Александр БАРКОВ, Геннадий ЦЫФЕРОВ
      А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?
      (Повесть о жизни Самуэля Готлиба Гмелина,
      о его путешествии в далекую Персию,
      о приключениях и происшествиях,
      кои с ним произошли за время долгих скитаний
      и странствий)
      ________________________________________________________________
      СОДЕРЖАНИЕ:
      Гессен А. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      Глава I. ВЫСОЧАЙШЕЕ СОИЗВОЛЕНИЕ
      Глава II. К НЕВЕДОМЫМ ПЕРСИДСКИМ БЕРЕГАМ
      Глава III. ПИСЬМО НА РОДИНУ
      Глава IV. ГОРНЫЕ ТРОПЫ
      Глава V. ХРАМ ОГНЕПОКЛОННИКОВ
      Глава VI. В ПОДНЕБЕСНОМ ДВОРЦЕ БЕЛОКАМЕННОМ
      Глава VII. ДИПЛОМАТИЯ
      Глава VIII. ВЕСТИ С РОДИНЫ
      Глава IX. РУССКИЙ КОНСУЛ
      Глава X. А БУДЕТ ЛИ УДАЧА?
      Глава XI. К ДАЛЕКИМ ЗЕМЛЯМ
      Глава XII. ЗАСАДА
      Глава XIII. В ПЛЕНУ
      Глава XIV. ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ! В НЕБЫТИЕ? В БЕССМЕРТИЕ!
      ________________________________________________________________
      ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
      В низовьях великой русской реки Волги есть большое селение Гмелино. Оно названо в честь академика Императорской Академии наук Самуэля Готлиба Гмелина. Ученый возглавил экспедицию, побывавшую в тех местах во второй половине XVIII века, собрал богатейший географический и этнографический материал и навеки вписал свое имя в историю отечественной науки.
      Имя академика Императорской Академии наук Самуэля Готлиба Гмелина, к сожалению, теперь оказалось почти забытым. Между тем это был один из тех подлинных мучеников науки, которые своими трудами прославили Россию, ставшую для них второй родиной. Его имя можно поставить в один ряд с С. П. Крашенинниковым, составившим описание земли Камчатки, и Афанасием Никитиным, совершившим легендарное путешествие в Индию. Гмелин совершил тяжелое и опасное путешествие на Кавказ и в Персию и трагически погиб в 1774 году. Погибли и многие его спутники и друзья по экспедиции, схваченные озлобленным на Россию, мстительным персидским ханом эмиром Гамзой. Но уцелели научные записки и дневники Гмелина, содержащие интереснейшие и ценнейшие для отечественной науки результаты его трагически оборвавшихся поисков. Сам путешественник так говорил о своей миссии: "Намерение мое состояло в том, чтобы описать те страны, по которым я ехал, исследовать со вниманием все попадающиеся особливые предметы... также примечать за домостроительством, узнавать нравы и обыкновения народов".
      В основу повести Александра Баркова и Геннадия Цыферова положены подлинные события. Сквозь седые туманы ушедшей эпохи перед нами воскресает Персия с ее дикими, первобытными нравами - та Персия, в которой позднее мученически погиб русский посланник Александр Сергеевич Грибоедов.
      Местами повесть носит приключенческий характер, но это те здоровые "приключенческие" поиски, которыми богаты и в наше время значительные научные открытия.
      Трудная, героическая, полная риска жизнь академика Гмелина может служить вдохновляющим примером для наших современников.
      А. Гессен
      Глава I. ВЫСОЧАЙШЕЕ СОИЗВОЛЕНИЕ
      Профессор Императорской Академии наук Самуэль Георг Готлиб Гмелин проснулся, по обыкновению, рано.
      Чуть брезжил за окном рассвет, тлели и мигали бледные фонари на улицах, а профессор уже сидел за бюро, перебирал и просматривал бумаги, письма, книги: "Атлас Российский", "Описание земли Камчатки" академика С. П. Крашенинникова, "Оренбургскую топографию" П. И. Рычкова, труд шведского естествоиспытателя Карла Линнея "Виды растений"...
      Письма, бумаги, книги - это судьбы людей. А вот и его судьба, его планы и надежды. Здесь тщательно описан маршрут будущей экспедиции: Петербург, Новгород, Валдай, Тверь, Москва, а затем Дон, Волга. И, наконец, Астрахань, Каспий... Персия.
      Однажды, когда Гмелина спросили о Персии, он полушутя, полусерьезно ответил:
      - Хочу въявь увидеть восточную сказку!
      Слушатели переглянулись.
      Говорил и писал ученый сухо и вдруг - сказка.
      А почему, впрочем, и не помечтать!
      Гмелин встает, потирает озябшие руки. Подходит к окну. Какой-то мальчик, задрав нос кверху, рассматривает, как хмурый фонарщик гасит последний фонарь.
      Неожиданно профессор улыбнулся: в сущности он такой же любопытный мальчишка, Персия для него - волшебный фонарь. Вот если бы сказать почтенным мужам из Академии такое:
      "Господа! Персия - это волшебный фонарь. Если у фонаря открыть хрустальную дверцу и зажечь его, вы увидите чудеса".
      Однако надо говорить по-иному:
      - Я полагаю, среди всех областей, изученных и исследованных нами, Астрахань, Каспий, Персия, по моему суждению, не токмо изучены менее прочих, но даже до сего времени по-настоящему не обследованы никем. Государь наш Петр Великий немало сил и труда затратил, дабы прославить науку. Великая северная экспедиция 1734 - 1743 годов составила опись морей и берегов северных государства нашего. Имена Беринга, Лаптевых, Челюскина на века сохранятся в памяти благодарных потомков. Думаю, и мы должны быть достойны их памяти.
      "Достойны их памяти..." - ученый задумчиво смотрит на стопку книг на столе.
      Там-там - выстукивает он мотив старой немецкой песни:
      Капля серебра дарит хрусталю цвет и звук...
      Толика славы дает жизни блеск и радость...
      Там-там-там... "Блеск и радость..."
      А много ли радости было у него?
      Труд, постоянный, неустанный труд. Один философ писал, что труд радость, однако вдыхать аромат цветов, слушать музыку, пение птиц - тоже радость. Но такой радости у него было мало.
      Не раз его друзья говорили:
      - Ты, безусловно, преуспел, Самуэль. Так молод - и уже профессор!
      Ох уж эти благожелатели! Знали бы они, чего ему это стоило! Гмелин постоянно от всего отказывался: от дружеских пирушек, от прогулок за город, от свиданий. А когда весной цвели акации и на вечерних балах, шурша крахмальными юбками, танцевали барышни, он до поздней ночи засиживался над книгами.
      Там-там-там... толика славы. Он хотел, он мечтал стать знаменитым. И что же? Гмелин на мгновение насупил брови и вдруг озорно подмигнул своему отражению.
      "И все-таки печалиться пока не стоит. Сын бедного тюбингенского лекаря стал в двадцать два года профессором университета. Тебя пригласили в Петербургскую Академию наук. А в скором времени ты собираешься в Персию изучать животный и растительный мир и "обращать внимание на все, что примечания достойно". Сегодня тебя примет императрица, чтобы лично дать высочайшее соизволение. Пройдет семь - десять лет, и ты будешь знаменит. "Смотрите, неужели это тот Гмелин? - станут говорить в гостиных. Исследователь Персии. Примечательнейшая личность!".
      Ученый кружится по комнате, хватает трость, начинает отчаянно фехтовать.
      Противник ловок, силен, но Гмелин делает блестящий выпад, и тот падает ниц. Профессор поднимает опрокинутые стулья.
      Утренний шум пугает слугу Прохора. Он вскакивает и никак не может понять, что произошло. Так рано; в комнатах один барин. А барин с важностью расчесывает бакенбарды и ликует:
      - Виват! Победа! Я еду на Кавказ!
      "Батюшки, - вздыхает Прохор, - не свихнулся бы господин... День и ночь за книгами, вот ум за разум и зашел".
      - Вы чайку с ромом попили бы. Никак, горячка у вас?
      - Что? Что ты сказал? - Гмелин вновь хватает трость, загоняет перепуганного слугу в угол и, чуть кольнув в живот, смеется: - У меня не горячка, а хороший настроений! - От волнения профессор заикается, говорит неправильно. - Сей день поутру мне надобно быть во дворце. Матушка-императрица меня принять желали...
      - Ух ты! - Прохор всплескивает руками. - Дожили, значит, дожили... Слава те, господи!
      - Дожили. - Гмелин усаживается в кресло и приказывает: - Мундир! Да не забудь, проверь, готова ли карета?
      - Да, да... А то как же! - Слуга второпях хватает то мундир, то щетку, а затем убегает.
      Гмелину нравится этот утренний переполох. Помнится, в детстве так же суетилась матушка, собирая его в гости. И так же, в предчувствии чего-то неожиданного, таинственного и чудесного, замирало сердце.
      Наконец все улажено.
      Прохор одергивает на ходу кафтан, бросается открывать дверцу кареты.
      Карета старая, потрескавшаяся, но Гмелин ничего не замечает. Он приветливо кивает кучеру:
      - Во дворец еду!
      Громыхая, дребезжа, позванивая колокольчиком, карета не спеша катится по прямым улицам Санкт-Петербурга.
      Гмелин смотрит в окно.
      Санкт-Петербург - Северная Пальмира. Петр I мечтал, чтобы его город напоминал Амстердам или Венецию. Но Петербург похож только сам на себя. И здесь есть палаццо. Великолепное палаццо графов Строгановых, построенное знаменитым Растрелли, но это отнюдь не венецианский дворец. Гмелин видит не только его красоту, но и диспропорцию - окна второго этажа слишком узки, близко поставлены и никак не гармонируют с широкими зеркальными проемами первого. Однако это вовсе не портит дворец, напротив, придает ему выражение ироническое и надменное. Сей дом - дом не венецианца, а русского барина и мужика одновременно.
      Профессор невольно улыбается. Он вспомнил один из столичных курьезов. Дабы остановить бегство обывателей из сего места и увеличить народонаселение, царица Анна Иоанновна приказала всех бродяг приписывать к Санкт-Петербургу. В некотором роде он тоже приписанный. Среди профессоров, адъюнктов, академиков мало дворян. Семен Котельников, высшей математики профессор, - солдатский сын, деревень и крестьян не имеет. Алексей Протасов, анатомии профессор, - из солдатских детей. Самуэль Гмелин - из лекарских детей. Но именно они - солдатские, рыбацкие, лекарские дети - и делают славу России.
      Вот наконец и долгожданный дворец. От волнения у Гмелина замирает дыхание, но он берет себя в руки.
      Аппартаменты императрицы. Ученый склоняет голову.
      - Так это вы? - говорит ему полная и величественная женщина, неожиданно появившаяся из-за портьеры. - Наслышаны мы о вас, батюшка, наслышаны! Так вы, значит, собираетесь дать описание земли нашей? Похвально. И я и мой сын науку почитаем. От сего предмета и государству и людям польза немалая.
      - Я счастлив, ваше величество. Долгие годы... - Гмелин хочет еще что-то сказать, но, взглянув на государыню, теряет дар речи. Быть может, зачитать прошение? В нем все указано: необходимость географической науки, обширность государства нашего. Еще со времен Ермака составлялись "скаски" и челобитные разными землепроходцами. Казаки, солдаты, служилые люди на свой страх и риск отправлялись в неизведанные земли. Многими из них, такими, как Семен Дежнев да Иван Москвитин, обширные земли пройдены. А ныне необходимо создать описание земли Российской, а то бог знает по каким книгам дети учатся. Ибо, как говорил знаменитый историк и географ Татищев, "понеже оные частью неполны, частью неправдами и поношениями наполнены, их переводить или в школах употреблять более вреда, нежели пользы".
      Гмелин опускает глаза, старается скрыть улыбку. Он вспомнил, как недавно сам инспектировал одну гимназию. На вопрос учителя, где Черное море, ученик ответствовал: "Там, где земля черная". И указал на Малороссию.
      Екатерина приходит ему на помощь:
      - Так что вы сказали, сударь?
      - Простите, ваше величество. Еще будучи студентом, я мечтал о путешествии, ради сего упорно учился...
      - И вот ваша мечта исполнилась. Не так ли? - Государыня милостиво кивает ему, но в ее голосе звучат нотки недоверия. - А вы знаете, одного желания мало. К сему необходим опыт. И насколько я полагаю, его у вас пока мало.
      Профессор снова теряется. Надо пояснить государыне. Сказать, что у него все продумано, что на основе предложения Ломоносова ныне он, Гмелин, и Паллас написали инструкции для двух экспедиций. После обсуждения в Академии решено было составить одну общую "Инструкцию для отправленных от Императорской Академии в Россию физических экспедиций".
      Ученый с поклоном протягивает императрице бумагу, и она не торопясь читает:
      "Изыскания и наблюдения разъезжающих испытателей натуры касаться должны вообще до следующих предметов, а именно:
      1. До естества земель и вод, которые на пути найдут.
      2. До избрания, по которому каждая необработанная земля или ненаселенное место уповательно с пользою назначено быть может к хлебопашеству всякого рода хлеба, к сенокосам, лесным угодьям...
      3. До экономии населенных мест...
      4. До описания особливых болезней, в той стране обыкновенно случающихся...
      5. До размножения и исправления скотных заводов, а особливо для шерсти...
      6. До употребления способов, как ловить рыбу вообще, так до звериных промыслов...
      7. До изобретения полезных родов земель, солей, каменных угольев..."
      Не дочитав инструкции, Екатерина возвращает ее Гмелину:
      - А я вижу, вы русский язык отменно выучили.
      - Как же? - Профессор говорит теперь горячо: - Россия - моя вторая родина. Она дает мне честь и славу. Могу ли я на чужом языке изъясняться?
      - Правильно. - Екатерина одобрительно улыбается. - Вот мы с вами немцы, а толкуем по-русски. Почему? Поняли?
      Гмелин кивает и кланяется.
      - Так куда думаете путь держать?
      - Вначале Тверь, Москва, Воронеж... потом Астрахань и Персия.
      - Персия, - задумывается Екатерина, - Персия... Туда вам еще рано. По России вначале. А там посмотрим. Даст бог, дадим свое соизволение...
      Государыня исчезает так же внезапно, как и появилась.
      Вскоре после разрешения императрицы и Петербургской Академии в 1768 году профессор Самуэль Георг Готлиб Гмелин отправился в путешествие.
      * * *
      Гмелин ехал из Петербурга через Новгород, Старую Руссу, Валдай, Вышний Волочек и Тверь до Москвы. От старой столицы - через Тулу и Липецк до Воронежа. Из Воронежа - по левому берегу Дона к Волге. Там вниз по матушке-Волге до торговой рыбной Астрахани. А от Астрахани до Персии рукой подать.
      В Воронежской губернии ученый сделал весьма важное открытие. В просторных и безлюдных степях, которые занимали здесь большое пространство, экспедиция повстречала табун диких лошадей. "Крупноголовые дикари" эти вытаптывали и поедали посевы, поэтому крестьяне вели с ними постоянную борьбу, устраивали облавы. В одной из таких грозных облав путешественник принял участие и в своих записях дал подробное описание дикой лошади: "Дикая лошадь ростом ниже домашней, имеет крупную голову, длинные уши и короткую гриву. Шерсть ее мышиного цвета. Бегает она с несказанной скоростью, стадом предводительствует жеребец. Пойманная лошадь трудно приручается к домашним работам. Тяжело переносит неволю и часто погибает, не прожив и года".
      Однако на дальнейшее путешествие было необходимо разрешение императрицы. И Гмелин вновь обратился к государыне:
      "Имею я счастье первую часть моего путешествия повергнуть к стопам Вашим. Через сии труды надеюсь я показать, что я по ревности моей старался всевозможным образом соответствовать намерению и повелению Императорской Академии, равномерно и моей должности. Но сходство мест, через которые я проезжал, малую подает надежду к многоразличным открытиям. Важнейшие новости уповаю впредь сообщить: особливо, чтобы Ваше Императорское Величество всемилостивейше соблаговолили дозволить мне, чтоб на текущий год объехать западный берег Каспийского моря даже до внутренних пределов. Там я надеюсь открыть неизвестные чудеса естества.
      История света прославляет уже теперь имя Вашего Императорского Величества, которое в летописях естественной истории столь же будет бессмертно".
      Императрица соизволила дать разрешение, и в 1770 году 8 июля путешественник, с помощью графа Орлова экипировав экспедицию, двинулся в Персию.
      Глава II. К НЕВЕДОМЫМ ПЕРСИДСКИМ БЕРЕГАМ
      Итак, Дербент. Дербент - это уже Персия, загадочная, неведомая страна. Названия ее городов и провинций напоминают названия сказочных цветов, фруктов. Ширван, Дербент, - кажется, слова эти имеют запах. Впрочем... Гмелин оглядывается. И правда, в его каюте цветы. Ширванский хан Фет Али прислал их ему в подарок.
      - Шлюпка подана! - с этими словами в каюту входит Охотников.
      Гвардейский поручик, он недавно пристал к экспедиции. Знакомые Гмелина очень просили за него. Поручику необходимо было срочно покинуть столицу: любовь, дуэль... Начальник экспедиции пожалел молодца.
      - Зачем спешить, Самуэль Готлибыч, авось не на пир, - успокаивает Охотников.
      - Кто знает, сударь!
      Гмелин торопливо собирает книги и невзначай задевает букет. Алые лепестки, вспорхнув словно бабочки, опускаются на сюртук.
      Они выходят на палубу: наконец-то Гмелин увидит персидский город, волшебные дворцы, сады, мавзолеи. Но постепенно радость путешественника гаснет: мрачные башни предстают перед ним, а над башнями и толстой крепостной стеной - горы и серое небо.
      Гмелин не спеша обирает с сюртука лепестки, припоминает: "Дербент город каменный, белый. И того города Дербеня, море огорожено каменными плитами, и тут лежат мученики. А басурманы сказывают, что русские и кто ни ездит, ходят к ним прощаться".
      Когда-то эту бумагу Гмелин нашел в государственном архиве среди древних пожелтевших фолиантов. В свое время она весьма его поразила. И теперь вновь при виде сих каменных развалин он вспомнил: "Ходят к ним прощаться"...
      - Прощаться, - повторяет Гмелин. - Видно, надо проститься с мечтами о прекрасной Персии.
      Ученый грустно улыбается. Так же грустно будет он улыбаться, пробираясь по узким и грязным улочкам города. И совсем печально улыбнется в ханском дворце.
      Да, ханский дворец походит на волшебный корабль, но чем пышнее дворец, тем беднее кажется остальной город.
      Ничто не может потревожить покой хана. Владыка полудремлет. Длинная, изогнутая, как змея, трубка с кальяном дымится в его зубах. Тряхнув головой и прогнав на миг дрему, он с трудом приподнимает синеватые, мглистые веки.
      Хан ждет - Гмелин кланяется.
      Речь владыки цветиста, медлительна:
      - Благословен путник, явившийся в великую страну аллаха. Что желают знать и ведать его душа и сердце?
      Гмелин понимает велеречивость знатного вельможи лишь дань этикету.
      Путешественник в подробностях объясняет хану цель своего визита:
      - Я имею честь быть посланным ее императорским величеством для изучения местности в географическом отношении, для изыскания и исследования средств к удобрению степей, сыскания способов к размножению скота, к разведению пчел и шелковичных червей. Для исследования и изыскания...
      Хан молча слушает, зевает, а сам между тем думает: "Когда же наконец чужестранец кончит?"
      Но вот хан не выдерживает: поднятая кверху рука прерывает доклад Гмелина.
      - Спроси, спроси! - кричит он толмачу. - Этот сумасброд вправду знахарь? - И, не дождавшись ответа, хан тычет длинным перстом в свою бородатую щеку.
      Большая, похожая на яблоко опухоль зреет на ханской щеке. Гмелин пристально смотрит в глаза владыке и, склонив голову, произносит:
      - Если хан мне дозволит...
      Хан благосклонно дозволяет.
      В пестром халате вкатывается слуга, в изумлении раскрывает рот и застывает на месте: "О великий Аллах! Чудеса творятся на свете: голова, несравненная голова Фет Али вертится в руках чужестранца!"
      - Пиши! - резко и повелительно бросает хан прислужнику.
      Прислужник старательно выводит причудливые восточные письмена.
      - Дабы излечить опухоль Фет Али-хана, я, профессор Императорской Академии наук Гмелин, предлагаю... - перечислив все необходимое, что следует делать, чтобы опала опухоль, путешественник умолкает.
      Хан милостиво кивает ему на прощание.
      Поклоны, поклоны, поклоны... Они сопровождают ученого до самых дверей. Точно большие маятники, качаются головы немых вежливых слуг.
      "Болванчики!" - думает Гмелин.
      В детстве мать подарила ему на рождество шкатулку, и точно так же, окончив коротенький менуэт, кланялись серебряные танцоры - болванчики. Однако не слишком ли он шутит? Наверное, во время этой тягостной аудиенции он тоже немного походил на одного из таких "болванчиков".
      Дон... дин... дон... - высоко на башне бьют ханские часы. Четыре часа. Визит окончен.
      Словно тяжелые арбы, медленно потянулись дербентские дни. В жару команда обычно спит, а ученый часами бродит по пыльному и душному городу. Вот стена, построенная Александром Македонским. А за той стеной, что идет поперек города, жили в древности греки. Могильные памятники хранят их имена. В канун Нового года женщины украшают могилы цветами, одаривают нищих, долго молятся. Да ниспошлет им аллах счастья.
      Вечерами при свете свечи Гмелин обстоятельно записывает дневные наблюдения: "Сегодня обследовал Дербент. Около города на высокой стене находится укрепленный замок. Это резиденция хана. Весь город окружен каменной стеной. Вследствие отсутствия гавани и подхода судов торговля в Дербенте развита слабо..."
      "Замок Дербентский, - писал далее ученый, - есть собственно большая цитадель, поблизости которой на находящихся там возвышениях есть еще и другие, а особливо к приморской стороне, меньше, видом различные. В нее ходят через большие, железными листами крепко обитые ворота, против коих находится узкая, по горе построенная улица, ведущая к ханским покоям, а по левую руку примечается вход в ханский двор, который весьма пространен, видом четвероуголен и обнесен крепкими каменными стенами... Подле замка к городской стороне под горою стоят еще некоторые строения и с сводами сделанные башни, в коих порох и артиллерийские материалы сохраняются".
      Заинтересовал путешественника и дербентский водопровод: прямо в скалах вырублены искусные канальцы, несущие неизвестно откуда воду в подземные каменные водохранилища.
      Совершенно случайно Гмелин обнаружил в огороде новое для ботаника растение - нохотту, - похожее на горох, и в подробностях описал его. Описал также впервые увиденное им лох-дерево, а также макообразную огородную культуру - чернушку. И указал на то, что здешние места представляют собой "вожделенное место для ботаника".
      Говоря о бедствиях и нищете дербентцев, ученый заключает: "...весь Дербент желает, чтобы возвратились те счастливые времена, в которые Ширван был под скипетром Российским".
      За окном слышен разговор казаков:
      - Вась, - просит кто-то, - а Вась, расскажи, как ты за персиянкой-то...
      - Отстань, - ворчит Вася.
      - Вась, а Вась, расскажи ужо в последний...
      - Ладно, - соглашается наконец Васька. - Значит, у ручья я ее впервой встретил. Ну, скажу вам, братцы, цветок! Брови дугой... А глаза!
      Васька на миг умолкает.
      - Вот и повадился я к ручью-то ходить. Стою, любуюсь... А она кувшин на голову поставит и идет. И как идет, братцы! Качается словно тростиночка на ветру.
      - Вась, - встревает кто-то. - А она что?
      - Что она... Она тоже нет-нет да и остановится. Неделю целую, почитай, я к ручью ходил. А тут как-то пришел - нету моей персияночки. Туды-сюды. Где моя ягодка подевалась? А из-за пригорка ба-бах! Чуть на тот свет не отправили...
      - Вась, а может, то не персиянка, а татарка?
      - Сам ты татарин! - взрывается Васька. - Я татар с первого раза узнать могу. Наперво у них лицо круглое и глаза косят.
      "Наперво лицо круглое и глаза косят", - непроизвольно записывает Гмелин. И тут же, опомнившись, размашисто перечеркивает написанное. Прочитают в Академии такое - за животы возьмутся. И, стараясь не слушать более разговор казаков, пишет далее строго и обстоятельно: "Населения в Дербенте четыре тысячи. Сиречь среди них народы разные, как-то: татары, армяне, персы. Подле города они разводят траву. Из травы сей готовят краску, именуемую хной. Оной хной персы красят бороды. Отчего здесь у всех бороды красные... Хлеба здесь сеют весьма мало, которого и для самой необходимости недостаточно. Для того здесь мука с превеликим барышом продается, и охотно покупают куль по семи и десяти рублей, часто и того дороже... А животных водится очень много, зайцев, кабанов, диких коз, лисиц, медведей и волков".
      Голоса на улице смолкают. Мягко ступая, кто-то входит в дом. Гмелин отрывается от дневника, поднимает глаза и видит в дверях красного, лукаво ухмыляющегося перса.
      - Наш хан и повелитель... - гортанно произносит перс и выуживает из халата мешок. Молча кладет на стол.
      Гмелин не спеша считает деньги. Сто рублей мелкой персидской монетой. Если бы ученый имел право, он непременно сказал бы: "Ваш хан просто дурень". Разве может он, член Императорской Академии, начальник большой экспедиции, принять ханскую подачку?
      Прикусив губу, Гмелин возвращает деньги. "Конечно, владыка обидится. Но аллах с ним! В конце концов, я ведь не какой-то заезжий медик. Я прежде всего - представитель великой державы Российской".
      "Державы Российской..." - в который раз выводит он в дневнике эти торжественные строки. Но, к сожалению, "держава" пока мало помогает ему.
      Итак, дописана последняя строка. Завтра снова в путь, теперь уже по суше в глубь чужой страны. Гмелин кладет перо, зовет Охотникова.
      - Они тоже пишуть... - докладывает казачок Федька.
      "Пишуть... - Лицо путешественника внезапно светлеет. - Значит, у экспедиции будет и иной дневник. Наверное, более веселый..."
      Глава III. ПИСЬМО НА РОДИНУ
      Дорогая моя Наденька! Бесценный и единственный друг мой!
      Наконец-то, закончив дела дневные, могу спокойно поведать Вам о том, что случилось со дня отбытия моего в Персию. Прежде всего спешу сообщить, что я жив и здоров. Правда, на минувшей неделе было занемог, но, благодаря заботам и стараниям господина Гмелина, бог даст, теперь болезнь меня оставит совсем.
      Письмо Ваше, кое я успел получить в Астрахани, чрезвычайно меня утешило. Так живо напомнило мне оно мою прошлую жизнь, Петербург.
      Наденька, вы спрашиваете меня о причине моего столь внезапного отъезда. Не может быть! Неужели вам до сих пор ничего не известно?
      Клянусь вам, я не виноват, не я хотел этой дуэли. Произошло все случайно.
      Когда я входил в гостиную к Осиповым, господин Н., не заметив меня, изволил непочтительно отозваться о Вашей матушке. Я заставил его повторить свои слова и дал ему пощечину. На другой день мы дрались.
      Вы знаете, Н. - известный дуэлянт и бретер. К сожалению, он близкая родня князю Михаилу и ему всегда все сходит с рук. Но меня-то, я знал, не помилуют. Тем более, тяжелое ранение соперника... И я уехал. Сами секунданты помогли мне в этом. Один из них дал мне рекомендательное письмо к господину Гмелину, начальнику персидской экспедиции.
      Итак, Ваш покорный слуга теперь член научной экспедиции. Начальник мой - человек молодой. И для меня сейчас он не столь начальник, сколь друг.
      Гмелин невелик ростом, худ телом. Высокий лоб, твердый подбородок, пышные бакенбарды, но губы... губы совсем детские.
      Как все ученые, Гмелин немного рассеян, в обхождении же весьма вежлив. Люди его чтут и любят, при случае же, однако, не прочь подшутить над его слабостями. Но господин Гмелин, к чести его сказать, не обижается. Нрава он самого незлобивого, но в то же время твердого. В том я не однажды сумел убедиться.
      Конечно, Гмелин человек далеко не светский. Однако беседы с ним меня поражают. В них всегда виден острый ум, а вместе с тем душа чувствительная и нежная.
      Не скрою, Наденька, я рассказал ему все о нашей любви. Гмелин с чувством пожал мне руку. Вот уж, признаться, никогда не думал, что где-то в далекой Персии встречу родственную мне душу и сердце.
      Помните немецкого дипломата графа С.? Как тогда в гостиной Вашего батюшки он говорил о Персии? Райские птицы, райские сады, венчающие горы.
      Смею Вас уверить, ничего подобного здесь нет. Горы большею частью голы. Кое-где по ним, как гнезда ласточек, лепятся дома, по-восточному сакли. Снизу сакли похожи на лестницы, и по сему поводу казаки наши шутят: персы живут под лестницами. Выше саклей на горах снег. Снегу много, и его следует опасаться. Однажды на наших глазах был обвал. Персидскую повозку вместе с возницей накрыло снегом, она несколько раз перевернулась и с превеликим шумом сверглась вниз. Спасти ямщика, безусловно, никто не смог.
      Да, кстати, о здешних повозках и ямщиках! Ямщики, как правило, попрошайки. Экипажи тоже оставляют желать лучшего. Они скрипят так, что, право, нет никакой возможности в них долго ездить.
      Теперь мы большей частью передвигаемся верхом. Я в том трудности никакой не испытываю, зато моему начальнику сие занятие кажется не из приятных. Во всяком случае, в первый день Гмелин так и не мог сам слезть с лошади. Тем не менее, несмотря на многие неудобства нашего путешествия, мы продолжаем идти вперед. Сегодня поднимемся в гору, а завтра будем спускаться вниз.
      По ночам я иной раз просыпаюсь, долго не могу заснуть и прислушиваюсь к звукам. На протяжении часа-другого они сменяются один за другим. Порою поднимут отчаянный гвалт потревоженные кабаном стада гусей и казарок. Почуяв лакомую добычу, с воем отправляются на промысел стаи волков, то внезапно заревет выпь. Далеко по камышам летит этот страшный крик в ночи. Не на шутку перепуганный криками и свистом птичьих крыльев, отрывисто мекнет козел, сорвется с места, поскачет и каменным истуканом застынет где-нибудь на краю пропасти. Легонько тявкнет лисица, смекнув, что лебеди опустились на ближнюю поляну. Плутовка прижмется брюхом к земле и, хоронясь кустами, поползет охотиться за гордой и сторожкой птицей.
      Ближе к рассвету громко перекликаются фазаны. Стряхивают с крыльев ночную дрему, выбегают на тропы. Молодые петухи воинственно выгибают хвосты, шеи и наскакивают друг на друга. Происходят подлинные фазаньи дуэли.
      Однажды я видел, как персы охотятся за кабанами. Они ходят по рынку, по рыбным и мясным рядам, и громким свистом созывают голодных, бездомных дворняжек. Собаки сбиваются в стаю и направляются за охотниками в чащу. Всю дорогу персы гремят, свистят, улюлюкают... Затем, подняв зверя где-нибудь в густых камышах, псы облаивают его.
      На клыкастого, обезумевшего от страха секача набрасываются разом десятка три злющих псов. Дворняги гонят его на лаз, где заранее схоронились в засаде охотники. А те уж со взведенными ружьями, затаив дыхание, давно поджидают страшного зверя. Далее все зависит от меткости и проворства стрелка. А не то раненый, обезумевший от боли и гнева секач может броситься на охотника. Тут уж подлинная беда! Кабан сбивает его с ног, рвет клыками и начинает в гневе топтать. Словом, впечатлений хоть отбавляй!