Ни за что, — подумала она, — ни за что и никогда! Не было этого. Не видела я этой клятой записки! Не дошла она до меня. И не собираюсь я тосковать и мучиться. Не дождетесь! В преисподнюю! Я буду бороться. Буду. А там посмотрим... кто кого.

— Есть одна мысль, — проговорила она, оставшись наедине с Кантхэ. Лагалиец, пожалуй, единственный, кто смог пересилить собственные эмоции, и оставался более разумен и менее подвержен депрессии, чем остальные. Даже более спокоен, чем она сама.

— Вы о чем? — спросил он.

— Антидепрессанты на исходе.

— Я знаю. Кавиенни это очень беспокоит. Еще пара суток, и -

— Вот именно, — проговорила она жестко, — поэтому я предлагаю всех, у кого сдают нервы и в ком нет непосредственной необходимости отправить по спасательным капсулам. Если они способны защитить человека в условиях космоса, то защитят и здесь, на корабле.

— А остальные?

— Остальным пригодятся антидепрессанты. Пока я не собираюсь отступать. Где-то да существует разгадка всей этой нелепицы. И надо найти отгадку. И достаточно быстро. А этого нам не сделать, если мы поддадимся панике, Шабар.

Пилот кивнул, молча закурил, усмехнувшись, выпустил дым в потолок.

— Одобряю, — заметил спокойно, — предложение вполне разумно.

Гресс успокоено выдохнула воздух. Шабара здесь слушались, с Шабаром считались, даже тогда, когда пренебрегали ее указами. Как-то странно вышло, что когда он стоял за ее спиной и только согласно кивал на ее слова, никто не перечил ей.

Лагалиец был словно опора, что поддерживала ее в трудную минуту. К нему можно было обратиться в любое время, чисто неофициально и получить внимательного слушателя, а иногда и крепкое плечо. Он был чем-то похож на Ордо. На того Ордо, которого она когда-то знала. Молодого, энергичного полного сил и энтузиазма, каким он был до рейда в этот район.

Экспедиция к Ками-Еиль-Ергу словно вытянула из Аториса Ордо избыток сил, и вытянула сияние глаз. Все беды посыпались на него после. После того, как он сказал о том, что нашел легендарный флот легендарных Аюми. После того, как потерял доверие людей.

Был момент, что и она перестала доверять, краткий миг, полный яда сомнения. Правда, это длилось недолго. И от сомнительного того факта она долгое время предпочитала отмахиваться, как от назойливой мухи, предпочитая не помнить.

А оказалось, что флот был. И что не было лжи.

Она вспомнила Архата, его вечный скептицизм, его слова о том, что дети любят сказки, и о том, что Ордо, по-видимому, лишь дитя, раз думает, что и все поверят очевидной нелепице. Выдумке чистой воды.

Архат смотрел ей в глаза, и улыбался, открыто и светло, говоря: «но ведь мы-то не дети... Люди мира Лиги выросли давно, и сказки далеких предков способны оценивать только как сказки, изумляясь, восхищаясь, но понимая, что то — лишь Легенды. А Легенды и мир — вещи разные, и нельзя впутывать вымысел в реальность. И не стоит лгать, пусть даже и из чистых побуждений».

Вспомнив Архата, она невольно улыбнулась. «Друг мой, — подумала с ноткой грусти, — что б ты сказал здесь и сейчас, зная то, что теперь знаю я. Назвал бы всех тут на этом крейсере лжецами? Или, быть может, постарался поверить? А, если не поверить, то, может быть, объяснить это как-то иначе, чем ложь, чем вымысел. Ведь до сих пор не ясно, что же могли найти Ордо, и все эти люди. Что же заставляет так блестеть их глаза, когда, отстранившись от того, что было после, они вспоминают увиденное. Что помнят, несмотря на все старания отстраниться и забыть?».

Повернувшись, Гресс посмотрела в лицо Шабара.

— Расскажите мне о флоте, — попросила она.

Лагалиец закурил и, посмотрев на потолок, тихонечко усмехнулся. Пуская дым колечками, несколько секунд раздумывал, потом пожал плечами и, чувствуя напряженный взгляд ее глаз, ответил таким же пристальным взглядом.

— Зачем вам? — спросил настороженно.

Пришло ее время пожать плечами. Крепко переплетя пальцы с подлокотником, она слегка качнула головой, словно давая понять, что и сама не знает ответа. Она, и, правда, его не имела. Просто было желание, нечто внутри, что заставило ее спросить, побуждение которому так легко и просто было подчиниться, не сдерживая мыслей и слов.

Шабар тихонечко вздохнул.

— Хорошо, — проговорил совсем тихо, — я расскажу.

Это скопление выросло из ниоткуда, оказавшись в какой-то момент прямо по курсу, заставив их резко сбросить скорость. На черном шелке пустоты, словно сотканные из осколков света розовой зари, собранные в странном порядке, как капли росы в узлах паутины, покоились шары. Они казались неправдоподобно малыми, так, что далеко не сразу пришло в голову, что это могут быть корабли. Сначала это и казалось паутиной, всего лишь гигантской паутиной, в которой запутался свет. Сначала строились разные версии. И лишь потом пришла догадка, что это скопление — не каприз природы, не случайность, а творение, созданное разумом людей.

Это случилось после того, как Ордо позволил исследовать само скопление, заинтригованный, как и все на корабле. Отчего-то ни у кого не было сил сказать «довольно» и уйти от него. Отчего-то, в душе у всех жило предчувствие, такое тонкое предчувствие, похожее на легкий флер, что накрывал разум, не позволяя сомнениям просачиваться наружу. Отчего-то, всеми сердцами владело искушение, которому ни у кого не было сил противостоять. И потому каприз капитана воспринимался как необходимость.

То, что «Кана-Оффайн» наткнулся на чужой, заброшенный флот, стало ясно после первого же визита к скоплению. После первого же проникновения в корабль, что далось так неожиданно просто.

Среди непонятных узлов и деталей не было никаких опасностей, но не было и никаких следов, что открыли б причину, отчего был покинут флот. Люди исследовали корабль, за кораблем, пытаясь проникнуть в тайну, что, несомненно, жила здесь, средь механизмов чужой цивилизации. Они, захваченные азартом, наполовину смешанным с благоговением, жадно и непосредственно пытались найти ответ.

Отгадка пришла нежданно, как все, к чему страстно стремишься. Тогда, когда, разочаровавшись, они уже были готовы уйти. И в тот раз с ними впервые был Ордо.

Наверное, он и, вправду, был из особой породы счастливчиков. Ведь в тот раз им посчастливилось найти неповрежденный временем корабль, который встретил их приветливо вспыхнувшим светом.

Там все было то же и так же, как и в других кораблях, но было и нечто другое, чего не было больше нигде, ни на одном из кораблей, пройденных ими.

Тонкая, эфемерная, словно паутинка, словно сотканная из солнечных бликов, дверь, где на других кораблях находился лишь провал ведущий в шахту, заполненную силовыми установками и аппаратурой, назначение которой оставалось неясным.

Они, трое незваных гостей, остановились перед новой загадкой. Смотрели, словно любуясь. Несмотря на полную эфемерность так и не становилось понятным, что же кроется за этой кисеей бликов.

Сам Шабар, памятуя о шахте, наверное, никогда б не решился сделать шаг, за этот призрачный занавес, помня о провале шахты. Но Ордо, словно завороженный, шел за эту дверь. И Шабару не оставалось ничего другого, как шагнуть следом, приготовившись к любой неожиданности. И все ж, увиденное, было слишком неожиданно, что б он смог сдержать вскрик.

За сияющей кисеей скрывался целый мир. Ночной мир. Небо над головой, разукрашенное застывшими сполохами, незнакомыми звездами. Мягкость травы или мха под ногами. Беззвучие. И какая-то горечь возникла на губах.

Он остановился, налетев на спину Ордо. А капитан медленно двинулся вперед, безумно открыв забрало скафандра. Отчего-то он сделал тоже, следом, не рассуждая, поддавшись вееру эмоций, родившихся в душе. Захотелось сделать вздох, захотелось напиться им, как водой.

У воздуха не было ни запаха, ни вкуса. Были нереальные ощущения, он омывал лица, словно вода, что-то унося, что-то даря взамен. И все ж, этим воздухом можно было дышать. Постепенно, с каждым шагом у воздуха появлялся вкус и аромат. Аромат рэанских роз и лагалийских пряных трав. Запах меда и запах полыни...

Звуков тоже не было вначале. Сначала даже не было слышно даже звуков их дыхания, не жило эха их шагов. Потом пришло все. Звук тихого, стихающего или только рожденного ветра, трущегося о траву. Тихие вздохи бегущей воды.

Пройдя чуть дальше, в темноту, ориентируясь на этот, новорожденный звук, они наткнулись на ручей, текущий по крутому склону. Тучей тек медленно, не спеша, несмотря на крутизну русла.

Ордо тихо улыбался, улыбался так, словно отсутствовал в мире. Лицо было совсем иным, чем Шабар привык видеть, просветленным, безумно счастливым, лицом зачарованного неведомым колдовством человека. И становилось ясным, что большего, неисправимого романтика никогда не найти в мирах Лиги. Особенно, когда капитан тихо, под стать улыбке выдохнул: «Мир Аюми».

А потом словно накрыла волна безумия. И не было сил, что заставила бы уйти. Люди вновь и вновь возвращались к кораблю, вновь и вновь проникали в мир, скрытый за дверью, сотканной из сияющих бликов, каждый раз проходя на шаг дальше, словно этот мир, не желая быть познанным сразу целиком, раскрывался каждый раз лишь немного больше, позволяя сделать лишь один новый шаг.

И в этом мире они находили странный сплав невозможного с возможным, реального с ирреальным, словно здесь совмещались воедино сон и явь, вымысел и жизнь. Но нигде, ни на кораблях, ни за сияющей дверью, ни в странном замке, найденном напоследок, укрытом темнотою, они не нашли ни одного из хозяев этого мира. Ни одного из тех, кто когда-то создал эти корабли.

В реальности и в зазеркалье существовали только следы; картины, вещи, статуи и безделушки, замки, сложенные из хрусталя, и корабли, сбившиеся в небольшое скопление в странной системе тройной звезды, где никто и никогда не смог бы ничего найти, если случайность. Не его величество случай, что на миг приоткрыл занавес, словно желая посмеяться над людьми.

Гресси, мучаясь, перевернулась на бок. Сон не шел. Невозможно было справиться с ощущением страха. Невозможно было перебороть его, заставить себя отгородиться. Она не спала несколько суток. С тех пор как кончились антидепрессанты. И лишь когда они кончились, стало ясно, до чего ж хороша была жизнь, пока можно было уйти от тревоги, при помощи малюсенькой таблетки вернув себе хоть часть нормального мироощущения, словно спрятавшись, как за щитом.

Сцепив зубы, она поднялась на ноги, чувствуя, как колотит озноб, от которого бесполезно искать защиты. Этот озноб шел от перенапряжения усталых нервов, от желания сбросить эту тяжесть, от чувства беззащитности. От страха. От настоящего, непридуманного страха.

Выйдя в коридор, медленно, как привидение, пошла, придерживаясь рукой за стену. Гресс не смотрела на себя в зеркало. Не зачем было смотреть. Она и так знала, что выглядит как облезлая, голодная кошка, — огромные глаза, ввалившиеся щеки, губы стиснутые до синевы. И круги под глазами и мучнистая бледность, так, что не в силу поверить, что недавно, совсем недавно, меньше месяца назад она лежала, греясь под солнцем Ирдала на теплых песчаных пляжах, слушая медленный шорох волн.

Она шла, чувствуя, как сдают нервы, как уходит решимость. Запал исчез, борьба ни к чему ни приводила. Глядя на бледное, осунувшееся лицо Кальтанна и Акорэ, от действий которых могло б измениться еще хоть что-нибудь, она чувствовала жалость и бессилие. И чувствовала непонятную вину там, где не было вины. Глядя в лицо Шабара, хотела кричать, видя как он курит сигареты — одну за другой, и как подрагивают при этом его пальцы. Ведь, несмотря на это, казалось, будто он невозмутим, что его силы еще не на исходе. В отличие от нее.

И лишь вчера, застав его в кают — компании, застывшим перед огромным экраном, с которого смотрел безразлично — беспощадный лик Ками-Еиль-Ергу, невольно отметила, что он, положив голову на руки, тихо, спрятавшись от всех, плачет, чувствуя лишь такое же бессилие и горечь. И что невозмутимость его — только маска, одетая поверх чуждого душе страха и поверх мыслей, чувств, неутешительных выводов. Она не стала его тревожить. Тихо, стараясь ступать незаметно, ушла.

Впрочем, это было даже не вчера, это было только несколько часов назад. А, может, меньше часа. Отчего-то терялось ощущение течения времени. Трудно было, не глядя на часы, сориентироваться быстро и точно, что никогда ранее не составляло для нее особого труда.

Прикрыв глаза, понимая, что трудно налететь на преграду, там, где их нет, не отрывая руки от шероховатой поверхности стены, пытаясь сосредоточиться и собраться, найти остатки сил, остатки разума и воли, Гресси медленно продолжала движение вперед. Шаг за шагом, считая их, как некогда капли дождя на стекле, уговаривая себя, что нельзя позволить себе стать только комом протоплазмы.

Рука наткнулась на шов двери там, где ее не было и быть не могло. Слишком рано. Она не прошла больше двух десятков шагов. Открыв глаза, Гресс смотрела на тонюсенькую щель под своими пальцами так, словно эта щель была размером с бездну. Нервное возбуждение заставило ее не раз пройти по этой тонкой, незаметной, только опытным пальцам заметной щели, что б понять — не галлюцинация и не сон. Что там, за герметичным стыком что-то есть. Еще один отсек.

Закусив губу, женщина опустилась на пол, прижавшись спиной к двери. Тихо, издевательски рассмеялась, чувствуя, что не может удержать этот смех. Ее разум и так балансировал на грани с безумием, что б она смогла просто сосредоточиться и пытаться понять. Прикрыв рукой глаза, отерла выступившие слезы, подняться на ноги не было сил.

Услышав чьи-то шаги, подняла взгляд, и увидела осунувшееся лицо Шабара.

— Привет, — сказал он, надевая улыбку, — Какие-то проблемы?

Она молча покачала головой. Вздохнула устало.

— Кантхэ, — проговорила через несколько медленно сочившихся секунд, — что там, за дверью?

— За какой дверью?

Она медленно, опираясь на его руку, поднялась, приложила его пальцы к шву, и так, же ведя его рукой, очертила овал проема.

— Там, — повторила тихо и сосредоточенно.

Посмотрев в лицо пилота, отметила краткое замешательство, что он быстро спрятал за внешней невозмутимостью.

— Там? — повторил пилот тихо, — там, должно быть оружейная палуба, так по всему выходит.

— Зачем дверь?

— Не понял?

— Зачем дверь, Шабар? Если оружие еще не смонтировано, то нет необходимости держать стерильную инертную атмосферу, необходимую всей этой электронике. Дверь была бы открыта. Или ее не было б вовсе.

Мужчина скупо кивнул.

— Там что-то есть, — тихо пробормотала женщина, — там что-то есть, Шабар. Я это чувствую.

Гресс услышала, как в голосе прорываются истерические нотки, и замолчала, прикусив губу, напряженно смотрела на пилота, словно ожидая от него того спокойствия, которого была лишена сама.

— Оружия там точно нет, — ответил пилот, — совершенно точно.

— Мне это не нравится, — проговорила Гресс, взяв себя в руки и чувствуя неожиданную пустоту внутри.

Там где некогда жило напряжение, надежда и страх, не осталось ничего. На мгновение стало легко, так, что закружилась голова. Но только на миг, пока, отчетливо и ясно, не пришло осознание того, что там, внутри не осталось места для тревоги и надежды, что внутри нет ничего кроме этого безрассудного, парализующего мысли и волю страха, страха настоль сильного, что она перестала его ощущать.

Прикрыв глаза, она слегка мотнула головой, словно желая отогнать наваждение, успев подумать, как глупо — падать в обморок капитану космического флота Лиги.

Открыв глаза, Гресси увидела острый профиль Кавиенни, его осуждающий взгляд. И сразу же нахмурилась.

— Ни за что, — ответила сразу, как только он открыл рот, понимая, что предложить он ей может лишь одно средство — прохладиться в спасательной капсуле. Отдохнуть, набраться сил. Но это средство было из разряда тех, которые позволить себе она никак не могла.

Медик промолчал, дернул кадыком и покачал головой.

«Я здесь капитан, — напомнила Гресси себе, — и пусть они считаются лишь с Шабаром, полномочий с меня никто не снимал, да и я их с себя не складывала».

Поднявшись на ноги, она поблагодарила медика кивком, и медленно направилась к выходу. У таинственной двери уже сидел весь наличный состав — Шабар, Нараян, Кальтанн, Акорэ и Равиго Унари. Весь прекрасный пол, исключая только ее, покоился за коконами спасательных капсул. И, в общем-то, она была этому только рада. Если б удалось запихнуть в спасательные капсулы еще и всех рэан, не нанося ущерба работе, она так бы и сделала; отчего-то у женщин и рэан нервные срывы случались чаще, чем у остальных. Но, такой возможности не было.

Кальтанн сидел у самой двери, пытаясь ее вскрыть, подбирая код к замку. Шабар курил. Курил и Унари, глядя на Кальтанна жадными, нетерпеливыми глазами. Акорэ и Нараян стояли чуть поодаль, с советами не лезли, словами не отвлекали, но их лица тоже жили ожиданием.

— Привет, — проговорила Гресси, подходя ближе.

— Привет, — отозвался Унари, посмотрел в ее сторону, вертя в руках сигарету.

— Что с передатчиком? — спросила она для очистки совести. Унари пожал плечами, кивнул в сторону Акорэ.

— А кто его знает? — вопросом ответил связист, — все цело, все в порядке, а все равно — чепуха.

Гресс кивнула и прислонилась спиной к стене. Почувствовав взгляд Шабара, улыбнулась ему. Попыталась улыбнуться. Он понял, подошел к ней, поймал ее руку взяв в свою ладонь.

— Еще недолго, — пообещал он, — еще немного и все кончится.

Гресс посмотрела вниз, пряча взгляд. «Все кончится, — подумала она, — Но кончиться-то может по-разному». Вздохнув, перевела взгляд на Кальтанна, на его собранные четкие действия. Рэанин похудел, осунулся, но держался, пока держался.

Она прикрыла глаза, пытаясь расслабиться. Но не вышло. Тихий шелест, похожий на сдержанный вздох, сказал, что дверь взломана. Открыв глаза, ирдалийка посмотрела на медленно раскрывающиеся лепестки створок.

Кальтанн ужом скользнул в проем, не дожидаясь, когда дверь откроется полностью, за ним остальные и только Шабар не двигался, словно ожидая ее. Гресс, так и не высвободив руки, прошла рядом с ним.

Там, за проемом было холодно, каждый выдох рождал струйки тумана, но это было ей безразлично. Кальтанн, как ищейка прочесывал оружейную палубу, словно надеясь что-то найти.

— Сумасшествие, — проговорила она тихо.

Шабар согласно кивнул.

— Безумие, — прошептала она, смущенно, — что можно здесь найти?

А через мгновение услышала вскрик Кальтанна, полный горечи, злости, торжества. Глядя на него, только покачала головой. Программист стоял в углу, на коленях, почти в полной темноте, там, куда почти не доставал поток света из коридора, а тот фонарь, что был у него в руках давал слишком мало света.

— Золотце мое, — шептал программист, — куколка, иди-ка сюда, чудо мое ненаглядное, иди сюда, к папочке...

И со стороны казалось, будто рэанин сошел с ума.

Она подошла ближе, встала в стороне, разглядывая, как рэанин ловко и быстро освобождает, спаянный с разводкой кабелей, небольшой, размером с ладонь, предмет, тускло поблескивающий в свете фонаря. Следом за ней подтянулся Шабар, подошел Нараян.

— Что это? — спросил Унари.

— Похоже на жучок, — ответил рэанин, не прекращая работы, — маленькое программируемое устройство, что, вклиниваясь в работу центрального компьютера, создавало все эти помехи. Я так думаю. И, наверное, не ошибаюсь. Впрочем, увидим.

Он, отсоединив предмет, передал его в руки Шабару и поднялся на ноги. Несмотря на холод, по его лицу лил пот, а глаза лихорадочно блестели. Гресси тихонечко вздохнула. Отчего-то казалось, что неприятности еще не кончились.

Побарабанив пальцами по пульту, Гресси посмотрела в, по-прежнему, невозмутимое лицо Шабара Кантхэ. Пилот, следя за потоком данных мелькающих на мониторе, тихонечко улыбался.

— Все закончилось, — произнесла Гресс фразу, что давно вертелась на языке.

Он оторвался от экрана, развернулся к ней и только покачал головой, словно олицетворение всех ее затаенных страхов.

— Думаете, нет? — спросила женщина дерзко.

— Ничего я не думаю, — отозвался он ворчливо.

И Гресс, тихо вздохнув, отвернулась. А он положил свою теплую ладонь на ее руку, словно стараясь смягчить тон сказанных слов.

— Вы не обижайтесь, — промолвил он куда более миролюбиво. — Но, по-моему, все закончится лишь тогда, когда мы благополучно вернемся в порт. Пока причала на горизонте я не вижу.

Гресс слегка кивнула, соглашаясь. С логикой Кантхэ трудно было не согласиться. И во многом он был прав. Но душа требовала утешения и успокоения. И хотелось избавиться от тревог, что, все еще, присутствуя на втором плане, как след пережитого, не позволяли успокоиться до конца.

Она не хотела признаться самой себе, но тревога все еще не ушла. Тревога все еще пережигала ниточки нервов, тревога все еще заставляла замирать, словно ожидая следующую неприятность. Тревога, что, въевшись в кровь, стала почти привычкой.

С той минуты, как Кальтанн отсоединил от кабелей жучок там, на оружейной палубе, на крейсере стало куда спокойней жить и дышать. Моментально прекратились вибрации корпуса, создававшие волны инфразвука, что бил по нервам, словно оголяя их, срывая все защитные слои. И прекратились галлюцинации, звук шагов в пустых коридорах. Не стало жуткого давящего чувства, что словно пригибало к земле, гнуло к полу.

Но осталась жуткая путаница в данных, которые предстояло восстановить, неисправность передатчика, осталась свинцовая усталость и неприятный осадок в мироощущении и в чувствах.

Глядя на экран, помимо данных, видя странный танец двух звезд около сияющей бездны черной дыры, Гресс невольно, вновь и вновь возвращалось памятью в пережитое, в дни, когда страх вытеснил иные чувства из души, едва не вытеснив саму способность рассуждать и мыслить здраво.

Тяготение черной дыры начинало потихонечку действовать и на корабль, сбивая траекторию движения. До нее, конечно же, было еще слишком далеко, что б она представляла какую-либо опасность. И все же, Гресс желала быстрее уйти из этого района, оказавшись где-нибудь в знакомой обстановке — на любом из полигонов или в окрестностях любой из планет Лиги. Только там она б могла забыть этот кошмар, и только там ушла б тревога.

Внезапно, закусив губу, она подумала, что за последние несколько суток стала излишне чувствительной — на глаза без причин наворачивались слезы, стоило только вспомнить Ирдал. Стоило вспомнить пики Аммэ Гербети и золото пляжей Кор-на-Ри. Прикрыв глаза, что б скрыть эти слезы, она тихонечко, затаенно вздохнула и почувствовала пожатие руки Шабара.

— Не надо, — проговорила, собирая волю в кулак, — давайте обойдемся без сочувствий.

— Почему?

На его лице было искреннее непонимание, или нежелание понять, да еще почти отеческая нежность. Ее удивляла эта нежность, мягкое отношение к ней, желание защитить и сберечь.

— Не надо меня жалеть, — повторила она жестко, — или я расплачусь. А я не желаю плакать.

— Зря, — проговорил он, — иногда бывает полезно, — и не понять в шутку он это сказал или всерьез, лицо его осталось непроницаемым, как бывало часто, — идите, наплачьтесь вволю, это снимает стресс.

И, как всегда в обычной обстановке, его слова ее только разозлили. Гресс поднялась из кресла, намереваясь уйти, но какой-то сполох на экране привлек ее внимание. Впившись в него глазами, женщина почувствовала, как подгибаются колени, и как медленно, словно сквозь слой ваты до нее доходит смысл надписи, проступившей на экране.

«Вы все умрете», — прошелестела она одними губами, читая надпись, что, заслонив собой все данные, множилась и множилась, заполоняя весь экран, съедая небо, съедая пылающие шлейфы, звезды, сияющий ореол черной дыры.

Она почувствовала, как напрягся Шабар, тихо выругался, словно не веря собственным глазам. Экран вспыхнул алым и, глядя на него, Гресс почувствовала, как ее начинает бить крупная, нервная дрожь, которую никак нельзя скрыть. А потом начался отсчет.

И, глядя, как тают секунды, она, безрассудно, бездумно, повинуясь не разуму, а чувствам, медленно, словно во сне, нажала кнопку экстренной эвакуации, понимая, что больше ничего нельзя сделать.

Ничего не было. И воли не было. И страха не было. Она безучастно смотрела как быстро, быстрее, чем мог бы это сделать сам человек, автоматические системы корабля, эвакуируя, укладывает их тела в темный, похожий на стекло, пластик спасательных капсул, как капсулы выстреливают из корабля в открытое пространство, где только звезды, и где реальным кажется только ощущение пустоты и безграничности Вселенной, где нет ничего привычного, за что мог бы зацепиться разум.

Здесь все было иначе, чем на планетах, по поверхности которых привык ходить человек. Тут, в открытом космосе не было даже слабой имитации нормального тяготения. Тут была оглушающая пустота, разрывающее разум ощущение беспредельности мира и собственной незначительности.

А потом был взрыв.

Гресс, сквозь пластик спасательной капсулы смотрела, как корабль буквально разваливается на куски. Воздух, заключенный до взрыва внутри его корпуса, образовал туманную россыпь, обломки сияли в свете тройной, а у нее по щекам текли слезы, которые она никак не могла унять. Женщина плакала, чувствуя, нарастающее ощущение одиночества и обреченность.

Глядя на сверкающий поток, в который за доли секунды превратился красавец крейсер, она кусала губы, понимая, что борьба проиграна, и что они умрут. Умрут, если только не случится чуда.

Умрут, но перед этим в полной мере глотнут одиночества и отчаяния, понимая, что помощи ждать не откуда, и что каждому из них спасательная капсула на несколько дней станет тюрьмой, из которой выхода нет. На несколько долгих дней.

Закрыв глаза, Гресс попыталась отгородиться от пустоты, вспоминая Ирдал, шелест волн, вспоминая ветра и грозы, улыбку Ордо, цветы на своем окне. Вспоминая наслаждение ароматами цветов, Софро и ее безумные рассветы. Академию, первый полет. Вспоминая выпускной вечер, голос аволы, певшей у кого-то в руках, и голос, чистый и юный, что вторил песне аволы, певший об иных мирах, о дорогах, о звездных мостах. И о любви. И о полете.

Она вспомнила тихий пруд, заросший лилиями, в стоячей воде которого отражалось небо. И дерзкий взгляд юноши, что сидел рядом с ней на скамье. И его слова, с изрядной долей иронии. Слова, что заставили ее изменить все, отказавшись от спокойствия пилота торгово-пассажирского флота, заставив уйти в Даль-разведку.

Она вспомнила миры, на которых была. Разноцветные звезды, которые дарили ей свой свет. Планеты, что не отличались гостеприимством. И Раст-Танхам, и камни Аюми на ладони контрабандиста и их же в своей ладони, от синевы которых словно шел поток легкого тепла, освежавшего мысли, что заставляло чувствовать золотые лучи в своей крови.

Она вспомнила награды мятежного капитана, что покоились в ее доме, в маленькой комнате на чердаке. Вспомнила взгляд глаз Ордо, когда он провожал ее в полет, уже зная, что то была последняя встреча, что их больше не будет, и не будет разговоров по душам, и не будет пронзительного ощущения родства душ. А будет мятеж, что разведет линии судеб.

На какой-то миг Гресс вспомнила капитана так отчетливо, словно видя перед собой, словно Аторис Ордо стоял, как тогда, смотря на нее, словно желая, что б она почувствовала и остановила. А у нее было слишком мало времени, слишком мало, как всегда, когда оно так необходимо.

И, не в силах избавиться от наваждения, Гресс открыла глаза, не понимая хочет избавиться от навязчивого образа или встретить в реальности рядом того, кто был ей необходим.

Капсула летела в пространстве, медленно вращаясь вокруг центральной оси. И, не видя тройной, что оказалась у нее за спиной, Гресс посмотрела на звезды, отыскивая взглядом несколько знакомых ей светлячков. Отчего-то они казались так близки — протяни руку и сорвешь их, как плод с дерева. Глядя на них Гресс вспомнила — яблоки в саду, на клонящихся к земле ветвях, голос матери, ласковые руки. И объятья морской воды и поцелуи ветра. Все то, что придавало жизни вкус. Все, что наполняло жизнью каждый день.

И, понимая, что возвращение назад нереально, вдруг, тоскуя, слыша только тихие голоса товарищей, что, как и она, так же летели сквозь пространство в коконах капсул, вдруг, не отдавая отчета, не говоря ни слова, явственно и отчетливо, чувствуя только нарастающую тоску одиночества, отрешившись от всех чувств, кроме голоса сердца, позвала....

За окном бушевала гроза. Молнии причудливым рисунком расчерчивали небосвод. Пахло озоном, потревоженной зеленью. Рокот громовых раскатов не стихал ни на минуту.

Выпростав из-под тонкого покрывала руки, женщина смотрела на фейерверк, устроенный природой. Смотрела, как по огромному стеклу, заменившему комнате одну из стен, течет вода. Кроме потока воды и сияния молний, да еще того, что там, на улице, ночь, невозможно было ничего увидеть и ничего угадать.

Вздохнув, женщина заставила себя оторвать голову от подушки. Это было нелегко, во всем теле была разлита ватная слабость. И руки, и ноги, и голова не желали повиноваться, дрожа от малейших усилий. И все же она села. Спустила ноги на каменный пол, оказавшийся против ожидания теплым, словно прогретым солнцем. И задумалась.

В памяти был обрыв, провал, и последние воспоминания никак не состыковывались с этой комнатой, дождем, и громовыми, утробно ворчащими, раскатами. В памяти был рисунок созвездий и свет тройной, пустота, ощущение обреченности. В памяти, около сердца жила сосущая пустота, что рождала только сожаления.

Мотнув головой, она заставила себя подняться и подойти к окну. Прикоснувшись лбом к прохладному стеклу, женщина закрыла глаза.

— Зачем вы встали? — услышала тихий и чистый голос.

Обернувшись, поняла, что в комнате не одна. У двери, только войдя, стояла молодая девушка, невысокая, женственная, с копной золотых волос, стекавших по плечам. В голосе девушки чувствовался явный рэанский акцент, хоть говорила она на широко распространенном софрианском диалекте.

Чувствуя себя донельзя глупо, Гресси пожала плечами.

— Я на Рэне? — спросила в ответ.