За окном падал дождь, накрыв туманной пеленой город, острова на горизонте, съев краски. Тишина была полной, почти ничем не нарушаемой. Дом словно вымер, не слышно было ничьих шагов, только странный человек в белом, расшитом жемчугом, шелке медленно проходил через анфилады комнат.

Одиночество не давило, было скорее желанным, как желанен отдых после трудной работы. И было время, свободное, ничем не занятое, которое он мог потратить на воспоминания и грезы. Последние дни, полные забот и тревог не давали такой возможности. Последние дни были заняты до предела, не оставляя даже минут, которые он мог бы провести сам с собой и собственной памятью. А память, она настойчиво требовала остановиться и побыть одному, помолчать в одиночестве.

За окном падал дождь, и надвигались сумерки. Сумеречный свет бился в окна, путался, заблудившись в портьерах, тух. В доме было сумеречно и пусто. В открытую дверь балкона втекала прохлада и сырость. Остановившись у окна, Да-Деган Раттера скользнул взглядом по городу, укрытому дождем, отыскал силуэт дворца, смазанный потеками воды.

Отчего-то некстати выплыло из памяти лицо Шеби, прекрасное, безмятежное, и словно в яви, почудился легкий звон ее колокольцев, легкий, тихий, схожий больше не со звуком, а с ароматом чудных цветов. Мягкий взгляд синих глаз был спокоен и кроток, обещая что-то, чему не сбыться было наяву.

Да-Деган поджал губы, чувствуя, как сердце пропустило удар, присел на стоявший рядом табурет, опустил голову, украшенную париком с великолепной прической. От этих воспоминаний спасения не было, и нельзя было заставить не вспоминать, нельзя было взять себя в руки и отстраниться.

«Любовь, — подумал он, — только это — единственная сила, которой нам не суметь противостоять. Весь этот мир замешан на любви, мы сами сотканы из нее. Ведь что бы на свет появились мы, миллионы и миллиарды должны были любить, в своей любви восходя к вершинам. Любовь — как безумие, как болезнь, она затмевает разум и толкает на поступки, что никогда иначе б ты не совершил. Любовь — безумие и мудрость».

Он заставил себя улыбнуться, заставил себя подняться и выйти на балкон, к промозглой сырости и холоду, что могли отрезвить, вернуть разум. Ветер взметнул одежду, сыпанув в лицо полные пригоршни капель — колючек, капель — игл. Да-Деган остановился, глядя на мокрый сад, вода бежала по мощеным мрамором плитам двора, устремляясь к морю. Двор тоже был пуст.

Вернувшись в дом, мужчина подошел к камину, пошевелил красные, жаркие угли, отогревая замерзшие руки, потер их. Усмехнувшись, посмотрел на удлиненные, выхоленные, розовые ногти, блестевшие перламутром. На кольца, нанизанные на точеные длинные пальцы.

— Шут, — сказал тихо, обронив слово в темноту. Дом был пуст, только эхо, подхватив это слово, несколько раз ударило его о стены.

Он вспомнил Лию, пришедшую однажды, в такой же стылый, дождливый веер, унеся одиночество, разбив его на мелкие куски, принесшую с собой нечаянную радость. Да-Деган не хотел признаваться, но в этот стылый вечер он был бы рад, если б она сделала то же самое.

Звук тихих шагов разбудил эхо, кто-то вошел в дом, блуждая внизу. Поднявшись, Да-Деган прошел через анфилады комнат, подошел к лестнице, облицованной мрамором, сбегавшей вдоль стены вниз.

— Фориэ? — удивился он, увидев знакомое лицо.

Женщина медленно поднималась по ступеням, идя ему навстречу, где-то внизу, небрежно брошенный на пол, лежал промокшей тряпкой темный шелк ее плаща.

— Добрый вечер, — проговорил вельможа, положив белую, холеную ладонь на позолоченные резные перила, — рад вас видеть, хоть и непонятно, что за сила выгнала вас из дома в этакую непогодь.

— Добрый вечер, — отозвалась женщина, продолжая подниматься по лестнице, удивленно оглядывая убранство дома, отмечая дорогие ковры, статуи, созданные рукой мастера, отмечая гармонию, которая приносила необыкновенную легкость и ощущения парения, от которой кругом шла голова.

— Нравится? — спросил мужчина, небрежно пожав плечами, — Но, думаю, вы пришли не за тем, что б полюбоваться на интерьер. До меня есть дело у господ Стратегов?

— Нет. С чего вы взяли?

Да-Деган, усмехнувшись, подхватил Фориэ под руку, помогая подниматься по ступеням. В его руках жила неожиданная сила, неожиданная для человека, столь изнеженного облика, ее трудно было угадать, глядя на породистое лицо, обрамленное вольным безумием прически, на сияющий шелк, вытянутый, хрупкий силуэт.

— Нет, — повторила она, — Какие могут быть вопросы? Гайдуни вспомнил, как вы говорили, что Иллнуанари вам нужна, лишь для того, что бы ее подставить. Никто вас ни в чем не винит. Вы тонко сделали свою игру. Видите, даже уцелела Рэна. И эта игра похожа на чудо, это и есть чудо. Ну что еще сказать? Я, разве что, могу извиниться, я считала вас подлецом. А вы — игрок.

— Игрок, — усмехнулся вельможа, проводя ее по темным, не освещенным комнатам туда, где горел огонь в зеве камина, где отблески золотили стены.

От цветов, расставленных в вазах, поднимался легкий аромат. Да-Деган неторопливо пройдя по комнате, окинул взглядом полотна старых мастеров, развешенные на стенах, пожал плечами, достав из бара бутыль черного стекла поставил ее на стол, достал бокалы.

— Форэтминское? — усмехнувшись, отметила Фориэ.

— "Поцелуи ветра", — отозвался мужчина, — выпьем за победу, которая нашла нас. Вы ведь не откажетесь?

— За победу? Нет.

Фориэ Арима поднесла к губам фиал с пряным и свежим вином, отпив глоток, поставила его обратно на стол. Да-Деган не пил, вертел бокал в руках, не опуская. Надумав, слегка омочил губы в пьяной влаге. Поставив бокал на стол, прошел по комнате вновь. На его лице отражались отсветы чувств, то заставляя ярко вспыхивать глаза, то набрасывая тень на точеные, правильные черты.

— Прекрасное вино, — заметила женщина.

Он кивнул скупо, сухо, словно мысли унесли его в иной мир, тот, который жил в его душе, невидимый, незримый. Фориэ чуть заметно поджала губы.

— Прекрасный вечер, — проговорил мужчина странным, тихим, ломким голосом, похожим на покрытое трещинами стекло.

— Дождь, — отозвалась Фориэ.

— Завтра он уйдет, — отозвался Да-Деган, выпуская на волю предчувствие, что жило в душе, — рассвет будет туманен, а полдень ярок, как всегда.

Фориэ, пожав плечами, отпила еще глоток вина, смакуя драгоценный букет, впитывая сладость и пряность, чувствуя, как начинает кружиться голова. Было много вопросов, которые хотелось задать, вопросов, которые она не посмела его задать, словно увидев оттенки эмоций, сменявшихся на его лице, боялась потревожить, внеся еще большее беспокойство, унести хотя бы относительный покой, смутить его душу. Было сложно решиться, так же трудно, как переступить черту, прыгнуть вниз со скалы.

Она вспомнила лицо Элейджа, напряжение, которое возникло в глазах, стоило ей сказать и вздох облегчения и изумление, и еще что-то проступившее на его лице, то чему она не нашла слов. « Уговори его работать с ними, девочка, — вспомнила она осторожные слова Лорда, — этот человек знает Эрмэ, он нужен нам».

Глядя на Да-Дегана, она не могла решиться сказать ни одного из запасенных слов, фраз, утверждений, которые запасла, собираясь идти в этот дом, словно язык прилип к гортани. Не хотелось играть с ним, и потому она проговорила прямо:

— У меня к вам предложение.

Да-Деган вздрогнул, но быстро овладел собой, вновь надев маску безразличного спокойствия, схожего с равнодушием. Покачав головой, повернувшись к ней лицом, заглянул в глаза.

— Ни за что, — проговорил он, словно угадав, — И не мечтайте.

— Вы не знаете?

— Догадываюсь, — заметил мужчина отстраненно и бросил на стол перед ней маленький квадрат пластика, сиявшего радугой в его руках.

— Кабран? — удивилась женщина.

— Да, — усмехнулся вельможа. — Верните его Элейджу. Я больше не желаю играть ни в какие игры. Я имею на это право?

— Вы — Стратег?

— Был им, — холодно отозвался Да-Деган, — только не было времени сказать об этом прямо, и не было смелости вернуться. — и, помолчав, мужчина жестко добавил, — Я хочу уехать. Покинуть Рэну. Я имею на это право?

— Вас никто ни в чем не обвиняет, и не обвинял, — повторила женщина, чувствуя неловкость.

— Это хорошо, — усмехнулся вельможа. Длинные, унизанные перстнями пальцы побарабанили по стеклу. — Но у меня есть просьба. И только вы можете помочь. Поможете?

— Смотря, какая просьба.

— Я хочу устроить бал в этом доме, как когда-то давно. Бал — маскарад.

Да-Деган стоял поодаль от дома, глядя на его стройный белый силуэт, выхваченный из темноты прожекторами. В их ярком свете казалось, будто дом парит в воздухе, едва касаясь земли стенами. Этот дом был прекрасен, в этот вечер он манил к себе людей, как магнит притягивает железо, властно и дерзко привлекал к себе обещанием невиданного колдовства.

Поправив легкомысленные локоны прически, вельможа улыбнулся, чувствуя как славно, ярко блеснули в полумраке глаза. Этот вечер принес ожидание чего-то доброго, искушение, которому трудно было не поддаться.

Глядя на прибывающих гостей, он всматривался в маски, узнавая скрытые под ними лица. В этой атмосфере всеобщей суеты, возбужденного ожидания, неразгаданной интриги он был хозяином, и, почти что богом. В этот вечер, здесь, сейчас, было легко укрыться в толпе, не шокировать, не останавливать взгляд своим эксцентричным видом и манерами.

В воздухе, наравне с ароматами роз и нежной музыкой носился шепоток. Сплетня, слушок, пущенный госпожой Арима, влекущий, не оставивший никого равнодушным. «Ну и что? — спросила она, в ответ на его недовольное лицо, — Ну и что? Не думаю, что хоть один человек останется разочарованный этим вечером, даже, и, не встретив Ареттара? Дагги, что с того, что это — маленькая ложь? Вы просили, вы желали, что б на этот бал пришли те, кого б вы желали видеть в стенах своего дома. Они пришли. И они не уйдут. Вы получите то, что хотели. Праздник. А за эту ложь меня простят. Дамам на Рэне прощается многое. Ведь не вы же солгали».

Да-Деган видел жадные взгляды, этой маленькой лжи верили, верили, как в чудо. Почему-то стало просто верить в чудеса. Он поднял взгляд к небу, там, в стороне от яркого диска луны, тянулись светлые следы, скорее угадываемые, нежели видные человеческому глазу — следы битвы, страшного боя, что свел Иллнуанари и Эрмэ, поставив друг против друга. Там, разметанные, ставшие космической пылью, продолжали свое движение массы, бывшие некогда могучим флотами могучих держав.

Лига пришла на помощь, когда Иллнуанари, ослабев, более не могла противостоять флоту Эрмэ, не могла сдерживать мощь, когда большинство контрабандистов, поняв, предугадав поражение, спешили уйти, скрыться в бездонных просторах космоса.

Флот Лиги обрушился подобно ливню на ослабленный флот Империи. И он знал, что в тот же миг, в те же минуты крейсера Лиги вынырнули не только в пространстве, прилегающем к Эрмэ, он чувствовал, как Лига обрушивала свою силу, свою мощь на военные базы-планеты Империи, как где-то качнулся гигантский маятник, отсчитывая последние секунды существования псевдоцивилизации. Он чувствовал замешательство, страх Императора и кучки его приближенных, он чувствовал понимание, что власть выскальзывает из рук, доселе крепко державших ее золотой хвост.

Вот и пришел конец Империи, — подумал Да-Деган, — конец страху, напряжению, конец силе, что могла поставить крест на всех начинаниях Лиги. Конец кучке Властителей, что живут, как вампиры, высасывая все лучшее из судеб своих рабов, лишая их надежды на свободу, на радость, на полет разума и чувств. Конец беспросветному рабству, подобного которому я нигде и никогда не встречал. Пройдет время и Империя забудется, как черный сон.

Он, улыбнувшись, вновь посмотрел на землю, на клумбы, полные распустившихся цветов, на пруды с темной водой в которой, как в зеркале отражался силуэт легкого здания. Оторвавшись от созерцания, пошел к дому, уже полному гостей.

Он шел, кивая знакомым, словно отдавая легкомысленный поклон. И слышал, как за его спиной рождаются слова, легкий шепоток, колкости, подтрунивания. К нему, только завидев, подошла Фориэ, улыбнувшись, пошла рядом. Он узнал под маской, сопровождавшей ее, лицо Донтара. Доэл и Ордо таились от взглядов в стороне, о чем-то тихо разговаривая. У окна стоял Вероэс, держал в руке бокал вина, задумчивый, улыбался, чему-то своему.

Теплые глаза вспыхнули, увидев фигуру вельможи, одетую в драгоценный ирнуальский шелк.

— Ты без маски? — заметил медик удивленно, и пожал плечами, добавив, — помню, когда-то, прежним хозяином было заведено, что в полночь снимались маски, открывая лица. Золотое было времечко.

Да-Деган пожал плечами, взяв с подноса бокал с вином, алым, как кровь, ничего не ответил.

В этот вечер ушла тоска, оставив душу в покое, перестав грызть и рвать, перестав мучить сомнениями. И недавнее решение показалось нелепым. Глядя в лицо Фориэ, мужчина подумал, что глупо бежать, глупо отказываться, глупо, сто раз глупо, ведь от судьбы не убежать. Этот вечер дарил прощение и сказку. Второй такой возможности не было. Он поймал свое отражение в зеркале, посмотрев, словно впервые увидев.

Молодость этого лица была привычна и была внове, как и блеск глаз, и белая кожа и сарказм, навечно застывший в уголках губ. Он посмотрел отражению в глаза, задав вопрос, тот на который не было ответа и вновь сердце забилось глухо, пропустив на мгновенье удар. И пришло решение. Да-Деган отошел в тень, не желая быть замеченным, наблюдал за своими гостями.

«Жизнь не кончена», — подумал он, отбрасывая сомнения, отбрасывая тяжесть, что осадком лежала в душе после пребывания на Эрмэ, тяжесть, от которой доселе никак не удавалось избавиться. Улыбнувшись, мужчина, в который раз, пожал плечами, словно сомневаясь. Но сомнений не было. «Ну что? — сказал он себе, — все складывается как нельзя лучше».

Фориэ Арима нашла его в его убежище, подошла и встала рядом.

— Зачем вы прячетесь? — спросила она, для чего тогда бал.

— Эти люди здесь пришли не ко мне, — заметил мужчина странным, будто ломающимся голосом, кашлянул, замолчав, перевел взгляд в зал, — им нужен Ареттар, — добавил спокойно, — только он.

— Бросьте, — проговорила Фориэ, — мы с вами знаем, что это невозможно. И был ли певец — тоже вопрос.

Он покачал головой.

— Ошибаетесь, — заметил сухо, и Фориэ заметила, как блеснули маслянисто, как у кота наевшегося сметаны, серые, обычно холодные глаза. — Именно этот сюрприз я б и хотел преподнести. Так получилось, что вы угадали.

— Он будет?

Да-Деган скупо кивнул.

— Когда?

— Откуда я знаю? — заметил вельможа, спарывая нить вышивки, выдергивая ниточки из своего драгоценного одеяния, — он — ветер, а ветру трудно назначить время. Как вы думаете, разве он не сможет сегодня сюда не прийти?

Фориэ пожала плечами, покачала головой.

— Не знаю, — ответила женщина и тихо удалилась.

Да-Деган вышел на воздух, там, где под куполом неба танцевали пары, беззаботно кружили в танце, улыбались друг другу. Этот бал был первым праздником, первым, которому он был рад, первым, где царила столь легкая, беззаботная обстановка, ощущение ничем не омраченного торжества.

Кто-то коснулся его плеча. Он, остановившись, посмотрел на женщину в маске, одетую в густо-синий, с голубыми разводами шелк. Маска, прикрывавшая лицо, словно была сплетена из степных, светлых цветов, крылья бабочек, присевших на маску, тихо сияли и тихо, на грани слуха, звенели. Маска, что оставляла открытыми только глаза, подбородок, губы. Глаза смотрели, улыбаясь, и струилось по спине лунное серебро светлых кос.

— Лиит, — прошептал он, пораженно, узнавая.

Та кивнула, улыбнулась, отступив, потерялась среди толпы, средь людского веселья. Он, улыбнувшись, вспомнил сияющего света, окружившего ее, сдержано мерцающего здесь, среди яркого света. Постояв несколько минут на месте, не решившись искать ее, пошел в дом....

В темноте кабинета, средь старых полотен, праздник за окнами казался призрачной феерией, открыв сейф, мужчина достал аволу, укутанную шелком, взяв в руки, коснулся серебряных струн. Авола отозвалась, послушная каждому движению тонких, проворных пальцев. Авола пела, звуки текли, бархатные, мягкие, густые, они обволакивали и манили. Да-Деган, покачав головой, заставил себя остановиться, отложить аволу в сторону, снял кольца, бросив их на стол.

За окном, вспарывая темный бархат неба, пронеслась сияющая искра, и, словно ударившись о преграду, разбилась на сотни осколков, сияющих брызг. Он угадал удивление, восторг, смех. В небо, одна за другой, взлетали яркие искры салюта, расцветая бутонами и куполами, превращаясь в цветы и звездный дождь.

Подойдя к окну, вельможа смотрел на яркие сполохи, окрашивавшие небо во все цвета радуги, потом, в конце аллеи неожиданно закрутилось огненное колесо, все убыстряя бег.

Он выпустил из рук тонкую ткань портьеры, взяв в руки аволу, спустился в сад. Лиит стояла, ожидая у порога, чему-то улыбались ее глаза. Она, взяв его за руку, увлекла в сторону, туда, где под кронами деревьев, у берега пруда, стояла каменная скамья. Опустившись, она посмотрела на него снизу вверх, ее внимательный взгляд остановился на аволе, что мужчина держал в руках.

— Спой — попросила Леди, глядя прямо в его глаза. Он выдержал этот взгляд.

— О чем? — спросил, чувствуя, что не в силах больше сдерживать серебро и бархат голоса, показывая лишь ломкое стекло.

— Спой мне «Аюми Файэ», Аретт, — попросила Лиит, — я хочу услышать, что все вернется, и что Аюми, Странные Странники еще придут в этот мир, и то, что им, быть может, найдется место в этом мире, — она, улыбнувшись, коснулась руками мрамора скамьи, и, повернувшись, вновь заглянула в лицо с точеными чертами аристократа.

— Почему? — спросил вельможа.

Женщина, не ответив, пожала плечами, посмотрела в небо, расчерченное сполохами.

— Ты знаешь ответ, — проговорила, помедлив.

Он кивнул, отвернувшись от сияния глаз Лиит, посмотрел на дом, на толпу, застывшую, молчаливую, глаза людей прикованные к феерии огня не замечали ни его, ни его спутницу. Улыбнувшись, вельможа перевел взгляд на искусно вырезанную женскую головку на грифе. Пальцы коснулись струн, извлекая мелодию, потонувшую в окружающем грохоте.

Авола пела. И голос ее, послушный движениям его рук, звучал то тихо и страстно, то весело и звонко. Звуки струн, которых касались его пальцы, словно сами выговаривали слова, слова мерещились в напеве мелодии, и казалось, что где-то рядом тихо, вторя мелодии, поет человек.

Авола пела о любви и о разлуках, о счастье, и страданьях, о том, что у всего в этом мире есть оборотная сторона. И о том, что в этих переходах проходит жизнь.

Авола пела, послушная его воспоминаниям и чувствам. Авола пела. И пел он. Тихий голос набирал уверенность и силу, играл как бриллиант, то бархатный, то шелковый, то горестный, то нежный. Завораживали интонации, захлестывая, вызванными им пенными шквалами чувств, обрушивались, как волна, вызывая слезы.

И когда стих грохот салюта, и стих удивленный гул, только этот голос, чистый, как родник, мягкий, светлый, пронзал сердца, будил и будоражил, манил и обещал, говоря о любви. Ареттар пел в полной, окружившей дом тишине, произнося слова, как пророчество и сам в пророчество это веря. Его слова касались душ, словно пальцы его перебирали не струны аволы, а оголенные нервы, от звука этого голоса в сердцах рождался свет, даря очищение и веру, даря надежду, заставляя забыть горе и ненависть.

18.01.2004 год.