Иными словами, буржуазная революция консервативна. Полуреволюция есть контрреволюция. Поэтому и было столь патетическим положение людей, подготовивших «великий час» всей своей жизнью и кровью, – людей, которые с полной ясностью сознавали свой долг: вымести мусор буржуазной революции посредством новой революции.

За этот подвиг высокого разума и созидательной мудрости взялся Ленин, человек, которого трудности «превращали в сгусток энергии» (Сталин). Он разъяснил наличие так называемого «двоевластия», – социалистическое государство в государстве. Рядом с официальным правительством работало, укреплялось и готовилось стать единственною властью второе правительство, составленное из представителей трудящихся, обосновавшееся в Петроградском совете. И рабочие массы уже начинали открыто предпочитать это правительство тому, которое было признано иностранными державами.

Сталин крепко поддерживал Ленина. В августе 1917 года на VI (подпольном) съезде партии Сталин делал политический отчет Центрального Комитета. К 9-му пункту резолюции по текущему политическому моменту Преображенский предложил инспирированную Троцким поправку, согласно которой строительство социализма в России ставилось в зависимость от победы пролетарской революции на Западе. («Строительство социализма в одной стране» было основным вопросом, вокруг которого до самых последних лет велась ожесточеннейшая борьба между партийным большинством и оппозицией). Сталин резко выступил против Преображенского. Он хотел сохранить за российской пролетарской революцией все возможности. Почему бы России не подать пример? Ленин и Сталин уже видели то, во что они верили. Поправка Преображенского была отвергнута съездом. Будь она принята, быть может, в мире не было бы того, что есть ныне.

«Накануне Октября, – рассказывает Калинин, – Сталин – один из тех немногих, вместе с которыми Ленин решает вопрос о восстании, конспирируя это от Зиновьева и Каменева, тогдашних членов ЦК».

Зиновьев и Каменев не были сторонниками восстания. «Они, – указывает Сталин, – прямо говорили тогда, что, подымая восстание, мы идем к гибели, что нужно ждать Учредительного собрания, что условия для социализма не назрели и не скоро назреют … Каменев и Зиновьев шли на восстание из-под палки. Ленин их погонял палочкой, угрожая исключением из партии, и они вынуждены были волочиться на восстание. Троцкий шел на восстание добровольно. Но он шел не просто, а с оговорочкой, которая уже тогда сближала его с Каменевым и Зиновьевым …». Он утверждал, что «ежели не подоспеет помощь со стороны победивших западноевропейских рабочих, то безнадежно думать, что революционная Россия может устоять перед лицом консервативной Европы, а кто не верит в критику Троцкого, тот страдает национальной ограниченностью».

«Ленин и его партия шли на восстание без оговорок», – добавляет Сталин.

Зиновьев и Каменев докатились в своей враждебности и недисциплинированности до того, что в газетной статье публично выступили против решения о восстании, – решения, разумеется, секретного. Это предательство позволило Керенскому принять меры к вооруженной обороне. Ленин назвал Каменева и Зиновьева «штрейкбрехерами»; он говорил об их исключении из партии. В результате обоим пришлось уйти из ЦК.

В октябрьские дни ЦК выбирает Сталина членом пятерки (коллектив для политического руководства восстанием) и членом семерки (коллектив для организационного руководства восстанием).

25 октября (по новому стилю 7 ноября) совершилась пролетарская революция.

Последний толчок этому грандиозному историческому перевороту дал Ленин: здесь повсюду видна на первом плане его великая рука. 24 октября (6 ноября) – накануне – он пишет Центральному комитету; что сроки исполнились, что пора действовать. «… Поистине, промедление в восстании смерти подобно. Изо всех сил убеждаю товарищей, что теперь все висит на волоске, что на очереди стоят вопросы, которые не совещаниями решаются, не съездами (хотя бы даже съездами Советов), а исключительно народами, массой, борьбой вооруженных масс.

… ни в коем случае не оставлять власти в руках Керенского и компании до 25-го, никоим образом; решать дело сегодня непременно вечером или ночью».

Чтобы развязать в такой момент пролетарскую революцию, нужно было с удивительной ясностью видеть не только одно настоящее. В самом деле, это значило идти на риск прямой интервенции в тот момент, когда выбившиеся из сил рабочие, крестьяне и солдаты яростно требовали мира; он ставил на карту все, ибо буржуазия и Ставка подготовляли военную диктатуру, ибо Керенский уже загонял большевистскую партию в подполье. То был «скачок в неизвестность». И все же не следует думать, что тактика Ленина была азартной игрой или проявлением отчаяния. Неизвестность? Не для такого человека, как Ленин, который умел знать все и провидел сквозь хаос мирового землетрясения, что он, Ленин, «прав».

Когда освобожденное человечество будет отмечать даты своего освобождения, то с наибольшим подъемом, с наибольшим энтузиазмом оно станет праздновать день 25 Октября 1917 года, день решительного перехода от комедии революции к революции подлинной. И оно воздаст честь тем, кто это совершил.

Октябрьская революция, сверхреволюция – удалась.

Она тотчас же декретирует немедленный мир (первое практическое условие победы, первый луч света в хаосе); она декретирует передачу всей власти Советам, т. е. диктатуру пролетариата, власть, рождающуюся повсюду из самой земли, подлинное человеческое право. Она провозглашает полное, сверху донизу, разрушение власти буржуазии не для того, чтобы просто заменить ее властью угнетавшегося и эксплуатировавшегося до тех пор класса, но для того, чтобы реорганизовать все общество при помощи единственной силы, способной выполнить эту колоссальную задачу, – при помощи пролетариата. Чтобы создать, наконец, подлинное, полностью кооперированное общество – без классов, без угнетения и эксплуатации, неделимое и, естественно, открытое для всего мира общество труда. Капиталистический фронт, охватывавший до того момента весь земной шар, был прорван, и брешь оказалась так огромна, что в ней уместилась шестая часть всей земной суши.

В Кремле взошла заря незапятнанного социализма, высоко державшего и удержавшего знамя своей революционной чистоты, – и в тот же момент другой социализм, социализм золотой середины, социализм шарлатанства и иллюзий, социализм, благодушно проповедовавший распределение прогресса мелкими порциями, с тем, чтобы буржуазия постепенно их поглощала и переваривала, все крепче порабощая массы, – этот социализм был отброшен в прошлое вместе со старым хламом.

Очень ярко воскрешает перед нами тогдашнюю действительность одна страшная в своей реальности карикатура, – эпизод, рассказанный Джоном. Рядом в «Десяти днях, которые потрясли мир». Социал-демократические тузы из городской думы, бородатые, как попы, огорошенные событиями, словно средневековые алхимики, которых вырвали из тишины лабораторий, – вышли на улицы Петрограда, чтобы прекратить «эксцессы революции». И вот они натыкаются на часового. «Я депутат Думы, друг мой»; «Ничего не знаю. Все это мы повыбросили», – отвечает простой солдат, загораживая дорогу демократическому первосвященнику, лишившемуся вслед за царем своего трона. Бедные первосвященники, не умевшие предугадать свое падение, попали вообще в положение опереточного героя Рипа, который вернулся домой, проспав сто лет подряд. Но в данном случае дело было не столько в том, что спали эти люди, сколько в том, что пробудились широкие массы. Наступила совершенно новая фаза человеческих дел и поступков. Мир не видал ничего подобного с самого своего возникновения.

И вот начался период колоссальных трудностей, неописуемых препятствий.

Но «Ленин был рожден для революции. Он был поистине гением революционных взрывов», – говорит нам Сталин. «В дни революционных поворотов он буквально расцветал, становился ясновидцем, предугадывал движение классов и вероятные зигзаги революции, видя их, как на ладони».

Надо было строить, – но, прежде всего, надо было устоять против белогвардейцев, против меньшевиков (некоторое разлагающее влияние меньшевизма просачивалось и внутрь самой партии), против тех, кого Сталин называл «истеричными», т. е. против анархистов и левых эсеров. (На одном собрании Спиридонова грозила Ленину револьвером, а он спокойно посмеивался … Анархисты, обладающие только одним-единственным лозунгом, бездонным, как сама пустота, – «ни бога, ни хозяина!» – с отчаянным ожесточением множили единицу на единицу и уже готовились объявить войну алфавитному порядку) … И надо было бороться с великими державами и шпионами, с разорением, голодом, хозяйственной разрухой, финансовым развалом.

Надо было разрешить проблему империалистической войны, проблему национальностей; многие из них, все еще дрожа от ненависти к царскому ярму, все еще пьянея от зрелища разбитых оков, рвались в сторону, угрожая развалить начатое дело.

Надо было заключить мир с Германией и Австрией. Положение было трагически ответственное; создавалось головокружительное впечатление «скачка в неизвестность». Сталин сыграл свою роль и здесь. Совет народных комиссаров, желая войти с немцами в переговоры о перемирии и немедленно прекратить военные действия, дал соответствующий приказ главнокомандующему генералу Духонину.

«Помнится, как Ленин, Крыленко (будущий главнокомандующий) и я отправились в Главный штаб в Питере к проводу для переговоров с Духониным. Минута была жуткая. Духонин и Ставка категорически отказались выполнить приказ Совнаркома. Командный состав армии находился целиком в руках Ставки. Что касается солдат, то неизвестно было, что скажет 12-миллионная армия, подчиненная так называемым армейским организациям, настроенным против советской власти. В самом Питере, как известно, назревало тогда восстание юнкеров. Кроме того, Керенский шел на Питер войной. Помнится, как после некоторой паузы у провода лицо Ленина озарилось каким-то необычайным светом. Видно было, что он уже принял решение. «Пойдем на радиостанцию, – сказал Ленин, – она нам сослужит пользу: мы сместим в специальном приказе генерала Духонина, назначим на его место главнокомандующим тов. Крыленко и обратимся к солдатам через голову командного состава с призывом – окружить генералов, прекратить военные действия, связаться с австро-германскими солдатами и взять дело мира в свои собственные руки».

Так и было сделано.

Мирные переговоры между Германией и Россией открылись в Брест-Литовске. Буржуазия стран-победительниц проклинает Брестский мир; толковый словарь Ларусса, словарь пристрастный, шовинистический и реакционный, являющийся официальным дипломатическим справочником, квалифицирует Брестский договор как «позорный».

Эту оценку придется основательно пересмотреть: если разобраться в деле как следует, то окажется, что, в противоположность мнению чиновников Ларусса, весь позор падает в данном случае на страны-победительницы и прежде всего на Францию и Англию. Сепаратный мир между Россией и Германией не предал никого, кроме предателей, которые сами изменили всем своим заявлениям и публичным обещаниям.

В своих знаменитых письмах к Альберу Тома, писанных в Москве в 1918 году во время переговоров, Жак Садуль прекрасно показал изнанку всей грандиозной аферы войны. Во время войны союзники трубили по всему миру, что их цель – это мир без аннексий и контрибуций, «демократический» мир. С каким добродетельным жаром все министерские глотки четыре года подряд громогласно заверяли, что кроме Эльзас-Лотарингии (здесь исключение было отчетливо установлено с самого начала войны) союзники не собираются захватывать никаких территорий, что они не позволят себе никакой мести! И в тылу, и на фронте нам прожужжали все уши торжественными обещаниями «демократического» мира, мира без всякого барыша для победителей. Это нужно было для того, чтобы заставить нас драться «до победного конца».

И вот все это оказалось не более как демагогией и враньем. Страны Согласия вполне сознательно намеревались захватить и поделить между собою огромную добычу; это вскоре стало ясно решительно всем. По вопросу об этой добыче уже давно были заготовлены и подписаны договоры, – а все далай-ламы так называемой цивилизации только и делали, что били себя в грудь, заверяя массы в противном. Разрыв между Россией и державами-победительницами, завершенный в Бресте, начался еще в ноябре 1917 года, когда большевики призвали их обратиться к Германии с предложением демократического мира и честно объявить свои цели в войне, – а союзники России отказались, и отказались недаром. Социалистическая Россия не приняла участия в этом предательстве, в этом насилии над волей всех народов земли, стремившихся к миру, в этом продолжении бойни, которая, как теперь уже ясно всякому, имела своим результатом неизбежность новых войн и развитие фашизма в Германии. И несмотря на это, великие народы Запада, представленные, увы, всяческими Ллойд-Джорджами, Пуанкаре, Клемансо и т. д., – обошлись с Россией, проявившей мирную инициативу, самым бесчестным образом; впоследствии они несколько изменили свою позицию (хотя бы по видимости), когда им стало выгодным торговать с огромным советским рынком. Терпеливая история оценит должным образом махинации почтенных пастырей народов.

Непосредственное ведение брестских переговоров выпало на долю Троцкого, который присоединился к большевикам и был одним из видных членов правительства. Ленин руководил переговорами из центра, – не без советов Сталина. Когда Троцкий по прямому проводу обратился к Ленину за инструкцией, Ленин ответил ему следующей телеграммой от 15 января 1918 года: «Ответ Троцкому. Мне бы хотелось посоветоваться сначала со Сталиным, прежде чем ответить на ваш вопрос …». Немного позже, 18 января 1918 года, Ленин сообщает по прямому проводу: «Троцкому. Сейчас приехал Сталин, обсудим с ним и сейчас дадим вам совместный ответ. Ленин».

Решающая роль, какую сыграл Сталин в момент брестских переговоров, слишком мало известна. Вся группа «левых коммунистов», – даже те из них, которые энергичнейшим образом участвовали в захвате власти, – была против подписания мира. Против Бреста был и Троцкий со своей формулой «ни мира, ни войны»: он считал, что война может действительно кончиться лишь в результате мировой революции. Только Ленин и Сталин были за немедленное заключение мира. Ленин не решался бросить на чашу весов свой личный авторитет. Сталин уговорил его сделать это. Их короткий разговор имел немалое значение для судеб революции.

И вообще, в это время, – как пишет С. Пестковский, – «Ленин не мог обходиться без Сталина ни одного дня. Вероятно, с этой целью наш кабинет в Смольном находился «под боком» у Ленина. В течение дня он вызывал Сталина по телефону бесконечное число раз, или же являлся в наш кабинет и уводил его с собой. Большую часть дня Сталин просиживал у Ленина … Один раз, войдя в кабинет Ильича, я застал интересную картину. На стене висела большая карта России, перед ней стояло два стула, а на них стояли Ильич и Сталин и водили пальцами по северной части, кажется, по Финляндии».

А ночью, когда Смольный несколько успокаивался, Сталин отправлялся к прямому проводу и оставался там на целые часы.