- Кто там?- опросил из темноты Васька.
      - Похоже, тать здешний под запором томится, - отвечал догадливый Николка. - Тебя как кличут, дурья твоя голова?
      Человек молчал.
      - Да оставь ты его, - сказал Васька. - Места всем хватит. Лучше помоги воеводу устроить поудобнее.
      Ночью снова пришла Юма.
      - Эй? - Позвала она тихонько.
      - Я здесь, - отозвался Кытлым.
      - Ты готов? - спросила она.
      - Я на собираюсь бежать. Суксун прав - моя вина стоит смерти.
      - Согласие с лукавым жрецом подтверждает твой умысел против Голубой Змеи. Твое упрямство породило наше несчастье, из-за твоего глупого упорства пришли чужие люди.
      - Уходи! - рассердился Кытлым.
      Николка Семихвост толкнул в бок Ваську, тот, всхрапнув, проснулся, осторожно потрогал спящего воеводу, поправил тряпье в его изголовье.
      - Лопочут чего-то, - шепнул Николка.
      - Спи, не наше дело,- ответил Васька и повернулся на другой бок.
      Николка, однако, жадно вслушивался в звуки ночи.
      - Уйдем отсюда, - умолял Юма. - Я приготовила лошадей и еду.
      Доберемся до Большой Реки, и пусть она испытает тебя. Я сама крепко свяжу твои руки и ноги, сама столкну тебя с берега. Если ты виновен Большая Река примет жертву, если невиновен - вернемся обратно, ведь тебе нечего будет бояться. Тогда и я буду спокойно жить и уверенно смотреть в наше будущее.
      Кытлым долго молчал.
      - Как же выведешь меня? - спросил он наконец. - Из-за чужаков стража моя усилена.
      - Да, вчера был только один, он спал, как дитя, стоило только перешагнуть: - Юма вздохнула, жалея об упущенной возможности. - Сегодня будет груднее. Да еще эти чужаки. Что они делают?
      - Они спят, - сказал он уверенно.
      - Ты сможешь пробраться к двери, не разбудив их?
      - Да. Я хорошо знаю свою темницу.
      - Тогда жди у выхода. А я уже все придумала и приготовила. Знала, что ты согласишься. А если мы с тобой в согласии - все будет хорошо.
      Скоро Большая Река вынесет тебя на берег, и все узнают, что Кытлым из рода Голубой Змеи невиновен.
      Ватажники лежали неподалеку от входа, и Николка слышал, как за дверью, негромко и лениво переговаривались стражники. Голосов было три, четвертый воин, похоже, спал и тихонько при этом посапывал. А вдоль противоположной длинной стенки темницы - Николка тоже это слышал - осторожно пробирался невидимый человек. Никак, драчун бежать собрался, подумал ватажник и усмехнулся. Видать, востер парень, да только как тут сбежишь? С другой стороны, не зря же он лопотал о чем-то со своей: женкой? зазнобой? да кто их разберет:
      Улавливая тишайшее шорохи, Николка определил, что сополоняник их шел уже вдоль короткой стены. Вот он добрался до двери и затаился, дыша осторожно и сдержанно в трех шагах от ватажников.
      Юма, дочь охотника, выросшая в тайге, не боялась темноты и умела ходить неслышно. Для верности сделав изрядную петлю по лесным зарослям, она пробралась к дальней, обращенной к лесу стене сенного сарая. Чужие спали, из-за стены были слышны сонные вскрики и стоны, храп и сопенье множества людей. За углом переговаривались недремлющие дозорщики.
      Она неторопливо разложила принесенные с собой сухие ветки, перемешанные с большими лоскутами бересты, несколько мгновений подержала в ладонях горячий горшочек с углями. Кытлым не виноват, поэтому я должна спасти его, подумала девушка и медленно повернула горшочек мерцающим зевом вниз:
      Кыглым и Николка одновременно услышали, как где-то неподалеку сполыхнулся приглушенный крик множества глоток, как всполошились за дверью стражники, послышался топот, удаляющийся в сторону растущего крика, через несколько мгновений - глухой удар и стон поверженного.
      сразу после этого - обиженный плач отодвигаемого запора и сердитый скрип отворяемой двери.
      - Айда! - шепнула Юма, но Кытлым не двигался - железные руки чужака сжали его в железных объятьях.
      - Васька? - позвал Николка. - Тащи воеводу - уходим!
      - Я остаюсь, - послышался спокойный голое Петрилы. - Негоже воеводе бросать своих воинов. А ты беги. найди Невзора, может, еще успеете:
      - Успеем, будь уверен. Пошли, Васька!
      - А кто за хворым приглядит? - так же спокойно спросил из темноты Васька. - Засов задвинь, чтоб дольше не хватились.
      - Прощайте, братцы, не доминайте лихом!
      - С Богом! -напутствовал воевода.
      Пожар не успел разыграться, биары быстро раскидали горящие ветки, залили водой дымящуюся стену сарая, пинками и подзатыльниками успокоили полоняников. Когда улегся переполох, к храму прибежал Суксун в сопровождении сына.
      - Кто? - гневно спросил главный жрец.
      - Все хорошо,- пытался успокоить его один из воинов. - Огонь погасили, запоры на месте.
      - А это что? - Суксун указал на скорчившегося у дверей пристроя воина, который, схватившись руками за голову, тихонько стонал.
      - Откройте! - потребовал Суксун. Открыли дверь, осветили темницу факелами - двое полоняников мирно спали, но третий чужак и нечестивец Кытлым исчезли.
      - Кто тебя ударил? - Чермоз хорошенько встряхнул увечного дозорщика, тот застонал, но сказать ничего не смог.
      - Кто тебя ударил? - допытывался Чермоз.
      А Суксун внимательно смотрел на лежащую неподалеку толстую палку.
      - Тихо! - крикнул главный жрец. - Всем молчать!
      Суксун опустился на колени, закрыл глаза и замер. Вскоре воинам показалось, что главный жрец уснул, а через несколько мгновений любой из них мог бы поклясться, что посланец великого Йомалы на земле вовсе умер, и тело его превратилось в холодный камень.
      Но нет! Правая рука Суксуна шевельнулась, двинулась с места и медленно зависла над лежащей на земле палкой.
      - Юма: - с удивлением и пробудившейся ненавистью произнес главный жрец. - Юма. Кони. Где? Там: Нет! Туда: Они скачут гуда:
      Суксун очнулся, открыл глаза и с недоумением оглядел окружавших его воинов.
      - Ах, да! - он окончательно пришел в себя и выпрямился в полный рост.Чермоз! Они скачут к Большой Реке.
      - Не уйдут! - пообещал Чермоз, и вскоре конный отряд воинов устремился в погоню:
      Не зная дороги, Николка решил не отставать от бывшего своего сополоняника и его освободительницы. Но когда она привела беглецов к тому месту, где были спрятаны две лошади, ватажник понял, что за конными ему не угнаться. Не долго думая, он запрыгнул на одну из лошадей, и его спутникам ничего не оставалось, как вдвоем забраться на другую.
      - Не сердись на него, - оказала Юма, удобно устроившись в объятьях Кытлыма. - Он задвинул засов обратно, а это значит, что нас не скоро хватятся.
      Спасенный Куакар
      Когда-то племена южных вотов, которые зовут себя калмезами, занимали обширные пространства в междуречье Камы и Серебряной реки. С закатной стороны их владения почти достигали Кашана - одного из городов Великой Булгарии. Булгары называли соседей арами, а их земли, лежавшие поблизости от Какала - Арским полем. В те благословенные времена Куакар - священный город калмезов - находился в самой средине их необозримых земель.
      Но шло время, и под натиском воинственных чирмишей калмезский народ вынужден был отступать в восхожую сторону. Князья и верховные жрецы калмезов обращались с жалобами к великим ханам, но булгареких властителей не трогали беды одного из множества подвластных им народов.
      Когда хозяином куакарской Бадзым Куалы стал жрец Кылт, священный город калмезов стоял уже у самой границы с землями беспокойных чирмишских соседей. Нынешней весной куакарский князь Седмурш, измученный постоянными набегами, предложил верховному жрецу перенести Куакар в более тихое и безопасное место где-нибудь на берегах Калмез-реки. Кылт не принял предложение князя - добровольное отступление могло быть истолковано народом так, будто Инмар, Шундыр и прочие вотские боги отвернулись от калмезов и не хотят или не могут защитить их. Собственноручное сожжение Бадзым Куалы есть добровольное разрушение веры, а без веры нет народа.
      Князь настаивал: любой ближайший набег чирмишей может привести к падению города, к захвату и осквернению главного святилища калмезов, а это еще хуже. Кылт медлил, надеясь на лучшее, но лучшее не случилось. Напротив, в один из весенних дней прискакавший с закатной стороны гонец сообщил, что на город движется большое чирмишское войско.
      Князь Седмурш собрал своих воинов, вооружил всех пахарей, рыбаков, охотников и бортников, рядом с мужьями и братьями встали калмезские женщины. Когда куакарское войско вышло в поле за городом, вдали шевелилась уже большая туча пыли.
      Я предвидел это, думал князь Седмурш, сидя в седле лучшего своего коня. Я предупреждал и склонял упрямца к разумному шагу. Послушай он меня, чирмишам досталось бы безжизненное пепелище, а наша святыня и наши люди были бы спасены...
      Все это он хотел высказать Кылту, но верховного жреца не было рядом.
      А чирмиши тем временем приблизились, их было так много, что князю стало страшно. Кылт все не появлялся. Неужели он струсил, думал с горечью князь, неужели бросил город и спасается в одиночку?
      А чирмиши подошли совсем близко и встали против куакарского войска.
      Теперь можно было разглядеть их решительные лица с широко посаженными глазами, в которых, казалось, не было ничего, кроме желания битвы и жажды крови. Уже предводитель их начал медленно поднимать руку, чтобы направить своих воинов в бой:
      И тут появился Кылт: Он был не одан - рядом, опираясь привычно о длинный посох, шел неспешно вождь дзючей Доброслав. Он был стар, но крепок, седая борода укрывала его могучую грудь, грива густых и таких же седых волос клубилась над широкими лопатками. Вот он склонился к низкорослому Кылту и что-то сказал ему. Верховный жрец калмезов согласно кивнул и направился к князю Седмуршу:
      Дзючи уже несколько лет жили неподалеку от Куакара в небольшом селении на берегу Пышмы-реки. Они были хорошими соседями, мирно пахали землю, сеяли хлеб, разводили скот, охотились, бортничали и ловили рыбу. Их гончары лепили и обжигали красивую и прочную посуду, которая славилась далеко вокруг, вплоть до берегов Калмез-реки. Их кузнецы ковали серпы и плуги. служившие намного дольше калмезских, а подкованные ими лошади тянули вдвое больше поклажи. За работой дзючи пели такие прекрасные песни, что хотелось слушать их вечно.
      Казалось, что именно эти песни, смешиваясь с размоченной глиной и раскаленным металлом, делают горшки такими звонкими, а топоры и лопаты такими прочными и долговечными. А когда в праздник кто-нибудь из них начинал бряцать на удивительном рукотворном дупле с натянутыми поющими жилами - ноги сами пускались в пляс, хотелось еще сильнее любить всех, кто был близко и не близко, и еще искреннее благодарить великого Инмара и сына его Шундыра, которого дзючи звали веселым именем Ярило, - за дарованный ими мир и прекрасную жизнь в этом мире.
      Мудрый вождь дзючей Доброслав искусно лечил больных, не разбирая при этом ни своих, ни чужих. Лесные и полевые травы слушались его и отдавали недужным всю свою живительную силу. Он окунал новорожденных в лохань с водой, где кузнец закаляет раскаленное железо, и дети после этого росли крепкими, как это железо, и веселыми, как присказка кузнеца. Если же откуда-то издали приносили хворое, немощное, неудачно рожденное чадо, Доброслав укладывал его в печь на теплую золу, а обратно доставал сквозь большое хлебное кольцо, которое дзючи звали смешным словом колач. Малыш рождался заново, а зола-Огонь, круг-Солнце и хлеб-Земля делали его здоровым.
      Доброслав помогал всем, но решений своих, даже неоспоримо верных, никому не навязывал, - властью своей пользовался осторожно, в чужие дела не вмешивался, без зова ни к кому не являлся. Но в этот день он изменил своему правилу. С утра старца одолевали нехорошие предчувствия. Привычные дела и разговоры не могли отвлечь его от смуты, наседавшей на обеспокоенное сердце. И тогда Доброслав отправился в Куакар. В половине недлинного пути встретился ему испуганный Кылт. Он был так взволнован, что не мог положиться на гонца и сам отправился в селение дзючей. Успокоив калмеза словом и взглядом, Доброслав продолжил свой путь и вскоре вышел к тому месту, где стояли друг против друга два очень неравных числом войска.
      Издали заметив приметного старца, предводитель чирмишей остановил движение властной руки и с любопытством стал ожидать его приближения. Главный чирмишский воин не сомневался в своей победе и решил растянуть удовольствие, еще более подсластить его неожиданным развлечением. Сейчас старик начнет умолять о пощаде, предлагать какой-то жалкий выкуп: Можно и поторговаться для вида, можно притворно разжалобиться, как бы поддавшись на уговоры, и даже - это забавнее всего - дать приказ об отступлении, а потом, лихо развернувшись, на полном скаку смять и этого несуразного деда, и это разношерстное, вооруженное топорами и вилами войско, и этот плохо устроенный, почти неукрепленный город:
      Добролав приблизился и решительно воткнул посох прямо перед конем предводителя чирмишей.
      - Ты не тронешь город, - сказал он спокойно и уверенно. Речь его на чирмишском языке была не очень правильной, но воин все понял и громко расхохотался.
      - Почему же? - спросил он, просмеявшись и вытирая согнутым пальцем выжатую смехом слезинку.
      - Эта земля принадлежит калмезам, - напомнил Доброслав.
      - Но ты не калмез, я слышал это от многих. Ты тоже чужой в здешних краях.
      - Я пришел сюда с миром, и эта земля приняла меня, я врос в нее, как этот посох, мои боги подружились вотскими богами, мои люди стали братьями калмезов.
      - Я не боюсь ни твоих людей, ни твоих богов, - крикнул чирмиш.- Прочь с дороги!
      - Ты пришел с мечом, незванно и непрошенно, за твоей спиной огромная сила. но, клянусь Перуном, твой конь не сможет обойти моего посоха.
      - Мой конь ходит прямо, - чирмиш снова засмеялся и поднял плеть, чтоб хлестнуть скакуна и от слов перейти к делу.
      - Взгляни, - Доброслав поднял лицо к небосводу и указал рукой на облако, плывущее с восхожей стороны. Предводитель чирмишей бросил в небо веселый взор, и тотчас улыбка его погасла, он несколько раз ошарашенно. моргнул, прищурился и даже протер затуманившиеся вдруг очи, но то, что он видел, не исчезало, а, напротив, приближалось и увеличивалась в размерах выросшая из облака рука умело и крепко сжимала туго натянутый лук с настороженной стрелой, и острие этой стрелы было направлено прямо в его грудь.
      - Перун Сварожич бьет без промаха, - предупредил Доброслав и спокойно зашагал в сторону куакарского войска. Когда он приблизился к калмезам, сзади послышалось ржанье коней, встревоженные крики, топот множества копыт и человеческих ног. Доброслав оглянулся - чирмиши тронулись с места и спешно уходили в полночную сторону. Ни один из них не решился заступить за посох старого вождя дзючей, Вздохами облегчения и радостными взорами провожали их калмезы.
      - Ты указал ему на облако, - заговорил Кылт. - Я внимательно осмотрел его, но не заметил ничего необычного. Что же так напугало чирмишей?
      - Мир и спокойствие, - отвечал Доброслав, - это равновесие светлых и темных начал. Катящийся с горы камень не остановишь добрым словом, черную силу не отвратишь смирением и послушанием. Злой кулак перешибешь добрым кулаком, страх избудешь страхом.
      - Но облако: - начал было Кылт.
      - Они уходят, а это важнее всего, - уклончиво сказал Доброслав.
      Прошло время, и по земле разнесся слух, что чирмиши напали на страну северных вотов, разграбили селения Нижнего племени. Тамошний вождь Ларо не смог им помешать, а когда подоспела помощь из Ваткара, чирмиши убрались уже восвояси.
      Узнав об этом, верховный жрец калмеэов испытал двойственное чувство.
      С одной стороны, ему было жаль далеких вотских братьев. С другой - он радовался, что Куакару удалось избежатъ подобной участи, и благодарил богов, пославших такого хорошего соседа. Кылт возрадовался еще больше, узнав, что в селение Доброслава прибыла сотня новых дзючей. Если их вождь Неазор такой же добрый и мудрый, значит, Куакару не страшны никакие невзгоды.
      Милость Голубой Змеи
      Перед восходом солнца поднялся ветер. Он ровно и мощно дул с полуденной стороны, упрямо гнул непокорные вершины деревьев, упругими струями проливался на лесные прогалины, осыпая росу с листьев и трав. Казалось, именно он. этот могучий ветер, разбудил и вытолкнул на небо сонное светило, которое, постепенно просыпаясь и ободряясь, сияло все ярче и грела все жарче. И не было в мире ничего кроме Солнца, ветра и прекрасной утренней тайги, которая стремительно уносилась назад.
      Вскоре беглецы выбрались на знакомую Николке большую поляну, отгороженную редколесьем от Камы-реки. Здесь, на берету, Кытлым и Юма спешились.
      - А дальше что? - спросил Николка, хотя уже знал, куда ему следует двигаться. Молодые биары, кажется, забыли о его существовании. Они подошли к воде и долго стояли молча. Река была неспокойна. Могучее течение струящихся с полуночи вод встретилось в это утро с могучим полуденным ветром. И дети этой битвы -- крутые высокие волны - вовсю резвились меж лесистых берегов, сверкали на солнце, с шипеньем прыгали на бело-желтые пески и уползали обратно, утаскивая за собой мелкий прибрежный сор. И вся эта веселая и жуткая водяная толчея неостановимо уносилась вниз, а на смену ей сверху неизменно приходила такая же жуткая и веселая сутолока.
      - Неласково встречает меня Голубая Змея, - встревоженно сказал Кытлым, с трудом скрывая страх души.
      - Она бранится, - согласилась Юма, - но не держит на тебя зла.
      Посмотри, как весело играет она на пути своем, как ярко переливается ее чешуя. Голубая Змея не сердится на тебя, и скоро ты сам убедишься в этом.
      - Я готов, - оказал Кытлым и протянул вперед скрещенные руки.
      Николка теперь знал, что двигаться ему надо вниз по течению, но что-то не давало ему отправиться в путь немедленно.
      - Ага! - радостно воскликнул он.. разглядывая увесистый мешочек.
      привязанный к седлу его лошади. Мешочек этот заметил он сразу, еще в начале пути, но скачка отвлекла его, а вот теперь, когда спутники занялись какими-то своими непонятными делами, ватажник быстренько развязал тонкую веревочку. Так оно и есть - внутри лежали лепешки и вареная рыба.
      - Что ж ты, милая, медку не припасла? - бормотал Николка, уплетая снедь за обе щеки. - Я бы не отказался,, хотя, может, драчунишка твой медком и не балуется... Вот же повезло дурню - из темницы вызволила, еды напасла...
      Хорошенько подкрепившись, он решил залить сухомятку речной водицей.
      Чтоб не мешать спутникам своим, ушел подальше, выше по течению.
      Внезапно что-то как бы кольнуло его в левый глаз, что-то мелькнуло в шевелящейся дали нижнего плеса. Испив воды, взбежал на берег, пригаяделся - ничего. А что было-то? То ли отблеск волны, то ли птичье крыло...
      - Эй! Эй! - всполошился Николка и, не разбирая дороги, во всю прыть припустил к тому месту, где стояла девушка.
      Не внимая крикам чужака, Юма решительно толкнула крепко связанного Кытлыма, и течение подхватило его.
      - Ты что, девка, сдурела? - закричал, подбежав к ней, Николка, Юма резко и грубо оттолкнула его и быстро пошла по берегу, не спуская глаз с Кытлыма. Волны играли его телом, как радостное дитя забавляется новой игрушкой. Кытлым то всплывал, то погружался, иногда его переворачивало на спину. и тогда над водой виднелись связанные крестом руки.
      - Зачем выручала, зачем лепешки пекла, коли сама же и топишь? причитал Николка, не отставая от молодой биарки. - Эх!
      Он скинул рубаху, сапоги и в одних портках сиганул в реку. Быстро догнал тонущего, схватил за волосы, потащил к берегу. Биар, извиваясь всем телом, заорал густым обиженным голосом, потом, извернувшись угрем, вцепился зубами в николкину руку.
      - Ты что. дурья твоя голова? - осерчал ватажник. - Я же тебя не топлю я тебя спасаю!
      Николка перевернулся на спину, притянул: биара за волосы, втащил непокорную голову себе на грудь, второй рукой придержал зубастую челюсть. Так и плыл на спине, подгребая ногами в намокших портках.
      - Обожди, дурья твоя голова, выберемся на берег, я тебе зубы-то посчитаю. У тебя. похоже, много лишних, коли цапаешь ими хорошего человека...
      Доплыв, наконец, до мелководья, Николка встал на песчаное дно, взгромоздил на себя биара и тяжело пошел к берегу. Связанный парень больше не сопротивлялся, безвольно обмяк и кулем лежал на широком плече ватажника.
      По прибрежному песку бегала разгневанная девушка. Вдруг она остановилась, прислушалась к стала осторожно подниматься по уклону берега. Сбросив биара на песок, Николка облегченно вздохнул и начал неспешно развязывать веревки. Парень лежал смирно и безучастно, отрешенный его взгляд был устремлен в высокое небо. Поодаль взбрыкнули и призывно заржали привязанные лошади.
      - По молодым жеребчикам скучают, - Николка весело подмигнул биару и развязал последний узел. И, похолодев, замер - лошадь не человек.
      сдуру голос не подаст. Откуда в пустынном месте молодые жеребчики?
      От деревьев прибрежного редколесья стремглав бежала девушка к тревожно махала рукой в сторону большой поляны. Да Николка и сам теперь слышал приближающийся топот множества резвых коней.
      - Эх, дурья твоя голова, - укоризненно оказал он, - и зачем я тебя вытаскивал? Кабы не ты - разве ж им меня поймать?
      Резво поднялся с колен, в несколько упругих скачков одолел горушку -да вот они, совсем рядом. И что тут сделаешь? Пока добежишь до лошади, пока отвяжешь, пока сядешь... Поздно.
      Отвернулся назад, чтоб в последний раз бросить взор на свободный и веселый речной мир. Взглянул и не поверил глазам своим, сперва даже подумал, что мерещится...
      Над волнами, совсем недалеко от берега, топорщился парус, туго набитый попутным ветром. Но это была меньшая доля чуда. Гораздо чуднее было другое - ниже паруса ясно увидел Николка до блеска натянутую шкуру новгородского ушкуя.
      Глазастый Сенька Шкворень давно уже. издали заметил барахтавшиеся в воде людишек. Сказал о том кормщику Коновалу. Тот кивнул - разберемся. Ушкуй ходко шел с могучим попутным ветром. Сенька хорошо видел, как здоровенный мужик вынес на берег другого, поменьше и связанного, как склонился над ним, распутывая узлы. Уже тогда ухватка здоровяка показалась знакомой. Когда же тот, резко снявшись с места, добежал до деревьев и повернулся лицом к реке, сомнений больше не было.
      - "Это же Николка Семихвост! - крикнул Сенька радостно.
      В это время чуть дальше по берегу замелькали в редких стволах всадники.
      - Весла на воду! - скомандовал Федька Коновал, и гребцы тотчас расправили длинные крылья весел, ушкуй разом взмахнул ими и пошел еще быстрее.
      - Луки наизготовку! - приказал кормщик, и свободные от весельной работы воины привычно вложили стрелы в тугие тетивы.
      - Николка! - кричал Шкворень, призывно махая рукой. Теперь и кормщик ясно разглядел товарища из петриловой ватаги. Разглядел он и парня с девушкой, которые, крепко обнявшись, сидели на песке у самой воды и, казалось, ничего не замечали вокруг. А всадники были уже совсем рядом, сквозь шум ветра и плеск волн до ушкуйников доносились их торжествующие крики.
      - Пора осадить, - сказал я Сразу же тенькнули настороженные тетивы, свистнули стрелы, а несколько конных на полном скаку рухнули наземь.
      Остальные ошарашено рыскнули влево и скрылись за урезом речного берега.
      - Не подпускайте, - сказал. Федька, взял руль на себя, ушкуй послушно повернул и вскоре был вблизи песчаной полосы. - Суши весла!
      - Братцы! - кричал Николка, сломя голову мчась к воде. - Слава тебе, Господи!
      -Скорей! - подгонял его Сенька.
      лучники снова выстрелили, снова за стволами деревьев послышалисъ крики и откатывающийся конский топот.
      Добежав до молодых биаров, Николка сгреб их обоих в охапку и потащил в воду, к ушкую. Парень вырывался слабо, а девчонка со всего маху колотила кулачком по николкиной голове.
      - Да брось ты их! - взвился Сенька. - Прыгай скорее!
      - Не могу я их оставить! - чуть не плача кричал Николка. - Тут им верная смерть!
      -- Помогите, - сказал кормщик. Несколько человек спрыгнули на мелководье" и вскоре Николка со своими спутниками .был в ушкуе.
      Весла дружно ударили по воде, кормщик отдал руль от себя, полоса прибрежного песка стала быстро удаляться. А по верхнему берегу, мелькая за стволами, с криками и визгом скакали разъяренные биары.
      Но вскоре поляна кончилась, к воде подступили густые заросли, и всадники скрылись из вида.
      На краю большой поляны Чермоз остановил взмыленного коня.
      - Не уйдут! -сказал он уверенно и оглядел своих воинов. Было их, не считая убитых, больше полусотни.
      - У нас есть четыре лодки взятых в плен чужаков. Первая спрятана в устье Хрустального ручья, - Чермо махнул рукой в сторону нижнего плеса. Другая лежит в этих кустах", - он указал хлыстом на прибрежные заросли. Полтора десятка воинов сядут в эту лодку и отправятся в погоню за чужаками. Мы же поскачем на конях к двум другим лодкам, схороненным на берегу Большой Реки выше по течению.
      Мы сядем в эти лодки и нападем на чужаков с двух сторон. Ты, - Чермоз указал на одного из воинов, - поскачешь к храму, чтоб рассказать жрецам о случившемся. Особо скажешь, что Чермоз приведет к ним не только тех троих, что сбежали этой ночью, но и новых чужаков, которые осмелились спасти беглецов от моего гнева. К делу!
      Николка, все еще с трудом веривший в свое избавление, сбивчиво рассказал кормщику о том, что произошло с Петрилой и его воинами.
      - Ой, братцы! -спохватился он вдруг. - Куда ж мы? Вниз надо, к Невзору, собраться вместе, ударить дружно. Я воеводе обещал, что успеем...
      - Ходили уже, - мрачно сказал кормщик. - Пропал Невзор, не знаем, что и думать.
      - Да глянь-ка! - един из ближних гребцов указал глазами в речную даль за кормой. Наколка я кормщик обернулись - следом, в большом, правда, отдалении, шел ушкуй. Долго смотрели, как биары недружно бьют веслами, как путаются в новгородском парусе.
      - Уйдем! - уверенно сказал Николка.
      - Уйти-то уйдем, да вот куда придем? - вздохнул кормщик. - Взяли вас в разных местах, значит, ушкуи наши по всему биарскому берегу разбросаны, да у здешних людишек и свои лодки имеются, сам видел.
      Что вверх иди, что вниз -- везде ж встретят, и приветят...
      - Да... - опечалился Николка, - надеялся дед на бабкин медок...
      Обидней всего. что товарищей выручить не сможем.
      - Ничего, - успокоил кормщик, - как-нибудь с Божьей помощью... Мы ведь можем и на берег выйти, коней добыть. Да мало ли чего еще мы можем!
      Кытлым и Юма сидели на дне ушкуя. тесно прижавшись друг к другу.
      - Там, в воде, - тихонько говорил он, - мне показалось, что Большая Река готова принять меня. Если бы не чужак, она проглотила бы меня без раздумья, это значит, что я виноват. Поэтому мне хочется умереть. Юма, это так просто сделать - надо только шагнуть из лодки...
      - Ты не прав, - отвечала Юма. - За то время, пока чужой кричал на меня. пока он раздевался и плыл за тобой, Голубая Змея могла много раз взять тебя к себе. Но не сделала этого. Напротив, она играла с тобой, как с любимым чадом, она ласкала тебя, лелеяла и утешала. А иначе - разве позволила бы она чужому спасти тебя? Голубая змея сильнее всех на свете, ей ничего не стоило проглотить вас обоих. И если теперь ты прыгнешь в воду, она снова сохранит тебе жизнь. А чужой снова вытащит тебя - теперь я знаю это наверняка.
      Почувствовав на себе взгляд девушки, Николка усмехнулся, соскользнул со скамьи и опустился на дно ушкуя напротив молодых биаров.
      - Сколько лиха с вами хлебнул, - сказал он удивленно, - а как кличут не ведаю.
      Биары настороженно молчали.
      - Ну вот, - Николка для примера показал на кормщика. - Федька.
      Федь-ка. Понятно? Это - Иванко, это - Мишаня... А ты?
      Он ткнул пальцем в биара.
      - Чего малчишь-то,- дурья твоя голова?
      - Федь-ка. - повторила девушка неожиданно точно и правильно.
      - Так!-- обрадовался Николка.
      - Юма, - указала она на себя. - Кытлым.
      - Юма, Кытлым, - повторил Николка радостно.
      девушка ткнула пальцем в Николку.
      - Дурятая клова? - спросила серьезно.
      Ушкуйники, давно знавшие николкино присловье, захохотали.
      - Чего ржете, олухи? - заорал на них ватажник, но и сам не вытерпел, засмеялся вместе с ними вместе со всеми. Юма удивленно оглядела смеющихся чужаков.
      - Веселая ты девка, - сказал Николка одобрительно, - и лихая к тому же. Хочешь, попрошу Федьку, он тебя в ватагу зачислит, из тебя хороший ушкуйник получится:
      А кормщик думал, что же делать дальше. Эх, как неудачно сложился поход. Все было плохо, и только одно тешило - ратнички его зубоскалят и смеются, значит, не пали духом, в бою, даже неравном, не оробеют, стало быть, есть надежда, а кали надежда есть - будем барахтаться да последнего.
      Воля Йомалы
      Выслушав посланного Чермозом гонца, Суксун отпустил его отдыхать и вошел в храм. Здесь было тихо, под крышей и в дальних углах затаился таинственный полумрак. Напротив входа, у главной стены, величественно вздымался Йомала, окутанный сказочным мерцаньем, исходившим от короны, ожерелья в золотой чаши, что стояла на коленях главного бога биаров. Суксун, испытывая непривычную для себя робость, сделал несколько осторожных шагов и опустился на колени.
      - Прости меня, - прошептал он чуть слышно. - Ты бог, а я только человек. Люди слабы и уязвимы. Данная тобою власть сделала меня сильным, а поклонение слабых и уязвимых, их малодушие и страх ввергли меня в соблазн. Прости и не карай строго, ведь я долгие годы честно трудился во славу твою. Ты знаешь, что Суксун-жрец бьется за счастье всех биаров. Ведаешь ты и другое - Суксун-человек хочет счастья своему любимому сыну. Разве это плохо? Чермоз - биар, он тоже имеет право на счастье. Но его счастье невозможно без Юмы, а Юма не может быть счастлива без Кытлыма. Кытлым простой охотник. к тому же стрела его поразила священную змею, а Чермоз сын человека, который всего себя отдал тебе, великий Йомала. Разве простого охотника можно сравнивать с сыном главного жреца? Прости! Прости!