27

Отец Гульда вернулся вечером, когда уже стемнело. Осмотрелся вокруг.

— Смотри-ка, все изменилось.

Он был в штатском. Что-то мальчишеское было в его лице. Возможно, улыбка. На ногах — зашнурованные коричневые ботинки. Трудно было поверить, что он настроен воинственно, в таких ботинках. Скорее миролюбиво: скучноватое, надежное миролюбие.

Шатци выглянула в окно. Она ждала солдат, охранников или кого-то еще в этом роде. Но никто не появлялся. Странно, подумала она. Ведь этого человека нельзя было вообразить одного. И вот он здесь. Один. Поди разберись.

Зовите меня Хэлли, попросил отец Гульда. Ему будет приятно, если Шатци станет звать его попросту Хэлли. А не генералом.

Если уж точно, он вовсе не генерал.

— Как это?

— А, это длинная история. Зовите меня Хэлли, ладно?

Ладно, согласилась Шатци. Она приготовила пиццу, оба сели ужинать на кухне, работает радио, все как обычно. Отличная пицца, одобрил отец Гульда. Потом поинтересовался: а как там Гульд?

— Он уехал, генерал.

— Объясните, что именно это значит?

Шатци объяснила. Гульд уехал, но не в Коверни. Он сел на поезд и отправился неизвестно куда, и оттуда позвонил ей.

— Позвонил?

— Да. Хотел сказать, что больше не вернется, и…

— Скажите, что именно он вам говорил?

— Не знаю, только то, что больше не вернется, и просил, чтобы его не искали, и чтобы его отпустили, именно так он сказал, отпустите меня, все нормально, и еще сказал: я объясню тебе, это все из-за денег. И объяснил.

— Какие деньги?

— Деньги, обычные деньги, спросил, не могу ли я послать ему немного денег на первую неделю, потом он вернет их.

— Деньги.

— Ну да.

— А вы ему ничего не ответили?

— Я?

— Вы.

— Ну, не знаю, кажется, нет, почти ничего. Я больше слушала. Я пыталась понять, что это за голос… пыталась понять, он дрожит от страха, что-нибудь такое, или… или он спокойный. Понимаете?

— …

— Кажется, он был спокойный. Помнится, я подумала, какой ровный голос, даже вроде бы веселый, так и есть, как ни странно, но это был веселый мальчишеский голос.

— И он не сказал, где он сейчас?

— Нет.

— А вы, конечно же, не спросили?

— Нет, кажется, нет.

— Можно узнать через систему контроля звонков. Думаю, это нетрудно.

— Не делайте так, генерал.

— Что вы говорите?

— Если вы желаете добра Гульду, не делайте так.

— Он всего лишь мальчишка, он не может отправиться в кругосветное путешествие вот так, без товарищей, кругосветное путешествие — это опасно, я ни за что не позволю…

— Опасно, я знаю, но…

— Он всего лишь мальчишка…

— Да, но он не боится, вот в чем дело, он не боится, будьте уверены. И мы тоже не должны. По-моему, речь идет о нашей смелости, понимаете?

— Нет.

— По-моему, у нас должно хватить смелости отпустить его.

— Вы серьезно?

— Да.

Да, она говорит серьезно. Она думает, что Гульд всегда делает именно то, что твердо решил сделать, так не часто бывает, все, что могут сделать его близкие в этом случае, — не вмешиваться, вот и все.

— Вы с ума сошли, — объявил отец Гульда.

И тогда Шатци сказала:

— Наплевать, -

и рассказала ему о реках, о том, что если река хочет добраться до моря, ей невмоготу кружить то направо, то налево, ведь ясно, что намного быстрее — намного практичней — было бы идти прямо к цели, а не усложнять себе жизнь всеми этими изгибами, из-за которых путь только лишь удлиняется в три раза — а точнее, в три и четырнадцать сотых раза, как установили люди науки с научной точностью, и это замечательно.

— Понимаете, они как будто обязаны кружить. Это нелепо, если подумать, это просто-таки нелепо, но дело в том, что им надо вот так двигаться вперед, нанизывать изгибы один на другой, и нельзя сказать, что это нелепо или разумно, правильно или нет, они движутся вот так, и все, вот так, и все.

Отец Гульда застыл в размышлении. Затем спросил:

— Куда вы обещали отправить ему деньги?

— Не скажу. Даже если вы привяжете меня к ядерной боеголовке и сбросите на какой-нибудь японский остров.

Настало долгое молчание. Шатци принялась убирать со стола, отец Гульда прохаживался взад-вперед, останавливаясь перед окном и поглядывая на улицу. Наконец он поднялся на второй этаж. Шатци услышала его шаги над головой. Должно быть, он зашел в комнату Гульда, перебирал вещи, открывал шкафы, доставал фотокарточки, то-се. Наконец он захлопнул за собой дверь ванной. До Шатци донесся шум воды, и ей припомнился Ларри «Лоуэр» Горман, и она поняла, как ей не хватает Гульда. Отец Гульда снова спустился и уселся на диван. На нем был один зашнурованный коричневый ботинок, но он то ли не замечал этого, то ли не придавал значения.

Шатци погасила свет на кухне. Радио оставила включенным, но свет погасила и уселась на пол, прислонившись спиной к дивану. К другому, зеленому дивану. Отец Гульда восседал на синем. По радио передавали дорожную информацию. Дорожно-транспортное происшествие. По первым сведениям, жертв нет. Подробности уточняются.

— Знаете, моя жена была женщиной редкой красоты. Да, настоящей красавицей, когда мы поженились. И с ней было интересно. Она не могла усидеть на месте. Ей нравилось все на свете, она была из тех, кого волнуют самые дурацкие пустяки, кто ждет чего-то от них. Она доверчиво относилась к жизни, понимаете? Это от природы. Я плохо знал ее в то время, мы познакомились за три месяца до свадьбы. Всего за три. Я сам бы на такое не пошел. Но она предложила жениться на ней. Я так и сделал, и это лучшее из того, что я сделал за всю свою жизнь, серьезно. Поверьте, мы были счастливы. И даже когда она сказала, что ждет ребенка, это меня не испугало. Все было весело и радостно, мы думали, что так и должно быть. Каждый год мы переезжали в другой город. Что поделаешь — служба. Она ездила со мной, и везде казалось, что именно там она родилась, ей удавалось повсюду заводить друзей.

Когда появился Гульд, мы были на военной базе Альмендерас. Радиоразведка и тому подобное. И там появился Гульд. Я много работал. Помню только, что она выглядела счастливой, столько улыбок и смеха, все как раньше, прекрасная жизнь. И как-то вдруг все стало портиться. Видите ли, Гульд был непростым ребенком, я хочу сказать, необычным, если только на свете есть обычные дети, но он был, можно сказать, не похож на ребенка. Скорее на взрослого. Я помню, что мы не делали для него ничего особенного, воспитывали как попало, мы и не думали, что ему нужно что-то особенное. Наверное, мы ошибались. А когда он пошел в школу, тут-то и началась эта история с гениальностью. Он прошел какое-то тестирование, а потом нам объявили: все заставляет предполагать, что этот ребенок — гений. Так и сказали: гений. Выяснилось, что его мозг находится на границе зоны дельта. Представляете, о чем я?

— Нет.

— Параметры Стокена.

— А-а.

— Гений. Я не радовался и не грустил по этому поводу, и жена тоже. Мы не знали, что и подумать, нам было все равно, понимаете? Мою жену звали Рут. А заболела она в Топеке. Что-то вроде временного забытья. Она забывала, кто она такая, затем приходила в себя, но так, будто проделала тяжелую работу. Выглядела совершенно измученной. Удивительно, чего только не случается в мозгу. У нее все словно вверх дном переворачивалось. Видно было, что ей хочется вернуть себе силы, интерес к жизни. Но каждый раз ей приходилось начинать с нуля, это было очень непросто. Как складывать головоломку из разрозненных частей. Она говорила, что устала, простое переутомление и больше ничего, но в какой-то момент снова начинались эти приступы. Вот тогда-то и закончилось наше счастье. Мы по-прежнему любили друг друга, очень любили, но раз пришла такая беда… все изменилось. В то время она проводила много времени с Гульдом. Мне казалось, что для мальчика это не слишком полезно. Теперь, думая об этом, я понимаю, что и для нее проводить время с таким ребенком было не лучшим лекарством. От разговоров с мальчиком в голове все запутывалось. А ей это было совершенно не нужно. Но они вроде бы ладили друг с другом. Люди чаще всего немного побаиваются таких, как Рут. Не очень-то хочется общаться с тем, у кого, как говорится, нарушения психики — то есть настоящие нарушения. А вот Гульд, наоборот, совсем не боялся. Они понимали друг друга с полуслова, веселились вместе и все такое. Это было похоже на игру. Не знаю точно, но, по-моему, это не приносило пользы ни ей, ни ему. Пожалуй, так, если знать, чем все закончилось. В какой-то момент состояние Рут стало быстро ухудшаться. И в какой-то момент она сказала: хватит. Как бы ни страшно это звучало, ей надо насовсем лечь в клинику, нормальной жизнью дальше жить невозможно. Это был удар. Я с юности служил в армии и не приучен разбираться в том, что происходит, в армии надо выполнять приказы и не разбираться. Я сделал как она велела, поместил ее в клинику. Приходилось много работать, я почти ее не навещал. Мне хотелось всегда видеть ее рядом. Домой я возвращался поздно вечером, Гульд уже спал. Я оставлял ему записки, но плохо представлял, что нужно писать. Все-таки иногда мне удавалось вырваться пораньше. Тогда мы с Гульдом во что-нибудь играли или слушали по радио репортажи о боксерских матчах. Телевизора у нас не было, Рут ненавидела телевизоры. Я страстный любитель бокса, в молодости даже сам выходил на ринг, в общем, для меня это подлинное наслаждение. Мы вместе сидели и слушали. Насчет разговоров, разговаривали мало. Нелегкое дело — разговаривать со своим сыном. Или ты умеешь это с самого начала, или полный завал. В моем случае, конечно, завал. Все разбилось вдребезги, когда меня перевели в Порт-Ларенк, километров за тысячу отсюда. Я поразмыслил и принял решение. Это может показаться нелепым поступком, даже дурным, но я решил, что Рут всегда будет рядом со мной. И однажды вернется прежняя жизнь, прекрасная, как раньше, я придумаю что-нибудь. Я отыскал клинику недалеко от базы и перевез туда Рут. А Гульда оставил здесь. Я был уверен, что лучше оставить его здесь. Знаю, вы плохо обо мне подумаете, но я не собираюсь вдаваться в оправдания или объяснения. Скажу только, что Гульд — это отдельный мир. Этот мальчик — отдельный мир. А Рут — другой мир. И вот я рассудил, что имею право жить в своем мире. Так я и поступил. Да, так и поступил. И сделал ошибку. Я всегда заботился о том, чтобы у Гульда все было, чтобы он мог расти и учиться. Это его путь. Я пытался исполнить свой долг. Единственный долг, который у меня оставался. И мне всегда казалось, что все идет более-менее. Я знаю, что ошибался. Здоровье Рут улучшилось. Ее надолго выпускали из клиники, она возвращалась домой. Казалось, все становится как раньше. Смех, улыбки, полный дом гостей. Никто больше не опасался ее. А она все еще была красавицей. И как-то раз мне показалось, что она совсем в порядке. Успокоилась. И я спросил, не хочется ли ей повидать Гульда. Можно будет привезти его сюда. Нет, ответила она. И мы больше об этом не говорили.

Тут голос его неожиданно сорвался. Словно кто-то включил звук в приемнике, а затем внезапно решил выключить. Он произнес:

— Извините,

но так, что извинения не слышалось. Шатци поняла, что было сказано:

— Извините,

но оно значило: довольно об этом.

Между тем стемнело. Шатци спросила себя, что еще должно случиться. И попыталась вспомнить, надо ли что-нибудь сказать. А может, сделать. Было как-то не по себе с этим человеком, неподвижно сидевшим на диване и время от времени с трудом глотавшим слюну. Пришла идея: спросить его о том, почему он генерал, но не настоящий. В общем, выведать всю историю. Потом Шатци решила, что идея никуда не годится. Еще она вспомнила, что вела себя не слишком уверенно, когда отвечала насчет денег. В любом случае надо выслать Гульду денег. Она размышляла, с какой стороны взяться за дело, когда отец Гульда спросил:

— Как там сейчас Гульд?

Голос его звучал по-новому, как будто кто-то его выстирал и отгладил. Как будто его вернули из химчистки.

— Как там сейчас Гульд?

— Вырос.

— Нет, кроме этого.

— Думаю, сильно вырос.

— Смеется?

— Конечно, а что?

— Не знаю. Тогда он смеялся мало.

— Иногда мы с ним просто помирали от хохота. Если это вам интересно.

— Отлично.

— Лопались со смеху.

— Отлично.

— Руки у него точь-в-точь как у вас.

— Да?

— Да, один к одному.

— Забавно.

— Но он же ваш сын.

— Разумеется, но я хочу сказать, это забавно, что есть ребенок с такими же руками, как у тебя. Выглядит странно. А вам бы понравилось?

— Да.

— С вами будет то же самое. Когда заведете детей.

— Ну да.

— Нужно производить на свет детей, а не вестерны.

— Что-что?

— Или хотя бы то и другое.

— Пожалуй, это мысль.

— А как же.

— Ну да.

— А друзья?

— Мои?

— Нет… Я имел в виду Гульда.

— Гульд? Ну…

— Ему нужен друг.

— Ну… есть Дизель и Пумеранг.

— Я говорю о настоящих друзьях.

— Они желают ему только добра.

— Да, но это не настоящие.

— А есть разница?

— Конечно, есть.

— Мне они очень симпатичны.

— Рут говорила так же.

— Вы их видели?

— Да, но они не существовали. Он выдумал их.

— Хорошо, но…

— Это ненормально, правда?

— Немного странно, но тут нет ничего плохого. От них только польза.

— Вас это не пугает?

— Меня? Нет.

— Вас не пугает, что мальчик проводит все время с двумя несуществующими друзьями?

— Нет, а почему должно пугать?

— Меня — да. Это одна из затей Гульда, которые пугали меня. Дизель и Пумеранг. Я боялся.

— Шутите? Да они мухи не обидят, от них умрешь со смеху. Поверьте, мне часто не хватало всех троих, Гульд — особая статья, конечно, но мне нравилось, когда те двое тоже были рядом.

— Вы хотите сказать, что верзила и немой тоже исчезли?

— Да, отправились вместе с ним.

Отец Гульда принялся тихо смеяться, потряхивая головой:

— Уму непостижимо, -

и еще раз:

— Уму непостижимо.

— Не беспокойтесь, генерал. Гульд как-нибудь выкрутится.

— Надеюсь.

— Надо лишь верить в него.

— Само собой.

— Но он выкрутится. Силен мальчишка. Не сразу замечаешь, но он силен.

— Серьезно?

— Да.

— В нем уйма способностей, уйма таланта, но все это он может выбросить на ветер.

— Он счастлив, он просто делает что хочет. Не дурак же он, в конце концов.

— Ему всегда нравилось учиться, в Коверни он даже получал бы за это деньги. Незачем было убегать. Вам не кажется странным, что он пропал именно сейчас?

— Не знаю.

— Как можно было ни о чем не спросить его по телефону?

— Я спрашивала. Но немного.

— Что-то же он вам сказал.

— Насчет денег.

— И все?

— Не знаю, он тоже не мог говорить долго.

— Он звонил из придорожной кабинки?

— Еще он сказал, что ударил ногой по мячу, что-то в этом роде.

— Невероятно.

— Но я плохо поняла.

— Плохо?

— Да.

Отец Гульда снова принялся беззвучно смеяться, потряхивая головой. Но уже не приговаривал:

— Уму непостижимо, -

на этот раз прозвучало другое:

— Вы поможете мне найти его?

— Вы не найдете его, генерал.

— Не найду?

— Нет.

— Почему вы так уверены?

— Сначала не была, а теперь уверена.

— Правда?

— Да, теперь я увидела вас и уверена.

— …

— Вы не найдете его.

Отец Гульда встал, покружил по комнате. Подошел к телевизору. Корпус из дерева, но кто его знает, возможно, пластик, отлично замаскированный под дерево.

— Вы купили его?

— Нет, Пумеранг украл у одного японца.

— А-а.

Отец Гульда взял в руки пульт, включил телевизор. Ничего не произошло. Понажимал на кнопки, но ничего не происходило.

— Скажите мне. Только честно.

— Что?

— Вам не было страшновато — жить бок о бок с таким мальчиком, как Гульд?

— Однажды.

— Однажды — это когда?

— Однажды, когда речь зашла о его матери. Он сказал, что его мать — сумасшедшая, и я услышала всю историю. Страшно было не то, что он говорил, а то, как он говорил. Голосом старика. Словно бы он знал все наперед, знал, чем все кончится. Голос старика.

— …

— Нужно было, чтобы кто-то помог ему стать ребенком.

— …

— Он не верил, что в реальной жизни можно быть ребенком, которого не унизят, не раздавят, и все такое.

— …

— Он считал, что быть гением — это удача, что это средство сохранить свою жизнь.

— …

— Средство не выглядеть ребенком.

— …

— По-моему, он мечтал быть ребенком.

— …

— По-моему, он мечтал в то время быть ребенком. По-моему, сейчас он взрослый и наконец может стать ребенком. Навсегда.

Так они скоротали вечер, то в разговорах о войне и вестернах, то просто сидя у дивана и слушая музыку, доносившуюся из невыключенного радио. В конце концов отец Гульда признался, что с удовольствием провел бы ночь здесь, если только не помешает. Можете, ответила Шатци, делать все что угодно, будьте как дома, вы совсем не мешаете, я буду только рада. Можете постелить себе в комнате Гульда, — но генерал сделал неопределенный жест, нет, возразил он, лучше я заночую на диване, не беспокойтесь, я отлично устроюсь на диване.