Гене были симпатичны и открытость, и непростота. Да и силища Дьяконова не могла не вызывать восхищения. Когда-то он был нижним в четверке акробатов. Время от времени Дьяконов устраивал для жильцов шоу. Стоя на одной руке вниз головой, выпивал в таком положении бутылку водки. Из горла. После чего крутил колесо по нескончаемому общежитскому коридору. За просмотр заставлял скинуться еще на бутылку.
      Гена был в курсе того, что Дьяконов — ходок на бега. С кем, как не с ним, стоило посоветоваться? Это было даже не ожидание совета. Гена просто осторожно рассказал ему о полученном предложении и своем отказе.
      — Сдурел? — как-то даже растерялся акробат. — Такой шанс... Не хочешь сам — не надо. Сбрасывай информацию мне...
      Он и развил махинацию, предложенную Ильей, удлинив ее на небольшой, но выгодный для себя хвостик.
      По задумке Юрки, Гена будет заполнять заявку, сидя на одной из нижних скамеек ипподрома. А он. Юрка, устроившись наверху, высмотрит записываемую информацию в бинокль, вполне уместный на бегах. И тоже поимеет куш, который они с Генкой поделят пополам.
      На том и порешили.
      В ближайшие выходные афера прошла без сучка, без задоринки. И скомканная бумаженция оказалась в салфетнице, и Юрка верно разглядел цифры. Правда, во втором забеге не сошлась пара. Но неприятность эта была отнесена на счет случайности.
      Генка даже искренне вошел в азарт. Почувствовал вкус к бегам и с интересом прислушивался и присматривался к атмосфере ипподрома. Тем более что милых ему типажей здесь было — хоть отбавляй.
      За два дня они с Дьяконовым нажили по двести рублей. Сумма не бог весть какая, но если предположить, что они не одни такие информированные, то вполне разумная.
      В понедельник после второй лекции Гену у выхода из аудитории поджидал гонец от Ильи. Кучерявый гладколицый юноша, явившийся почему-то с футляром от скрипки.
      «Для конспирации», — понял Гена, вручая ему конверт с долей.
      Следующие, незапланированные выходные Гена не пропустил. Он решил, что, если даже проиграет рублей пять, это делу не повредит. Тем более что ему не терпелось окунуться в азартную атмосферу ипподрома. Проиграл он, правда, двадцать пять.
      Накануне очередных плановых поступлений они с Дьяконовым, обсудив ситуацию, пришли к выводу, что копировать ставки Юрка не должен. Во всяком случае, не все подчистую. Это могло вызвать подозрение. В одном из забегов Юрке желательно привнести отсебятину.
      Так и сделали. И что удивительно — именно в этом забеге в заявке Гены обнаружилась ошибка. Зато Дьяконов угадал на все сто.
      Похоже, наводчик умышленно допускал ошибки, и, поразмышляв немного, Гена признал, что в этом был смысл. У излишне ясновидящих — век короткий.
      В эти выходные Генка нажил сто восемьдесят рублей. Юрка — триста двадцать. Половину Дьяконов исправно внес фартовому сообщнику. Процесс передачи денег Илье прошел по прежней схеме, с той лишь разницей, что скрипач явился за долей во вторник.
      В следующую субботу Гена вновь был на ипподроме. И в воскресенье тоже. Но позволил себе бестактное любопытство: попытался выяснить, нет ли у него сменщика. Не пользует ли по нечетным выходным контейнер с доходной информацией кто-то другой.
      Поедая бутерброд за другим, не помеченным матерщиной столиком, он наблюдал за явкой. И с удовольствием отметил, что салфетница ни разу не была опрокинута сидящими за столом. Только один раз какой-то случайно проходящий небритый дядя задел стол, и стаканчик упал. Но за столом в этот момент никого не было. И никто из окружающих не поспешил ликвидировать беспорядок.
      И именно в этот момент Гена ощутил необъяснимое беспокойство. Так ли уж необъяснимое... Ему вдруг показалось, что в момент опрокидывания гражданин, жующий копченость за соседним столиком, на мгновение замер и проследил взглядом за небритым.
      Гена вдруг понял, что чувствует разведчик, почуявший «хвост»...
      В понедельник Гена возвращался в общагу поздно. Задержался в городе. К тому же, возвращаясь, дал крюка. Прошел мимо филармонии. Мимо центрального городского подиума престижных проституток.
      Пестрая, оккупирующая полдороги толпа сексапильных женщин всегда завораживала его. Он не упускал возможности всмотреться в черт-те что обещающие лица. С некоторых пор Гена зачастил с прогулками мимо филармонии. И иногда даже задерживался у афиш, обнаруживая тонкий вкус к симфонической музыке и явное косоглазие.
      Зачастил Геннадий потому, что однажды в разношерстной толпе путан углядел одну... Крашеную, порочную, независимую... Сестру-близняшку самой трепетной, самой ядреной его фантазии.
      С тех пор Гена и стал выписывать ненужные круги по городу. Чтоб хотя бы глянуть. Почему хотя бы?.. Деньги-то есть, что мешает?.. Что-то мешало. Может, страх перед первым шагом?
      В этот вечер Гена даже проследил, как она села в «девятку» с тонированными стеклами, и слышал низкие мужские голоса с акцентом, прорвавшиеся сквозь звуки автомагнитолы.
      Как независимо она шагнула в машину!..
      Гена окончательно полюбил ее в это мгновение. И возненавидел.
      Возвращался Гена, не видя дороги. Перед глазами была она. В момент посадки. Гена тряс головой, скрипел зубами и ускорял шаг.
      На дальних подступах к общаге его ждал в засаде Юрка Дьяконов. Ждал, чтобы предупредить.
      За Геной приходили. Кто? Ясно кто. Возможно, до сих пор ждут. Где-нибудь у проходной.
      В ту ночь Гена в общежитии не ночевал. Заночевал он у крашеной блондинки Инги, женщины из своих грез, вновь вернувшейся на панель после «ходки», после отъезда на «девятке». Реализация фантазии обошлась Гене в сто рублей и ничуть его не разочаровала.
      На следующее утро Гена сам пошел в райотдел. И только поэтому его отпустили за подписку о невыезде. И еще, вероятно, потому, что лицо его вызывало доверие.
      Из института Гену отчислили сразу. В самом начале следствия. По звонку из милиции.
      Сговор с работниками ипподрома Гена отрицал.
      Он сразу догадался, почувствовал, что настаивать на том, что никаких бумажек с цифрами в глаза не видел, не только глупо, но и опасно. Пока что он умудрялся вызывать доверие у следователя полуправдой. Не стоило разочаровывать того банальной отрицаловкой.
      Гена уверял, что шпаргалку в салфетнице обнаружил случайно. Мол, даже не придал ей серьезного значения. Числа переписал в заявку из любопытства. А потом уже понял, что напал на источник информации. Случайно напал.
      Дело довели до суда. Адвокат, назначенный самим следователем, утешал тем, что Гене, в случае его непротивления прокурору, дадут всего лишь «химию». Гена это «всего лишь» воспринимал как крушение всех надежд, крушение жизни.
      За день до суда Гена начал карьеру афериста. (Банальная любительщина на ипподроме не в счет.)
      Его постановочный трюк накануне суда можно считать первой добычей из золотоносной жилы. Из той самой, что у всех под ногами. Гена невзначай, но успешно застолбил ее.
      Несколько дней перед этим бывший студент проводил подготовительную работу. Она заключалась в том, что, выяснив, кто будет председательствовать на суде, Гена попытался отследить траекторию перемещения вершителя своей судьбы после трудового дня.
      И отследил. Каждый раз после выхода из казенного дома вершитель направлялся в гастроном на Тираспольской площади, где покупал бутылку красного вина и шоколад. После этого укатывал на своем «жигуле».
      В тот день Генке еще и подфартило. Судья был не один. У гастронома он встретился с полной брюнеткой, яркой и безвкусной. Похоже, именно ей он и таскал вино и шоколадки.
      Присутствие брюнетки Гену обеспокоило. Если судья не посетит магазин или если в этот раз, ввиду наличия спутницы, попросит обслужить его без очереди, то план сорвется. И другого случая для его реализации уже не представится.
      Но судья в гастроном вошел. Вместе с брюнеткой. И, как образец законопослушания, даже занял очередь...
      Гену ударили всего дважды. Но добротно.
      Сначала он одернул хама-бугая с дружком, пытавшегося отовариться без очереди. Но бугай мало того что обматерил сделавшего замечание, так еще бегло прошелся насчет каждого очередника, особо отметив эпитетами барышню судьи.
      За эпитеты Гена и отметил его прямым левой. Правую задействовать не успел. С неожиданной для его комплекции стремительностью устоявший на ногах бугай нанес ответный удар.
      Конечно, если бы Геннадий ставил перед собой такую задачу, Юрку с ног он, может, и сбил бы. Но такого уговора не было.
      Судья дал Гене два года с отсрочкой исполнения приговора. Обошлось без «химии».
      Струны человеческой души чутки. Иногда достаточно легких прикосновений, чтобы они зазвучали так, как нам хочется.
      Гена взялся осваивать технику игры на этих удивительных инструментах. И писать для них партитуры.
      До этого, впрочем, ему предстояло еще дойти. И путь перед ним лежал тернистый. Это только много о себе мнящие или бездумные вышагивают размашисто, не оглядываясь и не озираясь. Творческие, ищущие личности, бывает, и с пути сбиваются, и на месте топчутся в сомнениях. Кстати, о топтании на месте...
      Где-то через неделю после суда Гену разыскал Илья. Институтские приятели дали ему адрес квартиры, которую снял их отчисленный товарищ.
      Выслушав бывшего сообщника, Геннадий удивился, но виду не подал. Илья просил помощи. Его дружок (дружок Ильи) находился под следствием, правда, в другом райотделе. Илья рассчитывал, что Гена через свои «концы» сможет подсобить.
      Сомнений в том, что прошлое дело замялось благодаря связям Гены, у него не было. По его разумению, не мог «неприхваченный» судья так просто вывести дело на отсрочку. Ведь адвокат Ильи и вовсе готовил подопечного к зоне.
      Просьба Ильи Гене польстила. О помощи его просил одессит. И не просто одессит, а типаж. Тот, которого он когда-то выделил в толпе.
      И Гена вызвался помочь. И помог. В очередной раз повторив трюк с мордобоем в очереди. На этот раз на глазах заказанного судьи. И хотя постановка прошла успешно и имела дополнительную сюжетную линию (били-то одного, а отмазывать надо было другого. Пришлось связать родственными узами Гену и подсудимого), исполнитель удовлетворения не испытал.
      И даже обеспокоился. Решил, что так дальше дело не пойдет. Зацикливаться на плодоносном трюке негоже. Если, чего доброго, облапошенные чиновники пересекутся и выяснится, что вызвавший у них симпатию молодой человек только тем и занимается, что получает в рыло в очередях, они, конечно, вознегодуют. Люди не прощают, когда на струнах их души играют на потребу публике.
      От армии, куда Гену взялись призывать в связи с отчислением, он успешно отмазался, демонстрируя медкомиссии не желающие сужаться зрачки.
      В институте его восстановили тоже не за красивые глаза. В том смысле, что уникальная способность произвольно влиять на диаметр зрачков и здесь пригодилась.
      С таким казусом в биографии, как следствие, о восстановлении в институте и речи быть не могло. Но у Гены уже была жила. Он возобновил разработку.
      Выбежавший на звук сработавшей сигнализации декан (тот самый, когда-то завораживающий Гену взглядом) обнаружил рядом с родной «семеркой» лежащего без чувств бывшего студента. Дверь у «семерки» была вскрыта грубо, отверткой.
      Свидетели описали картину происшедшего. Из нее следовало, что именно этот бесчувственный юноша помешал угонщикам, за что и поплатился.
      Зрачки потерпевшего на свет не реагировали, но пульс, к счастью, прощупывался.
      Позже по необходимости расширенные или суженные зрачки не раз добавляли достоверности проделкам Гены.
      Взять, к примеру, его попадания в гололед под машины нужных людей... (Позже этот трюк переняли, взяв на вооружение, бомжи-вымогатели, и Гене пришлось от него отказаться.)
      Но ведь первопроходец не просто попадал в аварию и на этой почве вызывал нужное отношение. Нет, лежа на жестком, холодном льду, он дожидался «Скорой», гаишников. Доводил дело до открытия «дела». А потом уже способствовал его закрытию.
      В одной Одессе, конечно, с этим фокусом особо было не развернуться. Примелькаться легко. Но и из других городов заказов хватало.
      Заказы пошли с легкой руки Ильи. Репутацию Гена создавал себе сам.
      К двадцати семи годам этот сельский симпатичный юноша с внешностью неискушенного интеллигента имел в Одессе репутацию человека, способного решить любую проблему.
      Но Гена брался уже не за любые. Перебирал, обнаруживая определенные вкусы и пристрастия. Хотя дело было не только в пристрастиях. Гене уже приходилось быть разборчивым. Известность его становилась опасной для работы.
      Но иногда помогал и по мелочам. Особенно друзьям, которых у него становилось все больше.
      Вот один из таких случаев, который стоит привести как пример еще и для того, чтобы у читателя не сложилось впечатление, что Гена добивался успеха исключительно симуляцией увечий.
      Дочь его знакомых готовилась к очередкому сессионному экзамену. При этом была уверена, что не сдаст. И сама уверилась, и родителей накрутила до предобморочного состояния.
      В день, когда дочь отправилась в институт на сдачу, в доме был, объявлен траур.
      Гена, оказавшийся в этот момент случайно в гостях, был изумлен атмосферой обреченности.
      Не мудрствуя, он выяснил у несчастных родителей имя преподавателя и потребовал телефон.
      Изумленные родичи слушали, как он властно говорил в трубку:
      — Политехнический институт? Корпус «Б»? Говорит инспектор ГАИ капитан Кучеренко. В аудитории триста семнадцать принимает экзамен доцент Шапо Феликс Семенович. Ну-ка пригласите его к телефону...
      И минуту спустя:
      — Феликс Семенович? Говорит капитан Кучеренко, инспектор ГАИ. Феликс Семенович, неделю назад вы стали свидетелем дорожно-транспортного происшествия на углу улиц Свердлова и Чкалова. Столкнулись автомобили «ВАЗ-2107» и...
      В этом месте преподаватель, по-видимому, перебил инспектора, принялся что-то объяснять. Капитан терпеливо слушал, после чего проникновенно заметил:
      — Феликс Семенович, ребенок находится в больнице...
      И вновь стал слушать. Родители тоже слышали. Мембрана в трубке вибрировала громко, и, хотя слов разобрать было нельзя, оправдательные интонации в голосе Феликса Семеновича прослушивались определенно.
      — Конечно, с вашими родными мы побеседуем. Со студентами уже беседовали. Сергеева Марина, например, очень уважительно о вас отзывалась. Именно поэтому мы не прислали повестку, а решили ограничиться звонком...
      И после паузы:
      — Не будем вас торопить и настаивать, но если вспомните... Всего доброго.
      Дочь Марина с экзамена вернулась с пятеркой.
      Это, конечно, эпизод мелкий, вряд ли тянущий на аферу.
      Но вот другое дело, принесшее Гене приличный доход, а главное, поднявшее его и без того высокий авторитет. Заслуженно поднявшее, и даже как-то его обособившее.
      Гена получил необычный заказ. Помочь отъезжающей на ПМЖ в Германию еврейской семье. Способствовать беспроблемному пересечению границы и подстраховать переселенцев в Польше в случае неприятностей со знаменитым российским рэкетом.
      К моменту знакомства с Геной семья Клейманов уже обзавелась двумя помощничками, стрижеными угрюмыми хлопцами, похожими, как братья. Как братья-гориллы. С такими антропологическими данными еще несколько лет назад за кордон не пускали. Возможные разборки с рэкетом возлагались в первую очередь на братьев. На Гене в первую очередь была таможня.
      Клейманов было четверо. Пожилая семейная пара, лет семидесяти, и молодая, лет сорока. Отцы и дети.
      Всей предотъездной суетой занимался младший Клейман, Аркадий. Известный в городе нумизмат. Оформление документов, упаковка чемоданов, отправка через знакомого коллекции монет, продажа квартиры — все было на нем.
      Первая неприятность произошла с пересылкой коллекции. Монеты в Германию взялся доставить знакомый работник Аэрофлота.
      Аркадий попросил Гену проследить, все ли пройдет гладко в аэропорту. В последний момент, перед самой посадкой, аэрофлотчик объявился в зале ожидания и всучил Гене пакет. Акция сорвалась по причине таможенного рейда.
      Гена вернул коллекцию Аркадию. Вызвав в дальнейшем недоумение у коллег-аферистов.
      Вторая проблема у эмигрантов возникла с продажей недвижимости. Деньги за хату Клейманам должны были перевести в немецкий банк. Только после подтверждения о переводе планировалось оформление купчей.
      В день отъезда, с утра, на общем собрании каравана, когда выяснилось, что деньги все еще в банк не пришли и оставалось минимум времени для посещения нотариуса, нумизмат вдруг принял несколько истеричное решение: оформить квартиру на Гену.
      — Продашь и деньги переведешь, — сказал он знакомому исключительно по рекомендациям помощничку. — Оставишь себе штуку... Или сколько посчитаешь нужным.
      Должно быть, Аркадия подкупила добросовестность Гены в эпизоде с монетами.
      Гена не спорил.
      К операции «Пересечение границы» он был готов. Экипировка состояла из фотоаппарата «Зенит» устаревшей модели и командировочного удостоверения газеты «Одесский вестник», добытого через знакомого.
      Два купе поезда до потолка были забиты чемоданами. В щелях между ними, как тараканы, ютились переселенцы. Гена с гориллами обосновались в отдельном купе.
      Но общался в пути Гена преимущественно с Клейманами.
      Какие чувства испытывали эти люди, теряющие Одессу?.. Он догадывался какие. Не догадывался, знал точно. По их рассеянным, испуганным взглядам в темные мутные стекла вагона.
      На что они рассчитывают, загрузившись до потолка скарбом и приближаясь с ним к западноукраинской границе... Этого Гена не мог знать. Потому что этого не знали и сами Клейманы. Аркадий резонное любопытство Гены удовлетворил фразой:
      — В крайнем случае скажем: оставьте себе.
      Но оставлять пожитки на границе не пришлось. Гена лишь приблизительно представлял, как будет действовать, но импровизация и некоторое подобие вдохновения дали эффект.
      Первой на таможне в Мостиске в купе заглянула женщина-таможенница. И обомлела от увиденного.
      — А это... все оформлено?.. — пролепетала она.
      Старший Клейман проявил неожиданную сноровистость. Он, как черт из табакерки, выдвинулся из-за сундука и протянул таможеннице стопку долларовых купюр. И угоднически предложил:
      — Может, вы оформите?
      — Нет, что вы... — испугалась женщина.
      И вот тут вступил Гена.
      — Я вас сниму, — деловито объявилон ей, объявившись в проходе, у входа в купе, с фотоаппаратом.
      — Что такое?.. — вконец растерялась та.
      — Я специально подождал, не представился сразу. И стал свидетелем того, что вы не взяли предложенные вам деньги.
      — Вы... вы кто? — не поняла таможенница.
      — Корреспондент. — Гена протянул ей удостоверение. — К нам в газету поступают сигналы о том, что на границе притесняют отъезжающих на ПМЖ. Особенно еврейской национальности. Я командирован выяснить, так ли это. И я вижу... Вы же украинка?..
      — Да...
      — Вот видите. А некоторые говорят о неприязни между украинским и еврейским народами.
      — Что вы, как можно, — вдруг обрела дар речи женщина. — Что, мы не понимаем, у людей горе...
      — Я должен вас сфотографировать, — не унимался Гена.
      Потом он брал интервью и у таможенницы, и у ее бригадира, то и дело восхищаясь бескорыстием работников таможни. При этом настойчиво признавался в некотором коварстве собственных замыслов:
      — А я ведь ждал. Думал, возьмете. Не может быть, чтоб не взяли. Надо же...
      — Как можно?.. — удивлялся и бригадир, благодарно поглядывая на подчиненную. — Что мы, не люди?!
      Переход границы обошелся Клейманам в шестьдесят украинских карбованцев, оформленных по квитанции.
      Все время, пока поезд стоял на станции, Гена суетился. Снимал пограничников на перроне, выискивал живописные ракурсы. Знали бы доверчивые таможенники и пограничники, что в аппарате даже не было пленки...
      Когда состав тронулся, ошалевшие, все еще не верящие, что кордон пройден, Клейманы сбились в одном купе. Молчали. Первым нарушил молчание Клейман-старший. Он патриархально произнес:
      — Вы хоть понимаете, что этот мальчик для нас сделал?!
      Но мальчик сделал для них и еще кое-что...
      На подъезде к вокзалу Варшава-Восточная Гена почуял неладное. Он и сам не смог бы объяснить, по каким признакам, но понял: его гориллообразные попутчики, нанятые Аркадием для прикрытия, замыслили гадость. Кинут они подопечных. Для того и нанялись.
      Варшавский вокзал, может, и был архитектурно выдержан в европейском стиле. Это не бросалось в глаза, потому что атмосфера его вполне соответствовала нашим провинциальным станциям. Как ей не соответствовать при таком количестве цыган, оккупировавших каждый свободный угол, и сомнительных личностей, рыскающих под сводами в поисках неизвестно чего.
      Полицейские тоже походили на наших. Столь же умело не замечали происходящего.
      Гена судорожно соображал, как быть. Клейманов пока не расстраивал, не предупреждал о возможной подлости сопровождающих. Толку от этого предупреждения. Лишнее расстройство от человеческой бессовестности.
      Понимая, что проку от собственного противодействия будет немного, Гена тем не менее старался от Клейманов, скучковавшихся у горы чемоданов, не отходить. Хотя и держался как бы сам по себе.
      Сопровождающие братцы, устроившись чуть в стороне, откровенно заговорщицки посматривали на эту гору.
      Гене все же пришлось отлучиться. По нужде.
      В туалете его и осенило. Но не благодаря способствующей размышлению позе. Идею выхода из создавшегося положения родил подслушанный из кабинки разговор.
      — Петруха, я тебе говорю, они не рыпнутся. По рожам вижу: лохи лохами. Сами все сделаем... — раздался под журчание у писсуаров голос с харьковским акцентом.
      — Пацанов надо звать, — ответил другой, сдержанный. — Сами не управимся. Шмоток до хера.
      — Я тебе говорю, не рыпнутся. Побросаем все в тележку. Куда спешить. Менты все равно кроют...
      — Журчание стихло. Когда стихли и шаги. Гена вышел из кабинки. И, поспешив к выходу, увидел спины двух стриженых лопоухих парней. Их до этого он не видел.
      «Тоже неплохо», — подумал Гена. Сначала подумал с иронией, а потом и всерьез. Он уже знал, что следует предпринять.
      К парням он подошел сам. Издалека определил, кто из них Петруха. К нему и обратился:
      — Петя?!
      Лопоухий озадачился. Отозвался:
      — Ну...
      — Я думаю, ты это или не ты.
      — Я, — подтвердил непосредственный Петя. — Только че-то я тебя не...
      — В Харькове с Кабаном мы стояли на Балке. Ты подходил. Да, конечно, не помнишь... Ты еще с этим был, с длинным... Как его...
      — С Тюлей? — подсказал забывчивый Петя.
      — Нет, по-моему, не с Тюлей. Ну, неважно. Вы как тут? Работаете?
      Второй лопоухий, сперва агрессивно сузивший глаза, успокоился. Отвел взгляд.
      — Та, — неопределенно отозвался Петя. — Пацанов больше, чем лохов. А ты че тут?
      — От газеты. Поляки совместно с нашим «Беркутом» рейд устроили. Фраеров подставили и «пасут», кто наедет. Я в этом деле от прессы.
      — Каких фраеров? — насторожился молчун.
      — Жидков, — Гена небрежно махнул головой в сторону Клейманов. — Смотрите не суньтесь.
      Лопоухие не ответили, переглянулись.
      — И если эти двое ваши, дай маяк, чтоб соскочили. — Гена мотнул головой в сторону сопровождающей парочки.
      Оба лопоухих внимательно посмотрели на горилл.
      Петруха отозвался:
      — Эти?.. Какой хер...
      — Конкуренты? — удивился Гена. — Тогда пусть их берут. Можешь своим ментам сдать. Наши за этим тоже следят. «Пасут», как вокзальная полиция работает. Кого кроет.
      Гена протянул ребятам руку. Спросил:
      — Что передать Кабану?
      — Скоро буду, — безрадостно ответствовал Петруха. Приятель его промолчал.
      За горилл взялись в тот момент, когда те приступили к откровенному вымогательству. А приступили они сразу, как только подали поезд. Негодяи посчитали высшим проявлением психологичности наехать на жертв перед самой посадкой в вагон. Когда заветная цель совсем близко, отдашь все, чтобы достичь ее. То, что Клейманы оставят вещи на перроне, подразумевалось вымогателями само собой. Но они вознамерились обобрать горемык подчистую.
      Незатейливо зажали Аркадия с двух сторон, наехали в прямом смысле.
      Как потом, через несколько лет, вспоминал Аркадий, текст в тот момент ему произнесли тоже незатейливый:
      — Бабки и монеты. Пикнешь — заколю...
      О своей ответной реплике Клейман не вспоминал. Но Гена помнил ставший мгновенно взъерошенным и потерянным вид Аркадия. И руку его, нырнувшую за пазуху, извлекшую оттуда кассету с монетами. Помнил и взгляд жертвы. Полный растерянности взгляд на него, Гену, наблюдающего за происходящим со стороны.
      В ответ на взгляд Гена поднес фотоаппарат к глазу и щелкнул.
      И сразу вслед за этим горилл начали брать. Четверо полицейских не по-нашенски интеллигентно обступили налетчиков и вежливо попросили их пройти.
      Налетчики по-нашенски неинтеллигентно бросились наутек. Полицейские погнались за ними.
      Ошалевшие Клейманы принялись грузить вещи в вагон.
      Поняли ли они, кто вытащил их и из этой неприятности? Старший Клейман на этот раз не произносил патетических слов о том, что для них сделал мальчик. Он вышел в тамбур в тот момент, когда Аркадий произносил Гене прощальную фразу:
      — С тех денег за квартиру возьмешь на штуку больше. Так нормально?
      Гена, усмехнувшись, кивнул.
      И тогда старик просто сказал:
      — Что вам сказать?.. Спасибо...
      Шикарную квартиру Клейманов Гена не продал. Они с женой поселились в ней, съехав с хаты, которую снимали на Фонтане. Этот поступок наконец-то успокоил недоумевающих собратьев-аферистов.
      На их лукавые реплики-вопросы, не ищет ли он покупателя на квартиру, Гена под простачка отвечал:
      — Может быть, люди захотят вернуться...
      Но через два года, когда Аркадий Клейман, не прижившийся в Германии, таки вернулся в Одессу, Гена с квартиры съехал. И что удивительно, без скандалов с женой.
      Возвращение квартиры не лезло вообще ни в какие ворота. Даже как-то оскорбило негласный кодекс аферистов.
      На совсем уже недоуменное: «Совсем сдурел?» — Гена все так же простецки отвечал: «Он же одессит. И хата — его...»
      Что же поимел Гена с этой истории?
      Во-первых, две тысячи, которые получил все-таки от Аркадия Клеймана. Во-вторых, хорошие слухи о себе, а значит, уйму заказов. И, в-третьих, доверие людей. В Одессе это очень немало. А где мало?..
      Таким был и остается Гена. Удивительно гармонично сочетаются в нем способность к одурачиванию и искренность, душевность. И похоже, именно в этом сочетании и есть его талант.
      В отличие от многих своих коллег, Гена нашел себя в новом времени. Найдет ли в будущем? Будет ли востребован?
      Картежники, когда прет карта, ворчат: «Против лома нет приема». Громилы с мозжечками вместо мозга тоже так считают. Но имеют в виду что-то свое.
      И последнее о Гене. Кое-что интимное.
      Гена по-прежнему страдает от того, что он не урожденный одессит.
      Бывает, задерживаясь у зеркала, он всматривается в свое отражение. Ищет и не находит на своем лице ни одной ритуальной морщины. Тот факт, что именно нехарактерное выражение лица и способствовало его успеху в жизни, им не учитывается. Гена отражению хмурится.
      Иногда в этот момент его обнимает супруга. Прижимается к спине и с иронией разглядывает мужа в зеркале. За пятнадцать лет совместной жизни Инга не изменила своей привычке краситься под блондинку и не утратила независимости во взгляде.
      Гена, забывшись, как в прежние времена, засматривается на нее. В эти мгновения он точно знает, что жизнь удалась...

От Соньки до Риты