То была площадь в самом центре. Место это было когда-то окружной автострадой Сан Диего. Я прислонился спиной к громадному дубу с корявыми ветвями. Его старый ствол был покрыт глубоко изрезанной, грубой корой, и ее мельчайшие частички сыпались мне на голую спину. Темно-зеленую тень простреливали тонкие, почти параллельные лучи бледного золота. Высокая трава гладила мои ноги.
      Лужайка шириной ярдов в сорок отделяла меня от группы вязов и от маленькой, похожей на бабушку из сказки, женщины, сидящей на зеленом полотенце. Она выглядела так, словно родилась, выросла и состарилась на этом месте. Травинка торчала у нее между зубов. Я почувствовал, что мы родственные души, и сразу, стоило нам встретиться глазами, поднял палец в знак приветствия, а старушка в ответ помахала рукой.
      Через минуту мне придется уходить. Джил должна встретиться со мной у Уилширского выхода через полчаса. Но я шел вдоль Бульвара Сансет и немного устал. Еще минутку…
      В этом месте так хорошо было сидеть и наблюдать, как кружится земля.
      И день для этого был самым подходящим. На небе ни облачка. В этот жаркий летний полдень Королевский Парк Свободы был полон народа, как и всегда.
      Кто-то из полицейского управления наверняка ожидал этого. В два раза большее против обычного количество полицейских глаз проплывало над головой. Золотистые точки на фоне голубого неба. На самом деле они были размером с баскетбольный мяч и висели в двенадцати футах над землей. В каждый такой шарик была вмонтирована полицейская телекамера и ультразвуковой парализатор. Каждый был связан с полицейским управлением и насаждал законность в Парке.
      Никакого насилия.
      Никто не смеет поднять руку на другого, и больше никаких законов. Безопасность была главным развлечением в Парке Свободы.
      Я посмотрел на север в сторону Бульвара и увидел человека, который нес белый квадратный транспарант. На транспаранте ничего не было написано. Человек парадным шагом маршировал перед носом сопляка с квадратной челюстью, сидевшего на пластиковой коробке. Сопляк пытался поучать марширующего, читая мораль о вреде двигателей внутреннего сгорания и о вреде термического загрязнения вообще. Даже с такого расстояния, хотя я не разбирал слов, чувствовалась убежденность и решительность в голосе сопляка. Я посмотрел на юг и увидел группку, швырявшую камни в полицейскую систему наблюдения. Они старались непременно попасть в золотистый шар. Группкой руководил яростно жестикулирующий мужчина с копной спутанных черных волос. Золотистый шарик уворачивался от камней, почти всегда в последний момент. Очевидно, какой-то полицейский просто издевался над снайперами. Интересно, подумал я, где это они набрали камней? Камни в Королевском Парке Свободы были редкостью.
      Черноволосый, руководивший стрельбой, показался мне знакомым. Сначала я следил, как он и его толпа гоняются за прыгающим в воздухе шариком, а потом напрочь позабыл о них, потому что увидел девушку, вышедшую из-под вязов.
      Она была очень мила. Просто прекрасна. Длинные, ладно скроенные ноги, густые рыжеватые волосы, спускавшиеся ниже плеч. Ее лицо напоминало лицо высокомерного ангела. Тело было столь идеально сложено, что казалось нереальным, словно мальчишеская мечта. В походке чувствовался профессиональный навык. Быть может, она была моделью или танцовщицей. Единственной одеждой рыжеволосой была накидка из сияющего синего бархата.
      Она была длинной в пятнадцать ярдов, эта накидка. Она тянулась от петель, зацепленных за два больших золотых диска, которые каким-то хитроумным образом крепились прямо к коже у нее на плече. Накидка, словно невесомая вуаль, парила в воздухе на высоте пяти футов и извивалась, как змея, повторяя каждый поворот на пути, пройденном девушкой между деревьями. Она казалось картинкой из книжки волшебных сказок, если, конечно, иметь в виду, что настоящие волшебные сказки были явно не для детей. Как и она тоже.
      Было слышно, как хрустнули шейные позвонки у всего Парка. Даже метальщики камней заключили перемирие с полицейское системой, чтобы поглазеть.
      Наверняка она чувствовала всеобщее внимание. Или, быть может, слышала его в шуме вздохов. Ради этого она и была здесь. Она шла прогулочным шагом, и на ангельском лице блуждала снисходительная ангельская улыбка. Она словно плыла. Она поворачивала, независимо от того, нужно ей было обходить какое-либо препятствие или нет. Она поворачивала лишь ради того, чтобы извивалась змеей ее летучая накидка.
      Я невольно улыбнулся, глядя на нее. Сзади девушка была так же мила, как и спереди. У нее были такие ямочки…
      Мужчина сделал шаг в ее сторону, и я увидел, что это тот самый, который предводительствовал шайкой метателей камней. Его растрепанные черные волосы и бородища, впалые щеки, глубоко посаженные глаза… Его робкая улыбка, его робкая походка. Я сразу узнал. Рон Коул. Ну, конечно же…
      Я не расслышал, что он сказал девушке в накидке, но видел результат разговора. Он вздрогнул, словно от боли, потом резко развернулся и пошел прочь, не поднимая глаз от земли.
      Я быстро поднялся и поспешил наперерез Рону.
      — Не воспринимай все так лично, — сказал я.
      Он остановился, изумленный. В его голосе слышалась неподдельная горечь.
      — А как мне воспринимать?
      — Она бы точно так же отвергла на твоем месте любого. На таких можно только смотреть и не трогать руками.
      — Ты что, знаешь ее?
      — Да нет, я вижу ее первый раз в жизни.
      — Откуда же тогда такая уверенность?
      — Видишь ли, все дело в ее вуали. Ведь ты должен был заметить ее вуаль.
      Долгий змеящийся край накидки как раз проплывал мимо нас. Ее складки залегли, высветив невероятно насыщенный, богатый синий цвет. Рональд Коул поморщился так, словно ему было больно смотреть.
      — Да уж.
      — Ну, а теперь смотри. Предположим, что ты начинаешь с ней заигрывать, и предположим, что этой леди ты понравился и понравились твои речи. Что ты прикажешь ей сделать? Не забывай, что ей нельзя остановиться ни на секунду.
      Рон надолго задумался, а потом спросил:
      — Почему нельзя?
      — Если она остановится, то весь эффект пропадет.
      Ее вуаль просто повиснет, как какой-нибудь хвост, а она должна развеваться и трепетать. А если девушка опустится на землю, если она ляжет, будет еще хуже. Вуаль поднимется футов на пять, а потом застрянет в ветках каких-нибудь кустов, зацепится за колючки, и ветер начнет ее трепать…
      Рон беспомощно рассмеялся высоким, почти детским голосом.
      Я тут же добавил:
      — Вот видишь. Зрители сразу начнут хихикать, а ей это решительно ни к чему.
      Рон словно протрезвел.
      — Но если ей действительно не хотелось, то она согласилась бы… ей было бы безразлично, тьфу, ну да! Я и не сообразил сразу. Должно быть, она потратила кучу денег, чтобы добиться такого эффекта.
      — Ну, естественно. И она не пожертвует этим эффектом даже ради самого Казановы.
      Нехорошие мысли вихрем пронеслись в моей голове, пока я глядел на девушку: ведь все-таки существуют вежливые слова отказа. А Рональда Коула было так легко обидеть. Чтобы сменить тему, я спросил:
      — А где вы набрали камней?
      — Камней? Ах, ну да. Просто мы нашли здесь одно место, где на поверхность выходит главный делитель водозабора. Мы просто отбили несколько кусков бетона.
      Рон посмотрел вдоль парковой аллеи как раз в тот момент, когда какой-то мальчишка отбил миниатюрную ракетную установку с золотистого шара.
      — Эй, они попали. Пошли, пошли скорей!
 
      Самым быстрым торговым судном, когда-либо ходившим под парусами, был клиппер. И все же люди перестали строить их уже через двадцать пять лет после спуска на воду первого. На смену клипперу пришел пар. Пар был быстрее, безопаснее, надежнее и дешевле.
      Автострады служили Америке почти полстолетия. А после этого современные транспортные системы очистили землю и воздух. С ними автомобильные пробки стали делом прошлого, и нация оконфузилась. Никто не знал, что делать с десятью тысячами миль никому не нужных автострад.
      Часть объездной автострады Сан Диего на участке, где Бульвар Сансет и Бульвар Санта Моника расходились в разные стороны, стала Королевским Парком Свободы. Десятилетие спустя на бетон насыпали грунт. Границы этой зоны покрыли искусственным пейзажем, и теперь парк был таким же зеленым, как старый Парк Свободы Гриффит.
      Внутри Королевский Парк Свободы был моделью добропорядочной анархии. На входе людей обыскивали. Никто не мог бы пронести внутрь оружие, а плавающие над головой, недосягаемые полицейские системы наблюдения никем не замечались, так что законов здесь не существовало.
      Впрочем, один закон здесь настойчиво насаждался. Все акты умышленного насилия влекли за собой одинаковое наказание, как для атакующего, так и для его жертвы. Стоило кому-нибудь поднять руку против своего соседа, и ближайший золотистый мячик для баскетбола парализовывал обоих. Приходили в себя они поодиночке, а системы слежения внимательно наблюдали за процессом. Как правило, этого было достаточно.
      Естественно, что люди кидали камни в полицейские шарики. В конце концов, ведь это был Парк Свободы, не правда ли?
 
      — Эй, они попали! Пошли, пошли скорей! — Рон схватил меня за локоть и потащил.
      Сбитая полицейская система наблюдения была не видна. Ее закрывали тела тех, кто ее только что уничтожил.
      — Только бы они не разбили ее. Я им говорил: мне она нужна целенькой. Но разве словами их остановишь?
      — Но ведь это Парк Свободы, и они этой свободой воспользовались.
      — Да, но моими камнями.
      — А кто они такие?
      — Не знаю. Когда я их заметил, они играли в бейсбол. Я сказал им, что мне нужен полицейский глаз, и они пообещали достать его.
      Я хорошо помнил Рона. Рональд Коул был одновременно художником и изобретателем. Для кого-то это могло послужить двумя источниками обогащения, но Рон был не такой, как все. Он изобретал новые формы искусства. С помощью паяльника и проводков, с помощью отражательных пластин и нескольких наборов пластика да еще с невероятной коллекцией всякого гнутого хлама Рон Коул умудрялся делать вещи, подобных которым на земле не видывали.
      Рынок авангардного искусства и всегда был не очень-то широким, но время от времени Рону удавалось что-нибудь продать. Этих денег хватало на то, чтобы приобретать-новое сырье, особенно если учесть, что большая часть сырья попадала в мастерскую Рона с чердаков и подвалов. Правда, изредка ему удавалось продать что-нибудь очень дорогое, и тогда на очень короткое время он становился богачом. И вот еще что было для него характерно: он знал, кто я, но совершенно позабыл мое имя. Рону Коулу было о чем подумать, вместо того, чтобы забивать себе голову посторонними людьми и их именами. Имя было для него лишь железкой на ошейнике, которой можно играть во время разговора.
      — Рассел, как ты? — Это был сигнал: Рон повесил на мой ошейник новую бирку.
      В какой-то момент разговора, посреди очередной паузы он обычно говорил: «Посмотри-ка сюда», — и обычно доставал на свет божий какое-нибудь чудо. Один раз он вытащил чистый пластиковый шарик размером с мячик для гольфа. Шарик лежал на идеально отшлифованной вогнутой серебряной поверхности. Когда его трогали пальцем, он начинал кататься по вогнутому зеркалу. Брызги отражений были фантастическими.
      Другой раз Рон показал мне извивающуюся морскую змею, выгравированную на бутылке пива «Мешло» — чудной, похожей на вазу бутылочке начала 1960-х годов. Бутылка была слишком большой, чтобы поместиться в стандартный холодильник. А еще один раз Рон вложил мне в ладони две полоски матового серебристого металла. Полоски были на удивление тяжелыми.
      — Что это? — изумился я.
      Держа полоски на ладони, я пытался отгадать. Они были явно тяжелее, чем свинец. Может, платина? Но в наши дни негде раздобыть сразу столько платины. Тогда я шутя спросил:
      — Уран-235?
      Рон ответил вопросом на вопрос:
      — Теплые?
      Я с трудом подавил в себе инстинктивное желание бросить полоски как можно дальше и спрятаться за кушетку.
      Они действительно были платиновыми. Рон так и не объяснил мне, где взял столько платины и зачем таскал пластинки с собой. Это было что-то сугубо личное.
 
      Вокруг сбитого полицейского глаза стояли зеваки. Прибор был цел. Быть может, этим он был обязан двум подозрительно крупным мужчинам, которые стояли прямо над шариком и отгоняли всех в сторону.
      — Так, хорошо, — сказал Рон.
      Он опустился на колени, взял шарик и начал переворачивать его, держа своими длинными тонкими пальцами художника. Потом, обратившись ко мне, попросил:
      — Помоги мне открыть его.
      — Для чего? Что ты задумал?
      — Сейчас все расскажу. Ну-ка, возьми… Все… Не надо.
      Одна из полусфер, скрывавших внутренности прибора, отошла. Я в первый раз в жизни заглянул в полицейский глаз.
      Он поражал своей простотой. Я взялся за звуковой парализатор, зажав в пальцах параболический отражатель, и вытащил камеры и торовый трансформатор, который, должно быть, служил основой системы, удерживающей прибор в воздухе. Никакого источника питания я не обнаружил. Должно быть, сама оболочка служила антенной рассеянных энергетических лучей. Теперь, когда оболочка нарушена, ни один дурак, даже очень сильно стараясь, не сможет замкнуть электрическую цепь на себя.
      Рон стоял на коленях и внимательно изучал странные внутренности полицейского глаза. Из своего кармана он достал что-то, сделанное из стекла и металла. Потом, очевидно, вспомнил, что я существую, и, протянув вещицу мне, сказал:
      — Посмотри.
      Я взял вещицу в руки, ожидая какого-нибудь сюрприза. И сюрприз не заставил себя долго ждать. Это были старинные охотничьи часы. Большие заводные механические часы на цепочке да еще и в защитном корпусе. Такими часами пользовались лет двести назад. Поглядев на циферблат, я сказал:
      — Опаздывают на пятнадцать минут. Ты что, не смог восстановить весь механизм?
      — Да нет, дело не в этом.
      Рон нажал на кнопочку, и крышка откинулась.
      Механизм казался вполне современным. Я спросил наугад:
      — Батарейка и вилка настройки?
      — Естественно. Из этого я их и сделал. Только стрелки не движутся. Я поставил их сразу перед обыском.
      — А… И что эта штука может сделать?
      — Ну знаешь, если я все правильно рассчитал, то, думаю, эта штука сможет сбить все полицейские глаза в Королевском Парке Свободы.
      Примерно с минуту я давился смехом, не в силах вымолвить ни слова. Рон смотрел на меня, склонив голову на бок, и, видимо, гадал, не принял ли я его слова за шутку. Наконец я выдавил через смех:
      — Слушай… Ну, это будет большое развлечение!
      Рон энергично закивал.
      — Конечно? Все зависит от того, насколько правильно я разгадал их схему. Сам посуди. Полицейские системы не должны быть сверхнадежными. Они должны быть дешевыми. Если кто-нибудь собьет полицейский глаз, налоги от этого не увеличат. А если делать их дорогими, но сверхзащищенными, можно обмануть ожидания множества людей. А люди в Парке Свободы не должны обманываться в своих ожиданиях.
      — Ну и?..
      — Если они сделали систему питания дешевой, то я смогу уничтожить весь глаз. Сейчас посмотрим.
      С этими словами Рон вытащил из-под воротника своей рубашки тоненький медный проводок.
      — И сколько это времени займет?
      — Да всего с полчаса, может, чуть больше.
      Время было решающим фактором.
      — Мне придется уйти. Я встречаюсь с Джил Хейз у Уилширского выхода. Ты знаешь ее. Такая высокая блондинка, с меня ростом.
      Впрочем, Рон меня не слушал.
      — Ну ладно, пока, — пробормотал он и начал вставлять медный проводок куда-то вглубь полицейского глаза.
      Когда он вживил его с помощью крошечных плоскогубцев, я ушел.
      Маленькая толпа всегда притягивает к себе толпу большую. Спустя несколько минут после того, как мы с Роном распрощались, я увидел на своем пути огромный полукруг любопытных, которые что-то разглядывали на земле.
      Лысеющий, с квадратной челюстью индивидуум что-то собирал на траве — архаичная машина с какими-то лезвиями и маленьким бензиновым моторчиком. Т-образная деревянная рукоятка была совершенно новая. На ней еще не было краски. Все металлические части аппарата были тусклыми. Здесь и там их покрывали следы только что оттертой ржавчины. Толпа обменивалась впечатлениями шепотом. Что это было? Это не деталь машины, не моторная лодка, хотя у нее был пропеллер. Слишком мала для моторного скутера, слишком велика для моторного скейтборда…
      — Газонокосилка, — гордо заявила седовласая леди, стоявшая рядом со мной.
      Она относилась к той мелкой птицемордой породе людей, которые усыхают, худеют с возрастом и живут, кажется, вечно. Ее слова ничего для меня не значили, и я собирался спросить, когда…
      Человек с квадратной челюстью закончил работу, что-то дернул, и мотор взревел. Черные клубы дыма окутали толпу. С триумфальным видом человек схватился за рычаги. За пределами парка изготовление работающего двигателя внутреннего сгорания каралось тюремным заключением. Здесь…
      Огонь одержимости горел в глазах лысоватого конструктора, когда он ехал по кругу на своей неполноценной машине. Под колесами, как стриженный ковер, оставалась полоска срезанной травы. В конце концов, это ведь был Парк Свободы, не правда ли?
      В нос сразу ударил отвратительный запах. Черная грязь заполнила воздух, вонь наполовину отработанного угля вызывала в глазах слезы. Я начал задыхаться и кашлять. Никогда в жизни мне не приходилось нюхать ничего подобного.
      Толпа заревела. Все рассыпались в стороны. Потом накинулись на лысоватого. Он что-то успел прокричать, когда чужие руки подняли его машину. Кто-то нашел пускатель и повернул его. Двое мужчин конфисковали набор инструментов лысоватого и заработали отвертками и молотками. Владелец возражал. Он поднял тяжелую пару ножниц для металла и попытался совершить убийство.
      Полицейский глаз парализовал лысоватого и мужчину с молотком, бережно уронив их на лужайку. Остальные спокойно разобрали газонокосилку на части, а потом погнули и поломали детали.
      — Мне почти жаль, что они это сделали, — сказала сухая старуха. — Иногда я так скучаю по газонокосилкам. Мой папа по утрам в воскресенье имел обыкновение подстригать газон.
      Я сказал:
      — Ведь это Парк Свободы.
      — Ну так почему человек не может построить здесь все, что ему хочется?
      — Человек свободен. Все, что он свободен построить, мы свободны разломать, — и невольно добавил про себя: «как полицейский глаз, переоборудованный Роном».
      У Рона железки сами склеивались в механизмы. Я нисколько не удивился бы, если бы узнал, что он действительно построил систему, способную сбить все полицейские глаза.
      Быть может, кто-то должен остановить его? Но сбивать полицейские глаза не было запрещено. Подобное случалось постоянно. Сбивание полицейских глаз входило в свободу, разрешенную в этом парке. Правда, Рон собирается сбить их все сразу. Может быть…
      Может быть, кто-то должен остановить его?
      Я миновал стайку старшеклассниц. Им было не больше шестнадцати лет. Они щебетали, как птахи. Быть может, это была их первая прогулка по Парку Свободы. Они были такими паиньками, что я невольно оглянулся. Они чуть ли не с благоговением разглядывали дракона у меня на спине.
      Пройдет несколько лет, и они слишком привыкнут ко всему, и уже не заметят моего дракона. А ведь Джил потратила сегодня утром почти полчаса, чтобы нанести его на мое плечо. Это был славный дракон: красный с золотым. Он изрыгал пламя на полспины, и казалось, что языки этого пламени светятся изнутри. Чуть пониже спины была принцесса и рыцарь в золотых доспехах. Принцесса была привязана к палке, а рыцарь бежал, пытаясь спастись от дракона. Я улыбнулся девчонкам, и две из них помахали мне руками.
 
      У нее были короткие белые волосы и золотистая кожа. Она была самой высокой девушкой на улице. На ней не было ничего, даже липкого квадратика с лицензией, обязательной для нудистов. Джил Хейз стояла прямо напротив Уилширского выхода, всем своим видом показывая, что потеряла меня. Было пять минут четвертого.
      Все-таки в помешательстве на культуризме был свой интерес. Джил просто настаивала на том, чтобы я приобрел хорошую форму. Ежедневные упражнения были частью этого процесса, так же как и сегодняшнее задание пройти вместе с ней половину Королевского Парка Свободы…
      Передо мной стояла задача пройти сквозь парк быстро. Но кто в Парке Свободы ходит быстро? Здесь так много интересного. Она отвела мне на прогулку один час, но я потребовал три. Это был компромисс. Как бумажные брюки, которые я носил, несмотря на нудистские верования Джил.
      Рано или поздно она найдет себе кого-нибудь с более рельефной мускулатурой, или меня переборет лень, и мы расстанемся. Пока что… Мы умудрялись быть вместе. Мне казалось вполне разумным позволить ей закончить процесс моего физического воспитания.
      Наконец она заметила меня и закричала:
      — Рассел! Я здесь.
      Звук ее голоса был слышен, должно быть, в другом конце парка. Вместо ответа я поднял руку в стиле семафор — медленно над головой и медленно вниз.
      Одновременно с моей рукой на землю замертво упали все полицейские глаза Королевского Парка Свободы.
      Джил осмотрелась, глядя в изумленные лица и на золотые баскетбольные мячики, лежащие в кустах и на траве. Несколько неуверенно она подошла ко мне и спросила:
      — Это ты сделал?
      — Да. Если я снова махну рукой, они все поднимутся в воздух.
      — Я думаю, тебе лучше будет поднять их, — уверенно сказала Джил.
      У нее было такое тонкое лицо. Величественным жестом я повторил сигнал семафора, но, естественно, полицейские глаза продолжали лежать там, куда свалились.
      Джил спросила:
      — И что это с ними произошло, интересно?
      — Это все Рон Коул. Помнишь его? Тот самый, что гравировал пустые пивные бутылки для Стойбена.
      — Ой, помню. А как он это сделал?
      Мы пошли к Рону, чтобы спросить, как он это сделал.
      Очень пристойный мужчина, напоминающий преподавателя колледжа, взвыл и сломя голову пронесся мимо нас. В следующее мгновение мы увидели, как он изо всех сил пнул полицейский глаз, словно это был футбольный мяч. Золотая сфера с треском распалась, но мужчина снова завыл, подпрыгнул и начал топтать ее содержимое.
      Мы проходили мимо изуродованных, раскрошенных золотистых оболочек, лопнувших резонаторов, погнутых параболических отражателей. Нам встретилась одна очень гордая и раскрасневшаяся леди. У нее на руках болтались браслеты из медных торовых трансформаторов. Какой-то мальчишка собирал камеры. Может быть, он решил, что сможет продать их потом, когда выйдет из Парка.
      Уже через минуту вокруг нас не было ни одного целого полицейского глаза. Впрочем, не все были заняты тем, что ломали системы наблюдения. Джил долго шла, повернув голову на консервативно одетую группку, таскавшую в руках транспарантики: «СНОШЕНИЕ ТОЛЬКО РАДИ РОЖДЕНИЯ».
      Джил несколько раз спросила меня: всерьез ли они это затеяли? Их лидер с угрюмым лицом вручил нам листовки, в которых говорилось о том, что все попытки Человека изменить самого себя через вмешательство в генную структуру и через эксперименты по выращиванию детей в пробирках, суть зло и богохульство. Если они придурялись, то делали это очень здорово. Потом мы прошли мимо семерых маленьких мужчин, каждый ростом не больше трех-четырех футов. В центре их группы плыла высоченная и очень красивая брюнетка. Мужчины носили средневековые наряды. Мы оба уставились на них, но только я заметил, что мужчины загримированы и намазаны ОТ-БЕЛом, Африканские пигмеи, догадался я. Наверняка они отбились от туристической группы, которую субсидирует ООН, а брюнетка, должно быть, их гид.
      Рона Коула не оказалось там, где мы с ним расстались.
      — Наверное, он решил, что осторожность лучше, чем трусость. Поэтому он просто скрылся, чтобы никто не сказал, что он струсил. Скорее всего он правильно сделал, — заключил я. — Ведь еще никто не сбивал сразу все полицейские глаза.
      — А это не запрещено законом?
      — Нет, но это излишество. Его могут как минимум изгнать из парка и лишить права посещения.
      Джил потянулась на солнышке. Она была вся такая золотистая и такая большая. Наконец она проговорила:
      — Я пить хочу. Тут нигде нет фонтана поблизости?
      — Конечно есть. Если только никто не перекрыл в нем воду, ведь мы в…
      — Парке Свободы, я знаю. Ты хочешь сказать, что они не охраняют здесь даже фонтаны?
      — Стоит сделать хоть одно исключение из правил, и весь пирог свободы будет растаскан по кускам. Когда кто-нибудь ломает фонтан, они дожидаются ночи и починяют его. Так, нам сюда… Но если я увижу кого-нибудь, ломающего фонтан, я тут же брошусь на него с кулаками. Как, впрочем, и любой из нас. И к тому же, если ты проведешь половину своего праздника, отдыхая под звуковым парализатором, решение больше не ломать фонтаны само придет тебе в голову.
      Фонтан был фонтанчиком, точнее четырьмя фонтанчиками для питья, вмонтированными в монолитный бетонный куб. С каждого бока в бетон была вставлена металлическая кнопка размером в ладонь. Такую трудно было помять, согнуть или сломать. Рядом с фонтанчиком стоял Рон Коул с видом совершенно потерянного человека. Казалось, он обрадовался, увидев меня, но растерянность не исчезла. Я представил Рона.
      — Ты, наверное, помнишь, это Джил Хейз.
      — Ну, конечно, — тут же сказал он. — Привет, Джил.
      Дернув за собачью бирку ее имени, он тут же его забыл.
      Джил сказала:
      — А мы думали, что ты убежал.
      — Я попытался сделать это.
      — Ну, и что?
      — Ты же знаешь, какая сложная вещь эти выходы? Они ведь специально поставлены, чтобы не пропустить внутрь никого, ну, например, с пистолетом.
      — Говоря это, Рон постоянно расчесывал пятерней свою гриву, но она не становилась аккуратней. — Ну так вот. Все выходы заблокировались. Должно быть, они замкнуты на тот же лучевой канал, что и полицейские глаза. Я на это не рассчитывал.
      — Ну, значит, мы заперты, — сказал я. Это было уже неприятно. Но в самой глубине я чувствовал легкий холодок приключения, который постепенно приближался к моему животу. — И как долго, ты думаешь, они…
      — Ничего определенного сказать не могу. Им придется каким-то образом сначала поставить новые глаза. Потом починить лучевую систему питания, да еще и сообразить, как это я свернул им всем головы. Да еще и изменить устройство таким образом, чтобы подобное больше не повторялось. Я думаю, что кто-нибудь уже наверняка растоптал глаз, который я переделал. Но ведь полиция не знает об этом.
      — Ой, да они просто пришлют сюда немного полицейских, — сказала Джил. — Ты только посмотри вокруг.
      Повсюду, куда хватало глаз, лежали золотистые обломки. Ни одна полицейская система не осталась целой. Только совершенно безумный полицейский теперь рискнет войти в Парк Свободы. Не говоря уже об ущербе, который будет нанесен самому духу Парка, стоит в нем появиться хоть одному полицейскому.
      — А жаль, что я не прихватил с собой пакетик с завтраком, — сказал Рон.
      Справа от себя я вдруг заметил вуаль — длинную змею сияющего синего бархата, вуаль, висящую на высоте пяти футов, словно кто-то проложил через воздух ковровую дорожку. Я не стал кричать, или тыкать пальцем, или еще что-нибудь. Это могло очень обидеть Рона.
      Рон не видел вуали. Он оживленно говорил:
      — Лично я по-своему даже рад, что все это произошло. Я всегда считал, что анархия может оказаться очень жизнеспособной формой существования общества.
      Джил что-то вежливо и одобрительно промычала:
      — В конце концов, слово анархия стоит последним в синонимическом ряду свободного предпринимательства. Разве государство может сделать для людей что-то такое, чего люди не могут сделать для себя сами? Защитить их от внешних врагов? Но если все другие страны будут тоже анархическими, армии им просто не понадобятся. Полиция, может быть. Но что дурного в частной полиции?
      Внезапно Джил припомнила:
      — Точно так же раньше работали пожарные команды. Их нанимали страховые компании, и пожарники тушили огонь только в застрахованных домах.
      — Совершенно верно. Покупаешь себе страховку от ограбления и убийства, а страховая компания нанимает полицию. Клиент носит с собой кредитную карточку…
      — А если грабитель украдет и кредитную карточку?
      — Он не станет ее воровать, потому что не сможет ею воспользоваться. У него другой рисунок сетчатки глаза.
      — Да, но если у клиента забрать кредитную карточку, он не сможет натравить полицейских на вора.
      Слушая, вполуха, потому что уже много раз все это слышал, я следил за изгибами вуали. С одного конца была вьющаяся пустота, а с другого — чудесная рыжеволосая девушка. Она разговаривала с двумя мужчинами, одетыми так же экстравагантно, как и она.
      Иногда создается впечатление, что Парк Свободы это просто гигантский костюмированный бал. Но это не так. Здесь каждый десятый носит одежду, вряд ли отличающуюся от обычной, просто странные костюмы всегда бросаются в глаза. Эти парни были похожи на полуптиц.
      Их ресницы и брови были покрыты маленькими перышками. На одном глазе — золотистые, на другом — зеленые. Более широкие перья покрывали головы. Перья были голубого, зеленого и золотого цвета и сходились хохолком, топорщившимся вдоль позвоночника. Оба были по пояс обнажены, демонстрируя сложение, которое Джил нашла бы достойным.
      Рон все продолжал свою лекцию:
      — Что правительство дает кому-нибудь, кроме тех людей, из которых оно состоит? Когда-то существовали частные почтовые отделения, и их услуги были дешевле, чем то, что мы имеем сейчас. Все, за что берется правительство, мгновенно становится дороже. Мне совершенно непонятно, почему частное предпринимательство не может выполнять все функции прави…
      В этот момент Джил ахнула и воскликнула:
      — Ой, какая прелесть!
      Рон вынужден был обернуться.
      Девушка в вуали изо всех сил наотмашь ударила одного из мужчин по губам. Она тут же попыталась влепить пощечину и второму, но он вовремя схватил ее за запястье. В следующий момент все трое замерли, ожидая парализующего луча, которого в тот момент быть не могло.