Что случилось с Кэлом Муни? – гадали соседи: какой-то он странный, только молчит и улыбается. Хотя они всегда были со странностями, эти Муни. Старик, говорят, имел в родне поэта, а поэты, известное дело, все немного не в себе. Теперь и сынок пошел по стопам. Странно, как меняются люди, не так ли?

В этих толках была доля истины. Кэл знал, что он изменился. И, может быть, вправду немного спятил. Когда он глядел по утрам в зеркало, он видел в своих глазах нечто, что отпугивало кассира в супермаркете или ту женщину, что пыталась заговорить с ним в очереди к окошку банка.

– Вы живете один?

– Да.

– Вам, должно быть, нелегко одному в таком большом доме?

– Нет, не очень.

Потом он не смог удержаться и добавил: «Я люблю пыль». Ответом был удивленный и слегка испуганный взгляд. Да конечно, он превратился в Чокнутого Муни.

На этот раз он ничего не забывал. Слишком многое в его душе осталось в этой потерянной Стране чудес. Забыть ее – означало забыть себя.

Радости эти воспоминания не вызывали. Сильнее всего он чувствовал боль и горечь потери, настолько сильно, что не мог вспомнить толком случившееся в Круговерти. Битва на Узком Мосту, а потом – какие-то бессвязные образы, бурно расцветающая и гибнущая жизнь, пуля, ударяющая ему в плечо, и красный туман в глазах.

Остальное было для него загадкой.

Он знал, что нужно как-то отвлечься от своей печали, иначе она поглотит его, как Брендана. Поэтому он начал искать работу и в начале июля устроился в пекарню. Платили там не очень хорошо, но работа ему нравилась – она была противоположностью его прежней работе в страховой компании. Здесь не было никаких подсиживании и продвижений по служебной лестнице, только мерный труд у печей. Он нарастил мускулы и питался в основном горячим хлебом.

Но это не могло надолго отвлечь его от недавних событии. Вернувшись с работы в свой одинокий дом, он снова и снова вспоминал Фугу и мучился от этого.

В середине июля появилась Джеральдина. Вошла в дом, как будто ничего не случилось. Он был рад ее приходу. Теперь, правда, она не осталась у него, но приходила почти ежедневно, помогая по хозяйству.

Недель пять она не задавала ему никаких вопросов, но потом начала с совсем неожиданного:

– Мне говорили, что у тебя были неприятности с полицией.

Он сидел в старом кресле Брендана у окна, а она расположилась на диване с кипой журналов.

– Я им сказала: мой Кэл не мог сделать ничего такого. Ты просто попал в беду, ведь так? – она взглянула на него, явно ожидая ответа. Не дождавшись, она продолжала:

– Я не понимаю, что тогда случилось, Кэл, и, быть может, лучше мне и не знать. Но, – она подняла на него глаза, – раньше ты никогда не разговаривал во сне.

– А теперь?

– Все время. Говоришь с какими-то людьми. Иногда смеешься, иногда кричишь. Ты ведь был где-то, правда? Видел что-то, чего никто не видел?

– Я об этом говорил во сне?

– И говорил тоже. Но, прежде всего, ты так выглядишь. Понимаешь?

Сказав это, она снова уткнулась в журнал, перелистывая страницы.

Кэл вздохнул. Она так добра с ним; нужно попытаться ей объяснить, как это ни тяжело.

– Хочешь, чтобы я рассказал?

– Хочу.

– Ты не поверишь.

– Все равно расскажи.

Он кивнул и начал рассказ с самого начала:

– Я видел Страну чудес...

У него ушло больше часа на то, чтобы изложить ей в общих чертах то, что случилось с тех пор, как голубь вылетел из голубятни. Она слушала внимательно, иногда поглядывая на него, но в основном глядя в окно.

Когда он закончил, она долгое время молчала.

Наконец он сказал:

– Я же предупреждал, что ты не поверишь.

– Разве это важно?

– Да. Для меня важно.

– Но почему?

– Потому что я не хочу оставаться один.

Она улыбнулась и подошла к нему.

– Ты не один, – сказала она, и больше слов не требовалось.

Позже, когда они уже засыпали, она спросила:

– Ты любишь ее? Сюзанну?

Он ждал этого вопроса.

– Да. Не знаю, как это объяснить, но это так.

– Я рада, – прошептала она. Кэл не знал, правда ли это, но тоже был рад.

Потом они об этом больше не говорили. Ее отношение к нему не изменилось; она как будто выкинула из головы все, что он ей рассказал. Она так же приходила каждый день. Иногда они занимались любовью, с переменным успехом.

Лето прошло незаметно, и, не успели на щеках Джеральдины появиться веснушки, как уже наступил сентябрь.

Осень – лучшее время года в Англии, и эта осень, пришедшая в шлейфе теплых дождей, не была исключением. Город словно вернул былую таинственность под синими тучами, среди которых белыми штрихами метались прилетевшие с моря чайки.

Видя Королевство во всем его блеске, Кэл приободрился. Все чаще ему виделись среди туч знакомые лица, а в шорохе дождя за окном слышался неведомый код.

Он вспомнил про Энтони Вирджила Глюка, охотника за аномальными явлениями, и даже думал связаться с ним. Но время шло, а он лишь смотрел на небо, днем и ночью. Он даже приобрел маленький телескоп и наблюдал созвездия и галактики. Это был иной мир, не такой яркий, как Фуга, но не менее чудесный.

А в середине октября (точнее, 18-го, или, еще точнее, утром 19-го) ему снова начали сниться кошмары.

Через восемь дней после гибели Фуги остатки Четырех Семейств – не более сотни Чародеев, – собрались вместе, чтобы обсудить ситуацию. Хотя они выжили, радоваться было нечему. С исчезновением Сотканного мира они лишились своих домов, имущества, а многие – своих любимых. У них остались только чары, да и те сильно ослабли и никого не утешали. Чары не могли ни воскресить мертвых, ни скрыть их с глаз Королевства.

Так что же им делать? Одна из партий, возглавляемая де Боно, предлагала открыться людям. В самом деле, безопаснее всего в человеческом мире было находиться на виду у всех. Но многие возражали, говоря, что скорее умрут, чем станут просить милости у Кукушат.

Сюзанна не знала, кто из них прав. Конечно, многие люди отнеслись бы к Чародеям с интересом и сочувствием, но сколько это сочувствие продлится? Месяц, год? А потом про них забудут, и они вновь станут мишенью.

Споры разгорались все жарче. Один из собравшихся, мужчина с серым усталым лицом, предлагал в первую очередь отомстить Шэдвеллу.

– Нам все равно конец, – говорил он. – Так посмотрим напоследок, как подохнет эта сволочь.

Раздались голоса, протестующие против такой обреченности, но мужчина, повысив голос, продолжал:

– Мы все умрем. Так не лучше ли успеть отомстить тем, кто это с нами сделал?

– Мне кажется, сейчас не время для вендетты, – сказал Нимрод. – Нужно подумать о будущем.

Некоторые иронически засмеялись, но всех заглушил голос мстителя.

– Какое будущее?!Погляди на нас! – все потупились; они знали, что представляют собой жалкое зрелище. – Мы последние из Чародеев. У нас не будет потомков, и вы это знаете. Так что хватит болтать о будущем.

– Но это не так, – попробовала возразить Сюзанна.

– Тебе легко говорить.

– Заткнись, Хэмел! – крикнул Нимрод.

– И не подумаю!

– Она здесь, чтобы помочь нам.

– Хватит с нас ее помощи! – взвизгнул Хэмел.

Многие поддержали его пессимизм.

– Она Кукушонок! – закричал кто-то. – Пусть убирается к своим и оставит нас в покое!

Сюзанне жутко хотелось и вправду уйти, чтобы не выслушивать оскорбления. Но она должна была остаться, ради Нимрода, де Боно и других, кто сохранил еще здравый смысл. К тому же она понимала, что в их словах есть доля истины. Она потеряла только свою мечту; они потеряли весь мир.

Новый голос вмешался в спор. Она удивилась, услышав его: это была Аполлина.

– Я не собираюсь идти на смерть ради кого-либо, – сказала она. – И особенно ради тебя, Хэмел.

Она напомнила Сюзанне Иоланду Дор в Доме Капры. Всегда находилась женщина, защищающая жизнь.

– А Шэдвелл? – спросил кто-то.

– А что он? Хочешь убить его, Хэмел? Ладно, я подарю тебе лук со стрелами.

Некоторые рассмеялись.

– У нас нет детей, – сказал Хэмел. – Ты сама, сестра, не выглядишь способной к деторождению.

Аполлина повернулась к нему.

– Хочешь попробовать?

– У меня есть жена, – скривился Хэмел.

Аполлина сделала непристойный жест, и он плюнул в ее сторону. Она плюнула в ответ, куда удачнее. Он с криком ярости бросился на нее, кто-то вмешался, и цивилизованные дебаты закончились.

Сюзанна с тяжелым сердцем наблюдала, как Нимрод пытается утихомирить собрание. Ей нужно было о многом поговорить с Чародеями, о многом их спросить, но не в такой обстановке.

Хэмел с разбитым носом покинул комнату, громко проклиная Аполлину и Сюзанну. Две дюжины ушло вслед за ним.

У оставшихся не было никакого желания продолжать обсуждение. Кое-как договорились, что они укроются в безопасных местах и подождут зимы.

Сюзанна рассталась с Нимродом, объяснив ему, как найти ее в Лондоне. Она была совершенно измучена и хотела отдохнуть.

Просидев дома две недели, она поняла, что воспоминания могут довести ее до безумия, и вернулась к работе в студии. Неторопливый ритм гончарного дела успокаивал; к тому же, вылепливая горшки, она хоть как-то приближалась к творению миров, которое успела испытать, и по которому остро тосковала. Так ей удавалось сдерживать меланхолию.

Скоро на ее пороге возник Финнеган, такой же элегантный, и пригласил ее на ужин. Он не забыл о ней, пока с ней происходили все невероятные приключения, и она была благодарна ему за это. Однако, когда он предложил ей незамедлительно выйти за него замуж, она сказала, что не сможет стать женой банкира. На следующее утро он прислал ей букет цветов и записку: «Готов сменить профессию». С тех пор они виделись регулярно. Его манеры и дружеская теплота отвлекали ее от все еще появляющихся мрачных мыслей.

Иногда, хоть и редко, она встречалась с Чародеями. Они приносили неплохие новости. Многие из выживших устроились вполне благополучно.

Еще лучше было то, что Шэдвелл с Хобартом не появлялись. Ходили слухи, что Хэмел пытался разыскать торговца, но потерпел неудачу.

Что касается остатков его крестоносного воинства, то некоторые из них заслужили прощение сородичей. Другие, не выдержав разочарования, сошли с ума или даже покончили с собой. Она знала, что были и те, кто покинул Фугу, ни в чем не раскаиваясь и продолжая творить насилие. Но они не ушли далеко.

Она слышала и о том, что Кэл постепенно приходит в себя, но сама с ним не общалась. Отчасти она не хотела привлекать внимания врагов, но больше боялась непонимания. Между ними стояло слишком много, чтобы быть любовниками. Они видели вместе Небо и Ад, и соскользнуть после этого в житейскую рутину казалось невозможным.

Кэл должно быть чувствовал то же, поскольку не делал попыток разыскать ее. Да это было и не нужно: она и так постоянно чувствовала его близость. Иногда она жалела, что не может любить его, как обычные люди, но их соединяло большее, чем любую другую пару. Целый мир.

В середине октября ее работа приобрела новое звучание. По какой-то причине она забросила горшки и тарелки и занялась скульптурой, восхищающей ее новых почитателей.

Тем временем Финнеган нажимал на нее все настойчивей. Она думала, что в его характере есть нечто мазохистское – после полудюжины отказов цветы и приглашения в рестораны продолжали поступать с прежней аккуратностью.

Она много размышляла о том, какой из двух миров реальнее – тот, где существовала улыбающаяся Сюзанна, выпачканная в глине, или тот, где она стояла лицом к лицу с драконами. Конечно, так могут думать лишь Кукушата. Оба этих мира реальны, но иногда ей остро не хватало второй реальности. Обыденность мира, где она жила, порой становилась невыносимой.

Менструм в ней тоже успокоился, хотя в Королевстве были места, где он начинал волноваться, где она чувствовала биение неведомой силы под землей. Кукушата тоже ощущали эту силу, окружая такие места суеверным поклонением; некоторых из них стояли церкви.

Большую часть жизни она связывала власть с политикой или деньгами. Теперь она поняла, что истинная власть – воображение. Даже Финнеган, когда она просила его рассказать о своем детстве, как-то расцветал, и она видела, как ореол над его головой становился ярче. Тогда она вспоминала книгу Мими:

«То, что можно вообразить, неистребимо».

В эти дни она была даже счастлива.

Потом в середине декабря, хрупкий покой неожиданно взорвался.

В тот день, 17-го, землю сковало льдом. Сюзанна сидела у себя в студии, дрожа от холода в двух толстых свитерах и пыталась справиться с неподатливой глиной.

Тут к ней без предупреждения явилась Аполлина, вечная вдова, с головы до ног в черном.

– Нужно поговорить, – выпалила она с порога.

Сюзанна расчистила для нее место среди гончарного хаоса. Но она не села, а остановилась у окна, глядя в него, пока Сюзанна мыла руки.

– За тобой что, следят?

– Не знаю. Может быть.

– Хочешь кофе?

– Лучше чего-нибудь покрепче.

Сюзанна достала бутылку бренди и плеснула в чашку щедрую порцию. Аполлина осушила ее одним глотком и валила еще, потом спросила: – Ты видишь сны?

– Какие сны?

– Нам всем снятся сны.

Поглядев на нее, Сюзанна усомнилась, что она вообще спала последние несколько дней.

– Страшные сны. Похожие на конец света.

– И кто их видит?

– Кто их не видит? Все.

Она хлебнула еще бренди.

– Что-то должно случиться. Поэтому я здесь.

Сюзанна думала о двух вещах: означают ли эти сны нечто большее, чем наследство пережитых кошмаров, и если да, то почему она их не видит. Аполлина прервала ее мысли.

– Люди говорят, что это Бич. Что он возвращается. Он и в первый раз сначала появлялся в снах.

– Думаешь они правы?

Аполлина кивнула, одновременно глотая бренди.

– И что мы можем сделать?

– Не знаю. Они все сложили лапки и ждут. Меня это бесит. Как шлюхи, ждут, кто их употребит.

Помолчав, она продолжала:

– Кое-кто из молодых хочет вспомнить Древнюю Науку.

– Зачем?

– Чтобы покончить с этой дрянью!

– А это возможно?

– Один шанс из ста. Черт, я не знаю! Должны же мы были чему-то научиться за все эти годы. Некоторые отправились к местам, где заключена сила, попробовать разбудить ее.

– Через столько лет?

– Чары не стареют.

– И что они ищут?

– Знаки. Пророчества. Что-нибудь.

Она подошла к окну и потерла пальцем замерзшее стекло. Потом повернулась к Сюзанне.

– Знаешь о чем я думаю?

– О чем?

– Что ты что-то скрываешь от нас.

Сюзанна промолчала.

– Да, что мы больше всего вредим себе сами. Ты так думаешь и это правда. Ведь мы попались на удочку Шэдвелла. Во всяком случае многие из нас.

– А ты? – спросила Сюзанна.

– Я жила в Королевстве. Знаешь, я хотела вообще забыть о них. Но не смогла. Все же меня с ними слишком многое связывает. Я должна разделить их судьбу.

– Мы можем потерять все.

– Уже потеряли.

– Нет еще.

Увидев недоверчивый взгляд Аполлины, она рассказала ей все, что случилось с ней и Кэлом в Круговерти. Но ту это мало утешило.

– Мы хотя бы еще живы, – заключила Сюзанна.

– А что толку? Мечемся по Королевству, как загнанные звери, и ищем забытые чары.

– Так чем я могу вам помочь?

Взгляд Аполлины был почти ненавидящим.

– Пойми, я не враг вам, – мягко сказала Сюзанна. – Я сделаю все, что смогу.

– Ты хорошо знаешь этот чертов город?

– Более или менее.

Аполлина извлекла из кармана клочок бумаги.

– Здесь адрес.

– И где это?

– Солсбери. Там, задолго до того, как соткали ковер. Бич убил много наших. В основном детей. Может, там мне удастся что-нибудь найти.

Ее взгляд упал на полки, где сохли творения Сюзанны.

– А ты говорила, тебе не снятся сны!

Сюзанна оглядела статуэтки новыми глазами. Все они изображали человеческие фигуры, скорченные, будто охваченные огнем. Их лица были искажены страхом и болью.

Аполлина взяла в руки одну из фигурок.

– Ты видишь сны наяву, – заявила она, и это была правда.

– Очень похоже.

– На кого? – спросила Сюзанна.

Аполлина поставила трагическую маску обратно на полку.

– На нас всех.

Когда Кэлу впервые приснился кошмар, он спал один.

Начался сон на Венериных горах, где он бродил с тем жутким предчувствием несчастья, что даруют сны. Вокруг в призрачном свете танцевали или лежали в траве влюбленные пары; кто-то закричал, то ли от удовольствия, то ли предупреждая об опасности. В следующий момент Кэл уже бежал по склону, а за ним гналось что-то огромное и бесформенное.

Он кричал во все горло, но влюбленные не слышали его. Скоро трава вокруг начала дымиться, и пламя охватило танцующих, превращая их в черные обрубки. Ручейки огня заспешили к нему, и он побежал, чувствуя, как невыносимый жар пышет ему в спину. Тут Венерины горы исчезли, и он очутился на знакомых с детства улицах Ливерпуля. Была ночь, но фонари не горели, и он все время спотыкался о камни.

Преследователь был уже близко.

Кэл пытался найти укрытие, но все двери – даже его старых друзей, – были заперты, а ставни наглухо закрыты. Оставалось только бежать в надежде, что неведомый монстр потеряет его среди домов.

Он свернул на темную улицу, потом снова свернул и нырнул в арку в кирпичной стене. Почти сразу он понял, куда попал, хотя сена была почему-то была вдвое выше, чем прежде. Он стоял во дворе дома Мими Лащенски. Когда-то в другой жизни, он залез на эту стену и упал с нее – прямо в рай.

Теперь во дворе не было ковра и вообще ничего. Только он, скорчившийся в самом темном углу, да тяжелые шаги его преследователя.

Он почувствовал – не жар живого тела, а мертвый, безжалостный жар машины или, скорее, печи – печи, способной переплавить все добрые надежды мира.