ваша люминесценция.
      – Почему не знаю?
      – Третий день, как назначен, хозяин. Я думал, вам известно.
      – Следить за лейтенантами утомительно, мой дорогой Пусть это будет твоей задачей.
      Секретарь молча поклонился. А эпикифор подумал о том, что в гвардии развелось слишком много офицеров с халликуманскими фамилиями. Ну и соответственными характерами.
 

* * *

 
      Все эти Форе, Латуры, Шанжю etc., как правило, храбры, но уж очень импульсивны, склонны поддаваться примитивным чувствам. Словом, требуют постоянного надзора со стороны Санация. И далеко не всегда одной этой службы достаточно. Зачастую требуется вмешательство самой Святой Бубусиды. Случай со строптивым капитаном Форе – как раз оттуда.
      Алеманцы гораздо спокойнее, педантичнее, исполнительнее, зато излишне сентиментальны и втайне симпатизируют Поммерну. Люди с альбанскими корнями мало склонны к интригам и тайному недоброжелательству, но очень упрямы. Сианцы напротив, расчетливы, хладнокровны, коварны, великолепно подходят для тайных служб ордена, но как раз по этой же причине истинной преданности ждать от них не приходится, их преданность всегда имеет денежный эквивалент.
      А вот магрибцы способны на самую бескорыстную преданность, однако ленивы, неряшливы, необязательны. Муромцы в массе своей чересчур бесшабашны, вечно обуреваемы страстями, поэтому способны на что угодно. Так же, как иберильцы с флорансийцами.
      Меньше всего неожиданностей бывает с пампуасами. Конечно, проблемы есть и с ними. Земляки святого Корзина Бубудуска чрезмерны в религиозном рвении, дики, прямолинейны, туповаты. К тому же свято убеждены, что все руководящие посты в ордене должны принадлежать им, только им и никому более, поскольку сам святой Корзин приходится им земляком. С этим вредным убеждением Санаций борется уже пятый век, ровно столько, сколько существует орден, но будет бороться еще до тех пор, пока он существует.
      Тем не менее бороться необходимо. В частности, недельки через две-три следовало заменить второго человека в ордене, главу Святой Бубусиды некоего Керсиса Гомоякубо, который стал себе позволять что-то уж больно много самостоятельности.
      Эпикифор вздохнул. В общем, человеческая масса империи являла собою богатейший спектр, но идеального материала для работы не существовало. Выбор всегда приходится делать индивидуально, шаг за шагом сплетая и обновляя сеть, без которой империя неизбежно рассыплется на гроздь грызущихся осколков. Сеть, охватывающую армию, полицию, двор, флот, суды, церковь. Риск, хлопоты, хлопоты и хлопоты.
      Порой, в минуты крайнего утомления, сверх всякой меры пресытясь людьми со всеми их низостями, эпикифор сожалел о своей доле, мечтая о тихой жизни какого-нибудь смотрителя маяка. Однако обратного пути у люминесценция нет. Великие сострадарии пожизненны и никогда не уходят в отставку. С этого поста можно уйти только в могилу, а туда не хотелось.
      Робер де Умбрин, шестьдесят третий эпикифор ордена Сострадариев, вовсе не был уверен в существовании Того, кому служил.
 

* * *

 
      …Вслед за кирасирами проследовали три полка гвардейской пехоты. В красных, зеленых и синих мундирах, – цвета государственного флага Покаяны. Идеальный строй, рослые усачи, громовой «виват»…
      Довольный Тубан без устали махал своим платочком. Он и не подозревал, что новые мундиры его гвардии пошиты всего за три дня до парада и оплачены из средств ордена, все четыре тысячи. Его величество базилевс-император Пресветлой Покаяны и не должен интересоваться подобными мелочами. Его величество с младых ногтей должен быть окружен роскошью. Время его бесценной жизни не могло уходить на дела.
      И не уходило.
      Охота, бриллианты, карточная игра, завтраки на траве, балы в многочисленных дворцах и замках. Первая любовница – в пятилетнем возрасте, последняя соска – в двадцать шесть. Темные ряды бочек в погребах, несметная поварня, лакеи у каждой двери, даже у двери в туалетную комнату. Оранжереи, парки, променад-аллеи на берегу моря. Фонтаны, каналы, целые озера с золотыми рыбками. Экипажи, карлики, шуты. И фрейлины императрицы, большинство из коих с четырнадцати лет официально зачислено в Неутомимый Альковат, а меньшинство предназначено для той же цели.
      Обезьяны, конюхи, лекари, медные лбы дворцовой стражи, ненасытная прорва придворных – в империи все и вся призвано угождать малейшей прихоти одно-го-единственного человека. И надо отдать ему должное, ныне почти здравствовавший базилевс оказался воистину незаурядным субъектом, поскольку к сорока семи годам не совсем еще превратился в животное с куском жира вместо мозгов.
      То есть превратился, конечно, но не полностью. И все же имя Тубан как нельзя больше подходило его величеству. Эпикифор не без удовольствия припомнил, что на одном из намертво забытых языков Земли слово tuba означало трубу. Ею, трубой, солнцеликий базилевс и являлся. Ничем более, – только трубой для превращения самых разнообразных благ в отходы жизнедеятельности.
      Давным-давно уже ничего не стоило сверзить его с престола. С треском, с шумом, с гамом, под гоготание солдат, ликование бубудусков и улюлюкание черни. Стоит лишь приказать… Только вот время пока не пришло, не прояснились в достаточной мере отдаленные перспективы. Пусть до поры еще покривляется. Потому что так в очередной раз порешил эпикифор.
 

* * *

 
      А вот судьба самого великого сострадария складывалась совсем иначе. Единственным подарком со стороны этой дамы было дворянское происхождение. Все остальное Роберу де Умбрину пришлось добывать самостоятельно.
      Любящая, но совершенно безвольная мать в счет не шла. Она ничем не могла защитить сына от произвола вечно пьяного отца. Фискал-гувернер с наслаждением приводил в исполнение папашины приговоры, да еще добавлял от себя, когда считал наказание недостаточно строгим. Но как раз угрюмая, однообразная жизнь, из которой нелюдимость отца высасывала соки и обесцвечивала все ее краски, как раз эта безрадостная жизнь и толкнула будущего эпикифора в шелестящий мир книг.
      Подбор их в фамильной библиотеке был, конечно же, совершенно случаен. Но несколько поколений предков постарались, успели скопить немало, следуя скорее моде, нежели вкусу или влечению. Никто и никогда не систематизировал эти завалы, каталог отсутствовал. Поэтому в ближайшем шкафу могло оказаться все, что угодно, – от Святейшей истории ордена до куртуазных романов с гравюрами откровенного характера.
      Юный Робер извел огромное количество свечей. Читал много, жадно и бессистемно, в порядке снятия книг с очередной полки. Постепенно из всяких разрозненных кусков перед ним складывалось представление о другой жизни, бурлящей за стенами уединенной усадьбы. Вначале с опаской, а затем со все большим вкусом он погружался в поток интриг, страстей, отточенных мыслей, полезных знаний, ярких легенд и темных преданий, в описания походов и плаваний, блестящих побед и страшных поражений.
      Многое, очень многое почерпнул будущий Великий Сострадарий из этого потока. Не нашел лишь ответа на главный вопрос: как, почему люди оказались на Терранисе? Зато понял, что Земля и Терранис находятся друг от друга на немыслимом расстоянии, коль скоро звездные корабли могучих предков не смогли преодолеть этот путь за восемь прошедших веков. Какое еще потребуется время, продолжаются ли поиски? Неизвестно. Следовало строить планы без расчета на помощь божественных соплеменников.
 

* * *

 
      Еще он пристрастился к шахматам, хотя и невольно. И это было единственным приобретением, за которое следовало поблагодарить гувернера, черт бы его побрал в его Упокоении… Часто перед очередным телесным наказанием достойный педагог предлагал сыграть партию.
      Робер навсегда запомнил потрескавшийся лак на фигурках и деревянную шкатулку, в которую эти фигуры ссыпались с сухим стуком. Стуком, означавшим проигрыш и неизбежность порки.
      Отвратительно улыбаясь, наставник поднимался из-за стола. Воспитанник брался за локоть и уводился в так называемый АКАДЕМИИ. Там он и усвоил множество уроков, главный из которых заключался в том, что проигрывать нельзя. Ни в коем случае.
      Но время шло. И однажды Робер поразился бессмысленности ритуала. Взрослый, сильный мужчина с волосатыми лапами, сопя и потея, намеренно причинял боль слабейшему. Непонятно зачем, экзекуция давно стала настолько привычной, что потеряла наказательное значение. Когда-то этому нужно было положить конец.
      Робер встал, подтянул панталоны и серьезно заявил:
      – Пожалуй, довольно.
      – Довольно чего? – с большим удивлением спросил гувернер.
      – Довольно порок.
      – А уж это решать не вам, мой юный господин!
      При этих словах гувернер замахнулся.
      – Вы хотите ударить дворянина?
      – Ха! Дворянин…
      Розга хлестнула по лицу. Робер выбежал.
      – И куда же вы, сьер дворянин?
      – Сейчас объясню!
      – Подожду, подожду, – ухмыляясь, пообещал наставник.
      Робер вернулся с ржавой фамильной шпагой.
      – О! Что-то новенькое. А вы спросили разрешение у вашей ма…
      Гувернер осекся и поднес к глазам окровавленную ладонь. Соображал он быстро. Следующий неловкий выпад был отбит локтем. А третьего Робер сделать не успел, поскольку наставник проворно покинул академий через заднюю дверь.
      Однако и воспитанник, впавший в доселе неизвестное ему и потому очень свежее чувство упоения местью, не отставал. Уже во дворе, на глазах у остолбеневших слуг, он проколол ненавистную задницу. Мог натворить и чего похуже, если б не завопила одна из женщин, заставив его очнуться. Чуть позже в одном из романов Робер встретил фразу о том, что негодяи готовы к восприятию только железных доводов, но принимают их от кого угодно.
      Вопреки ожиданиям, отец к происшедшему отнесся спокойно, хотя и с удивлением.
      – Хм, – сказал он. – А волчонок-то подрос. Ну, давай, покажи, как ты держишь шпагу. Кое-чему и я могу тебя научить. Только знай, в жизни чаще побеждает не тот, кто хорошо дерется.
      – А кто?
      – Тот, кто умеет избежать драки.
      Это Робер тоже запомнил.
 

* * *

 
      …Вслед за гвардией проследовала армейская кавалерия, дивизии регулярной пехоты, полевая и горная артиллерия, потом на площадь повалили коричневые батальоны ордена.
      Формально весь этот шум-парад учинили по поводу Дня рождения принца Андрэ, к немалому удивлению последнего, не слишком избалованного родительским вниманием. Действительной же причиной являлось стремление эпикифора произвести впечатление на магрибинское посольство.
      Возглавлявший миссию Великий Марусим имел довольно ограниченную задачу продлить торговое соглашение. Великий сострадарий хотел гораздо большего – военного союза. А вот базилевс пожелал куда меньшего – в туалет. И как всегда, это случилось в самый неподходящий момент.
      По этой причине, а также по причине наступления явно обеденного времени, прохождение военного корпуса бубудусков пришлось прервать, а показательные стрельбы кораблей Домашнего флота были перенесены на следующий день. При условии, что погода не испортится, конечно. В результате отправка подкреплений, которые так настойчиво испрашивал Василиу, вновь была отложена А впечатление, на которое рассчитывал эпикифор, оказалось смазанным. Надежда оставалась только на вечерний прием.
      Впрочем, умело проведенный прием иной раз эффективнее залпового огня стопушечных линкоров. Великий Сострадарий не первый год знал Великого Марусима и в успехе предстоящего вечера не сомневался. Только перед этим следовало утрясти одно немаловажное дело.
      Эпикифор остановил на лестнице военного министра.
 

* * *

 
      – Давненько я не интересовался делами генерального штаба, съер маршал.
      Старик Гевон озадаченно пожевал губами. Потом произнес:
      – Когда прикажете явиться для доклада?
      – А вы не хотите пригласить меня к себе?
      – Премьер-министр его величества имеет право посещать генеральный штаб в любое время суток.
      Эпикифор вздохнул. Об этом своем праве он, конечно же, догадывался. Знал и другое. Сын графа, гвардейский подполковник Арно Шалью де Гевон-младший добровольно вступил в орден, после чего отец отказался его принимать. И, судя по всему, отменять своего решения не собирался.
      Секунду они смотрели друг на друга Взгляд военного министра был спокоен и непроницаем. Или почти непроницаем. Эпикифор все же чувствовал неприязнь представителя одного из старейших аристократических родов к мелкопоместному выскочке. Неприязнь настолько закоснелую, что вряд ли стоило даже пытаться ее преодолеть. И другом ордена этот человек никогда не станет, по той же причине. Однако вполне можно было сделать из военного министра Шалью Гервера, одиннадцатого графа де Гевон, простого исполнителя планов того же ордена. В отличие от сорвиголовы Форе, старый маршал отнюдь не стремился на роль откровенного врага сострадариев. Знал, чем это закончилось для его предшественника на посту военного министра. Ускоренным Упокоением это закончилось. Или, как любит выражаться окайник Форе, Ускоренным Укокоением.
      По сведениям Санация, старый маршал являлся патриархальным монархистом, банальным патриотом и ревнителем родовых традиций. Смиренно показать такому человеку, что эпикифор сострадариев печется лишь об интересах короны и Пресветлой Покаяны было не столь уж и сложной задачей. Особенно, если при этом поманить соблазном бранной славы, в которой нынешний Гевон пока заметно уступал многим из своих вельможных предков. И это – в шестьдесят с лишком лет.
      – Что ж, – сказал эпикифор. – За неимением приглашения придется воспользоваться правом. В вашем кабинете найдется хорошая карта?
      – В кабинете военного министра? Иногда бывает.
      Эпикифор оставил его иронию без последствий.
      – Нам не помешает взглянуть на нее вдвоем, граф, – спокойно предложил он.
      – Вы полагаете? – без выражения спросил Гевон.
      – Может статься, от этого выиграет империя. Стоит потерпеть друг друга ради этого, как вы думаете?
      Гевон ничего не ответил, но слегка поклонился. Слегка но поклонился. Как и ожидалось, рыба пошла на крючок. Ничего другого, собственно, ей и не оставалось.
 

* * *

 
      Эпикифор тут же пригласил министра ехать в своем экипаже, чтобы начать разговор еще по дороге, а министр не успел быстро придумать убедительного повода для отказа, – возраст, что тут поделаешь.
      Усевшись на бархатных подушках, оба еще раз испытующе глянули друг на друга.
      Гевон завозился, устраивая поудобнее свою саблю. В тусклых, глубоко запавших глазах маршала мелькнуло выражение некоего любопытства, но на правах приглашенного и формально подчиненного лица разговора он не начинал. Его начал эпикифор.
      – Насколько я понимаю, реальной угрозы для государства сейчас нет, – сказал он.
      – Возможны набеги горцев южнее Тиртана.
      – И все?
      – По большому счету – все.
      – А в ближайшем будущем?
      – На суше усиливается Поммерн.
      – А на море?
      Гевон пожевал губами.
      – На море усиливаются и Альбанис, и Магриб, и все тот же Поммерн. Насколько мне известно, особенно ретиво флот строит именно курфюрст. Не знаю, к чему это приведет на море, но на суше в ближайшие лет пять-шесть он не рискнет на серьезное нападение.
      – Вот как? Почему?
      – До сих пор Поммерн находился в окружении четырех государств, два из которых к нему враждебны, а одно – ненадежно. Теперь прибавилась еще и угроза со стороны ящеров. Не лучшее время искушать судьбу.
      – Понятно. А что будет через десять лет?
      – Этого я предсказывать не берусь. Слишком многое зависит от политиков.
      Эпикифор тихо рассмеялся.
      – Политик здесь я. Попробую продолжить ваш прогноз, если вам не скучно, ваше сиятельство.
      – Весь внимание, съер первый министр.
      – Ну, ящеров прочно остановили в ущелье всего одним корпусом. Кроме того, вдоль южной границы Поммерна начато строительство линии крепостей. Денег на это не жалеют. Можно предсказать, что через два-три года курфюрст обезопасит себя с юга. Это – во-первых. Во-вторых, Муром традиционно опасается всех соседей, но дружить предпочитает опять-таки с Поммерном, поскольку имеет с ним открытую сухопутную границу. И как только курфюрст сможет противостоять нам на море, посадник постарается стать для него совсем уж задушевным другом. У вас есть какие-нибудь возражения, граф?
      Гевон покачал головой.
      – Тогда продолжим. Эмираты никогда не были стабильным государством. Более того, грозная эмирская конница эффективна лишь летом, поскольку зимой возникают естественные проблемы с фуражом. Да и нукеры весьма неважные вояки при морозах. Следовательно, при ближайшей междоусобице среди бесчисленного потомства эмира курфюрст волен выбрать любую зиму для нападения на нас, съер маршал. Зима особенно удобна еще и тем, что, прорвавшись, к примеру, через Бауценские ворота, курфюрстенвер может маршировать по замерзшим болотам Огаханга вплоть до самого Ситэ-Ройяля. Вы с чем-то не согласны?
      Гевон пожал плечами.
      – Сценарий разворачивается так, словно вооруженных сил Пресветлой Покаяны не существует. Между прочим, Бауценские ворота стережет наша Четвертая армия, по численности равная всему, что может собрать курфюрст. Да и прорыв для Поммерна совсем не означает выигрыша всей кампании в целом, поскольку кроме Четвертой армии у нас есть еще три. Не говоря уж о том, что в перспективе мы можем отмобилизовать в пять-шесть раз больше рекрутов, чем Поммерн. А потребуется – так и в семь.
      – Можем, – кивнул эпикифор. – Но – пока. А дальше? Прирост населения в Поммерне идет вдвое быстрее, чем у нас.
      Маршал поднял брови.
      – Разница так велика?
      – Увы. Не следует сбрасывать со счетов и вооруженные силы Шевцена и Мурома, потенциальных союзников курфюрста. Добавьте сюда еще вот что. В случае неблагоприятного для нас течения военной кампании перед королевством Альбанис и теми же горцами возникнет соблазн присоединиться к победителям, чтобы урвать что-либо для себя.
      Гевон с сомнением качнул головой.
      – Прошу прощения, но вы рисуете прямо-таки апокалиптическую картину.
      – Я исхожу из того, что в политических прогнозах лучше всего использовать черные краски. Очень больно тогда, когда не сбываются радужные пророчества.
      – С этим трудно спорить.
      – Рад, что мы постепенно сближаемся.
      – До этого еще не близко, ваша люминесценция, – холодно возразил министр.
      – Как знать, как знать. Вот вам еще один факт. За последние десять лет производство чугуна в Пресветлой нашей Покаяне увеличилось всего на тринадцать процентов…
      – А в Поммерне? – быстро спросил Гевон.
      Не выдержал все же.
      – Примерно на двести двадцать пять процентов.
      – Простите… Я не ослышался? Не на двадцать, а на двести двадцать?
      – На двести двадцать пять, – повторил эпикифор. – Причем сведения у меня надежные.
      – Кажется, приехали, – меланхолически заявил маршал.
      – О чем вы? – не понял эпикифор.
      – Обо всем. В частности, о том, что мы прибыли в генеральный штаб.
      Дверцы кареты распахнулись.
 

* * *

 
      В своих владениях маршал держался очень уверенно.
      – Полагаю, удобнее всего побеседовать в оперативном отделе, съер премьер-министр, – сказал он.
      Эпикифор молча кивнул.
      Они поднялись по парадной лестнице, миновали несколько постов охраны и оказались в просторной комнате с окнами, выходящими на бухту Монсазо. Прямо под окнами у пирса стояли все три корабля магрибинской эскадры во главе с огромным линкором. У окон находились столы, за которыми с бумагами и картами работали офицеры. При появлении высокого начальства все поспешно вскочили, одергивая мундиры и застегивая пуговицы.
      – Будет лучше, съер маршал, если о наметках плана расскажете вы сами, – сказал люминесценций.
      – Господа! Все свободны, – негромко приказал Гевон.
      Офицеры молча прошагали к дверям и вышли. Только один очень низенький полковник с багровой от усердия шеей прыгал у вешалки, безуспешно пытаясь добыть свою фуражку.
      Именно о таких эпизодах в армий любят сочинять развеселые легенды. Однако эпикифор почувствовал лишь прилив брезгливости. Он знал, что прыгучий полковник был единственным из подчиненных Гевона, кто строчил доносы на своего шефа. Чуть ли не ежедневно, с его помощью в Санации собирали уже одиннадцатый том компромата.
      Полковник, видимо, почуял своей багровой шеей неладное. Он мигом забыл о головном уборе и юркнул за Дверь.
      – С чего прикажете начать? – спросил маршал.
      – С оценки сил и расположения войск.
      Гевон подошел к отдельному столу в центре комнаты На этом столе находился искусно выполненный рельефный план империи, а также смежных провинций Поммерна и Мурома.
      – В настоящее время регулярная армия Поммерна состоит из десяти пехотных и трех кавалерийских дивизий. Имеются также отдельные егерские эскадроны, саперные роты, крепостные батальоны, военные училища, гвардейский полк и полк морской пехоты – всего около семидесяти пяти тысяч человек. Полагаю, что в военное время эта цифра может быть удвоена.
      – А что у нас?
      – Сухопутные силы империи в общей сложности насчитывают двести восемьдесят семь тысяч человек. Они сведены в четыре полевые армии и пять отдельных корпусов, один из которых – кавалерийский.
      – Превосходство в четыре раза?
      – Да, но войска сильно разбросаны. Третья армия находится на границе с Альбанисом, кавалерийский корпус и две пехотные дивизии стерегут наши южные границы от горцев, вторая армия на случай муромских десантов дислоцирована в районе порта Орасабис, а первая армия стоит в окрестностях столицы. Таким образом непосредственно на границе с Поммерном, то есть в районе Неза-Швеерских ворот, находится одна Четвертая армия. Официально в ней сейчас – семьдесят пять тысяч человек.
      – А реально?
      – Вряд ли больше шестидесяти.
      – Почему?
      Гевон на секунду потерял спокойствие.
      – Потому что голодают, сьер премьер-министр.
      – Воровство? – участливо спросил эпикифор.
      – Рапорты из войск мы регулярно представляем Святой Бубусиде, – ровным голосом сказал маршал.
      – Я займусь этим вопросом.
      Гевон промолчал. Эпикифор неохотно добавил:
      – Граф, я свой пост занимаю только третий год. За это время невозможно улучшить всю систему.
 

* * *

 
      Зря он это сказал.
      Сам собой возникал вопрос о том, нужно ли воевать за систему, которая не может накормить своих солдат. Но военный министр этой системы такой вопрос не задал. Кому? Фактическому главе?
      – Что ж, а сколько солдат вам нужно для победы над Поммерном? – спросил глава системы.
      – Четыреста пятьдесят тысяч.
      – Ого… Да это же почти вдвое больше, чем мы сейчас имеем!
      – Так точно, съер премьер-министр. И втрое больше, чем может иметь Поммерн.
      – Зачем так много?
      – Каждая дивизия курфюрстенвера имеет двадцать четыре пушки. Это вдвое больше штата имперского пехотного корпуса. Причем в курфюрстенвере существует еще и специальный род войск, которого у нас нет.
      – Вот как? И что это за войска?
      – Армейская артиллерия. Она состоит из трех бригад, нескольких дивизионов и уж не знаю скольких отдельных батарей. Это – сотни орудий. Своеобразный артиллерийский кулак для решающих битв.
      – М-да, – сказал эпикифор. – Неприятный сюрприз. Что еще?
      – Еще есть тяжелая крепостная артиллерия. С калибрами от двенадцати до шестидесяти фунтов и с заранее пристрелянными секторами огня. Еще наш мушкет может дать два выстрела в минуту, а померанский штуцер – три. Полагаю, что и обучена померанская армия лучше нашей. Особенно офицеры.
      – У вас будет время для подготовки.
      Маршал покачал головой.
      – Месяцев за восемь-десять можно подготовить толкового солдата. Еще через пару лет из него может получиться более-менее сносный капрал. Но чтобы вырастить приличного офицера требуется уже лет пять. Для генерала – не меньше десяти. Между тем тысячи опытных офицеров… – Маршал запнулся, но тут же с вызовом выпятил челюсть и продолжил: – …Тысячи офицеров сидят в лагерях. В частности – на Абораварах.
      Выпалив эту неслыханную дерзость, Гевон замолчал. Его лицо покрылось пятнами. Но великий сострадарий и бровью не повел.
      – Подготовьте списки. Их освободят, подлечат и восстановят в званиях.
      – Всех?
      – Всех, за кого вы готовы поручиться.
 

* * *

 
      Министр ошеломленно замолчал. А эпикифор усмехнулся.
      – Итак, я знаю ответ на вопрос, сколько нужно солдат. Теперь следующий вопрос: где вы намерены их употребить?
      Гевон еще немного помолчал, успокаиваясь. Затем ткнул указкой в рельефный план.
      – Через Рудные горы крупные силы перебросить нельзя. Наступать с севера на юг вдоль лесисто-болотистых берегов всей Теклы нереально. Даже если в относительно приемлемые сроки мы и покорим Муром, весьма, между прочим, искушенный в партизанской войне, то сразу после этого упремся в озеро Иорден-Зее. Так что остается только один путь.
      – Неза-Швеерский проход?
      – Так точно. Он же – Бауценские ворота.
      – Пресветлая Покаяна пыталась пройти эти ворота одиннадцать раз. Десять попыток окончились неудачей.
      – Да, это так. Но непреодолимых позиций не бывает. Все зависит от сил, подготовки и мастерства.
      – Следовательно, вы беретесь за это дело?
      – Если никто не будет вмешиваться в мои распоряжения.
      – Иными словами – полная власть над армией?
      – Без этого ничего не получится.
      – Пусть будет так. Но только на время кампании.
      – Разумеется.
      – Тогда последний вопрос: когда?
      – Следующей зимой.
      – Почему следующей – понимаю. Но почему зимой?
      – Потому что замерзнут болота Огаханга. Вместе со своими комарами, которые способны обглодать человека до костей. Замерзнет и сам Огаханг, превратившись из препятствия в удобный санный путь. Это – важнейшее условие, поскольку войска и снабжение к Неза-Швеерской линии можно доставить только через долину Огаханга. Но замерзнут еще и реки Поммерна, следовательно, их не придется форсировать. Замерзнет и озеро Бель-Зее, по льду которого можно обойти Неза-Швеерские позиции.
      – Позвольте, но для этого требуется пройти через земли графа Шевцена! Он же нейтрален.
      – Верно, ваша люминесценция. Это – запасной вариант.
      – Ах, вот что… Ладно, подумаем.
      – Когда приступать?
      – Сегодня же. Да, вот еще что, съер военный министр. Мне кажется, в вашем оперативном отделе кое-чего не хватает. Я взял на себя смелость это кое-что подарить генеральному штабу от имени ордена Сострадариев.
      – Благодарю, – сказал Гевон. – А что именно?
      Эпикифор дважды хлопнул ладонями.
      Дверь открылась. Двое дюжих бубудусков внесли большую картину и сдернули покрывало.
      С квадратного полотна размерами полтора на полтора метра таращился Тубан Девятый. Прямо как живой. В руке повелитель держал надкушенный томат пронзительно-кровавого цвета.
      – Обрат художник назвал сей шедевр «Источником мудрости», – любезно пояснил эпикифор.
      Маршал качнулся с носков на каблуки своих сияющих сапог. Потом – в обратном направлении.
      – Не правда ли, великое произведение? – поинтересовался великий сострадарий.
      – Неописуем размах кисти, – пробормотал Шалью Гервер, одиннадцатый граф де Гевон.
      Он прекрасно знал, что ныне здравствующий, хотя и бездействующий базилевс-император терпеть не может помидоров. Зато их обожал пресветлый Корзин Бубудуск. Мир со всеми его ипостасями…

       ЕГО ВЫСОЧЕСТВУ БЕРНАРУ ВТОРОМУ,
       СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
 
       Ваше высочество! Благодарю за добрые пожелания по случаю моей свадьбы. Баронесса в восторге от Ваших подарков.
       Докладываю:
       «Бумеранг» едва не зацепился за Скрипучий мост, который почти захватили бубудуски. Погибли двое служителей, несколько ранены. Муромская Дума весьма бурно отнеслась к этим шалостям и предлагает объявить Гийо персоной нон грата. Посадник пока молчит, но какие-то шаги должен предпринять. Полагаю, с нашей стороны было бы разумно наградить людей, отстоявших мост. Список прилагаю.
       Обенаус
 

* * *

 
      Обширны шхеры в устье Теклы. В этом почти необитаемом лабиринте островов немалое время может укрываться целый флот.
      Но вот временем Уолтер Мак-Магон, гросс-адмирал Поммерна, как раз и не располагал. Каждый лишний день означал усиление его противника, адмирала Андракона Василиу, к которому подходили и подходили корабли многочисленного флота базилевса-императора. Сложившееся соотношение сил выбора не оставляло, оно просто диктовало единственное решение – немедленный прорыв.
      Шансы на успех имелись, поскольку покаянский адмирал был вынужден стеречь многие фарватеры и разбросал свои силы. Небольшой, но компактной эскадре Поммерна предстояло навалиться на один из участков заградительной линии и прорвать ее.
      Начало получалось удачное. Отрезав муромскими мостами фрегат «Дюбрикано», эскадра курфюрста на всех парусах рванулась вниз по Текле. Тридцативосьмипушечный фрегат на время оказался выключенным из игры. Мелочь, но именно из таких мелочей кирпичик за кирпичиком складываются победы.
      Двумя сутками позже шедший в авангарде «Гримальд» обнаружил одиночный бриг противника. Незадачливый покаянец сидел на мели и был абсолютно беспомощен. Единственная сложность заключалась в том, что эскадра еще не покинула муромских владений и в случае боя дипломатические осложнения были неизбежны, но Мак-Магон ни секунды не колебался.
      – Уничтожить!
      Обреченный корабль представлял отличную мишень и даже не пытался сопротивляться – при первых выстрелах команда попрыгала за борт, вплавь перебралась на ближайший остров и для пущей верности скрылась в лесу. Решение оказалось самым благоразумным, поскольку через десять минут бриг превратился в груду обломков и только мелководье не давало ему затонуть. При этом эскадра Поммерна парусов не убавляла, ведя беглый огонь сходу, но так точно, что шедшему в середине колонны «Поларштерну» стрелять уже не имело смысла.
 

* * *

 
      Сразу после первой стычки гросс-адмирал приказал Резко изменить курс и уйти влево.
      Вслед за передовым корветом все прочие корабли один за другим тоже повернули в пролив между двумя островами. Покинув главное русло, они устремилась к крайнему западному рукаву Теклы, откуда открывался кратчайший путь к океану.
      И тут не повезло с ветром. К вечеру он заметно ослаб, а ночью стих окончательно. Мешковато повисли паруса, скорость упала. Вскоре возникли сложности с управлением, корабли просто сплавлялись по медленному течению, делая не больше полутора узлов. В таких условиях резко возрастала опасность столкновений и посадок на мель, особенно в ночное время. Мак-Магон приказал остановиться. Ничего другого не оставалось.
      Тяжелые становые якоря рухнули в воду. Один за другим корабли Поммерна замирали на середине фарватера. С проплывавших на веслах муромских скампавеев поступали неутешительные известия – выход в море стерегли не меньше дюжины линкоров, примерно столько же было фрегатов и корветов. Командовал имперским флотом действительно сам аншеф-адмирал Василиу. Провианта у него было мало, по островам высаживались заготовительные партии, имперские матросы охотились, собирали грибы-ягоды да ловили рыбку. Редкое занятие для военного флота, но из-за него уже много проливов оказались под наблюдением.
      – Нам в ваши дела влезать не резон, – передавали купцы. – Но может лучше податься домой, да подождать, пока покаянцы окончательно оголодают? Иначе долго вы тут не попрячетесь, шлюпками найдут. Или магрибинцы донесут.
 

* * *

 
      Долго и не собирались.
      К середине ночи вернулись разведывательные баркасы. С одного из них видели засаду в устье Западного протока: четыре линейных корабля, три тяжелых фрегата, а за ними – посыльный корвет. Стоят плотно, в узком месте, друг с другом связаны цепями и фарватер перегородили полностью.
      Чуть позже от захваченного в плен матроса стало известно, что командует этой частью флота Открытого моря контр-адмирал Атрегон. Его флагман – 110-пушечный «Св. Корзин Бубудуск». И что еще хуже, – ветер в море есть, балла на два-два с половиной. Этого вполне хватало, чтобы Василиу успел подбросить резервы на звук пушечной пальбы из других мест.
      К тому же по параллельному руслу вниз по течению на веслах прошли две фелюки. Ни для кого не составляло секрета, что магрибинцы, в отличие от муромцев, с удовольствием шпионили в пользу Покаяны. Можно было не сомневаться, что к утру местоположение померанской эскадры будет известно противнику. И тогда тактическая внезапность, последний козырь гросс-адмирала Мак-Магона, исчезнет.
      Требовалось немедленно что-то предпринять. На шканцах флагманского «Денхорна» замигали фонари. Повинуясь их вспышкам, матросы «Гримальда» приняли на баркас малый якорь своего корабля, отвезли его на всю длину каната, после чего, кряхтя от натуги, вывалили за борт. На корвете вокруг кабестана принялась вышагивать вахтенная смена.
      Якорь лег прочно. «Гримальд», выбирая канат, двинулся вправо, поперек течения. Следом за ним тем же способом начали подтягиваться и остальные корабли.
      Всю ночь очень медленно, делая чуть больше половины узла, эскадра уползала на восток, в самую гущу шхерного лабиринта. К тому времени, когда небо впереди начало слегка розоветь, ценой тяжелой матросской работы на веслах удалось пройти всего каких-то пяток миль, но и то был хлеб.
      – Арбайтен, арбайтен! – покрикивали старшины баркасов.
      – Ничего, камарады, с рассветом будет нам ветерок, – Утешали старички. – Терпеть уже недолго.
 

* * *

 
      Мудрые не ошиблись.
      С первыми лучами ветерок действительно появился. Слабый, от силы на полбалла, зато дул он со стороны моря и постепенно усиливался, расправляя поникшие паруса.
      – Баркасы вернуть, – распорядился адмирал. – Первой вахте – завтракать и немедленно спать!
      Вскоре эскадра набрала вполне ощутимый ход в три узла, который сохранялся до самого «адмиральского часа». А после полудня ветер даже усилился.
      – Повезло, – сказал командир «Денхорна».
      – Значит, теперь очередь какой-то неприятности, – отозвался адмирал.
      Так и вышло. Вскоре замыкавший колонну «Магденау» доложил, что справа по течению спускаются линкор, два фрегата и корвет. Флаги рассмотреть не удалось, но и без того было ясно, чьи это корабли.
      Еще через четверть часа имперский линейный корабль «Умбаррага» и оба фрегата пристроились в кильватер «Магденау», держась при этом вне зоны огня. А корвет исчез. Видимо, помчался с донесением.
      Померанская же эскадра, поставив все паруса и имея четыре узла скорости, продолжала пересекать дельту с запада на восток. С тем, чтобы навалиться всеми силами на крайний восточный фланг растянутой линии покаянских кораблей. Все теперь зависело от того, успеет ли Василиу своевременно привести свои главные силы туда же.
      Мичман Петроу сказал Ждану:
      – Началась гонка двух адмиралов.
      – И у кого шансов больше?
      – Неизвестно.
      – Ставлю на нашего, – сообщил Ждан.
      – Почему?
      – Потому что иначе нам придется туго.
      – Довод несокрушимый, – улыбнулся Петроу. – Впрочем, могу добавить еще один. Помните, сначала наша эскадра шла по крайнему западному фарватеру дельты. Наверняка Василиу об этом успел узнать.
      – И бросился туда?
      – Очень может быть. Если это так, то теперь, чтобы успеть к крайнему восточному фарватеру, ему предстоит покрыть в оба конца не меньше шестидесяти миль.
      – А нам?
      – Около пятнадцати.
      – Разница порядочная.
      – По крайней мере, какой-то запас времени у нас есть. Теперь бы узнать, сколько имперских кораблей нас поджидают в Восточном проходе.
 

* * *

 

КУРФЮРСТЕНМАРИНЕ ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ДЕНХОРН»

 
      Водоизмещение – 2487 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 18,7 узла. Вооружение – 102 стальных орудия калибром от 6 до 36 фунтов. Экипаж – 946 человек. Командир – шаутбенахт Юстус Верзилофф.
 
      Об этих же пятнадцати милях шла речь на юте линкора «Денхорн».
      – Появились перистые облака. Ветер может перемениться в любую минуту, – говорил Верзилофф, командир флагмана. – Или того хуже – стихнуть. Не лучше ли сейчас же навалиться на ту небольшую эскадру, которая плетется у нас в хвосте? Держу пари, что мы с ней разделаемся до того, как подоспеет Василиу. «Умбаррага» – посудина тихоходная. Да и фрегаты не многим лучше.
      – Допустим, это получится, – ответил адмирал. – А что дальше?
      – Дальше начнутся кошки-мышки. Беготня между островами.
      – С примерно равными шансами на успех и неудачу?
      – Пожалуй, – неохотно согласился Верзилофф.
      Адмирал внимательно осмотрел небо по горизонту, взглянул на полоскавшиеся на мачтах вымпелы и особые ленточки, привязанные к вантам и штагам. Это были так называемые «колдунчики», указывающие направление ветра.
      Ветер пока держался. Он соответствовал словесной характеристике «легкий» по шкале Бофорта, поскольку на волнах появлялись небольшие гребешки. Этот легкий норд-вест позволял эскадре держать ход примерно в пять с половиной узлов. Несмотря на то что корабли шли поперек течения и не меньше полутора узлов Текла отнимала, они должны были успеть к назначенной точке, опережая Василиу не меньше, чем на четыре часа.
      К таким выводам пришел шаутбенахт фон Юг, флагманский штурман эскадры. Но для успеха требовалось, чтобы ветер продержался также четыре часа, чтобы дойти до бухты Пихтовой, где находилось устье Восточного русла. Минимум еще один час требовался для прорыва и плюс еще один, чтобы оторваться от преследования на дистанцию, превышающую дальность стрельбы из чудовищных 40-фунтовых пушек новых покаянских линкоров. Шесть часов ветра! Будут ли они?
      – Вот что, Юстус, – сказал адмирал. – Вызовите на шкафут всех до одного старшин и боцманов.
      – Яволь, – с некоторым удивлением сказал шаутбенахт.
      Минут через пять вслед за адмиралом он спустился на шкафут и прошелся вдоль строя.
      Здесь было больше ста двадцати человек. Народ бывалый, хлебнувший всякого; меньше, чем за пять лет до звания старшины в курфюрстенмарине не дослуживались.
      – Господа унтер-офицеры, – сказал Мак-Магон, останавливаясь перед серединой строя. – Вы люди опытные и знаете множество примет. Предлагаю вам выкурить по трубочке, а потом разойтись. Тот, кто считает, что ветер продержится еще шесть часов, должен подойти к фок-мачте. Тот, кто так не считает, пройдет к грот-мачте. Все ясно?
      – Так точно, ваше превосходительство!
      Через четверть часа старший офицер явился в адмиральский салон и доложил:
      – Двадцать шесть – у грот-мачты, девяносто один – у фока. Похоже, что ветер продержится.
      – Прекрасно. Выдать каждому полпинты пива и отпустить, – распорядился Мак-Магон. – Эскадре курса не менять!
 

* * *

 
      В середине дня гросс-адмирал поднялся на ют, чтобы еще раз окинуть взглядом кильватерную колонну.
      Корабли шли на всех парусах, строй держали неплохо. Но вот с корветом «Гримальд», плывшим в авангарде, творилось что-то непонятное. Вместо поворота направо, в узкий пролив, корабль прямиком шел к открытому морю. Между тем было совершенно ясно, что выход из Матицы, средней протоки Теклы, заперт очень надежно. Муромцы донесли, что там располагается главная засада Василиу, чуть ли не половина всех кораблей флота Открытого моря. К тому же помощь к этой половине могла прийти как справа, так и слева.
      – Что такое? – удивился Мак-Магон.
      – Флажной семафор с «Гримальда», герр адмирал, – доложил сигнальщик.
      – Читай.
      – «Пролив справа заперт».
      – А, вот в чем дело. И кто нас ждет в проливе?
      – Линейный корабль «Орасабис».
      – Боевая тревога по эскадре!
      – Есть боевая тревога.
      – Мориц, карту.
      Флаг-адъютант развернул лист прямо на планшире.
      – Он перекрывает фарватер между островами, экселенц.
      – Вижу. Без абордажа не прорваться, а времени нет.
      – И за нами еще хвост тянется.
      – Да. Сигнальщики! Передать приказ: первое. Транспортам и яхте «Поларштерн» выйти из строя, образовать параллельную колонну слева и спрятаться за боевыми кораблями. Второе. Парусов не убавлять. Третье. Зарядить все орудия правых бортов сразу тремя ядрами. Цель – линейный корабль «Орасабис». Бить в корпус!
      – Есть!
      – Герр адмирал! «Гримальд» сближается с «Орасабисом»!
      Мак-Магон спокойно кивнул.
      – Что ж, прекрасное тактическое решение. Это еще лучше, чем просто проскочить.
      – Он же нарывается, провоцирует!
      – Спокойнее, фрегаттен-капитан Мориц. Берите пример с корветтен-капитана Монгола. Именно так следует выполнять свой долг. Он думает в первую очередь об интересах эскадры. И неплохо думает, черт побери!
 

* * *

 
      Уже невооруженным глазом было видно, что мачты «Гримальда» и «Орасабиса» сравнялись. И через секунду бой начался.
      Над баком померанского корабля вспухли белые облачка – корвет открыл огонь из погонных пушек. Затем отвернул против ветра и ударил всем правым бортом. Но и после этого проскакивать мимо своего грозного противника Монголэ не стал, в намерения лихого капитана входило совсем другое. На корвете отдали носовой якорь и течение начало его разворачивать.
      – Что творит, что творит! – с восхищением пробормотал флаг-адъютант Мориц. – Прямо танцует перед калибром в тридцать шесть фунтов…
      И в самом деле, небольшой «Гримальд» дерзко дразнил Голиафа. Разворачиваясь, он сначала разрядил кормовую батарею, а затем дал еще и залп всеми пушками левого борта. После этого послышался треск ружейной пальбы.
      Вот этого капитан «Орасабиса» уже не вытерпел. Покаянский линкор густо окутался дымом, из которого полетели десятки черных точек. Описав дугу, они от штевня до штевня прошили все надпалубное пространство «Гримальда»: по-видимому, неожиданный маневр сближения застал неприятельских канониров врасплох, они не успели снизить прицел.
      И хотя на корвете свалилась верхушка бизани, затем рухнул бегин-рей, а в парусах появились частые разрывы, отделался он очень легко. Было бы куда хуже, если б тяжелые ядра «Орасабиса» ударили в корпус. Смелость и стремительность Монголэ получили заслуженное вознаграждение.
      – Вот и все, – сказал флаг-адъютант. – Они проскочили!
      – Все? Все только начинается, – проворчал гросс-адмирал.
      Он повернулся к Верзилоффу.
      – Ну, не подведите, Юстус. Все покаянские орудия правого борта разряжены. Монголэ выложил вам «Орасабис» на блюдечке. Не дайте ему развернуться левым бортом!
      Шаутбенахт усмехнулся и покачал головой.
      – Мне их жалко…
      Мак-Магон кивнул.
      – М-да. Это вполне в традициях славного ордена Сострадариев – бросить одинокий корабль на полное растерзание ради минимальной тактической выгоды. С самого начала «Орасабису» отвели роль шахматной жертвы.
 

* * *

 
      Верзилофф не подвел.
      Канониры «Денхорна», ведя беглый огонь почти в упор, произвели страшное опустошение на батарейных палубах покаянца, разворотили якорный клюз, повредили крамбол, перебили цепь, а одним из ядер угодили даже в перо руля. После этого «Орасабис» уже никак не мог развернуться вторым бортом. Да это его и не спасло бы. Когда померанская эскадра отстрелялась, корабль потерял две мачты из трех, сел на грунт и загорелся. Он накренился так, что вода втекала в открытые порты нижней палубы. Потом на нем грохнул взрыв. И все же, хотя старый линкор полностью утратил боеспособность, по верхнюю палубу погрузился в воду, он перекрывал пролив. И тем самым увеличивал путь кораблям Поммерна на несколько лишних миль, отняв не меньше часа золотого времени. В этом отношении жертва не была напрасной. Конечно, если другие корабли базилевса смогут ею воспользоваться.
      Но пока что удача продолжала сопутствовать эскадре курфюрста. Ветер держался, и ветер благоприятный. Более того, в проливе за островом Обливный обнаружилась весьма странная парочка – покаянский фрегат «Конго» и муромский скампавей «Ежовень». На обоих почему-то развевались семибашенные флаги Поммерна. И оба лихорадочно семафорили просьбу не стрелять. Впрочем, стрелять было еще и нечем: после расправы с «Орасабисом» пушки как на «Гримальде», так и на других кораблях только-только окатили водой и начали прочищать.
      – Что за кунштюк, – пробормотал адмирал. – Хитрят?
      Но тут с фрегата спустили шлюпку, которая ходко направилась к «Денхорну».
      – Вызвать на палубу морских пехотинцев? – спросил Верзилофф.
      – Не помешает.
      Но шлюпка шла только одна. В ней сидели несколько гребцов да страшно бородатый рулевой. Ловко вскарабкавшись по шторм-трапу, он пробежал на шканцы и поклонился.
      – Вы – гросс-адмирал Мак-Магон?
      – Натюрлих.
      – Очень рад, – сказал бородач. – Сильно вас ждал.
      – Зачем?
      – Вам письмо от барона Обенауса.
      – М-да, оригинально у барона почта налажена, – сказал Мак-Магон.
      Сломав печать, он принялся читать.
      – Кхэм, – сказал Мориц. – Фрегат вы специально захватили для доставки почты?
      – Ну да, – усмехнулся бородач. – Кроме того, он хотел нас утопить. А так поступать нехорошо.
      Флаг-адъютант деликатно улыбнулся.
      – Послушайте, – сказал адмирал, – тут написано, что сотник Свиристел Стоеросов берется быть лоцманом при плавании у Материка Изгоев.
      – Точно. Стоеросов – это я.
      Мак-Магон с любопытством взглянул на бородача.
      – А я про вас слышал, – сказал он, протягивая руку. – Рад познакомиться.
      – Да я тоже о вас слышал, герр адмирал, – сказал Свиристел и шаркнул босой пяткой о палубу. – Потому и согласился. Так что, берете меня лейтенантом?
      – Разумеется, беру. Вообще все обязательства барона перед вами будут выполнены. Потому что его рекомендации всегда дорогого стоят.
      Стоеросов ухмыльнулся.
      – Это верно. Разрешите доложить данные разведки?
      – Ого! Вы знаете, какие корабли перед нами?
      – Так точно.
      Флаг-офицер Мориц моментально выхватил карандаш и приготовился записывать на обороте карты.
 

* * *

 
      – Поперек Пихтовой бухты растянуты шесть покаянских кораблей. У материкового берега стоит фрегат «Тангом». Далее идут четыре линкора – «Гронш», «Тарида», 92-пушечный «Камбораджо» под флагом какого-то вице-адмирала. И еще «Благой Угар». Между этим линкором и островом Пихтач находится фрегат неустановленного названия, а сразу за ним – небольшой посыльный корвет.
      – А еще мористее этого корвета парусов не заметно?
      – С утра ничего не было, – сообщил Стоеросов. – Но появиться могут, конечно. В любой момент.
      – Да, – сказал адмирал. – Времени мало.
      Он прошелся по палубе и остановился перед Стоеросовым.
      – А скажите, Свиристел Павлович, давно ли вы захватили «Консо»?
      Стоеросов понял с полуслова.
      – Меньше суток назад, ваше превосходительство. Вряд ли покаянцы об этом знают.
      – Отлично. Сколько у вас пленных?
      – Двести сорок три. И только семьдесят четыре – своих. Причем двое из них ранены.
      – Понятно. Сделаем так. Раненых сдайте на «Поларштерн». Вы получите семьдесят померанских матросов в обмен на сотню покаянцев. Мы разместим их по остальным кораблям. Так они будут и при деле, и под присмотром.
      – Слушаюсь.
      – Но главное вот что. «Консо» должен заменить пострадавший «Гримальд» в авангарде эскадры. Он будет имитировать бегство, а мы – якобы за ним гнаться. Как только трофейный фрегат сблизится с покаянским кораблем в месте прорыва… Понимаете?
      Свиристел хитро улыбнулся.
      – Как не понять.
      – Возьметесь командовать «Консо» в таких условиях?
      – А чего там? Возьмусь.
      – Подумайте, Свиристел Павлович. Дело нешуточное, а экипаж будет пестрым. Я могу поставить кого-то другого.
      Стоеросов набычился.
      – Не доверяешь, адмирал?
      Мак-Магон похлопал его по плечу.
      – Ну-ну, и в мыслях не было. Очень даже ценю. У меня вообще такое предчувствие, что вы принесете нам удачу.
      – Постараюсь, – буркнул Стоеросов. – Я зятю своему обещал.
      – Зятю?
      – Ну да. Видите ли, барон Обенаус взял в жены сестрицу мою, Алену Павловну.
      – О! Поздравляю.
      – Спасибо.
      Тут в разговор вмешался командир «Денхорна».
      – Ветер стихает, экселенц, – сказал он, озабоченно глядя на «колдунчики».
      Все, находившиеся на шканцах, немедленно подняли головы.
      – Ничего, – успокоил Стоеросов. – Это ненадолго. А восточнее острова, в бухте, там вообще сейчас хороший бриз. Где прорываться-то будем, герр адмирал?
      – Очень важный вопрос, – кивнул Мак-Магон. – Скажите. Свиристел Павлович, насколько фрегат «Тангом» близко стоит к берегу? Протиснуться можно?
      – Какая осадка у ваших линкоров?
      – Шесть с половиной метров. Ну и с полметра запаса не помешает.
      – Итого, значит, семь. Думаю, пройти можно. Но для верности предлагаю вот что. С «Консо» мы промерим глубины и вам просигналим. Когда, значит, якобы удирать будем. Если что не так – успеете отвернуть. А вообще, вдоль берега – самое место прорываться. Ветер там на гору натыкается, от этого усиливается и на север поворачивает. Попутным будет. Фордевинд!
      – И если быстро туда подойдем, то сможем драться не со всеми покаянцами сразу, а с каждым кораблем поочередно, – добавил адмирал. – Так что, семь метров вам под киль, Свиристел Павлович. А лучше – восемь.
      – К черту, – сказал Стоеросов и непочтительно сплюнул за борт.
      – Герр адмирал! – крикнул сигнальщик. – Преследующая группа вражеских кораблей увеличила ход. Линкор «Магденау» просит разрешения открыть огонь.
      – Ну вот, – сказал Мак-Магон. – Кажется, все и началось. С Богом, господа!
 

* * *

 
      Долгое время старый линкор «Умбаррага» постепенно отставал, поскольку имел меньшую скорость, чем корабли Мак-Магона. А более быстрые, но хуже вооруженные фрегаты на самостоятельную атаку не решались. Но у острова Обливный померанская эскадра была вынуждена перестроиться для нового боя, заметно снизила ход и даже на короткое время легла в дрейф.
      «Умбаррага» тут же подтянулся, и вскоре на нем выстрелила носовая пушка. Ядро не долетело, но всего лишь на полкабельтова.
      – Флагман дает «добро» на открытие огня, – доложил сигнальщик.
      Контр-адмирал фон Гренземе, командир его высочества линейного корабля «Магденау» молча кивнул.
      – Разрешите спуститься в кормовую батарею? – спросил старший офицер.
      Он был заядлым артиллеристом и артиллеристом неплохим. Фон Гренземе кивнул еще раз.
      – Бить в корпус! И проследите, чтобы на верхнюю палубу без приказа никто не выскакивал, – проворчал он.
      – Яволь!
      Старпом откозырял и убежал. Он скатился по трапу на мидель-дек, где стояли два кормовых двадцатичетырехфунтовых орудия. Оттуда через две палубы послышался его зычный голос.
      Тем временем выстрелила вторая пушка «Умбарраги». На этот раз ядро упало в двадцати саженях от правой раковины. В ответ из-под кормы «Магденау» пыхнуло белое облако дыма. Палуба вздрогнула, раздался плотный звук очень близкого пушечного выстрела.
      Адмирал выждал несколько секунд и поднял зрительную трубу. Увидев фонтан у скулы имперского корабля, он что-то неразборчиво проворчал.
      Второй выстрел был удачнее – ядро пронзило один за другим паруса фок– и грот-мачт неприятеля и перерубило ванты бизани. Фон Гренземе тем не менее разозлился. Перегнувшись через фальшборт, он крикнул:
      – Я сказал – в корпус, а не в тряпки!
      – Да, экселенц, – отозвался старпом снизу. – Сейчас возьмем поправку. Эй там, на гон-деке, подбить клинья!
      Прошло несколько секунд. Из кормовой части гон-дека дуплетом ударили тридцатишестифунтовые орудия. Описывая дугу, оба ядра полетели к «Умбарраге».
      На этот раз все получилось нормально. Взглянув на разлетавшиеся щепки, адмирал отвернулся, – пока перезаряжают пушки в этой стороне ничего важного не произойдет. А вот со стороны носа кое-что происходило.
      Перед «Магденау» шел корвет «Сифарис», дальше – фрегаты и линкоры во главе с «Денхорном». Транспорты и «Поларштерн» уже выкатились из боевого строя и шли параллельной колонной слева. Все это было понятным и привычным.
      Но перед флагманом откуда-то появились незнакомый фрегат и муромский скампавей, а адмирал не счел нужным ничего о них сообщать. Вероятно, опасался, что флажные сигналы прочтут не только те, кому они будут предназначены. Что ж, начальству виднее, подумал фон Гренземе.
      Тем временем за кормой вновь ожил «Умбаррага». Восемнадцатифунтовое ядро со свистом пролетело мимо бизань-мачты, разбило блок и упало в воду где-то впереди. На шканцы свалился обрывок троса. Вахтенный лейтенант отпихнул его к борту, чтобы под ногами не путался.
      – Близко подобрались, – заметил он. – А второе-то орудие у них не стреляет, герр шаутбенахт!
      – Погоди еще, – сказал фон Гренземе.
      Но время шло, а вторая погонная пушка покаянца молчала. Зато одно за другим отстрелялись все четыре кормовых орудия «Магденау». С расстояния в милю три ядра канониры уложили в цель. Это было весьма и весьма недурно.
      На имперском линкоре вдребезги разлетелась носовая фигура, затрепетал на ветру сорванный кливер, а справа от форштевня в корпусе наконец-то появилась дыра. Располагалась она чуть выше ватерлинии и при качке должна была черпать воду.
      – Вот, другое дело, – проворчал шаутбенахт. – Лейтенант, не разберу, волна захлестывает?
      – Айн момент…
      Лейтенант быстро взглянул в новомодный бинокль.
      – Йа, экселенц! Носовой бурун скрывает пробоину. Вода наверняка поступает на нижнюю батарейную палубу. Очень удачный выстрел, экселенц!
      Вероятно, к этому же выводу пришел и капитан «Умбарраги». Линкор начал убавлять паруса.
      Но по бокам от него вперед выдвинулись фрегаты. И хотя оба пристреливались по «Магденау», левый из них в принципе мог уже достать транспорт «Энш», а это никуда не годилось. Фон Гренземе отправил вестового с приказом перенести весь огонь именно на этот левый фрегат.
 

* * *

 
      Бой продолжался.
      Пока канониры «Магденау» поворачивали многотонные орудия, фрегаты успели пристреляться. Сначала у правого борта вырос султан воды. Затем зазвенели стекла, раздался треск дерева, корабль вздрогнул:
      – Попадание в вашу каюту, экселенц, – сочувственно доложил лейтенант. – Шестифунтовое ядро. Наверное, многое там разбилось.
      Фон Гренземе пожал плечами.
      – А ля гер ком а ля гер.
      Снизу прибежал боцман.
      – Герр адмирал! В вашей каюте пожар.
      – Ну так погасите и не беспокойте меня по пустякам. В чем дело-то?
      – Уже гасим, но…
      – Что?
      – Боюсь, попортим ваши мундиры. Может, вынести?
      – Нельзя рисковать людьми ради мундиров. Эдвардс, что с тобой? Заливайте огонь, парад у нас будет еще не скоро.
      – Это точно, экселенц.
      Боцман скатился по трапу.
      – Для него добро терять… – сказал лейтенант.
      – Знаю.
      В этот момент транспорт «Энш» не вытерпел и тоже вступил в бой, пальнув из кормовых четырехфунтовых пушчонок. Промазали, конечно. Лучше бы уж молчали.
      По счастью, покаянцы на это озорство внимания не обратили. Оба фрегата продолжали обстреливать главного противника, то есть «Магденау». И небезуспешно. На ют брызнули осколки стекла, – это разлетелся большой гакобортный фонарь. Еще одно ядро пробило баркас.
      – Пока три-ноль не в нашу пользу, – сказал лейтенант. – Что ж наши-то молчат, герр командир? Может, послать к ним?
      Гренземе недовольно покосился.
      – Запомни: канониров никогда подгонять не надо. Жди. Не суетись. И вообще, наблюдай вон по курсу. Видишь, «Такона» уже в пролив повернула? Скоро и наша очередь.
      – Слушаюсь, – сказал лейтенант и замолчал.
      Еще два ядра пролетели над палубой и продырявили паруса. После этого заговорили наконец и орудия «Магденау».
      И тут выяснилось, что время канониры потратили не впустую, – прицелились они как следует. На следовавшем слева за кормой покаянском фрегате подломилась фок-мачта. Подломилась, секунду продержалась наклонно, а затем, разрывая снасти, рухнула за борт. Еще сверх всяких ожиданий в тот же фрегат угодили и два ядра с «Энша». Эта пара маленьких четырехфунтовых ядер сыграла, по всей видимости, роль последней капли. Фрегат накренился, резко вильнул в сторону и начал отставать.
      – Сигнальщик! Поздравления «Эншу».
      Сигнальщик, молодой розовощекий парень, улыбнулся и с готовностью замахал флажками.
      Последний непострадавший еще корабль Покаяны на рожон лезть не стал – на нем один за другим сбрасывали паруса.
      Фон Гренземе вновь повернулся к сигнальщику.
      – Вот и все, братец. А теперь передай-ка на флагман, что за кормой чисто.
      Вдруг по корме «Магденау» чиркнуло запоздавшее ядро. Брызнули щепки. Фон Гренземе не обратил на них никакого внимания. Он смотрел вперед, где корабли Поммерна один за другим огибали Обливный и поворачивали в бухту. Там теперь решалась судьба эскадры и всего Поммерна.
      – Герр шаутбенахт, герр шаутбенахт, – растерянно позвал вахтенный лейтенант.
      – Что?
      – Да тут вот…
      У фальшборта, цепляясь за ванты, опускался сигнальщик. Из его спины торчал острый обломок дерева.
      – Ну, и чего стоим? – спросил фон Гренземе. – Кто санитаров-то звать будет? Хотя…
      Сигнальщик не мигая смотрел в голубое небо. А палуба под ним быстро краснела.
      – М-да, – сказал шаутбенахт. – Откуда он?
      – Кажется, ваш земляк. Из округа Иберверг.
      – Земляк, значит. Жаль… Ну что ж, лейтенант, война началась. Берите флага и передавайте теперь сами: за кормой чисто.

      Федеральный оптический телеграф.
      Линия Бауцен – Муром
      АХТУНГ! СРОЧНО! ВНЕ ОЧЕРЕДИ!
      …………………………………………..
 

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ ТЕЛЕГРАММА

 
      Куда: Муром, Колдыбель
      Кому: ТИХОНУ ПАНКРАТОВИЧУ НЕСПЕХОВУ,
       ПОСАДНИКУ МУРОМСКОМУ
 
       Ваше превосходительство!
       От имени народа Поммерна выражаю соболезнования родным и близким Сергея Теплунова и Антипа Горошко, погибших на Скрипучем мосту. Мы будем просить семьи этих достойных служителей принять скромный дар курфюршества в виде пожизненного пенсиона.
       Нам известно, что благодаря мужеству мостового старшины Тимофея Кликуна предотвращена серьезная угроза кораблям курфюрстенмарине. В связи с этим имею честь сообщить:
       Аделиг, верхняя палата курфюрстентага, удостоила Кликуна Тимофея Артамоновича Серебряным крестом Поммерна со всеми полагающимися преференциями и привилегиями. Это – лишь четвертый случай присуждения данной награды иностранному подданному за всю историю государства Номмерн.
       Нашему посланнику в Господине Великом Муроме поручено передать новому кавалеру Мои поздравления, знак ордена и его сертификат.
       Примите, Ваше превосходительство, мои уверения в весьма высоком к Вам уважении.
       БЕРНАР ВТОРОЙ,
       курфюрст Поммерна
 

* * *

 
      – О ты, червяк под копытами правоверных!
      – Так-так, непарнокопытный.
      – Прах шакала…
      – Это уже было, – поморщился эпикифор.
      – Когда?
      – Во время прошлого визита.
      – Прах шакала, пожранного гиеной, которую укусила неумытая свинья! – поспешил исправиться великий марусим.
      – О-о.
      – Тяжесть желудка, утомленного зубною болью!
      – Страшно представить…
      – Жалкий политический гяур под куполом Вселенной!
      – С прошлой нашей встречи твой кругозор замечательно расширился, марусим. Вот не думал, что оставлю столь глубокий след.
      – Затхлое растение ухух, покрытое плесенью!
      – Что еще за ухух?
      – Неважно. Откуда я знаю? О ты, змея, жалящая себя за ногу!
      – За ногу? – удивился эпикифор. – Какую?
      – Заднюю. А что?
      – Нет, ничего. Я было испугался, что ты перегружаешь свое драгоценное здоровье излишней премудростью. Но явно ошибся. Продолжай, па-аштенный.
      Марусим на цыпочках подкрался к двери. Прислушался и покачал головой.
      – Плешивый бурдюк с гнилой водой!
      – Бурдюк? А что, можно и начинать.
      Эпикифор налил первую стопочку. Марусим покосился на дверь. Люминесценций пренебрежительно махнул рукой:
      – Глувилл уже отвел глаза твоим шпионам, почтеннейший Золото ордена блестит ничуть не хуже золота эмира.
      – Золото? Золото… м-да. О ты, запах верблюда. Пехота у тебя, конечно, еще ничего…
      Великий сострадарий кивнул.
      – …А вот кавалерия – дрянь.
      – Это почему же?
      – Кавалерия не может быть хорошей, если ее мало. Так и быть, твое здоровье, неверный!
      Марусим опрокинул стопочку и полез рукой, унизанной перстнями, в блюдо с шампиньонами.
      Прожевал и спросил:
      – Слушай, а чего ты курфюрста так боишься? Армия у него – тьфу. Он живой только потому, что за горами прячется.
      – Курфюрстенвер – не такое уж и тьфу. Бернар может собрать до двадцати пяти дивизий. И очень неплохих дивизий, смею заверить. Артиллерия у него получше моей. Не исключено, что Муром ему поможет. Тихонько, как и полагается Тихону.
      – Да, посадник не дурак. Понимает, что вслед за Пом-мерном очень сразу последует Муром. А кстати. Говорят, твои бубудуски там немного пошалили. Что-то там такое, на мосту…
      – Мелкое недоразумение.
      – Да? Еще я слышал, в муромских владениях уже совершено нападение на ваш дозорный бриг.
      – Уже слышал?
      – Уже. «Ямдан», кажется.
      – У тебя хорошая разведка.
      Марусим хмыкнул
      – Да не жалуюсь. А твоя?
      – А моя разведка сообщила, что нападение на «Ямдан» совершено не регулярными войсками Мурома, а неким беглым боярином. Тихон тут ни при чем.
      – И ты ему веришь?
      – Я это проверю.
      – Как?
      – Скампавей боярина Стоеросова уже ведут на буксире у нашего фрегата «Консо». Думаю, скоро они появятся вот здесь. – Эпикифор махнул рукой в сторону окна, за которым нежно голубела бухта Монсазо. – Под окнами Сострадариума, где сейчас, почтенный марусим, я имею честь беседовать с тобой. А позже тут же побеседую с боярином Стоеросовым. И он расскажет ту правду, которая мне больше подойдет.
      Марусим озадаченно почесал макушку.
      – Конечно расскажет, – сказал он. – Еще бы! Но какое имеет значение, что ты там вытрясешь из пирата? Когда есть сила, повод для ее применения искать не обязательно. А сила есть, солдат у тебя раз в пять побольше наберется, чем у Поммерна с Муромом, вместе взятых. Или нет?
      – Да больше, больше, – поморщился эпикифор. – Но зачем драться сразу с двумя, когда можно драться с теми же двумя не сразу? Тихон не спешит в союзники к Бернару. Все хитрит, считает себя мудрее всех. Что ж, пусть тешится, бородатый дурак. Это мне на руку, поскольку курфюрстом следует заняться в первую очередь. А показания Стоеросова пригодятся потом, когда потребуется взять за бороду весь дремучий Муром.
      – Но сначала – Поммерн?
      – Безусловно. Между прочим, курфюрст опасен Покаяне не больше, чем Магрибу, дорогой мой Шараф.
      – Магрибу? Фи! Чем? Своими двадцатью пятью дивизиями? Да это капля в наших степях! Тем более, – марусим презрительно скривился, – пехота…
      – Курфюрст опасен не только и не столько своей пехотой.
      – Чем же еще?
      – Артиллерией. А еще больше – идеями.
      Марусим звучно расхохотался.
      – Ху! Утомил. От любой идеи секим-башка отлично спасает. Эпикифор! Твои страхи смешны, это я тебе говорю.
      – Напрасно.
      – Да? Ну давай, объясни дикарю.
 

* * *

 
      Эпикифор вздохнул, прочел про себя краткую молитву, испрашивая у Пресветлого терпения. Потом сказал:
      – Вот представь, что все твои нукеры вдруг перестанут повиноваться.
      – Кому, мне?
      – Тебе.
      Марусим наморщил лоб.
      – Не представляю, – честно сообщил он.
      – Жаль, жаль. Ладно, попробуем с другого бока. Курфюрст Бернар Второй унаследовал трон тридцать шесть лет назад. За это время он добровольно уступил своему парламенту права на объявление войны, определение размеров налогов и практически всю законодательную власть.
      – Право вето все же за собой оставил, – усмехнулся марусим, выпивая. – Уфф… Твое здоровье, гяур.
      – Оставил. Но сделал независимыми Курфюрстенбанк и суды, положив в основу их деятельности… – Тут эпикифор поморщился, а марусим сочувственно покачал головой. – …Презумпцию невиновности…
      Марусим зевнул.
      – И как у тебя язык не ломается.
      – …Ликвидировал многие привилегии старой знати…
      – Это правильно, – одобрил марусим. – Чтоб в стаи не собирались.
      – …организовал Академию наук, разрешил политические партии, согласился на выборность ландтагов и мэров…
      Марусим почесал живот.
      – Вот чудик! Ну и пусть себе бесится. Нам-то что? К нам это не имеет ни малейшего отношения.
      – Ошибаешься. Имеет, и самое непосредственное.
      – Докажи.
      – Пожалуйста. Двадцать семь лет назад курфюрст отнял у Пресветлой Покаяны округ Швеер. И непохоже, что собирается его вернуть.
      – Хе! Вы же сами напали. А Поммерн взял и навесил вам по холке да по ребрам. Потом – ну, было дело, оттяпал кусочек себе на память. Но как же без того? Без этого зачем же воевать? И при чем тут… презумпация?
      – Хорошо, хорошо, допустим, – легко согласился эпикифор. – Забудем про то, что напали-то мы из-за еретиков и небесников, да всяких беглецов политических, которых курфюрст прикармливал у себя. Беглецов, заметь, не только из Покаяны или того же Мурома, но и из Магриба.
      Марусим впервые начал проявлять интерес к разговору.
      – Так. Валяй дальше.
 

* * *

 
      – Изволь. Двадцать четыре года назад некий князек Четырхов откололся от Мурома и попросился, знаешь куда? Правильно, в Поммерн. А почему?
      – Да, а почему?
      – Да потому, видишь ли, что гуманизма вдруг захотелось князюшке. Просвещения народного… Про Землю, нашу прародину, книжек начитаться изволили. В результате живут сейчас на пенсию, занимаются селекцией какого-то овоща… репы, кажется. Да школы деревенские инспектируют. А корону сдали в музей.
      – Ну, этот явно свихнулся. Только нам-то чего беспокоиться? Ни мой эмир, ни твой Тубан коронами не разбрасываются.
      – Верно. Но я еще не все сказал.
      – А, ну ладно. Извини.
      – Девятнадцать лет назад после очередной междоусобицы в эмиратах султан Джанги сказал, что лучше быть живым вассалом курфюрста, чем мертвым подданным эмира. Помнишь?
      – Помню, – насупился марусим.
      – И что же получается, достопочтенный? При жизни всего лишь одного поколения Поммерн умудрился отщипнуть куски от каждого из своих соседей. За исключением разве что Шевцена. Но и в этом случае как только власть перейдет к молодому графу Вольдемару, окончившему, кстати, и университет Мохамаут, и померанскую Кригс-академию и давно уже разделяющему романтические взгляды курфюрста на так называемые права личности, так вот, как только это произойдет, какая-то форма объединения Шевцена с Поммерном неизбежна. Согласен?
      – Очень может быть, – после некоторого раздумья признал марусим.
      – Тогда мы получим последний и самый наглядный пример опасности идей, паштенный. Заметь, все приобретения достигнуты Поммерном без применения военной силы.
      – Ну… Из-за идей или чего другого, но Поммерн действительно пухнет. Что ты предлагаешь?
      – Скажи, твой эмир отказался бы от всего левого берега Теклы?
      – О! А твой базилевс возражать не будет?
      – Не будет.
      – И какова цена?
      – Только та, которую вы заплатите курфюрсту за пограничные крепости.
      Марусим добродушно рассмеялся.
      – Ах, Робер-паша! Хитер, хитер. В то время, когда курфюрст будет воевать с нами за свои пограничные крепости, твои сострадарии ударят Бернара с другого бока и без труда займут правый берег Теклы. Так?
      – Удара с двух сторон курфюрст не выдержит, – уклончиво сообщил великий сострадарии.
      – Вполне возможно. Но тот, кто нападет первым, тот и понесет главные потери. Я слишком мало выпил, чтобы не понимать такой простой вещи, неверный. Налей еще.
      Эпикифор налил.
      – А если первый удар нанесет Покаяна? Ты тогда поддержишь нас с востока, марусим? Подумай, я предлагаю не только вернуть султанат Джанга, который не так уж давно Поммерн отнял у вас. Я предлагаю весь левый берег Теклы, действительно весь, до самой границы с Муромом.
      Марусим покосился багровым глазом.
      – А Муром трогать не хочешь?
      – Пока – нет. Но если этого хочешь ты, мы его тоже разделим. Неужели ты забыл о Джанге, Шараф? Твои предки там кое-чем владели.
      Щеки марусима налились кровью.
      – Я ничего не забыл, неверный! Я помню не только Джангу, но и экспедиционный корпус Джона-из-Грищенок, который вторгался в Магриб по приказу курфюрста. Однако я боюсь, что ты сам кое-что забыл.
      – Да? И что же?
      – Не притворяйся простачком, Робер. Ты прекрасно знаешь, что войска курфюрста стерегут горные перевалы и не пускают к нам орды ящеров. А если ящеры прорвутся, мало никому не покажется. Ни тебе, ни мне. Так что зови гурий и давай покончим с делами.
      – Рано. Пусть гурии подождут.
      – Ты еще что-то можешь предложить? – удивился марусим.
      – Да.
      – Получше гурий?
      – Конечно.
      – И что же?
      – Зиму.
 

* * *

 
      – Вот спacибо. Большой тебе рахмат! И на кой шайтан мне ваша зима?
      – Да на тот шайтан, что зимой ящеры не воюют. Не переносят они ее, кровь холодная. Вот именно за зиму мы и должны покончить с Поммерном, после чего перевалы займут войска Покаяны.
      – А… вот оно что. Мудро. Только ты забыл про лошадей. Где я для них зимой корм найду?
      – В обозе, Шараф, в обозе.
      – В чьем?
      – В своем.
      – Никогда не таскал за собой обозы.
      – Ну так попробуй. Неужели не сумеешь собрать запас?
      – Охо-хо. Собрать – полдела. Потом надо уследить, чтобы не растащили… У меня ведь – бандит на бандите. Каждый день кого-нибудь вешаю. Но беда даже не в этом. Конница должна бегать быстро, а не таскать за собой телеги. Иначе она потеряет главное преимущество перед пехотой. Зимой к тому же еще и холодно бывает, как ты знаешь. А чего ради мерзнуть? Давай спокойно подготовимся, да и навалимся по весне. По свежей травке. А?
      – А перевалы?
      – Весна в долине Теклы наступает раньше, чем на перевалах. Это означает, что Поммерн надо разбить до того, как оттают перевалы.
      – Рискованно. И нельзя терять время. Курфюрст усиливается. Чуть ли не каждый месяц у него появляется новая дивизия.
      – Слушай, да чем лично-то тебе курфюрст так насолил?
      – Шараф, не притворяйся глупым. Курфюрст насолил не только мне, но и тебе, причем тебе даже больше. Он небесников прячет. Вводит демократию, поощряет науки. О правах личности печется, видите ли. Чем эксперименты обернутся для Поммерна сказать не берусь. Но беда в том, что эта зараза, этот зуд идеалистический, он ведь границ не знает. В отличие от ящеров… И я точно скажу, что в Покаяне, тем более в твоих эмиратах, ситуация совсем другая. Разумных людей у нас поменьше, а дикости, извини, побольше. Какой бы плохой власть ни была, стоит ее немного расшатать, как дикость тут же вырвется из поводьев. Такое начнется… Тебе ли не знать!
      – Так ты что же, совсем против перемен? – с интересом спросил марусим.
      – Отнюдь. Видишь ли, я изучал историю не только Терраниса, но еще и Земли. И понял, что любая власть обречена, если полностью запрещает перемены. Увы, без них не обойдешься. Однако я – за крайнюю осторожность. Потому что любые перемены – это новые знания. А новые знания требуют новых отношений. Иначе говоря, всякие перемены в конце концов требуют перераспределения власти. Вот почему нужно разрешать лишь те новшества, без которых абсолютно невозможно обойтись. Иначе трон повалится и в Покаяне, и у вас. А мебель-то золотая, с грохотом повалится, с революцией. Ты этого хочешь?
      – Революции? Еще чего. Мне и перевороты надоели.
      – Правильно. К власти ведь прорвутся не самые разумные, а наиболее оголтелые. Те, кто не стесняется в средствах. По дороге разрушат все, что под руку попадется. Остальное испакостят, изгадят. А на закуску, на десерт, на сладенькое, еще и друг друга начнут резать. Наконец самый подлый из них одержит верх. Назовет себя наместником бога, императором, Корзином, эмиром, или каким-нибудь другим генеральным чмом. Поменяет флаги, постарается внушить, что способен призреть сирых, оберечь слабых, накормить голодных. Разумеется, накормить всех в дезорганизованной и худо управляемой стране не получится. Угадай, кого он первыми поставит к кормушкам?
      – Чего тут гадать? Самых послушных.
      – Угу. Причем резвых, свеженьких, на все готовых и несусветно голодных. Не насосавшихся еще, не заплывших жирком. Но творить они будут абсолютно то же самое, что и мы творим, – грести под себя. Только без нас, такая вот досада. И в самых отвратительных формах, каковые мы давно уже прошли и частью даже отбросили. Шараф, дорогой! Ты же сам устраивал перевороты. Тебе ли объяснять, как это делается?
      Марусим мечтательно посмотрел на свет сквозь одну из бутылок. Казалось, весь пафос речи эпикифора прошел мимо его высочайших ушей.
      – Эх, принять вашу веру, что ли? Твои бубудуски, конечно, не многим лучше моих урманов, но что и говорить, позволяют побольше. И это мудро. Зачем мучить себя, когда достаточно помучить других?
      – Шараф, не валяй дурака.
      Марусим спрятал в бокал свой длинный нос.
      – Шайтан! Пахнет-то как, а? Что за вино?
      – Да шерис это, шерис.
      – Померанский, ага?
      Эпикифор не ответил. Марусим тихонько посмеялся. Встал, подошел к окну, отдернул штору, отпил глоток.
      – Красивая бухта. Удобная. Тут можно хоть сто линейных кораблей держать. Скоро вы своего «Гевона» почините?
      – Скоро.
      – Я вижу, уже спустили на воду «Покаяну»?
      – Спустили.
      – Сто двадцать шесть пушек, да?
      – Сто двадцать шесть, сто двадцать шесть, – проворчал эпикифор. – Ведешь себя как мелкий агентишко. Несолидно, знаешь ли.
      Марусим с неожиданной тонкостью усмехнулся.
      – Мелкий или не мелкий, а думать должен. Вот ты говоришь – давай разобьем Бернара. Джарайт! Представь себе, разбили. Допустим, что и ящеры не прибежали, не успели воспользоваться суматохой. А каковы итоги? Пока между нами сидит этот мечтательный курфюрст, ни Магриб, ни Покаяна серьезного нападения с его стороны могут не опасаться, потому что, сцепившись с кем-то из нас, он неизбежно подставит зад другому. Но как только Поммерн рухнет, между нами появится что?
      – Общая граница.
      – Правильно, молодец. И вот тогда, драгоценный ты мой Робер-паша, наши отношения перестанут быть безмятежными. Мы уже не сможем просто встретиться, похохотать, выпить, ругнуть друг друга как равные. Потому что оба мы с тобой – те еще прохиндусы, и солдат у нас предостаточно. Следовательно, друг на друга напасть можем. Да еще как напасть! Смешно, но единственным выигравшим в такой ситуации окажется этот карлик Тихон. Тебя такой конец нашей великой дружбы устраивает?
      Тут усмехнулся эпикифор.
      – Дружба! О чем ты говоришь? Дружба для диктатора – это и роскошь, и кратчайший путь в могилу. Да и сомневаюсь я, что способны мы уже к дружбе, если говорить честно.
      – Вот как? А почему?
      – Потому что оба достигли немалой власти. Заметь: достигли. Тот, кто получает ее по наследству, либо в грозный час бывает востребован народом, тот еще может позволить себе друзей. Но – не мы, дорогой Шараф, нет не мы.
      – Ну, почему, – обиженно повторил марусим.
      – А потому, что мы свою власть добывали трудами да заботами. Своим потом и чужой кровью. Прошли весь вонючий путь. Потому что дорога к власти есть не что иное, как цепь предательств. Какие теперь из нас, к черту, друзья? Дружба невозможна без верности, а верность в политике – всего лишь разменная монета.
      – Жаль, – вздохнул марусим.
      – Жаль, – согласился эпикифор.
      – Тогда как же, свет ты мой пресветлый, мы будем верить друг другу после победы над Поммерном?
      – Да никак. В этом нет необходимости. Никто из, нас не сможет окончательно уничтожить другого. Хотя бы потому, что Покаяна и Магриб слишком велики пространственно.
      – Так что же, беда Поммерна в том, что он мал и слаб?
      – Ну да, – с несокрушимым цинизмом сказал великий сострадарий. – В конечном счете. В политике этого не прощают. Разве сам не знаешь?
      – Знаю. Это и беспокоит. Магриб все же поменьше Покаяны.
      – Зато на юге у нас живут непокорные горцы. А на востоке с Покаяной граничит не очень дружественный Альбанис.
      – Вы же его разбили.
      – Разбили, отобрали пару провинций, но не покорили.
      – Зря, – сказал марусим, зевая.
      – Мы не могли позволить себе долгой войны, имея за спиной этот самый Поммерн. Маленький и слабый, как ты говоришь.
      Тут марусим зевнул еще раз, пошире. Тогда эпикифор незаметно дернул под столом шнурочек.
      Неожиданно за стеной послышались звуки зурны. Марусим тут же перестал зевать.
      – О! – сказал он. – Наконец-то.
      Широко раскрылись двери. На занавеси колыхались гибкие тени.
      – О-о! Робер, послушай, я тут нагрубил маленько…
      Эпикифор нетерпеливо отмахнулся.
      – Мелочи. Что с тебя взять, бурдюк… как там? Плесневелый, кажется.
      – Плешивый.
      – А, да-да. Затхлое растение ухух. Ты скажи, союз будет?
      – Да будет, будет… приятный такой союзик. Слушай, а на небе твои астрономы ничего не видели?
      – Абсолютно ничего.
      – И болида не видели? Того, что на ваш Тиртан свалился?
      Вот это был удар под дых. Эпикифор даже онемел.
 

* * *

 
      Почти в середине Пресветлой Империи находилась и находится обширная и необычная область Тиртан.
      Тиртан – это древнее плато, поднятое над окружающей местностью более чем на полкилометра. Склоны его столь круты, что доступны разве что опытным скалолазам, и то не везде. А людям обычным подняться на плоскогорье можно только по ущельям ручьев, которые на севере и востоке стекают в широко огибающий плато Ниргал, а на западе – в Огаханг. Причем далеко не каждое из ущелий доступно человеку. Большинство из них имеют узости, целиком затопленные бурными потоками. Благодаря своей труднодоступности Тиртан никогда особо не был заселен, а летом 839 года и вовсе обезлюдел. Этому способствовали события редкие и пугающие.
      3 июля, часов около десяти утра, в небе юго-западной части Покаяны наблюдалось неестественное свечение туч. Позже стало понятно, что светятся не сами облака, а нечто, находящееся выше.
      Это нечто находилось в движении, оно перемещалось со стороны Неза-Швеерской долины, лежащей у границы с Поммерном. Пролетев несколько в стороне от приграничного городка Оберсуа, неизвестный объект с глухим гулом удалился в северо-восточном направлении. Через разрывы в облаках было видно, что за ним тянется длинная полоса дыма. Дымный хвост и яркое свечение привело офицеров из расквартированного в Оберсуа штаба 4-й императорской армии к заключению, что атмосферу Терраниса посетил крупный аэролит. Начальник штаба немедленно отписал о происшествии в столицу.
      Объект действительно по всем признакам выглядел аэролитом, иначе – болидом. Все сильнее сияя и сердито грохоча, он пролетел над южным краем конфекта Огаханг, наискосок пересек весь Пампас, срезал северозападный угол Хугианы и наконец упал на Тиртане. Где точно – никто не знал, но издали падение наблюдали несколько охотников-промысловиков.
 

* * *

 
      Как ни странно, ни один свидетель не сообщал о последующем взрыве. Лесной пожар был, причем сильный. А вот взрыва никто не слышал. Получалось, что когда аэролит летел – то да, шумел так, что уши закладывало. А как упал, – сразу все и затихло.
      Из-за больших расстояний первые сообщения об этом падении попали к великому сострадарию только через неделю. Эпикифор был немало удивлен. Более того, крайне встревожен. Из книг, прочитанных в юности, он помнил что в момент соприкосновения с поверхностью космические тела все еще сохраняют скорость, измеряемую километрами в секунду. И чтобы без взрыва? Нет, порядочные болиды так себя не ведут!
      А что, если в леса Тиртана свалилась не какая-то там каменная глыба? Тогда… страшно было и подумать. Всю свою карьеру в ордене Робер де Умбрин строил в расчете на то, что за нее не придется отвечать перед могущественными землянами. Если они все же явились, предстояло в корне менять и образ мыслей, и срочно замаливать многочисленные грехи. Но прежде позарез требовалась точная, неотфильтрованная информация. Без малейшей примеси официальной идеологии.
      Робер в рекордные сроки организовал небольшую экспедицию. Во главе нее поставил не головореза Зейрата, на чем особо настаивал бубудумзел, а опального профессора Бондарэ, срочно освобожденного из мест, не столь отдаленных, как плато Тиртан. Совсем недавно профессор сильно пострадал за любовь к истине и продажной астрономии, но, по счастью, не успел подвергнуться Ускоренному Упокоению. Теперь это пришлось как нельзя более кстати.
      Уже 11 июля Ситэ-Ройяль покинуло несколько повозок в сопровождении конных бубудусков из личной охраны эпикифора. Но прежде чем экспедиция добралась до места назначения, в столицу хлынул поток самых невероятных сообщений.
      Чаще всего упоминались некие страхоброды, существа гигантского роста, внушающие непреодолимый ужас одним своим видом. В некоторых донесениях утверждалось, что эти самые страхоброды способны извергать из себя мощные потоки воды, целые водопады, благодаря чему якобы загасили лесные пожары.
      Из всего вороха бумаг эпикифор выловил только пару существенных деталей. Во-первых, страхоброды, если они действительно существовали, объявились в Тиртане на следующий день после падения болида. Во-вторых, вряд ли их было много. В большинстве историй фигурировал только один. Изредка упоминался второй. От Бондарэ же пока поступала информация только о том, что встречается все больше беженцев. Слухи пересказывать профессор не брался, а до места еще не добрался. И великий сострадарий решил, что становиться святым пока рано. Нужно продолжать делать все то, что делал всегда. Мерзости то есть. Во имя конечного счастья потомков.
 

* * *

 
      – ЭЙ, затхлое растение ухух!
      – Что?
      – Уел я тебя, а?
      – Ну уел.
      – А страхоброды как себя ведут?
      Это был второй удар под дых.
      – Уже и про них знаешь?
      – Хе-хе. Значит, правда. Ну и как они себя ведут?
      – Никак, – неохотно ответил эпикифор. – Сидят себе спокойно в лесу. Никого не подпускают, но и сами не высовываются.
      – Да-а? Прямо так и не высовываются?
      – Прямо так и не высовываются.
      – Ну-ну, – с сомнением сказал марусим. – Проверим.
      Затем подтянул шаровары и с большой надеждой направился ко входу в Эдем. Однако на пороге задержался, обернулся, принял величественную позу и промолвил:
      – Да высохнут все арыки, но судьба нечестивого курфюрста решена! Поммерн, эта грязная клякса, эта ошибка террографии, будет стерт с лика планеты.
      Потом почесал под мышкой и добавил:
      – Но нападу я по молодой траве. То есть весной. Если ты перевалы успеешь захватить, неверный.
      – По молодой траве, значит?
      – Раньше не успею. В эмиратах кое-кого перевешать надо. А кавалерия у тебя – дрянь. Дрянноватая такая кавалерия…
      Тут он легонько отклонил занавес.
      – О, эмбарассум! Зато какая светлая кожа…
 

* * *

 
      Эпикифор собственноручно прикрыл дверь за высоким гостем. Затем дернул шнурок еще раз. В другой двери появилась круглая физиономия Глувилла.
      – Экипаж готов? – тихо спросил великий сострадарий.
      – Так точно. Давно уже.
      – Хорошо. Проследи тут.
      – Слушаюсь, обрат эпикифор. Не извольте беспокоиться.
      Эпикифор кивнул и спустился в каретный двор Сострадариума.
      Как только он сел в экипаж, сильные лошади немедленно взяли с места. Уже через полчаса карета человека, считавшего себя истинным хозяином Пресветлой Покаяны, покинула пределы столицы.
      По Южному тракту, идущему вдоль берега Ниргала, он направлялся к одному из пригородных монастырей Бубусиды. Там его ждал другой гость. Не столь знатный, как старший марусим эмира, но, могло статься, не менее важный.
      Сразу за воротами монастыря эпикифора встретила высокая и статная аббатиса-настоятельница, фигуру которой не смогла исказить даже орденская ряса.
      – Гость прибыл сорок минут назад, ваша люминесценция, – доложила она.
      – Его кто-нибудь видел?
      – Только я и Зоя. Как вы и приказывали.
      Эпикифор слегка улыбнулся.
      – Я не приказывал, обратья. Я просил.
      – Да, – сказала аббатиса. – Просили. По обыкновению – неотразимо.
      – И как он себя ведет, наш гость? – спросил эпикифор, меняя тему.
      – Несколько нервничает. Отказывается сдать шпагу. Следует ли на этом настаивать?
      – Бог с ним. Вряд ли он проделал столь долгий путь только для того, чтобы меня убить. Просите его в часовню Нетленного Томата.
      – Позволите тогда незримо разместить в часовне охрану, обрат эпикифор?
      – Охрану?
      – У меня есть очень подготовленные девочки. Они умеют не слышать и быть неслышными.
      – Да, я знаю. Что ж, если тебе будет спокойнее…
      – Да, – сказала настоятельница. – Мне так спокойнее.
      И быстро удалилась. А эпикифор, рассеянно улыбаясь, несколько секунд смотрел ей вослед. Затем перевел взгляд на монастырский двор, где вместо цветников были разбиты ухоженные грядки со знаменитыми помидорами, поставляемыми даже к столу его величества. Потом проследовал в часовню, где преклонил колени перед застекленным ящиком из красного дерева.
      В этом ящике хранилась корзина, некогда собственноручно изготовленная самим Бубудуском. А на дне корзины лежал багровый овощ, по преданию, надкушенный великим пампуасом и с тех пор чудесным образом сохранявший и цвет, и форму. Немногим было известно, что этому чуду в немалой степени способствовал особый воск, которым регулярно пропитывали святыню. Так оно спокойнее…
      Несколько минут эпикифор молча молился и одновременно прислушивался.
      Только по нескольким легким шорохам можно было догадаться, что весьма подготовленные девочки уже занимают свои места. И на галерее, и в боковых исповедальнях.
      К эпикифору подошла юная послушница, почтительно поклонилась, что-то прошептала и быстро удалилась. В этом монастыре умели быстро удаляться…
      Эпикифор поднялся с колен и повернулся.
 

* * *

 
      Посетитель выглядел лет на сорок с небольшим. Был он высок, сухощав, несколько сутул. Складки по бокам от прямого носа делали его лицо суровым, а выражение глубоко посаженных глаз могло и испугать. Не великого сострадария, конечно.
      – Приятно вас видеть, дорогой граф, – любезно произнес эпикифор.
      Граф слегка, с большим достоинством поклонился.
      Расторопные молодые послушницы внесли в часовню два кресла и тут же исчезли.
      – Прошу садиться, – с большим радушием предложил эпикифор.
      – Благодарю, – коротко ответил гость, не упоминая титула своего собеседника.
      Выждав, когда он усядется и пристроит на коленях свою драгоценную шпагу, эпикифор тоже сел.
      – Вы прождали меня сорок минут, ваше сиятельство. Приношу вам глубочайшие извинения. Беседа с почтенным марусимом затянулась не по моей вине.
      Ответ герцога был нейтральным.
      – Да, я слышал о том, что в Ситэ-Ройяле находится магрибское посольство.
      – Так оно и есть. А я слышал, что у вас родился внук. Верно ли мне сообщили, что вы назвали его Корзином?
      – Совершенно верно.
      – Я рад за вас и за все ваше семейство. Буду молить Пресветлого о ниспослании благодати юному графу Бельтрамоно.
      Зрелый граф Бельтрамоно кивнул с выражением легкого нетерпения.
      – Благодарю, ваша люминесценция. Вы позволите перейти к делу?
      – Извольте. Я знаю о степени риска, которому вы себя подвергаете, находясь здесь, в Пресветлой Покаяне. Так что не будем затягивать это время.
      – Я могу говорить свободно? – спросил граф, без особого почтения оглядывая часовню.
      Ничего он, конечно, не увидел, но глазам своим не поверил. Эпикифор не стал его разубеждать. Вместо этого спокойно заметил, что орден давно научился хранить секреты. Он знал, что в это почему-то верят все.
      Не стал сомневаться и гость. Впрочем, выбора у него и не было. Он сам предложил встречу и ради нее нелегально пересек границу.
      – Хорошо, – сказал Бельтрамоно. – Прямо скажу: я приехал, чтобы узнать, можно ли рассчитывать на вашу поддержку, если в Альбанисе произойдет смена власти.
      – Речь идет о переменах в кабинете министров или о смене династии? – все так же спокойно поинтересовался эпикифор.
      Внутренне же он испытывал нечто близкое к ликованию.
      – Мне хотелось бы знать, как отнесется Покаяна к любому из этих вариантов, – уклонился альбанец.
      – Это зависит от того, как новая альбанская власть будет относиться к Покаяне, – ответил эпикифор. Подумал и добавил: – И не зависит от того, какая династия утвердится в Карлеизе. У нас нет особых причин для любви к ныне правящей династии Алвейнов. В конце концов, почему бы после буквы «А» не появиться букве «Б»? Однако если новая династия останется столь же недружественной, как и старая, то у Покаяны нет причин желать ее воцарения.
      Бельтрамоно пожал плечами.
      – Справедливо. Пока что наши отношения дружественными не назовешь. Но в моих личных владениях учение пресветлого Корзина уже несколько лет проповедуется открыто. Думаю, давно пора то же самое делать и по всей территории Альбаниса.
      «Само собой, дорогой ты мой, – ласково подумал эпикифор. – Но не слишком ли этого мало?».
      А вслух сказал:
      – Такая помощь в распространении Пресветлого учения безусловно найдет живейший отклик в душах его альбанских сторонников.
      Это означало, что герцог мог рассчитывать на поддержку агентов ордена в Альбанисе, тайных и явных. Но этого вряд ли достаточно и для дворцового переворота, и для дальнейшего удержания власти.
      Бельтрамоно явно желал большего, иначе не рискнул бы на встречу с великим сострадарием. Но чтобы получить большее, требовалось и предлагать побольше. Граф же с этим не спешил. Да и не мог спешить. С его-то политическим опытом!
      – Ваша люминесценция! Возможно, вам будут небезынтересны причины, по которым возникло само желание изменить существующие порядки в Альбанисе?
      – О, разумеется. Если информация такого рода не повредит вам и вашим друзьям. Не будем забывать, что король Альфонс еще у власти.
      Бельтрамоно едва уловимо усмехнулся.
      – Благодарю вас за заботу о моих друзьях. Без прямой необходимости мне действительно не хотелось бы называть имена. Не нами сказано, что нет ничего тайного, что рано или поздно не становится явным.
      – А вас это не смущает? – с интересом спросил эпикифор.
      – Смущает. Но из двух зол приходится выбирать меньшее.
      – Конечно. От этого выиграет дело. В чем же состоит большее зло?
      – Видите ли, король Альфонс всерьез носится с идеей реформ. На его взгляд альбанская аристократия имеет слишком большой вес и он хочет перераспределить власть в пользу неких выборных органов по примеру Поммерна. Разумеется, такая возможность не радует ни одну из знатных фамилий. Но мне кажется, что и орден Сострадариев не может оставаться безразличным к подобным планам. Я не ошибаюсь?
      – Почему вы так думаете? – вместо ответа спросил эпикифор.
      – Потому что на примере Поммерна мы знаем, к чему приводят подобные реформы, – изящно ответил Бельтрамоно, не упоминая о том, как перемены в Поммерне отразились на межгосударственных отношениях курфюршества и Покаяны. Надобность в таком упоминании отсутствовала.
      – К прискорбному расцвету ереси, – спокойно сказал эпикифор. – Именно поэтому главные военные силы империи расположены вблизи границ Поммерна. Требуются серьезные причины, чтобы забирать войска оттуда.
      – Войск не потребуется много, – сказал герцог. – Уже сейчас мои сторонники способны выставить дружины численностью до девятнадцати тысяч человек.
      По данным агентуры бубудусков, эта цифра не превышала двенадцати тысяч. Эпикифор, разумеется, промолчал.
      – Кроме того, многие части королевской армии находятся под командованием сочувствующих нам офицеров, – продолжал герцог. – Эти части либо примкнут к нам, либо, в худшем случае, будут сохранять нейтралитет.
      А вот это утверждение уже больше соответствовало той информации, которой располагала Святая Бубусида.
      – Мы сможем захватить Кингстаун, привести к власти новое правительство и официально обратиться с просьбой о поддержке к базилевсу… ничего, если я опущу титулы?
      Эпикифор вяло махнул рукой. Примерно так же, как Тубан Девятый на балконе.
      – Однако сразу после этого возможно шаткое положение, – продолжил Бельтрамоно. – Нельзя полностью исключить того, что какие-то лояльные нынешней власти полки не двинутся из провинций в столицу…
      «…А не слишком-то ты уверен в успехе», – подумал эпикифор.
      – …Поэтому экспедиционный корпус Пресветлой Покаяны…
      – Простите, какой численности?
      – Двадцать пять – тридцать тысяч солдат вполне достаточно. Это примерно столько, сколько есть в Третьей армии генерала Щелконека. Снимать войска с померанской границы вам не придется.
      – Вы забываете о море. Альфонс может получить помощь из колоний.
      – Не успеет. Расстояния слишком велики. Но если базилевс-император сочтет возможным выделить эскадру для блокады пролива Большой Эльт… Это возможно?
      Эпикифор также не стал говорить и о том, что большая часть покаянского флота занята блокадой Теклы. Слишком много чести для курфюрста!
      – Технически – да. Но возникает вопрос иного рода.
      – Я здесь как раз для того, чтобы обсудить все вопросы, ваша люминесценция, – с мрачной решимостью заявил граф.
      – Превосходно. Вопрос вот в чем. Если Покаяна окажет вам военную помощь, было бы справедливо ожидать, что в трудную минуту и Альбанис придет нам на помощь. Не так ли, ваша светлость?
      Эпикифор отлично знал, что во время последней войны дивизия генерала Бельтрамоно геройски сражалась против целого корпуса бубудусков. Понесла тяжелые потери, была окружена, но от капитуляции отказалась. Ночью отчаянной штыковой атакой пробила брешь в кольце, вырвалась. Сам граф во время прорыва получил картечную рану, однако остался в строю и руководил остатками своих войск вплоть до самого заключения перемирия. А теперь, когда в сущности обсуждался вопрос о потере независимости всей его страны, недавно столь храбро защищаемой, он без колебаний ответил:
      – Если речь идет о военном союзе, я согласен.
 

* * *

 
      Здорово их допекло, понял великий сострадарий. Этих альбанских дворянчиков. Если один из не самых худших представителей решился, в сущности, на мятеж и предательство. Всего лишь из-за права незначительной части общества жить лучше за счет большинства.
      Что ж такое человек? Как могли земные предки Джулиана Бельтрамоно или того же марусима Шарафа Армизал-Резы построить общество, основанное на уважении прав личности? Не миф ли это? Или природа человеческая разительно ухудшилась? Или все-таки дело в том, что ухудшились условия существования? Но тогда человек – это всего лишь то, чем ему позволяют быть условия… То есть судьба.
      – Позвольте пожать вашу руку, милорд, – сказал эпикифор.
      Он решил пока не настаивать на признании прав Покаяны на отнятые у Альбаниса провинции. Об этом лучше вспомнить тогда, когда судьба заговорщиков повиснет на волоске. Всему свое время. Сам Великий Пампуас сначала плел корзину, а потом уж собирал томаты…
 

* * *

 
      О, сколь широки долины Пампаса!
      Как много шустрого зверья там бегает!
       Св. Корзин Бубудуск.
       Наблюдения

      Атвид Чессамо сделал изумительную карьеру и стал вице-адмиралом в тридцать шесть лет.
      Но вовсе не потому, что отличался особыми талантами. Атвид Чессамо стал вице-адмиралом благодаря тому, что являлся чистейшей воды пампуасом. Таким же, как и его покровитель Керсис Гомоякубо, бубудумзел. А еще благодаря тому, что адмирал-аншеф Василиу являлся протеже эпикифора.
      Орден Сострадариев, монолитный снаружи, изнутри таковым никогда не являлся. Вся его история заключалась в монотонной грызне за власть, и с интронизацией очередного эпикифора эта борьба отнюдь не стихала. Она самым естественным образом перетекала в фазу комплектации так называемых «новых табунов».
      В ходе дележки власти появляется множество падших ангелов, смертельно обиженных друзей и прикупленных врагов. На этом фоне возникают внезапные союзы, слетают глупые головы, крепчает слежка одной стаи за другой. Вот почему, как только вновь избранный великий сострадарий Робер де Умбрин завел себе в имперском флоте Андрокона Василиу, глава Святой Бубусиды Керсис Гомоякубо принялся искать противовесную фигуру.
      Долго не находил. Наконец, роясь в архивах, установил, что и отец, и дед некоего малоизвестного пампуаса Чессамо служили во флоте. Именно это и предрешило судьбу Чессамо-младшего, не только не испытывавшего тяги к соленым просторам, но еще и серьезно страдавшего морской болезнью.
      Увы, с волей наиглавнейшего бубудуска в ордене не спорят. Обрат Чессамо блестяще закончил Морской энциклий (а как еще мог окончить направленец-бубудуск? Разве что сияюще…), прослужил всего год и вдруг сделался старшим офицером. Потом получил в командование сначала корвет, затем фрегат. Прыгая от звания к званию, добрался до должности командира линейного корабля и однажды проснулся адмиралом. Более того, сделался еще и первым заместителем командующего флотом Открытого моря.
      И как только сделался, сразу начал строчить доносы, поскольку прекрасно знал, для чего сделался.
 

* * *

 
      Трудно назвать хотя бы одну сторону многогранной деятельности аншеф-адмирала Андрокона Василиу, которая не нашла бы отражения в эпистолах его заместителя. Там было все – от плесневелых сухарей и воровства казенного рома до нарушения правил судовождения и крепких высказываний, без которых ни одной эскадрой не покомандуешь, но в которых кому только не достается, включая самого Великого Пампуаса.
      В общем, Керсис Гомоякубо получал то, что хотел, и от недостатка информации не страдал. Все доносы своего агента-адмирала он аккуратно складывал в один из ящиков обширной картотеки.
      Но ни одна бумажка из этого ящика с лаконичной надписью «Василиу» на стол эпикифора не попадала. Бубудумзел действовал тоньше, и возможностями обладал большими, нежели Чессамо. Вместо примитивной передачи доносов по инстанции (то есть тому же эпикифору) он по наиболее перспективным из них организовывал проверочные комиссии Санация.
      В Санации нашлись понятливые люди. Благодаря их стараниям в комиссии попадали обратья, коим недостаток ума заменяло неуемное рвение. И уже из-под их пера, украшенные массой леденящих кровь подробностей, все упущения несчастного адмирала становились известными великому сострадарию.
      Разумеется, эпикифор довольно скоро догадался о причинах столь строгого отношения Санация к Василиу. И, разумеется, не собирался скармливать своего адмирала Бубусиде.
      Делал он это по многим причинам. Не последней из них была та, что эпикифор ордена Сострадариев, в отличие от шефа Святой Бубусиды, обязан хоть немного думать и об интересах Пресветлой Покаяны, во главе которой фактически находился. Адмирал-аншеф Василиу, хотя и не отличался особо выдающимися способностями, профессионалом был крепким, в отличие, например, от все того же Чессамо.
      Бубудумзел об этом тоже знал, поэтому никогда прямо не требовал отставки командующего флотом Открытого моря. Вместо этого вполне удовлетворялся тем, что взрывчатый материал на протеже эпикифора скапливался, а фитиль от этой бомбы находился в его, Керсиса, натруженных руках.
 

* * *

 
      Итак, с обязанностями бубудуска Атвид Чессамо справлялся добросовестно и с большим умением.
      Хуже обстояло дело с обязанностями вице-адмирала. Причем намного хуже. В сущности, любое самостоятельное плавание для Чессамо выливалось в сплошную полосу мучительных неприятностей. Так до конца и не разобравшись в названиях и предназначениях частей рангоута и такелажа, бойкий выдвиженец постоянно путался в тарабарском морском лексиконе, из-за чего корабли, имевшие честь находиться под его командованием, регулярно садились на мель, сталкивались с соседями по ордеру, мяли борта при швартовках. Черпали волну открытыми портами, теряли якоря, паруса, людей, шлюпки…
      Все это несколько смущало Чессамо. Поэтому, насколько мог, он стремился избегать личных распоряжений. Уже вступив в должность командира фрегата, он совершенно отказался от вахт, и это неслыханное во флоте дело сошло ему с рук. Когда же пришел долгожданный адмиральский чин, жизнь пошла совсем другая. Атвид просто приказывал, куда нужно привести либо корабль, либо эскадру, а то, как это сделать, уже являлось заботой других. Чессамо с удивлением заметил, что чем выше пост, тем меньше мозговых усилий он требует, поскольку можно паразитировать на мозгах подчиненных. Так ему открылась одна из прелестей власти.
      Однако время от времени мнения помощников расходились и тогда все же требовалось принимать решения о строе эскадры, пополнении запасов, выборе якорных стоянок, курса, парусности и тому подобной чепухе. Иногда решения получались удачными, не без того, однако гораздо чаще Чессамо доводил до зубовного скрежета либо подчиненных, либо аншеф-адмирала, либо самого морского министра.
      По этой причине Василиу никогда не доверял «мундиру, надетому на бубудуска», руководство авангардом флота, предпочитая иметь во главе передового отряда младщего по чину, но куда более толкового контр-адмирала Умберто Атрегона.
 

* * *

 
      А вице-адмирал Чессамо неизменно плелся в арьергарде с несколькими наиболее устаревшими кораблями. Ничего более существенного против него Василиу предпринять не мог, но это вот делал обязательно.
      И когда командующий флотом Открытого моря распределял свои силы для блокады устья Теклы, он поступил абсолютно так же, как всегда: авангард во главе с Атрегоном поставил стеречь Западную протоку, как наиболее вероятное место прорыва, сам расположился напротив центральной части дельты с главными силами, ну а остаток кораблей, под началом Чессамо, отправил с глаз подальше – в бухту Пихтовую, куда открывалась самое восточное судоходное гирло Теклы. Там меньше всего следовало ждать померанцев, поскольку лишь двести с небольшим миль отделяло эту бухту от Ситэ-Ройяля, где находился еще один флот Покаяны – Домашний. По силе он ничуть не уступал всей эскадре Мак-Магона, поэтому прорываться мимо него после какого-никакого, но все ж таки – боя! – с кораблями Чессамо было бы поразительной глупостью.
      Однако как раз эту глупость, причем вполне осознанно, и совершил Мак-Магон. Сначала, как от него и ждали, он повел свои корабли по Западной протоке, но как только повстречались магрибинские фелюки, гросс-адмирал повернул на девяносто градусов, пересек всю дельту и в полдень 16 июля достиг бухты Пихтовой. Именно арьергард флота Открытого моря оказался на пути померанской эскадры.
 

* * *

 
      Вице-адмирал Чессамо был крайне изумлен нелепым сообщением о том, что линейный корабль «Орасабис» ведет бой.
      – Какой еще бой? С кем?
      Адмиралу молча протянули подзорную трубу, хотя и без этого оптического прибора вполне можно было различить столб дыма, поднимающийся над южной оконечностью острова Обливный. Оттуда же доносились приглушенные расстоянием звуки пушечной пальбы.
      Адмирал удивился еще больше.
      Идея отправить «Орасабис» в засаду родилась вовсе не от того, что Чессамо хотел обезопаситься от неожиданного нападения, поскольку никакого нападения он не ожидал. Просто адмиралу крайне не нравился командир этого корабля, некий маркиз де Касарада, и он поступал с надменным аристократом точно так же, как и адмирал Василиу поступал с ним самим, – стремился под любым предлогом сбыть с глаз.
      И вдруг эта привычка принесла такие плоды! Злосчастный «Орасабис» перекрыл очень удобный пролив между островами Обливный и Пихтач. Не будь этого, померанская эскадра уже бы неслась на всех парусах в атаку, практически лишив покаянские корабли времени на подготовку.
      Сейчас это время было. Вместо одного из линкоров. А ведь можно и даже нужно было пожертвовать совсем не «Орасабисом», а совершенно никудышным корветом «Обрат Микулай», запоздало подумал Чессамо.
 

* * *

 
      Первые распоряжения казались очевидными даже для «мундира, надетого на бубудуска».
      На всех кораблях следовало сыграть боевую тревогу, ее и сыграли; матросы заняли давно и точно установленные места для артиллерийского боя. Но вот что делать дальше, этого вице-адмирал не представлял. Ни в одном сражении он еще не участвовал, а военно-морскую тактику в энциклии ему зачли без экзамена. Зря, конечно… Кусая губы, Атвид Чессамо стоял на палубе своего флагмана и пытался придумать какой-нибудь приказ.
      Его эскадра растянулась поперек Пихтовой бухты так, что расстояние между соседними кораблями составляло по три четверти мили. Основную силу и центр этой редкой цепи составляли четыре старых линкора, самый мощный из которых нес на борту девяносто два орудия. Фланги линии охраняли два фрегата, один с 48, а другой – с 44 пушками (оба тоже далеко не вчера родились). И наконец роль посыльного корабля исполняло настоящее ископаемое по имени «Обрат Микулай», притча во всех флотских языцех. Сей допотопный корвет являлся единственным кораблем во всем флоте Пресветлой, имеющим на вооружении прадедовские медные пушки с давно вышедшим из употребления калибром в десять фунтов… Вот с такой коллекцией антиквариата и предстояло встретить новейшие стопушечные линкоры адмирала Мак-Магона.
      Даже Чессамо понимал, что если померанцы сходу сосредоточат весь огонь на одном корабле, то смогут прорвать заградительный строй в любом угодном для них месте. И будет странно, если они этого не сделают.
      Хорошо было бы в этом же самом месте собрать все свои силы. Только вот где? Ширина бухты Пихтовая составляла больше девяти морских миль. А дальность эффективного огня морских пушек Покаяны – только полторы…
 

* * *

 
      Вице-адмирал Чессамо с большой неохотой вызвал свой штаб на шканцы флагманского линкора «Камбораджо».
      – Итак, обратья, – сказал он. – Слушаю ваши предложения.
      – Не послать ли за помощью? – осторожно спросил начальник штаба. – В бою от «Обрата Микулая» все равно никакого проку. Вот его бы…
      – Отчего ж не послать? – миролюбиво согласился адмирал. – Посылайте. Но не забудьте: ширина острова Пихтач превышает девятнадцать с половиной миль. Это – в одну сторону. И столько же – в другую. Из чего следует, что помощь подоспеет часов через пять-шесть. Ну а чем бы нам заняться в это время, обратия?
      Обратья ничего придумать не успели. Они не первый день находились при Чессамо, поэтому думать поотвыкли. А из-за горы, венчавшей северную оконечность острова Обливный, уже показались мачты, одетые полным комплектом парусов. В пролив между Обливным и Пихтачом входил средних размеров фрегат.
      – Эх! Надо было и этот пролив запереть, – с досадой сообщил один из офицеров.
      – А слева оставить свободной всю Восточную протоку, умник? – хмыкнул начальник штаба.
      – Вижу флаг Пресветлой Покаяны, – вдруг доложил матрос с марсовой площадки.
      – Что за бред! Где, на нашей мачте?
      – Никак нет, обрат адмирал! На фрегате, огибающем Обливный.
      Весь штаб, а также капитан «Камбораджо» одинаковым движением вскинули бинокли и подзорные трубы.
      Фрегат в это время повернул к северо-востоку, держа курс точно на середину оперативного построения эскадры Чессамо. Боковой ветер развернул на его мачтах золотистые полотнища имперского флага. Всем сомнениям пришел конец, когда из-за Обливного вывернул мощный трехдечный линкор и бросился в погоню за первым кораблем.
      – Да это же фрегат «Консо», – осмелился высказаться флаг-адъютант. – А за ним гонится…
      – Линейный корабль «Денхорн»! – выкрикнул сигнальщик. – Далее следует линейный корабль «Василиск». За ним…
      Один за другим в пролив входили все новые померанские корабли. Доносились пушечные выстрелы – погонные орудия флагмана курфюрстенмарине старались достать«Консо», а фрегат бойко отвечал кормовой батареей.
      Капитан «Камбораджо» заволновался.
      – Обрат адмирал! Разрешите доложить: «Консо» ведет погоню в центр бухты, прямо на нас!
      – Вижу, – отозвался Чессамо.
      – Не прикажете ли другим кораблям подтянуться поближе к флагману?
      И адмирал кивнул.
      – Приказываю.
 

* * *

 
      Покаянская эскадра снялась с якорей.
      Корабли ставили паруса и с двух сторон стягиваясь к середине ордера. Расстояние между ними вскоре сократилось до пары кабельтовых, но вот фланги, разумеется, открылись. И это было как раз то, на что надеялся и рассчитывал Мак-Магон.
      Не доходя примерно трех миль до уплотнившейся покаянской эскадры, «Консо» вдруг неожиданно повернул вправо. Северо-западный ветер для него тут же превратился в почти попутный, позволяя набрать ход до восьми узлов. Разумеется, вслед за фрегатом повернули и померанцы.
      – Вот черт, – не вытерпел начальник штаба. – Да так же они нас попросту обойдут! Проскочат вдоль берега!
      Вице-адмирал невольно подумал, что было бы здорово обойтись без драки в столь невыгодных условиях. Но вслух сказал другое. То, что обязан был сказать.
      – Прорыва допустить нельзя!
      – Прикажете идти наперерез?
      – Да. Вот это самое. Точно! Наперерез. Распорядитесь!
      Над ютом «Камбораджо» немедленно замелькали флажки сигнальщика. Но сбитые в тесную колонну корабли могли сдвинуться с места только тогда, когда в движение придет самый первый из них.
      Первым в цепи оставался все тот же «Тангом». Пока до него докатился флажной семафор, пока выбрали якорь и настроили паруса, убегающий во все лопатки «Консо» успел пересечь линию курса. Сразу после этого хитрый фрегат резко принял влево, прячась за «Тангом».
      И тут случилось то, чего совсем уж никто не ожидал: внезапно на «Тангом» обрушился град ручных бомб.
      Десятки начиненных порохом чугунных шаров ударялись о палубу, проваливались в рустерные решетки, раскатывались между выставленными в амбразуры орудиями.
      Канониры растерялись. Никто не бросился заливать горящие запальные трубки водой и время было упущено. Раздались взрывы. Осколки рвали снасти, ранили матросов. Вскоре на батарейных палубах начали воспламеняться картузы, – полотняные мешки с порохом. Вдобавок ко всему предатель-«Консо» разразился еще и полным бортовым залпом. С расстояния всего в полсотни саженей ни одно из ядер мимо не пролетело; многие прошили «Тангом» через оба борта навылет. Фрегат по инерции продолжал идти вперед, но его нижние паруса лизало пламя, а на верхней палубе царила полная неразбериха.
      И тут начал пристрелку головной покаянский линкор.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ФРЕГАТ «ТАНГОМ»

 
      Водоизмещение – 510 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 18,1 узла. Вооружение – 48 чугунных пушек калибром от 4 до 18 фунтов. Экипаж – 298 человек. Командир – капитан второго ранга Шон Бресли
 
      Несколько ядер легли либо с недолетом, либо с перелетом, но потом начались попадания. Имея преимущество в скорости, померанский флагман обгонял и одновременно сближался с «Тангомом».
      Вскоре расстояние между ними сократилось до тех самых пятнадцати кабельтовых, на которые могли стрелять пушки покаянской морской артиллерии. Но «Тангом» молчал.
      Молчал необъяснимо – хотя многие орудия его левого борта были повреждены ядрами «Конго», по правому борту, обращенному к неприятелю, их оставалось вполне достаточно. У станков маялись канониры с зажженными пальниками. Сквозь открытые порты были отчетливо видны вспышки пламени и длинные выбросы дыма из корпуса «Денхорна», однако команды на ответный огонь не поступало. Между тем тяжелые померанские ядра методично били и били в «Тангом», чаще всего – в правую скулу. В борту одна за другой открывались пробоины, в том числе – ниже ватерлинии. Фрегат начал принимать воду, а приказа открыть ответный огонь по-прежнему не поступало. Наконец лейтенант, командовавший нижней батарейной палубой, переполнился недоумением настолько, что решился оставить свой пост и поднялся на шканцы. Здесь его недоумение сменилось состоянием, близким к шоку.
      В форкастеле бушевал пожар. Над ним полыхали паруса фок-мачты. Дымился и грот. Весь шкафут неузнаваемо преобразился – выщербленная взрывами палуба была завалена обломками и трупами, испещрена пятнами крови и копоти. Время от времени вспыхивали поднятые для боя картузы; при этих вспышках уцелевшие матросы падали. И хотя некоторые из них пытались гасить огонь, зато другие с воплями прыгали в море.
      Но еще более страшной оказалась картина на юте. Упроломленного фальшборта без сознания лежал капитан. Старпом и вахтенный офицер тоже были либо убиты, либо тяжело ранены. Вестовой с сигнальщиком куда-то исчезли. Из четырех рулевых на ногах с трудом держался один. И то только потому, что повис на штурвале. В сущности, кораблем никто не управлял.
      На глазах у онемевшего лейтенанта среднего калибра ядро пронзило горящую носовую надстройку. Прокатившись почти до кормы, оно подскочило, снесло штурвал и застряло в переборке. Необъяснимым чудом уцелевший Рулевой сел на палубу, тупо разглядывая торчащий перед ним пенек.
      В этот момент очнулся капитан. Он приподнялся на локте и прохрипел:
      – А, ты живой? Принимай командование…
      – Пресветлый Корзин, – пробормотал лейтенант. – Черт меня подери… Да чем же тут командовать?!
      – Долго это… не продлится, – утешил капитан и вновь потерял сознание.
      Ловя ветер уцелевшими парусами, беспорядочно меняя галсы, «Тангом» дрейфовал поперек курса померанцев в общем направлении на скалистый берег.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ГРОНШ»

 
      Водоизмещение – 1675 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 16,9 узла. Вооружение – 74 чугунных орудия калибром от 4 до 32 фунтов. Экипаж – 810 человек. Командир – капитан второго ранга Моллз Эндрин.
 
      Старый линейный корабль «Гронш» следовал сразу за «Тангомом». Паруса линкора едва успели принять ветер, когда случились первые неприятности из-за внезапной атаки «Конго».
      Эта атака вызвала вполне объяснимое замешательство и у Моллза Эндрина. Секунда за секундой линкор продолжал идти с возрастающей скоростью, постепенно догоняя горящий фрегат. До ахтерштевня «Тангома» оставалась пара кабельтовых, когда Эндрин опомнился и приказал взять правее.
      Длинный и довольно узкий «Гронш» отличался приличными ходовыми качествами, однако по этой же причине неважно выполнял повороты, особенно поворот фордевинд. Прошло немало времени, пока он преодолел давление ветра в правую скулу и начал выкатываться из строя эскадры. Бушприт линкора при этом проплыл над самой кормой «Тангома»; оба корабля разошлись бортами в нескольких саженях друг от друга. С такого расстояния Эндрин имел отличную возможность оценить степень опустошения, причиненного померанскими бомбами. На юте пострадавшего корабля отчаянно метался какой-то лейтенант. Кроме него там никого не осталось.
      Старпом Эндрина присвистнул:
      – Крепко же им… твою мать.
      Моллз не ответил. Его внимание целиком было поглощено тем, чтобы «Гроншу» досталось поменьше. Задача выпала не из легких: закрыв собой несчастный фрегат, «Гронш» превратился в удобнейшую мишень для всей померанской эскадры. То, что она наконец оказывалась в зоне ответного огня радовало не слишком.
 

* * *

 
      Неприятель шел двумя параллельными колоннами. В ближайшей находились все боевые корабли, а за ними, прижимаясь к берегу, следовал «Поларштерн» с транспортами.
      Обе колонны адмирал Мак-Магон бросил в промежуток между материковыми скалами и головой покаянской эскадры. При этом флагман курфюрстенмарине резал курс уже в полумиле перед носом «Гронша». Пушки его левого борта были разряжены и временно неопасны. Однако «Гронш» очутился в полукольце, образованном сразу тремя тяжелыми кораблями померанцев, выполнявшими последовательный поворот, – линкором «Василиск», фрегатами «Такона» и «Мегион». Дальше над полосой дыма покачивались мачты еще нескольких кораблей.
      – Сто два, шестьдесят шесть и пятьдесят четыре, – уныло доложил старпом. – Итого – двести двадцать два орудия. Многовато против семидесяти четырех наших пушек. Волнение на море незначительное, ожидается высокая точность попаданий.
      – Закончил подсчеты? – сухо поинтересовался капитан.
      – Примерно.
      – Тогда примерно пройдись по батарейным палубам. Передай: весь огонь сосредоточить на самом слабом корабле. То есть на «Мегионе». Если повезет, его, быть может, мы и утопим. Бить брандскугелями в корпус!
      – Слушаюсь, обрат капитан.
      «Мегион», однако, не стал дожидаться, когда его утопят. С дистанции чуть меньше семнадцати кабельтовых все еще оставаясь недосягаемым для «Гронша», он открыл огонь первым.
      Сначала ударила одна пушка, затем еще одна, а потом затрещали уже плутонги. Такой быстрый переход к массированному огню еще до того, как завершился полет пристрелочного снаряда, говорил о большом опыте артиллерийских офицеров, способных корректировать огонь не по всплеску падения, а по кривизне траектории. Ничего хорошего это не сулило.
      Воздух между враждебными кораблями наполнился очень характерными гудением и мельтешением – летела стая так называемых «мотылей» – полуядер, скрепленных цепями. Куда они нацелены гадать не требовалось.
      – Убрать всех с мачт! – крикнул Эндрин.
      Засвистели боцманские дудки. Покидая реи, матросы посыпались вниз. Едва спрыгнув с вант, либо соскользнув с брасов и штагов, они тут же падали на палубу, закрывая головы руками и съеживаясь так, чтобы занимать как можно меньшую площадь. Нашлись и неудачники – двое марсовых сорвались за борт. Новобранцы, увальни… Их крили утонули в характерном ноющем шуме.
 

* * *

 
      «Мотыли», дребезжа и завывая, врезались в рангоут. Раздался треск дерева и вспарываемых парусов. Сверху посыпались половинки потерявших энергию ядер, звенья цепей, щепки, обрывки снастей, клочья парусины. Один из «мотылей» шаркнул по борту, зацепился за ствол пушки и с поразительной легкостью выдернул его из станка. Девятисоткилограммовый чугунный палец секунду стоял вертикально, затем рухнул и покатился по полубаку. Оттуда послышались вопли.
      Снаряды «Мегиона» прилетели со стороны правой раковины, поэтому больше всего досталось бизань-мачте, – она совершенно оголилась. В лохмотья превратился и грот. Лишь фок-мачта отделалась сравнительно легко.
      Эндрин встал на ноги, стряхнул с себя труху и спокойным голосом приказал принять на два румба вправо. Этим решением он добивался сразу нескольких выгод. Во-первых, не упускал момент, когда инерция еще сохраняла лишившемуся многих парусов кораблю более-менее достаточную для маневра скорость. Во-вторых, уменьшал площадь обстрела для «Таконы», которая оказывалась прямо по курсу. В-третьих, давал своим канонирам возможность прицелиться в «Мегион», а в-четвертых – прикрывал горящий «Тангом», которому в противном случае пришлось бы совсем худо. Учитывал Эндрин и то, что при повороте «Гронш» потеряет часть скорости и два передних померанских линкора быстрее уйдут вперед на дистанцию, превышающую дальность их огня.
      Что же касалось «Мегиона», он должен был сам прийти под залп. И он пришел, поскольку сбавить ход не мог: в плотном строю за ним следовали еще три корабля. Но когда на «Гронше» ударили первые орудия, померанский фрегат быстро повернулся к нему носом, уменьшая площадь обстрела, и немедленно открыл огонь из своих погонных пушек.
      – Что ж такое, обрат капитан? – по-детски обиженно спросил дежурный лейтенант.
      – Как – что? Вполне естественный маневр.
      – Я не о «Мегионе».
      – А о чем?
      – Да больше половины наших брандскугелей в полете не светятся!
      Брандскугели представляли собой пустотелые ядра, наполненные горючей смесью. В норме при выстреле у них должны были воспламеняться запальные трубки. Если они не воспламеняются, то не срабатывает и сам заряд.
      Эндрин с щелчком сложил подзорную трубу.
      – Что это такое? – с яростью переспросил он. – Это – качество наших запальных трубок, обрат мой лейтенант.
      – Но почему, почему они таковы? – продолжал недоумевать лейтенант.
      – Они таковы, какова вся наша пресветлая система, – в сердцах бросил Эндрин. – Вестовой!
      – Я.
      – Бегом по батарейным палубам! Приказ: никаких брандскугелей не заряжать. Только обыкновенные ядра. Живо!
      В этот момент сигнальщик крикнул, что открыл огонь «Василиск». Вдоль борта вражеского линкора один за другим вспухли белые клубочки. Скоро послышалось басовитое гудение нового многочисленного роя «мотылей».
 

* * *

 
      Залп «Василиска» оказался менее точным, видимо, на нем было много молодых канониров. Чуть ли не половина снарядов упала в воду перед бушпритом «Гронша».
      Однако и долетевших хватало, причем среди них были и «мотыли», выпущенные 36-фунтовыми пушками. Они обладали страшной разрушительной силой. В «Гронш» попало только два из них, но оба причинили чувствительный вред: один снес часть рея и разодрал марсель, а второй сбросил с ростр большой «адмиральский» баркас. Шлюп-балки при этом вывалилась за борт. Баркас закачался над водой, как огромная, пойманная за жабры рыба. При этом своей кормой он бил по торчащим из портов орудиям. С гон-дека слышалась отборная матросская ругань.
      – Боцман! – крикнул Эндрин. – Ты куда глаза свои рыбьи таращишь?! Немедленно обрубить тали!
      Тали обрубили, баркас рухнул в воду. Но лишившийся почти всех парусов «Гронш» быстро терял ход и управляемость. Происходило это в опасной близости от пылавшего «Тангома». Мало того, корабль дрейфовал по воле ветра и течения в каких-то полутора милях от рифов.
      Сразу восемь матросов повисли на штурвале, но при тихом ходе линкор плохо слушался руля. Лишь в последний момент удалось подправить курс к осту и тем избежать самого страшного – прорезания строя противника. Тогда бы «Гронш» оказался между двумя вражескими колоннами, а это означало скорый и почти безболезненный конец под ударами с неразряженных бортов всей первой линии померанцев. Плюс пушки транспортов…
      Увы, после вынужденного маневра уклонения «Гронш» повернулся к противнику разряженным бортом. А на его траверз в полной боевой готовности выходил тяжелый фрегат «Такона».
      Безо всякого промедления новый противник дал залп плотным роем «мотылей». Расстояние не превышало двухсот морских саженей. Различались даже лица офицеров на юте вражеского корабля. У одного из них была перевязана щека, – видимо, зубы болели.
      – Всем лежать! – крикнул Эндрин.
      Он отбросил рупор и первым присел за фальшборт.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «КАМБОРАДЖО»

 
      Водоизмещение – 1870 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 16,6 узла. Вооружение – 92 чугунных орудия калибром от 4 до 36 фунтов. Экипаж – 896 человек. Командир – капитан первого ранга Вильмар Крепс.
 
      На юте «Камбораджо», флагманского линкора Чессамо, царило подавленное молчание. Всем было ясно, что первая фаза боя проиграна вчистую, а численный перевес противника существенно вырос. Мало того что два имперских корабля фактически потеряли боеспособность, они к тому же превратились в препятствие на пути остальной эскадры.
      Чтобы избежать столкновения, линкор «Тарида» был вынужден принять влево. Он благополучно обошел горящий «Тангом», но потерял время, когда можно было атаковать флагман Мак-Магона до того, как там успеют перезарядить орудия. В результате оба корабля открыли огонь одновременно.
      – Хорошо, что померанцы по крайней мере не имеют преимущества первого залпа, – оптимистическим тоном высказался флаг-адъютант.
      – Зато они имеют преимущество в другом, – недовольно отозвался начальник штаба. – Позвольте напомнить, что «Денхорн» имеет на двадцать четыре орудия больше, чем «Тарида». Да и главный калибр у померанцев солиднее – тридцать шесть против тридцати двух…
      – Помолчите, – приказал Чессамо, не отрываясь от трубы.
      Над местом боя повисла пелена порохового дыма. Из нее торчали одни мачты. Вероятно, и «Денхорн», и «Тарида» били друг друга по корпусам, поэтому ни рангоут, ни паруса обоих кораблей существенно не пострадали.
      – «Денхорн» прорвался, – кусая губы, сказал начальник штаба. – У самого берега ветер меняет направление на попутное. Да и вообще, их корабли порезвее наших…
      – Это я знаю, – отрезал адмирал. – Более полезные соображения имеются?
      Они подходили к месту боя. Напротив, вместо уходящего вперед «Денхорна», на позицию для залпа выходил «Василиск». Оставалась надежда на то, что на этом корабле пушки еще не успели перезарядить.
      Чессамо понимал, что требуется срочно что-то предпринять. Однако не представлял – что. А спросить у подчиненных считал ниже своего достоинства. В результате несколько драгоценных минут оказались потерянными, «Василиск», а за ним и «Такона» успели проскочить.
      Тем временем потерявший все три стеньги «Гронш» беспомощно дрейфовал к береговым скалам. «Тарида» обменялась залпами с померанским фрегатом «Такона». В этой дуэли количественное преимущество наконец имели покаянцы, но насколько оно оказалось результативным мешал увидеть все тот же плотный пороховой дым.
      Умеренный зюйд-вест сносил этот дым по курсу вражеской эскадры и наверняка мешал померанским канонирам. В остальном же ситуация продолжала ухудшаться. Корабли Поммерна один за другим выскальзывали из бухты. И когда к точке поворота пришел «Камбораджо», перед ним находился уже последний вражеский корабль – линкор «Магденау».
      А внутренняя колонна транспортов, идя впритирку к берегу, успела миновать узкое место и при этом оставалась недосягаемой для огня. Курс всех померанцев был рассчитан ювелирно и так же выдерживался.
 

* * *

 
      Одна за другой отстрелялись носовые пушки «Камбораджо». Их ядра с неизвестным результатом канули в пороховой туман. В ответ воздух наполнился гулом и свистом: бортовые орудия «Магденау» выплюнули очередную порцию «мотылей». Прицел был взят не слишком верный, не более трети этих разрушителей такелажа накрыли флагман Чессамо. Зато накрыли очень важные для маневров косые паруса фок-мачты и в самый неподходящий момент, – перед сменой галса.
      Блинд, стаксели и кливера превратились в лохмотья. Вообще, на фок-мачте уцелел один брамсель. Это немедленно сказалось на управляемости. Рулевые изо всех сил навалились на штурвал, а «Камбораджо» чуть ли не минуту шел почти не меняя курса – прямиком в облако дыма, стелющегося за «Таридой». Лишь после того, как переложили контр-бизань, удалось избежать столкновения.
      Зато потом повороту очень помогли благоприятный ветер и выносное течение Теклы. Накренившись, линкор вошел в крутую циркуляцию, едва не черпая воду орудийными портами нижнего ряда.
      Стрелять при таком крене совершенно без толку. Даже с верхней палубы пушки могли послать ядра максимум на полмили. А когда «Камбораджо» наконец завершил свой поворот и выровнялся, противника перед ним уже не оказалось. Эскадра Мак-Магона целиком вырвалась из Пихтовой.
      В довершение всех бед, больно ударив по ушам, взорвался «Тангом». Над фрегатом взметнулась туча пылающих обломков. Они накрыли беспомощный и неподвижный «Гронш», а некоторые долетели и до кормы «Камбораджо». Их пришлось заливать и присыпать песком.
 

* * *

 
      Пожара на флагмане удалось избежать, но это было единственной удачей за день.
      Бухта Пихтовая опустела. Вторую фазу боя покаянская эскадра проиграна точно так же, как и первую. Боеспособными у Чессамо оставалась только половина кораблей – линкоры «Камбораджо» и «Благой Угар». Ну и замыкавший строй фрегат «Акка» еще. Даже учитывая, что как минимум четыре боевых корабля Мак-Магона получили повреждения, надеяться на победу не приходилось. Более того, покаянский адмирал при желании мог довести сражение до весьма неприятного логического конца. У него теперь имелось почти вдвое больше пушек. Он располагал превосходством и в скорости хода, и в дальности огня. Кроме того, имел в запасе еще пару часов.
      Подумав это, вице-адмирал Атвид Чессамо почувствовал себя совсем неважно. Откуда взялась эта успокоенность, уверенность в том, что Мак-Магон будет прорываться где угодно, но только не в бухте Пихтовой? И кой черт дернул перед боем отправлять на верную гибель далеко не самый слабый из своих кораблей? Как бы кстати сейчас пришелся «Орасабис»! Ради восьми десятков пушек стоило потерпеть несносного маркиза…
      – Нет, – сказал начштаба, словно подслушав мысли шефа. – Мак-Магон атаковать не будет.
      – Почему?
      – Слишком велик риск получить повреждения, которые снизят эскадренную скорость. Тогда померанцы не смогут убежать от Василиу. А у них под охраной не только транспорты, но еще и личная яхта курфюрста.
      Чессамо едва сдержал вздох облегчения. В самом деле, выйдя из бухты, Мак-Магон не стал нападать. Он повел свои корабли почти строго на север. Потом, выйдя из зоны огня, вдруг совершил поворот на девяносто градусов. Один за другим его корабли ложились на курс полный вест.
      – Навстречу кораблям Василиу, а затем еще и Атрегона? – поразился флаг-адъютант. – Они что, надеются разбить основные силы флота Открытого моря?
      Начальник штаба покачал головой.
      – Нет. Мак-Магон рассчитывает проскочить мимо и затеряться в океане.
      Чессамо не удержался от вопроса, который вертелся на языке у всех:
      – А дальше, дальше-то что? И по какой причине они еще и транспорты с собой тащат?
      – Курфюрст собрался основать колонию, – сообщил проконшесс Лижн, старший душевед эскадры.
      – Вы так думаете, проникновенный?
      – Дело не в том, что думаю я. А в том, что такими сведениями располагает Святая Бубусида.
      Чессамо вновь почувствовал тревогу. Потеряно два корабля. Еще три серьезно повреждены. Задача не выполнена, Мак-Магон прорвался. Как на все это посмотрит Святая Бубусида? Есть ведь предел и благосклонности бубудумзела Гомоякубо…
 

* * *

 
      Вечером предыдущего дня к борту «Камбораджо» подходил пакетбот. Адмирал припомнил, что среди прочих адресатов получил несколько писем и проконшесс. В том числе и очень характерный квадратный конверт из желтой бумаги.
      Вот, значит, какая информация содержалась в послании эпикифора! Интересно, что еще? И почему эпикифор ничего не сообщил о намерениях Мак-Магона ему, вице-адмиралу? Это был знак, и знак нехороший.
      – Разрешите вопрос, обрат адмирал? – спросил Лижн.
      – Слушаю, обрат проконшесс.
      – Что вы собираетесь делать?
      Чессамо с плохо скрытой неприязнью посмотрел на душеведа. Будучи уроженцем Пампаса, он одновременно и презирал, и побаивался выходцев из соседней Тоботомбы.
      А Эджер, съер Гехт-Лижн, как раз и был типичным томботаном. Во всем – от субтильного телосложения до холодно-учтивых манер – он составлял полную противоположность типичному пампуасу. От него нельзя было услышать не только ругательств, но и ни одного лишнего слова сверх совершенно необходимого. Он никогда не улыбался, не повышал голоса и ходил бесшумно. Появлялся внезапно, появлялся везде, появлялся там, где его никак не ждали, и появлялся всегда некстати. А появившись некстати, молча буравил пронзительным глазом виновника какого-нибудь упущения. Буравил до полного изнеможения, до дрожи в коленках и бессвязного мычания. Матросы окрестили его за это Сверлильным Глазом. Только одно роднило Гехт-Лижна с уроженцами Пампаса – вера в собственную правоту. Прямо-таки несокрушимая вера. Но вопросы, надо признать, он втыкал мастерски. Прямо в печенку.
      Что вы собираетесь делать… Чессамо теперь гораздо успешнее смог бы ответить на вопрос о том, что делать он теперь ни за что не станет в сходной ситуации, буде такая еще представится. Во-первых, никуда он не отослал бы этот чертов «Орасабис». Во-вторых, не будет растягивать корабли поперек всей бухты, а соберет их в плотный кулак на самой середине. Чтобы было удобно выбросить его хоть вправо, хоть влево. В-третьих, всем кораблям прикажет первый залп обязательно дать «мотылями» и по рангоуту. В-четвертых… за одного битого трех небитых дают.
      Впрочем, спохватился Чессамо, – только не в ордене. У сострадариев оступившимся принято подставлять не руку, а ногу.
      – Что я собираюсь делать? Я собираюсь преследовать неприятеля.
      – Вряд ли это получится, – тихо сказал Лижн. – Кораблей осталось мало.
      – Вижу линкор «Умбаррага» и два фрегата! – крикнул сигнальщик, вытянув руку к зюйду.
      Из-за южной оконечности острова Пихтач показались мачты трех кораблей.
      – Отсиделись, – сквозь зубы процедил начальник штаба.
      – Вот! – обрадовался Чессамо. – С этим подкреплением мы нападем на арьергард Мак-Магона. Мы навяжем ему бой и… и продержимся до подхода основных сил.
      Гехт-Лижн упрямо покачал головой.
      – Сомневаюсь.
      – Ваше право, обрат проконшесс, – ледяным тоном произнес Чессамо. – Однако эскадрой командую я. Думаю, что мы успеем схватить за хвост Мак-Магона.
      – А я думаю, что нет. С нашей скоростью? Лучше сразу идти на соединение с нашими главными силами.
      – Обрат душевед, эскадрой командую я, – сдержанно напомнил Чессамо.
      – Атвид Чессамо, – тихо сказал Гехт-Лижн. – Пожалуй, вы уже не командуете эскадрой.
      – Не по-о-онял, – растягивая слово сказал вице-адмирал. Проконшесс пожал плечами и разъяснил:
      – Тут нет ничего непонятного. Мне очень жаль, но я вынужден отстранить вас от командования.
      – Лижн, вы в своем уме?! У вас нет таких полномочий!
      – Вынужден вас огорчить. Есть.
      И проконшесс протянул бумагу.
 

* * *

 
      Чессамо долго не мог прочесть прыгающие перед глазами строчки.
      Но почерк, тем более автограф, это он опознал мгновенно. Только теперь ему в голову пришло, что точно так же, как он следил за человеком эпикифора, то есть за адмиралом Василиу, другой человек эпикифора мог следить за ним самим.
      – Теперь вы признаете мои полномочия? – крайне утомленным голосом спросил проконшесс.
      Чессамо молча отвернулся. Лижн удовлетворенно кивнул.
      – Контр-адмирал Метример! Примите командование эскадрой.
      – Служу базилевсу-императору! – рявкнул начальник штаба, выпучивая глаза. Потом добавил: – И его люминесценцию.
      Проконшесс ордена Сострадариев старший душевед Эджер Гехт-Лижн со скукою кивнул.
      – Это правильно, адмирал. Потому что умно.
      На шканцы поднялись двое бубудусков – конвой. Потому что отставка в Пресветлой Покаяне неизбежно сопровождается арестом. В ордене считали, что так оно поучительнее.
      А на западе, растворяясь в лучах заходящего Эпса, исчезали паруса померанцев. Они лишили Пресветлую Покаяну вице-адмирала, четырех кораблей, не потеряли ни одного своего, более того, приобрели фрегат и скампавей.
      – И как же так вышло? – покачал седеющей головой контр-адмирал Метример, новый командующий эскадрой.
      Ему было о чем подумать.

       ВЕЛИКОМУ СОСТРАДАРИЮ.
       СОВЕРШЕННО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО.
       Секретность 4-й степени
 
       Обрат эпикифор!
       По делу о прорыве померанской эскадры отстранены от должностей, лишены званий, титулов и наград:
       1) бывший вице-адмирал Атвид Чессамо;
       2) бывший командир линкора «Орасабис» капитан первого ранга Антон де Кассарада;
       3) бывший командир линкора «Умбаррага» капитан первого ранга Рун Декастрис;
       4) бывший командир линкора «Гронш» капитан второго ранга Моллз Эндрин;
       5) бывший командир фрегата «Консо» капитан второго ранга Лере;
       6) бывший командир фрегата «Дюбрикано» капитан третьего ранга де Фридо-Бранш;
       7) бывший командир брига «Ямдан» капитан-лейтенант Донго.
       Решения приняты эскадренной коллегией Чрезвычайного морского трибунала. На аресте командиров кораблей особо настаивали личный представитель бубудумзела и обрат эмиссар Гломма. Против санкций в отношении Чессамо оба возражали, но смирились после предъявления энциклики Вашей люминесценции.
       В ожидании окончательного приговора все поименованные офицеры (за исключением Лере, который пока не изловлен) переведены на посыльное судно «Обрат Микулай» и отправлены в обитель Св. Аборавара для предварительного перевоспитания.
 
       Проконшесс Гехт-Лижн.
       Борт линейного корабля «Камбораджо»
 

* * *

 
      – Их сиятельство не принимают, – пролепетала горничная.
      – И меня? – удивился Гюстав.
      – Их сиятельство нюхают соль…
      – Ну-ну. Сейчас мы утешим их сиятельство.
      Люси действительно держала у носа какой-то флакончик, и глаза у нее были заплаканные.
      – Ну вот, – сказала она. – Добился? Рад? Сколько Раз тебе говорила?
      – Что?
      – Что язык твой – враг твой!
      – Но не твой же.
      Люси покраснела.
      Он отвел взгляд и стал смотреть на ее постель. На пышные подушки, вспоминая, свидетелями каких сцен они были, эти подушки. Очень хотелось вновь уложить на них Люси. Даже не уложить, а швырнуть. Чтобы испуганно, совсем не по-графски ойкнула. Вот такую, какая она сейчас есть, – злую, заплаканную, непричесанную. В этом кокетливом пеньюарчике, сквозь который так победно и так маняще проступает молодое тело… Ах, эти выпуклости, впадины, плавные изгибы! Сколько в них власти над мужчиной. Особенно – над стареющим…
      – Не подходи, – с угрозой сказала Люси и попятилась.
      – Можешь не опасаться, – сказал он. – В отличие от ордена, я чту права человека.
      Люси сбавила тон:
      – Гю! Пойми меня правильно.
      Гюстав усмехнулся.
      – Разве я понимал тебя когда-нибудь неправильно?
      Он пододвинул стул, сел на него верхом, положил руки на спинку, а подбородок – на руки. И приготовился услышать неизбежное.
      – Ну?
      Люси взорвалась.
      – Что значит это казарменное «ну»?! Сколько раз просила… Я не лошадь!
      – Похоже, что мы расстаемся, – помог он.
      – Расстаемся, – повторила Люси. – Если бы только в этом было дело!
      – А в чем еще?
      – Усатый птенчик, сорокалетний детеныш! Ты хоть на секунду задумывался о том, что из тебя сделают бубудуски? Перед тем как организовать Ускоренное Упокоение по четвертому разряду где-нибудь на Абораварах?
      – Конечно. В благословенной нашей империи об этом невозможно не думать.
      – Не смей строить из себя героя! Гюстав пожал плечами.
      – Да разве я строю?
      – А разве нет? Что, ты покаешься, будешь просить аудиенции у эпикифора? Не смеши меня!
      Гюстав усмехнулся.
      – Не буду.
      – Почему?
      – И то, и другое и вправду смешно. Сострадарии не умеют сострадать.
      – Но ведь прощают же иногда.
      – За это они изымают душу.
      Люси села на кровать и расплакалась.
      – Душу? Чурбан, солдафон! Я же тебя люблю. Так вот угораздило дуру! Даже ребенка хотела завести… Мальчика. Чтобы на тебя был похож. А ты ради красного словца, ради дешевой популярности в эскадроне, ради сомнительного удовольствия щелкнуть по носу люминесценция, не самого гнусного, кстати, – так вот, ради этого ты готов пожертвовать и своей жизнью, и нашими чувствами. Дамы и господа! Обратья и обратьи! Полюбуйтесь, какой я бесстрашный…
      – Нет, – сказал он.
      – Что – нет?
      – Не ради популярности. Популярность – всего лишь способ, инструмент.
      – Тогда ради чего?
      – Да плохо живется в Пресветлой Покаяне. Мало того что у нас абсолютная по идиотизму монархия, вдобавок страну грызет еще и эта злокачественная опухоль, орден. Вот я и хотел показать из-за чего у нас плохо живется.
      – Из-за сострадариев, друг мой, из-за сострадариев. Кто же не знает?
      – Да много кто. Прежде всего – они сами. В большинстве своем.
      – И ты решил объяснять бубудускам, что нехорошо быть бубудусками?
      – Ну, в доступной форме.
      – Это невозможно.
      – Не скажи. Фанатиков готовят в монастырях ордена. Там с юных лет вдалбливают совершенно дикие догмы. Но если в них верят наставники, верят и наставляемые. На детей ведь действуют не столько сами доводы, сколько внутренняя убежденность того, кто их приводит. А что, если пастырей заставить усомниться? Для этого и нужно выставлять весь их бред в смешном виде. То есть в истинном свете. К чему, кстати, сострадарии и призывают.
      Люси горестно рассмеялась.
      – Конечно, конечно! Потерявшие веру обратья-наставники начнут готовить некачественную смену. Из-за этого порочная цепь прервется и орден рассыплется как… как…
      – Как ржавая цепь, – подсказал Гюстав. – Да, так оно и случится. В конечном счете.
      – Только этот конечный счет ордену предъявят тогда, когда нас на свете уже давным-давно не будет! Ты знаешь, где-то я читала, что любая диктатура рано или поздно пожирает себя. Но вот беда: начинает она всегда со своих лучших, лакомых частей. Тех самых, которые в принципе могли бы ее спасти. Понимаешь?
      – Очень хорошо сказано. Кто написал?
      – Не помню. Но лучшая часть Покаяны – это такие дуралеи, как ты.
      – Спасибо.
      – Не за что! Все подпрыгиваете, напоказ себя выставляете. Дабы вас ненароком не забыли скушать, да?
      – Успокойся, я вовсе не собираюсь попадать в нежные лапы бубудусков.
      – А куда ты денешься?
      – Есть куда. Поедешь со мной?
      – Нет.
      – Почему?
      – Я слишком избалованна. Суровый быт сделает из меня невыносимую ведьму.
      – Ну, быт я как-нибудь обеспечу.
      – Сомневаюсь. Требования к жизни у нас очень разные, господин гвардеец.
      – Бывший.
      Графиня покачала очаровательно растрепанной головкой.
      – Ты никогда не перестанешь быть гвардейцем. Устроитель быта… Впрочем, главное не в этом.
      – А в чем?
      – Гю, я очень нужна отцу.
      – Это я понимаю. Но разве ты можешь чем-то ему помочь?
      Личико Люси страдальчески исказилось.
      – Не знаю. Зато знаю, что с тех пор, как он прогнал Арно, у него никого не осталось. Ни-ко-го. Это же страшно!
      – А ему кто-то нужен?
      – Не смей говорить так! Ты не понимаешь! Его никто не понимает. Все его видят таким, каким он хочет выглядеть. Сухим, холодным, равнодушным. А внутри он совсем другой. Беззащитный…
      – Кто, маршал?
      – Представь себе. Беззащитный и очень добрый.
      – Добрый?
      Гюстав промолчал.
      – Не далее как сегодня, он говорил о тебе.
      – Вот как? Не ожидал.
      – И зря. Папа вскользь упомянул твое имя и сказал, что границу с Поммерном перейти невозможно, лучше даже и не пытаться. Там все перекрыли фронтиеры, бубудуски и кавалерийские разъезды, а местное население вконец запугано и приучено доносить не задумываясь, рефлекторно. Не лучше дело обстоит и на границе с Муромом. До Драконьих гор и Альбаниса очень далеко. Так что остается…
      Гюстав встал со своего стула и подошел к открытому окну.
 

* * *

 
      Поместье Люси находилось на вершине холма.
      Из окон северного фасада просматривался утопающий в зелени императорский дворец Эрлизор, бухта Монсазо, а дальше, за башнями острова Дабур, на самом горизонте маняще блестело неподвластное сострадариям море.
      – Понятно. Люси, я этого не забуду.
      – Не забудь еще вот что. После папы ко мне неожиданно приехал Арно. Полчаса болтал о разных пустяках, а потом спросил о тебе. Тоже мимоходом, только вот уже совсем с другими целями, как ты понимаешь. Возможно, в Санации еще и не приняли решение о твоем аресте. Но Арно очень хочет выслужиться перед своими обратьями. Фу, слово-то какое…
      – Спасибо. Тоже не забуду.
      – Гю, постарайся его не убивать. К сожалению, он мой брат, хоть и сводный.
      – А если сам нападет? Ранить-то хоть можно?
      – Ну так… Не очень сильно, – сказала Люси. – Сумеешь?
      Гюстав усмехнулся.
      – Думаю, что да.
      – Ты возьмешь немного денег?
      – Нет.
      – Так я и знала. Что ж я без тебя делать-то буду?
      – А я?
      – А! – сказала она. – Дошло наконец?
      – Давно дошло. Только вот ничего не поделаешь. Прости! Не могу я закрывать глаза на проделки сострадариев. С души воротит от запаха вечно немытых тел, от подлого обычая наваливаться из-за угла и непременно вдесятером против одного. От их хамства. От нарочито уничижительных имен, которые они сами себе выдумывают. От изуверских истязаний, которым подвергают людей, уже сознавшихся во всем, что делали и что не делали. От их животной ненависти к любому мало-мальски образованному или просто честному человеку. От их слов, ни одному из которых нельзя верить. Само существование ордена делает дружбу опасной, честность самоубийственной, а красоту запретной… Но самое ужасное даже не в этом. Люси! Эпикифор затевает войну.
      – Войну? Почему ты так думаешь?
      – Есть много косвенных признаков. Но есть и прямые. Например – майское нападение на корабли Поммерна у мыса Мекар. Без ответа оно не останется. И что тогда? Я давал клятву базилевсу и Покаяне. А фактически воевать пришлось бы за грязные делишки бубудусков. Вот это уж – совсем чересчур, понимаешь? Поэтому хорошо, что они сами отправили меня в отставку.
      – Но если из армии выгоняют таких офицеров, как ты, что же будет со страной?
      – Возможно, что военное поражение пошло бы на пользу нашему несчастному отечеству.
      – Поражение? – удивилась Люси. – Какая в нем может быть польза?
      – Эх! Вину за неудачу обратья-сострадарии с большим удовольствием переложат на верхушку армии. Но внутриполитический кризис неизбежен. Хотя бы из-за экономического истощения страны. Следовательно, позиции ордена поколеблются.
      – На верхушку армии, – повторила Люси. – Послушай, а верхушка армии это ведь прежде всего…
      – Да. Военный министр.
 

* * *

 
      Внезапно в окно влетела синица.
      С испуганным писком она заметалась по спальне, присела на люстру, вновь взлетела. Гюстав отошел от окна, освобождая дорогу. Птица выпорхнула.
      – Он хороший полководец, – робко сказала Люси.
      – Знаю. Однако в случае победы маршал станет еще менее угоден эпикифору как слишком популярная фигура. И популярная где – в армии! Нешуточная угроза…
      Люси зябко передернула плечами.
      – Ты говоришь страшные вещи.
      – Это потому, что они похожи на правду. А правда в Пресветлой Покаяне лучезарной быть не может, ее лучше и не знать. Я бы и не говорил о страшных вещах, если б мог хоть как-то повлиять на ситуацию. Но увы, сам должен бежать.
      – Отец ни за что не согласится на эмиграцию.
      – Боюсь, что так.
      – Неужели для него нет спасения?
      – Только в случае плена.
      – Он скорее умрет.
      – Если прежде его не арестуют бубудуски.
      – Бубудуски? Боже мой! За что?
      – За первое проигранное сражение. Такое в нашей истории случалось множество раз.
      – Гю, я этого не переживу! Ты должен что-то придумать.
      – Уже придумал. Когда маршала арестуют бубудуски, его тем самым освободят от присяги. Остается освободить его самого. Это могут сделать, к примеру, горные егеря курфюрста.
      – Так бывает только в сказках.
      – Почему? От Неза-Швеерского прохода в сторону Ситэ-Ройяля идет всего одна дорога. Между тем долина Огаханга на очень большом протяжении почти не заселена. Леса, болота, глухомань. Мест для засады – хоть отбавляй.
      – Гю, позволь. Такой поворот событий невероятен. Требуется немыслимое сочетание благоприятных случайностей.
      – Как знать, как знать. Поверь, после всех чисток и расстрелов армия сейчас в таком состоянии, что будет весьма странно, если мы ненароком побьем Поммерн. А если не побьем, тогда арест военного министра неизбежен. И его не станут для этого отзывать в Ситэ-Ройяль. Какое там! Не в традициях Святой Бубусиды. Арестуют демонстративно, с отнятием шпаги и срыванием эполет. Прямо в полевом штабе, на глазах у подчиненных. Чтоб все знали, кто в доме хозяин…
      Люси облизала пересохшие губы.
      – Допустим, такое произойдет. Но захотят ли померанцы освобождать папу?
      Гюстав вновь оседлал стул.
      – Сударыня! До сегодняшнего дня я предполагал совершить путешествие только в Альбанис…
      – Мне кажется, мы говорим о довольно серьезных вещах, – вновь начала сердиться Люси.
      – …Но придется посетить и владения Бернара Второго.
      – О! Ты рассчитываешь убедить его высочество?
      – Маршал империи – заманчивый приз. Я попытаюсь. Чем курфюрст не шутит? Быть может, и получится. Если ты мне не помешаешь.
      – Я? Помилуй! Чем?
      – Тем, что останешься в Покаяне. Тебя же превратят в заложницу! Зная об этом, старик и вправду скорее умрет, чем сдастся егерям. Даже будучи арестованным бубудусками.
      Люси обхватила ладонями лицо.
      – Я уеду из Ситэ-Ройяля.
      Гюстав опять промолчал.
      – Ну хорошо, – с отчаянием сказала она. – Я забьюсь в самую дикую, беспросветную глушь и спрячусь среди коров. Я… я без ванны обойдусь!
      – Лю, этого мало. В стране, где система доносительства отшлифовывалась веками, спрятаться хотя бы на год невозможно. Подумай, ведь даже представитель столь почтенного рода, твой брат, превратился в… непонятно что. Граф де Гевон! Извини.
      Люси села на кровать. Ее плечики печально опустились.
      – Не за что. Эти же слова говорил мне отец.
      – Я очень рад, – с облегчением сказал Гюстав.
      – В Поммерне много красавиц. Ты меня не бросишь?
      – Да как можно… – пробормотал он, гладя ее яркие, упругие соски нерожавшей женщины. – Тебя, пожалуй, бросишь…
      И бросил ее на подушки. Люси испуганно, совсем не по-графски охнула.
 

* * *

 
      Вечером Гюстав сидел в портовом кабачке, пил плохое вино и не понимал, зачем потребовалось назначать встречу в столь небезопасном месте.
      Завсегдатаи, народ сплошь горячий, уже довольно бесцеремонно поглядывали на его затемненное полями шляпы лицо. Время для прямых выпадов еще не настало, но бывший капитан, прошедший по пути в гвардию его величества весьма многогранную школу, прекрасно знал, что оное время наступит непременно-обязательно. В таких местах, где компании складываются годами, и где все друг друга знают отнюдь не понаслышке, с чужаком, прячущим свое лицо, иначе не поступают.
      В глазах всех этих матросов, грузчиков, бродяг и их потрепанных подруг, он выглядел в лучшем случае одним из тех доносчиков, которым сам и придумал столь удачное название. И если публику что-то до поры и останавливало, так это необычная для пискала длинная шпага. Ну, и пожалуй то, что Гюстав пришел сюда один. Так поступают либо совсем уж бестолковые овечки, либо очень матерые волки. На овечку Гюстав не походил.
      Время тянулось медленно, бестолково, скукотно. Во дворе шел дождь и лаяли собаки. За мокрым окном все никак не мог сгуститься северный вечер, но в трактире зажгли плохонькие свечи, которые теней давали больше, чем света. От очага пахло дымом и пережаренным мясом. Шумная компания резалась в карты, и, казалось, не обращала на Гюстава никакого внимания. Но к нему подошел хозяин. В матросском колпаке и с узкими щелочками на месте глаз.
      – Не желает ли господин выпить еще?
      Господин кивнул.
      – Угодно ли господину отужинать?
      – Нет.
      Хозяин мялся, не уходил.
      – Любезнейший, – холодно сказал Гюстав, – я пробуду здесь ровно столько, сколько потребуется. Если ты это хотел узнать.
      – Как будет угодно господину.
      Кабатчик с поклоном удалился. Его попытка спровадить чужака подобру-поздорову не удалась. Чужак оказался либо тупым, либо имел вескую причину рисковать. В любом случае пусть теперь выкручивается сам. Бьющейся посуды в портовых трактирах не держат. Кроме бутылок, конечно.
 

* * *

 
      Человек, назначивший встречу, не показывался. Несколько лет назад этого человека Гюстав нашел на лесной дороге в окрестностях Эрлизора, загородного дворца базилевса.
      Человек сидел у толстой сосны и левой рукой пытался приладить импровизированную шину к раздробленной правой руке. На поляне вокруг него валялось разнообразное оружие, а также довольно много бубудусков. Был он в сознании, но шевелился слабо, ранения мешали.
      Гюстав, конечно, не мог не почувствовать уважения к человеку, сумевшему, а главное – не побоявшемуся уложить на свежую весеннюю травку почти дюжину обратьев. Но еще больше его поразило то, что все они были живы! Ранены, оглушены, но – живы. Чтобы разделаться с одиннадцатью противниками и ни одного из них не убить, – для этого требовалось незаурядное мастерство.
      Незнакомец назвался Мартином. Гюстав перевязал его, усадил в седло и отвез в загородное имение Люси. Ничего не спрашивал. Вечером того же дня нашел сильно пьющего лекаря и показал ему кулак.
      – Сударь, – оскорбился достойный эскулап, – я не доношу на людей, которые запросто могут меня убить.
      – Кажется, я не ошибся. Вы все правильно поняли, гуманнейший, – сказал Гюстав и разжал кулак.
      Оттуда посыпались золотые цехины. Все месячное жалованье капитана гвардии.
      Служитель медицины нервно раскашлялся. А когда прокашлялся, заявил, что за такие деньги и мертвеца с того света вернет. Если, конечно, мертвец будет достаточно свежим.
      – Уж я постараюсь, съер! Поверьте. И он постарался. Впрочем, излечился Мартин не столько благодаря сомнительным услугам врачевателя без лицензии, сколько с помощью каких-то своих таинственных снадобий. Выздоравливал он поразительно быстро – через неделю встал на ноги, а еще через пару дней и вовсе собрался уходить.
      Гюстав удивился, но не особенно. Бывают люди не от мира сего, люди, поймавшие отстветы великих знаний предков-землян и этими знаниями возвышенные. Вот за это их сострадарии и не терпят. А точнее сказать – люто ненавидят, поскольку смертно, до икоты боятся.
 

* * *

 
      Мартин предложил Гюставу денег. Гюстав отказался.
      Тогда Мартин очень серьезно заявил, что долг свой оплатит подобной же монетой, возможности у него есть. Высказал мнение, что рано или поздно такому человеку, как Гюстав, в такой стране, как Покаяна, эти возможности потребуются. Спросил, знает ли Гюстав первые строки муромского Заповедного.
      – К человецем приветлив будь, – ответил Гюстав. – И к животинам милостив.
      Мартин кивнул. Потом рассказал, как можно с ним связаться, и протянул левую руку (правая все еще была в гипсе). Грустно улыбнулся, и, слегка пошатываясь, вышел.
      А Гюстав долго смотрел в закрывшуюся дверь. Думал о множестве вещей, о которых мог бы порассказать этот странный Мартин. Мог, но не рассказал. Ушел, оставив на душе томление по неизведанному и горький осадок неоправданных надежд… Редко встречаются люди, способные пробуждать такие чувства. Реже тех, кто в одиночку способен уложить одиннадцать бубудусков.
      Такие люди обычно не ошибаются. Предсказание таинственного Мартина сбылось. После отставки для Гюстава настало очень подходящее время проверить и обещание Мартина, и его возможности, поскольку положение, в котором оказался Гюстав, было более чем неприятным.
      Он догадывался и о том, кому обязан своей отставкой, и о том, что будет дальше. Но знал, что сразу ареста не последует.
      Не первый век сострадарии у власти. Попривыкли к тому, что жертвы Святой Бубусиды, их карательного органа, давным-давно не то что сопротивляться, даже спастись не пытаются. Орден пропитал все поры общественной жизни, орден стал значительной частью самой жизни. Орден был так всеобъемлющ, так уверен в собственном могуществе, что людям, оказавшимся под угрозой ареста, специально оставлял несколько дней того, что в Покаяне считалось свободой.
      Не из сострадания, нет. Уподобляясь пауку, орден впрыскивал разлагающие соки в еще живую жертву. И оставлял ее побегать. Для того чтобы она как следует помучилась и даже помочилась страхом. Увидела, как от нее отворачиваются самые близкие люди. Чтобы ощутила себя зачумленной, размочаленной и вконец конченной. Без малейшего просвета впереди. Чтобы ОДУМАЛАСЬ. То есть, чтобы на полусогнутых коленках сама приползла в ближайший метастаз бубусиды – вымаливать справедливое воздаяние. Многоопытные отцы из Санация давно уже знали, что проще не ломать человека, а дать ему сломаться самому. Потом, в качестве награды, предоставить еще и честь послужить ордену.
      Действовало! Проще простого…
 

* * *

 
      Однако изредка случались и осечки. Бывший капитан гвардии Гюстав Форе ни одумываться, на приползать не собирался. Вместо этого заехал на квартиру, быстро переоделся и кружным путем отправился на рыбный рынок.
      Протолкался там больше часа, выпил кружку пива, съел копченого палтуса. Окончательно убедившись, что слежки нет, подошел к густо исписанной стене соляного склада. Там среди многочисленных объявлений он быстро написал четыре буквы – «GF-MN». Потом нырнул в толпу, тщательно осмотрелся и повторил надпись на стене пожарной вышки.
      GF – MN: Гюстав Форе – Мартин Неедлы…
      Теперь оставалось ждать, разыгрывая столь привычное бубудускам беспросветное отчаяние обреченного. Гюстав успешно справился с этой задачей в скромном (деньги уже следовало экономить) ресторанчике, где напивался на глазах по крайней мере у четырех пискалов.
      Переигрывать, впрочем, не стоило. Поэтому когда один из обратьев слишком уж злорадно ухмыльнулся, съер Форе не задумываясь съездил ему в то, что называлось лицом. А в его лице – всему ордену Сострадариев. С большим удовольствием и от всей души. Так, чтоб фингал занял как можно больше площади. Чтоб багровел, синел и зеленел не меньше месяца.
      И на душе заметно полегчало. Больше, чем от муромской водки.
 

* * *

 
      После расставания с Мартином прошло довольно много времени. Больше трех лет.
      Тем не менее уже на следующий день вместо букв, оставленных Гюставом, красовался призыв посетить трактир некоего мэтра Портобелло. И на соляном складе, и на пожарной вышке. Случайное совпадение практически исключалось. Гюставу явно указывали место встречи, но не ее время. Потому и приходилось ждать. Вопреки всем намекам упомянутого Портобелло.
      Кабатчик между тем принес новую бутылку и отправился за стойку. Там он принялся перетирать оловянные кружки, однако занимался этим недолго, вдруг отчего-то насторожился.
      Собаки во дворе залаяли громче, взвыли, потом одна из них заскулила. Распахнулась дверь. Десяток матросов во главе с рослым бородатым малым ввалились в залу. Хозяин тут же подобострастно засеменил им навстречу.
      – Здорово, Портобелло, – весело сказал бородач. – Там собачонку твою малость пришибли, ты уж извиняй.
      – И ты не сердись, Рикки. Сам понимаешь, без раннего предупреждения в моем деле никак нельзя.
      – Понимаю, – сказал Рикки. – А кто это за моим столом якоря бросил?
      – Неизвестно, – ответил кабатчик. – Полагаю, у господина здесь дело.
      – Дело? Да еще у господина? – удивился Рикки. – Здесь? Любопытно, любопытно.
      Он решительно прошагал в угол, пододвинул табурет и уселся прямо перед Гюставом.
      – Добрый вечер, сударь. Вы здесь новичок, могли и не знать. Видите ли, я с приятелями иногда ужинаю за этим столом. Привык, знаете ли. Полагаю, вы такую привычку завести еще не успели. Посему, будьте добры избрать другое место.
      Тон и смысл сказанного настолько превышали пределы допустимого для капитана гвардейских кирасир, пусть и бывшего, что Гюстав не стал тратить слов. В подобных обстоятельствах его не раз выручала мгновенная решительность. В таких обстоятельствах колебаться – значит сразу проигрывать. Молодчиков, подобных Рикки, съер Форе повидал не так уж и мало, начиная еще с казарм кадетского корпуса. Получив одну уступку, они сразу требуют следующую, покрупнее.
      Гюстав встал и тяжелый стол послушно, как-то сам собой перевернулся на бок, едва не придавив наглецу ноги. Остатки вина щедро выплеснулись на панталоны Рикки.
      Пока бородач хлопал ресницами, Гюстав деловито извлек пистолеты и взвел курки.
      – Альбанец? – спросил он.
      – И что? – спросил бородач.
      – Дул бы в свой Альбанис, вот что. Тут у нас попадаются рифы, мореход.
      – Да вы, сударь, забияка, – изумленно сказал Рикки. На его щеках медленно проступал румянец.
      За спиной предводителя захохотали матросы. Гюстав мельком глянул на них, и те вдруг примолкли. Кой-чем серьезным на них сквозануло. Почуяли, бродяги.
      Гюстав быстро соображал. Старика и юнца в расчет можно было не принимать, но оставались еще и остальные. Вдобавок Портобелло со зловещим видом запер дверь на засов.
      Вот это было смешно. Чудило, зачем человеку дверь, если рядом есть окно? Вряд ли такой тертый калач, как Портобелло, этого не понимал. Видимо, трактирщик своими действиями просто показывал, на чьей он стороне. И молча советовал этим самым окном воспользоваться. Пока еще имелась такая возможность.
      Запоздало взвизгнули женщины.
      – Тихо, дуры, – рявкнул кабатчик. – Ну-ка, убирайтесь через кухню. Да поживее!
      Публика поредела, но у оставшихся физиономии были до удивления неприятными.
      – Что же вы не стреляете, сударь? – полюбопытствовал Рикки. – Прикидываете, сколько можно свалить из двух пистолетов? Лично мне сдается, что двоих, не более.
      Гюстав молчал, глядя ему прямо в глаза. Бородач озадаченно сказал:
      – М-да, не припомню таких отчаянных в полиции его величества. Жаль, что дело так далеко зашло, съер. Не стоило мебель переворачивать.
      – Не стоило хамить.
      – Возможно. Однако сдать назад уже не получится. Ни у вас, ни у меня. Но вот что могу предложить. Потрудитесь убрать свои стрелялки. Там, на поясе, у вас еще что-то подвешено. Условие таково: одолеете меня, вас никто не тронет. Устраивает?
      – Нет. Возможно, вам бы я и поверил, но остальному обществу – слуга покорный.
      – Тогда стреляйте, – усмехнулся Рикки. – Вот он я, в чем заминка?
      – А, черт с вами, – сказал Гюстав.
      – Черт всегда с нами.
      – Сейчас проверим.
      Гюстав отпихнул ногой табурет и вышел из-за стола. Выкованный из прекрасной стали клинок с тихим звоном покинул ножны.
      – Денхорн? – спросил Рикки.
      – Угу.
      Рикки кивнул. Свою шпагу он вынул с тем же звоном. Легко, даже с некоторой ленцой отразил первый пробный выпад. Противник чувствовался не слабый.
      Контрвыпад, звон парирующего удара, и чья-то ненароком подставленная нога, которую Гюстав с удовольствием припечатал тяжелым армейским сапогом.
      – Ох, мозоли, мои мозоли, – запричитал верткий кривоносый матрос.
      Рикки бросил на него взгляд.
      – Все, все, капитан. Старый Джованни отныне честен, что твой анге… тьфу, черт! Подвернется же на язык такое.
      Противники остановились, оценивающе разглядывая друг друга. Неожиданно из кухни прибежал испуганный Портобелло.
      – Прячьте шпаги, господа, прошу вас!
 

* * *

 
      – Прячьте, же! Полиция!
      Снаружи долетел заливистый лай. Послышались мерный топот, голоса, лязг железа.
      Недобро усмехаясь, Рикки посмотрел на Гюстава.
      – Кажется, вы в чем-то меня подозреваете? – багровея, спросил Гюстав.
      Вместо ответа Рикки сделал сильный и очень быстрый выпад. Гюстав успел лишь немного отклонить лезвие, прорвавшее рукав и оцарапавшее плечо.
      – Ребята! – завизжал кривоносый Джованни. – Бей бей пискала! Это он, он альгвасилов навел!
      Приглашение было принято. В Гюстава полетели табуретки, каминные щипцы, тяжелые оловянные кружки, пущенные, впрочем, не очень верными руками. По-настоящему опасным оставался один Рикки. Он кружил, делал обманные движения, выбирая момент для неотразимого удара. И молчал.
      Гюстав был вынужден уделять внимание многим противникам, стремившимся достать его, кто ножом, кто кочергой. Краем глаза он уловил, что мерзкий старик дотянулся до одного из пистолетов, брошенных на лавку.
      Но стрельба отнюдь не входила в планы почтенного хозяина. С неожиданным проворством кабатчик сгреб Джованни в охапку и намертво притиснул его к своему брюху.
      – Са… ту… шишь… бо… ров… – в несколько приемов выдохнул кривоносый.
      Тут в дверь сильно заколотили.
      – А ну-ка. Именем базилевса-императора!
      – Рикки, – рассудительно произнес пожилой матрос, – пора ставить бом-брамсели.
      В таверне установилась тишина. Бородач нехотя вложил шпагу в ножны и молча прошел на кухню, не удостоив взглядом бывшего противника. За ним поспешно потянулась остальная компания. В несколько секунд таверна опустела.
      Приблизился растерянный хозяин, оставаясь, впрочем, за пределами досягаемости шпаги Гюстава. Этому-то деваться было некуда.
      – Сударь, у вас есть все основания мне отомстить. Прошу вас, не делайте этого. Не ради меня, но ради моей семьи! Трое дочек…
      Из кухни выглядывали печальная женщина и упомянутые дочки.
      – Я умею быть благодарным, – продолжал хозяин. – Подумайте, кому в наше время бывает лишним надежный человек?
      – Ладно. Открывай дверь, надежный человек.
      – Так я могу надеяться?
      – Я еще никого не выдавал полиции.
      – О, благодарю вас, съер!
      Дверь содрогнулась от ударов.
      – Сейчас, сейчас, господа, – крикнул кабатчик. – Вы согнули мой засов!
      Снаружи пообещали согнуть ему что-нибудь более важное, если он не поторопится.
 

* * *

 
      Гюстава удивило, что кроме обычных алебард альгвасилы были вооружены еще и мушкетами. На некоторых даже красовались кирасы. Командовал отрядом толстый, шумливый, лысый и чудовищно усатый алькальд Мармиль.
      – Дьявольщина! – заявил Мармиль с порога. – Кого я вижу! Дорогой съер, что за потасовку вы тут учинили?
      – Да так, размялся немного.
      – Ну, – сочувственно молвил Мармиль, – разрядка вам сейчас очень нужна.
      – И хорошая выпивка, дорогой алькальд. Составите компанию?
      Такое предложение полицейскому со стороны капитана гвардии, пусть и бывшего, стоило немалого. Особенно в присутствии подчиненных.
      – Что за вопрос! Когда я отказывался? Только потом вам грозит штраф за порчу имущества, уж не обессудьте.
      – Пустяки. Портобелло, надеюсь, вы нас угостите?
      Кабатчик с поразительной быстротой отыскал бутылку.
      – Обрат алькальд! Материальных претензий не имею, – выпалил он.
      – Вот и чудесно, – сказал Мармиль, пробуя вино. – Тогда придется арестовать вас, досточтимый мэтр.
      – О, пресветлый! Да за что?
      – Винцо неплохое, черт побери. Но в вашем кабаке совершено нападение на дворянина.
      Портобелло вперил умоляющий взгляд в Гюстава. Гюстав щедро плеснул в кружку алькальда.
      – Дорогой Фернан, я не хотел бы, чтобы история получила огласку. Она мне сейчас ни к чему, понимаете? Дама…
      Мармиль осушил кружку, гулко захохотал и ткнул Гюстава кулаком.
      – Понимаю, все понимаю, поэтому до сих пор жив-здоров. Но не могу, – сказал он. – Кого-то же я должен арестовать.
      – Что, это так обязательно?
      – А как же, друг мой! Сами посудите. Гоняю по городу двадцать пять солдат – и ни одного врага базилевса. Можно подумать, их нет! Позор, конец престижу. К тому же, по секрету вам скажу, платят мне за сданную голову.
      – А, только-то. Ну, эту проблему мы сейчас решим.
      – Каким образом?
      – О, простейшим. Помните моего вороного?
      Мармиль отставил недопитую кружку.
      – Ага. Того, с белыми чулками?
      – Да.
      – Помню, как не помнить. Великолепный жеребец! И что же?
      – Предлагаю его вам.
      Префект укоризненно покачал головой.
      – Подарок при исполнении – это взятка, дорогой Гюстав.
      – Кто говорит о подарке? Готов уступить за… э… полтора цехина.
      – За сколько, за сколько? – не поверил своим ушам Мармиль.
      – За полтора. Устроит?
      – Идет. Только вот беда, – Мармиль похлопал по карманам, – я не ношу с собой кошелька на службе.
      – Мудро.
      – Да. Позору не оберешься, если стянут.
      – Что и говорить, – согласился Гюстав.
      – Так вот, денег при мне нет, – радостно повторил алькальд.
      – О, пустяки, – сказал мэтр Портобелло наиболее благородным из своих голосов. – С удовольствием стану вашим кредитором, обрат алькальд!
      – Договорились, – сказал Мармиль. – Но учтите, я здесь ни при чем. Деньги вы даете не мне, а благородному капи… съеру Форе. Как поняли?
      – Почту за честь.
      Алькальд допил вино и со стуком поставил кружку.
      – Сержант, вы видели в этом убогом кабачке врагов базилевса?
      Сержант обвел таверну фиолетовым носищем, крякнул и очень здравомысленно изрек:
      – Да нету ж никого, шеф. Окромя следов драки.
      – Вот и мне так показалось, обрат мой, хранитель закона. Возьмите пару бутылок. Жить-то всем надо… По милости Пресветлого.
      – Кры-гом! – мгновенно скомандовал сержант. – Шевелись, дармоеды! Думаете, враги базилевса нашего, императора ненаглядного, только и знают, что по кабакам сидеть? Шиш вам, рахитики! Враги, они есть везде повсюду! Только в других местах прячутся. Дошло до дышла?
      – Так точно, обрат сержант. Ясно.
      – А кому неясно – морду набью. Ну-ка, шагом… арш!
      Громыхая и лязгая, альгвасилы двинулись к выходу. Мармиль доверительно склонился к Гюставу.
      – Будьте осторожнее, съер. Ордера на ваш арест у нас еще нет, но увольнением из армии дело не ограничится. А от серых пискалов ни жеребцом, ни даже телкой не отделаешься. Впрочем, кому я советую? Умный человек всегда сообразит, чем прикрыть вместилище мозгов!
      Тут он подмигнул, гулко захохотал, напялил на лысую голову шляпу и удалился.
      – Сударь! Так вы и есть тот самый знаменитый капитан Форе? – почтительно спросил кабатчик.
      – Бывший капитан.
      – Не имеет значения! Не далее чем вчера в этом трактире пели ваши песни.
      Почти не фальшивя трактирщик пропел:
 
Струятся осыпью дорожки,
Невесть куда зовут людей,
Невесть зачем плодятся кошки
Великой родины моей…
 
      – Это ж ваши стихи?
      – Так говорят.
      – Чем могу быть полезен?
      – Постель, – сказал Гюстав. – И разбудите, когда кто-нибудь спросит меня и при этом скажет, что долг платежом красен. Всем прочим отвечать, что…
      – Понял. Я буду очень удивляться. Вот так.
      Портобелло развел руки.
      – Разве может в портовом кабаке ночевать гвардейский капитан?
      – Бывший.
      – Не имеет значения! Капитанов много, но песни пишет один. А мы-то вас за пискала приняли… Это ж могло такое в голову прийти! Извините, съер. Доносчиков в наших злачных местах давно уж повывели, вот я нюх и потерял.
      – Постель, – повторил Гюстав.
      Он не спал уже две ночи. Потому что бубудуски имели обыкновение приходить по ночам. Как ни храбрись, к этому следовало быть готовым.
 

* * *

 
      Портобелло растолкал Гюстава уже после полуночи.
      – К вам пришли, сударь. Долг, мол, платежом красен. Так и говорят.
      Гюстав спал не раздеваясь. Плеснув в лицо водой, он спустился в нижний зал.
      Следы драки там уже ликвидировали, перевернутые стулья громоздились на столах, а пол подметала шустрая девчушка.
      – На улице, – прошептал кабатчик.
      Гюстав ощупал пояс. Непривычно было ощущать вместо двух привычных рукояток только одну. Стащил-таки кривоносый Джованни! Но сейчас было не до поисков пропавшего пистолета.
      – Его кто-нибудь пасет?
      – Да вроде нет.
      Прикрывшись на всякий случай рукой (этот нехитрый прием не раз выручал его при внезапных ударах по голове), Гюстав вышел во двор.
      По-прежнему моросил дождь. С неба в редкие разрывы облаков проглядывали лишь единичные звездочки, но ночь оставалась светлой.
      – К человецем приветлив будь, – произнес кто-то твердым муромским говором.
      – И к животинам милостив, – отозвался Гюстав.
      У ворот обозначилась тень.
      – За мною следуй, боярин. Шагах в двадцати. Если я попадусь альгвасилам, беги в рыбный порт, иди вдоль причалов. Тебя опознают. Понял ли?
      – Понял. Вдоль причалов.
      Но убегать не пришлось. Проводник оказался бывалым, патрули обходил легко. Хитрыми петлями он привел Гюстава к дальней пристани и тихо свистнул.
      Под пирсом тьма сгустилась, легкий ялик будто всплыл из глубин и затабанил перед ними. Снизу протягивали руки.
      – Хвоста нет, – прошептал проводник. – Навались, ребяты.
      Весла ушли в воду без плеска, на совесть смазанные уключины не скрипели. Матросы были дюжие, отдохнувшие, гребли в полную силу.
      Огни рыбачьей слободы, располагавшиеся сначала справа, начали перемещаться за корму. А по носу в серых сумерках вырисовывался силуэт небольшого двухмачтового судна, на котором мерцал один-единственный фонарь. Да и тот погас, как только ялик стукнулся о борт.
 

* * *

 
      Не успел Гюстав подняться и на четыре ступени шторм-трапа, как был подхвачен и поставлен на слегка покачивающуюся поверхность.
      – Пожалуйте сюда, съер.
      На юте, в низкой кормовой надстройке, открылась дверь. Перешагнув коммингс, Гюстав оказался в слабо освещенном коридочике и впервые смог как следует разглядеть проводника, – высокого и, по-видимому, очень сильного мужчину с седыми волосами. Одет он был типично по-муромски – в подпоясанную рубаху, холщовые штаны и сапоги с высокими голенищами.
      – Феодором меня кличут, – сказал проводник. – А твое имя мне ведомо.
      Пустую глазницу Феодора пересекал глубокий шрам. Но его уцелевший глаз наверняка повидал очень многое.
      – Хорошо. И где хозяин? – спросил Гюстав.
      – А здесь, – Феодор открыл дверь и отступил, пропуская гостя.
      В маленькой каюте за столом с бумагами сидел тот, кого Гюстав несколько лет назад спас. Он встал и спокойно протянул руку.
      – Ну, здравствуйте, мой благородный рыцарь! Очень рад вас видеть.
      – Здравствуйте, Мартин.
      – Садитесь.
      Гюстав сел и стал разглядывать хозяина. С тех пор как они расстались, тот заметно изменился. Загорел так, будто пару лет пролежал на бархане. Морщины у рта обозначились резче, глаза несколько запали. Но взгляд остался все тем же – острым, понимающим, грустным и веселым одновременно.
      – Извините, что не смог прийти в таверну. Уж очень мною бубудуски интересуются, – сказал хозяин. – И вами, я полагаю, тоже? Мне сказали, что вы уже не служите его величеству.
      – Так и есть. Свободен от присяги. Не думал, что вы об этом уже знаете.
      – Капитан гвардии – фигура заметная.
      – Даже слишком, – вздохнул Гюстав.
      – Понимаю. В какой помощи нуждаетесь?
      – Извините, я сразу перейду к делу. Мне нельзя оставаться в Покаяне.
      Мартин кивнул.
      – Никак нельзя. Это мы устроим.
      – Когда?
      – Прямо сейчас.
      Мартин встал, выглянул в коридор и громко приказал сниматься с якоря. Потом вернулся на место и спросил:
      – Ну а дальше что?
      – Мне нужно попасть в Поммерн. А дальше – пока не знаю.
      Гюставу показалось, что его ответ несколько удивил хозяина.
      – В Поммерн?
      – Да. У вас что, плохие отношения с курфюрстом?
      Мартин рассмеялся.
      – Совсем наоборот, очень неплохие. С некоторых пор я – померанский барон. И даже майор померанской разведки. Вас это не смущает?
      – Не слишком. Ожидал чего-то подобного. Но в чем тогда проблема?
      – Бригантина «Аонга», на которой мы находимся, не скоро попадет в померанский порт. Есть спешное дело. Когда вам требуется попасть в Поммерн?
      – Не позже зимы.
      – До зимы? Что ж, до зимы что-нибудь придумаем. А пока могу предложить вам чин гауптмана курфюрстенвера.
      – Я не могу воевать против бывших сослуживцев.
      – Жаль. Рано или поздно это сделать придется. Видите ли, иначе не свернуть шею сострадариям.
      – Понимаю. Но – не могу.
      – Ладно, не надо. Тогда предлагаю должность художника.
      – Художника?
      – Я помню ваши пейзажи. Они мне понравились.
      – Благодарю, – сказал Гюстав. – И что я должен буду рисовать?
      – То же, что и раньше – пейзажи. Нам предстоит длительное морское путешествие, много работы по картографированию и описанию дальних берегов. Будет здорово, если эти описания дополнятся зарисовками. Ну как, возьметесь? Времени на раздумья вам дать не могу, ответ нужен сейчас, поскольку мы уже покидаем гавань Ситэ-Ройяля. Контракт – не меньше, чем на два года. Жалованье…
      Гюстав махнул рукой.
      – Я слышал, что его высочество скупцом не является. И я вам верю, герр майор. Согласен.
      – Не торопитесь. Есть и другой вариант. Вы будете просто моим гостем и высадитесь в первом попутном порту, который вас устроит.
      – Это – благородное предложение. Но я хочу зарабатывать свой хлеб.
      – Твердое решение?
      – Да.
      – Хорошо. Думаю, жалеть вам не придется.
      – Почти уверен в этом. Но у меня есть одна важная просьба, от которой зависит все остальное.
      – Говорите.
      – Примерно в дюжине миль к северу от Монсазо есть небольшая бухта.
      – Бухта Фьюго?
      – Да. Герр майор, там меня ждет женщина.
      – Мадемуазель Люси?
      – Как вы догадались?
      – Три года назад я ее видел.
      – Насколько помню, только однажды.
      – Да. Но ее трудно забыть.
      – Каков ваш ответ?
      – Неужели можно отказать в помощи женщине, под кровом которой вы меня лечили? Идемте к капитану.
      Мартин открыл дверь и они вышли на палубу.
 

* * *

 
      Слегка накренившись, «Аонга» под верхними парусами огибала замок Контамар. За штурвалом бригантины стоял тот самый бородач, с которым Гюстав дрался в таверне Портобелло.
      – Рикки, – сказал майор.
      Бородач обернулся.
      – Рикки, хочу представить вам съера Гюстава Форе. С сегодняшнего дня он служит Поммерну.
      – Мы уже знакомы, – мрачно сказал Рикки.
      Майор Неедлы приподнял бровь.
      – Давно?
      – Около двенадцати часов. Съер Форе, я должен вернуть вам пистолет.
      – Это все? – усмехнулся Гюстав.
      Рикки побагровел.
      – Нет, – выдавил он. – Примите мои извинения.
      Майор усмехнулся.
      – Господа! Что бы там между вами не произошло, уверяю, вы оба – достойные люди. Будет досадно и глупо, если ложные чувства помешают вам в этом убедиться.
      Гюстав протянул руку.
      – Вы хорошо фехтуете, – сказал он.
      – Благодарю, – сказал Рикки. – Вы тоже… не промах.
      Удерживая штурвал левой рукой, правую он протянул для пожатия.
      – Курс меняется, – сказал фон Бистриц. – Мы должны зайти в бухту Фьюго, капитан. Желательно – ночью.
      – Это не проблема, – отозвался Рикки. – Проблема в том, как выйти из бухты Монсазо. Там, впереди, – имперский корвет «Чейро». После бегства каких-то преступников из тюрьмы эпикифора он проверяет все выходящие из гавани суда.
      – Пора спускаться в трюм?
      – Думаю, что да. Джованни, помоги.
      К ним приблизилась еще одна личность, знакомая Поставу по трактиру Портобелло.
      – Идемте, господа, – глядя в палубу, сказал кривоносый Джованни.
      – Что, придется лезть в бочки для солонины? – спросил Неедлы.
      – Их-то и выстукивают в первую очередь, сэр. Нет, почтенные. Никуда прятать мы вас не будем вообще. Вместо этого займемся вашей внешностью. Должен вам сказать, что десять лет я проработал гримером в королевской опере Кингстауна. До тех пор, пока ко мне не пришел этот сорвиголова Рикки со своими деньжищами… Мистер Неедлы, разрешите вопрос?
      – Да, пожалуйста.
      – Кто вас, простите, столь безобразно подстриг в последний раз? Право слово, такое впечатление, будто вы в руках у бубудусков побывали.
      Майор Неедлы неожиданно рассмеялся. А Гюстав внимательно прислушался к тому, как он смеется: человека легко понять по его смеху.
      Померанский шпион смеялся совершенно непринужденно и с большим удовольствием. Но было похоже, что смеялся он не только над своей прической. Возможно, еще и над бубудусками. Такое право у него, безусловно, имелось.
 

* * *

 
       АДМИРАЛ-АНШЕФУ ФЛОТА ОТКРЫТОГО МОРЯ
       АНДРАКОНУ ВАСИЛИУ ЛИЧНО
 
       Обрат адмирал!
       Великий сострадарий весьма грустно опечален прискорбными событиями в бухте Пихтовой. Эпикифор выражает смиренную надежду на то, что предерзкие померанцы все же будут отысканы независимо от того, в какой уголок океана они забьются. Иначе трудно рассчитывать на благожелательность базилевса нашего, императора.
       Эпикифор также пребывает в некотором недоумении по поводу того, сколько еще надо послать кораблей флоту Открытого моря, чтобы их наконец оказалось достаточно. Правильно ли Он понял, что 27 единиц мало? Верно ли при этом, что вся эскадра курфюрста по-прежнему имеет всего 7 боевых кораблей? Или после не совсем обычного сражения в Пихтовой их стало больше?
 
       Записано со слов Его люминесценция – коншесс Глувилл,
       Последний секретарь.

      Как и предсказывал адмирал Метример, эскадра Мак-Магона поставила все паруса и несколькими часами позже, имея скорость одиннадцать узлов, проскочила сначала мимо борющихся с противным ветром кораблей Андрокона Василиу, а затем благополучно разминулась и с Атрегоном. В досадных пределах видимости. Но за пределами дальности огня.
      Имперские корабли спешно развернулись, бросились в погоню, однако уже через сутки безнадежно отстали, поскольку и «Мегион», и «Гримальд», получившие наиболее серьезные повреждения, все же сохраняли превосходство в скорости над широкими и высокобортными линкорами Василиу.
      Чтобы совсем не терять противника, аншеф-адмирал отрядил в погоню три самых быстроходных фрегата. В ответ Мак-Магон повернул на юг, и один из фрегатов тут же отправился назад с донесением о перемене курса. Через несколько часов эскадра повернула на запад, чем избавилась от второго наблюдателя.
      Вскоре после этого, огибая недружественные магрибские берега, корабли Поммерна спустились к широтам, на которых ночь уже являлась настоящей ночью. Воспользовавшись темнотой и небольшим штормом, померанцы отделались и от последнего соглядатая – фрегата «Дюбрикано».
      Утром двадцать второго июля горизонт за кормой «Магденау» вновь оказался чистым. А перед слегка укоротившимся в бою бушпритом «Денхорна» открылись безбрежная синь. Ничто уже не мешало экспедиции затеряться, исчезнуть в просторах самого великого из океанов Терраниса. И тут гросс-адмирал издал самый неожиданный из всех своих приказов:
      – Всем кораблям и судам эскадры! Последовательный поворот на девяносто градусов. Курс – вест.
      Пройдя на запад несколько десятков миль, адмирал приказал повернуть еще раз. Теперь – на север.
      Курсом норд они шли несколько суток. Постепенно ветер из свежего превратился в пронизывающий, а впереди показались первые льдины. Экипажам выдали теплую одежду. В неотапливаемых каютах люди спали не раздеваясь. Но так продолжалось только две ночи. На третью гросс-адмирал выдал еще один странный приказ:
      – Всем кораблям эскадры! Последовательный поворот на девяносто градусов. Курс – ост!
      Члены штаба в очередной раз недоуменно переглянулись. Вице-адмирал Додерлейн взглянул на карту и сказал:
      – Но так мы упремся в Абораварский архипелаг, Уолтер.
      – Верно, – кивнул Мак-Магон.
      – Зачем нам заходить на эти пустынные острова? Кроме тюрьмы там ничего нет.
      – Так должен думать и адмирал Василиу.
      – А я об этом не подумал, – сказал Додерлейн, склоняя голову.
 

* * *

 
      Абораварский архипелаг лежал под семьдесят девятым градусом северной широты и находился в девятистах милях северо-западнее Ситэ-Ройяля.
      Свое имя эта группа пустынных островов унаследовала от некоего обрата Аборавара из Пампаса, решившего подвигом отшельничества еще больше прославить земляка своего, Корзина. Святой Аборавар прославлял святого Корзина всего несколько месяцев, пока не отбыл в мир иной от милосердной цинги. Однако после смерти отшельника архипелаг оставался необитаемым не слишком долго, изощренные умы ордена Сострадариев нашли ему достойное применение.
      Скопище угрюмых скал, на две трети покрытых вечными льдами, как нельзя более подходило для воспитательной работы высшего уровня. Усмотрев в этом перст Пресветлого, практичные и находчивые обратья из Санация удумали превратить Аборавары в самую страшную тюрьму Пресветлой Покаяны. Или, как ее именуют на многословном и лицемерном лексиконе ордена, – в Блаженные Врата Ускоренного Упокоения по сверхчетвертому разряду.
      Упомянутое Упокоение заблудшие души обретали здесь на протяжении без малого восьмидесяти последних лет. И делали это совершенно беспрепятственно вплоть до самого июля двадцать девятого дня года 839-го от Наказания.
      В этот день с запада, розовея в лучах незаходящего в эту пору Эпса, показались многочисленные паруса.
 

* * *

 
      Все «вольное» население острова Большой Аборавар, а именно – охрана лагеря и несколько офицерских жен, – высыпало на берег бухты. Начальство во главе с комендантом пошло еще дальше – на свайный пирс.
      Такого количества кораблей – целых двенадцать вымпелов, – здесь отродясь не видели. Во-первых, потому, что такому количеству кораблей делать в столь пустынных и отдаленных местах абсолютно нечего. А во-вторых, на Абораварах никто и никогда не рождался. Помереть – это запросто, это – сплошь и рядом, а вот родиться ни у кого еще не получалось.
      В четвертом часу пополудни, пользуясь свежим ветром, в бухту Большого Аборавара влетел первый фрегат.
      – «Консо», – с изумлением сказал обрат Криуласт, старший душевед колонии. – Надо же – «Консо»! Я на нем когда-то служил срочную.
      – А ты чего же, курфюрста померанского ожидал увидеть? – небрежно спросил обрат проконшесс Бормедор, бог и комендант пропащих мест.
      – Тут ему самое место! – воскликнул душевед, переведенный с материка за мелкую спекуляцию померанским шерисом.
      Очень эмоционально воскликнул, почти искренне. Но, пожалуй, чересчур громко для столь отдаленного места, как остров Большой Аборавар. Здесь незачем демонстрировать преданность делу Великого Пампуаса, потому что дальше Аборавара человека уже не сошлешь. Дальше этого острова, вплоть до самой полярной шапки, уже никакой суши нет. Потому что так было угодно Пресветлому.
 

* * *

 
      Убирая паруса, фрегат подошел к пирсу.
      С него полетели причальные концы, которые с готовностью поймали встречающие. Поймали, закрепили, помогли сходню поставить.
      По сходне спустился морской офицер в шинели непривычного покроя. За ним на берег один за другим начали сбегать вооруженные матросы. И что-то много их сбежало, чуть ли не сотня. Потом начались совсем уж странные вещи. Бубудуски, пришедшие на берег, оказались окруженными со всех сторон, и у них начали отбирать ружья.
      – Надеюсь, вы прикажете сдаться и тем, кто охраняет лагерь, обрат комендант? – спросил офицер.
      – Сдаться? Кому, с какой стати? Да кто вы такой, сударь? Я – проконшесс Бормедор!
      Офицер насмешливо поднес пальцы к козырьку фуражки.
      – Извините, я не представился. Фрегаттен-капитан Мориц, флаг-адъютант гросс-адмирала Мак-Магона.
      – Какого Мак-Магона? Померанского адмирала?
      – Так точно.
      – Прошу прощения. Так это что, померанские корабли?!
      – Совершенно верно, – усмехнулся офицер. – Неужели вы ожидали увидеть здесь линейный флот Покаяны?
      Комендант хлопнул глазами.
      – Что, и «Консо»… тоже ваш?
      – Ну да. С некоторых пор.
      – Помилуйте! Да что ж вам здесь-то нужно? На островах нет ничего ценного! Одни заключенные.
      – Вот они нам и нужны.
      – Шутить изволите?
      – Не шучу. Так вы прикажете охране разоружиться?
      Помутившимся взором комендант обвел бухту. Многопушечные корабли один за другим бросали якоря. От них уже отваливали битком набитые баркасы. А с «Консо» выгружали еще и десантные пушки. Первую из них уже катили к единственному военному объекту острова, – к казарме.
      – Итак? – спросил флаг-адъютант. – Нам открывать огонь или обойдемся без этого?
      – Ну, ввиду явного превосходства сил…
      – Вы мудрый человек, сударь. И большой знаток жизни.
      – Других тут не держат, – буркнул обрат комендант.
 

* * *

 
      И он говорил сущую правду. В этом уже через полчаса убедился мэтр Фоло.
      По поручению адмирала Кэйр занялся рассмотрением судебных дел узников Аборавар. Впрочем, судебными эти дела признать было при всем желании невозможно, – ни материалов следствия, ни выписок из постановлений суда в тощих серых папках не содержалось. Чаще всего все «дело» состояло лишь из одной бумаги – малограмотного доноса соседей либо рапорта фискала, поверх которых шла разлапистая резолюция околоточного эскандала.
      Оная резолюция содержала всего лишь одно из трех непоправимых слов: «Аборавары», «Острова» или «Ускоренное-4». Ниже красовался угодливый вердикт имперского прокурора. В нем уже насчитывалось несколько слов: «Полностью согласен» либо «Возражений не имеется». Попадались и надписи с выражением личного отношения слуги закона к осужденному вроде «туда и дорога», «пусть остынет», «собаке – собачья смерть» и даже провидческое «так будет с каждым».
      И вот это утверждение соответствовало истине. Контингент заключенных поражал многообразием. Тут встречались университетские профессора, аристократы, королевские чиновники, инженеры, лекари, разжалованные военные, лакеи, купцы, промышленники, бывшие министры, студенты, дипломаты. Нередко попадались и проигравшие схватку за власть бубудуски, – примерно через каждого второго-третьего.
      – Братцы, да этого лагеря вполне достаточно для управления небольшим государством! – воскликнул Франц. – Коллекция мозгов…
      – На колонию точно хватит, – кивнул Ждан.
      – В этом и заключается смысл нашей работы, – сказал Кэйр.
      – Она обречена на успех, – заявил Бурхан.
      – Почему ты так уверен?
      – Как – почему? Мы же вытаскиваем этих бедолаг с того света. Они с радостью согласятся на наше предложение.
      Однако эффенди глубоко ошибался. Первые же беседы дали обескураживающие результаты. Грязные, голодные, оборванные, нередко полумертвые узники покидать Аборавары в большинстве своем отказывались. Одни – потому что считали службу Поммерну изменой родине, другие несокрушимо верили, что могут доказать свою невиновность, третьи надеялись, что их отказ будет вознагражден помилованием, четвертые были настолько запуганы, что не решались воспользоваться последней возможностью для спасения, а пятые опасались за судьбу близких родственников. Эти люди действительно хорошо знали жизнь. В пределах Пресветлой Покаяны, разумеется.
      Исключениями послужили два десятка муромских контрабандистов, которые с превеликим удовольствием записались в команду Стоеросова, несколько пленных альбанских офицеров, хлебавших баланду еще со времен неудачной для своего королевства войны, да разжалованный капитан имперского флота де Фридо-Бранш. Вот эти люди и составили результат почти целого дня работы комиссии Кэйра.
      – Здесь не просто коллекция мозгов. Это есть коллекция испорченных мозгов! – заявил потрясенный Франц.
      – Прямо и не знаю, что делать, – признался Кэйр.
      – Ваша честь, а вы видели местное кладбище? – неожиданно спросил мичман Петроу, которого вместе с несколькими матросами прикомандировали к ним для охраны.
      – Нет, – удивился Кэйр. – А зачем?
      – Там стоит побывать. Особенно – заключенным.
      – Па-аслушай, твоя честь, а ведь хорошая мысль, – сказал быстро соображавший Ждан.
      – Очень даже, – кивнул Бурхан.
      Кэйр объявил перерыв. И они отправились.
 

* * *

 
      Место упокоения грешников находилось на южном склоне горы Святаго Вознесения, поскольку здесь за короткое полярное лето грунт протаивал глубже, чем в других местах. Примерно на полметра На такую же глубину копали могилы, да и то – по теплому времени, которое на Абораварах не превышало месяца. Очередную жертву просто сбрасывали в яму без гроба и даже савана, наскоро заваливали мерзлыми комьями, а сверху водружали необработанный камень с номером.
      Кладбище начиналось за воротами лагеря и тянулось по склону вплоть до подножия ледника. Первые ряды примитивных могил имели камни, датированные серединой прошлого века. Они располагались правильными полукружьями. Здесь зеленел мох и еще наблюдались признаки минимальной благопристойности. А вот выше по склону хоронили уже как попало – вкривь, вкось, да впритык, без малейшего почтения к человеческим останкам. Несмотря на холод и свежий морской ветерок в нос бил запах тлена Ужасало, что во многих местах обнажились части скелетов.
      – Песцы раскапывают, – пояснил Петроу.
      – Я слышал, что этих песцов ловили голодные заключенные, – сказал Бурхан.
      – Да, так говорят.
      Франца передернуло.
      – Боже мой, боже мой!
      – Это сколько ж здесь людей-то лежит? – спросил Ждан.
      – На камнях – пятизначные номера, – сказал Кэйр. – Но здесь кое-кого еще не хватает.
      – Что ты такое говоришь? – побледнел Франц, оглядывая скорбное поле. – Кого тут еще может не хватать?
      – Того, кто всех этих людей сюда отправил.
      – Сострадариев?
      – Сострадариев. Точнее, их верхушки. Она-то, верхушка, прекрасно сознает, что творит.
      – Не могу представить. Вероятно, они тоже ослеплены фанатизмом.
      – Преданность идее не может служить оправданием убийства даже одного человека. А их тут столько… Герр мичман, благодарю вас за прекрасную идею. Нужно чтобы завтра же эти несчастные отказники предметно ознакомились со своим будущим.
      – Если у нас оно будет, это завтра, – сказал Бурхан. – Ты ничего не видишь?
      – Где?
      – Левее горы. Зюйд-зюйд-вест, как говорят моряки.
      Кэйр приложил ко лбу ладонь.
      – Ого, – сказал он. – Нужно предупредить адмирала.
 

* * *

 
      Первым к портовому домику, где остановился Мак-Магон, прибежал Ждан. Как ни странно, известие адмирала нисколько не огорчило. Напротив, он вроде бы даже обрадовался. Но когда Ждан ушел, Мак-Магон выразил неудовольствие тем, что сообщение поступило не от морского наблюдательного поста, а от случайного человека.
      – Виноват, герр адмирал, – сказал Мориц. – Это не так. Сообщение от постов поступило раньше. Не хотели вас будить, экселенц.
      – Так уверены, что это фон Бистриц?
      – Совершенно, герр адмирал. Бригантина. Под флагом Альбаниса.
      – Мало ли…
      – Ни один корабль добровольно к Абораварам не сунется.
      – А по приказу? Не грех проверить, Мориц.
      – Так точно. Корвет «Сифарис» уже снялся с якоря.
      – А! Вот это правильно. Ветер?
      – Устойчивый вест-норд-вест. В бухте – слабый, в проливе – умеренный. Через полчаса все выяснится, экселенц. Быть может, вздремнете еще?
      – Уже не смогу. На меня плохо действуют белые ночи. Прикажите заварить кофе. И запросите информацию о состоянии кораблей. Думаю, что времени для ремонта осталось совсем мало. Да, и как себя чувствуют наши раненые? Многие ли из них уже способны вернуться в строй?
 

* * *

 
      …Стены незнакомой комнаты покачивались.
      В ней был очень низкий потолок и лишь одно маленькое оконце необычной формы – в ширину больше, чем в высоту. Сквозь него проникал мягкий сумеречный свет. Оттуда, из-за окна, доносились крики чаек.
      Пахло лекарствами. Над головой кто-то разгуливал тяжелыми шагами. Будто чугунные гири переставлял. От буханья этих гирь-шагов егер-сержант Неедлы и очнулся.
      Он попробовал повернуться на бок, но тут же невольно застонал – болело левое плечо.
      – Эге! Кажется очухался, – сказали сбоку.
      Иржи скосил глаза и увидел в соседней койке человека с забинтованным животом. Он был очень бледен, худ, под его запавшими глазами темнели круги, но сами глаза посмеивались.
      – Ну и как себя чувствуешь, приятель? – спросил обладатель забинтованного живота.
      Иржи прокашлялся.
      – Пожалуй, сегодня не лучший день моей жизни.
      Сосед усмехнулся.
      – Совсем наоборот, не самый худший. Ты очнулся все еще на этом свете, дорогой мой.
      – Простите… А вы кто? – спросил Иржи.
      Сосед удивился.
      – Привет! Прошка я. Прохор Петрович. Секретарь Обенауса. Неужто не признаешь?
      – А, – сказал Иржи. – Извините. Вы порядком изменились.
      – Изменишься тут, – проворчал Прошка. – Если брюхо прострелено. Хорошо еще, что навылет. Пуля, знаешь ли, сзади ударила и через живот улетела.
      Иржи прикрыл веки. Перед глазами заплясали лошадиные морды, вспышки выстрелов, мелькающие кусты, орущие бубудуски…
      – Урс Паттени жив?
      – Вахмистр? Ну, к скампавею живой добрался. Он тебя даже с лошади снимал. Ты уже никакой тогда был.
      – А барон?
      – Тоже уцелел, только ногу ему поцарапали. Собирался назад скакать, в Муром.
      – Ускакал?
      – Вот этого не знаю. Обеспамятовал я. Только здесь и очнулся.
      – А где мы? – спросил Иржи.
      – На «Поларштерне».
      – На яхте курфюрста?
      – Ну да. Она там неподалеку проплывала.
      – Как проплывала? Одна?
      – Ну, ты и сказал. Одна! Да курфюрст целую армаду отрядил, свои лучшие линкоры. Там же покаянцев было полно, выход в море стерегли. Ваш адмирал с разбегу в них и ударил.
      – Прорвались?
      Прошка удивился.
      – А как же иначе? Башковитый у вас, говорят, адмирал. Бубудусков как котят расшвыривает. Неужто пальбы не слышал? Даже у нас все тряслось, хотя сам «Поларштерн» почти и не стрелял.
      – Да нет, вроде слышал. Только ничего не понял. Голова совсем не работала.
      – Это с непривычки. Тебя, видно, в первый раз подстрелили?
      – В первый.
      – Понятно. Есть, конечно, хочешь?
      Иржи подумал.
      – Да. И даже очень.
      – Это хорошо. Это на поправку, значит, идешь. Сейчас.
      Прохор взял с тумбочки бронзовый колокольчик и позвонил.
      Прошло немного времени. Отворилась дверь. Через высокий порог шагнула полная женщина в чепце и белом халате.
      – Андреевна, сестричка, – сказал Прошка. – Сержантик тут вот проголодался.
      Женщина всплеснула пухлыми руками.
      – Что, ожил? Ну, слава богу, слава богу! Нет, золотые руки у нашего доктора… Вы так ужасно бредили, сударь. Все драконов вспоминали. И еще какого-то проконшесса ругали страшно.
      – Это точно, – кивнул Прошка. – Крепко ты его припечатывал, егер. Даже я кой-что впервые слышал. Особенно про чешуйчатую, э… ну, эту самую. Тригонометрию, в общем.
      Иржи смутился.
      – Простите, сударыня.
      – Ничего, голубчик. Вы ведь больше не будете ругаться?
      – Нет, нет, что вы! Я вообще не понимаю…
      – Вот и ладно. Сейчас я принесу вам обед.
      Андреевна вышла.
      – Кормят тут, должно быть, хорошо, – мечтательно сказал Прошка. – Прямо завидую. Мне вот полтора метра кишков оттяпали, так что теперь один только бульончик дают. С чайной ложечки! И это – на яхте самого курфюрста, где чего только нет. Досадно, понимаешь.
      – А кто нас на яхту доставил? – спросил Иржи.
      – Да свои, муромские мужики. Фрегат у базилевса еще отбили. Ну и нам крепко подсобили. Без этого лазарета плавучего мне бы давно каюк пришел. Да и тебе, пожалуй. Крови ты порядком потерял. Спасли нас, в общем.
      – А кто? Боярин Стоеросов?
      – Он самый, Свиристел Палыч. Должники мы теперь у него. Я так – особенно.
      Внезапно по палубе над госпитальной каютой пробежало несколько человек. Прошка насторожился.
      – Что-то случилось? – спросил Иржи.
      Прошка качнул головой.
      – А бес его знает. Слушай, глянь-ка в иллюминатор. Если сможешь.
 

* * *

 
      Придерживая больную руку, Иржи сел.
      Голова закружилась, перед глазами поплыли пятна Отдышавшись, он все же встал на покачивающийся пол, но колени подогнулись, плечо резануло.
      – Эй, эй, – встревоженно сказал Прошка. – Лучше поворачивай в гавань, парень. Тебе недавно еще кровь переливали.
      Иржи стиснул зубы и поднялся с колен. Держась за стену, сделал шаг, второй, третий.
      – Упрямый, – заключил Прошка. – Ну, и что там?
      Снаружи было весьма прохладно. От дыхания стекло запотело. Протерев иллюминатор рукавом халата, Иржи уперся в него лбом, чтобы не упасть.
      Сначала перед глазами плясали все те же разноцветные пятна. Потом под зеленоватым небом он различил скалистые берега, а между ними – широкую бухту.
      В бухте медленно покачивались корабли с голыми мачтами. Все они либо стояли на якорях, либо были ошвартованы у свайного пирса. Лишь небольшая, низко сидящая в воде бригантина двигалась. Она огибала крутой, увенчанный ледником мыс. Судно, по-видимому, очень спешило, шло с полным набором парусов.
      – Какой-то новый корабль приплыл, – сказал Иржи.
      – Померанский?
      – Нет.
      – А чей?
      – Не знаю. На нем флаг с красным крестом.
      Прошка тихо присвистнул.
      – Во как! Альбанец, значит. Похоже, что нашей стоянке приходит конец.
      – А где это мы стоим?
      – У островов Абораварских. Слыхал про такие?
      – Они же… Где-то на севере?
      – На севере, на севере.
      – Интересно, зачем это мы здесь, – сказал Иржи.
      Прошка усмехнулся.
      – Ну, адмирал мне не докладывал. Но я так подозреваю, что прячемся. Вишь ли, Иржи, из устья Теклы в открытый океан две дороги – либо на юго-запад, мимо Магриба, либо на северо-восток, мимо Покаяны. И там и сям эскадру могли подстеречь. Вот Мак-Магон и надул покаянцев. Они-то, небось, вдоль побережья мечутся, в оба направления, а мы вот сидим на севере и спокойно починяем рангоут.
      Иржи еще раз взглянул в иллюминатор.
      – Да, на соседнем корабле что-то делают с мачтой.
      Вошла Андреевна. Она принесла котелок супа, хлеб с сыром и кружку вина.
      – Шаутбенахт Свант приказал выделить из своих запасов, герр сержант. Говорят, вы посла Обенауса спасали.
      – Я? Просто скакал позади. Поэтому в меня и попали.
      – Ты в самом деле скакал позади, – усмехнулся Прошка. – Только при этом еще двух бубудусков завалил.
      – Не помню.
      – Зато я помню. Где так стрелять научился, тоже не помнишь?
      – Нет. Этого не забудешь. В ущелье Алтын-Эмеле. Только там все больше из штуцеров били. Из пистолетов – редко, когда ящеры совсем уж близко подбирались.
      – Страшно?
      – Ну да. Стреляешь, стреляешь, а их вроде не меньше, а больше становится.
      – И что же тогда делали?
      – Ручные бомбы здорово помогали. Особенно когда всем эскадроном швыряли. Штук этак по семьдесят-восемьдесят сразу. Одну вообще нельзя бросать, ящеры поймают и назад вернут. А швыряют они подальше нашего, руки очень длинные. Поэтому к ним и с саблей не подлезешь.
      – А со штыком?
      – Штыком или пикой достать можно. Если ящер, конечно, позволит. А вообще врукопашную с ними лучше не сходиться.
      – Здорово дерутся?
      – Не то слово. Перед боем листья какие-то жуют и от этого в осатанение впадают. Смерти не боятся, боли не чувствуют. Помню, одному руку сломали, кость торчит, так он скакал, скакал, да этой же костью и дрался.
      – Не слабо, – сказал Прошка.
      – Не слабо.
      – Ох, страсти-то какие! – сказала Андреевна. – Давайте я вас покормлю.
      – Спасибо, я сам. Только поднос придержите, если можно. Покачивает.
      – Конечно, конечно. Не стесняйтесь.
      Стесняться Иржи не собирался. Орудуя одной рукой, он моментально справился с едой и облизал ложку. Аппетит был зверским.
      – Во дает, – завистливо сказал Прошка. – Как тебе винцо капитанское?
      – Ох, извини. В следующий раз поделюсь.
      – Ладно, чего там. Нельзя мне еще.
      От еды и вина приятное тепло распространилось по всему телу. Иржи тут же почувствовал, что засыпает. Андреевна собрала посуду и вышла на цыпочках.
 

* * *

 
      Проснулся он не скоро.
      Стены каюты по-прежнему слегка покачивались, но за иллюминатором серели сумерки. В такт качке шевелились тени от масляного фонаря. Прошка мирно посапывал. Под его койкой был виден ночной горшок.
      Иржи встал, нащупал ногами тапочки и здоровой рукой набросил на себя халат. Он помнил, что отхожее место, или гальюн, находится где-то наверху. Осторожно, чтоб не скрипнуть, встал, открыл дверь. В голове опять зашумело.
      Преодолевая слабость, Иржи вышел в полутемный коридор. С одной стороны он оканчивался тупиком и там у резных дверей стояли два вооруженных матроса. Оба внимательно посмотрели на Иржи, но ничего не сказали.
      А с другой стороны коридор упирался в толстенную мачту. По бокам от этого удивительно ровно обтесанного бревна находились узкие двери.
      Держась за стену, Иржи вышел на палубу. В нос ударило свежим морским запахом. Послышался шум ветра, плеск волн, крики чаек. Ночь была очень светлой, Эпс так и не смог дотянуться до полярного горизонта. Иржи на мгновение закрыл глаза от всего этого неожиданного света.
      А когда открыл, увидел перед собой паутину снастей. Дальше простиралась широкая бухта с лиловыми отблесками зари. На волнующейся поверхности воды покачивалось больше десятка кораблей. Со многих доносились голоса, визг пил, стук молотков; на соседнем корвете матросы поднимали новую мачту.
      – А ну, навались! – кричал боцман. – Раз-два, взяли!
      Однако на «Поларштерне» все было тихо.
      Укрываясь от ветра, за фальшбортом собралось человек шесть матросов. Они увлеченно слушали рассказчика.
      – …Ну, значит, хоть и шли мы во втором ряду, но когда «Тарида» пальнула, одно ядро все же долетело. Аккурат в марсовую площадку ударило. Там-то наш братец Гуго и сидел, все врагов его высочества высматривал. Ну, шум, треск, обломки падают. Все, думаю, каюк мореходу. Отплавался наш Гуго! Ан – нет. Смотрю вниз – на палубе никого. Подбегаю к борту – на воде ни всплеска, ни кругов, ни других следов происшествия. А что оказалось? Он ногой в снасть угодил и висит себе вниз головой, словно селедка копченая. Главное, молчком висит, только глазищами хлопает. Глазищи – во, каждый размером с пушечный порт и такие же квадратные. Ну, думаю, ничего. Раз хлопает, значит, живой еще. А он не только глазами хлопает, так представьте, еще и руками себя шшупает. Шшупает, понимаешь, и шшупает. Ну – совсем живой, стало быть.
      Матросы захохотали.
      – Щупал-то зачем?
      – Вот и я поначалу не понял.
      – Может, проверял, не отвалилось ли чего?
      Матросы опять захохотали.
      – Вот и я так подумал. Гляжу – нет, трубку ишшет. Достал он трубку, в рот засунул. Ну и того. Совсем успокоился раб божий. Висит, понимаешь, над палубой, как ни в чем не бывало покачивается, трубка в зубах, иллюминаторами хлопает, и вроде ничего ему от жизни больше не нужно. Вот я, братцы, и говорю: без трубки в нашем деле никак нельзя, даже невозможно. Хотя и для здоровья вредно.
      Тут хохот оборвался.
      – Эй, пораненный, ходишь уже? – спросил рассказчик, пожилой усатый матрос.
      – Хожу.
      – И куда путь держишь?
      – На бак, – сказал Иржи.
      – На бак? Вот чудо! У вас же в каюте свой гальюн имеется. Прямо у входа, за переборкой. Не знал?
      – Буду знать. А на баке что, нельзя?
      – Да почему? Раз вышел, то ходи, здоровее будешь. Дыши воздухом! Сам-то одной рукой справишься?
      – Справлюсь, – сказал Иржи, краснея.
      – Ну, смотри, герр-егер. Медаль не потеряй!
      Матросы опять захохотали. Иржи сердито запахнул халат и не ответил.
      Прошло довольно много времени, когда он отправился в обратный путь. Насмешливые матросы сидели на старом месте и пели песню. На него внимания не обратили. То ли увлеклись своим занятием, то ли смущать не хотели. Иржи тихо проскользнул мимо и остановился у противоположного борта.
 

* * *

 
      С берега дул холодный ветер.
      На мостике «Поларштерна» шевелилась фигура вахтенного офицера в громоздком плаще. Вверху, на мачтах, что-то поскрипывало, а внизу ритмично плескали волны. Отблески восхода уже украсили ледяные кручи на берегу.
      К подножью одного из ледников зачем-то шли люди. Их было много, они растянулись чуть ли не на милю, и, похоже, чувствовали себя неважно, – некоторые пошатывались, опирались на плечи соседей. Они останавливались, разглядывали у себя что-то под ногами, а затем возвращались к берегу и подходили к раскладному столу, за которым сидели чиновники с бумагами. Потом шли в большую палатку с трубой. Из трубы валил дым.
      Понять что все это значило Иржи не успел. За его спиной открылась дверь. На палубу вышла Андреевна, а за ней – высокая черноволосая девушка в теплом халате.
      – Вот вы где, – сказала девушка.
      Иржи недоуменно обернулся. И сразу на него пахнуло чем-то томным и полузабытым. Дождем и целебными травами. Волосами, высушенными на свежем ветру…
      Иржи мгновенно вспомнил одну дождливую ночь, речной остров и двери мельницы, к которым он некогда принес больного небесника. Вспомнил, как эти двери открылись и как на пороге появилась вот эта самая девушка. Тогда на ней были мужская рубашка с открытым воротом и брюки для верховой езды.
      А потом они встречались еще в Бауцене. Бродили по городу, зашли в университет. Разговаривали. Ужинали в студенческом кабачке, смеялись. А потом, в экипаже, даже целовались… А потом Иржи призвали в армию.
      – Снова ночь, и снова вы меня пугаете, сударь, – строго сказала девушка. – Похоже, это становится традицией?
      – Вы? Вы? – спросил Иржи. – Здесь? Извините. Никак не ожидал увидеть.
      – Не извиню, – нахмурилась Камея. – Кто разрешил вам вставать, господин сержант? Вы находитесь на военном корабле, поэтому извольте спрашивать разрешение у герра старшего доктора. Иначе замерзнете и подхватите пневмонию. Как тот небесник, которого вы спасли. Помните?
      – Да, да, конечно. Но я… хорошо себя чувствую.
      – Правда?
      – Правда. Очень хорошо себя чувствую.
      – Очень-очень?
      – Очень-очень.
      – И все же, милок, ступай-ка ты в постель, – мягко сказала Андреевна. – А то тебя послушать, так получается, что пулевое ранение укрепляет здоровье.
      Потом она повернулась к девушке и добавила:
      – Вот видишь, иногда возможны и чудеса. А ты не верила!
      – Невероятно, – пробормотала Камея. – Просто невероятно…
 

* * *

 
      Тем временем адмирал Мак-Магон снял очки и свернул морскую карту.
      – Благодарю, вас, фон Бистриц. Больше желать нечего. Вы буквально открыли мне глаза на бухту Монсазо.
      – Служу Поммерну!
      Мак-Магон глянул на него испытующе.
      – У меня такое впечатление, что вы не столько служите, сколько дружите с Поммерном.
      Майор взглянул на него вопросительно.
      – Простите, экселенц?
      – Вы не понимаете, о чем я говорю?
      – У вашей фразы много значений.
      Адмирал понял, что Бистриц не хочет раскрывать свои тайны. Что ж, это было его право. Разведка, она и есть разведка. В отличие от флота, к туману там относятся хорошо. А уж фон Бистриц – это особый случай. Адмирал с легкой досадой прикусил дужку очков. Все-таки с ним, с Уолтером Мак-Магоном, можно быть более откровенным.
      – Ладно, это не имеет отношения к делу.
      Майор тут же ухватился за слова, позволяющие уклониться от обсуждения нежелательной темы взамен отказа ее обсуждать.
      – Намечается еще какое-то дело? – спросил он.
      – Да, если вы не против.
      На лице майора отразилось секундное замешательство.
      – Простите, герр адмирал. Вы сейчас старший военачальник Поммерна в радиусе примерно полутора тысяч миль. Как я могу быть против?
      – Барон, в наших отношениях требуется ясность. Кроме того, что вы майор курфюрстенвера…
      – Виноват. Здесь я – только майор. И до тех пор, пока не появится возможность вернуться к собственному начальству, я обязан исполнять ваши приказы, герр гросс-адмирал.
      – Хорошо, пусть будет так. Это многое упрощает. Скажите, вы наняли бригантину «Аонга» только для рейса на Аборавары?
      – Да. Альбанцы не могут открыто воевать с Покаяной.
      – Понятно. А возможно ли продлить контракт с капитаном Рикки?
      – Вопрос лишь в сумме. Хотя не думаю, что он назовет чрезмерную цену. Альбанцы не прочь насолить Покаяне и совсем бесплатно. Особенно капитан Рикки. Особенно после измывательств над пленными альбанскими офицерами здесь, на Абораварах.
      – Очень хорошо. Но для упрощения дела считайте, что вопроса о сумме вообще нет. Заплатим! А суть задания вот в чем. Вы наверняка помните, что чуть больше двух месяцев назад два наших корабля подверглись нападению покаянской эскадры под командованием адмирала Ворвида Альметракиса?
      – Фрегат «Сенжер» в этом бою погиб, а линкор «Прогиденс» получил повреждения, но сумел вырваться.
      – Верно. Скорее всего «Прогиденс» укрылся в одном из альбанских портов для ремонта. Найдите его, Бистриц! При определенных обстоятельствах этот корабль, быть может, спасет всю нашу эскадру. Вы догадываетесь, при каких?
      – Думаю, что да. Догадываюсь. У вас ведь теперь открыты глаза на бухту Монсазо, не так ли?
      – Так, Мартин. Найдите «Прогиденс». Не знаю, имеют ли для вас какое-то значение наши награды…
      – Разрешите отправиться немедленно?
      – Нет. Отплывете через… ну, скажем, через два часа А перед этим вы должны посетить «Поларштерн» и встретиться там с одним егер-сержантом.
      – С сержантом?
      – Да.
      – Не понимаю. О чем я буду говорить с ним два часа?
      – Уверяю, двух часов не хватит, но больше дать не могу. Дело в том, что этот егер-сержант – ваш сын.
      Лицо фон Бистрица дрогнуло.
      – Иржи?
      – Да.
      – Как он оказался на «Поларштерне»?
      – Доставлен на скампавее «Ежовень». Егер-сержант Неедлы ранен в стычке с бубудусками при сопровождении нашего посла в Муроме. Дрался достойно, Обенаус ходатайствует о награде.
      – Куда он ранен?
      – В плечо. Пуля прошла навылет, кость не задета. Сейчас ваш сын поправляется.
      – Извините, уход за ним…
      – О, все, что необходимо, делается. Перевязки, антибиотики, усиленный рацион. Плюс личный патронаж со стороны ее высочества.
      – А, даже так… Воистину от судьбы не уйдешь.
      Майор некоторое время смотрел поверх Мак-Магона в кормовое окно адмиральской каюты. Потом сказал:
      – Как раз этих двух часов мне может не хватить. Там, в море. И поскольку от «Прогиденса» зависит судьба эскадры… Отплываем немедленно.
      Гросс-адмирал молча склонил голову. Потом позвонил в колокольчик и приказал:
      – Майору фон Бистрицу – баркас. Начальника штаба – ко мне. Приказ по эскадре: ремонтные работы заканчивать, всех вернуть с берега, быть в готовности к двадцати пяти ноль-ноль. Уходим в полночь! И да пошлет нам Пресветлый хотя бы часик темноты…
 

* * *

 
       ЕГО ПРОСВЕТЛЕННОСТИ
       КЕРСИСУ ГОМОЯКУБО, БУБУДУМЗЕЛУ
 
       Обрат бубудумзел!
       Из опроса спасенных матросов установлено, что в дельте Теплы произошел морской бой. При этом якобы потоплены его величества линейные корабли «Орасабис» и «Гронш», а также фрегат «Гангом». Несколько ранее расстрелян бриг «Ямдан». Судьба фрегата «Консо» устанавливается. Достоверными данными о потерях померанских окайников пока не располагаю.
 
       И.о. посла Пресветлой Покаяны в Республике Муром
       эскандал Синдрон Псало.
       Писано во граде Муроме

      Судьба Уолтера определилась как только он начал понимать значение и предназначение странных и необычных вещей в кабинете отца – от огромных раковин, которые именовались тридакнами, весили по четверти тонны и имели зубастые выступы, о которые он так часто ушибал ноги, – до маленьких свинцовых шариков, которые назывались картечью.
      Прямо в кабинете росла миниатюрная кокосовая пальма. Под потолком висела шкура двадцатиметрового удава Дабы не пугать сына, Джон Мак-Магон-старший, посмеиваясь, называл ее куском небесного экватора. Уолтер не знал, что такое экватор, но слово было чрезвычайно мудрым и очень спокойным.
      – А ты подпрыгивал? – спросил он.
      – Подпрыгивал? – удивился отец. – Это зачем?
      – Ну, чтобы оторвать кусок. От этого… небесного к ватора.
      Отец рассмеялся.
      – А, да. Очень, очень подпрыгивал. И не я один. Лорд Саймон так прыгал, что даже ногу сломал.
      Еще в кабинете стояли застекленные шкафы. В них красовались ветвистые разноцветные кораллы, только вот трогать их не разрешалось, потому что они не только легко разбивались, но еще и крошились в руках. А за это крепко влетало.
      Впрочем, Уолтера гораздо больше привлекал здоровенный черный лук с тетивой из жил страшной ящерицы. Увы, стрелы от него мама постоянно куда-то прятала, обещая выдать их, как только крошка Уолли подрастет.
      Однако когда крошка Уолли немного подрос, его стали интересовать уже другие вещи. Карты и атласы с голубыми океанами; статуэтки бога Мососа, вырезанные из душистого дерева; рисунки неведомых берегов с хищными рептилиями; круглая штука, умеющая предсказывать погоду; бронзовая труба, с помощью которой можно было запросто разглядеть не только все, что творится в саду у соседей, но и увидеть, который час на башне мэрии.
      – Хочешь услышать море? – однажды спросил отец.
      – Что за вопрос, сэр! – удивился крошка Уолли.
      И услышал. В большой розовой раковине со страшного пиратского острова Пепрос.
      – И много там таких раковин? – деловито спросил Уолтер.
      – Да. Там много чего. Там еще кукаду живут, – сказал Мак-Магон-старший.
      – Кто это?
      – Это такие кукующие попугаи ростом с собаку и с угрюмым характером.
      – С собаку-у?
      – Честное капитанское.
      – А почему у них угрюмый характер?
      – Не знаю. Быть может, из-за того, что кукаду питаются епескудами.
      – О! А это еще что?
      – Не что, а кто. Епескудами называются такие змеи, которые зарываются в песок. Весьма недружелюбные существа.
      – Ядовитые?
      – Нет, и это их очень злит.
      – Пап, а ты возьмешь меня в плавание?
      – Охо-хо. В плавании нужно много работать, Уол.
      – Ну, так я и буду работать. В чем дело-то?
      Отец улыбнулся.
      – Хорошо, возьму. Годика через два, если тебе не расхочется.
      – У! Через два… А почему не сейчас?
      – Сейчас мама не разрешит.
      – Как – не разрешит? Ты же в доме главный!
      Отец почему-то рассмеялся.
      – Нет, это на корабле я главный. А в хорошем доме Должна командовать хорошая женщина.
      – А у нас хороший дом?
      – Превосходный.
      – А как узнать, что дом хороший?
      – Очень просто. В хорошем доме хочется поменять шпагу на тапочки.
      Этого Уолтер понять не смог, поэтому решил спросить о другом, о главном.
      – А раньше, чем через два года никак нельзя?
      – Категорически.
      – Ну, через два года ты забудешь.
      – Нет, – очень серьезно сказал отец. – Не забуду.
 

* * *

 
      И не забыл. В двенадцать лет во время летних каникул Уолтер впервые уходил в рейс на трехсоттонной баркентине «Присцилла», личной яхте графа Бервика. Яхте, которой командовал Джон Мак-Магон-старший.
      Несколько дней «Присцилла» простояла в порту, дожидаясь ветра. За этот срок Уолтер в сопровождении вестового матроса облазил судно от штевня до штевня и от киля почти до клотика самой высокой мачты. По нескольку раз он заглянул во все помещения судна, не исключая и святая святых – крюйт-камеру. И уже перед самым выходом в плавание успел смертельно перепугать миссис Мак-Магон, которая вдруг увидела сына на марсовой площадке в добрых тридцати метрах над палубой.
      После этого случая отец, хмурясь и улыбаясь, объявил, что работу с парусами Уолтер будет осваивать в следующем году. А до тех пор «топтать рангоут» ему запрещается.
      Уолтер возмутился.
      – Да что же это такое, сэр! Мама уже и на корабле командует? Так не пойдет!
      – Разговорчики прекратить, – сказал капитан. – И на будущее запомни: приказы не обсуждаются.
      – Да, сэр, – без энтузиазма согласился Уолтер. – А приказы отдавать приятно?
      – Не очень. Каждый приказ унижает человека, поскольку заставляет его повиноваться.
      – Тогда зачем ты стал капитаном?
      Отец задумался.
      – Ну, для других дел я гожусь еще меньше.
      – Э, – сказал Уолтер, – такой ответ годится еще меньше. Я же серьезно спрашиваю.
      Отец взъерошил его шевелюру. Потом взглянул на вечернее небо, в котором розовели перистые облака.
      – Серьезно? По-моему, море, ветер и парусный корабль – это самое прекрасное сочетание на свете. Держи глаза открытыми, сам все поймешь. А сейчас иди спать, завтра уходим.
      – Так ветра же нет.
      – Утром будет тебе ветер.
 

* * *

 
      Как сказал отец, так и произошло. Ветер задул на рассвете. Часом позже из своего замка прибыл молодой лорд Саймон. Вскоре «Присцилла», расправив паруса, выпорхнула в озеро Нордензее. И привычная жизнь окончилась. Отдалилась вместе со стенами и башнями Барлоу.
      Все кругом находилось в непрерывном движении – яхта качалась, за кормой тянулся след потревоженной воды, матросы либо «выбирали», либо «травили» многочисленные снасти. На мачтах трепетали флаги. В небе плыли облака, ниже летали птицы. Устойчивой опоры под ногами больше не существовало. Палуба постоянно меняла свой наклон, так что пройти по ней можно было только причудливым зигзагом и только с полусогнутыми коленками. На свете не осталось ничего неподвижного, – даже сам горизонт потерял незыблемость, мерно вздымаясь и опускаясь под шум и плеск за бортом. А когда яхта миновала пролив между островами Бреджер и Осеннис, ветер «засвежел», загудел в туго натянутых парусах, завыл в камбузной трубе, пузырями раздул матросские робы.
      На волнах появились барашки, усилилась качка. «Присцилла» здорово кренилась то на один борт, то на другой Казалось, вот-вот перевернется. И хотя отец уверял, что ничего такого не произойдет, Уолтер испугался и забился в каюту. Там было не так страшно, но его начало подташнивать.
      Мак-Магон-старший распорядился взять несколько рифов. После этого спустился за сыном. Усмехнулся и спросил:
      – Эй, мореход! Хочешь посмотреть, как стреляет палубная пушка?
      Уолтер моментально забыл о тошноте и всех страхах, и тут же выбежал на капитанский мостик. И с тех пор более интересного места он не знал.
 

* * *

 
      Следующим летом Уолли плавал уже не пассажиром, а юнгой.
      Поблажки сыну капитана, конечно, делали, но совсем мало. Спал он в кубрике, питался за общим столом. Наравне со взрослыми матросами драил палубу, учился вязать узлы, чистил картошку, работал со снастями, мерз на вахтах. И поднимался на те самые мачты, которые по-прежнему очень пугали миссис Раду Мак-Магон. Однако здесь уж сказал свое веское слово ее муж.
      – Дорогая! В жизни совсем без риска не обойтись. Прежде чем Уол решится стать моряком, пусть узнает, что это такое.
      – Но он еще так юн! Нельзя ли подождать хотя бы два-три года?
      – Можно. Только сейчас очень подходящее время, жаль его упускать. Видишь ли, курфюрстенмарине ожидают большие перемены.
      Как всегда, Мак-Магон-старший знал, о чем говорил. В тот год случилось много событий. Умер старый курфюрст. На престол Поммерна взошел Бернар Второй. Новый государь считал, что развитие страны невозможно без ресурсов заморских территорий. Поэтому уже через неделю после коронации все крупные верфи получили заказы. Причем почти половину кораблей курфюрст строил за свой личный счет.
      Еще в тот же год завершились наконец долгие переговоры между Поммерном и Пресветлой Покаяной. Подписывать договор о перемирии отправился молодой лорд Бервик, лучший дипломат Поммерна. Плыл он на старуш-ке-«Присцилле», поскольку знаменитый впоследствии яхт-штандарт «Поларштерн» существовал тогда лишь в эскизных чертежах. Благодаря такому стечению обстоятельств Уолтер уже в тринадцать лет увидел настоящее море. И впервые побывал за границей. В частности – в Ситэ-Ройяле.
      Там, в столице Покаяны, на померанскую делегацию старались произвести как можно более сильное впечатление. От посланцев строптивого курфюрста ничего не скрывали. Совсем наоборот, в бухте Монсазо собралась едва ли не половина имперского флота. Для гостей организовали даже посещение новейшего по тем временам 84-пушечного линкора «Хугиана».
      – Пап, а у нас такие корабли есть?
      – Таких нет, – поскучнев, ответил старший Мак-Магон.
      – Почему?
      – Ну… Потому что не построили.
      – Э! Так надо бы построить.
      – Вот ты это и сделаешь, – рассмеялся отец.
      – Не-ет, – решил Уолтер. – Я построю не такие.
      – А какие?
      – Получше.
 

* * *

 
      Как ни смешно, так оно и случилось. Через много лет в осеннем саду замка Кронштайн, главной резиденции померанских курфюрстов, встретились два заинтересованных человека. А свел их третий заинтересованный человек – сам Бернар Второй.
      – Что ж, господа, знакомьтесь, – сказал курфюрст. – Думаю, вам не будет друг с другом скучно.
      И, улыбаясь, ушел.
      – Шаутбенахт Мак-Магон.
      – Инженер-полковник Лумба.
      Они испытующе посмотрели друг на друга. Лумба первым протянул руку.
      – Я читал ваши предложения по морской тактике в случае войны с Покаяной.
      – И что же?
      – Вы правы, нашим кораблям потребуется прежде всего скорость. А потом уж все остальное. Но от скорости без всего остального мало толку.
      – Это я понимаю, – усмехнулся Мак-Магон. – Присядем?
      Они уселись на садовую скамейку у ног какой-то гипсовой богини. Инженер расстегнул планшетку и достал чертеж.
      – Вот, смотрите. Слева – новейший покаянский линкор «Граф де Гевон». Его характеристики вам известны. А справа – проект нашего нового линкора. Предлагаю заостренный нос и круглую корму. Ширина будет уменьшена на девяносто пять сантиметров, осадка – на пятьдесят, а длина, напротив, увеличится почти на два метра. В свежий ветер все эти изменения дадут преимущество узла на полтора. Возможно, чуть больше.
      Мак-Магон несколько минут изучал чертеж.
      – Сколько на нем можно установить орудий?
      – До ста стволов.
      – На «Гевоне» сто десять пушек.
      – Наш линкор будет иметь на одну палубу меньше. Это – плата за малую осадку. К тому же уменьшается обстреливаемая площадь борта, а остойчивость несколько возрастает.
      – Зато низкий корабль легче взять на абордаж.
      – Преимущество в скорости на то и дается, чтобы убегать от абордажа.
      – Главный калибр?
      – Не более тридцати шести фунтов.
      – На «Гевоне» – сорок.
      – А вот это – плата за уменьшение ширины корпуса. То есть за ту же скорость.
      – Нельзя ли установить еще пару пушек в адмиральском салоне? Это существенно усилит кормовую батарею.
      Лумба кивнул.
      – Вполне. Но других возможностей увеличить количество артиллерии нет.
      – Тогда надо повысить качество. Например, дальнобойность.
      – Это возможно только путем замены чугунного ствола на стальной.
      – Если это возможно, то что мешает?
      – Думаю, в Денхорне, на артиллерийском заводе Брюганца с такой задачей справятся. Однако потребуется осваивать новые технологии. На это уйдет года три-четыре, не меньше.
      – Столько же нужно и для постройки нового линкора. Совпадает.
      – Только вот стоимость стальной пушки будет опять же в три-четыре раза выше, чем у чугунной.
      – Что, выше стоимости корабля?
      – О нет, конечно, – рассмеялся инженерный полковник. – Я вас понимаю. Эти затраты могут окупиться в первом же бою.
      – Тогда пусть на новом линкоре будут новые пушки. Лады?
      – Лады, – все еще смеясь, согласился Лумба.
      На этом в тот раз они и расстались. Чтобы в дальнейшем провести множество часов вместе, – сначала над проектом, а потом – на стапеле, где был заложен «Магденау», их первенец и возлюбленное детище.
 

* * *

 
      Работа оказалась захватывающей, новые идеи рождались непрерывно, в этом они с озорством состязались.
      Уолтер предложил между досками наружной и внутренней обшивки разместить слой запасных ядер. От этого нижняя палуба «Магденау» получала своеобразное бронирование.
      Матео быстро рассчитал, что, кроме этого, разнесенный по бортам чугунный балласт увеличит остойчивость судна. Еще он разделил трюм водонепроницаемыми переборками и раскопал рецепт негорючей шаровой краски для внутренних помещений. Уолтер тут же решил, что ее следует использовать и для наружного борта, чтобы сделать корабль менее заметным ночью и в ненастную погоду. С этой же целью он отказался от традиционных белых полос вдоль пушечных портов.
      – Тогда серыми должны быть и паруса, – заметил Лумба.
      – Почему же нет?
      Оба блаженствовали. Они имели возможность воплощать в жизнь красивые идеи. Они создавали шедевр. Денег на это Бернар Второй не жалел. Курфюрст прекрасно знал, что против каждого построенного в Поммерне боевого корабля Покаяна, обладавшая значительно большими людскими и лесными ресурсами, строит три-четыре своих. По количеству обогнать флот базилевса было невозможно. Оставалось одно – превзойти в качестве.
      И это вроде бы получалось.
      В «Магденау» не был вбит ни единый железный гвоздь – использовались исключительно медные. Ничего не делалось «на глазок». Огромные дубовые шпангоуты с миллиметровой точностью вытесывались прямо по чертежу. С флорами, бимсами и стрингерами их соединяли чугунными кницами на чугунных же болтах. Использовалась только древесина не менее трехлетней сушки, причем подводная часть обшивки была выполнена исключительно из водостойкой лиственницы, как ни тяжело было ее обрабатывать плотникам.
      Плотники, впрочем, не жаловались: платили им вдвое больше, чем при строительстве любого другого корабля. Так что на рабочие места верфи «Фоссблау унд Генхерн» в курфюрстенбурге Магденау существовал изрядный конкурс
      Коэффициент «2» вообще был очень характерен для всего проекта. Создание «Магденау» высосало двухлетний бюджет курфюрстенмарине. Денег, затраченных на него, вполне хватило бы на строительство как минимум трех линкоров старого образца.
      Однако результат того стоил. Когда новый линкор спустили на воду, в его трюме (неслыханное дело!) не смогли обнаружить ни капли забортной влаги. Приглашенному на церемонию Мак-Магону-старшему хватило одного взгляда, чтобы оценить функциональное изящество серого, еще лишенного мачт корпуса. Он сразу отметил самое существенное: острый, круто наклоненный форштевень, способный легко резать волну, низкие, с широким развалом борта, позволяющие ставить довольно тяжелые пушки даже на открытой палубе, округлые очертания кормы, не тянущие за собой много воды, и столь приятную морскому глазу общую «седловатость» профиля. По сравнению с «Магденау» стоящий неподалеку старый линкор «Зеелеве» выглядел настоящим ящиком, плавучим комодом.
      – Вы хорошо поработали, Уолли. Это будет превосходный ходок, или я ничего не смыслю в морском деле, – сказал Джон Мак-Магон-старший.
      А потом покачал головой и добавил:
      – Но бойся абордажа. И вообще, избегай боя на близкой дистанции.
      Мак-Магон-младший спокойно ответил:
      – Да, сэр. У этого корабля другое амплуа. Я знаю.
 

* * *

 
      Он доказал это через полтора года, во время очередной междоусобной войны в Магрибе, в которую был вынужден вмешаться Поммерн.
      Тогда «Магденау» выиграл бой против трех кораблей. Маневрируя и ведя огонь с предельной дистанции, он сначала тяжело повредил 98-пушечный линкор «УртБембема», затем потопил 94-пушечный «Сераскир», после чего (неслыханное дело!) догнал и принудил к сдаче быстроходный фрегат. Узнав об этом, Бернар Второй приказал все тяжелые корабли строить по образцу «Магденау». Разрешалось завершить работы только на уже начатом постройкой 84-пушечном «Прогиденсе», но при условии значительных изменений.
      Уолтер Мак-Магон получил звание контр-адмирала и должность заместителя начальника штаба кригсмарине. С тех пор на протяжении ряда лет его главной обязанностью стало строительство кораблей по новому проекту. При его участии спустили на воду «Денхорн» и «Василиск». Вместе с Лумбой они развили идеи, заложенные в первоначальном проекте, и применили их для менее крупных кораблей – фрегатов и корветов. Так появились «Такона», «Мегион», «Гримальд» и «Сифарис».
      А «Магденау» под руководством многоопытного старика фон Гренземе превратился в плавучую школу, которую прошли десятки молодых офицеров. Это были неутомимые спорщики, всяк со своим мнением, но будущее флота видели глазами своего шефа, вице-адмирала Мак-Магона, который успел сделаться одновременно и начальником штаба, и идолом растущего флота.
      Питомцы же фон Гренземе в курфюрстенмарине имели прозвище «магдеманов» и один за другим получали новые корабли. Так выросли лихие командиры корветов Монгола и Шерканц, хитрющий фон Штоль, превосходные шаутбенахты Таграх, фон Юг, Ремгин, Верзилофф, фон Герн. Но выше всех, до звания вице-адмирала, поднялся сын мелкого лавочника из Мембурга некто Виктор Додерлейн. Человек холодной логики и огромной эрудиции, он сменил на посту начальника штаба кригсмарине самого Мак-Магона.
      А крошка Уолли получил флот, который сам же и построил. Пусть и не столь многочисленный, какой хотелось, однако его качество превосходило ожидания.
 

* * *

 
      Он не сомневался в результате своих усилий. Первый бой в бухте Пихтовая дал очень наглядные результаты. И только огромное невезение могло помешать эскадре его высочества в дальнейшем. Однако на Абораварах Уолтеру предстояло принять решение, в котором он не имел права ошибиться.
      Благодаря фон Бистрицу стало известно, что Домашний флот Покаяны имеет девять боеспособных кораблей, четыре из которых относились к категории линейных. На этих кораблях находилось более полутысячи орудий, включая две дюжины 40-фунтовых.
      Эскадра Поммерна пушек несла побольше. Но транспорты и «Поларштерн» можно было использовать только для обстрела береговых укреплений со стороны моря, из главного сражения они исключались. А «Ежовень» и трофейный «Консо» должны были обстреливать крепость Контамар с тыла, со стороны бухты Монсазо. В итоге для непосредственного боя обе стороны имели примерное равенство в корабельной артиллерии. Но существовала еще и береговая… Значительная часть бухты Монсазо контролировалась четырьмя сильными батареями, расположенными в замке Контамар, у дворца Эрлизор, в районе тюрьмы Призон-дю-Мар и в Адмиралтействе. Еще покаянцы, если не растеряются, имели возможность посадить на шлюпки солдат столичного гарнизона и предпринять крайне опасную попытку абордажа.
      И, наконец, – последнее, самое страшное. Никто не мог предсказать, не подойдут ли во время боя многочисленные корабли адмирала Василиу, который наверняка пылал желанием расквитаться за очень скверное поражение в бухте Пихтовая.
      В общем, сумма всех неблагоприятных обстоятельств казалась столь внушительной, что заставила бы большинство здравомыслящих командующих отказаться от операции. Вероятно, так же поступил бы и гросс-адмирал. Если бы курфюрст Поммерна не сказал, провожая его эскадру:
      – Уолтер! Помни, что у тебя есть право отказаться от всех своих задач кроме одной, главной. Ты должен взбесить Пресветлую до такой степени, чтобы она напала на нас раньше, чем это сможет сделать Магриб. Иначе всем нам придется худо. Двойного удара Поммерн не выдержит.
      Адмирал считал, что победы в Пихтовой для взбешения бубудусков недостаточно. Если что и могло разом лишить благоразумия всю военную верхушку империи, так это удар по ее голове, по Ситэ-Ройялю.
 

* * *

 
      Идея выглядела более чем смелой. Но офицеры штаба пришли к следующим выводам.
      1) Июльскими ночами погода в бухте Монсазо практически не бывает безветренной. Риск штиля минимален, а вероятность продолжительного штиля почти исключена. (Прочитав выражение «почти исключена» Мак-Магон поморщился, но ничего не сказал.)
      2) Используя трофейный «Консо», можно внезапно высадить десант на острове Дабур и попытаться взорвать главный пороховой погреб Контамара. Это должно вызвать обрушение башни Громоглот, в которой установлена основная часть артиллерии, прикрывающей Северный пролив. Учитывая эффект внезапности, шансы на успех имелись. Однако удержать замок с гарнизоном в шесть тысяч солдат штурмовая партия не в состоянии. Сразу после диверсии она должна отойти на корабли.
      3) По крайней мере один патрульный корабль (корвет или фрегат) удастся уничтожить еще до начала основной битвы.
      4) Противник не может ожидать столь дерзкой атаки. В первый момент неизбежны если не паника, то неразбериха. Особенно если удар нанести во время празднования Пресветлой Ночи.
      5) Померанская артиллерия имеет более высокую скорострельность. Но превосходство в дальности огня использовать нельзя, бой должен вестись с минимальных дистанций, иначе он недопустимо затянется.
      6) Пассивное положение вражеской эскадры (на якорях или у пирса, паруса свернуты, часть экипажей отсутствует) даст кораблям Поммерна время для занятия выгодных позиций.
 

* * *

 
      Мак-Магон несколько раз прочитал выводы своего штаба.
      – А что? Не так уж и безнадежно, – заявил он.
      – Существуют целых четыре условия, без которых успех невозможен, – холодно возразил вице-адмирал Додерлейн. Первое – взрыв башни Громоглот. Второе – наличие ветра.
      – Ветер должен быть. Судя по вашим же выводам.
      – Не гарантировано.
      – Хорошо, это риск. Третье?
      – Уже в начале боя необходимо вывести из строя минимум один тяжелый корабль покаянцев, поскольку у них четыре боеспособных линкора против наших трех. И в-четвертых…
      – В-четвертых, нам не нужен Василиу со всеми его кораблями. Так?
      – Да.
      – И каково твое личное мнение, Виктор?
      – Риск слишком велик. Что-нибудь да сорвется.
      – Это общее мнение штаба? – спросил адмирал.
      – Не совсем. Четыре голоса против, один – за.
      – Теперь – два. Не забывайте, я тоже член штаба. Господа! Если не удастся взорвать Громоглот, вся операция теряет смысл. Но ее будет еще не поздно отменить, так что вопрос решится сам собой. В том, что мы быстро утопим или тяжело повредим какой-нибудь из линкоров я не сомневаюсь. Таким образом, остается лишь два фактора над которыми мы не властны. Это – ветер и флот Открытого моря. Мы немало сделали для того, чтобы провести за нос Василиу, а без риска побед не бывает. Но перед тем, как принять окончательное решение, я хочу знать мнение совета капитанов. Адмирал Додерлейн!
      – Йа.
      – Созовите всех. Расскажите все. Если будем драться, успех зависит от каждого. Поэтому каждый командир корабля должен знать, на что идет.
 

* * *

 
      К флагману подошли шлюпки.
      Всех капитанов пригласили в адмиральский салон «Денхорна» и предложили по стакану горячего грога, который был весьма кстати на холодных Абораварах.
      Не желая навязывать своего мнения, Мак-Магон молчал. Вместо него вопросы задавал начальник штаба. По тысячелетней, земной еще традиции, капитаны высказывались в порядке возрастания званий. Первым получил слово новоиспеченный лейтенант Стоеросов.
      Свиристел степенно встал, расправил бороду.
      – У меня на «Ежовне» всего две пушки и сотня человек. Мы не должны решать, повоздержимся. Но ежели будет драка, никуда не сбежим. Большой у нас зуб на бубудусков.
      – Понятно. Фрегат «Консо», обер-лейтенант фон Кон-гейм. Ваше мнение?
      Молодой офицер, нежданно-негаданно получивший в командование корабль, горел желанием оправдать досрочное назначение. Он был краток:
      – Атаковать!
      Капитаны обоих транспортов придерживались иного мнения, поскольку имели на борту несколько сотен мирных переселенцев и бывших узников Аборавара. Адмирал Додерлейн кивнул и продолжил опрос:
      – Корветтен-капитан Монгола, ваше мнение?
      Командир «Гримальда» всегда был сторонником решительных действий.
      – Понятно. «Сифарис», корветтен-капитан фон Шерканц?
      – Господа! Нельзя недооценивать значение инициативы. При любом нападении она на стороне нападающего. Я – за.
      – Ясно. «Такона»?
      Похожий на обаятельного медведя фрегаттен-капитан фон Штоль несколько секунд молчал. Потом зачем-то разлохматил свою шевелюру и сказал, что все зависит от взрыва Громоглота. Если получится – то он за продолжение атаки.
      – Фрегат «Мегион». Шаутбенахт фон Герн?
      – Я полагаю, что лучше искать удачу в открытом море, где у нас будет неоспоримое преимущество в скорости. Мы сможем нанести большой урон торговому судоходству Покаяны. Конечно, для этого потребуется определенное время, зато шансы на успех несравненно выше, чем при нападении на Ситэ-Ройяль.
      – Ясно, – сказал Додерлейн. – Шутбенахт Свант, ваше мнение?
      Капитан «Поларштерна» сказал то, что был обязан сказать:
      – Мы не можем рисковать жизнью ее высочества и других невоенных пассажиров. Я – против.
      – Линейный корабль «Денхорн», шаутбенахт Верзилофф?
      Весьма подвижный и вопреки фамилии весьма миниатюрный Верзилофф вскочил и выпалил:
      – Атаковать, атаковать и еще раз атаковать!
      Потом сел и тут же вскочил вновь:
      – Но транспорты не должны принимать участия в бою.
      – Понятно.
      Верзилофф еще раз сел и еще раз вскочил.
      – Сразу бить брандскугелями! С короткого расстояния!
      – Благодарю вас, – холодно сказал начальник штаба. – Если операция будет утверждена, тактические детали мы обсудить успеем. Линейный корабль «Василиск». Шаутбенахт фон Юг?
      – Поддерживаю фон Герна. В море мы принесем больше пользы, чем в тесной луже.
      – Ну и наконец линейный корабль «Магденау». Контр-адмирал фон Гренземе, прошу вас.
      – Господа, по возрасту и стажу я самый старший из вас, простите уж это напоминание. Я много плавал, и хочу поделиться с вами главным выводом своей жизни. Он заключается в том, что на море побеждает разумный риск. Убежден, что Домашний флот может быть уничтожен. Это мы успеем сделать даже если Василиу сейчас идет к Ситэ-Ройялю на всех парусах. И раз Домашний флот может быть уничтожен, то он должен быть уничтожен, вот что я скажу. А дальше – будь что будет. Пусть нас утопят, урон мы нанесем куда больший. Только вот, герр гросс-адмирал, транспорты, по-моему, и вправду не должны входить в бухту. Честное слово, как-нибудь справимся без них.
      Старик фон Гренземе сел, но несколько секунд после его слов в адмиральском салоне «Денхорна» сохранялась тишина, лишь изредка прерываемая криками чаек.
      – Итак, – сказал Мак-Магон, – с учетом мнения штаба голоса распределились следующим образом. За атаку восемь, против – девять.
      Все снова замолчали.
      – Разрешите, герр гросс-адмирал? – вдруг спросил фон Герн.
      – Битте. Что вы хотите сказать?
      – Адмирал фон Гренземе меня убедил. Я меняю свое мнение, господа. Что ж, давайте треснем сострадариев в самое уязвимое место! Такой возможности у кригсмарине действительно никогда еще не было. А дальше… В самом деле, дальше пусть будет все, что будет. Уверен, стыдиться нам не придется.
      – Что ж, – сказал начальник штаба. – Тогда все наоборот: девять за атаку, восемь – против.
      – Благодарю, – сказал командующий. – Господа! Обсуждение закончено. Мы идем в Ситэ-Ройяль. Это приказ. Прошу завтра к восьми ноль-ноль предоставить ваши предложения по тактике предстоящего сражения. Окончательный план будет составлен уже в походе. Вопросы есть?
      – Да, – сказал фон Штоль. – Господа, кто-нибудь поделится с «Таконой» брандскугелями?
      Немедленно взорвался Верзилофф.
      – Вот нахал! У тебя брандскугелей больше, чем на любом другом корабле! Ты же в Пихтовой одними мотылями швырялся! Думаешь, я не видел, да?
      – Предлагаю по два ядра за один брандскугель.
      – Ойген, да я тебе знаешь что скажу…
      – Нет, – обаятельно улыбаясь, сказал фон Штоль. – Вот этого не надо.

      Миллионный Ситэ-Ройяль, столица Пресветлой Покаяны и самый крупный город Терраниса, располагался у впадения многоводного Ниргала в бухту Монсазо. Эта бухта, имеющая очертания овала, соединяется с морем двумя проливами, между которыми лежит остров Дабур.
      Со времен основания Ситэ-Ройяля оба этих ключа к морским вратам столицы взяты под охрану мощными крепостями – Северный пролив прикрыт батареями замка Контамар, построенного на острове, а Южный – пушками Адмиралтейской крепости, находящейся на материковом берегу.
      Столетиями сначала баллисты и катапульты, а затем тяжелые морские орудия стерегли оба прохода. Возможности для вражеского прорыва ограничивались еще и узостью фарватеров, не позволявших одновременно идти по ним более, чем одному кораблю. Поэтому проливы использовались по правилам одностороннего движения – Северный на вход, а Южный – на выход. В этих условиях медленно бредущий под жерлами пушек корабль представлял чрезвычайно легкую добычу. Расчеты показывали, что для гарантированного уничтожения крупного линкора требовалось минут пять-шесть. При этом первый утонувший корабль неизбежно преградил бы путь всем последующим, сколько бы их не набралось. Все эти меры привели к тому, что в многочисленных морских войнах, даже если их результаты для Покаяны оказывались плачевными, ни одна вражеская эскадра так и не рискнула напасть на Ситэ-Ройяль. До самого августа 839 года это считалось чистейшим безумием.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА КОРВЕТ «ЧЕЙРО»

 
      Водоизмещение – 193 тонны. Трехмачтовая баркентина. Максимальная зарегистрированная скорость – 19,4 узла. Вооружение – 22 чугунные пушки калибром до 8 фунтов. Экипаж – 130 человек. Командир – капитан третьего ранга Най Челкант.
 
      Время было не совсем мирное. Хотя войну никто не объявлял, в тот год имперский флот сначала напал на небольшую эскадру померанцев, а потом, предвидя ответные действия, взялся подстерегать их в дельте Теклы.
      Несколько недель о результатах этой операции ничего не сообщалось. Только в середине июля поступила депеша от проконшесса Гийо. В ней сообщалось о десяти померанских кораблях, миновавших Муром и полным ходом проследовавших вниз по Текле. В конце месяца адмирал Василиу прислал «Обрата Микулая» с кратким сообщением о прорыве и о том, что он преследует неприятеля в юго-западном направлении. Никаких подробностей донесение не содержало, поскольку эти подробности адмиралу были крайне невыгодны. Он надеялся сначала догнать ускользнувшую эскадру, сполна с ней расквитаться, а потом уж отправить обстоятельную реляцию. В надежде на то, что победителей не судят.
      И в Адмиралтействе, и в военном министерстве, и в Сострадариуме случившееся восприняли как досадную осечку, однако никто особенно не встревожился. Тем более никто не счел необходимым тревожить таким пустяком базилевса-императора. Считалось, что Василиу имеет тот самый перевес в силах, который делает невероятной всякую возможность поражения. Капитанам Домашнего флота даже не сочли нужным сообщить о пленении фрегата «Консо».
      Но служба есть служба, и вахтенный офицер «Чейро» вызвал на мостик капитана, когда заметил на горизонте паруса неизвестных кораблей. А тот, в свою очередь, не счел лишним оповестить замок Контамар.
      Сигнальщик несколько минут щелкал фонарем, но потом виновато развел руками:
      – Замок не отвечает, обрат капитан третьего ранга.
      – А ты куда сигналил?
      – Сначала на верхнюю площадку Громоглота, а потом – в окна Комендантской башни.
      – Спят, сволочи, – сказал капитан и замысловато выругался.
      Тем временем со стороны моря приближались два корабля – один трехмачтовый, а другой поменьше, с парусным вооружением кэча. Вскоре были опознаны «Консо», фрегат его величества базилевса-императора, а также муромский скампавей неизвестного названия.
      Фрегат сигнальным фонарем сообщил, что конвоирует судно, захваченное по приказу Святой Бубусиды. Пароль был назван, отзыв – тоже. Промедлив несколько секунд, патрульный корвет поднял сигнальный флаг «добро».
 

* * *

 
      Предположение адмирала Мак-Магона о том, что его визави адмирал Василиу факт захвата фрегата «Консо», так же, как и детали боя в устье Теклы слишком афишировать не будет, полностью подтвердилось.
      Иначе бы патрульный корвет не поднял флаг «добро» и не пропустил бы беспрепятственно оба корабля. На «Чейро» даже не потрудились открыть крышки орудийных портов. Такая беспечность немало удивила исправного служаку Морица. Переглянувшись со Стоеросовым, он молча пожал плечами.
      – Ухошлепы, – пробурчал Свиристел. – Чего с них взять…
      – Взять с них есть чего, – возразил Мориц. – Домашний флот, например.
      Свиристел зевнул.
      – А, это? Теперь возьмем.
      Мориц с сомнением покачал головой. Чтобы взять Домашний флот, требовалось еще ой как много сделать, хотя начало и складывалось благополучно…
      «Консо» и «Ежовень», пользуясь свежим ветром с моря, вошли в пролив. Но здесь их ход замедлило встречное течение – воды Ниргала, наполнив бухту Монсазо, текли дальше, в море.
      Слева высились крутые скалы материкового берега. Справа темнел спящий Громоглот. Ниже, у его основания, различались контуры двух бастионов. Было известно, что именно там находятся самые тяжелые пушки.
      – Засыплет обломками, – коротко сказал Стоеросов.
      – Если взорвем Громоглот, – уточнил Мориц.
      – А куда он от нас денется!
      – Почему?
      – Потому что этого никто не ждет.
      – Ну-ну.
      Как бы там ни было, удача от них все еще не отвернулась. Полчаса спустя оба корабля миновали пролив и спокойно приступили к швартовке у восточного, внутреннего берега острова Дабур.
      На запрос стоявшего по соседству линкора «Хугиана» с фрегата передали, что имеют приказ высадить пленных муромцев.
      Действительно, на берег сошло около сотни бородатых людей. Они были в оборванных муромских кафтанах, а на плечах несли какие-то бочонки. Пленных конвоировали вооруженные матросы с «Консо». Вся небольшая колонна миновала подъемный мост и скрылась в воротах замка, чьи страшные пушки еще ни разу не позволили прорваться к Ситэ-Ройялю никакому врагу. План, тщательно разработанный штабом Додерлейна, начал воплощаться в жизнь.
 

* * *

 
      А Капитану «Чейро» в ту ночь были уготованы большие сюрпризы.
      Прошло не больше получаса с тех пор, как дежурный корвет пропустил «Консо» и «Ежовня» в бухту, когда сигнальщик опять заметил в дымке, скрывающей северную часть горизонта, серые паруса. На этот раз приближалась целая эскадра. И приближалась очень быстро, делая по меньшей мере тринадцать узлов.
      – Вижу флаги Покаяны, – доложил сигнальщик.
      – Что такое? Неужели Василиу возвращается? – удивился капитан.
      Он в это время сдавал вахту помощнику, но решил задержаться.
      – Похоже, что первым идет фрегат «Дюбрикано», – высказался помощник.
      Капитан поднял подзорную трубу и долго присматривался.
      – Похоже, да не совсем, – сказал он. – Кое-что отличается в рангоуте и такелаже.
      – Они могли изменить проводку снастей, исправляя полученные в бою повреждения.
      – Все может быть. Этот чистюля де Фридо-Бранш любит эксперименты. Но теперь его фрегат сильно напоминает…
      – …Корвет «Гримальд»?
      – Вот именно. Сигнальщик! Запросить пароль и название судна.
      – Слушаюсь, обрат капитан.
      Матрос быстро защелкал клавишами фонаря. Выждав положенные по уставу десять секунд, повторил запрос.
      На приближающемся корабле замелькали ответные вспышки.
      – Фрегат «Дюбрикано», – доложил сигнальщик. – Пароль – «Да пребудет свет над Пресветлой».
      – Вроде все верно, – сказал помощник.
      Сигнальщик нерешительно откашлялся.
      – Еще одно сообщение, обрат капитан.
      – Какое?
      – ЧЕЛКАНТ ХВАЛЮ БДИТЕЛЬНОСТЬ ПРОДОЛЖАЙ ТОМ ЖЕ ДУХЕ АДМИРАЛЫ ВЫЙДЕШЬ ДЕ ФРИДО-БРАНШ.
      Капитан побагровел.
      – Чертов аристократ, – пробурчал он. – Никак не может без того, чтобы не уесть!
      – Чудной у них все-таки курс, – заметил старпом.
      – Да это он, де Фридо-Бранш, можешь не сомневаться. Узнаю по стилю. Высокомерная рожа!
      – Я о другом, обрат капитан. Держат они прямо на нас и «Дюбрикано» заслоняет собой остальные корабли. Я не пойму, кто идет следом.
      – Вроде бы еще один фрегат, покрупнее. Дальше – явно просматриваются паруса линейного корабля.
      – Но какого именно?
      – Потерпи, скоро узнаем.
 

* * *

 
      Расстояние сократилось примерно до мили, когда на «Дюбрикано» вновь замелькали вспышки сигнального фонаря.
      – «Уступите дорогу», – прочел капитан. – Сигнальщик, отвечай «Чего ради?».
      – ИМЕЮ СРОЧНЫЕ ИЗВЕСТИЯ ДЛЯ ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ТЧК ВАСИЛИУ
      – Что такое? Адмирал-аншеф плывет на фрегате?
      – Эге! Да они, никак, расколошматили померанцев, – догадался помощник. – Торопятся похвастаться! Вот адмирал и перешел на самый быстроходный корабль. Думаю, де Фридо-Бранш не случайно нос задирает.
      – Во-о как. Ну, теперь с этим Унзиболаном никакого сладу не будет! Победитель, якорь ему в раковину… Ладно, принять три румба вправо. Сейчас узнаем, кто там идет вторым и третьим у Василиу…
      Рулевые переложили штурвал. Старший склонился над картушкой компаса. На палубе, подтягивая шкоты, засуетилась вахтенная команда. Слегка накренившись, «Чейро» освобождал курс эскадре.
      И тут где-то за кормой вспыхнуло багровое пламя. Капитан, помощник, сигнальщик, вестовой матрос и даже рулевые – все повернулись одновременно.
      Им открылось поразительное зрелище. Над островом Дабур стоял огненный столб, будто по недоброму волшебству там вдруг взял, да и возник извергающийся вулкан. В воздухе в виде освещенных точек висели каменные куски стен. Красные отблески четким контуром выделили стены и башни замка Контамар. От этого казалось, будто они раскалены. Секунд через пять докатились гул и грохот взрыва. А еще через пару секунд вдруг ударила пушка.
      Низко просвистев над палубой «Чейро» и зацепив грота-ванты, ядро плюхнулось в воду.
      – Салютуют ядром? – поразился помощник. – Да они уже нахлебались, кашалоты! На радостях…
      Но корабль, назвавшийся «Дюбрикано», салютовать и не думал. Второе ядро ударило в фальшборт, взметнув кучу щепок. А затем заговорили все остальные орудия левого борта лже-«Дюбрикано».
      Вахтенные матросы попадали на палубу, закрывая головы руками. Послышались характерный треск ломающегося дерева и очень неприятные звуки, похожие на те, которые издает пустая бочка, по которой изо всех сил колотят мокрой дубиной. Корвет при этом вздрагивал, как живой.
      – Дьявол, – воскликнул помощник. – Молотят по ватерлинии! Надо что-то делать, обрат капитан.
      Только после его слов капитан сумел выйти из оцепенения. Он еще не понял всего, что случилось, но уже чуял, что добром это не закончится. И что предпринять можно только одно – удирать.
      – На руле!
      – Есть на руле.
      – Принять еще вправо! Увалиться под ветер. Боевая тревога!
      «Чейро» поспешно покатился вправо, ложась на курс отхода. Но при этом инерция кренила корвет на противоположный борт. На тот самый, по которому колотили мокрой дубиной.
 

* * *

 
      Капитан третьего ранга Най Челкант пришел во флот из сострадариев.
      Но, в отличие от многих выдвиженцев ордена, морское дело он понимал. И опытом обладал изрядным, – довелось поплавать еще под начальством старого адмирала де Гевона. Поэтому звуки пустой бочки, по которой бьют мокрой дубиной, о многом ему поведали. Без всяких докладов он знал, что левый борт продырявлен. И что во время циркуляции внутрь корпуса будет вливаться море. Но выбора не было. Продолжать иди по курсу вдоль всей линии вражеских (а чьих же еще, спрут осьминогий!) кораблей означало самоубийство.
      Снизу прибежал лейтенант-артиллерист.
      – Обрат капитан! Есть раненые. Разбит станок орудия номер шесть. Имеем девять пробоин! Заливает…
      – Заливает, говоришь? Тогда поставь людей к помпам, готовьте заглушки. Учить тебя, что ли?
      – Слушаюсь…
      – Так это не «Дюбрика-ано», – с разочарованием протянул старший помощник.
      – Неужели? – саркастически спросил капитан.
      – Так точно, не «Дюбрикано». Это – «Гримальд»! А следом идет тяжелый фрегат «Такона». А потом… О, мама моя родная!
      – А потом – линейный корабль «Денхорн». Я и сам вижу. Вот что, братец. На верхней палубе я и без тебя управлюсь. Спустись-ка ты к кормовой батарее да проследи, чтоб там были готовы к открытию огня, как только увидят «Такону». Всех остальных канониров отправить на мачты. Паруса сейчас важнее пушек.
      – Да, это верно, – признал старпом.
      – И чего стоим? Ждем следующего залпа?
      Помощника как ветром сдуло.
      «Чейро» вышел наконец из циркуляции и начал удаляться от курса эскадры. Капитан Челкант с удовлетворением отметил, что крен едва ощущается, корабль не успел набрать много воды. По счастью, ядра «Гримальда» имели сравнительно небольшой калибр, всего двенадцать фунтов. Повезло. Только повезет ли дальше?
      Повернувшись кормой к неприятелю, «Чейро» резко уменьшил свою обстреливаемую площадь. Но дистанция все еще не превышала полумили. Для опытных канониров это сущий пустяк. Челкант знал, что курфюрстовы пушки способны бить на вчетверо большее расстояние… «Интересно, почему это в Поммерне все вещи делают лучше, качественнее, чем в Покаяне?» – рассеянно подумал он.
 

* * *

 
      Померанский корвет уже удалился в сторону Северного пролива. Но его место занимал куда более серьезный противник. С мощью бортового залпа до тридцати орудий и с главным калибром в двадцать четыре фунта фрегат «Такона» был способен меряться силами со многими линкорами. Корвет для него – развлечение…
      «Чейро» тявкнул своей кормовой восьмифунтовкой. Ядро пролетело перед неприятельским бушпритом.
      Най Челкант с досадой плюнул за борт. Поторопились, охломоны! Слишком буквально поняли приказ. Как только увидели, так сразу и пальнули. Да и прицел взяли высоковато.
      Второй выстрел оказался удачнее – угодили в скулу «Таконы», чуть выше якорного клюза. Приятная, но всего лишь мелочь… Теперь, пока оба кормовых орудия снова зарядят, накатят да наведут, предстояло безмолвно ожидать ответа.
      Фрегат с ответом не торопился, целился тщательно. Прошло едва ли не с полминуты, прежде чем одна из его палубных шестифунтовок первым же выстрелом прошила средний ряд парусов «Чейро». Вторая то же самое сделала с нижними парусами. Лишь после этого, еще раз снизив прицел, «Такона» заговорила главным калибром.
      И посыпалось… Померанцы вели беглый огонь, били в корпус, и били очень удачно. Легкая килевая качка им практически не мешала. Почти каждую секунду корвет вздрагивал, над его кормой взлетали куски дерева и осколки стекла.
      Какое-то шестое чувство заставило капитана Челканта перебежать с левого борта на правый. Ядро ударило в фальшборт как раз напротив того места, где он только что стоял. Пробив несколько слоев досок, массивный чугунный шар пролетел на шкафут и в щепы разнес корму спасательной шлюпки.
      Челкант от многих морских волков слышал о том, что в любом бою шлюпки страдают от первых же попаданий. И не потому, что в них целятся специально, это получается как-то само собой. Теперь в справедливости этого закона он убедился воочию.
      – Обрат капитан, обрат капитан…
      По щеке рулевого текла кровь.
      – Что, ранен?
      – Ерунда, щепкой поцарапало. Только вот…
      – Ну что?
      – Судно не слушается руля…
      Челкант похолодел. Этого еще не хватало! Он подбежал к штурвалу и крутнул его влево, вправо. Двойное колесо, на которое обычно ставили пару дюжих матросов, вращалось пугающе легко. Это означало одно – перебиты штуртросы…
      Снизу, бережно придерживая забинтованную руку, пришел старпом.
      – Кормовой батареи больше нет, – вяло сообщил он. – И делать там больше нечего. Сплошная каша. В ахтерпике вода. Откачивают.
      – И все же иди туда.
      – Зачем?
      – Перебиты штуртросы. Организуй починку. Хоть зубами их держите! Понял?
      – Слушаюсь, – все также вяло сказал помощник и поплелся к трапу.
 

* * *

 
      На минуту «Чейро» получил передышку. «Такона» ушла, а «Денхорн» только выходил на траверз избитой кормы.
      Управляясь одними парусами, рыская то вправо, то влево, корвет уползал вдоль берега в общем направлении норд-ост. С левого борта его догоняли волны, захлестывая пробоины. Однако ветер дул благопрятный, в бакштаг, и Челкант всех не занятых у помп матросов отправил на реи, даже одного из рулевых. Он молился только об одном, – чтобы «Денхорн» не хлестнул по мачтам «мотылями», устроив настоящую мясорубку.
      И «Денхорн» проявил своеобразное добродушие, бил средним калибром, только ядрами, и лишь в корпус. Его грозные тридцатишестифунтовые пушки нижней палубы молчали. Видимо, берегли заряды для Ситэ-Ройяля.
      Все же, когда линкор отстрелялся, состояние «Чейро» оказалось плачевным. Была разбита вторая шлюпка. По-прежнему не слушаясь руля, корвет осел кормой по самый балкон капитанской каюты, имея к тому же крен на левый борт. Матросы на всех трех помпах выбивались из сил, но волны лизали уже орудийные порты, вода проникла в крюйт-камеру, плескалась в трюме, и ее уровень неуклонно повышался. Оставался единственный выход.
      Челкант приказал выбрать правые шкоты всех прямых парусов, а левые – травить. Потом, чтобы сместить центр парусности вперед, полностью оголили бизань.
      Медленно и неохотно нос корабля повернулся к берегу. До него оставалась меньше трех миль. Должны были успеть.
      – Все пушки верхней палубы – за борт! – тем не менее скомандовал капитан.
      Ему вовсе не улыбалось барахтаться хотя и в летней, но не очень-то теплой водичке Студеного океана. Ему доводилось видеть, как из такой вот водички доставали еще вполне живых, даже сохранивших сознание людей. А потом они умирали, тоже в полном сознании. От переохлаждения…
      Снизу поднялся вечно страдавший морской болезнью обрат эмиссар.
      – Обрат Най, – заявил он. – Мне показалось, что у нас в трюме вода.
      – Да что вы говорите, обрат мой сострадающий? – зло изумился Челкант. – И как же она туда попала?
      – Наверное, где-то есть течь.
      – А больше вы ничего на корабле не заметили?
      – И за что вы так меня не любите? – укоризненно покачал головой эмиссар. – Я-то хоть – безвредный.
      Тут бубудуск наконец догадался бросить взгляд на заваленную обломками палубу.
      – Святой Корзин! Что здесь происходит?
      – Бой здесь происходит, – багровея, ответил капитан.
      – А почему тогда пушки выбрасывают?
      – Слушай, ты хоть сейчас под ногами не путайся, а? Безвредный… Это еще не значит, что полезный.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ХУГИАНА»

 
      Водоизмещение – 1770 тонн. Четырехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 16,5 узла. Вооружение – 84 чугунных орудия калибром до 36 фунтов. Экипаж – 768 человек Командир – капитан первого ранга Бартоломео Кассис.
 
      Старый линейный корабль «Хугиана» давным-давно должен был отправиться на усиление флота Василиу. А вместо этого вторую неделю торчал под стенами замка Контамар. В ожидании свежего мяса, льда, солонины, сухарей и много чего еще.
      Провиант никак не могли подвезти сначала из-за неразберихи с накладными, а потом из-за того, что интенданты всецело переключились на подготовку празднества Святой Пресветлой Ночи Откровения Корзина Бубудуска.
      Все знали, что после этих торжеств жирные складские крысы еще не скоро придут в относительно рабочее состояние. И все же никто из экипажа, пользуясь случаем, не имел права сойти на берег. Причина заключалась в том, что интендантская служба его величества столь же капризна, своенравна и непредсказуема, как и сам базилевс-император. И почти столь же могущественна. Потому, в какое бы время суток не обвалилась милость с ее стороны, корабль должен был находиться в готовности номер один, чтобы без промедления выйти в море. На сей счет существовали сразу два строжайших приказа – от аншеф-адмирала Василиу и от командующего Домашним флотом вице-адмирала Альметракиса.
      Скучища стояла смертная.
      Вахтенный офицер «Хугианы» зевнул и стал смотреть на залитую огнями столицу, завидуя тем, кто развлекался на берегу. Шел первый час Пресветлой Ночи, когда над бухтой Монсазо уже ненадолго сгущаются северные сумерки. Но набережные Ситэ-Ройяля, освещенные сотнями фонарей и факелов, заполненные публикой, просматривались отлично.
      Особенно хорошо были иллюминированы Сострадариум, Санаций, Эписумус, особняки знати и министерство финансов, – весь Восточный, аристократический берег Монсазо. А рыбацкий Северный и рабочий Южный тонули во тьме. Лишь кое-где там светились кварталы дешевых увеселительных заведений, с которыми не в силах совладать никакие бубудуски.
      Ярче всего сиял, конечно же, Эрлизор, летний дворец базилевса-императора, расположенный на северо-восточном берегу. Огни дворца сливались в единое зарево. Отражаясь в водах Монсазо, они делали ясно различимыми и тяжелый фрегат «Цикатра», и могучий стодвадцатипушечный «Тубан Девятый», самый большой из действующих линкоров Пресветлой Покаяны. По приказу командующего Домашним флотом оба корабля стояли на якорях прямо напротив монарших купален.
      Формально они охраняли светлейшую резиденцию со стороны моря. А на самом же деле играли роль грозных, радующих глаз декораций, поскольку приказ являлся чистейшей данью рутине. Никакого вторжения с моря никто не ожидал. Такого быть не могло, поскольку не бывало никогда. Большинство счастливцев-офицеров и с фрегата, и с августейшего линкора проводило приятнейшую ночь во дворце. В бальных залах, окна которых распахнуты либо на бухту, либо на великолепный парк. В обществе декольтированных дам, за карточными столами, в окружении лакеев и бесчисленных пузатых бутылок из погребов Его Величества…
      Везет же некоторым!
 

* * *

 
      Везет же некоторым… – в очередной раз вздохнул вахтенный лейтенант. Чтобы как-то отогнать почти неодолимую дремоту, он вынул трубку, набил ее табаком, чиркнул, однако отсыревшая спичка не загорелась.
      – О Просветлитель! – в сердцах возопил несчастный. – Да пошли же и мне хоть частицу своего огня!
      Стоявший рядом сигнальщик привычно перекрестился. И тут стены Контамара озарились сильнейшей вспышкой, затмившей сияние самого Эрлизора.
      – Ко-корзин мой… Да не столько же! – пробормотал лейтенант.
      Его голос потонул в страшном грохоте. В небо над Контамаром взлетела груда обломков. Самая северная и самая высокая из башен, носящая красноречивое, хотя и не совсем точное название «Громоглот», качнулась. Потом покосилась. И вдруг, разваливаясь, все быстрее начала оседать.
      Было видно, как сыплются каменные плиты, двери, балки, решетки, целые пролеты лестниц, сорванные с лафетов орудийные стволы и сами лафеты. В воздухе висело также невесть откуда взязвшееся тележное колесо; оно крутилось сразу в двух измерениях. А снизу, навстречу гордо развевающемуся в свободном полете штандарту базилевса-императора, навстречу всей падающей верхушке Громоглота, поднимались языки пламени, клубы пыли и черного дыма.
      Замок содрогнулся. Его стена на глазах покрывалась трещинами, с нее падали зубцы. Земля на всем острове тряслась от частых взрывов. Поверхность воды у пирса покрылась рябью. Было видно, что от Дабура в сторону Ситэ-Ройяля отошла небольшая волна. Причальные канаты сначала натянулись, а затем провисли. Линкор ощутимо качнуло. Немногочисленная стояночная вахта «Хугианы» ошеломленно молчала.
      Грохот смолк. На секунду установилась тишина. Затем из крепости послышались крики, стук обваливающихся камней, мушкетная пальба, лихорадочный разнобой колоколов. Южные ворота Контамара распахнулись. По мосту через ров толпой повалили люди.
      Вахтенный офицер было подумал, что это экипаж «Консо» возвращается на свой корабль. Но в толпе кроме матросских роб различались еще и кафтаны арестованных муромцев.
      Все они почему-то пробежали мимо нужного пирса, направляясь прямиком к месту стоянки «Хугианы». Как ни странно, с фрегата высадилось еще несколько десятков человек, которые также бросились в сторону линкора Что-то в этом было неправильное.
      Лейтенант повернулся к вестовому матросу
      – Позови-ка обрата капитана. И рот закрой!
      – Как же я тогда позову? – удивился вестовой.
      И без промедления получил по зубам.
 

* * *

 
      В этот момент на верхнюю палубу начали выскакивать разбуженные грохотом матросы «Хугианы». Скапливаясь у грот-мачты, они принялись бестолково озираться. Чуть позже появился и заспанный капитан.
      – Что происходит, черт побери?
      – Похоже на взрыв порохового погреба, – ответил вахтенный.
      – Какого порохового погреба? Где?
      Вахтенный молча кивнул в сторону замка.
      – Вот это сюрпри-из, – протянул капитан. – А куда же подевался Громоглот?
      Лейтенант молча развел руками. Над замком висело облако черного дыма, подсвеченное снизу пламенем. Удушливо пахло горелым порохом.
      Сюрпризы между тем продолжались. Из-за острова, со стороны открытого моря, донеслись пушечные выстрелы. А матросы с «Консо» подбежали к трапу «Хугианы» и, не задерживаясь, мимоходом, столкнули с пирса обоих часовых. Вахтенный офицер выронил трубку.
      – Эт-то еще что? Солонины, что ли, объелись?
      Матросы с фрегата один за другим быстро поднимались по трапу и деловито, будто заранее обо всем договорились, разбегались кто вниз по трапам, кто к вантам, кто – к кабестану. Все были вооружены так, будто шли на абордаж. Кого-то уже ударили по голове, кого-то бросили за борт.
      – Эй там, внизу! Отставить! – командным голосом рявкнул капитан Кассис. – Кто разрешил?! Стой, кому говорю!
      Но его не слушали. Распаленные, бурно дышащие пришельцы заполнили шкафут, шканцы и даже поднялись на ют. Они смотрели так загадочно, что от этой загадочности возникали нехорошие предчувствия.
      Толпа расступилась и на мостик поднялся невысокий, но очень широкий в плечах бородач.
      – Капитан? – коротко спросил он.
      – Вот именно, любезный! – надменно ответил капитан Кассис. – Кто вам позволил…
      – А сдай-ка свою шпагу, дорогой, – сильно окая, сказал бородач. И пожаловался: – Уф-ф. Староват я уже бегать-то…
      – Шпагу? Зачем?
      – Ну… на сохранение.
      – Я оставил ее в каюте, – в полнейшей растерянности ответил капитан.
      – В каюте? Что ж, тем лучше. Сейчас посмотрим, что там у тебя еще есть. В каюте.
      Съер Бартоломео Кассис, командир имперского линейного корабля, начал приходить в себя.
      – Позвольте! Как вы смеете… Да что вы здесь делаете-то в конце концов?
      Пришелец неучтиво высморкался на палубу. Потом сказал:
      – Здесь я корабль захватываю.
      – Как – захватываю? Что захватываю? «Хугиану-у»?
      – Ну-у.
      – Линкор его величества?!
      Свиристел начал скучать.
      – Он самый. Дошло наконец?
      Но капитан упрямо не хотел верить органам чувств.
      – Но… зачем?
      Стоеросов усмехнулся.
      – Да понимаешь, служба у меня такая – захватывать. Вот и захватываю.
      – Но вас же за это…
      – Повесят? Мне уже говорили. Слушай, давай сходим за твоей шпагой, а? Нам еще нужно весь ваш остальной флот утопить, а времени маловато.
      Капитан наконец начал что-то понимать.
      – Вы сумасшедший!
      Свиристел не стал спорить.
      – Есть немного, – признал он. – Ты… того. Не расстраивай сумасшедшего. Лады?
      Капитан обвел безнадежным взглядом бухуту Монсазо, ища откуда-нибудь помощи. Но в бухту один за другим входили корабли. Чужие, серые, незнакомые, хотя на каждой мачте развевался золотистый стяг Покаяны.
      – Но… где же адмирал Василиу? – растерянно спросил капитан.
      Свиристел Стоеросов пожал плечами.
      – Да я и сам хотел бы знать.
 

* * *

 
      Все в том же первом часу этой неладной Пресветлой Ночи Тубан Девятый, базилевс-император всея Покаяны, решительно и бесповоротно уснул за столом.
      Его величество освободили от груды салфеток, после чего могучие лакеи с величайшей осторожностью перенесли храпящее тело в одну из опочивален с окнами, выходящими в тихий внутренний дворик. Сразу после этого отбыли и великий сострадарий, и командующий Домашним флотом, и военный министр.
      Но поскольку высочайшего повеления об окончании бала не поступало, празднество Святой Пресветлой Ночи Откровения Святаго Корзина разгорелось с новой силой. Отъезд всемогущего эпикифора, способного заморозить любое общество, этому только поспособствовал.
      Эрлизор и весь протянувшийся на целую милю парк сияли огнями. В многочисленных павильонах и беседках завязывались волнующие сцены. Умело спрятанные в кустах музыканты без устали работали смычками. Ночь выдалась ясной, теплой и действительно светлой. Со стороны моря на полбалла дул освежающий ветерок. По поверхности каналов скользили лодки, в которых катались нарядные гости его величества. Вдоль берега бухты с той же целью плавали шлюпки «Тубана Девятого» и «Цикатры». Их оказалось недостаточно, на берегу собралась очередь желающих.
      Разомлевший командир фрегата «Прохорст», толстый и румяный капитан второго ранга, уступая пленительным просьбам, послал на свой корабль вестового с приказом немедленно спустить на воду восьмивесельный баркас. То же самое проделал и капитан фрегата «Коншесс», не желавший уступать в галантности своему коллеге.
      В Трапезной тем временем подали жаркое, а к нему – красные, двадцати-тридцатилетней выдержки вина. За карточными столами употребляли напитки покрепче – муромскую водку, померанский кавальяк, которого по закону быть не могло, но он был (якобы из старых, довоенных запасов), а также всевозможные коктейли на прочной основе этих напитков. Самые неустрашимые пили даже черный колониальный ромище, причем пробки из бочонков выбивали у них на глазах, прямо в зале.
      С треском распечатывались глянцевые колоды, краснели глаза, удваивались ставки. И вот, когда в бальном зале очередной раз объявили белый танец, гвардейцы и морские офицеры стоя выпили за прекрасных дам, а дирижер вслед за своей палочкой весь потянулся к небесам, с этих вот самых небес и грянуло. Гром оказался такой силы, что во дворце задребезжали не только окна, но и стеклянная крыша, хрустальные подвески люстр, бокалы, пустые бутылки.
 

* * *

 
      Сначала, когда первый испуг прошел, этот гром приняли за начало грандиозного фейерверка, и многие гости поспешно отправились на внутренний балкон, намереваясь полюбоваться игрой небесных огней. С этого балкона просматривался весь парк, но над причудливо стриженными кронами ничего не шипело и не взлетало. Зато с противоположной стороны дворца разгоралось зарево.
      Большая часть гостей, недоумевая, вернулась за столы и к танцам. Но некоторые флотские, почувствовав смутную тревогу, проследовали дальше, на внешний балкон. И оттуда увидели, что на острове Дабур что-то горит.
      Раздосадованного коменданта замка Контамар оторвали от бриджа в самый азартный момент. В сердцах он выругался, хлопнул для успокоения стопку, промакнул батистовой салфеткой усы, после чего наконец отправился выяснять, что ж там такое стряслось во вверенном ему гарнизоне. На свое счастье, этот тучный и жизнелюбивый генерал не переносил качки, поэтому отказался от баркаса, вызвал дрожки и поехал к шлюпочной переправе по Северной стороне бухты. Что и спасло ему жизнь.
      А в Эрлизоре прерванное было веселье возобновилось. Некоторое беспокойство, правда, вызвали звуки далекой пушечной пальбы, но когда из Северного пролива показались паруса, общественное мнение единогласно порешило, что возвращается флот Василиу, потому что больше ведь некому. И что флот салютует по поводу своей полнейшей виктории над ослушниками-померанцами.
      Это соображение, быстро принятое за факт, вызвало взрыв энтузиазма. Чтобы было удобнее наблюдать возвращение победоносного флота, на балкон вынесли кресла, стулья и даже кухонные табуреты. У быстро закрепленных на перилах подзорных труб выстроились очереди. При этом люди, способные разбираться в силуэтах кораблей и деталях оснастки, то есть морские офицеры, галантно уступали место дамам. Командир береговой батареи, расположенной под самыми стенами дворца, приказал вынуть из орудий ядра, чтобы иметь возможность безопасно приветствовать славные корабли базилевса-императора. Для этой же цели на балкон вынесли шампанское.
 

* * *

 
      А корабли приближались. Идущий в авангарде то ли корвет, то ли небольшой фрегат, повернул вправо, направляясь куда-то в сторону Сострадариума. И это было весьма понятно – важные новости его люминесценций должен был получать из первых рук.
      Зато второй корабль шел прямо к Эрлизору, держа курс между «Тубаном» и «Цикатрой». Поравнявшись с ними, корабль окутался дымом, салютуя сразу с обоих бортов. От грохота во дворце вновь задребезжали окна, послышались испуганные крики женщин; многие из них тогда обронили бокалы, вееры, платочки.
      – Да что ж это они так… громогласно, – сказал командир «Прохорста», укоризненно качая бритой макушкой.
      После того, как пушки отстрелялись, во дворце стали слышны трескучие хлопки, похожие на те, что издают петарды. Эти звуки сопровождались странными вспышками на палубе «Тубана Девятого». Там случился то ли неудачный фейерверк, то ли непонятно что. Дамы с надеждой посмотрели на капитана «Прохорста».
      – Фольгерд, это что – фейерверк?
      – Не думаю, – холодея, ответил тот.
      Грохнул новый залп. Еще один из прибывших кораблей также прошел между «Тубаном» с «Цикатрой» и тоже разрядил свои орудия. Неожиданно на «Цикатре» обвалился блинда-рей, а на флагмане Домашнего флота явно появились очаги огня. Один совсем юный и не совсем трезвый гардемарин вдруг высказал совершенно дикое предположение:
      – Обратья, а вдруг это не наши корабли? Вот скажите, почему у них такая серая окраска?
      Окружающие посмотрели на него так, как этого заслуживал пьяный юнец, сморозивший несусветную глупость.
      Но странности продолжали множиться. Пришедшие корабли не ограничились бортовыми залпами и открыли огонь из носовых орудий. И тут всем собравшимся стало очевидно, что выстрелы были отнюдь не холостыми.
      Одно ядро просвистело над прогулочными шлюпками и врезалось в воду у самого берега. Не успел осесть фонтан брызг, как другое, перелетев береговой форт, пропахало длинную борозду в цветниках, ударило в гранитный фундамент дворца, затем подскочило до уровня балкона, после чего упало и только тогда угомонилось. Все последующие ядра с завидной точностью начали опускаться на береговую батарею, переворачивая пушки, вздымая в воздух кучи щебня и пыли. С балкона было видно, как мечутся растерянные артиллеристы.
      Зато на балконе отыскалась наконец решительная и здравомыслящая личность. Некий пожилой генерал собрал вокруг себя группу относительно боеспособных офицеров и поручил им срочно уводить публику в глубь дворца.
 

* * *

 
      Планомерной эвакуации, конечно же, не получилось. Да в сложившихся обстоятельствах и не могло получиться. Еще до третьего залпа среди полутора тысяч гостей вспыхнула паника. Люди бросились к дверям, у которых мгновенно образовались пробки. Однако генерал не растерялся и приказал выбивать окна. Что и было сделано при помощи тяжелых старинных стульев его величества.
      Офицеры поднимали дам на руки и через разбитые окна передавали их другим офицерам. Ветер гнал во дворец едкий пороховой дым. Дамы кашляли, чихали и дружно лишались чувств. Жертв удалось избежать лишь потому, что специально по Эрлизору померанцы не стреляли. Только одно шальное ядро разбило крышу над оранжереей.
      Вниз, на экзотические растения, посыпались стекла, засохший птичий помет и обломки рам. Два садовника, отмечавшие Святую Ночь под сенью кокосовой пальмы, были очень озадачены этим происшествием.
      – Завтра будет много работы, – догадался один.
      – Ну так то – завтра, – ответил другой, разливая в стаканы остатки вина. – Что это ты не закусываешь?
      – Интересно все же, – сказал первый, – что за события происходят снаружи?
      Его собутыльник захохотал.
      – А мне вот – нет. Знаешь, почему я переквалифицировался из адвокатов в садовники?
      – Почему?
      – Чем шире кругозор, тем скорее увидишь Аборавары, обрат мой Мефодий.
      Мефодий вздрогнул.
      – Типун тебе на язык, пьяный ты кактус!
 

* * *

 
      А события снаружи только разворачивались.
      Над водой все гуще клубился дым, разрываемый багровыми всплесками огня. Между «Цикатрой» и «Тубаном» проплывали все новые и новые корабли. Обоими бортами они изрыгали «полный коктейль» из десятков тяжелых ядер, брандскугелей и зарядов картечи. А свои погонные пушки при этом не забывали разрядить в береговую батарею под стенами Эрлизора.
      Шедшая в авангарде «Такона» выбралась из облака дыма, описала полукруг и отправилась на второй заход. По плану фрегат Штоля должен был вернуться на позицию между полуразрушенными покаянскими кораблями и долбить их до полного уничтожения. А «Денхорн», ведя за собой остальные корабли, обогнул горящего «Тубана» и направился к фрегату «Прохорст».
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ТЯЖЕЛЫЙ ФРЕГАТ «ПРОХОРСТ»

 
      Водоизмещение – 590 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 18,7 узла. Вооружение – 56 чугунных орудий калибром от 4 до 24 фунтов. Экипаж – 398 человек. Командир – капитан второго ранга Фолъгерд Саво.
 
      Ветер был слабый, померанский линкор шел довольно медленно. Пользуясь этим, на фрегате спешно поднимали спущенный было на воду баркас, срочно выбирали якорь, лихорадочно заряжали пушки.
      Зарядить успели, но безусый лейтенант, волею судеб оказавшийся в роли командира корабля, совершенно растерялся. Он долго не решался отдать приказ на открытие огня, все опасался какой-то ошибки. Так и не решился, пока флагман Мак-Магона не ахнул всем бортом практически в упор.
      На батарейных палубах «Прохорста» мгновенно возник неописуемый хаос. В щепки разлетались доски внутренней обшивки. Тридцатишестифунтовые ядра переворачивали орудия, как нитки рвали канаты и навылет уходили через противоположный борт. Брандскугели, обладавшие меньшей пробивной силой, оставались внутри корпуса. Они катались, разбрасывая искры, зловеще шипели. А когда огонь добирался до их начинки, ярко вспыхивали, вертелись и разбрызгивали горящую смолу. Меньше чем через минуту на корабле возникли многочисленные очаги возгораний. В огне с резкими хлопками рвались пороховые картузы. Оглохшие и полуослепшие канониры, так и не дождавшись команды стрелять, бросали пальники и хватались за ведра, – тут уж никакой команды не требовалось.
      На пару минут пожар удалось приостановить, но подошел линейный корабль «Василиск» и все повторилось сначала – тяжелые ядра проламывали борта, по трапам и палубам вновь и вновь скакали брандскугели. Некоторые из них через вентиляционные решетки падали в трюм. Но там и гасли, поскольку «Прохорст» со времени постройки упорно подтекал и в его утробе почти всегда плескалось изрядное количество воды, которую ежедневно требовалось удалять. Это занятие смертельно надоело всему экипажу, но именно «трюмные запасы» в конечном счете спасли корабль от фатального взрыва: опытные боцманы приказали качать воду прямо из трюма.
      А наверху, видя все более густые клубы пара и дыма, валящие как из рустерных решеток, так и из орудийных портов, молодой лейтенант наконец понял, что все происходит взаправду и что корабль скоро утопят.
      – Огонь! – дрожащим голосом крикнул он.
      Его услышали лишь там, где он находился, – на квартердеке. Из одной четырехфунтовой пушчонки даже выстрелили. Куда-то в сторону противника. А в ответ получили сокрушительный залп с третьего померанского линкора.
 

* * *

 
      Третьим в колонне шел «Магденау» со своими лучшими канонирами курфюрстенмарине. Они до предела опустили стволы орудий, целились не в надводную часть корпуса, а чуть ниже. И их расчет оказался дьявольски верным. Выпущенные с очень близкого расстояния ядра пронзили небольшой слой воды и ударили под ватерлинию. Их энергии вполне хватало, чтобы проломить еще и полметра обшивки.
      Фрегат вздрогнул. В десятки пробоин хлынули потоки воды. Через считанные минуты корабль начал крениться на подбойный борт. И чем сильнее он кренился, тем большее число полученных ранее дыр оказывалось ниже уровня моря. Вскоре мелкие волны стали захлестывать орудийные порты гон-дека. Из трех судовых помп неповрежденной осталась лишь одна. Да и та воду качала не за борт, а на верхнюю батарейную палубу, где уже бушевал настоящий пожар.
      На ют прибежал старшина трюмных.
      – Обрат лейтенант, обрат лейтенант! Крюйт-камеру затапливает!
      – Ну что ж, – меланхолически сказал лейтенант. – Спасибо, братец. По крайней мере, не взорвемся.
      – Надо бы какой-никакой парус поставить, – переминаясь с ноги на ногу, предложил трюмный.
      – Зачем?
      – Ну, хоть к берегу прибьемся, обрат лейтенант.
      – Что, думаете, пора?
      – Очень даже пора, – кашляя от едкого дыма, сообщил старшина. – По правде сказать, внизу ужас что творится. Они из нас решето сделали, обрат лейтенант.
      – Вот как? Добро, поставьте чего-нибудь.
      Такую странную команду старшина услышал впервые. Он непроизвольно поднял брови. Потом передумал, ничего не сказал. Сообразил, что толку от нынешнего командира – ни на фут, ни на фунт. А потому нужно использовать собственную голову.
      Сообразив это, старшина прежде всего беззвучно, но крепко выругался. Потом, не испрашивая разрешения, перебежал на бак, поймал там за рукав вконец охрипшего боцмана. Вдвоем они собрали несколько матросов, подняли штормовой стаксель, а чуть позже – еще и кливер. Весьма кстати налетевший порыв берегового ветра вздул, оживил паруса. Корабль получил ход.
      – Все, шабаш, – просипел боцман. – Больше никаких тряпок ставить нельзя. Слышь, кому говорю?! Крен сейчас похуже хрена! Ну, чего рты раззявили? Марш к пушкам! Команды больше не ждать, стрелять – по готовности.
      – Толку-то, – бросил один из матросов.
      – Цыц! Надо померанцев хотя бы пугнуть, чтобы похуже целились.
 

* * *

 
      Верхняя палуба, рангоут и такелаж «Прохорста» почти не пострадали, поскольку и линкоры, и следовавший за ними фрегат «Мегион» всеми стволами били строго в корпус. Сколько там появилось дыр сверху рассмотреть не удавалось, мешали валившие из портов клубы дыма и пара.
      Лейтенант догадывался, что ниже уровня мостика корабль, которым ему столь неожиданно выпало командовать, поврежден. И, судя по словам трюмного старшины, поврежден серьезно. Только вот из-за недостатка опыта степени разрушений молодой офицер даже представить себе не мог.
      И потому поторопился, выдал роковую команду:
      – Право на борт!
      Рулевые, годами приученные мгновенно повиноваться, крутнули штурвал. Не задумываясь, к чему это приведет. Задумываться их никогда не обучали.
      Но на опустевшем, усеянном битыми фужерами, платочками, тростями и веерами балконе Эрлизора нашелся человек, который вполне понимал происходящее.
      Фольгерд Саво, толстый, наголо обритый, но уже совсем не румяный капитан «Прохорста», прекрасно осознавал, к чему приведет крутой поворот при развороченных бортах и десятках тонн воды в трюме. Он подобрал оброненный кем-то пистолет, взвел курок. И еще до того, как нижние реи его корабля коснулись воды, выстрелил себе в висок.
      К тому времени кроме капитана Саво на балконе оставался только один человек. Граф Бельтрамоно, гость из Альбаниса, сочувственно кивнул. К нему подбежал запыхавшийся слуга.
      – Ваше сиятельство! Не пора ли…
      Граф покачал головой.
      – Не-ет. Следует узнать, чем закончится это побоище.

КУРФЮРСТЕНМАРИНЕ КОРВЕТ «ГРИМАЛЬД».

 
      Водоизмещение – 378 тонн. Трехмачтовая баркентина. Максимальная зарегистрированная скорость – 19,8 узла. Вооружение – 36 стальных орудий калибром от 6 до 12 фунтов. Экипаж – 188 человек. Командир – корветтен-капитан Оюнтэг Монгола.
 
      На долю капитана Монгола выпало задание, требующее хороших нервов.
      Сразу после прохождения пролива быстроходный «Гримальд» отделился от эскадры. Подняв флаги Покаяны, он устремился к южному берегу бухты и еще до начала стрельбы подошел к причалу напротив тюрьмы Призон-дю-Мар.
      При этом корабль оказался прямо под жерлами двадцатичетырехфунтовой береговой батареи. Кроме того, в миле слева находилась якорная стоянка 88-пушечной «Орейи», а дальность ее огня составляла полторы мили. И все же корветтен-капитан не колебался. Судьба его корабля целиком зависела от дерзости и решительности действий. Поэтому на пирс без промедления посыпались вооруженные матросы, – Монголэ сразу высадил половину экипажа во главе со старшим офицером Эдвином Динцем.
      Померанцы быстро поднялись по крутому откосу Обезоружив охрану батареи, они по короткой улочке устремились прямо к Призон-дю-Мар. Всего этого из-за крыш домов на «Орейе» видеть не могли, но происходящим заинтересовались.
      «Назовитесь», – потребовал линкор.
      Монголэ приказал просигналить «Дюбрикано» и добавить пароль.
      «Что происходит?» – запросила «Орейя».
      В ответ Монголэ вспомнил советы капитана настоящего «Дюбрикано» и нагло потребовал: «Назовитесь теперь вы».
      «Де Фридо-Бранш, всему есть пределы, – раздраженно отозвался линкор. – Даже для вас. Чем вы заняты?»
      «Доставил померанцев в Призон-дю-Мар».
      «Эскадра Поммерна разбита?»
      Монголэ ответил ехидным вопросом:
      «А вы сомневались?» И вновь погрузил «Орейю» в задумчивость.
      Тут в северной части бухты загрохотали пушки и любознательный вахтенный офицер линкора был вынужден переключиться на события, происходящие под стенами Эрлизора. Довольно скоро на «Орейе» стали заметны признаки оживления – на его юте появилось несколько новых фигур.
      А матросы под руководством Динца уже вышибали западные ворота Призон-дю-Мар. Те, что были не видны с «Орейи». Но с линкора потребовали разъяснить, что происходит теперь уже у Эрлизора.
      «Гром победы», – туманно отозвался Монголэ.
      Матросы «Гримальда» ворвались в тюрьму. Ошеломленные охранники покорно выдали ключи. Одна за другой распахивались камеры. И вот в коридоре появились моряки с захваченных флотом Покаяны торговых судов Поммерна. Именно их освобождение являлось задачей «Гримальда». И свою задачу он даже перевыполнил – капитан разрешил взять не только померанцев, но и всех тех заключенных, кто желал покинуть Пресветлую. Приняв на борт около четырехсот человек, перегруженный сверх всякой меры, корвет отвалил от стенки.
      В это время у Эрлизора загорелся «Тубан Девятый».
 

* * *

 
      «Де Фридо-Бранш! Что, черт возьми, происходит?!» – вновь заволновалась «Орейя». На линкоре явно объявили тревогу: по вантам карабкались матросы.
      «Забираю померанцев», – невозмутимо ответил Монголэ.
      «Зачем?»
      «Таков приказ».
      «Чей?»
      «Адмирала, черт возьми!».
      На линкоре наконец стали подозревать неладное и замолчали. Потом передали приказ лечь в дрейф и прислать капитана.
      Монголэ вполне резонно возразил, что его корабль в состав Домашнего флота не входит, а посему он, Унзиболан де Фридо-Бранш, подчиняется другому командиру.
      «Орейя» обдумала все это, затем пригрозила открыть огонь и повторила вызов капитана. Тогда Монголэ взял у сигнальщика фонарь и собственноручно отщелкал:
      «Обрат Кенто! Рядом с вами – Сострадариум. Своей пальбой Вы можете разбудить самого обрата эпикифора. Стоит ли?»
      «Орейя» вновь погрузилась в угрюмое молчание. Монголэ попробовал представить глубину замешательства на мостике линкора и усмехнулся. Можно было считать, что «Гримальд» со своей задачей справился.
 

* * *

 

ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ МАГРИБА «МЕХРИД-МЕХРИДИЕ»

 
      Водоизмещение – 2780 тонн. Четырехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 15,9 узла. Вооружение – 112 чугунных орудий калибром до 40 фунтов. Экипаж – 1155 человек. Командир – контр-адмирал Джуиз Агахаг-паша
 
      В отличие от Домашнего флота, тревогу на кораблях Магриба успели сыграть по всем правилам. Но после этого наступила растерянность.
      Командующий эскадрой и одновременно командир флагмана контр-адмирал Джуиз Агахаг-паша недоуменно ворочал роскошным тюрбаном, пытаясь сообразить, что же, собственно, творится в самой главной гавани этих недотеп-покаянцев. Вскоре его недоумение сменилось куда более сильным изумлением, когда из-за имперского фрегата «Прохорст» вырулил длинный серый линкор. Сначала на его бизани развевался золотистый флаг Покаяны. Затем вместо него поднялся семибашенный флаг Поммерна.
      Агахаг-паша протер глаза, но наваждение не исчезло. Напротив, оно усилилось: следом за первым померанским линкором показался второй, затем третий. Высота огромного «Мехрид-Мехридие» позволяла магрибинскому адмиралу хорошо видеть их палубы, по которым бегали матросы в форме кригсмарине.
      Все орудийные порты головного корабля «Денхорн» с левого, обращенного к магрибинцам борта, были распахнуты, но пусты. Видимо, пушки втянули внутрь для перезарядки.
      Характерные пятна копоти вдоль батарейных палуб и струи пороховых газов над вентиляционными решетками не оставляли ни малейших сомнений в том, что померанский флагман только что вынырнул из самой гущи боя. Однако его корпус, шлюпки, паруса, рангоут, – все выглядело абсолютно целым; Агахаг-паша не смог приметить ни единой дыры, ни одного очага возгорания и ни одной оборванной, болтающейся на ветру снасти.
      Ничего подобного не наблюдалось и на других кораблях. Выходило так, что эскадра Поммерна прорвалась мимо Контамара, разгромила батарею Эрлизора, расправилась едва ли не с половиной Домашнего флота и при этом оставалась практически невредимой.
      – Да им сам шайтан помогает! – воскликнул Бастангул Чунгай-эффенди, старший офицер «Мехрид-Мехридие».
      Агахаг поморщился.
      – Шайтан тут ни при чем, Чунгай. Им помогает дерзость и внезапность. А больше всего – сами покаянцы своей неслыханной бдительностью.
      Эффенди округлил глаза.
      – Да за такую бдительность уши следует отрывать вместе с головой!
      Агахаг с усмешкой кивнул.
      – Я запомню твое предложение, Чунгай. Оно очень полезное.
      Чтобы не делать других полезных предложений, Чунгай тут же замолчал. Тем временен на юте померанского флагмана замелькали флажки.
      – Что передают? – спросил Агахаг.
      – Пожелания благополучия и процветания Магрибу, паша, – мгновенно отозвался сигнальщик. – И свидетельствуют свое глубочайшее почтение великому марусиму
      – Ну и лисица же этот Мак-Магон… Чунгай! Наши орудия успели зарядить?
      Чунгаю, бывшему мичману линкора «Урт-Бембема», однажды уже довелось драться с «Магденау». Он облизал пересохшим языком губы и осторожно сообщил:
      – Будут готовы минуты через полторы-две, высокородный.
      – Жаль, – с некоторым облегчением сказал Агахаг-паша. – Очень хотелось послать этому нахалу полсотни чугунных приветов. Ну, видит Пресветлый, ничего не поделаешь. Сигнальщик! Передай адмиралу Поммерна пожелание красивых жен, сильных сыновей и долгих лет жизни.
      «Денхорн» вежливо поблагодарил и тут же грохнул всем противоположным бортом по обреченному фрегату «Коншесс». А в порты, обращенные к «Мехрид-Мехридие», то в одном месте, то в другом уже высовывались свежезаряженные пушки. С каждой секундой их становилось все больше и больше. Магрибинцы, которые одним залпом могли переломить ход сражения, своим шансом не воспользовались. Как и предполагал адмирал Мак-Магон.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ЛИНЕЙНЫЙ КОРАБЛЬ «ОРЕЙЯ»

 
      Водоизмещение – 1760 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 15,5 узла. Вооружение – 88 чугунных орудий калибром от 4 до 36 фунтов. Экипаж – 790 человек. Командир – капитан первого ранга Хрисахос Кенто.
 
      Линкор «Орейя» стоял на якорях в юго-восточной части бухты напротив массивного здания Сострадариума. Волею случая и капитан, и большая часть его офицеров в ночь сражения оставались на борту.
      Капитан Кенто почти семнадцать лет проплавал на «Орейе», начав еще лейтенантом. Особых звезд с неба не хватал, но дело свое знал, с начальством ладил, в ордене состоял, а потому хотя и не слишком спешно, зато успешно продвигался по служебной лестнице.
      Вахтенный офицер решился разбудить Кенто уже через минуту после страшного взрыва на острове Дабур. Однако капитан долго не мог разобраться в том, что же, собственно, происходит в бухте Монсазо. Путаница только усилилась, когда милей западнее к берегу подошел фрегат «Дюбрикано» и сначала высадил, а потом зачем-то опять принял на борт пленных померанцев. На все запросы морской петух де Фридо-Бранш отвечал дерзко, высокомерно и непонятно. В обычной своей манере…
      Лишь после гибели «Прохорста» ситуация начала понемногу проясняться. И совсем все встало на свои места, когда в трех милях севернее неизвестная эскадра открыла огонь по следующей своей жертве – несчастному «Коншессу». Уж это-то было несомненным нападением!
      Капитан Кенто приказал объявить тревогу. Неплохо обученный экипаж за несколько минут привел корабль в полную боевую готовность. Здравый смысл подсказывал, что следует подтянуться к линкору «Эписумус», чтобы совместно встретить нападение, это решение просто напрашивалось. Однако Кенто имел четкий и совершенно недвусмысленный приказ: охранять со стороны моря резиденцию эпикифора.
      Капитан запросил инструкции у Адмиралтейства. Через несколько долгих минут на сигнальной башне замелькали вспышки фонаря.
      «Ждите».
      Пока ждали, померанцы успели расправиться с «Коншессом» и направились к «Эписумусу». Едва успевший сняться с якорей «Эписумус» слал отчаянные призывы о помощи.
      Старпом не выдержал.
      – Обрат капитан! Ну не можем же мы спокойно смотреть…
      Послышался грохот сдвоенного залпа. «Эписумус» скрылся в дыму наполовину высоты своих мачт.
      – Да, – сказал Кенто. – Да. Не можем. Будь что будет. По местам стоять…
      – …С якоря сниматься! – немедленно подхватил старпом.
      Пришел в движение барабан шпиля. Под свист боцманских дудок матросы разбежались по реям. Еще через несколько минут, ощетинившись стволами пушек, «Орейя» набрала ход и устремилась в атаку.
      Кенто выбрал самое оптимальное решение – повел свой корабль вдоль самой границы песчаного бара, впритирку к отмели, лишая неприятельские корабли малейшей возможности обойти себя справа. Померанцы после этого могли пройти только слева, а в этом случае к «Орейе» были бы обращены их борта с уже разряженными стволами.
      Кенто рассчитывал спокойно отстреляться по флагману, проскочить вдоль строя и после этого оказаться рядом с магрибинской эскадрой. Тогда по «Орейе» стрелять не станут из опасения спровоцировать марусима. Можно было бы спокойно перезарядить орудия и подумать над тем, что делать дальше. Оставалось только посмотреть, что же в ответ на этот замечательный план придумает померанский адмирал.
 

* * *

 
      Некоторое время казалось, что померанский адмирал ничего не придумал. Почти с минуту «Денхорн» шел встречно-параллельным курсом. Но затем померанские корабли с удивительной синхронностью повернули на девяносто градусов, освободили дорогу «Орейе» и начали удаляться в сторону Адмиралтейства.
      При этом они добивались сразу нескольких выгод – замыкавший эскадру фрегат получал возможность еще раз обстрелять уже сильно пострадавший «Эписумус» своим правым бортом; «Орейе» в случае сохранения прежнего курса предстояло попасть под огонь всех кормовых пушек инсургентов, а «Денхорн» убирал от выстрелов свой разряженный и немного поврежденный левый борт. Становилось ясным, что противник тоже умел думать.
      – Так. Что же дальше? – спросил помощник.
      – Лево на борт, – сказал Кенто. – Нам безразлично, какой стороной стрелять, все пушки заряжены.
      «Орейя» тоже повернула к весту и легла на курс параллельного преследования. Увы, тут же выяснилось, что в лавировке она уступает неприятелю, который мог идти круче к ветру.
      – Уходят, – с досадой сообщил старпом.
      – Ну и хвала Пресветлому, – отозвался Кенто. – Мы выполнили обе свои задачи – и Сострадариум больше не обстреливают, и «Эписумусу» дали передохнуть.
      – Да, – кивнул помощник, – и со стороны выглядим эффектно: целая эскадра удирает от одного корабля. Только вот что будет… – он не договорил.
      – Когда они перезарядят пушки?
      – Да.
      – Тогда они посмотрят на восток.
      – Зачем?
      – Ну, это очевидно. Затем, что светлеет. Скоро восход. Померанцы должны подумать о том, что в Контамаре рано или поздно приведут в порядок хотя бы часть орудий. Да и Василиу в любой момент может появиться. В общем, пора бы им и убираться, как мне кажется.
 

* * *

 
      Умудренный большим опытом капитан Кенто не ошибался. Ничуть не менее опытный адмирал Мак-Магон в это время действительно отдал приказ об отходе. Только вот отход он задумал не совсем обычный.
      Оторвавшись от «Орейи», померанские корабли еще раз выполнили поворот «все вдруг» и легли на курс полный вест.
      – А вот этого нам не простят, – сказал Кенто.
      – Что именно, обрат капитан? – не понял помощник.
      – Вы не поняли? Померанцы идут к адмиралтейским верфям!
      Оба переглянулись.
      – Вот че-ерт… – пробормотал помощник.
      В Адмиралтейской гавани, у достроечной стенки № 1, стоял недавно спущенный на воду линкор «Пресветлая Покаяна», краса и гордость императорского флота. Но – будущая краса и гордость. Пока ее называли «ноль-пушечной», поскольку ни одно из ста двадцати шести орудий еще не успели поднять на борт. Все они ровными шеренгами стояли на берегу… Да что там – пушки, корабль только-только начал принимать основной балласт, был еще очень неустойчив и даже не освобожден от строительного мусора! Словом, представлял собой очень крупную и совершенно беззащитную мишень.
      – Придется все же драться, – вздохнул капитан Кенто. – На руле!
      – Есть на руле.
      – Еще раз – лево на борт! Идти вдоль самой линии буйков!
      – Есть вдоль буйков…
      Описав полукруг, «Орейя» вновь поползла по кромке отмели, только в обратном направлении.
      Конечно, они не успели. Мало того что померанские корабли сами по себе были быстроходнее, на циркуляции «Орейе» пришлось еще побороться со встречным ветром, тогда как неприятель все время шел весьма благоприятным курсом бакштаг.
      Пользуясь превосходством в скорости, померанская эскадра быстро сблизились с верфью и «Денхорн», опять оказавшийся во главе колонны, первым открыл огонь. Было видно, как десятки светящихся точек полетели к обреченной «Покаяне».
      – Брандскугели, опять эти дьявольские брандскугели, – сквозь зубы бормотал Кенто.
      – Ничего, зато теперь им от нас не увернуться! – бодро сказал старпом.
      Он подразумевал то, что после обстрела «Покаяны» померанцы не могли повернуть на запад, в сторону Южного пролива, где сорокафунтовые батареи Адмиралтейства просто в порошок их размолотят. Они могли повернуть только на восток. То есть прямо навстречу «Орейе». И вновь им предстояло пройти мимо «Орейи» с разряженными бортами. На этот раз – правыми.
      – Нет, теперь не отвертятся! – предвкушал старпом. – Не может быть…
      Но Кенто не спешил поддаваться оптимизму. Он все отчетливее представлял и глубину оперативного замысла адмирала Мак-Магона, и скрупулезность расчетов его штаба, и качество подготовки плавсостава курфюрстенмарине. Все это находилось на таком уровне, что померанцы в каждой фазе боя постоянно оказывались на один, на два, а то и на все три шага впереди своего противника. С трудом верилось, что у них не осталось еще какого-то сюрприза про запас.
      – Обрат капитан, обрат капитан!
      Свесившись с марсовой площадки, сигнальщик протягивал руку куда-то вправо, за корму.
      Кенто навел подзорную трубу в указанном направлении. Там находился «Эписумус». Лишившийся фок-мачты линкор имел сильный дифферент, его нос погрузился в воду почти до уровня якорных клюзов, он сильно дымил. Однако выяснилось, что на этом несчастья для него еще не окончились. Из-за приподнявшейся кормы «Эписумуса» выползал серый низкобортный корабль. На нем размеренно бухали пушки. Били не торопясь и очень точно: после каждого выстрела над безмолвным «Эписумусом» взлетали обломки.
      – Тэк-с, – почти удовлетворенно сказал Хрисахос Кенто. – У померанцев есть еще и чистильщик…
 

* * *

 

КУРФЮРСТЕНМАРИНЕ ТЯЖЕЛЫЙ ФРЕГАТ «ТАКОНА»

 
      Водоизмещение – 616 тонн. Трехмачтовый барк. Максимальная зарегистрированная скорость – 19 узлов. Вооружение – 66 стальных орудий калибром от 6 до 24 фунтов. Экипаж – 475 человек. Командир – фрегаттен-капитан Ойген фон Штоль.
 
      Покончив с «Тубаном» и заставив выброситься на берег пылающую «Цикатру», фон Штоль не стал задерживаться у гибнущего «Коншесса». Он выбрал более важную цель. Во второй раз выйдя из облака дыма, фрегат устремился к «Эписумусу».
      Имперский линкор уже получил многочисленные повреждения. «Такона» же практически не пострадала. Единственным вражеским снарядом, поразившим корабль, оставалось восьмифунтовое ядро погибшего «Чейро». И капитан фон Штоль отнюдь не собирался увеличивать этот счет.
      Дабы не вводить в соблазн правоверных, он обогнул стоянку магрибинской эскадры на расстоянии, превышающей дальность ее огня. (Хитрый шакал! – пробормотал Агахаг-паша, почти угадав прозвище Штоля – Морской лис. И приказал приготовить себе свежий бешбармак. Больше ему ничего не оставалось делать.) Хотя нет, еще можно было. Подумав, Агахаг-паша приказал:
      – Пожалуй, принесите мне еще и мармелуши. Много. Только не разбудите байбиче высокородного марусима!
      А хитрый шакал подбирался к дрейфующему «Эписумусу» со стороны кормы, поскольку там стояло только четыре пушки. Более того, корма линкора значительно приподнялась в результате дифферента на нос. Штоль надеялся, что ядра этих четырех пушек пройдут слишком высоко и особого вреда не принесут. Так оно и случилось. За исключением того, что из четырех пушек стреляли лишь две, остальные этого сделать уже не могли. Покаянские ядра прошили паруса и упали далеко позади корабля.
      За этот минимальный вред «Такона» рассчиталась с лихвой – сначала огнем носовых пушек, затем всем бортом. Первыми же выстрелами на «Эписумусе» были разбиты руль, фонари и все стекла балкона. С расстояния в полкабельтова страшные померанские брандскугели пробивали не только обшивку, но и внутренние переборки, после чего разбрызгивали огонь на батарейных палубах. Вскоре из орудийных портов и рустерных решеток «Эписумуса» вновь повалил дым.
      Этот дым встревожил старшего офицера Ларса Поммояки.
 

* * *

 
      – Ойген! Мы слишком близко подобрались. Как бы у них не рванула крюйт-камера.
      – Хорошо, отходим, – рассеянно отозвался капитан. – Распорядись.
      Его внимание уже было приковано к крадущейся вдоль берега «Орейе». Штоль прекрасно понимал замысел капитана единственного уцелевшего линкора Домашнего флота – отомстить или, на худой конец, хоть немного насолить основным силам Мак-Магона и тем самым сохранить свое лицо. А быть может – и голову.
      – Мы не успеем его перехватить, – сказал Поммояки, быстро оценив расстояние и силу ветра, который по-прежнему оставался слабым.
      Чтобы не оказаться напротив борта «Эписумуса», где еще могли оставаться и боеспособные пушки, и обозленные канониры, «Такона» была вынуждена развернуться на сто восемьдесят градусов и отходить курсом вест, тогда как «Орейя» находилась на норде.
      – Не успеем, – повторил Поммояки.
      – Тогда давай думать.
      – Не представляю, что тут можно придумать.
      – Для начала вспомним, что охраняли «Тубан» и «Цикатра».
      – Ясное дело – Эрлизор. Ну и что?
      – А что охранял «Коншесс»?
      – Прикрывал магрибинскую эскадру и военное министерство.
      – «Эписумус»?
      – Эге! Императорский мост и вход в Ниргал.
      – Тогда логично предположить, что и «Орейя» что-то охраняла. Что?
      Не сговариваясь, они навели подзорные трубы на массивное здание, высящееся над крепостными стенами Старого города.
      Это мрачное серое строение имело большой центральный купол с многочисленными окнами и четыре высокие башни по углам, что делало его похожим на старинную земную мечеть. Находилось оно примерно в четверти мили от берега. То есть было вполне досягаемо для обстрела со стороны бухты.
      – Ты помнишь план Ситэ-Ройяля? – усмехнулся Штоль.
      – Перке-еле, – протянул старпом. – Да ведь это же их Сострадариум! Вот где ахиллесова пятка капитана «Орейи»…
      – Ойген, мы еще недалеко отошли. Как бы «Эписумус» не огрел нас напоследок с правого борта.
      – Ничего, потерпим. Вдарим по нему из кормовых. И поторопи канониров с перезарядкой носовых орудий. Цель у них будет… ого-го. Захочешь – не промажешь.
      – Что, опять брандскугели?
      – Они, родимые.
      – Маловато их осталось.
      Фон Штоль усмехнулся.
      – Друг мой! Что делать? Брандскугели – лучшее средство для просветления мозгов эпикифора.
      Ларс хмыкнул.
      – Быть может, единственное.
      – Вот и не надо скупиться. Лучшего применения для зажигательных снарядов нам не найти.
      – Похоже на то, – согласился Поммояки.
      И «Такона» повернула к берегу.
 

* * *

 
      Обычно весьма сдержанный капитан Кенто опустил подзорную трубу и крепко выругался.
      Еще бы пару минут и носовые орудия его «Орейи» вполне могли продырявить паруса померанского флагмана. Еще минуту спустя можно было бы повернуться бортом и ударить по второму кораблю. Затем сам собой напрашивался новый поворот и залп с противоположного борта по «Магденау». А уж потом, при отходе, на закуску, – огонь из кормовых пушек по замыкавшему строй вражеской эскадры фрегату. «Орейя» могла пустить в дело все свои орудия и не получить взамен ни единой царапины! Такой случай выпадает один раз за всю карьеру командира военного корабля, причем далеко не каждому. И вот, все это требовалось отставить, поскольку другой командир безошибочно нащупал единственное слабое место во всей массе обстоятельств, сопутствующих «Орейе».
      Кенто очень ясно представлял все то, что последует, если хоть одно ядро опустится на крышу главной резиденции эпикифора. Но… «Орейя» оказалась в положении собаки, охраняющей зарытую кость от стаи волков. Точнее, сразу две кости.
      – Ложимся на обратный курс. Немедленно!
      – Есть, обрат капитан, – недоуменно ответил старпом. – Но почему?
      – Потому что вон тот фрегат, – Кенто раздраженно ткнул трубой, – собрался обстрелять Сострадариум.
      – О ч… – помощник покосился на обрата эмиссара, молчаливо маячившего на мостике. – …То есть Пресветлый меня побе… Впрочем, тоже не надо.
      – Не надо подвергать опасности Сострадариум, – скрипуче посоветовал обрат эмиссар. – И богохульствовать тоже не стоит.
      Старпом замолчал, поскольку молчание – лучшая форма общения с бубудусками. Пока те такое позволяют, конечно.
 

* * *

 
      Единственный уцелевший линкор Домашнего флота в очередной раз развернулся. Но пока он это делал, шустрый померанец поймал ветер, развел буруны и успел пройти заметную часть дистанции, отделявшей его от линии открытия огня.
      Однако ветер теперь благоприятствовал и «Орейе». Был он по-прежнему слабым, поэтому оба корабля шли с полным парусным вооружением. Кроме основных парусов они несли лисели, а также все межмачтовые стаксели, – работал каждый дюйм парусины, который только можно было натянуть. Теперь результат гонки определялся исключительно характеристиками корпусов – осадкой, отношением длины к ширине, качеством обшивки, эффективностью обводов.
      – Что за корабль? – спросил Кенто. – Эта трусливая шаровая окраска скрадывает его очертания.
      Старпом быстро перелистал справочник. Потом прильнул к окуляру подзорной трубы.
      – Скорее всего – тяжелый фрегат «Такона», обрат капитан.
      Оба замолчали, поскольку любому моряку известно, что фрегаты имеют более узкие корпуса, и, следовательно, обладают превосходством в скорости над линейными кораблями. Особенно фрегаты Поммерна. Особенно в сравнении со старой, широкой и тупорылой «Орейей», которую специально и проектировали-то широкой и тупорылой. Под тяжелые 36-фунтовые пушки при не слишком большом водоизмещении (экономия!).
      Покаянские адмиралы непоколебимо верили, что такое дорогое оружие, как линейный корабль, предназначено отнюдь не для суматошной беготни по волнам. Оно предназначено для того, чтобы ломать хребет вражескому флоту. То есть для солидного эскадренного боя, в котором огневая мощь куда важнее скорости.
      На мостике все кроме бубудуска поняли, что «Орейя» гонку проиграет. Через некоторое время это понял и бубудуск.
      – Они плывут быстрее. Почему? – спросил он.
      Увы, объяснять обрату эмиссару азы теории корабля никто не брался ввиду большой сложности задачи. Обрат эмиссар ни за что не согласился бы с тем, что окайники-померанцы хоть в чем-то превзошли богосмиренную империю. Особенно – в скорости. Такого не могло быть, поскольку такого не мог допустить сам Пресветлый. Однако такое допускали законы гидродинамики, о которых святой отец и слыхом не слыхивал.
 

* * *

 
      «Такона» первой достигла нужного места и легла на курс зюйд, повернувшись носом к Сострадариуму. Над ее баком немедленно вспухли облачка дыма. В сторону главного здания ордена полетели не очень заметные на фоне предрассветного неба светлячки.
      Обрат эмиссар на минуту перестал метаться от борта к борту.
      – Послушайте, а мы-то почему не стреляем? – поинтересовался он.
      – Дистанция слишком велика, – неохотно отозвался Кенто.
      – Тогда почему стреляют померанцы?
      – Потому что их пушки могут бить на большее расстояние.
      В подтверждение его слов, прочертив очень длинную дугу, два или три брандскугеля угодили в купол Сострадариума.
      Старший офицер непроизвольно охнул.
      – Как. Вы. Это. Допустили? – с патетическими остановками и придыханиями спросил обрат эмиссар.
      Кенто промолчал.
      – Сострадариум стоит уже два с половиной века! И ни разу… Со дня основания… Да окайники и близко не подбирались! Мечтать не смели! Вы отдаете себе отчет, несчастный?!
      Капитан вновь не ответил.
      Зато «Такона» не молчала. Разрядив носовые пушки, она увалялась под ветер и открыла беглый огонь всей артиллерией правого борта. В короткое время воздух наполнился десятками поганых померанских зажигалок.
      Эмиссар побледнел.
      – Вы намерены хоть что-нибудь предпринять для защиты резиденции его люминесценция, обрат капитан?
      Вместо ответа Кенто приказал дать выстрел из палубной четырехфунтовки.
 

* * *

 
      Пожилой матрос ткнул пальником. Орудие исправно грохнуло, отскочило, натянуло канаты. Быстро уменьшаясь в размерах, черный шарик устремился в небо. Затем, превратившись в точку, начал опускаться.
      Не только обрат эмиссар, но и офицеры напряженно следили за его полетом. Вопреки точным, трезвым знаниям и немалому опыту, в глубине души каждый из них надеялся либо на благоприятный порыв попутного ветра, либо еще на какое-нибудь чудо. На мостике «Орейи» уже успели оценить масштабы бедствия, постигшего Домашний флот. Никто об этом не решался заговорить, но все страстно ждали первого проблеска удачи в этой ночи позора. Казалось, попади ядро в «Такону», и все переменится.
      Но нет, даже этого чуда не случилось. Ядро упало примерно в полумиле от неприятеля, подняв хорошо заметный султан воды.
      – Обрат капитан! Вы ведь не хотите сказать, что у окайников более дальнобойная артиллерия? – подозрительно осведомился бубудуск. – Этого не может быть!
      – У вас есть другое объяснение?
      – Ну… а в пушку положили достаточно пороха?
      Кенто вздохнул.
      – Один картуз. То есть полную норму Если засыпать сверх того, орудие разорвет. Потерпите, обрат эмиссар. Скоро мы догоним эту зловредную «Такону» и рассчитаемся сполна. У нас на два десятка орудий больше, да и главный калибр покрупнее. Тридцать шесть фунтов против двадцати четырех. Уверяю, мало им не покажется.
      – Почему вы так уверены, что мы догоним эту «Такону»?
      – Потому что прямо по курсу у нее – устье реки Ниргал. То есть тупик, ловушка, – терпеливо объяснил Кенто. – Направо она повернуть не может, потому что тогда пойдет к нам навстречу. А севернее стоит магрибинская эскадра, видите? Туда померанцам лучше не соваться. Они обязательно повернут назад, чтобы не подвергаться риску оказаться под огнем сразу трех кораблей эмира. Но при повороте потеряют и время, и скорость, поскольку попутный ветер для них превратится во встречный. Тут мы к ним и подойдем. Чтобы поближе познакомиться…
 

* * *

 
      Вскоре «Орейя» оказалась на линии между «Таконой» и Сострадариумом.
      Кенто надеялся, что отвлечет огонь на себя, однако и эта надежда не оправдалась. Померанские брандскугели один за другим пролетали над мачтами «Орейи» и продолжали сыпаться на величественный купол Сострадариума. После двух дюжин попаданий над крышей дворца появились первые, пока еще жидкие струи дыма.
      Кенто приказал лечь на курс норд и идти на сближение. «Такона» без промедления тоже повернулась к северу и открыла огонь из кормовых пушек. Опять брандскугелями, и опять – по резиденции эпикифора. Но это были уже последние выстрелы. Уходя от преследования, фрегат одновременно удалялся и от Сострадариума.
      Впрочем, свою задачу он выполнил. В Сострадариум угодило не меньше трех десятков брандскугелей и дворец загорелся. Скорее всего, пожар начался на вечно захламленном чердаке, а потом распространился вниз, на пышные драпировки Циркулюса. Этот круглый зал предназначался для особо важных совещаний высших иерархов ордена. Большего святотатства для любого сострадария не существовало.
      – Не сносить вам головы, если не накажете окайника, – тусклым голосом сообщил обрат эмиссар.
      – А вам? – поинтересовался Кенто.
      – И мне.
      – Наконец-то у нас появилось хоть что-то общее.
      Обрат эмиссар этому обстоятельству обрадовался не особенно. Зато минут через пять появилась надежда, что военное счастье улыбнулось наконец и обрату капитану, и обрату эмиссару.
      Чтобы не входить в зону огня магрибинцев, «Такона» действительно повернула к весту и легла на обратный курс. При этом она оказалась при встречном ветре. Как и предсказывал Кенто.
      А для «Орейи» этот ветер оставался более благоприятным, боковым, поэтому расстояние стало сокращаться.
      Вскоре последовала долгожданная команда начинать пристрелку из носовых орудий. Первые же ядра легли очень близко к цели – перед бушпритом и у миделя «Таконы». Фрегат не отвечал, поскольку все свои орудия разрядил в Сострадариум.
      И тут не сдержался старпом. Игнорируя обрата эмиссара, он выругался не хуже боцмана.
      – В чем дело? – недовольно осведомился капитан.
      Помощник махнул в сторону.
      – Да так, неприятный пустячок. Теперь уже вся померанская эскадра прет к Сострадариуму, обрат капитан! Видимо, им надоело расстреливать верфи. Теперь они хотят оторвать нас от «Таконы». Заботливые…
      – О Пресветлый! Черт бы их побрал, – багровея, пожелал уже обрат эмиссар. Даже он представлял, что случится, если по Сострадариуму, которому и без того уже немало перепало, отстреляется целая эскадра.
      Капитан Кенто не стал тратить время на эмоции.
      – На руле!
      – Есть на руле.
      – Поворот оверштаг! Ложимся на обратный курс.
      «Орейя» медленно выполнила очередной поворот и вновь отправилась в сторону уже не на шутку горящего Сострадариума. Затем немного уклонилась к весту, чтобы перерезать курс колонне померанских кораблей и попытаться перехватить их до того, как они смогут обстрелять главную резиденцию и святыню ордена.
      В отношении исхода предстоящего боя Кенто ни минуты не сомневался: четыре вражеских корабля уже успели перезарядить орудия. Следовательно, отделают «Орейю» ничуть не меньше, чем «Эписумус», «Коншесс», «Прохорст», «Цикатру» либо «Тубана». Но это был бы не самый худший исход лично для капитана первого ранга Хрисахоса Кенто – смерть на палубе сильно отличается от смерти в подвалах Святой Бубусиды. Он молча молился лишь о том, чтобы померанцы не передумали, не отказались бы от боя.
      Но, видимо, плохо молился.
 

* * *

 
      Сначала «Денхорн», затем «Василиск» и другие корабли Мак-Магона отвернули от берега.
      Некоторое время казалось, что они намерены атаковать «Орейю» на встречном курсе. Ничего хорошего это не сулило, однако ничего большего Кенто пожелать и не мог. Но вскоре вся эскадра Поммерна поменяла галс, выполнила четкий поворот «все вдруг» и начала удаляться к норду. Медленно ползущая «Орейя», так и не приблизившись на расстояние залпа, вновь начала отставать и вновь осталась не у дел.
      – Так это что же, – возликовал эмиссар, – выходит, они от нас бегут?! Струсили?!
      Офицеры «Орейи» молчали. Они-то понимали, что дело не в трусости. Дело было в том, что померанский адмирал преподал им урок тактики. Без единого выстрела он вывел из-под удара свой фрегат. Выполнив эту задачу, тут же отказался от боя с одиноким отчаявшимся линкором. И даже не постеснялся показать ему корму, поскольку даже незначительные повреждения рангоута могли снизить скорость его кораблей. А им еще предстояло выбраться из бухты. А потом – оторваться от неизбежного преследования флота Василиу. Исправный рангоут был для померанцев куда важнее потопления «Орейи». Это понимали все, за исключением обрата эмиссара.
      – Нет, но они же явно бегут! – торжествовал бубудуск. – Что, кишка тонка, ага? Обрат капитан, можно считать, что мы обратили в бегство целую эскадру! Разве не так?
      – Для нас лучше считать, что так, – кивнул Кенто, глядя на горящий Сострадариум. – Надеюсь, это поможет.
      Эмиссар тоже вспомнил о Сострадариуме и сник.
      – Эх, – сказал он. – У нас действительно есть кое-что общее. Да поможет нам Пресветлый!
 

* * *

 
      …По набережной на рысях мчалась роскошная золоченая карета. Миновав несколько купеческих парусников, кучер осадил упряжку перед самым трапом линкора «Мехрид-Мехридие», флагманского корабля магрибинцев.
      Узорная дверца распахнулась. Из экипажа, почтительно поддерживаемый мамелюками личной охраны, выбрался сам марусим. Агахаг-паша немедленно покинул мостик и скатился по трапу.
      Почтенный марусим оказался изрядно навеселе, плохо владел языком и ногами, но голова у него работала.
      – Что за… пальба всякая! Все бубыбахают. Ты еще не стрелял, Аг-гг-хан?
      – Нет, высокородный.
      – А п-чему?
      – У нас мало кораблей, а приказа вообще нет. Да и следует ли вмешиваться в драку неверных собак? Пусть перегрызут друг другу горло!
      – Раз-зумно, Аг-гг-хан, – сказал марусим. – Аз-зурумно.
      С большим трудом он поднялся на корабль. Отдышавшись, багровыми глазами обвел горизонт.
      – Ого! И чьи же кораблики так весело горят?
      – Покаянские, высокородный.
      – А на боку чей там фр-фрегатик лежит?
      – Тоже покаянский. Сорок восемь орудий… было.
      – А из воды торчит… там?
      – Мачта «Тубана Девятого».
      – Только одна?
      – Странно, что хоть одна уцелела, высокородный. После взрыва крюйт-камеры…
      – О шайтан. Здорово, ик. Здорово их. Здорово им… А кто напал-то? Непосредственно Альбанис?
      – Нет, повелитель. Поммерн.
      Взгляд марусима прояснился.
      – Что я слышу? Амбарассум! Ай да курфюрст, ай да сын скорпиона! Чую, он приготовил еще не один верблюжий колючка для здешних задниц. Ик! Правильно, что ты не стрелял, Агахаг.
      Агахаг-паша низко поклонился.
      – Хороший воздух, – сообщил марусим, начиная трезветь. – Пусть принесут кресло и кальян, я тут посижу.
      Когда на палубе появилось и то, и другое, марусим пососал мундштук, выпустил из ноздрей ароматный дым, и уже вполне человеческим голосом приказал готовиться к отплытию.
      – Мы уходим раньше времени, повелитель?
      – Как видишь, у нас теперь есть очень срочные новости для эмира. Такие важные, что ради них мне придется бросить светлокожих гурий. Ты понимаешь, что все это значит, Джуиз? – дрожащей рукой марусим обвел панораму разгрома.
      – А что это значит, высокородный? – уклонился Агахаг-паша.
      – Хе! Свое мнение спрашиваешь у начальства? Разумно, если в меру. Но сейчас особых мозгов не надо: у нас на глазах Пресветлая Покаяна лишилась невинности. А заодно и морского превосходства не только над Альбанисом, но даже и над нами. А это означает, Агахаг, дорогой ты мой, что нам не нужно бояться за свои старые колонии. Более того, года два-три мы можем спокойно заводить новые. С такими новостями стоит поспешить к эмиру, уверяю тебя. И очень сильно поспешить! Для Магриба начался отсчет золотого времени. Из этих двух-трех лет нельзя терять ни единого дня!
      – Мы можем сняться со швартовых немедленно, повелитель.
      Марусим покачал головой.
      – Не спеши так. Нужно дождаться конца этого бесплатного танца живота, – марусим кивнул на бухту. – Шальные ядра нам ни к чему. Пусть неверные настреляются всласть. Не надо им мешать. Гости никому не должны мешать, хе-хе.
      – Марусим-паша, адмирал-паша! – крикнул матрос с марсовой площадки.
      Агахаг поднял голову.
      – Говори.
      – Сострадариум горит, высокородные!
      Марусим со вкусом расхохотался.
      – Эге! Вовремя я оттуда уехал.
      Потом он припомнил что-то крайне забавное и расхохотался еще раз.
      – О, затхлое растение ухух! А ведь придется этому хитрецу самому воевать с Бернаром… Некуда ему теперь деться. После такой-то трепки. А мы спокойно посмотрим, какая из этих собак окажется пожирнее. Эй, кто-нибудь! А ну-ка, заварите мне кофе. Интересно, что сейчас поделывает Альметракис-паша?
      – А не хотел бы я оказаться на его месте, – сказал Агахаг.
      – Да, не стоит, – отечески посоветовал марусим. – Деспотические режимы не любят прощать. Ох, извини!
      – За что, высокородный?
      – Кажется, я сказал правду.
 
       СРОЧНО! ВНЕ ВСЯКОЙ ОЧЕРЕДИ! АЛЛЮР +++!
       ==================================
       ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ АЛЬФОНСУ ЧЕТВЕРТОМУ,
       КОРОЛЮ АЛЬБАНИСА,
       ЛИЧНО
 
       Ваше величество!
       Пишу наспех, прямо на балконе посольства, поскольку отсюда видна большая часть Монсазо. Помилуй Пресветлый, здесь есть на что посмотреть! Судите сами: каким-то образом взорван Контамар; линкоры курфюрста прямо под окнами Эрлизора сровняли с землей береговую батарею. Это громовержцы, настоящие плавучие вулканы! Качество померанских брандскугелей – выше всяческих похвал. Половина Домашнего флота, включая знаменитый «Тубан Девятый», уже превратилась в груды обломков. Горит недостроенная «Покаяна». И если меня не обманывают глаза, горит сам Сострадариум! В Ситэ-Ройяле паника. Не удивлюсь, если дело дойдет до десанта. Но уже сейчас ясно, что империя терпит самое позорное в своей истории поражение. Я счастливый человек, ваше величество, мне будет что рассказать потомкам. Бегу за свежими новостями!
 
       Ваш Кальверон
       Ситэ-Ройяль, 2 августа 839 г., 3 часа пополуночи.

      Командующий Домашним флотом Ворвид Альметракис покинул дворец сразу после взрыва Громоглота. Одним из первых он вызвал свой фаэтон и приказал:
      – В Адмиралтейство! Срочно.
      Ездовой матрос хлестнул лошадей, застоявшиеся лошади дружно взяли с места, экипаж помчался.
      Но события его опережали. С ночной набережной адмирал был вынужден бессильно наблюдать за разгромом своей эскадры. Ему было ясно, что коль скоро померанцы проникли через Северный пролив, корвет «Чейро» следовало списать со счетов. Затем загорелись «Тубан» и «Цикатра», а когда экипаж адмирала поравнялся с напоминавшим растревоженный муравейник Военным министерством, лег мачтами на воду также горевший «Прохорст».
      Альметракис с каменным лицом проследовал мимо пришвартованных у министерства кораблей Магриба. Он приказал ехать прямо к Императорскому мосту. Однако здесь экипаж был вынужден остановиться, поскольку мост оказался разведенным на ночь.
      А померанская эскадра продолжала свой опустошительный слалом. Разрядив правые борта в фрегат «Коншесс», корабли Мак-Магона один за другим круто забирали влево, ложась на курс, упирающийся в устье Ниргала и далее – в разведенный Императорский мост.
      – О Пресветлый! – воскликнул адъютант. – Они собираются подняться по Ниргалу и высадить десант в центре Ситэ-Ройяля!
      Адмирал покачал головой.
      – Нет, Гриннар, ветер слишком слабый. Тут другое. Они успели зарядить пушки левых бортов и собираются применить их против «Эписумуса». Но мне не хотелось бы дожидаться этого в роли пассивного наблюдателя. Узнайте, нельзя ли свести мост.
      – Слушаюсь, обрат адмирал!
      По мосту барабанили ядра из погонных пушек «Денхорна», а затем и остальных померанских кораблей. В ряде мест перила уже были снесены, имелись проломы в настиле. Тем не менее Гриннар пробрался в башню, в которой располагались лебедки. Пока он этим занимался, адмиралу все же пришлось стать свидетелем неравного боя еще одного из своих кораблей.
 

* * *

 
      Близнец «Хугианы» 84-пушечный линкор «Эписумус» имел достаточное время для подготовки. Более того, успел изготовиться, и был первым кораблем Домашнего флота, оказавшим реальное сопротивление. На залп флагмана Мак-Магона он ответил своим полновесным залпом. Было видно, что над верхней палубой «Денхорна» взлетели щепки.
      Однако «Эписумусу» досталось куда больше, поскольку по нему последовательно отстрелялся весь ударный кулак померанской эскадры – три 102-пушечных линкора плюс тяжелый фрегат.
      «Эписумус» сорвало с якорей. Подхваченный выносным течением Ниргала, черпая избитым бортом, он медленно дрейфовал кормой вперед к острову Дабур. Его бак все сильнее окутывался дымом. Чуть помедлив, рухнула перебитая у основания фок-мачта. А померанские корабли, следуя курсом зигзага, последовательно поворачивались к «Эписумусу» кормой и продолжали обстрел с очень близкого расстояния.
      Все новые и новые брандскугели поражали несчастный корабль. Пожар на нем разгорался. Альметракис закрыл белоснежными перчатками свое лицо. Но если бы он видел то, что случилось на вражеском флагмане, его настроение могло бы несколько улучшиться.
 

* * *

 
      Еще при прорыве из Теклы «Денхорн» получил больше трех десятков попаданий с левого борта. На якорной стоянке у Аборавар разбитые части рангоута обновили, поврежденные участки обшивки починили, а вот заменить несколько серьезно пострадавших шпангоутов можно было только в доке. Поэтому их на скорую руку укрепили дубовыми накладками и тем ограничились.
      В сражении Пресветлой Ночи флагману померанской эскадры довольно долго везло. Однако единственный ответный залп пришелся как раз по его левой скуле и миделю. От ядер «Эписумуса» вновь пострадали шпангоуты № 4 – № 7, на опер-деке были повреждены четыре орудия, погибли трое канониров. Но самым опасным оказался выстрел из палубного фальконета. После этого выстрела на мостике «Денхорна» упал командующий эскадрой.
      Срочно прибежал судовой врач. С адмирала сняли помятую кирасу. От какого-то неосторожного движения он пришел в себя.
      – Что… такое?
      – Похоже на перелом ребер, экселенц. К счастью, ядро зацепило вас по касательной.
      – Повезло.
      Врач покачал головой.
      – Да как сказать. Вам необходимы тугая повязка и постельный режим.
      – Приступайте. К повязке.
      – Лучше это сделать в каюте.
      – Нет. Здесь.
      Врач взглянул на шаутбенахта Верзилоффа. Тот развел руками.
      – Пока адмирал в сознании, он остается командующим эскадрой.
      Мак-Магона перевязали, усадили в кресло и приставили двух матросов, – поворачивать.
      – Каково состояние… корабля?
      – Сносное. Все пробоины – выше ватерлинии. Бой вести можем.
      – Что с «Эписумусом»?
      – Тяжело поврежден. Горит.
      – Хорошо. Который час?
      – Четверть второго.
      – Поворачивайте к зюйду. Следующая цель – Сострадариум. Видишь купол?
      Верзилофф поднял трубу.
      – Вижу. Но слева по курсу идет линкор «Орейя». Прикажете атаковать?
      – Чем? Пушки левого борта разряжены. Кораблям… эскадры. Поворот «все вдруг». Курс – вест.
      – Простите, экселенц. Мы убегаем от единственного корабля?
      – Да, Юстус. От единственного. И не вздумайте подпустить к себе «Орейю»! Это приказ. Мне нужен целый рангоут… А какого черта ты снял свою кирасу? По-моему, очень полезная вещь.
 

* * *

 
      Гриннар, флаг-адъютант Альметракиса, вернулся с неутешительным известием о том, что Императорский мост сводить некому. Все механики разбежались.
      – Придется сделать крюк по берегу, обрат адмирал.
      Альметракис опустил руки.
      – Что ж, поехали, – неестественно спокойным голосом сказал он.
      Мост Святаго Корзина был сведен, но оказался беспросветно забитым. На нем гвардейские кирасиры, следовавшие для защиты Эрлизора, встретились с бубудусками, затребованными эпикифором для защиты своего Сострадариума. И те, и другие кричали о померанском десанте, никто не хотел уступать, слышалась страшная ругань.
      – Бесполезно, обрат адмирал, – сказал адъютант. – Не пробьемся.
      – Едем дальше.
      Только по следующему Цепному мосту Альметракису удалось пробраться на левый берег Ниргала.
      Хмель из головы адмирала давно выветрился, он отчетливо представлял, что лично с ним сделает Святая Бубусида после сражения. Если каким-то чудом не удастся переломить его ход. А для этого требовалось сначала получить связь, все нити которой были сосредоточены в Адмиралтействе.
      – Гони! – в очередной раз приказал адмирал ездовому.
      Матрос в очередной раз хлестнул лошадей. Но гнать не получалось. Улицы Ситэ-Ройяля уже наполнились заспанными и перепуганными обывателями. С узлами, мешками и ручными тачками они стремились покинуть город. Расталкивая толпу, пробирались небольшие воинские подразделения. Со стороны бухты доносилась частая пальба пушек. Слышались брань, крики женщин, плакали дети; на колокольнях били в набат.
      Кое-как объехав перевернутую пожарную фуру, фаэтон Альметракиса миновал окруженный множеством бубудусков Сострадариум и выехал к Западной стене. Здесь выяснилось, что ворота заперты и у них выставлен караул.
      Уговоры Гриннара не подействовали. Адмирал выбрался из коляски и подошел к солдатам. Те почтительно вытянулись.
      – Коменданта башни ко мне.
      Прибежал толстый, обливающийся потом майор.
      – Открыть ворота!
      – Так… десант же, обрат вице-адмирал.
      – Какой еще, к черту, десант?! Бредишь, майор!
      – Никак нет. Померанцы высадили десант.
      – Плевать. Меня ты выпустишь. Потом – делай что хочешь. Открыть ворота!
      Вид у Альметракиса был такой, что комендант решил не испытывать судьбу и кивнул своим солдатам. Опасливо озираясь, те приоткрыли одну из створок.
 

* * *

 
      Никаких померанцев за воротами не обнаружилось. Зато навстречу ринулась толпа жителей предместья. В отличие от горожан, стремившихся поскорее покинуть столицу, эти люди искали безопасности внутри ее стен. И некоторые проскочили.
      – Куды, куды, шальные?! – заорал сержант. – А ну, разойдись!
      Солдаты с большим трудом оттеснили напиравших, образовав неровный проход.
      Но он простирался на каких-то тридцать шагов, дальше ездовой матрос был вынужден продавливать дорогу лошадьми. Его злобно материли, швырялись всякой дрянью. Кусок грязи шмякнулся в белый парадный мундир Альметракиса. Кругом сверкали безумные глаза. Казалось, что вот-вот и толпа разнесет в щепки экипаж.
      Положение спас адъютант. Он выпалил поверх голов сразу из двух пистолетов, а потом стал размахивать саблей. Это подействовало. Но когда они выбрались из толпы, адмирал понял, что слухи о десанте имели под собой вполне реальную почву.
      Слева зияли вышибленные взрывом ворота Призон-дю-Мар. У них озадаченно чесал затылок толстый бубудуск из охраны. Справа, на берегу бухты, хрипло орал морской лейтенант. Кучка канониров пыталась канатами вытянуть на берег чугунную тушу двадцатичетырехфунтового орудия.
      – Раз-два! – надрывался лейтенант.
      – Рыз-два, – вяло отзывались матросы.
      – Взяли!
      – Узяли, узяли…
      Увидев начальство, лейтенант вытянулся. И браво оттарабанил что-то насчет доблестно отраженного вражеского десанта.
      – Поднимайте пушки, – холодно ответил Альметракис. – Раз уж доблестно отраженные померанцы их уронили.
      На пирсе валялось тюремное тряпье, лежали трупы в форме имперской морской артиллерии, – явный след высадки. Но вот сама атака уже закончилась. По-видимому, десант был коротким, небольшим по масштабу, и решал чисто тактическую задачу. Никаких померанцев на берегу уже не осталось. А неприятельский корвет, наделавший столько шуму своей высадкой, спокойно ставил паруса и направлялся в сторону Северного пролива. На нем не было заметно каких-то серьезных повреждений, его кормовые пушки еще посылали прощальные гостинцы куда-то в сторону Южного предместья, но корабль явно выходил из боя.
      Лейтенант на минуту прекратил свои крики, вытер лоб платочком. Со смесью злобы и удивления он сказал, глядя в сторону удалявшегося «Гримальда»:
      – Вот же нахалы!
      – Молодцы, – с облегчением сказал Альметракис.
 

* * *

 
      Но смотрел он совсем не на «Гримальд», а на линейный корабль «Орейя».
      «Орейя» в этот момент пыталась перехватить «Такону» и защитить от нее Сострадариум. Действия капитана Кенто радовали долгожданной решительностью и должны были создать для померанцев хоть какие-то затруднения.
      – Молодцы, – еще раз сказал адмирал.
      Однако так и не узнал, что, несмотря на все старания Кенто, отнюдь не его линкор больше всего досадил померанцам в ту ночь. Это сделал командир заурядной батареи полевых 4-фунтовых пушчонок. Причем имя этого армейского капитана для официальной истории Покаяны так и осталось неизвестным. Но именно он спас от окончательного уничтожения линкор «Граф Шалью Гервер де Гевон Старший».
 

* * *

 

КУРФЮРСТЕНМАРИНЕ КОРВЕТ «СИФАРИС»

 
      Водоизмещение – 380 тонн. Трехмачтовая баркентина. Максимальная зарегистрированная скорость – 19,9 узла. Вооружение – 36 стальных орудий калибром от 6 до 12 фунтов. Экипаж – 189 человек. Командир – корветтен-капитан Берт фон Шерканц.
 
      Однотипному с «Гримальдом» «Сифарису» досталась не самая сложная задача. Учитывая легкость его вооружения, адмирал Мак-Магон поручил корвету приблизиться к достроечной стенке адмиралтейских верфей и нанести максимальные повреждения либо недавно спущенной на воду гигантской «Покаяне», либо находящемуся в ремонте «Графу де Гевону».
      По имевшимся разведданным, артиллерия с обоих кораблей была снята. Угрозу могли представляли только орудия самого Адмиралтейства, но по дальности огня они уступали померанским пушкам, поэтому «Сифарис» вполне мог выбрать безопасную дистанцию.
      Поначалу все удавалось хорошо. Выждав, когда «Гримальд» отойдет от причала, «Сифарис» открыл беглый огонь по «Гевону», быстро пристрелялся и вскоре добился нескольких попаданий. Разрядив один борт, корвет повернулся на шпринге и продолжил обстрел другим. Ответные ядра Адмиралтейской крепости ложились недолетом, все шло как надо. Но вскоре положение осложнилось.
      В любой, даже самой слабой и неэффективной армии всегда найдутся честолюбивые офицеры, вопрос лишь в их количестве. В ту августовскую ночь один такой офицер отыскался примерно в миле от южного берега Монсазо. Там находился палаточный лагерь некоей полевой батареи. Эта батарея пришла из соседнего городка только для участия в параде по случаю прибытия марусима. В праздничной суматохе про нее начисто забыли, а командир совсем не торопился о себе напоминать, желая провести в столице как можно больше времени. К несчастью, примерно через полчаса после полуночи он вернулся в свою часть и оказался достаточно инициативным.
      Услышав канонаду, этот офицер поднял своих солдат по тревоге, приказал взять орудия на передки, вывел их к берегу, и, оказавшись напротив «Сифариса», открыл огонь; нашел в себе такую смелость.
 

* * *

 
      «Сифарис» пробовал отвечать кормовыми пушками. Однако в сумраке его канонирам приходилось ориентироваться только по вспышкам выстрелов, тогда как сам корвет был прекрасно виден на освещенной пожарами поверхности воды. И хотя поначалу покаянцы стреляли неважно, со временем приноровились. Продырявили паруса, затем добились нескольких попаданий в корму.
      На корвете появились раненые, а перед капитаном встала дилемма – либо продолжать выполнение задания и при этом нести потери, получая все новые повреждения, либо удалиться на безопасное расстояние, потеряв при этом возможность обстреливать «Гевона».
      Корветтен-капитан Берт Шерканц выбрал первое. И попросил о поддержке своего друга капитана Монголэ, который только что принял на борт узников Призон-дю-Мар.
      Перегруженному «Гримальду» полагалось срочно уходить, но Монголэ задержался. Дважды он давал залп сначала левым, затем, развернувшись, – правым бортом. В общей сложности около полусотни ядер пролетели над крышами рыбацкой деревеньки и упали в саду, где пряталась батарея.
      Однако дистанция была предельной, рассеивание оказалось большим, пострадали только зарядная фура да пара лошадей. «Сифарис» лишь на несколько минут получил передышку. Упрямая батарея сменила позицию, вновь открыла огонь и стреляла до тех пор, пока не подошел к концу запас ядер.
      Заместитель командира был заблаговременно отправлен в столичный арсенал. Увы, получить порох и новые ядра он не смог по самой заурядной причине: батарея не числилась в гарнизоне Ситэ-Ройяля. Так что замолчать пушки заставили свои, до боли родные интенданты. Но Шерканц об этом не знал, поэтому счел за благо отойти. Что и спасло «Гевона».
 

* * *

 
      Весь путь из Эрлизора в штаб флота Альметракис проделал по берегу. Из открытого фаэтона он видел почти все, что творилось в бухте. Видел, но ничего не мог изменить. К моменту, когда командующий прибыл в Адмиралтейство, командовать ему уже было почти что нечем.
      Обе береговые батареи бездействовали, Контамар отвечал редкими неприцельными выстрелами. На месте гибели «Тубана Девятого» плавали черные обломки. «Цикатра» догорала у отмели. Наполовину затопленный «Прохорст» лежал на боку, но все еще дымился. «Коншесс» с несколькими парусами на единственной уцелевшей мачте выбросился на берег. Ничуть не более обнадеживающий вид имел «Эписумус». Линкор лишился одной из мачт, имел крен и сильный дифферент. У причальной стенки Адмиралтейства сильно дымил «Маршал Гевон», а получившая сотни пробоин «Покаяна» оборвала швартовы и погрузилась по верхнюю палубу.
      При этом ни на одном из померанских кораблей не было заметно ни пожара, ни серьезных повреждений. Лишь нижние паруса «Денхорна» пестрели дырами. Мелочи…
      В общем, ситуация на первый взгляд складывалась если не безнадежная, то удручающая. Однако на второй взгляд адмирал понял, что шансы отыграться все еще имеются.
      Кроме «Орейи» оставалась еще и «Хугиана», в течение всего сражения безучастно торчавшая у пирса острова Дабур. Дальше Альметракис разглядел невесть откуда взявшийся фрегат «Консо». Наконец вход в Южный пролив стерег тяжелый фрегат «Сибу». Если, по примеру Мак-Магона, эти силы собрать в единый кулак, можно было бы попытаться либо напасть на арьергард неприятеля, либо заблокировать Северный пролив. Конечно, имея только четыре боевые единицы, рассчитывать на победу не приходилось. Зато можно было выиграть время и подготовить абордажный удар.
 

* * *

 

ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА ТЯЖЕЛЫЙ ФРЕГАТ «СИБУ»

 
      Водоизмещение – 610 тонн. Трехмачтовая баркентина. Максимальная зарегистрированная скорость – 17,8 узла. Вооружение – 64 чугунных орудия калибром от 4 до 24 фунтов. Экипаж – 495 человек. Командир – капитан второго ранга Анъер Этраск.
 
      В ту злосчастную ночь «Сибу» выполнял те же функции, что и корвет «Чейро», – охранял вход в бухту Монсазо. Только не с северной стороны острова Дабур, а с южной, в стороне от курса эскадры Мак-Магона. Но кавторанг Этраск оказался примерно в том же положении, в какое несколько раньше попал каперанг Кенто: попусту терял время, прикованный к ненужному месту устаревшим приказом. Между тем, судя по звукам плотной пальбы, его помощь пришлась бы весьма кстати всему Домашнему флоту.
      Этраск несколько раз запрашивал инструкции, но каждый раз получал короткий ответ «Ждите», поскольку в штабе флота никто не хотел брать на себя ответственность. Паралич наступил лишь под утро, когда адмирал Альметракис сумел попасть в Адмиралтейство.
      На Сигнальной башне тотчас замигал долгожданный фонарь. Этраску приказывали войти в бухту, после чего во взаимодействии с линкорами «Хугиана», «Орейя» и легким фрегатом «Консо» нанести удар по прорвавшимся померанским кораблям, связать их боем и тем самым прикрыть готовящуюся абордажную атаку с гребных судов. Командиром оперативной группы назначался капитан первого ранга Кенто.
      Впервые получив ясный и осмысленный приказ, Этраск испытал большое облегчение. Он тут же распорядился изменить курс, добавить парусов, открыть крышки портов и выкатить орудия.
      Ловя угасающие дуновения бриза, «Сибу» вошел в Южный пролив. И тут вдоль берега пробежала последняя полоса ряби. По всей бухте установилось безветрие. Журчание у форштевня стихло. Чтобы течение не вынесло фрегат хотя бы из пролива, Этраск был вынужден отдать якорь.
      Безветрие остановило обе враждующие стороны и сражение на время прекратилось. Почти вертикально в небо поднимались столбы дыма от пожаров в Контамаре и Сострадариуме. В центральной части Монсазо замерла сбившаяся в кучу эскадра померанцев. Судьба лучших кораблей кригсмарине повисла на волоске.
      – Эге! Неужели вляпались? – сам себя спросил Этраск.
      Но обвисли паруса и на уцелевших покаянских кораблях. Чуть позже в одиннадцати милях южнее Ситэ-Ройяля штиль застиг также и авангард грозного и многочисленного флота Открытого моря.
      Этот штиль не являл собой чего-то из ряда вон выходящего. Побережье в окрестностях Ситэ-Ройяля относилось к бризовой зоне. Всякому моряку известно, что до середины ночи бризы дуют с более холодной поверхности моря в сторону более теплой суши, а перед утром, когда суша успевает остыть, меняют направление на обратное.
      Штиль, установившийся в четвертом часу, как раз и предвещал перемену ветра. Все капитаны, как померанские, так и покаянские, прекрасно знали, что затишье продолжится не более получаса, максимум – сорока минут. Разумеется, знал об этом и гросс-адмирал Мак-Магон. Он сознательно рисковал, поскольку цель того стоила. Однако именно в эти тридцать-сорок минут его противник, командующий Домашним флотом вице-адмирал Альметракис вполне мог переломить ход сражения.
 

* * *

 
      Абордажный удар!
      Для этого Альметракис располагал всем необходимым. В частности – плавсредствами. На Галерном дворе Адмиралтейства скопилось до двух сотен самых разнообразных гребных судов – от разъездных баркасов до пары трофейных, захваченных в недавней муромской войне скампавеев. Адмирал тут же распорядился снабдить веслами все до единой посудины, способные продержаться на воде хотя бы пару часов и посадить на них не менее шести батальонов морской пехоты.
      Контр-адмирал Сетран, комендант Адмиралтейства сделал удивленные глаза.
      – Но… позвольте! Шесть батальонов? Да ведь это – весь наш гарнизон!
      – Разве Адмиралтейству угрожает приступ? – холодно осведомился Альметракис.
      – Никак нет.
      – Могли бы и сами догадаться. Вы вообще хоть что-нибудь сделали, пока меня не было?
      Сетран вытянулся.
      – Виноват, обрат командующий.
      – Несомненно. Не забудьте хотя бы выдать абордажные кошки. Исполняйте!
      – Так точно, обрат командующий.
      Резво прыгая через две ступеньки, Сетран убежал.
      Альметракис распорядился приготовить к отплытию свой личный баркас и поднялся на самую высокую башню Адмиралтейства – Сигнальную. С ее высоты он увидел кое-что новое. И оно его не порадовало.
      Севернее острова Дабур на прибрежных скалах прибой доламывал останки «Чейро». Кроме того, оказалось, что Мак-Магон ввел в бухту Монсазо не все свои силы. «Поларштерн» и пара военных транспортов оставались в открытом море. Они занимались бомбардировкой горящего Контамара. К ним с норд-оста, со стороны мыса Мекар, приближался еще один, очень знакомый Альметракису корабль. Его он мог распознать на каком угодно расстояния.
      – «Прогиденс», – сквозь зубы пробормотал адмирал. – Неистребимый «Прогиденс»…
      Это была неприятная новость. Зато приятных оказалось целых две.
 

* * *

 
      Во-первых, штиль продолжался. Безветрие парализовало на неподвижной водной глади все померанские корабли. В паре миль юго-восточнее них в выносном течении Ниргала дрейфовала «Орейя», а «Сибу» запер Южный пролив. Это было уже кое-что.
      А во-вторых и в главных, в открытом море, милях в десяти-двенадцати юго-западнее Адмиралтейства, просматривались многочисленные паруса. Целый лес парусов.
      – Идет Василиу! – воскликнул Гриннар.
      – Да, – сказал адмирал. – Надеюсь. Только не идет, а пока стоит.
      Повернувшись к сигнальщикам, он продиктовал сразу с полдюжины приказов на все свои уцелевшие корабли и отправил краткое сообщение Василиу.
      Едва успели поступить ответы, как снизу послышались шаги. Первым на площадку выскочил запыхавшийся Сетран.
      – Что, – удивился Альметракис, – абордажные суда уже готовы?
      – Нет еще, обрат командующий.
      – Тогда в чем дело?
      В глазах Сетрана мелькнуло злорадство.
      – Да тут вас спрашивают, обрат командующий.
      – Кто спрашивает?
      На площадку поднялись трое бубудусков.
      – Вице-адмирал Альметракис? – спросил старший.
      – Да-а, – ответил Альметракис. – Чем обязан?
      – По приказу обрата бубудумзела вы арестованы Сдайте вашу шпагу.
      Адмирал взглянул на «Сибу», жадно стерегущего своими парусами малейшее дуновение ветра, на разбросанные в безветренной бухте померанские корабли, на колонну первого батальона морской пехоты, входящую в Галерный двор, и понял, что все это становилось бесполезным. Его заместитель, контр-адмирал Аленцо де Сетран, был способен на многое, но только не на руководство абордажным боем. Командный опыт у бедняжки отсутствовал начисто.
 

* * *

 
      Большую часть карьеры Сетран провел на штабных должностях, причем не на кораблях, а в не слишком отдаленных от столицы местах.
      Этому очень способствовала женитьба на одной из побочных дочерей базилевса-императора. И хотя молодая прим-герцогиня Ле-Морак, супруга де Сетрана, была не прочь сплавить мужа в какое-нибудь кругосветное плавание, ее постоянно останавливало одно обстоятельство: грядущая смерть венценосного отца и неизбежная схватка за власть, за местечки подле трона… Схватка, вступать в которую без такого полезного инструмента, как муж, было глупо.
      Между тем скорая смерть базилевса-императора что-то не спешила, как ни ожидали ее придворные партии. Существовали ежедневные проблемы с высочайшим стулом, и давление у повелителя скакало, и одышка его мучила, и отеки на ногах появлялись, и печень из-под ребра выпирала, а вот не помирал – и все тут.
      Прим-герцогине оставалось уповать на то, что с каждым днем вероятность нужного исхода неуклонно росла, а ради этого стоило терпеть Сетрана. Пару раз в месяц она даже исполняла свой супружеский долг. И всегда заботилась о том, чтобы в каждый данный момент граф пребывал в некотором отдалении, но в то же время находился под рукой.
      Благодаря этим хлопотам второго лейтенанта Сетрана вместе с линкором «Хугиана» перевели из флота Открытого моря во флот Домашний. Затем граф что-то преподавал в Морском энциклии, где удостоился ученой степени за диссертацию о могучем влиянии идей святого Корзина на боеспособность имперского флота. Потом, получив внеочередной чин, служил личным представителем морского министра при личном представителе военного министра.
      Однако со старым занудой Гевоном отношения сложились неважные. Супруга срочно напрягла связи и Сетран оказался помощником главного интенданта Домашнего флота. В этой роли он тоже продержался недолго, но совсем по другой причине. Уж больно должность была хлебной, за нее никогда не прекращалась самая ожесточенная грызня. В результате пришлось согласиться на звание контр-адмирала и пост начальника штаба все того же Домашнего флота.
      Неизвестно какие дальнейшие планы строила прим-герцогиня, но нападение померанцев в них никоим образом не входило. Так же, как и в планы самого Сетрана. Граф прекрасно знал, что способен быть адмиралом исключительно Домашнего флота и только в мирное время. Догадывался об этом и командующий Домашним флотом.
 

* * *

 
      – Позвольте довести до конца операцию, обрат эскандал, – спокойно сказал Альметракис.
      – Нет.
      – Подумайте, абордажный удар может принести нам победу!
      В неподвижном лице бубудуска ничто не изменилось. Он протянул руки:
      – Ты это… брось. Время-то не тяни. Нам сегодня еще арестовывать да арестовывать.
      Адмирал понял, что Святая Бубусида уже приступила к заготовке виновников поражения. И еще понял, что он, Ворвид Альметракис, собирался защищать не ту власть. Власть, которая обречена. Быть может, питаясь кровью она протянет еще долго, эта власть. И уж точно, у многих еще успеет отобрать и шпагу, и честь, и жизнь. Но вот победить не сможет. С Сетранами такое не получится, нет.
      С горьким удовлетворением Альметракис поблагодарил Пресветлого за то, что не успел одержать победу, всю славу которой присвоил бы орден. Эта победа лишь повредила бы больной стране. Бывший командующий его величества Домашним флотом еще раз взглянул на бухту Монсазо и усмехнулся.
      – А ведь ты прав, бубудуск! Пустые все хлопоты…
      Потом он вскочил на перила и взмахнул руками, удерживая равновесие.
      – Послушай, Гриннар. Командира линейного корабля «Прогиденс» зовут Таграх. Шаутбенахт Таграх. Если когда-нибудь встретишь, передай мои извинения. Ну, ты знаешь за что. За мыс Мекар.
      – Обрат адмирал… Ворвид! Что вы делаете?! – в ужасе крикнул адъютант.
      Адмирал еще раз усмехнулся.
      – Хочу кое-что рассказать Пресветлому.
      И шагнул с башни.
      – Вот ведь сволочь, – сказал старший бубудуск, глядя вниз. – Кого я теперь арестую? Ни себе, ни людям.
      – Чистейший эгоизм, – согласился контр-адмирал Сетран.
      Гриннар размахнулся и от души влепил по учтивой роже. Старший бубудуск чрезвычайно обрадовался.
      – Аборавары, – промурлыкал он. – Только Аборавары. Никакой Призон-дю-Мар тут не поможет.
 

* * *

 
      Уже через четверть часа после скоропостижного назначения, контр-адмирал Аленцо ди Кандильяк, граф де Сетран, стоял на Галерном дворе в окружении толпы подчиненных, держался за челюсть и пытался сообразить, что же ему следовало предпринять.
      Со всех сторон сыпались нехорошие доклады о состоянии гребных судов. Не хватало всего – весел, абордажных крючьев, кирас и даже пороха для мушкетов, а шеф-интендант Адмиралтейства вкупе с главным каптенармусом куда-то запропастились. Утверждали, что обоих видели в Эрлизоре «при пониженной боеспособности».
      – Сбить замки к чертовой матери! – предложил не в меру горячий командир шестого батальона.
      Сетран, имевший короткий, но яркий снабженческий опыт, едва устоял на ногах. Он живо представил, сколько недостач спишут прожженные интенданты на такое деяние. И кого в конечном счете сделают за это козлом отпущения.
      – Я вам собью, – процедил новый командующий. – Приказываю немедленно атаковать с тем, что имеется!
      – Но как же так? Без прикрытия артиллерийских кораблей? Нас перетопят как котят!
      – Трусишь, майор? Это приказ. Мы упускаем время! Все ясно?
      – Так точно, – кисло ответил командир шестого батальона. – Яснее не бывает.
      – Поплывешь первым, – зло сказал Сетран. – Умник!
      Остальные комбаты бросились к своим частям, чтобы освободить дорогу смертникам. Потому что назревал очередной бессмертный подвиг во славу Пресветлого. Мешать не следовало…
 

* * *

 
       КОНШЕССУ ГЛУВИЛЛУ
       ЛИЧНО
 
       Проверь чернильницу. Скоро потребуется. Понял?
       Колбайс

      В бухте творилось что-то невообразимое.
      Потерявшие ветер померанцы вовсе не потеряли хладнокровия. Шесть их кораблей, включая все три линкора, растянулись в правильную колонну. При этом каждый корабль одним бортом обстреливал многострадальный Контамар, а другим громил сбившиеся в беспорядочную кучу шлюпки с десантом.
      Эпикифор с досадой отбросил подзорную трубу.
      – Кто командует абордажной атакой? Альметракис?
      – Бывший вице-адмирал Альметракис… э… отстранен, ваша люминесценция.
      – Отстранен? В разгар боя? Командующий флотом?1 Нет, с нашим орденом не соскучишься…
      – Я думал, вы знаете, – потупившись, сказал Глувилл.
      – Как видишь – нет. И какой же это идиот распорядился? – бледнея, спросил великий сострадарий.
      Задавая свой вопрос, он уже знал ответ. И тем не менее едва не задохнулся, когда услышал от Глувилла то, что и ожидал услышать:
      – Дык это… того. Обрат Керсис приказал.
      Случившееся далеко выходило за всякие рамки. Воспользовавшись пожаром Сострадариума, на некоторое время лишившего контроля люминесценция над ситуацией, не в меру ретивый бубудумзел вообразил, что вправе заменить главу ордена. Хотел того Гомоякубо или не хотел, понимал или нет, но этим он бросал прямой вызов эпикифору.
      И каким образом!
      В самый ответственный момент этот дикарь дезорганизовал управление остатками Домашнего флота. Как оказалось, ему были совершенно безразличны и способности паркетного адмирала Сетрана, и судьба имперской морской пехоты, так бестолково гибнущей под померанскими ядрами, и даже сама империя как таковая.
      Эпикифор окончательно понял, что Керсису Гомоякубо вообще безразлично все, кроме личной власти. Ничто другое его не интересовало и не трогало. При этом вполне могло статься, что Керсис, как и большинство хитрых дураков, толком не знал, на что употребит эту почти неограниченную власть, буде получит ее в свои окорокообразные ручищи. Ну, удовлетворит свои зоологические потребности. А дальше что?
      Что ж, он сам ускорил свою судьбу. Если зарвавшийся пампуас вообразил, что даже такие штуки ему будут сходить с рук, то он очень ошибся. Как выражается милейший марусим, змея укусит свою ногу. Заднюю. Вообразившую себя передней… Видимо, следовало сделать это раньше, но еще не поздно сделать и сейчас!
      – Глувилл! Немедленно выпиши ордер на арест, – голосом, сухим, как пески Ящерленда, приказал эпикифор.
      – Арест кого, ваша люминесценция?
      – Керсиса Гомоякубо.
      – Так он же… того. Глава Святой Бубусиды.
      – Бывший глава.
      – Но… как же это?
      – Ты стал плохо слышать, Глувилл? Быть может, тебя тоже пора заменить?
      – Никак нет, ваша люминесценция! Я хорошо слышу. Очень хорошо…
      Глувилл долго возился с ящиком секретера, доставая письменные принадлежности. Эпикифор отвернулся к окну и стал смотреть на бухту.
 

* * *

 
      Картина по-прежнему открывалась самая безотрадная.
      Над нещадно бомбардируемым Контамаром висела густая туча дыма, а редкие ответные выстрелы из замка совершенно не достигали цели, – у померанцев хватало ума использовать свое превосходство в дальности огня.
      Почти в центре Монсазо тонул «Эписумус». Прямо напротив Сострадариума с обвисшими парусами дрейфовала «Орейя». То же самое в Южном проливе происходило и с фрегатом «Сибу». В сборище разномастных гребных судов часто били тяжелые померанские ядра. И все это происходило на глазах у магрибинцев…
      Глувилл нерешительно кашлянул.
      – А что, если обрат Керсис прикажет своим бубудускам…
      – Что? Сопротивляться?! На этот случай захвати с собой когорту лучезарных обратьев Санация. Они сейчас стоят у нас во дворе и не знают, чем заняться. Возьми их с собой, коншесс Глувилл! Именем Пресветлого приказываю устроить Ускоренное Покаяние любому, кто вздумает оказать сопротивление или просто выкажет ослушание.
      – И даже…
      – Нет, ты явно плохо слышишь, Глувилл. Я же ясно сказал: любому.
      – Так точно, обрат экипи… эпикифор. Прошу подписать ордер.
      Глувилл протянул бумагу и перо.
      Его руки мелко дрожали и почему-то были в перчатках. «Нет, пора менять, – рассеянно подумал великий сострадарий, читая указ. – Мерзнет, видимо. Перчатки в июле… Старый стал, бестолковый. И небрежный, – перо плохо очинено, даже колется. Раньше за Глувиллом такого не водилось».
      – Все, – сказал эпикифор, – поставь печать и отправляйся.
      Глувилл принял страшный документ, свернул его трубочкой. Кланяясь, начал пятиться к выходу. У порога почему-то задержался, поднял бледное, по-собачьи безрадостное лицо.
      Эпикифор раздраженно махнул на него рукой. И вдруг почувствовал, что рука немеет. Показалось, что сотни мелких иголочек ползут от указательного пальца. Вверх по кисти, на предплечье, а потом еще дальше – на плечо. Его люминесценций машинально попытался поднести ладонь к глазам, чтобы посмотреть, что же с ней происходит.
      Но рука не послушалась. Более того, начала кружиться голова. Великий сострадарий пошатнулся, оперся о конторку.
      – Затхлое растение ухух, – пробормотал он.
      Глувилл опустил глаза, съежился, икнул. Он был невероятно, беспредельно, до судорог испуган. Испуган в совершенно неприличной степени.
      Эпикифор это понял и презрительно усмехнулся.
      – Ах ты, псина… трусливая. Обмочился, да?
      Больше он ничего не говорил. В короткие секунды, которые ему оставалось еще пробыть в сознании, великий сострадарий припомнил фразу из одной древней книги. О том, что при кризисах в обществе беззакония закономерно побеждают наиболее оголтелые. А ведь правда, отрешенно подумал он. Значит, самым оголтелым был не я…
      Эта мысль не помешала ему бороться до конца. Левой рукой глава всемогущего ордена откуда-то из складок мантии вытащил маленький пистолет с двумя коротко обрезанными стволами. Однако взвести курки уже не смог, – правая рука висела плетью. Змея все же укусила себя. Но не за ногу, а за руку…
      Глувилл и не пытался спастись. Он намертво прирос к порогу. Лишь когда эпикифор совсем перестал дергаться, его верный секретарь, далеко огибая лежащее тело, подошел к камину. Швырнул в огонь и ордер, и перо, и свои перчатки. Потом выбросил в окно черный флакончик. После этого дребезжащим голосом крикнул:
      – Караул! Помогите!
      Выбежав из кабинета, завопил громче:
      – Лекаря! Эй, быстрее – лекаря! Его люминесценцию плохо!!!
 

* * *

 
      Переворот, который глава Святой Бубусиды готовил и долго, и старательно, начался помимо его воли и раньше времени. Из-за этого возник целый ком проблем, и этот ком стремительно разрастался.
      Смерть великого сострадария произошла в момент неслыханного по дерзости нападения на Ситэ-Ройяль. Ни раньше, ни позже! Керсису Гомоякубо доложили, что базилевс-император пока не вполне пришел в себя, происходящее понимает еще меньше, чем обычно, однако уже рвет, мечет, требует крови. Неважно чьей, но – пренепременно и немедленно.
      В столице империи царил хаос, начались грабежи, а дерзкая померанская эскадра, как бревно в глазу, все еще торчала посреди бухты и на виду у всего Ситэ-Ройяля методично уничтожала гребной флот Сетрана. Впрочем, самого адмирала на шлюпках не было: он не смог возглавить атаку по причине сломанной челюсти.
      Требовалось твердо брать власть в свои руки и начинать наводить порядок, когда далеко не все супрематоры Санация были готовы безоговорочно голосовать за Керсиса. Многие являлись сторонниками де Умбрина, некоторые были сами не прочь занять кресло эпикифора, а других требовалось либо подкупить, либо запугать.
      Под рукой Гомоякубо находились тысячи бубудусков, Санаций располагал всего лишь тремя сотнями Лучезарных. Увы, благоприятность этого соотношения ничего не значила: для любого сострадария, включая самого забубённого бубудуска, поднять руку на гвардию Санация – дело немыслимое. Лучезарные, напротив, могли поднять руку на кого угодно за исключением пресвятой особы эпикифора. Так что реальной возможности покорить Санаций силой не существовало. Тут требовались иные методы, а иные методы требовали иного времени.
      Но и уличные беспорядки, и померанцы с их дальнобойной наглостью, и базилевс, и олух Сетран, и даже сам Санаций, – все это отходило на задний план по сравнению с главной, совершенно неожиданной проблемой.
      Эта проблема оттеснила все. Эта проблема заключалась в том, что тело усопшего эпикифора Робера де Умбрина было невозможно представить Санацию. Потому что оное тело сверхестественным образом исчезло.
 

* * *

 
      Глувилл клялся, что все сделано как надо. Прибежавшая на его вопли стража подтверждала, что видела великого сострадария, лежавшего на ковре без признаков жизни. Факт смерти не колеблясь установили сначала дежурный лекарь Сострадариума, а затем и срочно вызванный личный врач угасшего люминесценция. Тем не менее факт исчезновения тела тоже отрицать никто не мог.
      Гомоякубо быстро установил, что после ухода обоих врачей у кабинета эпикифора была выставлена охрана и что внутрь никто не входил.
      Это было сделано по его же, Керсиса Гомоякубо, строгому распоряжению. Бубудумзел желал лично убедиться в смерти своего бывшего шефа и стародавнего врага, а в результате оказался первым, кто обнаружил его отсутствие. Сюрприз-Собственно, в способе исчезновения покойника ничего загадочного не имелось. Опытные сыскари Керсиса в два счета простучали стены и нашли потайной ход. Ход вел на узкую винтовую лестницу, а затем – глубоко под землю, к системе канализационных галерей. Но дальше след, естественно, терялся.
      Загадочным было другое. Кому требовалось похищать труп (или все-таки не труп?) великого сострадария? Зачем? Не имея ответы на эти вопросы, бубудумзел имел ответы на вопросы о возможностях, которыми обладали предполагаемые похититель или похитители.
      Они были велики. И даже очень велики. Кто-то за срок чуть больше двух часов узнал о смерти де Умбрина. За этот же срок он (они) сумели проникнуть в Сострадариум, унести и спрятать тело. Такое могло быть под силу только могущественному, очень хорошо организованному сообществу. Тайному настолько, что даже глава Святой Бубусиды ничего о нем не слышал. Более того, и не подозревал, что таковое может существовать в стране, где все сферы жизни пронизаны тотальным доносительством, где разве что на самого себя пока не стучат.
      Похищение казалось совершенно невероятным. К тому же, существовало и другое объяснение. Что, если эпикифор в очередной раз всех провел, светлейший?
      – Хрюмо!
 

* * *

 
      На пороге неслышно возник секретарь.
      – Лекарей ко мне, этих самых. Обоих!
      Эскулапов тут же доставили. Одного серее другого.
      – По каким признакам вы установили смерть его люминесценция?
      – От-отсутствие сердцебиений, – пролепетал первый.
      – И дых-дыхания, – добавил второй.
      – Реакцию зрачков на свет проверяли?
      Лекари переглянулись.
      – Прощехвосты, – прорычал бубудумзел. – Глаза были открыты?
      – Глаза были открыты, – сказал дежурный лекарь Сострадариума.
      Личный врач эпикифора отчаянно затряс обвислыми щеками.
      – Нет, глаза были закрыты.
      – Вот как?
      – Совершенно точно. Но… зачем?
      Догадливый оказался. Придется убирать, мимоходом подумал бубудумзел.
      Впрочем, нет, рано. Пригодится еще для опознания тела эпикифора. Или того, кого ему прикажут считать эпикифором.
      – Хрюмо!
      – Да?
      – Этих – в отдельные камеры. Все разговоры с ними запрещаю.
      – Сострадариум горит, обрат бубудумзел. До подвалов пока не дошло, но…
      – Что? Все еще горит?
      – Так точно. Весь купол и северная сторона здания. Окайники дали несколько прицельных залпов. Произошло больше шестидесяти попаданий брандскугелями, а перекрытия деревянные. На чердаке – архив, сушилка для белья и многовековой хлам. Пожарные рукава обветшали, ведер не хватает. Ну, все как обычно.
      Керсис махнул рукой.
      – Тогда отправь их… Ну, в Призон-дю-Мар, что ли. Только охрану поставь нашу.
      Хрюмо нерешительно кашлянул.
      – Обрат бубудумзел! Ворота Призон-дю-Мар разбиты, тюремщики разбежались. Вряд ли порядок там наведут раньше, чем потушат Сострадариум. Быть может, лучше – прямо в Эписумус?
      – О Пресветлый! Хорошо, пусть будет Эписумус. Только не беспокой меня больше пустяками.
      Трясущихся лекарей наконец увели, а в голове Гомоякубо застрял вопрос одного из них: но… зачем?
      Заложив руки за спину, он прошелся по кабинету великого сострадария и попробовал представить, как здесь все произошло.
 

* * *

 
      Итак, около трех часов назад эпикифор потребовал написать роковой указ о его, Керсиса Гомоякубо, аресте. И Глувилл понял, что настало время для крайних мер.
      Ему требовалось надеть толстые, буйволовой кожи перчатки, достать из потайного кармана флакон, осторожно вскрыть его и как следует пропитать ядом перо. Да, перед этим еще нужно было написать требуемый указ. Очень кстати эпикифор повернулся тогда к окну, привлеченный удручающей картиной в бухте Монсазо.
      И все же Глувилл очень, очень торопился. Дабы не вызвать подозрений, не вспугнуть жертву. Ну и трясся, как собачий хвост, конечно. Без этого он не умеет делать подлости… Вот в спешке перо плохо и пропиталось. Скорее всего, вместо того чтобы как следует подержать во флаконе, Глувилл просто обмакнул его. И тем самым подарил де Умбрину жизнь, урод…
      Что ж, обстоятельства мнимой смерти эпикифора начинали становиться понятными. Но его дальнейшее поведение?
      В кабинете неслышно возник Хрюмо. В руках он держал перо и бумагу.
      – Ордер готов, обрат бубудумзел.
      Обрат бубудумзел посмотрел непонимающе.
      – Ордер?
      – Да, как вы и приказывали.
      – Какой ордер?
      – На арест командующего флотом Открытого моря, – с привычной терпеливостью пояснил Хрюмо.
      – А, этот. Как там его?
      – Василиу.
      Гомоякубо глянул в окно.
      – Нет. Сейчас не до него. Пускай еще поплавает, адмиралишко. Глядишь, и утопит невзначай какого-нибудь зазевавшегося померанца. Сейчас другое важно… Глувилла ко мне!
      Заложив руки за спину, Керсис еще раз прошелся по кабинету.
      Явился требуемый Глувилл.
      – Вот что, – сказал бубудумзел. – Пораскинь мозгами, не один год знаешь Умбрина. Ты его упустил, ты его мне и найдешь. Иначе…
      – Так точно, – пролепетал Глувилл. – Доставлю. Живым или мертвым.
      – Живым не надо.
      – Так точно. Не надо.
      – И не надо, чтобы об этих поисках кто-то знал. Никакого шума-гама! В помощь возьмешь только двух моих личных телохранителей, Хорна и Колбайса. Их вполне достаточно, они умеют делать все, что нужно. Громилы – те еще…
      Примериваясь к своей будущей роли, бубудумзел присел в скрипнувшее под ним кресло эпикифора и добавил:
      – Помни! Умбрин не мог уползти далеко. Но если потребуется, обшарьте все клоаки Ситэ-Ройяля. К вечеру чтобы труп бывшего эпикифора был здесь, в этом же кабинете, откуда и сбежал! Притащите по той же самой потайной лестнице. Понял ли, обрат мой Глувилл?
      – Еще как по-понял…
      – Ну, а чего стоишь? Топай!
 

* * *

 
      Вряд ли они нашли бы эпикифора, если б тот сам этого не пожелал. А произошло все после полудня, когда все трое уже до чертиков наползались по катакомбам.
      В третий или четвертый раз Глувилл свернул в короткий туннель, ведущий от Сострадариума к берегу бухты.
      – Мы здесь уже были, – буркнул Хорн.
      – Он не мог уйти далеко. Стучите в стены!
      Оба бубудуска привычно принялись колотить по камням рукоятками кинжалов.
      Работали добросовестно, простукивая каждый свою стену от пола до потолка, поэтому шли медленно. Прошло не меньше часа, прежде чем они добрались до решетки, закрывавшей вход в тоннель со стороны бухты. Померанцы оттуда давно уплыли, пальба стихла, слышался лишь плеск волн. Да с набережной время от времени доносились обрывки разговоров.
      Бубудуски достучались до самой арки, с облегчением перевели дух, и Колбайс достал кисет с изрядно отсыревшим табаком. Однако закурить не успел.
      – Ох, – сказал он.
      Сильно качнулся, схватился за стену, выронил кисет.
      – Ты чего? – недовольно спросил Хорн.
      – Да чем-то… по голове т-треснуло.
      Глувилл и Хорн одновременно посмотрели на его голову. Хорн тут же резко присел и выдернул из-за пазухи большой двуствольный пистолет. А Глувилл остался стоять, недоуменно уставившись на короткую стрелу.
      Эта стрела торчала прямо в голове Колбайса, чуть повыше уха. Поражало, что верзила при этом оставался в полном сознании. Глувилл успел подумать, что, может быть, и вправду в голове у бубудусков нет мозгов.
      – Чего там у меня, а? – беспокойно спросил Колбайс.
      Не дождавшись ответа, он поднял руку, потрогал стрелу. И тут ему стало плохо. Колбайс закрыл глаза и сполз на пол.
      Хорн тут же наугад выпалил из своего пистолета, потом вскочил и бросился бежать. Но уже через несколько шагов споткнулся, взмахнул ручищами и рухнул в поток нечистот. Глувилл с отрешенностью подумал, что эти подручные бубудумзела, видимо, были хороши только там, где не встречали сопротивления.
 

* * *

 
      В тоннеле, где еще гуляло пистолетное эхо, тихо, но отчетливо прозвучало:
      – Глувилл! Без глупостей… Слышишь меня?
      – Слышу, – пересохшим языком ответил Глувилл.
      – Когда ты должен вернуться к Керсису?
      – Вечером. Точное время не назначено.
      – Очень хорошо. Значит, у нас оно есть. Сейчас ты вытолкнешь оба трупа из тоннеля наружу. Пусть плывут.
      – Но… там же их увидят, – торопливо сказал Глувилл. – Опознают…
      – Не скоро. Хвала Поммерну, в бухте сейчас много чего плавает.
      Глувилл покорно исполнил требуемое. Хорн и Колбайс отправились в свое последнее плавание. А в своде тоннеля открылось темное отверстие. Оттуда, разматываясь, выпала веревочная лестница.
      «Потолок, потолок надо было простучать, – запоздало подумал Глувилл. – А не эти дурацкие стены».
      И тут же понял, что и простукивание потолка не помогло бы. По той простой причине, что эпикифор выжил. Это очень многое меняло.
      Эпикифор выжил, он восстанавливал силы, и по мере восстановления делался все опаснее. Эпикифор их ждал, он все рассчитал заранее. А уж рассчитывать великий сострадарий мог получше кого бы то ни было во всем ордене. Глувилл знал об этом отнюдь не понаслышке.
      Без лишних слов он поднялся по лестнице, втянул ее за собой и даже аккуратно смотал.
      – Умница, – похвалил эпикифор. – А теперь закрой люк.
      Тяжеленный на первый взгляд каменный блок легко сдвинулся и встал на свое место. Глувилл нерешительно поднял глаза.
 

* * *

 
      Он оказался в низком, высотой не более полутора метров, но довольно длинном помещении.
      В наружной стене, обращенной к бухте, имелось два квадратных отверстия, через которые проникали свет и воздух. Вонь тут почти не ощущалась. Во всяком случае, морем пахло сильнее. И еще дымом из коптящего неподалеку Сострадариума.
      – Ну, здравствуй, Глувилл, – сказал эпикифор. – Обрат ты мой любезный…
      Он полулежал на чем-то вроде топчана у дальней стены, был очень бледен, говорил тихо, арбалет держал левой рукой, а правая неподвижно покоилась на коленях. У его ног лежали еще два разряженных арбалета, – очень популярное среди сострадариев оружие. Еще два, но заряженных, стояли рядом.
      – Почему только Колбайс и Хорн? Почему вы не убили меня? – все еще сухим языком спросил Глувилл. – Я это заслужил… ваша люминесценция.
      – Конечно. Еще как заслужил. Я допускал, что Керсис попытается устроить мне Ускоренное Упокоение. Но не ожидал этого от тебя, Глувилл. Разумеется, не потому, что ты слишком уж честный или преданный. А потому, что тем самым ты подписал бы приговор и себе. Вот этого… я не предполагал.
      Глувилл недоверчиво промолчал. Эпикифор снисходительно усмехнулся.
      – Скажи, тебе приказали доставить меня живым или мертвым?
      – Мертвым…
      – Неужели ты думаешь, что после этого в живых оставили бы тебя? Что решившись поднять руку на эпикифора ордена Сострадариев Керсис остановится перед устранением всего лишь коншесса? Неужели ты так наивен, Глувилл?
      – Нет, не так наивен. Но у меня не было выбора, ваша люминесценция.
      – Почему?
      – Керсис грозился расправиться с моей матерью. И сестру еще… про разные мерзости говорил. Потом повел в подвалы и показал… как это делается.
      – Понятно, – сказал эпикифор. – М-да. Ты так привязан к родственникам?
      – Не очень, ваша люминесценция, – сознался Глувилл. – Но бывает такое… никому не пожелаешь. Особенно старались вот эти двое, – Глувилл кивком головы показал на стену, отделяющую подвал от бухты.
      – Колбайс и Хорн?
      – Да. Я действительно не ангел, могу и убить. Но эти…
      – Да, знаю. Почему же ты не обратился за помощью ко мне?
      – А вы бы защитили? Простите, ваша люминесценция. Мне терять нечего. Скажу начистоту: уже тогда, два года назад, многие считали, что Керсис посильнее вас будет. И вовсе не из-за того, что слишком умный, а из-за того, что уж больно лютует. У него ведь на все случаи одно наказание… Только это наказание куда доходчивее действует, чем все те выговоры да порицания, которые вы объявляли за провинности. Жизнь почему-то так устроена, что безопаснее служить опасному господину, чем доброму. Вот я и… того. Сломался.
      Глувилл замолчал. Эпикифор молчал тоже. И это продолжалось едва ли не минуту.
      – Так что же, – не выдержал Глувилл, – убивать-то меня когда будете?
      Эпикифор слабо усмехнулся.
      – Если бы я этого хотел, то давно бы уже сделал. Только чего ради? Мы теперь – самые завзятые союзники, обрат ты мой Глувилл.
      – Как – союзники? После того, что я…
      – После того, что ты.
      – Но почему?
      – Видишь ли, я еще слаб и без твоей помощи вряд ли уцелею. А ты не слаб, но многого не знаешь и не умеешь из того, что знаю и умею я. Поэтому либо мы вместе уцелеем, либо Керсис убьет нас поодиночке. О сестре и матери теперь можешь не беспокоиться.
      – Почему?
      – Потому, что Керсису до них нет теперь никакого дела. Ему ведь и в голову не придет, что я могу тебя простить. Убив Хорна и Колбайса… Потому что сам он такого ни за что бы не простил. Керсис вообще прощать не умеет, чтоб ты знал. Следовательно, он решит, что я тебя убил вместе с его охранниками. Для него ты мертв, а мертвым мстить нет никакого смысла. Да и хлопот у него нынче – повыше лысой макушки. Ему сейчас не до какой-то мести, ему сейчас ох как необходимо удержать власть. Под пушечный шумок, пока Санаций перепуган, пока пожары не угасли, пока не окончилась суматоха… В таких условиях люди жаждут поскорее обрести хоть какого-никакого владыку. Понимаешь?
      – Понимаю. Очень даже понимаю.
      – Еще вопросы есть?
      – Да. А что со мной будет после того, как вы окрепнете?
      – Глувилл! Я когда-нибудь не выполнял своих обещаний? Не платил долгов?
      – Нет. Чего не было, того не было. Через это и пострадали… Но, виноват, это же я, я вас… чуть не того. Всего несколько часов назад!
      Эпикифор взглянул на свою безжизненную руку.
      – Помню, конечно. Но готов забыть. Все зависит от тебя.
      – Спасибо, – глухо выдавил Глувилл. – Я отработаю. Что нужно делать?
      – На полке между оконцами осталось полбутылки шериса. Там же – сухари и солонина. Для начала выпей. Поешь. Скоро потребуются все твои силы.
      Глувилла долго уговаривать не пришлось, он так и набросился на еду. И здорово при этом чавкал.
      Эпикифор устало прикрыл глаза.
      – А что, неужели обрата Керсиса можно сбросить? – спросил Глувилл с набитым ртом.
      – Можно. Только очень сложно, – не открывая глаз ответил эпикифор. – Сначала предстоит уцелеть самим. Без этого ничего не получится…
      – Да уж, – согласился Глувилл. – Ох, ваша люминесценция! А вы-то, вы-то почему не едите?
      – Не хочу, – через силу усмехнулся Робер. – Аппетит неважный.
      И тут Глувилл наконец почувствовал, что краснеет.
 

* * *

 
      – Хрюмо!
      – Я здесь.
      – Глувилл не появлялся?
      – Пока нет, ваша просветленность.
      – Как появится – немедленно ко мне.
      – Кхэм.
      – Что у тебя?
      – Флигель-адъютант из Эрлизора.
      – Чего нужно?
      – Базилевс-император требует эпикифора для доклада.
      – Немедленно?
      – Так точно.
      – Подождет старикашка. Отвечай, что люминесценций пока не прибыли. Санаций окружили?
      – Да, еще час назад.
      – Надежно?
      – Очень.
      – Что сказано бубудускам?
      – Что эпикифора убили померанцы, а вместо него высадили двойника. Коего следует немедленно задержать, а при малейшем сопротивлении – уничтожить.
      – Ладно. Сойдет объясненьице. Только нечего задерживать негодяя.
      – Понял.
      – Головой отвечаешь, Хрюмо.
      – Так больше нечем, ваша просветленность.
      – Почему же? А про семейство свое забыл?
      Хрюмо промолчал.
      – Вижу, что помнишь, – сказал бубудумзел.
 

* * *

 
      – Сколько я спал?
      – С полчаса, ваша люминесценция.
      – Много. Нельзя терять столько времени…
      Робер приподнялся и здоровой рукой пошарил над своим топчаном.
      Часть стены за его спиной бесшумно ушла в пол.
      – Глувилл, захвати все арбалеты. Надеюсь, ты их зарядил?
      – Да.
      – Очень хорошо. Помоги мне.
      Они спустились по лестнице и оказались в сводчатом подвале. Большую часть пола в нем занимал обложенный камнем бассейн.
      Эпикифор привел в действие еще один потайной механизм. Внешняя стена приподнялась. Причем очень немного, чуть больше, чем на полметра. Но света, проникшего в щель, вполне хватало, чтобы увидеть плавающую в бассейне лодку. Можно было лишь удивляться, как такое немалое укрытие оставалось тайным. Однако Глувилла, натуру практическую, больше волновало другое.
      – А не лучше ли дождаться ночи?
      – Нет. Хвала Поммерну, сейчас повсюду неразбериха, никто на нас и внимания не обратит. А вот к ночи Керсис догадается выслать патрули повсюду, включая Ниргал. Сейчас же он больше всего на свете опасается, что я попытаюсь проникнуть в Санаций.
      – Так может и в самом деле…
      – Нет. Уж что-что, а Санаций-то обложен на десять рядов.
      Глувилл кивнул. Он подтянул лодку к бортику и помог перейти на нее эпикифору.
      – Быстрее, – сказал тот. – Щель скоро закроется.
      Глувилл нащупал весло и оттолкнулся от бортика.
      Лодка подплыла к щели. Чтобы протиснуться, пришлось лечь на дно, но все было рассчитано очень точно, – они выбрались. И как только выбрались, стена с плеском опустилась.
      – Все, – сказал великий сострадарий. – Прошлое осталось в прошлом.
 

* * *

 
      – Где, черт возьми, Глувилл?
      – Еще не появлялся.
      – А Хорн, Колбайс?
      – Тоже.
      Бубудумзел прошелся по кабинету.
      – Все, Хрюмо. Больше ждать нельзя. Нужен двойник.
      – Труп уже есть, ваша просветленность.
      – Похож?
      – Весьма. Даже если не подбирать специального освещения.
      – Да что ты мне все… просветленность, освещение… Какова легенда?
      – Легенда остается прежней. Но ее, конечно, доработали. Эпикифор инспектировал тюрьму Призон-дю-Мар, когда на нее напали померанцы. Ну, доблестно сражался, лично уложил четверых врагов базилевса-императора…
      – Четверых?
      – Троих. Он неплохо владеет оружием, ваша просветленность. То есть владел.
      – Этот хлюпик?
      – Троих. Меньше нельзя. Несолидно будет.
      – Ладно, пусть троих. А где люминесцентное тело?
      – Похитили коварные померанцы. И оставили двойника. Быть может, не одного.
      – Да, это разумно, что не одного.
      – Доказательство – первый труп. Он отличается от оригинала только отсутствием родинки на левой щеке.
      – Свидетели есть? Доблестной гибели и тому подобному?
      – О да. Ждут в приемной.
      – Покажи.
      Свидетелей ввели. У одного, в мундире морского артиллериста, была перевязана рука. Бубудумзел вопросительно поднял бровь.
      – Нет, – сказал Хрюмо. – Мы тут ни при чем. Старший матрос Сиврас действительно ранен на батарее. Точнее, сломал руку при падении, когда убегал. Задачу свою осознает, готов сотрудничать в полном объеме. У него жена и двое детей.
      – Ага, это хорошо. И что ты видел, беглый матрос Сиврас?
      – С корвега «Гримальд» высадились померанцы, ваша просветленность. Там был человек, очень похожий на его люминесценция. Я даже подумал, что это эпикифор и есть. Но потом он начал стрелять…
      Керсис кивнул.
      – Понятно. Детали отшлифуйте. Следующий!
      – Бывший надзиратель Мормидо. Сидел в камере с пленными померанскими матросами…
      – Стоп! – сказал бубудумзел. – Не понял. Почему надзиратель сидел в камере?
      – Потому что упустил важных преступников из Сострадариума.
      – А! Это в прошлом месяце, да?
      Мормидо покаянно вздохнул.
      – Так точно, ва…
      – Э! Да тебя же должны повесить.
      – Вот чтобы этого не произошло… – ухмыльнулся Хрюмо.
      – Понятно. И что же ты видел, висельник?
      – Ну… это. В коридоре эпикифор сражался, значит, как лев. С криками «да здравствует базилевс-император». Он уложил чет… нет, троих померанцев, а потом упал. Его и утащили, ваша честь. Прямо за обе ноги. За правую и левую то есть.
      Бубудумзел вновь не понял.
      – Какая еще честь?
      – Это он к суду вызубрил, – пояснил Хрюмо. – Суд ведь потребуется?
      – Ну, на всякий случай.
      – А лохмака был – во, во, вот такой себе. Из себя. Что надо! – вдруг с большим волнением заговорил Мормидо, широко расставляя руки. – Потому я и не виноват, ваша просветленность.
      – Что еще за лохмака?
      – Это у него заскок, – опять пояснил Хрюмо. – Придется поработать.
      – Да, туповат. Ты уверен, что не подведет?
      – Уверен. Сделаем, ваша просветленность. Мы ему такую лохмаку нарисуем… Просто времени было мало. Продолжать?
      – Хватит. Уберите всех.
      – Сейчас? – без тени удивления спросил Хрюмо.
      – Да не в этом смысле. Тьфу! Нельзя же вот так, сразу всех мочить. До использования. Какой-то ты сегодня… недобрый, Хрюмо. Ты кошек, случаем, в детстве не вешал?
      – Нет, – удивился Хрюмо. – Только топил.

      На набережной у Призон-дю-Мар толпились матросы.
      С помощью канатов они пытались поднять из воды утопленные пушки. И, видимо, давно пытались.
      – Раз-два, взяли! – сипло орал офицер.
      – Узяли, узяли…
      Контамар еще дымился. Сострадариум уже почти загасили, на его крыше шевелились фигурки множества пожарных. Но в величественном куполе дворца зияла безобразнейшая дыра таких размеров, что должна была без труда различаться не только с магрибских кораблей, но и из окон Эрлизора, и даже с противоположного берега бухты. С этой дырой Сострадариум весьма напоминал гигантский кариозный зуб. Что, собственно, и было его истинной сущностью.
      – Ну и дела-а, – протянул Глувилл, работая веслами. – Ох, и здорово же этим померанцам надо по шее накостылять.
      – Накостылять? – переспросил эпикифор. – Им спасибо сказать надо.
      Глувилл в изумлении перестал грести.
      – Спасибо? Да они же разбомбили Контамар, подожгли Сострадариум, утопили флот!
      – Святая правда. Но они же показали, на что годится наш флот, что в Контамаре сидели ротозеи, а серьезное потрясение способно вызвать дворцовый переворот под ныне дырявым куполом Сострадариума. При этом войну вызвали мы сами. И раз уж вызвали, то надо было подготовиться, ресурсов и времени хватало. Ан – нет. Значит, дело и не в ресурсах, и не во времени.
      – Тогда в чем?
      Робер заговорил медленно и устало. После каждого предложения у него получались паузы и от этого слова приобретали особую весомость.
      – В управлении. Политическая система устарела. При этом виноват не базилевс-император, который давно уже не обладает реальной властью. Виноват исключительно орден Сострадариев. И лично я, его эпикифор… Да, да, Глувилл, лично я. Не делай круглые глаза, такова печальная правда. Я ее признаю и тебе советую. Что же касается эскадры Мак-Магона, то она всего лишь сыграла роль скальпеля, вскрывшего гнойник. Вот за это и надо благодарить Поммерн…
      – Чудно, – сказал Глувилл. – За одни сутки так все переменилось! Сразу ничего и не поймешь. Вот куда сейчас грести?
      – Да к свету. Пора нам выгребать к настоящему свету. Давно пора…
      – Ну, знаете ли, ваша люминесценция! Если сам Пресветлый оказался не светом, где ж его искать-то теперь, истинный свет?
      Робер вздохнул.
      – На юге, обрат мой.
      Глувилл обернулся через плечо.
      – Эвон что. Против течения грести, значит? Там же – Ниргал.
      – Против течения, обрат мой. Других путей теперь долго не будет. Так что приступай, держись подальше от берега, да набрось на голову капюшон. Слишком многие в этом городе нас знают в лицо. А наши лица, знаешь ли, и раньше не всем по душе были…
      Глувилл поспешно поднял капюшон и взялся за весла
      – Обмотай руки тряпками, – посоветовал де Умбрин. – Мозоли набьешь.
      Глувилл вздохнул.
      – Это не самое страшное, что нам угрожает, ваша люминесценция.
      – Делай то, что можешь и пореже вздыхай о том, что не можешь. Ибо в этом секрет успеха, – заметил свергнутый эпикифор.
      И сам задумался над собственными словами.
      Они вошли в устье Ниргала и скоро приблизились к Императорскому мосту. Каменная кладка быков имела многочисленные свежие выщербины, – следы увесистых померанских ядер. И хотя сами померанцы давно уплыли, мост все еще не был сведен, на нем только начали копошиться рабочие.
      Глувилл греб резво, опоры становились все ближе. Сверху слышались ругань, звонкие удары сразу трех или четырех кувалд, оттуда сыпался мусор.
      – Работнички… Как бы чего от них не свалилось.
      – Тоже… не самое страшное, – усмехнулся эпикифор.
      – Успех – это когда надо убегать? – невинно спросил Глувилл.
      – Э! Успех уже то, что есть такая возможность. А если есть еще и куда бежать, почитай за счастье.
      – А есть куда?
      – Разумеется.
 

* * *

 
      Глувилл выкладывался на полную катушку, к вечеру они покинули пределы Ситэ-Ройяля и поднялись против течения километров на семь-восемь.
      Легкая плоскодонка шла ходко. Ниргал был широк и спокоен, тек величественно и неспешно. Однако обросший жирком коншесс ордена Сострадариев являлся не самым лучшим гребцом на свете, он порядком вымотался.
      Робер тоже чувствовал себя все хуже. Несколько раз он терял сознание, но потом приходил в себя, выпивал пару глотков шериса и здоровой рукой брался за руль.
      Останавливаться было никак нельзя. По берегам тянулись густо заселенные предместья столицы. Пару раз они уже замечали конные разъезды своих бывших собратьев и прекрасно знали, кого те ищут. Глувилл пыхтел, сопел, обливался потом, но час за часом упорно работал веслами. Наконец Эпс скрылся за холмами. Над рекой подул прохладный ветер. Заквакали лягушки. Вдоль обрывистого западного берега легла густая тень.
      Глувилл взглянул умоляюще.
      – Ну хорошо, – сказал Робер, заводя лодку в тень. – Брось якорь и возьми удочку. Пусть думают, что мы рыбаки.
      – А! Понял. Только рыбка сейчас даже и на блесну не клюнет, плохо видно.
      – Ладно. Гастон, просто отдыхай. Это для нас главное. Твои силы.
      Глувилл замолчал в удивлении: великий сострадарий впервые обратился к нему по имени. И так по-дружески, будто и не было никакой попытки отравления. Это подкупало. Оказалось, что эпикифор знает Глувилла несколько лучше, чем могло показаться, а Глувилл знает эпикифора куда меньше, чем предполагал. И Глувилл подумал, что там, в глубине души, под всеми шрамами да защитными слоями этот сухой, скрытный, холодно-расчетливый Робер де Умбрин вполне мог оказаться не таким уж и скверным человеком. Просто долго защищался от плохих людей плохими способами. Ну и попривык.
      А что еще оставалось делать-то? В ордене Сострадариев хватает чего угодно, вот только никак не сострадания. Для выживания там требуются другие качества.
 

* * *

 
      Уже впотьмах они поравнялись с заросшей то ли старицей, то ли боковой протокой Ниргала. Робер направил лодку именно туда.
      Глувилл выбивался из последних сил и даже не интересовался тем, что было перед лодкой. Если эпикифор повернул, значит, так надо. Эпикифору во всех отношениях виднее, – как сидел у руля, так и сидит. Умеет… А Глувилл как плыл спиной вперед, так и плывет. Почему так складывется, что одни решают, а другие выполняют?
      По бортам зашуршали камыши, они цеплялись за весла, не давали как следует размахнуться. Грести стало невозможно, эти последние метры водного путешествия превратились для бывшего коншесса в сущую каторгу. Он втыкал весло в близкое уже дно, наваливался всем телом, отталкивался, а потом с усилием вытягивал лопасть из липкого ила. Наконец лодка уткнулась в совсем уж непреодолимые заросли и завязла.
      С весел упало несколько капель. Со всех сторон завывали, ныли и страстно стонали алчущие комары. Глувилл опустился на банку, сгорбился, шумно перевел дух.
      – Ладно, – решил эпикифор. – Дальше пойдем ногами. Тут уже мелко.
      Глувилл опустил горячую руку в холодную воду.
      – Да-да, – с облегчением сказал он. – Полметра, не более.
      Эпикифор тяжело перевалился за борт. Упал, но потом встал на четвереньки, оперся здоровой рукой о корму лодки, поднялся.
      – Возьми ящик с лямками, – сказал он. – Тот, на котором я сидел.
      – Арбалеты прихватить?
      – Что? А, ну конечно. Обязательно захвати. И арбалеты, и стрелы. Без них трудно разговаривать с подручными Керсиса.
      Глувилл навьючил на себя ящик, сумку со стрелами, сгреб в охапку оружие. Получилось увесисто.
      – А далеко идти? – спросил он.
      – Нет.
      Увязая в иле, эпикифор медленно побрел вперед. Было уже совсем темно, камыши стояли стеной. Глувилл не понимал, как его патрон ориентируется в этих зарослях.
      Идти, впрочем, и в самом деле пришлось недолго. Через сотню шагов сквозь заросли начали различаться очертания обрывистого берега, заросшего ивняком.
      На берегу стояла толстая каменная башня. Под самой крышей в ней неярко светилась пара окон-бойниц, предназначавшихся не столько для доступа солнечных лучей, сколько для обороны. Такие башни строили очень давно, когда Пресветлая Империя только создавалась.
      Вначале казалось, что башня одинока. Но потом, когда они подошли ближе, а камыши поредели, стало заметно, что по бокам от этой башни расходятся стены. А над стенами различались еще и коньки нескольких островерхих крыш; Глувилл наконец опознал в постройках пригородный монастырь Нетленного Томата. Вот, значит, куда пробирался люминесценций… Зачем?
      С юго-запада протянулись лучи Олны, – там, над далекими вершинами Рудных гор показался краешек этого младшего из ночных светил. Пепельный свет отразился от непросохших после дождя кровель, заблестел на листьях ив, на траве под стенами монастыря.
      Эпикифор без колебаний выбрался на хорошо освещенную лужайку. Ничуть не заботясь о том, что из окон его можно было видеть как на ладони, оставляя в мокрых травах ясно различимый след, он спокойно подошел к основанию башни и скрылся в ее тени. Через некоторое время оттуда послышался негромкий скрип.
      Глувилл понял, что в этом монастыре великий сострадарий бывал частенько. И не только с парадного входа. Да-а… Что ж, здоровому мужчине трудно прожить без женщины, даже если этот мужчина – эпикифор. Поразительно было только то, что его первейший секретарь ничегошеньки об этом не знал! Да-а… Интересно, какими еще секретами от своего первого секретаря обзавелся бывший эпикифор?
      Впрочем, почему – бывший? Сан великого сострадария рукополагается пожизненно. Именно это, кстати, и не дает сейчас покоя главе Святой Бубусиды. И совсем не напрасно, Глувилл теперь был в этом уверен. Неизвестно, с чего взялась в нем такая уверенность, но он больше не сомневался, что рано или поздно Керсис проиграет. Оставалось только до этого момента дожить.
      – Не бойся, Гастон, – позвал эпикифор. – Черные маги тут… не проживают. Только обратьи-томатницы.
      Глувилл протиснулся в узкий ход. Вновь заскрипело, стена за ним сомкнулась. Сделалось почти совсем темно. Лишь откуда-то сверху проникали едва заметные отблески света. Вроде как из щелки под дверью.
      – Гастон!
      – Да?
      – Скоро придет… женщина. Ей можно доверять. Только не говори, что это ты меня травил. Не простит. Она… такая.
      Тут Глувилл услышал приглушенный шум, словно кто-то сполз по стенке и повалился на пол. А потом до него дошло, что кроме эпикифора падать было некому.
 

* * *

 
      Женщина была высокой, с коротко стриженными волосами и большими черными глазами. Когда она увидела эпикифора, глаза ее сделались совсем уж большими.
      – Ваша люминесценция? Робер… О боже! Что с ним?
      – Травили, – неохотно сообщил Глувилл.
      – Чем?
      – Не знаю. Чем-то таким, что через кожу проникает.
      – Через кожу?
      – Да. Взял он, значит, перо. Ну и…
      – Так, так…
      Женщина поставила на пол большой масляный фонарь, ловко закатала рукав и взглянула на распухшую руку эпикифора.
      – Понятно, – сказала она. – Аква пампаника. Что же еще… Ах, милосердный наш орден! Добрейший и сострадательный… Вероятно, обрат бубудумзел постарался?
      – Он, – сказал Глувилл, не вдаваясь в подробности.
      Впрочем, женщину интересовало другое.
      – Сколько времени прошло?
      – Да уж сутки скоро будут.
      Женщина вздохнула с облегчением.
      – Ну, тогда самое страшное позади. Обрат коншесс, бросьте ваши арбалеты и помогите поднять его люминесценция наверх.
      – Вы меня знаете? – удивился Глувилл.
      – Конечно. Беритесь за плечи, пожалуйста. Я возьмусь за ноги, хорошо?
      – Да-да.
      Вдвоем они подняли эпикифора по винтовой лестнице и оказались в просторной, но скупо обставленной келье с двумя окнами. На подоконнике каждого горело по лампаде. Глувилл сообразил, что именно эти два окна они видели снизу, когда пробирались через камыши. Два окна в ночи… Не каждого они ждут. Наверное, это был знак.
      Эпикифора уложили на кровать. Женщина зажгла еще несколько свечей. И тут Глувилл тоже узнал ее.
      – Леонарда? Обратья аббатиса?!
      – Да, – сказала женщина. – И что из того?
      – Нет, ничего. Не ожидал вас встретить.
      – Нас, людей, на этой планете не так уж и много, коншесс Глувилл, – усмехнулась аббатиса. – Так что, рано или поздно, все когда-нибудь да и встречаются. Если раньше не умирают, разумеется…
      Говоря эти слова, она сняла с эпикифора мокрые башмаки, а затем, ничуть не смущаясь, – панталоны.
      – Эге, – сказала она. – Пиявки. Очень кстати.
      Одну за другой она сняла кровососов с ног и перенесла их на распухшую руку. Затем попросила Глувилла:
      – Ваших тоже давайте. Я отвернусь.
      Потом они молча понаблюдали, как пиявки разбухают на руке больного. Те сосали вначале жадно, затем – все более вяло и неохотно. Через пару минут вовсе начали одна за другой отваливаться.
      – Дохнут, – радостно сказала аббатиса.
      – Дохнут, – подтвердил Глувилл. – И что?
      – Значит, и в самом деле – аква пампаника. Что ж, будем лечить. Спасибо вам, обрат Глувилл.
      Глувилл закашлялся.
      – Да вроде не за что.
      – Как – не за что? Без вас эпикифор ни за что бы сюда не добрался. Вы оказались верным человеком.
      – Так… это. Без эпикифора сам погибну.
      – А с ним?
      – А с ним не пропадешь.
      Аббатиса еще раз усмехнулась. Неожиданно для себя Глувилл разгорячился.
      – Точно говорю! Всегда что-нибудь удумает. Головища – во! Будто у небесника какого, прости господи. И стрелок хороший. Да вы сами, небось, знаете.
      Аббатиса перестала усмехаться и улыбнулась.
      – Что скрывать? Знаю я этого стрелка. Ну, давайте спасать его головищу. Может, и в самом деле на что-нибудь сгодится.
 

* * *

 
      – Безумие!
      – Я так не думаю.
      – Ты уверен?
      – В отношении тебя и Зои? Почти.
      – А в отношении себя? Сомневаюсь, что казни небесников забыты.
      Эпикифор поднял одно левое плечо, поскольку правое плохо слушалось.
      – Лео, кроме казней у меня и прочих грехов хватает. Но другого выхода нет. Порты, границы, деревенские усадьбы друзей, если таковые у нас еще остались, – все это будет под наблюдением гораздо раньше, чем мы туда доберемся. А то, кем вы мне с Зоей приходитесь… Керсис это непременно разузнает.
      Эпикифор перевернулся на спину и, глядя в потолок, словно читая невидимые строки, продолжил:
      – Он поставил на карту все и он в двух шагах от абсолютной власти. Я прекрасно его понимаю. Более того – знаю дальнейшие шаги. В свое время я и сам ради власти в ордене наворотил немало, а уж этот-то… Он готов на любые мерзости, можешь не сомневаться. Единственное, что не может прийти в его порочную голову, так это вот то, что я предлагаю… понимаешь?
      Обратья аббатиса с некоторой тревогой выглянула в узкое оконце.
      – Да. Цель понимаю. Но как ее достичь, каковы средства? Они есть?
      – Средства имеются. Только вряд ли у нас в запасе больше двух суток. Потом начнется гонка без правил. Так что…
      Аббатиса вдруг погладила эпикифора по руке.
      – Болит?
      – О, гораздо меньше.
      – Это правда?
      – Да.
      – Вся правда?
      Робер рассмеялся.
      – Нет, конечно. Как всегда. Но мне сейчас нужны не столько руки, сколько ноги.
      – А голова?
      – Да, и голова тоже.
      – Больше ничего?
      – А что еще? – простодушно спросил великий сострадарий.
      Леонарда откровенно улыбнулась.
      – Еще? Мне от вас потребуется как раз вот это вот самое «что еще», ваша люминесценция. Как плата за лечение в монастырских условиях. И как проверенный способ исцеления мужского организма от чего угодно, кроме глупости.
      – О, сколько угодно! Если лечащий врач не против.
      – Лечащий врач совсем не против. Ты поразительно быстро восстанавливаешься, Роби. Все с тебя – что с гуся вода. Даже аква пампаника! Прямо, как святой Корзин… Живуч, батюшка.
      – Попробовала бы ты без этого стать эпикифором.
      – Лучше я попробую самого эпикифора. Отвернись, натяни на голову покрывало. Да и глаза закрой свои бесстыжие.
      – Может, мне еще и в другую келью выйти?
      – Ну-ка! Сейчас получишь у меня! В какую-такую другую келью? Сейчас ты все получишь у м-е-н-я. Понял?
      – Точно? Не надуют?
      – Получишь, получишь… Все, что захочешь. Эх, Робер! Как долго мы не виделись…
      – Да, кстати, – Робер приподнял краешек покрывала, – посмотреть есть на что.
      И тут же получил нежный щелчок по носу.
      – Знаешь, – сказала Леонарда, – я даже рада, что тебя свергли.
      – Ну, – мудро заметил эпикифор, – во всем есть свои плюсы.
      Но при этом тихонько вздохнул.
 

* * *

 
      Подземный ход был старый, неухоженный, местами полуобвалившийся. Пробираться по нему стоило немалых трудов, временами приходилось сгибаться в три погибели и даже опускаться на четвереньки. После упражнений с веслами руки, спина, ноги и даже ягодицы, – все у Глувилла немилосердно болело; кроме того, зверски зудела изгрызанная комарами макушка.
      Однако, вопреки страданиям тела, Глувилл бодро тащил и ящик, и арбалеты, и стрелы. Потому что больше четырнадцати часов отсыпался на чердаке башни, а затем отъедался и отмывался. Потом из собственных белых ручек обратьи аббатисы получил поношенную, но чистую, тщательно заштопанную одежду, крепкие башмаки и даже фляжку муромской водки.
      После всего этого коншесс Глувилл начал подозревать, что жизнь вне ордена вполне возможна. Более того, могло оказаться и так, что жизнь вне ордена – весьма сносная штука. Раньше этакое ему и в голову не пришло бы. Наверное, потому, что в Сострадариуме комары мало кусают.
      Эпикифор шел впереди и сильно коптящим факелом освещал подземный путь. На нем, так же, как и на Глувилле, была потрепанная, перепоясанная плетью ряса с многочисленными заплатами, линялым желтым капюшоном и пришитым на спину карманом для пожертвований. Бывший глава ордена очень похудел, его лицо покрывала заметная щетина, и выглядел он заурядным бродягой-проповедником, коих в Пресветлой Покаяне превеликое множество, и кои столь же привычны, что и мухи.
      Подземный ход начинался в подвале той самой башни, где проживала обратья-аббатиса. Вел он от монастыря на юг, следуя вдоль Ниргала. Иногда отклонялся вправо, видимо, повторяя изгибы берега, но затем вновь возвращался к прежнему направлению. Глувилл насчитал больше двух тысяч шагов, потом сбился и бросил это занятие. Эпикифор успел поменять третий факел, когда они наконец достигли тупика.
      – Все, – сказал Робер. – Безопасная часть пути позади. Выходим на поверхность.
      Вдвоем они откинули крышку люка, покрытую сверху немалым слоем дерна, выбрались наружу и с удовольствием вдохнули свежего воздуха.
 

* * *

 
      На поверхности был уже вечер. Эпс закатился, на темной восточной половине небосклона высыпали звезды. Подземный ход заканчивался в монастырском саду у старой засохшей яблони. Глувилл опустил крышку люка, аккуратно подправил на нем дерн.
      – И что теперь делать? – спросил он.
      – Пока не выпала роса, нужно отойти подальше, – ответил эпикифор. – Чтоб следов оставить поменьше.
      И, не теряя времени, зашагал вдоль берега.
      Вскоре сад закончился. Здесь, у небольшой излучины Ниргала, к берегу подходила заросшая бурьяном проселочная дорога. Дальше места шли луговые, хоть и безлюдные, но открытые. Глувилл с сомнением почесал переносицу.
      – Ничего, – сказал эпикифор. – Пока еще не опасно.
      Они перелезли каменный забор и километра полтора прошли по дороге.
      Стемнело. Ниргал в очередной раз отвернул вбок. По сторонам проселка потянулись поля созревающей пшеницы. Начался уже, наверное, двадцать пятый, последний час терранских суток, когда сзади послышался отдаленный стук копыт.
      Эпикифор остановился.
      – Верховые или повозка? – спросил он.
      – Не, не повозка, – уверенно ответил Глувилл. – Верховые скачут.
      – Тогда прячемся. Помоги перелезть через плетень.
      Глувилл долго упрашивать себя не заставил.
      – Только если по пшенице пойдем след останется, ваша люминесценция.
      Робер кивнул.
      – Мы и не пойдем.
      Они залегли на краю поля, сразу за низким плетнем, и стали ждать.
      Топот становился все отчетливее. Эпикифор чуть приподнялся над изгородью, всматриваясь.
      – Ого, – прошептал он. – Не бубудуски едут, нет. Гвардейские кирасиры его императорского величества… Это значит, что Керсис уже фактически захватил власть.
      Глувилл поежился.
      – Эти кирасиры нас ищут?
      – Больше им тут делать нечего. Давай-ка, Гастон, подкатывайся под самый плетень. Да живот втяни, неровен час – выдаст хозяина!
      Глувилл подкатился и в самом деле втянул живот. Ему почему-то было не до шуток.
 

* * *

 
      Кирасиры приближались. Достигнув границы полей, они остановились, принялись совещаться. Потом двинулись дальше, но уже медленнее. Периодически один из них покидал дорогу и, свешиваясь с седла, осматривал пространство за плетнем.
      – Ох, – прошептал Глувилл. – Увидят!
      – Ничего. Готовь арбалеты. Их всего четверо.
      Тихо защелкали зубчатые колесики, взводящие тетиву.
      – Вашш-ша люми… Робер!
      – Что?
      – Да стрелок я неважный.
      – Знаю. Будешь только заряжать. Клади все арбалеты мне под левую руку. И замри!
      Но стрелять не пришлось. Шагах в сорока от них кирасиры вновь остановились. Стали слышны голоса. Один низкий, с хрипотцой, убеждал:
      – Да что мы, лейтенант, полицейские собачонки, что ли? Пусть бубудумзел сам ловит своих двойников!
      – Так до деревни и к утру не доберемся, – угрюмо поддержал второй.
      – Померанцы не того сострадария завалили, право слово, – добавил третий. – Если вообще завалили.
      – Того – не того, не наше дело, господа, – отозвался наконец лейтенант.
      – А с какой нам стати из кожи лезть ради этого Керсиса? Он еще хреновее прежнего люминесценция.
      – С какой стати? – желчно переспросил лейтенант. – Ну-ка, скажите мне, бестолковому, а куда исчез этот сорвиголова капитан Форе? А? Никто не знает? Странно, странно…
      Кирасиры как по команде замолчали.
      – Он был… что надо, Форе, – с нотками осуждения заявил хриплый. – Что надо был офицер. И перед бубудусками шляпой не мел…
      – Ладно, черт с вами, едем дальше, – не выдержал лейтенант. – Вот только ваши длинные языки…
      – Не беспокойтесь, Латур. Клянусь кошельком, мы их утопим в ближайшем кабаке! – заявил хриплый голос.
      Кирасиры захохотали, пришпорили коней и скоро скрылись за поворотом дороги.
      – Уф, – сказал Глувилл. – Пронесло. Но в деревню теперь идти нельзя. Если сами дадимся в руки господам кирасирам, они нас все же заграбастают. Может, повернем назад?
      – Нет.
      – А что же делать?
      – Отдыхай, Гастон.
      Подавая пример, эпикифор сел на траву и прислонился спиной к плетню. Глувилл пожал плечами и тоже уселся. В конце концов, почему бы и не сесть? Сидеть приятнее, чем топать с поклажей на горбу, а эпикифор всегда знает, что делает.
      То есть почти всегда.
 

* * *

 
      Миновало пять минут, десять. Над недалекой рекой вставал туман, а из него взошла Олна, пролив серый свет на пшеничные поля.
      От плетня протянулась густая тень, в которой кирасиры и при желании вряд ли различили бы беглецов. Разве что столкнулись бы с ними нос к носу. Если б вдруг решились покинуть деревенскую корчму, в которой уже давно пребывали, и если бы вдруг возлюбили бубудумзела Гомоякубо. Что навряд ли, рассудил коншесс и поежился, поскольку вокруг ощутимо холодало. Август все-таки.
      Вдоль дороги бесшумно пролетела сова.
      – Ничего не слышишь? – спросил эпикифор.
      – Слышу, – сказал Глувилл.
      – Что?
      – Да колокольчик вроде позвякивает.
      – Ага, – удовлетворенно сказал эпикифор. – Не показалось, значит.
      Звон колокольчика приближался, делаясь яснее и отчетливее. Кроме него стал слышен глухой, хлюпающий по пыли стук копыт. На дороге, с той же стороны, что и кирасиры, показалась длинная крытая повозка. В свете Олны Глувилл различил, что запряжена она четверкой лошадей какой-то темной масти, а на козлах скрючилась фигурка в черном балахоне. Тень от остроконечного колпака совершенно скрывала лицо возницы.
      – Свят, свят! Катафалк, – шепотом сообщил Глувилл.
      – Верно, – подтвердил эпикифор.
      – О Пресветлый! Не к добру это, ох, не к добру…
      Робер усмехнулся и полез через плетень.
      – Как раз напротив, Гастон, – сказал он уже с обочины. – К добру, очень даже к добру.
      Мрачный экипаж остановился. Возница сбросил с головы капюшон и спросил низковатым, но несомненно женским голосом:
      – Обрат коншесс, а вы чего же не идете? Похоронные услуги, знаете ли, слишком дорого стоят, чтобы без толку задерживать процесс.
      – Обратья Леонарда?! Это вы?
      – Да. И что?
      – Страшно рад вас видеть!
      – Страшно? – переспросила аббатиса.
      – Аж до мурашек, – признался Глувилл. – Катафалк…
      – Ну это не все ужасы, которые вам сегодня предстоят, дорогой мой. Пойдемте, поможете уложить его люминесценция во гроб.
      – Куда?!
      – Да во гроб, – весело повторила аббатиса.
      Глувилл решил было, что это такой монастырский юмор. Но нет, настоятельница монастыря Нетленного Томата ничуть не шутила.
      В повозке сидела юная монахиня, а на полу у ее ног находился самый настоящий гроб. Не слишком роскошный, но и не из простых, – обитый черным крепом, с подушкой и даже с кружевами, – такой, в каких хоронят мелких чиновников ордена.
      Эпикифор улегся в домовину, сложил руки на груди и закрыл глаза.
      – Ну как, – спросил он. – Похож?
      Пожелтевший, осунувшийся, с запавшими глазами и щетинистыми щеками он был куда как похож.
      – М-да, – сказала аббатиса, – вот уж действительно, краше во гроб кладут. Причем по-настоящему Эх, поймать бы того, кто тебе этот яд подсунул! Уж я ему…
      Глувилл закашлялся.
      – Ловить надо Керсиса, – поспешно сказал эпикифор из своего жуткого ложа.
      – Ну-ну. Ловец из тебя…
      – Ничего. Все у нас получится, – заверил псевдоусопший. – Только давайте двигаться. Пора!
      Насчет того, что все получится, Глувилл имел большие сомнения. Однако предпочел оставить их при себе.
      Вместе со своими сомнениями он взобрался на козлы и попросил Пресветлого не устраивать встречи с кем-нибудь из тех, кто мог узнать в лицо либо беглого коншесса, либо беглого эпикифора ордена Сострадариев. А это вполне могло случиться. Ситэ-Ройяль все еще находился в двадцати километрах за их спиной.
 

* * *

 
      Первую деревню они миновали совершенно благополучно, и даже почти тихо, если не считать шума и криков из корчмы, у которой были привязаны кирасирские лошади. Но вот в следующем поселении поперек единственной улицы уже стояли рогатки, а при них – обратья с дубинами.
      – Эй! Кого везешь, полуночник?
      – Покойника, – мрачно ответил Глувилл. – Что, не видите катафалк, ротозеи?
      Местный эскандал все же заглянул в повозку, но тут же попятился.
      – Борони Пресветлый, – забормотал он, делая рукой знаки, чтоб освободили проезд.
      Похожая история приключилась еще в одной деревне, а затем, когда выехали на берег Ниргала – и в небольшом городишке Абенжер. Там городская стража едва не разбежалась от катафалка.
      – Чудеса, – удивился Глувилл. – Не слишком-то они нас ищут.
      – Никаких чудес, – отозвался эпикифор через окошко. – Видишь ли, Керсис сейчас по уши занят укреплением власти. Выторговывает у Санация чин великого сострадария. Посему за нас еще не взялись как следует. Да и не там ищут пока. Могу сказать наверняка, что все лучшие сыскари Святой Бубусиды усердно ползают по столичной канализации. А на местах эскандалы только-только начали получать приказ изловить человека, похожего на бывшего эпикифора. Но многие ли из них знают меня в лицо? И сильно ли я похож на свое прежнее лицо? Добавь, что приказа отлавливать покойников никто не отдавал. Так что, дорогой Гастон, поезжай смело. Как минимум сутки спокойной жизни я гарантирую.
      – Сутки? А потом?
      – Потом нам придется избегать людского глаза. Так что поезжай не мешкая, за эти сутки следует выбраться из окрестностей Ситэ-Ройяля. Понимаешь?
      – Наилучшим образом, ваша люминесценция, – бодро ответил Глувилл.
      Его сомнения уменьшились. Он щелкнул кнутом и крикнул:
      – Н-но, родимые! Ну-ка, вывозите нас из ордена, чтоб ему… пора нам всем жить своей головой! Какая у кого есть.
      Лежащий в гробу эпикифор улыбнулся. Впервые за очень долгое время, быть может, – за всю жизнь, на него снизошло тихое спокойствие человека, который абсолютно все делает правильно.
      – Кажется, уснул, – сказала аббатиса, заботливо поправляя белое покрывало.
      – А он и вправду мой отец? – спросила юная монахиня. – Ну, по-настоящему?
      – Да, – вздохнула Леонарда. – Уже больше суток.
 

* * *

 
      Больше суток они провели на колесах, стараясь, где можно, ехать не по самому Южному тракту, а более-менее параллельными проселками. Это снижало скорость, зато добавляло безопасности – в стороне от главного пути не все еще эскандалы получили извещения; попадались деревни, где стражу даже не успели выставить. А где выставили, далеко не всегда решались проверять их мрачный транспорт.
      От Ситэ-Ройяля успели удалиться в общей сложности на сто десять километров. Робер с удовлетворением решил, что ближайшая в его плане цель достигнута. Места пошли уже менее людные, деревни стали попадаться реже, в засеянных полях появились разрывы, – то там, то сям зеленели луга или рощи. Вместе с ними появилась возможность объехать поселение стороной, при этом не оставляя зияющего следа в ближайшем поле ржи.
      Однако преимущество во времени иссякало. По всем дорогам наверняка уже скакали гонцы Бубусиды с подробными словесными портретами беглого эпикифора. С другой стороны, усопший, слишком уж долго путешествующий к месту упокоения, рано или поздно должен навлечь на себя подозрения. Да и в монастыре Нетленного Томата вполне могли обеспокоиться долгим отсутствием аббатисы-настоятельницы. В общем, период сравнительно свободных перемещений подходил к концу.
      У небольшого городка, они пересекли поперечную дорогу. Она вела на запад, к порту Орасабис, расположенному на морском берегу неподалеку от устья Теклы.
      – Вот, – сказал Робер. – Теперь бубудуски подумают, что мы хотим сбежать в Муром. Пусть поищут!
      И приказал свернуть на восток, к месту, где в Ниргал вливается Огаханг, его крупнейший приток.
 

* * *

 
      Под утро они спрятались в неприметной березовой роще и весь дождливый день провели в экипаже. Отсыпались в тепле и сухости. Но вечером верно послуживший им катафалк выкатили к обрыву и столкнули в Огаханг. Больно уж приметным был экипаж…
      Дальше предстояло продвигаться вне дорог. То есть верхами. Но перед этим, когда поили лошадей, на реке увидели две большие лодки с бубудусками.
      Лодки на реке означали многое. В частности, они означали, что Керсис Гомоякубо догадался, каким способом произошел побег из столицы.
      – Эх, – пробормотал Робер. – Такие бы способности – да на доброе дело…
      – Хорошо сказано, ваша люминесценция, – похвалила аббатиса.
      Эпикифор усмехнулся и не ответил. Вместо этого здоровой рукой вынул из своего ящика подзорную трубу и навел ее на лодку с бубудусками.
      Рано или поздно он ожидал увидеть это обветренное, скуластое, маловыразительное лицо с тонкими усиками и с гораздо более густыми, сросшимися над переносицей бровями, поэтому не слишком удивился.
      – Гастон, хочешь посмотреть, кто там командует?
      Глувилл взял трубу. Ему хватило одного взгляда.
      – Ага. Зейра-ат, – протянул он. – Чтоб ему… Вот кого меньше всех хочу встретить!
      – Роби, а кто такой этот Зейрат? – спросила аббатиса.
      – Очень способный офицер. Одна из лучших ищеек Святой Бубусиды. Точнее, лично Керсиса.
      – Пожалуй, что и лучшая, – проворчал Глувилл. – Послушайте, сударь, а тут на вашей трубе гравировка есть. Написано: «Р. де Умбрину от У. Мак-Магона». Вот любопытно, от которого это У. Мак-Магона? От того самого, от померанского адмирала, что ли?
      – От того самого. Только был он в ту пору не гросс-адмиралом, а только шаутбенахтом, – рассеянно отозвался Робер.
      – Так что, вы, значит, лично знакомы?
      – Скажем так, были знакомы. Лет двенадцать назад, когда я занимал пост коншесса при столичном конфекторе, Уолтер Мак-Магон командовал линкором «Магденау» и заходил в Ситэ-Ройяль с дружественным визитом. Помню, все интересовался глубинами в бухте Монсазо. Тогда это выглядело вполне невинно: капитан опасается посадить на мель свою коробку. Что ж тут такого?
      – Вона ка-ак. И кто бы мог подумать, чем это кончится… Но труба хорошая. Хорошая такая труба! Зейрата я прямо как вас видел. И некоторых еще узнал. Даже странно, что ж они-то меня не видят?
      – Наверное, у них нет померанской трубы, – сказала аббатиса – А в Покаяне таких делать не умеют.
      – Но вот искать-то умеют, – усмехнулся Глувилл. – Не пора ли нам поддаваться?
      Робер посмотрел на него с некоторым удивлением. Удивило его, конечно, не то, что в Покаяне умеют искать. И не то, что об этом известно Глувиллу Удивило то, что бывший коншесс умеет усмехаться. Ранее не замечалось.
 

* * *

 
       ЕГО ВЕЛИЧЕСТВУ ТУБАНУ ДЕВЯТОМУ,
       БАЗИЛЕВСУ НАШЕМУ,
       ИМПЕРАТОРУ ВСЕЯ ПРЕСВЕТЛОЙ ПОКАЯНЫ
 
       Ваше императорское величество!
 
       Чрезвычайная комиссия Пресвятой Бубусиды провела расследование событий Пресветлой Ночи.
       С превеликой печалью сообщаем:
 
       Uno. Верный империи и Уставу ордена великий сострадарий, праведный обрат наш Робер де Умбрин, одним из первых доблестно пал в бою за империю Света, выказав чудеса преданности учению Святаго Корзина Бубудуска. Покоряясь единодушным просьбам обратьев, впредь, до официального решения Санация, обязанности эпикифора принял на себя я, Ваш покорный слуга Керсис Гомоякубо, бубудумзел. Разумеется, со всем подобающим смирением.
       Duo. Я принимаю пост эпикифора в тяжелое время, ибо смущение подданных Пресветлой после подлого нападения померанских окайников велико. С огорчением доношу я:
       Героически отразив неприятеля и обратив оного в позорное бегство, Домашний флот вашего императорского величества пребывает в безрадостном состоянии весьма. О чем и представляю вашего императорского величества высочайшему вниманию таблицу неприкрашенных потерь.
 
 
       ИТОГО:боеспособны только линкор «Орейя» и фрегат «Сибу».
       Tres. Виновными в поражении комиссия признала бывшего командующего Домашним флотом Альметракиса и бывшего коменданта крепости Контамар Густавссона. Гуапавссон арестован, Альметракис покончил с собой. Производится следствие в отношении капитанов кораблей и командиров береговых батарей. Все они отстранены от занимаемых должностей.
       Quattor. Военному министру де Гевону отдано распоряжение о проведении срочной мобилизации.
 
       Прошу Вашего величества высочайшего соизволения на объявление войны мятежному курфюршеству Поммерн, а также на Ускоренное Упокоение для окайника Бернара Бауценского, бросившего предерзкий вызов могуществу империи. После того, что он учинил в бухте Монсазо, другого решения у нас нет. При мысли о том, что в Эрлизор выпущено столь издевательское (одно!) ядро, мое сердце обливается кровью!
 
       Вашего императорского величества
       покорнейший слуга – Керсис