— Дальше, — коротко приказал рэанин, стремительно трезвея.

— Я напоил его одним снадобьем, вызывающим временную амнезию. Но видно что-то не учел. То ли доза была излишне велика, то ли я что-то не учел в его метаболизме. Но я ведь не медик. А он, он не помнит кто он, ни имени, ничего из той своей прежней жизни. Я увез его на Эрмэ. Он несколько лет жил там. Потом..., в общем, сейчас он на Раст-Танхам, птица вольная. Вольный торговец, контрабандист. Рокше, Рокшар. Хотите, проверьте.

Да-Деган тихо рассмеялся, тихий смех его звучал почти издевательски и грустно, словно издевался он над самим собой.

— Вот ведь незадача, — проговорил вельможа, отсмеявшись, — я б и рад проверить. Но не могу. Его нет в этом мире. Нет, он не умер. Просто... он ушел к информаторию Странников. И с тех пор его никто не видел.

Почтовый бот пришел на Ирдал с опозданием. Невысокий мужчина в костюме техника с любопытством смотрел, как пилоты вяло переругиваются с диспетчерами. Что ж, картина была вполне привычной. Все знали, что любой транспорт с Софро может задержаться на любое мыслимое время. И что опоздание в пару часов, это вполне терпимое отклонение. Как все знали и о том, что корабли контрабандистов отходят от причала, как правило, во время.

Поток через единственный грузовой порт и без того был всегда велик, а Локита так транжирила средства, словно желала, что б второй, орбитальный комплекс так и не был бы никогда построен. Мужчина только пожал плечами, вспомнив Леди. Высокую, стройную, изящную, ухоженную, и чем-то неуловимо напоминавшую ему дорогую куклу.

Проведя руками по волосам, он позвал:

— Идги!

— Ну что? — откликнулся пилот, отвернувшись от экрана, как только закончил яростную перепалку с диспетчером.

— Куда нас?

— На Центральный. Можешь быть доволен, иди к себе, ожидай посадки. Через час будем на месте, — усмехнувшись, пилот качнул головой и вновь вцепился взглядом в экран.

В каюте с узеньким ложем койки было чисто, и тесновато. Но мужчина ни раза за весь полет умудрился не встретиться здесь с Иниро, еще одним техником, с которым они делили эту каюту. В общем-то, экипаж почтового бота состоял из восьми человек, но так сложилось, что со своим напарником он встречался только в пересменок, в машинном отделении, так, что казалось, будто каюта полностью принадлежит ему одному. Впрочем, работенка, на боте никогда не была особенно напряженной, исключая, разве что, моменты посадок и взлетов.

Вытянувшись во весь рост на койке мужчина смежил веки, пытаясь вспомнить произошедшее в последние несколько суток еще раз и прикинуть, как быть дальше. То, что пребывание на Софро в последние дни стало для него слишком опасно, он понимал, понимал разумом и чувствовал кожей. Было ощущение того, что в спину, между лопаток всегда нацелен чей-то, недобрый взгляд.

И это не было простым ощущением, беспочвенным, бредовым, нерациональным. Он вспомнил, как совершенно случайно заметил тихое движение, отраженное в гранях хрустального графина, стоявшего перед ним на столе. И хоть на осознание происходящего ушло меньше мгновения, почувствовал, страшный, парализующий испуг. Почувствовал, как испарина выступила на лбу, и что, как обычно в такой момент время словно понесло по своей реке с иной, чем всех остальных, скоростью. Он еще успел подумать, как медленно тянется происходящее и вздохнуть.

А страх вернул ему память, разбудил что-то нерациональное и не рассуждающее в недрах памяти. Нечто, что заставило его гордо вскинуть голову. Как будто там, внутри, пробудился некто, не имеющий к нему ни малейшего отношения — некто гордый, холодный и дерзкий.

Некто, кто знал, что бесполезно не воину пытаться справиться с воином обычными человеческими средствами, но не боявшийся. Не боявшийся воина, и слегка презирающий его, потому как в его руках была иная сила. Иная, что легко могла остановить воина, поставив того на колени, сила, что могла отнять и волю и разум.

И гордо вскинув голову, мужчина в кресле улыбнулся, подавив страх, взяв себя в руки и ожидая удобного момента. И этот момент настал. Воин, специально, словно рисуясь, возник перед его лицом, на линии взгляда, так что не заметить его было невозможно.

У воина была смуглая, темная кожа, черные, вьющиеся волосы и лицо ангела, с огромными, широко распахнутыми глазами, ловящими каждое движение. Воин был бос, полугол, но от этого не был менее опасен, скорее более, оттого, что появлялось искушение сравнить его с мальчишкой. Юным, неопытным юнцом, неведомо какой судьбой, занесенным в эти апартаменты, в это здание, в этот мир.

Элейдж знал, на что способны воины. И понимал, что если тот специально, словно рисуясь, возник перед ним, то, скорее всего, пощады не будет. И вздохнул. По-прежнему улыбаясь, и вздох этот, усталый, прозвучал почти что издевательски. Заглянув воину в глаза, увидел холодную устремленность, и, сложив пальцы рук, в особый знак тихо и значительно выдохнул слово, практически не помня его значения. Это было как какой-то, сродни безусловному, рефлекс. Побуждение, над которым он сам не был властен. Словно, то была старая, забытая игра, правила которой он неожиданно вспомнил.

Воин внезапно остановился, словно заколдованный, не в силах сделать ни жеста, ни шага. Глаза блеснули и вдруг стали сонными и ленивыми, как у рыбы. Казалось, будто он потерял силы, весь опутанный невидимой сетью, невидимой паутиной. А мужчина, все так же, неторопливо, будто полностью уверенный в своей власти, тихо, как бы невзначай задал вопрос.

— Кто тебя послал? — спросил он.

— Локита, — медленно выдохнул воин.

— Зачем? — вновь задал он вопрос.

— Ты мешаешь. Ты надоел ей. Она устала от тебя.

Мужчина коротко рассмеялся. Оборвав свой смех, вновь посмотрел на воина, чувствуя, как в душе рождается тихая грусть.

— Иди, — приказал он, — и больше не возвращайся. Не к ней. Если сможешь выжить — живи. Но не смей никого убивать.

Воин перемялся с ноги на ногу, сверкнул опасными глазами.

— Мне приказали убить тебя, — напомнил он.

— Забудь, — жестко ответил Элейдж, — никто тебе этого не приказывал. Уходи. Уходи с миром. И забудь обо мне.

Воин, словно раздумывая, постоял на месте несколько секунд, а потом тихо, как приведение, не производя ни малейшего шума, вышел в дверь, словно растворился туман. И только легкий, въевшийся в обстановку кабинета, запах страха, короткого, но смертельного ужаса, пропитал всю обстановку. Элейдж посмотрел ему вслед, явственно и отчетливо понимая, что этот визит — только первая ласточка. И что удалось раз, может не сработать дважды. И то, что Локита от него не отступится.

Эта куколка была весьма мстительна, обид не забывала, тем паче не прощала тех, кто рисковал волей или неволею встать у нее на пути. Он не знал лишь того, как много у него времени перед тем, как повторится визит. В том, что к нему еще подошлют убийц, он не сомневался, более не сомневался. Да и сомневался лишь миг, когда его предупредил об этом Юфнаресс.

Он усмехнулся, вспомнив Локиту, прекрасную Леди, облаченную в тонкий, полупросвечивающий шелк, что подчеркивал все изгибы и линии ее тела, и с высеребренным мехом, наброшенным на плечи, словно от холода. Она была хороша, так непостижимо и непростительно хороша, так изумительна, что легко и просто было забыть обо всем остальном мире глядя на капризный очерк ее губ, на тонкую, лебединую шею и слушая ее голос. И многие забывали обо всем.

Он вдруг, вздрогнул, ощутив неприятный укол в сердце. Она. Она имела такую власть, что без труда могла послать кого угодно. Было множество мужчин, что за единое ее слово, за ласковый взгляд могли убить, забыв о совести и чести, лишь бы получить, пусть на миг, тень надежды. Надежды на то, что могут быть с ней. И, поняв, сенатор поджал губы. На Софро становилось опасно, слишком опасно, что б он мог пробыть там хотя бы один лишний день.

Он вспомнил Юфнаресса. Секретарь исчез несколько дней назад, ничего не пожелав объяснить, сказав, что ему нужно всего лишь несколько дней, но его не было неделю. И сам Элейдж подумывал, а не затеял ли его секретарь какую-нибудь игру у него за спиной.

В последнее время, в лице Юфнаресса жила какая-то непривычная решимость, решительность и отчаянная смелость, что переменила его лицо, заставив вдохновенно и фанатично сиять темные глаза, на треугольном лице. И что это лицо, казавшееся ему до этого лицом талантливого зануды, так легко было спутать с лицом поэта.

И, странное дело, его стало недоставать, как раньше недоставало лишь Имрэна, этого рыжего, нахального, задумчивого и странного мальчишки. И так же, совершенно так же, волнуясь за него, сенатор вспоминал слова Имри, озвученный парадокс, что он произнес когда-то давно, однажды, вернувшись из Закрытого Сектора, где провел несколько утомительных лет. «Знаешь, — проговорил рыжий мальчишка, сидя на скамье, и бросая камушки в пруд, — люди не так плохи, как некоторым кажется. Они, бесспорно, могли б жить в идеальном обществе, не нарушая его норм и законов. Вся проблема в том, что большинство из этих желающих только и делает, что мечтает, что б кто-нибудь за них это общество и создал». И не согласиться с Имрэном было трудно.

Вздохнув, Элейдж, открыл глаза и посмотрел на часы. До прихода в порт оставалось совсем немного времени. Присев на койке, он свесил ноги вниз и подумал, что, все равно, отдохнуть ему не удастся. Было совсем не то настроение. Несмотря на третьи сутки полета, волнений не становилось меньше.

Он так и не дождался возвращения Юфнаресса. Он ушел в ту же ночь, но уже в порту вновь почувствовал на себе чей-то подозрительный взгляд. Это могло быть совпадением. А может, и не могло, но времени выяснить не оставалось. Почтовый бот был готов к отлету, и не было лишних суток, что б позволить себе задержаться.

Там на Ирдале был Эдуэ, умный, расчетливый, там, на Ирдале были все ниточки, связи и завязки, те, что могли вывести его на контакт с Стратегами. Там, на Ирдале, был Имрэн. И Имрэн мог помочь, разобраться, понять, расставить все точки. И лишь Имрэну он мог доверять полно, безоговорочно, на все сто.

Прикрыв глаза, он вспомнил тонкие, точеные черты лица и лукавинку в глазах. Он вспомнил улыбку, что рождала ощущение тепла, легкое прикосновение чужого разума, подобное легкому ветерку. Вспомнил, что всегда вспоминал, думая об Имрэне. Его мальчик был таким же, как и его мать.

Таким же, словно сотканным из огня, а не плоти. И глаза его, хоть и рыжие, а не полные плескающейся сини, были такими же, словно излучающими из глубины своей яркий, обнадеживающий свет. Он, порой, был так же, неожиданно задумчив, а иногда так же, необузданно, смешлив и радостен. И улыбка у них была общей. Слегка загадочной, слегка насмешливой, но, неизменно, искренней. Имрэн попросту не умел улыбаться по необходимости, а не по зову сердца. И люди это чувствовали. И люди, и птицы, и звери. И камни.

Имрэн, этот рыжий, вечный мальчик каким-то образом всегда знал правду. Хотя, чувствуя ток чужих мыслей, сложно ли почувствовать ложь? Имрэн мог найти слова, которых ему не хватало, что б успокоиться. Имрэн мог вернуть ускользающее ощущение истины и истинности.

Рядом с ним все было таким простым и легким. Словно этот мальчик был как талисман, как чудесный подарок, что мог отвести все беды, заставить пройти их, как грозовые тучи, стороной, стоило только быть с ним где-то рядом. Словно он мог уговорить и волны и ветер и дальние, дальние звезды, и песок под ногами и невидимую пыль атомов, сделать так, как нужно ему. Как он считает необходимым и правильным. И в этом он был похож на нее. Она так же, словно повелевая судьбой, могла заставить звезды лечь дорогой у себя под ногами. Она. Лиит.

Сенатор тихо вздохнул, понимая, как невозможно, как непостижимо для всех, да и для него самого, то, что, несмотря на бездну лет, прошедших с момента основания Лиги, он все еще жив.

Годы проходили, менялись лица тех, кто его окружал. Одни уходили, другие вставали на их место, и каждый раз, чувствуя боль потери тех, с кем сросся, он, глядя в рыжие, медовые, словно светящиеся изнутри, глаза сына понимал, что так может продлиться еще целую вечность, а то и две.

Глаза Имрэна смотрели на него с легкой лукавинкой, и он понимал. Понимал, а, может быть, чувствовал, что там, за глубиной этих глаз, за их медовым сиянием прячется простая, и непостижимая для него мудрость. Сущность Аюми, о которой трудно было догадаться, если не смотреть в эти глаза. Не знать. И не помнить.

Шаги в коридоре оборвали течение мыслей и, видя вошедшего в каюту пилота, он внутренне напрягся, чувствуя, что это не к добру.

— Ну, — спросил Идги, взволнованно, — и что сенатор сумел натворить такого, что за его голову назначена награда?

— Что? — переспросил Элейдж, взвиваясь с места метеором.

— Некий Рушу Энтинаэ, именем, которого ты прикрываешься, объявлен в розыск, как особо опытный и ловкий мошенник, — повторил пилот, пожимая плечами, — И как бы то ни было, но местные службы уже в боевой готовности и ждут нас. У них есть предположения....

— Дали Небесные! — выдохнул сенатор, чувствуя, как исчезают остатки благодушия. Понимая, он не мог поверить, что все произошедшее — только ошибка. Слишком хорошо он знал нравы и обычаи тех, кто его преследовал.

Глядя на его лицо, пилот нахмурился.

— Это серьезно? — спросил Идги.

— Это Локита, — отозвался сенатор, провел руками по волосам откидывая их назад, и вновь задумался.

— Я должен разрешить проверку корабля и экипажа, — с вздохом проговорил пилот, — ты же знаешь, я не имею права отказаться.

— А я не имею права попасться, — так же тихо ответил Элейдж, — и хуже всего то, что встречать нас будут службы безопасности Ирдала. Отряд обычных ирдалийских мальчишек и девчат. То, чего я так опасался.

Пошарив по карманам, он достал небольшой кусочек пластика, документы не Рушу — Сенатора, и задумался. Это, конечно же, был серьезнейший аргумент. И, очень веский. Но, кто знает, чего могла насочинить красавица Локита, желая уничтожить неугодного человека. Могло выйти так, что признайся он в том, кто он, и это оставит на имени след, от которого не удастся отмыться. А такой роскоши он позволить себе не мог. " Ладно, — сказал он себе, — оставь это на крайний случай. Выпутывайся, пока, как знаешь, а это — последний из всех возможных аргументов.

Глядя на пилота, он напряженно думал о том, как быть и что делать. Если б только удалось вырваться за пределы порта, да что там, порта, корабля, там, далее он сумел бы раствориться среди толпы, затеряться как песчинка на дне морском, исчезнуть от излишне любопытных глаз. Если б ему только удалось, незамечено, вырваться на Ирдал.

Он вспомнил Альбенара; местный координатор не жаловал Локиту, несмотря на всю ее красоту и ум. Альбенар смотрел на нее снисходительно — любопытно и недоверчиво. Всегда. Словно давно ожидал от этой белокудрой бестии всяческих гадостей.

Локиту это страшно злило, как злили все не попавшие под власть ее прелестных чар. Но избавиться от Альбенара она не могла. Ей приходилось признавать, что координатор Ирдала компетентен во всех вопросах, и у него множество сторонников. И не только на Ирдале, а во многих мирах Лиги. И если она вдруг, решит отправить этого человека в отставку, то за этим может последовать нешуточный скандал, после которого, возможно, придется в отставку подать ей.

«От таких людей как Альбенар, — подумал сенатор, — ей легче избавиться иным способом, убив, а, не отстранив от дел. И хорошо, что Альбенар на Ирдале, а не в Сенате. Иначе, может статься, был бы он жив?»

Сенатор слегка пожал плечами. Альбенар, несомненно, не отказался б устроить для Локиты пару неприятных сюрпризов, если б только был в курсе что и как необходимо сделать. Вся беда только в том, что координатор не знал. А отсюда, с почтового бота, нечего и мечтать связаться с ним.

А значит.... Сенатор невольно покачал головой, вспомнив, что из корабля существует лишь один — единственный выход. И что он, несомненно, будет блокирован в первую очередь. Впрочем, почему один?

Он невесело усмехнулся, поняв, что есть еще один путь, которым ни один человек, будь он в здравом уме, не решился бы воспользоваться. Топливная шахта. Что бы ей воспользоваться пришлось бы пройти по активной зоне, значения радиации в которой, считались критическими для любого человека. И ни один нормальный человек не сунулся б туда без скафандра. Ему же, для бегства, скафандр был только лишней обузой.

Он, прикрыв глаза, что б лучше сосредоточиться, прикинул в уме ряд цифр. В принципе, попробовать было можно, только на все про все у него было не более десяти — двенадцати секунд. Если задержаться чуть более, то ... впрочем, не стоило думать, что было б иначе. Десять — двенадцать секунд — это вполне достаточно. Вполне, если не думать, а делать, действуя, как будто спасая свою жизнь. Впрочем, так оно и было.

Внезапно, с ностальгией, он вспомнил Имрэна, сожалея, что сам не Аюми, и не может так легко и просто, как это было доступно им, потянуться мыслью через расстояние, коснуться разумом разума и попросить о помощи. Посмотрев на пилота, он вдруг, неожиданно спросил.

— Ты можешь прикрыть мой отход? Идги, мне надо, максимум, пять минут с момента посадки, что б незамеченным уйти с корабля. Пять минут, в которые никто из ребят там, на космопорте, не подумает смотреть на поле, что б их занимало только то, что твориться в корабле.

— Поиграть в захват заложников? — пилот задумался на несколько секунд, — это, конечно, можно. Отвлекает на все сто. Знаю по собственному опыту. В Разведке даже инструкция была по этому поводу. Ну, да будем надеяться, что там, на поле не будет ни одного Стратега из старичков. А салаги из службы безопасности купятся, делать нечего. Но как ты выйдешь?

— Через потайной ход, разумеется, проскочу через красную зону, в топливную шахту. И — прощай.

— С ума не сходи.

— Есть другие предложения? Я буду рад выслушать.

Пилот пожал плечами.

— В том-то и дело, — ответил он потерянно, — что другого выхода нет.

— Тогда и рассуждать нечего. На корабле, согласно инструкции, должно быть оружие. Один бластер в рубке. Он мне нужен.

— Есть еще один, — тихо прошептал пилот, — у меня. На всякий непредвиденный случай.

— Великолепно. Пошли.

Пилот кивнул и направился к выходу, Алашавар последовал за ним. Он подобрался и, усмехнувшись, подумал, что, вероятно, мало кто б мог представить его вот таким, способным играть на грани фола, способным на нечто противоправное. Впрочем, он сам давно не мог представить, что обстоятельства смогут его вынудить поступать так, не считаясь с желаниями иных людей. « Потому, что это — необходимо, — напомнил он себе, — Необходимо, потому как от этого зависят жизни многих, а не только моя собственная».

Он быстрым, решительным шагом прошел в рубку, не вошел — влетел и наткнулся на острые, колючие взгляды. Здесь, конечно же, знали. Но никто не подумал, что он может вот так, дерзко, явится за оружием. Он моментально пересек расстояние, разделявшее его и оружие, упрятанное за темный пластик на стене. Ему попытались помешать, один из пилотов. Элейдж, легко, словно танцуя медленный танец, ушел от броска, перехватил руки и помог продолжить движение. Не оглядываясь, услышал шум падающего тела и пожелал пилоту мягкой посадки. Как бы там ни было, а калечить человека в его планы не входило.

Одним сильным и точным ударом он разбил пластик и достал бластер, примерил его к руке. Тяжелое, старое оружие, легло в руку, как символ власти и словно с ней срослось. Никто более не думал перечить. Тем более что в дверях уже стоял Идги, в руках которого сиял, свежей сталью, такой же, массивный ствол. А на губах играла улыбочка. Неприятная такая, препаршивненькая улыбочка.

— Тихо, мальчики, — проговорил Идги, добавляя в голос властных ноток — посадка в обычном режиме. Службы безопасности слегка ошиблись, выдав, что на борту лишь один опасный гость. Нас здесь двое. Так, что, без глупостей. Я стрелять буду без предупреждения, на поражение. И диспетчерам передайте, что б там, в порту, тоже, без глупостей.

Элейдж вздохнул, чувствуя, как в углу глаза забился тик, было не по себе, но рассуждать было некогда. Он взглядом поблагодарил пилота, и, развернувшись, вылетел в коридор. Вещей брать не стал, прошелся по каютам, изолировав свободный от вахт персонал, спустился в машинное отделение, и гаденько усмехаясь, загнал весь наличный технический персонал в трюм, к почте. Понимая, что обезопасил тылы. И что теперь все зависит только от тех, в рубке и от него самого, от Идги. И мысленно пожелал пилоту удачи.

Он вернулся в машинное отделение, чувствуя, как клокотание эмоций дарит ему силу и выносливость, заставляя его чувствовать себя всемогущим, как бог, и внимательно следя за автоматами, он мысленно просчитывал путь.

Его заставила очнуться легкая вибрация корпуса, знающему человеку говорившая, что до соприкосновения с почвой остались мгновения. Он отер рукавом выступивший на лбу пот, словно почувствовав, что там, в рубке, Идги отвлекает огонь на себя. Знал, что тому полагается за такое, несомненно, талантливое представление и, набрав побольше воздуха в легкие, рванул с места.

Бежалось легко, словно кто-то поубавил лет и добавил сил. Действовал он ловко и быстро и уверенно. Как автомат. Бежал, лишь чуть, самую малость, касаясь ногами пола. Словно за спиной росли крылья, что несли его, как ветер.

Он прошел в активную зону, быстро пересек галерею, открыл люк в шахту, нырнул, затрачивая на все не секунды — их доли. И ноги коснулись утрамбованной, обожженной почвы космопорта через секунды после начала гонки. Меньше, чем через десяток секунд. Едва коснувшись почвы ногами, он метнулся в тень, успев подумать о том, что есть обстоятельства, когда опоздание — благо. На Эльбурнат надвигались сумерки.

Шагах в десяти, у трапа, стояли молодчики, закованные в броню. И, как и следовало ожидать, ни один не посмотрел в его сторону. Усмехнувшись, Элейдж успел подумать: «как дети», прежде чем совершить следующий рывок. На передышку не было времени. Вид постороннего человека на поле мог привлечь внимание.

Отыскав взглядом, черный провал шахты, мужчина нырнул в ее недра, понимая, что никому и в голову не придет искать его там. И даже воины Эрмэ, если таковые поблизости водятся, не сразу поймут, в чем дело, и куда он ушел. А только встречи с ними он опасался всерьез.

Скоро память услужливо напомнила, что совсем невдалеке есть место, где можно не опасаясь ничего остановиться и передохнуть. Там, где от кольца, замыкающего шахты в сеть, уходили более широкие вентиляционные ходы, уводящие далеко за пределы космопорта.

Передохнув в начале одной из них, сбавив темп вполовину, он вновь набрал скорость и шел, удаляясь и от почтовика и от ребят из спецслужб. Он шел, повинуясь памяти и чутью, шел на запах, тонкой струйкой вливающийся в амбре перекаленного металла, на запах трав, на аромат моря.

Аромат привел его туда, куда он так стремился — к темноте ночи, раскинувшей крылья звездного плаща там, в вышине. И прислонившись щекой к забралу решетки, он позволил себе на мгновение прикрыть глаза и отдохнуть, расслабившись опуститься на бетон. Он знал, что отсюда к проливу, над которым ночь раскинула свои крылья, есть только два выхода. Один — назад, через порт. Второй через эту самую решетку.

Прикрыв глаза, он впитывал запах, умопомрачительный аромат свободы, словно желая стать ветром, что несет этот аромат. Прикрыв глаза, он мысленно сосредоточился на том, что предстоит сделать. И ясное, волевое, рассудочное гасло, зато рос бешеный, кипящий, бушующий шквал эмоций. Нечто древнее и не рассуждающее, не умеющее рассуждать, но, несомненно, опытное и мудрое.

Шквал эмоций налил мышцы силой, нереальной и для обычного, среднего и очень сильного человека. Он, поднявшись, уперся в решетку руками, чувствуя, как начинает поддаваться упрямый металл, жесткий бетон. И только сильнее сжал металл пальцами, выворачивая решетку из бетона.

Он там, где-то в глубине собственного существа, знал, что наутро будут болеть руки, что нагрузка предельна, и что, в общем-то, он почти зря это затеял. Ведь под рукой был бластер, настоящий, боевой бластер, который пережег бы решетку за одно мгновение. И он бы сделал это, если б не одна назойливая мысль о том, что на его пути может быть не одна решетка, и будет момент, может быть, что оружие окажется необходимее и нужнее.

Но, когда, смеясь, он выбрался из бетонного мешка, то упал лицом в траву, чувствуя, как уходит запал, и, чувствуя рождение яркой, безрассудной радости, что заставляет его хохотать, как безусого, безрассудного пацана. Алашавар прижался к земле, перекатился на бок, на спину и, лежа в высокой траве, примятой лишь движениями его тела, посмотрел сквозь колосящиеся мятлики вверх. Отыскав, взглядом, рисунок знакомых созвездий, вдруг, отчетливо, словно это было только вчера, вспомнил.

Лиит. Ее светлые пушистые волосы, словно пропитанные серебром, собранные в косы, что она носила, обвив вокруг головы. Ее грацию, плавное скольжение шага. Ее красоту, что бросилась в глаза так не сразу, не вдруг. Она шла чуть впереди, а он следовал за ней, спросив дорогу, следовал, понимая, что вот она, последняя остановка в пути, и что дальше — тупик. Что хода нет, и маленький корабль, на котором он покинул Эрмэ, ее столицу и власть, от которой отрекся, лежит где-то, где-то, не так и далеко, на дне океана.

Корабль пришлось бросить. Ему все равно было не покинуть пределов этой системы, топлива хватило на посадку, но взлететь, тем более уйти из системы, корабль уже не мог. И на всей планете не было места, где б он мог найти необходимое ему топливо. Он дал приказ на затопление, потому, как не хотел, что б странный артефакт изменил течение целой цивилизации, принеся с собой то, чему здесь не было места, чему еще не пришло время.

Лиит шла впереди, тихо скользя по тропе босыми ступнями, держа в руках корзину с травами, а он шел, еще не понимая, не видя, что его путь и в самом деле подходит к концу. Потому, что он нашел то, к чему бежал, к чему стремился, облетая систему за системой, ища хотя бы следы. Их следы, странных, неуловимых Странников. Аюми. Он шел за ней и не понимал того, что было столь очевидным, и что рождало легкую улыбку на ее губах.

Тогда, идя за ней следом, он чувствовал лишь усталость, разочарование, а где-то там, в глубине сердца еще теплилась надежда. Надежда, что, этот дикий, полупервобытный мир, в который его занесло волею судеб, еще не последний из тех, которые ему дано повидать.

Элейдж поднялся из трав, сел, и вновь посмотрел на море, маяк, что сиял на той стороне пролива, там, у входа в морской порт. И подумав о том, что ни одна минута никогда не бывает излишня, встав на ноги, пошел к проливу. Спускаясь к темной, глубокой воде, слушал пение цикад, и шорох трав под ногами.

Вечер был теплым, дневной зной ушел, но осталось тепло камней и тепло воды. Он слегка улыбнулся, подойдя к берегу, снял одежду, скатал в рулон, и вместе с бластером, пристроил в узел на голове. Войдя в воду, тихо, экономя силы, поплыл к противоположному берегу, чувствуя как тепло воды, ее тихий плеск под мерными гребками рук, успокаивает нервы.

Он плыл, ориентируясь на огни набережной, сиявшие в темноте рукотворным созвездием. Течение сносило чуть ниже, но он и не думал с ним бороться, ему противиться. Поток был союзником, он вынес его туда, где к берегу вплотную подходили сады, полные темных, укромных уголочков, и где некому будет обратить внимание на голую фигуру странного пловца, пересекшего пролив.

Одевшись, сенатор, огляделся, несколько минут раздумывая о том, что делать дальше. Здесь, на Ирдале, он знал многих, начиная с координатора, но сейчас, почему-то он отмел мысли о том, что бы встретиться с ним. Была еще Ис-Шабир. Был Кайринта, службе безопасности которого можно было только позавидовать.

Он вновь вспомнил Эдуэ, сухопарого, похожего на гвоздь, длинноносого и слегка нескладного рэанина, осевшего здесь, на Ирдале, в Кайринта, и практически сросшегося с этой планетой. Его труднее было представить на Рэне, в окружении рэан, нежели здесь, на Ирдале. Он умудрялся кружить женщинам головы, не забывая о непосредственной цели своего пребывания. Элейдж подозревал, что «бывший» стратег поддерживает контакт с кем-нибудь из тех, с кем вместе работал ранее. Но это было б только на руку.

Подумав несколько минут, сенатор двинулся в порт, чувствуя, что другого пути нет, и что там возможна засада, но... другого пути и на самом деле не было. Вспомнив Идги, он пожелал ему мысленно удачи, понимая, что теперь тот, наверняка, уже арестован. Он бы не хотел составить ему компанию. Нет. Хотя бы до тех пор, пока не вытащит пилота из той заварушки, в которую он угодил благодаря ему, Элейджу.

«Ну, Локита, — подумал сенатор на ходу, выбираясь к морскому порту, — этого я вам так не оставлю. В какие бы мы игры с вами не играли, прекрасная моя, Леди, но то, что вы со мной проделали, мне не по вкусу, и стоило б отбить у вас охоту шутить подобным образом. Навсегда. Я не люблю неприятности. А, от вас, их исходит излишне много». Он, машинально, вновь перевел оружие в боевой режим, не забыв посмотреть на индикатор заряда. С этим был полный порядок, можно было б продержаться против полчища опаснейших тварей с рассвета и до заката. Или наоборот.

Сенатор вздохнул, чувствуя, что невольно в душе родилась грусть. Это было б смешно, если б не было грустно. Бегать с бластером в руках, по ночному городу одной из планет Лиги. Скажи ему какой-нибудь мудрый предсказатель об этом лет десять назад, и он бы только посмеялся, приняв все за шутку.

"Лига — это Лига, — вспомнил он, — мы ни с кем не воюем, это — анахронизм, воевать. Мы ни на кого не нападаем, Лиге нет в этом нужды, мы прекрасно можем распространяться по Галактике, обходясь без конфликтов. Да, конечно, есть планеты, моральный уровень обитателей которых таков, что дай им соответствующее знание и оружие, и они станут опасны. Но мудрость Вселенной в том и состоит, что с развитием цивилизации уровень агрессии неумолимо снижается. А если не снижается, то такая цивилизация губит сама себя, съедает себя, задыхается от собственной агрессии.

Нет, мы не воюем с такими мирами. Но и не проявляем себя, открыто. Есть такая условность — закрытый контакт. Понимаешь ли, в любом из человеческих сообществ существуют и гении и мерзавцы, и просто умные, думающие люди, которым всего-то и не хватает, как правильно поставленных вопросов, и, может быть, немного правдивой, или под другим углом осознанной информации.