Баранова Наталья Валерьевна

Легенда об Иных Мирах

За окном падал дождь. Мелкий, моросящий, принесший с собой холод, знобящую сырость и обманчивый всепоглощающий покой. Тусклый, единственный на всю округу, мерно, словно по обязанности цедящий желтоватый свет, фонарь подрагивал под порывами ледяного ветра. Его света только и хватало, что б выхватить из серо — чёрной мешанины сумрачной мглы угол дома, рытвины и ухабы на месте некогда мощёного мрамором двора, и опаленные пожаром чёрные ветви близко расположенных деревьев, что, никогда более не укроют дом ласковой тенью пушистых крон.

— Невесёлая погодка, — мягким, сглаженным, без шероховатостей и углов и совершенно не запоминающимся голосом тихо проговорил вельможа, отпуская из рук портьеру богато и искусно украшенную золотым шитьём. Он обернулся. — Я знаю, что ты здесь, Илант, и жду ответа.

— Погодка действительно невесёлая, — ответил хрипловато — простуженный, но довольно громкий голос с нотками недовольства, — и новости ей подстать.

Вельможа некоторое время постоял, чуть заметная улыбка покинула холёное, спокойное и юное лицо, отчего-то казавшееся неестественно юным. Белая рука со щедро нанизанными на длинные пальцы кольцами, дрогнув, сделала неопределённый жест, ничего не выражающий, не резкий и не медленный.

— Энкеле Корхида куролесит? — спросил вельможа, презрительно сложив губы, — ты об этом хотел сказать, Илант?

Фигура молодого человека несколько выдвинулась из тени, и более не казалась лишь темным силуэтом, а вельможа отметил упрямо сжатые губы, усталые глаза и нервное напряжение прорывающееся сквозь нарочитое спокойствие.

— Я хотел бы его убить, — произнёс юноша, понизив голос. Мужчина пожал плечами и, подойдя к стоявшему возле камина креслу, медленно опустился в него, тщательно расправив складки искусно украшенных вышивкой одежд.

— Знаю, — прошелестел мягкий и казавшийся, почти что, ласковым, голос, — но ещё не время, мальчик мой, я не могу позволить тебе этого.

Молодой человек недовольно фыркнул.

— А когда будет время? — спросил он, теребя в руках хлыст, — Когда он изведёт в этом мире всех, так, господин Да-Деган?

— Успокойся, — проговорил мужчина, едва заметно повышая голос, — и убери плеть, а то мне кажется, что ты желаешь опустить её на мои плечи. Лучше успокойся, сядь и подумай. Ну, уничтожишь ты Энкеле Корхиду, и что изменится? Ты уверен, что не появится новый временщик, от которого всем только хуже станет? — Вельможа устало вздохнул и полуприкрыв глаза откинул голову на спинку кресла. — Я не знаю что делать, Илант, — добавил он чуть слышно, — я ещё не разобрался во всей паутине; её плели гораздо дольше, чем те четыре года, которые я провёл в форте Файми. Её не распутать вмиг. А Энкеле Корхида, думаю, и он её плёл, доказать, конечно, ничего не могу, но только чувствую, что трогать его очень опасно. Поэтому и запрещаю. Пока запрещаю.

Молодой человек недовольно сверкнул глазами, но более ничем своего недовольства не показал. Вельможа это заметил, длинные тонкие пальцы унизанные кольцами дрогнули и побарабанили по резному дереву подлокотника.

— Ладно, — с этим всё, — проговорил мужчина и следом спросил, — Гайдуни ещё не вернулся?

Молодой человек отрицательно покачал головой.

— Жаль, — коротко заметил вельможа, разглядывая удлинённые розовые ногти, — а охранник, которого я несколько дней назад послал Ордо, прижился?

Илант коротко кивнул.

— Прижился, — ответил он, — что странно. Аторис Ордо не доверяет посторонним.

Да-Деган слегка покачал головой и, пожав плечами, кивком указал юноше на кресло рядом.

— Садись, — предложил он, — и давай поговорим без церемоний.

Молодой человек нехотя вышел из тени. Тёмный плащ, наброшенный на плечи, пропитался водой, тёмные, обычно чуть вьющиеся, волосы тоже набрали влаги, и оттого лежали прямо и прилизанно.

— Да ты промок, — удивился вельможа, — опять бродил по ночному городу. Тебе, что мало приключений? Смотри, догуляешься.

Губы юноши сложились в злую усмешку.

— Не догуляюсь. — заметил, упрямо выставив подбородок, — И если Вам Энкеле Корхида нужен живым, молитесь, чтобы он со мной не встретился.

— И с твоею ватажкою, — бросил Да-Деган иронично и зло, — кстати, неужели ты до сих пор думаешь, будто я не знаю где тебя носит? Или ты думаешь, что меня легко обмануть? А, может быть, тебе кажется, что Да-Деган старый олух, что, выжив из ума, поманил тебя пустыми обещаниями, а потом отрёкся от своих слов и живет, как и все, лишь на своё благо и во здравие?

— А разве не так? — спросил Илант, и вельможа вздохнул, увидев злобу полыхнувшую в глазах, зелёных как у дикой кошки. — Всем известно, что Да-Деган Раттера мот, картёжник и ...

— Подлец? — тихо обронил мужчина, — Не буду спорить. Но, если ты думаешь, как и все, то... Я тебя не держу. Двери этого дома всегда открыты. И ты не нищий и полуголодный мальчишка, которого я с трудом отыскал год назад. У тебя есть деньги, пусть не много, но свои, своя голова и свои планы. Иди, а я посмотрю, что ты сумеешь сделать за год.

Илант вдруг, внезапно смутился, глаза потухли и, опустившись в кресло, он уронил голову в ладони.

— Я так больше не могу. — пробормотал он, потеряв уверенность, — Не могу лгать, казаться равнодушным, терпеть насмешки толпы, которая знает только то, что я служу подлецу. Порой встречаться с Корхидой и с Ордо, быть с ними вежливым и любезным, а я... Вы же знаете как я их, обоих ненавижу!

Да-Деган молча встал, медленно прошёлся по комнате из угла в угол.

— Это нервы, — заметил тихим голосом, — это ночи без сна, злоба и ненависть, что обуревают твою душу. Плюс бешеный темперамент и юношеский максимализм. Если хочешь, я могу помочь тебе добраться до Ирдала. Там ты не встретишь ни Корхиду, ни Ордо.

— Нет, — твёрдо ответил юноша, упрямо мотнув головой, — на это я не согласен. Вы обещали мне месть. И я буду мстить. Мне безразлично, поможете ли Вы в этом мне или нет. Я буду мстить, иначе я сойду с ума.

Вельможа неопределённо пожал плечами, подойдя к графину, налил воды в высокий широкогорлый бокал, передал его Иланту.

— Выпей, — приказал он, — и, успокоившись, хорошенько обдумай всё, что ты мне сейчас сказал. Я от своих слов и обещаний не отказываюсь. Но спешить тебе не советую. Спешка нужна при ловле блох, а в таких вещах, как месть, нельзя торопиться.

Да-Деган отошёл к окну. Светало, но дождь так и падал, словно задумав пришить небо к земле, стучал в стекло, барабанил каплями по лужам. Из-за туманной изморози тусклый свет фонаря казался ещё тусклее, чем был на самом деле, и на белесой пелене, ветви деревьев казались гигантской чёрной паутиной. Да-Деган недовольно поморщился. Он не любил дожди, такие серые, плотные и затяжные, из-за которых о солнце, щедро поливавшем город золотым лучистым теплом, можно было забыть. По меньшей мере, на месяц.

«Сумасшедший день, — мелькнула мысль, — и свихнувшийся мир. Пора убираться отсюда подальше. Повыше облаков, поближе к солнцу. На Форэтмэ. Или прочь с этой безумной планеты». Он бросил жалостливый, полный сочувствия взгляд на Иланта, надеясь, что тот его не увидит, и тихо вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

По дому гуляли сквозняки, от зноя, царившего ещё вчера, не осталось ничего кроме воспоминаний. Холод же, пришедший сразу вслед жаре, казался космическим. Он пронизывал до костей, пробираясь под складки лёгкого, невесомого шёлка, блестящего как оперение Жар-птицы. Но, даже, пробираясь через фрагменты мозаики разложенные на полу, вельможа не чувствовал неудовольствия от отсутствия комфорта и уюта.

«Отстрою, — пришла мысль, — и злитесь сколь угодно долго, господин Энкеле Корхида. Дом Ареттара я не позволю держать в руинах. Конечно, Вас злит, что кто-то за это взялся. Пусть, злитесь сколь Вам угодно. Вы сожгли этот дом, вы, единственный, знали что делали, когда в пьяном угаре бросили факел на сухое дерево. И даже те, кто были с вами, пытались вас остановить. Что ж, отстрою. И будет дом, как был. И, даже, ещё краше. А тогда посмотрим, удастся ли вам и всё остальное, то, что Вы вершите».

Мужчина легко и проворно, словно ласка или кошка спустился по широкой, полукругом сходящей вниз лестнице, которую только начали облицовывать мрамором, и огляделся. Год назад не было ни лестницы, ни стен, только почерневший растрескавшийся от жара камень и пепел на месте особняка, где некогда царил поэт. Лёгкая усмешка прорезала губы вельможи. Как давно и как нереально то было: балы, атмосфера непринуждённости и веселья, беззаботность и лёгкий смех. Мужчины и дамы в масках, скрывающих лица; музыка, шутки, колкости и блеск, и бархатный голос хозяина дома, от которого что-то обрывалось в сердце. Голос, который, как говорили те, кто его слышал, не забыть никогда. Он вспомнил шепоток, нёсшийся вслед, сдержанные вздохи и взгляды, полные мечтами.

Облизнув внезапно пересохшие губы, вельможа поймал нечаянную, быструю и уже готовую потеряться мысль. «Будет, — решил вдруг, — как было. И пусть время не ходит вспять, а сделанного не изменить, но то прошлое ещё может вернуться».

Внезапно захотелось глотнуть свежего воздуха — промозглого, стылого, сырого, что б умерить биение сердца и заставить отхлынуть кровь от разгорячённых жаром щёк. Пройдя сквозь неотделанный холл, наполнив его чутким эхом, вельможа вышел на крыльцо.

Дождь катился каплями, впитывался в землю, собирался в лужицы. Налетевший порыв ветра взметнул тщательно уложенные белые локоны замысловатой причёски, сыпанул в лицо пригоршню острых холодных капель — колючек, капель — игл.

Вспомнилось как год назад, выйдя из форта, он попал под такой же дождь, колючий, унылый, наводящий тоску. Тогда дождь не казался холодным. В стенах форта Файми словно царила вечная зима, так холодно и стыло там было. В тот день он не знал, что делать, и куда идти. Не было никаких планов, только тоска о потерянных впустую годах. Тоска, неудовлетворённость и злость на себя. И не было знания и понимания того, что случилось за эти четыре года, сколь многое изменилось.

Вельможа поджал губы и чуть заметно качнул головой. А изменилось действительно многое. Зная Ордо, он никак не предполагал, что перемены будут столь разительны. Хотя...кое о чём можно было бы и догадаться.

После того, памятного, бунта Рэна попала в изоляцию от внешнего мира, перейдя в статус Закрытого Сектора. И моментально потеряла все источники сырья, так как свои залежи полезных ископаемых были выбраны рэанами давно и не всегда разумно, а близких планет, что могли бы служить сырьевыми колониями, у Рэны не было.

И, разумеется, старые Гильдии контрабандистов шанс расширить собственную сферу влияния не упустили. Год назад их наблюдалось семь или восемь, а теперь некоторые ушли, считая, что делать им на Рэне более нечего, и надо довольствоваться тем куском, который уже удалось отхватить. Другие же, более осторожные, ещё взвешивали шансы, стоит или нет приходить туда, где уже побывали более рисковые и расторопные конкуренты.

Впрочем, Да-Деган достаточно хорошо знал нравы и обычаи Раст-Танхам, что б не ждать милостей ни от первых и ни от вторых. « Ордо сумасшедший, — тихо прошептал мужчина, — он не знает, в какой капкан сунул лапу, допустив контрабандистов сюда. Не знает и не догадывается. Впрочем, может и знает сейчас, но это уже безразлично».

Вельможа с иронией усмехнулся, вспомнив Ордо. Невысокий человек, обладающий упрямством мула и полным отсутствием великосветского блеска не вызывал приступов раздражения и недовольства, которое появлялось тотчас при упоминании имени Энкеле Корхиды. Порой вельможе казалось, будто старые Гильдии контрабандистов пришли на Рэну благодаря приглашению генерала.

Он ещё несколько минут постоял на ветру, оглядывая то, что осталось от некогда выращенного с любовью и заботой сада; взгляд, отчего — то никак невозможно было оторвать от созерцания руин. Возможно, то шутила свои шутки память, никак не желавшая принять случившееся.

«Дождь, — сказал вельможа сам себе с иронией, — раннее утро и дождь. Даже если Гайдуни и вернулся, он не посмеет явиться так рано. Незачем ждать и нет необходимости созерцать развалины, стоя на ветру. Или Вас, господин Да-Деган столь прельщает перспектива замёрзнуть?»

Он обернулся и пошёл в дом тихим, практически беззвучным шагом. Он умел ходить совершенно бесшумно, словно скользя над полом, а, не идя по его поверхности, и, тем не менее, его перемещения не остались для кого-то незамеченными.

— Господин, — окликнул робкий дрожащий голос.

Мужчина обернулся. На пороге одной из комнат стоял мальчишка, зелёные заспанные глаза, такие же зелёные как у большинства рэан смотрели на него настороженно, выжидающе и беспокойно.

« Вот и ещё перемена, — отметило сознание холодно и отстранёно, — никогда ранее ни на одном из миров Лиги мне не приходилось видеть такое количество беспокойных, а подчас и просто измученных взглядов».

— Что тебе? — спросил вельможа тихо, но голос потревожил эхо и оно, насмехаясь, несколько раз повторило его слова.

— Смотрю, Вы не спите, — поёжившись, проговорил мальчишка, — ходите по дому. Может господин чего-то желает? Так я мигом сотворю.

Да-Деган улыбнулся, вспомнив этого робкого невесёлого паренька, им лично, ещё неделю назад, определённого в кухонную прислугу.

— Отэ? — проговорил тихо и кивнул головой, — Я был бы рад, если бы ты принёс что-нибудь горячее из напитков ко мне в кабинет.

Голова мальчишки склонилась в церемонном и почтительном поклоне, он развернулся и, шлёпая сандалиями, помчался на кухню. А Да-Деган вздохнул, понимая, что его тихий и ровный тон пугает людей подчас более, нежели гневные окрики Ордо и хлыст Энкеле Корхиды.

Он хорошо помнил, как, заговорив первый раз с мальчишкой, перепугал того едва ли не до смерти, и наводила на размышления недавно случайно подслушанная фраза, сказанная одним из рабочих: « Ты не смотри, что наш господин вежлив и тих, это жук ещё тот. Год назад он был нищ и гол, а теперь купается в золоте. Нет, я боюсь его более чем Энкеле Корхиду».

Да-Деган поджал губы и, поднимаясь по лестнице, подумал, что определённая толика истины в словах рабочего содержится, но было горько от восприятия людьми этой истины. « А что ты хотел? -спросил он себя, — что б твой путь был усыпан розами? Но так не бывало никогда, и никогда не будет. Успокойся, всё в непервый раз, и то, что так будет известно заранее».

В кабинете было сумрачно и тихо, книги скучали на столе забытые с прошлого раза, раскрытые или заложенные ленточками пёстрого шёлка, из-за плотных тёмных портьер в комнату не проникало даже капли света; горели светильники, укреплённые на стенах, освещая картины в тяжёлых вызолоченных рамах, старинные дорогие полотна, которые, с превеликим трудом, удалось вернуть с Раст-Танхам. Их было немного, пришельцев из разных эпох, стоивших и каждая, сама по себе, целое состояние.

Мужчина подошёл к одной из них, погладил завитки тяжёлой рамы, не решившись прикоснуться к холсту, улыбнулся искусно выписанным обрызганным росою цветам в изящной вазе и деловитой пчеле выбирающейся из чаши лепестков. «Времена империи Кошу, — подумал, отстранёно, — страшные, гиблые, дикие времена. Закат Рэны, но ведь кто-то и тогда создавал прекрасные шедевры, несмотря ни на что».

Вздохнув, он отошёл к окну, приподняв тяжёлую портьеру, бросил взгляд за окно. Начинался день, но ничто было не в силах разогнать туманную мглистую сырость. Дождь пришёл как всегда нежданно и надолго.

Отойдя к столу, вельможа взял в руки тяжелый том, лежавший на краю. Взгляд стремительно пробежал по строкам стихов и отпрянул, будто обжегшись. Слова «Аюми Файэ» — саги о Странниках явственно зазвучали в мозгу золотым увесистым стихом. Пальцы, унизанные перстнями, дрогнули и выпустили книгу из рук. Томик тяжело, с глухим звуком упал на стол, а мужчина опустился в кресло и прикрыл усталые глаза.

Дрожь, что держала сердце в плену, стала явной. «Сегодня, — подумал вельможа, — если сегодня Гайдуни не вернётся, то это означает только одно, то, что камушки Аюми выйдут всем нам боком». Да-Деган зло посмотрел на томик стихов Ареттара, взял, осторожничая, словно то была гадюка, а не книга, в руки и переложил её подальше в стол.

Шаги, зазвучавшие в коридоре, заставили его унять волнение, переведя дыхание, он постарался прочесть строки раскрытой книги лежавшей прямо перед ним, но текст не воспринимался, уходил из памяти сразу, стоило лишь перевести взгляд.

Мальчишка вошёл, неся на подносе белоснежную, украшенную только тоненькой ниточкой позолоты, чашку тонкого фарфора, молча поставил поднос на край стола. И не забыл поклониться, но не уходил, отчего-то медлил.

Да-Деган окинул тощую костлявую фигурку взглядом, и вновь защемило сердце. Неделя, проведённая на кухне, не пошла юнцу впрок, всё так же торчали ключицы и выделялись глаза на исхудавшем лице, а привычку кланяться навряд ли что теперь вытравит из парнишки и до смерти.

— Ты хотел о чём-то спросить? — заметил Да-Деган ровно, — или, может быть, у тебя есть какая-то просьба ко мне?

Отэ отрицательно качнул головой, переступил с ноги на ногу, но заговорить не решился.

— Что ж тогда? — вновь проговорил вельможа, — ты говори, не бойся, а мысли я читать не умею.

— Я могу идти? — очень тихо спросил мальчик, облизнув пересохшие от волнения губы.

— Иди, — ответил Да-Деган, удивлённо пожав плечами, и вдруг, спохватившись, спросил, — тебя не обижают? Как тебя кормят? Как тебе в этом доме?

— Спасибо, — смутившись и потупив взгляд, ответил парнишка, — в этом доме лучше, гораздо лучше.

— Лучше? Чем где?

— У господина Этани. Его убили недавно.

Вельможа вздохнул и, сложив руки в замок, опустил на них подбородок, смотрел прямо и испытывающе, словно пытаясь заглянуть в рой мыслей, наполнявший голову мальчишки.

— Я знаю, — проговорил мужчина, — говорят, будто это сделали повстанцы, эти новые недовольные на нашей бедной планете. Скоро приличному человеку нельзя будет выйти на улицу, не опасаясь за свою жизнь.

Отэ чуть потупил взгляд, но сутулые плечи парнишки словно развернулись. Это движение было так поверхностно, так незаметно, что не наблюдай вельможа за мальчишкой как кот за крысиной норой, то ничего бы не заметил.

«Так, значит повстанцы тебе по вкусу? — подумал он, мысленно улыбнувшись, — хорошо, придётся это учесть на будущее. Разумеется, в любом другом богатом доме ты бы получил за свои симпатии плетью, но здесь, здесь я боюсь только одного — что ты был где-то поблизости, когда отправляли к праотцам господина Этани и можешь случайно признать Иланта. Нет, определённо, что виноградники острова Форэтмэ для тебя лучшее место, нежели господская кухня, да и кланяться так часто как в господском доме будет некому. Там и воздух чище и климат здоровей».

— Сколько тебе лет, Отэ? — спросил Да-Деган, повинуясь внезапному импульсу.

— Двенадцать, господин.

— Двенадцать, — тихо повторил вельможа и вздохнул, — значит, ты должен помнить ту, прежнюю Рэну, или, хотя бы, она должна тебе иногда сниться. Ладно, иди.

Мужчина устало опустил голову на руки. « Пора б и привыкнуть», — сказал себе, но не привыкалось, никак не совмещались в сознании та, прежняя, Рэна и этот издёрганный кровоточащий мир, по которому пошли нарывы и язвы всевозможных страстей и пороков.

"Дали Небесные! — подумал он, — разве когда-нибудь ранее, в том, прежнем мире хоть один из рэан смог оставить голодным ребёнка? Запугать, замучить его так, что тот из страха боится сделать без разрешения хоть шаг и стремится во всём угодить господину? Неужели прошло только пять лет? А ощущение такое, будто Лиги никогда и не было, будто она только пригрезилась нам как светлый сон. Рэна возвращается к дикости времён династии Кошу. Интересно, откуда взялась аристократия, эта новая знать, спесивая, завистливая, злая, которой истинная цена — грош? Куда ушло милосердие? Только ли контрабандисты с их политикой повинны в этом, или как говорил один из моих знакомых: «Рэна — это всё-таки Рэна...»?

Да-Деган мотнул головой, будто отгоняя наваждение. Чувствуя, что ночью надо было спать, а не метаться, беспокоясь, из угла в угол, помассировал усталые веки. Ощущение того, будто в глаза сыпанули горсть песка, не проходило.

«Нечего волноваться за Иланта, — сказал он сам себе, — он не маленький и считает себя самостоятельным и взрослым, а, следовательно, способным решить свои проблемы самому. И не стоит быть навязчивым и непоследовательным, то, что он зарабатывает на свою голову неприятности не значит, что ты сам должен забыть свои дела».

Мужчина омочил губы в пряной горечи принесённого напитка, отпил глоток и тепло побежало по венам проясняя туман в голове. Он посмотрел на часы в старинной раме. Секунды, пролетая, шелестели как капли дождя, чуть слышно, минуты ползли с черепашьей скоростью. «Как долго тянется время, — пришла мысль, — словно специально испытывает тебя, если чего-то ждёшь, и как стремительно летит, если ты желаешь его остановить. Слишком рано, что б кого-либо ждать в эту пору». Мужчина окинул комнату скучающим взглядом и зевнул, подойдя к дивану, примостился в уголке, так, что б видеть часы и закрыл глаза.

Проснулся оттого, что кто-то настойчиво и настырно тряс его за плечо. Просыпаться не хотелось совершенно и, будучи наполовину погружённым в туманную даль сна, он хотел отослать настойчивого нахала подальше, как имя произнесённое громким шёпотом вырвало его из объятий дремотного состояния.

— Что? — переспросил он, с трудом связывая между собой обрывки происходящего, — Гайдуни?

— Да, — подтвердил Илант с ноткой ехидства, — прибыл, дожидается в гостиной, уже с полчаса, что я вас тут бужу. Звать?

— Зови. — ответил Да-Деган, поднимаясь с дивана, машинально пригладив белые пряди и отряхнув шёлк.

Набрав в лёгкие побольше воздуха, потянулся. Несмотря на прерванный сон, с удивлением, отметил, что чувствует себя достаточно свежим и бодрым, будто спал всю ночь, а не малую толику времени, улыбнулся, и на мгновение показалось, будто он сбросил маску; весело залучились светло — серые, льдистого оттенка глаза, словно засияли собственным светом, и юность молодого шалого повесы вдруг оказалась к месту на этом лице, не по годам юном.

Он с трудом заставил сдержать себя порыв радости, удержать прежний величаво — надменный вид, но хоть лицо вновь стало спокойным и строгим ему не удалось спрятать довольное сияние глаз.

Контрабандист ворвался в кабинет размашистым стремительным шагом и словно принёс с собой аромат перемен. Глядя на широкое добродушное лицо, прячущее лукавинку в складках у глаз, Да-Деган почувствовал, что не в силах сдержать улыбки.

— Здравствуй, Гай, — проговорил он, — рад тебя видеть вновь.

— Взаимно, — буркнул контрабандист густым сочным басом, мгновенно заполняя собой всё пространство кабинета; был он высок, крепок и кряжист, чёрные густые волосы и кудрявая борода делали его похожим на выходца из иных времён.

— Ну что новенького в мире, Гай? — спросил вельможа и, заметив неплотно прикрытую Илантом дверь, подошёл и затворил её до конца. Контрабандист рассмеялся.

— Подозрителен ты, Да-Деган, но и любопытен

— Любопытство — не порок, — парировал вельможа, — особо там, где крутятся денежки, которые, как всем известно, любят счёт. А что б снимать пеночки, и было что считать, надо быть в курсе всех событий.

— Логично, — заметил Гайдуни, — а новостей много, не знаю с которой начать, но что до меня, то вместо новостей, я предпочёл бы хороший завтрак.

Да-Деган, рассмеявшись, покачал белой головой.

— Думается мне, что ты бы предпочёл обед.

— Это верно, — подтвердил Гайдуни, — у меня во рту сутки маковой росинки не было, знаешь моё корыто, с ним одни заморочки. Кстати, видел на космопорте Ордо и при нём одного презабавного малого, если верить моим глазам, отнюдь не безобидного. Это ты знаешь?

— Знаю, к Аторису Таганагу приставил я, если ты, конечно, имеешь в виду невысокого проворного господина похожего на несовершеннолетнего мальчишку, но скажи мне, ведь должен же когда-нибудь появиться у Ордо охранник, достойный такого названия?

— На Ордо опять покушались?

— На Ордо постоянно покушаются, — заметил Да-Деган иронично, отмахиваясь рукой, словно желал отогнать муху, — не понимаю, благодаря какому чуду он всё ещё жив. Вот и недавно он опять провалялся в лазарете с неделю, но как только встал на ноги, так тут же сбежал. Боюсь, если не враги, так он сам себя доконает.

Гайдуни оскалил в улыбке белые зубы.

— А ты так любишь Ордо, что решил приставить к нему охранника, вместо того, что б оставить его при себе? Этот Таганага, как я успел заметить, парень серьёзный, такие на дороге не валяются. Ну да я надеюсь, ты знаешь что творишь.

Да-Деган легко пожал плечами.

— На меня пока не покушаются, — ответил, смеясь, — И есть нюанс, который заставляет меня дорожить жизнью Аториса Ордо более, нежели собственной. Если Ордо погибнет, к власти придёт Энкеле Корхида, а я предпочёл бы умереть, нежели оказаться во власти генерала. Он с удовольствием припомнит мне парочку своих крупных проигрышей и опять запрёт в форт.

— Помню, — усмехнувшись, отметил контрабандист, — ты обобрал его до нитки, отобрав эти развалины и Форэтмэ. В общем, и интересы моей Гильдии требуют, что б Энкеле Корхида далеко не высовывался, так что благодарю за заботу о кормящем меня, да и тебя, впрочем, тоже, промысле.

— Ты ещё не жалеешь, что взял меня в долю? — лукаво прищурясь спросил вельможа.

— Ты с ума сошёл, Да-Деган? — удивился гигант, — с тех пор как ты стал моим советником, доходы Гильдии выросли втрое, и на нас смотрят уже не с жалостью, а с завистью. И, думаю, доход стоит риска. Дали Небесные! Если бы я только мог предположить ранее, что мелкие услуги Лиге могут оплачиваться столь высоко, я бы включил эту статью в список своих занятий уже давно. И, не кривя душой, могу сказать, что твоя голова, Да-Деган стоит капитала моей Гильдии. — контрабандист в возбуждении потёр ладонь о ладонь и, оглядев стены с развешанными на них старыми полотнами, усмехнулся. — Кстати, — проговорил он, — благодаря твоим советам репутация нашей Гильдии оказалась настолько высока, что судьба решила послать именно в наши руки премиленький сладкий кусочек, от которого, думаю, мало кто, сумел отказаться. Правда, если станет известно, что мы замешаны в эту афёру, будет мало возможностей оставить наши головы покоиться на плечах, но шанс утечки информации невелик, я и без твоих советов догадался провернуть одну комбинацию, которая и вовсе должна сбить след. И,...я весьма доволен результатом.

— Да? — заметил Да-Деган холодно, — и сколько ж с этого мы получили прибыли? Мне просто интересно знать...

— Много, — ответил контрабандист, — очень много. Вещица, что прошла через мои руки, бесценна, и даже Лига не сразу сможет с нами расплатиться. — Гайдуни неожиданно тяжело вздохнул и добавил понуро, — но и врага мы себе нажили.

Да-Деган пожал плечами, присел на диван и, не сводя взгляда холодных серых глаз с контрабандиста, заметил:

— Хватит ходить вокруг и около. Что за дело?

— Ты не догадываешься? Или сюда ещё просто не дошли слухи?

— О чём?

— Дали Небесные! Вся Лига гудит!

— Рэна — не Лига, милостью Аториса Ордо и с ним согласных Рэна — Закрытый Сектор.

— Так ты не знаешь, что камни Аюми были похищены с Софро?

Вельможа удивлённо вскинул брови.

— Как? — выдохнул он, и в голосе тоже прозвучало удивление.

— Не знаю, — огрызнулся контрабандист, — я их не крал, а тот, кто крал уже никому ничего не расскажет, надо полагать.

— Я не о том, — махнул рукой вельможа, — я просто не могу поверить. Предмет такой ценности! И кто б решил за это взяться...

— Не знаю, и знать не хочу! — отмахнулся контрабандист, — мне принесли эти камушки, прося лишь об одном — вернуть их в Лигу; такие, как и говорит о них молва — нелюдского совершенства, синие как сама синева, бесподобной игры.

— Тебя обманули, — посмел предположить вельможа, — содрали кучу денег подсунув липовые камни.

— Нет, с меня не взяли и монетки. И камни — те самые. Я был на Софро у Элейджа, он их признал и готов платить.

Да-Деган резко вскочил с дивана и быстро прошёлся по комнате; и хоть и наделённый, от природы высоким ростом, в сравнении с огромным грузным контрабандистом, он казался, что журавль в сравнении с медведем.

— Не верю! — выдохнул он, — Дали Небесные! Но это уже слишком!

— Как хочешь, — ответил контрабандист, хмурясь, — я думал, что ты обрадуешься. Посуди сам, коли мы не ссоримся с Лигой благодаря твоим советам, то и тебе кое-что с этого дельца причитается, правда, если ты против, можно отправить деньги назад.

— Деньги оставь, — холодно заметил Да-Деган.

Контрабандист нервно рассмеялся.

— Деньги, — сказал он, — примирят кого угодно с чем угодно, даже тебя с полным отсутствием логики в происходящем.

Да-Деган удивлённо вздёрнул бровь.

— Ты ещё не всё мне рассказал?

— Именно. Если б ты только знал, кто принёс камни Аюми в мой дом! Сядь, не бегай, а то упадёшь.

Вельможа мотнул головой, но совета послушался, послушно погрузился в объятья дивана не забыв при этом расправить складки одежды. Тонкое породистое лицо жило ожиданием и любопытством.

— Я видел Ареттара. — проговорил контрабандист, видя как неверие, подозрение и румянец появляются на лице рэанина. — Это он принёс камни.

— Бред, — прошелестел голос вельможи, — у тебя бред, Гай. Певец погиб более полувека назад и это известно всем, а мёртвые, как известно, воскресают, разве что в Легендах.

— Понимаю, — усмехнулся Гайдуни, — сейчас ты посоветуешь мне полечиться, как и Элейдж. Но только заметь, что тогда лечить придётся слишком многих, и я не один сошёл с ума. Добрая половина Раст-Танхам видела Ареттара, он возник неизвестно откуда, кутил всю ночь напропалую, пел, пил и смеялся, а на рассвете исчез, растворившись, как дым. Если не веришь мне, спроси у Пайше, спроси Эльмуна, спроси Аллана из Гильдии Со-Хого. И это только те, кого ты знаешь, а сколько ещё других? Я готов поверить во что угодно, но если певец и не жив, то он вернулся в этот мир, что б вернуть камни Аюми, перехватить их прежде, чем они были б потеряны для Лиги навсегда. Понимаешь, я видел Ареттара, говорил с ним, как говорю сейчас с тобой. Ты, наверное, знаешь о том, что если кто-то слышал голос певца хоть раз, не спутает его ни с одним иным, и старики, которые помнят ещё кутежи поэта, помнят его песни и смех, в один голос утверждают, что это был он.

Да-Деган упрямо сжал кулаки.

— Нет, Гай, не верю.

— Да! Повторяю тебе! — контрабандист навис всем телом над вельможей, верно надеясь придавить весом, а руки, словно жившие сами по себе, сжимались в кулаки и разжимались, будто хотели придушить нахала — рэанина.

Да-Деган тихонько вздохнул, словно всхлипнул, яркий румянец, полыхавший на щеках, спал, сменившись мертвенной бледностью.

— Дали Небесные! — воскликнул он, — ты не шутишь...

— Какие шутки! — обиделся контрабандист, — я надеюсь только на то, что не надо мной пошутили, ты ведь наверняка слышал о розыгрышах Ареттара.

Вельможа вдруг согласился, склонив голову, заметил.

— Ладно, я приму всё как есть. Но...но, всё равно это не укладывается в голове! Невероятье, чушь, ахинея! Я знаком с Вероэсом, а он клянётся, что видел, как певец бросился в море со скалы, это место здесь, недалеко от дома, и я, зная эти места, не склонен думать, что певец мог бы выплыть; тут много подводных скал, течения быстрые и бурные, водовороты, постоянно возникающие на новых местах. Нет, поэт погиб наверняка, он попросту не мог уцелеть. И, потом, где, как, каким образом, в наше-то время, он мог жить незамеченным. Он ведь не песчинка, он — поэт! Он — Ареттар!

— Ты мне как-то раз говорил, что тела певца так и не нашли.

Да-Деган, вздохнув, пожал плечами.

— Говорил, но то не удивительно, Гай, такие тут места. А, знаешь, — неожиданно предложил он, — такое событие как возвращение певца стоить отметить, пусть даже оно и пригрезилось, и отметить по-особому. В этом доме, несмотря на беспорядок, найдётся бутылочка отменного вина. «Поцелуи ветра», пробовал?

— Не доводилось, — признался контрабандист, — но слышал, что это вино особо жаловал поэт.

Вельможа согласно склонил голову.

— Илант! — позвал, не повышая голоса, и усмехнулся, заметив с какой быстротой распахнулась дверь.

— Звали? — скупо поинтересовался юноша.

— Звал, — откликнулся Да-Деган. — Пусть принесут форэтминское и бокалы. И ещё одна огромная просьба, никогда больше не подслушивай под дверью, Илант, ведь знаешь же, что я не люблю.

Молодой человек опасно сверкнул очами, но, соблюдая приличия, заставил себя изобразить поклон и удалился, более не произнеся ни слова.

— Каков? — спросил вельможа, — не смущается, не краснеет, да ещё и смотрит зло.

— Хорош, если он действительно подслушивал.

— Не сомневайся, — уверил Да-Деган, — подслушивал.

— Опасных ты людей держишь в своём доме. — заметил контрабандист, — смотри, как бы этот твой управляющий не отправил тебя к праотцам, Да-Деган, что-то мне говорит, что он сделать такое может.

Рэанин недовольно передёрнул плечами.

— Увидим, — заметил тихо.

Прислуживал молодой человек лет двадцати — смуглокожий, расторопный и мало похожий на рэанина. Молча, поклонившись господам, он откупорил бутылку, разлил вино по широким низким бокалам цвета розового тумана, и удалился послушный жесту господской руки.

Да-Деган молча взял бокал в руки, улыбнулся, прищурившись, тонкие ноздри трепетали.

— За здоровье певца, коли, он жив! — проговорил рэанин, отпив глоток, и замолчал, прикрыв глаза. Вкус был ни с чем не сравнимый — свежий, пряный, напоминающий о лете — яром, ярком, о спеющих где-то лозах и цветущих лугах. Вино не хмелило, подбадривало и будто добавляло сил. Он сделал ещё глоток и поставил бокал на стол, — Оно коварно, — проговорил заметив ироничный взгляд Гайдуни, — сначала не чувствуешь хмеля, потом — как туман спускается на голову, одно слово «Поцелуи ветра».

— Ты сказал — форэтминское?

— А ты не знал? — усмехнулся вельможа.

— Бедолага Энкеле Корхида! Он должен был кусать локти, когда понял, что проиграл этот остров. Ловко ты его тогда уделал, Да-Деган.

— Судьба. — откликнулся тот философски.

— Что-то мне кажется, будто ты тогда решил помочь этой излишне капризной дамочке. Она ведь едва не повернулась к тебе спиной.

Да-Деган вновь удивлённо приподнял брови.

— Что-то я не пойму, друг мой, Гай, ты о чём?

— О некоторых трюках с картами. Не спорю, проделывал их ты настолько ловко, что Корхида, этот прожжённый шулер Энкеле Корхида, с которым мои парни садятся играть за один стол только в случае, если хотят сунуть генералу незаметно для чужого ока взятку, и тот ничего не заметил. — контрабандист взглянул в глаза рэанина и заговорщицки подмигнул. — На это ты что скажешь?

Да-Деган неожиданно весело рассмеялся, следом рассмеялся Гайдуни, от баса которого едва не падали стены. Отсмеявшись, вельможа отёр слезы, выступившие на глазах от смеха.

— Ты заметил? — спросил, довольно сияя глазами.

— Не я, Пайше. У мальчишки от удивления даже глаза округлились, такое зрелище не часто встретишь; обшулерить такого шулера, как Энкеле, при этом, не запятнав собственной репутации, это — эпический подвиг, как выразился тот же Пайше.

Да-Деган посмотрел на свои тонкие ловкие пальцы, погладил одну ладонь другой, улыбнулся.

— За тебя, Да-Деган! — провозгласил контрабандист, поднимая бокал, сразу же потерявшийся в обширных сильных ручищах, выпил его содержимое одним затянувшимся глотком. — Заодно, может, скажешь, где в Лиге учат шулеров такого класса?

Вельможа, напрягшись, слегка отрицательно качнул головой, чётко и точно очерченные губы поджались, придав лицу строгое выражение, свойственное аскетам.

— Не стоит об этом тебе знать, Гай, — проговорил тихо, — узнай ты — порвёшь контракты, и наш союз прекратит существование. Но если ты настаиваешь, я скажу.

Гайдуни вопросительно поднял бровь.

— Я всё же спрошу. Где? Где в Лиге учат шулеров такого класса?

— В Стратегической разведке, Гай, — произнёс вельможа чуть слышно, так что о сказанном скорее можно было прочитать по губам, нежели расслышать. — В юности я прошёл их школу.

Контрабандист взглянул недоверчиво.

— Дали Небесные! — выдохнул ошеломлённо и тихо, будто потеряв голос и, плеснув в свой бокал ещё вина, выпил залпом, что б промочить враз пересохшее горло. — Это что-то! Много интересного я слышал о Стратегах, но такое слышу впервые.

Он облизнул губы, сухие от волнения, в округлившихся от удивления глазах близко, очень близко стояло изумление смешанное с недоверием и... почтительностью, ладонь в волнении потирала ладонь.

— Это нечто! — повторил контрабандист всё ещё тихо.

— Разорвёшь контракты, Гай? — спросил вельможа.

— Я себе не враг. — ответил контрабандист, — И, благодарю за откровенность, такое доверие многого стоит.

Да-Деган коротко фыркнул.

— Какое доверие, Гай?

— Такое. Думаю, Энкеле Корхида не посвящён в этот факт твоей биографии, иначе, думаю, тебе не выйти из форта и до самой смерти.

Да-Деган пожал плечами, прошёлся по комнате из угла в угол, застыл у окна, резким жестом отдёрнул портьеры.

— В какой факт? В то, что когда-то я работал у Стратегов? Дали Небесные! Это было так давно Гай, и это совсем ничего не значит сейчас, когда прошло столько лет.

— Не рассказывай мне сказок, — обиделся контрабандист, — Пайше тоже учился у Стратегов, так вот он говорил мне, что у них даже поговорочка имеется, что Стратег может быть бывшим только в гробу.

Да-Деган пожал плечами, вздохнул.

— Значит и твой Пайше — далеко не бывший Стратег, а что касается меня — я сбежал из Разведки, — проговорил тихо, — не ушёл, а именно сбежал, Гай. — Да-Деган закусил губу, выдохнул шумно и вновь перевёл взгляд за окно, туда, где двое парней в военной форме старательно пробираясь через лужи и грязь шли к дому. — Кстати к нам гости, и если я не ошибаюсь — от официальных властей. Контрабандист, подойдя, встал рядом, пригляделся.

— Угу, — заметил он, — того высокого я знаю, если не подводит память, то я встречал его иногда в порту.

— Запросто. Это Донтар Арима, сын коменданта космопорта и главная полицейская крыса в городе.

— Ты его не жалуешь.

— Ты ошибаешься, мальчишка хоть и юн, но всё же кое-чего стоит, это не Энкеле с его непомерной жадностью, взяток брать не станет, для этого у него слишком много гордости. Обидно только то, что он из кожи лезет вон, выслуживаясь перед Ордо, а виной всему синие очи одной девчонки, которая приходится дочерью Аторису.

— Ты не одобряешь его службу Ордо?

— Он родом из старой аристократии, не той, которая, сейчас правит бал; нынешние это не аристократия — нувориши внезапно попавшие в свет, а он из древнего доброго рода, представителям которого должно быть совестно прислуживаться подлецам, к тому ж, он — внук Вероэса. И то, что я вижу его на пороге, означает только одно — обо мне почему-то решил вспомнить Ордо.

— Мальчишка мог и сам прийти.

— Первый раз за год? Не обольщайся, Гайдуни. Ко всему, он не один, и это тоже ясно указывает на официальность визита. Боюсь, обо мне вспомнили не задаром. У Ордо большая нехватка в средствах и такой советчик как Корхида. Видимо, закончилась моя спокойная жизнь, — вельможа вздохнул и, найдя колокольчик, помахал в воздухе, вызывая серебристый мелодичный звук. — Илант, — приказал молодому человеку появившемуся на пороге, — пусть накрывают на стол. Мы желаем завтракать.

Илант послушно склонил голову и удалился, несколько секунд спустя, донёсся его громкий, деловитый голос отдававший распоряжения.

— Встретим гостей? — предложил Да-Деган, — Может быть, господа офицеры поведут себя прилично, видя одного из глав Гильдий, от которых, в конечном итоге, на Рэне многое зависит.

Гайдуни коротко кивнул соглашаясь.

— Я с тобой, — отметил он, — можешь на меня рассчитывать, Да-Деган, хоть это и не модно на Раст-Танхам.

На холодном строгом лице рэанина отразилось нечто вроде замешательства, колючий взгляд серых глаз потеплел ненадолго, на одно единое мгновение, осветив лицо, изменив до неузнаваемости, словно точёные из мрамора черты, изгнав надменность потомственного аристократа. В углах губ наметилась улыбка, но так и не расцвела, затухла, словно под порывом холодного ветра.

— Идём, Гай, — проговорил вельможа, подходя к двери, — не будем злить господ долгим ожиданием.

Да-Деган усмехнулся, видя растерянность на лицах молодых, словно недавно вышедших из-под отцовской опёки, людей. Офицеры откровенно глазели на молчаливых, делавших привычную работу людей, на пыль носившуюся в воздухе и хозяина дома, что с усмешкой разглядывал их, не спеша снизойти вниз в своих богатых, вручную расшитых серебряной нитью одеждах, то ли боясь испачкаться, то ли не считая нужным. И лёгкое недоумение отразилось на лицах, когда Гайдуни Элхас вышел из тени и встал рядом.

«Видимо слухи, о том, что я работаю на Гильдию Оллами, ещё не распространились, — отметил Да-Деган, — тем лучше. Лишняя карта в рукаве не помешает». Он приветливо улыбнулся, изобразив на лице выражение радушного гостеприимства, и поманил гостей рукой.

— Поднимайтесь сюда, — молвил тихо. Слова его моментально были заглушены шумом работ, но жест не мог быть истолкован неправильно.

Донтар Арима недовольно свёл брови, кивнул своему спутнику и стал подниматься.

— У меня приказ, — заметил строго, — Вас желает видеть Аторис Ордо.

— Немедленно?

— А как вы думаете?

Да-Деган, усмехнувшись, обернулся к контрабандисту. Ты слышишь? — спросили его глаза. Гайдуни нахмурился, сложив руки на груди, смерил пришедших высокомерным презрительным взглядом, от которого обоим стало не по себе. "Щенки, " — сказал его взгляд.

— Думаю, господин Аторис Ордо немного подождёт, — тихо и ласково заметил рэанин, выпуская на лицо скромную улыбку, — мы с господином Гайдуни сговорились позавтракать. Кстати, я надеюсь, вы не откажетесь разделить с нами трапезу?

— У нас приказ, — тихо проговорил второй, державшийся в тени офицер, — господин Аторис Ордо приказал доставить Вас немедленно.

Бровь Да-Дегана вопросительно вздёрнулась. Донтар Арима вздохнул, по вздоху стало понятно, что миссию свою почётной он никак не считает, и был бы рад от неё увильнуть.

— Не спеши, — заметил он своему спутнику, — ещё час у нас есть. Господин Аторис Ордо приказал доставить его к полудню, так что, я думаю, незачем торопиться.

По губам вельможи зазмеилась улыбка, льдистые глаза масляно блеснули. Отчего-то Донтару показалось, будто гадюка высунула голову из травы и тут же скрылась.

— Илант! — позвал вельможа, заметив фигуру управляющего, — мальчик мой, господа офицеры завтракают с нами. Ты распорядись...

Илант послушно кивнул, но, глядя на нахмуренные брови юноши, Да-Деган понял, что ещё одна буря ему обеспечена. «Дали Небесные! — подумал он, — как всё надоело! Бросить всё и сбежать — куда угодно! Надоели интриги, мышиная возня и лавирование меж рифов! Надоел Энкеле Корхида! Надоел этот чёртов мальчишка со своим занозистым характером! Надоели шелка и перинки! Но, ... куда бежать?» Он тихо затаённо вздохнул, надеясь, что этот вздох останется незамеченным, зябко повёл плечами и, поманив за собой жестом белой, точёной руки гостей, пошёл в дальние покои.

В столовой было тихо и тепло. На белоснежной скатерти покоились тончайшие фарфоровые блюда, приборы из яшмы и серебра горевшие жаром. Запах изысканных яств щекотал ноздри. Наблюдая втихую за офицерами, Да-Деган внутренне улыбался: как и следовало ожидать, молодые люди были подавлены великолепием и роскошью. Их удивлённые лица были лучшей приправой возбудившей аппетит вельможи.

«Так-то, — подумал он, наслаждаясь их растерянностью и оторопью. — Вы уже успели забыть про это, господа? Про белоснежные скатерти и яства со всех концов Лиги, про цветы Лагали и Ирдала, про вина подобранные точно и умело? Вас удивляет то, что не казалось удивительным вашим отцам. Ничего. То ли ещё будет! Если ничто не изменится, то господа контрабандисты смогут вас выучить ложиться на брюхо и вылизывать сапоги. Искренне надеюсь, что до этого дело не дойдёт. Надеюсь, но сомневаюсь. Господа контрабандисты редко бывают подвержены приступам филантропии, в их среде излишняя сентиментальность считается чем-то вроде детской болезни, неприятной, не смертельной и не опасной, но которая проходит раз и навсегда. Да, ваши отцы совершили ошибку, а платить за неё придётся вам, если вам же не придёт в голову изменить существующее положение. Жаль, конечно, но платить за ошибки отцов всегда приходится детям и ничего с этим нельзя сделать. Так устроен мир».

Он положил в рот кусочек пряной, по-особому приготовленной рыбы, чьё розовое мясо дразнило его взгляд и полуприкрыл глаза, словно наслаждаясь вкусом. Манеры его, изящные и непринуждённые, всё ж имели некоторую долю нарочитости, которую господа офицеры не могли не заметить. «Злитесь? — подумал Да-Деган, — ну и на здоровье. А чему, собственно вы злитесь? Тому, что я не пошёл ко дну, не пропал, не позволил забыть о себе, не канул в Лету? Тому, что я заработал изо всех своих сил лапками и не желаю тонуть? Ну, так инстинкт самосохранения — один из самых сильных в живых существах, а вам не переделать человеческой природы. Или вас злит то, что в моём присутствии вы не чувствуете себя повелителями Вселенной — удачливыми, дерзкими? В этом доме вы чувствуете нечто совсем иное, это я способен понять, только Илант и может подумать, что я желаю расстелиться ковриком под вашими ногами. Гайдуни, тот больше понимает, конечно, молчит, и улыбку спрятал. Какие вы мальчишки, господа, если и впрямь позволяете морочить себе головы сказками о господстве над миром. Слышал я, что кто-то решил вернуть рэанам право называться высшей расой. Ну, называйтесь, толку-то».

Он посмотрел на Донтара, чуть заметно качнул головой заметив несколько тонких ниточек седины приставшей к вискам, в неполные-то тридцать. Захотелось присвистнуть, но он сумел себя сдержать. Видно не задаром достались мальчишке офицерские погоны, не задёшево достались, и ... без папиного участия. Привлекал внимание и тонкий белёсый шрам на виске, но шрам, не пройдёт и месяца, исчезнет. А вот седина, Да-Деган знал по себе, никуда не денется эта ранняя седина, хоть закрашивай её, хоть нет, но пройдёт время и она вновь явит свою отметину.

— Зачем я понадобился Ордо? — молвил вельможа, прервав свои молчаливые рассуждения.

Офицер пожал плечами, слегка улыбнулся.

— Что на уме у Ордо — никто не знает, — отозвался Донтар, — мы исполняем приказы, а не задаём вопросы.

— Жаль. — заметил Да-Деган. — Иногда стоит задать лишний вопрос, что б потом не мучить себя поисками ответа на другой: а стоило ли делать?

Гайдуни ухмыльнулся в бороду, отправил рот крыло птички, сжевал его целиком. Для контрабандиста всё было цирком, забавным представлением, в котором он был праздным статистом, нужным лишь для того, что б создать подобающий фон. Он прекрасно понимал свою роль и пытался не мешать ходу представления, заодно наслаждаясь зрелищем. И хлебом. Слуга едва успевал выполнять короткие распоряжения, отдаваемые жестами, и пища с его тарелки улетучивалась в мгновение ока. Донтар судорожно дёрнул кадыком, взгляд накалился, а Да-Деган подумал, что удар попал в цель.

— Кстати, я хотел бы воспользоваться случаем, — продолжил Да-Деган, — и узнать, как поживает Вероэс. Ведь, если слухи до меня доходящие правдивы, он всё ещё жив.

— Жив, — откликнулся Донтар, охотно меняя тему, — правда не сказал бы, что ему нравится находиться под домашним арестом, но, ведь это лучше, нежели в его годы попасть в форт. Впрочем, Ордо никогда не позволит свершиться этому.

— Ещё бы! — усмехнулся Да-Деган, — Вероэс — лучший медик на Рэне и один из лучших в Лиге! Туго придётся господину Ордо, позволь он себе такую роскошь. Он понимает, что благодаря Вероэсу уже не раз избегал прогулки на тот свет, и что Вероэс, вероятно, не раз ему пригодится.

Донтар вздрогнул, словно получив пощёчину, глаза метнули молнию в сторону хозяина дома. Гайдуни тихонько затрясся, пытаясь подавить смех, рвущийся наружу из глубин его существа.

— Вы издеваетесь? — коротко поинтересовался офицер.

— Ну, как можно подумать такое, Донтар? — голос Да-Дегана был мёд и сахар, а взгляд казался невинным, как взгляд младенца, — Вы меня обижаете, юноша. ...издеваться над офицером? Я ещё не забыл, что такое форт и не имею желания туда возвращаться. Наверное, такие условия были в средневековых тюрьмах — грязь, вонь, крысы! У меня в доме тоже не весть какой порядок, но я предпочту его уюту форта Файми. Кстати, раз уж мы заговорили о форте и узниках, скажите мне, потешьте старика — Рейнар Арвис — он в форте, да? Я что-то слышал, что он один уцелел после бунта. И что случилось с Илантом?

Донтар возвёл глаза к небу, закусил губу. Разговор он не мог назвать ни милым, ни приятным.

— Эти слухи столь неточны, на них нельзя полагаться, — продолжал Да-Деган, — им нельзя верить. А у меня есть слабость, я собираю сплетни. Вам когда-нибудь говорил об этом дедушка?

Донтар отрицательно качнул головой, вздохнул, прикрыв глаза.

— Господин Да-Деган, не всегда можно верить слухам, — сухо проговорил он, — Рейнара никто и не собирался отправлять в форт. Он живёт в доме Ордо, и на то, как к нему относятся, не жалуется. Это — правда. Что же касается Иланта, то его считают погибшим. После бунта его никто нигде не видел, и поверьте мне, Аторис Ордо искренне жалеет, что так случилось. Верите?

Да-Деган легко пожал плечами, на мгновение на лице появилась гримаса презрения, промелькнула и исчезла.

— Знаете, Донтар, в это трудно поверить, после всего произошедшего. Я понимаю, что Ордо — истинный рэанин и ему очень трудно переступить через себя и поднять руку на ребёнка, не будем спорить о терминах, когда Аторис поднял бунт, и Рэю и Иланту было по пятнадцать лет, так что иначе, как детьми, их назвать нельзя, но до бунта я не слышал, что б он хоть раз бросил слово на ветер, не выполнил обещания, но, ведь так же, вся Рэна знает, что он обещал Хэлану Арвису жизнь, а его детей оставлял заложниками собственного спокойствия. Ну и где теперь Хэлан? На Софро? И как прикажете назвать то, что на корабле были заминированы маневровые и маршевые двигатели, которые взорвались, стоило только кораблю отойти от планеты на достаточное расстояние? Военной хитростью? В конечном итоге, как я узнал, корабль упал на звезду, а экипаж поджарился заживо. Не качайте головой, не стоит, я так же знаю, что Ордо открещивается от этой подлости. Но, трудно поверить, что он не знал. Ведь так?

Донтар Арима кусал губы, и покраснел, а потом побледнел, видимо ему была очень не по нраву затронутая Да-Деганом тема. И даже Гайдуни перестал смеяться тихим беззвучным смехом, и, посерьёзнев, следил за вельможей удивлёнными глазами, в которых отражалось нечто похожее на испуг. Да-Деган же словно не замечал этого и казался внешне абсолютно равнодушным к собственным словам и производимому ими эффекту, речь его лилась спокойно, словно он решал вслух некую задачу, которая давно занимала его ум.

— Вы сошли с ума, — проговорил Арима внезапно, — вы хоть осознаёте, какую ересь произносите? Замолчите немедленно!

Да-Деган повиновался, но серые светлые глаза посмотрели недоумённо и обижено.

— Дали Небесные! — тихо шепнул ему на ухо Гайдуни, сидевший рядом, — мальчишка прав, за такие речи легко попасть не только в форт, но и на корм рыбам! Или тебя на подвиги потянуло, а, Да-Деган? Конечно, я с тобой, но...не стоит же нарываться на неприятности так, как ты это делаешь.

Донтар Арима тихонько вздохнул, скосил взгляд на своего спутника, словно желая дать понять, что всё здесь сказанное непременно дойдёт до ушей Аториса Ордо, и положил в рот ломтик жёлтого ноздреватого сыра.

— Господин Да-Деган ничего более не хотел бы спросить? — поинтересовался второй из офицеров, выглядел он немногим старше, нежели Донтар, но именно немногим.

— Не провоцируй его, Онге — заметил Донтар, — а то он ещё много чего наговорит. Видимо, четыре года, проведённые в форте, немало его обозлили, и нам, как представителям официальных властей, придётся немало выслушать, если мы его спровоцируем.

Да-Деган скромно опустил взгляд, разглядывая натюрморт, разложенный на тарелке. Спросить хотелось многое, но из всех кружившихся вопросов трудно было выбрать менее злой.

— Хочу, — заметил Да-Деган с самым невинным видом, — поинтересоваться, когда в распоряжении Аториса Ордо закончатся древние раритеты, в основном и интересующие господ контрабандистов, чем он собирается расплачиваться за оказываемые услуги? Собой?

Спутник Донтара Арима невольно фыркнул.

— У вас будет возможность спросить об этом у самого Аториса Ордо, — холодно заметил Донтар, — а отвечать за него на подобные вопросы я не имею ни права, ни желания. — Он взглянул на часы, — Кстати, должен предупредить, что в вашем распоряжении остаётся только пятнадцать минут. А опаздывать к Ордо на аудиенцию я б Вам, в Вашем положении не советовал.

— Спасибо за напоминание, Донтар, — проговорил Да-Деган, поднимаясь из-за стола, — Я надеюсь, господа офицеры не будут возражать, если я удалюсь на несколько минут; мне необходимо переодеться, негоже ходить по улице в домашней одежде.

Он лучезарно улыбнулся воинам, подмигнул Гайдуни и вышел, быстрым шагом пройдя коридор, отделявший его личные, жилые покои от других помещений, пожалел, что нигде на горизонте не прорисовывается фигура Иланта, а значит, не будет возможности отдать ему несколько распоряжений, не предназначенных для чужих ушей. «Не маленький, — подумал внезапно и зло, — сам догадается, тем более что настаивает на самостоятельности. Ему уже двадцать лет, и нечего относиться к нему как к ребёнку. Это до бунта в двадцать лет рэане были детьми. Сейчас мальчики взрослеют намного быстрее, нежели их отцы. А я, и я сам в пятнадцать лет считал себя достаточно взрослым, что б отвечать за свои поступки».

Войдя в комнату, он сдёрнул с плеч плотный, блистающий шёлк, и взглянул на себя в зеркало. Мужчина, что взглянул на него из зазеркалья, был хорошо сложен, хоть и не смотрелся статуей атлета, поджар как борзая и ... опасен. Об опасности предупреждали колючие холодные глаза и быстрые точные движения, более ничего опасного в облике не было. Поверхностно — легкомысленными были пряди белых волос уложенных в замысловатую причёску, отвлекавшую внимание от чётких, словно резцом вырезанных черт.

Поймав выбившуюся из причёски прядь, Да-Деган умело и быстро вернул её на место, закрепил маленькой заколкой усыпанной бриллиантами, времени на парикмахера не было. «Обстригу эти патлы, — подумал мужчина зло, — куплю десяток париков и ...баста! Надоело вертеться перед зеркалом каждый день по три часа, как актриса захолустного театра».

Достав из ящика стола нож в специальных ножнах, закрепил его на руке, понимая, что оружие слабовато, но предпочитал иметь при себе хоть такое, чем идти безоружным. Вынув из шкафа парадную, специально для такого случая приберегаемую бело-розовую, оттенка утренней зари одежду, сплошь усеянную мелким жемчугом, водрузил на свои плечи и невольно расхохотался, глядя на послушное, как вышколенный раб, отражение. Сменил сандалии с перекрещенными на щиколотках ремешками на усыпанные мелким жемчугом и каменьями туфли с высокими каблуками-стилетами. Качнул головой, отражение повторило его движение.

— Да, — тихо прошептал Да-Деган, насмехаясь над собственным отражением, — это зрелище!

Выйдя из покоев, спустился вниз. Илант стоял внизу, поигрывал плетью, отдавал распоряжения. Оба офицера и Гайдуни были здесь же.

— Илант, — позвал Да-Деган негромко, — мальчик мой, не ждите меня к обеду, возможно, я вернусь только к вечеру. И, если ничто не помешает, планирую завтра же отбыть на Форэтмэ. Кстати, где мой плащ?

Плащ отыскали молниеносно, набросили на господские плечи с поклонами и подобострастием. Да-Деган поблагодарил ласковым взглядом и вышел на улицу. Тропинка, ещё недавно залитая грязью и полная луж, была укрыта лапником, поверх которого заботливые руки успели раскатать длинное полотно ковра, тянущееся от подножия крыльца до мощёной брусчаткой улицы.

— Дали Небесные! — прошипел Арима, не в состоянии вымолвить более не единого слова, и ступил за Да-Деганом на алое, с золотой каймой, полотнище.

— Мы пойдём пешком? — капризно вымолвил Да-Деган глядя на медленно краснеющее лицо офицера.

— Нет, — огрызнулся Арима, — Вас понесут на руках!

— Это было б неплохо. — усмехнулся вельможа, глядя на Гайдуни, добавил, — А Вы, друг мой, можете не сопровождать нас, думаю, в этом нет необходимости. Мы встретимся вечером, или нет, лучше завтра, на Форэтмэ, считайте, что я Вас пригласил, осмотрим виноградники.

На улице, пустынной против обыкновения, лишённой зевак и нищих, разгуливал только ветер, рвавший полы плаща, Да-Деган поёжился, поплотнее запахнул одежду. Донтар Арима шёл быстрым уверенным чётким шагом военного, не срезал путь, не плутал по закоулочкам, второй из воинов следовал на шаг поотстав, и трудно было понять, что символизирует их присутствие, — почётную свиту или полицейское сопровождение. До дома Ордо и впрямь было недалеко, но Да-Деган никак не думал, что поведут его туда. Видимо, встреча планировалась неофициальной, и никто не собирался её афишировать.

Он с сожалением посмотрел на заброшенный, заросший сад, до которого никому не было дела; длинные плети роз стелились прямо по земле и алые измельчавшие цветки казались каплями крови, выступившими на пожухлой листве. Да-Деган вздрогнул от неприятной ассоциации и, подняв взгляд, внезапно увидел злобное торжествующее лицо генерала Энкеле Корхида.

— Добрый день, — прошипел генерал, проходя мимо.

Да-Деган коротко и высокомерно кивнул, такая встреча предвещала мало хорошего и кучу проблем, но он не позволил себе и на минуту потерять самообладание. «Хорошо смеётся тот, кто смеётся последним, генерал, — подумал он сумрачно, — и я постараюсь сделать всё от меня зависящее, что бы последним смеялись не вы». Он вошёл вслед за Донтаром в старый, некогда уютный, дом, и вздохнул. Обстановка была всё та же. Не изменилось ничего, только вещи, всё так же занимавшие прежние места, постарели и обветшали.

— Ордо так и живёт здесь? — тихо проговорил Да-Деган, словно опасался неосторожным словом вспугнуть эхо, чувствуя удивление и растерянность.

— А где ему жить? — в тон, тихо откликнулся офицер.

— На Рэне много приятных мест.

Офицер пожал плечами и так же осмотрелся. В сравнении с особняком, принадлежавшим некогда певцу, а теперь — Да-Дегану, дом Ордо казался пуст, неловок и неуклюж, хоть здесь не велись работы, и не носилась в воздухе пыль. Не хватало уюта и обжитости, свойственных домам.

— Ордо не ищет для себя приятностей, — заметил офицер, — а мне так кажется, что вы несправедливы к нему.

Да-Деган вздохнул.

— Как тебя зовут?

— Онге Уитэ.

— Послушай, Онге Уитэ, скажи мне, что, по-твоему, является справедливостью, — проговорил Да-Деган чувствуя, что не может спокойно стоять и молчать. Удивление прошло, гнев и злость бурлили в душе, поднимая пену и муть, — то, что благодаря этому проклятому бунту господа контрабандисты вытирают об рэан ноги, не стану спорить, как те того и заслужили? Или то, что над нормальными, обычными, порядочными людьми издеваются подлецы вроде Корхиды? Скажи мне, за какой такой грех меня засадили на четыре года в форт? Что и кому плохого я тогда сделал? Кому угрожал? Я четыре года мок, стоя по пояс в ледяной воде, во время каждого прилива. Я метался из угла в угол, едва не сходя с ума. Я проклинал всех и вся, боясь больше никогда не увидеть солнечного света, я бился головой об стены, и был безмерно рад видеть любое человеческое лицо, пусть даже лицо тюремщика, а визитами меня не баловали. Что ж ты замолчал? Скажи мне, это — справедливо?

Юноша посмотрел недоверчиво.

— Этого не может быть. — холодно заметил он.

— Ну да, — тихо прошептал Да-Деган, — я просто оговариваю Ордо из чувства мести.

Вельможа усмехнулся невесело, прищелкнул пальцами и отвернулся к окну, приготовившись ждать, но ожидание продлилось недолго; он услышал быстрые уверенные шаги и голос Донтара Арима произнёсший:

— Господин Ордо ждёт вас.

Да-Деган прошёл за военным, на мгновение остановился у тяжёлой двери, невольно вздохнул, надеясь, что вздох останется незамеченным, и удивлённо отметил, что как когда-то, очень давно, сложил пальцы левой руки в охранный знак, призывающий отогнать всякое зло. «Смешно, — одернул себя мужчина, — и нелепо, верить, как ребёнок, в то, что знак по-особому скрещенных пальцев в состоянии изменить мир». И перешагнул порог.

Ордо стоял у окна, вполоборота к двери и курил. Таганага, невысокий и в самом деле более похожий на несовершеннолетнего мальчишку, нежели на воина, нашёл себе незаметный уголок, и, хоть Да-Деган его не сразу увидел, присутствие почувствовал кожей.

— Проходи, — предложил Ордо, — садись, поговорим.

Да-Деган слегка усмехнулся, в голосе Ордо не было нажима, не было злости, было какое-то поразительное равнодушие, словно он обращался к вещи, а не человеку.

— Рад тебя видеть, Аторис. — проговорил Да-Деган, присаживаясь в кресло, — Я зачем-то понадобился?

Ордо скупо кивнул, бросил сигарету в пепельницу и обернулся к вошедшему.

— Ну, сначала я хотел бы тебя поблагодарить.

— За что? — с вызовом спросил Да-Деган.

— За Таганагу.

— Пустое, Аторис, — проговорил негромко, и скромно опуская взгляд, — это не стоит благодарности.

Ордо удивлённо поднял взгляд.

— Вот как?

Да-Деган кивнул. Ордо недоверчиво хмыкнул, внимательный пристальный взгляд быстро обежал фигуру визитёра, задержался на затейливой причёске, на изумительных ирнуальских шелках, задержался на лице; на несколько мгновений взгляды скрестились

— Ты изменился, — констатировал Ордо твёрдо, — даже более чем мне об этом докладывали. Стал похож на чучело.

Да-Деган отмахнулся лёгким жестом холёной руки.

— А ты всё тот же, — заметил невзначай, — всё так же грубишь старшим.

— А ты всё так же пытаешься мне указывать на мои ошибки, — ответил Ордо, — не боишься?

— Зачем я тебе понадобился? — спросил Да-Деган холодно, — что б вспоминать о прошлом?

— Нет. — заметил Ордо, и вдруг, взорвавшись, заговорил быстро, громко и зло, — Я, кажется, предупреждал, что не хочу больше ни знать о тебе, ни видеть тебя, и не вспоминать. Или комендант форта Файми плохо понял моё поручение и забыл тебе об этом сказать?

— Комендант форта Файми понял тебя прекрасно, и довёл до моего сведения, что б я не смел попадаться тебе на глаза. — ответил Да-Деган, — И я честно пытался выполнить эти требования. Разве я пришёл сам? Меня привели.

— Ты заставил меня о тебе вспомнить!

Да-Деган легко, по своему обыкновению, пожал плечами и заметил бешенство стоявшее в глазах Ордо.

— Мне нужно было сдохнуть? — спросил Да-Деган тихо и прямо, выдерживая полный бешенства взгляд, — Тебя б, конечно же, гораздо больше удовлетворило, если бы мой труп нашли в кустах с перерезанным горлом, ты б тогда вздохнул с облегчением. И руки б остались чистыми.

— Ты с ума сошёл! — гневно заметил Ордо. — Если б мне нужен был твой труп, то тебя бы придушили ещё в форте! Но я надеялся, что ты уберёшься прочь. На Ирдал, к примеру.

Да-Деган скривил губы.

— На Ирдал, — заметил он ядовито, — Аторис, господа контрабандисты требуют хорошую сумму за рейс на Ирдал. В тот день, когда меня выпустили, деньги не оттягивали своей тяжестью мой карман. У меня не было ни монетки, ни места куда податься. Спасибо, мир не без добрых людей, и нашёлся дом, в котором мне предоставили ночлег, кусок хлеба и кружку воды. Но не тебя я должен благодарить за это. Хотя, если честно, я до сих пор не могу понять, за что, почему, меня отправили в форт. Думаю, перебираю прошедшие дни и не могу понять. Может быть, ты объяснишь?

Ордо замолчал, видно было, как кисти рук сложились в кулаки, но он переборол себя и устроился в кресле напротив.

— И это мне говорили, — заметил он, — что ты обозлился на весь свет.

— Донтар Арима?

Ордо усмехнулся.

— Ты у нас известная личность, — отметил он, — тебе не все контрабандисты осмеливаются указать на место, так что Донтар Арима ни при чём. Он, правда, хотел на тебя нажаловаться, но я предпочёл сначала побеседовать с тобой. Сам, лично. Вижу, слухи правы. И по-хорошему нам не договориться.

Да-Деган вопросительно поднял бровь, потом перевёл взгляд на собственные руки, разглядывая розовые ногти, думал.

— Дагги, ты хочешь назад в форт? — спросил Ордо неожиданно.

— Я не люблю, когда меня называют «Дагги», — заметил рэанин холодно, — прошу тебя, Аторис не коверкать моё имя, по-моему «Да-Деган» звучит куда лучше.

— Ты не ответил на вопрос.

— Я, Аторис, не сумасшедший, что б мечтать о форте. Кстати, это намёк?

— Ты правильно понял. Комендант форта Файми с ностальгией вспоминает о тебе. Ну, так что ты выберешь — форт или Ирдал? Можешь добавить любую планету по своему выбору.

Да-Деган легко усмехнулся.

— Я хочу остаться на Рэне. У меня здесь дом, Форэтмэ, я не могу всё это бросить.

— Придётся. Дом и Форэтмэ послужат выкупом. За свободу. Она ведь стоит этого?

— Вижу, ты научился угрожать и шантажировать. — заметил Да-Деган спокойно. — Раньше ты таким не был.

— Раньше и солнце светило иначе. — отмахнулся Ордо. — Ну? Выбирай.

— Я останусь на Рэне. — ответил Да-Деган тихо.

Ордо смотрел удивлённо, будто не верил своим ушам. Да-Деган отстранённо отметил, что удивляться Аториса Ордо события ещё не отучили, он протянул руку, коснулся руки Ордо и тут же отдёрнул ладонь.

— Ты и на самом деле сошёл с ума. — проговорил Ордо с сожалением. — Неужели ты не понимаешь, что теперь тебе из форта не выйти. Никогда.

Да-Деган пожал плечами и вновь посмотрел на Ордо, на сей раз изучающе. Внимательный взгляд пробежал по невысокой фигуре, отметив гордо развёрнутые плечи, упрямый подбородок и плотно сжатые губы. Ордо всегда был упрям, и всегда дерзок, его лицо не вводило в заблуждение обманчивой мягкостью, черты, чуть тяжеловатые, на дерзость и огненный норов указывали сразу. И в этом ничего не изменилось. Изменились только глаза, когда-то не в меру сияющие, они потускнели, будто потухли, и яркие жёлтые пятна на карем более не казались огненными искрами. Глаза отражали лишь усталость, безмерную нечеловеческую усталость и боль.

— Не сходи с ума, Аторис, — заметил Да-Деган, — ну что ты выиграешь, отправив меня в форт? Ну, посуди сам....Какая тебе выгода, оттого, что я уеду или сгину в форте?

Ордо дёрнул губами, отвёл взгляд.

— Мне нужны деньги. — ответил, смутившись.

Да-Деган вздохнул. «Вот оно что! — подумал с горечью, — как я и предполагал».

— Раритетов больше не осталось, — заметил вельможа холодно, — господам контрабандистам стало нечем платить.

— Раритеты остались, — заметил Ордо высокомерно, — но не те, которые б я желал отдать. Из Рэны и так высосали слишком много!

— И ты решил пополнить карман за мой счёт. Это неразумно, Аторис. Я б на твоём месте сначала бы поинтересовался, почему некоторые из господ контрабандистов и хотели б на меня наорать, да помалкивают, а потом подумал, стоит ли на меня давить. Я ведь не люблю, когда на меня давят. Я, Аторис, этого терпеть не могу.

— А ты зазнался! Думаешь, раз у тебя есть деньги, то есть и власть? Конечно, тебе кланяются за эти деньги, но ведь ты в моей власти, не забывайся!

Да-Деган покачал головой.

— Ордо, — с укоризной проговорил он, — не считай старых людей идиотами, даже если они и выглядят ими. Четыре года в форте меня многому научили. И, в первую очередь, я постарался, что б меня, не приведи судьба, не смогли забыть, как это произошло в первый раз. Тебе не удастся теперь продержать меня в форте и недели.

— Да что ты говоришь?!

— То, в чём уверен. Ты знаешь Гайдуни Элхаса?

Ордо скупо кивнул, посмотрел заинтересованно.

— Кто не знает главу Гильдии Оллами? — спросил он, — Это что, имеет какое-то отношение к нашему разговору?

— Имеет. Я уже год являюсь главным советником Гильдии Оллами, и на мои советы не жалуются. Так вот, боюсь, Гайдуни Элхас, не поймёт благих намерений и примет твои действия за вызов брошенный ему, лично. Главы Гильдий, конечно, могут драться между собой, но если кто-то из чужаков ущемляет их интересы, то на борьбу они выходят скопом. Как ты думаешь, сколько времени Рэна способна продержаться против объединённого флота Раст-Танхам? Неделю? Две? Или один — два дня?

Ордо ощутимо вздрогнул, на лице появилось удивление, смешанное с бессилием.

— Дали Небесные! — заметил он, — ты действительно многому выучился в форте!

— Время и одиночество, хорошие учителя. — заметил Да-Деган, прищелкнув пальцами.

Ордо достал сигареты, закурил, его пальцы слегка подрагивали, но он старался более ничем своего замешательства не выдать. Да-Деган встал и отошёл к окну, открыл раму и втянул свежий холодный воздух в лёгкие. Дым был сладковатый, дурманящий, от него с непривычки першило в горле, и оставался осадок, от которого хотелось немедленно избавиться. Потом он ещё раз тайком взглянул на Ордо. «Вот так-то, — отметил он отстранённо, — ты, разумеется, этого не ждал. Ты думал я всё тот же, что был до бунта — спокойный, равнодушно — незлобивый, будто неживой. Какой я был дурак тогда! Пролетали дни и годы, а мне было всё равно.... Но, теперь всё изменилось. Бунт меня разбудил».

Да-Деган дождался, когда Ордо докурит сигарету, лёгкими шагами прошёлся по комнате.

— Зачем тебе нужны деньги, Аторис? — спросил насмешливо, — помнится мне, ты всегда ненавидел алчность. Хочешь обновить обстановку дома? Согласен, пора.

Ордо вздрогнул.

— Ты мерзавец, — прошептали его губы, — молва права, это я, дурак не верил.

— Не надо оскорблений, — холодно и с достоинством заметил Да-Деган, — лучше поговорим как деловые люди. Зачем тебе деньги?

Ордо пожал плечами.

— К чему тебе знать? А, впрочем, отчего бы и нет... Господа контрабандисты, деньги предоставить готовы, но, подлецы, они снимут последние штаны, делая вид, что оказывают услугу.

— Поэтому ты решил ограбить меня?

— Почему ограбить?

— Потому что, Аторис, исстари незаконное присвоение чужого имущества называлось именно так. И, законное тоже, если законы были грабительскими, по сути.

— Деньги нужны не мне.

— Кому же?

— Нам всем. Ты помнишь Юфнаресса Антайи? Помнишь его слова?

— Помню ли его затею? Но, по-моему, выводы были неутешительны. Аналитики в Лиге утверждали, что не существует возможности, не нарушая баланс экосистемы возродить на Рэне промышленность?

Ордо вновь стиснул кулаки и шумно вздохнул.

— Мои люди, за эти пять лет, перерыли горы документов, — заметил он, — потому что Антайи утверждал, что есть несколько зон, в которых, тем не менее, это сделать можно. Он составил карты. Их уже видел Вероэс, и утверждает, будто они верны.

— Вероэс не эколог, — заметил Да-Деган, — Вероэс удивительный медик, и — только.

— У Хэлдара есть планы! Он согласен чинить контрабандистские корабли и делать оружие, он мечтает заложить на Рэне верфь. И другого выхода у нас, похоже, нет, к тому же, ты знаешь, он талантлив, смел и умён. Этого даже в Лиге не отрицали.

— Ну да, он ходил в гениях, и это испортило его характер. — заметил Да-Деган с недоверием. — Не хотел бы я давать деньги в руки Хэлдару — они не вернутся. Я излишне часто видел его в компании контрабандистов. Он проиграет эти деньги, Аторис, он — неудачливый игрок. Конечно, деньги я бы мог дать, — произнёс вельможа задумчиво, — и мог бы уговорить Гильдию Оллами сделать одолжение, не снимая с рэан последнюю шкуру, но знаешь, Аторис, после того как ты мне сейчас здесь пытался угрожать, думаю, что мне этого делать не следует.

Он помолчал, разглядывая стены, скользнул взглядом по мебели, встретился взглядом с Таганагой. Телохранитель казался равнодушным, разговор его не интересовал, тот стоял, подпирая спиною стену, но ленца во взгляде и позе была обманчивой; так дремлет кот наблюдающий за мышиной норой, и Да-Деган мог бы поклясться, что телохранитель прекрасно видит, что он пришёл не безоружным. Видит, но не сделает и жеста пока он не попытается им воспользоваться.

Он помнил вечер, жаркий и душный, запах перегретой травы и земли. Не спалось, душа жила ожиданием, не отпускала, заставляя стоять у окна. Он и сам не знал, чего ждёт, понимал лишь одно, чутьём, а не разумом понимал, что должно произойти нечто.

Невысокий кудрявый паренёк словно сгустился из темноты, постоял под фонарём, специально рисуясь, видимо, не желая пугать неожиданным появлением, дождался кивка головы и приглашающего жеста. Его шаги были легки, не пробуждали звуков, только нечто, не запах и не звук, нечто неосязаемое, но чувствуемое говорило Да-Дегану о его перемещении.

— Мир этому дому, — произнёс парнишка, возникая на пороге, в голосе присутствовал странный, незнакомый мирам Лиги акцент, голос так же предупреждал странным образом о переполнености силой. — Меня послала к вам Шеби.

Да-Деган посмотрел в жёлтые не смущающиеся глаза, в лицо бесстрастное, как лицо истукана и...поверил, ответил тихо:

— Мир тебе.

Юнец наклонил голову, но взгляда не опустил. Ядовитые жёлтые глаза смотрели внимательно, разглядывали Да-Дегана беззастенчиво, и невольное уважение проступало на лице визитёра, уважение, явственно говорившее о том, что его не обманули изящные шелка и неторопливые жесты, он почувствовал что человек, к которому пришёл, мало чем уступает ему, а, может, не уступает и вовсе. Достав письмо, протянул его хозяину дома.

— Шеби думает, что Вам надо знать, — проговорил устало, — и отсылает меня в полное ваше распоряжение...

Да-Деган пошевелил губами и вновь окинул невысокую фигуру воина взглядом. «А ведь он и не шевельнётся, — мелькнула мысль, — вздумай я напасть на Ордо. Мне он препятствовать не станет». И перевёл взгляд на Ордо. Тот молчал, кусая губы, видимо успел отвыкнуть от подобного обращения, оттого, что кто-то сможет осадить его, поспорить, и продиктовать свою волю.

Да-Деган поджал губы, было грустно, запал злости прошёл давно, в присутствии Аториса ему так и не удалось разозлиться по настоящему. Чего— то в Ордо не хватало, чего-то того, что Энкеле Корхида имел в избытке. Трудно было разозлиться, даже памятуя о беспросветности дней, проведённых в форте. И не просто трудно — невозможно. Он ещё раз заглянул в мятежные усталые глаза. «Не принёс тебе бунт счастья, — отметило сознание, — не было тебе покоя и нет, и, навряд ли, будет. Ни счастья, ни радости, ни успокоения твоей душе. Эх, Ордо, ни к чему всё было затевать. Только сказать об этом тебе было некому. А если кто и говорил, тех ты не слушал».

— Я хочу увидеть карты. — тихо проговорил Да-Деган вслух.

— Зачем?

Да-Деган легонько вздохнул.

— Может быть, я и дам деньги, Аторис. Может быть. Я ещё не решил.

— Ты же сказал...

— Забудем, — отмахнулся Да-Деган, — на первый раз забудем, но... не советую больше на меня давить. Я два раза не предупреждаю. К тому же, я должен иметь гарантии того, что не потеряю эти деньги. Понимаешь ли, я хоть и богат, но пускать деньги на ветер — занятие не благородное.

Ордо усмехнулся.

— Ты поэтому отстраиваешь дом певца?

— Мне он нравится. Нравится его расположение, нравится вид, нравится то, что он когда-то принадлежал Ареттару. Последнее обстоятельство особо приятно греет душу. А что касается денег, тут ты не совсем правильно понял меня. Аторис, деньги, которые я заработал, я и трачу, как хочу. А вам советую тратить вами заработанные деньги...

— Которых, у нас нет.

— Поэтому я и должен получить гарантии.

Ордо вздохнул, отвернулся, отошёл к окну, смотрел, как падает дождь, сыпет пригоршнями воду на стекло. Внезапно, вздрогнув, вышел в смежную комнату, отсутствовал недолго, Таганага даже не сдвинулся с места, переступил с ноги на ногу — и только, вернулся, неся в руках предмет окутанный белой тканью, осторожно положил его на стол.

— Взгляни, — предложил тихо.

Да-Деган повиновался, откинул край белой ткани и глубоко вздохнул; защипало глаза, но, сумев удержать слёзы, он подумал: «только вас и не хватало». На столе, укутанная тканью, лежала авола. вельможа, не удержавшись, коснулся серебряных струн, вызвал отклик — томный мелодичный звук, показавшийся вздохом.

— Авола Ареттара. — констатировал тихо.

Ордо пожал плечами.

— Ты разбираешься, это и, правда, она. Знаешь ли ты её цену?

Да-Деган вздохнул.

— Знаю. — ответил, не спуская глаз с отполированного дерева инструмента, ещё раз небрежно коснулся струн.

— Эти гарантии тебе подойдут? — спросил Ордо, разглядывая аристократа в упор. — Или нужны ещё?

— Подойдут. Только, Аторис, я возьму её с собой.

— Не спеши.

— Да, Аторис. — проговорил вельможа настойчиво.

Ордо вновь закурил, выпуская дым, заметил:

— Она принадлежит Хэлдару.

— Ему нужны деньги? — спросил Да-Деган, — Или ему нужна авола? К тому же, я богат настолько, что у меня не возникнет соблазна её продать. И Рэну она не покинет. Для тебя ведь это важно.

Ордо нахмурился.

— Ладно, — проговорил он, — но в таком случае, ты заплатишь сполна.

Да-Деган коротко кивнул, взял инструмент в руки, машинально, быстро и грамотно настроил струны, пробежался по ним пальцами извлекая густые сочные звуки. Авола пела, звуки текли, бархатные, мягкие, густые, они обволакивали и манили, заставляли грезить об ином. О других, неведомых мирах и нехоженых тропах, о нежности и любви.

— Ты умеешь играть? — удивился Ордо, — я этого не знал.

Да-Деган пожал плечами, ласково погладил красноватое отполированное дерево.

— Играл когда-то. Многие из моего поколения увлекались игрой на аволе. Тот же Вероэс, например, но мастером он не стал, я, впрочем, тоже, так, балуюсь потихоньку. — он вздохнул и отложил аволу в сторону, — Кстати, как она попала к Хэлдару?

— Он был при том, как Корхида спьяну поджёг дом. Ну, ты знаешь Хэлдара, разве он мог не захватить хоть что-то? А потом просто не счёл нужным вернуть её Энкеле, но Корхида сам виноват, мог бы иметь более, чем имеет...

Илант стоял, заложив руки за спину, и смотрел зло и упрямо.

— Значит, вы решили вернуться в общество? — спросил он, наблюдая за работой парикмахера, что творил на голове Да-Дегана райский сад из волос, цветов и украшений, Да-Деган поймал его взгляд отраженный в зеркале и твердо, но тихо заметил:

— Да, хочу. Ты против?

— Разумеется. Я думал, вы никогда не пойдёте на такую низость, что ж одним холуем у Ордо станет больше.

— Ты забываешься, мальчик мой.

— Я не ваш мальчик, — огрызнулся юноша со злостью, — Меня коробит это обращение, я не желаю его больше слышать.

Да-Деган вздохнул.

— Хорошо. Скажи, какая муха тебя укусила? Или ты заболел?

— Со мной всё в порядке, просто я более не желаю служить подлецу. А вы и вправду подлец.

Да-Деган шумно вздохнул. Осмотрел через зеркало покои и себя.

— Илант, тебе не кажется, что ты себе слишком много позволяешь? Не все из рабочих поймут, почему я тебя держу в доме после таких слов.

— Прекрасно, — парировал юноша, — вы мне, кажется, говорили, что двери этого дома открыты всегда.

Да-Деган жестом отослал цирюльника, закончившего работу, проследил его путь до двери и обернулся. На лице Иланта, бледном от гнева, злым огнём сияли глаза, и яркие пятна медленно проступали на щеках. Голос срывался, и поток жестоких слов было так же невозможно остановить, как стремительную горную лавину.

— А вы, и, правда, подлец, — повторил молодой человек.

— Ты меня оскорбляешь, — заметил Да-Деган невозмутимо, — ты хоть это осознаёшь?

— Осознаю, не волнуйтесь. Помню, когда мы встретились, вы говорили, что Ордо заслуживает только одного, что б ему скрутили голову. Или это не ваши слова? Вы проклинали бунт и мечтали о прежней Рэне. Вы говорили так, что я Вам поверил, пошёл за вами. А что теперь? Сегодня Вы собрались на бал, пришли и сказали мне об этом. И что вы собираетесь праздновать, если не секрет? Пятую годовщину бунта? Что ж, веселитесь. А я ухожу из этого дома.

Да-Деган слегка качнул головой.

— Не ершись. Ты ничего не знаешь.

Илант пожал плечами.

— Так объясните мне.

— Сейчас нет времени. Ты можешь подождать до утра?

— У вас никогда нет времени. — иронично заметил юноша, — Мне кажется, что вы и не желаете ничего объяснять. Признайтесь в этом, так будет хоть честно. Понимаю, выйдя из форта, Вы были голодны и злы, сейчас вы богаты, Вам хорошо. А зачем тогда стремиться что-то менять?

Да-Деган встал, взглянул на часы.

— Илант, мальчик мой, не делай глупостей...

— Я вам уже сказал, не смейте так меня называть!

Голос Иланта сорвался, он замолчал, прикусил губу. Бросил беглый взгляд на обстановку. Ковёр, сшитый из шкур хищников, устилал пол от стены до стены, горели светильники, отражались в зеркалах, высоких, от пола до потолка, заливали светом зазеркалье. С потолка свисала раззолоченная люстра, на полу стояли вазы полные цветов, тонкий аромат роз смешивался с запахами парфюмерии, парил в прогретом воздухе. Уют этого дома завораживал.

Он вновь посмотрел на Да-Дегана, на искусно расшитые бутонами бриллиантовых роз шелка, распускающиеся в ярком свете иглами миллиардов искр, на туфли с высокими каблуками, расшитые серебром, золотом, жемчугом, и криво усмехнулся. В углу губы задёргалась жилка. Он чувствовал, что руки сами сжимаются в кулаки. Хотелось ударить, как можно больнее, так что б после удара стало трудно, почти невозможно дышать. И было бессилие, бессилие полное, накрывающее разум пеленой недопонимания.

— Царите, — бросил зло, — в своём уюте, неге и тепле. Господа будут рады. А ведь вы бы могли... многое. Ну да прощайте!

— Ты уходишь?

— Ухожу!

Да-Деган опустил взгляд.

— Не надо, Илант.

— Я ухожу немедленно, господин Да-Деган, — повторил юноша твёрдо. — А вам дам несколько советов. Во-первых, хоть я и премного Вам обязан, всё же, не советую нарываться на встречи с повстанцами, если я начну Вас защищать, это будет неправильно понято. Во-вторых, найдите себе хорошего управляющего, мой заместитель, зараза, излишне много кладёт в собственный карман чужих денег, я на этом его уже ловил. А в-третьих, забудьте, что я в этом доме служил. Это очень добрый совет, поверьте...

Да-Деган вздохнул.

— Илант, — проговорил, сокрушаясь, — не спеши, не надо делать глупостей. Останься, хотя б ещё на день.

— Нет. Это мы и обсуждать не будем.

— Подожди хотя б моего возвращения. — Да-Деган развёл руками, на лице проступило выражение беспомощности и бессилия, как утром на лице Ордо, — я прошу тебя.

Юноша отрицательно покачал головой и, отвернувшись, пошёл к двери.

— Илант! — крикнул Да-Деган, позволив себе повысить голос. Эхо подхватило вскрик, понесло как вспугнутую птицу ветер.

Илант обернулся

— Что вам? — спросил устало.

— Если вдруг что— то случится, — тихо и быстро проговорил мужчина, — если, вдруг, тебе нужна будет помощь, всё равно какая, Илант, если ... прошу, знай, запомни это и не забывай никогда, двери этого дома для тебя открыты всегда. В любую пору, ночью ли днём. И я помогу, если только будет в моих силах помочь.

Юноша удивился, кивнул коротко.

— Я не забуду... — пообещал снисходительно на прощанье.

Да-Деган опустился в кресло. Проводил высокую юношескую фигуру взглядом. «Вот так, — подумал он, — некоторые спешат, жалея времени, будто боятся не успеть. Не успеть умереть рано». Он прикрыл усталые глаза, захотелось сбросить одежду, лечь в постель, уснуть. Забыть этот разговор. Вернуть Иланта. Пока не поздно. Но ничего из этого не сделал. На душе остался осадок, мелкая муть, настроение оказалось испорченным. « Вот так, — подумал он, — всё и бывает. А казалось, что всё начинает налаживаться».

Да-Деган налил воды в бокал, отпил глоток, « успокойся, — заметил себе, — ещё ничто непоправимого не случилось. Может статься он придёт, одумается и придёт. Просто он молод и горяч. А в юности все мы делали ошибки». Но в эти убаюкивающие слова не верилось самому

Поднявшись из кресла, Да-Деган прошёл вниз, заметив Отэ среди прочего скопления слуг, подмигнул ему так, что б не заметили другие, вышел на улицу. Флаер, подогнанный прямо к дому, выглядел внушительно и добротно. Чёрная сталь скупо поблёскивала в слабом свете фонаря. Он погладил ладонью мокрую сталь, усмехнулся, машина была отнюдь не рядовым экземпляром, таких на Рэне находились единицы, их можно было пересчитать по пальцам одной руки. «И это тоже я могу себе позволить», — тихо заметил Да-Деган, странно, но эта мысль успокоения не принесла.

Пилот выскочил из дома следом за господином, по холуйски распахнул дверцу, склонил голову в поклоне. Да-Деган забрался на место, расправив складки одежды, усмехнулся. Похоже, за пять лет, лакейских привычек набрались многие из рэан, если не все. Илант с его занозистостью был исключением, приятным на всеобщем фоне.

— Во дворец? — спросил пилот.

— Разумеется, — буркнул Да-Деган.

Флаер поднялся в воздух, стремительно набрал высоту, несмотря на привычку пресмыкаться, дело своё пилот знал, вёл машину уверенно, красиво, немного рисуясь.

Город, раскинувшийся на берегу океана стремительно падал вниз, исчезал, а когда— то, в любую ночь, его зарево служило маяком. Дворец приближался, некогда Да-Деган любил его террасы, уходящие вверх на немыслимую высоту, на которых чьи-то руки давно, очень давно разбили сады. Более всего похожий на сильно вытянутую вверх пирамиду, дворец не уступал в своей истории городу и островам Архипелага; построенный почти сразу же после вступления в Лигу, он казался пришельцам из иных миров варварским и грубым, но годы шли, обтекали его стены века и тысячелетия, а огромный, пирамидальный, похожий на холм, весь в зелени, старинный дворец стоял на старом месте, и уходить в прошлое не собирался. Когда-то все его террасы от подножий и до вершины заливал яркий свет, теперь же гигант казался сумрачным и хмурым, натянув на себя более тёмные одежды, и окутавшись мраком. Лишь где-то наверху, в самом поднебесье свет, яркий как свет звёзд, манил призывно.

— Туда. — заметил Да-Деган и вновь вперил взгляд за окно, смотрел вниз, на засыпающий город. «А ведь и Илант отметит этот день по-особому, — пришла мысль, безрадостная как дождь, — Не сможет удержаться. Лишь бы уцелел, мальчишка, Рэна и так видит слишком много смертей, столько, сколько не может себе позволить, — он побарабанил пальцами по стеклу, — нас и так слишком мало...»

Его ждали, на него обращали внимание, горевший жаром драгоценный ирнуальский шёлк притягивал взгляды, останавливал их, заставляя жадно и алчно рассматривать наряд, украшения, причёску. Глаза поблёскивали в полумраке, словно не людские глаза, а голодные очи хищников, он старался их не замечать, искал в толпе знакомые лица. Мелькнуло одно и тут же скрылось, он узнал Донтара Арима, его сумрачный вид, погоны и надменность.

Энкеле Корхида стоял у окна, пытался быть милым с совсем юной, одетой строго и просто девушкой, которая обращала внимания на генерала не больше, чем на дождь за окном. Тёплые рыжевато-золотые пряди служили единственным украшением, которое она могла себе позволить, не считая редкой удивительной красоты лица и тела. Не было ни цепочки на шее, ни колец, ни серег, но глаза лучились сапфирами. Она была совсем невысокого росточка, маленькая, хрупкая и удивительно женственная.

— Ах, оставьте, генерал, — произнесла она, глядя на приближение Да-Дегана, — вы сегодня скучны как никогда, а я не люблю скуку.

— Согласен, этот наряженный павлин куда интереснее. — проговорил Корхида поморщившись.

Она поспешила вельможе навстречу, не обращая внимания на слова генерала, улыбнулась и открыто и лукаво.

— Добрый вечер, Дагги, — прощебетала насмешливо, — и хоть я редко соглашаюсь с Корхидой, но сегодня с ним трудно не согласиться. Вы ослепительно — прекрасны.

— Рад вас видеть, Лия. Вы выросли, похорошели. В этом зале некому спорить с вами красотой.

Она рассмеялась тепло, обдала улыбкой.

— А вы всё такой же льстец. — заметила с озорством, — И я рада, что вы наконец-то вернулись в общество. Надеюсь, нам не будет скучно. Помню, как вы рассказывали раньше сказки.

Да-Деган легонько вздохнул, Лия смотрела на него снизу вверх, чем-то похожая на маленькую птичку. Глаза не обманывали, смотрели доверчиво, ... как когда-то.

— Вы всё ещё любите сказки? — удивился он.

— А кто их не любит? — откликнулась Лия. — Лучше верить Легендам, чем в то, что ныне происходит.

Вельможа замолчал, разглядывая её, словно только увидел, за красивым фасадом трудно было отгадать отсутствие наивности, милой детской наивности, которой было в избытке ... когда-то очень давно. Но и красивые глаза, и красивое лицо не были кукольными, глупыми, в глазах светился острый ум, улыбка была улыбкой насмешницы. «Каково-то Ордо иметь такого демонёнка в доме? — подумал он, — ведь ясно — характер этой девочки не сахар».

Лия улыбнулась ему вновь, спросила.

— Можно с вами пококетничать?

— Корхида не обидится? — заметил вельможа с улыбкой.

— А пусть его. — рука Лии легла на его руку, — Правда и с вами я себя чувствую неловко. Бедной синицей рядом с лирохвостом.

— А я-то думал вам неудобно вышагивать рядом со стариком...

— Стариком? — удивилась она, — Дагги не смешите, половина наших офицеров рады б были выглядеть так старо. Донтар Арима выглядит старше вас, а ведь он совсем ещё молод. Кстати, вы ведь не откажетесь, вы проводите меня к нему, Дагги. Этот дьявол Энкеле не даёт нам даже пошептаться. Вы ведь не любите генерала. И вы нам поможете?

Улыбка на мгновение стала жалобно — просящей. Просили движения глаз и движения рук. Лия вцепилась в его ладонь, сжав её, стиснув крепко, как только могла, и не отпускала, словно сама не замечала, что делает. А он вспомнил...

...потёки дождя за стеклом, огонь пылающий в камине, его свет выхватывал из темноты сиявшие нетерпеливые глаза и лица, больше света не было, так уж получилось, что маленькая традиция вечерять без света родилась сама собой, и нарушать её никому не хотелось.

Рыженькая девчонка сидела на подоконнике, парочка неугомонных близнецов — мальчишек, схожих как две капли воды, черноволосых, зеленоглазых, приютилась в углах дивана, ещё один парнишка развалился у самого огня, смотрел заворожённый на игру пламени, волосы его, огненно — рыжие, как у девчушки на подоконнике, без слов говорили об изрядной примеси ирдалийских кровей.

— Дагги, — капризно протянул он, — ты обещал рассказать об Аюми. Ты забыл?

— Расскажи, Дагги, — в один голос протянули близнецы, девчонка спрыгнула с подоконника, развалилась на ковре рядом с рыжим, нахальным братцем, ткнула его локтём в бок.

— О чём вам рассказать? — спросил хмуро человек, сидевший в тени, глаза его внимательно следили за всей честной компанией, не пропускали ни одной из проказ. Он видел, как рыжеволосый чертёнок Иридэ потянул за локон Лию, видимо, в отместку за тычок в бочину; Рэй с Илантом сидели смирненько, ожидая рассказов, которые любили больше сладостей, забыв все игры и проказы, недовольно пошикивали на парочку, разрезвившуюся на полу, ибо Лия ни в коем случае не собиралась прощать покушения на свои золотистые пряди и втихую, незаметно щипнула мальчишку, заверещавшего пронзительной сиреной.

Если Вероэс, подкинув весь этот выводок на его плечи, стремился вывести друга из состояния поразительного нездорового равнодушия, то путь избрал верный. Быть холодно — равнодушным, погружённым в воспоминания и размышления с этакой ордой на плечах, не удавалось. Парочка близнецов за десяток минут могла перевернуть вверх дном весь дом, детки Хэлана, с первого взгляда идеально воспитанные, при более близком рассмотрении оказались далеко не сахар. Впрочем, сынок и дочка Аториса Ордо им уступали совсем немного, на дом не покушались, но лишь по одной уважительной причине — им было интереснее воевать друг с другом, в то время как близнецы предпочитали выплёскивать океан энергии на окружающие их предметы. Но и те, и другие способны были растормошить мертвеца, не то, что живого, требуя излюбленных долгих рассказов. Их интересовало всё, а более всего — Легенды о Странниках, похожие на сказки, полные тайн и волшебства....

Лия смотрела на вельможу огромными заворожёнными глазами прямо и доверчиво. Как тогда

— Вы ведь поможете, Дагги? — вновь проговорила она, заставив мужчину очнуться.

Он легонько склонил голову, всё повторялось, в который раз. Он не мог отказать, повернуться к ней спиной, отмахнуться, сказав, что не в ладах с заносчивым, излишне гордым, Арима, что и ей незачем беседовать с ним. Просто, невольно сравнил Энкеле и Донтара. Сравнение вышло не в пользу Корхиды.

— Конечно, помогу, — заметил он, — почему бы и нет? А вы постараетесь помирить меня с Донтаром.

— Вы в ссоре?

— Почти что...

— Это мило — заметила девушка, — вы первый вечер в обществе.

— Но до вечера был день. — заметил Да-Деган, — И в один день некоторым удается наделать глупостей.

Лия улыбнулась.

— Знаю, знаю, — почти пропела лукаво, — папа, рассказывая Энкеле о вашей встрече, не пожалел эпитетов. Думаю, грузчики Раст-Танхам не всегда выражаются столь... изысканно. Но, повторяю, я рада видеть Вас.

— Что б не думал папа?

— Знаете, Дагги, отцы порой бывают утомительны, а я не настолько мала, как он думает, и голова на плечах у меня своя. Скажем так, есть ряд вопросов, по которым мы общего мнения не достигнем. К примеру, Корхида. Противно даже находиться в его обществе. Вы не находите?

— Согласен.

— А папа в нём лишь слегка разочарован, понимаете?

Да-Деган кивнул, глядя на Лию, отметил странный блеск в её глазах, так похожий на скрытые слёзы. Она подвела его к группе парней одетых исключительно в мундиры, все были молоды и шумны. Он узнал Онге Уитэ, что сразу перестал смеяться, лишь только увидел Лию. Донтар Арима стоял чуть поодаль, у колонн, разговаривал с женщиной одетой, хоть не в форму, но весьма официально и строго. Да-Дегану показались знакомыми её лицо и жесты.

— Кто это? — спросил он Лию.

— Фориэ Арима, — ответила девушка, — разве вы её не узнали?

А он удивился, на себя, и свою забывчивость. Ведь ему говорили, что она вернулась уже после бунта, пробравшись в Закрытый Сектор неведомо каким способом, не желая оставаться в неведении относительно судеб мужа и сына.

— Отчаянная женщина, — тихо пошептал Да-Деган.

— Папа сказал то же самое, — заметила Лия негромко, — и мне кажется, что он восхищается ею.

Девушка выпустила руку Да-Дегана, улыбнулась мило офицером окружившим её.

— Вот знакомьтесь, — представила Да-Дегана, — это и есть мой воспитатель, о котором столь часто я говорила вам, господа. Прошу любить и жаловать, и запомните, я не желаю, что б кто-нибудь из вас отозвался о нём плохо.

У Онге Уитэ блеснули глаза, но он прикусил язычок, повинуясь её словам.

« А женщиной на Рэне быть совсем недурно, — отметил Да-Деган, — даже если и не являешься дочкой Ордо. Просто уж очень мало на Рэне женщин. Слишком мало, и это тоже наследие времён династии Кошу. Отчаянные воины тех славных лет презирали противоположный пол, как только могли. И если первенцем в семье воина оказывалась девочка, то большего несчастья невозможно было представить. А мужчина, не сумевший породить наследника, считался проклятым. Человеческая же натура всегда требовала исполнения желаний. Исполнилось и это. Теперь рэанские женщины крутят своими избранниками, как только ни пожелают. В силу статистики, по которой на десяток рэанских парней приходится только три девушки. Это мило и поучительно. Доживи до этих времён властители Кошу, они б кусали локти».

Подошёл Донтар, как обычно строгий, внимательный, холодно — официальный, скупо кивнул девушке, взял её руку в свои, поднёс к губам, задержал чуть более, нежели полагалось по этикету, «сегодня», — шепнули его губы неслышно, Лия кивнула, огляделась, фигура Энкеле Корхида маячила где-то вдалеке.

Фориэ Арима подошла тоже, улыбнувшись молодёжи, остановила взгляд на Да-Дегане, чуть кивнула, поманила пальцами едва заметно, он, найдя предлог, отделился от стайки молодёжи, последовал за женщиной к окну, за которым властвовала непогодь.

Женщина оглядела зал, внимательно, словно желая проверить, что их не подслушивают, смотрела настороженно и без улыбки. Видно, мало было среди новой знати и приглашенных контрабандистов тех, кому она доверяла.

— Хотите увидеть Вероэса? — спросила прямо, — сегодня всем не до него, и есть возможность побеседовать неофициально, без чужих ушей. К тому же, скоро все приличные люди, которые тут присутствуют, разбредутся, и начнётся нечто.

Да-Деган, по обыкновению, удивленно вздёрнул бровь, а женщина рассмеялась деланным, гортанным смехом.

— Посмотрите внимательней вокруг, — предложила она, — думаете случайно нет ни Аториса Ордо, ни Доэла? Да и молодёжь скоро тоже покинет эти стены, останется один сброд, и, боюсь, пойдёт потеха. Без охоты не обойдётся, раз тут Энкеле, Хэлдар и Йонэ, эта троица не даст спать городу спокойно.

— Что за охота?

Женщина презрительно усмехнулась, прищурив глаза, осмотрела зал, высокомерная улыбка коснулась бледных губ.

— Идемте, — произнесла Фориэ и добавила, — и будьте же любезны, предложите руку.

Она провела его по пустынным, едва освещённым коридорам, где гулкое эхо подхватывало звук шагов и повторяло многократно. Немногочисленные патрули, узнав её лицо, лишь скупо кивали ей, не допытываясь больше ни о чём. Видимо её хорошо знали, а в её маленьких дамских ладошках лежала какая-то доля власти над людьми, основанной или на личном обаянии или положении в обществе — он не знал. Выйдя в сад, женщина подставила лицо ветру и мелким дождевым каплям.

— Пройдёмте садом, — предложила она, — тут ближе и приятней.

— Почему не галереями?

Она рассмеялась вновь.

— Вижу, Вы давно не были во дворце, — заметила насмешливо, — в галереях мы б спугнули не одну шалую парочку, ищущих уединения и покоя, возможно и нас бы приняли за искателей любовных приключений. Вам оно может и безразлично, а я не желаю огорчать мужа, пойдут слухи, он будет переживать. Знаете, как легко дать пищу для пересудов?

Она шла быстрым уверенным шагом, прекрасно зная путь, по которому доводилось пройти не раз. Сверху на головы капала вода, ветви деревьев переплетавшиеся в высоте, уже не в силах были держать влагу, и каменные плиты под ногами блестели от воды. Женщина поднялась по лестнице, толкнула прозрачную дверь, выходящую в сад. В комнате было темно и пусто, она пересекла её, открыла ещё одну дверь, ведущую в коридор.

— Опять сидит в лаборатории, — заметила, увидев свет вдали, — как обычно. Он нас не ждёт... Вероэс! — позвала, повышая голос, — Вероэс, встречай гостей.

Фориэ пошла на свет, уверенная, гордая, лёгкие шаги прошуршали по камню. Да-Деган вздохнул, на сердце стало тревожно и грустно « ну и зачем я за ней пошёл?» — спросил себя. Ответа не было. Он пошёл женщине вслед, ступая по обыкновению бесшумно, остановился на пороге, улыбнулся внезапно и вдруг.

Вероэс сидел за книгой, увлечённо читал, не замечая происходящего вокруг. Был он высок, широкоплеч, не сгорблен, хоть седина щедро присыпала некогда чёрные смоляные волосы; за пять лет на его лице прибавилось лишь несколько морщин, но глубоких и горестных, а во всём остальном он почти и не изменился, всё так же одевался в общепринятую на всех мирах медицинскую униформу и значка Лиги не спорол с рукава, всё так же затаённо, грустно улыбался, всё так же выглядел младше своих лет, хоть, и ненамного.

— Вероэс, — позвал мужчина, остановившись на пороге. Медик поднял взгляд, отложил книгу в сторону, улыбнулся едва заметно, затаённо и с лукавинкой.

— Здравствуй, Раттера, — ответил, пряча усмешку, — долгонько же ты добирался, или стал забывать старых друзей? Вижу, стал важным, таким, как раньше не был никогда. Ну да ладно, надеюсь, изменения коснулись только внешности?

Да-Деган пожал плечами, застыл, опёршись на дверной косяк.

— А как ты думаешь? — спросил небрежно.

Вероэс помолчал, посмотрел пристально, изучая гостя от кончиков туфель до замысловато уложенных локонов причёски, прошёлся взглядом по узору на шелках, губы дрогнули, словно собираясь сложиться в усмешку.

— И ты всё так же молод, — констатировал Вероэс, — как будто время властно над всеми, кроме тебя. Интересная деталь. Ты хоть помнишь, что мы ровесники?

— Помню, — тихо ответил Да-Деган, — моя память соответствует внешности, мне трудно что-то забыть, совсем так же, как это было в юности, когда мы впервые познакомились. Ты помнишь, как это было? И где. Нет? А я помню. И шум прибоя, и шутки Альбенара, аволу в твоих руках и небо Софро. Небо, которое едва не свело меня с ума. А вы стояли рядом и дивились на провинциала, ошеломлённого, испуганного и восхищённого одновременно. Не помнишь этого?

— Почему же, помню... Ты был похож на дикаря.

Да-Деган грустно улыбнулся, повёл плечами.

— Я и был дикарём. Ну, разве можно назвать иначе мальчишку, что до своих пятнадцати лет не видел иных миров, нежели только планету, на которой рос, да ещё в статусе Закрытого Сектора? Но не надо напоминать мне об этом Вероэс. Я и так вспоминаю о том слишком часто, нынешняя Рэна похожа на мою родину, так что и захочешь забыть, а не удастся.

— И народ на Рэне дичает, — заметила Фориэ, покачав головой, — кажется, я теперь только начинаю понимать, отчего Стратеги ввели столь драконовские правила, запрещающие сообщение с Закрытыми Секторами всем, кто не прошёл особую подготовку и не являлся сотрудником Разведки. Мы, живущие здесь, постепенно привыкаем к тому, к чему привыкать нельзя. К тому, что человек человеку не друг и брат, как всегда было в Лиге, а лютейший враг, привыкаем к подлости, относимся к ней как к чему-то само собой разумеющемуся, цепляемся за возможность выжить самим, и не думаем об окружающих. Неподготовленный человек в таких условиях быстро б сошёл с ума или погиб. Впрочем, как сказать, может, мы и сходим с ума, не знаю. Только всё это горько и обидно.

Да-Деган посмотрел на женщину внимательней, отметил выражение горького недоумения застывшего у губ, хаотичные непрестанные движения пальцев, что выдавали её волнение. Она заметила его интерес, ответила вызывающим взглядом.

— Странные высказывания для аристократки. — отметил Да-Деган коротко. Вероэс вздохнул.

— На Рэне хорошо живётся только подлецам, — заметил медик, — я надеюсь, ты не относишь госпожу Арима к этой славной категории?

Да-Деган отошёл к окну, ничего не ответив, постоял молча.

— Не отношу, конечно, — проговорил со вздохом, поскрёб ногтем стекло. — Но хотелось бы узнать ваше мнение о другой личности. Я что-то никак не пойму Аториса Ордо.

— Ордо? — невесело усмехнулся Вероэс, — боюсь он и сам себя понять не в состоянии.

— Вы с ним обсуждали бунт? — удивился Да-Деган.

— Нет. Он его ни с кем не обсуждает, может, и были смельчаки, которые хотели задать Аторису парочку вопросов, но о них никто ничего не слышал. А я, признаться честно, я хоть и стар, мне жизнь не надоела. Ко всему прочему в свою защиту могу привести лишь один аргумент — от Вероэса живого пользы больше, нежели от Вероэса мёртвого.

— Боишься, что Ордо бы поднял на тебя руку, заговори ты с ним о бунте? — спросил Да-Деган не отрывая взгляда от капель, что падали на стекло, медленно скатывались вниз, стараясь прихватить с собой попутчиц.

— Нет, — Вероэс удивлённо поднял взгляд. Да-Деган заметил этот жест в отражении на стекле, служившем ему зеркалом. — ему это в голову не придёт.

— Зато Энкеле додумается. — холодно констатировала Фориэ Арима. — И примет меры. Господин Корхида отчего-то старается оберечь больную совесть господина Ордо от лишних уколов.

— Это так заметно? — удивился Да-Деган.

— Отнюдь, — женщина дерзко выставила подбородок, — это не бросается в глаза, но верно только потому, что до этого никому нет дела, хотя это как сказать... Господин Да-Деган, а знаете, что в форт вы попали благодаря распоряжению генерала Энкеле Корхида, а не приказу Аториса Ордо?

— Вот даже как?

— Именно, — подтвердил Вероэс. — Ордо, разумеется, об этом никому не скажет, он искренне считал, что ты погиб во время бунта. И этому объяснению никто не удивлялся, уж извини, но форт на тебя подействовал достаточно сильно, в тебе сейчас мало кто способен узнать ... тебя же, но до бунта. Скажи «спасибо» Донтару, который, по моей просьбе, все ж сумел достать верные сведения о том, что сталось с твоей персоной. Мне, старику, никак не верилось, что ты мог позволить себя убить, когда вокруг творилось такое. Когда я сам, лично, сказал, что ты жив, но находишься в форте, Ордо взвился. Для него это было немалым сюрпризом.

— Это верно, — заметила дама, — в нашем доме был разговор о том же.

— Мило. — протянул Да-Деган. — Приятно осознавать, что все эти четыре года были ошибкой. Интересно, мне их кто-нибудь вернёт? Ну да ладно, я не злопамятный. А что ещё даёт вам основания полагать об интересе Энкеле к спокойствию Аториса Ордо? Ведь не только эта... ошибка.

— Не только, — проговорила Фориэ, — как-то совесть Аториса рискнул потревожить один из пилотов, из тех стариков, кто учил Ордо летать. Доэл случайно слышал весь разговор, от начала и до конца, и был раздосадован, что на следующий день собеседник Аториса скончался.

— Яд? — спросил Да-Деган.

— Яд, — подтвердил Вероэс, — и я б ничего не заметил, не расскажи Доэл мне об этой приватной беседе.

— И о том, что рядом вился Корхида, несомненно, тоже слышавший всё. — добавила женщина холодно.

— Больше никто не рисковал поговорить с Ордо? — спросил Да-Деган.

— Никто, — подтвердила женщина, — все сделали соответствующий вывод о том, что подобные разговоры вредят здоровью.

Да-Деган поджал губы, отвернулся от окна, присев на подоконник посмотрел прямо в лицо Вероэса.

— Это ты вытащил меня из форта? — спросил прямо. Медик кивнул седой головой, посмотрел устало, где-то в самой глубине глаз плескалось неприятие происходящего, складки у губ были упрямы, но чудилось что это своенравное упрямство уже на исходе.

— Я, — повторил Вероэс негромко, — Ордо тогда жутко разозлился на самоуправство Энкеле Корхида, приказал тебя выпустить, но, по-моему, он был бы рад, если б о тебе ему не напоминали.

— Почему? Я ничего плохого ему не делал.

Фориэ Арима присела в кресло, улыбнулась мягко и невесело.

— Господин Аторис Ордо не любит, когда ему напоминают о прошлом, — произнесла она, — наверное, поэтому его окружение заметно изменилось в последние годы. Доэл тоже редко видит его, сидит безвылазно в порту, работы, конечно, много, но вы не думайте, это пост дан ему как ссылка, почётная ссылка и только. Нас рады не видеть, рады с нами не общаться, но только Аторис не может с нами поступить как с Вами, Да-Деган. Доэл был с ним в бунте, мой сын служит ему сейчас, даже мои знания ему нужны, поэтому мы всё ещё в обществе.

Женщина замолчала и в комнате воцарилась тишина, слышно было, как барабанит назойливый дождь, стучась в окна, да ещё доносится отдалённый гул празднеств. В окнах переливались сполохи фейерверка, подсвечивали комнату снаружи. Внезапно прозвучали шаги, прервав тишину, ворвались стремительным ураганом. Донтар возник на пороге, шумно перевёл дыхание. От былой холодности и корректности не осталось следа.

— Господин Да-Деган, — заметил он, — ваше отсутствие было замечено господином Энкеле Корхида, а так же и твоё, ма. Советую всем, кроме Вероэса, пошустрее покинуть сие место, так как Энкеле собирает народ, а Вам, господин Да-Деган, никто не разрешал сюда заходить. Как бы Корхида не повесил на вас какого-нибудь заговора, господа. Он это может.

Юноша подхватил мать под руку, стремительно увлёк с собой. Да-Деган ласково улыбнулся им вслед.

— Мальчик уважает маму? — заметил слегка улыбнувшись.

— Он её боготворит, — усмехнулся Вероэс. — ты не поверишь, удивительно, но этот вояка готов носить её на руках.

Да-Деган, не торопясь, подошёл к двери, постоял несколько секунд прислушиваясь к происходящему за ней, ушёл тихим бесшумным шагом, словно скользя над поверхностью, а, не идя по ней, растворился в ночном воздухе словно привидение.

Задержавшись на краю террасы, облокотившись на парапет, он хлебнул холодного воздуха, глядя на город, утонувший в тумане дождя, укутавший город кисеёй едва прозрачной дымки и задумался. Энкеле Корхида нравился всё меньше и меньше.

Что-то знакомое прорисовывалось в личности генерала. Какие-то штрихи, какие-то нюансы, нечто чувствуемое, не осознаваемое. После мимолётной встречи с ним на душе было такое ощущение, словно к ладоням приклеилось что-то холодное и липкое, и крайне скользкое на ощупь. Хотелось отмыться от этого случайного соприкосновения как можно быстрее.

С другой стороны, и это было приятно, генерала поддерживали немногие. Видимо, что-то человеческое в душах ещё осталось. Несмотря на полную разруху, нищету и диктат. А может, во всех Энкеле пробуждал такое же неосознаваемое чувство брезгливости, как и в нём самом.

«Последить бы за генералом, — подумал Да-Деган, — выведать его тайны. То, что у него есть тайны, я не сомневаюсь. Конечно, можно вычислить, но лучше б именно разведать. Только б Илант его не прикончил раньше, чем мне удастся вытянуть информацию. Будет досадно, но Энкеле сам нарывается на неприятности. Если б не эти его тайны, сам бы его повесил. Может, я и дикарь, но не понимаю, как можно жалеть мерзавцев».

Да-Деган отвернулся от края, беглым взглядом окинул сад, пустынный, как и прежде. Впрочем, вельможа сомневался, что Корхида станет его искать в саду. Наверное, сразу помчится к Вероэсу. Пусть мчится. Воздух лаборатории наполнен таким амбре, что собаки моментально потеряют нюх ещё на подходах. А других анализаторов, кроме собачьих носов на Рэне в данный момент не имеется.

Выходя из форта, Да-Деган и представить себе не мог, до какой степени одичала Рэна. Застигнутый врасплох, Хэлан все же успел уничтожить основной информационный центр, и только старая традиция держать дубликаты важнейших документов на бумаге, играла на руку Ордо. Уничтоженным во время бунта оказалось и множество оборудования, горный космопорт на Аван выведен из строя, и только чудом уцелел резервный в пустыне Акк-Отт. Да-Деган вздохнул и невесело усмехнулся.

Внезапно рядом зазвучали голоса, застыв в темноте, стараясь остаться незамеченным, и прислушавшись вельможа узнал голос Онге Уитэ и быстрый негромкий говорок Лии.

— Я боюсь за Донтара, — проговорила она, — вы уверены, он так и сказал, что остаётся здесь, Онге?

— Именно так.

— Но почему? Я не собираюсь никуда лететь без него. Подождите меня, я должна ещё раз переговорить с ним. Мы так не договаривались.

— Нет, Лия, — уверенно произнёс её спутник, — позволить вам этого я не могу. У меня чёткие инструкции от самого Донтара. Сейчас мы с вами спустимся на несколько уровней вниз, и, никем не замеченные, сядем во флаер, я отвезу вас в порт и передам на руки Пайше. А уж он вас переправит на Ирдал, как и было договорено. Поверьте, другой возможности покинуть Рэну у вас не будет.

— Дали Небесные! Онге, я никуда не собираюсь лететь без Донтара. Ни на Ирдал, и никуда ещё! Вы это понимаете?

Да-Деган услышал вздох мужчины, звук пощечины и установившуюся вслед за этим поразительную тишину, которая длилась всего несколько секунд. Потом последовал шум борьбы и тихий вскрик девушки.

— Не крутите мне руки, Онге, — прошипела она, — если узнает Донтар, он с вас живого кожу снимет ленточками.

— Извините, но я выполняю приказ Донтара, он сказал, что вы, разумеется, откажетесь лететь, узнав о его решении. Так вот, он велел натянуть Вам на голову мешок и отправить вас на Ирдал бандеролью, если вы не хотите вести себя как примерная пассажирка. Он приказал, что б вас с рассветом на Рэне не было. Вы понимаете? Пайше единственный настолько безголовый контрабандист, как выразился ваш Донтар, что согласился на уговоры. Поймите, Пайше утром улетит, и больше никто, никто не возьмётся за это дело. Зная нрав вашего папеньки и генерала Корхиды, контрабандисты поостерегутся вмешиваться даже за очень большие деньги. И скажите «спасибо» госпоже Арима, что она согласилась участвовать во всём этом и придумала, как отвлечь внимание Энкеле от вашей персоны. Второй такой возможности не будет!

«Дали Небесные! — подумал Да-Деган, — вот это женщина!»

— Никуда я не полечу! — проговорила девушка зло, — и отпустите меня, Онге!

— Вам хочется стать женой Энкеле Корхида? — напомнил офицер. — Кто плакал Донтару в плечо три недели назад? Я? Или, может, госпожа Фориэ Арима? Или всё это было сплошное притворство?

— Пустите... — прошептала Лия.

— Ну, уж нет, — прошипел офицер, — на попятную? Не получится! У вас, рэанок, есть одна черта, вы способны менять мнение ежесекундно. Потом вы будете опять реветь в плечо Арима, но только сделать уже ничего будет нельзя, он, кстати, предполагает, что всё так выйдет.

Да-Деган осторожно приблизился, пытаясь слиться с окружающей обстановкой, вмешиваться не хотелось, но ему казалась нелепой и опасной вся эта затея. «Если узнает Энкеле, — пронеслась молнией мысль, — голова Арима покатится с плеч. При чём обоих — и матушки и Донтара. Как я понял, генерал не останавливается не перед чем, если кто-то нарушает его планы. А ведь генерал узнает когда-нибудь, пусть не сегодня же, но скоро. И допустить этого нельзя».

— Вы уверены, что это хорошая идея — сбежать на Ирдал? — спросил вельможа, неожиданно выходя из тени.

Онге Уитэ вздрогнул от неожиданности, ослабил хватку, Лия вырвалась из его рук, отпрыгнула на шаг и тоже удивлённо воззрилась на Да-Дегана.

— Дагги, — удивлённо выдохнула она, — кто-то меня учил, что подслушивать нехорошо.

— Я не подслушивал, я дышал воздухом, это вы решили меня поставить в известность о своих планах, затеяв беседу недалеко от меня. А потом... подслушивая можно узнать много интересного. Не так ли?

Онге Уитэ опустил руку на нож, висевший в ножнах на поясе. «А вот этого не надо, — мысленно отметил Да-Деган, — ни к чему хвататься за оружие там, где можно просто договориться».

— Я не препятствую, — миролюбиво заметил он, отступив на шаг, — я просто спрашиваю, хорошо ли вы подумали? Онге, могу вас заверить, Леди Локита не упустит возможности отомстить Ордо, сделав его дочку заложницей, или попросту уничтожив. Вам такое развитие событий в голову не приходило? Локита умеет быть убедительной, знаете ли... и к её действиям невозможно будет придраться.

Рука офицера дрогнула, он разжал пальцы стиснутые на рукояти ножа.

— Что вы предлагаете? — сухо спросил он.

Да-Деган легко улыбнулся, отметив, что если так ставят вопрос, то готовы идти на контакт, и готовы подумать, прежде, чем что-то делать.

— Подождать, — ответил Да-Деган, — немного. У меня есть связи в среде контрабандистов. Поверьте, то, что не удалось Донтару, мне удастся без особых усилий. Я сумею всё проделать гораздо лучше вас, Онге, если в том появится необходимость. Надо заметить, что Энкеле Корхида, как и все мы, смертен. Я не исключаю, той возможности, что на его голову упадёт кирпич. Жизнь полна случайностей, которые иногда приходят вовремя. Давайте подождём.

Офицер легонько усмехнулся.

— Вы фаталист? — спросил он.

Да-Деган покачал головой, бросил взгляд на небо и вниз, на засыпающий город, огни которого терялись в туманной пелене, превращаясь в облако слабого света.

— Я верю в разум Вселенной, — тихо прошептал он, — и в то, что нет ни единой случайности, которая была бы случайной.

Когда он вернулся, дома было тихо и сумрачно, и нигде не наблюдалось ни единой живой души. Тишина была полной и абсолютной, и даже тихие шаги звучали громом в такой тишине. Хотелось спать, глаза слипались, усталость сковывала тело, превращая мышцы в вату. Он вспомнил вечер, аргументы, попытки убедить. Донтар едва поддался уговорам не спешить. Сначала вообще грозился оторвать его, не в меру много слышавшие уши. А закончилось все в небольшой таверне на окраине города милой попойкой в тесном кругу.

Господа офицеры имели крепкие головы и изрядный опыт, хлебали вино как воду, сам он сидел в уголке, почти не пил вина и только улыбался, когда ему говорили об этом.1

Он усмехнулся, вспомнив лицо Донтара и его матушки, когда сказал, что не одобряет их планов. Госпожа Арима застыла, а Донтар побледнел, и так похожие друг на друга даже внешне, они посмотрели на него, как на гадюку внезапно высунувшуюся из травы. Недоумение и недовольство явственно проступило на лицах. Впрочем, Фориэ значительно раньше поддалась на уговоры. В душе юноши глас рассудка молчал, вместо него говорили эмоции, и говорили они столь явно, что становилась понятна причина недовольства, гнева, раздражённой гордости. Любовь.

Неожиданно было осознать, что строгий, внешне холодный и жесткий офицер подвержен её, затмевающему разум, влиянию. Трудно было говорить с ним прямо. Приходилось лавировать, подбирать аргументы, которые тот не пропустил бы мимо ушей. Это отняло бездну сил, вытянуло все соки, и только когда он уже был готов отчаяться договориться, пришло взаимопонимание. Теперь приходила расплата. За этот долгий утомительный разговор, за предыдущую бессонную ночь, за все волнения дня и вечера.

— Илант! — позвал мужчина, входя в дом, и тут же прикусил губу.

Илант ушёл и бесполезно его звать. Зная его характер, Да-Деган был уверен, — тот не вернётся. Ни за что и никогда. Почитая за оскорбление несходство взглядов, не ударит человека, которого раньше уважал, но оборвёт все ниточки, сожжёт мосты, исчезнет вновь с горизонта и лишь косвенными путями, быть может, когда-нибудь придёт весть о нём, таком же, как Донтар. Молодом, упрямом, гордом.

«Илант», — прошептал вельможа совсем тихо и горестно, поднялся по лестнице, бросил взгляд на пустоту зала внизу. Свет фонаря проникал через стёкла, причудливые тени чертили непонятный узор на полу. Вздохнув, Да-Деган отвернулся, пошел к себе. В спальне сбросил с плеч расшитый шёлк одежд, скинул обувь, повалился в белопенноё убранство кровати, провалился в нежные объятья подушек, пахнущих чем-то успокаивающе знакомым, — ароматами трав, высушенных солнцем, мёдом, шальным, беспокойным ветром. Остатка сил хватило только на то, что б натянуть до плеч тяжесть полосатого одеяла сшитого из меха.

Казалось, только уснул, только прикрыл глаза, только расслабился, но кто-то безбожно и немилосердно, вцепившись бульдожьей хваткой в плечи, уже тряс его, пытаясь разбудить.

— Господин, — услышал он тихий, едва слышный голос, — господин, проснитесь же! Господин Да-Деган!

Мужчина с трудом разлепил глаза.

— Отэ? — он удивился несказанно, увидев тощего нескладного парнишку.

— Господин Да-Деган, — проговорил мальчишка по-прежнему тихо, одними губами, — Пойдёмте, только быстро.

— Что-то случилось?

Мальчишка кивнул, прикусив губу, наблюдая, как до невозможности медленно, вельможа вылезает из кровати, одевается. Откуда-то с улицы ветер донёс отдалённый лай, приглушённый расстоянием. Отэ вздрогнул, вцепился в руку мужчины, потянул за собой.

— Что случилось? — спросил Да-Деган на бегу.

— Илант, — тихо откликнулся мальчик, — он в саду, раненый, а я не в силах помочь.

— Дали Небесные! — вырвалось у Да-Дегана, он прибавил шагу.

Воздух был холоден, бурен, и не казался таким ледяным как накануне, возможно, просто привыкалось, и дождь стихал, падал отдельными редкими каплями, но Да-Деган знал, что это ненадолго, что ливень вернётся и с прежней монотонностью и силой возьмёт своё, лишь только стихнет ветер. Мальчишка вёл уверенно и быстро, ужом проползал под ветками подрагивавшими под ударами ветра, мужчина следовал за ним производя шума не больше, чем змея, стелющаяся по земле.

Можно было не осторожничать, слыша, как ветер поёт в кронах деревьев и совсем недалеко глухо шумит прибой, набрасываясь на прибрежные скалы.

Откуда— то вновь, издали донёсся лай. Мужчина вздрогнул. Даже расстояние не в состоянии было стереть из этого воя лютой злобы и бешеной ненависти. «Похоже, шавки идут по следу, — подумал он, — а дождь утих. Как назло». И увидел Иланта.

Юноша лежал уткнувшись лицом в траву, видно силы оставили его и он упал, но и в падении своём стремясь туда, куда шёл — к дому, где ему были обещаны помощь и поддержка. Да-Деган склонился над ним, пальцы, не утратившие былой чуткости, легли на шею, ища биение пульса. «Жив», — тихо выдохнул Да-Деган, чувствуя, как отступает невольный страх, сжавший сердце, так поразили белизна лица, бескровность губ и кровавые пятна на одежде. Он взял тяжёлое расслабленное тело на руки и понёс к дому. Отэ шелестел травой где-то рядом.

Он принёс Иланта в дом, уложил на низенькую кушетку в одной из комнат, достал лекарства и бинты. За долгую жизнь научиться пришлось многому, и он благодарил судьбу, что в этой ситуации не беспомощен как младенец. Накладывая повязку, взглянул на Отэ.

— Где квартал контрабандистов знаешь? — спросил тихо.

Мальчишка кивнул. Он стоял рядышком, не отрывая взгляда от созерцания точных движений красивых умелых рук, словно заворожённый.

— Дуй туда, найдёшь Гайдуни Элхаса, скажешь, что я послал. Скажешь, что дело срочное, пусть найдёт медика и мчится сюда. Понял?

Мальчишка ещё раз кивнул.

— А где его дом? — спросил шёпотом.

— Домой не ходи. Он, наверняка, гуляет в кабаке, «Каммо», не ошибёшься и мимо не проскочишь, там один такой, яркий, как девка с подмоченной репутацией.

Да-Деган достал бластер, сунул его в руки оторопевшему мальчишке.

— Это что б тебе дойти наверняка. Если почувствуешь опасность, стреляй, не бойся. Беги.

Отэ умчался, словно сандалии были крылаты, тень метнулась через двор, растворилась в темноте улицы. Да-Деган прикусил губу, отошёл от окна, присел рядом с Илантом.

Лекарства начинали действовать, дыхание юноши выровнялось, стало более уверенным, помогли и повязка и болеутоляющие, лицо не казалось белым, как мел. Вельможа положил ладонь на лоб юноши, отёр — то ли холодный пот, то ли капли дождя, невольно потрепал мокрые пряди волос.

— Дагги? — прошелестел слабый голос.

— Я. — тихо откликнулся рэанин. — Ты молчи лучше...

Илант приоткрыл глаза, обвёл комнату мутным взглядом, снова закрыл их.

— Я в доме? — отметил удивлённо, — ты не боишься? Меня ищут.

— Пусть, — тихо откликнулся Да-Деган, — пусть ищут. Я очень удивлюсь, если найдут.

Сознавал, что говорит неправду, но не позволил неуверенности просочиться в голос, понимая, что лишние тревоги юноше ни к чему, что нужен покой — полный, абсолютный, и чем меньше будет тревог и волнений, тем лучше. К тому же Илант наволновался, пытаясь добраться сюда. Теперь начались его заботы, его проблемы.

Да-Деган уронил голову, вздохнул тихо-тихо. Илант чуть заметно пошевелился.

— Я убил Йонэ, Дагги, — проговорил одними губами, — они охотились на человека — Йонэ, Корхида и Хэлдар. Хэлдару хватило ума спрятаться. А Корхида ранил меня, правда, кажется, генерала тоже задели.

Илант замолчал, вздохнул тяжело, Да-Деган вновь коснулся тёмных мокрых прядей, погладил юношу по голове.

— Ты молчи, — молвил тихо, — береги силы.

Он встал отошёл к окну, прислушался. Лай был всё так же далёк, но так же злобен. «Хоть бы они потеряли след, — мелькнула мысль, — хоть бы.... Ведь дождь шёл целые сутки, все пропиталось водой, она струится, бежит к морю. Не может же так фатально не везти. Или пусть придет Гай, первым».

Как назло время тянулось со скоростью черепахи. Мужчина прошёл по комнате, медленно пересёк её из угла в угол, подошёл к окну. Тусклый свет фонаря всё так же выхватывал из темноты куски окружающего мира — весь в яминах и колдобинах двор, деревья, арку оставшуюся на месте ворот. Мысленно пытался проследить путь Отэ. Как всегда, мысли мчались гораздо быстрее, нежели мог бежать самый быстрый гонец. Да-Деган отошёл от окна, подвинул кресло, опустился в него...

— Я здесь, — ответил как когда-то давно, — не бойся... все худшее позади.

Отэ вернулся меньше, чем через час, ворвался в дом, за ним по пятам следовали двое, узнав обширную в плечах, и вытянутую ввысь фигуру Гайдуни, Да-Деган облегчённо вздохнул.

— Что у тебя? — спросил контрабандист сразу, не тратя времени на приветствия. Медик, пришедший с ним, был молод, смуглокож, и, как и Гайдуни, казался выходцем с Раст-Танхам, во всяком случае, черты его лица говорили именно об этом.

— Иланта ранили.

— Твой пострелёныш об этом уже сказал. Как оно получилось-то?

— Я знаю только то, что он не поделил чего-то с Корхидой. — ответил рэанин. — И его надо где-то спрятать, Гай. На Рэне его будут искать долго, очень долго. Кто-нибудь из твоих ребят уходит утром в рейс?

Гайдуни нахмурился, почесал затылок.

— Только Пайше, на рассвете.

— Пайше? — губы Да-Дегана сложились в усмешку. — Ну, пусть и Пайше. Я заплачу, сколько скажешь.

Гайдуни отрицательно покачал головой, посмотрел на медика.

— А ты что скажешь, Яко? — спросил он.

— А я б рисковать не советовал. Ему отлежаться надо, а не шастать по миру. К тому же в полёте случается всякоё...

Гайдуни перевёл взгляд на Да-Дегана.

— Оставить его здесь никак?

— Никак, Гай. — мужчина вздохнул, посмотрел на контрабандиста прямо и остро, — он — Арвис, Гай.

Контрабандист тихонечко присвистнул.

— Ого, — сказал он. — ничего себе делишки... — взглянув на медика, приказал коротко, — поедешь с ним, если что случится, голову отверну, как цыплёнку.

Он посмотрел на Да-Дегана, усмехнулся, пряча улыбку в морщинках у глаз.

— Куда его?

— Куда сам скажет.

Да-Деган покачал головой, поджал губы, раздумывал всего несколько секунд.

— Пусть ему передадут моё пожелание, Гай, — ему лучше не появляться на Софро. Я б хотел, что б он осел где-нибудь в провинции — на Гвенаре, Пайсонэ, Эпинамэ-Муа. Чем меньше народа будет знать, что он — Арвис, тем лучше для него же. Боюсь, у Энкеле очень длинные руки.

Контрабандист кивнул, осторожно поднял юношу на руки и понёс, словно тот был невесом. Маленький флаер дожидался за аркой, взвился в воздух, лишь только принял на борт пассажиров.

Ветер ударил в окна шквальной волной, словно стремясь высадить стёкла и тотчас стих. Воцарилась мертвенная, ничем не нарушаемая тишина, и стало слышно, как под потолком бьётся муха, а потом мерно и монотонно, уныло и неспешно в стёкла застучал дождь.

Начиналось утро, и только маленький певун за окном тревожил его начало своей, полной ликованья и радости песней. Он сидел на ветке напротив окна — маленький, серый и рассыпал жемчужные, переливчатые трели, наполняя ими сад. Сенатор улыбнулся на миг, но, отвернувшись от окна, посмотрел на юношу, удобно расположившегося в кресле, сурово и строго.

Молодой человек выглядел уставшим или больным, но и усталость и боль не могли стереть с его лица выражение надменной холодности и притушить недовольное сверкание глаз. У него была ярко выраженная рэанская внешность — черные, чуть вьющиеся волосы, оттенка воронова крыла, светлая кожа, тона топлёного молока, большие выразительные глаза. А ещё надменность, так свойственная Локите, и придававшая юноше несомненное сходство с ней. Рядом с юношей, держась немного в тени, стоял ещё один человек и нервно теребил рукой край одежды.

— Итак, — проговорил сенатор негромко, — Вы, юноша, продолжаете утверждать, будто бы только что прибыли с Рэны, находящейся ныне в статусе Закрытого Сектора, и не хотите изменить своё утверждение, будто являетесь Илантом Арвисом, сыном покойного координатора, и, следовательно, внуком Локиты Арвиасс, ныне Леди Лиги.

— Именно, — так же тихо ответил молодой человек, чуть скривил губы и добавил, — и не надо давить, Алашавар, я от своих слов не откажусь, а что б во всём убедиться, если Вы не верите, передайте меня медикам. Уж им-то известны десятки способов идентификации личности.

Сенатор кивнул, и, обернувшись ко второму из присутствующих, проговорил:

— А Вы, любезнейший, утверждаете, будто являетесь медиком, а не контрабандистом, хоть и служите Гильдии Оллами?

— Разумеется, — ответил человек дерзко, но руки своего занятия не прекратили, продолжали теребить край одежды, выдёргивая нити, — потому как это — правда.

— И утверждаете, что Гайдуни Элхас послал Вас сопроводить этого юношу сюда, лично?

— Да, сенатор. Правда, не обязательно сюда, а в любое место, которое тот изберёт. Я, конечно, на его месте нашёл местечко потише, мне самому нечего делать на Софро. Я бы предпочёл Раст-Танхам. Но приказ — это приказ.

— Понимаю, — улыбнулся сенатор. — я б на вашем месте тоже б выбрал Раст-Танхам. Меня смущает иное, контрабандист бы на вашем месте этого юношу отвёз на Раст-Танхам, и, в лучшем случае, предоставил ему выпутываться из такой ситуации самому.

— У меня приказ старейшины Гильдии. Глава Оллами мне б голову открутил, поступи я иначе, чем приказано. Наш глава мягкостью характера не отличается.

— Понятно, — вздохнул сенатор, — вы попали в переплёт. Ладно, я посмотрю, что можно для Вас сделать. Как-никак, а верность и честность достойны награды. Но Вы подтверждаете, что этот юноша — Илант Арвис?

— Не могу знать, — ответил медик, — при мне его так называл другой человек, он сам называет себя так, но сказать можно всё что угодно, не так ли, сенатор?

Сенатор кивнул и вновь отвернулся к окну. Над горизонтом поднималась Галактика. Зрелище было из тех, что могло шокировать непривычных к нему людей. Сенатор давно к нему привык, этих необычных для всякого иного человека, рассветов было им видено гораздо больше, чем рассветов иных, когда диск ближайшего светила поднимается над горизонтом, окрашивая все вокруг в яркие радостные цвета и прогоняя тьму. Но на Софро день никогда не был белым, тьма отступала, не уходя совсем, и только. И все же, как и прежде, когда-то в былом, за десятками пролетевших лет, пронёсшихся как один день, его волновали эти необычные рассветы, когда чернильный, тёмный, бездонный провал небес наполнялся туманным дрожащим светом миллионов звезд.

— Ладно, — проговорил Сенатор, и, отвернувшись от окна, вновь подошёл к юноше, — поверим. А самозванцев, тут ты прав, опознать недолго.

Юноша чуть расслабился, откинул голову на спинку кресла и, подвинув губы к улыбке, вздохнул.

— Сенатор, я не самозванец, — проговорил устало, — мне удалось покинуть Рэну, и это почти что чудо. Разве есть что-то странное, что я устремился сюда, на Софро, ведь единственный близкий мне человек находится здесь? Какое преступление я совершил, что Вы устроили мне форменный допрос?

— Вы прибыли из Закрытого Сектора, как сами признались, — ответил сенатор сухо, — на корабле контрабандистов, к тому же. Принимая этот корабль, один из диспетчеров совершил серьёзный проступок. Вам этого мало? Или я должен объяснять сыну координатора и внуку Леди, что такое дисциплина и зачем она нужна?

— Но у меня не было другого выхода, — тихо и устало заметил юноша, — в окрестностях Рэны не наблюдалось ни одного из кораблей Лиги, а ходить пешком по звёздам меня никто не учил. На Рэне меня искали, мне нельзя уже было оставаться там. Вы хоть это понимаете?

— Да всё я понимаю, — бросил Алашавар раздражённо, — абсолютно всё. Вы ещё это втолкуйте Локите, молодой человек. Вы думаете, мне приятно допрашивать Вас, когда я вижу, что Вы еле стоите на ногах? Но у Вас нет документов, и нет свидетельств, что вы говорите правду. Таков уж наш теперешний придворный этикет, заведённый вашей бабкой, что я просто обязан выполнять все эти нелепые телодвижения. Или Вы полагаете, будто мне надоел мой нынешний пост? Так что терпите, Илант, ничего другого Вам не остаётся. И мне тоже.

Алашавар, вздохнув, пригладил короткие пряди волос знакомым жестом и поджал губы. Это было так знакомо, да и сам Сенатор за прошедшие пять лет изменился мало, был так же подтянут и сухопар, так же одевался — официально и строго, предпочитая одежду тёмных цветов, всё так же остро и испытывающе смотрели из-под бровей глаза.

Если б не этот, излишне пристальный и колючий взгляд, на который Сенатор нанизывал каждого встречного, как бабочку на булавку, его, наверное, можно было назвать приятным человеком. Впрочем, у сенатора всегда было множество сторонников. Были и недоброжелатели, которые ненавидели его так же сильно, как любили сторонники. Даже маленькая забавная кличка, которую кто-то давно пришпилил Алашавару, значила так много для посвящённых. Илант тихонько улыбнулся, вспомнив это. «Элейдж, — отстранёно подумал он, — так звали основателя Лиги, одного из основателей, — Элейдж или Амриэль Алашавар».

Хэлан побаивался этого человека. И уважал. Это было очевидным для всех и вся, даже для госпожи Локиты, которая, пожимая, плечами, искренне удивляясь, чего такого, вызывающего уважение, её сынок находил в Сенаторе. Сам Илант, будучи мальчишкой, то понимал, но только не мог высказать. Была в Сенаторе какая-то искорка, заставлявшая и его тянуться к Алашавару, смотреть на него с невольным уважением, стараться оказаться поблизости.

— Доложите обо мне Локите. — проговорил юноша, — и пусть она разбирается со всеми проблемами сама.

Сенатор в сомнении покачал головой.

— Он ранен, — вмешался медик, — я его несколько подлатал за время полёта, да и организм у него крепкий, но всё ж, господин сенатор, не стоит продолжать допрос. Сделайте, как он сказал, и пусть будет, как будет. Ведь, не исключено, что Леди Локита снимет наши головы, если ему вновь станет худо, а так может случиться.

Илант досадливо поджал губы, сверкнул гневно глазами, словно злился на то, что стало известно о его слабости, и отвернулся. Признать, что чувствует себя не совсем здоровым, он не мог, но радость от встречи с Софро уже померкла, не воодушевляла, как час назад и силы таяли. Он всё понимал, и всё чувствовал, но смириться со слабостью нездоровья не желал, как не желал расставаться с радостью встречи. Тем не менее, грусть уже набросила свой покров на его душу, и, слушая слова Алашавара, он все больше и больше поддавался ей, чувствуя, что беззаботный лучезарный мир Лиги, каковым он представлялся ещё несколько часов назад, не настолько беззаботен, как то казалось на Рэне. Может, он и не был никогда таковым, только незамутнённое печалями детство и отрочество воспринимало его таковым, радуясь, как мелкая птаха за окном, одному своему существованию в нем. Но детство кончилось пять лет тому назад, в тот самый миг, когда стало известно о бунте.

Илант хорошо помнил, как возникла оторопь на лице отца, когда пришла эта новость. Как оно посерело, и в одно мгновение стало озабоченным и строгим, как Хэлан посмотрел на него и, вымучено улыбнувшись, внезапно прижал обоих мальчишек — близнецов к себе, как напряглись его руки, и как нехотя, повинуясь только чувству долга, он отпустил их от себя, и ушёл. Он хорошо помнил и то, как, изменившись в лице, поднялся со своего излюбленного места в углу комнаты Да-Деган Раттера. Серые сонные глаза вспыхнули холодным отблеском стали, а черты лица напряглись, и, будто, подобрались. Он сделал шаг, вслед Хэлану, остановился и как-то неестественно всплеснул руками, словно взмахнул крыльями, увидел три пары устремлённых на него глаз, и остановился на пороге. Сомнение жило на тонком породистом лице, сомнение отражалось в глазах. Внезапно Лия сорвалась со своего места и бросилась ему на шею, словно прося не оставлять их без защиты. Да-Деган подхватил девчушку на руки, прижал к себе, погладил золотистые солнечные пряди, вздохнул тяжело, и, вдруг, совершенно внезапно, заплакал.

— Дождались... — прошептал он, мотнул головой, смахнул слезу и так же вымучено, как и Хэлан, улыбнулся. Опустившись в кресло, поманил их всех к себе, но, когда заговорил, тон голоса был уже иным, тихим, но уверенным и твёрдым, необычным, как и выражение упрямства, появившееся на лице. — Вот что, собирайте вещи, все трое. Что-нибудь тёплое. Надо уходить, причём быстро, и что б никто не знал куда.

Лия удивлённо вскинула брови.

— Зачем, Дагги? — спросил Рейнар.

— Затем что, — ответил тот, — бунт — это не шуточки. Нам надо уйти от города. Если дело и впрямь таково, что требует вмешательства координатора, то, я думаю, здесь будет неспокойно. А если я ошибаюсь, то мы неплохо проведём время на природе.

Как ни странно, вопросов больше не возникло. Они собрались меньше, чем за час, взяв тёплые вещи, немного провианта, и самые необходимые инструменты. Да-Деган вывел их из города полузаросшими тропами, о существовании которых трудно было даже подозревать. Где-то, на самой окраине, показал на зарево и чёрные клубы дыма в воздухе, прошептал губами одно, весьма крепкое, словцо и, изменив маршрут, заставил их спуститься в катакомбы бесконечных коммуникационных коридоров, сплетенных в такой клубок, что не знающий человек мог заблудиться сразу и навсегда, никогда более выйдя к поверхности.

Они долго пробирались по подземному ходу, иногда перебираясь через потоки воды, проложившие здесь путь, освещая себе дорогу лишь светом одинокого фонаря. К концу первого перехода рюкзаки за плечами стали казаться набитыми свинцом. Устроились на ночлег там же, не выходя на поверхность, поужинали скромно, на обычные вечерние шутки сил не осталось. Правда, тогда не особо отчётливо осознавалось происходящее вокруг, творившееся там, на поверхности. Помогло уснуть мерное капание воды где-то недалеко, стук равномерно падающих капель, и усталость, от которой ныли мышцы.

Долго спать им не дали. Да-Деган растолкал их через три-четыре часа, заставил собраться и вновь повел за собой. Спать хотелось ужасно. Илант искал повода, что б сказать об этом, но так и не сказал. Лия шла молча, покорно несла свою долю поклажи, не позволив себе переложить её на чужие плечи. Она была старше мальчишек на пару лет, но это ничего не значило. Значимым было то, что она, девушка, не позволяла себе раскиснуть и жаловаться, а, следовательно, жаловаться грешно было им обоим

Да-Деган вывел их на поверхность в то время, когда один из двух спутников Рэны как раз скрылся с горизонта, а второй ещё не взошёл, рассвет тоже был далёк, но зарево над городом не позволяло потерять ориентира. И, глядя на это зарево, Илант вдруг и отчетливо почувствовал, что происходит нечто страшное, то, что заставило отца вздрогнуть и так, явственно побледнеть.

То, что за какую-то долю мгновения, заставило Да-Дегана измениться, словно собравшись с силами, встряхнуться и действовать иначе, чем всего день назад. Его сухопарая длинная фигура словно налилась силой и ловкостью, походка, мягкая и упругая, совершенно бесшумная, напоминала походку хищника, и, львиную часть груза он тоже нёс на своих плечах. А ещё, он казался совсем иным человеком, незнакомцем, только похожим на кого-то из давних знакомых.

Илант почувствовал, как Рэй встал рядом, и, глядя на зарево, вздохнул, что-то в этом вздохе говорило о едва сдерживаемых слезах, впрочем, ему самому хотелось плакать, будто дым щипал глаза, и, само собой, невозможно было в этой слабости признаться. Он крепко сжал руку брата и понял, что Лия тоже застыла, и стоит совсем близко. Она плакала и кусала губы, но ей это разрешалось, ей была позволительна эта маленькая дамская слабость — слёзы. Всхлипнув, и замаскировав всхлип вздохом, она пошевелилась, и пошла, все, убыстряя шаг, туда, где в темноте угадывалась сухопарая фигура воспитателя.

Помнится, шли они долго, в основном, ночами, днем останавливаясь в лесах и перелесках. Дагги умудрялся доставать провиант, ловя то рыбу, там, где была вода, то, ухитряясь, в несложные силки заполучить пару неосторожных птах. Однажды, изловив крупную водяную крысу, он уселся поудобней в тени, и стал её разделывать, вызвав всеобщее удивление.

— Зачем это? — проговорил Рэй, глядя изумленными, широко распахнутыми глазами на действо.

— Затем, что это — наш обед, — невозмутимо откликнулся Да-Деган.

— А это едят? — в свою очередь спросил Илант.

— Мы будем. Ещё есть вопросы?

Вопросов больше не нашлось. Странно, но желудок не протестовал, возмущаясь присутствием экзотического блюда. Съев свой кусок, Илант облизнул жир с пальцев и, вздохнув, подумал, что не отказался б от добавочной порции. Увы, сие было неосуществимо. И, как обычно, дав им понежиться на солнцепеке, с сумерками Да-Деган заставил покинуть лагерь.

Отчего-то Илант был уверен, что будь в их распоряжении больше времени, или, хотя б находись они на материке или таком крупном острове, как Форэтмэ, Дагги сумел бы их спрятать так, что прошли бы годы, прежде чем кто-то сумел взять след. Островок же, на котором находилась Амалгира — столица Рэны, был из себя невелик, исхожен вдоль и поперёк, и просто чудом было, что их искали более недели.

Впрочем, если б не досадная случайность, возможно, всё было б иначе. То, что по их следу кто-то идет, Дагги почувствовал ещё в полдень. Илант видел, как он прислушивается к обычным звукам природы, словно за этой шумовой завесой присутствует ещё нечто. Потом он поднялся и быстро ушёл, вернулся под вечер и приказал собираться, не дожидаясь, когда сгустятся сумерки. Разумеется, всем хотелось узнать, куда он ходил, зачем, и что удалось узнать, но за прошедшие несколько суток и мальчишки и Лия уже успели привыкнуть к тому, что лишние вопросы лучше не задавать.

Шли как обычно молча, но темп не был обычным. Да-Деган спешил, заставляя и их держать этот ускоренный ритм. Несколько раз они пересекали неглубокую речку, шли по её руслу, выходя на берег там, где был только голый камень. А Да-Деган подгонял, время от времени отрывался, уходил вперёд, разведывая дорогу, возвращался назад и, сверкая очами, смотрел на них, юных, уставших, не привыкших ни к подобному темпу, ни к длительным пешим переходам, ни к достаточно скудному рациону питания.

Ко всем печалям добавилась ещё одна, Рэй где-то умудрился подвернуть лодыжку, шёл, прихрамывая, и тем самым замедлял продвижение группы, и долго скрывать подобный факт ему не удалось. Да-Деган, заметив это, только поджал губы, подойдя, велел тому присесть и осмотрел повреждённую ногу.

— Да, — протянул больше устало, чем зло, — с этим далеко не упрыгать.

Он присел на камень, сорвал травинку, сунул в рот, пожевал задумчиво, глядя на небо. Вот-вот должен был начаться сезон дождей, но отчего-то всё не наступал, томил ожиданием. Дождь быстренько б разогнал преследователей по домам, смыл следы, и бесполезно было б искать их через несколько недель, когда они окончательно затеряются в мире.

Да-Деган посмотрел на Лию, потом перевёл взгляд на Иланта.

— Вот что, — проговорил, внезапно решившись, — вы двое, сейчас берете минимум вещей и возвращаетесь в Амалгиру. Не спорьте. А я остаюсь с Рейнаром.

— Но, — возмущённо прервал Илант.

— Никаких «но», — жестко оборвал его Да-Деган, — ему никуда не дойти, неужели это не понятно? Ко всему прочему, я тут подобрался к лагерю наших преследователей и послушал разговоры. Так вот, мои солнышки, бунт удался, затеял это действо Аторис Ордо, и гонят нас его сторонники. Возглавляет их некий Энкеле Корхида, большего головореза я в жизни своей не видел, этот Энкеле мне очень не понравился. Будь на его месте кто-нибудь иной, я, возможно, счел бы необязательным доставлять даме неудобства и позволил бы Лии остаться здесь. Но, в данной ситуации, считаю более целесообразно ей не оставаться. — он вздохнул, и смягчил тон, достал из кармана карту и карандаш, подозвал их обоих и начертил с десяток троп и тропинок, ведущих в город, сплетающихся и расплетающихся в сложном узоре, передал её Иланту. — До города идете оба вместе, а в Амалгире разбегаетесь. Тебе, Илант, думаю, лучше всего исчезнуть, залечь на дно, сменить фамилию, и никогда никому не говорить, что ты — сын координатора. Времена смутные, неизвестно как оно выйдет. Лия постарается вернуться к Ордо.

— Ещё чего! — возмущённо фыркнула девушка.

— Это не каприз, — тихо проговорил Да-Деган, — это необходимость. Две головы — моя и Рэя, могут слететь с плеч, если ты этого не сделаешь. Девочка, пойми, Энкеле Корхида, не задумываясь, прибьет Рейнара, если будет уверен в своей безнаказанности. И, между прочим, я не уверен, что ничего не грозит тебе самой, попадись ты в его руки. Так что идите, Амалгира не так и далеко, два дня пути, и вы там, я постараюсь сбить шавок со следа. Самое страшное город уже пережил, сейчас там на порядок безопаснее, чем было тогда, когда мы его покидали. Не беда, что нет документов, в смутное время они необходимы, но далеко не у каждого имеются, уж поверьте мне. И, в городе, при желании, можно затеряться не хуже, чем в джунглях, а порой — много лучше. Идите.

— Дагги, давайте останусь я, — предложил Илант, — Рэй — мой брат, а вы идите. Вы уж точно дойдёте.

Да-Деган отрицательно покачал белой головой.

— Нет, Илант, — ответил тихо, — остаться лучше мне. Я старше, опытнее. Я пожил. А ты иди, и постарайся выжить в этой заварухе.

Лия подошла совсем близко, присела рядом с Да-Деганом, уткнулась ему в плечо.

— Иди, девочка, — прошептал тот, — и помни, от твоих слов зависит многое, может быть наша жизнь.

Она коротко кивнула, поднялась на ноги, смахнула с глаз слезу и потянула Иланта за собой. Илант пошел нехотя, несколько раз оглянувшись. Да-Деган сидел молча, грыз травинку, прижимал к себе Рэя.

С тех пор более ему не довелось увидеть ни брата, ни отца. Да-Деган нашёл его сам, когда он уже перестал думать о том, как хорошо им было б встретиться. Как бы то ни было, но в Да-Дегане он привык видеть надёжную поддержку и опору. К тому же, те четыре года, проведённые в одиночестве, когда с трудом удавалось добыть кусок хлеба, заставили его ценить, как никогда, и дружеское участие и дружескую поддержку. Правда, за эти четыре года изменился сам Да-Деган. Изменился настолько сильно, что с трудом можно было его узнать. Во всяком случае, понимать друг друга они перестали, словно порвалась тоненькая нить некогда связывавшая их души.

Илант тихонечко вздохнул, посмотрел в лицо Сенатора и нечаянно подумал, что возможно изменения произошли внутри него самого, а не в окружающем его мире, просто тогда, будучи ребёнком, он совершенно не разбирался в сплетении событий и интриг. Его окружали заботой и вниманием и, оттого, все бури проходили мимо, не нарушая мира, царившего в его душе. Внезапно и слишком рано повзрослев, он потерял ту часть наивности, которая была резко сметена и отброшена прочь. Наивность, которая останься царить в его душе, привела б его к гибели.

Амалгира встретила сурово и неласково, за несколько дней изменилось все, прежними остались только общие очертания улиц. По улицам ходили не люди — тени, вжимали головы, озирались, на лицах застыли непонимание, неверие, страх. Люди стали осторожны, кого попало не пускали на порог.

Лия большую часть дороги прошла молча, словно думала о чём-то своём, он ей не докучал, у него тоже внезапно стало много тем для размышления. Да и разговаривать вовсе не хотелось. На прощание Лия прижалась к нему, уткнулась носом в плечо, потом, подняв взгляд, заглянула в глаза и ушла своей дорогой, он же пошёл своей, так ни слова и не сказав на прощание, впрочем, как и она ему.

С того момента, как стало известно, кто поднял бунт, между ними появилась трещинка и с каждым часом становилась шире и глубже. Хотя когда-то, когда-то они вместе рвали спелые сочные ягоды, и она собирала их своими губами с его ладоней, а он с её, они вместе носились по лужам и вместе любили слушать тихий голос, рассказывавший им, пронизанные невероятным, невозможным, волшебным ощущением Легенды о Странниках.

Невольно подумалось, каким наивным и глупым он был тогда, за пять лет, словно, прожив жизнь, которая перечеркнула ту, минувшую, начисто. Он заставлял себя не забывать, что он сын координатора и внук Леди, но работа выматывала, изымала силы и, валясь с ног от усталости, он спрашивал себя, а было ли то время, и не есть ли только сладкая ложь эта память о благополучном прошлом. Усталость прошла только тогда, когда господин Да-Деган Раттера вошёл в его жизнь вновь. Как ни странно, на него не подействовали пролетевшие годы, лицо осталось поразительно юным, и повзрослевший мальчишка, к которому он пришёл, остановился обескураженный этой невероятной молодостью. А следом за Да-Деганом пришло желание мести, жажда, огонь, в котором плавилась душа, страсть более сильная, чем всё изведанное ранее.

— Я убью их, — проговорил он, не глядя на странно молодое лицо того, кого считал своим воспитателем. Неожиданная молодость смущала, не глядя, было легче поверить, что это тот самый человек, которому он давно привык доверять, — их всех.

— Кого?

— Ордо, Корхиду... Хэлдара. Неужели они не заслужили?

Да-Деган пожал плечами.

— Не рано ли думать о мести в твои годы, Илант? Ты слишком юн. В твои годы надо любить.

— Вот после мести я и подумаю о любви. А сейчас кроме мести я не могу думать ни о чём, Дагги. Ты поможешь мне?

Да-Деган, вздохнув, посмотрел на небо, в небе парили стервятники.

— Конечно, помогу, — прошелестел тихий голос, — что мне остаётся делать, Илант?

А вскоре и меж ними выросла стена непонимания, в которую можно было биться, но не сокрушить.

— Ну, убей ты Ордо, — как-то раз, заметил, свысока, Да-Деган, — так на его место сразу придёт кто-то другой и лучше не станет.

— Я должен его убить.

— Значит, по-твоему, месть — это убийство?

— А что же ещё?

Да-Деган вздохнул.

— Ты наивен, мой мальчик. Всё еще, слишком, наивен.

Илант тихонько качнул головой, посмотрел на сенатора и вдруг невесело улыбнулся. «Ты наивен, — подумалось вдруг, словно голос учителя прозвучал в мозгу, — Всё еще слишком наивен. Наивно полагать, что Локита может помочь».

Он перевел взгляд за окно. На черном небе распускался рассвет, восходила Галактика. «Наивно полагать, — подумал он, — что Галактика вращается вокруг Софро. Галактика огромна и относительно Софро неподвижна, это ось вращения Софро расположена так, что возникает, ни с чем не сравнимая, иллюзия».

А ещё в садах было тихо, неестественно тихо. Только пели птицы, а человеческие голоса, которые не смолкали ранее, их отголоски, приносимые ветром, отсутствовали, словно вымерли все. Не было смеха, не было песен, звуков аволы, всего, что наполняло сады жизнью. Сенатор перехватил этот взгляд, усмехнулся, словно оскалился.

— Посторонним запрещено подходить к садам и зданию Сената.

Илант удивлённо вскинул брови.

— Приказ Леди Локиты, — пояснил Сенатор и, повысив голос, позвал. — Юфнаресс!

На пороге возник человек, достаточно молодой, что б быть энергичным, достаточно в возрасте, что б не быть легкомысленным. Он имел средний рост и среднее телосложение. Его лицо, — широкоскулое, с острым подбородком и внимательными умными глазами, тёмными как ночь, выражало неподдельный интерес и внимание.

— Доложите Леди, что у нас гость из Закрытого Сектора. Илант Арвис, который сегодня прибыл с Рэны. Может быть, она оторвётся от дел.

Локита влетела быстрым, красивым, отточенным до совершенства шагом. Шелка, цвета самой синей ночи, плескались стремительной волной, подхваченной встречным потоком воздуха. Она была хороша, чудно, дивно хороша, красива необычайной красотой. До Иланта донёсся запах её духов, знакомых, тёплых, томных. Волосы — светлые пепельные локоны — спадали на шею из замысловатой причёски. У неё была кожа белая, прозрачная, как фарфор, чуть розовеющий на просвет, губы — строгие и чувственные, яркие, и яркие, не блестящие, а матовые, прячущиеся за веером ресниц, темные синие глаза, брови изогнутые чёткой дугой, точёные черты, не лишённые своеобразия, при внешнем соответствии канонам. Высокая, стройная, статная, подойдя к креслу, она взволнованно нагнулась, тонкие, точёные пальчики коснулись подбородка юноши.

— Илант, — проворковала женщина, словно не веря своим глазам. Рука, дрогнув, погладила щёку.

Сенатор усмехнулся, заметив, как покраснел юноша, помимо своей воли заглянув в излишне откровенный вырез платья, подчеркивающий идеальную форму груди Леди. Медик Оллами откровенно скалился, наблюдая за этой сценой, потом он перевел взгляд на Сенатора и, нахально, весело подмигнул. Алашавар кашлянул, пытаясь замаскировать смешок, Локита оглянулась, в зрачках синих глаз полыхнула злость.

— Почему мне не доложили сразу? — спросила, глядя прицельно в глаза Сенатора.

Сенатор равнодушно пожал плечами.

— У Леди много забот, — ответил уклончиво.

Она поджала губы, прижала тонкие пальчики к щекам.

— Дали Небесные! Он мой внук!

Она обернулась к Иланту вновь, коснулась волос, висков...

— Мальчик мой, — прошептала, убаюкивая сладким, как мёд, звуком голоса, нежностью интонаций, — пойдём. А этого, — она кивнула на медика, — сдайте службам безопасности, там разберутся.

Илант тихонько покачал головой. Локита улыбнулась, взяла его руки в свои, погладила их.

— Идем, — повторила тихо.

Илант поднялся на ноги, сделал шаг, но внезапно побледнел, рухнул на пол. Локита прижала руки к щекам, вскрикнула испуганно, Алашавар сорвался с места, кивнул Юфнарессу, отодвинув Локиту, бросил:

— Что стоишь? Вызывай медиков.

Отметил, как Локита, упав в кресло, пыталась заплакать. «И почему я ей не верю?» — подумалось зло. Медик Оллами тоже не стоял на месте, подскочил к юноше, но тут Леди зашипела, словно дикая кошка.

— Не смей касаться его, ты, скотина! — проговорили изумительно очерченные губки.

Она вскочила на ноги. Элейдж вздохнул. Назревал скандал, а он ненавидел скандалы. Он подошёл к Леди, удержал её за руку.

— Не стоит, — проговорил негромко, — он всё же медик.

Локита посмотрел на него свысока, словно окатила водой из ушата. Красивое надменное лицо выражало лишь презрение. Она вырвала локоть у него из рук, качнула головой, увенчанной короной пепельных, серо-серебристых волос, прищурила глаза. Сенатор невольно подумал, что предпочёл бы, что б так в упор на него было нацелено жерло пушки, зная Леди, понимал, что такой взгляд предвещает слишком мало хорошего.

— Не смейте касаться меня, Сенатор, — прошипела разозлённой кошкой. Он покорно убрал руку.

Классически — красивое, холодное личико Леди так и осталось бесстрастным. Бесстрастным, несмотря на деланное волнение в голосе. Когда-то ее холодная красота кружила голову, как и многим другим, пусть недолго, но он был ей увлечён. Когда-то она казалась такой беззащитной, обаятельной и милой, голосок журчал, как ручей по камням, но слишком много с тех пор было сказано и сделано, что б он мог всё так же, улыбаясь не насмешливо, а с грустинкой смотреть на неё.

— Успокойтесь, Леди, — проговорил он, — не стоит так волноваться. Я думаю, все в порядке, просто юноша переутомился.

В комнату влетела охрана, она оторвала медика Оллами от Иланта, увела прочь. Алашавар вздохнул, эти парни, как всегда, оказались оперативней, но следом влетели и медики. Он посмотрел на Леди, бросил взгляд на Юфнаресса, поджал губы, вышел в сад.

— Бардак! — проговорил наедине с собой.

Илант сидел в саду, на мраморной скамье возле фонтана, выбрасывающего в небо струи воды, подкрашенные медленно меняющим окраску светом. Сначала они были жёлтыми, потом свет загустел, позеленел, теперь отливал синью, на воде играли блики, переливались жемчужными отсветами. Он смотрел на маленькую нимфу, прятавшуюся за завесой водяных струй. За их туманом она казалась улыбающейся и живой. Казалось, она наблюдает за ним, так же молчаливо, как он за ней. Менялся свет, и, как будто, менялось выражение на её лице.

— Вот и свиделись, — проговорил юноша, — а я думал, что более тебя не увижу.

Он замолчал, понимая сколь это глупо — разговаривать с каменной нимфой, которая не в состоянии даже оценить обращение. Выглядеть глупо не хотелось, но с другой стороны, он мог себе позволить выглядеть глупо, сад был пуст, или почти пуст. Парни из спецслужб его не беспокоили, зная, что у него, как совсем у немногих есть право находиться в этом саду. Когда-то в садах Сената уединиться было невозможно, туристы ходили по аллеям с утра и до утра наполняя сад своими голосами. Теперь было тихо и пусто, и можно было выглядеть глупо — наедине с самим собой. Всё равно никто не увидит, не узнает.

Он услышал тихие лёгкие шаги. Шёл мужчина, он уже научился распознавать шаги женщин и мужчин по звукам, и потому не сомневался ничуть. Мужчина остановился, не доходя до скамьи и фонтана.

— Отдыхаешь? — спросил негромко. Это был Элейдж.

— Отдыхаю, — отозвался Илант.

Алашавар постоял, помолчал, присел рядом.

— Не сердишься, что в тот день я учинил допрос?

— Я что, ребёнок?

— Хэлан бы сердился.

— Ну, я не Хэлан. — отозвался юноша тихо.

Алашавар вздохнул.

— Ну и как ты?

— Нормально, — ответил Илант, — только скучно у вас тут, и заняться нечем.

— Погибаешь от тоски? — усмехнулся Сенатор.

— Почти что. Впрочем, с Локитой не соскучишься.

Юноша переплёл пальцы рук, вздохнул, проговорил слащаво и манерно, подражая интонациям Локиты:

— Илант, мальчик мой.... Похоже, она всё ещё принимает меня за ребёнка.

— А что ты хотел? — усмехнулся сенатор снисходительно, — Тебе всего-то двадцать лет.

— Да, смешная цифра. — согласился Илант, — Но ведь это только цифра, не правда ли?

Юноша, вздохнув, взглянул на небо, оно было тёмным, практически беззвёздным, подумал, что слезы так некстати подступили к глазам. Последний раз, последний раз он любовался этим небом, этими восходами и закатами еще до бунта, лет шесть назад, когда отец брал их с собой на Софро. Он показывал им, детям, удивительные сады, аллеи, фонтаны, выстреливающие в небо подсвеченные золотом струи воды, водил по музеям. Особо задержав их, мальчишек около сини камней Аюми. Вспомнив его лицо, Илант невольно вздохнул. И Хэлан тоже был очарован и игрой света и тайной, что окружала наследие Странников, их подарок. Координатор сам был похож на мальчишку — избалованного, взрослого мальчишку, так и не повзрослевшего

— А, знаете, — внезапно, облизнув губы, сохшие от волнения, проговорил юноша, — я вас искал недавно, но вы были заняты. Я хотел спросить, мне говорили, будто вы — последний, кто разговаривал с отцом. Это правда?

— Да.

— А Локита? Она ничего не говорит, или говорит, что не знает. Я пытался ее расспросить, но она лишь отмахивается....

— Локита была на Ирдале, Илант, — заметил сенатор.

— Как он держался? — спросил юноша негромко, — ведь он тогда уже знал.

Элейдж вздохнул, положил ладонь на плечо юноши, помолчал.

— Вы не хотите отвечать? — вновь проговорил Илант.

— Нет... — Элейдж вздохнул вновь, — дело не в том. Держался он тогда неплохо, не паниковал, если ты об этом, хоть и понимал, что ситуация, в которую он попал — безвыходная. Но изменился сильно, я его не сразу признал. Он посерьёзнел, Илант, и не перекладывал ответственность ни на чьи плечи. Говорил, что виноват в случившемся один. Хотя, конечно же, не бывает, что виноват кто-то один. В общем-то, всё это — стечение обстоятельств. Я, если разобраться, тоже виноват. И Локита, твоя бабка, и Стратеги.

— А Локита распустила Стратегов.

Сенатор вздохнул, покачал головой, рассматривая юношу, отмечая внимание и волнение, серьезность взгляда и разочарование.

— Не распустила, Илант, — ответил сенатор, подумав, — разогнала. Чувствуешь разницу?

Илант кивнул головой.

— Разумеется, чувствую. Но лучше б она этого не делала. Для нас, рэан, лучше.

— Понимаю, возможно, сейчас бы всё было б уже иначе. Но она не позволила Стратегической Разведке даже послать разведдесант. В Сенате об ту пору интересные реверансы делались. Ну, да это не так и важно. Если б Хэлан сумел-таки добраться до Софро, всё тоже было б иначе. Он законный координатор, он мог бы попросить помощи у Лиги. Но она этого не сделала. Она, Илант, боялась, что её не правильно поймут. — Элейдж вздохнул и невесело усмехнулся. В глазах читалась неприкрытая ирония, и что-то такое, что выдавало его истинное отношение к Локите. И это нечто никак нельзя было назвать ни любовью, ни добрым отношением. Скорее это походило на скрытую ненависть или открытую неприязнь, — Ты прости, но вот чего я в толк никак не возьму, так это того только, что она не боялась, что её действия неправильно истолкуют, когда назначала своего сынка на пост координатора Рэны. Он тогда был еще совсем молод. А навести порядок, когда свергнут законный правитель и на планете творится бардак, боится, что это будет воспринято как кровная месть. Это ты понимаешь?

Илант невесело усмехнулся.

— Этого — нет. Я много не понимаю на Софро, раньше, кажется, всё было иначе ...

— Тогда, и впрямь, многое было иначе. Тебе не кажется. Софро изменилась. Весь наш мир стремительно меняется, Илант. На дальних мирах это не так заметно, как на Софро, но меняется не только Софро, меняется всё.

Сенатор вздохнул, замолчал, поднялся со скамьи. Илант поднялся следом.

— Я Вас провожу. — предложил он.

По аллее шли молча и медленно, Илант разглядывал камень под ногами, всплески радужных струй бивших из фонтанов. От непривычной пустоты, от тишины было жутковато и хотелось обернуться и посмотреть, не крадется ли кто-нибудь следом.

— Раньше всё было иначе, — проговорил юноша, неожиданно прервав затянувшееся молчание, — и та Софро мне больше нравилась.

Сенатор медленно повернул голову и посмотрел на него с интересом, которого не счел нужным скрывать.

— Продолжай, — проговорил он.

— Порой, на Рэне, я мечтал, что вернусь сюда победителем. Что мне хватит сил перевернуть ход событий на Рэне, отомстить за отца, и я вернусь сюда. Наверно, всё это — только глупость. Глупые, наивные детские мечты. Наверно, Да-Деган прав, что постоянно напоминает мне, что я глупый мальчишка.

— Твой воспитатель жив?

— Жив, как ни парадоксально. Да и я жив, благодаря ему. У него хватило ума увести нас из города в самом начале восстания. Говорят, в первые три дня было страшно, а потом уже не так. Когда я вернулся, Амалгира перестала быть полем боя. Мне удалось раствориться в ней, смешаться с народом, и хватило ума не говорить, кто я таков есть. Ну, какое дело до меня людям? У всех полно своих забот, а на моем лбу не написано крупными буквами, что я сын координатора. Таких, как я, мальчишек, потерявших всех своих, был полон город.

Илант внезапно смутился, заметив на себе пристальный взгляд Сенатора, пожал на ходу плечами, поддел ногой мелкий камушек, откинул в сторону.

— Почему Вы так на меня смотрите? — спросил он

— Уверен, что Леди ты об этом не говорил.

— Она не поймёт, Алашавар, ей без толку говорить. Единственное, на что она способна, так это без конца повторять своё сладкое «мальчик мой».

Алашавар усмехнулся, остановился, показал на скамью.

— Присядь, — предложил он, — если я задержусь на лишних пять минут, дела не убегут, а поговорить нам стоит.

Илант, не спеша, подчинился.

— Чем ты занимался после бунта? — спросил Сенатор, оставаясь стоять.

Илант слегка улыбнулся.

— Дела были, — ответил негромко. Мыл посуду в кабаке, драил полы за харчи и ночлег. Ничего интересного.

— А потом?

— Потом ... — протянул Илант, — потом служил в доме Да-Дегана.

— Юлишь, — заметил Сенатор, — не думаю, что удар ножом ты получил за плохую службу.

Илант улыбнулся.

— На Рэне полно мерзавцев, — ответил он, — я отправил к праотцам одного.

— Почему ты об этом не сказал сразу?

— На Софро подобное поведение не приветствуется, Алашавар, не так ли? Внук Леди и — убийца?

— Прекрати... — отмахнулся Сенатор, слегка поморщившись. Глаза смотрели пристально, а на лице отражалось сочувствие, — при мне не нужно делать реверансы. Можешь считать, что я понимаю. В отличие от Леди. И догадываюсь, что мерзавец был не один.

— Я тоже. Но меня задели. Ну что вы хотите? — проговорил Илант, чувствуя, что не может больше молчать, — Эти новые рэанские господа уже научились убивать, а со мной были такие же мальчишки, как я сам, одержимые идеей мести. Жаль, вывернулся Корхида, убей я его, всем было бы лучше.

— Почему?

— Это отъявленный негодяй, Алашавар. Вы о таких здесь, на Софро, не слышали.

— Кто он такой?

— Один из главарей. Господин Энкеле Корхида. Вы, правда, о нём никогда не слышали?

— Кем он был до бунта?

— Никем.

— Значит, не слышал.

Илант вздохнул, сцепил пальцы рук в замок.

— Я так понимаю, Рэну тебе помог покинуть твой воспитатель? — задал вопрос Алашавар.

Илант кивнул, поджал губы.

— Еще он предостерегал ехать на Софро, — ответил, не зная сам почему, — теперь я вижу, он был прав, и здесь мне делать нечего. Только и забот, что бродить по садам, я пошёл бы к Стратегам, но это ведомство разогнали. Я не хотел покидать Рэну, но так получилось, что оставаться там я не мог. Единственное, чего я желаю, так это вернуться. Там я нужен. Здесь — не особо. Знаю, вы сейчас скажете, что Рэна — Закрытый Сектор, и тому подобное...

Алашавар улыбнулся.

— Не скажу.

— Почему?

— Без толку. У вас с Хэланом одна порода — убеждать вас в чем-то — напрасный труд. Если ты вбил в свою голову, что должен вернуться — ты вернёшься, что б я не говорил. Так?

Илант вздохнул, пожал плечами.

— Я здесь лишний, — проговорил устало.

— Кто тебе это сказал?

— Я чувствую. Вы думаете, я нужен Локите? Мне кажется, что я ей только обуза.

— Не забивай себе голову ерундой. — посоветовал Сенатор, — Если тебе нечем заняться, могу предложить навести порядок в моей библиотеке, ради разнообразия. Предложение не прельщает? А то у меня до этого руки не доходят, у Юфнаресса тоже.

Илант негромко рассмеялся, переплёл пальцы в замок.

— Всё-то у вас просто, — проговорил он, отсмеявшись. — И вы не меняетесь

— Ну если ещё и я изменюсь, — отозвался Сенатор, с усмешкой — то, пожалуй, ты не найдёшь на Софро ничего знакомого. Хотя, порой, и мне хочется сбежать отсюда.

Илант поёжился от налетевшего порыва ветра, всколыхнувшего листву, посмотрел на небо, яркая звездочка уходила от горизонта, поднималась выше и выше, меняла траекторию. Корабль был маленьким и быстрым.

— Почтовик? — спросил, заметив, что Сенатор тоже наблюдает за стартом.

— Скорее кто-то из контрабандистов, — вздохнул сенатор, — ты будешь смеяться, но их корабли на Софро — не редкость.

— Быть не может!

— Может, Илант, я же говорю, что Софро изменилась...

— А спецслужбы?

Сенатор качнул головой, взъерошил волосы.

— Знаешь, — промолвил тихо, — хотя это, разумеется, ни для кого не секрет, всё ж не болтай об этом везде — парни из спецслужб, впрочем, как и диспетчера тоже, берут взятки.

Илант легонечко присвистнул.

— Бабка знает?

— Должна понимать, — отозвался Сенатор, — Но, мне кажется, её заботит, как и прежде, только одно — как свести с ума побольше мужиков в округе. Ты извини, но подобных... дам, Софро давно не видела.

Сенатор поднялся со скамьи, вздохнул, обернулся.

— Да, — проговорил, словно внезапно что-то вспомнив, — ты заходи как-нибудь вечером, у меня где-то лежит запись последнего разговора с Хэланом. Приберёг для Локиты, так, на всякий случай, думал она спросит, все же мать, но она не спрашивала, так я почти и забыл. Но если тебе она нужна — заходи.

Илант кивнул коротко, облизнул пересохшие губы.

— Я зайду, Элейдж, обязательно зайду... — проговорил тихо.

Сенатор как-то странно усмехнулся, качнул головой. Потом недоуменно пожал плечами, что-то буркнул негромко себе под нос и пошёл прочь, несколько раз по дороге оглянувшись. Илант посмотрел ему вслед, улыбнулся, и вдруг, внезапно понял, каким именем назвал Сенатора.

«Элейдж», — подумал он, смутившись, и чувствуя, что краснеет. Несмотря на то, что за глаза этим прозвищем Сенатора величали чаще, нежели именем, в глаза называть не решались.

— Элейдж, — проговорил он вслух, словно покатав имя на языке, прислушался к звучанию слова, слегка улыбнулся.

Прозвище Сенатору удивительно шло, оно прилипло к нему давно и всерьёз, сколько Илант ни помнил себя, а Сенатора, за глаза, все называли именно так, лишь в глаза упоминая настоящее имя. Когда-то Хэлан смеялся над этим прозвищем, но, тем не менее, так же как все, употреблял его. Смеялась и Локита.

— Как ты его назвал? — спросила не далее, чем вчера, вертясь перед зеркалом, поправляя изумительный жемчуг с Сиоль-Со, в три нити обёрнутый вокруг тонкой высокой шеи, несмотря на возраст, лишённой даже малейших морщинок.

Жемчуг был крупный, слегка сероватый, слегка отливающий голубизной, сияющий перламутром. Из этого жемчуга были и подвески серег, вдетых в уши Локиты. Сколько Илант её помнил, Локита носила именно такие, словно поседевшие, жемчуга Сиоль-Со, оправленные платиной или просто нанизанные в нити. Иногда к жемчугу добавлялись редчайшие цветные бриллианты, синие как сапфир, или чёрные, как беззвёздное ночное небо Софро, но только бриллианты. Иных камней и украшений она не признавала. Это был стиль или шик, знал лишь то, что для Локиты эти цвета и камни были ещё одним способом выделиться и отличиться.

А ещё поражали её духи, запах, тяжёлый, чувственный, что обволакивал её невидимым облаком, укрывал ореолом, одетая этим запахом, словно укутанная в него, она казалась во сто крат прекрасней и милее, нежели любая другая женщина, пусть даже много моложе Леди. И странно было осознавать, что он — её внук, не знает возраста своей бабки. Локита скрывала его, держала в тайне, на все вопросы, которые он задавал ещё тогда, ребёнком, улыбалась загадочно, выглядела же, словно юная девушка.

Илант усмехнулся, подумав, что не будь она его бабкой, он бы, наверное, как и все вокруг, увлёкся ей. Её очарование не действовало разве что на Элейджа, он, да ещё его секретарь, Юфнаресс Антайи, умудрялись держать между собой и Леди приличную дистанцию, не позволяя себе увлечься. Впрочем, обоих Локита откровенно недолюбливала, словно платя взаимностью на их нелюбовь.

— Ох, уж этот Элейдж, — говорила она сладко, рассматривая своё отражение. — Старомоден и древен, как тот, чьё прозвище ему дали. Он отстал от времени, он совершенно не считается с реалиями нынешнего дня. Он неплохой специалист, но, ...но он всё чаще откровенно мешает. Гнать таких из Сената, в шею. Но не могу, народ его любит, но пусть только чего-нибудь наворотит, выгоню без жалости. На Софро нужны люди молодые и смелые, как ты. Не правда ли?

Он смутился, а Локита улыбнулась ласково. Её глаза сияли бриллиантовым блеском, как сияли редко когда. Но отчего-то он чувствовал в чистом, приятном голосе фальшь, сладкую неискренность, непонимание и совершенное безразличие.

— Мальчик мой, — продолжала она сладко, не обращая внимания на его смущение, на то, что у него полыхали от стыда, что выслушивает такое, молча, щеки, — не надо стесняться комплиментов. Тем более что ты их заслужил. Тебя ждёт великое будущее. А Элейдж — старый трухлявый пень, и место ему, где угодно, только не в Сенате. Надо быть ослом, что б проглядеть бунт на Рэне, а ведь это — его Сектор. Его слегка оправдывает только то, что и Стратеги пропустили бунт. Надо было тогда его выгнать, но, ...но не к чему было, формально, придраться.

Илант вспомнил недоумение, проступившее на её лице, сдержанное, слабое, выглядевшее как тень удивления на любом ином лице, но для неё это была весьма заметно проступившее на лице чувство, когда она поняла, что он отнюдь не разделяет ее взглядов. Он потер ладонь о ладонь, словно от озноба. Он слишком уважал Элейджа, что б разделять подобное мнение.

Идти к ней, в её покои не хотелось, не хотелось слышать её карамельно-сладкого: «мальчик мой», улыбаться, разговаривая с очередным из её кавалеров — молодым, здоровым, сильным, самоуверенным красавцем, что, будучи ненамного старше Иланта, и не имея стольких событий за плечами, сколько их было у него, смотрел на него, как на ребёнка. Свысока и чуть с насмешкой, как и сама Локита. Усмехаясь неизвестно чему, что можно было принять за скрытую издевку.

Илант замечал, как, побыв рядом с ней, мужчины становятся похожими на неё. Как меняется всё — интонации, высказывания, выражение лица и жесты, мимика и мысли, как на лицах проступает лёгкая вуаль высокомерия, незаметного сразу поверхностному взгляду, но если присматриваться, то очевидного.

Вздохнув, юноша поднялся на ноги, посмотрел на здание Сената, подумав, зашагал прочь. Захотелось провести ночь где-то ещё, но не в этих опустевших, словно вымерших садах. На выходе он кивнул парням из спецслужб, и усмехнулся — лицо одного показалось знакомым, не успело забыться, кажется, тому вчера улыбалась бабка. Молодой человек улыбнулся в ответ.

— Я в город, — сообщил Илант, — прогуляюсь. Пусть не ищут.

Караульный усмехнулся, подмигнул понимающе. «И ничего ты не понимаешь, — подумал Илант, — надоело здесь и не нужны мне никакие связи на одну ночь. Хочется чего-то иного — покоя, свободы...»

Он зашагал быстро, не оборачиваясь. Сады Сената плавно перетекли в городские сады, если б не эта охрана по периметру, не было б заметно границы. Аллея уводила вниз, к заливу, на берегах которого, на холмах, расположился город. Навстречу стал попадаться люди, шли парами, группами, ошеломлённые городом и ночью, поражённые великолепием Софро, её необычностью, не замечавшие того, что разглядел он сам, то, что Софро, совсем не та Софро, которой была когда-то, каких-то пять лет тому назад.

Спускаясь к морю, он решил пройти мимо здания лётной Академии, когда-то его влекло туда, и, как любой мальчишка, он бредил звездами и полётами, мечтая о форме пилота Даль-разведки.

Проходя мимо серого здания рвущегося ввысь, Илант усмехнулся, вспомнив, что Аторису Ордо, некогда учившемуся в стенах этого здания, не было равных среди пилотов. И это тоже не было секретом ни для кого, как и семь его звезд — высших наград для пилота.

Стало смешно, почти до слёз, ведь, до бунта, Ордо если и не ходил в героях, то только благодаря потере корабля и странной истории, отголоски которой до сих пор ходили по Лиге. После бунта об Ордо, само собой, разумеется, старались не вспоминать. «Интересно, — подумал юноша вдруг, почему же Ордо все же поднял бунт? Что тому причиной?»

Парикмахер быстро и споро начёсывал локоны, укладывал их в причудливую причёску, но иногда неловко задевал какую-то прядь, заставляя господина нервно поджимать губы. Да-Деган сидел перед зеркалом, наблюдая за происходящим за его спиной, и мысленно поругивался. Шёл второй час, как он занял это место, а конца происходящему заметно не было. К тому же парочка слуг усердно трудилась, пытаясь привести его руки в законченно — совершенный вид.

Управляющий стоял чуть поодаль, не понимая, зачем его позвали, руками, уверенно обхватив рукоятку хлыста. Он не поигрывал ей, как Илант, держал жёстко и умело.

«Не нравишься ты мне, — мысленно отметил Да-Деган, — только два дня прошло, а в доме совсем иная атмосфера, хоть беги из него, и я знаю, чьих это рук дело». Он высвободил левую руку, поманил управляющего к себе небрежным и одновременно ленивым жестом.

— Ты по что ударил вчера мальчишку на кухне? — спросил неодобрительно.

— Нерадив, — коротко ответил управляющий, — больше спит и ест, нежели работает.

Да-Деган вопросительно вздёрнул бровь.

— Неужто, — проговорил, насмехаясь, — если б он только спал и ел, был бы не таким тощим. Придумай иное объяснение.

— Я уже сказал, что он нерадив.

Да-Деган вздохнул.

— Друг мой, — проговорил донельзя ласково, так что в голосе почувствовалась приторная сладость, — я не люблю, когда в моём доме размахивают плетью. Когда не находится слов, что б убедить рабочих в том, что работа — насущная потребность и необходимость, тогда и хватаются за плеть, но это так же говорит и о некомпетентности управляющего. Еще раз случится подобный инцидент, и можешь считать себя уволенным без выходного пособия. Считай данный разговор первым и последним предупреждением. На твоё место найдётся не один десяток желающих, я ведь плачу так, что жизнь кажется райской, даже если принимать во внимание все мои прихоти. Ты согласен?

Управляющий нехотя кивнул.

— Это так, — согласился с утверждением хозяина, — платите вы по-царски.

— Я никогда не видел, что б Илант размахивал плетью, — проговорил Да-Деган с грустью, — у него всегда находились аргументы, заставляющие пошевеливаться лентяев.

— Говорят, ваш Илант был замешан в связях с повстанцами. — заметил управляющий с изрядной долей злой иронии.

Да-Деган машинально пожал плечами и тут же невольно зашипел как ошпаренная кошка.

— Поосторожнее нельзя? — спросил у парикмахера, — или ты забыл, что имеешь дело с живым человеком?

Управляющий усмехнулся.

— Может быть лучше напомнить ему об этом плетью?

Да-Деган сделал круглые глаза, воззрился на управляющего так, словно видел его впервые.

— Может, не делая лишних движений, и вовсе найти нового? — задал неожиданный вопрос, — так как после порки этот на меня обозлится, и решусь ли я доверить ему свою голову, которая у меня одна, остаётся неясным. Боюсь, что после порки, от которой пострадает его спина, на моей голове не останется и волоса.

Цирюльник улыбнулся Да-Дегану едва заметно, поблагодарил взглядом. Да-Деган тихонько улыбнулся в ответ.

— Ну, тогда можно с него и вовсе снять шкуру.

— Дали Небесные! — тихо изумился Да-Деган, — да на что мне нужна снятая шкура этого плута, коли, пострадает моя?! А ко всему прочему должен заметить, что на Рэне парикмахера такого класса придётся ещё поискать, нежели как сменить дурака — управляющего дешевле и проще. И пусть Илант даже и якшался с мерзавцами — повстанцами, как управляющий он меня весьма устраивал. И, если быть предельно честным, то я жалею, что он ушёл, в его бытность управляющим рабочие шевелились втрое быстрее.

Управляющий поджал губы.

— Слишком много церемоний, — заметил он, — смотрите, вы их разбалуете, так и вовсе работать не станут. Заигрывания с рабами ни к чему хорошему не ведут.

На сей раз глаза округлять не пришлось, они округлились сами, и, глядя на свою вытянутую физиономию, Да-Деган отметил каким-то глубинным пластом сознания, что сыграть лучше б не получилось. Удивление было искренним и полным. Он жестом отодвинул цирюльника и слуг, встал и очень медленно развернулся. Никакая сила на свете не могла в эту минуту скрыть или замаскировать силу и опасность исходящие от него.

— Как ты их назвал? — спросил Да-Деган, кивком головы указывая на прислугу. Сладость мёда из голоса улетучилась, его заменил какой-то пахнувший перекаленным металлом отзвук, принёсший ничем не объяснимый, но, вполне осязаемый, страх. Управляющий дрогнул, побелел, бисерины пота выступали у него на лбу, а горло перехватило судорогой так, что ответить он был и рад, но только сделать это оказался не в силах. — Как ты их назвал? — переспросил вельможа по-прежнему тихо, — рабами? Друг мой, иди и скажи Аторису Ордо, что на Рэне появились рабы, и, будь уверен, он прикажет тебя повесить на первой попавшейся ветке, которая окажется достаточно прочной для этого. На Рэне нет рабов. Есть несостоятельные должники, которым приходится отрабатывать свой долг. И только. А, если ты думаешь, что Да-Деган Раттера хочет вступить в конфликт с законом и его представителями, то лучше уйди из этого дома сам, иначе я прикажу тебя выкинуть. А, если хочешь остаться, выкини хлыст, и что б я больше этого предмета в твоих руках не видел. Это — приказ.

Управляющий кивнул, отёр пот со лба, ладони тоже были влажными.

— Ну и хорошо, — проговорил вельможа, допуская в голос мягкость пушистого меха, — будем считать, что договорились. И, можешь быть свободен...

Он вновь опустился в кресло, кивнул парикмахеру, дождавшись ухода управляющего, промолвил:

— А ты,... шевелись побыстрее, пожалуйста.

Он поджал губы и вновь посмотрел в зеркало, вздохнул устало и разочарованно, отражавшееся в зеркале лицо ему не нравилось, временами казалось чужим и чуждым. Слишком молодым, даже волосы казались белыми по природе своей, а не седыми, как было на деле. Он прекрасно понимал, что его истинный возраст известен всем на Рэне, и это лицо, делало его если не смешным, то странным. А морщин не прибавлялось, кожа оставалась свежей, как кожа двадцатилетнего юнца, оставались чёткими, твёрдыми черты, и только взгляд иногда выдавал истинный возраст. Временами вид этого лица доводил его до бешенства, до приступов хандры и меланхолии, напоминал слишком многое, то, что хотелось забыть навсегда, вычеркнуть, выкинуть из своей жизни и никогда не возвращаться к памяти о нём.

Отчего-то, некстати вспомнился визит Таганаги. Воин пришёл вчера под вечер, незаметно прокрался по дому так, что никто из многочисленных слуг не заметил его присутствия, возник, словно сгустился из темноты у него за спиной. Если б какое-то неведомое чутьё не сказало о присутствии воина в доме, чуть ранее этого действия, он бы обернулся и ударил, и как всегда, наверняка бы попал.

— Таганага, — проговорил он, не отрываясь от созерцания дождя за окном, — никогда более так не делай. Не выношу, когда кто-то неожиданно появляется за спиной. Напрягает. Лучше возникай перед глазами, а ещё лучше — дождись приглашения, как в первую встречу, там, под фонарём.

Телохранитель оскалился, и хоть Да-Деган стоял к нему спиной, этот оскал он тоже почувствовал.

— Прикажете рисоваться перед всеми желающими? — ответил грубо, — мне помнится, вы желали, что б о моих визитах к вам никто не знал.

— Не ерепенься, — всё так же тихо промолвил Да-Деган, — прости, и рассказывай. Что у вас там?

Таганага слегка пошевелился, положил что-то на стол, Да-Деган слышал, как зашуршала ткань, обернулся, посмотрел на предмет, лежавший на столе. Взяв в руки, долго рассматривал причудливый контейнер, заполненный черной, синеватой на просвет жидкостью.

— Что это?

— Яд, — заметил воин спокойно, — излюбленный яд Энкеле Корхида. Он добавлял его в воду Ордо уже давно, и понемногу. Хотел, что б всё выглядело естественно. Ещё бы месяца три, и — прощайте, Аторис. С год он точно угощал Ордо этим зельем. Ордо уже почти не контролирует себя, вы, наверное, заметили.

— Заметил, — откликнулся Да-Деган, — только списал на другие причины. Старею.

Таганага усмехнулся шире.

— Такие как вы не стареют, — заметил негромко. — Могу сказать лишь одно, вы умрёте неожиданно, даже не успев понять, что это — финал. Но вы не из тех людей, что умирают в своей постели, так какая вам разница?

— Нет желания умирать молодым. Но вернёмся к Ордо. Зачем Корхида пытался его отравить?

— У Аториса и Энкеле несколько разные понятия о том, куда должно двигаться Рэне. Корхида — не дурак, свои планы скрывать умеет, тогда, как Ордо даже не считает нужным этого делать. За то и платит.

— Значит, разногласия велики, — заметил вельможа, помолчал, посмотрел на воина пристально, — скажи, Таганага, а кому служит Корхида?

— Пока не ясно, генерал осторожен, но будьте уверены, если он кому-то служит, то я дам вам знать, как только узнаю это.

Да-Деган склонил белую голову, вновь отошёл к окну, постоял молча.

— Таганага, — проговорил, чувствуя, что воин собирается уходить, — запомни, пожалуйста, только одно — жизнь Аториса Ордо мне дороже собственной.

Таганага кивнул, помолчал, в какой-то момент мужчина понял, что в комнате остался один, а невысокая жилистая фигура телохранителя уже мелькнула среди редких прохожих, там, за окном, на улице.

Поджав губы, Да-Деган невольно вспомнил слова Таганаги: «Такие не умирают в своей постели». Когда— то он и не подумал бы сомневаться в этих словах. Это было давно, в другой жизни, в другом мире, это было тогда, когда в прядях его волос, ныне белых как снег, играли отблески лесного пожара, придававшие чертам его лица выражение свойственное лисам — хитрое, умное, внимательное и цепкое.

Стратеги специалистов по Контактам долго без дела не держали, выкидывали без жалости и сожалений в миры со статусом Закрытого Сектора, что б не теряли квалификацию, и, собственно, занимались делом, а не страдали от безделья. А, что бы выжить в Закрытых Секторах, приходилось становиться и специалистом по выживанию. И, если говорить предельно откровенно, форт Файми, не был раем, но это было далеко не самое страшное, что ему, за свою бурную жизнь когда-либо приходилось испытывать.

Судьба побросала его по разным мирам, где только не приходилось бывать благодаря её причудливым капризам. И везде нужно было вживаться в окружающий мир, забывать, что он пришелец из мира иного, и тихо, осторожно, дозируя влияние, подбирать и задавать нужные вопросы, те, на которые, нужно было найти правильный ответ. Но, даже, задавать некоторые из вопросов было небезопасным.

Сейчас, на Рэне, он чувствовал себя как тогда, на задании, в очередном из Закрытых Секторов, но была и разница. Недавнее прошлое Рэны вставало перед глазами, прошлое, так тесно переплетённое с ниточкой его жизни и судьбы, и, может быть, именно оттого никак не удавалось заглушить лишние эмоции, подавить их и жить только тем, о чём говорил разум.

Посмотрев на своего зеркального двойника, Да-Деган насмешливо сложил губы; беловолосый господин со светлыми кожей и глазами отнюдь не казался человеком, за плечами которого стояли годы раздумий, годы науки и действий. Его губы недовольно поджались, как всегда, когда ему приходилось сталкиваться с чем-то неприятным. «Ничего, — подумал он, — Господа Властители Эрмэ невольно оказали мне огромную услугу. Никто и никогда, глядя на это юное безмятежное лицо, не догадается о том, что когда-то, так давно, что все её события кажутся призрачным туманом, у меня было иное лицо и иное имя». Прикрыв ресницами глаза, Да-Деган заставил возникнуть на лице полутень улыбки, подмигнул своему двойнику. Как бы то ни было, но и с Эрмэ ему удалось ускользнуть, благодаря милости судьбы. И Шеби.

Он вспомнил облако вьющихся волос, звонкие колокольчики серег, поющие мелодично и грустно, быстрые жесты рук, стремительность и гибкость. Она была сродни пламени; то смеялась его шуткам, то обрывала их, танцевала как богиня, заставляя позабыть всё на свете, и прятала глаза за густыми ресницами, улыбалась загадочно и, дразня, ускользала, как туман из рук.

Если б не Шеби, он бы так и остался на Эрмэ, не имея сил вернуться назад. Бесконечное множество дней, сложенных в годы, он не позволял себе вспоминать о ней, о голосе обволакивающем своей мягкостью, о звоне колокольцев в браслетах и серьгах. Сладостном, лёгком звоне, раздававшемся при каждом движении, и окружавшем её особым ореолом звука.

Наверное, бессознательно он боялся и её, как и всех эрмийцев, как всю эту проклятую расу, чувствовал в её легких жестах, и интонациях мягкого глубокого голоса, не поддающуюся осознанию власть над собой. Ей удавалось то, что не удавалось Властителям. И он доверял ей так, как никому и никогда не доверял, где-то в глубине души чувствуя её непохожесть и чуждость эрмийцам.

Она была невысока как большинство из них, как подавляющее большинство темноволоса, кожа, где её не скрывала одежда, казалась золотой и тёмной одновременно. А когда ему в первый раз удалось поймать её взгляд, то он подивился его неправдоподобной нереальной синеве, сходной своим цветом лишь с бесподобными оттенками камней Аюми. Она кружила головы, словно рождённая для власти, а была лишь танцовщицей, пусть самой искусной, пусть самой красивой, пусть безупречной, но только лишь, всего лишь, танцовщицей при особе Императора — Властителя Эрмэ.

Не вспоминать о ней не удавалось. Память упорно возвращала образ — отголоски и оттенки всего, что не удавалось забыть. Таганага, придя в этот дом, принёс с собой её имя, и изгнать его из стен дома не удалось, оно впиталось в воздух, сплелось с ароматами и проникло в камень.

Оно приносило память об облаке вьющихся тёмных волос, о движениях рождающих звуки, о голосе мягком и завораживающем своими интонациями, отчего-то вспоминались чёрные буйные локоны, спадавшие с затылка до талии, тонкой как у ребёнка, цвет её кожи и тонкий аромат духов, в котором мешалась медовая сладость с горечью полыни.

«Надо спросить Таганагу», — прошила мысль. Да-Деган знал, что не спросит, и, тем не менее, желание это никуда не исчезало, знал и то, что бороться с ним бесперспективно и бесполезно, можно только отодвигать во времени этот миг, забывая в нужный момент вспомнить о вопросе. Как всегда надеялся, что что-то: событие, состояние, мысль или просто несмелость не позволят проявить интерес, задать вежливый вопрос, не снимая с лица идеально подогнанной, почти, что сросшейся с ним, маски вежливого безразличия и бесстрастности. Боялся, что безразличие как сухая шелуха слетит, стоит лишь произнести её имя вслух, и что память вытолкнет на поверхность нечто иное — неистовую нежность, а вовсе не безразличие, которым он лишь прикрывался, обманывая память.

Он вспомнил тихий звон колокольчиков, которым она окружала себя, её стремительное движение — то ли скольжение, то ли полёт. Она приложила палец к губам, призывая молчать, приподнялась на кончики пальцев, что б стать немного повыше. « Сегодня, — прошептали её губы, — я уговорила стражу, они пропустят тебя, лишь бы только об этом не узнали Властители. В порту тебя будет ждать корабль Гильдии Оллами. Корабли Оллами редко приходят сюда, он единственный, поэтому — не спутать. Сошлёшься на меня, назовёшь моё имя, тебе поверят. И все. Этой ночью ты попрощаешься с Эрмэ». Он хотел что-то возразить, сказать, что благодарен ей за всё, но только всего этого — мало. Но она угадала, закрыла его губы своей ладонью. «Не возражай, — проговорила так же беззвучно, — я сделаю всё, всё, что б ты только никогда не вернулся сюда. Слышишь, никогда...» Она отвернулась от него порывисто и резко, качнула головой, выскользнула так же, как и пришла — неожиданно, не закончив разговора, упорхнула вспугнутой птицей, даже не подарив на память короткого: «прощай». То ли это не пришло это ей на ум, то ли... то ли она просто не пожелала прощаться....

Да-Деган легонько вздохнул, чувствуя, что проворные руки парикмахера оставили его волосы в покое, увидел легкий поклон и понял, что обычная утренняя пытка закончена. Теперь он мог быть свободен, от необходимости сидеть неподвижно, как статуя, не смея шевельнуть головой и шеей.

— Господин, — тихо проговорил цирюльник, наклоняя голову, — понимаю, что мой совет может быть неуместен, но ... говорю как профессионал, удивляясь. Форма этой причёски не идёт к Вашему лицу. Конечно, не моё дело давать Вам советы, я всегда лишь учитываю Ваши пожелания, и, тем не менее, должен заметить, что у Вас прекрасные черты и пропорции, а Вы своим выбором делаете их менее заметными, и Ваша внешность отнюдь не выигрывает от Вашего вкуса. Простите, но вы выглядите... глупо. И смешно.

Да-Деган слегка улыбнулся, равнодушно пожал плечами, посмотрел на мастера спокойно и безразлично.

— Друг мой, — проговорил тихо, — я не желаю что-либо менять. И знаешь почему? На этой милой планете и так слишком много писаных красавцев. Могу я пожелать хоть немного быть отличным от них?

Он устало взглянул на часы, подумав, что времени почти не остаётся, Фориэ Арима назначила ему свидание в садах Джиеру на самый ранний час дозволенный этикетом, пользуясь маленькими женскими привилегиями и зная, что он не позволит себе опоздать. А он бы не вздыхал и не смотрел на часы, как на злейшего своего врага, если б за всю истекшую неделю удалось хоть раз по-человечески выспаться. Отчего-то события накатывались волна за волной, грозя оторвать и понести, играя им, как щепкой, в бурном потоке. Накатывались воспоминания и мысли, они тоже не давали уснуть.

Вот и сегодня он лёг под самый рассвет, не успел закрыть глаза, как наступило утро с его обычными маленькими событиями. Он хотел отмахнуться от рассвета, но вспомнил о назначенном рандеву, и ничего не оставалось делать, как подниматься, пить бодрящий обжигающий напиток и уговаривать себя, что отоспаться успеет.

Взглянув за оконное стекло, понял, что уговаривать себя придётся и в том, что промозглый, навалившийся свинцовой тяжестью на город дождь приятен так же, как приятен свежий ветер дующий с вершин Форэтмэ.

« Завтра же, — решил он, — уеду. К солнцу и спеющим лозам. Скоро сбор винограда. Очень скоро, и в это время я должен быть там». Он без удовольствия позавтракал, чувствуя, что без заноз — высказываний Иланта еда кажется пресной и совершенно безвкусной. А, возможно, и не кажется. Как только мальчишка — управляющий покинул дом, так все в нем стало иным.

Он прошёл к себе в комнату, по привычке образовавшейся в эти несколько суток, взял нож и отметил странный беспорядок, которого не было утром. Ощущение, что некто что-то искал в его вещах, возникло сразу, и хоть он попытался откинуть столь нелепую мысль ощущение не прошло и даже не приглушилось. « Забавно, — скользнула мыслишка, кольнула искоркой, — в доме появились любопытные. Знать бы кто».

Да-Деган вышел из дома, не спеша пересёк двор, свернул на давно нехоженую тропинку, ведущую к морю, к скалам, отвесно встающим из воды. Иногда он любил прогуляться вдоль берега, посмотреть на пенные буруны, где вода накатывала на подводные скалы, постоять, помолчать, подумать.

Тропинка вилась побережьем, открывая вид на туманные, залитые дождём дали, острова Архипелага тонули в плотном киселе белой завесы. В любое другое время вид на Архипелаг открывался чудесный, мало чем, уступавший виду с верхней смотровой площадки дворца. Тропинка ветвилась, тонкие, чуть заметные стёжечки вливались в её русло повсюду, сбегали с шумных и тихих улочек, скатывались с высот садов Джиеру и Аррат. Протоптанные сотнями ног, не стирались совсем, не исчезали в никуда, оставались на старом месте.

Некогда, из праздного любопытства, он обошел их все. Теперь, даже с закрытыми глазами, ему не удалось бы потеряться в их водовороте. И всегда, желая уйти незамеченным, он сначала шёл к взморью, на котором любой преследователь, разве кроме что Таганаги, выдал бы себя с головой.

Да-Деган неспешно осмотрелся, прочесал взглядом окрестности и стал подниматься по крутой тропке ведущей на высоту, к садам Джиеру. В знойные дни, спасающие от неимоверной жары, они, как и всё в городе пропитались влагой. Дождь смыл пыль с раскидистых крон, промыл каждый лист, отчего казалось, будто некто невидимый перекрасил листву в более яркий насыщенный цвет.

Фориэ ждала у бездействующего фонтана, из чаши которого насмешливо улыбалась бесстыжая каменная русалка, одетая лишь ожерельем таких же, как она сама, каменных лилий. Вода выплёскивалась из чаши, собиралась в ручей, утекала по ложу арыка в море.

Фориэ нервничала, поглядывала на часы и не сводила взгляда с веера аллей, подходящих к фонтану отовсюду, и лишь с побережья она его не ждала. Отчего-то мужчина не смог подавить мальчишества, подкрался незамечено, прикрыл ладонями её глаза. Женщина вздрогнула, вывернулась, хоть он её и не держал, рука её, уже готовая нанести удар замерла, когда она его узнала.

— Наконец-то, — проговорила она, — вы, а я уже успела испугаться, думала, что это кто-то из людей Корхиды.

Да-Деган, улыбнувшись, присел рядом на скамью.

— Вы хотели меня видеть, надеюсь, это действительно важно.

— Это важно, — быстро проговорила Фориэ, — думаю, вы знаете, что недавно был ранен наш любимый генерал.

— Энкеле?

— Он. К сожалению, не смертельно. И, он узнал в одном из нападавших вашего управляющего, Иланта. Кстати, предупредите его. И сами будьте осторожны. У генерала на вас зуб. Прощать он не умеет. Берегитесь, Да-Деган, мне б очень не хотелось узнать, что вас убили. Корхида способен на любую подлость. А, лучше всего, бегите с Рэны, пока не поздно.

Мужчина слегка улыбнулся.

— Куда бежать? — промолвил он спокойно, — И зачем? Я не имею ни малейшего отношения к этой истории. Передайте это всем остальным — Доэлу, Донтару, Ордо.

Фориэ устало вздохнула.

— Дагги, неужели вы будете утверждать, что ваш управляющий Илант, и Илант Арвис, ваш воспитанник, не одно и то же лицо? Вы думаете, Ордо способен поверить в это? Впрочем, что Ордо, в это не поверит Энкеле Корхида. А вы знаете насколько у генерала злобный нрав. Он отомстит. Он не сможет сдержаться. Я за вас боюсь.

Да-Деган, улыбнувшись, пожал плечами.

— Не стоит, Фориэ, — проговорил он устало, — благодарю за беспокойство, но, право, не стоит...

В библиотеке было тихо и темно. Юфнаресс включил свет, показал на стеллажи с книгами, папками, кассетами записей.

— Вот и всё хозяйство, — заметил спокойно, — если разбирать всё, то потратишь год. А если тебе нужна та запись, ищи среди кассет, там, — он указал на стеллаж в углу, — знаю что она здесь, сам её относил, но куда положил, не помню.

— Да, — протянул Илант, — не сказал бы, что у вас в хозяйстве идеальный порядок.

— Хоть такой, — отмахнулся Юфнаресс, — у Локиты и того хуже. Не заглядывал в её архив? А мне по долгу службы приходилось. Порой, день пройдёт прежде, чем нужные данные отыщешь. Она, зараза, новую моду выдумала, порой уведёт нужную папочку, якобы для контроля, забросит её подальше, и, хоть ищейку заводи, что б находила по запаху. Слада нет!

Илант недоверчиво покачал головой. Подумал. Впрочем, Локита такой номер выкинуть могла, тем, кого она недолюбливала, она могла причинить любую неприятность. За проведенное на Софро время, с глаз юноши, словно кто-то снял розовые очки, и стала явной и полная беспринципность Локиты и ее безразличие к окружающим, и бесподобное высокомерие и наглость.

— Не любит она вас. — отозвался юноша, оглядываясь.

Архив был огромен, стеллажи стояли, занимая все пространства от пола и до потолка, и свободного места на них было совсем не много, Юфнаресс усмехнулся, видя изумление на лице юноши, активировал компьютер.

— Вот твоё рабочее место, — заметил, проигнорировав замечание юноши, и удалился, притворив за собой дверь, а Илант вздохнул. Становилось ясным, что Элейдж не шутил, говоря, что не так-то просто найти нужную ему запись.

Он подошёл к стеллажу, взял несколько кассет, просмотрел ярлыки, лаконичные и аккуратные подписи: «Сектор Оллонго», «Ками-Еиль-Ергу, вторая экспедиция», «Ками-Еиль-Ергу, третья экспедиция», «Ками-Еиль-Ергу, четвёртая экспедиция», «Сектор Актэми», «Сектор Экимо», «Личные досье»... Названия ничего не говорили ему.

Илант зевнул, вздохнул, как всякий юнец, не любивший рутинной работы, взял несколько кассет к столу, запустил в компьютер, который сразу же потребовал код доступа. Илант ошеломлённо присвистнул, — данные отнюдь не предназначались для всех желающих, пришлось аккуратненько извиниться перед умной техникой, так как ни про какие коды Сенатор ему не говорил. Со второй кассетой вышло то же, и с третьей, и с четвёртой, и с пятой. Почесав в затылке, Илант отнёс все назад, на место.

— Вот вам и «добрый вечер», — проговорил негромко, — либо Юфнаресс напутал, либо, а что, либо?

Мысль пришла на ум внезапно, как любая шалая мысль. Он вновь запустил кассету, ввёл личный код Хэлана, отчего-то накрепко засевший в памяти. Дисплей мигнул, выдав надпись: «Извините, у вас нет права на доступ. Информация принадлежит ведомству Стратегической Разведки, получите разрешение».

— Дали Небесные! — выдохнул Илант, — и где это я его возьму?

Пришлось извиняться вторично.

Юноша с тоской осмотрел стеллажи, занимавшие практически всё помещение, отойдя к окну, полюбовался на город раскинувшийся внизу. Зная, что Сенатор находится на приёме у Леди, а Юфнаресс уже ушёл по делам, не стал ничего предпринимать. «Не судьба, — подумал он, — но Сенатор-то хорош! А бабка уверена, что весь Архив Стратегов уничтожен. Вот дела!»

Он отключил компьютер и, цапнув по дороге, первую попавшуюся под руки папку с ярлычком «Рэна» примостился на подоконнике. Перелистав с десяток страниц, понял, что тонкости экологических изысканий не для него. Образования катастрофически не хватало, к тому же, экологией он не интересовался никогда, впрочем, как и отец. Единственное, что ему давалось без малейшего напряжения и с блеском — это отдавать распоряжения, которые, отчего-то, немедленно выполнялись. У отца тоже была эта способность, и хоть Хэлана частенько обсуждали и критиковали, никто не осмелился, не выполнить его распоряжений. До бунта.

Он вспомнил ядовитое замечание Да-Дегана, которое тот позволил себе однажды, будучи сильно не в духе: «Мальчик мой, единственное, на что ты способен, так это манипулировать людьми, ты умеешь заставить себя слушаться, твои приказы и распоряжения выполняются молниеносно, гораздо быстрее, чем мои. Но, прежде чем отдавать свои приказы, научись хорошо думать, иначе, иначе, думается мне, ты повторишь судьбу Хэлана, не в большом, так в малом. Нет, Хэлана сгубила не глупость, глупым он не был, впрочем, и ты неглуп. Его сгубило опьянение вседозволенностью, властью, он не умел контролировать свои желания, не умел рассуждать здраво, мальчик мой! Его стиль правления больше б подошёл захолустному, хоть и неглупому удельному князьку, которые ещё встречаются в Закрытых Секторах, или владыкам империи Кошу. Но не координатору Лиги! Ты, видимо, унаследовал эти династические способности, они, коль ты соприкоснулся с ними, кажутся тебе благом, но без хорошей головы на плечах и жёсткого самоконтроля этот дар может оказаться огнём, с которым игра опасна!»

Он вспомнил этот тихий голос, который временами так богат был на оттенки интонаций, сдержанные жесты, немного грустную улыбку на поразительно молодом лице, и почувствовал, как в сердце закрадывается грусть. Отчего-то Рэна показалась тихим уголком, потерянным раем, он невесело усмехнулся этой, нелепой, по сути, мысли.

Он неловко пошевелился, уронив папку с колен на пол, и спрыгнул вниз, что бы её поднять. Бумаги разлетелись, пришлось их собирать, рассортировывать по порядку, складывать на место. В руках оказался небольшой узкий конверт, выпавший из папки, которому он не нашёл места. Машинально открыв его, он разложил листы бумаги на подоконнике. Почерк был знаком — мелкий, бисерный, легко читаемый, изящный, полный кокетства, иронии и цинизма, впрочем, как и его обладательница, не пришлось даже напрягаться, что б узнать руку Локиты.

Этот почерк был хорошо знаком с детства, с той ранней юности, во времена которой он жил легко и счастливо. Любопытство заставило его прочитать пару строк. Изумившись, тому, что письма адресовались Юфнарессу Антайи, он пожал плечами, подумав: «Чехарда, прыжки через голову. Интересно, почему на Рэну экологу писала она, а не Сенатор? Не доверяла? До такой степени? Или что-то иное?»

Справиться с любопытством становилось всё труднее, отбросив сомнения, он погрузился в чтение, понимая, что навряд ли что поймёт, но, зная, что любопытство — такой зверь, который не даст покоя, если останется неудовлетворённым. «Гораздо проще избавиться от мук совести по поводу прочтения чужих писем, — решил он, — нежели по поводу неиспользованной возможности ублажить желание знать больше».

Письмо, хоть и пересыпанное не до конца понятными терминами читалось достаточно легко, благодаря чёткому почерку Локиты, пока взгляд не наткнулся на слово, которое могло быть прочитано двумя абсолютно разными способами. От удивления Илант даже присвистнул, но поскольку смысл одного совершенно не подходил к смыслу написанного текста он отбросил его и принялся читать дальше. Где-то через пару строк трюк повторился, он нахмурился, не понимая, досадная то случайность или не случайность вовсе. А любопытство разбирало всё сильнее.

Время летело незаметно, столь неожиданно и несовместимым со всем прошлым было это, внезапно полученное им знание, и ошеломляющим, ломающим все, что было до. «Ай, да бабка! — подумал он, чувствуя, как неприятный холодок пошёл по коже от лопаток всё ниже, — а Юфнаресс-то с ней заодно!»

Он вздрогнул, внезапно услышав приближающиеся, быстрые шаги и голос сенатора, произнёсший:

— Зови мальчишку, не нашёл, так ещё успеет найти свою драгоценную запись, у меня дел по горло.

Руки дрогнули, выронив письма, Илант нагнулся и, понимая, что положить бумаги назад, в конверт, не успеет, сунул их себе в карман, а папку положил на стеллаж. «И ничего я не видел, — подумал упрямо, — режьте, а не сознаюсь!» Дверь открылась, Юфнаресс возник на пороге.

Глядя в лицо эколога, Илант чувствовал, как на спине одежда прилипает к лопаткам. Было не по себе, дурно и страшно, но, глядя в глаза Юфнаресса, он постарался не подать и вида, что случилось нечто неординарное. Юфнаресс безразлично скользнул по нему взглядом.

— Идём, — позвал негромко, — реверансы закончились ранее, чем предполагалось. Нашёл что-нибудь?

— Ага, — брякнул Илант, чувствуя непреодолимую неловкость, — нашел, архив Стратегической Разведки.

Юфнаресс расхохотался, мотнул головой.

— Болтун... — услышал он тихий голос сенатора.

Илант с трудом заставил себя отлепиться от подоконника, проходя мимо эколога, уколол быстрым взглядом, стараясь, что б внезапно проснувшаяся подозрительность не бросилась тому в глаза. Сенатор был устал и раздражён, однако взглянул ласково.

— Добрый вечер, Илант, — проговорил ровным тоном, — мы, кажется, ещё не встречались сегодня.

— Добрый вечер, Сенатор, — проговорил юноша и замолчал, глядя растеряно.

Голос предательски дрогнул, и Сенатор взглянул внимательней.

— Ты бледный, — заметил спокойно, — что-то случилось?

— Да ничего, — отмахнулся юноша, понимая, как, не кстати, этот вопрос, — я просто ещё не особо хорошо себя чувствую после того ранения. И, извините, что отказываюсь от ужина. Пойду отдохну, или посижу в саду, я на самом деле неважно себя чувствую. Извините...

Сенатор пожал плечами.

— Как хочешь, — проговорил негромко, — а я мечтал расспросить тебя о Рэне. Но, думаю, у нас еще будет время...

Илант прошёл сразу в сад, чувствуя, что бледность уходит, и вместо неё на щеках разгорается лихорадочный румянец. Почва уходила из-под ног, словно качаясь в момент землетрясения. Мир дал трещину, осыпался и рухнул.

Он посмотрел на небо, небо было всё то же, непостижимое, невозможное небо Софро, перевёл взгляд на город, на здание Сената, на сады. Всё оставалось прежним, и было иным.

— Дали Небесные! — прошептал юноша одними губами, совершенно беззвучно, — Дали Небесные! да как же оно так?

Илант вновь достал письма, перечитал их внимательно, смысл текста ускользал по-прежнему, но он им не интересовался, выискивал слова — оборотни, убеждаясь, всё более и более, что они не случайны, уж очень хорошо они складывались между собой в чёткий наглый приказ, в чуждую, невероятную волю. В изуверскую мысль.

Он аккуратно сложил письма, положил их в карман, отойдя от фонаря, примостился прямо на траве, опёршись спиной на ствол дерева. Мысли кружили в голове, обрывались, снова кружили, их хоровод был завораживающе — красив и лишён смысла, во всяком случае, до сознания этот смысл не доходил, почти теряясь по дороге, как теряется смысл сна, стоит лишь проснуться и вынырнуть из его глубин. Хотелось плакать.

Илант сцепил зубы, сцепил пальцы в замок, не позволяя поддаться чувствам. «Не ной, — приказал себе, — нельзя ныть, надо что-то делать. Сказать Сенатору. Не при Юфнарессе, при нём нельзя, как-нибудь выбрать момент, остаться один на один, и тогда. Ведь Сенатор не знает, ни о письмах, ни о том, что Юфнаресс — доверенное лицо Локиты, ее шпион. А должен узнать. И с бабкой надо быть осторожнее, предельно осторожным. Это ведь её письма, её приказы, об этом забывать нельзя».

Кровь несла по жилам запал бешенства, как когда-то, совсем недавно на Рэне, в тот вечер.... Случайный прохожий посмотрел на Иланта как-то странно, отошёл прочь, словно чувствуя, что с ним заговаривать не стоит.

А ему хотелось взять Локиту за плечи, встряхнуть хорошенько или придушить, или головой об стену, но только задать один мучивший его вопрос, да посмотреть в её глаза. Илант поджал губы, разумом понимая, что вариант не из лучших. Но ноги сами несли его к покоям Локиты. Чем дальше он шёл, тем более замедлялись шаги, таяла решимость, и только запал злости толкал вперёд.

Подойдя к дверям комнат, он огляделся, отметив, что коридоры против обыкновения пустынны, прислушался. Ответом была тишина. Он скользнул в дверь, осторожно прикрыв её за собой, произведя шума не более чем мышь.

В ее покоях царила темнота, лишь где-то в одной из дальних комнат теплился огонёк, позволяя идти, не натыкаясь на стены. От гула крови в ушах он ничего не слышал, биение сердца казалось раскатами грома, от волнения пересохло во рту. «Дали Небесные! — подумал юноша, — Дали Небесные!», и внезапно услышал голос. Голос был низок и знаком. И что-то в этом голосе заставило его остановиться там, где стоял, не решаясь сделать дальше и шага.

— Повторяю, Локита, всё не так!

— Не стоит повторять, — ответил холодный язвительный голос, сладкий, как прозрачная карамель, — мне нужны от вас действия, а не слова, дорогой мой, вы упустили мальчишку на Рэне, теперь он здесь, ну ладно, о моём дорогом наследнике я позабочусь сама. Юфнаресс не сегодня, так завтра, угостит его ядом в обществе Элейджа, и будет повод избавиться ещё и от Сенатора, найдётся грех на его душу.

Илант тихонечко прислонился к стене, чувствуя, как на лбу проступают капли пота, чувствуя, как ноги становятся ватными.

— Да мне плевать на вашего Сенатора! — взорвался мужчина, — и чихать я хотел на Иланта, хоть щенок, зараза, едва не убил меня! Но чего ещё ждать от вашей семейки, дорогуша, у вас змеиная порода, вы в любой момент готовы тяпнуть до крови, и это всем хорошо известно. А вот известно ли Вам, дорогая Локита, что вся Раст-Танхам гудит. Видите ли, господа контрабандисты голову готовы прозакладывать, утверждая, что видели Ареттара. Такая новость Вам подходит?

— Бред, — отмахнулась Локита, в голосе прозвучало явное раздражение, — певец мёртв, да он и не может быть жив. Любой другой, на его месте, не выжил бы.

— С чего вы взяли?

Локита рассмеялась, словно рассыпая жемчуга.

— Энкеле, вы живёте на Рэне, а не я, — проговорила, расстилая бархат низких нот голоса, — но я однажды побывала в Амалгире, только для того, что б самой взглянуть на скалы, с которых тот бросился вниз. Если Ареттар жив, то это — чудо. А нам известно, что чудес не бывает. Или вы ещё и суеверны и верите в загробную жизнь? Право, я считала вас умнее.

— И вы верите, что он утопился? — усмехнувшись, уточнил генерал.

— Верю, — холодно оборвала Локита, — я потратила год, что б удостовериться. Я допрашивала Вероэса, пришлось даже применить наркотик правды. Господин медик клялся и божился, что видел, как певец бросился вниз. Вам это подходит? Успокойтесь, и перестаньте дрожать в коленях, Энкеле! Вот уж не знала, что вы такой трус! И, не так был крут Ареттар, как о нём говорят, обычный мужик, с обычными слабостями, ведь клюнул же он на прелести одной из охранниц повелителя Эрмэ. Ну, да, он поэт, он певец, ну Стратег, но дальше-то что? И всё, закрыли эту тему, слышать больше не хочу о мерзавце!

— Как хотите, — заметил её собеседник, — а я сорвался с места, считая, что вам будет небезынтересно знать. Если Ареттар жив, то, очень опасен. Для вас.

Илант, стараясь ступать как можно тише, подкрался к комнате, в которой находились двое. Укрывшись за портьерами, заглянул в щель.

Локита стояла у окна, тонкие точёные руки беспрестанно теребили нити жемчуга, украшавшие шею. На своего собеседника она не смотрела, демонстрируя ему почти полностью обнажённую спину. Генерал Энкеле Корхида сидел в кресле, вполоборота к Леди, так что Илант хорошо мог рассмотреть его. А спутать, рассмотревши.... Он осторожно перевёл дыхание и прижался к стене, не удивлялся, удивить его уже вряд ли бы что смогло.

— Знаете, Энкеле, — проговорила Леди спокойно, — меня больше, чем слухи об Ареттаре, беспокоит наш милый Юфнаресс, он слишком много знает, и временами мне кажется, что он спелся с Сенатором, что его начинают мучить угрызения совести. Как бы он не переметнулся.

— Удавите! — посоветовал генерал.

— Ну что вы, Энкеле, Софро, всё-таки не Рэна, будет много шума, но, в общем-то, удавить его стоит, хотя б для того, что б обезопасить тылы. Если узнают, какие манёвры мы с вами проводим... не ждёт нас ничего хорошего. Кстати, Корхида, хочу сразу обговорить, какой кусок пирога вас устроит? Я надеюсь, что Рэны вам достаточно?

Генерал тихонечко рассмеялся.

— Мало, Леди, — заметил насмешливо, — кусочек размером с Рэну я могу получить и сам. Подкиньте еще пару миров.

Локита резко обернулась, в прищуренных глазах стояло бешенство, губы сжались в одну тонкую линию, чёткий овал лица выражал одно лишь высокомерие и злость.

— Забываешься, раб! — прошипела она, — если б не я, то...

Энкеле внезапно сник, спрятал взгляд.

— Шучу я Леди, — промолвил, оправдываясь, ведя себя, как нашкодивший пёс, наглость слетела с его лица, как пожухшая листва с дерева, и, тем не менее, он продолжал торг, — но только Рэны всё же мало. Это ж не планета, а помойка...

— Хэлан не жаловался.

Корхида застенчиво улыбнулся. Улыбка, несмотря на застенчивость, а, может, именно поэтому, вышла особенно неприятной и фальшивой, как умильный взгляд в глазах хищника.

— Я не Хэлан, Леди, — промолвил, по-прежнему, пряча взгляд, — Рэны мало. Рэну я и так могу получить, стоит лишь отправить к праотцам Ордо. Видите, я откровенен. Ну, что, мы ведь не станем сориться?

Илант слегка пошевелился, понимая, что и так услышал лишнего, понимая, что узнай они об этом, и за его голову никто не даст и гроша. «Дали Небесные! — подумал он, — это не Лига! Это террариум с гадюками! И надо отсюда выбираться! Прав был Дагги, предупреждая...».

Он осторожно пошевелился и вновь застыл, услышав легкий шаг. Дверь распахнулась, ворвавшийся воздух ударил быстрой волной, коснувшись волос, висков, охладил разгорячённый лоб, и только теперь Илант понял, что задыхается от этих нежданных событий, невероятных новостей. Он вжался в стену, чувствуя, как ещё один человек прошёл совсем близко, так близко, что мог бы почувствовать его присутствие.

— Мне бы Рэны хватило, Леди, — проговорил знакомый голос, — я не настолько алчен, как эта змея.

Локита рассмеялась.

— Подслушивали? — спросила без тени смущения в голосе, — ах, Юфнаресс, неужели вам никто не говорил, что подслушивать... неприлично?

— Зато полезно для здоровья, — съязвил Юфнаресс, — я слышал, что кто-то хотел меня удавить. Право, не стоит, Леди. Вы всё время забываете об нашей переписке, а если она выплывет, ваша репутация станет изрядно подмочена, и высушить пятна не удастся, след всё равно останется, дорогая моя. Вам не будет места в Лиге, да, боюсь, не будет нигде. Видите, мы с вами крепко связаны, так что только попробуйте меня придушить, не пройдёт и месяца, и вы за мной последуете, как говорится, в мир иной....

— Мерзавец, — прошептала Леди. Илант удивлённо отметил восхищение в её голосе, пополам с раздражением и ненавистью, и лёгкий смешок Корхиды.

— Юфнаресс, с вашими данными и удовольствоваться Рэной? Вы себя мало цените....

Илант услышал вздох Юфнаресса, раздавшийся неожиданно громко.

— Жаль, что вы двое не оставите меня в покое, — проговорил секретарь Сенатора, — а это всё, что я б желал от вас.

Леди качнула головой, Энкеле рассмеялся громче.

— Вам не идёт скромность, — произнёс генерал, — она никак не соответствует вашему уму. А голова у вас работает изумительно. Вот вы, что вы скажете на тот счёт, что Ареттара видели на Раст-Танхам? Я примчался только из-за этого. Леди мне не верит. А Вы?

— А я не имел чести знать певца. Если б я его знал лично, Корхида, я б сказал, верю или нет в эти слухи. Так что, простите, но ничем помочь не могу. Могу заметить лишь то, что Элейдж и верит и не верит одновременно. И делайте выводы сами.

Локита, нервно перебирая пальцами жемчужины ожерелья, поджала губы. Энкеле, развеселясь, подмигнул Юфнарессу, вновь развалившись в кресле. Юфнаресс прошелся по комнате, на минуту остановился у окна, и, обернувшись, посмотрел на Энкеле Корхиду.

— Видите, — произнёс генерал, жаля словами, видя этот заинтересованный взгляд, — Сенатор поступает умнее, он не отрицает эту вероятность начисто. Он сомневается.

Рука Локиты дрогнула, глаза сверкнули отчаянно и зло. Она развернулась на месте, глядя так, словно желая испепелить наглеца.

— Помолчите генерал, — заметила она зло, — А вы, Юфнаресс, скажите, откуда Сенатору известен тот слух. Наш Сенатор, насколько мне известно, на Раст-Танхам не был отроду, и с контрабандистами отношений не поддерживает.

— Это верно, — заметил Юфнаресс, — но я вам говорил, а вы пропустили мимо ушей, каким образом камни Аюми вернулись в Лигу.

— Их, кажется, вернули благодаря случайности, — влез Энкеле Корхида, — говорят, Леди, только говорят, что, каким-то чудом, они попали в руки Ареттара, а он передал их кому-то из контрабандистов. Знать бы ещё кому....

— Потом они попали в руки Гресси Кохиллы, — добавил Юфнаресс, — девушка рискнула прогуляться по Раст-Танхам, пока её корабль чинили на верфях этой планеты. Отчаянная дама, надо вам сказать, эта самая Гресси Кохилла.

— Она ещё во флоте? — скупо поинтересовалась Локита.

— Она — да. И, будьте уверены, Алашавар не позволит вам её обидеть. Он просто в восторге, что камни Аюми вернулись назад, на Софро. Он закроет глаза на любой проступок, что дал такие результаты и заставит закрыть глаза всех остальных. На этот поступок его влияния достаточно. Так что, то, что корабль Лиги провел два-три дня на планете контрабандистов, не даст вам никаких преимуществ.

Энкеле Корхида равнодушно пожал плечами и, глядя прямо в лицо Леди, добавил:

— Знаете, у меня есть ещё одна новость, но эта не оставит вас равнодушной. Не хотел говорить, но приходится. У нашего милого Аториса Ордо появился охранник. Хороший охранник. Теперь к нему даже при большой нужде будет очень трудно подобраться. Мне последнее время все тяжелей находится с ним рядом.

— Хватит, — оборвала Локита, — Вы трус, Энкеле, самый обычный трус. Если будет нужно, я найду человека, что уничтожит этого охранника.

Корхида лениво покачал головой, словно собираясь отрицать очевидное. Этот жест заинтересовал Юфнаресса.

— Нет? — спросил он удивлённо.

Генерал равнодушно пожал плечами.

— Я дам вам воина Эрмэ, — заметила Локита, высокомерно усмехнувшись.

— А нужен десяток, — усмехнулся Энкеле, — и прибавку к жалованию. Или кого-то из верных Вам Властителей. Аториса Ордо и так охраняет воин Эрмэ. Подумайте над этим.

Юфнаресс Антайи тихонечко присвистнул и, пододвинув к себе ногой стул, сел на него верхом.

— Это мило, — заметил он, игнорируя замешательство, проступившее на лице Леди, — но откуда у Ордо взялся такой телохранитель?

— Точно не скажу, оттого, что не знаю. Понимаете ли, господа, спрашивать у Ордо об этом, в присутствии Таганаги, я не решился. И так тот меня буравит взглядом, словно желая проткнуть, я и подумал, что незачем лишний раз нарываться. О том, что, при желании, может сделать из человека воин Эрмэ, мы все знаем не понаслышке, ведь так?

Локита тихонько выругалась.

— Остолоп, — проговорила она, — с этого, Энкеле, надо было начинать, а не молоть чепуху об оживающих покойниках.

Илант легонечко вздохнул. «Воин Эрмэ? — мелькнула мысль, — что ещё за Эрмэ?» Ему хотелось уйти, но, пожалуй, уходить было рановато. Он прижался к стене, продолжая слушать, стараясь не пропустить ни слова. К счастью, об его присутствии не знали, и говорили не таясь.

— Мне это не нравится, — заметил Юфнаресс спокойно, — знал я одного Таганагу.

— Угу, — буркнул Корхида, игнорируя присутствие Локиты, — я тоже наслышан, тот парень охранял, кажется, Шеби, а потом исчез внезапно. Что скажешь, Юфнаресс?

— То, что всё это забавно.

Рука Леди, в который раз, дрогнула. Шёлковая нить не выдержала, жемчуг осыпался, стуча по полу, словно град. Женщина испуганно поджала губы, не обращая внимания на оборвавшееся ожерелье.

— Шеби, — прошептала она, — неужели никто в этом мире никогда не избавит меня от вечного напоминания о ней?!

Энкеле Корхида нагло рассмеялся и спросил:

— Это намёк?

— Скорее — это просьба, — отметил Юфнаресс, — Леди ведь прекрасно понимает, что будет с тем, кто попытается уронить с прекрасной головки танцовщицы хоть один волос, и не прикажет нам сотворить сие безобразие, слишком ценя наши головы на данном этапе воплощения её грандиозных планов. Ведь так, Леди?

— Да, — фыркнула та, — пока об этом можно лишь мечтать.

— А я бы взялся, — заметил Корхида, цинично, — Вопрос только в цене.

— Не бойся, не обижу, — отозвалась Леди, — что ты хочешь? Говори!

— Хотелось, что б ни одна собака, не смела называть меня рабом. Леди ведь обучит меня, кое-каким фокусам из своего арсенала. Вы понимаете каким?

— Дурак, — заметил Юфнаресс, поднимаясь с места, — знание Властителей и само по себе не безопасно, а уж то, как ты его пытаешься добыть... тем более. — Он сделал пару шагов к двери, обернулся на мгновение, читая неподдельный интерес в глазах Леди и алчный взгляд Энкеле Корхиды. — До скорого свидания, — заметил на прощание и шагнул за портьеру.

Илант задержал дыхание и попытался вжаться в стену, но Юфнаресс шёл прямо на него, словно зная о присутствии. Ладонь легла на рот юноши, задержав готовый вырваться крик, сильная рука оторвала его от пола и, вскинув на плечо, секретарь Сенатора выволок Иланта в пустынный коридор.

— Не орите юноша, — услышал тот тихий шёпот, — будете умничкой, возможно уцелеете, даже, несмотря на то, что слышали слишком много. Ой, как много!

Он поставил Иланта на ноги, лишь отойдя на приличное расстояние от покоев Локиты. Как назло, коридоры были совершенно пустынны.

— Леди отослала даже охрану, — усмехнулся Юфнаресс, заметив ищущий взгляд Иланта, — под тем предлогом, что у неё болит голова. Она и вправду болит, юноша. От вашего присутствия. Она-то надеялась, что вы, извините за выражение, подохли на своей милой Рэне. Она боится. Но пройдёмте в сад. Неровен час, выглянет кто-то из этих двоих. Знаете, что с нами сделают? Нет? И не надо.

Илант мотнул головой, чувствуя, что подгибаются ноги, прислонился к стене.

— Дать руку? — спросил Юфнаресс. — Или пойдёшь сам?

— В сад? — растеряно пробормотал тот, -Зачем, что б вам было легче отправить меня к предкам?

— Ах, вот ты о чём.... Если б я хотел убить тебя, то, просто сказал бы, этим двоим, что ты прячешься в прихожей. Мне даже не пришлось самому пачкать руки. Энкеле сделал бы сам. И не без удовольствия. Он, мерзавец, любит убивать, мне же это наслаждения не приносит. Или ты думаешь, что, пройдя мимо, тебя я тебя не заметил?

— Заметил?

— Заметил, Илант, заметил.

Юноша тяжело вздохнул, медленно пошёл, чувствуя, что в душе клокочут ненависть и злоба, поглядывая искоса на Юфнаресса, вышел под открытое небо. На душе скреблись кошки. Противно было чувствовать себя беспомощным, неприятно — зависимым от капризов судьбы, от ее внезапных поворотов. Чувствуя лишь отвращение, он посмотрел на Юфнаресса презрительно, не скрывая того.

— Что вам от меня надо.

— Ничего, — холодно отозвался Юфнаресс, — просто я не хочу, что б ты сдох, хоть ты и внук своей бабки, а она — грандиозная стерва. Я считаю излишним отправлять тебя к праотцам. Незачем это. И ко всему, мне тебя жаль, есть такое вот нелепое чувство. Нелогично, да?

— Даже если я подслушал этот разговор?

Юфнаресс покачал головой и задумчиво посмотрел на пустой провал неба. Переведя взгляд на юношу, пожал плечами, так, слегка.

— Ты — мелкая сошка, — проговорил безразлично, — ребенок. Глупый ребенок. Она боится не тебя, а того, что когда власть будет в ее руках, то кто-то захочет скинуть ее, что б назвав тебя властелином, править, прячась за тобой, ее наследником. Так бывало.

— Вы — подлец!

Глаза Юфнаресса остановились на его лице, посмотрели грустно.

— Очень может быть, — проговорил он негромко, — а, знаешь, что б ты не наделал лишних глупостей, и не подставился случайно, провожу-ка я тебя до порта и посажу на борт, что следует до Раст-Танхам. Так оно будет лучше, чем, дать тебе возможность наделать новых глупостей.

— А дальше?

Юфнаресс вздохнул, посмотрел на юношу устало, в уголках губ проявилась ирония.

— А дальше ты сам решишь. Есть лишь одна огромная просьба, пока Леди Локита жива, не показывай и носа на Софро, ради собственного блага, да ещё и из благодарности. Если она узнает, что я тебе помог, то самое малое — с меня живого снимут кожу. Запомнил это? И уноси ноги, Арвис, — проговорил негромко и внятно, — уноси пока не поздно. Жизнь — это единственное, что не может быть дано дважды, и, хотя бы поэтому, её нужно ценить.

Илант нахмурился, посмотрел на Юфнаресса, оценивая фигуру и сложение, но, вспомнив как тот выволок его из покоев Локиты, понял, что взять над ним верх навряд ли удастся. Секретарь Сенатора был среднего роста и сложения, и, тем не менее, силён как буйвол.

— Вы мерзавец, — заметил юноша, словно желая разозлить Юфнаресса, — Может, и не убийца, но мерзавец — без сомнения.

— Слабо, Илант, — тихо заметил бывший эколог, — очень слабо. Слова меня не трогают. Может быть оттого, что я сам давно знаю это.

Он приблизил своё лицо к лицу юноши так, что б глаза стали напротив глаз, и улыбнулся, рассматривая лицо Иланта. Неожиданное ощущение тепла захватило сознание юноши, Юфнаресс что-то тихо произнес, в голосе зазвучали сочувствующие нотки, но смысл слов, которые он говорил, ускользал, проходя мимо сознания. Были только ритм, интонации, ласкающие слух, и ощущение ирреальности происходящего. А ещё отчего-то утекали, стираясь, краски и звуки, и даже голос Юфнаресса звучал тихо и глухо, словно б удаляясь. А потом стих и он, сознание погасло, но и тогда, в этом забытьи не проходило и не стиралось ощущение странной мягкости и тепла обволакивающего душу.

Несмотря на плохую погоду разного люда около «Каммо» было предостаточно, впрочем, как в любую другую. Никакой дождь не мог разогнать праздных зевак, пришедших полюбоваться на богатство контрабандистов, нищих, клянчивших милостыню, воришек, облегчавших кошели, и потаскушек разного возраста и обоих полов. Да-Деган тихонько вздохнул, подобрал полы плаща и вступил на тротуар, ведущий к ярко освещённому входу в кабачок.

Впрочем, назвать «Каммо» обычным кабачком было трудно — здание, облицованное светло — розовым мрамором, украшенное строгими колоннами и статуями выглядело внушительно и вызывало уважение одним своим видом. Молодой привратник — рэанин открыл дверь, пропуская его внутрь, к пушистым коврам устилающим полы, теплу, благовонным ароматам, витающим в воздухе. К атмосфере полной призрачной безопасности и уюта.

Длинный коридор, освещённый светильниками, которые держали серебряные руки статуй, заканчивался залом с высоким потолком в форме полусферы, под самым центром которого в перламутровой чаше бассейна лениво колыхались тела рыб, поблёскивая жаром чешуй, и недовольно шевеля плавниками. Откуда-то издалека доносился голос — чистый, глубокий, полный жара и страсти, несколько низковатый, без сомнения, принадлежавший женщине. Что-то в ритме и мелодии показалось знакомым, прислушавшись к словам, вельможа улыбнулся слегка, узнав песню, принадлежавшую поэту.

Когда-то перебирая струны аволы — лучшей своей подружки, тот сказал ей несколько фраз, простых и банальных, но, сросшись с мелодией, слова словно стали иными, подкупали сердца своей простотой, запоминались легко и надолго, и каждому говорили разное и своё, так, что невозможно, наверняка, было узнать, что же хотел поведать лучшей своей подружке поэт, о чём рассказать. Эти слова повторяли сотни голосов, разносили по миру, и каждый голос говорил о своём и всеобщем, в который раз напоминая о сотнях обликов любви.

Рядом прошуршали шелка, колыхнулся воздух, донеся свежий аромат духов, пьянящим облаком окутывавший женщину, остановившуюся в двух шагах. Да-Деган, скосив взгляд, посмотрел на незнакомку, одетую богато, красиво и строго. Тонкий рисунок черт лица наводил на мысль о сотнях поколений аристократов, сменивших друг друга, прежде чем на свет появилась она. Губы яркие и чувственные, не противореча крайней молодости и гордости потомственной аристократки, манили обещаниями поцелуев. Ей было лет двадцать, едва ли более, и даже скорее меньше, чем более того. Кожа оттенка топлёного молока сочеталась с волосами цвета ночи — чёрными до синевы, и глаза, огромные до невозможности, зелёные, как молодая листва, глубокие, что в них легко было утонуть, явственно говорили о крови рэан текущей в её жилах.

Она улыбнулась, заметив затаённый взгляд, опустила ресницы, словно смутившись, нежный румянец, разлившись по щекам, сделал её стократ прекраснее, чем только что, до этого она была. Да-Деган незаметно закусил губы, присутствие незнакомки сводило с ума, будоражило кровь, а голос, нёсшийся под сводами, что пел о страсти и любви толкал на безумства. Он не заметил, как ногти впились в ладони, отведя свой взгляд, смотрел не на девушку, смотрел, как лениво шевелятся плавники рыб и чешуя отливает перламутром, на движение воды, тихую рябь поверх чешуйчатых спин, на пустые сонные глаза этих созданий. Он смотрел на воду, но видел как задумчиво и как доверчиво она улыбнулась.

Было в этой незнакомке нечто, как отголосок иных времён, иных эпох, иного мира. Вспомнилась та, иная Рэна, словно воскреснув из руин, восстав из пепла. Улыбки, смех и любовь наполняли улочки города, той, прежней Амалгиры, оставшейся в ушедшем вдаль мире. Там умели любить, умели принимать с открытым сердцем всё, что приходило — и горе, и радость, и любовь. Там умели прощать и не держать зла, хоть жизнь и на той Рэне никогда не была легка. Ошибки, тянувшиеся широким шлейфом, из дальнего прошлого, обрекали всю расу на вымирание, и на это потомки империи Кошу не закрывали глаз, принимая свой рок, как данность, и, улыбаясь пришедшим из иных миров гостям, не позволяли сочувствовать своим несчастьям, неся их с гордостью и достоинством, не перекладывая ни на чьи плечи, а иногда и не позволяя даже заподозрить о них.

Эта девушка напоминала тех рэан, которых осталось так мало. Он хотел заговорить, но отчего-то не решился, словно побоявшись испугать или обидеть ненужными словами. Помолчал, наблюдая, как горит в ярком свете серебром и золотом чешуя. Отошёл так же молча, лишь слегка улыбнувшись незнакомке, пошёл искать Гайдуни, зная, что тот где-то здесь, в «Каммо», просто иначе и быть не может.

Поднявшись по лестнице вверх, на второй этаж, где шла игра, и в азарте, проигрывались и выигрывались, по рэанским меркам, несметные состояния, он заметил знакомое лицо. Смуглый, словно поджаренный на солнце, казавшийся неожиданно темнокожим среди светлокожих рэан, но такой же черноволосый, гордый и надменный, как и остальные представители расы, умудрившиеся не пойти ко дну, одетый с элегантной простотой в светлую, почти белую одежду, контрастирующую с оттенком кожи, Хэлдар сидел за карточным столом и надменно улыбался. Да-Деган вздохнул и, подойдя поближе, остановился, облокотившись спиной об одну из колонн. Рядом очутился вышколенный официант, поднёс чашу вина на раззолоченном подносе. Да-Деган отрицательно качнул головой, сунул мелкую монету в руку служаке.

— Скажи Гайдуни, что я здесь, пусть подойдёт, он мне нужен. И, да, ещё... Хэлдар, похоже, выигрывает?

— Похоже, проигрывает, — усмехнулся официант, — мне кажется, сегодня он уйдёт отсюда в том, в чём родился на свет. Фортуна, как обычно, показывает ему только спину.

Да-Деган слегка улыбнулся, качнул головой недоверчиво, спорить не стал. Глядя на буйные чёрные кудри, щегольскую серьгу с дорогой синеватой и тёмной, словно ночное небо, жемчужиной в мочке уха пожал плечами, подумав, что Хэлдар спускает остатки денег полученных недавно за аволу. «Убьёт его Ордо, — мелькнула шалая мысль, — как только узнает, так и прибьёт. Может, конечно, и в форт отправит, но ... маловероятно. Ох, дурак этот Хэлдар. Гений, но неисправимый дурак...» Осмотревшись, отметил, что Энкеле Корхида против обыкновения отсутствует. Не так уж серьёзна была его рана, что б генерал не смог удержать карт в руке, и, однако же, его нигде не было видно. Зато присутствовал Пайше — молодой, полупьяный, хохочущий навзрыд над шуткой своего собеседника. «Уже вернулся, — отметил Да-Деган, — и вернулся с барышами, иначе сидел бы тихо, где-нибудь в углу, и больше молчал, чем смеялся, потягивал бы винцо подешевле и думал, что бы учудить для пополнения финансов».

Гайдуни подошёл неслышно, положил тяжёлую ладонь на плечо.

— В чем дело? — спросил тихо, не добавляя рокота и гула.

— Надо поговорить, — ответил Да-Деган, поправляя шёлк одежд. — Лучше сейчас, чем завтра, я, надеюсь, в этой избушке есть хоть одна конура, в которой нас не подслушают?

— Хоть десять.

— Это хорошо, это мило. Пойдём, не будем задерживаться.

Он проследовал за контрабандистом в тёмный, едва освещённый коридорчик, узкий и извилистый, насчитал не меньше пяти поворотов, прежде чем Гайдуни остановился и открыл замаскированную в стене дверь, для непосвящённого совершенно незаметную в полумраке. Окна её выходили на площадь, освещённую фонарями, и оттого контрабандист зажигать света не стал. Так же тихо закрыл дверь, молча опустился на диванчик в углу и сказал:

— Ну, выкладывай...

Да-Деган вздохнул, не зная, как контрабандист отреагирует на неожиданную новость. Пока он не хотел, что б шли слухи о том, что совсем недавно он смог позволить себе получить. Он не хотел никому и ничего говорить. Но что-то заставляло его поделиться новостью с Гайдуни. Он бросил на низкий столик синеватый конверт с золотым тиснением и печатью. Контрабандист лениво его поднял, посмотрел с обеих сторон, подержал и положил назад.

— Ты хотел что-то сказать?

— Я купил Гильдию Иллнуанари. — проговорил рэанин по своему обыкновению тихо. — Я подбирался к ней год, и недавно купил.

Гайдуни тихонько присвистнул, посмотрел недоверчиво и испуганно, отдернув руку от конверта так, словно обжегшись.

— Ты сошёл с ума, — заметил, сокрушённо мотая головой, словно не веря словам, — и чем тебе плоха Оллами? Иллнуанари — это крысиное гнездо. Смотри, не потеряй голову.

— Ничем мне Оллами не плоха, — заметил вельможа, глядя, как дождевые капли медленно катятся по стеклу, — потому я и не разорил тебя, Гай, это было бы намного проще, чем проделать то же самое с Гильдией Иллнуанари. Но у меня имелся должок. Мне однажды помогли люди Оллами, поэтому я помог тебе. Год назад на пороге разорения стоял ты, теперь уже иначе, и это хорошо.

Гигант тихонько вздохнул, глядя удивленно, почти не веря. Ходили слухи, что Иллнуанари стоит на пороге разорения, ходили слухи, что доход этой Гильдии за год упал до предельно низких величин. Этой Гильдии не везло, хоть трудно было найти причину. Сторожевики Лиги атаковали транспорты Иллнуанари, словно зная где, и когда те будут проходить. Но он считал эту Гильдию столь богатой, что не мог и предположить, будто слухи — верны.

— Ты бросаешь Оллами? — спросил он тихо, — Ну, хоть, скажи почему? И, не знаю, знаешь ли ты, чем занимается Иллнуанари? Я помолчу о том, что работорговля — одна из статей её доходов, Оллами до этого не опускалась никогда, ну да работорговля сама по себе не так и страшна, это можно стерпеть, как и нападения кораблей Лиги на флот Иллнуанари, но ты не знаешь, что она торгует...

— С Эрмэ? Знаю. Знаю, как и то, что камни Аюми торгаши Иллнуанари должны были переправить туда, да кое-кто вмешался в это дело. Иллнуанари на этом и погорела. Она в долгах перед Эрмэ, в огромных долгах. А об Эрмэ я знаю много. Много больше, чем ты думаешь. Однажды корабль Оллами помог мне вернуться в Лигу.

— С Эрмэ? — спросил контрабандист неожиданно осипшим голосом, — Дали Небесные, так ты...

— Был там. — холодно оборвал Да-Деган, — И не надо больше об этом. Не люблю вспоминать те времена.

Да-Деган отвернулся от окна, окинул комнату равнодушным взглядом, машинально расправив складки богато украшенной вышивкой одежды.

— Ну, зачем тебе эта Гильдия? — тихо спросил контрабандист, — Оллами тоже древняя Гильдия и имеет на Раст-Танхам вес не меньший, чем Иллнуанари, а кое в чём и больший, — он осёкся, заметив улыбку на лице вельможи, мягкую и загадочную одновременно.

— Я не люблю использовать друзей, — ответил рэанин, улыбнувшись, — и не люблю их подставлять. Гай, скажу лишь то, что я замыслил одну очень гадкую проделку, и то только мое дело. Тебя оно не касается. Иллнуанари подходит мне гораздо больше. — он вздохнул и добавил, — одно дело просить тебя увезти с Рэны человека, которому тут угрожает опасность и совсем другое просить о том, за что легко поплатиться головой.

— Что ты задумал?

Да-Деган отрицательно покачал головой, усмехнулся загадочно.

— Этого я сказать не могу. Не сейчас, Гай. Когда-нибудь я расскажу тебе всё, — добавил он всё так же, не повышая голоса, — когда-нибудь, возможно ты всё поймёшь и сам, поймёшь и необходимость того, что я делаю. Хотя, возможно и нет никакой необходимости. Но... знаешь, Гай, я гораздо чаще, чем разуму, доверяю своим чувствам, а сейчас именно они заставляют поступать так, а не иначе. Всё было бы просто, проще простого — промолчать, не сказав ни слова тебе об Иллнуанари, не было б этого разговора, не было б сказано лишних, могущих оказаться лишними слов. И еще, потешь мое праздное любопытство, скажи, куда Пайше отправил Иланта?

Гайдуни вздохнул, посмотрел укоризненно, почесал в замешательстве затылок.

— Так и знал, что ты об этом спросишь, — заметил он покаянно, — хоть и надеялся, что забудешь. Мальчишка попросился на Софро, буквально заставив везти себя туда. Уговоры и рекомендации не подействовали. Пайше утверждает, что он и слышать не хотел, ни о каком другом мире. Упрям этот твой Илант, что мул. Упрётся, так не сдвинуть.

Да-Деган упрямо сжал губы, посмотрел на Гайдуни долго и горестно.

— Надо было не слушать его, — прошептал совсем тихо, — если чувства меня не обманывают, то ему не сносить головы. Надеюсь, что ошибаюсь, очень надеюсь, но... Ладно, не будем это обсуждать, пойдём выпьем вина, Гай. Мальчишка сам сделал выбор, пусть сам за него и расплачивается.

— Я не вижу Энкеле Корхида, — заметил рэанин обводя пристальным взглядом зал, — слышал его ранение не опасно, или нам опять лгут?

Гайдуни Элхас пожал плечами.

— Он показывался, — отметил равнодушно, — был здесь на следующий день после ранения, выиграл у меня лично горсть мелочи, Аллана из Со-Хого обчистил по полной программе, кстати, тот не удержался, рассказал ему о том, что на Раст-Танхам видели певца, хоть и под большим секретом. Корхида удивился, Знаешь, смешно было, он вида подавать не хотел, но видно было — у него руки задрожали, мелко так, словно он боялся, и карты бросил, про выигрыш забыл.

Контрабандист хлопнул себя по карману, усмехнулся, добавил в бокалы вина и, приподняв свой, отпил глоток. Поставив бокал на столик, бросил быстрый взгляд в зал, на едва одетую девицу, что танцевала свой танец, покачивая бёдрами и зазывно беззастенчиво улыбаясь. Тонкая прозрачная ткань, наброшенная на золотистое тело, ничего не скрывала, подчеркивала изгибы тела своей черной вуалью, с кое-где нашитыми искрами блесток под лучом света вспыхивавшими жарким огнем, длинные волосы струились по спине чёрным водопадом, спадали до бедер, блестели шелковисто.

— Красива бестия, — спокойно заметил контрабандист, — и бесстыжа. Сегодня улыбается одному, завтра — другому, кто бросит горсть денег, с тем и уйдёт, салагам типа Пайше это по вкусу...

— А тебе?

— А что мне? У меня дома две жены, Да-Деган, ни одна не хуже этой ведьмочки, правда с одним отличием, те любят, а этой только деньги и нужны, потому и приходит, выставляется напоказ, стреляет глазами в мальчиков, надеясь, что кого-то да заденет её красота. И задевает, между прочим. Ты знаешь, сколько здесь бывает красавиц рэанок? Во дворце их столько не встретишь.

Да-Деган равнодушно пожал плечами, отпил глоток вина из бокала, бросил быстрый и оценивающий взгляд на танцовщицу, и отвёл взгляд в сторону, узнав незнакомку, встреченную у бассейна. Сейчас она была другой, совершенно другой, чем недавно, исчезло что-то неуловимое, иначе смотрели глаза, иначе улыбались губы, иными были жесты и движения.

— Ты знаешь её? — спросил Да-Деган.

— А кто её здесь не знает? Говорю же, приходит почти каждый вечер...

— Как её зовут?

— Она тебе что, нужна? — удивился контрабандист, — ей грош цена!

— Мне безразлично... Я просто хочу знать её имя. Скажешь?

— Ри-Ки-То Риндевара, мальчишки, те, которые платят ей не за танцы, зовут её Риа. И не сходи с ума, она того не стоит.

Да-Деган поджал губы, отчего-то захотелось, что б этот зал, музыка, танцовщица и контрабандисты провалились сквозь землю, растворились, исчезли навсегда, чувствуя, как на щеках проступает румянец, обжигая их жаром, отвёл взгляд.

— Древняя раса, — прошептал одними губами, — и ведь всего этого могло не быть... могло не случиться... всё могло быть иначе.

Гайдуни расслышал, нахмурил брови, спросил:

— Ты с чего раскис? Вина-то выпил немного. Неужели из-за этой девки? Так если она тебе нужна, позвени монетами.

Да-Деган отрицательно мотнул головой.

— Ты не понимаешь, — заметил сокрушенно, — и, навряд ли, поймёшь. Если б ты прожил на Рэне лет десять — тогда другое дело. Вы, выходцы с Раст-Танхам, счастливая раса. У вас свои трудности, понимаю, но у нас, рэан — свои беды, большие беды, Гайдуни. Рэане всегда баловали и лелеяли своих женщин, как не баловала их более ни одна раса Лиги, и с самого заката империи Кошу, ведь нам досталось их так мало. Потому как старым властителям и владыкам Рэны нужны были воины, крепкие парни, что б завоевать и подчинить десятки миров. Об этом мало кто знает из тех, кто родился не на Рэне, а рэане с этим живут — тогда, ещё при одном из последних императоров Кошу, было синтезировано вещество, что, воздействуя на человеческие гены, заставляет появляться на этот свет практически одних мальчишек. Владыки Кошу собирались покорить Вселенную, и считали, что их воины найдут себе женщин на других мирах; рэане тогда уже знали об Ирдале, Пайсонэ и Укени. Так вот, вещество оказалось на редкость стойким и действенным, рэанские парни не одно поколение ищут себе невест на других мирах, как и рассчитывали властители старой Рэны. А теперь наши женщины предлагают себя контрабандистам... Невесело всё это, Гай. Очень невесело. Знать бы, что об этом всем думает Ордо, но он слушает лишь Энкеле Корхиду. И мне интересно, почему? Узнать бы. Понимаешь, этот вопрос один из тех, что не дают мне покоя. Я хорошо знал Ордо когда-то, приходилось воспитывать его спиногрызиков, так вот он и Энкеле — разные люди, непонятно как они вообще сошлись, настолько они разные. Не нравится мне это знакомство. Если б не Энкеле, думается, не поднял бы Ордо бунт, не тот тип, не тот характер. Ему б такое в голову не пришло и во сне не пригрезилось.

— А Хэлдар? А Йонэ? Мало вокруг Ордо вилось народа? Почему Энкеле?

— Не знаю. Чувствую. — Да-Деган вздохнул, вновь взглянул на танцовщицу, — И пойдём отсюда, Гай, куда-нибудь, «Каммо» не единственный кабак, в котором можно зависнуть до утра. Найдём местечко попроще, потише. Там и поговорим. Пойдём?

Дождь почти утих, сыпал редкими каплями, но именно сейчас хотелось дождя, непогоди, воды текущей за воротник плаща, озноба, что, вероятно, унес бы туман царящий в голове. Да-Деган медленно шёл по мокрой, покрытой мелкими каплями росы траве. Тропинка вилась вдоль обрыва, чуть ближе к берегу, он не рисковал идти по голому мокрому камню, оттого, что в голове шумело и шуршало на разные лады вино, выпитое ночью.

Голова Гайдуни оказалась слабее, он так и остался отсыпаться, положив её на руки, покоившиеся на деревянной, добела выскобленной столешнице в маленьком кабачке на окраине города — низеньком, шумном, где было больше копоти, чем света, но, где, завидев кошель контрабандиста, вся прислуга носилась, словно угорелая, пытаясь не только что исполнить, а предугадать его желания. Вино, не самое дорогое и выдержанное, но вполне приличное, а на менее взыскательный вкус и вовсе отличное лилось рекой. Гуляла вся округа, желая забыть свои проблемы и беды хоть ненадолго, хоть только до утра, тем более что господа платили за всё — разбитую посуду и опустошённые бутылки, за всё съеденное и выпитое в эту ночь.

Хозяйка — полноватая маленькая женщина, ярко-рыжая, с рыжими же весёлыми глазами и целым созвездием веснушек долго цеплялась в его руку, умоляя не уходить, оттого ли, что боялась недобрых людей, которых развелось в округе слишком много, а может оттого, что не хотелось выпускать из рук такого посетителя. Если б Гайдуни не спал, то, наверное, тоже вцепился в него клещом, а то и попросту встряхнул бы за ворот. Но Гайдуни спал, и остановить рэанина было некому.

Сейчас он уже жалел, что поддался порыву, ушёл вгорячах, один по пустынным улицам. Надежда, что вне кабачка будет легче дышаться, не оправдалась, и тогда он свернул к морю, надеясь хоть здесь хлебнуть вольного ветра, остудить лицо и мысли. «Дали Небесные! — подумал Да-Деган присев на траву, — так напиться надо суметь. Сколько мы пили? Не помню. Словно дел никаких нет. Весь день придётся маяться головной болью. Был бы под рукой Вероэс, он бы снял эту боль, напоил каким-нибудь зельем и вылечил бы, но Вероэс под арестом, так что можно только мечтать о его лекарствах».

Обычно никогда не подводившее его тело на этот раз попросту отказывалось повиноваться. Ватными были мышцы, мысли путались и мешались в голове, представляя собой невероятный ералаш, и только что-то, как искорка, на самом дне сознания ещё держало его не позволяя окончательно потерять самоконтроль.

Желудок тоже бузил, требуя немедленного освобождения от залитой в него литрами гадости. Некогда его учили пить, не хмелея, оставаясь трезвым, сколько б не было выпито, но в этот раз остаться трезвым как стёклышко не удалось. Отчего-то пригрезилось вытянутое от удивления лицо Альбенара, его укоризненный взгляд.

— А пошли вы все... — тихо прошептал вельможа, — в дальние дали.

— Гляди-ка, — заметил низковатый простуженный голос, — он ещё и грубит...

Он почувствовал, как чьи-то руки схватили его, поставили на ноги, уверенно обшарили карманы, изымая всё, что в них находилось — деньги, прочий мусор. Второй из грабителей заметил перстни на руках, присвистнул, принялся их сдирать безжалостно и грубо.

— Ничего, теперь они тебе не нужны, — проговорил юный, полный шального задора и куража голос, — рыбы камнями не питаются, дорогуша.

Он вздрогнул, дрожь охватила тело от макушки до пят, прошила ударом тока и прошла. Отчего-то перестал беспокоить желудок, словно исчез из организма, мышцы, вялые мгновение назад, напряглись, наливаясь мощью, и неведомая сила смела ураганным вихрем беспорядочный хоровод обрывочных мыслей. Сознание отметило, как замерло время, едва не покатившись вспять, уступило своё место чему-то более древнему, звериному, не рассуждающему, холодному и быстрому, словно в тело подселили чужую душу.

Он легко, и не напрягаясь, высвободился из захвата в одно короткое, отработанное до автоматизма, движение. Отступил на шаг, словно танцуя, повернулся и ударил так же, не напрягаясь, но, повинуясь звериному чутью и интуиции, памятуя, что самое главное, как и куда, приложен удар, а не сколько сил, в это действие вложено. Наглый юнец отлетел на травку, прилёг, дёрнулся, словно пытаясь встать на ноги, но не смог, глотнул жадно воздуха, как вытащенная из воды рыба, широко распахнул глаза и обмяк. Обладатель голоса с хрипотцой, видя такой поворот событий, резко развернулся на месте, и помчался прочь, надеясь на проворство ног, желающих спасти голову.

Да-Деган застыл на мгновение, втянул ноздрями воздух, словно принюхиваясь к чему-то. Ноги понесли вслед грабителю сами, тонкий шёлк, расшитый морозными узорами развевался, подхваченный потоком воздуха, на который налетало тело, но двигаться не мешал, не тормозил и в ногах не путался. Ветер окончательно растрепал волосы, откинул их за спину.

Он бежал легко, чуть касаясь ногами земли, словно за спиной росли крылья, бег не требовал ни усилий, ни напряжения, словно во сне. Улепётывающий, во все лопатки, грабитель оглянулся, бросил быстрый взгляд на преследователя, споткнулся о камень, не сумев удержаться на ногах, заскользил в объятья бездны, продолжая движение, но уже вниз, к волнам, бьющимся о прибрежные скалы. Произошло это в мгновение ока, так что делать что-либо было поздно, слишком поздно, и даже крик ужаса запоздал, ударил по нервам, когда казалось, что он уже не прозвучит никогда.

Да-Деган медленно перешёл с бега на шаг. Что-то не давало остановиться, какое-то дополнительное чувство заставляло подниматься на склон, ведя его как ищейку, на беспокоящий запах, дразнящий обоняние, раздражающий, не дающий покоя.

Он узнавал местность, тропу, на которой был знаком каждый камень, где-то совсем близко, укрытый от взгляда складками местности да частоколом деревьев, прятался дом, его дом, с отделочными работами ведущимися в стенах, двором в рытвинах и ухабах и единственным на всю округу фонарём. Он усмехнулся, вспомнив его свет, словно ощерился. И сейчас, в полном мраке он отчего-то видел как кошка, различая каждую травинку, каждый лист, слышал каждый шорох. Где-то рядом прошуршала змея, пискнула мышь, упал лист с ветки, не выдержав осады ветра, где-то, недалеко, совсем недалеко, чувствовалось сбитое, как от быстрого бега, человеческое дыхание.

Пришла яркая мысль о том, что двое на берегу ждали его, только его, прекрасно зная, каким путём он станет возвращаться к дому, и привлекало их не желание поживиться, потому, как обычные грабители не стали б его убивать, зная, что мороки с убийством всё равно выйдет гораздо больше, чем, если просто отнять кошелёк. И перстни юнец стал стаскивать зазря, оттого, что некому на Рэне купить такие перстни, кроме контрабандистов, а контрабандисты слишком хорошо знали, кому они принадлежат. Словом, сделано всё было сыро и неумело, слеплено кое-как, на авось. Просто кому-то он, Да-Деган помешал, так помешал, что его решили неквалифицированно и грязно убрать, списав всё на случайность ограбления, а если удастся и вовсе на несчастный случай.

Где-то прятался третий, звук дыхания выдавал его, хоть этот неизвестный и пытался сдерживать его, и ещё ... лёгкий, стелящийся по земле запах. Аромат сладких, тяжёлых духов, слишком сладких, аромат наглости, вседозволенности, вседоступности. В нем некоторые ноты говорили об упоении властью, другие были легкомысленны до крайности, до юной глупости. И было в этом аромате глумление и зависть, жадность до денег, до звона монет, и духи эти были дороги, крайне дороги и редки. Да-Деган узнал аромат, припомнив последний день до сезона дождей и туманов, богатую лавку в самом центре города, аромат, который так расхваливал торговец. Аромат, который и без того вызывал отвращение, а уж когда торговец назвал цену, то и вовсе показался невыносимым. Видимо, кому-то всё же этот запах пришёлся по вкусу.

Он фыркнул и насторожился. За звуком сбитого дыхания последовал звук движения — короткого, лёгкого шага, в скольжении над землёй задевшего лист. И этот звук, вкупе с запахом помогли определить направление.

Он повернулся, чувствуя, как волосы встают дыбом и топорщатся на голове, задрал голову, рассмеялся внезапно, понимая, что виден как на ладони. Заметил невысокую фигуру человека, бросившегося прочь по тёмной аллее садов Джиеру, для него ночь не была так же светла, как для охотника, он запинался и путался, хоть и пытался бежать бесшумно, насколько было возможно. Да-Деган перешёл с шага на бег, быстрый, но не стремительный, давая возможность недругу исчерпать силы. Звериное чутьё и память предков, древнее, старое, глубоко спрятанное и укрытое знание, доставшиеся в наследство говорили ему яснее всяких слов о внезапно проснувшемся страхе, полном, заставляющем забыть о рассудке, ужасе, что заставил не прятаться, а бежать, ища спасения в бегстве от преследователя. Запах, запах страха, въевшийся, сплетённый с ароматом тяжёлых духов говорил об этом обонянию. Запах страха, вначале слабый и тонкий усиливался с каждым шагом, что сокращал расстояние между двумя бегущими по ночной аллее. И звук дыхания жертвы становился все явственней, громче, он слышал, как человек со всхлипами втягивает в легкие воздух, слышал, как колотится его сердце, сердце загнанного зверя, его удары отзывались сладким набатом в мозгу. « Не уйти, — пришла мысль, обожгла упоением куража, чувством превосходства в силе, — никуда ему не уйти, несётся к ограде, как в ловушку, Да и была б дорога чиста, всё равно не выпущу, не отпущу. Оплатит...»

Он чуть прибавил шага, чуть напрягся, готовя удар. Человек, что бежал впереди, внезапно замедлил шаг, словно исчерпав силы, обернулся с выражением, мало оставившем человеческого, на его лице; смуглая, обласканная солнцем кожа покрылась мелким бисером пота, ужас расширил зрачки испуганных глаз, губы кривились, молили о пощаде.

— Да-Деган, — выдохнул он удивлённо, покаянно и затравлено, упал на колени, словно пытался сжаться, слиться с землёй, провалиться сквозь неё, исчезнуть, оказаться где угодно, но только подальше от этих пустынных аллей садов Джиеру. Кусая губы, ждал не в силах двинуться с места, словно тело разучилось повиноваться. В углу глаза блеснула слеза, выкатилась на щёку.

Время текло медленно, неспешно, не желая прибавлять ход. "Хэлдар ", — пришла первая удивлённая, и такая же неспешная, как течение времени мысль.

— Доброе утро, — произнёс юный голос со странным акцентом, — пора вставать. Если будешь нежиться долее пяти минут, останешься без завтрака и тогда жди обеда.

Илант удивлённо раскрыл глаза. Человек, что вёл с ним беседу, был совершенно незнаком, молодой, едва ли старше его самого, а то и младше на год — другой, одетый в кожаный костюм, с красующимся на серебряном поясе ножом, с рукоятью искусной работы, в ножнах, не уступающих работой рукояти, шёлковую блузу и мягкие, чуть выше щиколоток, сапожки. Личность выглядела весьма щеголевато.

Илант резко сел на кровати и огляделся. Он находился в узком помещении, на неширокой кровати, на которой опасно было ворочаться, потому, как легко было с неё попросту свалиться.

— Ты кто такой? — спросил Илант.

Мальчишка осклабился:

— Рокшар.

— Кто?

— А ну, тебя! — отмахнулся юноша, — всё равно мы незнакомы. Вставай, поговорим за завтраком. Да, удобства налево по коридору, кают-компания, она же столовая — направо и на ярус ниже. Не советую опаздывать, иначе будешь ходить голодным. Учти, что это не лайнер Лиги.

Илант тряхнул головой, пытаясь разобраться в происходящем. То, как и куда он попал, из памяти не выплывало. Было полное отсутствие логики в происходящем. Полный бред. А потом что-то забрезжило, как полоска рассвета на горизонте. Видимо, Юфнаресс исполнил то, что грозился сделать.

Встав с койки, Илант передёрнул плечами от потока холодного воздуха. Ощупав одежду, вытащил письма, видимо, обыскать его секретарь не удосужился. «Тем лучше, — подумал Илант, — хоть доказательства уцелели».

Он вышел в коридор и, оглядевшись, понял, что первая догадка верна. И хоть на кораблях такого типа летать не приходилось, понять ту истину, что он именно на корабле, было несложно. Запнувшись о какой-то ящик, он сдержанно выругался. Щеголеватой личности нигде не просматривалось, но зато рядом прогрохотали башмаки, словно указывая, куда следует идти.

Илант почувствовал, что, несмотря на все тревоги и волнения, желудок настоятельно требует свою порцию пищи. Наскоро умывшись, он спустился вниз, туда, куда удалились обладатели подкованных сапог.

Ему сдержанно кивнули, когда он вошёл в тесное помещение, такое же небольшое, как и всё здесь, словно первоначально корабль рассчитывали на карликов. Он тоже кивнул. Кто-то указал ему на место за столом, за которым уже сидели пятеро. С удивлением отметил, что видит, по меньшей мере, одно знакомое лицо. В тесной компании сидел медик Оллами, сопровождавший его на Софро. Он улыбнулся и подмигнул. Юнец в коже не отрывался от тарелки, трое других были совершенно незнакомы.

— Куда теперь? — подколол его медик, — на Софро вы уже побывали, юноша.

Илант пожал плечами. Кто-то подвинул ему тарелку с чем-то мало аппетитным на вид.

— Не бойся, не укусит, — проговорил медик, заметив слегка брезгливый взгляд. — Кстати, как после вчерашнего, голова не болит?

— После чего?

— Ну, ты вчера, когда тебя Юфнаресс приволок, хорош был, пьян как зюзя. «Мама» без акцента сказать не мог, а ругался как сапожник. Это надо ж, так пить в твои младые годы. — медик недовольно покачал головой, — Учти, оно не в пользу.

Юнец в коже фыркнул насмешливо. Илант качнул головой, жалея, что в данный момент никак не сможет добраться до Юфнаресса. Он недовольно посмотрел на Рокшара, так, словно предлагал ему помолчать подольше и посидеть понезаметнее. Вызов во взгляде получился достаточно явным. Медик хмыкнул, но остальные проигнорировали.

— Ну и куда летит этот бот? — заметил Илант, подвигая ближе свою порцию еды. Пахла она, во всяком случае, прилично.

— На Раст-Танхам. — ответил Рокшар язвительно. — не на Софро же, раз мы оттуда стартовали.

— Хватит, погуляли по Лиге, пора и отдохнуть. — заметил медик спокойно, — Посидим на грунте недельки три — четыре, и опять в путь. А тебе Юфнаресс просил передать, что чем дальше ты будешь от Софро, тем лучше для тебя же. Ты, что, опять на кого-то напал?

— Ни на кого, — мрачно ответил Илант, — это на меня чуть не напали, если верить ушам и глазам.

— Кто? — полюбопытствовал один из незнакомцев.

— Неважно.

Илант вздохнул, поддел ложкой пюре из концентратов и отправил в рот. Еда была вполне сносной, если помнить, из чего она приготовлена. В детстве он не любил межзвёздные перелёты лишь по одной причине — и на самом лучшем лайнере, и на почтовом боте во вкусе пищи было нечто, что говорило, что это — корабельная еда. И с этим поделать абсолютно ничего было нельзя. Экономя вес и объём, исходные продукты подвергали такой обработке, что трудно было понять, что же было такое в начале, до того как сырьё сушили, тёрли, прессовали. В любом случае, жить на таком питании годами он бы не сумел, и профессия пилота — не для него, это было то, что он знал с юности и знал абсолютно точно. Но на сей раз, тарелку он очистил, хоть и не привлекал вкус этой, несмотря ни на что, питательной и богатой витаминами пищи. Здесь она была всё же не хуже, чем на лайнерах Лиги.

Насытившись, он сел в укромный уголок и, держа в руках кружку с витаминным напитком, принялся обдумывать своё положение. Блестящим, как ни крути, назвать его было нельзя. Даже если Юфнаресс и оплатил его перелёт на Раст-Танхам, в чём он сильно сомневался, то далее начиналась полоса препятствий.

Разумеется, можно было обратиться к знакомым контрабандистам, благо такие имелись и через них попросить помощи у Да-Дегана. Но делать этого ужасно не хотелось. Да-Деган предупреждал, что лучше ему не показывать и носа на Софро.... Предупреждал, но он не послушался и оттого едва унёс ноги, и то, только благодаря неожиданному великодушию бывшего эколога.

Впрочем, великодушию ли? И кто сказал, что на Раст-Танхам его не ждут? Весьма вероятно, его выпустили как крысу в лабиринт, держа на длинном поводке и не спуская с него глаз, следя внимательно за каждым шагом. Письма лежавшие в его кармане доказывали, что весь триумвират, что собирался в покоях Леди, способен на многое. Весьма на многое.

«Ох, Дагги, — подумал юноша, — как много б я дал, что б просто поговорить сейчас с вами. Услышать ваш голос, тихий и тёплый и почувствовать, как всегда в вашем присутствии, что я за надёжной стеной. Вы б что-нибудь обязательно придумали. Но нельзя мне сейчас к вам. Из-за собственной безрассудной глупости, ибо появись я в вашем доме, и тогда уже вы сами будете в опасности. Нет, нельзя, никак нельзя. Но как хочется, что б вы всё узнали. Вы же чувствовали, что Корхида не так прост, и всё не так, не так прямолинейно, как кажется с первого взгляда. И вы предупреждали меня.... Хотя, откуда вам знать?»

Он отхлебнул из кружки горячего напитка и вновь вздохнул. Рокшар подошёл и сел рядом, и только после этого Илант заметил, что все как-то быстро и незаметно разбрелись, остались только они двое.

— Знаешь, — проговорил контрабандист, — Юфнаресс просил тебе кое-что передать. Несколько вещиц и письмо. Пойдём?

Илант посмотрел на своего собеседника, смерил взглядом и пожал плечами. Контрабандист был не старше его самого. В сущности, такой же мальчишка, лишь с единственным различием, что на Раст-Танхам мальчишек детьми считать переставали гораздо раньше, чем в Лиге, примерно, лет, этак, на десяток. Так что оставалось непонятным, у кого опыта больше. Настоящего, взрослого мужского опыта. К тому же тот носил на плече значок пилота, и сомнительно, что б его дали без соответствующей проверки.

Но лицо у контрабандиста было юное, и никаких видимых следов того, что ему хоть раз в жизни приходилось бриться. А тёмные коричневые пряди волос, немного вьющиеся от природы, спадая на воротник, лишь подчёркивали это.

— Пойдём, — внезапно согласился Илант, — посмотрим, что за вещи.

Рэанин поднялся вслед за контрабандистом по трапу на верхний уровень, заглянул в каюту. Каюта была копией его собственной, разве что немного более обжитой. Такая же откидная койка у стены, такая же теснота, и отсутствие комфорта. Разве что полка не пуста, а за пластиком явственно видимы потрёпанные временем книги.

Рокшар молча достал из шкафчика письмо, написанное наспех на листе обычной бумаги и несколько достаточно дорогих вещиц, — подвески серег с чёрными бриллиантами и такой же, тонкой работы, кулон.

" Тебе будут необходимы деньги, — писал Юфнаресс торопливо, — несомненно, необходимы, таков мир Раст-Танхам, что без денег там делать нечего. Продай украшения, они стоят дорого. Хватит заплатить за рейс в любую точку Лиги.

Правда, я не рекомендую тебе ни одного мира, в котором ты б мог чувствовать себя в безопасности. Таких миров я не знаю, Илант. Если Локита пожелает — она достанет тебя из любого Закрытого Сектора и с любой планеты, если только узнает где ты находишься. Но судьба — дамочка капризная, так что шанс у тебя есть. А я, как могу, попытаюсь доказать Леди, что уничтожать тебя — излишне. Конечно, противоречить ей — с моей стороны безумие. Но уничтожать всех подряд — не в моём стиле. И, само собой разумеется, твоё присутствие на тайной сходке для неё и Энкеле останется тайной.

Я не рекомендую тебе никаких действий и никого из людей, хотя ты навряд ли сразу поверишь в то, что делаю я это для твоего же блага. Чем меньше информации связывает нас друг с другом, тем лучше для тебя. Мы и так связаны слишком крепко.

Да, я желаю тебе удачи и надеюсь, мы с тобой больше не встретимся".

Илант удивлённо вскинул брови вверх. Что ж, это письмо объясняло хоть что-то, хоть и не объясняло всего. Впрочем, Юфнаресс, был прав, верилось с трудом. После некоторых, недавно произошедших событий верить людям так, как раньше, Илант не мог. Просто что-то случилось, словно вода подмыла опору моста, и мост рухнул. Людей, которым мог бы доверять Илант мог пересчитать по пальцам. Взглянув на контрабандиста, юноша спросил:

— Тебе передал это Юфнаресс?

— Нет, моя матушка, — огрызнулся тот беззлобно, — кто же ещё. Он, разумеется. И, — заметил он, — я недавно с вахты, так что, будь мил, изыди, я высплюсь, и тогда, если хочешь, поговорим. А сейчас мне спать хочется, сил нет.

Илант посмотрел в лицо контрабандиста, машинально отметив, что у того точёные черты лица, прямо-таки классически — аристократические, что в среде контрабандистов случалось редко, отметил, что юноша говорит правду. Серые, как сталь глаза были сонными и усталыми. И потому он только коротко кивнул уходя.

— Да, — спросил, неожиданно вспомнив, — а ты не знаешь, где найти медика?

— Яко из Оллами? Третья дверь направо. Но, только, будь добр, исчезни.

Илант философски пожал плечами и вышел в коридор. В каюте медика не оказалось, тогда, положив драгоценности в карман, Илант решил пройтись по кораблю.

Экипаж был невелик. Как, впрочем, на всех кораблях контрабандистов. Оно и понятно — чем меньше экипаж, тем выгоднее рейс для каждого, хоть и утомительнее. Пассажиров тоже не было, других праздношатающихся Илант не заметил. Коридоры были пустынны. И, только, заглянув в рубку, Илант заметил за пультом скучающего пилота.

— В прыжок скоро? — спросил он, остановившись на пороге.

— Скоро, — ответил тот, — отчалим подальше из толчеи, разгонимся — и вперёд. Да, ты присядь.

Илант послушался. Прошел в рубку, чувствуя неизвестно откуда взявшееся благоговение. Сев в пилотское кресло подумал, что впервые сидит у пульта. Взглянув на экран, отметил, что Софро мала, как песчинка, и скоро совсем потеряется в пространстве, и так же отметил, что корабль вели диспетчерские службы Лиги. Это не было неожиданностью, но ощущение, что в мире царит бардак, только усилилось.

— И давно мы с Софро ушли? — спросил Илант деланно — равнодушно.

— Часов так с двадцать.

— Меня, говорят, приволок Юфнаресс? — вновь спросил он, чувствуя злость на бывшего эколога.

— Говорят, — отозвался пилот. А что?

— Да ничего ровным счётом, если только учесть, что никуда я лететь не собирался. — Илант побарабанил пальцами по пластику пульта, — Вот зараза!

Пилот согласно наклонил голову.

— Не повезло тебе, — проговорил тихо, — но не расстраивайся, с Раст-Танхам легко попасть не только в любую точку Лиги, но и в любую точку Галактики. Были бы деньги.

— На Эрмэ тоже? — название, слышанное лишь однажды, само собой всплыло в памяти, и он бросил его, ни на что, не надеясь, наобум. Пилот заметно изменился в лице, крутанулся в кресле, посмотрел на Иланта зло и испытывающе.

— Знаешь, парень, — прошипел он как рассерженная кобра, — не знаю, что тебе нужно на Эрмэ, но туда, пожалуйста, с другим кораблём и экипажем! И, будь добр, не поминай это название, если ты хочешь добраться на этом корабле до Раст-Танхам, а не выйти по дороге!

Илант невольно вскинул брови, подумал: «Вот даже как!», коротко кивнул.

— И, — добавил пилот, — знаешь что, иди-ка ты отсюда.... Это всё же рубка. Нечего тут делать посторонним.

Илант несколько секунд посидел, подумав, но, взглянув на недовольное лицо пилота и нервные движения рук, решил последовать предложению. «Эрмэ, — подумал он, — что за мир такой Эрмэ? И ведь не пустой звук, не нечто абстрактное. Что-то кроется за этим названием. Знать бы что».

Пройдя по кораблю, он вернулся в свою каюту, занял горизонтальное положение и, закинув руки за голову уставился в потолок.

Корабль был старый, переделанный из обычного почтового бота, некогда принадлежащего Лиге, но не потерявшего ходовых качеств. А значит, через три-четыре дня он должен уже быть на Раст-Танхам. Если не произойдёт чего-то неожиданного. И если разгону не помешает груз. Как он успел заметить, трюм был заполнен под завязку.

Ну, да, господа контрабандисты порожняком ходят, лишь, если здорово прижмёт к ногтю судьба. И обычно в пути не задерживаются. Значит, впереди ещё трое или четверо суток безделья. Как правильно заметил Рокшар, транспортник контрабандистов — это не лайнер Лиги, где к услугам пассажиров все возможные развлечения.

Но лайнер Лиги до Раст-Танхам добирался б не четверо, с небольшим, суток. Лайнеру Лиги на это потребовалось около месяца. Корабль Даль — разведки мог бы добраться вдвое быстрее, была б необходимость. Пилоты — люди ко всему привычные, Но и для них два дня — минимум. Самый минимум. А господа контрабандисты обычно выделывать головоломные трюки не спешили. Рисковали с оглядкой. Но, как он слышал, обычно, когда на хвосте у транспортников с Раст-Танхам, висели крейсера Лиги, контрабандисты забывали всю свою осторожность, и спасало их лишь мастерство пилотов.

Прикрыв глаза, Илант попытался заснуть. Это не удалось. За несколько недель, проведённых на Софро, он успел отдохнуть и отоспаться за пару прошедших лет. Усталости не было. А заснуть без этого ощущения, ему было уже не дано. Он достал из кармана подвеску серьги, стал рассматривать её на свет. Подвеска была тонкой, изумительной работы. Юфнаресс был прав, стоили они более чем прилично. Год далеко не нищего существования, по минимуму. Илант положил украшение назад и вздохнул.

— Спишь? — раздался знакомый голос.

В дверях застыл медик Оллами. Внимательные глаза смотрели привычно мягко и изучающе.

— Нет, — откликнулся юноша, — не спится.

Илант присел на ложе, уступая часть пространства для гостя.

— Ты чего просился на Эрмэ? — спросил Яко, присаживаясь рядом, руки медика тихонечко двигались, ладонью поглаживая ладонь. — Знаешь, юноша, я б не рекомендовал.

— Отчего?

— Ты знаешь, что такое Эрмэ?

— Понятия не имею, — проговорил Илант, — но мечтал бы узнать. Расскажешь?

Медик отрицательно покачал головой.

— Не скажу. Скажу лишь, что тебе там делать нечего. Такой ответ устроит?

— Нет. — мотнул юноша головой, и, поймав внезапную мысль за хвост, спросил медика вновь, — Яко, ты ведь полетишь ещё на Рэну?

— Если полетит мой капитан. — откликнулся тот.

— Я напишу письмо. Передашь его Да-Дегану?

Медик отрицательно покачал головой.

— Я не та птица, что может влететь к нему в дом, — заметил скромно. — Мы люди разного круга, Илант. Не думаю, что смогу.

— А другие? Пайше, Гайдуни?

— А за других, Илант, я не могу поручиться.

Илант склонил голову, вздохнул устало. Медик, вздохнув, положил руку на плечо юноши.

— Не вешай нос. — проговорил тихо, — Я, в общем-то, просто хотел узнать как твоя рана. Не беспокоит?

— Нет, — ответил Илант, немного помолчав, — я о ней почти забыл. Спасибо, ты — мастер.

— Спасибо скажи своим предкам и молодости, Илант.

Юноша тихонько рассмеялся, вспомнив Локиту. Говорить ей слов благодарности не хотелось. Он достал серьги — подвески, спросил:

— Сколько это стоит? На Раст-Танхам.

— Много. — ответил медик, удивляясь. — У меня нет таких денег, что б я мог купить.

— А ты знаешь кого-нибудь на Раст-Танхам, кто б мог купить? За нормальные деньги. Это всё, что у меня есть.

— Знать — то знаю. Но зачем тебе это? Тебе ведь стоит только заглянуть к Гайдуни, и....

— Мне нельзя к Гайдуни, — проговорил Илант. — Мне, совсем никуда, нельзя. Мне надо исчезнуть, скрыться, раствориться как соль в воде. Мне нужна помощь, Яко.

Медик Оллами недоверчиво качнул головой, посмотрел на драгоценности, повертел их в руках, вернув назад, пожал плечами.

— Ничего не обещаю, — проговорил он задумчиво, — но помочь попробую.

Он посидел ещё пару минут рядом, потом поднялся и ушёл. Илант опять откинулся на ложе, примостил голову на закинутой под затылок руке. Предстояло решить, что же делать далее.

Тянуло домой, на Рэну, там были дела. Там был он нужен. Прикрыв глаза, он стал вспоминать текст писем, слова — оборотни, которые несли свой особый, особенный смысл, чем дольше вспоминал, тем более уверялся, что Локита не осталась в стороне от знаменитого рэанского бунта. Просто не могла быть в стороне. И Юфнаресс тоже. Если она отдавала приказы, то он их выполнял.

Эколог! А какое это было прикрытие! Никто ничего так и не заподозрил. Ни Хэлан, ни Ордо, а его хорошо знали оба, и оба считали другом. Илант чуть заметно вздохнул. Юфнаресс легко манипулировал обоими, сея обиды и рознь, но ни один этого не заметил. Хотелось и смеяться и плакать, и хотелось вертеться волчком. И, отчего-то, он чувствовал себя запутавшимся в интригах, как муха в паутине. А ещё внезапно, как озарение, пришло воспоминание.

Они, трое подростков, собирали спелые сочные ягоды, сидя на земле. Они трое — Лия, он и Рэй. Да-Деган сидел на сером, вросшем в землю камне невдалеке, наблюдая за ними. Иридэ, рыжего сорванца Иридэ уже не было. И им было понятно, что никогда и ничто его не вернёт. Просто так получилось... просто так произошло... просто на спрятанный в горах отель сошла лавина. Они это не обсуждали, но знали все и оттого молчали, чувствуя, что в их маленькой компании появилась пустота.

А около Да-Дегана стоял Юфнаресс Антайи, стоял и молчал, глядя вдаль — на равнины лугов, казавшиеся морской равниной, на ряды виноградников, на далёкий белоснежный купол, казавшийся плавающим над островом облаком. Потом появился Хэлан. Он казался усталым и расстроенным, и не подошёл как обычно к ним, детям. Тоже застыл рядом с Да-Деганом, и тоже молчал.

— Ну? — спросил Да-Деган жёстко, так что в голосе зазвенел металл, — чего молчите, координатор? Сказать нечего? Тогда идите к детям. Они вам рады. А я обойдусь без вашего сочувствия, без стояния над душой, без вашего покаянного молчания. Мне оно ни к чему.

И Хэлан пошёл. Шел он медленно, долго, и присев в траву рядом с Рейнаром, все так же медленно набрал горсть ягод. Но есть не стал. Его пальцы медленно и неторопливо, машинально, разминали ягоды по одной, выпуская сок. Лия смотрела на него, прищурив глаза, и как-то не по-детски взросло. Впрочем, она была старше всех, эта маленькая фурия с манерами мальчишки, как Иридэ — младше. Хэлан посмотрел на неё устало, протянул руку, что б притянуть к себе и обнять, но она не позволила. Вскочила на ноги, как ошпаренная, отошла на пару шагов.

— Мне не нужно Ваших сочувствий, — произнесла неожиданно зло и резко, словно вторя воспитателю, — я без них обойдусь.

Хэлан тихо вздохнул и принялся бросать в рот ягоды, сначала машинально, одна за одной, потом, словно поймав себя на нерациональности, забросил с горсти весь остаток и посмотрел на руки. Руки были в ярко — алом соке, словно в крови. Сок стремительно темнел, становясь густо — синим, и всё ж, пока он был свежим, он был ярок как кровь. Хэлан невесело, вымученно улыбнулся и, откинувшись, лёг в траву. Подошёл Юфнаресс, посмотрел на координатора.

— Хэлан, — проговорил эколог негромко, — у вас нет времени, поднимайтесь, надо ехать. Через три часа в порт придёт «Арстрию». Там Ордо. Вы должны его встретить. Должны всё сказать. Сами. — Юфнаресс кивнул в сторону Да-Дегана, — Неужели вы заставите его?

Хэлан молча поднялся на ноги, машинально, словно робот, потрепал их, мальчишек, по волосам.

— Вы правы, — проговорил неожиданно тихо, — надо идти...

Но, прежде чем уйти, он вновь подошёл к Да-Дегану.

— Дагги, — проговорил отчаянно, словно вымаливая прощение, — когда пришло предупреждение, я облазил весь отель, я искал его. Мы оба. Я и Эльния. Мы не оставили ни одного неисследованного уголка, поверьте... Мальчишки не было в отеле... Он, видимо, куда-то улизнул.

— Не надо мне ничего говорить, — отозвался Да-Деган спокойно, на лице не дрогнул ни один мускул, но лицо это было таким, что казалось неживым — бледным, измученным, осунувшимся, — вы объясните это Ордо, объясните, как так случилось, что Вы здесь и живы, а его сына уже нет. Если сможете... Вы и Эльния. Оба. А меня просто оставьте в покое. Я не хочу вас видеть. Не хочу ничего слышать и знать. Будьте добры, Хэлан, уезжайте.... И не появляйтесь хотя бы несколько дней. Дайте мне привыкнуть.

Юфнаресс, подойдя к Хэлану, положил руку на его плечо.

— Пойдёмте, Хэлан, — настоятельно проговорил он, — пойдёмте, у нас нет времени.

... Юфнаресс, который был так спокоен, словно ничего не произошло. Юфнаресс, который, всего лишь выполнил один из обычных приказов Локиты.

Илант поджал губы и, не веря, мотнул головой. Юфнаресс... Он всегда держался в тени, всегда был, тих и незаметен, ходил, глядя исключительно под ноги. Юфнаресс, у которого были такие больные и усталые глаза, с явственно видными прожилками кровеносных сосудов, словно он не спал ночами. Юфнаресс, что почти никогда не расправлял плеч и страшно сутулился. На Софро он стал иным, развернулись плечи, и оттого казалось, что он вырос. Но глаза всё ж оставались усталыми и потерянными. Так хорошо умеющие лгать глаза...

Илант тяжело вздохнул. Никогда ранее он не считал эколога способным хоть на какой-то поступок. Вялый, словно только что пробудившийся от долгой спячки, Юфнаресс у всех рэан вызывал, разве что, усмешку. А усталые глаза вызывали неизменное сочувствие у всех, кто его знал. И никто и никогда не мог предположить, что он способен... весьма на многое.

И даже Хэлан, немало времени проводивший рядом с Антайи в силу служебного положения, не мог предположить, что за внешностью, вызывающей у всех только полуулыбку прячется оборотень. Хитрый, сильный, способный на многое, если не на всё.

Последняя мысль вызвала улыбку. Как ни странно, но последнего приказа Локиты Юфнаресс не выполнил. Его он выкинул с Софро, попросту взял как щенка и отправил с глаз долой на первом подвернувшемся боте. Что б не мозолил глаза.

Знать бы ещё зачем. И почему. И что это было — признак своеволия или укол внезапно проснувшейся совести. А из всех произошедших событий, участником которых был Антайи, можно было положить, что совести в том имелось не более чем в щепке. И свойственно ему было милосердие тигра, а не человека. Впрочем, свойственно всё это было и Локите. Вспомнив, как она торговалась с Корхидой, Илант усмехнулся. «Хотите Рэну? — прошептал он, передразнивая её интонации, — Вам Рэну, мне — Лигу?»

Он проснулся от внезапно навалившейся на тело тяжести. Потом его мотнуло так, что он едва не слетел с узкой койки. В коридоре вовсю верещали сирены. Корабль маневрировал, выписывая окружности и дуги, постоянно меняя направление движения. Вцепившись пальцами в бортик кровати, что б не снесло прежде времени, Илант умудрился спустить ноги на пол, но выпускать из рук опору было б преждевременно. Пол и потолок, вращаясь, поменялись местами, а потом ещё и ещё. От головоломных трюков закружилась голова. «Всё, приехали», — мелькнула окаянная мысль. Потом отключился вопль тревожных сирен, но кульбиты не прекращались. Корабль словно выплясывал в пространстве странный, безумный танец похожий на шаманскую пляску. Ускорение то росло, то уменьшалось, то вновь росло. Казалось, что пилот сошёл с ума и решил покончить с собой, да и со всеми остальными таким вот экзотическим способом. Вцепившись, что было сил, в тонкий, но прочный металлический поручень, закреплённый у стены, Илант выполз в коридор. И едва не столкнулся с Яко. Медик чувствовал себя на порядок увереннее.

— Что случилось? — спросил Илант, пытаясь перекричать шум, что царил вокруг.

— Да ничего... сторожевики Лиги... прорвёмся... — ответил тот и стал пробираться далее.

Илант последовал за ним, чувствуя, что остаться одному будет невмочь.

— Что им надо?

Медик мотнул головой, видимо пытаясь, что-то ответить. Корабль вновь поменял траекторию движения, словно уходил из зоны доступной орудиям крейсеров. Иланта вжало в стену, и он почувствовал, что ещё одно-два мгновения таких нагрузок, и он срастётся с ней. Впрочем, если быть объективным, перегрузки были весьма и весьма терпимы. Пилот, как умел, избегал запредельных значений ускорения, щадя груз и экипаж. Рывки и толчки были неприятны, опасны, но... не смертельны. Следуя за Яко, Илант вдруг понял, куда они пробираются, когда заметил в конце коридора ряды спасательных капсул, снабжённых автономными системами жизнеобеспечения, на случай непредвиденной аварии. Яко втолкнул его в одну из них, сам занял соседнюю.

— Вот теперь и поговорим, — услышал Илант его голос из динамиков, — здесь оно спокойнее. Правда? Что ты хотел спросить? Я не расслышал в шуме.

Илант отметил, что в голосе медика не слышно паники, видимо, бродячая жизнь приучила ко всему. Была ещё нотка иронии.

— Крейсера Лиги, что им надо? — спросил Илант, смущаясь оттого, что не видит лица собеседника.

— Того же, что и всегда. Что б мы оставили Лигу в покое. Ты же знаешь, нас не любят.

Потом раздался короткий смешок, короткое ругательство и короткая божба.

— Яко? — проговорил Илант, — что-то случилось?

— Ничего. Это ещё ничего. Крейсера Лиги в подмётки не годятся крейсерам эрмийцев. Вот те б дали шороху. Прорвёмся, — проговорил медик уверенно. — За пультом Рокше, а у него, видимо, предки были с крылышками, если судить по тому, как он летает. Он их уделает. Отстанут.

— А если нет?

— Полетим на Софро, — рассмеялся медик, — с почётным эскортом и по зелёному коридору. Как видишь, вариант не из худших. Дали Небесные! Какое счастье, что Лига — это Лига!

— Ага, — поддакнул Илант, — и отправят тебя куда-нибудь в дальнюю колонию лечить местный народ. Тебя это восхищает?

— Умиляет до слёз. — отозвался Яко. — Если б то были эрмийцы, нам, как минимум, перерезали горло. Видишь, всё не так плохо.

— Ну, нет, я на Софро не хочу. Тебя, может, и не тронут, а меня грозились отравить. — тихо проговорил юноша. — Так что если прорвёмся, я этого вашего Рокше на руках носить буду. И вечно помнить.

— Тогда молись, — посоветовал медик. — Если, конечно, умеешь.

«Молись», — подумал Илант и тихо качнул головой. В богов, способных отозваться на молитвы, он не верил, и пережитки прошлого его не интересовали. И в то, что желание может изменить мир, не верил тоже. Но почему-то, прикрыв глаза, стал уговаривать судьбу.

В тишину, нарушаемую лишь звуком дыхания, ворвался ещё один звук — басовитое утробное урчание прыжкового двигателя. А следом донеслось краткое, но крепкое словцо. Яко ругался так, как по представлениям Иланта и на Раст-Танхам ругались лишь портовые грузчики. От Гайдуни Элхаса он ничего подобного не слышал. Медик упомянул близких и дальних родственников юного пилота и, пожелав им весьма замысловатых переживаний, окликнул Иланта.

— Да? — откликнулся тот.

— Хочу попрощаться на всякий случай, — проговорил Яко с неизменной усмешкой. — Не иначе Рокше решил сбежать через чёрный ход. Как бы ни было, не оказаться б нам в преисподней, Илант.

— Где? — удивлённо проговорил Илант, чувствуя, что по телу расходится волна нервной дрожи. Тело горело, словно в лихорадке. Воздух вокруг сгустился и замерцал сиреневым заревом. Вид был, словно к самым глазам придвинули полярное сияние.

— В преисподней, — повторил Яко глухо, — на изнанке этого мира, Илант. Там, откуда нет пути назад...

Договорить до конца он не успел. Свет потух, сменившись полной темнотою. А потом вновь вспыхнул, больно обжегши глаза. Илант зажмурился и стал считать.

Обычно прыжок длился не больше мгновения. Приборы не фиксировали никакого временного промежутка прошедшего с момента начала перемещения и до выхода из прыжка, но люди — не приборы. Людям, порой, этот ничтожно малый промежуток казался вечностью. Он успел сосчитать до шести. И в этот момент исчезло всё — свет, тьма, само время. Что-то, чему у людей не было названия, дало ему понять, что его нет. А потом вернулось всё, словно то, что было до, растаяло как мираж.

Вывалившись из прибежища спасательной капсулы, он опустился на пол, и осмотрелся. Вокруг была привычная обстановка и кораблик шёл ровно и уверенно, перестав выплясывать бешеные танцы, что более подходили полуголым дикарям возле костра, чем транспортнику контрабандистов. Из капсулы рядом вывалился Яко, хохотавший, словно сумасшедший. Он присел рядом, ткнул Иланта в бок. Илант посмотрел на медика недоумённо, но это длилось лишь мгновение, через несколько секунд он представил себе картину, что должны были наблюдать на кораблях Лиги, и невольно расхохотался тоже.

Маленький транспортник контрабандистов с Раст-Танхам попросту исчез с дисплеев, и локаторы могли зафиксировать лишь поток с бешеной скоростью летящих частиц, возмущения вакуума там, где только что был весьма реальный объект. Он вспомнил до безобразия юное лицо Рокшара и расхохотался ещё более. Просто было б интересно, что б сказали пилоты Лиги, зная, что их так уделал зелёный мальчишка. Насколько он знал, на подобное никто из пилотов Лиги не решался. Никогда. Уйти в прыжок в непосредственной близости от других объектов, пусть небольшой, но неизвестно как действующей на перемещение неучтённой массы. Он хохотал, а в мозгах билась совсем иная мысль. Мысль о том, что так и на самом деле можно легко и просто попасть на изнанку известного мира.

Рокшар сидел напротив, в маленькой таверне, и медленно потягивал местный эль из кружки. Но, несмотря на пару вылаканных до этого порций и габариты кружек, вкупе с крепостью напитка, пьяным он не был. Нет, не было ничего, что б могло навести на подобную мысль. Серые глаза оставались внимательными и незамутнёнными как у младенца. Про себя того же Илант сказать наверняка не мог, хоть выпил всего лишь кружку. Местный эль весьма неплохо конкурировал с изысканным и сладким форэтминским своим действием на мозги.

— Вот так, — проговорил он, закончив свою историю, — вот так, Рокше. Говорят, ты знаешь Юфнаресса. Ну и что мне делать? Верить или не верить? Бежать или затаиться?

Рокшар неопределённо пожал плечами.

— Он — эрмиец, — проговорил юный контрабандист негромко, — но это всё, что я о нём знаю. Если б знать, кто он — властитель, раб или воин, тогда б можно было делать хоть какие-то прогнозы. Будь он властителем, он затянет тебя в свою игру и предскажет любое твоё действие. Будь он воином, он мог бы просто тебя отпустить на все четыре стороны, так как воины, несмотря на своё повиновение властителям, имеют свой кодекс чести, что не позволяет им без нужды уничтожать тех, кто не опасен и слаб, хотя бы изредка щадя их. Будь он рабом... кто знает, на что способен эрмийский раб? Но Юфнаресс — не раб, будь спокоен. Он не похож на раба. Слишком самостоятелен и независим. Могу сказать одно, когда он приволок тебя в порт, и увидел меня, он определённо обрадовался. Может и оттого, что я не побегу ябедничать эрмийцам. Мне безразлично, какие игры ведёт ваш бывший эколог, и хоть эрмийцы могли б заплатить за информацию, я помолчу. У меня самого есть интерес к господину Антайи. Пара вопросов, на которые когда-нибудь, искренне надеюсь на это, я получу ответ. Он, кстати, про этот интерес знает. И держит меня как рыбку на крючке.

Илант отхлебнул ещё глоток из своей кружки и бросил в рот несколько солёных орешков. Вкус у всей этой снеди ничем не напоминал изысканную кухню Да-Дегана. Но, как ни странно, ничего похожего на отвращение, несмотря на всю свою разборчивость, Илант не чувствовал. Рокшар молча ополовинил свой кубок.

В таверне было тихо и полупустынно, только сизые клубы дыма плавали в воздухе, и можно было говорить, не опасаясь быть подслушанным.

— Послушай, — внезапно заметил Илант, — вы все постоянно упоминаете каких-то эрмийцев. Но кто это такие, Рокшар? Почему я никогда о них не слышал ранее?

— Тебе просто везло, — буркнул пилот, — рос бы ты на Раст-Танхам — знал бы.

— И всё же? Что есть Эрмэ?

— Эрмэ — это Эрмэ, — проговорил Рокше. — Ещё одна цивилизация на задворках Галактики.

— Планета? — изумился Илант, — Закрытый Сектор?

— Закрытый, — усмехнулся контрабандист, — вроде Раст-Танхам. И закрыли бы, если б могли... да сил маловато. Это не просто планета, Илант. Это сообщество планет. Малюсенькая такая группа штук так в сорок — пятьдесят. И представители этой группы, ох, как не любят, когда в их дела суют нос посторонние.

Новость ошеломляла. Илант привык к тому, что время от времени Лиге становилось известно о новых планетах, новых мирах, населенными людьми. Как правило, они отставали в развитии от планет Лиги. И что б открытый контакт не принес им катастрофических последствий, Стратеги долго и кропотливо вели подготовку к нему. На это уходили не годы — столетия. Но впервые он слышал, что б неизвестный мир достиг высочайшего уровня развития.

— Ты там был? — поинтересовался Илант, зная, что контрабандисты не ограничиваются торговлей лишь с мирами Лиги. Для вольных торговцев не существовало границ, не существовало причин, по которым они воздерживались бы от торговли в любом известном им мире.

— Не был, — откликнулся пилот, пряча взгляд, — и не рвусь. Чем дальше держишься от эрмийцев, тем крепче сидит на плечах голова. И, вообще, нам повезло, что когда у Эрмэ появилось желание слопать Раст-Танхам, мы уже вовсю торговали с Лигой. Если б не это, Раст-Танхам была б частью Эрмэ, и была давно. Ещё так лет с пятьсот назад. Эрмэ остановило то, что Лигу могло б заинтересовать внезапное исчезновение вольных торговцев.

Илант недоверчиво покачал головой, допил свой эль, отказавшись от добавки.

— Послушай, но вы ведь не хотите входить в этот союз с Эрмэ? — проговорил он, удивленно.

Рокшар качнул головой.

— Ты безнадёжен, — заметил он тихо, — Эрмэ — не Лига, захватить Раст-Танхам им не составит особого труда. Хоть, скажу по чести, большинство из контрабандистов с большим удовольствием поцелуёт пса под хвост, чем сдастся эрмийцам. Конечно, воевать с их воинами — это самоубийство, но, все же, куда лучше, чем рабство под Эрмэ. Ты не знаешь, на что эти твари способны. На их счету не один десяток разорённых планет. Ты не понимаешь, Эрмэ — это не Лига, Арвис. Эрмэ — это Эрмэ, будь она проклята! Империя! Страшное место. Гиблое. Именно эрмийцы погубили Ареттара. Не знаю как, но говорят, что они завлекли его в ловушку.

— Зачем им это было надо? Жил певец и никого не трогал...

Контрабандист отрицательно качнул головой.

— Плохо вы знаете господина певца, — проговорил он с насмешкой, — у нас на Раст-Танхам и то ни для кого не было секретом, что он на многое способен. Нет, Арвис, Ареттар не просто изумительно пел и тренькал на аволе. Он сумел за два месяца здесь, на Раст-Танхам для всех стать своим. А что б здесь, на Раст-Танхам стать своим, я знаю лишь один способ — тут надо родиться. А чужак — он и есть чужак. А Ареттар стал своим. Будто здесь родился не только он, а и все его предки. Его здесь любили, Арвис, и даже отморозки из Иллнуанари понимали, что лучше его не трогать, иначе все остальные дадут шороху. А вот эрмийцам было безразлично кто он и каков он. Просто взяли, и слопали. Нет, говорят старики, что с самой Эрмэ он вырвался, но, видимо только на это его сил и хватило. Так что, нет, я на Эрмэ не рвусь.... И никто не рвется.

Илант молча отхлебнул из кружки напитка, отставил её на стол и в задумчивости посмотрел на потолок. Мысль пришла, принеся с собой отголосок воспоминания.

Когда за окном сгущались сиреневые сумерки, и на город падала живительная прохлада, наступало время легенд. Да-Деган сидя в своём любимом кресле, вдалеке от камина, в тёмном уголке, неторопливо и негромко начинал своё повествование. И они, юные и шалые затихали, слушая, как падают слова; негромкие, но сказанные как-то по-особому, задевают за струнки души, завораживают и манят куда-то вдаль, к невозможному и невероятному, в мир, где сбываются мечты и сны. В мир, где ненависти и равнодушию противостоит любовь. И не умирает, не исчезает, а побеждает вновь и вновь косность и безразличие, злобу и интриги.

И глядя на поразительно юное, совсем не по возрасту юное, лицо воспитателя тогда, будучи мальчишкой, он верил. Верил, оттого, что вера в собственные слова жила и в глазах и в жестах и в словах самого Да-Дегана. Верил в реальность Аюми — совершенных, непостижимых вечных странников, защищающих всё живое и влюблённых в извечную круговерть жизни, таинственных, непостижимых и ...человечных. И никогда не верил в реальность Империи.

Не хотел верить, что где-то, пусть даже в далёком прошлом, за маской легенд, таится паук, способный запутать в свою сеть и лишить жизни поразительную бабочку с радужными переливами на крыльях — прекрасную и живую.

Империя с её интригами всегда казалась ему уродливой и не имеющей право на жизнь. И не хотелось верить, что в реальности есть место, отчего-то так напоминающее ему Империю. Эрмэ.

Он поджал губы, понимая, что всё лишь мальчишество, подумал, что интриги Локиты как никак лучше подходят под это определение. «Хотите Рэну?» — вспомнил он и неожиданно усмехнулся в один момент всё решив. Поняв, что не может иначе, что должен, что обязан вернуться. Все равно — другого пути нет.

Он посмотрел на Рокшара, пытаясь понять, о чем же думает контрабандист, и может ли ему помочь. Других друзей, за две недели проведенные на Раст-Танхам, у Иланта так и не появилось. То, что сказал ему Рокше, полностью подтверждал его собственный опыт. В шумной контрабандистской столице он был для всех чужаком и, словно бы, невидимкой.

— Рокше, — проговорил Илант неожиданно, — мне надо назад. На Рэну.

Молодой контрабандист равнодушно пожал плечами.

— Я так и думал, — проговорил он, чуть усмехаясь, — чувствовал, что ты не сможешь не вернуться. Кстати, ты не боишься встречи с Корхидой?

Илант так же неопределённо пожал плечами.

— Может быть, — проговорил он, — мне повезёт.

Рокшар покачал головой, понимая, что далее порта Иланту не пройти. Он хорошо знал рэанские порядки, что б не надеяться на вечное «авось». Повстанцы держали дисциплину лучше, чем некоторые порты Лиги, хоть и полностью зависели от контрабандистов.

— Может быть, но лучше не рисковать по-пустому. — проговорил Рокше, и, сверкнув светлыми очами, предложил, — Я слышал, на Рэне некогда был другой космопорт. В горах, но там шли бои.

— Был, — откликнулся Илант, — но, думаю, никто не рискнёт сунуться туда. Слишком опасно.

Рокшар слегка покачал головой.

— Знаешь, — негромко проговорил контрабандист, словно на что-то решившись, — я, пожалуй, рискну. Иначе чем с чёрного хода, тебе домой не вернуться. Лучше иметь дело со стихией и следами войн, чем с эрмийцами. А то, что вся эта троица — эрмийцы, моя душа нюхом чувствует. И, договоримся сразу, несмотря на доброе знакомство, ты пообещал мне хорошие деньги за эту авантюру. Очень хорошие деньги.

— Где я их возьму?

— Илант, — усмехнулся Рокше, пожав плечами, — дело не в наличии денег, дело в том факте, что попадись мы эрмийцам, они с меня шкуру спустят, узнав, что я помогаю тебе задаром. И, может быть, помилуют, если будут уверены, что весь вопрос в деньгах. Понимаешь?

— Нет.

— И не надо. Делать лучше так, как я сказал. Ладно?

— А что мне остаётся? — ответил Илант, пожав плечами.

Рокшар поправил рюкзак, висевший за спиной, посмотрел на Иланта и бросил взгляд вниз, в котловину почти правильной, округлой формы, из которой они начали путь. Некогда там плескалось озеро, вбиравшее в себя воду с таявших ледников, потом вода ушла, найдя себе другой путь и другое пристанище. Ещё несколько лет назад там, внизу, находился космопорт, и работали люди. Теперь космопорт лежал в развалинах, окрестности были пустынны, только орлы, паря в небе, нарушали ощущение полного одиночества.

— Ну, — заметил Рокше, — куда дальше? Я на Рэне раньше не был, а ты местный. Решай.

Илант качнул головой, припоминая карты. То, что долетели они без особых проблем, особого воодушевления не вызвало. Рокшар настоял, что б они не только бросили корабль в этих пустынных местах, но и стёрли с бортового компьютера всю информацию, включая и набор самых необходимых навигационных программ. Если судить по принятым мерам предосторожности, то контрабандист всерьёз опасался быть обнаруженным. Это удивляло. Немало удивляло и то, что он вызвался сопровождать Иланта и дальше, до самого конца пути. И удивляло, и радовало. Скитаться по этим диким, пустынным местам в одиночку было жутковато. И, хоть Илант никогда не был трусом, но, признаваясь себе откровенно, понимал, что сейчас, здесь, не был бы лишним хороший попутчик.

— Давай останемся здесь на ночёвку, — проговорил он, выдавив эти слова из себя через силу. До заката было ещё далеко. Три, а то и все четыре часа, которые жаль терять понапрасну. Но территория, через которую предстояло пройти, некогда служила ареной ожесточённых боёв.

— Почему? — спросил Рокше. — Есть что-то, чего я не знаю?

Илант мотнул головой.

— Не знаю, — проговорил неуверенно. — Понимаю, что необходимо уйти как можно дальше, но не знаю, сколько нам удастся пройти. Возможно, что местность дальше заражена и мы больше нигде не найдём привала на ночь.

Рокшар бросил взгляд на небо, ещё раз поправил лямки рюкзака, и пошагал вниз.

— Ты куда? — спросил Илант, срываясь за ним.

— Туда, — показал Рокшар на тропу, — и, позволь себе заметить, что возможно в этом мире всё, а, помогая тебе, я отнюдь не горю желанием попасть в неприятную ситуацию. Оставаться на ночлег лучше где-нибудь под скалами, а не на открытой местности. Я, лично могу обойтись без отдыха. Более всего меня заботит то, что посадка не прошла незаметно для диспетчерских служб. Ты хочешь встретиться с Корхидой? Я — нет. Согласен?

— Согласен, — коротко ответил Илант.

Рокше улыбнулся и пошел вперед. Илант его обогнал, пошел, указывая путь. Дорога, некогда шедшая от космопорта на равнину, осталась справа. Она, конечно, была удобней, чем тропа, которую он выбрал, но и многим известна. Если их посадка не прошла незамеченной, то их будут искать, и в этом случае им лучше было быть там, где искать не станут. Он ещё раз восстановил в памяти карты. Путь по этой тропе не был легким, но не был и невозможным, хоть многими считалось именно так.

Тропа шла, несколько раз пересекая русла буйных, в жару, речушек, которые, в другое время, практически пересыхали, тогда перейти их, не составляло труда. Были и ещё препятствия, но, каждое по отдельности, не было непреодолимым. Просто их было много. Достаточно много, что б отбить охоту идти по этой тропе.

Илант невольно поёжился и проверил оружие, висевшее на поясе. На проданные украшения он купил снаряжение для этой экспедиции и пару бластеров того образца, которыми некогда пользовались Стратеги. Оружие было удобным, компактным и лёгким, несмотря на мощь.

А в этих местах могли встретиться не только двуногие хищники. Живя в Амалгире, он не раз слышал, что в горах, на брошенных людьми территориях, развелось множество всякого зверья. И подумал о том, что долго им идти или нет, но на ближайшем привале, как и на последующих, отдыхать придётся по очереди. Сказав об этом мальчишке — контрабандисту, заметил короткий кивок, означающий согласие и вздохнул, чувствуя, что с плеч спадает тяжесть.

Он был благодарен судьбе за это знакомство, за эту дружбу, за то, что рядом был человек, с которым можно было поделиться мыслями. За то, что он не был одинок. Рокшар как-то сразу расположил его к себе, хоть, видно было, он не старался показать себя с лучшей стороны. Контрабандист был несколько замкнут, о многом не говорил, но мог внимательно выслушать, и, казалось, мог понять всё. Рядом с ним появлялось ощущение, что это не новый человек, а хорошо знакомый друг.

Несколько раз, на Раст-Танхам, и во время полёта Илант ругал себя за то, что относится к нему именно так. Напоминал себе, что этот парень как-то связан с Юфнарессом, что он контрабандист, торгаш и не более, но ничего не помогало. Впрочем, иногда Илант корил себя и за излишнюю подозрительность. Но он не мог избавиться и от неё, памятуя о ловушке, в которую попал на Софро. « Ах, моя милая бабушка, — не без иронии думал он, — интересно, чего же вы добиваетесь? Чего хотите? Зачем? Что вам надо, прекрасная Леди Локита? И почему? Неужели вам не хочется жить в мире и покое? И ради чего всё?»

Он сунул руку за пазуху, пощупав на месте ли свёрток с письмами. Письмо Юфнаресса, адресованное лично ему, он приобщил ко всем остальным, не став уничтожать просто так, на всякий случай. Желание показать их Да-Дегану не проходило, как не исчезала уверенность в том, что учитель способен разобраться, если не во всём, то в большей части этой интриги.

Проведя на Раст-Танхам две недели, он ругал себя за неповоротливость и нерасторопность, понимая, что Энкеле Корхида уже на Рэне и, что существует опасность встречи. Ведь если генерал не глуп, то должен допускать возможность его возвращения на Рэну. Но очень хотелось надеяться, что у генерала есть множество других проблем никак не связанных с его персоной.

Оглянувшись на контрабандиста, отставшего на пару шагов, Илант прибавил шаг. Рокшар не выглядел усталым или измученным, несмотря на то, что весь путь от Раст-Танхам до Рэны провёл за пультом один. Он так и не перестал выглядеть франтом, хоть и сменил свою кожаную одежду на другую, более подходящую к этому климату. Но не избавился от ножа и пояса, хоть Илант несколько раз настойчиво предлагал ему взять вместо ножа бластер.

Рокше тоже прибавил шага, и, догнав, пошёл рядом. Шли долго, остановились лишь, когда наступила полная темнота, и идти дальше не было никакой возможности.

— Ничего, — заметил Рокше, — через час-полтора взойдёт Талу, и тогда вновь можно будет идти.

Илант кивнул, соглашаясь. Света одного из спутников Рэны, Талу должно было хватить, что б рассеять плотную темноту вокруг. Второй был мал, далёк и тускл, и на него нечего было надеяться. Взглянув на часы, он отметил время, которое пробыли в пути, и прикинул расстояние, которое было пройдено. А удалось пройти не так уж и много. «Если так пойдет дальше, — отметил он мысленно, — то пройдёт месяц, в лучшем случае, прежде чем удастся добраться до Да-Дегана». Он достал из рюкзака еду — сыр, холодное копчёное мясо и хлеб. Рокшар пожал плечами и, отщипнув кусок сыра, отправил его в рот.

— Да, — заметил контрабандист, — так нести легче, чем на плечах. И всё же увлекаться не стоит. На сытый желудок идти тяжело.

— И неизвестно что лучше, — усмехнулся Илант, — бросить всё здесь или тащить и дальше на себе.

— Тащить, — ответил Рокшар, — бросить всегда успеем. Я что-то не заметил, что б дичь бегала в изобилии.

— Это точно. Но дичь будет, там, дальше в пути, за перевалом.

Рокшар слегка улыбнулся, словно сомневаясь, присел на камень и вытянул ноги.

— А небо здесь звёздное, — протянул удивлённо, обернув взгляд в высь.

Илант тоже поднял взгляд к небу. Звёзды были огромные, синие, холодные. Они смотрели вниз, медленно кружась в своём непрекращающемся вальсе, чуть дрожа, словно от холода.

— Жаль, — вдруг внезапно, нелогично, ломая тему, проговорил Рокшар, — жаль, что Легенды лгут, и никогда не было, и нет в этом мире Аюми.

— И невозможно прогуляться пешком по звёздам, — усмехнулся Илант, поняв его, — и никто не придёт на помощь. Так?

— Я не нуждаюсь в помощи Странников, — как-то тихо ответил контрабандист, и добавил то ли в шутку, а, может, всерьёз. — А вот вам, рэанам, она не помешала бы.

— Ага, — отозвался Илант, — только где их искать, этих несуществующих Аюми?

— У Ордо спроси, — усмехнулся Рокшар, — говорят, что он видел их корабли.

Илант негромко рассмеялся.

— Да, — ответил, отсмеявшись, — Ордо на многое способен.

Усталость валила с ног, хотелось бросить всё и лечь, уснуть, забыв обо всём. Рокшар шёл рядом, молча, такой же усталый, как и он сам. Шли, стиснув зубы, подбадривая друг друга иногда взглядами.

Неприятности начались, стоило пройти перевал, на третий день пути. Контрабандист внезапно насторожился, словно внутри него существовало особое устройство, позволявшее почувствовать опасность чуть ранее, чем она подступала вплотную. Он резко дёрнул Иланта за рукав, заставив распластаться на земле, и тотчас упал сам. Илант только хотел обидеться, как почувствовал руку у своих губ.

— Молчи, — прошептал тихо, и, показав на солнечный блик, проговорил, — нас, похоже, ждут.

К вечеру того же дня с этим было очень трудно не согласиться. Присутствие человека в некогда пустынных местах не вызывало сомнений. Людей выдавали внезапно изменившиеся повадки птиц и животных, иногда, приглядевшись, можно было различить следы на низкой, стелющейся по земле, траве. Пару раз издалека Иланту удавалось издалека заметить патруль, обходящий местность", а однажды, около полудня небо прочертил низко летящий флаер. В общем, Рокшар оказался прав, их ждали, и прорваться незамеченными шансов оставалось, практически, ноль. Если, конечно, то не случайность, и патрулей не понаставили здесь, на этой тропе просто так, на всякий случай.

После этой неожиданной встречи решили идти ночами, днём, по возможности отсиживаясь в расщелинах и под укрытием скал. Была надежда, что горы полны людей лишь из-за самой посадки корабля, которая, вероятно, не прошла незамеченной. Но, с некоторых пор верилось в это всё меньше и меньше. Не из-за каких-то событий, просто надежда таяла, как лёд под палящими лучами солнца. А вчера под вечер, насторожившись, Илант услышал далёкий лай собак, звук, который вселил тревогу, и тревогу нешуточную, в его сердце. Рокшар тоже услышал этот лай, и, поняв всё, по напрягшемуся, озабоченному лицу своего спутника, упрямо сжал челюсти. Они шли, не позволяя себе передышек и привалов, сжав зубы, стараясь не сбросить темпа, в котором, и это было ясно, долго идти не смогут, просто для этого не хватит сил. Далёкий, на грани слуха, лай, не отступал. Иногда он приближался, но препятствия, возникавшие на их пути, приходилось обходить и преследователям. Хуже всего было то, что на отдых рассчитывать не приходилось, тогда, как их преследователи могли себе позволить эту роскошь. И ещё один момент занимал ум Иланта, в любой момент преследователи могли вызвать подмогу, могли просто прочёсывать небо на флаерах, и тогда, хочешь, не хочешь, а им пришлось бы затаиться. И ждать. Когда те, с собаками доберутся до них. Похоже, понимал это и контрабандист, но не ныл, не жаловался.

Илант не раз спрашивал себя, зачем и почему тот взвалил на себя эти заботы. С чего, с какой стати? И, не находя ответа, возвращался к этим вопросам снова и снова. Однажды, задав Рокшару эти, мучавшие его вопросы, в лицо Илант увидел только то, как на юном лице расплывается довольная улыбка. Его немного задел и обидел ответ, который он получил, который не объяснял, ровным счётом, ничего. «Не всё ли тебе равно, Илант? — ответил пилот, — ведь главное, что ты не один».

Не один. Рокшар был прав. То, что он шёл не один, значило очень много. Порой он задумывался о том, удалось ли ему преодолеть перевал в одиночку. Раньше, когда он только планировал этот переход, многие преграды не бросались в глаза, многие препятствия не осознавались. Теперь ему казалось, что затевать такой переход в одиночку было смертельно — опасно. И, тем не менее, необходимо. « Ох, Дагги, вы не поверите, — пронеслась мысль, — не поверите, что я вернулся, что я уже здесь, на Рэне, что я дышу одним воздухом с вами, что я так близко. Но, не знаю, удастся ли мне до вас добраться».

Он отхлебнул воды из фляжки, висевшей у него на груди. Воды оставалось мало. Надо было искать какой-нибудь водоём — озеро или родник, или просто ручей, текущий вниз. Понимая, что без воды будет совсем худо, он тщательно завинтил крышку и попытался припомнить, нет ли где-нибудь поблизости воды. Казалось, он досконально изучил карты, прежде чем пускаться в путь, но на память ничего не шло. Где-то, много дальше текла река. И должны были существовать притоки, питавшие её, но вспомнить их местоположение он не мог.

«Дурак, — обозвал он себя, — юный, самонадеянный болван. Надо было слушать Да-Дегана. Тогда ничего бы этого не было. И не стоило соваться на Софро. Впрочем, вообще не стоило пороть горячку. Не стоило нападать на ту троицу. Прав Да-Деган, прежде всего, стоило б хорошо разобраться в происходящем, а не поддаваться эмоциям». Но вот это-то и было самым сложным. Не поддаваться эмоциям, подумать, подождать. Хорошенько всё разложить по полочкам в своей голове. Он вздохнул, чувствуя себя виноватым.

«Как там Дагги?» — пронеслась, прошила ударом тока мысль, и он почувствовал, как мурашки побежали по спине. Уйдя из его дома, он более не наводил справок, не задавал вопросов, отчасти боясь выдать себя. А теперь подумалось, что для самого Да-Дегана его авантюра могла пройти небезболезненно. «Какой я болван», — вновь подумал он и постарался отогнать невесёлые мысли, он они не переставали лезть в голову под равномерное передвижение. Отчего-то, мысли не унимались, не переставали беспокоить. Тело словно жило само по себе, а мысли сами по себе, он поймал себя на том, что идёт совершенно автоматически, заботясь лишь о том, что б не потерять темп и не подвернуть ногу. Более, как оказалось, голова не была занята ничем.

— Рокше, — позвал он, решив посоветоваться, — что будем делать дальше. Нам долго не выдержать без отдыха. Ты слышишь?

— Слышу. Без отдыха, конечно никак, — согласился контрабандист, — но, наверное, стоит идти, пока хватит сил. А по дороге, может, встретится местность, где можно укрыться и устроить засаду.

Илант устало вздохнул.

— Ладно, — согласился он, — сделаем по-твоему. Оно, наверное, разумнее, чем просто убегать. Но, если мы дадим бой, нас будет искать куда больше народа. А мне важно, что б письма дошли до Да-Дегана.

Рокшар равнодушно пожал плечами.

— Хочешь, — предложил он, — уходи, я прикрою.

Илант посмотрел в лицо контрабандиста, и, решившись, отрицательно покачал головой.

— Нет уж, — проговорил он, — если идти, то вместе. Я втравил тебя в это.

— Я сам навязался, — усмехнувшись, ответил пилот, — понимаешь ли, я не откажусь сделать гадость эрмийцам, раз представился случай.

— Почему?

— Я их ненавижу. Не думай, что их любят на Раст-Танхам, нет, отнюдь. Да, боятся, но и ненавидят тоже. А у меня, ко всему есть и парочка личных долгов. Там, на Раст-Танхам, я слегка слукавил. Понимаешь ли, я точно знаю, что эта троица твоих врагов — эрмийцы.

— Точно?

— Абсолютно точно. Только, не спрашивай, откуда, не расскажу. — Он вздохнул, мотнул головой и посмотрел назад, и внезапно добавил, — Знаешь, Илант, твоя бабка грандиозная стерва, даже более чем тебе кажется. Ты многого о ней не знаешь. К счастью.

Он поддел ногой камушек, попавшийся на пути. Помолчал несколько минут, и вдруг, совершенно неожиданно признался:

— Я был на Эрмэ, Арвис, жил там некоторое время. Но я не люблю об этом говорить, и вспоминать об этом тоже не люблю. Контрабандисты терпеть не могут эрмийцев, знай, что я жил на Эрмэ, мне б не было спокойствия на Раст-Танхам. Пришлось бы искать себе другой дом, другой мир.

— Но как ты туда попал?

— А вот этот вопрос к Юфнарессу Антайи. Я же помню только то, как я тот мир покинул. Юфнаресс, конечно, подлец и мерзавец, спору нет, но ко мне он относился неплохо, по меркам Эрмэ и вовсе не как к рабу. А я был его рабом, или считался таковым, там, на Эрмэ. — он взглянул в удивлённое лицо Иланта и слегка улыбнулся, — Я тебя шокировал? Прости, но я же говорил, что Эрмэ — не Лига. Там другие понятия и законы.

— Но как ты вырвался на Раст-Танхам?

— А-а, — протянул Рокшар, махнув рукой, — в какой-то момент Юфнаресс меня продал одному приличному контрабандисту, у которого не было детей. Но я не в обиде. На Раст-Танхам всё же лучше, чем на Эрмэ. И я теперь свободный человек, Илант. Хуже нет, чем быть эрмийским рабом. Можно сказать, я рад, что так вышло. На Эрмэ вообще жизнь не сладка, а её и Лигу и вовсе сравнивать нельзя. Так непохожи.

Он улыбнулся ещё раз и вновь зашагал рядом. Илант удивлённо, словно впервые видел, посмотрел на него, на тёмные волосы обрамлявшие светлую кожу лица, на лёгкую, полунасмешливую улыбку, в которой сейчас, если присмотреться, можно было различить оттенки горечи. « Вот и ответ, — подумал он, — тот, который ты искал, тот которого ты добивался. У нас общие враги, это крепко нас связывает. Впрочем, такое содружество иногда бывает крепче дружбы».

К вечеру вышли на берег небольшого озерца, в которое впадали два ручья. Из озера вытекала небольшая речушка. Местность становилась всё менее и менее приветливой. Луга, окружавшие космопорт, остались далеко позади. Здесь же начинались каменные пустоши, неприветливые и голые, и где-то вдали, если поднять взгляд, можно было видеть снеговые шапки ледников. Луна шла на убыль, её скудного света почти не хватало, что б продолжать путь ночью, и в сумерки, впрочем, какие в горах сумерки?

Илант, жадно припав к воде, напился и наполнил водой фляжку, потом умылся. Вода была холодной, так что сводило зубы и в ладони словно вцепилось множество острых, как колючки, зубов. Поэтому он с удивлением отметил, что Рокшар, сняв одежду, вошёл в озеро и плещется по пояс в воде, словно не чувствует холода. Впрочем, через пару минут контрабандист выскочил на берег.

— Ну что, — спросил Илант насмешливо, — накупался?

Контрабандист, ничего не ответив, мотнул головой, оделся и вновь закинул на спину рюкзак.

— Ты куда? — вновь спросил Илант.

— Пойдём, — ответил Рокше, — дальше, здесь нельзя оставаться. Вверх, по течению ручья, авось, к утру оторвёмся. Там отдохнём.

Илант недовольно поджал губы. Усталость валила с ног, но контрабандист был прав, останавливаться нельзя. Он закинул рюкзак, казавшийся набитый свинцом, на плечи и пошёл вслед Рокшару, осторожно пробиравшемуся по руслу ручья, стекавшего с вершин. Этот путь уводил от цели. Но, вероятно, он один, единственный, мог увести от погони. «Ничего, — подбодрил он себя, — ничего, завтра, может быть, послезавтра удастся вновь выйти на нужную тропу, а пока...»

Шли долго, не остановившись даже тогда, когда погас последний солнечный луч, практически на ощупь. Рокшар шёл впереди, Илант за ним следом. Похоже, что контрабандист видит в темноте, словно кошка, а то и лучше. И обладает немалым запасом сил. Во всяком случае, на усталость он не жаловался. Он совсем ни на что не жаловался. И Илант невольно задавал себе вопрос, отчего так происходит — от силы физической или силы воли. Сам он тоже не жаловался на условия и обстоятельства. Но это было его дело. Впрочем, если Рокшар и впрямь горит желанием мести, то.... То, это и его дело, в той же степени, как и для него самого.

Медленно бредя против течения ручья, практически на ощупь, проверяя ногой каждый камешек, на который ставил ногу, Илант внимательно прислушивался ко всем ночным шорохам и звукам. Собачий лай утихал, оставаясь где-то позади. Он скорее угадывался, нежели был слышим. Или то играло в свои игры необычно острое восприятие окружающего. Всё воспринималось иначе, чем когда-то ранее. И плеск воды, рокот недалёкого водопада, и шум ветра, и дыхание спутника, шагавшего рядом. Взглянув на часы, слабо фосфоресцирующие в темноте, он отметил, что до рассвета осталось совсем немного времени. Совсем немного.

Рокшар остановился внезапно, словно налетев на стену.

— Слышишь? — спросил он.

Илант прислушался. Но ничего необычного не услышал.

— Флаер, — заметил Рокше, — можно голову дать на отсечение, что военный. Из этого есть два вывода, и оба спорных, первое — Энкеле знает, кого тут носит. Второй — возможно за время твоего отсутствия на Рэне произошло нечто, что заставило военных сосредоточится в горах.

— Да, — согласился Илант, — и можно только предполагать, что именно.

— Нам нужно укрытие, — заметил Рокше, — иначе нас заметят. Скоро рассвет.

Илант молчаливо усмехнулся. Он и сам был бы рад укрытию. Но ничего не шло на ум. Это было смешно и горько и обидно, но этой местности он не помнил. Не было ничего, что б подсказало ему, где они находятся. А ведь когда-то он знал эти места. Когда-то....

Пещеру первым заметил Рокше. Тёмный провал в, выросшей буквально из ниоткуда, скале, с которой падал ручей. Илант тихонечко вздрогнул, глядя, как Рокшар скользнул в её зев. Сам он никогда об этом месте не слышал. Скользнув в зев пещеры следом Рокшару, он достал из кармана фонарь, который берёг, боясь использовать на поверхности с тех пор, как была замечена погоня, и внимательно огляделся. Ход шёл с небольшим уклоном вниз. И сначала едва ли больше человеческого роста пещера вырастала в высоту и вширь. Камень слегка блестел в свете фонаря.

Рокшар тоже достал фонарь, направил его вглубь. Свет замерцал, заплясал на каменных стенах, засиял сотнями искр. Илант невольно улыбнулся. Укрытие пришлось ему к душе, а уж найдут их здесь или нет, — то будет, как распорядится судьба. Но Рокшар не собирался останавливаться.

— Идём, — проговорил он, — далее. Немного дальше.

Илант недовольно вздохнул. Контрабандист был прав, но сил почти не оставалось. Двигаться, куда-то идти, было превыше его сил. Усталость разливалась по телу, захватывая в плен. И руки и ноги и голова были словно состоящими из ваты. Рокше недовольно хмыкнул, подошёл, подхватил под руку.

— Ещё немного, — уговаривая, произнёс он, — ещё немножечко, ещё несколько минут. Я тоже устал. Но ещё немного пройти необходимо. Иначе нас найдут. Еще слишком близко от входа.

Пройдя ещё несколько десятков метров по расщелине вглубь, Илант заметил, что пол перестал уходить вниз. А ещё через несколько метров боковые стены разошлись, словно приглашая их войти в сумрачный, но оттого не менее величественный зал. Посветив фонариком вглубь, Илант заметил, что немного далее от входа в этот зал лежит небольшое озерцо чистой воды, со светлым, просвечивающим дном. Рокшар, стоявший рядом, негромко присвистнул.

— Эй, — крикнул он.

Эхо подхватило вскрик, отразившись от стен, звук вернулся. Потом ещё и еще, медленно затухая. И вслед этому, затихающему вскрику раздался ещё звук — тонкий, словно пел разбуженный ветер. Тихий свист, легчайшее движение воздуха коснулось лица и тела, эта волна легко обтекла, словно, слегка прикасаясь пальцами, кто-то невидимый коснулся лица. Илант вздрогнул и выронил фонарь, заметив, что и фонарь контрабандиста тоже затушен. Но свет не погас. Он исходил оттуда, куда недавно был направлен свет его фонаря. В самой середине озерца свет мерцал, переливаясь всеми цветами радуги, и медленно разливался вокруг, словно изливаясь из чаши. И этот свет тоже коснулся лиц, словно дотронулся, обдав лёгким теплом, излечив от усталости и грустных мыслей. Он был плотен и тягуч, словно не свет, а мёд. И отпрянув от них, туда, вглубь, поплыл над озером сияющим облаком. Рокшар внезапно тихонечко вскрикнул, словно не ожидал, какой эффект вызовет его оклик. Илант протяжно выдохнул воздух.

Свет собрался в шар, медленно, грациозно, неторопливо, как цветок подбирающий свои лепестки перед наступлением сумерек, завис на одном месте медленно сменяя цвета и оттенки. На стенах плясали сполохи, переливались мягкими жемчужными оттенками, солнечными прикосновениями гладили лица. Затаив дыхание, они смотрели на это чудо, боясь спугнуть неосторожным движением или словом. Свет мерцал, и правильный шар медленно, так же медленно как собирался, стал вытягиваться вверх и вниз, не переставая вращаться вокруг себя. И так же медленно и неторопливо расти.

Илант осторожно сжал руку контрабандиста и почувствовал такое же, осторожное пожатие. Рокшар слегка вздрогнул, и, не отрывая взгляда от кружащегося света, проговорил что-то тихо, одними движениями губ. Илант вновь вздохнул и, как-то отстранёно, удивляясь полному покою в скольжении мысли, не смог не согласиться. «Аюми, — подумал он, — их след».

Облако света неожиданно превратилось в огненную птицу, горящую жаром оперения, бьющую по воздуху сполохами огня, яркую, жаркую, невозможную. У птицы были синие, совершенно человечьи глаза. Внимательные, умные, переливающиеся всеми оттенками чистой сини — от светлой, блёклой, словно вылинявшей, до густой, тёмно — сапфирной, почти чёрной. Эти глаза смотрели прямо, словно изучали. От этого взгляда мешались мысли в голове и бежали мурашки по телу. От этого взгляда кружилась голова. «Астенис, — мелькнула мысль, глупая, никчёмная и совершенно пустая, — птица, несущая перемены». А потом надвинулось нечто иное. Непонятное, странное, это пришедшее извне чувство принесло острый, разрывающий укол тоски, чувство раскаяния и лёгкий, почти неощутимый аромат трав и ягод, раздавленных на ладони.

Сознание поплыло. Образы и мысли путались, переплетались неожиданно, выплывали обрывки воспоминаний, связывались между собой в невообразимых сочетаниях. Воздух вокруг мерцал и плыл, и был густ как сметана. Или вовсе отсутствовал? Чувствуя, как на глазах выступают слёзы, он хотел отвернуться, уйти от пристального взгляда невероятно — синих, нереальных глаз. Взгляда непостижимого, вызывающего одновременно ликование и боль, и понял, понял каким-то глубинным пластом сознания, что сделать этого не может. Невероятная, невозможная магия этого взгляда держала его в плену, не позволяя шевельнуть и пальцем. Самое худшее было то, он понимал, он неведомым образом знал об этом, — эта невероятная, невозможная птица, что так пристально и прожигающе смотрит на него, смотрела не в глаза и лицо, смотрела сквозь, заглядывая в саму душу. И не было возможности от неё что-то спрятать и скрыть. Всё, что он пытался скрыть, немедленно обрушивалось на него, усиленное в сотни, десятки сотен раз, и он тонул и барахтался в этих воспоминаниях.

В какой-то миг ему показалось, что он сходит с ума, что он давно сошёл с ума, и это только очередная галлюцинация, очередной перевёртыш в мире его грёз. И в этот момент Астенис, отвернувшись, вновь раскинула крылья. Взмахнув ими, превратилась из огненной, золотой, в малиново-алую, словно догорающая головешка, и медленно погасла, рассыпавшись пеплом по поверхности озера. Илант, подняв руку, отёр пот со лба и взглянул на Рокшара. Контрабандист был бледен, и так же устало отирал пот со лба. Выглядел он измученным и больным.

— Идём отсюда, — отчего-то тихо, очень тихо, пробормотал рэанин.

Он обернулся, готовый уйти, и застыл на месте не в состоянии двинуться с места, не в состоянии двинуться или шевельнуться от удивления. Рядом, в двух шагах, он увидел, словно в зеркале, самого себя. У человека вынырнувшего из темноты было не только его лицо. У него были такие же жесты и мимика, такое же выражение на лице. На какой-то миг, на стотысячную долю секунды ему показалось, что это, может быть, Рэй. А через эту стотысячную долю секунды, он понял, что это не так. Потому как рядом с его отражением возникло отражение Рокшара — второй, такой же юный и смелый, с таким же тонким, породистым лицом и такими же, светлыми, словно льдинки, глазами, с такими же, как у контрабандиста, уже привычными жестами, и пластикой дикой кошки.

Рокшар тихо вздохнул и отступил на шаг, туда, где светлое, чистое озерцо застыло, как лёд, слегка блестя, в неизвестно откуда изливающимся, свете. Илант невольно повторил то же движение. К тому же, пути назад, к выходу больше не существовало. За спинами их двойников возникла такая же чёрная, сдержанно поблёскивающая стена, как и другие стены, окружавшие озеро. Илант медленно огляделся, заметил растерянность на лице Рокше, отметил, что тот не испуган, а только бесконечно изумлён, и это открытие прибавило уверенности.

— Кто вы? — тихо, облизнув пересохшие от волнения губы, спросил Илант.

Его двойник слегка шевельнулся на месте, и сделал шаг вперёд, словно перетёк из одной точки в другую, слабо улыбнулся, присущей самому Иланту улыбкой и протянул ему руку. Юноша закусил губу, глядя на это медленное и совершенно нереальное движение. А ещё, глядя на своего двойника, он невольно отметил, что тот по сути, такой же, как птица, сгоревшая над озером, что он тоже состоит из этого, холодного света, из этого призрачного огня, и что взгляд у него тот же — пронизывающий всезнанием, но только не испытывающий, а полный тепла.

Ответ возник в сознании, словно вынырнув на поверхность из глубины его собственного существа. Вначале он подумал, что это есть только его, случайная и шальная мысль. Он попытался отогнать её, но мысль не уходила. И было в ней нечто, едва уловимо отличное, странное, чужое. А взгляд и улыбка его двойника говорили, что это скорее его ответ, нежели мысль самого Иланта. Впрочем, не ответ двойника, так как пришло понимание и того, что двойник — лишь посредник, призрак для обоих миров, между которыми был посредником, меж людьми и информаторием Странников, одним из немногих случайно встреченных следов Аюми. Аюми?

Илант почувствовал, как по спине бежит нечто похожее на ток. Двойник, приблизившись, коснулся руки юноши и повёл за собой. Прикосновение было странным, нематериальным, и, тем не менее, ощутимым, как соприкосновение со слабым силовым полем. Глядя, как от этого прикосновения, всё тело покрывается тонкой дымкой радужных сполохов, юноша улыбнулся. Оглянувшись, увидел, что и Рокшар стоит, одетый таким же, искрящимся, облаком сполохов, за дымкой которого почти не видно лица и тела, словно за матовым стеклом. А потом, в какой-то миг всё закружилось и завертелось перед глазами, поплыли мимо стены и потолок, кружась, поменялись друг с другом местами. В какой-то момент он вдруг понял, что в голове безумная каша из ответов на гнездящиеся в голове вопросы, и что все ответы он просто не в состоянии воспринять и запомнить, как не в состоянии, за столь короткое время и правильно их сформулировать. Но и это было не всё. В его бедной голове было место и для удивления Рокшара, и его сумбурных вопросов, и ответов на них, и для его эмоций и для его смущения и для его понимания, что на какой-то момент, они, двое вдруг стали едины чувствами и мыслями. Едины, как одно целое.

А потом и это чувство оставило его. Был свет, было чувство падения и полёта, свободного, ничем не стеснённого парения. Было небытиё, окрашенное красками жизни. Было биение пульса, ровное, ритмичное биение и отголосок дальних гроз с их глухими далёкими раскатами. Потом исчезло и оно, это, последнее ощущение и наступило небытие.

Очнувшись, лёжа на прогретом солнечными лучами камне, он приоткрыл глаза и, щурясь, стал смотреть на небо. Небо было синим и глубоким, там, в небе парила птица, расправив широко крылья, нарезала круги. И не было ничего, что напомнило сумрачную и сказочную пещеру с застывшим, как лёд, озерцом в середине. Чуть приподняв голову, он увидел лежащего рядом, на камне Рокшара. Контрабандист дышал глубоко и ровно, словно во сне. Вздохнув, Илант перекатился со спины на живот и огляделся. Нигде вокруг не наблюдалось ручья, пещеры и водопада. Не было слышно лая собак. Местность, если не считать птицы в вышине, казалась пустынной, как необитаемый остров. Он толкнул Рокшара в бок, контрабандист недовольно передёрнул плечами и открыл глаза. И сразу же резко поднялся.

— Где мы?

— А я знаю? — вздохнул Илант, — Кстати, мне придремалось или?

— Что придремалось?

— Аюми.

Рокшар слегка пожал плечами.

— Мне тогда тоже, оно же пригрезилось, — проговорил негромко, — но, знаешь, об этом лучше никому посторонним не говорить. Лучше будет.

— За сумасшедших примут?

— Не только, если примут за дураков, так это — полбеды. Хуже если поверят. Если поверят, так от нас не отступятся. Раритеты Странников в хорошей цене на Раст-Танхам. И на Эрмэ.

— Шутишь? — присвистнул Илант.

— Если бы, — откликнулся Рокшар.

Он протянул ноги и вновь лёг, закинув руки за голову. Лёгкий ветер растрепал его волосы по камню. Ветер был тёплым, совсем не как в горах, и напоенным ароматом трав. Вздохнув, Илант подтянул к себе рюкзак, ставший неожиданно лёгким, достал из него последнюю буханку хлеба, разломив, половину отдал Рокшару. Контрабандист взял её молча, посмотрел, и, усмехнувшись, разломил надвое.

— И куда дальше, — спросил он, прежде чем вонзить зубы в хлеб.

— Вниз, — ответил Илант, чувствуя неловкость, — Вниз, к людям, не наверх же.

Рокшар кивнул и молча поднялся на ноги. Поднялся и Илант, закинув за плечи рюкзак, он молча пошагал по едва намеченной тропке, то ли давно нехоженой, то ли протоптанной не людьми. Пробираясь по каменистой расселине, иногда, наверное служившей ложем пересыхающему ручью Илант вдруг и внезапно понял, что эта местность смутно ему знакома. Волнение охватило душу, и он прибавил скорости, чувствуя неведомо откуда взявшиеся силы. А более того помогала надежда, смутная, не полностью осознанная, как путеводная звезда.

Там за расщелиной начинались луга, бескрайние, похожие на море, с волнующимися под ветром травами. Цветущие луга медоносов. И, в который раз, от волнения пересохли губы. Отбросив в сторону рюкзак, Илант закинул руки за голову, и внезапно радостно закричал, чувствуя, что просто не может сдержать этот вопль ликования, рвущийся из груди.

Где-то далеко, в вышине, похожая на плывущее облако, на белоснежный купол, венчающий остров, плавала громада ледника, укрывшего от посторонних глаз скалистые стены гор. Эта картина была так знакома, что спутать её он не смог бы ни с чем. Чувствуя, как выступают на глаза непрошеные слёзы, слёзы радости, он замолчал, чувствуя, как мир плывёт под ногами, опустился на землю.

— Форэтмэ, — удивлённо и радостно выдохнул он, понимая, что никак не может объяснить это странное, сверхъестественное перемещение туда, куда так долго стремился и шёл. — Форэтмэ, — повторил, всё ещё не веря собственным глазам.

Илант прикусил губу, посмотрев на Рокшара, слегка пожал плечами. Контрабандист ни о чем не расспрашивал, сидел в уголке маленькой таверны, сидел молча, изредка бросая взгляды по сторонам. Могло показаться, будто он беззаботен. Но проблема у них была одна на двоих.

— Прости, — проговорил Илант, чувствуя только разочарование.

Контрабандист легко пожал плечами, скользнул по окружающим скучающим взглядом. Он неожиданно легко принял неприятные новости, неожиданно легко смирился.

Сам Илант так легко смириться не мог. Он вспомнил лицо воспитателя, застывшее, словно неживое, холодный блеск глаз, замешательство и дрожь пальцев, украшенных кольцами. Мгновения интереса, когда тот пробежал взглядом по строчкам писем. Потом вельможа покачал головой и посмотрел на Иланта пристально, прямо в глаза.

— Знаешь, — проговорил Да-Деган холодно — рассудочно, — я предупреждал, что на Софро тебе лучше не ездить. Я так понимаю, что теперь ты имеешь неприятности. И теперь опять прибежал ко мне. Ну что ты от меня хочешь? Что б я сцепился с Локитой? Но я уже не раз говорил тебе, что у меня голова — не лишняя, я не спешу умереть. Мне жаль, но твои неприятности — это твои неприятности. Помочь тебе тут я не в силах.

— И все же вы — подлец, — тихо и разочарованно произнес юноша, посмотрев в спокойные холодные, как вода горного озера, глаза.

Да-Деган чуть улыбнулся, и, поправив на пальце один из перстней — тяжелый, с крупным, искусно ограненным бриллиантом, слегка покачал головой.

— Начнем с того, что, — ответил он, — что я не подлец. Просто у меня самого дел по горло. Ладно, не спорь, твой максимализм в суждениях мне известен. Я, как и ты ненавижу и Корхиду и Леди, но подставляться под удар не намерен. Мне кажется, что от меня живого пользы больше, чем от мертвого. А вот ты готов умереть красиво. Дали Небесные! — воскликнул он, видя блеск в глазах Иланта, — и чему я тебя только учил?

Илант тяжело вздохнул, глядя на воспитателя. Почему-то в знакомых чертах лица, в тихом голосе вельможи, за одеждой из драгоценных ирнуальских шелков не было видно того, к кому он рвался, к кому он так стремился, словно тот Да-Деган Раттера, которого он знал и любил, исчез сметенный безумием бунта. Глядя на человека, одетого странно, дорого, и красиво, несмотря на явную нелепость одежды и прически, он не мог найти в его чертах ничего, что б заставило его вспомнить то ощущение надежности, которое он раньше всегда чувствовал в его присутствии. Не мог, несмотря на острое желание ну хоть кому-то доверять в этом мире. Несмотря на то, что тихий голос был тем же, что и прежде, как и интонации, теплые, спокойные.

А Да-Деган улыбнулся, прищелкнул пальцами, выстрелив снопами искр и, улыбнувшись карамельно, так похоже на Локиту и так ласково спросил.

— Я так полагаю, что денег у тебя нет. Но я могу помочь. Эти письма, они стоят недешево. Я, думаю, он могут еще пригодиться. Не тебе, у тебя самого ума не хватит верно распорядиться этой информацией. Ты ведь продашь их мне?

— Я не хотел бы.

— Я б тоже не желал выдавать тебя властям, — как-то странно проговорил Да-Деган, глядя прямо в глаза, — но, знаешь, этот мир, он не подчиняется только нашим желаниям.... И кто знает, не безопасней будет ли тебе сидеть в стенах форта, чем держать эту корреспонденцию при себе.

Илант прикрыл глаза, чувствуя, как румянец стыда разливается по щекам. « Ты никогда не разбирался в людях», — сказал он себе, словно желая сделать еще больнее, чем было. Рокшар посмотрел пристально, словно понимая его состояние, спросил:

— Ну и что мы будем делать дальше? Я понимаю, что оставаться здесь, нам, далее опасно. Тебя никто не прекращал искать.

Илант согласно кивнул, бросил на стол монету и, поднявшись, направился к выходу, Рокше, забрав висевшую на спинке соседнего стула, куртку, последовал за ним.

На улице царил зной, булыжники жгли ноги даже сквозь толстые подметки ботинок. Улица, белая от зноя, пыльная, была совершенно пуста. Вздохнув, Илант, повернул к садам Джиеру, словно рассчитывая переждать там время до вечера, до тех пор, когда сумерки, опустившись на город, принесут легкую прохладу.

Илант шел, чувствуя, как зной выпивает силы, чувствуя, как легкая белая рубашка моментально прилипает к спине. Он отер пот со лба и посмотрел на Рокшара. Тот не отставал, и, казался, не более взмокшим, чем сидя в зале таверне. Мысленно Илант завидовал его выносливости. Казалось, что его друг может вынести чуть более, чем это дано ему.

Нырнув в спасительную тень старых деревьев, тенивших узкие тоннели аллей, он вздохнул и, нагнувшись к арыку, текущему по каменному ложу набрал горсть воды, плеснув ее в лицо. Рокшар улыбнулся, глядя на это, но, тем не менее, последовал его примеру.

Илант провел его по узенькой тропе в заброшенный, не посещаемый уголок сада. Тут было тихо, так тихо, что только неумолчное стрекотание кузнечиков заставляло вибрировать воздух. На маленькой поляне белели развалины старого фонтана, статуя валялась на траве, проросшей сквозь брусчатку. Стоя около осколков камня, можно было легко представить, что мир вокруг совершенно пустынен, что нет невдалеке никакого города, что ты — один, и только необитаемый остров расстилается вокруг.

Илант нырнул в замаскированный разросшейся травой лаз, уходивший вниз старый колодец. Держась за покрытые ржавчиной скобы, он проворно спустился, словно не в первый раз проделывал это.

Из тоннеля тянуло сыростью, прохладой, что была столь желанна после невыносимого, палящего полуденного зноя. По самому дну тек тонкий, слабый поток. Илант достал из кармана фонарик и, осветив стены, улыбнулся Рокшару.

— Куда мы идем? — скупо поинтересовался Рокше, изумленно оглядываясь по сторонам.

— К моим друзьям, — ответил Илант, — здесь, под городом, существует такая сеть коммуникационных тоннелей, что не уступает городу над нашими головами. Она растет вниз, до самого уровня моря. Здесь мы и нашли приют. И ни одна ищейка нас не найдет, потому, что очень и очень немногие из людей могут похвастаться знанием этой рукотворной сети. Ведь карты, как и многое другое, были утеряны во время бунта.

Рокшар слегка пожал плечами, спросил иронично:

— Сам-то не заблудишься?

Илант улыбнулся.

— Здесь недалеко, — ответил он, медленно уходя от светлого пятна над головой, углубляясь в сумрак тоннелей.

Где-то тихо журчала вода, капли падали вниз с мерным, тихим звуком, только они, да звук шагов по камню, да еще звук дыхания, нарушали тишину.

Илант шел впереди, указывая путь. Рокше следовал за ним, оглядывал стены, словно пытался запомнить путь, все повороты, пройденные ими, определиться в переплетении тоннелей, подступавших, расходящихся, уходящих вниз ответвлений. Но запомнить путь в этом лабиринте было почти невозможно, коридоры походили один на другой. Легко было сбиться в клубках поворотов. Он изумленно смотрел на Иланта, как-то находившего путь в этих катакомбах. Илант шел уверенно, быстро, почти бесшумно.

За одним из поворотов, Рокше изумленно заметил пару теней отделившихся от стен, что преградили путь с оружием в руках, завидев свет фонаря. Трудно было представить, что здесь, вдали от солнечного света, чистого воздуха могут обитать люди. И, тем не менее, мир катакомб не был пустынен.

— Кто идет? — произнес грубый, хриплый голос.

Илант улыбнулся, подошел к повстанцу, одетому в темную, делающую его почти что незаметным на фоне черных сводов, одежду.

— Арвис, — ответил он, позволяя человеку рассмотреть свое лицо.

Повстанец молча кивнул и отступил в сторону, убирая оружие, открывая дорогу. Илант обернулся к контрабандисту, идущему следом.

— Здесь недалеко базовый лагерь, — заметил он, — отсюда мы наносим все удары по противнику. А знаешь, как называют повстанцев доблестные вояки Аториса Ордо? Крысами. Для господ там, наверху, мы не люди, а крысы. Маленькие, проворные опасные зверьки. Нас много Рокше. И, может быть, они правы. Когда-нибудь мы выйдем на поверхность, и тогда некоторые господа испробуют силу наших зубов.

Рокшар, пожав плечами, проследовал за Илантом, за очередной поворот, спустился на ярус ниже. В подземельях стоял затхлый, спертый воздух, сырой, неживой, лишенный малейших колебаний. Покачав головой, он обвел взглядом помещение, куда его привел Илант. В небольшом зале сидели люди, кто-то был ранен, кто-то спал на камне пола, подложив под себя бумагу и ветошь, натянув кусок ткани, что служил и плащом, на плечи. Большинство из этих людей были худы, у них были усталые, изможденные лица, но те из них, кто не спал, видя возвращение Иланта, приветствовали его с плохо скрываемой радостью.

Один из повстанцев — высокий, худой до крайности человек, с высоким лбом, редкими волосами и проницательными умными глазами, подошел к Иланту и, улыбнувшись, заметил:

— Шел слух, что тебя убили, Арвис. Где ты был столько времени? Ребята думали, что больше тебя не увидят.

Илант смущенно пожал плечами.

— Я был ранен, Гаас, — заметил, не повышая голоса, — ранен, не убит. И, ко всему, мне пришлось не по своему желанию покинуть Рэну.

— И где ж ты был? — спросил другой из повстанцев, молодой, совершеннейший мальчик с чистым, светлым лицом ангела, и яркими, лихорадочно блестевшими глазами.

— На Софро, — ответил Илант, все так же, не повышая голоса. Рокшар заметил, как он спрятал взгляд. Словно чего-то стыдился. Словно совсем не желал говорить об увиденном.

Рокше невольно представил себя на его месте и вздохнул, чувствуя облегчение от той мысли, что не ему придется рассказывать этим людям о проделках Локиты и ее приближенных, равно как и о том, что помощи им ждать неоткуда, и надеяться можно лишь на себя.

Он отступил в сторону, давая другим подойти к Иланту, переброситься словом, убедится в том, что это именно он, и что он жив. Вздохнув, он прислонился спиной к стене, разглядывая убожество этого лагеря, чадившие факелы, укрепленные на стенах. Еще одну ипостась этого мира.

Отчего-то вспомнилась Эрмэ, широкоскулое лицо женщины, склонившейся над ним, мягко и сладко шептавшей ему слова, смысла которых он не понимал. У нее были густые, темные, спадавшие гривой на плечи и спину волосы, мягкие руки, что унимали боль, прикасаясь к горящим вискам и лбу. В ее комнате, почти, что келье было так же сумрачно, так же горели, укрепленные на стенах факелы, в открытое окно врывался тяжелый аромат цветов, аромат сводящий с ума, жаркий, насыщенный, которого она не замечала. Который так мучил его.

Неожиданно контрабандист заметил пристальный взгляд серых холодных глаз, смотревших на него из дальнего угла подозрительно и колюче. Заметил, как обычно, сначала, не видя, просто почувствовав этот интерес уколом на коже, и только потом, увидев незнакомца, что рассматривал его, ничуть не смущаясь, пристально, оценивающе. Незнакомец стоял, прислонившись к стене, рыжеволосый, высокий, стройный, одетый просто и элегантно, так не похожий на остальных обитателей этого лагеря, он держал одну руку на кожаном поясе, второй приглаживая взлохмаченные короткие пряди волос.

Заметив его, Рокше внезапно почувствовал испуг, который заставил его ощутимо вздрогнуть. Равнодушно пожав плечами, слегка наметив усмешку в уголках губ, человек перевел взгляд на Иланта, посмотрел на маленькую толпу, собравшуюся вокруг и медленно, неторопливо проходя через толпу, как горячий нож, рассекающий масло, подошел к Иланту, встал рядом, рассматривая его с высоты своего роста, заинтересованно и отстраненно одновременно. Смотрел, не говоря ни слова, с усмешкой, что была похожа на вызов.

— Кто это? — тихо спросил у Гааса Илант.

— Аретт, — так же, не повышая голоса, — проговорил повстанец. — он появился через несколько дней после того, как мы потеряли тебя. Пришел сам. И, если б не он, возможно ты не нашел бы здесь никого.

Илант недоверчиво посмотрел в сторону Ареттара. Улыбнулся слегка, недоверчиво. Ареттар пожал плечами, словно поняв, отчего рождается недоверие, достав аволу, что носил на плече, осторожно тронул струны. Авола была старой, дерево потрескалось, но звук, что высекли пальцы из струн, был звонок и чист. Авола словно пела сама, послушная движениям тонких, длинных перстов, быстро двигавшихся по грифу и струнам.

Это звук наполнил своды, словно разбив их, заставив увидеть, незримое. Вторя голосу аволы, Ареттар запел, насмешливо, роняя звуки, разбрасывая их, подобно лучам света. Его голос был чист как хрусталь, богат на оттенки, на тепло и холод. Этот голос завораживал, вызывая дрожь, что, выступая на спине мурашками, бежала по позвоночнику, огненным комом тепла ударяя в голову, словно певец играл своими пальцами высекая звук не из струн аволы, а из струн человеческой души. Этот голос звал, заставляя забыть о низких сводах подземелья, полных зловония, лишенных вольного ветра и света. Этот голос рассказывал, повествуя об иных мирах. И этому голосу, нельзя было не верить.

Илант прикрыв глаза, слушал знакомые с детства стихи «Аюми Файэ», связанные с волшебной, завораживающей музыкой, спетые этим светлым голосом, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы. И, слушая, впитывая каждой клеточкой тела, как впитывает воду земля, он чувствовал, что груз тревог уже не так тянет шею. Возможно, виной была магия голоса, возможно, виной было само присутствие певца. И невозможно было спорить, слыша, надеясь, что не скоро прекратится это волшебство песни, что здесь, рядом, в яви он видит самого певца. Ареттара.

— Все еще не веришь? — спросил певец, прекратив петь. В голосе звучали оттенки иронии, искры смеха стояли в глазах, яркие искры, заставлявшие глаза лучиться теплом.

Гаас улыбнулся.

— Мы тоже не верили вначале, — заметил он, — слишком уж неправдоподобно это явление. Но, ничего, привыкли.

Илант, вздохнув, облизнул губы. Посмотрев на Ареттара, отметил, что по лицу певца невозможно прочитать его возраст. У человека, стоявшего перед ним, держа аволу в руках, не было возраста. С равным успехом можно было предположить, что он совсем юн, как и то, что он стар и мудр. Сбивали с толку взгляд, улыбка, несколько высокомерное поведение, что как ни странно, не отталкивало от него.

«Ареттар», — подумал он, вспоминая Локиту, генерала, принесшегося с Рэны, к ней на Софро, чувствующего себя в ее покоях вольно, как в собственном доме. «На Раст-Танхам видели певца», — говорил генерал, явно волнуясь. Она не верила. Смеялась. Она не хотела верить.

Он сам, пораженный беседой Локиты и генерала, не обратил на это внимания. Смысл беседы прошел почти мимо сознания. Так много произошло в тот день, тот памятный день, что б он мог впитать еще и это. И вспомнился голос Гайдуни, подслушанные им, стоя у двери кабинета Да-Дегана слова: «Я видел Ареттара. — проговорил тогда контрабандист убежденно, — Это он принёс камни».

Вздохнув, Илант посмотрел на певца, где-то в глубине теплилась мысль, что этот рыжий, окаянный человек, еще, быть может, сумеет разобраться в переплетении интриг и захочет помочь. Ведь Локита его боялась. Боялась настолько, что даже не позволяла себе верить в его возвращение. Облизнув пересохшие губы, Илант посмотрел в лицо певца, пристально и изучая, как недавно тот смотрел на него.

— Нам надо поговорить, — заметил он, набравшись смелости, и потянув певца за собой, пошел в сторону от зала, приказав Гаасу не тревожить его.

Ареттар шел рядом, уверенно ориентируясь в сумраке тоннеля, словно видел в темноте подобно кошке. И певец остановил его сам, положив узкую ладонь с длинными пальцами на плечо. Обернувшись, Илант увидел, что свет факелов дрожит вдалеке, словно светлячок, не в силах разогнать полного мрака.

— Слушаю тебя, — проговорил певец. Нотки иронии, что еще недавно присутствовали в голосе, ушли, и, если судить по голосу, он был во внимании, и готов слушать.

— Я был на Софро, — повторился Илант, чувствуя неловкую беспомощность. Темнота была союзником. В темноте не было видно, как предательски выступают слезы на глазах. В темноте не было возможности увидеть, как подрагивают его губы. Он вспомнил приватную беседу. Беседу на троих, не предназначенную для чужих ушей и почувствовал, как смятение вновь охватывает душу. — Я был на Софро, — повторил он, — и я видел там генерала Энкеле Корхиду, ведущего беседы с моей бабкой. С Леди Локитой.

Певец тихонько рассмеялся, рука лежащая на плече юноши подобралась, тонкие пальцы, дрогнув, сжали плечо до боли.

— Могу представить, — заметил поэт, — так мне и казалось, что во всей кутерьме не обошлось без ее участия. Ты можешь сказать, о чем они беседовали? Наверное, делили Лигу, не так ли?

Илант тяжело вздохнул, признаваться было нелегко, нелегко было принять, что последняя ниточка родственной связи рвалась, словно старая ткань. Когда-то он был окружен теплом и дорогими ему людьми, или, ошибаясь, считал, что окружен друзьями. С той поры прошло несколько лет, и оказалось, что в мире нет никого, кто мог бы помочь, кому можно было б довериться. Отец погиб, Рейнар исчез, воспитатель, словно сойдя с ума, изменился так, что он перестал понимать мотивы, двигавшие этим человеком. Бабка, Леди, хоть и почти посторонняя ему женщина, с которой он встречался несколько раз, наперечет, но к которой отчего-то питал добрые чувства, оказалась его самым заклятым врагом.

Певец, словно почувствовав настроение, заметил:

— Трудно говорить? Вижу, ты не знал, что она за человек.

— А вы знали?

Певец промолчал, предлагая ему догадываться обо всем самому.

— Я ненавидел Ордо, — отчего-то смутившись, проговорил юноша, — проклинал его, а этот бунт был задуман отнюдь не им. Моя бабка стоит за всем этим, направляя руку судьбы через угодных ей людей. Сначала Юфнаресс Антайи, теперь Корхида, делают то, что требует она. Не знаю для чего ей все это, зачем было втягивать Рэну в это безумие. Не знаю. Но еще два дня назад у меня в руках были доказательства. Может быть, стоило идти с ними к Ордо, не к Да-Дегану, но я, идиот, отдал их, у меня не было другого выхода. Может быть, стоило б попытаться вернуться на Софро, или пробиться на Ирдал, к Альбенару Хайадару. Ирдалийский координатор, наверное, мог бы распорядиться этими доказательствами лучше, чем распорядился ими я. Но как бы то ни было, что б не случилось, теперь я знаю одно, то, что рэанам нечего рассчитывать на помощь Лиги. Локита распустила Стратегическую разведку.

Ареттар отпустил его плечо, машинально пригладил торчком дыбившиеся волосы. Глаза Иланта постепенно привыкли к темноте, и в скудном свете он сумел различить, что губы певца сложены в жалящую, неприятную усмешку, а глаза смотрят иронично и почти зло. Но когда, оторвавшись от созерцания далеких огней, Ареттар посмотрел на него, то взгляд потеплел, а ирония оставила его лицо, и теперь его уже нельзя было назвать неприятным, острым, отталкивающим, как то было лишь мгновение назад.

— Ты хотел бы сказать Ордо, что он был лишь пешкой в ее руках? — поинтересовался певец, и добавил, — Знаешь, у Ордо такой темперамент, что эти твои доказательства могли б быть искрой, что, попадя на сухую траву, вызовет пожар. Он и так не вполне логичен, как я успел заметить, больше дружит с эмоциями, чем с головой. Как ты думаешь, не захотелось ли бы ему ударить по Софро, только для того, что б разобраться с Локитой?

— У него нет таких сил.

— Но есть у Эрмэ. — усмехнулся Ареттар. — И Эрмэ не преминула б воспользоваться этой ситуацией. Так мне кажется.

Илант пожал плечами, остановившись в растерянности. Подобная мысль в голову не приходила, а Ареттар, заметив его замешательство, тихо рассмеялся. В бархатном, чистом голосе не было насмешки или зла. Их Илант не слышал, а слышал оттенки горечи, такие же, что поселились в его душе.

— Вижу, ты так и не понял что же такое Эрмэ, — проговорил певец. — Не понял и представить не можешь, на что способны Властители, что б добиться намеченных целей. С ними трудно бороться, невероятно сложно. Они играют на человеческих слабостях, Илант, из всего извлекая выгоду. Это тот враг, с которым тебе не справится. Ты просто не в силах понять этой логики. Или в силах?

Илант, пожав плечами, — посмотрел на Аретта, спросил:

— Ты можешь что-то предложить?

— Я могу поделиться знанием, — ответил певец, усмехнувшись.

Рокшар сидел на, нагретом за день, белом камне развалин. В небесах медленно догорал закат, проявляя звезды, направившие вниз колючки своих игл. Контрабандист отвел взгляд и посмотрел на мальчишку, развалившегося рядом на траве. Худощавый, бледнокожий подросток равнодушно обозревал окрестности. Перевернувшись с живота на спину, словно молодое животное, он посмотрел в небо и, закинув за голову руки, потянулся. Он впитывал тепло почвы, которого так не хватало в подземельях, наслаждаясь и радуясь ему каждой клеточкой своего юного существа.

Рокше вздохнул. В подземельях было тяжело жить, это было выживание, и лишь фанатическое, затмевающее разум, желание получить настоящую свободу могло заставить забыть о сырости, зловонии, потемках. О том, что почти не было еды. Каждое утро, каждый вечер кто-то из таких же юных, совсем юных мальчишек уходил на промысел. Кто-то крал деньги у подвыпивших контрабандистов, кто-то как-то иначе добывал пропитание. Настоящий праздник наступал в те дни, когда удавалось совместить приятное с полезным — и наказать зарвавшегося богатея из местной, недавно появившейся знати, и заодно, прежде чем сжечь дом, вымести дочиста провизию из его закромов. И провизию и деньги, и то, что можно обратить в деньги.

Можно было спорить, но Рэна мало напоминала территорию Лиги, хоть совсем недавно входила в ее состав. За пять лет изменилось все. Глядя на жизнь повстанцев и простых горожан, Рокше невольно вспоминал Эрмэ. Трудности подстерегали на каждом шагу, трудности и нестабильность, отсутствие уверенности в том, что принесет следующий день. А в то, что он может принести нечто хорошее, почти никто не верил. В этом мире легко было только терять — деньги, дом, семью, родных, саму жизнь. В этом мире очень трудно было что-то найти, — любовь обесценилась, да большинству было не до любви, все мысли были об одном — как выжить, если мир сошел с ума.

В этом мире царили агрессия, обман, продажная любовь, в этом мире в воздухе витал аромат страха. В этом мире трудно было верить и, надеяться, ибо надежды почти никогда не сбывались. И нужно было быть фанатиком, что б забыв обо всем, творившемся вокруг, помнить ту, старую Рэну, при воспоминании о которой, у всех выступали на глазах слезы.

Он, глядя на Иланта, поражался его целеустремленности и воле, с которой тот организовал этот фронт сопротивления. И если сначала казалось, что все планы Арвиса наивны и неосуществимы, то с каждым прожитым среди повстанцев днем, сомнений оставалось все меньше. Сначала казалось, что этих недовольных — горстка, что их легко уничтожить, заставить замолчать. Да, у повстанцев практически не было оружия, да не было, практически не было грамотных командиров, не было медикаментов, порой не было даже провианта. Но они были одержимые, это были люди, которым нечего терять, нечего, кроме рабства и лохмотьев, что едва прикрывали худые, изможденные работой тела.

Они напоминали Рокшару эрмийских рабов — эту презренную низшую касту, но было и отличие. Эрмийцы никогда б не посмели поднять головы. А эти грезили, видя сны о свободе. Ждали своего часа, часа в который могли б подняться, что б вернуть все на круги своя.

И теперь он не мог бы сказать, что их мало, слишком мало. Недовольных был целый город, в каждом доме, за каждой стеной жили те, кто подхватили б восстание, начнись оно. Новые люди приходили каждый день, приходили бежавшие от хозяев рабы, приходили горожане, задушенные налогами, измученные страхом за близких, за самих себя.

В ночных вылазках многие гибли, но на смену им приходили новые и новые люди. И глядя на это беспрестанное пополнение рядов, Рокшар невольно признавался, что только поддержка контрабандистов может сейчас помочь удерживать Ордо власть в своих руках. Только контрабандисты могли б смести это ночное воинство крыс, сломать им хребет. Или Эрмэ.

Эти люди все еще желали надеяться и любить. Эти люди, как завороженные слушали голос аволы и голос Ареттара, напоминавшие им о той, иной, утерянной ими жизни, о свете звезд, о дружбе, о братстве. Эти люди молчали, слушая Сагу о Странниках, и смеялись его фривольным куплетам.

Ареттар был их знаменем, знамением и пророком. К нему относились совсем иначе, чем к Иланту, скорее как к талисману, что заставляет найти силы и переломить судьбу, чем как к вождю.

Ареттар появлялся нечасто, приходил, как правило, ночью, словно материализуясь из стылого воздуха подземных тоннелей. Ареттар, которого не замечали до тех пор, пока он сам не желал стать замеченным. Он стоял в уголке, оглядывая это ночное воинство, и на губах его всегда блуждала улыбка — добрая или злая, судя по настроению и слышанным им новостям. И глаза смотрели то мягко, то колюче.

Его взгляд было трудно выдержать. Этот был один из тех редких взглядов, которые невозможно было игнорировать. Смотрел он в лицо или в спину, все равно это внимание было материально ощутимо, вызывая дрожь или озноб, чувство бегающих по коже мурашек.

«Если ты понадобишься мне, где я могу тебя отыскать?» — спросил певца однажды Илант, и Ареттар рассмеялся, ответив: «Я — ветер. А ветер знает, когда следует прийти». Впрочем, уходил Аретт так же неожиданно, как и появлялся, исчезая из поля внимания, покидал повстанцев так бесшумно и незаметно, словно растворяясь подобно утреннему туману.

Рокше невольно поежился, вспомнив, как певец, обратив внимание на нож, висевший в ножнах у его пояса, усмехнулся. Усмешка прожгла до костей, отчего-то невольно захотелось исчезнуть, так неприятен был его пристальный, словно бы говорящий взгляд. Певец подошел к нему позже, через два или три дня после первой встречи, подкрался бесшумно, как привидение, так, что он не сразу заметил, что не так одинок, как казалось.

— Привет, — проговорил Ареттар, грызя стебелек травы, и глядя безразлично, в сторону.

— Мир тебе, — отозвался Рокше, и вновь заметил тень усмешки исказившее это лицо. Глаза перестали быть безразличными, посмотрели внимательно, но беззлобно.

— Дай ножик, — усмехнувшись, попросил певец.

— Зачем? — удивился Рокше.

— Дай, а то порежешься, — проговорил певец, не тая насмешки.

Он взял нож из руки Рокшара, повертел его, рассматривая внимательно, со всех сторон. Нож словно слился с рукой Ареттара, а певец, забавляясь, вертел его, словно привыкая и к тяжести и заодно оценивая балансировку. Неожиданно лезвие остановилось на расстоянии ладони от лица юноши, Аретт чуть крепче сжал рукоять, и лезвие словно взорвалось, ощерившись торчавшими в разные стороны колючками.

Рокше вздрогнул и отпрянул, а певец все так же, молча, усмехнулся и перекинул нож из руки в руку, вернул его хозяину.

— Ты не знал? — спросил он, глядя в лицо Рокшара. Все так же, не переставая улыбаться.

— Нет, — ответил контрабандист.

— Такие ножи на Эрмэ носит только охрана Императора, — проговорил певец тихо, усмехнулся и покачал головой, — странно что-то. Илант сказал, будто ты был рабом Юфнаресса. Он не напутал?

— Нет. — ответил Рокше, чувствуя, как вопрос полоснул по душе, не хуже, чем полоснул бы этот нож по плоти.

— Тем более странно. Воин Императора может быть рабом только самого Императора. Аксиома. Ты не находишь, что это какое-то странное исключение из правила?

Он вновь посмотрел, словно пытаясь проникнуть в рой мыслей, бродивших в голове юноши. Словно пытаясь найти ответ, что несет этот случайный человек — опасность, угрозу? Или он искренен в своих словах, действиях, желаниях. Взгляд царапал. Подозрение, вот что в нем жило, что определяло сейчас настроение певца. Рокше посмотрел на него. Посмотрел прямо, понимая, что не совершил и не собирается совершать ничего постыдного.

— Я не знаю, — проговорил он, — почему Юфнаресс подарил или дал мне этот нож. Я не знаю, зачем. Я даже не знал, что такие ножи носит охрана Императора. Если он вам нравится — возьмите его себе. Я больше к нему не прикоснусь.

— Не стоит так ершиться, — проговорил певец, подумав, — и не стоит кидаться такими подарками. Не каждый имеет право на такой нож. Но все же, спрячь его, на всякий случай.

Рокше вздохнул. С того дня Аретт не подошел к нему, больше не было вопросов, тех на которые он не знал ответа или б не захотело ответить. Но иногда он ловил на себе пристальный, внимательный взгляд, и понимал, что этот разговор не последний.

— Рокше, — проговорил мальчишка, лежавший на траве, рядом, поднимаясь с земли. — кто-то идет.

Контрабандист поднялся на ноги, вспрыгнул на камень и огляделся. Из-под свода аллеи выходили двое. Он узнал Иланта. Рядом с ним шла юная девушка, невысокая, стройная, очень женственная. Девушка, что была ему незнакома. У нее были длинные волосы, собранные в косы, рыжеватые, золотистые косы, закинутые за спину, легкая походка. Одетая просто, без претензий на изысканность, богатство и шик, она все равно притягивала взгляд. Уж очень необычно было видеть на Рэне человека, несшего себя с таким достоинством, несмотря на бедность, достоинством, что никак, даже при желании не могло б было быть принятым за наглость. А на лице Иланта отражалось странное, мягкое внимание, заставившее забыть о напряжении и жесткости, что стали ему привычны.

Подходя, Илант махнул контрабандисту рукой, словно приглашая, и Рокше поспешил навстречу. Девушка, поздоровавшись, на мгновение посмотрела на него, и вновь отвела взгляд, задумчивых, синих глаз. А Рокше почудилось, что уже, когда-то он видел ее, видел эти благородные черты, блистающее золото кос, осанку королевы, что слышал ее голос.

Илант улыбнулся, и, остановившись в нескольких шагах от руин, бросил быстрый взгляд по сторонам. Мальчишка — повстанец, повинуясь его жесту, проворно взлетел на дерево, скрывшись среди развесистой листвы. Девушка, мягко улыбнувшись, присела на камень, который Илант покрыл своим плащом, посмотрела снизу вверх, переплетя тонкие пальцы замком и уложив их на коленях.

Сам Илант, подумав, расположился на земле, Рокше остался стоять чуть поодаль, не решаясь начать разговор. Девушка, слегка повела плечами, словно от прохлады налетевшего внезапно порыва ветра, вздохнула.

— Отца не будет завтра дома, — проговорила на, глядя на Иланта, продолжив, оборвавшийся разговор, — он уедет. И Таганага с ним. Дома будем только я и Рэй. И больше никого.

— И Донтар Арима под окнами, — тихо, улыбаясь, добавил повстанец.

— Может не быть и его, если только я буду знать точно, что ты придешь.

— Лия, — тихо оборвал ее Илант, — я не знаю, смогу ли.

— Боишься, — заметила девушка, — боишься, что я способна устроить ловушку. Понимаю. И не злюсь. Только мне не зачем устраивать тебе западню, Илант Арвис. Я сама более не могу оставаться в том доме. Не могу и не хочу. Хорошо, что Дагги сказал, что ты жив, намекнул, где тебя искать. Хорошо, что он напомнил, что где-то в этом мире у меня еще могут быть друзья.

Рокшар тихонечко пожал плечами. Он вспомнил дворец, атмосферу бала, куда попал негаданно и нежданно. Эту девушку, почти девочку с доверчивым взглядом, и строгими манерами, генерала, кружившегося неподалеку. Почему-то поймав ее случайный взгляд, еще тогда, он отметил, что был бы рад познакомиться с ней, подойти, поговорить. Она невольно вызывала симпатию, но Аллан из Со-Хого, тронув его за рукав, заметил, тихим шепотом, что Аторис Ордо может и неправильно истолковать интерес вольного торговца к своей дочери, а это грозит осложнениями.

Он посмотрел на нее вновь, заинтриговано. Илант перехватил его взгляд.

— Лия Ордо? — проговорил контрабандист удивленно.

— Да, — проговорил Илант, отвечая на его вопрос, — подруга и почти сестра. Мы росли вместе когда-то, под теплым крылышком Да-Дегана. Жаль, что все меняется. И даже Да-Деган.

Он сорвал травинку, покатал меж ладонями, растирая. Лия пожала плечами, посмотрела на небо, здесь, внизу было почти что темно, там, наверху и в стороне, у горизонта, еще светились тепло края облаков.

— Дагги мне говорил, что сожалеет, — заметила девушка, — и просил передать, что теперь слишком опасно быть рядом с ним.

— Больше ничего он не говорил? — спросил Илант хмуро.

— Нет.

— Это хорошо, — заметил он, хмурясь.

Лия пожала плечами.

— Ты придешь? — спросила она.

— Я подумаю, — ответил Илант.

— Калитка в саду будет открыта, — пообещала девушка, поднимаясь с места.

Она улыбнулась Рокшару, поправила волосы, откинув косы за спину, тихо пошла прочь. Илант, поднявшись на ноги, посмотрел ей вслед. Сделав знак мальчишке повстанцу, дождавшись, как тот подойдет, приказал проводить гостью, не попадаясь на глаза. Мальчишка проворно, словно тень, пошел следом.

Илант подошел к контрабандисту, посмотрел вслед Лии задумчиво.

— Что скажешь? — спросил он.

Рокшар пожал плечами. И насторожился. В воздухе, как далекий отголосок, жил тихий звук, похожий на перебор струн. Звук, что словно был высечен из струн души, из самых нервов, звук, что заставил поежиться, как от порыва холодного ветра. Обернувшись, он вздрогнул от неожиданности. Рядом, незаметно подкравшись, в десятке шагов от них, около стволов деревьев, почти что, сливаясь с ними, стоял Ареттар, держа в руках аволу.

Певец, заметив, что обнаружен, сдвинулся с места, подходя к ним, двигаясь практически бесшумно, даже трава тихо шуршала, словно кралась мышь, а не ступал человек. Подойдя, Ареттар, положил ладонь на плечо Иланта, длинные пальцы чуть сжали его. Улыбнувшись иронично, сверкнув глазами, певец что-то тихо произнес на незнакомом языке.

Илант пожал плечами, посмотрел на Ареттара, словно так и не поняв, откуда тот взялся, качнул головой. Ареттар опустил аволу на землю, так и не отпустив руки.

— Лия Ордо, — заметил певец задумчиво, — чего она хотела?

— Рейнар жив, — тихо откликнулся Илант, чувствуя, что именно сейчас в душе поднялась буря чувств, шквал, что выдавил на глаза слезы.

Он не хотел плакать, но чувства диктовали свое, в противовес разуму, заставляя искать освобождения от радости и боли, острых, как наточенный клинок. Он не замечал этих слез, чувствуя временное облегчение. Он, плача, сквозь слезы, улыбался.

— Ты пойдешь? — спросил Ареттар, — я бы пошел на твоем месте. Не думаю, что эта девочка могла б желать тебе зла. Я не думаю, что она может нести коварство.

Илант пожал плечами.

— Откуда тебе знать? — спросил он, отирая рукавом с глаз слезы.

— Я знаю людей, — отозвался певец, — и вижу, что она не из той породы....

— Когда-то, кто-то мне говорил, что Да-Деган не из той породы, не помню, правда, кто, — отозвался Илант, — я не думал, не мог предположить, что моя бабка из той породы, и Ордо, он, ведь, тоже не из той породы. Но все они делали то, чего от них никто и предположить не мог.

— Не доверяешь? — мягко проговорил Ареттар, вздохнув, — Понимаю, трудно доверять, если хоть раз тебя предали. Не трудись отмахиваться, я знаю, когда-то было то же и со мной. И очень долго круг тех, кому я доверял, был слишком узок. Но, ничего, это прошло. И у тебя пройдет. Время лечит.

Илант, усмехнувшись, поднял взгляд на лицо певца. Тот не шутил, не было даже тени улыбки. Точные, но не тяжелые черты, несли отпечаток грусти, рассудочности, какого-то размеренного спокойствия, отсутствия страстей. Но он уже успел убедиться, что спокойствие этого лица может обмануть. Оно было как холодная вода, скрывающая омут, в котором жили страсти. Это лицо, с частой усмешкой, живое, меняющееся, все ж не всегда пропускало на поверхность все силуэты чувств, что жили внутри. Иногда даже голос, такой бархатный, глубокий, завораживающий голос и то, не отражал всего. А глаза, он не знал, можно ли доверять взгляду этих иронично — прищуренных глаз, иногда циничному, иногда мечтательному.

— Почему ты уверен? — спросил он, глядя на Ареттара.

Певец пожал плечами.

— Не знаю, — ответил спокойно, — просто, чувствую. А доверяться чувствам я привык.

Ареттар отложил аволу в сторону. В сером сумраке подземелья, в стылом воздухе носилось напряжение. Илант то и дело поглядывал на часы. Казалось, что время тянется излишне медленно.

Посмотрев на Ареттара, он вновь, в который раз отметил, что нервная дрожь не проходит, что она так и бьет тело, словно в лихорадке. Волнение заставляло часто стучать сердце. А певец был спокоен. Совершенно спокоен. Длинные тонкие пальцы не разу не ошиблись, перебирая струны аволы, голос не дрожал, впрочем, он не язвил в этот вечер. На правильные черты лица словно снизошли покой и мечта. И глаза мягко сияли в полумраке.

Он перестал быть похожим на авантюриста и борца, на человека, несущего с собой перемены. В мягком сиянии глаз было что-то, что располагало и притягивало. А голос, что недавно звучал под низкими сводами, стих, но каждой своей интонацией обещал понимание и поддержку.

Заметив, что Илант рассматривает его, Ареттар слегка улыбнулся. Странно, но ирония, к которой успели привыкнуть уже все, отсутствовала и в улыбке. И для него не осталось незамеченным волнение юноши, он привычно пожал плечами и, подойдя, присел рядом.

— Боишься? — спросил он.

Илант в ответ так же пожал плечами, словно успел перенять этот жест певца. Он не боялся, здесь было не то. Хотя, если быть честным, то страх присутствовал тоже, но не он был главным. Волнение пришло еще накануне. В тот миг, когда Лия сама подошла к нему, вычислив его среди толпы.

— Привет, — проговорила она, поймав его за руку и, улыбнувшись, спросила, — не узнаешь?

Он, и вправду, не узнал ее сразу, узнал уже после этого вопроса и удивленно распахнул глаза. Маленькая, похожая на веселую птицу, она почти не изменилась, разве что веселья на ее лице было совсем не так много, как тогда, когда они были детьми. В ее доверчивых глазах жила радость, вызванная встречей, и надежда. А ему она принесла смятение. Принесла вместе с вестью, с воспоминанием о брате, о человеке, от которого вечную вечность не было вестей.

И внезапно поняв, что это не розыгрыш, не шутка, не пустая надежда, он почувствовал, как нервы напряглись, словно натянувшись, как ток бежит по ним, заставляя реагировать на каждое слово, шорох, любой звук, реагировать более остро, полно и болезненно. Он почти задыхался от нежданного, негаданного наплыва эмоций, острых, как острие ножа, царапающих. Он улыбался, глядя ей в лицо. А сам невольно перебирал четки воспоминаний, как картинки из старой книги.

Рейнар, когда-то они были так похожи, так невероятно, немыслимо схожи, что даже близкие люди путались, глядя на их лица, веселые, детские мордочки, на которых жило беззаботное, детское веселье. Их путали все. Не путал лишь Хэлан. И Да-Деган тоже не мог ошибиться.

Он улыбался, глядя на их проказы, улыбался снисходительно, чуть, самую малость, слегка отстраненно. Смотрел на их шалости как на игры молодых смелых зверьков. И его отстранённость и холодность были напускными. Будучи детьми, они чувствовали его заботу и его любовь. И не сомневались в них. Не требуя подтверждения этому знанию, наверное, потому, что, несмотря на внешнюю эту холодность, чувствовали небезразличие, которое словно витало между ними.

Всегда, глядя в лицо брата, ему казалось, что он смотрится в зеркало. А Да-Деган улыбался, словно ловя движение его мыслей. Он сам не знал почему, но самым сложным после бунта для него было научиться жить одному, без Рейнара. Это было не столь мучительно, но иногда пустота, которая образовалась в душе, была более ощутима, чем усталость или голод. Он с детства привык к извечному «мы», и жить, обращаясь к половинному, неполному "я", для него было внове.

Когда-то.

Когда-то, оборачиваясь и не видя рядом того, с кем привык делить саму жизнь напополам, он страдал, чувствуя, что внутри, словно, что-то рвется, так нестерпимо было это одиночество. Он не знал, что есть оно до этой потери. Не знал. И пережить его помогла лишь безмерная усталость, что порой мешала даже думать и вспоминать, погружая в сон без сновидений, пустой, но исцеляющий от тоски сон.

Илант прикусил губу; если кто-то решился б построить ловушку, то приманку подобрал верно. Посмотрев на Ареттара, он протяжно вздохнул и отвел взгляд. Почему-то рассказать певцу о своих сомнениях он не решался. С Ареттаром было легко обсуждать вопросы ведения боя, задачи тактики, стратегии. Ум этого человека был гибок, непредсказуем, быстр, но с ним невозможно было обсуждать то, что кипело в душе. Мешала вечная насмешливость, искорка иронии, боязнь быть поднятым на смех. Он закрывался от певца, не желая пускать его в свой внутренний мир, ибо этот человек смущал.

С Рокшаром было проще. Контрабандист мог выслушать, помолчать, не оценивая, не насмешничая. Смелый, отчаянный, он был и внимательным и задумчивым. И он мог понять. Слегка кивнуть головой, слегка улыбнуться так, что становилось легче на душе.

Аретт тихонько тронул юношу за плечо.

— Боишься? — спросил тихо.

Илант вновь отрицательно покачал головой.

— Так не ходи.

— Не могу, — отозвался юноша хмуро, — не знаю, верить или нет, не знаю, но не идти не могу.

— Что-то держит и что-то гонит, — тихо отозвался певец, — и так не в мочь и этак. И что б ты не сделал, все равно будут сомнения. Мне это знакомо.

— И что же лучше? — спросил Илант.

— Лучше каяться о сделанном, чем об упущенных возможностях, — отозвался Ареттар, — Лучше верить, чем не доверять. Я тоже попадал в ловушки, доверяя тем, кому не стоило бы верить. Мне было и горько и больно. Но, знаешь, если не доверять, можно натворить больше зла, убив собственную душу.

Он замолчал, тихо тронул струны лежавшей рядом аволы. Струны тихо отозвались на движение тонких подвижных пальцев. Подумав, словно нехотя он взял аволу в руки, что-то наигрывая тихо, не тревожа эха. Звук был чист, прозрачен, нес грусть, легкую невесомую задумчивую грусть.

Илант прикусил губу, чувствуя, что Ареттар не сводит с него внимательного взгляда. Из темноты вынырнул и, подойдя, сел рядом Гаас.

— Ладно, — проворчал он, — хватит сомнений. Надо идти. Не пропускать же ночь даром.

Илант посмотрел на певца.

— Все знают? — спросил он

— Все, — ответил Ареттар, не прекращая ласкать струны, — прости, ты ничего б никому не сказал. Но неразумно идти в дом Ордо одному. Ты не находишь?

Илант недовольно сверкнул очами. Толика истины в словах Ареттара была, и все же, несмотря на эту толику истины в душе поднималась буря. Он перевел взгляд на Гааса, усмехнулся и проговорил твердо:

— В дом Ордо я пойду один. Это мое дело.

— Упрямый мальчишка, — холодно заметил Ареттар, — упрямый настолько, что готов натворить глупостей. Насколько мне известно, на Софро ты тоже попал благодаря своей глупости. И едва успел вырваться из расставленного капкана. И все тебе мало. Мне интересно, когда ты начнешь пользоваться головой. Или ни один добрый совет для тебя не является добрым?

Илант недовольно поджал губы, посмотрел на Аретта.

— Это — мое дело, — повторил он упрямо, — и только мое.

— Ну, тогда, и мое тоже, — произнес певец.

— И мое, — добавил Гаас. — надеюсь, ты не станешь возражать, что я имею право сам решать свои проблемы.

— Проблемы? — возмутился Илант.

— Проблемы, — отозвался Ареттар, — которые заключаются в том, что один мальчишка, которому верят, которого любят, за которым идут, готов сложить голову, отказываясь от дружеской поддержки и помощи. Ты не думал, что будет с этими людьми, если ты не вернешься?

— У них есть ты.

Ареттар тихо рассмеялся, пожав плечами, посмотрел в лицо юноши.

— Я — ветер, — тихо произнес он, — а веру не дано задерживаться надолго. Я — перекати поле, я сегодня здесь, а завтра, завтра я могу быть где угодно. Рэна, Ирдал. Раст-Танхам. Миров в этой Вселенной множество. Я сам не знаю, где я буду завтра, куда мне надо будет идти, что делать. Я не могу делать за тебя твои дела, Илант. И ты тоже не можешь делать мои дела за меня. Каждому свое. Понимаешь?

Илант тихонечко вздохнул, понимая, что певец прав. До этого он как-то не думал, что певец в какой-то миг должен будет уйти. Он привык к его присутствию, к тому, что, иногда, вечерами Ареттар приходил, тихо, почти незаметно, стоял, наблюдая, потом брал в руки аволу и струны сами говорили о том, что он здесь.

Илант привык к его присутствию настолько, что и подумать не мог, что будет день, когда певец уйдет, что б больше не вернуться. Он привык к бархатному голосу, привык к иронии, привык к тому, что есть кто-то надежный, тот, кто возьмет часть тяжести на свои плечи, облегчив путь.

Он скупо кивнул, понимая, как певец прав. И прав, напомнив о том, о чем сам он забыл. А Ареттар вновь взял в руки аволу, погладил старое, темное дерево. Поднявшись на ноги, закинул ее за спину.

— Пора, — проговорил Ареттар, — бросив взгляд на часы. Пойдем, нечего больше ждать.

Он быстро шел по пустынным улочкам, стараясь держаться в тени, безмолвные, словно тени, рядом шли его люди, крались бесшумно, выбирая самые темные уголки. Дом Ордо стоял на окраине города, окруженный запущенным садом, одинокий, ничем не выделявшийся среди окрестных домов.

В этой части города Иланту был знаком каждый уголок, каждый проулочек, тропинки в садах. Он знал, где и как пройти, что б не попасться никому на глаза, когда-то мальчишкой, он лазил по этим садам, лакомился, срывая плоды с деревьев.

Озорство, мальчишеское, юное, дерзкое, заставляло искать его приключений. У яблок сорванных в чужих садах был особенный вкус. Вкус победы. И, несмотря на все порицания Да-Дегана, каждый вечер он тихо вылезал в окно, что б отправиться на подвиги. Он улыбнулся, вспомнив, что даже Лия иногда сопровождала их маленькую ватагу, словно не желая отставать от мальчишек. И всегда тихо смеясь, они возвращались домой с трофеями, будучи уверенными, что воспитатель спокойно спит, не зная ничего б их проделках наверняка. Эта убежденность жила достаточно долго. До тех самых пор пока, однажды он не заметил, как высокая, сухопарая фигура не следует за ними, держась в тени и, стараясь не попадаться им на глаза.

Он тихонечко вздохнул, понимая, как давно то было. Они были смелы, юны, и жили, не зная горя, не зная бед. Все было просто, логично, и жила уверенность в том, что только так все и может быть, что так и будет всегда. За закатом придет рассвет, новый день принесет только новые радости. И в каждом новом дне будет только хорошее. Они не знали голода, не знали страха, они не знали, что мир может сойти с ума, и все перевернуться с ног на голову. Не зная, что их маленькое братство может распасться, и дружба остыть.

Он невольно вспоминал Лию, она почти не изменилась. Не изменился взгляд, мягкость в улыбке, из манер не ушло спокойствие, и все же, рядом с ней он чувствовал, что ее, как и всех что-то гнетет, что-то заставляет искать помощи и поддержки. Или тихо и спокойно лгать?

Неприятно было думать, что она способна на ложь, и все ж, мысль эта все возвращалась. Она, дочка Ордо. Он не видел ее пять лет, он не знал, что было с ней в эти годы. Не знал, и представить не мог.

Остановившись в саду, глядя из-за ветвей на темный, укутанный мраком дом, в котором едва теплился свет в окнах второго этажа, он отыскал взглядом высокий силуэт Ареттара. Певец стоял рядом, рассматривая дом, как и он сам.

Где-то в траве стрекотали цикады, с моря дул свежий бриз, ветер играл в кронах деревьев, и не было слышно людских шагов. И казалось, что мир вымер, что никого нет окрест, разве что горстка повстанцев на весь район окрест, да этот огонь в окнах.

Кто-то тихо кашлянул в темноте, он обернулся к Гаасу.

— Без глупостей, — предупредил Илант, — проследи, что б никто не сотворил того, о чем придется жалеть. Я не желаю, что б от этого дома остались руины. Мы пришли не за этим.

Гаас кивнул, поежился в своей легкой, старой одежде, и крепче сжал оружие в руках. Илант отвернулся и заметил, что Ареттар ждет его. Крадучись, избегая пятен света, они медленно пошли к дому. Ветер принес на своих крыльях звук чьих-то шагов, заставив насторожиться. Аретт застыл, словно статуя, слушая ночь, напряженный, внимательный. Обернувшись к Иланту, усмехнулся и показал на фигуру, в темном плаще, медленно идущую вдоль ограды.

Одинокий прохожий не спускал взгляда с дома, то отходил в сторону, то возвращался, словно чего-то ждал.

— Арима, — довольно проговорил певец, — ну как тут без него.

Илант кивнул, соглашаясь.

— Если б Ордо был в доме, мальчишки б тут не было, — добавил певец тихо, — насколько я успел заметить его тут не жалуют.

Илант не стал спорить, с Ареттаром спорить было глупо. Певец много знал и подмечал того, что проходило мимо него самого, певец был в курсе множества событий, певец, порой, доверяясь своему внутреннему чутью, избегал тех ловушек, в которые мог бы попасть другой. Он, следуя за Ареттаром, подкрался к дому и заглянул в окно.

В доме было тихо, пусто, не было слышно ни голосов, ни шагов. Тишина, полная, ничем не нарушаемая тишина, царила окрест. Ареттар влез в окно, легко спрыгнул на пол. Илант последовал за ним, чувствуя, что взгляды многих пар глаз, провожают его, словно желая доброго пути.

Повстанцы, как крысы, покинув свои норы, шли за ним, что б его защитить, они были готовы броситься и разорвать в клочья каждого, кто посмел бы сделать ему дурного. Илант невольно вздохнул, обрывая нервную дрожь, и огляделся

В доме было сумрачно и тихо, пусто, и как-то совсем неуютно. Он удивлённо оглядывался вокруг, не понимая, как может вокруг царить такое запустение. Дом казался нежилым, покинутым хозяевами давным-давно, словно из него ушла душа. Он помолчал несколько секунд, разглядывая мрачный интерьер. Прислушался к шелесту ветра в саду за окнами. Было тихо, так тихо, что казалось, будто слышно как где-то в подвале скребётся мышь. И вновь, словно впервые видя, оглядел скудно освещённую лестницу и коридор.

Ареттар тихо двигался, производя шума не больше, чем могла б его произвести мышь, тихо, почти что бесшумно, можно было подумать, что не человек, а тень скользит, ступая по полу, разглядывая стены. Он тихо подошел к лестнице и, прислушавшись, поманил Иланта за собой. Юноша подошел и прислушался, повинуясь жесту певца.

Тихо, почти на грани слуха жил звук. Он узнал голос Лии, но не разобрал слов. Звук шел оттуда, из комнат наверху. Он сделал шаг, осторожно, словно человек входящий в воду прохладным днем. Лестница тихо скрипнула. А он ощутимо вздрогнул.

Ареттар обогнул его, вновь идя впереди, вновь идя бесшумно, скользя будто привидение. И глядя на его силуэт в темноте, выхваченный из мрака лишь слабыми отголосками дальнего света, невозмутимое, лишенные волнения жесты, он подумал, что певец своей бестрепетной невозмутимостью похож на робота, на идеальный автомат, у которого тщательно просчитано и выверено каждое движение, каждое слово и жест.

Поднявшись ему вслед, Илант остановился отдышаться. Отчего-то сердце устроило бешеную скачку, отчего-то он дышал тяжело, как ныряльщик, поднявшийся со дна. Ареттар заглянул в неплотно прикрытую дверь, из-за которой падал луч света, освещая часть лестницы и коридор.

Лия сидела у окна, прикрытая портьерой, так, что с улицы невозможно было увидеть ее присутствия. Держа в руках книгу, неторопливо перелистывала страницы, словно что-то искала. Певец раскрыл дверь и улыбнулся, подойдя к девушке и, подняв с пола, выпущенную ею из рук книгу, слегка качнул головой, передав ее Иланту.

— "Аюми Файэ", — заметил с долей иронии, — никогда не думал, что эта сказка будет столь известна.

— Кто вы? — спросила девушка, поднимаясь со стула.

— Ареттар, — ответил за певца Илант, — он решил, что мне одному навестить тебя будет слишком опасно.

— И навязался в спутники, — усмехнулся певец, обвел комнату взглядом, заметив, — а здесь мило.

Лия покачала головой, посмотрела на него устало.

— Где Рэй? — тихо, облизнув пересохшие губы, спросил Илант.

— У себя. Я предупредила, что к нам может заглянуть гость, но не сказала кто. Пойду, скажу.

Ареттар осторожно поймал девушку за локоток, удерживая.

— Я провожу вас, — галантно предложил он, рисуя на лице самую сладкую, самую очаровательную из арсенала своих улыбок. Улыбку, перед которой трудно было устоять, так же трудно, как и перед бархатным, изумительным, чистым голосом.

— Не трудитесь, — заметила девушка, смело заглядывая в его лицо, и словно отгадывая, что им движет, — дом пуст, здесь только я и Рэй, да еще Донтар Арима гуляет под окнами. Но он гуляет здесь всегда, и без приглашения никогда не заходит. Не думайте, что я собираюсь звать его. Мне слишком дорог Донтар. Я ведь догадываюсь, что вы пришли не вдвоем. А ему одному с кучей не справиться.

Ареттар покачал головой, погасив улыбку, и взглянул на девушку пристальнее, словно пытаясь отгадать, какой сюрприз еще припасен у нее для ночных посетителей, но выпустил из рук ее руку, отпуская. И глядя ей в спину, усмехнулся, без иронии или злости. Илант смущенно пожал плечами, рассматривая интерьер.

В этом доме не изменилось ничего, или почти ничего с тех пор, когда он был тут в последний раз. Эльния, очаровательная, златовласая ирдалийка с удовольствием привечала их в этом доме когда-то. Он неплохо помнил её. Красавицей эта женщина не была, но было в ней нечто особенное, почти неуловимое очарование, способное заменить любую красоту. Она всегда приберегала для них, шалой троицы, что-нибудь вкусненькое, то, чего они любили. Порой потакала их слабостям, переча Да-Дегану, позволяя превращать дом в нечто весьма мало на него похожее. И всё ж, тогда, это место выглядело на порядок более уютным и обитаемым. Когда-то здесь любил бывать и Хэлан. Он посещал милую и очаровательную хозяйку гораздо чаще, чем сам хозяин дома, вечно находившийся в полётах, где-то там, среди звёзд.

Илант не особо удивился, когда до его слуха дошёл шепоток, что его отец уделяет внимания прекрасной ирдалийке гораздо больше, чем полагается, и уж куда больше, чем это делает сам Ордо. Хэлан влюблялся столь часто и успешно, что подобные слухи доходили даже до их ушей, несмотря на то, что Да-Деган не жаловал сплетников. Только, эта женщина сумела зацепить Хэлана сильней, чем все остальные, заставила потерять голову.

Он носился за ней по островам и континентам, когда она уезжала, бросал всё и следовал за ней, на Ирдал, на Лагали, на Софро, и где б она не была, он был рядом. Это безумие длилось долго, несколько лет. И, разумеется, Ордо узнал. Мир полон добрых людей, которые, желаете вы того или нет, откроют глаза на правду.

Илант тихонечко грустно улыбнулся. Матушка Лии была не из породы верных жён. Это было очевидно для всех, наверное, кроме только самого Ордо. Но и узнав, тот лишь пожал плечами. И как истинный рэанин не стал устраивать скандал, понимая, что почву для сплетен, предоставил и сам. Он редко бывал дома. Весь его мир составляли звёздные трассы — от мира к миру, от планеты к планете, дни, месяцы, годы пути. И, разумеется, не было времени, что б проверить слова, которые там, вдали от дома мог считать лишь пустой болтовнёй. До того самого дня, когда беда открыла эту самую тайну.

Илант тихонечко вздохнул. Нелепо, случайно, безумно, всё это было так нелепо и случайно и безумно, что впору было только уверовать в рок и опустить руки. Всё происшедшее было случайно, так нелепо, так безумно, что никакая логика не могла увидеть в произошедшем направляющей, твёрдой руки и жестокого разума. Он вспомнил письма Локиты и лицо Юфнаресса. Её приказ, его виртуозное исполнение.

На маленький уютный отель в горах, служащий Эльнии и Хэлану убежищем от любопытных глаз, сошла лавина. Они оба любили горы, свежий воздух, искрящийся снег. И Иридэ тоже. Он всегда увязывался с матерью в горы, а она не отказывала ему, балованному сверх всякой меры и ею, и Ордо и даже Да-Деганом. Разве что Хэлан позволял себе иногда отвесить балованному ребёнку пару шлепков, и то только потому, что благодаря этому рыжему баловню судьбы, его собственные дети с лихвой получали синяков, ушибов и царапин.

Иридэ был слишком жив, быстр, беспокоен, что б долго усидеть на месте. Он был проворен, словно шарик ртути, везде успевал и, похоже, совсем не уставал от придумывания и осуществления разного рода проказ. С ним было весело, хоть благодаря его выдумкам, Да-Деган не раз хватался за голову. Он был младшим в компании, но и самым беспокойным тоже был он. С него нельзя было спускать глаз ни на минуту, ни на самый краткий миг. Они это знали оба — и Эльния и Хэлан, но... у любви и жизни свои правила, свои моменты слепоты, свои секунды безумия.

Илант вновь вздохнул, вспомнив. У Эльнии было совершенно потерянное лицо и бледные, очень бледные губы, спокойный, но неживой, будто замороженный взгляд, остановившийся, пугающий. Она не плакала, не могла плакать. И Хэлан не нашёл ничего лучше как привести её в дом Да-Дегана, туда, где была её дочь. В тот день ещё была надежда, маленький шанс, один на миллион, надежда ещё теплилась, но только она уже не надеялась. И не смотрела никому в глаза. Тихо и равнодушно гладила их, мальчишек по волосам, равнодушно отвечала на вопросы окружающих, односложно и скупо, и звонкий, задорный её голос, словно осел, став сухим, звучащим глухо.

Никто не знал, никто не ведал и не думал, никто не мог предположить, что время, место, обстоятельства, всё будет точно досконально рассчитано, взвешено, вымерено, что б поссорить, так, что б без возврата, столкнуть лбами, подвести к черте, за которой — только вражда, только ненависть, без возможности понимания, без прощения, без пощады. Локита знала Ордо, и знала, что предаёт Хэлана, жертвует как пешкой в крупной игре. И ими обоими. Им и Рейнаром. И ещё многими, многими и многими. Но это ничего не значило. Для неё, для Юфнаресса, для Корхиды. Для неё смерть Иридэ была хорошим поводом, прекрасным поводом, что б выбить почву из-под ног Ордо, что б заставить его совершать безумства, те, которые ей нужны.

Он вновь вздохнул и услышал шаги Лии.

— Идём, — проговорила она, возникая на пороге, — Рэй ждёт.

Он поднялся и пошёл за ней. Чувствуя, как волнение захватывает душу. Он не так волновался, подслушивая разговор Локиты с генералом и Юфнарессом. Казалось, то волнение не так остро, как это. От волнения даже трудно было дышать. В душе бушевала буря. Эмоции, словно волны девятого вала, то накрывали его с головой, то отступали ненадолго. Надежда и горечь, радость и печаль сменяли друг друга, кружили, словно водоворот. Следом, словно тень, шел Аретт.

Они прошли вслед Лии в комнату, некогда служившей библиотекой. Это было не странно, тут так же ничего не изменилось. Книги занимали свои места на стеллажах, книги, на разных языках, изданные в разных мирах Лиги. Атласы и навигационные карты соседствовали с поэзией, и прозой, физика с лирикой. Рейнар сидел за столом, опершись локтями на дубовую столешницу. Перед ним лежала книга, раскрытая посередине.

Глядя на юношу, смотревшего на него из-за стола, Илант почувствовал, как в горле встаёт ком. Они были так похожи. Он и Рэй. У них были так схожи черты лица, и мимика и жесты. Когда-то можно было подумать, что один, лишь отражение другого. Теперь так уже подумать было нельзя. Рэй был бледен, словно давно не видел солнца. На исхудавшем, тонком лице зелёные глаза казались невероятно огромными, а под глазами залегли тени, губы казались тонкими, оттого что он привык крепко сжимать их. Илант смотрел и не верил своим глазам. Юноша, смотревший на него из-за стола, был, несомненно, Рейнар, не узнать его было невозможно, но это был совсем не тот Рейнар, которого он ожидал увидеть.

— Рэй? — тихо проговорил Илант, всё ещё колеблясь, — ты?

Юноша встал из-за стола, подошёл, заметно прихрамывая.

— Илант, — выдохнул он, как-то жадно, словно не веря, всматриваясь в его лицо. — Живой!

— Живой, — проговорил Илант, глядя парня напротив, худого как пятнадцатилетний мальчик, с длинными, спадающими на плечи волосами и доброй, медленно возникшей на лице улыбкой.

Он взял его за плечи и притянул к себе, чувствуя, что никогда теперь ему не отделаться от мысли, что этот человек, его ровесник, его брат — младший брат. И что ему нужна его помощь, его поддержка, его сила. Та сила, которой тот лишён сам.

Да-Деган прошёл по комнате, тихо, словно на цыпочках.

— Илант, — проговорил он с лёгкой укоризной, — ты всё же сошёл с ума. Украсть Рейнара! Притащить его в подземелья! Ты ничего не мог придумать лучшего?

— Нет, — огрызнулся юноша. — А если боитесь, идите, жалуйтесь Ордо. Я не мог оставить его там. Не мог и точка. Понятно вам?

— Понятно, — ответил Да-Деган с тихим вздохом. — Дали Небесные! Я не знаю, что ты ещё выдумаешь, Илант, но тебе не кажется, что ты стал излишне экспрессивен?

Илант упрямо сжал губы, посмотрел прямо и твёрдо, рассматривая завитые локоны причёски, расшитый блистающий миллиардами бриллиантовых искр шёлк одежды, сандалии усыпанные жемчугом. И улыбнулся.

— Я иначе не мог — проговорил Илант. — Не мог. И всё.

— Хорошо, — внезапно смирился Да-Деган, — я понимаю. Но что ты будешь делать дальше?

— Вы послали Отэ, вы сам нашли меня, передать, что у вас есть какое-то предложение для меня и моих ребят. Я подумал. И решил, что надо вас хоть выслушать. Только не обольщайтесь, не мечтайте, что теперь я готов верить на слово. Ваш сад полон моих людей. Крысы из подземелий готовы любому перегрызть глотку, так что если вы замыслили предательство, оно вам дорого встанет. Несмотря на деньги и власть.

Да-Деган печально покачал головой, увенчанной высокой, замысловатой прической, украшенной сонмами бриллиантовокрылых бабочек, над которыми дрожало радужное гало отблесков.

— Дали Небесные! — тихо прошептал Да-Деган, — неужели дошло до этого? И ты перестал мне верить....

Да-Деган скорбно поджал губы, Илант смотрел выжидающе, ждал, не отвечая на его слова.

— Мальчик мой, — проговорил Да-Деган, вздохнув, — разве я дал повод усомниться?

— Вы говорили, что форт более безопасное место, для меня.

Да-Деган пожал плечами.

— Да, я выгнал тебя, да, не выслушал, — промолвил вельможа бесцветным, ломким голосом, — но ты пришел не вовремя. Я ждал... одного... человека.... Не знаю, что было, если б вы встретились.

— Кого?

— Катаки, — ответил Да-Деган, осторожно поежившись в своем шелковом сияющем одеянии, — я готов был сказать что угодно, лишь бы ты тогда покинул мой дом, говорил не подумав.

— Не подумав? — вновь спросил Илант.

Да-Деган слегка качнул головой. Всё так же, улыбаясь, не отводя взгляда от Иланта, присел в кресло, стоявшее около стола. Отодвинул в сторону письменный прибор, вырезанный из цельного опала.

— Мерзавцам, конечно же, легче живётся, — ответил, улыбаясь ласково, тонкими пальцами, украшенными кольцами осторожно притрагиваясь к гладкой столешнице.

Илант подошел и сел напротив. Посмотрел на красивое, холодное лицо воспитателя, на его лице только глаза не были холодными, не кололи, смотрели тепло, понимающе, не увязываясь со всем видом аристократа времен империи Кошу.

— Катаки, — проговорил Илант тихо, вспоминая, — один из капитанов Иллнуанари?

Да-Деган отошёл к окну, посмотрел вниз. В доме было тихо, строительные работы переместились дальше. Рабочие мостили плитами розоватого мрамора двор, восстанавливали фонтаны, выкорчёвывали деревья, пострадавшие от огня. Постепенно, хоть и медленно дом приобретал свой прежний облик, словно возрождался из пепла. Он не копировал тот дом, который был прежде, но нечто неуловимое, как лёгкая аура, особая атмосфера присущая тому дому здесь уже присутствовала.

— Да, — ответил тот.

— Зачем?

— Я приобрел Гильдию Иллнуанари.

— Зачем? — повторил Илант, не понимая.

— Иллнуанари торгует с Эрмэ.... — проговорил Да-Деган и слегка улыбнулся.

Из окон открывался прекрасный вид на небо, море и прикрытый утренним туманом Архипелаг. Солнечные лучи скользили по стенам, придавая им благородный оттенок золота. Золотили дикий, запущенный цветник.

Илант подошёл и встал рядом. Посмотрел на Да-Дегана.

— Дагги, — проговорил он, заинтриговано, — расскажите мне, что же такое Эрмэ?

Да-Деган обернулся резко и Илант заметил, что лёгкая улыбка сошла с этого лица, словно её смыли холодной водой. Лицо это вновь словно б накрылось маской. Несколько секунд Да-Деган молчал, глаза смотрели пристально, словно хотели проткнуть насквозь, и Илант в который раз отметил, что эти глаза могут быть не только тёплыми, излучающими доброжелательность, но и колючими, как стальные шипы, холодными и злыми.

— Эрмэ, — проговорил Да-Деган задумчиво и негромко, — зачем тебе? Впрочем, глупый вопрос....

Этот мир находится на задворках известной нам Галактики, Илант, может быть, поэтому никто и никогда особо не приглядывался туда. Хотя и понятие «задворки» весьма относительно. Может, Лига и занялась этим сектором всерьёз, но... это не единственный неисследованный сектор.

Лига включает в себя, как ты знаешь около четырёхсот планет, плюс где-то около сорока планет находятся в статусе Закрытого Сектора, до тех пор, пока Стратегов не разогнали, они проводили на этих мирах подготовку к осуществлению контакта с Лигой.

Эрмэ тоже не одна планета. Это так по привычке контрабандисты называют её так. Впрочем, они же величают ее Империей. Великой Империей.

Ей много лет, гораздо больше, чем всей нашей Лиге, Илант. Но, несмотря на это, к нашему же счастью, распространить своё влияние она смогла лишь на сравнительно небольшой участок Галактики. В составе Империи около пяти десятков планет, и где-то порядка двух сотен сырьевых колоний. Но, если она и уступает Лиге в мощи, то очень незначительно, а если принять во внимание, на что способны воины Империи, то перевес и вовсе может оказаться не в сторону Лиги.

Эрмэ и в самом деле империя, и как это следует из самого определения, достаточно воинственно настроена. Как мне кажется, единственное объяснение, почему они никогда не конфликтовали с Лигой, кроется в том, что они давно вели подготовку к нападению на территорию Лиги. Но им не хочется, отрывать от неё планеты по крохам, Знаешь ли, это может оказаться куда как невыгодно. А вот если о твоём существовании не подозревают, то, выйдя на арену в нужный момент можно добиться гораздо большего, нежели в долгой и кровопролитной войне. Можно проглотить Лигу целиком. Да так, что никто и ничего не заподозрит. А потом... поздно будет.

— Дагги, — тихо проговорил Илант, — но ведь это невозможно. И невозможно удержать власть, люди же взбунтуются. И как бы ни были хороши эрмийские воины, это всё равно долго не продлиться...

— На Эрмэ, мальчик мой, рабовладельческий строй существует едва ли не вечность.

— И никто не бунтует?

— Никто.

— Но почему?

— Логичный вопрос, — заметил Да-Деган, — но, понимаешь ли, людьми можно управлять так, что они и не заподозрят, что выполняют чужую волю. А если и заподозрят, то ничего не смогут поделать. На Эрмэ существует три касты, Илант. Властители, воины и рабы.

Властители тысячелетиями оттачивали своё умение управлять людьми, исследуя человеческую психику. То, что они умеют, на самом деле страшно. Их оружием является всё — жесты, интонации, взгляд, они читают тебя, как открытую книгу. Порой создается впечатление, что они всемогущи, а они не отрицают этого, они наоборот, пытаются внушить это тебе. Они ломают тебя, делают из тебя раба.

— Но разве такое возможно?

— Возможно. А если человек родился на Эрмэ и был рабом, то у него и вовсе практически нет никаких шансов выбраться. Властители плетут свою паутину очень расчетливо, выверяя каждое слово и каждый жест, исследуя твою реакцию на внушение. Они прирождённые психологи и по сути своей лидеры, их власть держится на адской смеси новейших достижений психологии и исправленной генетике. Для них нет моральных запретов, которые существуют в Лиге. Возможно, из-за страшного перенаселения миров Эрмэ, для властителей так же ничего не стоит и сама человеческая жизнь, отчасти и своя собственная тоже. Этот мир, Эрмэ, как клетка, как раковая опухоль, страшный и бесчеловечный, хоть и населённый людьми.

Да-Деган слегка качнул головой, увенчанной изысканной причёской и вздохнул.

— Знаешь, Илант, — проговорил он, — меня когда-то учили некоторым подобным штучкам, и учили защищаться. Это было в Стратегической Разведке, знаешь, в Закрытых Секторах не так-то просто выжить, не зная этих азов. И, разумеется, прежде чем учить, меня сначала пропустили через десяток всевозможных испытаний. Хотели понять, не появится ли у меня искушения повелевать людьми. Это знание, попади оно не в те руки, может наделать много бед. Но по сравнению с тем, чем пользуются Властители, практически не задумываясь над этим, то только детская шалость. Те письма, которые ты привёз, доказывают, что Эрмэ наконец-то всерьёз решила взяться за Лигу, и что не намерена дольше выжидать. В какой-то степени на это повлиял наш Аторис Ордо. Ох, уж этот Ордо!

— Это ещё как?

— Эрмэ боится всего, что связано с Аюми. Боится, и алчет получить в свои руки сокровища Странников. Когда Ордо наткнулся на их флот и сообщил об этом на всю Вселенную, Властители, должно быть, очень сильно испугались.

— Почему?

— То, что мы знаем об Аюми, говорит, что они имели огромную мощь. Они могли то, о чем человечество Лиги до сих пор может только мечтать. Эрмийцы боятся, как бы Лига не унаследовала секретов Аюми, ведь тогда даже их знание психологии не поможет им. Поэтому «Кана-Оффайн» и не дошел до порта.

— А вы уверены, что Ордо видел флот Аюми? Извините, но мало кто верит в это...

— Я знаю, — улыбнулся Да-Деган, — но я верю. До той истории с флотом Аюми и гибелью научного судна никто и никогда не называл Ордо лжецом. И потом... знаешь, Илант, может всё, что, мы знаем, об Аюми и похоже на сказку, но Легенды о них существуют, чуть ли не в каждом эпосе народов Лиги, ну, и Закрытых Секторов.

— Мечта...

— Может быть, — Да-Деган улыбнулся и, подойдя к одной из картин, отодвинул её в сторону, открыл сейф, спрятанный за ней, и вынул из его глубины резной ларец чёрного дерева, украшенный на крышке инкрустацией. Он осторожно отёр с крышки пыль и медленно раскрыл ларец, вынул предмет укутанный тонким шёлком и, развернув его, осторожно поставил на стол, — но посмотри на это.

Илант подошёл и невольно залюбовался. На столе горел жаром огня цветок, пылал из самой сердцевины, переливался, словно бриллиант, сыпал искрами, менялся ежесекундно.

— Возьми, — предложил Да-Деган, — не бойся, он не обожжёт.

Илант слегка коснулся цветка кончиками пальцев и почувствовал лёгкое, ласковое тепло, подняв его к самому лицу, поразился тонким ароматам, окружавшим каждый его лепесток, и лёгкости. Казалось, что переливающийся у него в руках комок света практически ничего не весит, как пушинка или пёрышко.

— Нравится? — тихо спросил Да-Деган.

— Что это?

— Безделушка. Человек, у которого я его купил, сказал, что эту вещицу подобрали в том самом секторе, где погиб «Кана-Оффайн». И что это вещь Аюми.

— Но сказать-то можно что угодно. Вот, к примеру, я тоже видел в горах нечто, тогда, когда возвращался назад. Пещеру, озеро и огненную птицу. Правда, сейчас мне кажется, что это только показалось, как мираж. От усталости. Может от чего ещё.

Да-Деган улыбнулся.

— Мальчик мой, — заметил он снисходительно, — никто не верит в реальность того, что Аюми существовали на самом деле. Даже те, кто держали в руках их вещи. Человек ищет рациональных объяснений всему. А Аюми, по всей видимости, не были настоль рациональны, что б человеческий разум понял и принял их.

— Да, — проговорил Илант задумчиво, кладя цветок обратно, в ларец, — вы говорите, что это лишь безделушка? Интересно мне, каково же тогда оружие Аюми?

— За оружием Аюми гонялось много народа. И контрабандисты, и эрмийцы, и, чего греха таить, Стратеги тоже не отказались бы на него хотя бы взглянуть. Но, скажу тебе, те, кто искал оружие как правило не находили ничего. Или находили — гибель или сумасшествие. Кому как повезёт.

— Отчего?

— А разве я знаю? Разве я — Аюми, Илант? Подобные вопросы надо задавать тем, кто знает ответ на загадку. Самим Аюми или им подобным. Увы, в нашем мире нет ни тех, ни других. Даже Ордо, хоть и нашёл их брошенный флот, не встретил ни одного из Аюми. Как бы то ни было, но, видимо, правду говорят легенды, что им нет места в нашем мире, и они погибли или ушли. А ещё мне кажется временами, что Аюми никогда не знали оружия, не держали его в руках. Глядя на цветок, созданный ими, я легко могу в это поверить.

— У всех известных нам народов есть оружие, примитивное или совершенное. Оно может быть необходимым или нет, но резерв, на непредвиденный случай, есть у всех.

Да-Деган вздохнул, прошелся по комнате. Его взгляд на несколько секунд задержался на ларце, глаза смотрели мягко и устало, он словно ласкал взглядом цветок, уложенный в глубину. Подойдя к столу, он с сожалением прикрыл крышку, коснулся резного дерева кончиками длинных пальцев, словно не решаясь взять его в руки и отодвинул ларец от себя.

— Знаешь, Илант, не буду с тобой спорить. Могу лишь добавить к вопросу об оружии то, что Лига сейчас находится в крайне невыгодном положении. Эрмийцы накапливали свой военный потенциал столетиями, а Лига, Лига, по большей части и не подозревает о существовании Империи. Может быть, есть какие-то косвенные данные. Может быть, кто-то из контрабандистов и предупредил кого-то из Сената. Может быть.... Но ты знаешь Лигу. Тысячелетия мирной жизни отучили нас искать врагов. У нас и были-то за всё это время лишь одни враги — контрабандисты с Раст-Танхам, рыскающие по всем Секторам. Однажды они умудрились сорвать Стратегам программу подготовки к контакту в одном из Закрытых Секторов. Чисто случайно. Но это, Илант, не тот враг, которого надо всерьёз опасаться.

— А Эрмэ надо опасаться всерьёз?

— Боюсь, что просто опасаться уже поздно. Если во всей Лиге царит такой же бедлам, что и на Софро, то надо полагать, подготовка к вторжению уже началась.

— И что же делать? — взволнованно спросил юноша.

Да-Деган неопределённо пожал плечами, виновато улыбнулся. Но в серых упрямых глазах не было растерянности и боли, как в тот день, когда пришла весть о бунте. Было нечто, как льдинка, осколочек льда, упрямое и непонятное.

— Что делать? — переспросил Да-Деган, — Что делать, мальчик мой, я пока, толком и сам не знаю.

Как всегда «Каммо» был полон народа. Звучала музыка, звенел смех. Пройдя по ярко освещённым коридорам в зал, где шла игра, Да-Деган отметил, что Хэлдар, как всегда здесь. Его глаза блестели от азарта и предвкушения удачи. Вельможа слегка пожал плечами и, прислонившись спиной к одной из колонн, стал ждать.

— Да-Деган, а вы не играете? — спросил нежный красивый голосок.

Он обернулся и отметил, что рядом уже собралась стайка раскрашенных девиц. Он улыбнулся им слегка равнодушно и поверхностно.

— Не люблю искушать судьбу, — ответил неискренне. — А Хэлдар, кажется, выигрывает.

— Хэлдар как обычно, — заметила одна из девушек, — уйдёт сегодня ни с чем. Он не умеет вовремя остановится.

Да-Деган вздохнул и отвернулся, по лицу его прошла гримаса неудовольствия. Девушки снялись с места, как стая воробьёв, упорхнули дальше, к тому, кто, может быть, пришёл в лучшем настроении. Рядом осталась лишь одна. Тонкая, стройная как тростиночка, с чёрными волосами, уложенными высоко и строго, да и косметики на лице был самый минимум.

— А, Риа, — вспомнил он, — вы? А вы что не убежали? Я если, честно, отнюдь не ищу вашего общества. Это непонятно?

Её губы слегка дрогнули и поджались.

— Зачем вы так? — проговорила она тихо, и, потупив взгляд, отошла в сторону.

Он тихонечко вздохнул и нарисовал на лице улыбку. Было в ней нечто, что цепляло за душу, заставляло волноваться так, словно за близкого человека. Хотя... они даже не были знакомы. Он знал её имя, она — его, и не было ничего общего, кроме той, первой, случайной встречи, когда она показалась ему гостьей из других эпох и времён. Заметив, что она не смотрит на него, Да-Деган поджал губы, и, подумав, что будет глупо и дальше подпирать колонны, заметив в толпе знакомое лицо, пошёл к нему.

— Пайше, — проговорил он, — выловив парня из толпы за локоть, — на пару слов. Где Гайдуни?

Парень осклабился, выдернул локоть из пальцев Да-Дегана, отряхнул с костюма невидимую пыль.

— У себя, — ответил он коротко.

Да-Деган кивнул и неторопливо прошел в комнату, окнами выходящую на площадь. Гайдуни, словно ждал, сидел у окна, подпирая рукой щеку, рассматривал разложенные перед ним бумаги, заслышав шаги, он поднял голову и, заметив Да-Дегана, слегка усмехнулся.

— С чем пришел? — спросил контрабандист густым, сочным басом.

— Ты хотел видеть Арвиса, — негромко ответил вельможа, проходя в комнату и присаживаясь рядом у окна, — он все еще необходим?

Гайдуни поджал губу и посмотрел на вельможу, словно на воплощенное чудо.

— Так, — буркнул он, — это, конечно, замечательно.

— Так ты хочешь его видеть?

Контрабандист согласно нагнул заросшую темными волосами, голову, так же неторопливо отложил бумаги в сторону.

— Что ты хочешь ему предложить? — спросил вельможа, расправляя складки дорогой одежды, присев на стул недалеко от контрабандиста.

— Не я, — вновь буркнул Гай, — Лига.

— Лига? — язвительно заметил Да-Деган, — Ну, из Лиги он едва унес ноги, насколько мне то известно.

— От Локиты, — поправил контрабандист, переходя на едва слышный шепот. — Не из Лиги, Да-Деган.

— А это не одно и то же?

— Нет. С ним желает встретиться Пайше. Я в этих делах разбираюсь слабо, но, кажется, до него есть дело у Стратегов. Ты сам говорил, что Стратег может быть бывшим только в гробу, вот я и делаю выводы....

Да-Деган насмешливо посмотрел на контрабандиста, сложив губы в ехидную ухмылочку. Побарабанив длинными пальцами по столу, недоверчиво пожал плечами.

— Где гарантии, Гай? — спросил он, подумав, — гарантии, что не Леди строит ловушку? Конечно, с тех пор, когда Илант был препоручен моим заботам, прошло уйма лет, конечно, он вырос, а я изменился, но все же, знаешь, есть такое препаршивое чувство, как ответственность за чужую судьбу. Так вот, я никак не могу отделаться от чувства, что я до сих пор в ответе за этого парня. Глупо, да? Нелогично. И, тем не менее, я хочу удостовериться.

Гайдуни поднявшись на ноги, прошелся по комнате, посмотрел на Да-Дегана, словно оценивая. С тех пор, как они познакомились, многое изменилось. И серые, холодные глаза и весь обманчиво-легкомысленный вид не внушали того доверия, что было меж ними еще недавно. И была причина. И была Иллнуанари. Старая Гильдия, ведущая дела с Эрмэ.

Трудно было доверять человеку, который решил вести дела с Иллнуанари. На Раст-Танхам эта Гильдия всегда стояла обособленно, те, в ком жили хоть кроха благоразумия и чести, старались не пятнать репутации, оказывая Иллнуанари и Эрмэ услуг. А, может, то была какая-то природная брезгливость, не позволявшая прилюдно вывалять себя в грязи. Этот же рэанин, был как бабочка, летевшая на огонь, он не спрашивал совета, он пожимал плечами, словно ему было совершенно безразлична и репутация Иллнуанари, и собственная репутация. Или он был безрассуден, как дитя, играя с огнем, отметая все разумные доводы.

Этому человеку трудно было сказать правду. Хоть, совсем недавно, он доверял его разуму и доверял более чем безрассудно. Год этот человек держал в своих руках судьбу Оллами. И судьба была к нему благосклонна. Но теперь? Значило ли что-нибудь это теперь, сказать было трудно.

— Какие гарантии тебе нужны, — пробасил контрабандист, — в своем ли уме ты, Да-Деган? Разве я обманывал тебя?

— Нет, — сухо заметил вельможа, — но обмануть могут тебя самого. А я просто хочу быть уверен... кое в чем. Ты говоришь, предложение идет от Лиги, и не от Леди. Значит, тут должны быть замешаны Стратеги, Гай.

Контрабандист шумно выдохнул.

— Да, — проговорил он сухо.

— Да, — задумчиво повторил вельможа, прищелкивая пальцами.

Пожав плечами, он посмотрел в окно, замкнувшись, думал о своем.

— Что вы хотите предложить Иланту? — произнес Да-Деган с отсутствующим видом, не переставая тихонечко выбивать кончиками пальцев простой ритм по дереву стола.

— Поддержку, помощь, — выдохнул контрабандист.

— Оружие, медикаменты, питание, — усмехнулся вельможа, — все как везде и всегда.

— Да, — отозвался Гайдуни.

— Которые пойдут, якобы, через Гильдию Оллами. Интересный сюжет.

— Тебе что-то не нравится?

— Повстанцам придется покинуть город, — заметил Да-Деган, — затруднительно доставлять сюда все обещанное. Я правильно мыслю?

— Как всегда, — буркнул Гайдуни.

— Как всегда, — усмехнулся вельможа, — это комплимент. Но повстанцы будут слишком даже уязвимы, когда станут менять дислокацию. Крыс трудно достать из подземелий, Гай. Но на поверхности они уязвимы. Тем более в миграции. Что на этот счет скажут Стратеги? Они придумали, чем отвлечь внимание Ордо? Внимание диспетчерских служб? Да или нет?

— Ну, чего ты ко мне привязался? — взмолился Гайдуни, — я что, по-твоему, похож на Стратега?

— Пригласи Пайше, — холодно заметил рэанин.

Глава Оллами прищурил темные глаза и схватился за голову.

— Пригласи Пайше. — повторил Да-Деган. — Я понимаю, что ты не имел права говорить даже того, что уже сказал, и все равно, пригласи своего капитана. Иначе я сам его найду. Ты меня знаешь.

Взглянув на Пайше, остановившегося на пороге, Да-Деган слегка, неопределенно пожал плечами и с легкой ноткой иронии обронил:

— Добрый вечер.

— Давно не виделись, — в тон ответил молодой человек.

Да-Деган улыбнулся. Улыбка вышла парадной, неискренней, ироничной, натянутой. Он сам не мог бы назвать ее приятной, даже если б было желание. Глядя на молодого человека, остановившегося у самого входя в комнату, он чувствовал, как в углу глаза готов задергаться тик. Напряжение было велико, напряжение, что изменило и самый темп его дыхания и восприятие текущих мимо минут. Выпрямив спину, откинувшись на спинку стула, он, не переставая улыбаться, он уложил ладони на коленях, переплетя пальцы замком.

— Что вам нужно? — проговорил юноша, выдержав паузу.

— Это вам нужно, — поправил Да-Деган, — ведь вы желали видеть Иланта Арвиса. А я знаю, где его искать.

— Хотите поделиться знанием? — усмехнувшись, Стратег рассматривал своего визави, немного насмешливо, не принимая того всерьез. Или принимая?

Да-Деган видел улыбку у кончиков его губ, видел легкое презрение, что отражалась в глазах. Видел так много и так мало, что б сказать наверняка, что кроется за фасадом отчаянного парня, повесы по призванию и авантюриста по крови. Вельможа знал, что легкомысленным или глупым назвать его нельзя, что весь его облик может быть маской, только искусной маской.

Годы, проведенные в школе Стратегической разведки, научили многому. Он хорошо помнил одну заповедь, единственную. Хороший специалист не должен выделяться из окружающего общества. Хороший коммуникатор ничем не должен выдать, что он нечто иное, — кот в мешке, темная лошадка, — и что у него своя задача и своя цель. Когда-то он сам был коммуникатором. И пальцев на руках не хватило б, что б пересчитать миры, в которых он был, задачи, которые перед ним ставились.

— Могу, — небрежно проговорил Да-Деган, — если, конечно, мне ответят на несколько вопросов и ответы эти меня удовлетворят.

— И что же вы желаете?

— Для начала, взглянуть на кабран Стратега.

Пайше недобро усмехнулся, пальцы дрогнули, сжались, потом, видимо, он сумел взять себя в руки. На лицо волнение не выступило. Он сумел сдержать даже удивление. Да-Деган улыбнулся вновь, тихо пожал плечами и отвернулся к окну, предоставляя молодому человеку время, что б решиться.

— Зачем тебе? — вновь проговорил Гайдуни.

Да-Деган перевел на него взгляд серых, казавшихся сонными и равнодушными глаз, посмотрел, так, словно тот был прозрачен.

— Я должен знать, что тут не замешана Леди, — проговорил он недовольно, словно объясняя прописную истину.

— Вы же ведете дела с Эрмэ, — мягко проговорил Пайше, подходя почти вплотную, словно желая смутить.

Вельможа не смутился, не отвел взгляда, не стал даже пожимать плечами. Он спокойно смотрел снизу вверх на пилота контрабандистов, выжидая, и кроме этого ожидания ни одной эмоции не отражалось на его холеном, светлом лице, с четкими, словно рукой скульптора выточенными из мрамора, чертами.

— Вот именно, — проговорил он, дождавшись, когда Пайше смутится под его спокойным взглядом, — именно потому, что я веду дела с Эрмэ, я и должен быть уверен, что за вами нет ее тени. Знаете, Пайше, новичку в Империи трудно не потерять голову, надо быть предельно осторожным. Эрмэ пропитана интригами, как хороший торт кремом. Откуда я знаю, может быть, кому-то не угодил Илант Арвис, а, может, я. И в любом случае, я б не желал, даже случайно, подставить Иланта. Он мне дорог, как и собственная голова.

Пайше нехотя достал из кармана куртки кусочек пластика, в его пальцах заигравший всеми цветами радуги. Да-Деган прищурившись, иронично посмотрел на этот документ, легко считывая знаки, воскрешая в памяти их обозначения.

— Аналитический отдел, — проговорил он с иронией, — что и требовалось доказать.

— Вы довольны? — спросил Пайше.

— Да, — отозвался аристократ. — Только это еще не все. Есть еще пара вопросов, по существу. Кто еще из Стратегов работает здесь, на Рэне?

— Никого.

— Не лгите, — сухо проговорил Да-Деган, — такого быть просто не может. Хотите, я назову вам одно имя. Фориэ Арима?

Пайше свел брови, но, и, не глядя в его лицо, вельможа почувствовал, как Стратег напрягся. Об этом сказали обострившиеся, как в минуту опасности, чувства.

— Значит, она, — подвел черту Да-Деган.

— Еще что-то? — спросил Пайше.

— Да. Один вопрос. И этого будет достаточно. Куда вы предлагаете перенести базовый лагерь?

— На Аван.

— Да, — тихо протянул вельможа, чуть расслабившись и побарабанив пальцами по коленям, — это, конечно, удобно. Старый космопорт ведь можно реанимировать, хотя бы пару стартовых площадок. Но я б не сказал, что это самое лучшее место. В городе куда безопаснее.

Пайше улыбнулся. Вельможа поднялся со стула, прошелся по комнате, остановившись у окна.

Ладно, — заметил он, — я приведу к вам Иланта.

Пайше тихо вздохнул, чувствуя спиной на себе его взгляд, Да-Деган недовольно поморщился. Чувствовалось, что мальчишка занес его в свой «черный список». Впрочем, это хоть и раздражало, но причина была другой.

Предчувствие. Что-то чего он ждал достаточно долго, просыпаясь ночью без сил, чувствуя, что бисер пота выступил на лбу. Он не помнил своих снов, но ощущение тяжести, опускавшейся на его плечи, было неподъемным. И избавиться от нее не помогали ни душ, ни крепкий кофе. Она словно жила где-то внутри, подтачивая силы и уверенность. Он старался не думать о ней, забыть. Но она все равно приходила, все равно напоминала о себе, напоминала тягостным ощущением боли в сердце, словно предупреждая об опасности. Локита не могла спустить все на тормозах. Не могла.

Он подождал, когда стихнет звук шагов контрабандиста, стоя у окна, смотря на звёзды и луны тихонечко побарабанил по стеклу. Переведя взгляд вниз, увидел знакомую фигуру генерала Энкеле Корхида. Генерал шёл, не торопясь, медленной, вальяжной походкой сытого кота. На лице вырисовывалась довольная улыбка.

«Ах, мерзавец», — подумал Да-Деган, заметив, что рядом, чуть дальше за генералом, следует Ордо. Приглядевшись, он не заметил Таганаги и нахмурился. Отчего-то сердце пропустило удар. Таганага должен был быть рядом. В любом случае, даже если небо начнёт осколками рушиться вниз. Но Таганаги не было. Он вновь прочесал взглядом толпу. Ошибки не было, Таганага отсутствовал. «Дали Небесные!» — прошептал вельможа, чуть слышно, одними губами. У телохранителя должны были появиться очень веские причины, что б он оставил свой пост.

Заторопившись, ни слова не говоря Гайдуни, ничего не объясняя, он спустился вниз, и заметил, что Корхида пришёл не один. Рядом с генералом шагал человек. Невысокий, слегка сутулый, но двигающийся плавно и проворно. У него были припорошенные сединою волосы и моложавое лицо.

Поджав губы, Да-Деган кивнул генералу свысока, отвечая на преувеличено-любезное приветствие. Невысокий незнакомец поймал его взгляд, вельможа на краткий миг ответил тем же, чувствуя, что ощущение у него от этого обмена взглядами, родившееся в душе, сродни тому, что появилось бы от обменами поцелуями с гадюкой. Деланно равнодушно он скользнул взглядом по залу и, заметив Ордо, тихонечко выпустил воздух, стараясь, что б этот вздох облегчения не был замечен спутником Корхиды.

Рядом с Ордо он заметил высокую фигуру Доэла. Это дела не меняло, но всё же на душе стало чуть легче. И потому он любезно раскланялся с обоими. Ордо недовольно фыркнул в ответ на его приветствие. Доэл улыбнулся.

— Дагги, — проговорил Доэл, поймав вельможу за рукав, и задержавшись, тогда как Ордо прошёл дальше, — У нас неприятности. Вы слышали?

— Что случилось?

— Пропал Рейнар Арвис. Учтите, если у Ордо будет хоть малейшее подозрение, несмотря на все протесты, он велит обыскать ваш дом. Он вам не доверяет. Понятно?

— Я тут ни при чем, — тихо заметил вельможа, — поверьте, в этот раз, действительно я ни сном, ни духом, ни в чем не замешан.

Доэл хитро улыбнулся, словно сомневаясь в его словах. Да-Деган неопределенно пожал плечами, недовольно поморщился, и, скосив взгляд на спутника Корхиды, спросил:

— Кто это?

— Понятия не имею.

— Поосторожней с этим парнем, Доэл, — предупредил вельможа, — этот человек опасен.

Он не стал задерживаться долее, отчего-то атмосфера «Каммо» вмиг стала душной и непереносимой. Выйдя на улицу, Да-Деган отряхнул шёлк, словно к нему прилипла грязь. Вздохнув, быстро зашагал прочь.

Он свернул в ближайший проулок и, с трудом уняв биение сердца, огляделся. Рядом не было не души. Вздохнув ещё раз, который раз, перелез через изгородь чужого сада. Проделывать такой трюк было не впервой, но впервой в шелках, блиставших, словно оперение Жар-птицы. Если б кто, пусть даже случайно, его увидел, кривотолков Амалгире хватило б на неделю.

«Что я делаю?» — подумал он, но, отбросив сомнения и раздумья, перелетев на одном дыхании через старый запущенный сад, повторил этот трюк. Взлетев на изгородь, огляделся и прислушался. И сюда доносились голоса посетителей «Каммо», и кабачков разрядом пониже, находившихся неподалёку, но ничего, что б выдавало присутствие людей поблизости, не было.

Спрыгнув вниз, он наделал шума не больше, чем кошка, крадущаяся за птицей. По этой маленькой, пустынной улочке можно было дойти почти до самого дома Ордо, с минимальным риском попасться кому-нибудь на глаза.

Он шёл быстро, почти срываясь на бег, но, не забывая смотреть и слушать. Пару раз приходилось прятаться в тень, ожидая, когда пройдут припозднившиеся прохожие.

«Всё не то, — подумал он, — и всё не так». Где-то что-то случилось и всё пошло кувырком. Он вспомнил человека, сопровождающего генерала и почувствовал, что помимо его воли по спине скользнула холодная волна. Этот человек был похож на Властителя. Этот человек и был Властителем. Стоило только раз встретиться с ним взглядом, что б понять это, что б почувствовать это. И это, вкупе с довольным выражением лица генерала не предвещало ничего хорошего.

«Таганага, — подумал он, — где же Таганага?» Он ворвался в дом Ордо, стоявший на окраине, без приглашений, представлений и прочей волокиты. Впрочем, как всегда по вечерам, дом был пустынен, лишь в одном из окон едва теплился свет.

— Лия! — позвал Да-Деган, чувствуя, что холодная волна страха поднимается всё выше. — Лия! — позвал он вновь, срываясь на крик, который испуганное эхо подхватило и понесло по дому.

Он ворвался в её комнату и остановился, чувствуя, что внезапно возникшее страшное подозрение, всего лишь ничем не подкреплённая мысль. Видимо, испуганная его криком, девушка стояла посреди комнаты, а рядом стоял Донтар Арима.

Отерев бисерины пота, выступившие у него на лбу, Да-Деган вздохнул, чувствуя, как с плеч падает невидимый груз.

— Где Таганага? — спросил он у девушки, игнорируя присутствие офицера.

Лия слегка пожала плечами.

— Не знаю, — ответила просто, — утром он был с отцом.

— И вообще, кто вам дал право врываться в этот дом? — твердо спросил Арима, — Ордо знает?

— Мальчик, — перебил его Да-Деган, — Ордо знает, что ты развлекаешь его дочь, вместо того, что б искать Рейнара Арвиса? Или твой штаб перемешён сюда его приказом?

Донтар замолчал, чувствуя, что Да-Деган остановил на нем свой ироничный колючий взгляд, рассматривая так, как бабочку под стеклом — внимательно и придирчиво. Чувствуя себя крайне неуютно, смутился и опустил взгляд.

— Найди мне Таганагу, — проговорил Да-Деган твёрдо, словно отдавая приказание, — до утра. Живого или мёртвого. Я должен знать, что с ним сталось. И тогда Ордо не узнает, где ты был сегодня ночью. Ничего не узнает.

Он мягко улыбнулся Лии, и, устало, вздохнув, добавил:

— А ты, деточка, собирайся ко мне в гости. Нечего тебе сидеть дома одной. Времена ныне... небезопасные.

Обернувшись вновь к Донтару, он улыбнулся приторно — ласково и спросил:

— Ты ещё здесь?

Офицер вздохнул и медленно двинулся к двери, у выхода обернулся, и, посмотрев на Лию, улыбнулся смущённо.

— До встречи, — проговорила девушка тихо.

— До встречи, — ответил Донтар.

Да-Деган недовольно поджал губы.

— Ты поступаешь опрометчиво, — проговорил он тоном старого брюзги, — одна ночью принимаешь мужчину.

— Дагги, — заметила Лия с укоризной, — что б ты сказал, если б я принимала Корхиду? Или тебе не на кого последнее время ворчать?

— Дали Небесные! — проговорил он устало, — я что, пришёл сюда состязаться в острословии? Собирайся и пошли! Я уже сказал, что в городе небезопасно

Лия недоумённо пожала плечами, накинула на плечи плащ. Да-Деган подошёл и набросил ей на голову капюшон. Она поймала его руку.

— Дагги, — проговорил негромко, — что-то случилось?

— Что-то случится, если этому не помешать, — проговорил он, — что-то нехорошее.

Он взял её руку в свои ладони, сжал на мгновение. Лия посмотрела в его лицо, Не по годам юное, оно выглядело взволнованным и усталым, лёгкие, едва заметные, морщинки обозначились около глаз и губ. Он казался её ровесником, юным мальчишкой. Противоречили этому только его слова и действия, интонации голоса и странное, словно маска равнодушия, выражение застывшее на лице.

— Пойдём, — проговорил он, — потянув её за собой. — Пойдём, девочка.... А с Ордо я потом поговорю. Надеюсь, мы договоримся. Хоть как-нибудь.

Ареттар пришел глухой ночью, лишь ненамного опередив рассвет. На этот раз он не стал выжидать, а прошел сразу к Иланту, словно материализовавшись перед ним из темноты. Присев на колченогий табурет, примостил у ноги аволу. Посмотрел на Иланта внимательно.

— Я ухожу, — проговорил он, неожиданно начав разговор.

— Куда? — отозвался юноша.

— Не знаю. Будет видно. На Рэне опасно, обычно я не остаюсь надолго на одном месте. Я и так задержался изрядно. Дольше, чем стоило б.

Он посмотрел на Рокше, сидевшего рядом, подмигнул. Рокшар улыбнулся в ответ. Он успел привыкнуть к певцу, к его иронии, к его голосу, несущему всевозможные оттенки, богатому на нюансы, к его подтруниваниям и насмешкам. К его приходам, присутствию рядом.

— Жаль, что вы уходите, — проговорил Рокшар, — людям будет не хватать вас.

— Что поделать, — философски откликнулся певец, — я ветер, а ветер не может стоять на месте.

Он посмотрел на Иланта, отметив на лице юноши отметины усталости, резко обозначившиеся складки у губ, взгляд, словно набравший веса. Со дня знакомства прошло совсем немного времени, но это был совсем иной человек. Куда-то ушла юность. Словно этот мальчик успел возмужать за последние несколько дней.

Он был не тем доверчивым и откровенным мальчишкой, о котором рассказывали ему повстанцы, он стал недоверчив и подозрителен. И все же в его глазах теплилась память о чуде. И он не был злым, хоть не был и излишне добрым.

Словно чувствуя его взгляд, Илант пожал плечами.

— Ты вернешься? — спросил он.

— Не знаю, — ответил певец, — будет так, как распорядится судьба. И скажу тебе, что я вовсе не хотел приходить попрощаться. Но есть одно «но». Ты бы ждал меня.

— Тебя бы все ждали, — эхом отозвался юноша.

Ареттар кивнул. Взяв аволу в руки, проверил струны, коснувшись их тонкими, точеными пальцами, высек звук, словно искру. Авола запела, тихо, басовито, глубоким, нежным голосом. Ареттар не пел, но этот голос, эта мелодия были столь знакомы, что четкий уверенный стих «Аюми Файэ» сам всплывал из памяти, смешиваясь с голосом аволы, певшей о странствиях и о любви, о нежности, о небесах, о сотнях дорог, открытых перед всеми и о самих Аюми — совершенных, прекрасных, несущих любовь и надежду.

Он никогда не пел им Легенду, никогда, развлекая толпу стихами и песнями далекими от совершенства Саги. Его песни вызывали оживление и смех, но сегодня, отчего-то сегодня, как никогда, руки, словно имевшие собственную волю, взяли и вывели эту мелодию, не считаясь с его желаниями.

— Спой, — попросил Илант.

Ареттар отрицательно покачал головой, оборвав чарующее волшебство мелодии.

— Не могу, — отозвался он.

— Почему?

Певец вновь пожал плечами, словно, и сам, не зная ответа на этот вопрос.

— Не спрашивай, — проговорил он, — я не отвечу.

Он перевел взгляд на потолок, на низкий свод, с которого капала вода. В подземельях было сыро и стыло, тяжелым воздухом трудно было дышать. Он посмотрел на тела повстанцев, мирно спящих на бетоне, подстелив под худые, изможденные тела ветошь и листья, все то, что они могли найти. Илант поймал его взгляд.

— Скоро мы уходим из города, — проговорил он, — осталось недолго, всего несколько дней. Тебя не было, ты не приходил, когда я хотел посоветоваться с тобой. Но, может, оно и к лучшему.

— Уходите? — переспросил певец.

— Да, в горы, — отозвался молодой человек, — на старый космопорт. Нам обещали поддержку.

— Лига?

— Оллами.

Певец молча поднялся на ноги, протянул ладонь на прощание и, заметив удивление в глазах Иланта, пояснил:

— Мне пора.

Илант молча посмотрел вослед. Ареттар был их талисманом, их утешителем, их вдохновением. Теперь этот человек уходил. Было немного грустно и жаль. И дело было не только в том, что уходил не только друг, но и хороший советчик, дело было в другом. Просто за короткое время их знакомства, к этому гордому, дерзкому, острому человеку успела прикипеть душа. В его насмешках и уколах была своеобразная толика шарма. А ко всему, он был надежен, как скала.

Несмотря на его привычку подкрадываться незаметно, подслушивая чужие разговоры, несмотря на колкости, на острый язычок, Ареттар был другом. Ироничным, насмешником — другом. Теперь он уходил, унося с собой что-то важное.

К Иланту подошел Рокшар, тронул осторожно за рукав, показал еще на одного гостя. Худенький мальчишка, одетый добротно и хорошо, стоял, прижимаясь к стене. Илант узнал Отэ, его неровно стриженную шевелюру, блеск глаз.

Посланник Да-Дегана приходил не в первый раз, прокрадывался в подземелья тихонечко, принося, как сорока, последние новости. К нему привыкли, его уже узнавали в лицо.

— Что-то случилось? — спросил Илант, глядя на взволнованное лицо мальчишки. Оно было не просто взволнованным, но было еще и беспокойство.

— Вам просили передать, — проговорил мальчик, что Рейнару слишком опасно находиться в доме, известном вам. Его ищут. И у Ордо есть подозрения. Ко всему там, с ним Лия. Представляете, что будет, если их найдут?

Илант поежился. Отэ, осмотревшись, осторожно прибавил:

— Да-Деган хотел бы, что б вы пришли к нему. И просил, если то возможно, быстрее уходить из города. Он не сказал, что, сказал только, что в Амалгире стало намного опаснее, чем то было еще день назад.

Илант, вздохнув, накинул на плечи темный, некогда богатый, а ныне изрядно потрепанный и потертый плащ, надвинув на лоб капюшон, кивнул мальчишке и посмотрел на Рокшара.

— Останешься вместо меня, — проговорил он, — останетесь, ты и Гаас. А я должен идти. Возможно, я не вернусь к рассвету. Как бы то ни было, пусть все идет своим чередом, а я должен навестить Да-Дегана.

— Будь осторожен, — ответил Рокшар.

В доме было сумрачно и тихо. Лия сидела в уголке дивана, почти слившись с тенью. Рейнар устроился рядом. Илант расхаживал по комнате из угла в угол, словно загнанный в клетку хищник.

— Не мельтеши, — тихо попросил Да-Деган, отворачиваясь от окна.

За окном разгоралась заря, сначала только обозначившись тонкой светлой полосой на востоке. Небо стремительно светлело, и по всему городу гасли фонари. Начинающийся день обещал быть жарким и сухим. На небесах не было ни облачка. А утренний бриз совсем не нес прохлады.

Да-Деган подошёл к столу, налил себе воды в высокий стакан и медленно её выпил.

— Вы нас не проводите? — спросил Рейнар.

Да-Деган молча покачал головой и, не оборачиваясь, глядя на розовеющую дымку рассвета, проговорил тихо, как всегда:

— Нет.

В голосе прозвучала нотка сожаления, похожая на затаённый вздох. Лия поднялась, подошла к нему, положила руку ему на плечо.

— Вы обижаетесь, Дагги?

Да-Деган поджал губы, обернулся и посмотрел на девушку через плечо. Где-то близко, в его глазах стояли слёзы, но он заставил себя улыбнуться.

— Уходите, — приказал он, — уходите, и забудьте меня. Не ищите больше у меня помощи и поддержки. Никогда. Это может стоить вам жизни. А я, я отнюдь не горю желанием быть причиной ваших бед. Уходите, — повторил он, — и не возвращайтесь больше никогда.

Он не смотрел им вслед, это было ни к чему, с ними уходил и Отэ. А он успел привязаться к мальчишке, так же прикипеть, как и к этой троице, и было невыносимо неприятно выпроваживать их вот так, бесцеремонно, жестко, за порог.

Вздохнув, вельможа вновь налил воды в высокий бокал, отпил глоток и поставил его на стол. Встав и пройдясь по комнате, остановился у сейфа, достал резной ларец. Открыв его, ласково погладил пальцами цветок и прикрыл глаза, чувствуя, как по пальцам струится тепло, словно поток золотого песка. А вслед теплу пришло успокоение, покой, который он потерял, заглянув в глаза властителя. И вновь, словно приподнялась завеса событий и лет...

Шеби, невысокая и гибкая, стояла у окна. За окном, закрытым золотой искусно кованой решеткой, цвели цветы — пышные, сочные, яркие, пахнущие одурманивающе и резко. Может быть оттого, что на них так явственно ярко блистали капли росы, они казались неживыми, преувеличенно — пышными, искусственными и пошлыми. Особенно с нею рядом.

У Шеби были роскошные, густые волосы, длинные, спадавшие до бедер шёлковой волной, вьющимися кольцами, кожа гладкая как шёлк, тёмная и золотистая, словно напитанная солнечным светом. В движениях скользила грация дикой, не приручённой кошки. А улыбалась она доверчиво и открыто, словно дитя.

— Шеби, — проговорил он, поймав её локон и поднеся его к губам, желая расцеловать не только её косы, но лицо и тело, каждую впадинку на стройном и гибком теле.

Он упивался её именем, упивался, глядя на то, как она идёт и как танцует, стараясь запечатлеть каждый жест и шаг. В её улыбке было больше тепла, чем он мог получить от солнца. Он чувствовал её улыбку, даже если она стояла, повернувшись к нему спиной, и он не видел лица. А ещё, если удавалось встретиться взглядами, он тонул в её глазах, бездонных, ведьминых, окаянных очах, синих, ярких, поразительных глазах, сравнимых цветом лишь с непостижимыми безупречными камнями Аюми. Они были столь же глубоки, так же завораживали и так же сияли. И так же хранили в своей глубине все возможные и невозможные играющие оттенки сини — от светлого, блеклого, словно вылинявшего на солнце, до густого, бархатного, почти что черного, как ночное небо, цвета.

Она мягко высвободила локон из его пальцев, отвела его руки, когда он был готов обнять её.

— Не стоит, — заметила тихо и печально, — начинать эту игру. Нам всё равно не быть вместе, так к чему всё это?

Он вздохнул, чувствуя, что своими словами она выбила у него опору из-под ног, напомнив, что над собой, над своим будущим и настоящим они не властны, и всё что принадлежит им и только им — это их воспоминания. Он — раб, она — рабыня. Игрушка, танцовщица, прекрасный цветок, птица в клетке, прихотью Императора поставленная выше многих властителей, а по сути таких же рабов.

— Шеби, — повторил он тихо, — бежим, ты и я, отсюда, куда угодно. Император не всесилен, мы укроемся так, что нас не найдут, а потом — забудут о нас.

Он чуть придвинула губы к улыбке, посмотрела на него, словно впервые видела.

— Дурачок, — прошептала, памятуя о том, что у каждого столба, каждой колонны, каждой стены и куста могут быть уши, — куда ты убежишь? Да ещё со мной? У Императора только и есть забавы, что ты и я. Для таких, как мы, из Императорского дворца есть лишь один выход — смерть.

— Нет, — прошептал он, — я не верю, не желаю верить. Император не всемогущ. Разве он бог?

Шеби улыбнулась мягко и спокойно, глаза смотрели нежно, обволакивая своим взглядом душу, как целительным благостным бальзамом. От этого взгляда утихала боль, растворялась, как под лучами солнца расходится туман. И чувствуя, как болезненная горечь сменяется тихим сожалением, он как всегда, в который раз подумал, что за один взгляд этих глаз можно отдать полмира. Полмира, того, в котором нет Эрмэ, нет боли, нет тоски и приступов безумия. Она стоила Лиги, а, может, даже более того...

Было странно встретить её в императорском дворце. Такую прекрасную, юную, непостижимую. Изумительную. Волшебную. Такую, подобных которой, он не встречал ни на одном из миров Лиги, не встречал нигде во Вселенной. Похожую на волшебный сон, на мечту, пригрезившуюся в момент между сном и явью. Подобную осколкам величия Аюми — маленьким, непостижимым и волшебным шедеврам, которым не было цены.

— Шеби, — повторил он, тихо, просто оттого, что ему нравилось произносить её имя. Он готов был повторять его вновь и вновь, чувствуя, как на языке остается послевкусие — легкая горечь, пряная страсть, небесная нежность.

Она рассмеялась, разбрызгивая искры смеха, словно поняла, отчего он её позвал. Она поразительно часто угадывала то, что он чувствовал, словно читала его мысли, словно была из той же породы, что и чудовища, окружавшие их, Властители. Впрочем, отчасти это было истиной.

Он не верил, когда ему говорили другие, до тех пор, пока не сказала она сама. «Император — мой брат, — прошептала она однажды, чувствуя, что слухи и домыслы ранят его, заставляя метаться из угла в угол, когда рядом нет её, и нет исцеляющего взгляда синих глубоких глаз, — это правда».

— Почему же тогда ты — рабыня? — спросил он, чувствуя, что ранит её этим вопросом, чувствуя, что не имеет права на этот вопрос, но она только пожала плечами, словно плеснула волна.

— Это мой выбор, — проговорила Шеби тихо, — ты не знаешь, но... Мы оба из клана воинов — и я и он. Из древнего, хорошего рода. Он талантлив, и горд, более чем горд, и умен, он сумел постичь ту истину, которая не многим даётся здесь, на Эрмэ, ту, что в Империи есть лишь один человек, которому не приходится давать отчёта в своих действиях никому. И это — Император. Остальные — рабы. Он не хотел быть рабом. Его это унижало — понимать и... повиноваться.

— А ты?

— А я... — она отвела взгляд в сторону, вздохнула тяжело и устало, вновь заглянула в его глаза. Смотрела печально, как раненый зверь, который знает, что ему нет спасения, — Я не могу убивать, — прошептала тихо, — Это сильнее меня, во много раз сильнее. Когда рядом кто-то умирает, умирает и что-то во мне. Это тяжело, чувствовать, как в тебе что-то обрывается. Сама я не могу поднять руки ни на кого. Так какой же из меня воин?

— Ты...

— Я выбрала танец, он — трон, вот и вся разница. Она невелика, правда?

Она тихонечко рассмеялась и, склонив голову на бок, протянула ему руку, от кончиков её пальцев исходило тепло, пряное и колючее. От кончиков её пальцев словно летели искры, и, касаясь его руки, превращались в целительный тёплый поток.

Мужчина прикрыл шкатулку, с сожалением провёл пальцами по причудливой резьбе и улыбнулся. Память о ней, её глаза и голос, интонации несущие исцеление от ран, исцеление от памяти, в которой только ненависть боль и страх заставили его цепляться за каждый глоток воздуха, который ещё мог быть.... Улыбнувшись, он убрал шкатулку в сейф, закрыл его и, выйдя из комнаты, спустился вниз, в сад, прошёл по тропинке, в задумчивости отсчитывая шаги, как секунды, и увидел человека, спешившего навстречу.

— А, Донтар, — поприветствовал он молодого человека, — что новенького в Амалгире? Ты нашёл Таганагу?

Донтар склонил голову.

— Да, господин Да-Деган.

— Это хорошо. Где он?

— У Вероэса.

Да-Деган пожал плечами, посмотрел на офицера, попытавшись заглянуть тому в глаза.

— Что с ним? — спросил безучастно, — Ранен?

— Вам лучше самому поехать туда, — ответил Донтар, отведя взгляд.

— Ордо там? — спросил Да-Деган, словно раздумывая.

— Ордо будет там, я сообщил ему.

— А Рэя не нашли?

— Ищут.

— Если у вас есть какие-то основания считать, что он здесь, то дом в вашем распоряжении.

Донтар посмотрел в лицо вельможи и невольно усмехнулся, заметив искорку озорства в светлых, серых глазах. Впрочем, она тут же потухла.

— Где Лия? — спросил Донтар.

Да-Деган слегка пожал плечами.

— Там же, где и Рэй, — ответил, улыбнувшись, — я так думаю.

Ордо курил у окна, он обернулся, заслышав легкие шаги и, увидев Да-Дегана, недоумённо пожал плечами.

— Ты? — проговорил он.

Да-Деган молча кивнул и подошёл ближе.

Ордо был устал, под глазами появились круги, словно он не спал несколько ночей. И глаза тоже смотрели устало. Чувствуя, как в душе поднимается волна сожаления, Да-Деган невольно вздохнул. Это сожаление просыпалось каждый раз, когда приходилось встречаться с бунтовщиком. Глядя на мужественное взволнованное лицо, на котором время оставило свои следы он, помнящий Ордо мальчишкой, никак не мог смириться с тем, что время идёт и между ним и людьми, окружавшими его, пролегает пропасть. Далеко не все могли принять его, таким, каковым он был. Смущало юное лицо, слишком юное, словно чужое. И тогда молодость тела начинала казаться ему не благом, а проклятьем. Разве что у Вероэса хватало сил не обращать внимания на внешность. И, усмехаясь, медик иногда уверял, что завидует этому дару. «Люди мечтали о вечной молодости, — говорил Вероэс, — ты же имеешь этот дар, и ещё жалуешься. Да кто угодно с удовольствием бы поменялся с тобой местами!» Но его не радовали даже эти слова, не ободряли и успокоения не приносили.

Присев на подоконник рядом с Ордо вельможа состроил недовольную гримасу, и, помахав в воздухе руками, разгоняя дым, заметил ворчливо.

— Столько курить, Ордо, вредно. Если не для твоего здоровья, то для здоровья окружающих. Пожалей людей.

Ордо усмехнулся.

— Ты чего припрыгал? — спросил бесцеремонно, — тебя, кажется, не звали.

Да-Деган вздохнул ещё раз, посмотрел на Ордо пристальней.

— Удивляюсь я тебе, — проговорил вельможа, не сводя взгляда с лица бунтовщика, — сколько раз тебе говорил, а всё без толку. И когда тебя годы научат осмотрительности?

Ордо поморщился.

— Дагги, — заметил недовольно, — я не спрашиваю у тебя советов. К счастью, я не контрабандист из Оллами, которым приходится их выслушивать. И, шёл бы ты своей дорогой. У нас они разные.

Да-Деган вновь пожал плечами.

— Что с Таганагой? — спросил, отбрасывая остатки шутливого тона.

— Уже знаешь? — недовольно поморщился Ордо.

— Так что случилось?

— Он умирает. Вероэс утверждает, что нет никаких причин, для затухания физиологических функций...

— Но факт остается фактом? — тихо переспросил Да-Деган, — так я и думал.

Ордо поднял глаза, встретился взглядом с вельможей, рассмотрев того внимательней, спросил:

— Ты можешь помочь?

Да-Деган в который раз пожал плечами.

— Не знаю, — ответил, качнув головой, увенчанной причёской с десятками бриллиантов, блистающих в ярком свете. — Может быть да, а может статься, и нет. Но могу попытаться, если ты попросишь.

Ордо дёрнул кадыком и вновь закурил. Да-Деган встал и отошёл от окна.

— Хорошо, я попытаюсь, — проговорил он, — но пообещай, что мы с тобой поговорим серьёзно, потом. Поговорим, потому, что у меня есть, что сказать тебе.

Ордо отрицательно покачал головой и отвернулся. Да-Деган вновь пожал плечами, поймав своё отражение в зеркале, улыбнулся двойнику из зазеркалья иронично и грустно. «Ничего, — подумал он, — хочешь ты или нет, но поговорить нам придётся. Даже если я сам этого не хочу».

Он прошёл далее, и, столкнувшись с Вероэсом, заметил, что и тот устал и не в духе.

— А, Раттера, — произнёс медик недовольно, — ну и по что тебя принесло сюда? Я сейчас занят. Мне принесли телохранителя Ордо. Он в ужасном состоянии. Поговорим позже.

— Когда он умрёт? — заметил Да-Деган иронично, — Ах, Вероэс, Вероэс, ты даже не думаешь, что я мог прийти не к тебе, а к нему? Он хоть в сознании?

— Временами.

Да-Деган тихонечко вздохнул и поджал губы.

— Мне надо его увидеть, — проговорил через несколько секунд, — это очень серьёзно. Понимаешь, это очень важно.

— Очень? — пробормотал Вероэс, но перечить не стал, — Ладно, он, вроде тоже бормотал твоё имя. То ли в бреду, то ли... но на непонятном, варварском языке. Учти это.

Да-Деган согласно кивнул и прошёл вслед за Вероэсом в небольшую, тихую палату, выходившую окнами в сад. Таганага лежал тихо, прикрыв глаза. Взглянув на дисплей медицинского компьютера, на который поступали данные с датчиков, закреплённых на его теле, Да-Деган невольно вздрогнул.

— Таганага, — позвал, повышая голос.

Веки телохранителя дрогнули, открывая усталый, полный бессилия взгляд некогда янтарных, а теперь тускло — жёлтых глаз.

Да-Деган подошёл ближе, нагнувшись, коснулся лба и висков лёгкими прикосновениями кончиками пальцев, словно желая помочь воину встретиться со своим взглядом.

— Таганага, — повторил он, чувствуя, что сожаление, как отрава несёт горечь. — Как же так?

Телохранитель тихо вздохнул, на какой-то миг взгляд стал осмысленным и острым.

— Локита, — прошептал он, словно разрывая власть наваждения, — У Энкеле её человек. И ещё... Шеби грозит опасность... Локи приказала уничтожить её...

Да-Деган ощутимо вздрогнул, тонкие пальцы впились в виски воина, глядя прямо в глаза воина, не отрывая от тёмных зрачков неподвижного, словно замороженного взгляда он тихо выдохнул:

— Нет!

Воин устало прикрыл глаза, вздохнул так, словно воздух рвал лёгкие.

— Ты не уйдешь! — проговорил вельможа, чувствуя, как начинает разрываться тоненькая ниточка ещё державшая жизнь и разум воина. — Ты же не уйдёшь! — повторил он упрямо, чувствуя, как закипает в крови бешенство бессилия, заставляя быстрее стучать сердце, и как мысли уходят куда-то прочь, оставляя в сознании поразительную пустоту, сходную с пустотой межзвёздных пространств. Мысли были где-то, где-то глубоко, гораздо более глубоко, не в сознании, но там, где не было места разуму, а было только чутьё, верное, почти звериное, чутьё. — Ты же нужен мне, — проговорил Да-Деган, повинуясь этому чутью. — Ты ещё нужен мне. И Ордо. И Шеби. Таганага, слышишь?

Губы воина дрогнули, словно он пытался ответить, и вновь открылись глаза — внимательные, умные и усталые. Взгляд на несколько секунд задержался на потолке, скользнул вниз, проследовал за окно, где подсвеченные ранним утренним светом, блистали капли росы на листьях, как на шедеврах времён династии Кошу. Потом он вернулся и остановился на лице Да-Дегана, взгляд воина изучал вельможу, словно Таганага видел его в первый раз, отмечая бледную, светлую кожу, аристократическую лепку лица и блеск холодных глаз, и бриллиантовый блеск в белых прядях волос.

— Дали Небесные! — удивлённо выдохнул воин, — до чего же ты смешон! Непостижимо!

Он улыбнулся, открыто, словно мальчишка, тихо дёрнул рукой, словно пытаясь поднять её и прикоснуться к расшитым шелкам одежды Да-Дегана, но рука бессильно упала, словно собственная тяжесть стала для неё неподъёмной, а затем потух взгляд.

Вероэс подошёл и положил ладонь на плечо вельможи, сжал его несильно.

— Всё, — проговорил он.

Да-Деган нехотя оторвал взгляд от воина, словно не веря, пытаясь нащупать кончиками чутких пальцев пульс, коснулся висков и запястий, будто кончики пальцев могли сказать больше, чем монитор медицинского компьютера.

— Всё, — проговорил Вероэс упрямо.

Да-Деган прикрыл глаза и, поджав губы, словно не веря, не желая верить в происходящее, качнул головой. Отвернувшись, отошёл к окну.

— Вот так, — проговорил, чувствуя, что комок подкатывает к самому горлу и становится трудно дышать. А ещё, чувствуя пустоту, словно кто-то украл изнутри нечто важное и необходимое. Пустота, которая оказалась столь неожиданной. Он не думал, что успел привязаться к воину, не думал и не гадал. И, столько раз мечтая расспросить того о Шеби, откладывал это на потом, словно боясь открыть свою самую уязвимую точку. — Вот и всё, — проговорил он одними губами, — ты такого ещё не видел, Вероэс? Такое могло быть придумано только на Эрмэ. Одно слово властителя, и тот, кто не угоден — мёртв. Так просто и нет нужды носить оружие.

— Дагги, прекрати...

— Нет, не перебивай. Знаешь, зачем эрмийцам воины?

— Нет, но к чему...

— Только что бы подчинять миры. И что б держать в страхе чужие народы. До тех пор, пока они не уяснят правила Империи, не подчинятся и не привыкнут к тому, что они — рабы. А на самой Эрмэ — воины не больше, чем условность, символ, знак. У детей Эрмэ не иммунитета к приказу Властителя. Нет оттого, что любое сопротивление наказуемо. Но в большей степени оттого, что вокруг все, без исключений — рабы. И так длится — вечность.

Вельможа тихонечко покачал головой, бросил взгляд на безжизненное тело воина, посмотрел, сожалея, чувствуя грусть и тихое раскаяние. Лицо Таганаги сохранило улыбку, открытую мальчишескую улыбку, так напомнившую Да-Дегану улыбку Ордо. Прислонившись спиною к стене, он невольно сложил пальцы левой руки в особый, почти что забытый охранный жест, словно могущий отогнать прочь все беды и несчастья, жест, казавшийся когда-то наполненным силой и смыслом. Теперь так не казалось, но привычка осталась, словно у рук была своя память, а у разума своя.

Он вздохнул, чувствуя, как в кончиках пальцев поселяется дрожь, бросил взгляд на Вероэса, слегка пожал плечами и молча вышел. Столкнувшись с Ордо, заметил, что тот более не один. Рядом с ним у окна стоял Корхида, щурился слегка, словно от солнца.

— А, — заметил генерал ядовито, — этот павлин тоже тут?

Да-Деган чуть пожал плечами на ходу, за секунду рассмотрев генерала, от макушки до пяток. И хоть в сердце поселилась пустота, холодная, как вода горных озёр, ударить помешала не она, а ощущение того, что здесь, сейчас, на глазах у Ордо, и, может быть, Вероэса, не время и не место этому. Он прошёл мимо только чуть, слегка наклонив голову, словно задумавшись.

Выйдя на террасу, посмотрел вдаль, туда где, словно жемчужины на ладони океана лежали острова Архипелага. Море излучало лазурь, небо стремительно выцветало, словно солнечный жар отнимал у него краски. Город внизу казался творением карликов — маленькие дома, миниатюрные улочки и море зелени...

Корхида подошел и встал за спиной.

— Стало быть, ты, — проговорил генерал насмешливо, — ты приставил Ордо телохранителя. Нет? Если не ты, то с чего ты тогда примчался? Ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь в своё оправдание. Объяснись, ты, советник Оллами.... Ну, одно слово, вежливое слово. Думаешь, форт был худшим в твоей жизни происшествием? Ведь может оказаться, что и нет. Где ты раздобыл этого Таганагу? Скажи, поделись секретом.

Да-Деган слегка вздохнул, обернулся. Энкеле стоял рядом, щурился, смотрел, словно примерялся к удару, невысокий, гибкий, быстрый и похожий на змею. Серые глаза упёрлись в лицо генерала, словно изучая на нём каждую чёрточку. Он смотрел внимательно, не позволяя Корхиде спрятать взгляд. То была старая игра, у игры были давние неизменные правила, позволявшие расставить всё по своим местам.

— Раб, — выдохнул Да-Деган тихо и насмешливо, словно ударил.

Лицо генерала перекосило со злости, но злость, что владела вельможей, была не менее сильной. Злость придавала сил, рождала кураж. Глядя на испуг, проступивший на лице Энкеле Корхиды, кратковременный, но заметный он подумал, что удар попал в цель.

— Раб, — усмехнувшись, повторил Да-Деган, кривя губы, — тебя ли мне бояться? Раба?

Он рассмеялся нервно, но оборвал свой смех. Тонкие пальцы теребили вышивку одежд, выдёргивая ниточку за ниточкой, спарывая искусное шитьё. Он этого не замечал, продолжая улыбаться властно и надменно.

— Ты мне грозишь? — проговорил вельможа ласково и почти что нежно, — ты, раб? Ты спрашиваешь у меня ответа? Хорошо, будет тебе ответ.

Генерал отчего-то смутился, отступил на шаг. Да-Деган сделал шаг вперёд, и, нагнувшись к уху генерала, произнёс тихо, чуть громче, чем всегда, ответ на знакомом Корхиде языке, который заставил ощутимо вздрогнуть того всем телом. Ответ, который некогда так часто слышал: « В интересах Империи, и по приказу Императора».

Глядя, как покидают генерала гонор и спесь, словно воздух улетучивающийся из мячика, он молча пожал плечами, и, заложив руки за спину, прошёл мимо Корхиды, невольно уступившего дорогу.

В садах было пусто и тихо, подняв голову вверх, мужчина отметил, что Галактика находится почти в зените. Стало быть, полдень. Он усмехнулся, осторожно переступая ногами, обутыми в мягкие сапожки, стараясь не производить лишнего шума, который был ему вовсе ни к чему, подошёл ближе на явственно доносившиеся до его слуха голоса. Благодаря небесам создавшим Софро с её днями, похожими более на густые сумерки, он мог подобраться незамеченным достаточно близко к спорщикам. Один из голосов он узнал сразу. Не узнать голос Локиты, такой сладкий и манерный, он себе позволить не мог. Тем более пропустить.

Локита, как всегда, одетая слишком вольно для официального лица, и даже с некоторой долей вызова всем окружающим мужчинам, стояла у края бассейна с чистой, глубокой чёрной водой, отражающей великолепие зрелища раскинувшегося на небе. Мужчина слегка усмехнулся вновь — с тех пор, когда он в последний раз удостоился почтить её присутствием, прошла, кажется, вечность. Но она не изменилась. Ничуть.

Блистающий шёлк обтягивал тонкую талию, тонкую как у несовершеннолетней девочки, высоко поднятый подбородок подчеркивал королевскую осанку. Светлые, пепельные локоны спадали на шёлк платья, струились до лопаток. Насколько он мог судить в полумраке, она всё ещё выглядела декоративно и аппетитно, на вкус любого мужчины. Впрочем, внешность, был не единственный счастливый дар Локиты, были ещё интонации голоса, что ласкали слух, любого, кто имел уши. Но не сейчас.

Она была рассержена, и, разве что, не шипела как кошка.

— Письма, Юфнаресс, письма, — проговорила она раздражённо, — верните их, и, если хотите, катитесь на все стороны!

— Не могу, Леди, — ответил тихий голос, — стоит мне это сделать, как меня можно считать мёртвым. И вы это знаете. Вы не непременно отдадите приказ кому-нибудь из своих холуев, ведь у вас появится искушение, которому трудно противостоять.

— Так чего вы хотите?

— Более всего я хотел бы выйти из вашей игры. Но, раз уж это невозможно, поговорим о другом. В своё время вы обещали мне за услуги какой-нибудь мирок из того, что вам перепадёт от Лиги.

— Я не отказываюсь...

— Я знаю. Но дело в том, Леди, что раньше мне как-то не приходило в голову, тогда, когда я по дури согласился, что вы замышляете поработать отнюдь не на благо Эрмэ по приказу Императора, а на своё собственное благо. И, кажется, жадность Энкеле открыла мне на это глаза. А ведь он — только гнусный лакей. Кажется, и я могу требовать большего. Не так ли?

Женщина рассмеялась, передёрнула плечами, словно от озноба.

— Юфнаресс, разумеется, можете. Я сделаю вас наместником, потом, после.... Кстати, какой сектор вы желаете? Думаю, правление в нем будет очень мягким, по меркам Эрмэ, вы ведь у нас совестливый!

Юфнаресс слегка качнул головой.

— Я вам ещё нужен, Леди? — спросил спокойно.

— Пока! — заметила Локита гневно.

— Вот и хорошо. Люблю, когда в моих услугах нуждаются. Кстати, мне не надо от вас ничего. Хочу лишь просить на этот раз послушаться моего совета. Оставьте танцовщицу Императора в покое. Иначе, велик шанс, что он поснимает с нас головы. Как я уже говорил, жить мне пока не надоело!

Локита, закутав в тонкий палантин плечи, рассмеялась. Голос её, чуть заметно, предательски дрожал, и оттого смех прозвучал резко и нервно.

— Вы трус! — прошипела он, подходя с секретарю сенатора, — Жалкий трус! Или вы, как и все вокруг, околдованы её чарами? Её танцами? Готовы перед рабыней ползать на брюхе? И выговаривать мне за это? Или вы влюблены? Так вы идиот, Юфнаресс!

— Может я и идиот, — тихо согласился секретарь. — но не идиот Император. Хотите, он узнает о ваших планах? О том, что вы хотите убрать его с трона? Занять его место? Я могу намекнуть, это не так сложно, как кажется. И могу выложить ваши письма на стол перед сенаторами, и устроить так, что замять скандал вам не удастся? Хотите, я нарушу все ваши планы, выложу карты на стол? Может я и идиот, с вашей точки зрения, но, поверьте, деваться вам некуда. Конечно, вы можете попытаться меня отравить, правда? Но я подстраховался и на этот случай. От моей смерти вы не выиграете ничего. Даже наоборот, сделаете себе хуже!

— Блефуете, Юфнаресс, надо отдать вам должное, этому вы научились.

— Нет, Леди, я с вами не играю, я говорю серьёзно. Оставьте Шеби в покое, и... будем считать, что мы квиты.

Локита недовольно передёрнула плечами.

— Я подумаю, — ответила высокомерно.

Юфнаресс негромко вздохнул, поднялся на ноги.

— Подумайте, — проговорил, перед тем как уйти, — только хорошо подумайте.

Он прошёл мимо человека затаившегося в кустах и направился к зданию, видневшемуся в конце аллеи. Локита же постояла ещё несколько минут, словно и вправду раздумывая над произнесёнными тут словами. «Раб, — прошептала она зло и рассержено, — строптивый раб, ну ничего, я найду на тебя управу». Мужчина только тихонечко качнул головой на эти слова, это было занятно, неожиданно и интересно. Хотелось тихо иронично рассмеяться, но он только слегка улыбнулся, и так же осторожно, отошел чуть в сторону, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. Оно ему было ни к чему.

В старые времена было легче проникнуть в здание Сената, чем теперь приблизиться к нему. Парни из служб охраны демонстративно стояли на каждом углу, охраняя все подступы. От кого? Он не знал ответа. Миновать эти заграждения было хоть и не особо сложно, но всё же на эти живые препятствия, он потратил времени больше, чем ему хотелось. А времени у него было немного. Максимум до полуночи.

Он осторожно, крадучись, словно вор, прячась в тени, и призывая сумерки себе на помощь дошел до самого здания и понял, что патрули стоят не только по периметру парка, окружавшего здание, но и у самого входа. Мужчина недовольно мотнул головой и крадучись стал обходить здание. За углом нашлось раскрытое окно манившее призывно. Он подошёл и осторожно заглянул внутрь. Помещение оказалось пустым.

Оглянувшись по сторонам, он быстро и ловко влез в окно, надеясь, что этот трюк окажется незамеченным. Осмотревшись, усмехнулся — помещение, и это можно было утверждать, принадлежало охране. Видимо, чувствуя полную неуязвимость, мальчики из служб безопасности начинали допускать мелкие, но досадные промахи. Он не стал задерживаться надолго, зная, как капризна бывает фортуна, выскользнув из комнаты в длинный гулкий коридор, быстро пошёл прочь. Редкие встречные не обращали на него внимания, да он и не давал повода его на себя обратить. Был он высок, строен, худощав, одет в тёмный, официальный костюм, а на лицо одел строгое, озабоченное выражение, служившее одновременно пропуском.

Его целью были апартаменты на одном из верхних этажей. И очень хотелось туда добраться. «И доберусь, — уверил он себя, — И получу всё, что мне нужно». Он не был в этом здании много лет, почти целую вечность, но знал, что человек, к которому он шёл, не меняет привычек, и, значит, он застанет его там, где и всегда.

Уже подойдя к двери, он внезапно спросил себя, а нужно ли ему это. За дверью слышались голоса. Он узнал голос сенатора, Элейджа, и невольно усмехнулся; второй принадлежал его секретарю. Сенатор спрашивал, секретарь отвечал что-то, односложно. Мужчина слегка пожал плечами и тихонечко приоткрыл дверь.

Он никогда не страдал от отсутствия любопытства, даже после того, как по его милости попал в капкан, из которого с трудом удалось вырваться, потеряв многое. Но любопытство потеряно не было и, вместо того, что б удалиться он тихо просочился в кабинет, сразу же схоронившись за мебелью, встав так, что б не быть обнаруженным, но видеть всё происходящее. То, что его не заметили сразу, увлекшись беседою, давало кое-какие преимущества.

Он никогда и никому не любил давать отчёта в своих действиях, он сам не мог объяснить, почему так происходит, а так же прекрасно знал, что Алашавар не преминет потребовать отчёта. Тем более в присутствии Юфнаресса Антайи, что ему самому было менее всего необходимо. Рассматривая лицо секретаря, он невольно отметил, что оно здорово изменилось за несколько прошедших лет, он постарел, прибавилось морщин, и на висках заструились ниточки седины. А ещё расправились плечи, он перестал смотреть вниз, вечно пряча взгляд. И, невероятно, эти изменения добавили облику бывшего эколога толику благородства.

Сенатор же практически не изменился. У него были те же манеры, та же живость жестов и взгляда, улыбка припрятанная в уголках губ. Он по-прежнему одевался просто и строго, по-прежнему носил одежду тёмных тонов. Умное, хитрое лицо располагало к себе, несмотря на явно прописанную на нем хитрость. Как и тогда, когда они познакомились. Сенатор, как и прежде, носил на руке массивное кольцо с небольшим тёмным камнем простой огранки, и, как и прежде, слова произнесённые им казались по особенному значимыми.

Пришелец невольно улыбнулся, он давно не был тут, давно, прошло уже столько лет, с тех пор, когда он последний раз был в этом самом кабинете. За эти годы изменилось немногое. Разве что ещё выражение лица сенатора стало чуть более озабоченным и усталым, чем было прежде. Может быть, на этом лице и появились новые отметины морщин, но вот так, с расстояния оно казалось прежним.

«Элейдж», — тихо прошептал пришелец, это прозвище, эта кличка с его лёгкой руки прилипла к сенатору и приклеилась накрепко. Он и сам не мог понять, отчего тогда это лёгкое и емкое имя соскочило с языка, наверное, сенатор и впрямь был похож на того, легендарного основателя Лиги. Он был хитёр, умён и справедлив. Был честен и доступен, и, может быть, слегка наивен.

Дождавшись, когда секретарь ушёл по делам, гость вышел из своего укрытия и тихо позвал, тихо, не желая повышать голоса.

— Здравствуй, Элейдж.

Сенатор обернулся, удивленными глазами воззревши на гостя.

— Ареттар? — проговорил удивлённо, — ты?

— Я, сенатор. Не ждали, что я вернусь? Помните, вы дали мне полгода?

Сенатор опустился в кресло, сел подперев рукой щёку, оглядел певца с ног и до головы, от кончиков начищенных сапог, до тёмной рыжины волос на макушке.

— Ты, — проговорил задумчиво, — и в самом деле ты. Живой, значит. И что ты делал все эти годы?

— Ждал, — ответил певец, подошёл, присел в кресло напротив, по-хозяйски развалился в нём. — ждал подходящего момента, ну и действовал заодно. Насколько мне известно, камни Аюми доставили тебе лично в руки. Должен заметить, что полгода, которые вы мне отвели тогда, когда посылали на задание, срок слишком малый.

— Что ещё?

— Ещё? Ещё много интересного происходит вокруг, и я стараюсь быть в курсе.

Он улыбнулся кончиками губ, побарабанил длинными пальцами по подлокотнику. Чувствуя, что сенатор не сводит с него взгляда, рассматривая его с головы до ног, словно подвергая ревизии, усмехнулся.

— Помните, — заметил певец, слегка улыбаясь, — вы мне говорили, что чувствуете опасность. Что там, за Раст-Танхам есть нечто, что грозит Лиге? Вы оказались правы, нечто есть на самом деле. Только, не понимаю, почему вы не сказали, что уверены в этом. Вы ведь и тогда знали.

Сенатор пожал плечами.

— С чего ты взял? — спросил он.

— Так, догадки. Я знаю тебя, Элейдж, ты лис хитрый. Ты всегда чувствуешь, откуда дует ветер, а потом оказывается, что не чувствуешь, а знаешь. Что ты на это скажешь?

— Ничего.

— Ничего?

— Ты на меня злишься, Аретт?

Певец слегка наклонил голову, а потом слегка ей мотнул, словно отрицая жест, сделанный до этого.

— И как это понимать? — заметил сенатор, — как «да» или как «нет»?

— Как желаешь, — ответил певец, вновь улыбнувшись.

— Зачем ты пришёл? — спросил сенатор, несколько подумав, — ведь не просто же так, вспомнить старое. Что б пробраться сюда у тебя должны были быть достаточно веские причины. Ты их не желаешь называть?

Певец тихонечко улыбнулся, прикрыв глаза, словно слушая райскую музыку.

— Элейдж, — проговорил он, не переставая лыбиться, — где ты этому научился?

— Чему? — удивлённо спросил сенатор.

— Вот так владеть интонациями голоса, строем слов. Знаешь, мне ужасно хочется рассказать тебе всё начистоту, но, пожалуй, делать этого я не стану. А, может, и стану, если ты ответишь мне на один вопрос, только без виляния и лжи. Ты, часом, не с Эрмэ родом? Уж больно ты похож...

Сенатор вновь легонечко пожал плечами. Отойдя к окну, посмотрел на сады, раскинувшиеся внизу, на город, укрытый сумерками. Певец наблюдал за ним из-под полуприкрытых век, но смотрел внимательно, ничего не упуская, ни малейшего движения, ни малейшего жеста. Элейдж вздохнул, повернулся лицом к гостю.

— Зачем тебе это? — спросил негромко.

— Что бы знать, — ответил певец уклончиво.

— А если даже и с Эрмэ, — вновь тихо переспросил сенатор, подходя к гостю, — это что, говорит о чём-то важном?

— Может быть. Так ты эрмиец. Я предполагал.

— И что, это говорит о чём-то важном? — вновь переспросил сенатор. — Так много значит?

— Ты властитель?

Элейдж пожал плечами, подошёл к шкафчику, достал два бокала и бутыль вина.

— "Поцелуи ветра", — заметил он, разливая вино по бокалам, — надеюсь, ты не откажешься.

— Ты — Властитель? — в который раз переспросил певец.

— Был им, но это было давно... и совершенно неважно кем я когда-то был. Главное кто я теперь.

— Хорошие слова, — заметил певец, чуть пригубив вина, — просто замечательные. Но я не знаю, кто ты есть теперь, я ведь не знаю твоего прошлого.

— Ты требуешь отчёта?

— Хотелось бы знать, с кем я имею дело, прежде чем рассказать что-то тебе. И, понимаешь, с тех пор, как я побывал на твоей родине, я научился быть не просто осторожным, я стал безумно недоверчивым.

— И хочешь сказать, ты сумеешь поверить словам?

— Я научился распознавать ложь, Элейдж. Мне пришлось этому научиться. Мне очень многому пришлось научиться, там, в Империи. И я постараюсь, выслушав тебя, не ошибиться.

Сенатор тихонечко рассмеялся, отпил глоток вина.

— Вот даже как, — проговорил, улыбаясь, — но в мою историю поверить трудно. Очень трудно, даже тебе Аретт, особо, если ты многому научился на Эрмэ.

— А ты попробуй, расскажи, может, я и поверю...

Сенатор вновь прошёл по комнате, глядя на певца, расположившегося в кресле, подумал, что хоть тот и кажется спокойным, умиротворённым и расслабленным, на деле это далеко не так. Он знал Ареттара достаточно, что б понимать, что внутри тот сжат как пружина и готов ко всему. А ещё тот ждал. Вздохнув, сенатор прикрыл глаза, вспоминая. Но ничего не шло на ум, ничего, только стояли перед взглядом светлые, словно напитанные лунным сиянием волосы Лиит, её лицо, несколько неправильное, синие, нереально синие очи, светлые, глубокие, словно сияющие изнутри, её причудливо изломанные брови, улыбка на строго очерченных губах.

— Это было давно, — тихо проговорил сенатор, — очень давно. Я был молод и отчаянно дерзок. И ты прав, я был властителем, был из рода властителей, и я, как все, мечтал о власти. Мне было мало быть одним из толпы, мне хотелось быть наверху, в вершине пирамиды, на самом пике, на самом острие. И я шёл к своей цели, к своей мечте, шел быстро, ты же знаешь, на Эрмэ нельзя мешкать. Там царит волчий закон, раз дерзнул, — действуй, иначе съешь не ты, а тебя. Мне некогда было оглядываться. Некогда раздумывать, и не было сил. Я мечтал о власти, да, но я не хотел жить, как живёт Эрмэ, как жили сотни властителей до меня, и как живут после. Я хотел изменить всё, весь существующий строй. Переломать его гением моим и волей, но.... Я вовремя оглянулся. Понимаешь, ещё день и было бы поздно, поздно понять, что ещё один шаг, и я стал бы рабом, более рабом, нежели родись я им на самом деле. Когда-то я думал, что на Эрмэ есть лишь один хозяин, а все остальные — рабы. Но это неправда. А правда заключена в том, что никто не свободен в Империи, и менее всего свободы имеет сам император. Потому, что лишь только ты становишься верховным властителем, как появляется тот, кто хочет, как и ты, сам, до этого, добраться до вершины. И тебя пытаются с этой вершины спихнуть. И с этого момента ты вынужден сражаться за собственную жизнь, а на остальное не остаётся ни времени, ни сил. И ты теряешь себя, как ни пытайся сохранить. Я сбежал, когда понял это внезапно и вдруг, словно на меня снизошло озарение. С тех пор, Аретт, между мной и Эрмэ нет ничего общего. Но я помню о ней, не забываю. О ней нельзя забывать.... Ну, ты понимаешь... раз ты там был.

Он тихо вздохнул, подойдя к Ареттару, поставил на стол пустой бокал, опустился в кресло. Певец смотрел задумчиво, словно что-то припоминая.

— Знаешь, — проговорил сенатор грустно, — я много раз задавался вопросом, а не зря ли я это сделал. Не зря ли сбежал, побоявшись принять бой. Но, наверное, так просто должно было быть. Я сделал то, что было необходимо.

— Сбежать в Лигу?

— Лиги не было тогда, Аретт, — тихо проговорил сенатор. — Я бежал в никуда.

Певец многозначительно склонил голову на бок.

— Да, — усмехнулся сенатор. — Меня на самом деле зовут Амриэль Алашавар, или Элейдж — так переиначили моё имя Аюми, Странники. А Лига появилась потом. И ты почти ничего не наврал в своей Саге.

Певец слегка кивнул головой, приподнял бокал и выпил его содержимое одним глотком. Отставив его на стол, он поднялся на ноги. Посмотрев на сенатора, тихонечко пожал плечами.

— Локита — эрмийка, шпионка и доверенное лицо Императора. — произнес он, — Ты это знаешь? Юфнаресс Антайи, твой секретарь — её человек, он выполняет её приказы, хотя, похоже, между ними пробежала чёрная кошка. Я слышал, как они спорили. Юфнаресс пугает Леди. Но так как я её знаю хорошо, то могу сказать, что в долгу она не останется. Но это всё частности. Главное, что за этим кроется — то, что Эрмэ готовится напасть. Думаю, о нападении тебя предупредят, но, максимум за неделю, — певец заметил недоумённый взгляд сенатора и улыбнулся, — Я бываю на Раст-Танхам, — пояснил он, — и, имея глаза, замечаю, что многие из Стратегов перебазировались туда. Интересно только, это был приказ или личный почин? Не скажешь? И не надо. А я тебе скажу, то, что у Лиги есть два, два с половиной стандартных года спокойной жизни. И это — предел.

Сенатор вздохнул.

— У тебя есть предложения, Аретт?

— Практически нет. Есть уйма вопросов, на которые, если ты не ответишь, я потрачу очень много времени и сил. А меня интересует многое. Первое — я хотел бы увидеть Имри. Где он?

— Имрэн — пташка вольная, носится по мирам, мне особо не докладываясь.

— Жаль. Я хотел бы его увидеть.

— Это имеет отношение к делу?

— Можно сказать, что да.

— Второе?

— Не пытайтесь мне помогать, не пытайтесь меня искать. Это без толку, найти не найдёте, в этом я уверен, но вот помешать можете. И, ещё, меня интересуют координаты того скопления, что нашёл некий Ордо.

— Корабли Аюми?

— Именно. Я помню, капитана тогда выставили сумасшедшим, назвали всё горячечным бредом, тем более, что он потерял корабль. Но я знаю стратегов. Они, мне кажется, прочесали весь район гибели и что-то да нашли. Кстати, как звучала закрытая версия причин гибели корабля?

— Диверсия, — тихо ответил Алашавар, — и ты должен это понимать.

— Я и понимаю.

— Если ты знаешь эрмийцев, то должен понимать...

— Да я понимаю, понимаю, что вы не могли решиться заявить во всеуслышание правду, боясь спровоцировать Империю на нападение. Самое малое, пришлось бы пожертвовать двумя-тремя мирами у границ, что Эрмэ превратила бы в пыль. Я всё это понимаю. Не понимаю, Элейдж, одного. Ты сам-то понимаешь, что Лигу сейчас может спасти только чудо. На что ты надеешься? На то, что секреты Аюми будут разгаданы за несколько дней? И как ты себе всё представляешь? Ты знаешь, что у Эрмэ сильный флот? Прекрасные пилоты? Про то, каковы они в бою, я молчу, эти дьяволята — нечто особенное, мне не хотелось бы драться ни с одним из них.

Сенатор отошёл к окну.

— Ты зол, Аретт, — заметил спокойно, — в тебе слишком много эмоций.

— Лучше объясни мне, почему в тебе их так мало? Лига в патовой ситуации, а ты лишь пожимаешь плечами. Наш флот не сравнить с флотом Эрмэ, народ не подготовлен, никто даже не ждёт опасности. Боюсь, когда все узнают, то будет поздно.

— И как, по-твоему, я должен предупредить Лигу? Так, как это сделал Аторис Ордо? И, как и он, прослыть сумасшедшим? Нет, Аретт, я не желаю становиться забавным посмешищем. У меня другой план. Я пытаюсь склонить на свою сторону контрабандистов с Раст-Танхам.

Ареттар тихонечко покачал головой.

— Ладно, — проговорил он, — пытайся. — Он поднялся на ноги, подошёл к сенатору, заглянул через его плечо в окно, — только не забудь выписать мне пропуск на выход, не хотелось бы опять лазить по окнам.

Сенатор усмехнулся.

— Уже уходишь?

— Ухожу, прости, но времени у меня в обрез. Так, кстати, не забудь сказать, где Ордо нашёл флот Аюми.

— Ками-Еиль-Ергу, тройная звезда, где-то в её системе.

— А точнее сказать можешь?

— Точнее скажет только Ордо. Стратеги пытались найти флот, но у них ничего не вышло. Там было три экспедиции, после взрыва «Кана-Оффайн», после открытия. Но флота они не нашли.

Ареттар улыбнулся, тихонечко присвистнул. Сенатор, подойдя к столу, что-то написал на чистом листе, и протянул его певцу. Тот слегка кивнул. Прочитав, словно не доверяя, положил бумагу в карман, и шутливо помахав на прощание рукой, вышел.

Идя по ярко освещённому, полупустому коридору, посмотрел на часы. Времени оставалось мало, но несколько свободных секунд ещё было. Он усмехнулся внезапно возникшей шальной мысли и, изменив направление движения, поспешил к покоям Леди. Постояв несколько секунд у двери, словно впитывая все, окружавшие его, звуки он осторожно открыл дверь и вошёл в комнату.

В покоях было пусто, пахло терпкими духами, излюбленными духами Локиты, в комнате, на столике у зеркала лежали рассыпанные в беспорядке её украшения. Он заглянул в спальню и вновь усмехнулся, на неприбранной постели валялось разбросанное в беспорядке бельё и одежда, и так же крепко пахло духами.

Хотелось сделать какую-нибудь мелкую пакость, но он сдержал себя. Подойдя к письменному столу, достал лист бумаги, подумав, написал пару строк и вывел замысловатый вензель.

Он положил этот лист к драгоценностям, взяв в руки ожерелье из пепельных, слегка голубоватых жемчугов Сиоль-Со, повертел его в руках. Посмотрев на своё отражение в зеркале, вздохнул. Пальцы дрогнули, нить не выдержала, разорвалась, и жемчужины посыпались на стол, на пол, падая с глухим стуком, как градины или горох. Он слегка качнул головой, поджав губы, погрозил отражению, и вышел, как и вошёл, никем не замеченный.

Маленький корабль уходил от Софро. Уходил с поразительной прытью, словно сбегал. Его единственный пилот сидел перед навигационным дисплеем, следя за показаниями приборов. Он не желал надолго оставаться здесь, около Софро, понимая, что пройдёт совсем немного времени и его начнут искать, неважно кто, сенатор или Леди, но он не стремился к тому, что б его нашли. Глядя на показания приборов, он тихонечко мурлыкал себе под нос весёленький мотивчик, словно не решаясь напеть слова. Текст был не менее весел, игрив, и балансировал на грани приличий.

До времени, когда можно будет включить прыжковый двигатель и отправить корабль к цели, оставалось менее часа. Он усмехнулся, понимая, что там, куда он собрался наведаться, его не ждут. Но это не мешало.

Он вспомнил Ирдал, скалистый хребет Аммэ Гербети, где любил бывать по молодости, море окрест Кор-на-Ри, шумные улочки Эльбурната. Вспомнил смех Альбенара, его грубоватые шуточки, их приключения, их дружбу. Их юношеское упоение Легендами, которое потом забылось.

Наверное, каждый подросток проходил тот момент, когда казалось, что нет ничего противоестественного, ничего неправдоподобного в Легендах об Иных. Потом это проходило, как детская болезнь, и в невероятное больше не верилось.

Он, улыбнувшись, вспомнил признание Элейджа, признание невероятное и невозможное, в которое тоже не верилось, но... голос сенатора не лгал, как не лгали его жесты. Он умел слышать ложь, видеть её, но в словах Алашавара этого не было.

В его жестах, голосе, словах проскальзывало волнение, сожаление, тихая грусть о том, что было, и чего не вернуть. Сенатор, как никто понимал, что время не повернуть и сделанного не изменить, но сожаления, сожаления и раздумья, иногда не дают вспоминать спокойно то, что было, что ушло, чего не изменить.

Ареттар чуть заметно качнул головой. В его жизни тоже была целая бездна моментов, которые он бы с удовольствием вычеркнул из памяти, что б не возвращаться к ним вновь. Были моменты, которые, если б мог, он удержал бы навсегда. Были моменты стыда и моменты горечи, моменты, которые, если б мог, он переписал бы заново. Но даже Аюми, и те не могли повернуть время вспять. Хоть и могли плыть по его течению с любой — малой или великой скоростью.

Он прервал свое пение, прикрыл глаза и откинул назад пряди волос, упавшие на лоб. Перед мысленным взором возникло недоумённое лицо Гайдуни Элхаса, которого он поймал в одном из переулочков Раст-Танхам меньше недели назад. Это было дня три назад. Контрабандист посмотрел на него недоумённо, как на выскочившее из преисподней привидение.

— Ареттар?! — прогудел низким, густым басом, заставив вздрогнуть стены окружавшие их. — Дали Небесные! Что тебе нужно?

Певец осторожно коснулся контрабандиста за локоток, словно боялся неадекватной реакции, улыбнулся мило, как только мог, показав белые, как у молодого хищника, зубы.

— Пару слов, — ответил певец, — мне нужно тебе сказать пару слов. Поблагодарить за исполненную просьбу и...

— Тебе нужно ещё что-то? — усмехнулся контрабандист.

— Разумеется, — подтвердит тот, — ты думал, что будет иначе?

— И чего же ты желаешь?

— Дело серьёзное, такое на улице не обсуждают. Ты пригласишь к себе?

Контрабандист задумался, но лишь на минуту. Через некоторое время они сидели на низких диванчиках в гостиной контрабандиста, в доме, расположенном на набережной реки, в весьма престижном и дорогом квартале, где не было суеты, присущей улочкам окраин. Из окон открывался чудесный вид — на реку и дома окрест. На столе стояла бутылочка с «Поцелуями ветра», и, глядя на это, певец только тихонечко улыбался.

— Я хотел бы попросить, — проговорил певец задумчиво, барабаня пальцами по малахитовой столешнице, — у меня есть сведения, что на верфях Лиги, точнее, на верфях Та-Аббас, строится крейсер совершенно нового типа, подобных которому Лига пока не имеет. Я не видел чертежей, но могу поручится, что это — нечто особенное. Автор проекта — некий Хэлдар. Ты слышал это имя?

— Приходилось, — крякнул Гайдуни.

— И что ты об этом думаешь?

— Об этом Хэлдаре говорят много. Говорят, что он гений, но по мне, знаешь, Ареттар, большего чудака, транжиру, мота и негодяя я не встречал.

— Меня его личные качества не интересуют. Ты скажи, он действительно мог сделать нечто?

— Говорят.

— Ладно, — махнул рукой певец, — хватит о Хэлдаре. Корабль скоро покинет верфь. И, по моему мнению, это событие, наверняка, заинтересует эрмийцев.

— И что ты мне предлагаешь, уж не сцепиться ли с ними?

— Ну что ты? Но проводить-то кораблик во время испытаний вы сможете? Последить, собрать достоверные сведения.

— Ты платишь?

— Алашавар заплатит. Он ведь уже раз заплатил, верно?

Гайдуни кивнул, соглашаясь. Но было видно, что его мучают сомнения. Видимо, контрабандисту не хотелось браться за это дело. То ли он боялся коммерческой неудачи, то ли не хотел связываться с тем, что представляло интерес для Эрмэ. Певец не осуждал контрабандиста, зная, что Империя не мытьем, так катаньем устраняет тех, кто пытается встать на её пути. Был ещё один аргумент, пожалуй, единственный, который мог убедить контрабандиста.

Он вспомнил невысокую, коротко стриженую женщину в форме Даль-разведки. У неё был упрямый подбородок, резкие жесты и тёплые карие глаза. Её звали Гресси Кохилла, и была она капитаном крейсера Лиги, что по стечению судьбы, как раз встал на ремонт в порту контрабандистского лагеря, наведя орудия на город, находившийся неподалёку. От этой наглой выходки контрабандисты были в бешенстве, тем более озлясь, выяснив, что парадом командует дама. И лишь Гайдуни Элхас смотрел на неё с восхищением, говоря, что сам ни в коем разе не смог бы решиться на подобное, даже за весьма приличное вознаграждение.

— Командиром этого нового крейсера назначена Гресси Кохилла, — проговорил певец, пригубив глоток вина, — но я вас не уговариваю, я просто так говорю, к сведению.

Контрабандист слегка нахмурился, налил себе полный бокал и осушил его одним глотком.

— Далее, — рыкнул он, — вы знаете более, нежили мне сейчас сказали. Но я не люблю, когда меня водят за нос.

— Далее, корабль уходит в полёт без вооружения, которое планируют поставить потом. После того, как будут выяснены ходовые качества и манёвренность. То есть, практически беззащитным.

— Вы не пытались сказать об этом кому-нибудь там, в Лиге?

— Кому?

— Той же Гресси?

— И как вы себе это представляете? Она меня не знает, мой друг. Лучше вам предупредить её, вы с ней общались, если не решаетесь ей помочь иначе.

Певец слегка улыбнулся, поняв, что контрабандист смотрит на него широко раскрыв глаза.

— Ну да, — признался он. — я видел кому, когда и где вы передали камни Аюми. Но толика осторожности никогда и никому ещё не вредила, верно? Я просто за вами немного последил. Мера предосторожности и только...

Он вздохнул, уронив голову на грудь. Можно было забыть этот разговор, поставив на нём точку и вернуться назад. В своё убежище, в свою нору, затаиться и вновь ждать. Только почему-то сделать этого не мог.

Он вспомнил резкую маленькую женщину с манерами мальчишки, занозистым характером, и явным талантом. Она была хорошим пилотом, чудесным пилотом, уступая немногим мужчинам, а многим не уступая вовсе. И было жаль её, оттого, что, понимая, он не мог отвернуться от того факта, что Локита не забудет ей, не забудет, и не простит камней Аюми, вернувшихся домой, на Софро.

Вздохнув, он качнул головой. Если б удалось встретиться с Имрэном, то одной проблемой стало бы меньше. Хотя бы потому, что Имри — это Имри, и у него был дар внушить оптимизм и веру в успех, которая его самого иногда покидала. Имрэн, что был так похож на юного мальчишку, с буйными, развивающимися по ветру патлами, полным отсутствием официоза и своеобразной смесью доброты и колкого резкого юмора. И потому, что Имрэну так легко и просто можно рассказать всё.

Посмотрев на датчики скорости и гравитометры, Ареттар включил прыжковый двигатель. Наступала пора. Расслабившись, он откинулся в своём кресле и по привычке прикрыл глаза.

Он не любил эти маленькие мгновения между жизнью и смертью, бессознательно опасаясь того, что всё пойдёт не так, и тогда не защитит и не убережёт никакая спасательная капсула самой совершенной конструкции. Впрочем, на этом корабле ничего подобного не было. Империя не особо пеклась о тех, кто летал на этих кораблях, рабочей силы и воинов всегда было в избытке, и что может значить смерть десятка подданных там, где всегда можно найти лишнюю сотню?

Сквозь прикрытые веки просочилась вспышка света, потом наступила тьма. Тьма тянулась целую вечность, хоть и не была полной, перед внутренним взором словно крутился хоровод ярких, оранжевых звёзд. Потом они отодвинулись прочь, растаяли, и следом вновь пришла вспышка света. Нехотя разлепив веки, Ареттар усмехнулся. На дисплее высветился запрос диспетчерских служб Ирдала.

Мужчина медленно шёл по мосту, перекинутому с одного острова на другой. Мост висел достаточно высоко над водой, так что под ним могли пройти скутеры и катера, и даже парусники, которых много виднелось окрест. Море не было здесь глубоким, было тихим, прозрачным, спокойным, мелкая волна колыхала воду. Море казалось не синим, а зеленоватым, синим оно становилось вдали, у горизонта, там, где соприкасалось с небом.

Он любил Кор-на-Ри, город, расположенный на семи островах, соединённых друг с другом целой системой мостов, мосточков и тоннелей, проложенных под морским дном. Этот город был тих, от него веяло каким-то провинциальным уютом и спокойствием, чем-то милым и домашним. Этот город был знаком, были знакомы пляжи и улочки, белое здание порта, фонтаны на улицах, зелень парков, прохлада его вечернего бриза. Были знакомы шпили, сияющие огнями на вершинах центральных зданий.

Засунув руки в карманы брюк, он медленно шагал, наслаждаясь каждым шагом. На Ирдале он тоже не был целую вечность. А, очутившись здесь, понял, как цепко держит память и прошлое. Он помнил каждый изгиб улиц, фонтаны, сады, быстрый ирдалийский говорок, к которому так несложно оказалось вернуться. Здесь он не был чужим, был таким как все или таковым казался. К нему не приглядывались, не оборачивались вслед. Здесь много было лиц такого типа, как у него, много было высоких людей. И он только радовался этому. Здесь он позволил себе чуть расслабиться, насладиться свежестью утра.

Под ногами шелестел океан, доносился тихий звук волн, целующих песок пляжей, в небе текли редкие лёгкие облака, сияло солнце. Именно таким он когда-то запомнил Кор-на-Ри. Именно таким увидел его вновь.

Он прошел по набережной, ступил на мощёную тропу там, где заканчивался пляж. Тропинка привела его к дому, спрятавшемуся за одичавшим садом. Подойдя к крыльцу, он постучал в дверь, но, как и вчера, этим утром никто не поспешил откликнуться на его стук. Вздохнув, он обошёл дом кругом.

В Кор-на-Ри существовали такие уголки, неподалёку от оживлённых улиц, стоило лишь чуть отойти в сторону и ты попадал на необитаемый остров, сюда не доносился шум и гул, царила тишина, нарушаемая лишь пением цикад, да жужжанием шмелей. И казалось, что нет никого рядом — только ты и этот заброшенный сад, небо и море невдалеке. От дома уходила под невысокий обрыв тропка, он спустился по ней на пляж, золотящийся под утренними лучами солнца.

Море манило, он скинул одежду, вошёл в воду и поплыл, равномерно и неспешно рассекая волну. Он почти забыл это ощущение — прикосновение ирдалийского океана к коже. Оно казалось ему особенно нежным, нужным, ласкающим. Тело словно пело в ответ волнам. Такого ощущения не рождалось больше нигде. Он перевернулся на спину и закрыл глаза, но даже сквозь прикрытые веки чувствовал, как солнечные лучи касаются кожи. Только здесь удавалось полностью расслабиться, только здесь приходило ощущение полного покоя и умиротворения. Он мог бы сказать, что это оттого, что Ирдал — его дом, но не хотел лукавить.

Он помнил совсем другой мир, в котором прошло его детство, отца, про которого иногда за глаза, говорили, будто он — сумасшедший. Там, на родине, не стремились понять тех, кто отличался от других, налепляя обидный ярлык, но отца это, как будто, совершенно не трогало.

Говорили, что он пришёл в селенье больным, голодным, почти ничего не понимающим из того, что происходило вокруг. Отец был не таким как все, у него были рыжие, коротко стриженые волосы, светлая кожа, пальцы, словно не знавшие грубой работы.

Он был странным. И, даже, говорил как-то по особенному, быстро и не пришёптывая. Вечерами он долго смотрел на звёзды, словно выискивая среди них что-то, о чём знал он один. Иногда улыбался, словно что-то найдя. Говорил непонятные вещи.

Мать была тихой, скромной, как и положено женщине, она больше молчала, глядя на мужа, иногда, украдкой плакала. Мать он понимал. И любил, как можно любить только мать. Сидя рядом, когда она готовила или вязала из грубой шерсти тёплые вещи для них обоих, смотрел на её лицо, словно светившееся изнутри особенным светом.

Она казалась ему самой красивой женщиной в селении, возможно оттого, что её глаза лучились каким-то особым тёплым светом, которого он не видел в глазах других женщин.

Возможно, оттого на неё заглядывались и другие мужчины. Он прекрасно помнил, как в один из дней к матери подошёл страж местного богача, подошёл, загородил дорогу и грубо, с насмешкой сдёрнул с головы платок, покрывавший тёмные, смоляные косы, не обращая никакого внимания на мужчину шедшего за ней.

На отца редко обращали внимание, не принимали всерьез. Да и кому это надо — всерьёз принимать сумасшедшего? Наглая улыбка на лице незнакомца стала лишь шире, когда тот подошёл ближе.

— Не балуй, — тихо и как-то неожиданно основательно и внушительно проговорил отец.

Стражник замахнулся. Что произошло в дальнейшем, никто так и не сумел разобрать, не поняли, как это удалось, но только не прошло и нескольких секунд, как страж валялся в пыли с заломленными за спину руками и перекошенным от боли лицом.

— Я же говорил «не балуй», — тихо заметил отец, — слушать людей иногда надо.

Он проволок стража через всё селение, держа за одну руку и ухо, как нашкодившего мальчишку, отшвырнул его от себя и, пожав плечами, развернулся и пошёл назад. После этого не нашлось ни одного человека, которому б захотелось назвать отца сумасшедшим. Этот поступок принёс уважение, которого не было ранее, и какую-то робость, которая лишь огорчала отца, словно он предпочитал слыть безумцем.

А в какой-то день он пропал, исчез, ушел с вечера, никому не сказав ни слова. До этого он долго сидел на улице, как обычно, глядя на небо, по которому катились вниз звёзды. Одна из них крупная, и самая яркая, казалось, упала рядом. Звезда, о которой сказали, что она рождена дыханием старого дракона.

Отец вернулся лишь через три дня, усталый, и какой-то странный, на лице постоянно сменяли друг друга радость и омрачённость. Встав на пороге, он оглядел скромное жилище, подозвал его, мальчишку, к себе, провёл рукой по рыжим, как у него самого, чуть вьющимся волосам, поднял на руки. Прижал к себе и отчего-то долго — долго молчал. В глазах отца стояли слёзы.

Молча, ничего не говоря, он собрал провизии на несколько дней, аккуратно уложив всё это в узел, взял за руку мать, его подхватил на руки.

— Всё, — проговорил перед тем, как перешагнуть порог, — дождались...

Шли долго, мать ничего не спрашивала, он сам почему-то тоже боялся спросить, куда они идут, зачем? Просто было ощущение, что иначе — нельзя, что так нужно. Две ночи они провели под открытым небом, благо стояло жаркое, засушливое лето.

И глядя на звезды, мерцавшие с небес, он вдруг услышал то, подобное чему никогда не слышал, не знал. Нечто неправдоподобное, такое чего быть просто не могло, что звезды — не просто булавки, пришпиленные к небесной тверди, что никакой тверди на небе нет, а звезды, маленькие как светлячки — те же солнца, только очень далёкие, и оттого кажущиеся такими маленькими и холодными. И что около этих солнц кружат иные планеты, иные миры, и на этих мирах тоже есть люди.

А на утро они вышли на окраину леса, и кроны, сомкнувшись над их головами, укрыли небо от них, и от зноя, что изымал силы. Через несколько часов пути по прохладе леса они вышли на большую округлую поляну, заросшую цветами. На другой ее стороне, укрытое в кустах, притаилось чудище, скупо поблёскивающее боками, цвета черной стали.

Рядом с чудищем сидел на траве человек, грыз травинку, посматривал на гостей сдержанно. Человек, что был, как и отец, рыж, светлокож, когда поднялся на ноги, оказалось, что он высок. И говорил он так же быстро, почти не пришёптывая, как и отец. Открыто улыбнувшись мальчишке, он потрепал его по рыжим вихрам. И мальчишка понял, что он такой же, непохожий на людей из селения, такой же, не от мира сего, как и отец.

А потом был полёт, диковинное чувство, настолько сильное, что позабыть его он не смог. Чудище набирало высоту и мир под ногами, отдаляясь, становился похожим на прекрасный рисунок, начертанный голубым и жёлтым. Мир сиял и казался прекрасным, и в этот момент пришло озарение, пронзительное, острое.

«Безумцы, — кольнула тонкой иголочкой мысль, такая непохожая на те, которые были раньше, — безумцы те, люди в селении, а отец не безумен. Просто он видел то, что от них закрыто. А они не знают, и потому не смогли понять».

Перевернувшись вновь, как дельфин, Ареттар развернулся и поплыл к берегу, туда, где оставил лежать на песке одежду. Он предпочёл бы забыть нечто из того, что было потом.

А был полёт, неполадки, прыжок, выведший корабль куда-то далеко от миров Лиги. Было что-то странное в поведении матери, словно она чувствовала своим, более тонким чутьем дикарки то, что было закрыто от цивилизованных пилотов Лиги, то, что смутно, может быть, кроме неё чувствовал лишь отец.

Однажды она подняла его среди ночи, разбудила, без жалости вырвав из страны грёз, накинув на его плечи одеяло, поволокла из каюты. На корабле было что-то не так, не было постороннего шума, но он чувствовал, чувствовал кожей на спине и каждой клеточкой тела, что в маленьком мирке корабля происходит неладное. Он смотрел на её встревоженное лицо, на глаза, что не утратили мягкого сияния, несмотря ни на что. Идя, она оглядывалась по сторонам, шла тихо, и старалась скрыть его.

От каюты до трюма было и вовсе недалеко, несколько десятков шагов. Она втолкнула его в приоткрытую дверь, приказав сидеть тихо, как мышь, и ждать. Ждать, пока она не вернётся. Потом дверь закрылась, и он остался один. В темноту трюма не проникали посторонние звуки, а ожидание тянулось вечность.

Он сел в угол, подтянув к подбородку ноги, прикрыл глаза. На душе было тягостно и тоскливо, и это длилось вечность, потом он заснул. Когда проснулся, рядом так же не было никого. В воздухе чувствовался какой-то непривычный, неприятный запах. Он исследовал свою маленькую темницу, пройдя от стены до стены, и вновь прислушался. Вокруг царила тишина, настолько полная, что звенело в ушах. Он вновь вернулся в облюбованный угол и тихо заплакал, стараясь не всхлипывать.

Так, тихо плача он заснул вновь. Проходили часы, складывающиеся в сутки, хотелось есть, ещё больше хотелось пить, и было ясно, что никто не вернётся, никто не придёт.

Дома ему приходилось видеть, как это бывает, для него не было тайной, что случается так, что умирает кто-то близкий и дорогой. И сколько не плачь, не проси, не молись, этот человек уже не вернётся. Он тогда не понимал, что обречён сам, но тоска по матери и отцу, по любви и ласке были настоль сильны, что сердце сжималось в комок.

Лишь потом, много лет спустя, получив доступ к архивам Стратегической разведки, он узнал, что же, на самом деле, произошло.

Корабль нашли меньше, чем через неделю, после того, как он пропал, не вернувшись с исследовательской станции на орбите одного из Закрытых Секторов, как должен был, на Софро. Вычислили по следу — возмущениям вакуума, вызванных переходом, который вывел далеко за окраину изученной, исследованной части Галактики.

Корабль нашли достаточно быстро, с виду он был цел, совершенно не повреждён, только не откликался на вызов. Правда, когда спасатели перешли на борт, стало ясно, что спасать практически некого. Живых людей на корабле не было, только следы бойни, которые сразу бросались в глаза; и был беспорядок царивший в помещениях, бластер в руках капитана с полностью израсходованным зарядом, ужас застывший на лицах.

Его самого нашли по чистой случайности, уж очень резко контрастировал вид закрытой двери спецтрюма с тем, что творилось на мостике, в машинном отделении и каютах.

Он был слаб, слаб, как новорожденный котёнок, поэтому ничего не сказал, ничего не смог сказать, видя людей, ввалившихся в его убежище, даже не успел испугаться, как не успел и обрадоваться тому, что его одиночество закончилось. Он просто вновь, в который раз закрыл глаза, погрузившись в сон, из которого вышел, услышав неясный шум. Сил двигаться, дать знак у него попросту не было.

Потом была Софро, сумасшедшее небо, дом на берегу моря, женщина с короткой стрижкой, не покрывавшая волос, говорившая на его родном языке, как на своём. Она учила его языкам Лиги, обычаям, объясняла суть, происходившего вокруг. Дом был госпиталем, женщина — сотрудником Стратегической разведки, психологом, специалистом по контактам с Закрытыми Секторами. Но тогда он этого не знал, как не знал того, что ей пришлось бросить работу на станции и ехать на Софро, понимая, что если она не сумеет помочь мальчишке, то помочь ему будет просто некому.

Позже, гораздо позже он принял Ирдал, солнце Ирдала, море Ирдала, наверное, помогли отцовские гены, гены человека, поколения предков которого не покидали насиженных мест. Странно, но потом, попав на Рэну, он сумел принять Рэну. В неправильности этой планеты было что-то, что задело его за живое, напомнило селение, его первый дом. Что-то, что заставило его прирасти оборванными корнями ещё к одной планете, ещё к одному миру.

Он принял Лигу, её планеты, её миры, похожие на ожерелье, лежащее на ладонях вселенной, но иногда накатывала тоска, и с остротой приходило ощущение одиночества, и то, что он чужой в этом мире. Чуждый и чужой. И только на Ирдале приходило успокоение, словно его океан мог вымыть осадок со дна души, развеять горечь, украсть одиночество.

Выйдя из воды, мужчина подобрал одежду, стряхнул налипший песок, оделся и вновь вернулся к дому. Стоя на пороге, прислушиваясь к происходящему вокруг, недовольно поджал губы. Дом был пуст, пуст, как вчера, как сегодня, но чуть ранее. Он вновь обошёл его по периметру, заметив приоткрытое окно наверху, в мансарде, нахмурился, это окно было как непристойное предложение, соблазн, которому он не мог противиться. Впрочем, дом стоял на отшибе. Оглядевшись вокруг, он примерился к тому, как лучше добраться до окна, такого соблазнительного, манившего к себе.

Вскарабкавшись по стене, он протиснулся сквозь раму и, спустив ноги на пол, огляделся. Комната была небольшой, и помимо этого маленького окна было ещё одно, открывающее вид на океан, около которого стояло удобное кресло, с оставленным на нем пледом, томик стихов на низеньком столике у кресла. Вниз вела винтовая лестница с резными перилами. А ещё у стены стоял старинный комод, похожий на динозавра, а на стенах висело несколько фотографий в рамках, на которых осела пыль.

Он тихонечко прикрыл за собой окно. Стараясь не шуметь, прошел к столу и, взяв в руки книгу, невольно усмехнулся, «Аюми Файэ», сага о Странниках, выпала из его рук. Он поражался тому, что это его творение, Легенды, переложенные в стихи, имели широкое хождение в мирах Лиги. Впрочем, он тоже их любил, иногда напоминая себе их строчки, напевая тихонечко, словно мурлыкая, под самый нос. Подняв книгу с пола, он положил её назад, и тихонечко спустился вниз.

В доме было всего несколько комнат, обойти их не составило труда, и, странное дело, снаружи дом казался больше, чем был внутри. В комнатах внизу царил идеальный порядок, словно хозяйка знала, что покидает дом надолго, чего нельзя было сказать о мансарде.

Пройдя в кабинет, он активировал компьютер, надеясь найти хоть какие-то указания на то, где ныне могла находиться Гресси Кохилла. Посылая Гайдуни к ней, он не особо верил, что громиле — контрабандисту удастся уговорить эту женщину. Как он успел заметить, она была колюча, задириста и уверена в себе, в общем, тот тип женщины, что не особо охотно идёт на поводу у желаний мужчины. И можно доказывать что угодно, но если она что-то решила, то сделает именно так, что ты не доказывай. Впрочем, он сам, возможно, лучше б смог доказать ей что-либо, чем Гайдуни.

Вздохнув, он посмотрел на данные, высветившиеся на мониторе, их было немного, а проку от этого и того меньше. Переплетя пальцы в замок и уложив на них подбородок, он мысленно усмехнулся. «Ну, — кольнула язвительная мысль, — а теперь скажи, зачем ты залез в этот дом? Много ты получил с этого? И когда ты станешь думать прежде, чем лезть в авантюры? Или горбатого на самом деле исправит лишь могила?».

Глядя на монитор, он смутно чувствовал, что делает что-то не то, занимается не тем, чем бы стоило заняться, хотя ощущение того, что он не зря влез в этот дом не уходило. Отключив компьютер, он вновь прошёл по комнатам, осматривая всё заново, отмечая какие-то незначительные детали. Что-то было не так, что-то, как лёгкий аромат опасности витало в воздухе. Существовала какая-то неправильность, несогласованность, что ускользала от его внимания, то, что он не мог осознать, но, тем не менее, чувствовал.

Возможно, всё было бы много проще, если б он лично знал женщину, к которой вломился в дом. К сожалению, не хватало информации, с которой можно было б работать. Он не любил ситуации, когда надеяться можно было только на чутьё, и предпочитал им те, где информации было чуть более, чем требовалось. Впрочем, такими ситуациями его жизнь особо не баловала.

Он вновь поднялся в мансарду, примостился в кресле у окна, из которого открывался вид на море, мост, переброшенный с одного острова на другой, ночью, несомненно, озарённый светом фонарей. Вдали вырастали иглы небоскрёбов, вонзавшиеся в облака. А внизу, под окном пышно разрослись кусты, которые давно никто не подстригал.

Мужчина слегка улыбнулся, этот вид что-то затронул в душе. Возможно, он так же любил наблюдать за бурлящим океаном жизни, созерцать его, тем не менее, оставаясь где-то в стороне, в своем мире, в который он не желал впускать никого постороннего, отсиживаясь в своей норе. Он вновь взял в руки книгу, вспомнив некую неправильность. Когда он вошел, то не обратил на это внимание, а сейчас она, эта неправильность, явственно проявилась в сознании. Он посмотрел на пыльный след и слегка усмехнулся. Сначала книга лежала раскрытой. И лежала так несколько дней, а потом, не далее двух-трёх суток назад кто-то пришёл и закрыл её. Зачем?

Он сглотнул комок, вставший в горле, взял книгу в руки и тщательно её потряс. Откуда-то из середины выпал тонкий листочек бумаги. Ареттар схватил его тонкими пальцами и поднёс к свету. Чувствуя, как на губах расплывается саркастическая улыбка, смотрел, как под действием солнечных лучей на бумаге начинает проявляться текст. «Вы все умрёте» — прошептал он, читая полупроявившиеся буквы. Скомкав, машинально положил бумагу к себе в карман.

Он знал Империю, знал привычки и обычаи, знал, что это предупреждение может быть родом только оттуда. А ещё вспомнил мелкую деталь, говорили шепотом, но даже контрабандисты на Раст-Танхам повторяли это, хоть откуда знать им — он недоумевал, повторяли, что на «Кана-Оффайн» за несколько часов до взрыва на дисплеях у связистов высветилась такая же надпись. Хотя откуда она взялась — бог весть. «Дали Небесные!» — выдохнул певец, чувствуя, что происходящее ему совсем не по вкусу.

Он не любил, когда начинали сбываться его худшие предположения, ненавидел ситуации, когда противник хоть на ход, но опережал его самого. Тогда, что б выиграть приходилось становиться на порядок хитрее и изворотливее своего противника. Он не любил этого, хоть такие совпадения и указывали, что он верно просчитывает ситуацию, угадывая направление мыслей врага.

А еще он вспомнил невысокую миниатюрную женщину в форме капитана Даль-разведки, похожую на юного задиристого подростка, свей независимой манерой держаться и дерзко вздёрнутым подбородком. Странно, но она расположила его к себе.

Следя, глядя на неё издалека, он тихонечко улыбался дерзким выходкам, резким жестам, и, провожая её «Нири» он понял, что успел привязаться к ней. Наверное, она была хорошим капитаном. Говорили, что она прекрасный пилот.

И, во всяком случае, уходить из этого дома сейчас было б преждевременным. Осмотревшись, он подошёл к комоду, выдвинул ящик, под верх заполненный дневниками и фотографиями, и только тихонечко покачал головой. Что б прочитать всё это требовалось немало времени, и он опять пожалел, что не заметил приглашения войти в приоткрытое окно ещё вчера, когда в сумерки бродил вокруг.

Он быстро и нервно перебирал пальцами фотографии, надеясь найти что-нибудь на самом деле важное. Обычно бывало так, что пальцы, словно сами по себе, находили нечто нужное, словно это был какой-то особый дар. Впрочем, никакого секрета тут не было. Его учили обрабатывать информацию быстрее, чем это давалось сознанию, он тренировался не один год, что бы потом, вот так легко, и будто невзначай, проделывать подобные фокусы.

Пальцы сами выудили старую фотографию, и он тихонько присвистнул. С фотографии на него смотрела Гресси, но на фото она была юна и мало напоминала ту женщину, которую он знал, но, несомненно, то была Гресси. У неё были длинные волосы, заплетённые в косы и уложенные в корону на голове, мягкие черты лица и даже чуть виноватая улыбка. И взгляд карих глаз тоже был мягким.

На фотографии ей было лет семнадцать, не более того. За её спиной ясно прорисовывалось крыльцо Академии, а рядом, чуть за её плечом сияло улыбкой ещё одно знакомое лицо. Узнав улыбочку Ордо, он только покачал головой. Вопросов становилось всё больше, и что б найти на них ответы, он готов был потратить ещё один день. Правда, оставалось неясным, хватит ли хозяйке этого времени, что б вернуться домой.

Вынув ящик, он положил его на пол перед креслом, и вновь стал перебирать содержимое. Понимая, что устраивает форменный обыск, отдавал себе отчет в том, что Гресси ему за это «спасибо» не скажет. Он и сам не любил, когда лезли в его личную жизнь. Но бросить своего занятия не мог.

А кроме фотографий были письма, и не было времени, что б их читать. Скоро, очень скоро он должен был покинуть Ирдал. Вздохнув, Аретт прикрыл глаза. До сих пор он запрещал себе возвращаться мыслями к тому, что его так волновало, что заставляло, не переставая, ощущать нервную дрожь внутри себя. Задуманное вызывало слишком много эмоций, слишком многое он ставил на кон. Дни утекали сквозь пальцы, их оставалось меньше недели.

Прикусив губу, мужчина стал перебирать письма, по некоторым скользя взглядом, некоторые сразу откладывая в сторону. Потом пальцы наткнулись на нечто, лежавшее под письмами. Он достал небольшую коробочку размером с ладонь и слегка пожал плечами. Раскрыв футляр, достал тонкий лист бумаги, под которым лежало несколько наград Лиги, качнул головой.

"Простите, что прошу вас об этом, Гресси, и простите, что ничего и никому из вас, моих друзей, не сказал о том, что задумал давно. Теперь, когда вы читаете это письмо, вы, должно быть, уже знаете про бунт на Рэне. В Лиге новости распространяются быстро. Несомненно, Сенат предаст меня анафеме, ну так что ж...

Я прекрасно осознаю, что этот бунт является самоубийственной затеей, и повторяю, ну так что ж с того? Я давно потерял всё, чем можно было б дорожить, моя репутация — репутация сумасшедшего, не говоря уже обо всём остальном. Тот рейд «Кана-Оффайн» перечеркнул всё, что было раньше, до него. Помните, я думал, что у меня есть будущее. Смешно.... Смешно и обидно. После того достопамятного рейда у меня не осталось старых друзей, почти не осталось. Только вы, да, те, кто был со мной, кто уцелел там, на «Кана-Оффайн». Но и то, то скорее братья по несчастью, чем на самом деле друзья...

И так пришлось, что мне некого больше просить, поэтому прошу Вас, в этой коробочке, что я вам передал — мои награды, те, что я заслужил до этого проклятого рейда. Верните их тем, кто меня награждал. Швырните их в лицо Локите! Или отдайте Сенатору, пусть знают, если бунт мне удастся, я не пойду ни на какие предложения, и ни на какие переговоры. Если хотят, путь уничтожат меня, но пусть знают, что меня уговорить не удастся. Напоминать мне о моём прошлом так же бесполезно, потому что я отказываюсь от этого прошлого, Гресси.

Так же бесполезно напоминать о прошлом тем, кто сейчас со мной. Эти люди по сути такие же, как и я, в настоящем у них нет ничего, за что бы стоило держаться, а потому — все бесполезно.... Единственное, что нас всех объединяет — так это ненависть к всеми уважаемой Леди Локите и её ставленникам. Возможно, если задуманное удастся нам, то Стратеги зададут и ей парочку неприятных вопросов.

Простите ещё раз за то, что ни сказал вам раньше ни слова, как и за то, что сейчас обращаюсь именно к вам. Просите и прощайте".

Ареттар сложил письмо и, отложив его в сторону, провёл чуткими пальцами по наградам, как слепой, словно пытаясь прочувствовать их, не глядя. Вздохнув, он положил футляр в свой карман. "Всё к лучшему, — подумал он, — и даже то, что её нет дома. Он аккуратно положил ящик с письмами назад и осмотрелся. С первого взгляда было видно, что в доме побывал некто посторонний, правда, человек, который не привык ощущать слежку за собой, мог бы и ничего не заметить.

Он вышел тем же путём, что и вошёл, оставив окно лишь чуть приоткрытым, спрыгнул вниз. Посмотрев на часы, поспешил к порту. Лайнер на Эльбурнат отправлялся через час, другой должен был появиться лишь поздним вечером. Он не хотел терять полдня из-за нелепого опоздания, тем более, что, оставив корабль в самом глухом углу космопорта, был честно предупреждён диспетчером, которому пришлось предложить очень щедрое вознаграждение, что в случае рейда, которые в ирдалийских портах редкостью не были, тот отстаивать чужую личную собственность не станет.

Двигатели лайнера скользившего над водой тихо мурлыкали, принося ощущение уюта, какого-то особого уюта и покоя. Стемнело, и на небо высыпали звёзды. Ареттар всегда тихонечко улыбался этому волшебству, у каждого из миров Лиги было свое небо, свои звезды, свой, неповторимый рисунок созвездий. Ночью невозможно было спутать одну планету с другой, как и днём. В этом было своё, особое очарование, маленькое волшебство. Он видел многие миры Лиги и множество небес, не переставая удивляться им, похожим и разным. И было удивительным, насколько похожие люди населяют эти миры. До одного момента, до тех пор, пока Имрэн не сказал ему, что все народы Лиги пошли от одного ствола.

Он прекрасно помнил, как это было, помнил Имрэна, его лицо, задумчивое, мечтательное и задорное одновременно, рыжие патлы, какого-то особенного пламенного оттенка, золотые глаза с коричневатыми ресницами и такого же цвета бровями вразлёт. Имри всегда оставался загадкой. Никто не знал, сколько ему лет, выглядел он как мальчишка, внезапно появлялся, внезапно исчезал, знал многое и о многом, поражал своими суждениями. Иногда не поражал, а шокировал, иногда настолько точно угадывал мысли, что казалось — он их читает.

Имри сидел на поваленном стволе дерева, болтал ногой в такт мелодии, что он сам подбирал на аволе. Слушая легенду об Аюми, юноша тихонечко улыбался, лучась как кот, наевшийся сметаны.

— Хватит, Аретт, — проговорил он, внезапно зевнув, — как кота за хвост тянешь. Спой что-нибудь повеселей. А то усну.

— Спи. — нахально отозвался певец, — уснёшь, я себе других слушателей найду, что лучше разбираются в музыке.

Имрэн недовольно вздохнул.

— Аретт, — проговорил он, — тебе никогда не казалось странным, что все миры Лиги населены людьми?

— Нет, а тебя, что, удивляет?

— Меня нет, но я знаю ответ, а вот все остальные.... Кажется, все привыкли, что человеческая раса оказалась единственной разумной, которую мы находим с изрядным постоянством. Как виноград, розы и кофе.

— И ещё кое-что, — заметил певец, продолжая перебирать струны аволы. У него были чуткие, умелые пальцы, заставлявшие аволу то смеяться, то плакать. Сейчас она хохотала.

— И ещё кое-что, — подтвердил Имрэн, не обращая внимания на насмешки аволы. — ну не странно ли, что никто не хочет замечать очевидного.

— Чего?

— Того, что везде большинство видов различны, не имеют ничего общего, и только эти — тождественны до того, что поддаются скрещиванию.

— Имри, я не привык, к тому, что ты умеешь быть серьёзным, это что, очередная шутка? Скажи сразу....

— Не шутка. Ты и в самом деле не обращал внимания?

— А надо было?

— Надо. И давно. Ладно, ты не единственный ротозей. Таких, как ты — миллиарды. В среде биологов тоже. Так что тебя можно и простить.

— Ты сказал, что знаешь ответ.

— А ответ может быть только один — у нас всех общие корни.

— То есть, человечество когда-то расселилось по Галактике?

— Захватив то, что ему было привычным, то, что напоминало дом.

Певец тихонечко присвистнул, перестав мучить струны.

— Звучит логично, но доказательства?

— А доказательств нет. Истлели за время роста и становления колоний целым независимым сильным государством.

Певец невольно расхохотался, вспрыгнул на ствол рядом с Имрэном, прошёлся по нему, туда и обратно. Имри смотрел на него, не переставая улыбаться.

— Кстати, в архиве есть другие документы, другие доказательства. Хочешь увидеть подписи основателей Лиги? Клянусь, что это не подделка....

— И подпись Элейджа?

— И его тоже, — откликнулся Имри.

Певец присел на ствол рядом.

— Имри, — спросил он, — а ты не упал, когда их обнаружил?

— Нет. Это было давно. В общем, если я и удивился, то только тому, что эти документы уцелели.

— И где они?

— В архиве Стратегической разведки. Ну, ты понимаешь, эти штатские, доверь им документы, всё только испортят....

Прикрыв глаза Ареттар, слегка закусил губу, этот разговор, атмосфера легкого подшучивания, несерьезность остались где-то в прошлом, теперь он вряд ли б смог быть настолько несерьёзен и дурашлив. Что-то произошло, что-то оборвалось, что-то неумолимо изменилось.

Но он бы не отказался поговорить с Имрэном, хотя бы просто помолчать, сидя рядом. Имрэн мог, не говоря ни слова поддержать, словно перелив в твои жилы частичку своего огня, внушить уверенность, выгнать тоску и тягостные думы.

«Мне некого больше просить...» — вспомнил он строчку письма. Он знал, что это за состояние, когда кажется, что мир уходит из-под ног, и ты теряешь опору, а с нею силы, уверенность в себе. Он знал, что за зверь эта тоска, что словно гложет тебя изнутри, подталкивая к неверным, необдуманным, импульсивным действиям. К пути, на котором только разрушение, разрушение и уничтожение. И самоуничтожение.

Ареттар достал футляр из кармана, ещё раз посмотрел на награды, лежавшие на шёлке, погладил пальцами острые грани звезд. Их было семь, семь маленьких осколков чужой славы, умещавшихся в небольшом футляре, и, закрыв его, подумал, как мимолётна слава, что греет тебя в своих лучах, и как по дерзкой прихоти судьбы легко лишиться всего, что составляло смысл, придавало вкус, что делало ценным каждый вздох. «Просчитался, — подумал он, — ах, как легко просчитаться, Ордо, когда ты — обычный человек, а противник твой, хитрый, ловкий как змея, непредсказуемый Властитель Эрмэ, Хозяин Эрмэ, для которого все люди, лишь марионетки, мухи в паутине, за веревки которой дёргает он. И, для которого ничего не значат мечты, ожидание счастья, любви. Для которого любовь, — не счастье, а величайшее из несчастий, которое только может произойти».

Взглянув на горизонт, Ареттар заставил себя улыбнуться, огни города и порта вырастали на горизонте. Еще полчаса и он прибудет на Эльбурнат. Ещё час и он покинет Ирдал. Милый сердцу, приветливый, родной Ирдал, который всегда манил и звал его, из любой дали, сюда, к себе. К своим морям и вершинам гор, к своим полям, лесам, лугам, островам, материкам с привольно текущими реками, с городом на семи островах, что был подобен жемчужине, ко всему тому, чем так приветливо встретила Лига.

Уже идя по набережной, вдыхая свежий воздух, он достал из кармана пару мелких монет и, размахнувшись, забросил их в воду, следуя какой-то полузабытой примете. «Что б вернуться, — прошептал он тихо, — что б эта встреча была не последней».

Да-Деган молча смотрел на своего собеседника. С Ордо трудно было разговаривать, трудно было смотреть в его глаза. Отчего-то всегда возникало чувство неловкости, неподвластное контролю. И накатывали картины прошлого, нежданные, то, что он бы предпочёл вспоминать пореже. Выплывала из памяти улыбка Иридэ, его детские проказы, насмешливые слова, бесконечные вопросы. От этих воспоминаний трудно бывало потом отделаться, они беспокоили, тревожили, уносили с собой покой и сон. Он никогда не любил визиты Ордо, этот же был тягостен вдвойне.

Ордо пришёл не один, госпожа Арима стояла около окна, не вмешиваясь в разговор мужчин, словно рассматривала вид на луга и виноградники, что открывался из окон этого кабинета. А ум этой женщины он уже сумел оценить по заслугам, стоило вспомнить, как она ловко заставила его делать то, что ей было нужно тогда, в день его возвращения в высшее общество. Она была умна, ловка, и если раньше её симпатии были на его стороне, то теперь на это он не мог рассчитывать.

И то, что она молчала, не радовало, а скорее напрягало, он не знал, чего приходится ждать от неё, с её склонностью к авантюрам, пытливым умом и развитым материнским инстинктом. Вспомнив Донтара, он невольно усмехнулся. Им одним управлять, направляя усилия в нужное русло было совсем не трудно, но Фориэ словно была слеплена из совершенно иного теста. У этой женщины была воля и какое-то особенное чутье на обман и попытки собой манипулировать. Легко было б уговорить и Ордо, не будь её тут, рядом.

Вздохнув, Да-Деган отложил в сторону стебель розы, с которого оборвал лепестки — белые, нежно-розовые и алые, лежавшие теперь грудой перед ним на столе, посмотрел на свои длинные пальцы, унизанные изысканными перстнями, улыбнулся, глядя на удлинённые, нежно-розовые ногти, отливающие перламутром. Заметив этот взгляд, Ордо ухмыльнулся.

— Ну что ты молчишь, Дагги? — спросил Ордо, с усмешкой глядя в лицо вельможи, — Что ты молчишь? Или сказать нечего?

Да-Деган вздохнул и отпил глоток воды из бокала.

— Я не люблю, когда меня называют «Дагги», — заметил он холодно, — и не люблю, когда меня заставляют оправдываться. Извини, Ордо, если тебе это не нравится, но... я предпочту помолчать.

Фориэ отодвинулась от окна и, поправив локон, посмотрела на мужчин. Во взгляде, устремлённом на вельможу, отразилось нечто вроде лёгкого интереса и, приблизившись к столу, она молча придвинула к себе стул и присела на него так, что бы в поле её зрения попадали оба собеседника.

— Дагги, — заметила она спокойно, — никто и не думает вас в чем-то обвинять. Но вы, похоже, единственный человек, который знает, что же случилось с генералом Энкеле Корхидой. Я надеялась, вы поделитесь этим знанием.

Да-Деган устало вздохнул и тихонечко усмехнулся.

— Я не состоял в дружеских отношениях с генералом, — ответил он по обыкновению тихо, словно в задумчивости, — да вы знаете это, о нашей взаимной неприязни знала вся Рэна, не может быть, что это прошло мимо вас. И, извините, о том, что с генералом что-то случилось, я узнал лишь от вас. Кстати, что же произошло, я так и не понял?

Ордо достал сигареты, молча закурил, посмотрел на струйки дыма, поднимающегося вверх, словно наслаждался не только вкусом табака. Стряхнув пепел на ковер, вновь перевел взгляд на хозяина дома. Да-Деган безразлично пожал плечами в ответ, улыбнулся, словно давая понять, что он выше мелочных обид.

— Корхида умер так же, как Таганага, — заметила женщина спокойно, — без видимых причин, в его организме не было найдено следов яда, он не был болен, не был заражен, произошло лишь быстрое угасание всех физиологических процессов. Как мне рассказывали, умирая, он проклинал всех и вся. Он знал что умирает. А вас проклинал особо. Теперь понятно, почему мы пришли к вам? Может быть, теперь вы объяснитесь?

Да-Деган вновь пожал плечами, посмотрел устало.

— Фориэ, — простите за отповедь, — заметил он, — но я, не сомневаясь в таланте Вероэса, всё же усомнюсь, что ему известны все яды. Природа и люди, порой преподносят такие сюрпризы, которых трудно ожидать от них. Вот, к примеру, Таганага, когда он был ещё жив, в один из первых дней своей службы, изъял у господина генерала флакон, содержимым которого тот иногда незаметно потчевал своего друга Ордо. Я, не желая верить на слово телохранителю, утверждавшему, что во флаконе находится весьма сильнодействующее средство, отдал флакон Вероэсу в руки, попросив сделать все необходимые анализы. И выяснилось, что воин был прав, говоря о сильнодействующем средстве. Во флаконе было действительно сильное психотропное средство, при правильно подобранной дозе могущее заменить яд. Вероэс утверждал, что это вещество видит впервые.

Женщина удивлённо вскинула брови, на её лице отразилось сильнейшее изумление, и заблестели глаза.

— Как так? — спросила она.

— Вот так, — спокойно откликнулся вельможа, и, переведя взгляд на Ордо, тихо заметил, — а вы так и не поняли, что у генерала было не только средство, но и желание вас отравить? Вы не поняли, что он рвался к власти, ему нужна была только власть, и ради этой цели он бы не преминул вас убрать. Заметьте, не убить, а убрать. Как препятствие, мешающийся, под ногами, камень. Как нечто неодушевлённое. К вашему счастью, я не особо любил генерала. Мне куда более нравитесь вы, со всеми своими достоинствами и недостатками, чем он. Объяснять почему, я не стану, это очевидно и для младенца.

— Ложь, — тихо проговорил Ордо.

— Разумеется, — иронично заметил Да-Деган, любуясь своими руками, — Таганага мертв и теперь никто не сможет подтвердить, что флакон и в самом деле принадлежал Энкеле Корхиде. Жаль.... Это, возможно, открыло бы вам на него глаза.

Встав со своего места, вельможа неторопливо подошел к окну и, остановившись у него, посмотрел на белоснежное облако ледника, плывущее у горизонта и ковры зелени, устилавшие местность окрест. Воздух, врывавшийся в окна, был свеж и напоен ароматами пряных трав, кружившими голову.

Прикрыв глаза, он попытался вспомнить последнюю встречу с генералом. Кажется, это было в «Каммо», и как всегда, в последнюю неделю, с ним был этот жуткий человек, с манерами Властителя и презрительной улыбкой на губах, адресованной всем. Всем, без исключения.

Ощущение, что рождалось при виде этого человека, было не из приятных, скорее было таковым, как, когда нечаянно попадёшь рукой в паутину. И оставалось нечто, как след, лёгкий налёт брезгливости. А генерал торжествовал, ходил уверенный в себе, и необыкновенно, даже для него, необыкновенно, злой. Да-Деган знал, что придавало генералу этого куража, и только тихонечко кривил губы, понимая, что теперь от Корхиды хорошего не жди.

С эрмийским Властителем встречаться не хотелось. Не было никакого желания, но в какой-то момент пришло ощущение, что если он не сделает этого сейчас, то будет жалеть всю жизнь.

Он подсел к нему за столик, когда генерал самозабвенно и торжествующе играл. Играл с Хэлдаром, вытягивая из того последние монеты, ещё завалявшиеся в карманах.

Он улыбнулся властителю, как можно более ласково и заглянул в холодные беспощадные глаза, постаравшись унять все эмоции, стать отражением, такой же, как и эрмиец, холодной, презрительной машиной, могущей просчитать все мысли, желания и чувства, и заставить их обернуться против владельца.

— Мир тебе, — проговорил он тихо и сладко на родном для властителя языке.

Властитель вскинул взгляд, разглядывая человека, сидящего напротив долго и с внезапно появившимся интересом. Да-Деган улыбался. Улыбался ему слегка надменно и насмешливо, как сделал бы другой, такой же, высокородный, властитель.

Наконец веки эрмийца слегка заметно дрогнули, и это было как знак подчинения, готовности если не к повиновению, то диалогу. Да-Деган положил на стол свои выхоленные, белые кисти рук и перевернул пальцами перстень, что до этого был повёрнут вовнутрь, к ладони. Обведя кончиками пальцев выпуклый герб, едва заметно усмехнулся.

Властитель должен был знать этот герб; когда этот герб снился Да-Дегану по ночам, он просыпался в холодном поту и весь разбитый, словно всю ночь не спал, а трудился как последний раб. Герб Императора не мог быть не знаком тому, кто родился на Эрмэ и жил на Эрмэ. В нём причудливо сплелись нож и роза, сталь и шип. Такие кольца носила свита Хозяина, приближённые Хозяина, слуги Хозяина. Это кольцо заставило властителя вздрогнуть, вздрогнуть ощутимо, всем телом, так он не ждал увидеть здесь, на Рэне кого-то из приближенных Хозяина Эрмэ. Слугу Императора.

Скосив глаза на генерала, Да-Деган отметил, что тот поглощен игрой. Оно было только на руку.

— Ты уничтожил человека Императора, — проговорил, пользуясь эрмийским диалектом, но всё же чуть слышно, так как в зале могло найтись более чем трое людей, владевших им в совершенстве, — это ошибка. Ты знаешь, Он не любит, когда ошибаются так, даже служа Эрмэ. И я надеюсь, что у тебя найдутся достаточно веские доводы в свою защиту, когда ты встретишься с Ним.

Эрмиец тоже скользнул взглядом по спине генерала. Взгляд не обещал ничего хорошего. Заметив его, Да-Деган понял, что можно уже и уйти. Властитель, может статься, и согласится выучить своему умению раба, если на то получит приказ и какие-то блага, но невероятно было представить, что простит человека, благодаря которому, серьезные неприятности посыплются на него словно из рога изобилия.

Да-Деган чуть наклонил голову, увенчанную диадемой искуснейшей работы, и тихонечко побарабанил пальцами по столу, словно прося собеседника вновь обратить на себя внимание. Тот, поняв, что от него требуется, внимательно посмотрел вельможе в глаза.

— Передай Леди, — тихо проговорил Да-Деган, — что отныне Рэной занимаюсь я. Таково пожелание Хозяина. Если Локита против, то пусть пожалуется Ему лично. Это просьба. Только просьба. И дружеский совет. Император не любит, когда идут против его приказов, даже случайные ошибки он не всегда прощает. Если же он примет это за неповиновение, то.... Думаю, тебе не стоит рассказывать, что может быть в таком случае. Так ведь?

Он поднялся на ноги и, улыбнувшись на прощание, пошел прочь из «Каммо». Впрочем, на несколько лишних минут задержавшись в тёмном переулочке, он увидел, как из дверей выходят властитель и генерал. Властитель был зол, и не скрывал своей злости. Генерал, напротив, выглядел как побитая собака. На его лице явственно проступил страх, страх преобразивший внешность полно и разительно. В нем не осталось даже внешней благообразности, ни дерзости, которая могла сойти за храбрость, ни высокомерия, что могло сойти за гордость.

Да-Деган чуть покачал головой, понимая, что все так резко изменить мог лишь страх, страх перед расправой, страх смерти и понимание того, что она не минуема. Повернувшись, он тихонечко пожал плечами, словно желая сказать, что такова судьба, и поспешил удалиться.

Он не жалел о содеянном, не жалел о своих словах, прекрасно понимая, что генералу теперь долго не прожить. В тот же вечер он покинул столицу, перебравшись на Форэтмэ. Он не хотел, что б его имя хоть каким-то образом связали со смертью Корхиды. Не хотел, что б вскрылась эта связь, его живейшая заинтересованность. Но более он желал, что б это осталось тайной для контрабандистов, нежели для рэан. «И все же не стоит забывать, — подумал он, — о том, что мир тесен, о том, как мир мал».

Оторвавшись от созерцания далей, Да-Деган повернулся лицом к Ордо, что так и не перестал курить. Потом медленно перевёл взгляд на Фориэ. Она сидела, задумавшись, положив локти на край стола, а на них примостив голову, и глаза, казалось, видели нечто иное, чем присутствовало перед ней. Словно она витала в облаках или что-то сосредоточенно просчитывала.

— Знаете, — проговорил Да-Деган, бесшумно приближаясь к столу, — я, конечно, не был свидетелем смерти генерала Энкеле Корхида, но знаю, почему погиб Таганага. Правда, опять же, не факт, что вы мне поверите. В это трудно поверить. Но есть факты, в которые поверить легко. Правда, меня могут понять неправильно, — он направил взгляд на лицо Ордо и, заметив нахмуренные брови, слегка кивнул. — Я понимаю, что тема, которую мне придется поднять, может быть для вас неприятной. Я имею в виду последний рейс «Кана-Оффайн». Хоть вашим словам в Лиге и не особо поверили, Ордо, но господа контрабандисты рискнули б проверить их правдивость. Скажу по секрету, что сокровища Аюми многим из них не дают спокойно спать. И есть так же те, кто отдал бы многое, что б вы, Аторис, замолчали навсегда. Вы и так не особо желаете вспоминать тот рейс, но... знаете, есть существа, которых не устраивает даже то, что вы, пока что, живы. Они предпочли б иметь твердые гарантии вашего молчания, даже если теряют возможность найти сокровища Аюми. И одной из таких гарантий является смерть.

Ордо недоверчиво покачал головой.

— Вы с ума сошли, — заметил он неожиданно спокойно, — не думаю, что кому-то хочется ворошить прошлое. Тем более, связываться с сумасшедшим, что утверждает, что видел корабли Аюми. Ведь то, что я их видел — не факт.

Да-Деган негромко рассмеялся теплым, душевным смехом. Отсмеявшись, он махнул рукой, выписав в воздухе замысловатый вензель, присев в кресло, заглянул в глаза Ордо.

— Аторис, но ведь то, что вы их не видели, — проговорил, улыбаясь, — тоже, не факт! Кому-то может хватить и гипотетической вероятности, что б отправить вас к праотцам, поверьте в это!

Фориэ тихонечко вздохнула, пожав плечами, посмотрела на Да-Дегана заинтересованно.

— Вы можете представить доказательства? — спросила женщина.

— Я могу предположить, — откликнулся Да-Деган, — могу подумать, прикинуть и посчитать, и, между прочим, именно за то, что мои прогнозы сбываются часто, я получаю неплохие деньги от главы Гильдии Оллами. А, как вам известно, контрабандисты не любят швырять деньги на ветер, они им находят лучшее применение.

Он замолчал и машинально начал катать между ладоней горсть розовых лепестков, поднятых со стола. Глядя на минутное замешательство, проступившее на лице Ордо, отметил, что тот не так резок, как можно было предположить, видимо, было сказано нечто, и именно то, что могло заставить его задуматься. Молчала и Фориэ, но что-то за фарфоровой маской прекрасной женщины говорило Да-Дегану, что она совсем не равнодушна и отстранена, как то отражается на лице, что она просчитывает варианты, прикидывает и примеряет их, перебирая все возможные и невозможные обстоятельства.

Усмехнувшись, он отметил, что это так знакомо и видено не раз. «Дали Небесные! — мелькнула окаянная мысль, — а вы — идеальный коммуникатор, мадам, вы умны, у вас есть причины, что б вернуться и они из разряда таких, что бы вам поверили здесь, на Рэне. Это — мило! Но только не надейтесь, что вам удастся прогнозировать меня, мои поступки и действия».

— Работая на контрабандистов, — добавил Да-Деган, не глядя на Ордо, — я узнал нечто интересное об одном из секторов, с которым торгуют некоторые Гильдии. Нечто, меня крайне заинтересовавшее. Этот мир они называют Эрмэ. Так вот, на Эрмэ есть удивительные воины. Скорость их реакции намного превосходит всё, на что способны лучшие из пилотов, специально тренированных людей Лиги. Эти воины крайне опасные существа, опаснее хищников, хотя бы потому, что они имеют человеческий разум и реакции диких животных. И они не связаны моральными запретами, убийство не претит их натуре. Хотя, говорят, что они не убивают без нужды. А так же на Эрмэ есть те, кому эти воины подчиняются. Поверьте, держать этих дьяволят в узде было б довольно сложно, если бы с детства эти самые воины не проходили жесточайший тренинг — внушение, программирование, проверки, которые нужны, что б понять насколько тот подчиняется хозяевам. И так круг за кругом, год за годом. Поверьте, что если человеку, подвергнутому с детства такой обработке, кто-то из хозяев прикажет умереть, тот умрет, даже если безумно желает жить. Он не сможет перебороть приказа. Так их воспитывают.

— Таганага был с Эрмэ? — тихо спросила Фориэ, не сводя задумчивого взгляда с хозяина дома.

— Да, — подтвердил Да-Деган, отодвинув от себя перетертые лепестки, словно только сейчас заметив их, — Таганага был эрмийским воином. Не бойтесь, Ордо, — усмехнулся Да-Деган, заметив, что тот вновь потянулся к сигаретам, — Таганага бы вас не убил, это я могу сказать точно, впрочем, какая теперь разница?

Он вздохнул, и, улыбнувшись, сделал легкое движение кистью руки, не спуская глаз с лица Ордо, словно специально обращая на неё внимание, потом тонкие длинные пальцы, унизанные перстнями, сложились в знак, от которого Ордо уже не мог отвести взгляда. Да-Деган ласково посмотрел на Фориэ, и что-то проговорил на незнакомом ей языке.

Тело Аториса Ордо моментально расслабилось, сигарета выпала из рук, голова откинулась на спинку кресла. Да-Деган покачал головой, приблизившись к пилоту, поднял с ковра сигарету, положил её в пепельницу, и, посмотрев на Ордо, печально покачал головой.

— Видите, — проговорил он, обращаясь к женщине, — как просто управлять тем, кто родился на Эрмэ?

Она вскочила. Внимательный взгляд уперся в глаза вельможи, словно желая прожечь в том дыру. Мужчина встал и подошел к ней, остановившись лишь в шаге. От неё пахло духами, легкими, свежими, слегка пряными духами, но аромат был ощутим, только если находиться вот так, близко — близко, на расстоянии шага, не более. Да-Деган слегка подвинул губы к снисходительной улыбке, нагнувшись, заглянул ей в глаза. Она отодвинулась, сделав шаг назад, размахнулась, словно желая ударить, потеряв ту толику рассудительности, что придавала ей спокойствия, но он не позволил, перехватив её руку.

— Не стоит, — проговорил мягко, добавив в голос нотки задушевности, — я просто хотел вам продемонстрировать.

Женщина сглотнула комок, вставший в горле, отступила еще, вельможа не стал держать её руку, позволив ей высвободить запястье. Усмехнувшись, он тоже отступил на шаг, как и она, И так же не отрывал от неё взгляда, как это делала она.

— Зачем это вам, Дагги? — спросила женщина. Ее голос дрогнул, от волнения, которое ей хотелось, он видел, что хотелось, но которое она не могла скрыть. И не только голос выдал это волнение, еще слегка дрожали ресницы и кончики пальцев, и румянец разливался по светлой, словно бархатной, коже.

Пожав плечами, он отошел к окну, чувствуя кожей, как она прикусила губу и чувствуя на спине её настороженный взгляд.

— Не бойтесь, — повторил он мягко, — я не причиню вам вреда.

— А Ордо?

— И ему тоже.

— Но что он скажет, когда очнётся?

— Ничего, его попросту не будет это заботить. Он ничего не скажет и ни о чем не спросит, но я надеюсь, что он примет к сведению, как любой эрмийский воин, то, что я терпеть не могу, когда меня называют «Дагги», и когда курят в моём присутствии. Простите, но его привычки несколько раздражают меня.

Он слегка погладил пальцами стекло, обернувшись, посмотрел на Фориэ. Женщина казалась взволнованной, но страха уже не было, она держалась достаточно уверенно и даже нашла в себе сил, что б иронично улыбнуться.

— Вы меня восхищаете, — заметил Да-Деган, с легкой улыбкой, — вашему самообладанию можно позавидовать. Я думал, вы предпочтете упасть в обморок.

Женщина покачала головой.

— Зачем вам это? — проговорила, приближаясь к нему, — хотите меня напугать? Зачем?

— Не напугать. Я же сказал, что только хотел продемонстрировать, как просто управлять тем, кто родился на Эрмэ. Мне кажется, что в ваших глазах было излишне много иронии, когда я рассказывал вам. А я не люблю, когда ко мне относятся несерьёзно.

Женщина негромко рассмеялась.

— Хотите заставить меня поверить, что Ордо — эрмиец?

— Наполовину. Но первые годы своей жизни он провел именно там, на Эрмэ, так что не удивительно, что он повиновался.

— Это интересно. И интересно то, откуда известно вам?

— О, я знаю больше, чем можно подумать, глядя на это, — он прикоснулся пальцами к локонам прически, венчающей голову, словно короной и внезапно, иронично усмехнувшись, указал на Ордо и тихо спросил, — А Вам его не жаль?

Женщина удивленно посмотрела на него, пожала плечами.

— Хотите вина? — предложил вельможа, — Заодно и поговорим, как старые добрые друзья. Обсудим, все интересующие нас вопросы в дружеской обстановке и не торопясь....

Фориэ молча вздохнула и, повертев бокал в руках, отставила его на стол, не отпив и глотка. Да-Деган слегка пожал плечами и отпил из своего. Поставив его назад, он опять пожал плечами, словно бы удивляясь напряженной внимательности Фориэ, которая так противоречила его внешней, небрежно — расслабленной позе изнеженного сибарита.

Между ними стоял столик, с серебряным подносом, на котором покоились бокалы, как граница разделяющая их. В соседней комнате, дверь в которую была распахнута настежь, на широком диване спал Ордо, безмятежным спокойным сном, в котором не было сновидений. Во сне его лицо, хорошо видимое Да-Дегану, казалось более юным и умиротворённым, словно не было в жизни последних лет, мятежных и беспокойных.

— Я вам не враг, Фориэ, — проговорил Да-Деган, не сводя взгляда серых, льдистых, спокойных глаз с ее лица и фигуры, — я стараюсь ни с кем не враждовать. И я терпеть не могу делать людям гадости.

Женщина слегка качнула головой и сжала ладони, крепко обхватив одну другой. На её лице отражалось скептическое сомнение, смесь презрения и негодования. И вся она походила на сжатую пружину, готовую выстрелить.

— И поэтому вы решили, что вам дозволено манипулировать людьми? Чем же вы лучше эрмийца?

Да-Деган задумался, четко очерченные брови сошлись на переносице, на мгновение, изгнав из облика неженки и сибарита черты легкомысленного юнца, и поджались губы. Он вздохнул, устало и протяжно, прикрыл глаза. Он не спал несколько суток, не было времени, впрочем, как всегда, была бездна дел, обязанностей, потом мучила бессонница, теперь же, видя перед собой спящего Ордо, он чувствовал, что спать хочется непреодолимо, что измученное тело и разум требуют передышки, хотя бы краткого отдыха и забытья. Хотелось прекратить игру, не отвечать на вопросы и просто забыть о присутствии этой женщины здесь, в кресле напротив.

— Ничем, — проговорил он размеренно — тягуче, борясь с зевотой, — но я и не утверждаю, что я лучше. Я просто говорю, что не желаю причинять никому зла. Мне искренне жаль Ордо.

— А Энкеле Корхиду?

— Энкеле — подлец. Подлецов жалеть меня не учили, к сожалению.

Он поднялся на ноги, чувствуя, что еще несколько минут, проведенных в объятиях мягкого кресла, погрузят его в глубокий сон. Отойдя на несколько шагов, прислонился спиной к стене и вновь посмотрел на Фориэ. Его гостья была невысокого роста, но казалась выше, чем была на самом деле, это шло то ли от непоколебимой уверенности в себе, то ли от достоинства, явно проступавшего в чертах лица и умении держать себя. Она вызывала симпатию, и приходилось бороться и с этой, невольно рождавшейся в душе симпатией.

— Я не желаю никому зла, — повторил мужчина, — к сожалению, мы живем в мире, где из двух зол приходится выбирать меньшее, и никого не интересует, желаешь ли ты этого. Хочешь, не хочешь, а приходится смириться с тем, что тебе не по вкусу.

Фориэ недоверчиво покачала головой.

— Не ждала от вас такого, — заметила она, — когда Вероэс говорил о вас, он упоминал, что вы способны на многое. Но не на это.

— И что он говорил? Что я не люблю компромиссов?

— Он говорил, что вы честны, что вы неспособны на подлость...

— Что я — идеал? — усмехнулся Да-Деган, — ну, старик слегка ошибался. Идеалов в природе не существует. Кстати, о подлости, тут я могу поспорить. Вы очень многого не знаете, Фориэ. Того, что известно мне. Вы не знаете, что Эрмэ стремится поглотить Лигу, что уже несколько десятков лет готовит вторжение. Вы не знаете сил и мощи Эрмэ. Вы не знаете, как далеко они зашли в осуществлении своих планов, думаю, нам всем осталось не более десяти лет спокойной жизни, а там — рабство под Эрмэ. Но я не желаю становиться рабом. И вам бы не советовал того желать. Знаете, если б можно было хоть чем-то помочь Лиге, я бы помог, но ... не вижу способов. Эрмийцы хорошо контролируют ситуацию. Знаете, если они только заметят, что мы готовимся к конфликту, если они поймут, что Лиге известно о них и их планах — вторжение последует незамедлительно. Так что я не надеюсь помочь Лиге. Это мне не по зубам. Все, что я могу — это позаботиться о тех, кто мне дорог. Быть может, я и соглашусь лизать сапоги Хозяевам Эрмэ, но только потому, что не желаю, что б те, кто мне дорог, стали эрмийскими рабами.

— Вот даже как? — проговорила женщина холодно и с иронией, — этого я не знала. Простите за вопрос, но назовите мне хоть одно имя, хоть одного человека, который вам дорог?

— Вы знаете эти имена, — проговорил мужчина, приближаясь к ней. Подняв со столика свой бокал, он отпил несколько глотков, что б смочить пересохшие губы и горло. И, как всегда, поразился его вкусу и аромату, сладости, горечи, свежести, словно, и впрямь, губ коснулся горный ветер, а не вино.

— Лия, Рэй и Илант? — спросила Фориэ, посмотрев на него в упор.

— Вы догадливы, — ответил Да-Деган, — впрочем, думаю, если удастся уговорить Ордо, то некоторые льготы можно выторговать и для Рэны. Потомки Империи Кошу могут рассчитывать на снисхождение. Особенно, если докажут, что готовы заслужить право называть себя высшей расой. Для этого нужно не много, только согласиться выступить на стороне Эрмэ. Ну, а остальное зависит от Ордо.

Женщина удивленно вскинула брови.

— Координаты флота Аюми, — пояснил вельможа, слегка улыбнувшись, — они имеют большую цену. Настолько большую, что способны спасти от рабства целую планету. Не находите, что предложение звучит заманчиво?

Фориэ слегка кивнула, подняла бокал.

— Вы правы, — проговорила, задумчиво, — это лучше, чем пропадать всем, но.... Скажите, а почему бы вам просто не приказать Ордо передать вам эти данные. Вы же так легко можете это сделать, он так легко повинуется вам, почему бы эрмийцам не вытрясти из него это знание?

Да-Деган подошел ближе, дополнив из бутылки свой бокал, поднял его в честь дамы.

— Ах, Фориэ, — проговорил он грустно, — Неужели вы думаете, что я совершу эту подлость, ведь это будет безусловная подлость, все равно, что обокрасть ребёнка. И, к тому же, Ордо очень упрям, вы зря думаете, что шпионы Эрмэ не пытались узнать у него эти координаты. Но наш господин Ордо молчит. Не знаю, как у него это получается, но он замолкает, стоит лишь кому-нибудь завести разговор о флоте Аюми и его координатах. И никакая сила не может развязать его язык. Уговорить его можете лишь вы. Только Вы и Доэл. Понимаете? Только от вас зависит наше будущее.

Фориэ качнула головой, словно соглашаясь.

— Ваше здоровье! — проговорил Да-Деган, поднося кубок к губам.

— И Ваше! — проговорила женщина, внезапно выплеснув вино из своего в лицо вельможи. Глядя на то, как влага вина стекает на одежду, окрашивая ее в красноватый цвет, как изумленным и пораженным, неверящим становится выражение лица вельможи, она дерзко рассмеялась, словно окончательно потеряв контроль над собой. — Вы — подонок, — проговорила она взволнованно, — трус и подонок! И вы смеете предлагать мне эту низость?! Дали Небесные! Да вы просто негодяй!

Она поднялась на ноги, быстро подошла к двери, обернувшись, посмотрела на растерянное лицо хозяина дома, что стоял так и держа бокал в руках, застыв от изумления, словно окаменев. Только дрожали длинные ресницы, окрасившиеся от вина в алый цвет, да слегка подранивали губы. Он казался жалким и усталым, и, ещё, почти что больным. На какой-то миг женщина почувствовала жалость, но только на миг, резко развернувшись, она вышла в коридор, подхвативший и усиливший стук ее каблучков по паркету. Потом она вышла из здания и села во флаер.

Да-Деган тихонечко улыбнулся, глядя, как за окном он взвился птицей ввысь. Машинально снял с головы испорченный парик и, отерев им лицо, бросил на пол. Тихо, стараясь не тревожить эхо, вышел в соседнюю комнату, подвинув стул сел рядом с Ордо. Вздохнув, коснулся кончиками пальцев его волос, погладил темные пряди, в которых вились ниточки седины, и тут же отдернул руку, словно боясь обжечься.

Вздохнув, он уронил голову, чувствуя лишь усталость и разочарование. Было обидно видеть презрение на лице Фориэ, но не менее обидным было и то, что Ордо так легко попался на его уловку, откликнулся на движение, на знак сложенных пальцев, на слово. Раньше не приходило в голову проверить, а теперь.... Теперь было ясно, почему так легко и просто мерзавцу — генералу удалось войти в доверие, убедить и уговорить. Все было просто, так просто, что хотелось плакать.

«И куда раньше смотрели твои глаза? — спросил себя вельможа, чувствуя, что душу гложет недовольство и горечь, — думал, что все обойдется? Что Эрмэ что-то да помешает осуществить свои планы. Можно подумать, ты плохо знал Императора, и эту чёртову куклу — Локиту. Или ты ждал, что они перегрызутся между собой теперь, когда ещё нечего делить? Дали Небесные, они, разумеется, еще сцепятся, они еще столкнутся не на жизнь, а на смерть, только, боюсь, это будет уже после того, как Лига окажется в их власти. Но кто бы мог подумать, что они вспомнят об Ордо? Кто мог знать?»

Он вновь вздохнул и коснулся кончиками пальцев лица мятежника, провёл рукой по волосам, потрепал короткие пряди. Даже здесь, на Рэне все считали Ордо рэанином, разве что Вероэс знал правду. Но Вероэс умел молчать. Покачав головой, вельможа поднялся на ноги, налил вина в свой бокал. Хотелось напиться, хотелось забытья и покоя.

Он выпил вино одним глотком и вернулся к Ордо. Глядя на отметины времени на лице пилота, подумал, как несправедлива, бывает, судьба. Впрочем, что ей до справедливости? А еще вспомнился вечер, маленький корабль, уходивший в разгон, поразительное ощущение безопасности и покоя.

Контрабандисты, своеобразный, полудикий, безбашенный народ, они, после Эрмэ казались своими. Почти родными, добрыми, милыми братьями. Их грубоватый юмор только ободрял. Глядя на их сочувствующие лица, становилось понятным, что рабство на Эрмэ позади, что можно забыть все как сон. И насмешки Локиты — изысканные, тонкие, колющие иглами, и не терпящие возражений приказы Императора.

И Шеби, исцеляющую силу ее точеных, словно говорящих рук, ее отстраненную нежность, взгляд поразительных, синих глаз, в которых он тонул, забывая обо всем.

Если б не эти глаза, не ее низковатый, нежный голос, облако волос, от которых исходил дурманящий аромат, не ее умение заставить отстранится от боли и страха он бы погиб там, на Эрмэ. Эта женщина непонятным образом дарила надежду, стоило лишь с ней встретиться, хватало улыбки, движения, короткого жеста, знания о том, что она где-то рядом. Может быть, только благодаря ей, он не сошел с ума.

Он не хотел ее забывать, не хотел оставлять ее. Но она лишь отстранено покачала головой, когда он заикнулся, что она могла бы бежать с ним. Коснувшись кончиками пальцев его губ, заставляя молчать, приподнявшись на кончики пальцев, танцовщица заглянула в его глаза, и как обычно, в такие моменты вселенная словно вздрогнула, а время замедлило ход.

Ее глаза, как два океана, на поверхности которых играли солнечные блики, завораживали. Хотелось утонуть в этих глазах, раствориться в них, и странная иллюзия возникала, когда он смотрел в них. Казалось, что она чувствует его мысли, впитывает их, и два разума, соприкасаясь, превращаются в один. Заглянув в ее глаза, он уже не мог спорить, не мог противоречить, не мог уговаривать ее. Этот взгляд расставил все точки.

— Иди один, — проговорила она, — и ни о чем не жалей.

Хотелось обнять ее хрупкие плечи, погладить буйные локоны, но, как всегда, он это сделать не посмел, что-то мешало. Что-то останавливало, и мечты так и оставались мечтами.

— Шеби, — прошептал он, и имя оставило на губах сладость меда, горечь полыни.

Она слегка пожала плечами, словно качнула волна. Её жесты, движения были полны гармонии, ее движения завораживали, останавливали взгляд, от их созерцания невозможно было оторваться. Она была похожа на одно из совершенных творений Аюми, в ней чувствовалась та же сила. То же тепло и то же, на грани возможного, совершенство, она так же рождала в сердце грусть и надежду.

Он смотрел на неё, пытаясь навсегда запечатлеть ее облик, запечатлеть изумительно — прекрасное лицо, широкое, округлое, с огромными глазами, спрятанными за густыми длинными ресницами, с высокими скулами и капризным ртом, точеные руки, хрупкие плечи, талию тонкую, как у ребенка, и высокую грудь и округлые бедра, тонкие щиколотки и маленькие ступни. А еще перезвон колокольцев, которые она носила в серьгах, на поясе, в браслетах. И запах меда, исходивший от кожи, что казалась одновременно темной и золотой, и горечь полыни. И ощущение бездонности ее глаз.

Было плохо, было тяжело знать, что она осталась там, на Эрмэ, в проклятом, жестоком, подлом мире. Но не только это отравило радость возвращения. Была еще причина, он невольно стиснул руки в кулаки, вспомнив.

Кто-то из контрабандистов, подойдя к нему, коснулся плеча, протянул кружку с элем.

— Выпей, полегчает, — произнес чей-то голос рядом с ним.

Он молча взял кружку, но пить не стал, повертел в руках, словно не понимая, что это и отставил в сторону. Он не замечал ничего вокруг, мысли и чувства еще не оттаяли, мысленно он вновь и вновь возвращался назад, на Эрмэ, память об императорском дворце давила, заставляя жалеть о поступках, приведших туда. Контрабандист легонько похлопал его по плечу.

— Пойдем, — проговорил он, — я тебе что-то покажу.

Мужчина поднял вверх взгляд светлых серых глаз, посмотрел удивленно, словно не веря.

— Что?

— Идем.

Он поднялся, чувствуя, что ноги наливаются тяжестью свинца, тело было ватным, словно чужим. Кто-то сочувственно посмотрел ему вслед. Провожатый подал руку, помогая идти.

— Ничего, — проговорил контрабандист, — такое бывает. Это как ломка, но это пройдет...

Он провел мужчину в небольшую каюту, маленькую, тесную, с узкой койкой, жестко закрепленной у стены. Лампа, вмонтированная над изголовьем, давала немного света, но здесь, в этом маленьком помещении его хватало.

— Посиди, — предложил провожатый, — а я сейчас приду.

Контрабандист ушел, прогремели башмаки, словно подкованные железом, потом все стихло, и было слышно лишь то, как мурлычет, будто довольный кот, основной маршевый двигатель. Он присел на кровать, уронил руки на голову, и вспомнилась фраза, слышанная лишь однажды. Говорили Император и Локита. Локита не спорила, не брызгала ядом, не сочила медом, и голос ее, приятный женский голос от этого звучал, как голос робота или куклы.

— Нельзя его выпускать, — проговорила она сдержанно и рассудительно, — нельзя его выпускать в Лигу, если он вернется, то все наши планы будут разрушены....

— Нет, Локи, — усмехнулся Император, — пусть идет. Но идет один. И тогда ничего не случится. Он не дойдет. Он привык к Эрмэ, он привыкал медленно, но он привык, ему не выжить в Лиге. Отсутствие давления — то же давление, но изнутри. Его память, его привычка погубят его. И нечего боятся. Вернись он в Лигу — он покойник, он — труп.

«Отсутствие давления — то же давление». — вспомнил он и сжал руками виски. По всему выходило, что Император знал, о чем говорит. Он привык выживать там, на Эрмэ, а теперь, едва ее покинув, чувствовал, что стержень, который существовал, несмотря на сильнейшее моральное давление там, на Эрмэ, здесь, сейчас начинает крошиться. Он не знал куда идти, что делать. Он не понимал, зачем все и почему. Не было ответов, не было желания думать. Остались только эмоции — бешеный шквал, грозивший захлестнуть рассудок. Мучила горечь потерь, изводила тоска, точили сомнения.

«Ну и к чему? — спросил он себя, — к чему ты ринулся на Эрмэ, чувствуя, и не только чувствуя, а зная, что это — ловушка? Ведь ты был предупрежден? Из-за того, что ловушка эта была из тех, в которые женщины извечно ловят мужчин? Но к чему это, ведь ты, как и пришёл, уходишь один?»

Он вновь сжал руки в кулаки, пытаясь удержать соленую влагу, подступившую к глазам, с детства твердо усвоив, что мужчины не плачут, он и сейчас пытался сдержать их. Понимая умом, что возможно, слезы принесли бы облегчение, которое так необходимо, он ничего не мог поделать с привычками. Он не слышал звука шагов, и очнулся от прикосновения маленькой ладони к своей щеке.

Снизу вверх, доверчиво, открыто на него смотрел мальчишка, худенький, жилистый, темноволосый. Черные глаза с желтыми точками, казавшимися золотыми искрами, лучились, сияя, на губах играла улыбка, добрая, ничего общего не имевшая с обычным эрмийским оскалом, от которого мурашки бежали по спине.

А он смотрел на мальчишку, недоверчиво, словно не понимая, откуда тот взялся на этом маленьком кораблике контрабандистов, как сюда попал. Каким образом, какая сила перенесла его сюда из императорского дворца.

Он узнавал его черты, его глаза, его улыбку, хоть до этого видел его едва лишь пару раз. И то, благодаря Шеби, ее заступничеству, ее словам, которые сказанные негромко доставали ушей Императора, заглушая советы Локиты. «Шеби», — подумал он с нежностью, понимая, что это — ее заслуга, ее решение, ее помощь. «И ни о чем не жалей», — вспомнил он, пронизанные теплом ее слова. Тихо вздохнув, почувствовал, что осколок льда, сжавший сердце, стал таять, даря успокоение и тепло.

Прижав к себе мальчишку, смотрел, словно впервые видел его лицо, его черты, вглядываясь в них, искал что-то общее, как подтверждение родства.

— Куда мы едем? — спросил мальчишка, не переставая улыбаться.

— Домой, — тихо ответил мужчина, — домой, Аторис... в Лигу.

Вздохнув, он вновь посмотрел на Ордо и невесело усмехнулся. Время шло, люди вокруг взрослели, мужали, старели, он один не менялся, словно время для него замедлило свой ход. Словно оно обтекало его, проходило мимо, не оставляя на нем своих отметин, которые щедро раздавало другим.

Его лицо оставалось юным, его тело не старело, он выглядел более юным, чем в тот день, когда прибыл на Эрмэ. И это было невыносимо. Было слишком горько видеть, как стареет Ордо, теряет силы, как испытания, выпавшие ему, заставляют белеть волосы и покрывают лицо тонкими линиями морщин.

Да-Деган вздохнул и вновь, с нежностью, погладил жесткие, короткие пряди, чувствуя, как щемит сердце. Поднявшись из кресла, отошел к окну.

В небесах плыли облака, гонимые ветром, белые в пронзительно-синей вышине, под слепящим солнцем. На горизонте, схожая с облаком, плавала вершина, укутанная ледником. Ниже белизна ледника перетекала в голубовато — зеленые луга. Ниже лугов начинались леса, росшие на горных склонах. Еще ниже, в долинах, где склоны были не настоль круты, где текли ручьи и реки, и где никогда падавшая с небес вода не становилась снегом, леса уступали место полям и виноградникам.

Этот мир за окном менялся, облетали листья с деревьев, наливались лозы, даже белоснежная шапка Форэтмэ то отступала, то подвигалась ближе. Это не бросалось в глаза, но если присматриваться, то становилось заметным. И только в нем не менялось ничего, словно он был чужим в этом мире. Чужим и чуждым.

Бросив еще один, короткий взгляд на Ордо вельможа вышел из комнат, тихо, так, что б не потревожить даже эхо, шел, словно скользя над поверхностью паркета, так неслышен был его шаг.

Вероэс молча отложил книгу в сторону, посмотрел на гостя неожиданно насуплено и недовольно.

— А, Раттера, — проговорил медик невесело, — с чем пожаловал? Я слышал, ты задумал нечто нехорошее.

— Новости быстро распространяются, — тихо заметил Да-Деган, не дождавшись предложения, уютно располагаясь в кресле, — кто нажаловался? Фориэ?

Вероэс наклонив голову, присмотрелся к вельможе, будто в первый раз его увидел. Да-Деган пожал плечами и, плеснув себе воды в бокал, медленно ее выпил.

— С чем ты пришел? — спросил Вероэс, так же тихо, как и вельможа не повышая голоса. — Что хочешь сказать? О том, что ты решил пойти навстречу планам Империи, я уже слышал. Фориэ была в шоке, от всего услышанного у тебя в доме. Может, ты объяснишься?

Да-Деган коротко вздохнул, прикрыв глаза, загадочно улыбнулся. Улыбка вышла тихой, искренней, располагающей. Вероэс недовольно пожал плечами.

— Как прикажешь тебя понимать? — спросил он. — Теперь ты рассказываешь об Эрмэ всем желающим. Когда-то просил молчать.

Да-Деган однозначно кивнул, не собираясь спорить. Зная Вероэса не один год, понимал, что медик раздражен до крайности, если начал задавать подобные вопросы. А, зная его, предпочитал помалкивать, ожидая, когда тот выпустит пар, не подливая масла в огонь. Сидел молча, смотря из-под полуприкрытых век.

Вероэс, присев рядом посмотрел на него, словно изучая. Рассматривая вышивку на шелках, медик невольно вздохнул и, покачав головой заметил:

— Ты хоть знаешь, как ты выглядишь? На тебя косится вся Рэна. Донтар же обещал тебя собственноручно придушить, попадись ты ему ночью один на узенькой тропинке.

— Да? — изумленно протянул вельможа с ноткой насмешки, — надеюсь, ты отговорил мальчика от этой глупости? Одному ему со мной не справится. Нужно еще пяток таких же.

Вероэс вздрогнул, поджал губы.

— Дагги, — заметил он устало, — я не люблю этих игр в кошки-мышки, давай поговорим без притворства и маневров. Ты знаешь меня, я знаю тебя. Только не пойму, какую игру ты задумал. Я не мастер играть в эти игры и не надо со мной вести себя так, будто перед тобой Леди Локита.

Да-Деган тихонечко рассмеялся, понимая, что медик слегка оттаял.

— Ты сердишься? — спросил вельможа, глядя на друга.

— Ох, Дагги, рад бы, но не могу.

Да-Деган согласно наклонил голову, словно желая сказать, что это-то он прекрасно понимает. Вероэс никогда не отличался особо вспыльчивым нравом, впрочем, если и вспыхивал, то долго злиться был просто не в состоянии, от природы имея мягкий, незлобивый характер. «Славный ты человече, — подумал Да-Деган, чувствуя, что в его присутствии и сам становится таким же незлобивым и спокойным, — мало нынче таких. Мельчает Рэна».

— Скажи мне, что я мерзавец, — тихо, с улыбкой попросил Да-Деган.

Вероэс ошеломленно пожал плечами, качнул головой.

— Совсем с ума сошел, — заметил он, не сводя взгляда с Да-Дегана, — что отец, что сын — оба с головой не в ладах. Зачем тебе это нужно?

— Что б поверить, — усмехнулся вельможа, и, расслабившись, откинул голову на спинку кресла, — иначе не могу, сомневаюсь. Вот если ты это скажешь, будь уверен, — сомневаться перестану.

— Скажу, когда-нибудь, — пробормотал Вероэс, — дождешься ты от меня и ласкового слова.

Да-Деган устало вздохнул. Вероэс, подойдя к окну, взглянул на город, раскинувшийся внизу. Да-Деган не мог понять, отчего тот так спокойно, словно не замечая его, переносит свой арест, невозможность выйти куда-либо далее пределов лаборатории, несколько лет составлявшей весь его мир. Она, да еще пара комнат, которые занимал медик, ограничивала всю свободу передвижения этого человека.

Сам он не смог бы спокойно относиться к подобного рода заключению, тем более, что перед глазами, стоило лишь подойти к окну, расстилался целый мир. Эта картина могла только раздразнить, но никак не усмирить человека его склада.

— Надеюсь, ты уговорил Донтара не искать со мной встречи на узенькой тропинке, — проговорил Да-Деган, чуть улыбаясь, — тем более, ночью?

Вероэс едва заметно вздохнул.

— Ох, Дагги, — ответил он, — и что у тебя за желание нарываться всюду на неприятности? Неужели не надоело? Ты плохо знаешь Донтара, разве его можно уговорить? Исчезла Лия, исчез Рэй, практически у него на глазах. Он думает, что знает, кто к этому причастен, и вынужден молчать, не говоря Ордо и слова на все упреки. Да ему это все — острый нож. Мальчишка гордый.

Да-Деган подвинул кончики губ к улыбке.

— Вчера, — продолжил Вероэс, — ты показал новый фокус. Фориэ, которая тебе до того симпатизировала, теперь называет тебя не иначе, чем подонком. Она приходила, рассказывала, про визит на Форэтмэ. Если б к вечеру не вернулся Ордо, она б сама подняла бунт. Или к тебе в гости нагрянул бы Донтар, но не один, а со свитой.

— Меня так боятся?

— Задираешься? — усмехнулся Вероэс, глядя на довольное лицо визитера, — но к чему тебе это все?

— Фориэ тебе не пересказывала наш разговор?

— Пересказывала, — вздохнул медик, — и это — ужасно.

— Я не особо много наговорил ей лжи, — заметил Да-Деган, — практически не лгал. Конечно, некоторые мои предположения могут быть ошибочны, но... по большей части я сказал ей правду. Выходит, Вероэс, что Эрмэ скоро пойдет на Лигу. Я думал об этом, прикидывал так и так, сомневался, но когда мне в руки попали письма Локиты, прости, сомневаться я перестал. По всему выходит, что они замыслили превратить Рэну в перевалочную базу, плацдарм для дальнейшего завоевания. Я держал в руках письма, в которых черным по белому написано это, как и то, что она сознательно подставляла Хэлана, знаешь, инструкции, которые она давала некоему Юфнарессу Антайи, весьма недвусмысленны. Она гениально задумала этот бунт. И гениально воплотила.

Вероэс недоверчиво покачал головой, посмотрел на вельможу, сожалея. Глядя на юное, слишком юное лицо, недоверчиво обратился к своей памяти. Он знал этого человека много лет. Много больше, чем не знал. И практически, все эти годы он выглядел юно, не по возрасту юно, излишне молодо, на взгляд тех, кто знал его истинный возраст. Он казался почти юнцом, и, может быть, поэтому к нему больше тянуло молодежь, нежели тех, кто были его ровесниками. И по характеру он иногда казался таким же юным, глупым, спешащим неизвестно куда. Но внешность, как известно всем, часто бывает обманчивой.

— А уговорить Ордо, вернуться в Лигу, ты Фориэ не советовал? — спросил Вероэс, наблюдая за лицом гостя, — право, мне это кажется более разумным.

— Ну, разумеется, — усмехнулся Да-Деган и пожал плечами, разбрасывая миллиарды бриллиантовых брызг вокруг, — это нам, конечно же, удастся, пока Локита — Леди Лиги. Ты об этом подумал? И ко всему, если Ордо пойдет на это — то он покойник. Локита не потерпит того, что кто-то разрушает ее планы. К тому же, не верю я, Вероэс, что Лига сможет отстоять хоть часть территорий от захвата. Нет, лучше, пока не поздно, заключить соглашение с Эрмэ. Может быть, тогда...

— Ты думаешь только об Ордо?

— Я думаю о Рэне, друг мой.

— А Лига?

— Лига, — усмехнулся Да-Деган, — Лига меня не интересует. Рэан бросили как слепых котят в воду, не думая, выплывут они или потонут. Так вот, выплывет Лига или потонет, меня с тех пор и не интересует. Пусть свои проблемы Лига решает сама. У Лиги есть флот, есть Сенат. Там есть умные люди, вот пусть у них и болят головы о судьбе Лиги.

Вероэс недоверчиво покачал головой, не сводя глаз с внезапно ожесточившегося лица собеседника, сосредоточенно — серьёзного и беспощадного. И юность не смогла смягчить или скрыть жестокости и расчета, проступивших сквозь маску безразличия на этом лице. Вероэс отошел на шаг, качнул седой головой. Посмотрел с непониманием, но нерешительность на его лице исчезла так же быстро, как и появилась.

— Знаешь, Раттера, — ответил медик скупо, — будь добр, если можешь, не показывайся больше у меня в лаборатории. По-хорошему прошу. И, запомни, мне очень жаль, что я не забыл о твоем существовании, когда ты сидел там, в форте Файми. Забудь о том, что ты мне обязан.

По губам Да-Дегана скользнула усмешка, холодные глаза, кольнули, вспыхнув металлическим блеском. Он чуть покачал головой, словно бы удивляясь неразумности медика. Тонкие пальцы погладили спинку кресла, попавшегося на пути.

— Как хочешь, — промолвил он тихо и, понимая, что разговор окончен, удалился.

В темноте переходов прикрыл веками глаза и, прислонившись спиной к шероховатому, специально необработанному камню стены, стиснул зубы. Заставляя себя улыбаться, чувствовал горечь и боль.

Тосковало сердце, не желая примиряться с горькой истиной недавно сказанных слов. «Нельзя иначе, — напомнил он себе, подавляя желание вернуться и загладить вину, — нельзя. Другого пути нет. Иначе погибнем мы все. Нельзя поддаваться эмоциям, чувству вины. Иначе камня на камне не останется»

Он вышел на террасу, в лицо ударил свежий ветер, взметнул локоны парика, охладил пылавшие щеки. Подойдя к самому краю террасы, Да-Деган посмотрел на город внизу, чьи фонари сверкали отсюда, из поднебесной выси подобно жемчужному ожерелью. Он узнавал изломы улочек, яркий блеск фонарей около излюбленного кабака контрабандистов, яркое гало дрожащих огней на самом краю побережья, там, где из руин вырос дом, похожий на сказочный дворец.

Там, в прудах с черной, неподвижной водой цвели белоснежные лилии, там белые лебеди с длинными шеями скользили по поверхности легко и грациозно. Там был уют, тепло и спокойствие, огонь в зеве камина, приглашавший к отдыху и там же жило прошлое, похожее на мечту и сон. Но он знал — сну не суждено сбыться, мечте — осуществиться, Рэне не стать прежней Рэной. Если только кто-то не осмелится, не дерзнет....

Подняв взгляд к звездам, полуукрытым легкой туманной дымкой мужчина усмехнулся, чувствуя как по щекам катятся слезы, словно вернулось детство, и он вновь был мальчишкой, простым и веселым мальчишкой, так не схожим с вечно юным и усталым человеком, которым он стал.

Отерев слезы тыльной стороной ладони, он до боли прикусил губу. Звезды плыли в вышине, или так только казалось, когда легкие облака, гонимые верхним ветром, своей легкой вуалью открывали одни и накрывали другие светлые точки далеких солнц.

Он вспомнил Императора, его надменность, высокомерие и голос, заставлявший повиноваться ему, помимо желаний. «Ничего, — подумал он, ничего, господин повелитель, мы с вами еще посчитаемся...». Прикрыв глаза, отстранено подумал, что гораздо легче просто сложить лапки и умереть, нежели решиться, и всерьез исполнить то, что давно зрело в сознании, что жгло, обещая больше, чем то, на что можно надеяться, можно мечтать.

Он постоял еще несколько минут, разглядывая город, что расстилался внизу, схожий с жемчужным ожерельем на темном бархате ночного побережья. Где-то вдали, почти на горизонте угадывались массивы островов Архипелага, некогда сиявших подобно звездам.

Мужчина вздохнул, нащупав в кармане бумагу, официальный документ, на котором стояла подпись Ордо, и, отвернувшись от панорамы, пошел прочь, к флаеру. Оставалось совсем немного времени до полуночи, времени, что он назначил себе для визита в «Каммо». Существовало еще одно дело, один маленький пункт, выполнение которого он назначил на этот вечер, на эту ночь.

«Прости меня, Хэлдар», — усмехнулся он про себя, вспомнив смуглого как цыган, дерзкого игрока, любящего роскошь и блеск, самовлюбленного и свято верившего в свою исключительную гениальность. Вспомнил узенькую тропу около самого обрыва. Двух человек напавших на него и третьего, что прятался в кустах. Вспомнил слова, что выдавил из себя этот невероятнейший наглец, стоило лишь преследователю перебороть себя и остановиться. «Я вам еще понадоблюсь, — прошептал тогда Хэлдар трясущимися губами, стараясь казаться уверенным в себе, даже не понимая, как он, в сущности, прав, — Я вам нужен».

«Нужен», — подумал Да-Деган, достав из кармана бумагу и разглядывая быструю роспись Ордо, которой он признавал за Хэлдаром неоплаченные вовремя долги, превышавшие все его состоянии, а так же распоряжение, суть которого сводилась к тому, что господин гениальный изобретатель поступает в полное распоряжение Да-Дегана Раттеры, до тех пор, пока тот не посчитает его долги погашенным полностью.

Вспомнилось недовольное лицо Ордо, когда он ставил свою роспись под этим документом, морщины проступившие на нахмуренном лбу, усталый вздох, слова сказанные негромко, но весьма выразительно. Видимо, у Ордо уже не осталось сил и терпения, необходимых, что бы гасить невероятные долги Хэлдара, и не было желания его уговаривать остановиться. Впрочем, он удивлялся более тому, что у Ордо терпение лопнуло только сейчас, а не год и не два назад.

Вздохнув, вельможа слегка пожал плечами, переходя на быстрый шаг, и зашагал к посадочной площадке, на которой оставил свой флаер. Времени оставалось немного. Он поплотнее запахнул плащ, подумав о том, что хотелось бы, ох бы как хотелось попасть в горы. Увидеть лицо Иланта, Рэя, Лию, поговорить с ними, откровенно и обо всем, наверное, и он надеялся, только они бы смогли понять, простить и согласиться. «Иного выхода нет, — напомнил, заставляя себя забыть о сомнениях, — и не зачем искать себе оправданий».

В душной атмосфере «Каммо» плыла музыка, осязаемая, как дым, что плыл в вышине под потолком. Остановившись около бассейна с золотыми рыбками, вельможа осмотрелся. В этот вечер кабак был полон, и смех заглушал слова песни, несшейся откуда-то из выси.

Он, улыбнувшись, посмотрел на ленивых царственных созданий, что передвигались, едва шевелив плавниками, рыбья чешуя горела жаром, отсвечивала золотом и огнем. В движениях медлительных, неторопливых не было видно избытка сил, только лень. Этим рыбкам не было нужды торопиться. Исключительно декоративные создания получали свой хлеб исключительно за эту внешнюю декоративность.

Малышка Риа подошла и встала невдалеке, их разделяло только два-три шага, так что можно было почувствовать запах ее духов, услышать дыхание, и как в первый раз, тогда, он поразился ее удивительной несовременности, чему-то, что говорило о принадлежности ее совсем другим мирам и эпохам.

Поджав губы, он посмотрел на нее, отмечая, что жизнь в атмосфере «Каммо» не вымыла ничего из ее облика. Впечатление оставалось тем же, что и в первый раз, в тот день, когда он ее увидел. И сожаление всё так же не проходило, словно болезнь, которой он давно должен был переболеть, оно каждый раз вспыхивало вновь, стоило лишь встретиться с ней.

— Здравствуйте, Риа, — произнес он, внезапно поддаваясь какому-то нелепому порыву, — как дела? Как жизнь?

Девушка чуть склонила голову, пожала плечом.

— Жизнь? — дрогнули ее губы, не издав не звука. — Да разве это — жизнь?

— Хотите уехать в Лигу? — предложил он, сам не зная, почему предлагает это. Наверное, просто доконала тоска. Желание помочь боролось с безразличием, но, сказав это, скрыть лицо под маской уже не удалось.

Риа смотрела в его лицо жадно, словно слова родили в ней какую-то неясную надежду, и что она рада бы ухватиться за эту надежду, но боится надеяться полно и всерьез. На лице сменяли друг друга оттенки эмоций, а глаза смотрели то, не веря, то доверчиво.

— Хотите уехать? — повторил он тихо. — В любой мир Лиги. Я не шучу. Я предлагаю это всерьез. Мне кажется, Рэна и этот кабак место не для вас. Может это только кажется, но... я повторю. Вы хотите уехать?

Риа слегка кивнула, приблизилась на шаг, заглянула в его лицо, словно так до конца еще и не поверив, коснулась пальчиками его рук. Ее пальчики были совсем холодными, словно ледышки и он невольно взял ее ладони в свои, как ладони ребенка, желая отогреть эти маленькие льдинки.

Глядя прямо в ее лицо, он внезапно увидел отражение усталости и отчаяния, скрытые под внешним лоском, замаскированные умело наложенным гримом. Это отчаяние отражалось только в глазах, в их лихорадочном блеске, что можно было принять за блеск веселья.

— Хочу, — прошептала она, — кто бы только знал, как я хочу покинуть Рэну. Но я не одна.

Мужчина слегка улыбнулся, подавив желание пожать плечами и привлечь ее к себе. Но желание сделать хоть кому-то добро не уходило, не покидало.

— Кто с вами? — спросил он, не отрывая взгляда от ее лица, — так и быть, я предложил, значит, помогу выбраться из этого ада и тому, за кого вы попросите. И не думайте, что мне это трудно. Благодарить не обязательно. Считайте это моей прихотью, только и всего.

Риа улыбнулась, отвела его в сторону, к окну, за которым притаился погруженный во мрак город.

— У меня есть дочь, — проговорила она негромко, — маленькая девчушка, которую, да нет, нас обоих навряд ли ждет что-то хорошее здесь, на Рэне. Я была б рада, если б вы на самом деле помогли нам уехать, на Гвенар, если такое возможно.

Мужчина легонько кивнул, отпустив ее руку, отошел прочь. «Я помогу, — мысленно пообещал он, — не думаю, что ты получишь что-нибудь кроме отсрочки, отсрочки малой, максимум в десятилетие, но... я помогу тебе выбраться из этого ада, а дальше — как распорядится судьба. И кто знает, что она нам еще приготовила?»

Он вспомнил Гайдуни, его едкое замечание, что когда-то он помог этой излишне капризной дамочке. «Эх, Гайдуни, — подумал, мысленно смеясь, — судьба, конечно, капризна как женщина, но и женские капризы можно обернуть себе на пользу. А судьба, судьба такая штука, что ее нужно держать в узде. Иначе останешься с носом. Судьбе нельзя давать воли, иначе она проделает с тобой такое, чему ты никак не будешь рад. К сожалению, и я сам понял это излишне поздно, надеясь, что пройдет все как нужно, как необходимо, без моего участия. Но... судьба мира в людских руках, руках всех вместе и каждого по отдельности. Каждый строит свою судьбу сам, такой, какая ему нужна, а тот, кто не решается, тот получает по заслугам».

Пройдя в игорный зал, Да-Деган отыскал взглядом Хэлдара. Смуглокожий, он сидел за столом, одетый в белоснежную рубаху и черные, в облипочку, кожаные штаны. Усмехнувшись, Да-Деган подошел и, встав за его спиной, заглянул в карты. «Ох, Хэлдар, — подумал он, — ну вот, ты и доигрался». Осязая запах духов игрока, аромат наглый, чувственный с нотками вседозволенности думал, что, возможно, теперь тому надолго придется расстаться с привычным окружением, картами, духами, с непомерной наглостью. С ощущением вседозволенности.

Оглядевшись, Да-Деган заметил Катаки, русоволосый контрабандист сидел в стороне, и, заметив подманивающий жест рук Да-Дегана, он встал и незаметно приблизился. А Да-Деган попытался припомнить все, что было известно ему об этом человеке.

Когда-то тот был вторым лицом в Гильдии Иллнуанари, наглый и дерзкий, он не стеснялся нападать на торговые и пассажирские транспорты Лиги, но стремительно уходил из районов, где могли находится транспорты военные. Именно благодаря его проделкам Стратегам однажды пришлось срочно менять планы относительно одного из Закрытых Секторов, в который пришел похозяйничать Катаки.

Тогда ему пришлось принять навязанный крейсером Лиги бой. Но более, Да-Дегану говорили не раз, более Катаки никогда и ни с кем, кто мог быть достойным противником, в борьбу не ввязывался. А так же, узнав о смене власти в родной Гильдии, не подал и вида, что его это задело. Он согласно и преданно принялся служить новому хозяину, как прежде служил старому.

Да-Деган знал, что позволь он, и этот человек нападет не раздумывая, что б только покрепче укусить свой кусок привилегий, денег, власти. Что этот человек, несмотря на внешне добродушный спокойный вид, сосем не против захватить власть над Иллнуанари в свои руки. Но так же знал, что пока он делать это поостережется, пока.... Пока Да-Деган Раттера не сделает ошибки и не покажет слабину.

Да-Деган молча нащупал в кармане документ с подписью Ордо, вынул его осторожно и бережно, пробежал еще несколько раз взглядом по строчкам, и усмехнулся. Вместе с Катаки к столу подошли еще несколько контрабандистов Иллнуанари; окружив его со всех сторон, стояли, ожидая приказа человека, который недавно стал новым главой их Гильдии. Вельможа осторожно тронул Хэлдара за плечо, отрывая от игры, взяв карты из его рук бросил их на стол легко и небрежно.

— Что за шутки? — возмутился игрок, глядя на приторно-сладкое выражение радости, проступившее на лице вельможи.

Да-Деган, все так же улыбаясь, подал ему в руки документ. И глядя на недоумение, что расплывалось на лице Хэлдара с каждым новым прочитанным словом, небрежно подвинул тому стул.

— Сядь, — проговорил уверенно и спокойно, — ты утверждал, что ты нужен мне. Я призадумался над твоими словами и решил, что в этом ты прав. Твои игры не по карману Ордо, ты слишком дорого обходишься Рэне. Но, думаю, что Иллнуанари ты будешь в самый раз. И что твои мозги и руки пригодятся моей Гильдии.

Да-Деган осмотрелся, видя удивление, что распускалось на человеческих лицах. Не удивляясь стоял лишь Гайдуни Элхас, он смотрел равнодушно, зная об этом уже давно. Обернувшись к Хэлдару вновь, вельможа продолжил:

— Ты построишь Иллнуанари флот, новый флот, прекрасный флот. Но сначала ты построишь на Рэне заводы. Думаю, ты не откажешься это сделать. Ведь Иллнуанари умеет уговаривать несогласных. Но ведь ты не откажешься, правда?

Он слегка кивнул своей свите и отступил в сторону, Хэлдар удивленно смотрел, как к нему подходят несколько дюжих парней настроенных достаточно агрессивно.

Катаки потянул Хэлдара за рукав, молча помог подняться на ноги и вывел из-за стола. Да-Деган смотрел, как Катаки делает это — достаточно уверенно, спокойно, пока Хэлдар не пытался вырваться из его рук. Но стоило тому очнуться, поняв происходящее сразу и до конца, и попытаться сбежать, как контрабандист без жалости, хоть и без агрессии достаточно чувствительно ударил его несколько раз.

«Вот так, — подумал Да-Деган, пытаясь подавить сожаление, — в Иллнуанари поступают со строптивыми рабами. И нечего лгать себе. На Рэне давно существуют рабы. Существуют. И как не называй это рабство, за какими словами не прячься, но слова не скрывают сути. Если ты видишь».

Отэ нашел его в саду, присел рядом на каменную скамью около пруда, на черной глади которого слегка покачивались белоснежные лилии, он посмотрел на пруд, на сад, на дом, окруженный недавно разбитым цветником. За те несколько недель, которые провел в горах, на Аван мальчишка покрылся бронзовым, здоровым загаром и больше не казался заморышем. Изменилось все, он больше не прятал взгляда, и оказалось, что он добр, смел и весел.

Да-Деган посмотрел на него, чуть скосив взгляд, и улыбнулся. Глядя на этого, закутанного в кожу и мех мальчишку трудно было поверить, что когда-то он мог казаться раболепным и услужливым. У него был крайне независимый вид, хоть видно было, что он не специально напустил его на себя. Нет, Отэ не рисовался, он вел себя совершенно естественно, и от этой метаморфозы теплело на душе.

— Ты один? — спросил Да-Деган удивленно.

Мальчишка кивнул согласно и радостно, гордо вспыхнули глаза.

— Один, — подтвердил он, — флаер у бухты, я оставил его. Меня выучил им управлять один человек. Из контрабандистов. Рокше.

— Не рано?

— Он говорит, что в самый раз.

Да-Деган, усмехнувшись, пожал плечами, спросил:

— Как там Илант?

— Илант просил вас приехать. Обязательно.

— Что-то случилось?

Отэ кивнул, подобрал ноги, радость исчезла с его лица, и оно стало серьезным и грустным.

— Лия исчезла, — проговорил он, — И Рэй. И Рокше. Они ушли еще три дня назад, должны были вернуться вчера, но... их нет.

Да-Деган ощутимо вздрогнул, посмотрел на мальчишку, на открытое доверчивое лицо, которое стало грустным и машинально встрепав его вихры, ответил, искренне желая, что б эти слова сбылись:

— Они вернутся.

Да-Деган посмотрел на лагерь внизу, раскинувшееся море огней под ногами. Отэ шел чуть впереди, указывая дорогу, подсвечивая ее фонарем. Следом за ним спускались еще двое парней, поглядывали на богатого господина недоверчиво, из-под бровей, ощупывали взглядами.

На Аван не особо доверчиво относились к незнакомцам, что приходили одетые богато и дорого. Даже присутствие Отэ, пришедшего сюда, в горы вместе с Илантом, с самого начала, не могло изгнать понятной подозрительности из их взглядов. Спускаясь вниз по ступеням, вырубленным в скале, он осмотрел лагерь у себя под ногами и невольно усмехнулся.

Народ стекался сюда подобно ручейкам бегущим к океану. Ордо пришлось обратить пристальное внимание на эту цитадель повстанцев и перекрыть все тропы, но это не мешало прибывать сюда новым и новым беглецам. Люди умудрялись обходить посты и уходить от патрулей, с этим ничего невозможно было поделать, все равно, что пытаться возвести плотину на пути разбушевавшегося потока.

Лагерь повстанцев расположенный на месте бывшего космопорта был прекрасно вооружен. Илант не терял времени даром. Улыбнувшись, Да-Деган вспомнил его, совершенно мальчишеский, задиристый нрав, отповеди, которые получал от него, пытаясь дать добрый совет.

Илант принимал помощь от контрабандистов, благодарил, но предпочитал делать по-своему там, где, как ему думалось, он мог пренебречь сторонними советами.

Где-то вдалеке, подсвеченные лучами прожекторов, стояли несколько кораблей Оллами. Вельможа без труда узнал вытянутые абрисы их корпусов. Он знал, что пока космопорт, а точнее то, что от него осталось, может принять не более пары кораблей в сутки, и надеялся, что со временем это изменится. Как и то, что, пока, сюда, кроме Оллами, заглядывать было некому.

Ордо готов был кусать локти, поняв, что контрабандистам с Раст-Танхам не было разницы кому предлагать свой товар, что они с равным удовольствием снабжали ими оба враждующих лагеря, но контрабандисты, хоть и были на Рэне гостями, но гостями, с которыми лучше было б не ссориться.

И Гайдуни Элхас улыбался в бороду каждый раз, когда ему приходилось бывать в городе и встречаться, волею судеб с Ордо. "Что делать, Аторис, — говорил он, топя усмешку в бороде, — такова жизнь. Говорят, твоя дочка тоже сбежала на Аван, не так ли? ". Ордо кивал, сцепив зубы, и молчал, потому что ответить на это ему было нечего.

Да-Деган слегка усмехнулся, вспомнив реакцию Ордо на это нежданное, доставленное главой Оллами известие. Не глядя на Гайдуни, тот рассматривал письмо, лежавшее перед ним на столе, словно не в силах сосредоточиться и понять смысл прочитанного, а на лице сменяли друг друга непонимание и тоска.

Он жалел его тогда, жалел и сейчас, но понимал, что Лии лучше быть подальше от всей придворной толчеи и суеты. Что там, на Аван живя рядом с теми, с кем рядом она росла, девушка будет чувствовать себя более счастливой и свободной, а тоска... кого не трогает тоска и сожаления?

Спустившись вниз, пройдя за юным провожатым мимо палаток, Да-Деган вступил в тоннель ведущий вглубь и вниз. Тоннели остались еще от космопорта, теперь их заново расчистили, починили освещение, приспособили для новых нужд. Эти коридоры длинные, гулкие, пустынные постоянно ветвились и смыкались, так, что стороннему человеку легко было заблудиться в этом подземном лабиринте.

Илант сидел за столом в комнате без окон. Свет лампы падал на его лицо, на карты, разложенные на столе. Лицо выглядело усталым и сонным, вокруг глаз залегли круги, словно он не спал несколько суток.

— Дагги, — проговорил он, заметив гостя и поднявшись навстречу, сделал знак провожатым удалиться, — как хорошо, что вы пришли.

Да-Деган молча скинул с плеч плащ с меховым подбоем, небрежно перекинув его через спинку кресла, молча кивнул, подойдя совсем близко к юноше, склонился над картами разложенными на столе.

— Куда они ушли?

Илант показал на озеро и речку, впадавшую в него, даже не речку, а малый поток, — тонкую ниточку на карте.

— Это где-то здесь, — ответил он. — Их видели наши ребята, возвращавшиеся с равнин на Аван. Рэй сказал им, где найти замаскированный ими флаер и попросил, если то будет возможным, встретить их. Но в назначенное время не пришел никто. Ни Рэй, ни Лия, ни Рокше.

— Ты сам там был?

Илант потеряно вздохнул. Склонившись над картой, провел по ниточке ручья пальцем, вспоминая ночной переход, шум воды, водопад и пещеру, скрытую его потоком. Вспомнил огненный шар и туманные призраки двойников придвинувшиеся из ниоткуда. Двойники смотрели с любопытством, разглядывая тех, кто потревожил покой этой забытой пещеры.

Рокшар, как и он, сам, не любил слушать чужих советов. Рокшар не мог забыть этой пещеры, ее чудес. Он говорил не раз, что должен, обязательно должен в нее вернуться. Что б разгадать ее секрет.

«Аюми, — говорил он каждый раз, вспоминая о ней, — это без сомнения, выход к информаторию Странников. До сих пор ходят рассказы, что Ареттар был в одном из них. И он знал о них много, очень много, когда писал свои Легенды. И я мечтаю вновь попасть туда. Может быть, мне удастся, да, удастся, узнать нечто для меня важное и значимое».

Отговаривать его, было все равно, что пытаться сдвинуть гору. У юнца — контрабандиста так ярко сияли глаза, что становилось очевидным, что не говори, что ни делай, а удержать его не хватит сил. А его рассказы так внимательно и жадно слушали и Лия и Рэй.

Они ушли, ничего никому не сказав, и если б не этот отряд встреченный ими случайно, никто б и не узнал куда ушли. Когда Илант узнал об этом, то только пожал плечами, мысленно пообещав, что когда они вернутся, то заставит их подумать над этим безрассудным поступком.

Но время шло, они не возвращались и в сердце закрадывались сомнения. Он боялся, что эта троица не вернется, что они сгинули где-то в горах, так и не дойдя до информатория Аюми. Как только вышло назначенное время, он сам, взяв лишь пяток сопровождающих, рванул к озеру, пролетел низко над потоком, стекающим с гор, но не увидел пещеры, не увидел их, не было даже водопада. Все было совершенно иным, нежели он помнил. Словно за несколько недель вода сумела сточить уступ, под которым таила сокровище Аюми.

— Я там был, — ответил Илант тихо, не понимая сам, откуда взялось это не вполне ясное ощущение вины, — я искал их.

— Ты знаешь, зачем они пошли туда? — вновь спросил Да-Деган.

— Да. Там была пещера. Я говорил вам. Пещера с чудесами.

Да-Деган тихонечко покачал головой, пожал плечами.

— Рокше говорил, что она явно связана со Странниками. Он мечтал попасть туда еще раз. И он, наверняка, он, сманил Лию и Рейнара. Вы же знаете, мы все трое любили эти легенды, эти сказки, что вы рассказывали нам.

Да-Деган жестом попросил его замолчать, присев на стул подвинул к себе карты, внимательно разглядывая местность окрест. Потом прикрыл глаза и попытался вспомнить

Небо Софро над головой, сады, цветущие в ночи, фонтаны, статуи, ощущение неведомого волшебства, взгляд, что явственно чувствовался кожей.

Обернувшись, он увидел женщину, что стояла, скрытая тенью, прислонившись спиной к шероховатой коре. Скупо поблескивал шелк ее одежд, переливался радужными сполохами, образуя рисунок, постоянно менявшийся, как меняется волна плещущая под солнцем, то на нем зацветали цветы, то поблескивали звезды. Капюшон, наброшенный на голову, скрывал черты лица, но волосы выбивавшиеся из-под него сияли серебром.

Она поманила его жестом руки, так просто и значительно, что он подошел. Отчего-то не смог не подойти. И навсегда осталось в душе ощущение значимости момента и невозможности отстраниться от этого наваждения, которое распространялось вокруг.

Глядя на нее, он не слышал шума в садах, смех и птичьи трели словно бы стерлись, отступили на второй план. Рядом же была только она. Ее глаза, опушенные ресницами, сиявшие под капюшоном. Ее губы, сложившиеся в приветливую улыбку. Касание ее руки — теплое и неощутимое.

Он не слышал ее слов, наверное, виной было все то же затмение, но знал, что должен идти за ней и потому шел, не глядя по сторонам. Он прошел вслед ей несколько аллей, ступил на лестницу, ступени которой казались сложенными из созвездий. Чуть впереди по ступеням скользил шлейф ее платья, на котором так же сияли отражения созвездий, узоры призрачных звезд, переплетались линии. И был в этом ритм, несший с собой чувство неземной гармонии, и это наваждение, этот гипноз, рождал ощущение нереальности. Словно все происходило во сне, в мечтах, но не в реальном мире.

Там, куда она привела его, мягко кружили золотые шары, как осенние лисья, гонимые ветром, плыли, качались, распускались цветами. И ощущение бесконечного пространства окружало со всех сторон.

Из темноты, из ниоткуда выдвинулась фигура, закутанная в темный плащ. И он с удивлением узнавал свои черты у этого незнакомца — тонкие черты лица, хитрый прищур глаз, нечто лисье и веселое одновременно. Двойник повторял его движения, так же шел следом за женщиной, что бесшумно скользила по рисунку созвездий под ногами.

Этот зал полный темноты и света казался странным, словно составленным из множества зеркальных плоскостей, в которых отражалось и множилось происходившее вокруг. И в какой-то момент оказалось, что двойник не один, что вокруг множество таких знакомых и таких разных лиц. И только женщина все так же оставалась одна.

В какой-то момент она остановилась, прекратив движение, обернулась и посмотрела на гостя, легким движением откинув с головы капюшон. У нее было неправильные черты, но ощущение невероятной красоты, что исходило от нее не прошло. Черты лица незнакомки были удивительно гармоничны, даря неизъяснимую прелесть, которой он не видел и в классически-правильных лицах красавиц. У нее было такое одухотворенное лицо, что оставляло ощущение сияния, как от солнца и взгляд, даривший тепло.

И вновь она чуть улыбнулась, и он почувствовал шок, поняв, что она так же нереальна, как и его двойники, что она подобна отражению звезд, дрожащему на поверхности воды.

В ее глазах, в ее лице отражалось все происходящее вокруг, словно она была причудливым отражением на поверхности зеркала. А она поняла это, слегка качнула рукой и исчезла. Сразу, там, где стояла она, осталась только вспышка света, переливающаяся синью и голубым капля света, сияния, замершая в скольжении вниз? вверх?

А ощущение взгляда, который кто-то невидимый не спускал с него, не проходило, и не ослабевало. Этот взгляд смотрел не на лицо, не на внешность, он словно бы проникал внутрь, заставляя и его самого смотреть на себя изнутри, следуя за взглядом. И что-то рождалось, а что-то рвалось, отмирая навсегда. Что-то, чего он не знал о себе до этого дня, проявлялось, и он не мог отстраниться от этого знания, не мог закрыться от него. Не мог, потому что теперь знал и видел.

А потом голос, то ли женский, то ли мужской родился в самой глубине, там, откуда начинались истоки разума, голос принадлежавший ему и совершенно чужой, заговорил с ним мягко и понимающе. «Мы были, — тихо шепнул он, — мы есть, мы будем. Ничто не проходить без следа, и мы не исчезли. Мы были, мы есть, и мы будем с вами. Всегда. Пока существует мир и возможно сущее. Быть может, только так, как это возможно теперь, только памятью о чуде, мечтой и надеждой. Ничем иным мы быть не можем. Хоть сами мы порождены мечтой об абсолютной власти и абсолютном господстве. Мы были, и мы вернемся. Напомни этому миру о нас. О странных Странниках, Аюми....»

Он проснулся в садах, там, где, казалось, встретил незнакомку. Под головой был мох и мягкая трава. Над головой раскинулось пустое, черное небо.

Поднявшись на ноги, он подумал, что этот сон, странный сон, был более чем реален, и так отчетлив, так ярок, как не был отчетлив и ярок ни один сон. Потянувшись, он, встряхнулся и почувствовал, как голос вновь прозвучал, неясный, как далекая песня. Он словно сшивал небо и землю, даль и высь. Прислонившись щекой к шероховатой коре дерева, мужчина усмехнулся сну. И вдруг заметил... след на земле. Его собственный след. И след незнакомки, углубление от ее туфель, полустертый движением шлейфа.

Возвращаясь в реальность, он, вздохнув, посмотрел на Иланта, коснулся ладонью его плеча, привлек к себе, как непослушного подростка, понимая как тому тяжело.

— Так тому и быть, — прошептал он негромко, — если они ушли к Аюми, то с ними ничего не случится, поверь. Им тогда намного безопаснее, чем нам. Хоть мы о них, возможно, никогда ничего не узнаем. А если нет... то узнаем. И достаточно скоро.

Илант, пересилив себя, усмехнулся.

— А разве Аюми существуют? — спросил он, не веря, строптиво, — разве, это не только мечта?

— Они были, — тихо ответил вельможа, — они были. Я верю в это. И верю и знаю. И это не только мечта.

Ис-Шабир тихонечко вздохнула и в который раз за короткую беседу взглянула за окно. Небо хмурилось, нагоняло тучи, чайки носились над волнами и испуганно пронзительно кричали на разные лады. «Нет, — отметила она, — до грозы в Кайринта вернуться не удастся». Потом она перевела взгляд на свои длинные стройные ноги, покрытые бронзовым загаром, которого в солярии на Софро добивалась долго и тщетно, но который прилип сам, стоило только вернуться домой, на Ирдал и несколько дней побыть на свежем воздухе. Созерцание, как ни странно, настроения не приподняло и новеньких мыслей не подбросило.

Женщина, что уютно устроилась в кресле напротив окна, отвечала на вопросы с крайней неохотой, предпочитая отмалчиваться, словно пребывая в полудремотном состоянии.

— Послушайте, Гресси, — повторила она устало, — но хоть о чём-то Ордо вам говорил?

Гресси Кохилла рассеянно подняла взгляд, спокойно улыбнулась и устало пожала плечами.

— По-моему вся Лига знает, что он говорил, если Вы о последнем рейсе «Кана-Оффайн». Неужели мне надо пересказывать все эти небылицы Вам, Исси? Если надо, то я расскажу, хоть более всего на свете в своём отпуске я мечтала отдохнуть. Вы, кстати знаете, что у нас пилотов, подразумевается под словом «отдохнуть»? Нет? Так я объясню — это, значит, забыть о работе и на звёзды глядеть, исключительно наслаждаясь эстетикой зрелища, и не вспоминать о работе, своей или чужой ни под каким предлогом. Если б Вы, Исси, мотались по небесам, как мы, пилоты, клянусь, Вам бы не было дела ни до каких следов Аюми в этом мире. И рассказы Аториса Ордо Вы тоже б слушали вполуха, исключительно, что б не показаться невежливым собеседником.

Гресси поднялась с кресла и подошла к окну ближе, полюбоваться на потемневшие свинцовые волны, накатавшиеся на берег, а Ис-Шабир тихо вздохнула и поняла, что большего из этой упрямицы не вытянуть и клещами.

О характере Гресс, её упрямстве и твёрдости байки ходили не только по Ирдалу, но и по многим мирам, в которых той доводилось бывать. Говаривали, что эта отчаянная дама не побоялась привести свой корабль в гавань Раст-Танхам, мотивируя это тем, что кораблю требовалась срочная починка, и, желательно, в условиях верфи. Сама Ис-Шабир в реальности подобного случая сомневалась, но уже по тому, какую профессию выбрала себе её собеседница, судила о многом. Направляясь к ней в дом, она понимала, что характер Гресс Альбенар описал ей верно. И что придётся потрудиться, выжимая из камня воду, но то, что за два часа беседы ей не удастся выудить абсолютно ничего нового, никак не предполагала.

«Надо было уступить этот визит Эдуэ, — подумала, отчаиваясь, этот смазливый рэанин, осевший у них, в исследовательском центре на Кайринта, мог обольстить статую, не только очаровать женщину, — может быть, чего-то он бы добился».

— Вам не кажется, — заметила Гресси Кохилла, — что погода портится? Я б на Вашем месте поспешила уйти.

Ис-Шабир недовольно пожала плечами. Все эти два часа её вежливо игнорировали, терпя присутствие и не более того, теперь же явственно давали понять, что визит затянулся, и терпеть его долее не собираются. Она поднялась на ноги, поправила одежду и заметила, что твёрдое и решительное лицо её собеседницы смягчилось, когда она глядела вдаль.

— Вы правы, — заметила Ис-Шабир, — мне и в самом деле пора идти. Гресси, но, пожалуйста, пообещайте, если вспомните, быть может, хоть что-то, дайте нам знать. Это важно.

Гресс отвернулась от окна.

— Знаете, что я Вам скажу, — заметила сухо и дерзко, — надо было слушать самого Ордо, когда он что-то хотел сказать, а не носиться по его знакомым теперь, когда самого Аториса Вам не достать. Я знаю, что несколько недель назад Вы пытались разговорить на эту тему Архата Хайадару, он мне говорил, только ничего не добились. Теперь видимо моя очередь, и мы будем сталкиваться с Вами до тех пор, пока не кончится мой отпуск, и я не покину Ирдал. Но, можете мне поверить, Ордо говорил мне то же, что и всем, и ничего нового я не смогу поведать. Ничего. И, огромная просьба, дайте мне получить то, за чем я приехала — покой и отдых. Большего я не прошу. А если Вам интересно, что ж на самом деле видел Ордо, — полетайте на Рэну, к Аторису. Может быть, он сам всё расскажет.

Гресси подошла к двери, провожая нежданную гостью, и, открыв ее, коротко кивнула, словно предлагала выместись подобру-поздорову. Пронизывающий ветер взметнул её короткие, тёмно-медовые, присоленные сединой, пряди, приподнял их, отбросил назад. Назвать это причёской, даже мысленно Ис-Шабир не могла.

Гресси Кохилла, если б не её явно женская фигура, могла б легко сойти за мальчишку — занозистого, грубоватого по глупости юнца, — манеры и жесты явно соответствовали. Единственное, кроме фигуры, что выдавало в ней женщину — мягкий взгляд тёплых, рыжевато-карих глаз, спокойных и слегка мечтательных. «Дали Небесные! — подумалось Ис-Шабир, — Вот заноза!»

Несмотря на годы, которые капитан космического флота Лиги уступала ей, и немалые надо сказать годы, Ис-Шабир выглядела перед ней юной девочкой, бабочкой-однодневкой, только что вылупившейся из куколки.

Выйдя на улицу, она тихо и бесцельно побрела по набережной, чувствуя, что потерпела полное фиаско. Вспомнился взгляд Альбенара, почти сочувствующий, когда она рассказала о своей затее. «Вы не знаете эту женщину, Исси, — проговорил координатор задумчиво, — это не женщина, это пират в юбке. Акула. Вам её не взять. И Эдуэ ваш тут тоже не помощник. Возможно, единственный кому она доверяет — это Элейдж. Попробуйте уговорить сенатора, что б он попытался на неё воздействовать, тогда, может быть, и выйдет из вашей затеи хоть что-то. А я б не стал даже и браться. Я знаю её давно, с тех пор, когда Архат притащил её на руках в мой дом, заявив, что эта девочка тонула, а он её спас. Могу заметить, пришла в себя она быстро, да ещё и отвесила оплеуху Архату, который неуклюже пытался делать ей искусственное дыхание. Им обоим тогда было по пятнадцать лет, но с тех пор она не изменилась. Доказательством служит то, что Архат до сих пор бегает за ней, без малейших шансов на успех быть замеченным».

Вздохнув, она попыталась понять, что же в этой коротко стриженой, похожей на пацана женщине было такого, что могло задеть, зацепить самоуверенного и самовлюблённого Архата Хайадару, заставив увиваться вокруг нее. Ответа не было.

Архат казался человеком иного склада, нежели эта занозистая и колючая Гресси Кохилла. Архат во время беседы был вежлив и мил, возможно, сказывалось воспитание, и он не дал заподозрить, что её визит не кстати.

Единственное, что в них было схожим, только то, что ни один из них на все поставленные вопросы не дал вразумительного ответа. Разве что, Архат сразу дал понять, что ни в каких Аюми он не верит, и к словам Ордо относился, да и относится, более чем скептически.

Впрочем, она тоже не сразу сумела поверить в реальность встречи с флотом Аюми, она бы не поверила в это никогда, если б не работа, не Кайринта. Она вспомнила исследовательский центр и усмехнулась.

Официально Кайринта был закреплен за биологами, но неофициально несколько лет подчинялся ведомству Стратегической разведки, а после ее расформирования перешел под прямой контроль Алашавара. Сенатор появлялся несколько раз в год, просматривал отчеты, качал головой и уезжал. Казалось, так длится целую вечность. И Ис-Шабир перестала надеяться на успех давно, только потому, что ничто так и не менялось.

Вещи, принадлежавшие Аюми, те, которые уцелели после взрыва корабля, словно решили не поддаваться исследователям, свято храня свои маленькие тайны при себе. До сих пор, хоть на исследования ушло более восьми лет, не удалось продвинуться даже на немного. Так и не стало понятным, что за принципы и технологии использовали Аюми, создавая свои шедевры.

Женщина покачала головой, вспоминая статуэтки, переливающиеся сполохами цвета, прекрасные фиалы, тонкостенные настолько, что невозможно было установить их толщину, но то, что она была меньше, чем размер атома, всем и давно в Кайринта было известно, как прописная истина. Были еще картины на тонкой пленке, казавшиеся живыми, были цветы, и....

Она вспомнила, как, впервые увидев эти творения, не обратила внимания на горстку огненных, алых камней. Они были красивы, но куда более ее голову занимало другое. И лишь когда Эдуэ взял один из камней, а остальные потянулись за ним, словно бы связанные невидимой нитью, обвиснув у него в руках, превратившись в изысканное, редкое по красоте, ожерелье она изумленно вздохнула. До сих пор оставалось неясным как оказалось возможным это волшебство, ведь между камнями свободно проходил любой предмет, не разрушая невидимой связи.

Да и наивно было думать, что им удастся разгадать секрет. Хотя, вначале, казалось, что ничего сложного нет, что вся эта работа займет ну год, ну два, но не более. Но и за все время существования исследовательского центра, им не удалось приблизится к разгадке и на шаг. Исследования лишь прибавляли вопросов, не давая надежды на быстрое получение ответов.

И становилось понятным, что слишком многое ускользало от внимания исследователей Лиги, слишком многое, что копилось столетиями, и что невозможно открыть, даже держа в руках раритеты Аюми, которые словно бы говорили, как узко восприятие реальности человеческим разумом.

Она качнула головой и, проведя рукой по светлым, медовым прядям, осмотрелась, отыскивая взглядом Эдуэ. Он обещал быть где-то рядом. Он и был рядом, только стоял в стороне, рядом с немолодым, но подтянутым и стройным человеком, на плечах которого явно не хватало знаков отличия. Выправка у старика была еще та.

Замедлив ход, Ис-Шабир достала из сумочки сигареты, и, не доходя до мужчин, остановилась, закурив, присела на скамью. Сказывалось нервное напряжение и разочарование в визите. Она ждала большего.

Впрочем, это разочарование, и она верила в это, было последним. Припомнив многочисленные командировки по мирам Лиги, усмехнулась. Она провела в перелетах больше трех месяцев, но если б не Эдуэ, могла б провести и больше трех лет.

«Милая моя, — пробормотал он, глядя на билеты, которые женщина сунула ему в руки, — ты сошла с ума. Если мы полетим на лайнере, то потеряем уйму времени. Есть другое предложение. Если хочешь, я помогу тебе завербоваться на почтовик. И через трое суток ты будешь на Лагали. Через трое суток, а не месяц с хвостиком... подойдет?»

Он был прав, способ передвижения, предложенный им, оказался более быстр, чем то, что могла предложить она. Но, облетев с десяток планет, желая расспросить остатки экипажа, тех, кто уцелел после того, нелепого взрыва «Кана-Оффайн», она словно наткнулась на непробиваемую стену.

Никто не желал говорить о флоте Аюми, о том, что эти люди, несомненно, видели. Все молчали, слегка улыбались, намекая, что им вовсе не хочется прослыть сумасшедшими и быть отстраненными от полетов. Никто не желал ничего говорить. И все усилия оказались напрасны. Тогда она начала искать тех, кому мог рассказать сам Ордо, но и тут узнала немного.

Это было обидно, обидно и горько. Возможно, Гресс была права, но эта правда была горькой. «Слетайте на Рэну, — припомнила она совет, — порасспросите Ордо». Интересно, стал бы рассказывать он, или, как и все, усмехнувшись, ответил бы, что не было никакого рейса, и никакого флота он не помнит? Хотелось смеяться, когда вновь и вновь она натыкалась на такие, не враждебные, но ложные и неискренние ответы.

Подошел Эдуэ, присел рядом, коснулся ее запястья.

— Ну, что? — спросил он.

— Без толку, — ответила Исси, — это — камень. Альбенар прав, если она что-то и знает, не скажет все равно. Как и прочие тоже. Вот дела...

Ис-Шабир вздохнула и невольно поморщилась, сколько надежд возлагалось на то, что из рассказов удастся почерпнуть некоторые, могущие оказаться значимыми детали, но эти надежды так и остались только надеждами. «Знать бы, — подумала она, — так и не стоило бы браться».

— С кем ты разговаривал? — спросила она, глядя на удаляющуюся фигуру старика.

— Это Аэко, — откликнулся рэанин, — в бывшем, Стратег. Мы работали раньше вместе. Теперь вот я в Кайринта, а он на приколе. Я и не знал, что он осел здесь, в Кор-на-Ри.

— И что интересного он тебе сказал? — спросила женщина, чувствуя, что собеседнику есть что сказать.

— Будешь смеяться, не поверишь.

— А, после раритетов Аюми я могу поверить во что угодно. Говори, не бойся.

— Два дня назад, здесь, в Кор-на-Ри, видели Ареттара. Он ошивался возле дома твоей подружки.

— Ты о ком? — заметила Ис-Шабир, не поняв.

— О Гресси.

Женщина легонечко присвистнула. Поднявшись со скамьи, закинула сумочку на плечо, легким привычным жестом. Следом поднялся Эдуэ, подхватив ее под руку, повлек по аллее.

— Ты уверен? — спросила на ходу.

— Аэко уверен. Он знал певца, когда тот был зеленым мальчишкой и мог бы многое рассказать о нем. Так вот, он утверждал, что у Ареттара был явный интерес к этому дому. Он крутился около него почти сутки.

Ис-Шабир недоверчиво покачала головой.

— Певец погиб, — возразила она.

— Говорят, что певца видели на Раст-Танхам.

— Слышала, — отозвалась она, — и все же это еще невероятнее, чем вещички Аюми. Зачем Ареттару могла понадобиться эта Гресси Кохилла, ведь не для того, что б петь под ее окном серенады?

Эдуэ улыбнулся. Улыбка у рэанина всегда выходила обольстительно — лучезарной, видя ее, трудно было устоять и не влюбиться. Она заметила это сразу, прибыв на Кайринта. Практически вся женская половина исследовательского центра попадалась на эту улыбочку. Видя ее, она сама побаивалась пополнить список побед этого ловеласа.

— Не знаю, зачем Ареттару Гресси Кохилла, — заметил он, — но могу сказать, что твой визит на Лагали теперь бесполезен, и нечего спешить на Эльбурнат.

— Дали Небесные! — возмутилась женщина, — но это последний шанс.

— Шансов больше нет, — внезапно сухо признался Эдуэ, — я не хотел тебе говорить утром, надеялся, что эта Гресси Кохилла, окажется разговорчивее, нежели все остальные, и нужды ехать просто не будет, но я наводил справки и оказалось, что человек, к которому ты собиралась наведаться, недавно погиб.

— Что? — не поверила своим ушам женщина, — Йивни погиб? Когда? Как?

— С неделю назад. Все это обидно и глупо.... Прибыл в отпуск, не успел провести и недели дома.

Ис-Шабир недоверчиво качнула головой, посмотрев на часы, вздохнула.

— И что теперь делать? — спросила она.

— Наверное, стоит вернуться в Кайринта. Хотя, знаете, Исси, — заметил он, — что-то мне не нравится погода. Может, переночуем в отеле? Того гляди, захватит штормом.

Ис-Шабир равнодушно пожала плечами, тряхнула копной длинных, спадавших до лопаток, светлых, выгоревших на солнце и почти белых от этого волос. Он был, конечно, прав. Ветер свежел, и небо заволакивало тучами. А до Кайринта было чуть больше двух часов пути.

Если непогодь и впрямь решила обрушиться с небес на землю ливнем, то лучше было не пускаться в море. И пусть катер маневрен и надежен, но море, есть море, и ветер, есть ветер. Она посмотрела на Эдуэ, словно раздумывая.

— Хорошо, — предложил он внезапно, — пойдемте к Аэко. Он приглашал. Я же знаю, вы не любите отели.

Ис-Шабир согласно тряхнула гривой светлых, выгоревших на солнечном свете волос.

— Ладно, — заметила сухо, — я, пожалуй, пойду с вами, Эдуэ, ко всему погода мне и самой не нравится, пересидим дождь, потом уже двинемся в Кайринта. Вы, пожалуй, в этом правы, нет никакой необходимости рисковать в том, что может обойтись без риска.

Эдуэ согласно кивнул, свернул на неширокую тропинку, поднимавшуюся от моря вверх, уводящую вглубь острова. Под раскидистой листвой деревьев парка, разбитого неподалеку от порта забывалось, что рядом, в нескольких шагах, словно пчелиный рой, гудит второй по величине город Ирдала, Кор-на-Ри, город на семи островах, что не засыпал ни днем, ни ночью, лишь иногда затихавший на час-другой поутру, да более сонный, чем всегда, перед стремительным бурным ливнем.

— Давайте поспешим, — предложил Эдуэ, чуть прибавляя шаг, — у меня нет никакого желания вымокнуть. Мне кажется, ещё несколько минут и на наши головы прольётся водопад.

Ис-Шабир молча нагнулась, сняла с ног сандалии на высоких каблучках и взяла их за ремешки — по одному в каждую руку.

— Так будет удобнее, — заметила она, усмехнувшись, — кстати, не хотите бегом наперегонки? Куда бежать?

— По центральной аллее.

Он пропустил её вперёд, любуясь стройной высокой фигурой, побежал следом сам, понимая, что со стороны выглядят они несолидно, словно двое студентов сбежавших с занятий.

Лёгкая одежда, спасавшая от тропической жары, была легка и удобна — короткие шорты, свободные блузы с эмблемой исследовательского центра Кайринта на нагрудном кармане, и бегу не препятствовала.

Ис-Шабир почувствовала первую упавшую с небес каплю и, оглянувшись на Эдуэ, качнула головой. Он пожал плечами, мина появившаяся на лице ясно говорила, что к таким вещам надо относиться философски. Но шага он не сбавил, вылетев за пределы парка, понёсся по улице застроенной низкими двухэтажными домиками, теперь Ис-Шабир бежала чуть поотстав, словно предлагая ему разведать дорогу.

Через несколько минут дождь ударил в землю сплошной стеной, в мгновенье, сделав мокрым все, что только могло вымокнуть. Ис-Шабир коротко фыркнула и попыталась бежать потише, не видя смысла нестись во все лопатки, когда и так, вся одежда, что была на ней, вымокла, словно её погрузили в воду, и липла к телу. Эдуэ обернулся на бегу, мотнул мокрыми волосами, усмехнувшись, заметил:

— Не останавливайтесь, Исси, а то замёрзнете. Мне ж не улыбается отвечать перед всеми, почему я не смог уберечь вас от банальной простуды. Тут ещё прилично. Но если Вы поведете себя как надо, я напою Вас лучшим вином, которое можно достать в этом городишке.

Ис-Шабир кивнула и, заметив, как капли дождя падают с длинного, похожего на клюв, носа рэанина, улыбнулась.

Бежать пришлось долгонько, он заставил её забраться на третью от моря террасу ведя по маленьким, хорошо известным только местному населению улочкам, даже не улицам, а переулкам. Открыв калитку какого-то дома, пригласил её войти, сам пересёк выложенный брусчаткой дворик и, остановившись на крыльце негромко, но уверенно постучал.

Ис-Шабир была рада очутиться хоть под такой сомнительной, но всё же более действенной, чем кроны деревьев защитой, как навес над крыльцом. Дверь открылась спустя несколько мгновений, впуская их внутрь, в тепло и уют.

Хозяин лишь слегка улыбнулся неожиданным визитерам, молча достал из шкафа пару полотенец и халаты. Прошел на кухню, а через несколько секунд в воздухе поплыл пряный и приятный аромат свежезаваренных трав.

Ис-Шабир вытерла длинные пряди волос и, скинув блузу надела пушистый и теплый халат, чувствуя, что Эдуэ не сводит с нее взгляда. «Ну вот, — подумала она, — влюбленный обожатель. Не было печали, так нет, взялась». Она поежилась под мягкой махровой тканью и, отойдя к окну, посмотрела на улицу.

Дождь хлестал как из ведра, вода катилась по тротуару бушующим потоком, и даль казалась серой, словно скрытая свинцовой заслонкой. Где-то далеко сверкнула молния, и гром заурчал, недовольно и басовито, словно жалуясь небу и людям и местности окрест на незавидную свою судьбу.

Аэко принес чай, расставил чашки на столике у окна. Эдуэ подмигнул ему и присев на стул, кутаясь в такой же теплый, как и ее, хозяйский халат, заметил:

— Ты обещал не только чай.

Старик улыбнулся в ответ, подошел к шкафу и, достав черные пузатые бутылки, поставил их на стол. Ис-Шабир тихонечко вздохнула узнавая...

— "Поцелуи ветра", — заметила она, — интересно, сколько теперь это вино стоит? Его ведь осталось мало.

Аэко насмешливо улыбнулся.

— Какая вы девочка, Исси, если думаете, что некие предприимчивые люди не доставят его к нашему столу.

— Но ведь это рэанское?

— А я имею в виду контрабандистов. Корабли этих ребят, как сказал под большим секретом один из моих знакомых, не стесняясь, заходят теперь, после разгона нашего ведомства, в любой порт. Не часто, и не особо наглея, но ... Факт остаётся фактом. И мы можем, благодаря их стараниям, выпить по бокалу хорошего вина. Да, уж, коли вас вижу, может, скажете, по какой нужде носится в Кайринта Алашавар. Я видел его тут пару месяцев назад. Эдуэ лжёт как сивый мерин, будто то был не он, но я работал на Софро и старика Элейджа узнать способен, какие б документы тот не держал в руках.

Ис-Шабир стало несколько неловко. Она не умела лгать, но Элейдж просил, что б никому не говорили о его визитах, никому. «Это не стоит афишировать», — говорил он.

— Послушайте, Аэко, а, может, вы ошиблись? — спросила женщина, не сумев избавиться от смущения.

— И то был не Элейдж, а некий Рушу Энтинаэ, как было написано в его документах? Вы мне голову не морочьте. У Алашавара взгляд специфический — как у старого хитрого лиса, который немало пожил и немало видел.

— Оставь её в покое, — проговорил Эдуэ, — она будет молчать, хоть и удаётся ей это плохо. Я скажу, может быть, попозже.

— Значит, это был Элейдж, — констатировал Аэко. — ну а я могу сказать, что есть очень мало причин, способных заставить нашего Сенатора приподнять ... себя из кресла.

Он замолчал, взял бутылку в руки и тихонько вздохнул, словно наслаждаясь ароматом вина, погладил стеклянный бок и мечтательно прикрыл глаза.

— Это вино уважал Ареттар, — проговорил задумчиво, наполняя бокалы, — говорил, что и впрямь, словно кружат голову высота и ветер. Он был влюблён в Форэтмэ.

Ис-Шабир иронично улыбнулась.

— А Вы знали певца, Аэко? — спросила она.

— Немного.

Старик философски пожал плечами, помолчал с минуту и добавил рассеянно:

— А вы скажите, кто из Стратегов его не знал? Личность-то была легендарная. Одно время о нём ходило столько баек, сколько он не сочинил за всю жизнь песен и стихов. Но, надо сказать, повод для разговоров о себе он всегда был готов подбросить. Он жить не мог в тишине и покое, он всегда искал славы.

Эдуэ нашарил ногой табурет, примостился у стены, глядя на капли, ползущие по стеклу, заметил:

— Ну и каков он был?

— Что, — усмехнулся Аэко, — поймали наживку? Многие готовы слушать тебя раскрыв рот, только брось имя Ареттара. Кстати, кое-кто и не верит, что певец возрастом моложе меня, а я знавал еще его предка. А его самого, говорят, хорошо знал наш координатор.

— Альбенар? — тихонько изумилась Ис-Шабир, — вот, на кого бы ни подумала. Он никогда не рассказывал о том.

Эдуэ тихонечко пожал плечами.

— Слышал я, — заметил он, — будто ходят слухи, что певца видели живым на Раст-Танхам.

— Кто сказал? — живо заинтересовался Аэко. Сонный вид слетел с него как шелуха, глаза загорелись любопытством, и Ис-Шабир подумала, что этот человек ещё не так стар, как кажется, если может так искренне интересоваться небылицами.

— Я тоже это слышала, — заметила она, — но в это верится ещё меньше, чем в существование Аюми.

Она вспомнила недавний визит Элейджа, удивлённое сверх всякой меры лицо Сенатора. Тот, кто его знал, хоть немного, удивление, замершее на этом лице, отмечали сразу, обращая на него максимум внимания, ибо обычное кредо: «не удивляться ничему, потому что удивительного в мире намного больше, чем объяснимого», знали все. И ещё, слишком часто Алашавар взъерошивал волосы на затылке и удивлённо вскидывал брови, словно даже в разговоре думал о чём-то своём, что его волновало и заботило несказанно.

— Да, девочка, — заметил тогда Элейдж, — кто-то здорово водит нас за нос. То ли шутят так господа контрабандисты, то ли мир сошёл с ума. Кто-то стибрил камни Аюми, а один из парней с Раст-Танхам вернул их назад. Чудеса. Давненько такого не творилось в мире. Но и это не все. Говорят, что Ареттар причастен к этому. Я знал Ареттара, приходилось общаться с ним. Я, конечно, никогда не был идиотом, но этот стервец мог выставить дураком кого угодно, разве, кроме что.... Ну да Вы этого человека не знаете...

Она вздохнула и потянулась к фиалу с вином. Отпив глоток, отставила его на стол и облизнула губы. Это было то самое вино, которое она любила когда-то. За прошедшие пять лет, она успела забыть его вкус и была удивлена сочетанием терпкости, сладости, нежности. И почувствовав, что нет никакого обмана, тихо улыбнулась. Это было оно, то самое вино, которое так кружило голову когда-то.

Однажды она была на Рэне и специально заглянула на виноградники Форэтмэ. Любуясь на почти поспевший, крупный виноград, на ряды лоз, уходящие к горизонту, сняла с куста мелкую гроздь, оторвала несколько ягод, тёмных, как вишня, отерев с них пальцами восковой беловатый налет бросила в рот. Виноград был сладок, словно мёд, и даже более того, приторно — сладок, от него запершило в горле и пришлось достать фляжку с водой, что б вымыть эту сладость изо рта. Только после она узнала, что неповторимый аромат «Поцелуям ветра» даёт не только тёмный, сине-красный, виноград острова Форэтмэ, но и травы, растущие на его склонах.

Она отошла к окну, держа бокал в руке, примостилась, опираясь на широкий подоконник, окинула комнату рассеянным взглядом. Обстановка была скромной, почти спартанской, если не считать того, что вся мебель, преимущественно сделанная из дерева была сама по себе, несмотря на скромность форм, достаточной роскошью. И ещё притягивали взгляд две небольших картины на стене, два морских пейзажа, захватывающие ощущением надвигающегося шторма. Больше не было ничего заметного, выделяющегося, останавливающего взгляд. В этой комнате хорошо было отдыхать, а не заниматься работой. Вид из окна тоже был неплох — сады, тихая улочка, и только где-то вдалеке над горизонтом к небесам возносились шпили-иглы центральных зданий города, словно вознамерившиеся проколоть облака. Её всегда поражали эти контрасты ирдалийских городов — тихие, словно вырезанные из окружающей эпохи окраины, нереальные в своей, почти что, сельской тишине, и кипучая, словно для контраста, энергичная и шумная жизнь городского центра.

Она любила Кор-на-Ри, пляжи, тянувшиеся вдоль берега, сады с фонтанами, театры центральной части. Почему-то в этом городе, своеобразном, вольготно и привольно раскинувшемся на семи островах маленького архипелага, легче было себя чувствовать обитателем неба или моря, чем твёрдой земли. Может быть, это ощущение прорастало из обычной, нереальной, бирюзовой синевы неба и моря. На Софро всё было иначе, и хоть ей нравилась Софро от ощущения ирреальности того мира избавиться Ис-Шабир не могла.

У Софро было необычное небо, тёмное, усеянное звёздами днём, и чёрное, пустое, подсвеченное лишь искрами света далёких галактик ночью. Эта маленькая планета, практически не планета, а астероид, висела в самом зените Галактики, выступая над её плоскостью. И всё ж, назвать Софро простым астероидом ни у кого не поворачивался язык.

У этой миниатюрной планеты имелась собственная, достаточно плотная и пригодная для дыхания атмосфера, миниатюрный океан, сравнимый по площади с сушей, так же падали дожди, как и во всяком другом мире и так же дули ветра. Горы имелись тоже. Она смеялась, сравнивая их с пиками Ирдала, с Аммэ Гербети, но понимала, что большего и не может быть. Удивляли тихие безмолвные сады-леса Софро, деревья, которым хватало света далёких звёзд, травы, клонящиеся к земле, сила тяжести, позволявшая бегать, как ветер, не зависая в воздухе, слишком великая для такой маленькой планеты. Этот мир, как и всё необъяснимое, в шутку, порой, называли подарком Аюми.

Аюми, она вспомнила, как, будучи ребёнком, верила в Легенды о них, странных, странствующих, по этому миру людям, которым мир открыл более, чем всем иным. Говорили, будто они прекрасны, высоки, и глаза их сияют, словно звёзды в небесах. Говорили, их невозможно узнать в толпе, если они того не хотят. Говорили, будто давно, так давно, в ту дальнюю, седую давность, когда ещё люди почитали звёзды за драгоценные камни, приколотые к небесному своду, они приходили в мир, совершенные, как никто другой, и уходили, понимая, что их и весь остальной мир разделяет пропасть. Позже она поняла, что совершенства не существует, что то — только миф, выдумка и самообман.

Ис-Шабир тихонько качнула головой, и добавила в бокал вина. В Кайринта, находились два фиала, настолько тонкостенные, что невозможным оказалось измерить их толщину, словно нарисованные несколькими мазками света. Когда их брали в руки, они начинали тихонько звенеть переливчато и хрустально, и грели ладонь своим мягким ласковым теплом.

Свет играл на их, неощутимых на ощупь, гранях, высвечивая каждый раз разные рисунки, — то хоровод волн, то женские лики, то изящные волнистые письмена, загадочные в своей недоступности пониманию. Они были изящны и прочны. Луч лазера натыкался на эту призрачную преграду и рассыпался в яркое, режущее глаз гало, обволакивая фиалы облаком света.

За неполный десяток лет не удалось ни понять, из чего они сделаны, ни того, кем сделаны, ни, тем более, как. С ними вообще невозможным оказалось что-либо сделать. Разве что украдкой пить из них то вино, то воду, любуясь сполохами света, пробегавшими по дну, да чувствовать себя наследниками Аюми. Держа эти фиалы в руках, слыша тихий переливчатый звон, было так легко поверить в реальность Аюми, — нереальных, невозможных, невероятных, странных Странников.

Ис-Шабир обижено поджала губы, вспомнив, как много раньше Ордо пытался рассказать ей про тот полёт, последний полёт «Кана-Оффайн». Она слушала вполуха, смотрела на него с досадой. Невысокий, темноволосый, взволнованный, с блестящими глазами, он казался немного не в себе, когда затеял этот разговор, а у неё были дела, много дел, и не было желания терпеть этого докучливого человека.

Знать бы наперёд, что всё обернётся именно так, хоть раз бы увидеть тогда его находки, и не было б желания отмахиваться от его слов, смотреть чуть свысока на этого посетителя, которого, вопреки уверениям медиков, только единицы не считали за сумасшедшего. Тогда было дико слышать про брошенные корабли, якобы найденные им, про необычные находки, про сообщение, якобы полученное на «Кана-Оффайн» за несколько часов до взрыва, короткое, о котором Ордо не смог промолчать: « Вы все погибнете».

Тогда казалось, — он изворачивается, что б не отвечать за гибель корабля и большей части экипажа. Хотя, тогда б, вероятно, даже за ошибку его судили бы менее строго, признайся он в ней. Хотя, с другой стороны, репутация Ордо, как пилота, была очень высока. Не верилось, что б пилот такого класса, как он мог вот так, на ровной трассе потерять лайнер. Если б не эти неуклюжие попытки оправдаться, списав всё на непонятные причины, возможно, никто б его и не отчислил из флота.

Впрочем, опала продлилась недолго, через год он снова был в составе Даль-разведки, снова носил форму, но только о брошенном флоте не заикался больше никогда.

Ис-Шабир довелось встретиться с капитаном на Софро перед своим назначением в Кайринта. Настроение в тот день было препаршивое, — Локита не упустила случая заметить своим нежным сладким голоском, как всем на Софро будет её недоставать, уверенная, что Элейджу надоели беспрестанные мелкие стычки своей секретарши и Леди, и тот поспешил избавиться от столь неуживчивой персоны, гордячки и нахалки, как могло показаться стороннему взгляду; избавляясь от нее, обставив всё, как почётную ссылку. Ис-Шабир и самой так казалось, иных аргументов в тот день найти она не могла, возможно, на её умственные способности влияло нахождение рядом Локиты.

Пепельно-белокурая, с тонкими, точёными чертами лица, холеным красивым телом, надменно — холодная, но неизменно вежливая, Леди, лишала её душевного равновесия в одно мгновение ока. Наверное, никто так и не узнал, сколько довелось Ис-Шабир тайком выплакать слёз в подушку, стараясь забыть о метких, колких, злых замечаниях Локиты, на непосвящённый взгляд абсолютно невинных. Впрочем, может быть, о них догадывался Элейдж. Что-то подсказало ей это уже здесь в Кайринта. А в тот день, с трудом смолчав на очередное подтрунивание Локиты, она вышла в сад и, присев на скамью, случайно заметила рядом Ордо.

Он стоял невдалеке у фонтана, смотрел на переплетающиеся струи воды и голубоватого огня, заметив её, подошёл, сел рядом. То ли у неё самой расстройство было нарисовано на лице, то ли он что-то слышал, а, может, и не слышал, но почувствовал.

— Гонят и Вас с Софро, — заметил тихо, — а жаль.

Ис-Шабир тихонечко вздохнула и, поёжившись, заметила:

— Угостили б лучше сигареткой, капитан. И не нужно сочувствий. И так тошно — аж жуть.

Он посмотрел на неё пристально, подал сигарету, усмехнулся невесело.

— На здоровье, девушка. Кстати, курить вредно.

— Я знаю, не маленькая. — отмахнулась Ис-Шабир и, втянув в себя порцию ароматного крепкого дыма, чувствуя как слёзы выступают на глазах, заметила, — зараза наша нынешняя Леди, а, капитан?

— Зараза? Нет, Исси, «зараза» — для неё определение излишне мягкое. — проговорил Ордо и вздохнул горестно, — не знаю, как её и назвать, до недавних пор я таких определений и не держал в своём лексиконе, но выражаться вслух не буду. Неприлично оно, в присутствии дамы.

Она усмехнулась, выставила вперёд длинную ногу, с прильнувшей к щиколотке, золотисто-коричневой, и словно живой, а не вытатуированной бабочкой, которой, что б взлететь не хватало только одного взмаха крылышек, посмотрела на неё, украдкой, перевела взгляд на Ордо и так получилось само — собой, что с её языка сорвалось то слово, которого не постеснялся бы, разве что, последний из грузчиков с Раст-Танхам.

— Это верно, — заметил Ордо, даже не усмехнувшись, — только никогда так больше не говорите, если Локита услышит — она вас со свету сживёт. Она не любит правду. Впрочем, что мамаша, что сынок — характеры у обоих не сахарные.

— Вы об Хэлане?

— О ком ещё? Я, что-то я не слышал, что б у Локиты были другие дети. И, по-моему, этот стервец считает Рэну чем-то вроде своего именья. Ничего не стесняется. Окружающим грубит, говорить с ним спокойно практически невозможно. Кажется, у него началась мания величия. Похоже, он считает себя непогрешимым богом.

— Что он творит?

— Да ничего особенного, всего лишь подражает матушке, но многие, из окружающих его, уже готовы придушить координатора. Конечно, это все только эмоции, разума в них нет, но его не любят.

— Может быть, ненавидят?

— Может быть... — откликнулся Ордо эхом. Встал, медленно, не прощаясь, побрёл по аллее, словно не хотя. Ис-Шабир поднялась со скамьи, пошла за ним следом, пристроившись рядышком, заметила:

— Расскажите Алашавару.

— Зачем? — удивился Ордо, — что б ещё и он, сцепившись с нашей милой Леди, вылетел из Сената? На Софро, я смотрю, и так, путного люда поубавилось. Слышал я, что ныне посты получают, только если понравятся Локите.

Ис-Шабир коротко фыркнула.

— Ага, — проговорила зло, — и пройдут предварительный отбор в её койке.

— Так это не слухи?

— Ох, Аторис, вы, право, как ребёнок, конечно же, нет! Если б то были слухи, меня б, верно, не выгнали на Ирдал. Слышали об Кайринта?

— Нет. Где это?

— Недалеко от Кор-на-Ри, глубоководный исследовательский центр. Буду теперь строить глазки рыбам.

Он невесело рассмеялся, закурил вновь. Тёмные глаза смотрели грустно и устало, и улыбка, некогда обдававшая теплом, теперь на его лице появлялась редко и выглядела достаточно жалко.

— Понятно, — заметил он и вновь вздохнул. — Есть у меня желание голову скрутить нашей Леди, — признался он нехотя, — а у Вас?

Она вспомнила Леди и невольно усмехнулась. Локита была хороша собой, этого никто не мог отрицать, но красота её была красотой холодной бездушной куклы. Её личику подходило только обычное бесстрастное выражение. Отражения эмоций его искажали и лишали той своеобразной красоты, ледяного очарования.

Голос, сладостно-карамельный, тоже был бесстрастен, сладок, но сух. И более всего ей Леди напоминала бездушную, красивую, дорогую куклу без души, но с разумом. Хотя... трудно было представить наличие разума за таким фасадом, слишком уж красива была Локита, не мила и очаровательна, не своеобразна и пикантна, а классически, бесспорно хороша собой, даже, несмотря на некоторую неправильность черт. Пепельные светлые пряди удивительнейшим образом сочетались с синью глаз и нежным, словно тонкий фарфор, тоном лица.

Но её эта бесспорная красота только раздражала, и дело было даже не в обычной человеческой зависти. Просто обидно было смотреть на то, как увиваются вокруг Локиты мужчины, словно мухи, попавшие в мёд. Они ходили за Леди стаями, ловили взгляды и улыбки, бросаемые свысока, ждали хоть слова. А Она, Она беззастенчиво пользовалась этим обожанием, умело сталкивая лбами тех, от кого хотела избавиться, даря милости тем, кто был интересен.

Наблюдая за Леди Ис-Шабир пусть и нескоро, но заметила одну интересную особенность, — Леди любила исключительно одну себя и более никого, все остальные были для неё лишь пешками, разменной монетой и, даря свои милости, она старалась извлечь для себя максимум пользы, пользуясь своей, более чем, счастливой внешностью, как отточенным клинком, играя на слабостях, умея в слабости обратить даже самые сильные стороны влюблённого в прекрасную оболочку человека.

Ей же самой, после сделанного исподволь открытия, Локита стала казаться некой, не имеющей лица субстанцией, что прячется за изумительной работы маской. Может быть, поэтому расставание с Софро прошло безболезненней, чем представлялось.

Даже себе самой Ис-Шабир редко позволяла признаться в том, что с каждым прожитым днём всё труднее и труднее находиться поблизости от Леди. Натура протестовала, требуя, что б она избавилась от такого соседства, потому-то столь благостным оказалось предложение Сенатора, от которого она отказаться не посмела. Конечно, сначала была и обида, но после, когда она прошла, утихла целая буря эмоций и волнение пошло на убыль она поняла, что о лучшем и мечтать трудно. Словно Сенатор угадал желания, до поры до времени, скрытые от неё самой.

Что же касалось вопроса Ордо, на который она ему тогда так и не ответила, то ответ возник в ее белокудрой голове несколько позже, несколько недель спустя, уже после того, как оно перебралась на Ирдал.

И этот ответ удивительным образом сочетался с мыслями Ордо. Держа в руках изумительные вещи Странников, она невольно вспоминала Леди, и думала о том, как они различны, о том, что, рядом с Локитой терялось душевное равновесие и покой, и как возвращается это спокойствие, если просто прикоснуться пальцами к сокровищам Аюми. А так же невольно соглашалась с Ордо. Было б лучше, если б Локита... находилась подальше от Лиги. Это было бы просто изумительно.

Исси пожала плечами, впервые подумав, что о бунте он задумался ещё тогда, если не раньше. А может, может, всё само так подошло, и слова, оброненные им в садах Софро, были случайны. Она не хотела признаваться в этом даже самой себе, но ей было жаль Ордо, жаль, что все произошло именно таким образом.

«Никто не должен знать о том, что вы исследуете в Кайринта, — вспомнила она предупреждение одного из Стратегов, — если произойдет утечка информации, то долго никто из вас не проживет. Поймите, „Кана-Оффайн“ погиб не просто так. Если б Ордо промолчал, то, возможно, для него было бы лучше. Не советую вам повторять его ошибку. Ибо вы можете потерять жизнь, а Лига раз и навсегда — возможность получить технологии Странников».

Она вновь отвернулась к окну, глядя на потоки дождя и вспышки далеких молний, и вздохнула. Большинство жителей этого мира только скупо усмехнулись бы, скажи она, что держала в своих руках творения Аюми. И, наверняка, лишь единицы помнили о том рейде, закончившемся потерей корабля. Все эти события были так далеки от их повседневных забот, что не вызывали волнения. И практически никому не было до этого дела.

Она поджала губы, отставила бокал на подоконник, провела рукой по влажным, подсыхающим волосам. Прикрыв глаза, попыталась вспомнить текст «Аюми Файэ», Саги о Странниках.

Отчего-то вспомнился тихий вечер, шум прибоя и голос аволы — пронзительная мелодия, которую трудно слушать без волнения в душе. От ласкающих, бархатных низких звуков на спине выступали мурашки, и начинала колотить дрожь. Эти звуки отчего-то казались слегка похожими на отзвук грозы.

Мальчишка, что перебирал струны аволы, не пел, но губы его шевелились, хоть и не выпускали звуков. Она присмотрелась и поняла, что он перебирает, словно струны, мелодию стиха «Аюми Файэ» — четкий, уверенный слог, отзывающийся в сознании набатом колокола и захватывающий всё существо.

Некогда Ареттар переложил старые Легенды в этот золотой увесистый стих, подобрал мелодию и Легенды ожили, тревожа умы непостижимым совершенством Странников. Странно было то, что спустя тысячелетия эти полудремучие верования предков, нашли отклик в душах потомков. Она сама, слушая мелодию и вспоминая текст, заворожённая, временами готова была поверить.

Что было виной — магия Ареттара, или магия Странников, пониманию не поддавалось, но она как тогда, тихо шевеля губами, стала нанизывать слово за словом, как заклинание, на ритм падающих капель, чувствуя, как острые грани слов своим бриллиантовым блеском и остротой бритвы ранят душу. Как тогда, так давно, захотелось плакать, понимая, что всё напрасно, и что совершенство Странников — не более чем домысел поэта. Совершенство не допустимо природой.

Кольнула мысль, внезапная как, удар молнии, нежданная, безрассудная, ослепила, заставив крепко зажмурить глаза. «А ведь Ареттар знал... — прошептала она не в силах поверить сама в то, о чем говорит. — Знал, если не видел флота Аюми, то вещи, способные породить любую Легенду, должен был держать в руках. Иначе не было бы магии, не было б волшебства в его стихах. Волшебство можно отразить, только если ты его видел...»

Она вздрогнула, пронзенная этой мыслью, дрогнули пальцы, скользившие по подоконнику. Оборвалась песня, выплывшая из памяти, а еще, отчего-то, она почувствовала прилив грусти, словно сожалея о том, что не встретила того, разминувшись на пару дней, того, кто бы, может быть, сумел ей ответить на мучивший ее вопрос.

Тихо подошел рэанин, встал рядом, коснулся рукой ее руки, она высвободила ее, и обернулась.

— О чем грустишь? — спросил Эдуэ. Она вновь пожала плечами.

— Жалею, — ответила откровенно, — о том, что не подалась к Гресси на пару дней раньше. Посмотрела б, каков этот Ареттар... поговорила б с ним.

Аэко рассмеялся негромким, теплым смешком.

— А вы поверили, — ответил он на ее слова, — чудеса! я говорил об этом не вам одной, но поверили только вы. И Эдуэ.

Ис-Шабир слегка качнула головой, улыбнулась застенчиво и мило.

Глядя на поверхность океана, на которой покачивалась мерная зыбь, женщина поежилась, кутаясь в тонкое полотно одежды. Утро выдалось холодным, вечерний дождь и ночь вымыли тепло из воздуха, и потому было так зябко. Забравшись под купол катера, она посмотрела на Эдуэ, и вздохнула.

Возвращение в Кайринта откладывалось. Хотелось спать, но Эдуэ разбудил ее без жалости, и оттого ее вздох маскировал зевоту. Утром, на рассвете пришло сообщение от сенатора. Она прочитала текст и досадливо поморщилась. Она не любила нежданных визитеров, но именно один из их породы, готовился свалиться на их головы с чистых и ясных утренних небес. Ко всему, в послании сенатора присутствовала просьба встретить этого человека на космопорте, а ее не вдохновляла перспектива нестись на Эльбурнат.

Впрочем, она никогда бы не позволила себе проигнорировать просьбу сенатора.

— Ты поспи, — предложил Эдуэ, устраиваясь в кресле пилота, на Эльбурнат придем лишь через три-четыре часа, так что, время есть.

Она недоуменно пожала плечами. Отчего-то, несмотря на дождь и непогодь, вчера вовсе не хотелось спать. Аэко развлекал рассказами о своей буйной молодости и о том, что видел в Закрытых секторах. Она слушала жадно, ловя каждое слово. Эдуэ посмеивался, глядя на огонек, светившийся в ее глазах, на улыбку, и интерес. Сейчас же спать хотелось неимоверно. Склонив голову на плечо, она прикрыла глаза, поблагодарив рэанина лишь одним коротким кивком, и заметив прежде, чем провалиться в объятья сна: «Не опоздать бы».

Проснулась она на подходе к порту Эльбурната, когда катер начал беспрестанно лавировать, обходя лодочки, лайнеры и катера, которых здесь было неисчислимое множество, куда более чем в спокойном и провинциальном Кор-на-Ри.

Солнце пригревало, золотило кожу, его лучи становились все жарче, и, мысленно Ис-Шабир отметила, что день заставит забыть о знобящей прохладе утра.

Эдуэ пришвартовал катер в порту, посмотрел озабоченно на часы.

— Опаздываем? — спросила женщина.

— Пока нет, но надо еще добраться до космопорта.

— Значит, опаздываем, — констатировала она, выбравшись на твердую землю и разминая ноги, — сколько у нас в запасе?

— Десять минут.

Исси по-мальчишечьи присвистнула, и, посмотрев на Эдуэ, отметила, что он ни капли не взволнован. Сама она терпеть не могла опоздания, и ни за что на свете не смогла бы сохранить на лице такую невозмутимую уверенную мину, словно они не опаздывают, а прибыли заранее, минимум, на сутки. За десять минут, нечего и думать, им не успеть добраться до космопорта. Был бы флаер — другое дело. Но флаера не было.

Она с тоской вспомнила Рэну, — из-за малой плотности населения и большой величине площадей флаера на Рэне были самым распространенным транспортом, но здесь, на Ирдале считались роскошью. Впрочем, морские лайнеры Ирдала совсем ненамного уступали им в скорости. Хуже было там, где начиналась суша.

Она вспомнила одну нелепую мечту, которой как-то раз поделилась с Алашаваром, а он назвал эту мечту мечтой лентяя, посмеялся и забыл. Ах, как было бы хорошо не тратить время на перемещения в пространстве. Как было б замечательно, если б можно было перенестись из точки в точку, только пожелав.... «И не мечтай, — одернула она себя, поправив ремешки туфелек, — а топай, как и положено, ножками».

— В центральном зале космопорта было прохладно и пусто. Эдуэ недовольно поджимал губы.

— Я никого не вижу, — недовольно ответил бывший Стратег, — если это чья-то глупая шутка, уши шутнику накручу.

Народа и впрямь было чуть, в основном работники порта, одетые в форму, присматривающие за порядком, женщина в светлом балахоне, стоявшая у окна, парочка влюблённых, не замечавших ничего вокруг себя и не могущих наглядеться друг на друга, рыжий золотокожий мальчишка, подпиравший спиной колонну, да пара граждан в летах, что увлечённо обсуждали проблемы развития науки.

Ис-Шабир оглянулась вновь, в тщетной надежде заметить кого-то, кого не заметила сразу. Эдуэ задержался, отведя в сторону одного из работников порта, учинил вежливый допрос. Мальчишка отлепился от колонны, закинул на руку рюкзак, доселе стоявший у его ног, улыбнулся ей лучезарно и насмешливо, словно с кем-то перепутав.

Ис-Шабир отвернулась, посмотрела за стекло, вдаль, туда, где на лётном поле стояли челноки, готовые перевезти пассажиров на борт лайнера, никогда не касавшегося поверхности планет, а за ними, ещё далее, прятались корабли иного назначения — почтовики, курьерские, несколько штук, неизвестно каким случаем занесённых сюда посудин принадлежащих Даль-разведке, челноки торгового флота.... От их количества темнело в глазах.

— Вы встречающие из Кайринта? — раздался рядом приятный голос.

— Я, — ответила женщина ошеломлённо, думая, откуда мог взяться его обладатель.

— А я — Имрэн.

— Очень приятно.

Обернувшись, отметила, что перед ней тот самый мальчишка, лет двадцати от роду, не более того, рыжий, золотокожий, среднего роста, с улыбкой на лице, сияющий как новая монета.

— Для друзей просто Имри.

Она улыбнулась.

— Простите, вы не путаете?

— Вы из Кайринта?

— Из Кайринта.

— Значит, не путаю.

Его глаза, жёлтые, янтарные, медовые, лучились, словно сияя собственным светом. Улыбка была отчасти снисходительной, отчасти нахальной, отчасти, и в большей мере, искренней.

— Вас послал сенатор? — искренне удивилась женщина.

— Меня попросил побывать в Кайринта сенатор, — поправил юноша, — если у меня будет свободная минутка. Она выдалась.

Исси вздохнула и, глядя в улыбающееся лицо, поняла что выглядит, без сомнения, глупо. Появилось и крепло ощущение, что всё это лишь чей-то дурацкий розыгрыш, если б не послание, подписанное лично сенатором, в этом не осталось бы никаких сомнений. Подошёл Эдуэ, оценил ситуацию, усмехнулся скептически.

— Мальчик, документы предъявишь?

Спросил, словно вылил ушат воды на голову нахала. Имрэн согласно, отчасти довольно кивнул, полез в нагрудный карман, достал удостоверение личности. Эдуэ сморщился, окинул взглядом Имрэна, повертел документы в руках. Ис-Шабир невольно отметила, что мальчишка улыбается довольно и насмешливо.

— Простите, но это не доказательство, — ответил Эдуэ, возвращая документы.

Имри чуть притушил улыбку, сунул руки в карманы шорт.

— Юноша, — вмешалась Ис-Шабир, — может, вы докажете, что Вас прислал Элейдж?

— Бюрократы, — вздохнул Имрэн.

— Без оскорблений, — попросил Эдуэ.

— Я Вас оскорбляю? Я констатирую факты. — изумился юноша.

Эдуэ удивлённо вздёрнул бровь. Имрэн, подмигнув, вновь полез в нагрудный карман, приподнял краешек сияющего всеми цветами радуги пластика, поиграл им чуть, вернул на место. Эдуэ расслабился.

— Сразу можно было сказать? — спросил уже без вызова.

Ис-Шабир толкнула его локтём в бок, Эдуэ поморщился, но не сказал и слова.

— Сразу — не интересно, — ответил Имри, протянул для пожатия руку, уцепил клешню Эдуэ, — а вы — директор?

Эдуэ отрицательно мотнул головой:

— Директор — она.

— Ис-Шабир, — отрекомендовалась женщина. — И, передайте сенатору, что мне дел больше нет, как носиться по Ирдалу, встречая всех желающих полюбоваться на красоты дна.

— Я не желающий. — расплылся в улыбке Имрэн, — Я с большим удовольствием бы провёл день лёжа на боку, это счастье мне почти не достается, но меня просили, очень просили, так, что я не смог отказать.

На сей раз улыбнулся Эдуэ, точнее чуть подвинул уголки губ к улыбке, спросил:

— Вы первый раз на Ирдале?

Юноша согласно кивнул, подумав, пояснил:

— В общем-то, нет, но последний раз это было так давно, что можно не упоминать тот факт, ко всему тогда мой вояж по Ирдалу был поразительно недолгим. Сейчас же я могу задержаться на несколько суток. Будет время посмотреть, каких рыбок наловил Ордо. Кстати, далеко до вашего Кайринта?

— К полудню будем там.

Мальчишка стрельнул глазами, рассмеялся.

— Досадно, — заметил он, — у меня всего-то трое суток. Ладно, поспешим.

Он удивлённо осматривался всю дорогу до морского порта, разглядывал море и небо, улыбался чему-то своему. На дневном свете его рыжие космы казались пламенем, особенно когда их трепал ветер. Ис-Шабир рассматривала его украдкой и удивлялась.

Ранее ей казалось, что она, живя на Ирдале, видела все возможные оттенки рыжих волос — желтоватые, оранжевые, коричневатые, как кора деревьев, откровенно красные, но приходилось признать, что такую шевелюру не видела никогда. На голове Имрэна разом сосуществовали десятки всевозможных цветов и оттенков, смешивались в невообразимый коктейль и общий тон шевелюры можно было сравнить разве что с огнём, живым, колыхающимся пламенем. Больше — ни с чем.

Да и он сам был схож с огнем, порывистым, раздуваемым ветром, пламенем. Огненная живость проявляла себя в жестах, в движениях, в быстрой смене оттенков эмоций, проступавших на лице. И от этого он казался еще более юным, чем тогда, когда женщина увидела его первый раз. Казалось, будто рядом вышагивает самоуверенный подросток. «И зачем его послал Элейдж? — спросила Исси себя недоуменно, — ну и что с того, что мальчик носит кабран Стратега. Это — ребенок. Это видно сразу, и это очевидно для всех».

Имри внезапно посмотрел в ее лицо, словно прочитал мысли, качнул головой, словно удивляясь, усмехнулся, родив в головке Ис-Шабир смущенное раскаяние, как извинение за нелепую мысль. Она невольно пожала плечами, как всегда, когда что-то загоняло ее в тупик, и мысленно отметила, что этот юноша вызывает кучу вопросов.

«И все же, — подумала она вновь, — зачем его послал в Кайринта сенатор?» Имрэн не казался серьезным и внимательным, иногда в его лице проскальзывало выражение, что делало его похожим на блудливого хитрого котяру, себе на уме, а себя, она чувствовала это, — и это было неприятнее всего — синицей, которая нечаянно попала тому в лапы.

Что б избавиться от постоянного наблюдения за собой, Ис-Шабир решила, что назад катер поведет она сама. Мальчишка устроился на сидении рядом с Эдуэ, и Ис-Шабир почувствовала, что рэанину не знать покоя до самого возвращение в Кайринта. То, что Имри склонен к расспросам, чувствовалось, даже если не смотреть в его лицо.

Заложив широкую дугу, она вывела катер на чистую волну, уходя от города, порта, прочих судов. Катер летел птицей, послушный рулю. Она любила ощущение полета, рождавшееся в стремительном движении навстречу горизонту, свободному парению над водой. Любила оттенки сини, густые и прозрачные, словно нарисованные талантливым художником, сочетание сини моря и ультрамарина неба, сияние волн в сете солнечных лучей.

— Мне хотелось бы знать, что за исследования в Кайринта вы проводите. То, что там находятся вещи, по всей видимости, собранные во время последнего рейда «Кана-Оффайн» я уже слышал, — проговорил Имрэн сухо, — как и то, что за несколько лет работы центра я не слышал, что был поставлен хоть один успешный эксперимент.

Ис-Шабир невольно поежилась, чувствуя, что такое начало предвещает слишком мало хорошего в дальнейшем. Эдуэ тихонько кашлянул.

— Извините, — проговорил он, — но не кажется ли вам, что если эти вещицы сумели выдержать взрыв космического корабля, разгерметизацию, быстрое охлаждение до температур, близких к абсолютному нулю, воздействие радиации и прочий набор столь же экстремальных воздействий, то к ним не так легко подступиться?

— И сколько вы намерены к ним подступаться? — усмехнулся Имри, — вечность? Две?

— В Кайринта вам выдадут журнал исследований, — заметил Эдуэ, — в котором записаны все проводимые эксперименты и опыты. Но что поделать, если все они не увенчались успехом. Даже пучок нейтринного лазера словно натыкается на непреодолимую преграду. Про все остальное я помолчу. Эти вещи совершенно инертны ко всем воздействиям. Наши исследователи хватаются за голову, многие готовы уйти из Кайринта. Если вы думаете, что эти годы мы не перепробовали все, что могли, то вы ошибаетесь. Даже более того, но....

— По независящим от вас причинам, — сухо заметил Имрэн, — сделать ничего не удалось.

Он замолчал и на некоторое время в кабине катера, летевшего над волнами, воцарилась тишина, нарушаемая лишь едва слышной работой двигателя, да шумом волн. Ис-Шабир тихонечко вздохнула, мысленно поблагодарив Эдуэ за то, что он взял первую атаку на себя. Сама она, наверное, не смогла б ответить настоль спокойно, не раздражаясь.

Никому на свете она не хотела признаться в этой неудаче. Но что поделать, Эдуэ был прав, люди готовы были уйти из лабораторий, просто потому, что не хватало сил. Если б был хоть один эксперимент, что не окончился неудачей, то, вероятно, это совсем по другому действовало на людей. А то, что они сейчас делали, Ис-Шабир мысленно сравнивала с попытками в одиночку перевернуть хребет Аммэ Гербети, установив его вершиной вниз.

Вещи Аюми, как называли их все в Кайринта, сокровища Странников, так и не поддавались попыткам их понять. Наверное, если и было в них сходство с творениями людей, было оно только поверхностным. Конечно, изящные статуэтки, имели формы людей, лица людей, но оставалось загадкой, были ли сами Аюми людьми. Она моталась по планетам, пытаясь выспросить, вытянуть все, что можно из памяти тех, кто видел флот, надеясь, что детали, быть может, помогут нарисовать картину целого и разбить эту стену, невидимую, но так и не преодоленную. «Дали Небесные! — подумала она сокрушенно, — но неужели нет никого, кто б мог разгадать эти ребусы, дать отгадки, или, хотя бы, подсказку. Одну, больше мне не надо».

Имри сидел на пляже, прибой накатывался на песок, касался его голых ступней и отступал назад. Ис-Шабир поёжилась. Всю дорогу от Эльбурната до Кайринта в его обществе она чувствовала себя более чем неуютно, и не проходило ощущение, будто он наблюдает за ней исподтишка, как кот за глупой мышью, так угораздило с ним встретиться и вечером. Поплотнее запахнув куртку и туго затянув пояс, она подошла и встала рядом, не желая дать понять, что избегает с ним встречаться.

— Добрый вечер, — проговорил Имри, не отрывая взгляда от морских волн.

Где-то вдалеке пронёсся над океаном, сияя огнями, лайнер, скрылся за горизонтом. Вторя, по небу пронеслась огненная искра метеора. Волны набегали неторопливо и неспешно, шуршали по мелкому белому песку.

— Эдуэ выдал вам журналы? Я его просила. — спросила Ис-Шабир негромко, словно желая, что б он не услышал.

— Выдал, — отмахнулся Имрэн, пригладил ладонью мокрый песок, — просмотрю с утра. Садитесь, — предложил ей.

— Зачем?

— Полюбуемся. Вечер-то какой.

— Здесь все вечера такие.

Он поднял на неё удивлённый взгляд. Глаза чуть блестели в полумраке, и угадывалась улыбка в уголках чуть полноватых губ. « Телёнок, — подумала она, — смазливый, глупый ветреный телёнок, ну и нахал, каких поискать».

— Ну нахал, — отозвался он миролюбиво, — ну ветреный, ну телёнок, но глупый — уже слишком!

Было темно и прохладно, может быть, оттого она не сгорела от стыда, но надо ж было забыться, что б вслух произнести тайные свои мысли!

— Простите, Имрэн, — проговорила устало, — день выдался сложный.

— Я не обижаюсь, — отозвался он, — не думайте, что я обидчив.

Он вновь отвернулся к морю, неспешно и лениво накатывавшему на берег. Где-то лениво и так же неспешно пели цикады, вторя гулу прибоя.

— Здесь красиво, — проговорил негромко, голос сливался с голосом моря, тонул в нём, но слова она расслышала, несмотря на шумовую завесу, на дыхание прибоя и пение цикад.

— Красиво, — отозвалась эхом. — На Ирдале везде красиво.

Он кивнул соглашаясь.

— Не успели изуродовать планету, — заметил устало, — на Рэне совсем не то. Вы были на Рэне?

— Была, — отозвалась Ис-Шабир, — но давно.

— Да и я тоже. — откликнулся он. — Повезло рэанам, что с иными цивилизациями они встретились раньше, чем вымерли. А ведь такое могло быть. Потравили свою планету они изрядно, если б не помощь Лиги... — он тихонько присвистнул и провёл ребром ладони под шеей, — им крышка.

— Уверен?

— Такое было, — откликнулся он. — несколько раз Разведка встречала миры, на которых цивилизация, войдя в штопор, губила сама себя. Самое обидное, что однажды мы опоздали совсем ненамного, на чуть. Не на столетие даже. Пришло сообщение об обнаруженной на окраине Галактики цивилизации с достаточно развитой промышленностью и высоким уровнем научной базы. Но вот моральный уровень развития... с этим обстояло хуже. Как обычно в таких случаях, рабочую экспедицию выслали сразу же.

— И? — тихонечко выдохнула Ис-Шабир.

— Когда она пришла в назначенный район планета была пуста и радиоактивна. Аборигены решили повоевать. Дали Небесные! А ведь и там могла существовать такая же красота! Небо, море, закаты, рассветы, плеск волн, шум листвы, пение цикад и птиц! Теперь весь цикл развития пойдёт почти с нуля. Но сколько на это будет затрачено времени! Подумайте только, — миллионы лет вычеркнуты, вырваны из истории. Миллионы лет эволюция шла своим путём, отбирала лучшее, пестовала жизнь, взращивала разум! А во что всё вылилось?

— Это было давно? — спросила Исси.

— Десять лет назад, — отозвался Имрэн, — совсем недавно. А будь у нас хоть пара лет, да хоть пара лишних месяцев! И всё могло б быть иначе...

Женщина присела на песок, поймала руку Имрэна. Рука была тёплая и влажная, испачканная в песке, и чуть дрожала.

— Вы там были? — спросила она, мальчишка отрицательно покачал головой.

— Мне рассказывали, — отозвался эхом, — и всё равно это тяжело.... Были и другие случаи... не легче.

— А вы сами-то бывали в Закрытых Секторах?

— Бывал, — улыбнулся он, — хоть и редко.

— И что там делали?

— Как что? — удивился он, — работал.

— Расскажете? — спросила женщина, поплотнее запахнув куртку. Ветер был пронзительно свеж, но мальчишка словно не замечал этого. Поднявшись, Имрэн отряхнул песок с одежды, улыбнулся.

— Отчего не рассказать. Расскажу. Вам, кстати, известно, что далеко не каждая цивилизация готова к последствиям встречи с... любой другой?

— Слышала, только не пойму почему.

— Думаю, побывай вы там, и объяснять не пришлось бы. Разница чувствуется сразу, хотя б по уровню агрессии. Вы когда-нибудь задумывались, что в Лиге этот уровень предельно низок?

Ис-Шабир удивлённо качнула головой.

— Хотите сказать, что так не везде?

— Ну, разумеется. А вы думаете, есть ещё причина, по которой общение с Закрытыми Секторами не приветствуется? Стратегическая Разведка всегда служила буфером, шлюзом, беря на себя заботу подготовки этих Секторов к контакту.

— Снижая уровень агрессии? — усмехнулась она.

— Зря смеётесь. Обычно, чем выше развита цивилизация, тем ниже уровень агрессии, это один из признаков истинной цивилизации, между прочим. Бывает, что правило не срабатывает, и тогда начинается история псевдоцивилизации. Бывает, что по каким-то причинам, законы природы, препятствующие развитию таких систем, бывают обойдены, это случается очень редко, но вам просто стоит уяснить, что так случается, и только. А жизнь везде балансирует на острие, живое везде стремится выжить. Порой псевдоцивилизации достигают изрядного уровня развития. Вспомните Рэну, знаменитую империю Кошу, которая едва не навязала войну Лиге. Но гораздо чаще это псевдоразвитие стирает самоё себя. К сожалению, попутно уничтожая и всё остальное.

— Псевдоцивилизация, — повторила женщина, — первый раз слышу этот термин. Якобы цивилизация... вы говорите, такое бывает? Но почему псевдо?

— Потому что, — усмехнулся Имри, — цивилизацией это назвать язык не поворачивается. Представьте себе наращиваемый научный потенциал, открытие поразительных возможностей и ... высокий уровень агрессии, когда человек человеку — враг, не конкретно один другому, но расслоение общества на кланы, которые антагонистичны друг другу. Развитие науки становится ещё одной потенциальной угрозой жизни в таком обществе, потому что присутствует соблазн открытия науки применить для уничтожения себе подобных, инакомыслящих, инакозаблуждающихся. Врагов.

— Да, — вздохнула Ис-Шабир, — невесело. Не хотела б я жить в таком мире, если они существуют.

— Существуют, к сожалению, — вздохнул Имрэн, — к сожалению, люди часто заблуждаются. Такая вот невесёлая история. Ирдал — одно из счастливых исключений из правила. Агрессия на мирах Закрытых Секторов направлена не только на себе подобных, а на всю окружающую среду. О последствиях не задумываются, с природой не считаются. Бьются лбом в стену, набивая себе синяки и шишки, учатся на ошибках. Рано или поздно из штопора выходят, или гибнут, как кому повезёт. Не скажу, что нас носят там на руках, скорее держат за смутьянов. Не любят. Самое смешное, знаете что? — Ис-Шабир промолчала, он пожал плечами, прочертил на песке черту пальцем босой ноги, — Самое смешное, Исси, то, что, судя по себе, такие заблуждающиеся цивилизации и любые другие, выше их развитые в научном плане цивилизации видят в столь же раз агрессивнее себя, насколько их наука обгоняет местную. В общем, ничего хорошего от пришельцев из других миров не ждут.

Ис-Шабир недоверчиво покачала головой.

— Хотите сказать, что такого не может быть, — заметил Имрэн спокойно, — видите, ваше сознание противится, не принимает ещё один вариант правды жизни.

Он подал ей руку, словно прочитав её желание подняться с мокрого песка, взглянул на звёзды. Ис-Шабир улыбнулась, глядя на него, пламенные сполохи шевелюры погасли в темноте, и он стал неотличим от любого другого мальчишки, даже выражение угадываемое на его лице было общим, свойственным мальчишкам, смотрящим на звёзды.

— Сколько вам лет, Имрэн? — спросила женщина невзначай.

Мальчишка усмехнулся, опустил взгляд на землю.

— Много, — ответил тихо, — скажу сколько, будете смеяться, думая, что я пошутил.

— И всё же?

— Много, Исси. Мне хватает. А вам вовсе незачем знать, с точностью до десятого знака после запятой.

Ис-Шабир нашла Имрэна в маленькой каморке, что служила кабинетом одному из многочисленной братии учёных. Мальчишка вольготно устроился в кресле, подобрав под себя ноги, и насмешливо пролистывал один из десятка гроссбухов, что именовались журналом исследований. Заметив её, улыбнулся, открыто и лучезарно.

— Слишком много «не», — заметил спокойно, — вам не кажется?

— Кажется, — ответила Исси и присела на табурет рядом.

Имрэн отложил журнал, посмотрел на неё внимательно, улыбнулся открыто, словно обдал теплом.

— Я могу взглянуть на экспонаты? — спросил он, откладывая журнал в сторону

— Разумеется.

Ис-Шабир поднялась на ноги, предложила:

— Идёмте, я вас провожу, вас не знают, а сам потеряетесь по дороге.

Имрэн по кошачьи, ловко вспрыгнул на ноги, поднявшись из кресла. Идя за ней следом по хитросплетению коридоров и коридорчиков, отмечал, что архитектура исследовательского центра более всего напоминает лабиринт.

Исси провела его до упрятанного за несколькими, полными ветоши, складами, скоростного лифта, зашла внутрь, кивнула, предложив присоединиться. Обычно у всех, кто впервые попадал в этот лифт, на лице возникала оторопь, на острове не было высотных зданий, и мало кто мог легко воспринять истину, что здание может расти под землю, а не возноситься к небесам, стремясь проколоть облака. На лице Имрэна, этой обычной для других лиц, оторопи непонимания не возникло. Он молча вошёл и кивнул головою. Волосы колыхнулись, словно яркое, светлое пламя.

Ис-Шабир смотрела на него, привлечённая этими яркими сполохами, словно заревом пожара. Рассматривая его, отмечала точеную чёткость черт, поражалась ровному загару плотной кожи. Мальчишка был красив, но это не бросалось в глаза, что б понять это следовало внимательно к нему присмотреться. А, возможно, мешало обычное насмешливое выражение на лице, искорка в янтарных сияющих глазах.

И чем далее, тем более становилось явным, что мальчишка навряд ли имел в своих жилах более чем пару капель ирдалийских кровей. Рыжина, полыхающая пламенем, сбивала с толку, словно заслоняла занавесом огня отнюдь не ирдалийские черты лица. А ещё было в нём нечто, едва заметное, скорее чувствуемое, чем видимое, что заставляло женщину чувствовать себя рядом с ним не совсем уютно.

Если б не крайняя молодость, почти щенячья юность, в него было б так легко и просто влюбиться, утонуть в солнечных, полных огня, глазах, забыть, будучи с ним рядом, обо всем окружающем мире. Но пока это был совершенный мальчик, и влюбиться в него было б так нелепо, как и невозможно. Она невольно представила его себе, таким, каким бы он мог стать через несколько лет, и затаенно вздохнула, поняв, что никто не смог бы пройти равнодушным мимо такой лучезарной и мужественной красоты.

Еще раз заглянув в лицо Имрэна, Ис-Шабир невольно отметила оттенок смущения, юноша как-то непонятно улыбнулся, и слегка качнул головой. А ей вновь стало неудобно, ощущение, что он каким-то образом отгадывает мысли, что рождались в ее голове, не проходило. Оно росло и крепло.

И, признаваясь сама себе, она констатировала, что отчего-то ей не составит труда в это поверить. Имрэн, заметив, что его разглядывают, ничего не сказал, отвернулся, разглядывая металл и пластик.

— Откуда вы родом, Имри? — спросила Ис-Шабир, внезапно решившись. — Вы не ирдалиец, ведь так? И вы не с Гвенара родом, это очевидно....

— Разумеется, — ответил он. — Но позвольте мне не отвечать.

— Почему?

— Подумаете, что я шучу, как обычно, обидитесь. Не надо.

— Слишком много «не», — заметила женщина, — вам так не кажется?

— Кажется, — ответил Имрэн улыбнувшись. Но так во всём, даже в ваших отчетах. Значит, не помогло даже просвечивание нейтринным пучком? Это мило.

— Смеётесь, — заметила Ис-Шабир, вздохнув, — а зря. Вы хоть представляете, сколько было потрачено времени и сил? Каких только гипотез мы не выдвигали, что только не пытались сделать. Всё напрасно.

— А договориться с ними, с этими экспонатами вы не пытались?

Ис-Шабир дерзко подняла подбородок, посмотрела в лицо Имрэна, словно готовясь дать отпор, но поняла сразу и вдруг, что это не издевка, что он и не думал шутить, а вопрос — только вопрос, без всякого тайного смысла.

— Договориться с ними мы не пытались. К счастью, к несчастью ли, но на этом острове ещё никто не сошёл с ума, — проговорила женщина. Имри коротко кивнул и вышел вслед за ней из лифта.

Коридор тянулся вдаль широким ровным тоннелем, заполненным мягким неярким светом, постоянно пересекаясь с другими, но более мелкими коридорами и коридорчиками. Ис-Шабир свернула в один из них, открыла какую-то дверь.

— Вот они, -проговорила негромко, — все находки. Можете полюбоваться.

Имрэн тихонечко вздохнул и подошёл к стеллажу, на котором в строгом инвентарном порядке, в соответствии с номерами покоились вещи.

— В руки взять можно? — спросил он.

— Можно, — ответила Ис-Шабир, чуть смягчившись, — берите, только осторожно...

Он коснулся рукой нескольких вещиц, словно стирал пыль рукой. Любопытство сменилось удивлением, заискрились от волнения огненные глаза. Он осторожно взял в руки бокал, на стенках которого бриллиантовыми искрами играл свет, ярче, чем само солнце, блистал, колол искристым блеском.

Бокал был практически невесом, Ис-Шабир отлично знала, что рука обычного человека не чувствовала веса, даже будь он наполнен под самый верх золотым песком. Когда-то это несказанно удивляло. Даже более чем всё остальное.

Она подошла, встала рядом. Смотрела на лицо Имрэна, на котором не отражалось удивления. Было только восхищение, что заставляло ярко, очень ярко сиять его глаза.

— Красивые вещицы, правда? — заметила женщина.

— Очень, — ответил Имри, ставя фиал на место. Рука его двинулась далее, к россыпям неогранённых неправильной формы камушков, лежащих свободной россыпью. Камни были густого, малинового, почти чёрного цвета. Имрэн взял один из них пальцами, подержал мгновенье, словно не решаясь приблизить к себе. Ис-Шабир улыбнулась.

— Не бойтесь, экспонаты не кусаются, — заметила насмешливо.

— Я не боюсь, — ответил Имри и потянул к себе камень.

Горстка дрогнула, потянулась за рукой. Ничем не связанные и не скреплённые между собой камни вдруг и внезапно из маленькой россыпи превратились в ожерелье, на гранях камней которого играл россыпями свет, странно контрастируя с тёмным кровавым цветом самих камней.

— Интересно, правда? — заметила Ис-Шабир. — Вас всё ещё удивляет, что в отчётах так много «не»?

Имрэн отрицательно качнул головой.

— Когда я гляжу на эти вещи, то порой мне кажется, что те, кто их создал, могли нашим предкам казаться богами. — проговорила Исси совсем тихо, чувствуя, что как обычно, находясь среди этих вещей, не может злиться, — Хотя, кто знает, может быть, наши предки и не знали о тех, кто это всё создал. Мы ведь даже возраста этих вещей не знаем, Имрэн; у них отсутствует привычная нам, внутренняя структура. Они созданы из неведомых нам субатомных структур. Это всё, что я могу сказать точно. И более ничего. Ещё есть скульптуры, прекрасные до невозможного. Скульптуры людей невероятно прекрасных, сделанных, как и эти маленькие безделушки из непонятного материала, который не поддаётся никаким способам воздействия; не режется, не бьётся, не колется. Кощунственно поднимать руку на всю эту красоту, но, впрочем, ничего ей и не сделается. Те, кто создавал эти вещи, будь они хоть сами Аюми, позаботились, что б природа не смогла их одолеть.

Имрэн легонько вздохнул.

— Как жаль, что вы не правы, Исси, — проговорил юноша задумчиво. — Иначе эти вещицы никогда не попали б в Кайринта. Ордо утверждал, что нашёл эти вещи на заброшенных, пустынных, кораблях. Поверьте, те, кто создавал подобные безделушки, не мог использовать более несовершенные технологии во всем остальном. Не так ли?

— Может и так, — пожала плечами Исси, — но смею заметить, что мы ничего не знаем наверняка. Если б можно было послать новую экспедицию, тогда, может быть, мы, зная более того, что знаем сейчас, и смогли б что-то сделать. Но, мы имеем то, что имеем, и не более. А имеем мы ничтожно мало. Узнайте координаты, пошлите вторую экспедицию, тогда...

— Экспедиций было четыре, — заметил Имрэн, — но все вернулись ни с чем. Флот, о котором говорил Аторис Ордо, обнаружен не был. Либо Ордо утаил координаты, либо, не знаю, что-либо, но тогда этих кораблей нам не увидеть больше никогда. Знаете, Элейдж очень заинтересован в этом проекте, и он делал всё что мог, пока мог. Теперь Локита не позволит никому приблизиться в район Ками-Еиль-Ергу, в котором и был обнаружен, по словам Аториса Ордо этот брошенный флот.

— Брошенный?

— Или погибший. Аторис в своих отчетах выражался ещё более эмоционально, называя это место кладбищем кораблей. Знаете, почему его многие называли, да и называют сумасшедшим? Этот рэанин отчего-то, не таясь, говорил, что прообразом Империи послужила не печально известная рэанская Империя Кошу, а нечто совершенно иное. Иная цивилизация, или псевдоцивилизация, не в терминах дело, и что Легенды не лгут, предостерегая о возможной встрече с Империей, через много сотен лет, с тех пор как образовалась Лига.

— И вы в это верите? — отчего-то насмешливо спросила Ис-Шабир. Имрэн невольно вздрогнул, мотнул огненной шевелюрой.

— Так утверждал Ордо, — заметил спокойно, — он в это, видимо, верил. Как и в то, что нашёл легендарный флот легендарных Аюми. Возможно, он и вправду сумасшедший, но в чём-то он прав.

Ис-Шабир недовольно фыркнула.

— Это же смешно, — проговорила она.

— Смешно, — согласился Имрэн, положил ожерелье на место, — и сколько вокруг этого смешного. Только отчего-то не до смеха.

Он замолчал и, обведя помещение взглядом, отвернулся, а Ис-Шабир показалось на мгновение, что между ними выросла непрозрачная и прочная стена. Даже солнечное сияние вокруг головы Имрэна словно бы поутихло, стало более тусклым. Он медленно шёл вдоль стеллажей, иногда касаясь кончиками пальцев занятных вещиц.

— Знаете, — проговорил он сухо, в тот момент, когда Ис-Шабир менее всего этого ждала, — я не хотел говорить вам, понимая, что вы, скорее всего это не воспримите как правду, скорее опять почтёте за шутку, но, думаю, директору исследовательского центра Кайринта знать всё же об этом следует, возможно, это повысит интенсивность работ, и всяческих «не» станет поменьше. Видите ли, у нас в Стратегической Разведке сложилось мнение, что не очень давно, менее сотни-двух лет назад мы столкнулись с неведомой нам цивилизацией, довольно высокого уровня технического развития. Эта цивилизация открыто объявить себя не спешит. Есть ряд случайностей, случайных происшествий, анализируя которые мы пришли к выводу, что они не разрозненны и случайны, как то кажется с первого взгляда. Более того, по всему выходит, что интересы Лиги впервые столкнулись с интересами другого типа сообщества, есть и кое-какая косвенная информация о тех, кто нам противостоит. И, это очень серьёзно. Боюсь, у Лиги не хватит сил сдержать натиск той силы. Возможно, если б мы разгадали секреты технологий тех, кого Ордо назвал Аюми, это дало б нам шанс. Несмотря на то, что даже эти технологии могут быть несовершенны.

— Шанс? — заметила Ис-Шабир удивлённо, — шанс чего?

— Шанс уцелеть, — проговорил Имрэн почти с жалостью, — аналитики утверждают, что в кои-то веки мы столкнулись с интересами псевдоцивилизации, что вопреки всем законам Вселенной не закончила своё существование, и вышла на стадию развития, когда она опасна, очень опасна для всего окружающего мира. Лигу может смести с лица Вселенной. Вопреки всем законам.

Ис-Шабир опустилась в кресло, стоявшее у стены, посмотрела на Имрэна внимательней. Он не шутил, и все равно, облизнув пересохшие от волнения губы, она проговорила:

— Шутка затянулась.

— Вы же понимаете, что я не шучу, — откликнулся Имрэн, — зачем же тогда...

— Я не хочу в это верить, — тихо отозвалась она, — И ко всему остальному, должна вас разочаровать, но даже если мы и отгадаем секреты Аюми, как вы думаете, сколько времени понадобится нам, что б самим воплотить нечто подобное.

Имрэн, улыбнувшись, пожал плечами, подошел к женщине, присел на стул, подвинувшись к ней так, что б иметь возможность смотреть ей прямо в лицо. Улыбка вновь была теплой и сочувствующей.

Глядя в его лицо, Ис-Шабир невольно отмечала такую правильную, нереальную гармонию черт, какой до этого не замечала ни у кого другого. Что-то в его взгляде и улыбке напомнило ей статуэтки Аюми. В них тоже присутствовала гармония, до этой встречи, казавшаяся ей преувеличением. Просто она не могла поверить, что человеческое существо может быть настолько совершенным, настолько гармоничным. И в сердце рождалась тоска. Она не знала, от чего это происходило, но на глаза наворачивались слезы. И выплывала из памяти строчка из Саги о Странниках.

— Вы — Аюми, Имри? — спросила женщина, нелогично, поддаваясь всплеску эмоций, готовясь получить дерзость в ответ на нелепое предположение. Но мальчишка только кивнул, нежно коснулся теплыми пальцами ее ладоней.

— Аюми, — вздохнул он, — почти что. Но не дай вам судьба встретить настоящих Аюми, Исси. Вы не знаете, что это такое. Не дай судьба встретиться с ними никому.

— Почему?

— Не много людей на этом свете может встретиться лицом к лицу с Аюми и... сохранить себя. У Странников была причина, что гнала их от всех обитаемых миров. Причина достаточно веская. И вы бы поняли, знай вы о ней. Но вы не поверите. Не поверите, даже если будете знать. Вы живете в своем мире, и не стоит мне его нарушать.

— Он все равно будет разрушен, — прошептала женщина, вспоминая его слова, — ведь где-то на окраине мы встретились с Империей из наших Легенд, что оказались не легендой, а лишь напоминанием. Какая разница, когда будет разрушен мой мир, сегодня или через несколько лет?

Имрэн качнул головой, словно не соглашаясь с ней, на лице отразилось виноватое смущение и нежелание говорить. Он помолчал несколько минут. А она неожиданно для себя поняла, что он намного старше, нежели можно предположить, глядя на его лицо. Лицо задиристого мальчишки и сорвиголовы.

Невозможно было понять, сколько же событий прячется за ясным взглядом лучистых глаз, за несерьезностью, за легкой насмешливостью и по-детски открытой улыбкой. Возможно, гораздо больше, чем она могла себе представить. Его облик вновь и вновь напоминал, что перед ней — мальчишка, но с некоторых пор ... она перестала доверять внешнему облику.

Закрыв глаза, она попыталась вспомнить прошедший вечер, где полумрак скрывал его черты, и только память напоминала о них. Если б она не видела его до той прогулки, то навряд ли смогла, даже мысленно назвать его мальчишкой. Кроме внешнего, что заставляло ощущать его совершеннейшим мальчишкой, в этом человеке не было практически ничего детского. Разве что улыбка....

Все так же, прикрыв глаза, она невольно почувствовала легкое раскаяние, за это, более чем несерьезное отношение.

— Имри, — проговорила она негромко, чувствуя, как дрогнул голос, — я должна.

— Не извиняйтесь, — ответил он мягко, — не стоит, это излишне. Я все понимаю....

Имрэн сидел на подоконнике, внимательно наблюдая за Юфнарессом, что, сидя около компьютера, рассортировывал пришедшие данные по степени их важности. Вид у секретаря, был усталым, словно на том неделю пахали. Да и действовал он вяло и заторможено, словно находясь в полусне.

— Ты не заболел часом? — спросил Имрэн участливо, глядя на полную отчаянья мину, воцарившуюся на лице Антайи.

Юфнаресс молча махнул рукой, и, отвернувшись от дисплея, посмотрел на рыжего мальчишку так, словно впервые заметил его присутствие. Подойдя к окну и встав рядом, он протяжно вздохнул. Выражение усталости стало лишь более явным. Об этом говорила какая-то безжизненная мимика и уголки губ, опустившиеся вниз, и вновь ссутуленные плечи. А когда он встал рядом, то Имрэну показалось, будто какая-то неведомая сила выпивает из того все соки.

— Нет, Имри, — ответил секретарь и, вздохнув, примостился рядом. — я не болен. Просто тошно на душе.

Имрэн пожал плечами и, отвернувшись, посмотрел за окно.

— Чиачиллит заявила об желании выйти из Лиги, — устало заметил Антайи, — точнее, заявила о желании выхода. Сколько лет существует Лига, но такой скандал случается впервые. Сенатор в составе делегации помчался туда, что б предотвратить эту нелепую крайность. Без него, наверное, никто не сумеет изменить ситуацию, ты знаешь Элейджа, там, где не слушают других, к нему могут прислушаться.

Имрэн согласно склонил рыжую голову.

— Жаль, — проговорил он, — я надеялся с ним встретиться. Но нет, так нет. Но, может, ты скажешь, что новенького происходит в Лиге? Я давненько не был на Софро.

— Новенького? — усмехнулся секретарь, подходя к шкафу и доставая две чашки, — кофе хочешь?

— Да, не откажусь.

— Новенького, — проговорил секретарь, разливая ароматный напиток из термоса, — за последние три месяца наберется много. Первое — прилетала рэанская ласточка, Илант Арвис. Исчез так же нежданно, как и появился. Второе — на верфях Та-Аббас готов к спуску крейсер нового типа. Вскоре он уйдет в испытательный полет. Третье, говорят, на Софро видели Ареттара. Про Чиачиллит ты уже знаешь. Что еще тебя интересует? Да, чуть не забыл, сенатора Антрэго выпихнули из Сената.

— Этого-то за что?

— За взяточничество. Но, думается мне, это работа Локиты. Она, наверняка, хочет провести в Сенат очередного из своих любовников. Знаешь, Имри, если так пойдет и дальше, то, думается мне, через пару — тройку лет от Лиги отойдет добрая треть миров. А мне бы этого не хотелось.

Имрэн молча взял из рук Антайи чашку с горячим напитком и сделал глоток.

— Удивительная гадость, — заметил он, проглатывая горький, без сахара, крепкий напиток. — И как ты это пьешь?

— Молча, — усмехнулся Юфнаресс, — и с улыбкой.

— Кстати, теперь твоя очередь рассказывать новости. Где ты был?

— На Раст-Танхам.

Секретарь удивленно выгнул бровь, и, пристально посмотрев на Имрэна, пожал плечами.

— Сенатор знает?

— А, — отмахнулся юноша, — нечего ему знать.

— Что ты там делал?

— Это допрос?

— Это вопрос, Имри. Если не хочешь отвечать, — промолчи.

— Искал следы Ареттара, — признался Имрэн нехотя, — ходят упорные слухи, что он жив. Хотелось бы встретиться. Задал бы я ему пару вопросов по существу.

Секретарь тихо рассмеялся.

— Говорят, — заметил он нервно, — что где-то дней десять назад он был на Софро, отметился в покоях Локиты. Оставил ей записочку в пару слов и вновь исчез, кто-то утверждает, что видел его в порту. Знаешь, Алашавар не спешит говорить, что не верит.

— Значит, он был и здесь, — спокойно заметил Имрэн, — жаль, что я проспал это знаменательное событие. Спел бы он у меня «Аюми Файэ», а я бы послушал. Если он явился сюда, то не просто так, а с каким-то тайным умыслом. Знать бы зачем, Антайи.

— Ты веришь?

— Я, Юфнаресс, знаю, что за бестия этот певец. Никому б я не посоветовал переходить ему дорогу. Он из той породы, которым фортуна если и показывает спину, то длиться это недолго, потом, хочет она того или нет, но улыбаться ей приходится. Я не особо поверил в гибель Ареттара. Знаешь, когда он работал в Закрытых секторах, то известия о его смерти приходили не единожды. И в итоге, оказывалось, что он жив. Я просто привык к тому, что если говорят о его гибели, то верить в это сразу нет нужды. Сначала стоит проверить.

— Ты знал Ареттара?

Имрэн негромко рассмеялся.

— Антайи, — заметил он, — ну кто его не знал? О нем самом можно было слагать легенды. Думаю, они составили б конкуренцию его Саге. Эта бестия способна на многое, на то, что тебе просто не приснится. И если его стали встречать то тут, то там, то это не спроста.

Имрэн замолчал и вновь отпил глоток из чашки. Глядя на лицо секретаря, отметил какое-то двойственное выражение его лица. Словно смешивались озабоченность и облегчение. Антайи допил свой кофе и вновь вернулся к компьютеру, Имри сполз с подоконника, поставил стул рядом.

— Помочь? — спросил он, глядя не на монитор, а на лицо Антайи. Юфнаресс слегка вздохнул, пожал плечами.

— Сам разберусь, — ответил устало.

В присутствии этого мальчишки иногда рождалась некоторая неловкость. Возникало чувство, что, как рыбки в аквариуме, Имрэну видны все движения его мысли, словно нет никаких преград. А разговор — не более чем игра в слова, ничего не значащая игра.

Ощущение, что было не из приятных. От него иногда холодела спина, и рождалась непонятная нервная дрожь, готовая бить, как в лихорадке, тело. Были мысли, которые Юфнаресс не решился бы высказать никому на свете, которые таил на самом дне души, он прятал их и от Локиты и от сенатора. Не имея достаточно смелости, высказать это вслух.

Юфнарессу нравился Элейдж, нравился непроизвольно, да и этот рыжий, вечный мальчишка — тоже. Обаяние, исходившее от них обоих, как светлячок фонаря, тепло костра, притягивало к ним людей. Их любили, и это становилось заметным, каждому кто имел глаза.

В Элейдже не было отстраненной холодности, граничащей с жестокостью, как у Локиты. Он был открыт, доверчив, несколько наивен. Впрочем, иногда, Юфнаресс ловил себя на этой мысли не раз, что он наивен совершенно сознательно, просто не желая лишаться ее, как защитной преграды между ним и окружающим миром. Слишком, слишком уж сенатор доверял своему секретарю.

Это доверие рождало неловкость. Как и доверие Ордо. Каждый раз, выполняя распоряжения Локиты, он чувствовал тяжесть, стеснение в сердце, чувство раскаяния и вины, которое никак не утихало, не желало его отпускать, возвращая мысли к содеянному.

И давно хотелось облегчить душу, рассказать о ее интригах, но, вспоминая Локиту, светлые пряди, обрамлявшие удивительно — прекрасное лицо, словно вылепленное из тончайшего фарфора, чуть розоватого на просвет, он вспоминал ту бесстрастную жестокость, которая жила за прекрасным фасадом, за взглядом холодных глаз, и всякое желание говорить уходило, пропадало навсегда. Но камень из души никуда не уходил, и не уходила тоска. Она точила душу, но.... зная, что Локита способна на все, Юфнаресс тихонечко вздрагивал от страха, хоть боялся не за себя.

И часто вспоминал Шеби, точеную фигуру, быстрые, словно говорящие жесты, взгляд ее глубоких, синих глаз, в которых он тонул, растворяясь. Ее слова, что когда-то казались крамольными. Её огненную живость, тихий звон колокольцев в ее браслетах, окружавший ее аурой нежного звука.

Локита всегда ненавидела ее, ненавидела в полную силу, так как только могла ненавидеть. А ненавидеть Леди умела. Он не мог понять, что же именно выводит Локиту из равновесия, что заставляет бросать злые слова, и стремиться уничтожить женщину, которую из-за разницы в положении, Локита и замечать-то не должна.

И все же, Леди ненавидела, злясь, выходила из себя и тогда бархатная синь ее глаз сияла как клинок. Он нашел ответ позже, случайно, заметив, как влечет и притягивает танцовщица к себе людей. Пожалуй, не было в императорском дворце ни одного человека, что был бы к ней совершенно равнодушен.

В нее влюблялись все: Властители, воины, рабы, искали повода встретиться с ней, перебросится хотя бы парой фраз, не считая это зазорным. Словно маленькая танцовщица приворожила всех окружающих магией своего танца, движениями полными совершенства. И он знал, что только скажи она и ... добрая половина обитателей Эрмэ накинется на Локиту, разорвав Леди в клочья. Словно Шеби, а не Император повелевал Эрмэ.

Но, даже постигнув эту истину, он не мог забыть ее слов, тихого голоса, шелеста шелка на ее коже, перезвона колокольцев. Он не сразу позволил признать себе догадку, пронзившую его в какой-то момент, догадку, от которой он затаил дыхание, словно не в силах вздохнуть. Мысль, нелепая и невозможная нанизала его на свое острие, как бабочку на булавку, и от этой мысли невозможно стало закрыться, отвернуться, забыть. Так же невозможно, как в это поверить.

В перезвоне колокольцев таилось чародейство. Чародейство распускалось в жестах и глазах, и эта магия была куда сильнее выверенной, расчетливой магии Локиты. В движениях Шеби, в ее шагах и ореоле тихого перезвона таилась власть. Она, эта власть, жила в голосе, в движениях танца, в памяти, что возвращала мысли к ней вновь и вновь, к совершенству линий и форм этого тела. Эта власть над людьми, странное чародейство, наверное, не было понятно ей самой, и так же неподвластно. Танцовщица источала свое очарование, как цветок источает аромат, кружила головы, влекла, не сознавая, что делает с людьми. Она была огнем, все остальные — мотыльками, что неслись к этому огню, обжигая крылья, сгорая в нем.

Он сам отмечал, что, будучи рядом с ней, способен на безумство, на безрассудство, на смелость бросить вызов в лицо Императора. Но не было холода, когда она была рядом. Не было приказа в ее словах, не было ничего, что сказало б, что она осознает свою власть и направляет.

Нет, по большей части она молчала, улыбалась потаенно и загадочно. А еще, рядом с ней, душа словно купалась в бальзаме. Ее присутствие исцеляло, прикосновение пальчиков к руке дарило силы, отогревало комок льда, что нарастал в душе с каждым днем, что проведен был здесь, невдалеке от Локиты.

И он не мог не признаться, что не будь ее, не существуй ее в этом мире, в этом же мире давно не существовало бы его. Он бы пошел ко дну, в этой нелепой борьбе за влияние и власть, которая когда-то подхватила и его, не в силах признаться себе, что с юности искал не власти. Не власти и не трона, а возможности вырваться. Свободы.

Но когда-то, наивный мальчишка, он думал, что свобода возможна на верхушке пирамиды, и лишь много позже понял, то в империи свобода недостижима, и каждый шаг к вершине власти уводит от возможности ее обрести.

И от невозможности вырваться из этих тенет приходило отчаяние. Глядя на Алашавара, он испытывал отчаянье и зависть к этому независимому человеку. И потаенно вздыхал, понимая невозможность обрести свою свободу даже здесь, в мирах Лиги. Нечего было и думать, признаться Элейджу в некоторых из своих проделок.

Он вспоминал Локиту, ее карамельный голосок, пропитанный ядом, ее угрозы. И характер Элейджа. Сенатор не смог бы простить, Может быть, ему дано было понять, но простить.... В возможность этого не верилось.

Он вздохнул и посмотрел на Имрэна. Мальчишка чуть заметно улыбался.

— И с чего ты взял, что он сможет тебя понять? — проговорил Имри лукаво, посмотрев прямо в глаза секретаря, — а простить, не сможет?

Юфнаресс слегка вздрогнул.

— Имри? — выдохнул он недоуменно, — ты о чем?

— О ваших мыслях, Юфнаресс, тех, что вы выдали

Лицо секретаря застыло, глядя, как оно бледнеет, Имрэн слегка пожал плечами. Бледность по лицу Антайи разливалась медленно, и застывал взгляд, можно было подумать, что секретарь сенатора готов превратиться в ледышку. Потом он долго и устало вздохнул, посмотрел в лицо Имрэна, перевел взгляд на потолок и негромко рассмеялся.

Смех был совершенно неестественен. Имрэну доводилось раньше слышать его смех. Пожав плечами вновь, мальчишка отметил, что в мыслях Юфнаресса царят растерянность и хаос. Мысли метались как рой вспугнутых кем-то бабочек. И только одна мысль в его сознании отсутствовала начисто — он, как и большинство, не поверил. Наверное, он просто не сумел поверить ... сразу.

Имрэн чуть заметно улыбнулся, чувствуя как обычно в такие моменты, несвойственную ему растерянность. Она возникала всегда. А многим казалось, что это игра — забавная игра, и все, что не получалось объяснить, можно было отмести не задумываясь, назвав все детской забавой. В этом мире, где, большее, один на миллион, мог почувствовать прикосновение чужого разума, смущение и рассеянность приходили всегда. Словно он подсматривал в замочную скважину. Но ничего поделать с собой он не мог, как не мог расстаться с этим даром.

Это было все равно, что предложить обычному человеку ослепить себя, лишить слуха. Жить в мире беззвучной темноты. И он не мог переделать себя, мир, без окружающих отголосков чужих мыслей, был бы бесконечно пуст, хоть иногда он был бы готов расстаться с этим даром, отринуть свою иность, быть таким, как все. Но... и он прекрасно это понимал, что с этим даром не расстаться. И, сомневаясь, он вспоминал....

Дом, что смутно снился иногда во снах, ласковые лучи света, лицо матери и лицо отца. Эти люди были столь непохожи, что любой другой, человек, не Аюми, не смог бы понять, что их так властно и полно заставляло принадлежать друг другу, что заставляло отражения любви не гаснуть на их лицах. Их мысли были друг о друге, они, как трепетная ласка, как нежность, как свет, изливались из каждой из этих душ. Они, эти двое, ни на секунду не могли забыть друг о друге, напоминая о своей любви, не взглядом, так мыслью, светлым посланием нежности. И так же, полно и безраздельно, как друг о друге, эти двое помнили о нем, и так же это внимание рождало в его душе тепло, словно на него всегда смотрело солнце.

Там, дома, было так естественно чувствовать голоса чужих мыслей, ловить их, словно птицу за хвост. Там невозможно было представить, что существуют иные миры. Совершенно иные, где невозможна эта полная открытость мыслей, дум и чувств, где каждый носил свои мысли при себе, и никого не одаряя ими, словно теплом...

Посмотрев в лицо Юфнаресса, Имрэн отметил, что выражение неверия проходит, сменяясь на любопытство, и еще проявлялись опасения. И даже сам секретарь сенатора не смог бы сказать чего в нем больше — опасений или любопытства.

Глядя на Имрэна, тот чувствовал, что внутри возникает какая-то необъяснимая, поразительная пустота, словно кто-то вынул кусочек души. Был страх, и было облегчение. Надежда, что не придется больше лгать и мимолетная мысль о смерти. Юфнаресс, чувствуя дрожь в кончиках пальцев и всем теле, смотрел на Имрэна устало. Во взгляде темных, внимательных глаз отразилось смятение и тоска.

— Имри? — проговорил секретарь, чувствуя, что солгать этому мальчишке напротив не сможет, и потому, лучше вовсе не лгать.

— Ты — человек Локиты? — проговорил Имри, побарабанив ладонями по коленям.

— Шпион, — тихо вздохнул Юфнаресс.

Все остальные слова замерли на языке, все, что он желал сказать вызвало у него самого разве что усмешку. Оправдания, нелепые оправдания, которым не было места. Он отлично знал цену словам, понимая, что можно сказать все, что угодно. Тем более, пытаясь оправдаться. Он не желал оправданий, не желал играть в эту игру, и оттого, пожав плечами, заметил:

— Ну, да, я шпион Локиты, — проговорил он спокойно, словно не желая терять призрачное, ненастоящее чувство собственного достоинства, которое лопнуло бы как мыльный пузырь, начни он искать себе оправданий. — Не хочешь спросить, почему и зачем?

Имрэн зябко передернул плечами.

— Не хочу, — заметил он. — я и так знаю.

Юфнаресс спокойно и равнодушно пожал плечами.

— Я, Имри, более всего хотел бы выйти из игры, — признался секретарь неожиданно для самого себя, — но... это мне не по силам.

Он невольно вспомнил высокомерное выражение на лице Леди, ее голос сладкий и угрожающий одновременно. Власть, которой она располагала здесь, на Софро, и власть к которой стремилась на Эрмэ. Ей было мало этой власти, и власти женских чар, она хотела чего-то совершенно недостижимого. Хотела власти абсолютной и безраздельной. И он невольно пугался, чувствуя эту ненасытную алчность, желание, которого не утолить, понимая, что попал в неприятнейшую ситуацию, из которой нет выхода.

Эта женщина, Леди, была подобна черной дыре, затягивая в водоворот своих стремлений, в свершение своих авантюр всех тех, кто попадал в поле зрения, на ком она останавливала взгляд, кто казался ей подходящим материалом, перемалывая внутренний мир и судьбы, перестраивая суть человека в соответствии с тем, что ей казалось нужным.

Она так легко и просто использовала слабости людей себе на пользу, что казалось — ей это не стоит труда, а когда человек оказывался достаточно сильным, то, умело играя на струнах человеческих чувств, так же легко и виртуозно обращала достоинства в слабости. Она была схожа с опытным кукловодом, что, дергая за ниточки, ведет куклу туда, куда ему нужно.

Вздохнув, Юфнаресс прикрыл глаза, иногда он чувствовал себя такой марионеткой, правда, чаще, намного чаще — подопытным кроликом. Иногда казалось, что Леди не сводит с него глаз, словно бы желая понять, на что он способен, а на что — нет. И только поэтому он имеет толику свободы.

Но эта малая толика была слишком мала, ее воздуха не хватало, что б вздохнуть полной грудью. Полглотка воздуха, вместо полного вдоха, это было так мало. И было мало полусвободы, полурабства, и невозможность выйти из ее интриг, не нанеся урона, грызла его изнутри, подобно болезни.

А Имрэн стоял рядом, не сводя взгляда рыжих, янтарных глаз с его лица, словно чего-то ждал. От этого взгляда смущение становилось все более явным, отойдя к окну Юфнаресс, посмотрел вниз, на сад, на отблески огня, сиявшие вдали. Прислонившись лбом к стеклу, почувствовал, как горят виски и щеки и лоб, как от неведомого огня закипает кровь.

Имри тихонечко опустился в кресло перед монитором, просмотрел быстро данные.

— Знаешь, — проговорил он, — наверное, я многого не понимаю, но... что мешает тебе выйти из игры? Что мешает тебе перейти на сторону Лиги, я ведь так понял, что ты очарован ей.

— Лига, после Эрмэ, что сад после пустыни, — проговорил Юфнаресс глухо, — но, Имри, я уже сделал одну ошибку. Один раз я поставил на Эрмэ, на власть, и если рассуждать здраво, то, Лиге не устоять теперь. Уж лучше мне сцепиться с Леди и Императором, чем теперь отколоться от них. Исход, в любом случае — один

Юфнаресс тихо прошелся по комнате. Не глядя на Имрэна, отошел к окну, отдернул тонкую ткань портьер. В садах стояла оглушающая тишина, даже птицы не пели. Только издалека доносились стертые расстоянием звуки. Да где-то, где-то рядом, но тихо, кто-то терзал струны аволы. Ее мурлыкание было едва слышно, а голоса человека не слышно было совсем.

— Что мне делать, Имри? — тихо спросил Юфнаресс, не оборачиваясь.

— Это по тому, чего ты желаешь достичь, — отмахнулся Имрэн, не отходя от дисплея. — У каждого свои желания, которые он и стремится осуществить. Вот, к примеру, ты говоришь, что Лиге не устоять, соответственно....

— Процесс распада уже пошел, — безжизненно подтвердил секретарь, — только не стоит думать, что началось это всего с десяток лет тому назад, когда Аторис Ордо поднял бунт на Рэне. И не сейчас, когда начались неприятности с Чиачиллит. Эрмэ, как бы велика не была ее мощь, не в состоянии съесть весь пирог целиком и не подавиться. Раскалывать этот мир она начала давно, лет с пятьдесят назад, просто сейчас это стало очевидным. И сначала она разорвет Лигу по кусочкам. Потом подберет планету за планетой, как крошки пирога. И нет силы, что б могла остановить ее. Однажды Аюми спасли этот мир. Но сейчас в этом мире нет Аюми.

Имрэн качнул головой, отвернувшись от дисплея, посмотрел на Юфнаресса. На лице секретаря проступила явная, нечеловеческая усталость, усталость так легко читаемая в выражении глаз и напряжении губ. Усталость, что происходила от постоянного напряжения и не самых радостных дум.

— В этом мире нет Аюми, — эхом откликнулся Имрэн и спросил, — но разве нет ничего, что могло б остановить Империю?

— Ничего, — вновь вздохнул Юфнаресс, — сейчас в этом мире нет такой силы, что б могла остановить Империю. Законы Вселенной, — как говорит сенатор, — на этот раз дали осечку.

— Но почему? Почему ты так уверен?

— Знаешь, Имри, Империя исчерпала свой сырьевой запас, полностью, пополнить его она может, лишь поглотив Лигу, получив ваши миры. Так что, хочешь или нет, но и Эрмэ пошла на авантюру отчасти от безысходности. И тем страшней будет война. Эрмэ некуда отступать. Если она промедлит, если не сможет ударить, то настанут темные века, века регресса. Так было не единожды, но в этот раз, Эрмэ погибнет, если не нападет. Погибнет совсем. Навсегда. Ты не знаешь, в какой цене и хлеб и вода, и ты не знаешь, насколько Эрмэ необходима свежая кровь. Не знаешь. Ты многого не знаешь об Эрмэ. Все видят ее силу, не понимая, что эта сила исходит из слабости, но ...Империи некуда отступать. И это — правда. Отчаянье, вот что движет нами, что двигало мной, когда я согласился служить Локите. Эрмэ на грани гибели, и этот шанс — ее последний шанс.

Имри слегка качнул головой, понимая, что Юфнаресс не лжет. Он говорил то, о чем думал, что волновало его, и просто не мог лгать.

— Ты любишь Эрмэ? — внезапно спросил Имрэн.

— Я там вырос, — тихо отозвался Антайи. — не знаю, люблю ли я Эрмэ, скорее нет, чем да, но... Эрмэ, ведь, не только Властители и привилегированная верхушка воинов.... Я вышел из самых низов, я раб по рождению, всего лишь раб. И знаешь, там, где я рос, было много всякого дурного и не очень, но там, где я рос, жила и любовь. Там, рядом со мной, жили люди, они ненавидели, любили, подчинялись и грезили о свободе. Они грезили о лишнем куске хлеба, но могли и отдать этот кусок тем, кто больше в нем нуждался. Я скажу тебе, мне настолько жаль этих людей, что я готов был растоптать и разрушить любой мир, если б только это помогло им. Но, теперь я вижу, что оно не поможет, а если что-то и изменится, так только то, что люди Лиги станут такими же рабами, как те, кто окружал меня. Жаль, Имри, я понял это слишком поздно. Здесь, на Софро. Но, ничего уже нельзя сделать, время ушло. И с этим придется смириться.

Имрэн пожал плечами. Юфнаресс верил в то, о чем говорил. В его душе смешивались любовь, отчаяние, безнадежность, он был искренен. И было нечто, легкое, как перезвон колокольцев, повисшее в воздухе, недоговоренность, за которой могла скрыться тайна.

— Расскажи мне о Шеби, — попросил юноша неожиданно, вскрывая тайну.

Юфнаресс взглянул удивленно, словно видел Имрэна впервые.

— Я читал твои мысли, — повторил свое признание тот, напоминая, — ведь ты думал о ней и мне казалось, будто, я ее вижу. Темное облако ее волос и движения полные совершенства. Расскажи, кто она?

— К чему?

— Ты любишь ее?

— Она — сестра Императора. С тем же успехом можно любить звезду, все равно она не упадет в ладони. Понимаешь?

Юфнаресс прикрыл глаза, чувствуя, что на глаза, помимо воли выступают слезы. «Ты любишь ее?, — задал он себе вопрос, и понял, что не может солгать, — Люблю, — подумал он, — люблю, как только можно любить, всем сердцем, всеми мыслями и душою. Нет того, что б я не отдал за эту любовь, за это безумие, за этот яд, что разъедает душу, что, причиняет только боль».

В этой любви не было надежды на взаимность, но он и не искал ее, довольный тем, что иногда может просто подойти к танцовщице, заговорить с нею, услышать ее голос, мягкий как бархат, нежный голос, увидеть ее глаза. И утонуть в них, и раствориться, потерять себя, забыв и радость, и разочарование, и боль, живя только этим, единственным моментом, как моментом истины, как глотком воздуха, последним вздохом.

— Шеби, — прошептал он, улыбнувшись, — это — мечта.

Подойдя к Имрэну, Юфнаресс заглянул в рыжие, солнечные глаза.

— Шеби — это мечта, — проговорил он, повторяя, — это самый сладкий сон, это тайна. Это самая совершенная женщина из всех, которых я когда-либо видел. Больше таких нет. Впрочем, ты, наверное, не поймешь, ты — мальчишка.

— Расскажи мне, — попросил Имри.

— Зачем?

— Расскажи, — вновь проговорил Имрэн, пожав плечами, — я хочу понять.

— Что?

— Кто она....

— Она — танцовщица.

Имрэн вновь улыбнулся, слегка качнул головой. На тонком лице отразилось сомнение и сарказм. «Мальчишка, — пронеслась мысль, зазвенела тонко, завибрировала в сознании, — ну, да... мальчишка». В глазах на миг засветилось лукавство, вспыхнуло солнечным огнем.

— Ну, да, — проговорил насмешливо, — просто танцовщица.

Юфнаресс качнул головой, словно пытаясь избавиться от наваждения, посмотрел на часы, медленно обвел комнату взглядом. Словно впервые заметил тихий говор стрелок часов, висевших на стене, затейливый орнамент ковра, улыбку в уголках губ фарфоровой статуэтки стоявшей на полке.

— Разве любви можно диктовать? — спросил, словно не понимая, что вокруг происходит. — Ты сам, когда-нибудь влюблялся, Имри? Или ты и впрямь только забавный мальчишка? Который спрашивает, не понимая того, что ему говорят.

Имрэн слегка вздохнул, прикрыл зарево в глазах длинными пушистыми ресницами. Он мог бы многое рассказать о любви, но предпочитал помолчать, просто оттого, что это знание не было его, личным. Эта память, живущая в нем, была унаследована от других. Это знание жило, как память о тех, кто были до него, как рассказ, которому нельзя не вторить.

«Любовь, — подумал он, — сила, которой ничто не способно противиться в этом мире. Сила, что движет мирами и атомами. Что построила всю эту жизнь. Которая способна все разрушить. Да, Юфнаресс, любви никто не в силах диктовать. Никто, ничто, и никогда. Ты прав, она сама диктует свои правила. И страшной силой наделен тот, кто наделен даром ... быть любимым».

Пригладив длинные огненные пряди, он облизнул пересохшие губы, посмотрев на Юфнаресса отметил, что тот прячет взгляд. А в сознании его стоял образ, словно живой, и Имрэн не смог не согласиться, что этот образ прекрасен как рассвет, как небо Софро, как сама жизнь. Этот образ рождал надежду, светил издалека как звезда.

— Она любит тебя? — спросил он вновь.

— Не знаю, — ответил Юфнаресс грустно, — она не говорит ни с кем о любви. А посмотреть, так ко многим относится так, словно любит. Но кто знает? Кто может сказать точно, кроме нее? И разве значат хоть что-то слова?

Имри тихонечко наклонил голову, словно соглашаясь. Глядя на Юфнаресса, в какой-то миг отметил, что нет никакого раздражения, нет злости, которая могла бы быть. Отчего-то в душе родилось не раздражение, а сожаление, и сочувствие этому человеку, запутавшемуся, пытающемуся найти выход, слегка смешному.

— Я не хочу о ней говорить, — проговорил Юфнаресс, — понимаешь, это мое, личное.

Имри слегка улыбнулся.

— Ты когда-нибудь любил? — вновь спросил Юфнаресс. Имрэн отрицательно качнул головой.

— Нет. Со мной такого пока не случалось. Но я знаю, что такое любовь.

— Откуда? Если ты не любил...

— Я могу понять, — отозвался Имрэн эхом, — могу почувствовать, если кто-то рядом влюблен. Знаешь, мне чужие чувства почти что свои, они не намного слабее, чем, собственно, мои. Они так же принадлежат и мне, они лишь чуть, как бы это объяснить, отстраненнее.... Нет, не знаю, как объяснить, но просто иногда, представь, — есть ты, но человек, который рядом — это тоже ты, почти ты, ведь ты можешь увидеть мир его глазами. Хоть, конечно, это совсем другая личность.

Юфнаресс недоверчиво покачал головой.

— Ты странный, Имри, — проговорил он, — тебя не понять. Сенатор-то знает о твоих чудачествах? Или для него это тайна за семью печатями?

— Он знает.

— И как?

— Он понимает. Потому, что это не чудачества. Он просто смирился, что я вот такой, немного другой, странный, как ты сказал. К тому же, я не всем рассказываю, как я вижу и как я чувствую, и что для меня открыты чужие мысли.

— И к чему тебе это?

Имри подошел к секретарю, заглянул в его глаза, темные, как ночное небо Софро. Посмотрел и молча пожал плечами. В глазах Антайи можно было увидеть много чего, оттенки мыслей, обрывки чувств.

Они окружали секретаря сенатора, подобно темному, мечущемуся облаку, и только ненависти не было, ни в глазах, ни в мыслях, ни в чувствах. Не было ненависти, не было злобы, не было того, что могло бы заставить Имрэна отпрянуть и отойти, и больше не пытаться заглядывать в душу этого человека.

— Знаешь, — тихо проговорил Имрэн, — ты не обычный эрмиец. Я видел эрмийцев. Скажи, когда ты шел к власти, что заставило тебя остановиться, оглядеться? Задуматься о себе и своих желаниях? Ведь не просто же так они, эти мысли и чувства возникли? Ведь не просто так.

— А если и просто так? — отозвался Юфнаресс.

Имри слегка улыбнулся, словно прикрывая улыбкой ответ.

— Знаешь, Легенды правы, когда говорят, что у Аюми было самое совершенное оружие на свете, — проговорил он, не отводя от Юфнаресса взгляда янтарных глаз. — Хоть это оружие было создано не ими.

— А кем же тогда? — как-то равнодушно спросил Антайи, словно без интереса, а по обязанности.

— Эрмийцами, — тихо откликнулся Имрэн, — только это было настолько давно, что сами эрмийцы уже, может, и не помнят об этом. Это было очень давно, в высшей точке развития Первой Империи. Если я не ошибаюсь, тех высот Империя больше не достигала никогда.

— Не ошибаешься, — подтвердил Юфнаресс, — но что это было за оружие?

— Сами Аюми. — улыбнувшись, откликнулся Имрэн, — самая совершенная из человеческих рас, что когда-либо существовала в мире.

— ...они были совершенны. Раса, созданная в лабораториях Эрмэ, что б служить оружием в покорении миров. Их создатели наделили свое творение разными дарами. Они были людьми, были похожи на людей, и все же несколько иными, чем все известные в те времена эрмийцам расы. Их создатели наделили свое творение редким, немыслимым совершенством, невероятной живучестью. Эта раса была адаптирована к выживанию в условиях открытого космоса, радиации, сверхвысоких температур, ученые Первой Империи словно сошли с ума, наделяя свое творение немыслимой мощью и силой. Им все казалось мало, все казалось, что это творение еще недостаточно совершенно, и в упоении своего разума, как в угаре, они наделяли свое оружие все новыми и новыми качествами, словно учитывая все возможные слабости, и, стремясь защитить его, сделать неотразимым, совершенным, таким, что никто и никогда не смог бы остановить его. Они наделили этих созданий даром пробуждать в людях любовь. Любовь настолько сильную, что граничила с поклонением.

Имри замолчал, посмотрел на Юфнаресса, что ловил каждое слово, расположившись в кресле у окна. Умные внимательные глаза смотрели жадно, с интересом. И казалось, что этот рассказ для него, что дождь, пролившийся на измученную засухой землю.

— Для эрмийцев Аюми всегда были врагами, — уронил Антайи, заметив, что Имрэн замолчал.

— Эрмийцы считали Аюми врагами, — поправил Имри, — ибо у Аюми при всех их возможностях не было никакого желания ни с кем воевать. Создавая свое оружие подобным человеку, ученые первой Империи создали новую разумную расу, и не сразу поняли, что допустили слишком много ошибок. Во-первых, эти создания обладали разумом, что б понять для чего их создали, во-вторых, имели волю и чувства, в-третьих, как оказалось, этими совершенными созданиями оказалось не так просто манипулировать. Благодаря телепатии, которой их наделили, как средством коммуникации, они читали чувства, желания и мысли своих создателей. Но Империи еще повезло с ними. Оружие не обрушило на Эрмэ всей своей мощи. Просто Аюми ушли, покинули Империю вместе со своими создателями, создав свою цивилизацию, цивилизацию, что известна всем, как Странники.

— Почему не одни?

— Так получилось. — ответил Имрэн, улыбнувшись, — Создатели невольно влюбились в свои творения, так, что не представляли себе жизни без них. И прежде чем уйти они уничтожили все записи о ходе своих экспериментов, уничтожили лаборатории и многое другое, без чего нельзя было воссоздать сделанное ими, и даже близко приблизиться к тому. Те, кто видели эту расу, уже не могли жить, как жили, Аюми невольно меняли сознание тех, кто находился рядом, хотя б одно мгновение, доводя кого-то до просветления, а кого-то наделяя безумием. Это была первая встреча Империи и Аюми. После нее наступили сумерки Империи, первые Сумерки, самые продолжительные, когда Империя едва не погибла. Не знаю, почему она сумела устоять, и каким образом не было утеряно знание Властителей. Но зато я знаю, что пока Империя поднимала голову и пыталась прийти в себя, Аюми успели исследовать значительную часть Галактики. Говорят, что они заглядывали в те места, которые сейчас никак не интересуют людей и остаются неисследованными, оттого, что, как ни крути, а в областях близких к ядру, или на дальней периферии, мала вероятность найти тот тип планет, что интересует человеческую расу. Аюми посетили множество миров, их следы остались на многих планетах (я знаю, что говорю) в памяти людской, так как те, кто их видел, не могли их забыть, да и информатории, созданные ими, можно найти практически на каждой планете, что населена людьми.

Имрэн замолчал и, посмотрев на Антайи, отметил, что вид у него необычайно задумчивый. Секретарь сидел молча, раздумывал, но так же заметно было и то, что рассказ произвел на него очень сильное впечатление. Имрэн покачал головой и, спрыгнув с подоконника, подошел к нему, примостился в кресле напротив.

Он не хотел мешать, не хотел прерывать течение мыслей, но тихие шаги вывели Юфнаресса из задумчивости; подняв взгляд, он посмотрел на Имрэна и невесело усмехнулся. Слабый отголосок мысли заставил Имрэна поежиться.

— Да, — проговорил он, — Аюми были людьми, особыми, одаренными, могущими многое, но они были людьми и любили людей. Они любили весь этот мир, всю эту сияющую Вселенную, Антайи. И когда Эрмэ достаточно оклемалась, что б навязать войну остальным человеческим расам, Аюми встали между Лигой и теми, кто их породил. Впервые они вынуждены были использовать свою силу и мощь против ... человека. Осознавая это, и понимая, что должны сделать свой выбор, и то, что у них нет права остаться в стороне. От того они и погибли. Будучи эмпатами и телепатами они чувствовали чужую боль как свою, понимая, что убивают, они погибали сами. И все же, они остановили эту волну агрессии, а Империя получила Вторые сумерки, второй виток регресса, второй спад, который ей все же довелось пережить. И хоть Аюми погибли, в этом мире есть шанс встретиться с ними лицом к лицу.

Антайи недоверчиво покачал головой.

— Имри, — заметил он, — ты о чем?

— О том, что гены Аюми достаточно давно перемешаны с генами людей других рас, что жизнь бурлит и все приходит на круги своя. Прошло достаточно времени, что б случайность сложила тот неповторимый рисунок, который однажды был сложен в лабораториях Эрмэ. Боюсь, что твоя Шеби — Аюми, совершенное, юное создание, что незаметно, понемногу, обретает силу, мощь и способности этой расы. И если это так, то счастье, что она — женщина, ибо их дар как облако, что окутывает тебя, а не как удар молнии в твой череп; дар, что получил бы я, поддайся я потоку времени, позволь я себе повзрослеть. Но я не хочу становиться настоящим Аюми, Антайи, ибо этот дар — не подарок судьбы. Этот дар обрекает на одиночество, потому как природой для Аюми не предусмотрено места в этом мире.

— Сенатор знает? — отчего — то тихо спросил Юфнаресс.

Имрэн согласно кивнул головой. Помолчал с минуту, отметив, что волнуется, как мальчишка на первом свидании.

— Он знает, — подтвердил тихо и, совсем шепотом, добавил, — он — мой отец.

Имрэн протяжно вздохнул.

— Ну и что мне теперь делать? — спросил он у женщины, что расположилась, присев на стволе поваленного дерева.

У нее были светлые, словно напитанные лунным сиянием волосы, что стекали из-под глубокого капюшона. Ее лицо пряталось в его тени, плащ укутывал ее плечи, тонкие хрупкие плечи и стекал, спадая красивыми складками, на траву. Женщина, промолчав, лишь слегка пожала плечами. Имрэн сидел напротив, у ее ног, и смотрел снизу вверх, на светлые пряди.

Женщина пошевелилась, погладила рыжую шевелюру тонкими пальцами. Он вновь вздохнул. Глядя на силуэты деревьев, слабо просвечивавших сквозь ее образ, как-то отстранено отметил, что смирился, уже смирился с этим призрачным ее видом, и с едва чувствуемым отголоском ее мыслей, словно постепенно эти мысли теряли свою силу и накал.

Лишь чувства оставались теми же, в них скользило то же внимание и любовь, как когда-то. И ощущение нежности не проходило, и не было ощущения нереальности. Он чувствовал прикосновения призрачных рук, слышал ее голос, жалея лишь о том, что нигде, кроме Софро, этих садов им не встретиться и не поговорить.

Она улыбнулась, он почувствовал тень улыбки на ее губах, легкий отголосок, как дальнее, дальнее эхо. Когда-то ее улыбка звучала в полный голос, она была ярка и не были так призрачны тело ее и лицо. И глаза сияли, подобно двум звездам на лице ее, тонком, слегка неправильном, прекрасном лице, излучавшем особую, одухотворенную красоту, какой он больше никогда и нигде не видел.

— Здесь был твой друг, певец.... — проговорила она, не ответив на вопрос.

Имрэн недоверчиво качнул головой.

— Ареттар? — спросил он?

— Ареттар, — ответила женщина, — пришел, поговорил, ушел. Такой же, как и был когда-то.

Имрэн тряхнул рыжими патлами, прикусил губу. Женщина слегка коснулась его лица, погладила щеку кончиками пальцев. Юноша прикрыл глаза, чувствуя, как по коже каплями, маленькими искрами солнечных зайчиков расходится тепло ее прикосновений.

Почему-то, когда он закрывал глаза, более явно чувствовались и ее мысли, и ее прикосновения, и ее легкая грусть. Он, не открывая глаз, смотрел в ее лицо и видел легкую лукавинку в глазах, поразительных, глубоких синих глазах, ярких, и таких обычных, для Аюми.

И вновь тихо вздохнул, чувствуя, как из души истекает сожаление, так не свойственные ему сожаление и грусть. Просто, будучи рядом с ней он не мог не вспоминать, юность и дом, и тех, кто был всегда рядом. Не мог забыть, как она всегда смотрела на него, эту нежность в глазах и словно поющих жестах. Даже там она была чем-то особенным, необычным. Совершенно иным существом.

В ней всегда присутствовала эта, необычная, невероятная иность. Очарование, шарм, ощущение солнечного света, исходящего от кончиков пальцев, ощущение, что вся она сплетена из нитей солнечного света, и что жива этим огнем.

Он тихонечко вздохнул. Он знал, как нереальна, как призрачна эта беседа, этот разговор. Ее давно не существовало в этом мире. Но, вспоминая об этом, он словно натыкался на стену, понимая, что обычные человеческие критерии тут не подходят.

Она существовала, и это тоже было правдой, существовал отпечаток ее мыслей, рисунок эмоций, хранимый в недрах информатория. И эти мысли, и эти чувства были б ее мыслями, существуй она, живи, дыши. И эти жесты, могли бы быть ее жестами, а не тем, что он хотел бы почувствовать. И это лицо, спрятанное в тени капюшона, тоже могло бы быть чуть более реальным. Если б все сложилось иначе.

Он никогда не мог поверить в ее смерть, в то, что все, что осталось — только память и отпечаток, только след. Он никогда не мог с этим смириться, и понимал, что отец, как и он, сам, никогда не поверит в это до конца и никогда не смирится. Без нее, ее тихого присутствия где-то рядом, терялось что-то важное. И относится к ней как к фантому, рожденному информаторием, он не мог.

Для него, несмотря на знание и смятение, эта женщина, его мать, все равно оставалась живой. Живой, как те, кто окружали его. Она, пусть это даже было иллюзией, понимала его, она сочувствовала и эхо мыслей, пусть даже тех, которые он хотел услышать, возвращало ощущение тепла, понимания, отгоняло одиночество.

— Имри, — тихо проговорила женщина, коснувшись его плеча, — не надо думать об этом...

Он скупо кивнул, понимая как это глупо, надеяться, что мысль, любая мысль, пройдет не замеченной для нее, для информатория.... Странники так легко читали мысли, так легко впитывали знание, как сухая губка впитывает воду. А она, она всегда была особенной, даже в том мире, который был для нее родным, выделяясь даже в среде Аюми — этого странного, необычного народа.

Вздохнув, мальчишка, в который раз пожал плечами, посмотрел прямо в ее лицо.

— Что мне делать? — спросил вновь, ожидая хоть какого-то конкретного ответа.

— Успокойся, — проговорила женщина, словно чувствуя его волнение.

— Легко советовать. Ты б была спокойна? На моем месте?

— Не знаю, — ответила женщина. Посмотрела на небо, и встала с поваленного ствола. Опустившись прямо на землю, рядом с ним, заглянула в его глаза. — Наверное, нет.

— И что б ты делала?

— Наверное, то, что сочла б необходимым. Ты не знаешь, что более важно, от того и мечешься. Какой ты, по сути, еще мальчишка. Сколько времени прошло, а ты так и не меняешься.

Имрэн слегка передернул плечами.

— Ты же знаешь почему, — проговорил он, — я не желаю взрослеть.

Он упрямо поджал губы, словно давая понять, что не хочет обсуждать эту тему, и отметил, что по привычке приобретенной среди людей, ведет себя с ней, как с обычным человеком. Хотя, ей не нужно было показывать этого, она б почувствовала и так.

— Почему? — спросила женщина, зябко поведя плечами, словно не желая понять его нежелания. Последнее время она все чаще возвращалась к этой теме, напоминая ему.

— Боюсь, — признался он, сорвав травинку крутил ее в пальцах, словно эти простые действия могли отвлечь или успокоить разум, — боюсь того, что может случится потом.

Женщина слегка пожала плечами, посмотрела на него с сожалением. Она сама никогда не сожалела, что наделена качествами, что были необычны для людей, но ... ведь она, практически, не жила среди людей. Был Дом, были подобные ей, Аюми, Странники, существа, среди которых нечего было опасаться своих даров.

Он же жил среди людей. Обычных людей обычных рас, прекрасно понимая, что присутствие среди них Аюми может оказаться подобно взрыву бомбы в людной толпе. Боялся не за себя, а за тех, кто его окружал, но иначе он просто не мог.

Она коснулась его волос своими маленькими ладонями, даря внимание и нежность, словно рассыпая веер солнечных брызг своими прикосновениями, даря тепло, что еще жило в кончиках пальцев.

— Имри, — прошептала она, — я понимаю.

— Ты говоришь, здесь был Ареттар, — проговорил он, меняя тему, и почувствовал, как ладони чуть дрогнули, — давно? Что ему было надо?

— Он пришел к Элейджу, спрашивал о тебе, и еще, хотел узнать координаты флота.

— Зачем это ему? — изумился Имрэн. Женщина слабо улыбнулась.

— Он не сказал. — ответила тихо. — И есть еще кое-что...

— Что тебе не понравилось?

— Не понравилось бы твоему отцу, узнай он об этом. Он был на корабле Эрмэ.

Имрэн присвистнул, вздрогнул и, подняв голову, встретил взгляд ее сияющих глаз.

— Без шуток?

— Какие шутки, Имри?

— А ты, что скажешь ты?

— Что он не изменился. Он все такой же, каким был. Даже Эрмэ его не изменила. Твой друг остался, каким и был. Разве что в этот раз с ним не было аволы, и песен он не пел.

— Ты знаешь, зачем я ему нужен? — спросил Имрэн и почувствовал отрицание.

— Я не говорила с ним, — почувствовал он ответ и вздохнул.

— И где его искать? — вновь спросил Имри

— Он ушел на Ирдал...

— Но теперь он может быть где угодно.

Женщина, соглашаясь, наклонила голову. "Где угодно, — повторили ее губы, — в этом мире, а мир велик ". Имрэн поднялся на ноги, посмотрел на нее, чувствуя сожаление и, понимая, что теперь не сможет спать спокойно, не побывав вновь на Ирдале, не узнав. Отчего-то это известие растревожило его больше, чем он сам хотел бы, чем желал.

Ареттар, он помнил его так отчетливо, как не помнил многих других, певец был его другом, насмешливо — огненный, он был серьезен и отличал шутку от правды так, как немногие в этом мире. Может, помогало чутье дикаря, более тонкое, чем у всех остальных, а, может, то было не чутье дикаря, а чутье поэта.

Аретт всегда был задумчиво — насмешлив, спокоен, собран, и всегда настороже, всегда внимателен. И казалось, что он видит чуть больше, чем окружающие, что ему доступно чуть более, хотя б на чуть....

А дано ему было и в самом деле чуть более. Имрэн поражался интуиции, столь верно ведущей его, словно нюх — охотничью собаку. Иногда казалось, что он не логичен, и решения его — горячечный бред, и так казалось многим. Иногда и самому Ареттару, но, как правило, он оказывался прав.

Иногда, мысли певца невозможно было прочесть, так быстро, как солнечный свет, неслись они, и уследить за ними, было невозможно, и так же невозможно приостановить их бег. А еще.... Иногда, он словно натыкался на стену, пытаясь понять, о чем же думает этот человек, когда, уходя ото всех, он смотрел на отражения звезд в темных водах тихих озер и прудов. Словно в такие минуты он не жил, не дышал, не думал, не чувствовал...

Вздохнув, Имрэн поднялся на ноги, чувствуя что покоя не будет пока он не найдет его. На Ирдале или Раст-Танхам, на Эрмэ или в любом из Закрытых секторов, безразлично, где и как, но чувство, что он должен найти Ареттара не проходило. А еще в сознании всплыла фраза, словно сказанная самим певцом: «Не ищите меня».

Ну, уж нет, — подумал Имри, — найду, и мы поговорим. Один на один, и ты мне поведаешь, что задумал. И если будет нужно, я тебе помогу.

Юфнаресс медленно брел по аллее, чувствуя, как уходят силы, и возвращается тоска. Тоска была столь сильной, что ощущалась физически, как боль. Она подтачивала, заставляя чувствовать себя больным и слабым. И не желалось ничего кроме покоя.

Присев на скамью, укрытую раскидистыми кронами деревьев, Антайи подумал, что здесь, пожалуй, никому нет до него дела. Даже Леди не станет сама его искать. Он хорошо знал нрав Локиты, что б понимать, что своей несговорчивостью нажил себе врага из той породы, каких не приведи судьба иметь никому.

Эта женщина, холодная, умная, опасная, была достойным противником и достойным врагом, и, применяя недостойные средства, всегда умудрялась оставаться на плаву, тогда как некоторые, излишне строптивые слуги шли ко дну, а на ее репутации не оставалось и крохотного пятнышка.

Она умело маневрировала, с легкостью обходя все рифы и подводные камни, избегала подвохов. Разве что Сенатор относился к ней с недоверием. Но что ей было до недоверия сенатора? Она лишь махала рукой, глядя на его усилия и легко, разбрызгивая холодный смех, смотрела на его попытки.

И еще была Шеби, на которую Леди всегда смотрела с неприязнью, переходящую со временем в ненависть. Для Локиты эта женщина была, что кость в горле. Вздохнув, Юфнаресс вспомнил слова Имрэна, этот мальчишка сумел-таки растревожить его душу, привнести в нее то, чего до этого не было в ней — надежду и смятение.

Отчего-то не поверить и забыть его слова оказалось не под силу. Он вспоминал его абсурдное предположение. Но не смеялся. Отчего-то, оказалось, очень легко поверить в то, что танцовщица несет в себе силу Аюми.

Вспоминая ее движения, тихую ауру звука, улыбки и точеные черты и линии ее лица и тела он не мог не сознаться, что она совершенна, совершенна, как Странники из Легенд, и способна на большее, чем можно увидеть простым взглядом, чем можно предположить.

Прикрыв глаза, он воскресил ее образ — точеное лицо, взгляд, спрятанный ресницами, ощущение спокойствия и тепла, что расходилось в теле от одного ее присутствия. Ее голос ласкал слух, словно она своими руками нежно-нежно касалась его лица, волос. Ее голос оставлял после себя странное, горьковато — сладкое послевкусие, и казалось, что она сказала больше голосом, чем могла сказать словами.

Если таковыми были Аюми, то он понимал, отчего память о них пронзила века. Таких, как эта женщина, Шеби, более ему встречать не доводилось. И дело было не в совершенной, гениальной, изумительной красоте, а в том, что поднималось в душе при каждой встрече и воспоминании.

Каждый раз сердце пропускало удар, стоило ее увидеть, каждый раз, горло словно кто-то брал в тиски, и на глаза наворачивались слезы. Он не смел признаться в том, что любил ее, долго лгал самому себе, до тех пор, пока ложь не стала бессмысленна. Пока однажды в какой-то миг, не понял отчетливо, ясно, что она — то божество, та госпожа, которой он служит. Прикажи она, и он выполнил бы что угодно, даже если б его разрубили за это на куски.

Желание служить ей доводило его самого до отчаяния и боли, до состояния, в котором отсутствовали даже крохи разумного. Только какой-то глубинный инстинкт подсказывал, что она совсем не будет рада его преклонению, слепому повиновению, и, сжав зубы, он заставлял себя быть в ее присутствии не более, чем другом, слегка отстраненным другом.

Она никогда ничего ее приказывала. Он даже не знал, чувствует она свой дар или нет. Ведь иногда, казалось, что она не может не знать. Она, которая так близко находилась к верхушке власти, но не желала сделать и шаг, что б взойти на эту вершину.

Глядя на образ, что возродился, стоило ему закрыть глаза, Юфнаресс тихонько улыбнулся. Эта память о женщине, совершенной, как божество, словно бальзамом проливалась на душу, исцеляя от горечей, от бед. Лишь тоска не уходила, тоска о ней. Можно было сойти с ума от этой тоски, от ее накала, от чувств, от ощущения, что она далека, так далеко от него. И к этой тоске примешивался страх. Ведь ее так ненавидела Локита.

Он вспомнил письма, так неосмотрительно выпущенные им из рук. Но тогда казалось, что так будет лучше, будет лучше, если они окажутся подальше от Локиты. Настолько далеко, что она не сможет достать до них. Но сейчас он жалел об этом. Жалел, что некоторые из мыслей, так неосторожно ею доверенных бумаге не сможет обратить против нее самой. Понимая, что иначе надолго не сможет удержать в узде ее желание навредить той, что стала дороже всего остального мира. Но писем больше не было, и он сам не знал, на долго ли хватит его игры, умения блефовать и что будет итогом.

В любом случае, он должен вернуться на Эрмэ. Пусть на день, на час, но должен покинуть этот мир с его миллиардами звезд над головой, что бы, хотя б предупредить ее. Единственную. Шеби.

Он покачал головой, понимая, что должен был рвануть туда давно, но времени не было. Времени не хватало катастрофически, даже здесь, сейчас, и даже на сон. Впрочем, он только был благодарен судьбе за это. Если б не эта тяжелая, свинцовая усталость, наполнявшая тело, он, навряд ли, сумел бы заснуть, перебирая четки мыслей. Он не смог бы спать, а так, он просто проваливался в трясину забытья, в мир без грез и сновидений, из которого его выдирало особое чувство, что говорило о том, что время отдыха окончено и его вновь ждут дела.

Его удивляла способность сенатора, что будто б и не уставал, и нежелание завести еще одного помощника, и злило собственное неумение расправляться с делами так, как это делал Элейдж.

У Алашавара словно имелся в запасе личный океан непочатой энергии и сил, он мог не спать по пять — шесть суток и выглядеть свежим, словно то был отдых на курорте, даже Локита не могла угнаться за этим одержимым, и, капризно поджимая губы, ждала, когда же сенатору все надоест и он, сдавшись, сам уйдет из Сената.

Когда-то она мечтала переманить его на свою сторону, делая это предельно осторожно, но, быстро поняв, что этот план из области фантастики, отступилась, признав, что этот кремень ей не по зубам. Юфнаресс следил за ее лицом, когда она говорила о сенаторе, глядел, жадно впитывая отражения эмоций на ее холодном, бесстрастном лице, понимая и то, что недолго еще она будет ждать, когда сенатор сам решит бросить все и отступиться.

Она без трепета уничтожала уже ненужных исполнителей ее планов, и Антайи знал, что так же без трепета и сомнений она уничтожит врага, того, кто мешал ей, путаясь под ногами. Она уже готова была уничтожить его, и значит, пройдет время, и она вновь вернется к этой мысли в более удачный момент.

Юфнаресс не знал, как остановить ее, как убедить в том, что делает глупости и лишь навлекает подозрения на себя. Но... не хотелось умирать. Не хотелось пополнить список тех, кого она сочла необходимым списать. Улыбнувшись, секретарь сенатора, слегка покачал головой.

Вереница мыслей не иссякала, из одной думы рождалась другая, а не думать, не перебирать эти четки он не мог, не мог не искать выхода, не видя его. Хоть выход, конечно же, был. Он с детства усвоил, что нет безвыходных положений и ситуаций, а опасная ситуация становится смертельной, лишь, если ты, попав в нее, опускаешь руки и сдаешься на милость судьбы.

Именно эта мысль заставила его бороться, отвоевывая у судьбы то, чего, как казалось ему, он достоин. Он усвоил многие правила и приемы, что знала лишь каста Властителей, будучи еще рабом, наблюдая, за тем, как власть имущее диктуют и навязывают свою волю всем. И улыбаясь, насмешливо, надменно, он понимал где-то там, в глубине души, что он выше многих из тех, к кому власть перешла по праву рождения, ибо их учили. А он учился сам.

Позже, много позже, он научился неповиновению, неповиновению скрытому. Ибо тот, кто не повиновался открыто, не имея даже малой власти над тем, кто приказывал, накидывал веревку себе на шею.

Этот дар неповиновения, власть над собой, к нему пришла случайно, тогда, когда что-то внутри заставило его не сжечь письма, что писала Локита, а сохранить их, ибо они и были той маленькой властью, что он имел над ней. Этот дар пришел после череды бессонных ночей, когда он понял, что существует приказ, что ему не выполнить, как бы ему не приказывали. И что б ему не пришлось перенести за неповиновение.

Вздохнув, эрмиец вспомнил Ордо. Вспомнил яркие блестящие глаза, живой взгляд и быструю речь. Пилот походил повадками на метеор — быстрый и яркий. Он был открыт, смел, честен, улыбка редко покидала его лицо тогда, и он верил, что судьба — в его руках, и она не подведет его.

Этот оптимизм был заразителен. Нельзя было не проникнуться им, не откликнуться. И смеясь над шутками Ордо, Юфнаресс забывал, зачем он был послан туда, на Рэну, лишь надеясь, что беды обойдут этого человека стороной. Ему нравился Ордо, нравился невольно, его быстрый говорок, его крепкое пожатие, решительность и честность. Ему нравился этот человек, и, находясь рядом с ним, он забывал и Эрмэ и интриги.

А еще постоянно вспоминался мальчишка, упрямый не по годам, с пронзительным взглядом серых, ледяных глаз, проказливый как щенок, рыжекудрый выдумщик, всегда готовый на разные шалости. И глядя на его полыхавшую оттенками огня шевелюру, Юфнаресс невольно улыбался, как улыбался сам Ордо.

На этого мальчишку без толку было сердиться или обижаться, все его проказы были от избытка сил, а не от зла. Он был подвижен как юла, и не минуты ни сидел на месте. Кровь бурлила в его жилах, заставляя его то бежать вприпрыжку, то вертеться колесом, дергать за косы сестричку, подбивать на шалости друзей. Он был сам огонь, чистое яркое пламя. Глядя на него, Юфнаресс всегда желал, что б Локита никогда не вспомнила об их существовании в этом мире. Потому как она никак не могла желать им добра.

Он вспомнил письмо, короткий приказ — несколько слов в совершенно ином тексте, вспомнил, как сидел несколько ночей, не зная, что делать. Было невозможно решиться исполнить приказ и так же невозможным представлялось его не исполнить. Глядя на текст перед своими глазами, он испытывал искушение сжечь письмо дотла и забыть о нем, но понимал, что Локита непременно напомнит, а напоминание будет страшнее, чем его ночные сомнения, что заставляли его всю ночь метаться, как загнанного в клетку зверя.

Он ненавидел Леди, и попадись она ему под руку в ту ночь, то, наверное, никакая сила не смогла б остановить его. Он бы ее убил. Он ненавидел ее, тем сильнее ненавидел, чем проходило больше времени. Чем больше власти было в ее руках.

Но странное дело, так сложно, практически невозможно было ненавидеть Хэлана, мешало понимание, что и тот — только глина в ее руках. А разве можно ненавидеть глину? Он смотрел на этого безрассудно самоуверенного человека и усмехался, понимая, что как не крути, а он обречен. Обречен с самого начала, и что нет, и не было, у него своей воли и своих желаний, только то, что вложила она. Только то, ну может, чуть более.

Его любовь, его дети всегда бесили Леди. Она сдерживалась, улыбалась, источала сахар и мед, но ненавидела их люто. Только эту любовь Хэлана Локита была бессильна разрушить, только эту любовь, что мешала ей контролировать его полностью.

Во всем остальном он был послушен. Как раб. Но тут становился непокорен и дерзок, и лучше было ему не перечить, потому как, бешеный нрав был у него в крови, совершенно такой же, как у матушки.

Она поджимала губы и злилась, глядя на близнецов в те редкие дни, когда встречалась с ними. Ей легко удавалось ссорить Хэлана с женщинами, разбивать насмешками любое чувство, но не это. И, уязвленная, она не находила себе места, чувствуя, зная, что власть наполовину — уже не власть.

Юфнаресс вспомнил визит Иланта, его открытую доверчивость, что его едва не погубила. Он не желал юноше зла, и был рад, что ему все ж удалось унести ноги. Если б Локита только поняла, кто помог юноше так быстро и неожиданно закончить тот визит, то, несомненно, Юфнарессу пригодилась бы капсула с ядом, что она дала ему для Иланта. Пригодилась бы, что б умереть быстро и без мучений.

Вздохнув, он вспомнил все эпитеты, которыми наградил его юноша по горячности нрава. С ними трудно было не согласиться, и глупо было б спорить. Подлец, — вспомнил он его слова, сказанные с горячностью и в запале. Опустив взгляд, Юфнаресс подумал, что все могло быть иначе. Многое могло быть иначе. А, может, и не могло.

Закрыв глаза, он вспомнил маленький отель, заброшенный в горах, мальчишку, крепко спавшего прижавшись щекой к подушке. Мальчишка проснулся, когда он коснулся его плеча, мотнул головой, собираясь перевернуться на другой бок. Но времени было так мало, что он не мог позволить ему вот так бесцеремонно отмахнуться.

Времени было мало. Где-то часики отсчитывали время, которое уходило, сыпалось как песок сквозь пальцы. В тишине отеля, в его спокойном сне он уже чувствовал настороженность, словно люди чувствовали надвигающуюся беду, чувствовали, но еще не смели себе об этом сказать.

Он молча поднял Иридэ на руки, слегка встряхнул. Строптивый мальчишка от такого обращения проснулся сразу же, посмотрел зло. Но Юфнаресс прикрыл ладонью ему рот сразу же, как понял, что тот собирается заверещать.

Ему ни к чему были лишние люди. И мальчишка, словно почувствовав это, сразу же перестал брыкаться и пытаться звать. Только серые глаза смотрели на него, словно буравили, но мальчишка молчал, молчал, словно чувствуя решимость человека рядом и его готовность убить. Юфнаресс молча бросил тому одежду, мальчишка так же молча оделся, хоть несколько раз стрельнул взглядом по сторонам, словно ища выхода, желая убежать.

Юфнаресс смотрел на него, чувствуя, что его начинает захлестывать жалость. «Нет, — напомнил он себе, нельзя, если ты не сделаешь этого, то все равно кто-нибудь другой, но выполнит ее приказ и мальчишке все равно не жить на этом свете. А так есть шанс. Пусть он призрачен, пусть он мало реален, но ... лучше так».

Он протянул мальчишке стакан с заготовленным снадобьем, поднес к губам. Иридэ не хотел пить, но Юфнаресс заставил его, влив в рот все содержимое, до последней капли. И глядя, как меркнет стальной блеск серых глаз, как они наливаются сном, а тело расслабляется он вдруг, неожиданно почувствовал испуг. Испуг более, сильный, чем, если б в стакане был яд. Подхватив ребенка на руки, он прижал его к себе, и понес, не ощущая тяжести тела. А ощущая только оторопь и страх.

Он не знал, что с ним делать, как спрятать его от глаз Локиты. Он не знал вообще, что делать дальше, но понимал, что просто выполнять приказы Локиты, быть исполнителем, лишенным своей воли, своих чувств, идеальной машиной исполнения чужих желаний быть не может. Он мог бы убить того, кого не знал, он мог бы уничтожить, защищаясь, но почему-то раз появившиеся в душе эмоции и чувства задавить не мог.

Потом он невольно вспомнил Локиту, выражение темного торжества, что вспыхнуло в ее глазах, когда он сказал, что удалось, что вражда легла меж Хэланом и Аторисом Ордо. И тогда он понял, что не просто ненавидит ее. Это была ненависть и не ненависть. Это было нечто большее.

Именно тогда, в первый раз он почувствовал, что с него — довольно, что он хочет выйти из игры, и забыть — ее приказы, свое положение. Что он просто хочет жить в этом мире, что именуется Лигой. Потому как понял, ее игры не принесут никому облегчения и счастья, что Локите дела нет до тех, кто судьбою уложен в подножие пирамиды власти.

Ей и сейчас не было ни до кого никакого дела, существовали лишь ее желания, да как подводные рифы — желания тех, с кем ей приходилось считаться. Словно она уже видела себя на вершине, на самой высшей точке, вершительницей судеб и Лиги и Эрмэ. Хозяйкой Великой Империи.

Юфнаресс слегка покачал головой, понимая, что вольно или невольно помог ей в осуществлении этих планов, понимая, что Лига не готовится к войне, ослаблена распрями, что, если рассуждать разумно и не поддаваясь эмоциям, то Лига — обречена. И даже если флот Раст-Танхам, части Гильдий, как обещал Гайдуни Элхас, что, практически, было невозможно себе представить, станет на ее сторону, то все равно, неясен исход.

Он прикусил губу, вспомнив визит Гайдуни, эту огромную фигуру в кабинете Элейджа, улыбочку на его физиономии, сверкающие сдержанным весельем глаза. Слова, столь невозможные, что поначалу даже Сенатор не поверил в них: «Ежели, что, то считайте, что флот Оллами в вашем распоряжении. Ну и некоторых других Гильдий, кроме Иллнуанари. Эти собаки служат лишь Эрмэ, а вот остальные.... Если что понадобится, серьезное, то только скажите...».

Он вздохнул и вспомнил как за несколько недель до того, утром, рано утром, перед самым рассветом в тот же кабинет влетела шустрая, решительная, коротко стриженая женщина, с манерами мальчишки, молча, достав из сумки коробочку обитую темным бархатом, выложила ее на стол.

В коробочке покоились камни Аюми — непостижимого совершенства, волшебной игры, восемь камней, сияющих словно бы собственным, драгоценным светом. Если долго на них смотреть, то казалось, что весь реальный мир исчезает куда-то, а что-то из их глубины, касаясь разума, ведает об ином. Иных мирах, иных созданиях, иных реальностях и путях.

И то, что мнилось в их чудесной, зыбкой глубине было столь же совершенно, сколь совершенны были Аюми. Увидев их вновь, здесь, на Софро, он был готов смеяться, как мальчишка и плакать от счастья.

Леди знала пророчество, то, что пока камни находятся на Софро — Лига будет стоять. Нет, она не верила в эти слова, но она хорошо знала, что исчезни эти камешки с Софро, и настроение людей измениться. Возможно, оттого, что они тоже знали эти слова, и вольно или невольно, могли бы придать им значение.

Вздохнув, секретарь поднялся со скамьи, понимая, что время, которое он оставил для отдыха вышло. Медленно бредя по аллеям, он пожалел, что в этот раз не спал, а, поддавшись чувству, невероятному зову, вышел в сад. Этот голос внутри, похожий на зов не отпускал его уже сутки.

Чудилось, будто чей-то голос тихо-тихо зовет его, манит, просит. Этот голос всегда возникал неожиданно, и звучал словно бы за спиной. Но, обернувшись, он понимал, что никого рядом нет, и это — только игра воображения. Игра воображения и тоска.

На несколько мгновений он остановился у фонтана, нагнувшись, умылся чистой холодной водой, что б смыть усталость и сон, и застыл, понимая, что в воде отражается не только его лицо. Обернувшись, он вдруг почувствовал, что холодная дрожь начинает пробирать тело, и дрожь эта вызвана не ледяной водой.

Рядом, очень близко стояла Она, смотрела на воду из-за его спины, улыбалась. Темные волосы спадали на плечи, укутывали их словно шалью. Сквозь лицо и тело просвечивали ветви деревьев, словно женщина была сделана из стекла. Особого, темного и золотистого стекла, что способно было передать все оттенки и мыслей и чувств и ее нереальную, невозможную, совершенную красоту.

— Шеби, — прошептал Юфнаресс, чувствуя, как пропадает голос, как горло перехватывает спазм, внезапно понимая, чей голос звал, память о ком тревожила его, не давая спокойно уснуть.

Она чуть, слегка, пожала плечами, посмотрела как-то грустно и отвела взгляд. Глядя на нее, Юфнаресс чувствовал, как погружается в странное, полуобморочное состояние, не видя и не слыша ничего вокруг.

Перед его глазами стояло только ее лицо. Только это лицо он видел, словно во всем мире больше не было ничего, кроме этого, совершенного, образа. Чувствуя, как наваливаются снежным комом апатия и усталость, как уходят силы, он просто стоял и смотрел, каким-то особым чутьем понимая, что видит мираж, и то, что этот обман зрения, обманом быть не может.

— Шеби, — прошептал он одними губами, чувствуя, что слова излишни и даже звук этого имени, произнесенный им, напрасен. Что ее все равно здесь нет, а есть — образ, отпечаток, видение...

Женщина пошевелилась, бросила взгляд из-под ресниц. Улыбнувшись, отодвинулась на шаг, словно собираясь уйти по темной, неосвещенной аллее, и растаяла, как туман, под лучами яркого солнца.

И сразу же прошло оцепенение тела и разума, словно кто-то перерезал веревки, опутавшие его, державшие его в плену. И ушло сонливое, тягостное состояние. Но не прошла тоска. В какой-то момент она разрослась и словно взорвала его изнутри, вырвав маленький кусочек сердца, и поселив на его месте боль. И страх.

«Шеби», — подумал он, чувствуя, что покой оставил его, а вместо покоя только ненависть и боль, и ощущение чего-то непоправимого, произошедшего в этом мире. И неверие.

— Доброе утро, — мягко проговорил сенатор, входя в кабинет. Посмотрев на усталую физиономию секретаря, слегка покачал головой. Сам он выглядел свежим, отдохнувшим, словно несколько дней провел на курорте, а не в деловой поездке.

— Доброе утро, — машинально отозвался Юфнаресс, глядя на то, как сенатор, пройдя к окну, по привычке, бросил взгляд на сады и город, словно решив удостовериться, что все в порядке и здесь, на Софро.

Посмотрев на сенатора, Юфнаресс почувствовал, что невольно краснеет, а еще вспомнился визит Имрэна, нереальный разговор, вспоминая который он не мог отделаться от ощущения, что все это не более чем сон, просто отчетливо запомнившийся сон, так неправдоподобен, невозможен он был. «И, тем не менее, — напомнил Антайи себе, — он был, все было».

Сенатор несколько минут помолчал, потом тихо и практически бесшумно развернулся. Молчание затягивалось, к тому же отчего-то Антайи чувствовал, что не может набраться храбрости и заглянуть в глаза сенатора, посмотреть прямо, как прежде. Мешало какое-то смутное ощущение, была боязнь, что все содержание того разговора уже известно ему, и оттого так трудно было поднять взгляд.

Сенатор все так же молча прошел, присел в кресло напротив и, вытянув ноги, спокойно заметил:

— Госпожа Леди, должна быть мной довольна. Хотя не знаю, будет ли. Последнее время мне кажется, что она блюдет чьи угодно интересы, но только не интересы Лиги.

Юфнаресс тихо вздохнул, не зная, что ответить. Не было смелости, не было решимости, но сенатор и не ждал ответа. Он словно наслаждался мгновениями покоя.

— И что там, с Чиачиллит? — тихо спросил секретарь, набравшись смелости.

— Чиачиллит остается в Лиге, пока. Мне удалось уговорить ее правление не рубить сгоряча. В общем, просматривается несколько возможностей компромиссных решений. И это мило.

Сенатор улыбнулся и, пригладив волосы, посмотрел на Юфнаресса с трудно скрываемой иронией. Его секретарь был похож на человека, который не спал несколько суток, раздумывая над трудной задачей. У него был усталый вид, усталые движения, и морщинки на лице проступили отчетливо, не из-за падавшего света, а от усталости, и от мыслей, что не давали покоя.

— Что нового на Софро? — спросил сенатор.

Юфнаресс прикрыл глаза, потер переносицу, словно пытаясь сконцентрироваться и припомнить. Но память была пуста, словно кто-то изъял все мысли, и на ум ничего не шло, кроме вчерашней, неслучайной встречи. Локита пришла к нему, сама, села в кресло, заняв излюбленное место сенатора, улыбаясь, смотрела в его глаза, мешая работать одним своим присутствием, этим насмешливо — высокомерным взглядом.

Она пришла, словно почувствовав его сомнения и поняв, что ниточка, которая держит его около, рядом, уже не выдерживает и начинает медленно, волокно за волокном, рваться, и что он уже не так послушен и не так исполнителен. И что письма, которые он приберег — ерунда, по сравнению с тем, на что он готов решиться и что может еще сделать.

— Дорогой, — промурлыкала она мило, сладко, почти по кошачьи, ее глаза на мгновение вспыхнули в темноте, и он невольно отметил, что она и впрямь похожа на хищника, притаившегося в ночной комнате. — ты, что, сошел с ума? И впрямь хочешь рассказать о своих интрижках сенатору? Побереги голову, сударь. Я могу тебе предложить нечто лучшее. Ты хочешь его место? Знаешь, Юфнаресс, одного сенатора не сложно заменить другим.

Он ничего не ответил, понимая, что если начнет что-то говорить она либо убедит, либо разозлит его, а в последнее время ему не хотелось ни того и ни другого. Но Леди не уходила, поигрывая кисточками пояса, смотрела на него пристально и призывно, словно пытаясь утопить его в своих глазах. Когда он понял, за чем же она пришла, то рассмеялся, не в силах сдержать непонятно откуда прорвавшийся этот бешеный хохот, дивясь на ее истинно женскую непоследовательность.

И этот смех заставил ее рассвирепеть. Вскочив на ноги, Локита подошла совсем близко, взгляд снова стал высокомерен и холоден, она словно обливала ледяной водой, глядя так, прищурившись, как снайпер смотрит в прицел. Это не добавило ни очарования, ни миловидности, о чем он не преминул заметить ей.

За что и получил. Женская ручка с полного размаха запечатлела удар на его щеке, но даже это не смогло остановить смеха, рвущегося из груди наверх, он только отступил на шаг, понимая, что угрозы, которые она произнесла, прежде чем уйти — не пустой звук. Но он ничего не мог поделать с собой. Не мог не смеяться, хоть этот смех нес только горечь и ему самому.

Внезапно решившись, Юфнаресс поднял взгляд и посмотрел прямо в лицо Алашавару. Отчего-то вспомнилась фраза, оброненная Имрэном: «ну почему ты думаешь, что он может поверить, но простить и понять — нет?»

— Локита собирается Вас уничтожить, — проговорил он тихо, но отчетливо, словно отвечая на вопрос, поставленный сенатором. — Вчера она приходила, что б предложить мне ваше место.

Сенатор тихонечко присвистнул и, задумавшись, посмотрел на потолок.

— Досадно, — отметил он, — мне еще не надоели ни мое место, ни моя жизнь.

А Юфнаресс понял, что совершенно неожиданным это известие для сенатора не было. Если он и не знал, то что-то подобное давно готовился услышать. Лицо его было по-прежнему невозмутимо и спокойно. И даже улыбка появившаяся в уголках губ была лишена напряжения. Он не боялся, страх или растерянность не омрачали его черты. И на мгновение Юфнарессу показалось, что в глазах сенатора на какую-то долю мгновения вспыхнуло чувство бесшабашной удали и веселья, а потом он, едва заметно пожав плечами, застыл, задумавшись о чем-то своем.

Слова, которые он уже был готов произнести, застыли на языке. «Нет, — подумал Антайи, — они лишь разозлят его и подхлестнут. И, что бы ни говорил Имрэн, придется мне обойтись без его понимания и прощения, хоть он, возможно, и поймет. Не поймет Локита. Если узнает, то не сносить головы нам обоим. Ни мне, ни сенатору».

Вздохнув, он вновь окинул взглядом комнату, в которой вдруг стало тесно, как в клетке. Посмотрел на лицо Элейджа, словно впервые увидев его.

Сенатор медленно гладил подлокотник, а взгляд и чувства были где-то далеко. Но он не был напуган и не был удивлен. Он словно пытался заглянуть вперед, раскрыть двери времени и угадать, что же будет далее, потом. Его не интересовало, ни каким образом его собиралась сместить Локита, ни то, почему предложила его пост его секретарю. Словно для него были ясны оба ответа. Словно он знал. Давно знал.

Внезапно почувствовав взгляд на своем лице, Юфнаресс вздрогнул. Сенатор улыбался, вернувшись из своего виртуального вояжа, и улыбка делала его похожим на старинного загадочного божка, которых он не раз видел в музеях.

— Надеюсь, ты не отказался, — тихо проговорил сенатор, обращаясь к Юфнарессу.

Юфнаресс неопределенно пожал плечами.

— Отказался, — заметил спокойно, — сказал, что мне и так хватает проблем. Она обиделась.

— Пойдешь и извинишься, — усмехнувшись, приказал Элейдж, — скажешь, что было много дел, и что не понимал, что говоришь, и что для тебя большая честь принять это предложение.

— Но...

— Не надо этих «но», Юфнаресс. Иначе, тебе никогда не выйти из этой игры живым. Да, я знаю, — ответил сенатор на немой вопрос, появившийся в глазах секретаря, — и с самого начала знал кто ты, и откуда. Иначе не быть тебе моим секретарем. Прости, Юфнаресс, но я предпочитаю видеть своих противников так, что б наблюдать за каждым шагом. А потом я понял, что ты мне не враг. И не противник. Ты просто не знаешь, как быть....

Стоя в гулком пустынном зале, он чувствовал, что волнение и тревога уходят прочь. Глядя на камни, каплями света застывшие под тонким прозрачным стеклом, любовался их немыслимыми переливами, волшебной, чудной игрой. Камни Аюми лежали на прежнем месте, где лежали столетия до того, как недобрая рука взяла их, как будут лежать еще долго, если, если уцелеет Лига.

От них, даже через стекло, шел какой-то теплый поток, который исцелял, согревал, раскрашивал мир в яркие краски. Глядя на капли синевы, он чувствовал, что вокруг этих камней не зря наросли десятки легенд, что не зря молва связала их и непостижимых, совершенных Аюми. Легенды рождались сами. Стоило только несколько минут постоять рядом, посмотреть на их волшебное сияние.

И вспомнилось утро, раннее, стылое. Эти камни лежали посреди стола в коробочке обитой бархатом, и словно радовались тому, что вернулись назад, на Софро. Сенатор пригласил его подойти, и, подойдя, он замер, не в силах вымолвить ни слова, впервые видя их вот так, первый раз без разделяющей преграды стекла. Взяв их в руки, он поразился их тяжести, и легкости, их ласкающим ладонь, прикосновениям. На ощупь они были нежнее шелка и грани их, острые грани, на которых мерцал свет, не царапали, а ласкали.

Юфнаресс вздохнул, чувствуя спиной, что где-то рядом та женщина, которую он ждал. Он чувствовал ее шаги, даже не слыша их. Леди была где-то рядом, и, верно, рассматривала его, прежде чем подойти. Он на миг закрыл глаза, вспомнив сенатора, его слова, его напутствие. Выбор был сделан и он о нем не жалел. Хотя, мог ли быть иной выбор?

Открыв глаза, он увидел пред собой ее, Локиту, Леди. Ее изучающий взгляд, ее пепельные локоны, прекрасное лицо, кукольные ресницы, нежный румянец на щеках.

Локита куталась в раззолоченный мех, наброшенный на плечи поверх легкого платья, вырез которого ничуть не скрывал изящных линий тела, округлости груди. И, глядя на нее, он не смог не отметить, что, несмотря на нрав гадюки, она хороша, ослепительно хороша, молода, свежа.

Что красота ее почти идеальна. Особенно сегодня и сейчас, когда казалось какое-то темное, вечное беспокойство ушло из глубины ее глаз.

Стоя в пустынном зале с высокими потолками и мягким, рассеянным, ровным светом, он смотрел, как подходит издали, движется к нему Локита, и понимал, что с этого момента все изменилось. Потому, как дальше не может быть колебаний, и с этого момента он должен делать только то, что должен.

Вздохнув, он подошел к женщине, запечатлел на узкой ладони поцелуй, чуть более вольный, чем допускалось этикетом. Он не стал смотреть в глубину ее глаз, хоть уже не боялся ее, холодного, затягивающего взгляда. Словно страх умер в глубине его сердца, словно он уже не мог испытывать страха.

Спокойствие, почти полное отсутствие эмоций в глубине поражали его самого, и движения и жесты и мысли казались чужими, словно само тело стало чужим и он наблюдал за этим миром словно бы со стороны, издалека, не присутствуя в нем, лишь рассматривая, как череду забавных картинок.

Локита тихонечко рассмеялась, чувствуя его готовность принести извинения, словно иначе и быть не могло. Смотрела пристально, смотрела, словно насаживая, как бабочку, на булавку своего взгляда, словно пытаясь прочесть и мысли и чувства. Но не было ощущения, которое часто рождалось там, где была она. Не было ощущения, что она — всеведуща. Как бы она не пыталась его в том убедить. И не было ощущения силы, исходящей от ее фигуры. Словно б за несколько дней что-то и сильно изменилось.

Глядя на нее, на ее точеные черты, на маску спокойствия он видел и ее решительность, и бескомпромиссность, и властную надменность. Видел ее гордость, что давно переросла в гордыню. А еще сквозь прекрасную маску просвечивали и ее бесчестье, и следы страстей.

Она поманила его, и он пошел, следом за ней, в сад, к говорливому потоку, что бежал по каменному ложу арыка. Глядя на неторопливые ее движения, исполненные гордости, на королевский разворот ее плеч, он думал, что такой бы могла быть истинная королева, императрица, хозяйка. Но..., Вздохнув, он присел на скамью, заметив жест ее руки.

Сама же Локита осталась стоять, только обернулась, что б лучше видеть его лицо. Потом, неожиданно она рассмеялась, разбрызгивая тихий смех.

— Передумали, — проговорила она, — испугались, Юфнаресс? Но это хорошо, что передумали. Я получила вашу записку. Что ж, только не думайте, что я забуду ваш отказ и вас прощу. Хотя, все зависит только от вас. Может быть, и забуду.

— Как будет угодно Леди, — проговорил он негромко. Лгать было легко, легко и просто, так никогда не было легко говорить правду, глядя в ее глаза. В душе царил штиль, тишина и покой.

— Значит, вы согласны?

Юфнаресс пожал плечами.

— Вы правы, глупо отказываться, исполнителя вы всегда найдете, а, может быть, и меня подставите. Так что, для меня все равно нет выхода.

— А письма? Вы уже не надеетесь на их защиту?

Юфнаресс спокойно улыбнулся.

— Письма, Леди, далеко отсюда. Боюсь, если вы возьметесь за меня всерьез, мне не будет разницы, есть они или нет. Вам, да, вам, они необходимы. И я их, разумеется, приберегу. Но, если подумать, то какая мне выгода от того, что Лига устоит против Эрмэ? Какая мне выгода от того, что Элейдж, а не я, будет сенатором Лиги?

— Значит, вы решились?

Юфнаресс пожал плечами.

— У меня, что, есть другой выход? Иной, кроме того, который вы мне навязываете? Я не обманываюсь в ваших чувствах. Вы, Леди, уничтожите меня, стоит вам лишь обезопасить себя от гнева Императора, или занять его место. Ведь ваше кредо — уничтожь строптивого раба. Пока вы этого не можете. Ну и мне придется сказать вам, сказать, потому как вы и сами это поймете, чуть позже, может быть. Просто мне надоели игры впотьмах, и надоела эта ложь, которой на Эрмэ оплетено все. И я предупреждаю. Я участвую в этих играх, в играх, в которые меня втянули вы. Но играть намерен до конца. До высшей ставки. Трон Великой Империи давно не переходил к рабу, но, все может измениться.

Локита рассмеялась, присев рядом заглянула в его глаза, в темных зрачках ее глаз полыхало торжество, сияло темным заревом. И ее лицо от того становилось лишь только красивее, красивое темной, гневной красотой неистовой королевы. Губы дрогнули, словно желая что-то сказать, но она промолчала, впервые промолчала, не уколов словами.

Юфнаресс поднялся, отошел на несколько шагов, посмотрел на нее издали. Ее улыбка, проступившая на губах, смущала. И оттенки чувств проступили на лице, словно оживив ее, растопив лед, который покрывал ее панцирем, как коркой. Она заметила его взгляд, это пристальное разглядывание, не смутившись, подняла голову, выставив подбородок.

— Дерзай, — проговорила с насмешкой, — мы там посмотрим, кто кого.... Главное здесь и сейчас, ты поможешь мне избавиться от Алашавара.

Мужчина быстро шел по гулкому коридору, вслед ему оборачивались, смотрели заинтересованно, провожали взглядами. На аудиенцию к Императору не опаздывают, он усвоил это, как только судьба вознесла его чуть выше, чем он надеялся в юности. Аудиенция у Императора — честь и милость.

Он шел, чувствуя невольную робость. Он целую вечность не был здесь, в Его дворце. Наверное, последний раз это случалось два, а, может, и три года назад. Он не помнил. Софро, работа занимали все время, и он просто не мог, из праздного любопытства, приехать сюда. Тем более, на несколько дней, что б добиться аудиенции.

Он вспомнил Локиту, ее глаза со сполохами торжества. С ее самоуверенностью. «Ни за что, — подумал он, — никогда более и ни за какие коврижки я не буду играть в ваши игры по вашим правилам. Никогда. Будьте уверены. Если, конечно, уцелеет моя голова».

Он сомневался в этом, глядя на воинов, охранявших дворец Императора. Невысокие, казавшиеся почти хрупкими эти бестии могли многое. Слишком многое, что б с ними мог потягаться обычный человек. Генетическое модифицирование сделало их совершенными машинами для убийства. И если им прикажет Император, то ему не уйти отсюда живым. Потому, как они сделают то, что Он приказал.

Юфнаресс вздохнул, тихо, затаенно, пытаясь унять волнение. «Все в этом мире зависит от нас всех и от каждого по отдельности, — вспомнил он слова Элейджа, — от каждого поступка и каждого шага. В этом мире нет никчемных людей. Правда есть те, кто этой истины не смогли понять, как и того, что их судьба в их же руках. Я не знаю, что ты желаешь, Юфнаресс, мне не дано читать в твоей душе. Я — не Аюми. Но могу сказать, что ты, из себя, представляешь, судя по поступкам. Ты говоришь, что ты влюблен в Лигу, что ты очарован этим миром. Но почему ты тогда ставишь на Эрмэ? Только оттого, что думаешь, что у Лиги нет шансов уцелеть? Да, прекрасная перспектива всех нас ожидает, если мы все будем думать именно так. А ты не хотел бы попробовать дать Лиге этот недостающий шанс? Если тебе и впрямь нравится этот мир? Или ты только раб, и правда, только эрмийский раб, что выполняет бездумно то, что ему прикажут, не имея собственного мнения, своих желаний и власти над собой? И слова, о том, что ты влюблен в Лигу — только слова?».

Он вспомнил тихую грусть на лице сенатора, его глаза смотревшие пристально и мягко и тон его голоса, что смягчал тяжелые слова. Элейдж никогда ранее не говорил с ним так. Никто не говорил с ним так. И глядя сквозь стекло на мир под ногами и мир над головой, он, помимо воли своей, ощущал правду этих слов. И что-то замирало в душе. И что-то обрывалось.

И, глядя на полыхающее небо Софро, он вдруг понял, что есть дела, которые, хочет он того или нет, сделать может лишь он, и есть вещи, с которыми он не смирится. И что, если он хочет остаться самим собой, сохранить себя, то должен помочь сохранить и этот мир, таким, какой он есть. Таким, какой, он очаровал его, таким, каким он его полюбил. Без рабства, без насилия, без чувства тяжелого рока, что висит над головой, подобно мечу. Как светлую легенду. Как мечту. Доказав, что и на самом деле влюблен в этот мир.

Он давно не был на Эрмэ, и, вернувшись, вдруг, неожиданно понял, что уже стал забывать этот мир, с его страстями, с жаждой власти, мир, в котором человек человеку — волк. Лига вытеснила все. Единственное, что не могло уйти — Шеби. Юфнаресс помнил ее ярко, словно видел. И идя к Императору, надеялся на встречу, забывая обо всем остальном.

Он следовал, сопровождаемый личным телохранителем Императора, что шел чуть впереди. Воин был невысок, поджар, чем-то похож на куницу. У воина были смоляные кудри и темная кожа, уверенный шаг.... Он иногда оборачивался, взглянуть следует ли за ним Юфнаресс, и тогда ярко вспыхивали белки его глубоких желтых глаз.

И, памятуя, Юфнаресс невольно отмечал, как тот похож на самого Императора, так бывают похожи две капли воды в океане. Разве что, Император, был более высокомерен, и кожа его не была столь темной, похожей на крепкий кофе, а такой же, как и у Шеби — и темной и золотой. Разве что, Император был стократ опаснее простого воина. Но на то он и Император.

Воин провел его в зал, и, столкнувшись с толпой, так же, как и он, имеющих желание лицезреть Хозяина, Юфнаресс понял, что получил отсрочку. Несколько минут, в которые еще не поздно передумать, и не поздно придумать иной предлог.

Остановившись в стороне, он обвел присутствующих взглядом, лениво, как и полагалось тому, кто знает наверняка, что переговорить с Императором ему удастся, а, не только надеясь на случайность, которая сведет несколько нитей воедино. Здесь были эрмийцы — властители, несколько воинов, которых судьба вознесла достаточно высоко, и, разумеется, контрабандисты.

Он узнал Катаки, державшегося в тени, одетого в парадную форму, и заметно оробевшего. Контрабандист не впервые бывал на Эрмэ, но здесь он поразительно менялся и лицо его приобретало мучнистый оттенок, словно его грыз страх. Катаки был не один, с ним скупо переговаривались еще несколько контрабандистов той же Гильдии, а в нескольких шагах, поодаль, высокий господин странной наружности подпирал стену, оглядывая все происходящее вокруг высокомерно и скучающе. Настолько высокомерно и настолько скучая, что можно было думать о нем все что угодно.

Усмехнувшись, секретарь сенатора заметил, что незнакомец имеет слабость к блеску бриллиантов и роскоши. А еще в движениях этого человека угадывалась лень. И глядя на его лицо с правильными чертами, Юфнаресс вдруг подумал, что этот незнакомец не так уж ему и незнаком. Что где-то, ранее он это лицо уже видел, но только сейчас никак не может этого человека узнать. А тот его узнал, он понял это, когда их взгляды на несколько мгновений перекрестились. Узнал и поприветствовал легким кивком головы.

Юфнаресс слегка пожал плечами, незаметно отошел в сторону, к окну, прикрытому золотой, узорчатой решеткой, хлебнуть прохладного воздуха, унять жар. От духоты и дум кружилась голова.

За окном расстилались сады, увенчанные куполом. Из-за купола не было видно звезд, к виду которых он привык на Софро. Здесь нигде не было видно звезд, разве что на самых высоких вершинах гор, да с орбиты. И свежий воздух и чистая вода и сады эти, похожие на райский сад, были роскошью, доступной лишь Хозяину да его свите, и иначе, чем под куполом существовать они просто не могли.

Юфнаресс вспомнил этот мир пустынь, каменные пустоши, отравленные океаны, в которых обитали кошмарные создания, рожденные искалеченной природой и людей, что были вынуждены выживать в этом мире. Их лица, их тела, словно состоящие из кожи и костей, сухие тела, на которых не было и капли жира.

Если б не опыты по генетическому моделированию, что дали им способность дышать таким воздухом и пить такую воду, то, наверное, человеческая раса уже давно была б стерта с лица этой планеты. И все же, это был еще не ад.

Юфнаресс вспомнил иные планеты Империи и почувствовал, что по коже бегут мурашки; были миры, что Эрмэ использовала исключительно как сырьевые колонии, высасывая все, что только можно из их недр. Никто и никогда не подумал бы, наткнувшись на эти брошенные миры, когда из них было взято все, что там когда-то была возможна жизнь.

А еще вспоминалась Рэна. Ее полузатопленные материки, слабые полярные шапки, изменчивые течения в океане. Вся жизнь сосредоточилась, практически, в нескольких точках. Люди старались не мешать планете зализывать старые раны, заняв несколько сот островов и край побережья, да еще несколько локальных зон в глубине материков.

Там, на Рэне, в отличие от миров Эрмэ, жизнь бурлила, как в котле, поставленном на сильный огонь. Жизнь изменялась и приспосабливалась, конечно, рэане во времена Империи Кошу здорово изменили свой мир, и не счесть было ушедшего безвозвратно, а новое порой было агрессивно к людям, но... это был живой мир. Мир, который, если дать ему время, могущий выздороветь, восстановив прежний баланс, и прежнюю гармонию. Если ему не мешать.

Он жадно исследовал эту, некогда искалеченную планету и удивлялся насколько живое стремится жить. Деревья, птицы, насекомые, все живые, стремились занять ниши, оставленные предшественниками, что некогда не смогли выдержать натиска человека.

И тихо, но верно, медленно, не торопясь, менялась сама планета. Некогда отравленные пустыни одевались покровами трав и лесов. Появлялось новое зверье. Новая жизнь. И даже ледниковые шапки, о которых несколько тысячелетий существовали лишь воспоминания, появившись вновь, медленно и верно начинали нарастать на полюсах. И жила надежда, что человек и природа еще сумеют мирно сосуществовать.

Здесь, на Эрмэ, все было иначе. И, может быть, гармония сосуществования человека и природы в мирах Лиги вскружила ему голову, задела за струнки души и, вдыхая напоенный запахами трав и океанов воздух, он задумался, впервые задумался и о пути и о цене, которую придется заплатить мирам Лиги, попади они под диктат Эрмэ. Прекрасно понимая, что от всего великолепия этих миров не останется ничего. И понимая, он часто смотрел в одну точку, думая, вороша, перебирая мысли как четки, и спрашивая себя, а хочет ли он сам этого. Локите же не было до этого дела.

И, глядя на небеса Софро, она не видела ничего, что могло б ее остановить, заставить задуматься, о том, не слишком ли велика цена, которую придется платить множеству миров, что б осуществилась ее мечта. Мечта о господстве в Великой Империи.

Она была отравлена властью, этой страстью, более сильной, чем проявления иных страстей. Ей не было дела ни до восходов, ни до закатов, ни до шороха листвы и пения птиц, как не было дела до шороха океанов и чужих стремлений.

— Ну и что мне за дело, что на Рэне нельзя сейчас восстанавливать промышленную базу? — пропела она как-то раз, стоя над бурными волнами на высоко вознесенной над морем скале и разглядывая волны, бьющиеся в глубине, у себя под ногами. Это была та скала, где последний раз видели живым Ареттара. На Юфнаресса это место всегда навевало, невольно, грусть, она же только усмехалась. — Мне дела до этого нет. Но они должны думать, что это возможно. А если увязнут в проблемах, что ж, это только нам на руку. И никуда они не денутся. Им придется сотрудничать с Эрмэ. А Эрмэ нужен плацдарм. И не стоит думать, что будет потом. Это ведь не твоя забота, Юфнаресс, думать о них. Лучше думай, что ждет тебя. А тебя ждет твой мир, маленький мир, в котором ты будешь полным и абсолютным властелином.

Юфнаресс сжал губы, понимая, что она ничем не лучше самого Императора, хозяина и повелителя. Скорее, во сто крат хуже. Одержимее. И получив власть в Лиге ей бы успокоиться и остановиться.... Но, нет.

Почувствовав чей-то взгляд на себе, он обернулся. Взгляд был плотен и ясно ощутим, словно кто-то прижал его чем-то тяжелым. Обернувшись, отметил, что никому из присутствующих нет до него никакого дела. Разве что, аристократ, разодетый в светло — голубой, мерцающий бриллиантовыми искрами шелк, рассматривал его, прикрыв лицо веером.

— Кто это? — спросил Юфнаресс у подошедшего к нему воина — провожатого.

Воин посмотрел на человека в бледно-голубом шелке, и, пожав плечами, процедил сквозь зубы.

— Новый хозяин Иллнуанари. Рэанин. Прибыл с визитом.

Юфнаресс, вздохнув, последовал за воином, но, обернувшись, вновь бросил взгляд на этого человека, и так получилось, случайно, что взгляды их, на короткий миг встретились. И, на мгновение, застыв, Юфнаресс вдруг почувствовал, как по телу разливается непонятная оторопь. Время замедлило бег, а тело налилось свинцом. И в этот миг, вдруг и неожиданно всплыла картинка из прошлого.

Трое подростков, собирали спелые сочные ягоды, сидя на земле. Трое — Лия, Илант и Рэй. Да-Деган сидел на сером, вросшем в землю камне невдалеке, наблюдая за ними. Длинные белые волосы стекали по его плечам, и смотрел он устало, вниз. Глядя на него, Юфнаресс словно чувствовал и его тоску и его боль.

Казалось, известие о гибели Иридэ, юного, рыжего сорванца Иридэ, отняло у этого человека силы и изъяло желание жить. И только эта троица, что собирала ягоды неподалеку, как-то могла заставить его смириться с потерей, и, взяв себя в руки, заставить пережить ее. Его было жаль. Но ничто не могло заставить Юфнаресса сказать правду никому на свете. Ибо тайна должна быть тайной, а секрет рассказанный только одному человеку, и тот через несколько дней начинает свое путешествие по свету, переставая быть от всех секретом.

Он никогда не мог себе представить, что Да-Деган мог быть иным — энергичным и предприимчивым авантюристом. Тот всегда был поразительно спокоен, несуетен, миролюбив, как выходец из совершенно иного, особого мира, где не существует агрессии и зла. И потому испытал нечто похожее на шок, поняв, чьи глаза смотрели на него, придавливая тяжестью взгляда. Смотрели так остро, пронизывающе, словно взвешивая и вопрошая.

И чувствуя, что пол начинает раскачиваться под ногами, Юфнаресс медленно, очень медленно отвернулся, проследовав за воином Императора, к трону.

Он стоял и смотрел на повелителя снизу вверх, понимая, что неприятные сюрпризы еще не кончились. Надеясь хоть мельком увидеть Шеби, заметить полуулыбку в уголках ее прекрасных губ, соприкоснуться взглядом, дышать одним с ней воздухом, он был разочарован, что ее нет средь кучки приближенных, окруживших трон.

Она всегда была рядом с Императором. Если не всегда, то часто, очень часто ее можно было заметить где-то поблизости. Она смягчала бешеный норов Хозяина одной своей улыбкой, тихим движением, что несло легкий, мерцающий звук. И звук, рожденный движением, растворяясь в воздухе, приносил ощущение зыбкого волшебства, готового изменить все вокруг. И что таить напрасно, он надеялся на то, что ее присутствие защитит его от слепого гнева. От гнева Императора.

И понимая, что ниточка рвется, Юфнаресс вновь заглянул в темные, как ночь, очи Хозяина Эрмэ. Понимая, что отступать некуда, что если он пришел сюда, то должен сделать то, что должен, то из-за чего, сорвавшись с Софро, примчался в мир ... ему уже чужой и чуждый.

Чувствуя странное, поразительное равнодушие ума и чувств, отстраненную холодность еще миг назад бешено скакавших мыслей он поднялся с колен, и, понимая, что нарушает веками сложившийся этикет, шокирует и совершает нечто запретное, медленно пересек разделявшее его и Императора пространство в несколько шагов и несколько ступеней. Опустив взгляд, вновь опустился на колени у самых ног Императора, чувствуя, что напряжение растет, что воины наготове, и стоит ему лишь малость ошибиться, то, по знаку Императора, эти дьяволята разорвут его в клочья. И что этот знак может последовать в любой момент, и за любым действием. Понимая, что сделал он для этого многое.

Но эта мысль не остановила. Разглядывая ворсинки ковра у ног Императора, Юфнаресс подумал, как все происходящее похоже на фарс, и как было б это смешно, если смотреть на это лишь как наблюдателю, не участвующему во всей этой суете.

Стоя на коленях, он ждал, ждал терпеливо и покорно, не позволяя прорваться наружу буре чувств, хоть эта поза покорности и смирения, от которых он отвык, была противна самому. Но позволить заметить это никому из присутствующих здесь он не мог. Тем более Хозяину.

Он лишь надеялся, что Император поймет, догадается, что раз он нарушил этикет, то есть достаточно веские причины, заставившие его действовать именно так. И что не преминет выслушать и узнать их. Не рубя с плеча.

— Встань, — услышал он голос над собой и только тогда поднялся, все еще не решаясь поднять взгляда и посмотреть в лицо Императора.

В зале прошелестел сдержанный шорох вздохов. Он спиной чувствовал любопытство в этих взглядах, его разглядывали, словно забавную зверушку, диковину, невидаль. Он знал, что ни от кого в этом зале не скрыть ни его происхождения, ни его положения.

Для всех он был рабом. Удачливым рабом, что смог подняться над своим положением, оказав некие услуги Империи. Услуги, достаточно значительные, что давало ему право находиться здесь, в одном зале с Императором Эрмэ. Но недостаточно значительные, что б подойти и встать рядом, вот так, как сделал он.

Император смотрел на него пристально, разглядывая, пытаясь разгадать, откуда у раба взялась вот эта дерзкая, оскорбительная смелость, эта решительность, и что за этим стоит.

— Что ты хочешь? — спросил наконец Император, и Юфнаресс тихо, облегченно вздохнул.

— Разговор на пару минут, — проговорил, все еще сохраняя робость, — один на один. У меня новости из Лиги, которые заинтересуют Вас.

Император посмотрел с любопытством, в темных глазах промелькнула заинтересованность. Он вновь исследовал Юфнаресса, и вдруг, неожиданно для всех отвернулся и пошел к двери, ведущей в другие покои. За ним потянулись воины — пара воинов, что были так непостижимо похожи на него, и друг на друга. Хозяин Эрмэ остановился у двери и, глядя на оторопь на лице Юфнаресса, усмехнулся и поманил рукой.

Ступая осторожно, словно ноги были босы, а по полу кто-то рассыпал битое стекло, Юфнаресс последовал за ним.

В покоях было тихо, пусто. Воины растворились в складках драпировок, которыми были завешены стены и их не смог бы отыскать даже самый внимательный взгляд. Иллюзия уединения была полной, а атмосфера уюта располагала к покою.

Император расположился на низкой тахте у окна и смотрел испытующе, упрямо и в этот миг как никогда было видно, что он не только Властитель, но и воин. От него волнами исходила опасность, темные глаза горели лихорадочным, звериным огнем, полыхали из глубины зрачков злой зеленью.

— Не молчи, — проговорил он угрожающе, — не мямли. Если у тебя есть причина, которая заставила тебя сорваться с Софро, то скажи ее. Если нет, то ты будешь наказан. Ну?!

Юфнаресс тихо вздохнул, понимая, что при любом раскладе очень просто потерять голову. Нельзя постичь, какие мысли вьются в голове Императора, нельзя понять ни настроения, ни чувств. Нельзя угадать какое слово заденет, а какое разозлит, ибо не рабу дерзко смотреть в его лицо, в его глаза, ища там ответа. И, значит, надеяться можно только на чудо.

— Тебя прислала Локита? — проговорил Император, и в его голосе Юфнарессу почувствовался сдержанный рык.

— Нет, — ответил он, — я осмелился приехать сам. И о том, что я вам скажу, она не знает. Потому, если б она знала, я б не доехал до Эрмэ. Она не считает меня способным, — он поднял взгляд и впервые прямо и открыто, жаля, посмотрел в лицо Императора, — не способным нарушить ее приказ. Простите мне эту дерзость, — поспешил проговорить он, видя, как гнев отражается в лице Императора, — ибо я не могу стоять и смотреть, как она плетет интриги против истинного повелителя Империи. Вы знаете, я был ее доверенным лицом, но она слишком далеко зашла в своих планах, что б я мог продолжать повиноваться ей. Не знаю, что Вы думаете о ней, но она сама полагает, что стоит ей захватить для Империи Лигу, как необходимость в ее услугах отпадет, и она будет забыта, или устранена. Конечно, каждый из Властителей мечтает о троне. И она смеется, утверждая, что может безнаказанно вершить свои дела, плетя интриги, пока существует Лига и существует Эрмэ, пока не существует Великой Империи. Так вот, она не собирается ждать, пока вы уничтожите ее. Она сама желает убрать Вас, что б занять трон Империи. И сделать это до того, как миры Лиги станут принадлежать Эрмэ. Она говорила об этом со мной. Говорила прямо, предлагая не мало за помощь, за риск. И убеждала, что откажись я, то уничтожат и меня, когда я перестану быть нужен.

Император цинично усмехнулся. И глядя в его глаза, Юфнаресс внезапно почувствовал, как его охватывает ужас, холодный липкий ужас, лишая решимости, лишая уверенности в том, что слова эти были необходимы. Слишком уж явственная, заметная ирония читалась на лице Хозяина. И бешенство. И ненависть.

Император помолчал несколько минут, поднявшись, подошел близко. Усмешка так и не сошла с его темного, мрачного лица. Она застыла как приклеенная, и оттого становилась не по себе. И вдруг, неожиданно, Юфнаресс отчетливо понял, что Хозяин Эрмэ отнюдь не высок, и что ему самому приходится смотреть сверху вниз... Император все так же молча покачал головой, и, ухватив за темные вьющиеся пряди, заставил Юфнаресса опуститься на колени. Оттолкнув его от себя, он поджал губы, и все так же, молча, прошел из угла в угол.

— Надеюсь, ты можешь доказать, — проговорил Император глухо.

Юфнаресс потерянно покачал головой.

— Такие вещи не говорят при свидетелях, — ответил он, — может, она и еще кому предлагала то же самое, но мне об этом неизвестно. Когда Леди сказала, что претендует на трон, нас не могло слышать ни одно существо. А я не ждал такого предложения.

Император вновь прошел из угла в угол, медленно меряя шагами комнату. Глядя на него снизу вверх, отслеживая шум его шагов, Юфнаресс чувствовал, как к горлу подкатывает ком. Но страх уже ушел. Страха не было. Был покой и ожидание, равнодушное ожидание...чего? Он не знал. Император остановился рядом, за его спиной.

— Что еще она говорила? — тихо и вкрадчиво прозвучал голос Императора, красивый нежный голос, что ласкал слух, отнимая волю, голос, которому невозможно было сопротивляться, словно в этом голосе жила особенная, отнимающая волю магия. — Что еще предлагала? Конкретно, быстро, правду!

Юфнаресс судорожно вздохнул. Он и сам понимал, что нельзя лгать. Любой Властитель сразу почувствовал бы ложь. Можно было недоговаривать, умалчивать, но лгать, ни в коем случае, было нельзя. Даже если б в нем могло еще жить желание сказать ложь. Он на мгновение собрался с силами, и вдруг, словно наяву увидел перед собой лицо Элейджа, его умные проницательные, добрые глаза, смотревшие с легким сожалением, образ, несший поддержку и помощь.

«Человек может все, — проговорил Алашавар, — и вынести любую боль, и разорвать цепи рабства. С чего ты взял, что есть то, чего сделать нельзя? Из-за того, что тебя только и учили, что есть сотни и сотни ограничений? А кто-нибудь, когда-нибудь, говорил ли тебе, что нет предела мечте? И нет предела воплощению мечты. Если хочешь, значит, уже можешь. И не верь никому, кто пожелает доказать обратное».

И все же, он постарался не лгать.

— Она, — проговорил Юфнаресс тихо, — договаривалась с одним из своих людей, предлагая уничтожить Шеби. Говорила, что та имеет слишком большое влияние. Говорила, что ненавидит ее. Говорила....

Император шумно выдохнул воздух и, кожей чувствуя неладное, Юфнаресс замолчал. Напряжение сгущалось, он чувствовал, как недобрая, черная сила исходит из точки у него за спиной, словно Император мог убить одним взглядом.

— Шеби, — проговорил Властитель зло, — какое дело тебе до Шеби? Какое дело тебе до нее? Что тебе от ее жизни или смерти? Какая тебе разница?

Император подошел совсем близко, и, наклонившись, ухватив Юфнаресса за острый подбородок, заставил заглянуть в свои глаза, бездонные, темные, как пропасть. И понимая, что улыбается, улыбается насмешливо, и будто б свысока, но ничего не в силах поделать с этим, Юфнаресс вдруг, неожиданно для себя, признался, понимая, что словно нарочно будит ненависть и зло, в этом, стоявшем рядом, склонившемся к нему, надменном человеке.

— Я люблю ее, — выдохнул он, не перестав улыбаться, и, чувствуя, как к глазам подступают слезы. — Я люблю ее, — прошептал тихо, — как можно только любить женщину, мечту, саму любовь.

Император покачал головой, и, поднявшись, направился к двери. Воины, словно сгустившись из тени, последовали за ним. Глухие шаги отдавались ударами набата в сердце. Остановившись у двери, Император обернулся. Усмешка, прорезавшая его лицо, не была ни злой, ни доброй, но значительной. И от того, зловещей.

— Шеби, — проговорил он глухо, — Ну, тут Локита права. Она, и впрямь, имела слишком много влияния. Слишком много. И не только для рабыни.

Император, посмотрев на воинов, вдруг, неожиданно, отдал короткий приказ. Темные тени сорвались с места, кто-то из них поднял Юфнаресса за волосы и ударил, второй подхватил. Боль была дикой, рвущей на части. Сознание едва удержалось в теле, и едва выдохнув, Юфнаресс почувствовал, что эта боль рождена отнюдь не ударами. "Она имела слишком много влияния, " — как набат прозвучало в голове.

Имела. Это значило, что ее больше нет. Что предчувствие не обмануло, что ему никогда более не потерять себя в перезвоне колокольцев, не утонуть в ее глазах. На его тело обрушивались удары, но в этом не было нужды. И без этого там, внутри, что-то обрывалось, причиняя дикую боль. Ион знал, что никакая пытка не сравниться с этим знанием, с этим ядом. С этой потерей.

Он был бы рад не знать. Он был бы рад забыть и не поверить. Но не мог. Не давало покоя зарево бешенства, что, полыхая в очах Императора, невольно подтвердило, горькую правду. И слезы катились из глаз, соленые, невольные слезы бессилия, горькие от отчаяния. И даже теряя сознание он не чувствовал боли от ударов. Ее затмевала другая боль.

Очнувшись от ощущения холода, Юфнаресс осторожно открыл глаза. Тело ломило, казалось, что нет такого участка, куда б не попал удар. Судорожно вздохнув, он попытался подняться, и почувствовал, что левая рука и бок горят огнем. А еще был страшный озноб, от которого зубы выбивали дробь. И удивление, что все еще жив.

Вновь приоткрыв глаза, он посмотрел на тусклый свет, и узнал в человеке, задремавшем в кресле, стоявшем рядом, нового хозяина Иллнуанари, странного, богатого рэанина, знакомого незнакомца, Да-Дегана.

Откуда-то доносился тишайший гул, сходный с гулом маршевых двигателей, хоть вся обстановка ничем не напоминала обстановку корабля. На полу, небрежно брошенная, лежала шкура, или удачная имитация шкуры хищника. В тонкогорлых вазах, на которых оставило свой след время, стояли розы, распространяя вокруг сладкий аромат. И все это казалось сном.

Юфнаресс снова, слегка, пошевелился и прикусил губы. Он чувствовал тело, тело повиновалось, но во всем теле десятками жгущих точек была поселена боль, испытывая которую хотелось, если не закричать, то застонать. И мучила неясность происходящего.

Рэанин слегка пошевелился и открыл глаза, видимо, разбуженный шумом, что он производил.

— Очнулся? — спросил небрежно и иронично.

Юфнаресс промолчал, прикрыв глаза. Хотелось расспросить рэанина о многом, из того, чего он не знал и не помнил, но не было сил. Боль изымала их, взамен предлагая только слабость. А еще мучила память. Известие о Ней, и было чувство, что и тут не обошлось без Локиты, без ее умелого, тактичного, уместного вмешательства. Он сжал губы, чувствуя, как тогда, что непрошеные слезы выступают на глазах. Глядя на высокую фигуру, одетую в светлый шелк, чувствовал как вновь, там, внутри что-то рвется.

Рэанин достал из ларца, лежавшего на низком столике перед ним, какую-то ампулу, стянул с нее защитную оболочку и приложил к коже Юфнаресса.

— Обезболивающее. — коротко пояснил он, — И хорошо же тебя уделали дьяволята Императора, разве что не убили. Прости, но я вмешался.

Почувствовав иронию, Юфнаресс поднял взгляд и посмотрел на холодное, спокойное лицо давнего знакомца. Насмешки в лице не было. Но глаза смотрели холодно, словно то были не глаза, а две льдинки. Да-Деган машинально пригладил волосы и Юфнаресс увидел то, чего никак не мог ожидать. На руке рэанина, красовалось кольцо. Обычное темное кольцо. С гербом Императора.

— Зачем? — удивленно проговорил Антайи, с трудом разлепляя губы.

— А затем, что исчезновение чиновника Лиги, такого ранга, может вызвать не нужные Империи толки. Но это ведь вовсе не означает, что тебя помиловали. Может быть да, а может, и нет. Кто знает мысли Императора? Поэтому я и говорю, что прошу прощение за вмешательство. Ненавижу излишнюю жестокость. А тебе, если Он вспомнит, все равно придется умирать. Не сейчас, так после. Проходить через одно и то же дважды.... — Да-Деган покачал головой и пожал плечами, — знаешь, я бы на твоем месте сделал бы ноги. Может, где-нибудь, в провинции, тебе б, и удалось затаиться. Хотя, и это навряд ли. У Императора длинные руки. И память длинная.

Юфнаресс знал это и сам. «Можно было и не напоминать, — подумал он, чувствуя невольное сожаление, — не маленький. Все понимаю. И, значит, максимум, через несколько недель произойдет нечто, несчастный случай. Это, несомненно, будет выглядеть как несчастный случай. Но это будет убийство. Что ж, жаль, конечно, но... если удастся добраться до Элейджа, то... посмотрим. Ничего нельзя загадывать сейчас».

— Да, — проговорил Да-Деган, неожиданно улыбнувшись, — вот порой, как оборачивается судьба. Рэанский эколог оказывается эрмийцем, и служит Империи. Леди, швабра, тоже. И, что б занять трон, не побрезгует ничем, — подставить сына, отравить внука, все это в лучших эрмийских традициях, не так ли? Не верти головой. Все это мы проходили. На Рэне было то же. Во времена Империи Кошу. Не понимаю только, для чего ты решил подставить Локиту, вы ведь с ней на один голос поете? Или возникли разногласия? Ну да мне, все равно.

— Вы-то чего забыли на Эрмэ? — с тихой злостью, игнорируя боль, или то начинало действовать лекарство, спросил Юфнаресс.

— Дела, — равнодушно отозвался Да-Деган. — Дела Гильдии заставляют меня, позабыв покой, наведываться на Эрмэ. Ты же знаешь, так исторически сложилось, что глава Иллнуанари должен быть представлен ко двору. Вот я и следую давно заведенной традиции, — он перехватил взгляд Юфнаресса, нацеленный на перстень, и улыбнулся вновь. — Да, — заметил вельможа, перехватив взгляд, — Император мне доверяет, в разумных пределах.

— И как вам это удалось? — удивленно спросил Юфнаресс, вспомнив.

— О, — протянул Да-Деган, — ненависть, как и любовь, может свернуть горы. Вам, Юфнаресс в голову не приходило, что ваши письма попали в мои руки? Нет? Вы думали, что я не умею ненавидеть? Ошибались. Вы, наверное, полагали, что я забыл об Иридэ?

— При чем здесь Император?

— При том, Юфнаресс, что я могу унять бешенство, глядя на вас. Я знаю порядки Империи. Уже знаю, и понимаю, что вы — лишь топор. И даже не палач. А вот Локита... ее я ненавижу истово. И знаете, ...слетит ее голова. И, может быть, не только ее....

Вельможа медленно прошелся по комнате, подойдя к шкафу, достал бокал и бутыль вина, откупорив, налил рубиновую влагу в бокал. И отпив глоток, вновь примостился в кресле, поставив бутыль на пол у своих ног. Серые глаза посмотрели на Юфнаресса и секретарь сенатора, вдруг, с удивлением понял, что Да-Деган уже изрядно пьян.

— "Поцелуи ветра", — прокомментировал рэанин, смакуя вино. — наши, форэтминские. Хочешь?

Юфнаресс вздохнул. Глядя в лицо собеседника, искал перемены, и перемены были. Раньше он не помнил, что б этот человек был так уверен, небрежно — элегантен и зол. А злость жила в его глазах, в движениях рук, ее можно было прочитать по тому, как этот человек держит себя, и по тому, как он пьет вино.

И, глядя на него, Юфнаресс понимал, что имел в виду Илант, говоря, что Да-Деган изменился. У рэанина было то же самое лицо, черты, не отягощенные временем, черты юного мальчишки, а не пожилого человека, та же фигура, но вот совсем другой была манера держать себя, и голос, по-прежнему тихий, набрал уверенной значительности.

И впечатление от этого человека было совсем иным. Он был опасен. И, если присмотреться, если захотеть увидеть, это можно было угадать, увидеть даже сквозь маску экстравагантного наряда и прически.

Об опасности предупреждали глаза, серые, холодные, блиставшие сдержанной силой стали. Смотревшие, как оружие из бойниц.

— Месть? — тихо спросил Юфнаресс.

Да-Деган кивнул, скупо, сдержанно, и, допив вино, отставил бокал в сторону.

— Да, — ответил он, — именно месть. Мне нужна голова Локиты. Не стану скрывать, Император тебе поверил. Так что, если ты хотел ее подставить, то, считай, тебе это удалось. Он давно ожидал от нее подобных штучек. Его уже предупреждали. По моей просьбе. Ты только подтвердил. И, значит, одной проблемой меньше. Видишь, ирония судьбы, я ненавижу тебя, но... мы — союзники. — Да-Деган невесело рассмеялся, переплел пальцы в замок. — Я бы хотел лично спустить с этой твари шкуру, — признался он, — но Император не допустит, он пошлет того, кто лучше разбирается в таких делах. Но оно и к лучшему. Пусть так.

Юфнаресс, прикрыв глаза, тихо вздохнул, чувствуя, как по телу расползается страх. Тихий, холодный, животный страх. Ненависть и месть, он никогда не мог предполагать, что горечь потери может так изменить человека. Этого человека.

Он помнил тихую грусть, и нежность, проступавшую в серых глазах, когда он смотрел на молодежь, царившую в его доме. Отблески камина, окрашивавшие волосы в огненный цвет, спокойные жесты красивых рук, на которых не было украшений, красивых самих по себе, и слегка, неухоженных. Его тихий голос, невольно рождавший в полутьме призраки того, о чем он говорил.

Легко было, с открытыми глазами, забыть о том, где ты находишься, а в непрестанной игре живого огня увидеть тех, кто совершенны, узреть Аюми. Увидеть их и их миры. Увидеть даль, скрытую стенами, и звезды, прикрытые тучами. Словно тихий голос мог перенести всех, кто его слушал, в иную страну. В иную реальность. В мечту.

Тогда казалось — он сам той, невозможной породы. Что пронесутся сотни лет, тысячи зим, но он останется таким же, неизменно. Тогда казалось, что никакая боль, никакая потеря не изменят его. И что он останется прежним, самим собой. Теперь Юфнаресс понимал, что ошибался. Время и потери способны изменить кого угодно. И это было еще одной занозой.

— Зачем вам это? — вновь спросил Юфнаресс, — интриги, Эрмэ, эта чертова Иллнуанари? Зачем вам это все? Я ведь помню вас. Зачем вам месть?

— Это допрос? — усмехнулся вельможа. — И кто ты такой, что б устраивать мне допрос? Хотя, я отвечу. Месть..., месть, Юфнаресс, пожалуй, единственное лекарство, что может излечить от горечи потери. Так было издавна — кровь за кровь, смерть за смерть. Ничто не вернет Иридэ, ну так, ладно, я смирюсь, но не раньше, чем в порошок сотру тех, кто его убил.

Юфнаресс тихо вздохнул и прикрыл глаза. Да-Деган негромко рассмеялся.

— Не прячь глаза, — проговорил он, — я хочу видеть взгляд того, с кем веду светскую беседу. Взгляд убийцы.

Он вновь налил в бокал вина, выпил его, медленно, смакуя, до последней капли. Опустив взгляд, посмотрел на пол, перевел взгляд на Юфнаресса. Несколько минут изучал лицо, на котором багровели следы ударов. Усмехнувшись, пожал плечами. Взгляд его, упершись в одну точку, вдруг стал тусклым, мутным, словно где-то близко стояли слезы, словно он ничего не видел из-за этих слез.

И глядя на это лицо Юфнаресс вдруг, отчетливо понял, отчего ему так не по себе, отчего на душе так муторно, тяжело и стыло.

— Я высажу тебя на Раст-Танхам, — проговорил рэанин, — мне нужно зайти в этот порт по делам личного свойства. Так что, не благодари. А там наши дорожки разойдутся. Надеюсь, мы больше не встретимся. Никогда.

Юфнаресс прикусил губу. Глядя на вельможу, он неожиданно спросил:

— А что, если Иридэ жив?

— Мертвые не воскресают, — монотонно ответил Да-Деган, обхватив пальцами пустой бокал.

— Но он не умирал. — почему-то решившись, проговорил Юфнаресс,

Да-Деган недоверчиво покачал головой и внимательно посмотрел в глаза Юфнаресса.

— Это ложь, — предположил он, — очередная уловка.

— Он жив. — вновь, упрямо повторил Юфнаресс. — Вы с вашим влиянием и связями могли б это проверить. Я не смог выполнить приказа, не удавалось мне это. Да, Хэлан говорил правду. Я украл мальчишку из отеля. Потому его никто и не мог найти. И я же дал предупреждение о лавине. Если б не это никто б не выжил — ни сам Хэлан, ни ваш Иридэ, ни красотка Эльния, никто из тех, кто был в тот вечер, в ту ночь в отеле. Есть вещи, которые мне никак не даются, несмотря на то, что я — эрмиец. Одно из таких дел — убийство малолеток. Но я боялся, я дико боялся, что мальчишка заартачится, что не станет играть в ту игру, которую ему навязали. Вы же помните его норов. Ему ничто б не стоило сбежать и спутать все карты. А если б Локита узнала, что я ее обманул, она меня убила бы. И его все равно убила бы. Вы должны это понимать.

Юфнаресс посмотрел на Да-Дегана, на бледное лицо с правильными чертами, на отсутствие каких бы то ни было эмоций на этом лице. Впрочем, нет, эмоции были, они клокотали и кипели, только, не отражаясь на лице, они заставили дрожать чуткие длинные пальцы. Да-Деган поднял взгляд, и серые глаза с силой клинка уперлись в лицо Юфнаресса.

— Дальше, — коротко приказал рэанин, стремительно трезвея.

— Я напоил его одним снадобьем, вызывающим временную амнезию. Но видно что-то не учел. То ли доза была излишне велика, то ли я что-то не учел в его метаболизме. Но я ведь не медик. А он, он не помнит кто он, ни имени, ничего из той своей прежней жизни. Я увез его на Эрмэ. Он несколько лет жил там. Потом..., в общем, сейчас он на Раст-Танхам, птица вольная. Вольный торговец, контрабандист. Рокше, Рокшар. Хотите, проверьте.

Да-Деган тихо рассмеялся, тихий смех его звучал почти издевательски и грустно, словно издевался он над самим собой.

— Вот ведь незадача, — проговорил вельможа, отсмеявшись, — я б и рад проверить. Но не могу. Его нет в этом мире. Нет, он не умер. Просто... он ушел к информаторию Странников. И с тех пор его никто не видел.

Почтовый бот пришел на Ирдал с опозданием. Невысокий мужчина в костюме техника с любопытством смотрел, как пилоты вяло переругиваются с диспетчерами. Что ж, картина была вполне привычной. Все знали, что любой транспорт с Софро может задержаться на любое мыслимое время. И что опоздание в пару часов, это вполне терпимое отклонение. Как все знали и о том, что корабли контрабандистов отходят от причала, как правило, во время.

Поток через единственный грузовой порт и без того был всегда велик, а Локита так транжирила средства, словно желала, что б второй, орбитальный комплекс так и не был бы никогда построен. Мужчина только пожал плечами, вспомнив Леди. Высокую, стройную, изящную, ухоженную, и чем-то неуловимо напоминавшую ему дорогую куклу.

Проведя руками по волосам, он позвал:

— Идги!

— Ну что? — откликнулся пилот, отвернувшись от экрана, как только закончил яростную перепалку с диспетчером.

— Куда нас?

— На Центральный. Можешь быть доволен, иди к себе, ожидай посадки. Через час будем на месте, — усмехнувшись, пилот качнул головой и вновь вцепился взглядом в экран.

В каюте с узеньким ложем койки было чисто, и тесновато. Но мужчина ни раза за весь полет умудрился не встретиться здесь с Иниро, еще одним техником, с которым они делили эту каюту. В общем-то, экипаж почтового бота состоял из восьми человек, но так сложилось, что со своим напарником он встречался только в пересменок, в машинном отделении, так, что казалось, будто каюта полностью принадлежит ему одному. Впрочем, работенка, на боте никогда не была особенно напряженной, исключая, разве что, моменты посадок и взлетов.

Вытянувшись во весь рост на койке мужчина смежил веки, пытаясь вспомнить произошедшее в последние несколько суток еще раз и прикинуть, как быть дальше. То, что пребывание на Софро в последние дни стало для него слишком опасно, он понимал, понимал разумом и чувствовал кожей. Было ощущение того, что в спину, между лопаток всегда нацелен чей-то, недобрый взгляд.

И это не было простым ощущением, беспочвенным, бредовым, нерациональным. Он вспомнил, как совершенно случайно заметил тихое движение, отраженное в гранях хрустального графина, стоявшего перед ним на столе. И хоть на осознание происходящего ушло меньше мгновения, почувствовал, страшный, парализующий испуг. Почувствовал, как испарина выступила на лбу, и что, как обычно в такой момент время словно понесло по своей реке с иной, чем всех остальных, скоростью. Он еще успел подумать, как медленно тянется происходящее и вздохнуть.

А страх вернул ему память, разбудил что-то нерациональное и не рассуждающее в недрах памяти. Нечто, что заставило его гордо вскинуть голову. Как будто там, внутри, пробудился некто, не имеющий к нему ни малейшего отношения — некто гордый, холодный и дерзкий.

Некто, кто знал, что бесполезно не воину пытаться справиться с воином обычными человеческими средствами, но не боявшийся. Не боявшийся воина, и слегка презирающий его, потому как в его руках была иная сила. Иная, что легко могла остановить воина, поставив того на колени, сила, что могла отнять и волю и разум.

И гордо вскинув голову, мужчина в кресле улыбнулся, подавив страх, взяв себя в руки и ожидая удобного момента. И этот момент настал. Воин, специально, словно рисуясь, возник перед его лицом, на линии взгляда, так что не заметить его было невозможно.

У воина была смуглая, темная кожа, черные, вьющиеся волосы и лицо ангела, с огромными, широко распахнутыми глазами, ловящими каждое движение. Воин был бос, полугол, но от этого не был менее опасен, скорее более, оттого, что появлялось искушение сравнить его с мальчишкой. Юным, неопытным юнцом, неведомо какой судьбой, занесенным в эти апартаменты, в это здание, в этот мир.

Элейдж знал, на что способны воины. И понимал, что если тот специально, словно рисуясь, возник перед ним, то, скорее всего, пощады не будет. И вздохнул. По-прежнему улыбаясь, и вздох этот, усталый, прозвучал почти что издевательски. Заглянув воину в глаза, увидел холодную устремленность, и, сложив пальцы рук, в особый знак тихо и значительно выдохнул слово, практически не помня его значения. Это было как какой-то, сродни безусловному, рефлекс. Побуждение, над которым он сам не был властен. Словно, то была старая, забытая игра, правила которой он неожиданно вспомнил.

Воин внезапно остановился, словно заколдованный, не в силах сделать ни жеста, ни шага. Глаза блеснули и вдруг стали сонными и ленивыми, как у рыбы. Казалось, будто он потерял силы, весь опутанный невидимой сетью, невидимой паутиной. А мужчина, все так же, неторопливо, будто полностью уверенный в своей власти, тихо, как бы невзначай задал вопрос.

— Кто тебя послал? — спросил он.

— Локита, — медленно выдохнул воин.

— Зачем? — вновь задал он вопрос.

— Ты мешаешь. Ты надоел ей. Она устала от тебя.

Мужчина коротко рассмеялся. Оборвав свой смех, вновь посмотрел на воина, чувствуя, как в душе рождается тихая грусть.

— Иди, — приказал он, — и больше не возвращайся. Не к ней. Если сможешь выжить — живи. Но не смей никого убивать.

Воин перемялся с ноги на ногу, сверкнул опасными глазами.

— Мне приказали убить тебя, — напомнил он.

— Забудь, — жестко ответил Элейдж, — никто тебе этого не приказывал. Уходи. Уходи с миром. И забудь обо мне.

Воин, словно раздумывая, постоял на месте несколько секунд, а потом тихо, как приведение, не производя ни малейшего шума, вышел в дверь, словно растворился туман. И только легкий, въевшийся в обстановку кабинета, запах страха, короткого, но смертельного ужаса, пропитал всю обстановку. Элейдж посмотрел ему вслед, явственно и отчетливо понимая, что этот визит — только первая ласточка. И что удалось раз, может не сработать дважды. И то, что Локита от него не отступится.

Эта куколка была весьма мстительна, обид не забывала, тем паче не прощала тех, кто рисковал волей или неволею встать у нее на пути. Он не знал лишь того, как много у него времени перед тем, как повторится визит. В том, что к нему еще подошлют убийц, он не сомневался, более не сомневался. Да и сомневался лишь миг, когда его предупредил об этом Юфнаресс.

Он усмехнулся, вспомнив Локиту, прекрасную Леди, облаченную в тонкий, полупросвечивающий шелк, что подчеркивал все изгибы и линии ее тела, и с высеребренным мехом, наброшенным на плечи, словно от холода. Она была хороша, так непостижимо и непростительно хороша, так изумительна, что легко и просто было забыть обо всем остальном мире глядя на капризный очерк ее губ, на тонкую, лебединую шею и слушая ее голос. И многие забывали обо всем.

Он вдруг, вздрогнул, ощутив неприятный укол в сердце. Она. Она имела такую власть, что без труда могла послать кого угодно. Было множество мужчин, что за единое ее слово, за ласковый взгляд могли убить, забыв о совести и чести, лишь бы получить, пусть на миг, тень надежды. Надежды на то, что могут быть с ней. И, поняв, сенатор поджал губы. На Софро становилось опасно, слишком опасно, что б он мог пробыть там хотя бы один лишний день.

Он вспомнил Юфнаресса. Секретарь исчез несколько дней назад, ничего не пожелав объяснить, сказав, что ему нужно всего лишь несколько дней, но его не было неделю. И сам Элейдж подумывал, а не затеял ли его секретарь какую-нибудь игру у него за спиной.

В последнее время, в лице Юфнаресса жила какая-то непривычная решимость, решительность и отчаянная смелость, что переменила его лицо, заставив вдохновенно и фанатично сиять темные глаза, на треугольном лице. И что это лицо, казавшееся ему до этого лицом талантливого зануды, так легко было спутать с лицом поэта.

И, странное дело, его стало недоставать, как раньше недоставало лишь Имрэна, этого рыжего, нахального, задумчивого и странного мальчишки. И так же, совершенно так же, волнуясь за него, сенатор вспоминал слова Имри, озвученный парадокс, что он произнес когда-то давно, однажды, вернувшись из Закрытого Сектора, где провел несколько утомительных лет. «Знаешь, — проговорил рыжий мальчишка, сидя на скамье, и бросая камушки в пруд, — люди не так плохи, как некоторым кажется. Они, бесспорно, могли б жить в идеальном обществе, не нарушая его норм и законов. Вся проблема в том, что большинство из этих желающих только и делает, что мечтает, что б кто-нибудь за них это общество и создал». И не согласиться с Имрэном было трудно.

Вздохнув, Элейдж, открыл глаза и посмотрел на часы. До прихода в порт оставалось совсем немного времени. Присев на койке, он свесил ноги вниз и подумал, что, все равно, отдохнуть ему не удастся. Было совсем не то настроение. Несмотря на третьи сутки полета, волнений не становилось меньше.

Он так и не дождался возвращения Юфнаресса. Он ушел в ту же ночь, но уже в порту вновь почувствовал на себе чей-то подозрительный взгляд. Это могло быть совпадением. А может, и не могло, но времени выяснить не оставалось. Почтовый бот был готов к отлету, и не было лишних суток, что б позволить себе задержаться.

Там на Ирдале был Эдуэ, умный, расчетливый, там, на Ирдале были все ниточки, связи и завязки, те, что могли вывести его на контакт с Стратегами. Там, на Ирдале, был Имрэн. И Имрэн мог помочь, разобраться, понять, расставить все точки. И лишь Имрэну он мог доверять полно, безоговорочно, на все сто.

Прикрыв глаза, он вспомнил тонкие, точеные черты лица и лукавинку в глазах. Он вспомнил улыбку, что рождала ощущение тепла, легкое прикосновение чужого разума, подобное легкому ветерку. Вспомнил, что всегда вспоминал, думая об Имрэне. Его мальчик был таким же, как и его мать.

Таким же, словно сотканным из огня, а не плоти. И глаза его, хоть и рыжие, а не полные плескающейся сини, были такими же, словно излучающими из глубины своей яркий, обнадеживающий свет. Он, порой, был так же, неожиданно задумчив, а иногда так же, необузданно, смешлив и радостен. И улыбка у них была общей. Слегка загадочной, слегка насмешливой, но, неизменно, искренней. Имрэн попросту не умел улыбаться по необходимости, а не по зову сердца. И люди это чувствовали. И люди, и птицы, и звери. И камни.

Имрэн, этот рыжий, вечный мальчик каким-то образом всегда знал правду. Хотя, чувствуя ток чужих мыслей, сложно ли почувствовать ложь? Имрэн мог найти слова, которых ему не хватало, что б успокоиться. Имрэн мог вернуть ускользающее ощущение истины и истинности.

Рядом с ним все было таким простым и легким. Словно этот мальчик был как талисман, как чудесный подарок, что мог отвести все беды, заставить пройти их, как грозовые тучи, стороной, стоило только быть с ним где-то рядом. Словно он мог уговорить и волны и ветер и дальние, дальние звезды, и песок под ногами и невидимую пыль атомов, сделать так, как нужно ему. Как он считает необходимым и правильным. И в этом он был похож на нее. Она так же, словно повелевая судьбой, могла заставить звезды лечь дорогой у себя под ногами. Она. Лиит.

Сенатор тихо вздохнул, понимая, как невозможно, как непостижимо для всех, да и для него самого, то, что, несмотря на бездну лет, прошедших с момента основания Лиги, он все еще жив.

Годы проходили, менялись лица тех, кто его окружал. Одни уходили, другие вставали на их место, и каждый раз, чувствуя боль потери тех, с кем сросся, он, глядя в рыжие, медовые, словно светящиеся изнутри, глаза сына понимал, что так может продлиться еще целую вечность, а то и две.

Глаза Имрэна смотрели на него с легкой лукавинкой, и он понимал. Понимал, а, может быть, чувствовал, что там, за глубиной этих глаз, за их медовым сиянием прячется простая, и непостижимая для него мудрость. Сущность Аюми, о которой трудно было догадаться, если не смотреть в эти глаза. Не знать. И не помнить.

Шаги в коридоре оборвали течение мыслей и, видя вошедшего в каюту пилота, он внутренне напрягся, чувствуя, что это не к добру.

— Ну, — спросил Идги, взволнованно, — и что сенатор сумел натворить такого, что за его голову назначена награда?

— Что? — переспросил Элейдж, взвиваясь с места метеором.

— Некий Рушу Энтинаэ, именем, которого ты прикрываешься, объявлен в розыск, как особо опытный и ловкий мошенник, — повторил пилот, пожимая плечами, — И как бы то ни было, но местные службы уже в боевой готовности и ждут нас. У них есть предположения....

— Дали Небесные! — выдохнул сенатор, чувствуя, как исчезают остатки благодушия. Понимая, он не мог поверить, что все произошедшее — только ошибка. Слишком хорошо он знал нравы и обычаи тех, кто его преследовал.

Глядя на его лицо, пилот нахмурился.

— Это серьезно? — спросил Идги.

— Это Локита, — отозвался сенатор, провел руками по волосам откидывая их назад, и вновь задумался.

— Я должен разрешить проверку корабля и экипажа, — с вздохом проговорил пилот, — ты же знаешь, я не имею права отказаться.

— А я не имею права попасться, — так же тихо ответил Элейдж, — и хуже всего то, что встречать нас будут службы безопасности Ирдала. Отряд обычных ирдалийских мальчишек и девчат. То, чего я так опасался.

Пошарив по карманам, он достал небольшой кусочек пластика, документы не Рушу — Сенатора, и задумался. Это, конечно же, был серьезнейший аргумент. И, очень веский. Но, кто знает, чего могла насочинить красавица Локита, желая уничтожить неугодного человека. Могло выйти так, что признайся он в том, кто он, и это оставит на имени след, от которого не удастся отмыться. А такой роскоши он позволить себе не мог. " Ладно, — сказал он себе, — оставь это на крайний случай. Выпутывайся, пока, как знаешь, а это — последний из всех возможных аргументов.

Глядя на пилота, он напряженно думал о том, как быть и что делать. Если б только удалось вырваться за пределы порта, да что там, порта, корабля, там, далее он сумел бы раствориться среди толпы, затеряться как песчинка на дне морском, исчезнуть от излишне любопытных глаз. Если б ему только удалось, незамечено, вырваться на Ирдал.

Он вспомнил Альбенара; местный координатор не жаловал Локиту, несмотря на всю ее красоту и ум. Альбенар смотрел на нее снисходительно — любопытно и недоверчиво. Всегда. Словно давно ожидал от этой белокудрой бестии всяческих гадостей.

Локиту это страшно злило, как злили все не попавшие под власть ее прелестных чар. Но избавиться от Альбенара она не могла. Ей приходилось признавать, что координатор Ирдала компетентен во всех вопросах, и у него множество сторонников. И не только на Ирдале, а во многих мирах Лиги. И если она вдруг, решит отправить этого человека в отставку, то за этим может последовать нешуточный скандал, после которого, возможно, придется в отставку подать ей.

«От таких людей как Альбенар, — подумал сенатор, — ей легче избавиться иным способом, убив, а, не отстранив от дел. И хорошо, что Альбенар на Ирдале, а не в Сенате. Иначе, может статься, был бы он жив?»

Сенатор слегка пожал плечами. Альбенар, несомненно, не отказался б устроить для Локиты пару неприятных сюрпризов, если б только был в курсе что и как необходимо сделать. Вся беда только в том, что координатор не знал. А отсюда, с почтового бота, нечего и мечтать связаться с ним.

А значит.... Сенатор невольно покачал головой, вспомнив, что из корабля существует лишь один — единственный выход. И что он, несомненно, будет блокирован в первую очередь. Впрочем, почему один?

Он невесело усмехнулся, поняв, что есть еще один путь, которым ни один человек, будь он в здравом уме, не решился бы воспользоваться. Топливная шахта. Что бы ей воспользоваться пришлось бы пройти по активной зоне, значения радиации в которой, считались критическими для любого человека. И ни один нормальный человек не сунулся б туда без скафандра. Ему же, для бегства, скафандр был только лишней обузой.

Он, прикрыв глаза, что б лучше сосредоточиться, прикинул в уме ряд цифр. В принципе, попробовать было можно, только на все про все у него было не более десяти — двенадцати секунд. Если задержаться чуть более, то ... впрочем, не стоило думать, что было б иначе. Десять — двенадцать секунд — это вполне достаточно. Вполне, если не думать, а делать, действуя, как будто спасая свою жизнь. Впрочем, так оно и было.

Внезапно, с ностальгией, он вспомнил Имрэна, сожалея, что сам не Аюми, и не может так легко и просто, как это было доступно им, потянуться мыслью через расстояние, коснуться разумом разума и попросить о помощи. Посмотрев на пилота, он вдруг, неожиданно спросил.

— Ты можешь прикрыть мой отход? Идги, мне надо, максимум, пять минут с момента посадки, что б незамеченным уйти с корабля. Пять минут, в которые никто из ребят там, на космопорте, не подумает смотреть на поле, что б их занимало только то, что твориться в корабле.

— Поиграть в захват заложников? — пилот задумался на несколько секунд, — это, конечно, можно. Отвлекает на все сто. Знаю по собственному опыту. В Разведке даже инструкция была по этому поводу. Ну, да будем надеяться, что там, на поле не будет ни одного Стратега из старичков. А салаги из службы безопасности купятся, делать нечего. Но как ты выйдешь?

— Через потайной ход, разумеется, проскочу через красную зону, в топливную шахту. И — прощай.

— С ума не сходи.

— Есть другие предложения? Я буду рад выслушать.

Пилот пожал плечами.

— В том-то и дело, — ответил он потерянно, — что другого выхода нет.

— Тогда и рассуждать нечего. На корабле, согласно инструкции, должно быть оружие. Один бластер в рубке. Он мне нужен.

— Есть еще один, — тихо прошептал пилот, — у меня. На всякий непредвиденный случай.

— Великолепно. Пошли.

Пилот кивнул и направился к выходу, Алашавар последовал за ним. Он подобрался и, усмехнувшись, подумал, что, вероятно, мало кто б мог представить его вот таким, способным играть на грани фола, способным на нечто противоправное. Впрочем, он сам давно не мог представить, что обстоятельства смогут его вынудить поступать так, не считаясь с желаниями иных людей. « Потому, что это — необходимо, — напомнил он себе, — Необходимо, потому как от этого зависят жизни многих, а не только моя собственная».

Он быстрым, решительным шагом прошел в рубку, не вошел — влетел и наткнулся на острые, колючие взгляды. Здесь, конечно же, знали. Но никто не подумал, что он может вот так, дерзко, явится за оружием. Он моментально пересек расстояние, разделявшее его и оружие, упрятанное за темный пластик на стене. Ему попытались помешать, один из пилотов. Элейдж, легко, словно танцуя медленный танец, ушел от броска, перехватил руки и помог продолжить движение. Не оглядываясь, услышал шум падающего тела и пожелал пилоту мягкой посадки. Как бы там ни было, а калечить человека в его планы не входило.

Одним сильным и точным ударом он разбил пластик и достал бластер, примерил его к руке. Тяжелое, старое оружие, легло в руку, как символ власти и словно с ней срослось. Никто более не думал перечить. Тем более что в дверях уже стоял Идги, в руках которого сиял, свежей сталью, такой же, массивный ствол. А на губах играла улыбочка. Неприятная такая, препаршивненькая улыбочка.

— Тихо, мальчики, — проговорил Идги, добавляя в голос властных ноток — посадка в обычном режиме. Службы безопасности слегка ошиблись, выдав, что на борту лишь один опасный гость. Нас здесь двое. Так, что, без глупостей. Я стрелять буду без предупреждения, на поражение. И диспетчерам передайте, что б там, в порту, тоже, без глупостей.

Элейдж вздохнул, чувствуя, как в углу глаза забился тик, было не по себе, но рассуждать было некогда. Он взглядом поблагодарил пилота, и, развернувшись, вылетел в коридор. Вещей брать не стал, прошелся по каютам, изолировав свободный от вахт персонал, спустился в машинное отделение, и гаденько усмехаясь, загнал весь наличный технический персонал в трюм, к почте. Понимая, что обезопасил тылы. И что теперь все зависит только от тех, в рубке и от него самого, от Идги. И мысленно пожелал пилоту удачи.

Он вернулся в машинное отделение, чувствуя, как клокотание эмоций дарит ему силу и выносливость, заставляя его чувствовать себя всемогущим, как бог, и внимательно следя за автоматами, он мысленно просчитывал путь.

Его заставила очнуться легкая вибрация корпуса, знающему человеку говорившая, что до соприкосновения с почвой остались мгновения. Он отер рукавом выступивший на лбу пот, словно почувствовав, что там, в рубке, Идги отвлекает огонь на себя. Знал, что тому полагается за такое, несомненно, талантливое представление и, набрав побольше воздуха в легкие, рванул с места.

Бежалось легко, словно кто-то поубавил лет и добавил сил. Действовал он ловко и быстро и уверенно. Как автомат. Бежал, лишь чуть, самую малость, касаясь ногами пола. Словно за спиной росли крылья, что несли его, как ветер.

Он прошел в активную зону, быстро пересек галерею, открыл люк в шахту, нырнул, затрачивая на все не секунды — их доли. И ноги коснулись утрамбованной, обожженной почвы космопорта через секунды после начала гонки. Меньше, чем через десяток секунд. Едва коснувшись почвы ногами, он метнулся в тень, успев подумать о том, что есть обстоятельства, когда опоздание — благо. На Эльбурнат надвигались сумерки.

Шагах в десяти, у трапа, стояли молодчики, закованные в броню. И, как и следовало ожидать, ни один не посмотрел в его сторону. Усмехнувшись, Элейдж успел подумать: «как дети», прежде чем совершить следующий рывок. На передышку не было времени. Вид постороннего человека на поле мог привлечь внимание.

Отыскав взглядом, черный провал шахты, мужчина нырнул в ее недра, понимая, что никому и в голову не придет искать его там. И даже воины Эрмэ, если таковые поблизости водятся, не сразу поймут, в чем дело, и куда он ушел. А только встречи с ними он опасался всерьез.

Скоро память услужливо напомнила, что совсем невдалеке есть место, где можно не опасаясь ничего остановиться и передохнуть. Там, где от кольца, замыкающего шахты в сеть, уходили более широкие вентиляционные ходы, уводящие далеко за пределы космопорта.

Передохнув в начале одной из них, сбавив темп вполовину, он вновь набрал скорость и шел, удаляясь и от почтовика и от ребят из спецслужб. Он шел, повинуясь памяти и чутью, шел на запах, тонкой струйкой вливающийся в амбре перекаленного металла, на запах трав, на аромат моря.

Аромат привел его туда, куда он так стремился — к темноте ночи, раскинувшей крылья звездного плаща там, в вышине. И прислонившись щекой к забралу решетки, он позволил себе на мгновение прикрыть глаза и отдохнуть, расслабившись опуститься на бетон. Он знал, что отсюда к проливу, над которым ночь раскинула свои крылья, есть только два выхода. Один — назад, через порт. Второй через эту самую решетку.

Прикрыв глаза, он впитывал запах, умопомрачительный аромат свободы, словно желая стать ветром, что несет этот аромат. Прикрыв глаза, он мысленно сосредоточился на том, что предстоит сделать. И ясное, волевое, рассудочное гасло, зато рос бешеный, кипящий, бушующий шквал эмоций. Нечто древнее и не рассуждающее, не умеющее рассуждать, но, несомненно, опытное и мудрое.

Шквал эмоций налил мышцы силой, нереальной и для обычного, среднего и очень сильного человека. Он, поднявшись, уперся в решетку руками, чувствуя, как начинает поддаваться упрямый металл, жесткий бетон. И только сильнее сжал металл пальцами, выворачивая решетку из бетона.

Он там, где-то в глубине собственного существа, знал, что наутро будут болеть руки, что нагрузка предельна, и что, в общем-то, он почти зря это затеял. Ведь под рукой был бластер, настоящий, боевой бластер, который пережег бы решетку за одно мгновение. И он бы сделал это, если б не одна назойливая мысль о том, что на его пути может быть не одна решетка, и будет момент, может быть, что оружие окажется необходимее и нужнее.

Но, когда, смеясь, он выбрался из бетонного мешка, то упал лицом в траву, чувствуя, как уходит запал, и, чувствуя рождение яркой, безрассудной радости, что заставляет его хохотать, как безусого, безрассудного пацана. Алашавар прижался к земле, перекатился на бок, на спину и, лежа в высокой траве, примятой лишь движениями его тела, посмотрел сквозь колосящиеся мятлики вверх. Отыскав, взглядом, рисунок знакомых созвездий, вдруг, отчетливо, словно это было только вчера, вспомнил.

Лиит. Ее светлые пушистые волосы, словно пропитанные серебром, собранные в косы, что она носила, обвив вокруг головы. Ее грацию, плавное скольжение шага. Ее красоту, что бросилась в глаза так не сразу, не вдруг. Она шла чуть впереди, а он следовал за ней, спросив дорогу, следовал, понимая, что вот она, последняя остановка в пути, и что дальше — тупик. Что хода нет, и маленький корабль, на котором он покинул Эрмэ, ее столицу и власть, от которой отрекся, лежит где-то, где-то, не так и далеко, на дне океана.

Корабль пришлось бросить. Ему все равно было не покинуть пределов этой системы, топлива хватило на посадку, но взлететь, тем более уйти из системы, корабль уже не мог. И на всей планете не было места, где б он мог найти необходимое ему топливо. Он дал приказ на затопление, потому, как не хотел, что б странный артефакт изменил течение целой цивилизации, принеся с собой то, чему здесь не было места, чему еще не пришло время.

Лиит шла впереди, тихо скользя по тропе босыми ступнями, держа в руках корзину с травами, а он шел, еще не понимая, не видя, что его путь и в самом деле подходит к концу. Потому, что он нашел то, к чему бежал, к чему стремился, облетая систему за системой, ища хотя бы следы. Их следы, странных, неуловимых Странников. Аюми. Он шел за ней и не понимал того, что было столь очевидным, и что рождало легкую улыбку на ее губах.

Тогда, идя за ней следом, он чувствовал лишь усталость, разочарование, а где-то там, в глубине сердца еще теплилась надежда. Надежда, что, этот дикий, полупервобытный мир, в который его занесло волею судеб, еще не последний из тех, которые ему дано повидать.

Элейдж поднялся из трав, сел, и вновь посмотрел на море, маяк, что сиял на той стороне пролива, там, у входа в морской порт. И подумав о том, что ни одна минута никогда не бывает излишня, встав на ноги, пошел к проливу. Спускаясь к темной, глубокой воде, слушал пение цикад, и шорох трав под ногами.

Вечер был теплым, дневной зной ушел, но осталось тепло камней и тепло воды. Он слегка улыбнулся, подойдя к берегу, снял одежду, скатал в рулон, и вместе с бластером, пристроил в узел на голове. Войдя в воду, тихо, экономя силы, поплыл к противоположному берегу, чувствуя как тепло воды, ее тихий плеск под мерными гребками рук, успокаивает нервы.

Он плыл, ориентируясь на огни набережной, сиявшие в темноте рукотворным созвездием. Течение сносило чуть ниже, но он и не думал с ним бороться, ему противиться. Поток был союзником, он вынес его туда, где к берегу вплотную подходили сады, полные темных, укромных уголочков, и где некому будет обратить внимание на голую фигуру странного пловца, пересекшего пролив.

Одевшись, сенатор, огляделся, несколько минут раздумывая о том, что делать дальше. Здесь, на Ирдале, он знал многих, начиная с координатора, но сейчас, почему-то он отмел мысли о том, что бы встретиться с ним. Была еще Ис-Шабир. Был Кайринта, службе безопасности которого можно было только позавидовать.

Он вновь вспомнил Эдуэ, сухопарого, похожего на гвоздь, длинноносого и слегка нескладного рэанина, осевшего здесь, на Ирдале, в Кайринта, и практически сросшегося с этой планетой. Его труднее было представить на Рэне, в окружении рэан, нежели здесь, на Ирдале. Он умудрялся кружить женщинам головы, не забывая о непосредственной цели своего пребывания. Элейдж подозревал, что «бывший» стратег поддерживает контакт с кем-нибудь из тех, с кем вместе работал ранее. Но это было б только на руку.

Подумав несколько минут, сенатор двинулся в порт, чувствуя, что другого пути нет, и что там возможна засада, но... другого пути и на самом деле не было. Вспомнив Идги, он пожелал ему мысленно удачи, понимая, что теперь тот, наверняка, уже арестован. Он бы не хотел составить ему компанию. Нет. Хотя бы до тех пор, пока не вытащит пилота из той заварушки, в которую он угодил благодаря ему, Элейджу.

«Ну, Локита, — подумал сенатор на ходу, выбираясь к морскому порту, — этого я вам так не оставлю. В какие бы мы игры с вами не играли, прекрасная моя, Леди, но то, что вы со мной проделали, мне не по вкусу, и стоило б отбить у вас охоту шутить подобным образом. Навсегда. Я не люблю неприятности. А, от вас, их исходит излишне много». Он, машинально, вновь перевел оружие в боевой режим, не забыв посмотреть на индикатор заряда. С этим был полный порядок, можно было б продержаться против полчища опаснейших тварей с рассвета и до заката. Или наоборот.

Сенатор вздохнул, чувствуя, что невольно в душе родилась грусть. Это было б смешно, если б не было грустно. Бегать с бластером в руках, по ночному городу одной из планет Лиги. Скажи ему какой-нибудь мудрый предсказатель об этом лет десять назад, и он бы только посмеялся, приняв все за шутку.

"Лига — это Лига, — вспомнил он, — мы ни с кем не воюем, это — анахронизм, воевать. Мы ни на кого не нападаем, Лиге нет в этом нужды, мы прекрасно можем распространяться по Галактике, обходясь без конфликтов. Да, конечно, есть планеты, моральный уровень обитателей которых таков, что дай им соответствующее знание и оружие, и они станут опасны. Но мудрость Вселенной в том и состоит, что с развитием цивилизации уровень агрессии неумолимо снижается. А если не снижается, то такая цивилизация губит сама себя, съедает себя, задыхается от собственной агрессии.

Нет, мы не воюем с такими мирами. Но и не проявляем себя, открыто. Есть такая условность — закрытый контакт. Понимаешь ли, в любом из человеческих сообществ существуют и гении и мерзавцы, и просто умные, думающие люди, которым всего-то и не хватает, как правильно поставленных вопросов, и, может быть, немного правдивой, или под другим углом осознанной информации.

И все. Все остальные выводы люди способны сделать сами, как и сделать выбор в пользу жизни, а не... гибели. Мы ни с кем не воюем. И, может быть, нам никогда не придется вспомнить и узнать, что же это такое — война. Что такое ненависть, разъедающая душу и страх. Что такое боль потери, и неуверенность в завтрашнем дне.

Да, может статься, что все ж, случится нечто. Но я искренне надеюсь, что воевать более ни с кем и никогда нам не придется. Хотя бы потому, что, воюя с драконами, призраками и химерами, так легко потерять человеческое лицо и стать подобием того, с кем ты воюешь. Нести не мир, а агрессию. И даже знание, что там, где-то за пределами известного нам мира может таиться опасность, может породить агрессию, подготовить сознание к ней, принять ее".

Сенатор тихонечко улыбнулся. Когда-то он был уверен в этих словах, теперь, впрочем, тоже. И даже зная об Эрмэ, о ее ненасытности, о ее вечной готовности к войне, перед лицом которой Лига казалась такой слабой. И такой прекрасной. Как ожерелье Аюми, сотканное из отдельных, ничем не скрепленных и, в то же время, прочно спаянных невидимым колдовством камней. Лига, в которой так вольно дышалось и свободно жилось.

«Что же будет с нами? — подумал он на ходу, — что же будет с этим миром? Неужели нам суждено стать драконом и потерять то лицо, которое сейчас мы имеем? И только из-за того, что там, на окраине притаился монстр, что навязывает нам свои правила игры и свои повадки? Что же будет, если на наших руках окажется кровь? А у нас нет другого выбора, кроме как убить или быть убитыми. Теперь нет».

Он вновь вспомнил Имрэна, его точеное лицо, волосы, что казались огнем, ярым пламенем, глаза глубокие и мудрые, и добрую, всепрощающую улыбку. Он никогда не мог представить Имри с оружием в руках. Он никогда не мог представить его ненавидящим, взбешенным. Никогда. Как и Лиит.

Агрессия им обоим была явлением чуждым и чужим. А, сталкиваясь с ее проявлением в людских поступках, вдруг, неожиданно, оказывалось, что они оба и беззащитны и ранимы, несмотря на мудрость и знание. Не смотря на мощь цивилизации, к которой они принадлежали. И не смотря на то, что им самим было так легко, так просто творить все что угодно. Все. Парить в небе, пройти босиком по звездам, и, даже изменить в чем-то этот самый мир. Мир, в котором таким, как они места нет, покуда в нем существует агрессия.

Он вспомнил Лиит, тонкое лицо, волшебство ее рук, которым дано было умерять боль, любую боль. И боль тела, и боль души. Он вспомнил, отчетливо, как не вспоминал давно, лицо на котором отражались чувства, делая это лицо стократ прекрасным, оттого как никогда это зеркало не отражало душевного неспокойствия, темной мятежности, желания причинить боль.

Помнил, как стоя у окна, она глотала свежий воздух Софро, чувствуя как там, в неведомой дали, происходит нечто странное и страшное, как гибнет ее народ, ее раса, по обычаю своему вставшая на защиту юного, еще не окрепшего мира. Не их вина была в том, что созданные, как самое совершенное оружие в мире, они так и не научились отстраняться от чужой боли, игнорировать ее, быть в стороне. А, в сущности, у них не было никакого выбора.

Не было выбора, ибо можно только рассуждать и прикидывать, остались ли бы они существовать, отстранившись, позволив Эрмэ, Первой Империи, смести Лигу еще тогда. Или их все равно бы накрыл ураган чужих чувств и мыслей, настигло облако гибели? Ведь об этом всем можно было только предполагать, ибо он, зная Странников, знал и то, что остаться в стороне, смотреть, как гибнут из-за их бездействия миры они не могли. Не могли. При любом раскладе.

Им более было дано жертвовать собой, словно они начисто были лишены инстинкта самосохранения, взамен него, обладая таким же безрассудным и слепым инстинктом сохранения всего живого. Много раз, глядя в глаза Лиит, он понимал, что эти существа, против всех ожиданий создавших их, являются квинтэссенцией любви, любви всеобъемлющей, неискаженным зеркалом Вселенной.

В тот черный день (он знал, он видел) ее отравляло это знание, это происходящее, эта суть, что как кислота, разъедала душу. Она, глотая сумеречный воздух, задыхалась, от эмоций, от чувств, от чужой боли. А у него не было сил, прекратить этот кошмар, не было сил, возможностей и знания. И в душе была такая же боль, боль предчувствия и понимания, знания, что он ничем не может ей помочь и ее спасти.

Он глядел, как тускнеет ее пламя, затухает на пронизывающем, стылом ветру чужой ненависти, понимая, что теряет свою мечту и свою любовь, тот светоч, который вел его по этой жизни. И чувствовал боль, зная, что теперь придется учиться жить без нее. Он не желал, не хотел без нее провести в этом мире и лишней минуты. Но был Имри, поразительный, большеглазый мальчишка, и была Лига, маленькая Лига, ожерелье из трех планет, то, что он должен был сохранить и защитить. То, что должно было стать его смыслом жизни с того момента, в который он ее терял.

Сенатор вновь вздохнул, чувствуя себя таким же потерянным, как в тот день, давным-давно, чувствуя непонятную боль потери. Лига, он вдруг, неожиданно понял, что теряет ее. Теряет давно, не остановив белокурую бестию, Локиту сразу, как только заподозрил. И хуже всего, что некому было дать ему дельный совет. Разве что Имри, но Имри и сам не знал, как поступать и что делать.

И в какой-то момент, вдруг, он пожалел, что все не завершилось так давно и сразу. Что этот бешеный танец страстей, мыслей, надежд, еще не окончен для него.

Как было бы просто уйти вслед Лиит. Тогда. Тогда не было бы этих сомнений, не было бы ничего, что тревогой грызет его душу. Или, ему было бы все равно.

Он остановился и мысленно отругал себя, чувствуя, что начинает малодушничать. "Отвык, — сказал он себе, — оброс жирком, сенатор, обленился. Как сытый кот, которому просто лень ловить мышей. В Закрытый сектор бы тебя, наравне со Стратегами, сгонять жирок с тела и извилин. Как там, они говорят: «Безвыходных ситуаций не бывает, а не видишь выхода, ищи вход, И надейся. На лучшее. Всегда».

Вот и надейся, и верь, и твори. Любя. Не смея ненавидеть, ибо ненависть разъедает душу. И кого ты ненавидишь? Слепцов, что, не видя солнца, утверждают, что миром правит мрак? Ну, так это — спорный вопрос".

Он постоял несколько секунд, чувствуя, что передышка необходима. И прислушался. Где-то недалеко, чудилось, кто-то тихо всхлипывает, словно устав плакать. Голосок был тихий, тонкий, и, возможно, это только казалось. Но он не смог заставить себя мчаться, как мчался, дальше, мимо, по своим делам. Он медленно пошел на голос, чувствуя, как мурашки начинают бежать по коже.

Холодало. А, может, так просто казалось. Легкий бриз касался кожи, слизывая выступивший на ней пот. Он отер бисерины влаги со лба и прислушался вновь. Где-то близко плакал ребенок, человечек лет четырех — пяти.

Сенатор качнул головой, и приблизился, присел на корточки совсем близко, там, где на скамье, укрытой от света звезд, примостилось существо с косичками, с зареванными глазами и куклой в руках.

— Привет, — проговорил он, глядя на нее снизу вверх, — ты что здесь делаешь, одна?

Девчушка посмотрела на него, словно впервые видя перед собой человека. И отерла слезинки, а он, чувствуя, что у той зареванное лицо и распухший нос, улыбнулся ей открыто и лучезарно, словно надеясь, что она угадает в темноте эту улыбку, чувствуя, что все хитросплетения интриг, отступая, отходят на второй план.

— Привет, — ответила она, все еще всхлипывая.

— Ты потерялась?

Она кивнула, собираясь, было снова зареветь. Поднявшись на ноги, присев рядом с ней, он обнял ее, погладил теплой ладонью по пушистым, легким, как пух, волосам.

— Я хочу домой, — проговорила девочка обижено.

— Ну, пойдем, — проговорил он, чувствуя, как она потянулась к нему, — доверчивый, маленький человечек, и как ее ладошка послушно легла в его руку, чувствуя его небезразличие и защиту. И желание помочь.

Он вновь, иронично усмехнулся, зная, что девочка не может в темноте видеть его лица. И бластера в руке, тоже, не видя. Это была странная парочка — отчаянный беглец, с оружием в руках и ребенок, что крепко, крепенько, держал в одной руке куклу, а другой сжимал ладонь этого бродяги, что так и не смог выпустить оружия.

Поколебавшись несколько мгновений, он вдруг откинул оружие в кусты, понимая, что ни к чему это, и что мальчишки из спецслужб могут здорово струхнуть, и со страху наделать глупостей, предположив, что он нашел заложника. Что же касалось эрмийцев, воинов Эрмэ, то... если предстояло иметь дело с ними, то, кто знает, помогло ли бы тут оружие.

Подняв девочку на руки, легкую, как пушинка, он прижал ее к груди, и почувствовал, как она тихонечко сопит носом.

— Как тебя зовут? — спросил он.

— Вики, — ответила она, — Вики Атоа. А ты кто?

— Сенатор, — усмехнулся он, — Элейдж.

Разумеется, она не поверила, только тихо хихикнула, примостив голову у него на плече, прошептала:

— Можно я немного посплю? Я так ужасненько устала.

А минуты через две, убаюканная его ровным, быстрым шагом она уже спала, обвив его шею одной рукой. А другой, все так же крепко, не отпуская, вцепившись в куклу, словно боясь ее потерять. Сенатор, глядя на это чудо, уснувшее у него на руках, тихо улыбался, словно кто-то подарил ему сказку. «Спи, — подумал он, — спи, маленькая, и пусть тебе снятся только счастливые сны. И мир твой, тоже, будет лучезарен, как и сновидения».

Ровным, быстрым, упругим шагом, он шел по сумрачным аллеям, выбираясь к порту, туда, откуда доносился невнятный шум и гул, туда, где его, без сомнения, ждали. Где, несмотря на темноту, кипела бурная жизнь, где от причалов отходили лайнеры, и уходили за горизонт, скользя над водной гладью, как белые, сильные птицы. И чем ближе он подходил к порту, тем чаще встречались люди, спешащие, и прогуливающиеся медленным шагом, кто-то смотрел на него, но недолго, кто-то не обращал внимания, на странного человека, спешащего куда-то с ребенком, доверчиво заснувшим у него на руках.

Элейдж шел, спеша окунуться в толчею и суматоху порта, памятуя, что скоро, совсем скоро, если его не подводила память, от причала должен был отойти лайнер, тот, который ему необходим, тот, который доставил бы его в Кор-на-Ри, в тихий город на семи островах.

Он понял, что его ждут, понял это, как только ступил на территорию, которую, по распорядку, патрулировали службы безопасности порта. Это было заметно, если знать, на что смотреть. И, улыбнувшись, с удивлением отметил, что, несмотря на это ожидание, сам он, словно невидимка, спокойно проходит сквозь посты. Словно ребенок у него на руках был как волшебная шапка-невидимка, таящая его от посторонних глаз.

И улыбнувшись вновь, он, сам, подошел к женщине, что носила форму службы безопасности, невысокой, спокойной, с мягким взглядом темных глаз, к которой вдруг проникся доверием, чувствуя, что человек, обладающий таким взглядом, не может принести ему неприятностей, просто доверившись чувствам, а не разуму.

— Что-то случилось? — поинтересовалась она.

— Вот, — проговорил он негромко, глядя на сонное личико девочки, — чья-то пропажа, сказала, что потерялась, я в парке ее нашел. Шел, от знакомых, срезая путь, слышу, как котенок пищит кто-то. Посмотрите по своей базе данных. Я если с ней возиться буду, то на свой лайнер точно опоздаю. Капитан меня и так не особо любит, а опоздаю — точно съест.

Вралось легко, но никаких угрызений совести он не испытывал. Женщина посмотрела на него, словно впервые увидев, скользнула взглядом, и перевела взгляд на девочку. Элейдж посмотрел на часы, отметив, что до отхода лайнера с полчаса, не более. И что стоит он у причала, совсем недалеко, маня своим стройным, светлым силуэтом, манит, дразня, приковывает взгляд, так, что и хочешь отвести взгляд, а не удастся.

— Документы с собой?

Он растеряно улыбнулся.

— Да что, я ошалелый что ли? Я и так с лайнера на полчаса слинял, так, что б капитан не заметил. Нужно было, очень.

Женщина слегка качнула головой, задумалась ненадолго.

— Ладно, — проговорила, с легким вздохом, — помогите донести ребенка, а там ступайте хоть на все четыре стороны.

Элейдж мысленно усмехнулся. «Да, — подумал он, — это не Стратегическая разведка. Ребята — стратеги ни за что б на это не купились. Ох, Лига, спокойный ты мой мир, ну разве же так можно?» Он прошел за женщиной через обширный зал вестибюля, отметив, что в этот вечер в рейс на Кор-на-Ри идет «Апинэ».

Знал он одного механика на этом корабле, парня, что изрядно действовал капитану на нервы, этому не составило бы труда сбежать с судна за час до отхода и вернуться в последний момент. Спасало парня лишь то, что руки у него были золотые, и любая техника была вылизана, вычищена и выхолена, так, что в его присутствии и быть не могло никаких поломок, а если таковые и случались, то устранялись моментально.

Женщина, открыла перед сенатором дверь, подождав, когда он войдет заперла ее на ключ. На двери ясно значилось: « посторонним вход воспрещен». Он вновь улыбнулся и отметил взглядом, что в комнате присутствуют еще двое. Пожилой мужчина и девушка. Мужчина был знаком.

«Попался, сенатор», — заметил он себе, видя, как лицо мужчины расплывается в довольной улыбке, как у кота, вылизавшего хозяйскую крынку сметаны. Без определенной причины это лицо столь довольным быть просто не могло.

— Ну, — спросил тот, хмуря брови, и стараясь эту улыбочку спрятать, — это еще что за гость? Девочки, совсем разболтались. У нас готовность номер один, а они посторонних водят.

— Аэко, не шуми, — проговорила вошедшая, — кажется, были данные, что потерялся ребенок. Ты посмотри лучше. К тому же, парень опаздывает.

Старик, крепкий, как дубок, крякнул, хмыкнул, потер переносицу, но спорить не стал. Пожав плечами, подошел к компьютеру, набрал запрос. Сенатор переступил с ноги на ногу, не спуская взгляда со старика, тот это заметил, пожал плечами.

— Все верно, — заметил он, недовольно ворча, — Вики Атоа, пять лет. Где вы ее нашли? — спросил он, обернувшись к сенатору.

— В парке.

— В парке, — буркнул Аэко, — далековато же ее занесло от дома.

Он молча соорудил импровизированное ложе из стульев, взяв девочку из рук Элейджа, уложил ее, и, по обычаю, недовольно посмотрел на сотрудниц.

— Я провожу, — предложила одна.

— Сиди, — отмахнулся тот, — я сам провожу. Ты лучше родителей этой разбойницы извести. Извелись уже, наверное. Чада чуть не с утра дома нет. Займись делом.

Аэко вновь окинул Элейджа колючим взглядом, и проследовал к выходу. Глядя на приглашающей жест его руки, сенатор подумал, что ничего не остается, как последовать за ним. Старик шел, не торопясь, немного вальяжно, не спеша.

— Аэко, — позвал сенатор сам, чувствуя, что тот узнал его, узнал давно, стоило лишь ему переступить порог.

— Аюшки? — отозвался тот, не оборачиваясь, так и, следуя, уверенно, чуть впереди, как хозяин на подвластной ему территории, — ну и кто на тебя устроил облаву? — спросил он не меняя тональности, — кстати, скажи спасибо своей стрекозе из Кайринта, Рушу Энтинаэ, она проболталась, почти что. Врать она не умеет, это факт. Так что, когда пришли данные, кого нынче вечером ловят, я чуть со стула не упал. Это ж надо так кому-то насолить, а Элейдж? И это ведь не ошибка?

— Это Локита, — хмуро ответил сенатор, — и давай, греби чуть быстрее, опоздаю на лайнер.

— Никуда не денется твой белый пароход. Там сейчас идет проверка, так что не беда, если чуть задержишься, вот ребята сойдут, и ты сядешь. И поплывешь, куда тебе нужно, а я о тебе забуду.

— Извести Исси, скажи, что на меня устроили охоту, пусть встретят в Кор-на-Ри, вместе с Эдуэ. Да и еще парочка серьезных парней лишними не будут. Чую, лиха беда — начало.

— Они уже знают, не бойся, известил. Стрекоза пообещала разобраться, координатора на уши поднять.

— Это мило.

— Более чем.

Светало. Где-то, на горизонте разрасталась светлая полоса, поднималась все выше. Лайнер, описывая дугу, заворачивал в порт. Зевнув, Элейдж, потер переносицу и, посмотрев на небо, отвернулся от иллюминатора. С вечера спать не хотелось, эта гонка, неожиданность всех событий добавили адреналина в кровь, так что он не смог бы уснуть, даже если б было очень нужно. Теперь же, к утру, на него напала апатичная сонливость, и, глотая кофе, что б не уснуть, он встречал рассвет, так и не сомкнув глаз за все время пути ни на минуту.

Он сошел на берег, поежившись утренней прохладе, моментально забравшейся под рубашку, и отметил, что вместе с ним на берег сошло совсем немного народу. Осмотрев площадь перед портом, понял, что встречающие отсутствуют, пожав плечами, пошел к зданию порта. Он на месте Исси, тоже не стал бы торчать, как столб, на ветру, предпочитая коротать время где-нибудь в тишине и тепле. Да, хоть бы в баре порта.

Рядом с ним шла девушка, симпатичная девчонка лет двадцати, легкая, тонкокостная, с огромными глазами, юная, свежая, как дитя. Весь остальной народ разбежался кто куда, разве что еще где-то, у них за спинами, тихо, пошаркивая, шел пожилой человек. Ночью не было времени разглядеть своих спутников, да и не было в том нужды, судьба свела на миг, судьба и развела.

Сенатор вновь протяжно зевнул, чувствуя, что в глаза словно насыпали горсть песку, посмотрел на часы. Девушка бросила взгляд на него, пристально, и даже с нотками зависти.

Он шел налегке, не обремененный багажом, у нее в руках была достаточно увесистая сумка, поставив ее на брусчатку, она разогнулась, желая передохнуть, пропуская его вперед. И в этот момент кольнуло ощущение опасности, так, что он почувствовал, как волосы поднимаются дыбом на голове.

Он не понял, что, конкретно, ему не понравилось, но, внезапно изменив траекторию движения, нырнул в кусты, слыша, как следом, что-то тихонечко взвизгнуло. Это не понравилось еще больше. Как и шорох легких шагов, последовавший за этим. Шорох, который он, скорее, не услышал, а почувствовал. Шум его шагов был слышен куда отчетливей.

«Ну, вот и продолжение», — успел ехидно заметить он, чувствуя, что сонливость как рукой сняло. Вновь, на инстинктах, уклонившись от жала, пролетевшей меньше, чем в сантиметре от лица иглы, почувствовал холодок, пробирающий по коже. Противник был быстр, слишком быстр и проворен, что б можно было продолжать сомневаться в том, кто ведет охоту.

А потом он увидел ее, тонкая, быстрая, опасная как оса, девушка словно воплотилась перед ним из пустоты, из воздуха, стоило лишь на мгновение зазеваться. Он вновь успел уклониться от ее удара, но не успел ударить сам, а меньше, чем через секунду девушка вновь была рядом, и вновь, ему пришлось, уходя, упасть.

Перекатившись, он вскочил на ноги, Вскочил, как подброшенный пружиной, понимая, что любое промедление может стоить жизни. Она не ожидала от него такого проворства, но, отметив это, улыбнулась, как оскалилась. И вновь атаковала.

Элейдж едва успел уйти от сверкающего лезвия ножа в ее руке, засмотревшись на эту усмешку, и попытался скользнуть ей за спину, атаковать сам. Она не позволила, встретила его, уже развернувшись, лицом к лицу. И вновь, атаковала, молниеносно, в полную силу.

Алашавар уклонился от ножа, чувствуя, что такого темпа долго не выдержит, что сказывается отсутствие тренировок, да и эффект неожиданности тоже. Будь у него бластер, но, впрочем, и он бы тут не помог. Он просто не успел бы снять оружие с предохранителя, не успел бы прицелиться. Эта бестия была слишком быстра, как пантера, как свет. Она бы не позволила ему воспользоваться бластером.

Он уходил от широких, рассекающих движений ножа, понимая, что трава под ногами мешает ему больше, чем ей, что нельзя спотыкаться, тем более падать, а она вдруг, внезапно, сделала глубокий выпад.

Он ждал этого, ждал, памятуя привычки эрмийцев, и потому успел поставить блок, поймать ее руку. Она ударила его другой, свободной от захвата и оружия. Ударила так, что у него искры из глаз посыпались. Мужчина выпустил ее, так и не сумев вырвать ножа, опасного жала.

Восстанавливать дыхание пришлось на ходу, отступив; он пытался держать дистанцию, попутно глядя, как бы она не применила еще какого-нибудь трюка. Чувствуя, как пот выступает на теле от опасных этих танцев.

Он вновь уклонился, чувствуя, что слабеет, что сил почти не осталось, что вчера, в начале этой безумной гонки было потрачено много сил, а она свежа, и к бою привычна.

«Без паники», — заметил он себе, — чувствуя как, уходя от ее удара, чуть замешкался, и нож рассек ткань рубашки, едва не коснувшись тела. Едва. На какую-то долю миллиметра. «Без паники, — повторил он, — да, это эрмийка, это воин. Но нельзя сдаваться. Ты не должен. Ты не имеешь права. Кто-то другой — да. Но не ты».

Девчонка словно прочитала его мысли и рассмеялась издевательски, зло. Перекинула нож из руки в руку, пытаясь обмануть его ложным выпадом, но он помнил одно маленькое правило, и, потому не спускал взгляда не с руки, а с оружия. И ударил ее по руке, державшей нож, ударил, чувствуя, что в душе нет ни жалости, ни сомнений. Они ушли, оставив рассудок в покое, отдав его инстинктам, памяти движений, знанию приемов борьбы.

Эрмийка вцепилась в его руку, словно прилипла. Он успел заметить, что последним ударом ему удалось выбить нож, его сияющее жало. Этот факт давал хоть какую-то надежду. А девчонка сделала подсечку, умело и ловко, он, падая, увлек ее за собой, уронил на землю.

Она укусила его, больно, до крови, и он не остался в долгу, понимая, что все средства хороши, теперь, когда необходимо просто выжить.

Катаясь по земле, с переменным успехом, оказываясь, то внизу, то наверху, он пытался не позволить ей убить себя, понимая так же и то, что убить ее ему, практически, не под силу.

Они, двое, катались по земле, ворча, урча, дыша прерывисто и часто, вкладывая в каждое движение все силы, прилагая все усилия, она — что б выполнить приказ, он — что бы выжить.

А потом он услышал звук шагов бегущих людей, женский визг, шорох шагов по траве. Эрмийка вывернулась у него из рук, вскочила на ноги, он — за ней следом, и некто третий попытался обрушиться на них, но девчонка была проворней и, отчего-то не став принимать брошенный ей вызов, бросилась наутек.

Прислонившись к дереву спиной, сенатор смотрел ей вслед зачарованный легкостью этого бега. Она бежала легко и красиво, словно скользя, быстро, словно за ее спиной росли крылья, бежала, едва касаясь ногами земли, бежала не оборачиваясь. Он молча поймал за руку человека пришедшего на помощь.

— Бесполезно, — проговорил, чувствуя, что едва шевелит губами. Силы были высосаны до дна, — не догонишь.

Эдуэ посмотрел на него удивленно, словно впервые видя. А сенатор так же, молча и устало опустился по стволу, словно стек, вниз, уронил руки, откинул голову, прислонив ее к стволу. Улыбнулся устало половинкой рта, посмотрел с иронией. Эдуэ, все так же, не говоря ни слова, окинул взглядом маленькую поляну, задумчиво почесал подбородок.

— Ничего, — успокоил сенатор, чувствуя, как тот исследует взглядом царапины и синяки, на физиономии сенатора, — это — не смертельно.

— Кто это? — спросил рэанин, кинув взгляд на удаляющуюся фигурку.

— Это — маленькая неприятность, — усмехнулся сенатор, — да, подбери нож, тут где-то в кустах валяются еще иглы, наверняка, с каким-нибудь ядом, их подбери тоже. И помоги мне встать, эта бестия меня изрядно вымотала.

Он посмотрел на осторожно приблизившуюся женщину в форме исследовательского центра и заставил себя улыбнуться теплее.

— Доброе утро, Исси, — проговорил с долей здоровой иронии, — вот я и прибыл.

Увидев за ее спиной пару человек со знаками службы безопасности вдруг, неожиданно, хрипло рассмеялся.

Тишина, в тишине только шум дыхания. Шум дыхания и шелест шагов. Звезды светят с небес, как когда-то светили тысячам поколений до него. Воздух мерзлый, холодный. Особенно ночью. Днем пекло, днем зной, вечер терпим, но ночь несет зверский холод. Особенно когда ветер доносит дыхание ледяных пустошей на вершинах Аммэ Гербети.

Он шел, понимая, что другого пути нет, что иначе нельзя. Имперская бестия все ж задела его, наградила малой толикой яда, что уже несся в крови. Он слишком поздно заметил это. И другого пути не было, впрочем, как и другого способа выжить. Выжить?

Он шел, не позволяя себе остановиться и отдохнуть. Достаточно того, что он позволил Эдуэ подвести себя до отрогов. До того места, откуда начиналась тропа. Дальше он должен был идти один, сам. Идти, преодолевая преграды. Другого пути не было. И другого способа. Он шел, прекрасно понимая, чувствуя, что его не оставят в покое.

Он шел, спеша, повинуясь знанию, что само рождалось в душе. Нужно было только слушать то, что рождалось внутри. Это чувство, как компас, подсказывало, куда поставить ногу, в какую сторону повернуть, где спешить, а где идти медленно. Он шел, чувствуя, что там, за спиной, не так и далеко, где-то там, в начале тропы по его следу идут. Двое. Идут, что б настигнуть, а, настигши убить. И что этим двоим, путь, преодоленный им за день, не в тягость, и что они нагонят его, непременно нагонят. К рассвету. Или чуть позднее. Но на это рассчитывать не приходится. И есть, что есть. Время до рассвета. Не более того.

Сенатор только покачал головой. Поделись он своими планами, хоть с кем-то, и его назвали бы безумцем. Сумасшедшим. Мечтателем. Никто не смог бы понять. Даже Альбенар. Даже Исси, разве что Имрэн, не стал бы смеяться. И потому он никому ничего не сказал.

Мужчина шел, не чувствуя усталости. Ее удалось обмануть, заглушить коротким сном и душем, десятком минут полного, ничем не нарушаемого покоя. Он знал, что она вернется, напомнит о себе, к утру. Но это было уже неважно. Все равно судьба и яд отмерили ему времени лишь до рассвета. И, значит, он должен был успеть. Он шел быстро, легко. Сейчас. А до будущего еще надо было дожить.

Посмотрев на нагромождение скал, теснившихся вокруг, он неожиданно вспомнил....

Ночь, бисер звезд над головой, костер разгоняющий плотный мрак. У костра сидела Лиит, ее глаза сияли отражениями искр, сцепленные кисти рук покоились на коленях, подтянутых к груди. Подбородок покоился на пальцах, она молчала, словно зачарованная игрой огня.

Он иногда смотрел в ее сторону, хоть внимательно вслушивался в разговор. У костра, чуть в отдалении, сидели люди. Немногословные, но любопытство таилось и в их, темных, непроницаемых, равнодушно — обманчивых взглядах. Люди, пли, ели, тихо перебрасывались короткими фразами.

Многие смотрели на Лиит, оглядывая жадно. Даже одетая в платье из грубой ткани, похожей на дерюгу, скрывавшее контуры тела, и платок, надвинутый на самые брови, она казалась прекрасной королевой, так прекрасна и лучезарно была красота ее лица с тонкими чертами. Многие после этого бросали недоуменный взгляд на него, пытаясь понять, что ж такого эта женщина нашла в невысоком, нищем оборванце, путешествующем, не имея гроша за душой. У которого всех достоинств — только темные, блестящие глаза, бешеные глаза, выдающие дикий норов и гордость, не присущую оборванцам.

Он, рассекая мрак, подошел к ней, присел рядом. Лиит одарила его взглядом, от которого словно огнем опалило сердце, положила голову на его плечо, посмотрела вверх, на звезды. Он сжал тонкую ладонь своей, на мгновение, задержав ее пальцы в своих, погладил ее, тихо, незаметно, и вздохнул.

Ему не нравился караван, не нравились взгляды, которыми их кололи, не нравились речи, слова. Она же этого всего, словно и не замечала. Но он знал, что ей тяжелее. Он знал, как уже столкнулся с тем, что вольно или невольно, но она не может не читать чужие мысли и чувства, не облаченные в слова настроения и подозрения. Так получилось, что на некоторое время их дороги были едины. И лучшим решением вначале казалось примкнуть к каравану. Он сам настоял на том.

Дороги были полны разбойного люда, а караван сопровождала стража, нанятая купцами. Он надеялся, что будет безопасней и спокойнее хоть часть пути пройти, пусть под относительной, но защитой. Лиит молча согласилась с его решением. И только здесь он понял, насколько путешествие в ее обществе может быть опасным.

Она привлекала взгляды, на нее глазели, как на диковину, дивились на лучезарную эту красоту. Но не видели души. А он припомнил, что в этом диком мире, женщинам отказывали не только в разуме, но и в наличии души.

Оголтелый, дикий народ видел в них лишь игрушку, утеху страстям, мать, кухарку, рабыню, но не человека. Возможно, Алашавар мог бы стерпеть это отношение к их женщинам. Но не к ней. Для него она была полна света. Внутреннего света. Того огня, которого были лишены все они.

Он смотрел на лица, что уместнее было сравнить с мордами животных, и понимал, что долго, целую бесконечность еще им не постичь того, что знает она. Не постичь и принять лишь за откровенную женскую глупость ее нежелание, неумение причинить зло. Нежелание отплатить высокомерием за страх, насилием на насилие.

Она казалась тихой, скромной и робкой. И безумно прекрасной, облаченная даже в дерюгу. Она была королевой, сказочной королевой. Таких королев как она никто из этих людей не встречал в этой жизни. Лишь менестрели иногда слагали легенды и песни о них. Но кто же верит в песни?

Лиит тихонечко произнесла пару слов, он не разобрал, так тихо они были сказаны, но почувствовал ее настроение. Она успокаивала его, усмиряла бурю, что готова была разразиться в душе. А потом, неожиданно, и для него, и для окружающих, подняв голову к небу, запела. Это был дикий варварский напев, дикий и прекрасный. В нем была тоска, но была и страсть. И голос ее чистый, как хрусталь, словно раздвинул тьму, разорвал ночь, спаяв землю и небо.

В морозном, холодном воздухе звук ее голоса был особенно чист, и, постепенно набирая силу, он становился громче, явственнее, звонче, взлетая до невиданных высот. И казалось, что неведомое, чистое колдовство заставляет вибрировать воздух. Часто — часто дрожать, как дрожит он, нагретый жаром костра.

Она пела о мечте, о том, что забытое, дремлет в душе, как огонь под толстым слоем пепла. О любви. О дороге. О доброте, что одетая скромностью, кажется незаметной. Пела о вечном движении моря и неба, о ветрах, что несут перемены. Ее голос, нежный, свежий, завораживал. И мужчина с удивлением отмечал, что все разговоры прекращались. Ее слушали, смотря уже совсем иначе, нежели всего лишь пять минут назад.

Она пела, а в глубине тела, около сердца, в маленькой точке вдруг зажигался жар, и волна тепла летела по всему телу, согревая кровь... мечтой? Надеждой? Она пела, и на глаза невольно наворачивались слезы. И когда она пела, ей вторило только людское молчание, шелест ветра, шорох ручья по мшистым камням. И эхо.

Ступая осторожно, словно боясь спугнуть эту песню, широкими шагами к ним подошел человек, одетый тепло и добротно, присел невдалеке на чурбак, смахнул прутиком с сапог налипшую грязь. Темные глаза смотрели из-под нависших бровей с любопытством. Все остальные отражения эмоций тонули в огромной, окладистой бороде.

— Значит, лучшую долю ищете? — проговорил он, ничего не спрашивая, словно что-то надумав, сам, лишь только она закончила петь, — не спорьте, вижу. Зачарованный град в горах, в который хода нет никому, кроме избранных и званных, где улицы золотом мощены, а дома, стало быть, из горного хрусталя? И куда ж вас несет, остолопов? Многие град искали. Дураков-охотников много. Только есть ли тот град? Года два назад князь Ангерт решил тоже, как вы, найти этот град. Золотые улицы ему покоя не давали, видишь. Все войско свое потерял, сам вернулся полоумным. Только и твердит, что город заколдован, что нечисть его сторожит, драконы да призраки огненные. Все остальное, что до было, что потом, начисто у него из памяти отрезало. Только и знает, что по углам от нечисти этой прячется. Официально княжит за него малолетка — сын. Неофициально жена, которая не дура, но стерва, каких поискать. И мотовка. Бархат любит, шелка любит, драгоценности там, холуйчиков, на лицо приятных. Нам, купцам то на руку, но холопов своих она зорит, по миру пускает. Так, скажите мне, на кой ляд, нужно искать этот город. Кому от этого польза?

Алашавар тихонечко вздохнул, посмотрел на купца, отметив, что интерес в глазах того неподделен. Как и то, что он хочет отговорить от безрассудства авантюры их обоих. Тревожась? Только вот отчего?

— Это мое дело, — тихо ответил он.

— Так-то так, — крякнул купец, — но я б на твоем месте еще раз подумал. Ладно, если сам пропадешь. Жену-то куда тянешь? По что?

Он не ответил, заметив как зябко, передернув плечами, с явной неохотой и страхом, потянулся к опушке леса, видно, за хворостом, мальчишка сопровождавший караван. Погнал кто-то из старших.

Поднявшись на ноги сам, представив как жутко и страшно в этом, ночном лесу, где могут таиться неведомые опасности, подстерегать на каждом шагу, он пошел вслед мальчишке, и заметил как за ним следом, тихо, и так же, не отвечая купцу, поднялась и последовала она, Лиит.

Мальчишка, заметив подкрепление, робко улыбнулся, глаза просветлели благодарностью. Он сам подмигнул ему на ходу. Там, позади, у костра, кто-то озадаченно хмыкнул, не понимая, что их-то погнало в темный, неприветливый лес, способный нагнать страха и на храбреца. Ведь их никто не гнал.

Мальчишка собирал хворост, Алашавар помогал ему. Лиит, зайдя в спасительную тьму, скинула с головы платок, укрывавший серебряные косы, распустив волосы, прижалась к темному стволу, словно желая слиться с деревом, высоким и могучим, распустившим крону далеко в выси.

Оглядываясь на нее, угадывая ее силуэт зорким зрением эрмийца, он улыбался. Если б мог знать купец, что не он, а она ведет его в зачарованный город. И что вовсе не золото улиц манит его, а желание быть рядом с ней. Единственной. Неповторимой. Его Лиит.

Он первым услышал чужака. Нет, не первым, раньше его, несомненно, почувствовала она. А раз промолчала, значит, и им было за лучшее затаиться. Потому он только осторожно прикрыл мальчишке ладонью рот, оттащил туда, где тень была гуще, и замер.

Только шум дыхания мог выдать его. Мальчишка, все поняв без слов, застыл, как полено, и тоже, жадно всматривался в темноту. Звук тихих шагов теперь слышал и он, тем более, где-то там, в темноте под ногой чужака хрупнула ветка, хрустнула сухо.

Алашавар разглядел силуэт. Мужчина, в теплом кафтане, в плаще с подбоем остановился невдалеке, застыл, глядя на костер сквозь паутину веток. А потом он вновь услышал шаги, пробирался кто-то легкий, невысокий и неуклюжий. И шума создавал куда более чем первый нежданный гость.

— Опаздываешь, — не таясь, проговорил незнакомец. Голос был властен и сочен, надменен и нагл.

Голос, что ответил, он знал, и принадлежал он сгорбленному, сонному тихоне, что сопровождал караван в роли то ли счетовода, то ли писаря. Невысокий, сгорбленный старичок, с манерами святоши наводил на всех тоску своим занудством и гнусавым, слабым, неприятным, хихикающим смехом.

— Прощения просим, ваше благородие, никак не мог. Внимания много было. Очень. Апэйлан, страж, внимателен, докука, не хотел попадаться ему на глаза. А как узнает? Не хотелось бы.

— Пусть. Каким перевалом пойдет караван? И стоит ли связываться?

— Что везем? Бархат везем, шелк везем, — затараторил старикашка, — меха кабрские, мед, вина. Золота нет. Но вот оборванец к каравану пристал. С ним краля. За эту много золота получить можно. Если распорядиться с умом.

— Что за краля? — усмехнулся незнакомец, — не уж королевская дочь?

Он рассмеялся, следом рассмеялся писец. Рука Лиит, подкравшейся незаметно легла на плечо, успокаивая вновь. И он понял, что нервная, сильная дрожь прошивает все тело, дрожь, рожденная невозможностью затолкать наглецу все слова назад. В глотку.

— Краля, — масляно усмехаясь, ответил писец вновь, — не знаю, чья дочь, но шах Арлараский за такую много денег даст. Хороша баба. Ак княгиня. А караван свернет на путь Нечаянных. Там, за перевалом и стоит их ждать. Дня через два. Апэйлан что-то чувствует, караван гонит. Так подутомятся. А мы их и встретим.

Элейдж недовольно свел брови. Была нечаянная мысль, дождаться, когда угомонятся стражи, взять Лиит и идти, идти одним, избегая людей, не рискуя. Теперь это становилось невозможным.

Нельзя бросить караван, не предупредив, нельзя. Мальчишке никто не поверит. Даже если тот и расскажет. И боязно идти одним. Там, где-то на тропе и их встречают. И их ждут.

Он, качнув головой, последовал за незнакомцем, глядя, как он удаляется в лес. Шел тихо, бесшумно. Незнакомец вывел его на поляну. Там, около поваленного ствола, стояли лошади. И еще один ухарь, ожидая, сидел в седле. Незнакомец взметнулся в седло, направил в темноте лошадь на одному ему ведомую тропу и исчез вместе со своим спутником, растаяв как призрак, как дым в темноте ночи.

Элейдж вернулся назад. На душе было тяжело и стыло. Глядя на то, как Лиит прячет косы под платок, прячет небесную свою красоту, поджал губы. Он молча поднял вязанку хвороста и зашагал за мальчишкой назад, к костру, туда, в лагерь, куда, чуть ранее утек старикашечка.

— О, явился! — услышал он сладенький голосок сразу, стоило лишь сбросить вязанку с плеч.

Рядом стоял писец, глубоко спрятанные глазки блестели масляно, как начищенные монеты.

— Явился, — ответил Алашавар хмуро. Посмотрел на старика и усмехнулся. Тот был согбен, бороденка жиденька, и самое приметное, что имелось в облике — длинный, крючком загнутый нос, словно надвое рассекавший худое, изможденное лицо. Такого можно было одним ударом перешибить. А вот, поди ж ты....

— Вот и славненько. — писец неожиданно сунул ему кружку с элем, терпким, пахнущим явственно и пряно. — Пей, голубчик. Господин Уйвисс угощает. За его милости здравие.

Алашавар, нахмурившись, посмотрел на подношение. Он не отказался б выпить за здоровье купца, исходи предложение от кого-нибудь иного. Из рук этого писаря он не принял бы и глотка воды, при нем набранной в ручье. Опасался.

— Нет, благодарю, — проговорил, стараясь не обидеть крепких детин, что сидели вокруг, понимая, что драться с ними ему не с руки. Да и не хотелось драться. Но они не оценили. Он отметил, что кто-то, особо безрассудный и драчливый уже поднялся с земли, а за ним следом, подымаются другие.

— Пей, — сладенько повторил писец, — не обижай народ, дорогуша. Ты, конечно, может, чужестранец. Но отказаться принять угощение у любого народа — грех. Грешно не поднять чарку во здравие.

Алашавар, глядя на кружок близко подошедших космачей, пить не стал, вылил вино в лицо старикашке, откинул его в сторону. Едва успевши обернуться, уклонился в сторону от первого из нападавших, сделал подсечку, уронив дюжего мужика наземь, как увесистое бревно, отскочил в сторону. Детинушки навалились скопом, дружно и слаженно, и кто-то опрокинул наземь его самого. Видно, подраться тут было первой забавой.

Тихий окрик и свист плети остудили пыл нападавших. Отступив к телегам, мужики ворчали, недовольно, роптали, но перечить не смели. Поднявшись, Алашавар вновь увидел купца, что подходил к нему у костра. Рядом с ним, молодой, безбородый, усатый как кот, стоял страж, поигрывая плетью. Сверкал глазами.

— Что это ты за мое здоровье выпить не хочешь? — смеясь, спросил купец. — Али эль не по вкусу. Так, Рита, — крикнул он бабенке, что всю дорогу ехала в обозе, — налей-ка чарку вина.

Элейдж молча взял кружку с вином из рук яркой, румяной, разбитной женщины, посмотрел на купца и выпил вино, осушив чарку до дна. Через несколько минут хмель ударил в голову, зашумело в ушах. Купец мотнул головой, смеясь, отошел в сторону вместе со стражем. Кто-то, подойдя, положил ему руку на плечо, отвел в сторону, туда, где на малом костерке тихо булькал котелок, распространяя изумительный аромат вареного мяса. Кто-то сунул ему в руки кусок хлеба, кус сыра. От былой недоброжелательности не осталось и следа. Только писец, сидя в стороне, смеялся как-то неискренне и, зябко потирая руки, смотрел на него как змея — немигающе и зло.

Лиит пришла к утру, словно вынырнув из ночного тумана. Он проснулся сразу же, как только почувствовал ее шаги. Посмотрел снизу вверх, сел, поежился в своей легкой одежонке, почувствовав, как холод пробирает до костей. С ней, рядом, шел вчерашний мальчишка, смотрел на нее как на святыню, глядел с удивлением, с неподдельным интересом и робостью.

— Возьмите меня с собой, — попросил он, глядя на Элейджа.

— Куда? — спросил тот.

— Вы в зачарованный град идете, — тихо и настойчиво повторил пацаненок, поежившись от налетевшего порыва ветра, что нес с собой сырую, туманную прохладу, — я слышал, что вчера господин Уйвисс говорил.

— Мало ли что? — протянул Алашавар.

Мальчишка тряхнул светлыми, коротко стрижеными лохмами, посмотрел умоляюще. Глаза у него были глубокими и чистыми. Просящими глазами.

— Я знаю, — прошептал он, — мне мать говорила, когда жива была, раз в сто лет князь с княгиней выходят из своего города, ходят среди людей, людскими тропами, смотрят как оно здесь. Помогают людям. Тем, кто достоин. Наказывают зло. Кого-то, лучших, зовут с собой. Я, наверно, не лучший. Но возьмите меня к себе. Мне тут, с тех пор как мать померла, житья нет. А вы, я же знаю, вы добрые.

Элейдж невесело улыбнулся, слегка виновато, посмотрел на Лиит. Она стояла и молчала, даже не улыбаясь. Синие глаза светились, и он понял — она не звала и не уговаривала, но отказать сейчас, не могла. Алашавар вновь посмотрел на мальчишку, окинул взглядом хрупкую фигурку, пожал плечами.

— Я же знаю, — упрямо прошептал тот, — вы не искатели, не паломники. Возьми меня с собой, князь. Я постараюсь быть лучше, таким, как вы.

А потом была узкая, сложная дорога, взгляд Уйвисса, взгляд стража, которые не сразу смогли поверить. Впрочем, стоило только без церемоний приволочь писца, пригрозить плетью, как тот признался сразу и во всем. Глядя на него Апэйлан, играя плетью, словно вдруг, что-то вспомнил. Сорвал фальшивую бороденку с лица, да так и охнул, произнеся одно только имя, помрачнел лицом, словно окаменев.

— Тайтамир, — сорвалось с его губ.

— Он ударил внезапно помолодевшего старикашку плетью, и заходил из стороны в сторону, словно загнанный зверь. Уйвисс вздрогнул, да и Алашавар помрачнел, припомнив разговоры.

Об этом разбойнике наслышаны были многие. Он был удачлив и счастлив в разбойных делах, грабя караваны, наживал состояние. Шел слух, что, сумев сговориться с одним из сюзеренов, он заработал себе титул, полновесно отплатив награбленными золотом.

Он вспомнил лица стражей, хмурые, злые. И лица мужиков, что этот караван сопровождали. В них была обреченность и растерянная злость. Словно понимая, что все они полягут на этой, сложной тропе, они хмуро молчали, и даже с лица Риты слез яркий, здоровый румянец.

Но никому в голову не пришло повернуть назад. Все знали, что сотня ухарей на добрых конях догонит караван на пол дороге, что не успеют они дойти ни до одной из крепостей, ни до одной из застав, ни до одного форпоста караванщиков, где могли б рассчитывать на подмогу и помощь.

На последней ночевке перед перевалом шуток не было. Мужики точили топоры и ножи, смотрели хмуро. Уйвисс о чем-то разговаривал со стражей. Их было десятка два, хорошо вооруженных, смелых, конных. Но против Тайтамира этого было мало. И он, сам, был хмур и невесел. Лиит напряженно, молчала, не отвечая на его незаданные вслух вопросы, словно о чем-то, неведомом ему, раздумывала наедине с собой. Мальчишка вился подле нее, она иногда говорила ему что-то, и тон голоса служил утешением тем, кто его слышал.

А ночью, по обычаю своему, так же, не сказав никому ни единого слова, тихо и незаметно ушла. Кто-то тихо поворчал ей вслед, что, дескать, негоже, женщине ночью одной ходить неизвестно где, она в ответ только пожала плечами, так же, как и всегда. Но к рассвету, против обыкновения не вернулась.

Не вернулась и к времени, назначенному для выступления в путь. Алашавар чувствовал, как на душе скребутся кошки, как что-то там, в душе обрывается, а, обрываясь, приносит тяжесть, угрюмость, сомнения. И даже в пути, шагая по тропе рядом с телегой, груженной товарами, он все еще ждал ее.

Дорога поднималась вверх, то и дело, приходилось пособлять телегам, убирать крупные камни из-под колес. Маленькие, крепкие лошаденки шли споро, но вскоре и они, почувствовав усталость, сбавили шаг.

К Алашавару подскакал конник. Подняв голову, он узнал стража, его темные брови, раскосые глаза, смотревшие внимательно и остро. Апэйлан поприветствовал его кивком, молча поехал рядом, внимательно разглядывая местность окрест. Вскоре к ним присоединился Уйвисс, подъехал на невысоком, чубаром коньке, похожем на тех, что тянули груз, таком же покорном и кротком.

Удивление на лице купца было прописано крупными буквами, более явственно, чем на лице стража, он постоянно вертел головой, причмокивал губами. Пожимая плечами, посматривал на нищего оборванца так, словно видел его впервые.

— Не та дорога-то, — проговорил Уйвисс вдруг, — не та. Ходил я ранее тропой Нечаянных. Не те места это.

— Не те, — подтвердил страж коротко.

Элейдж удивленно пожал плечами. Обернулся назад, туда, где прекрасно было видно место ночевки.

— Ага, — подтвердил купец, — сзаду-то все оно, самое. Ничто не изменилось. Впереди дорога не та. Тут, невдали, скала была, прямая, будто ее кто ножом обтесал сразу с трех сторон. Нету скалы. И подъем должен быть круче. Нету кручи.

— И поворота перед перевалом нет, — заметил Апэйлан, — а еще полугода не прошло, как я тут бывал.

Алашавар промолчал, посмотрел вперед из-под руки. Там, над горами сияло солнце, слепя, не давая рассмотреть детали. Там, совсем близко, скалы расступались, словно устав карабкаться в высь.

Апэйлан ткнул коня пятками в бока, послал его в галоп, обгоняя телеги, помчался вперед ласточкой, так что только мелкая галька брызнула из-под копыт. Уйвисс покачал головой. Посмотрел на Алашавара, словно ждал ответа. Не дождался, так же, понукая, заставил конька трусить резвей.

Подъем обрывался резко и вдруг, скалы расступались, открывая вход в долину. Там, ниже, в огромной чаше жемчужного озера отражались пики гор, небо, солнце. Около озера легкий ветер гнул травы, пригибал к земле, они колыхались как волны на поверхности озера.

Лиит ждала, сидя на валуне, невдалеке от того места, где начинался спуск в долину. Он узнал ее по светлым косам, ничем не прикрытым, полным сияния волосам. Тяжелый, узорный шелк плаща спадал с ее плеч, струился по земле. Заслышав шаги, женщина обернулась. И на какой-то миг Алашавару почудилось, будто он оглох и ослеп. Ее красота набрала полную силу, как цветок в урочный час. И чудилось, будто от нее исходит тонкий аромат, кружащий голову, и сияние, что слепит глаза.

Ее лицо скрывала маска, оставляя открытыми только глаза, подбородок, губы. Глаза смотрели, улыбаясь, а рядом, у ног, вился, похожий на ручного зверя, огненный шар, постоянно менявшийся, превращаясь, то в птицу, то в цветок, то застывавший ненадолго в покое. Алашавар сделал шаг вперед, к ней и почувствовал, как что-то пристально его разглядывает, словно изнутри, подселившись в душу, отслеживая мысли и чувства, некто доброжелательный, но настроенный иронично и сомневаясь.

Шар подлетел к лицу, переродившись в огненное отражение. Его отражение, что, теряя силу и жар огня, медленно, остывая, становилось все более и более похожим на него самого.

Почувствовав, что стоит, не в силах оторвать ног от земли, он, так же, чувствовал спиной, как застыли его спутники. Как стоят, мужики, едва дыша, глядя на дивное диво. Как тихий вздох вырвался с губ купца, как зашептал слова молитвы Апэйлан.

От озера поднимался туман, плыл, укутывая землю и небо белесой ватой. В нем растворилось все — путники, повозки, ржание лошадей, тихие слова божбы, пропали скалы, небо, озеро у их ног.

И тихий, похожий на шелест ветра в листве, откуда-то донесся прозрачный, легкий звук. Лиит, подойдя, смотрела на Алашавара, смотрела прямо ему в глаза, и, ошеломленный он почувствовал ток ее чувств, ее мыслей. Огненный двойник пропал, словно сквозь землю провалившись, растаяв, исчезнув, сгинув. Были только он и она. Двое. Во всей Вселенной.

Она улыбалась. Молчала. Молчал и он, так же, улыбаясь, чувствуя, как легчает на душе, как становится необыкновенно светло и умиротворенно там, внутри, где полагается быть душе. А потом туман растаял. И не было озера, не было скал, вместо скал были шпили хрустальных башен, вместо озера сияющая гладь, похожая на расплавленное золото.

Обернувшись, он посмотрел на караван, на застывшее, со слезами на глазах, лицо Уйвисса, что, сняв шапку, держал ее в руках. На лицо Апэйлана, удивленное, изумленное, светлое. На лица мужиков, что просветленные, казались лицами взрослых детей, которым кто-то подарил новую сказку. По лицам многих, если не всех катились слезы. И даже животные стояли смирно, не шумя.

Алашавар посмотрел на мальчишку — подростка, что стоял, опираясь на телегу, и так же, как все, смотрел на проступавший, через кисею отлетавшего тумана город.

— Пойдешь? — спросила Лиит.

Мальчишка дернул кадыком и вдруг, отрицательно мотнул головой, словно испугавшись.

— А они? — спросил Алашавар, глядя на караван и караванщиков, понимая, что они не видят ничего, кроме сказочного града, зачаровавшего их. Ни его, ни Лиит, ничего кроме ярких, сверкающих и переливающихся башен.

Лиит покачала головой. Чисто отрицательно, так, что он понял, что остальным далее хода нет. И быть не может.

— А Тайтамир? — спросил он, почувствовав тревогу за караван, принявший их на несколько дней пути.

— Тайтамир, — прошептала Лиит тихо, — не дождался их Тайтамир. Устал ждать, ушел. Время неодинаково бежит в разных уголках Вселенной, Элейдж. Что здесь час — там столетие. Их дороги с Тайтамиром разошлись на десяток лет. Дорога к перевалу уже чиста.

— И пойдет бродить по миру легенда о затерявшемся во времени караване... — иронично заметил он

— Пусть, — улыбнулась она, — это лучше, чем позволить им сделать лишний шаг, что, может быть, отделяет их от смерти или безумия, пожелай они приблизиться к городу. Не многим дано ощутить, что кроется там, у тебя в душе, и не повстречаться с драконом. Это лучше, чем позволить им, просто идя по тропе, полечь под стрелами разбойников. Пусть по миру летит еще одна Легенда. Быть может, она приведет их потомков, когда-нибудь, к нам. Тот, кто способен мечтать, способен понять....

Сенатор слегка поежился от налетевшего порыва ветра. Так давно, так уже, затуманенное далью лет, нереально все было. И та встреча, и тот мир, и путь. Он не думал, что когда-нибудь доведется повторить то паломничество. Пусть в другом мире, но вот так же упрямо, карабкаясь к цели. Так же, только в этот раз нет Лиит, нет ее улыбки, нет света ее лица, чудесного, чуть неправильного. Нет проводника, который бы мог направить его в нужную сторону. Есть только чувство, что сродни стрелки компаса, могло подсказать, куда лежит его путь, и послушный ему, он шел. Шел, торопясь, буквально спиной ощущая, что расстояние между ним и преследователями сокращается с каждым шагом.

Он не мог понять сам, что, зачем, почему его погнало в горы. Просто пришло ощущение, которому он не смог не повиноваться. Как тихий голос, как тонкий зов, ответивший на его мольбу о жизни, на его просьбу. И чувствуя, что не может противиться этому тихому зову, не может забыть об этом, спонтанном, неожиданном желании, что заставляло гореть ладони и пятки, звало в путь, он пошел.

Поднимаясь по узкой, крутой тропе он слышал шум беснующегося где-то в глубине потока, шорох камней под своими ногами. Глядя на небо, на ажурный рисунок созвездий, понимал, что близится утро, и с каждым шагом все ближе и ближе рассвет. С каждым шагом, и с каждым вздохом. И не было отчаяния или желания сдаться.

Эта гонка на пределе сил, вызывала кураж, кружила голову упоением азарта. И мысли текли стократ быстрее, неслись как горный поток, который ничто не в силах остановить. И память приподнимала завесу времени, отдавая прошлое, каждый эпизод так ярко и отчетливо, словно все происходило только вчера. И тело пело, словно гонка только прибавила сил, заставив кровь быстрее нестись по венам, смыла разный ненужный хлам. Ушли и беспокойные мысли. Не было ощущения, что он мог не дойти. Он шел. И он обязан был успеть.

Тропа, заметная в хаосе лишь ему одному, привела его перед самым рассветом на небольшую площадку, нависшую над где-то глубоко беснующимся, рвущим скалы потоком. Дальше хода не было. Впереди отвесом вставала скала, гладкая как зеркало, вертикальная, и Алашавар понял, что ему на нее не взойти. И не было нужды. Скала кончалась пиком. И спуск был бы так же непрост, как подъем.

Он остановился, понимая, что больше некуда идти, что путь кончен, что где-то и в чем-то он непоправимо ошибся, и что эта ошибка фатальна. Мысль эта принесла легкий осадок горечи. Он, обернувшись, посмотрел назад, на путь пройденный ранее.

Совсем невдалеке он чувствовал преследователей. Им осталось пройти совсем немного, самую малость. Сенатор, подняв взгляд, посмотрел на небо, с которого кто-то словно стирал звезды. Оно светлело с поразительной быстротой, и легкие облака уже набрали в себя кармина солнечных лучей.

Прикрыв глаза, Алашавар застыл, пытаясь уловить тот голос, тот зов, что отчетливо мог различить ранее. Но голос молчал, словно был обманом. И приходило успокоение, легкая расслабленность и тепло, которых не должно было быть. Успокоение. «Вот и пришел к концу твой путь, — сказал сенатор себе, не пытаясь даже возмутиться, — все когда-нибудь кончается. Даже жизнь». Вспомнилось лицо Имрэна, его улыбка, открытая, лучезарная и в то же время, будто б таившая что-то за своей маской.

И вновь вспомнилась Лиит. Алашавар улыбнулся своим воспоминаниям, чувствуя, как свет и покой нисходят на душу. Успокаивающий покой, заставляющий смириться. Он вздрогнул.

Смирение — оно никогда не входило в список его достоинств. Он никогда не грешил смирением, оставляя этот удел слабым. Себя он не мог причислить к их лику. Не мог позволить себе признаться в том, что он слаб, что от его решений ничего не зависит. Не мог сказать себе, что он пешка и винтик.

Не мог. Зная, что эти слова — лукавство и обман. Как обманом является то, что от каждого отдельного человека ничего не зависит. Он знал эту уловку властителей, усвоив давно, что кроме вечного девиза: «разделяй и властвуй», есть еще одна не менее вечная заповедь — убеди человека в том, что он слаб, и у него не хватит сил поднять голову.

И вновь открыв глаза, глядя, словно впервые видел, вдруг, неожиданно для себя он понял, почувствовав, что шел верно, что тупика нет, и не было в помине. И что совсем немного, малую толику, он не дошел до конца тропы. Там, на другом берегу, над потоком, укрытая тенью манила к себе сводчатая арка пещеры. Он заметил ее случайно, а, заметив, уже не мог оторвать взгляда. Там, едва заметная взгляду продолжалась тропа. Но не было моста и не было крыльев.

Он усмехнулся, чувствуя, как вновь в душе рождается кураж. Терять было нечего. «Лиит, — подумал он, словно позвал ее образ из памяти, — ну, скажи, что мне делать и как пройти. Мой путь еще ведь не закончен, нет? Мне рано уходить, рано.... Еще существует Империя, еще не разгаданы ваши загадки. И люди еще не таковы, какими могли бы быть. Еще все впереди. Все. Если путь ведет в бесконечность».

Потом мужчина услышал шорох камня, сдвинувшегося под чужой ногой, вздрогнул и обернулся. Нервы были натянуты до предела, казалось — еще чуть, и лопнет эта струна. Воины были уже совсем недалече. Их разделяло всего лишь несколько сотен метров, не расстояние, так, сущая безделица и ерунда. И воины не торопились, воины шли, словно понимая, ему — никуда не деться, раз за его спиной нет крыльев.

Алашавар вздрогнул, умом понимая, что это — конец, что выхода нет. Умом. Душа не смирилась. Он обернулся, что бы сделать шаг в пропасть, самому, не давшись ни воинам в руки, ни яду в крови. И вдруг увидел Ее.

Женщина стояла на том берегу. Светлый силуэт выделялся на фоне темного камня. Он видел светлые волосы, надвинутый на самые брови капюшон, спрятавший черты лица. И это была Она. Элейдж не мог не узнать ее, так часто, взволнованно забилось сердце, словно подсказывая, что он не сомневался ни мгновения. Женщина помахала ему рукой, словно звала. И, забыв обо всем, отметая сомнения, забыв где находится, он шагнул ей навстречу.

Воздух рванул одежду, сыпанул в лицо горсть колючих снежинок, освеживших лицо. Воздух как-то по особенному, мягко, обхватил его и удержал. На какую-то секунду мужчина почувствовал себя в объятьях урагана. Ветер трепал волосы, рвал одежду, но держал.

Держал над пропастью, служа невидимым мостом и переправой. Он улыбнулся, и вновь сделал шаг, смелее, пошел, ощущая на себе пристальный взгляд, что пронизывал не снаружи, а изнутри. Шел, понимая, каким невероятным кажется это.

Но обо всем забыл, перейдя. Остановившись в двух шагах от женщины, почувствовал, что не может сделать больше ни шага, чувствуя неверие, надежду, нежность и страх, чувствуя, как невозможно сделать хоть один вздох. Что эти два шага — как преграда, которую ему не преодолеть.

Она медленно подняла руку, откидывая за спину капюшон. Рука осталась у щеки, чуть склонив голову набок, она смотрела в лицо Элейджа, и на губах возникала улыбка.

Откуда-то, из-за спины, ветер донес крик, его крик, заставив его удивленно вскинуть брови.

— Идем, — проговорила Лиит. — путь еще не окончен.

Маленький почтовый бот, против обыкновения, заходил на посадку точно в соответствии с графиком. Невысокий мужчина, одетый в скромный костюм техника, смотрел за перепалкой между пилотами и диспетчерами с нескрываемым интересом.

Темные глаза тихо сияли, тая на самом дне насмешинку. Его возвращению удивились, более чем возвращению Идги. Перед ними обоими даже извинились. Хоть это было и нелегко. «Ошибка в данных, — пояснил сурового вида парень, хмуря брови, — мы разберемся, виновные будут наказаны». Таким образом, приличия были соблюдены.

Элейдж на это все лишь тихонечко усмехнулся. Идги, впрочем, тоже. Зная подоплеку происшествия, трудно было отреагировать иначе.

— Идги, — тихо позвал Алашавар, — скоро?

— Через полчаса. Иди пакуй чемоданы, Рушу...

Его интонация уколола скрытой иронией, и, пожав плечами, Элейдж прошел к себе в каюту. Присев на узенькую откидную койку, задумался, не зная как примет его возвращение Локита. В любом разе, теперь, навредить ему, лично, она бессильна. Есть силы, которые проследят за этим, прикроют его, жаль, что нет сил, что, могли бы, так же, легко прикрыть своими крыльями весь мир. Достав из кармана документы, мужчина повертел их в руках и сунул назад, в карман. Прикрыв глаза, откинулся на койке, смежив веки, позволив себе хоть немного поспать. Этот рейс, эта вахта, выдалась суматошной.

Проснулся от ощущения, что корабль твердо стоит на грунте. Предчувствия не тревожили, не томили. Он тихо, неторопливо поднялся, так же неторопливо попрощался с командой. И так же, не особо торопясь, но и не медля, пройдя все необходимые процедуры, вырвался за пределы взлетно-посадочного поля космопорта. В город.

Машинально подняв взгляд к небу, усмехнулся, ошеломленный. За краткое отсутствие он уже забыл, каковы небеса Софро, привык к свету единой звезды, а не миллионов звезд сразу. Теперь это зрелище ошеломило, выбило почву из-под ног. Как в первый раз. Он только покачал головой, дивясь на свою забывчивость.

Быстро пройдя по полупустым аллеям, дошел до садов, окружавших здание Сената, сунул пропуск в руки сонного стража. Элейдж тихонечко усмехнулся, пройдя тихими, сонными коридорами, не торопясь и не спеша, вернувшись в свои апартаменты под самой крышей.

В его комнатах было тихо и пусто. Он прошел через несколько комнат, рассматривая обстановку, словно не был тут вечность. Переодевшись, надев более привычную здесь одежду, прошел в кабинет и усмехнулся. Антайи спал сидя за столом.

Спал крепко, так, что не слышал шагов. Заглянув через плечо секретаря, сенатор тихонечко, что б не потревожить его, отключил информационную систему. Улыбнувшись, отошел к окну, прикрыв открытое настежь окно.

Юфнаресс услышал шум, поднял голову.

— Сенатор? — спросил он, удивившись.

— Я. — ответил тот, обернувшись.

— Дали Небесные! — проговорил Юфнаресс, зевнул и взлохматил волосы, словно пытаясь отогнать остатки сна, — А мне Локита сказала, что вас убили.

Сенатор тихонечко рассмеялся.

— Труп предъявила? Или ограничилась заявлениями?

— О Вашей гибели третий день шушукается весь Сенат, — поспешил обрадовать его Юфнаресс. Это новость номер один во всей Лиге. А вы, оказывается живы. Рад, что все оказалось недоразумением.

— Недоразумением? — усмехнулся Элейдж.

— Я думаю, Леди обрадуется, — ядовито заметил Антайи, — она так скорбит о Вас.

— Надеюсь, — заметил сенатор и побарабанил пальцами по подоконнику.

«Будет скандал», — подумал он, чувствуя, что на душе становится тоскливо. Он не любил скандалы, предпочитая делать свои дела, оставаясь в тени. Оказывается, Леди не потрудилась проверить временем желанных известий. Ну, что ж, и с этим тоже придется считаться.

— И кто у нас теперь сенатором? — спросил Алашавар, усмехнувшись.

— Я, пока, разумеется, временно, — ответил Антайи, пожимая плечами, — она давно мечтала всучить мне этот пост. Наверное, что б дать понять, что не бросает слов на ветер.

Сенатор коротко рассмеялся, подойдя к зеркалу, окинул взглядом свое отражение, снял с плеча упавший волосок. Осмотрел себя критически, словно впервые видел.

— Ну что ж, — предложил он, — пройдем к Леди. Поговорим. Выясним откуда пошли недоразумения. Вы со мной, Юфнаресс?

Юфнаресс поднялся со стула.

— Разумеется, — ответил тот, — не хочется, что б меня считали узурпатором.

Элейдж слегка качнул головой. Выйдя в коридор, улыбнулся ошеломленному от неожиданности сотруднику, поздоровался вежливо. Чувствуя взгляд, что жег ему спину, мрачно отметил, что лиха беда — начало.

Немногочисленные знакомые, кого довелось встретить в этот ранний час, смотрели на него с нескрываемым удивлением. Элейдж хмурился и пожимал плечами. Видимо, новость и в самом деле успела широко распространиться. Во всяком случае, его появление представляло немалый интерес.

— Мне это не нравится, — проговорил он, обращаясь к Юфнарессу.

Секретарь пожал плечами.

— Мне больше не понравилось само сообщение о вашей смерти. Согласитесь, это было б прискорбно.

Сенатор усмехнулся, подойдя к дверям личных покоев Локиты, тихонечко постучал. На его стук никто не откликнулся.

— Еще слишком рано, — заметил секретарь.

— А ты знаешь ее привычки? — уколол вопросом Алашавар, — ничего, если спит, то проснется. Ты говорил, она скорбит, так я спешу ее обрадовать.

Он открыл дверь, прошел уверенно, словно имел на то полное право. Юфнаресс прошел следом.

— Кого несет в такую рань? — услышал Элейдж сварливый голос Леди через несколько секунд. И усмехнулся.

Локита сидела перед зеркалом, едва одетая, с сонным взглядом и почти полным отсутствием косметики на лице. Перед ней грудой стояли баночки с кремами, пудра, румяна, духи.

— Доброе утро, — проговорил он, — надеюсь, вы простите мне дерзость, что я посмел ворваться к вам в столь ранний час?

— Ни за что, — заметила она с апломбом, даже не обернувшись, продолжая наносить широкой кистью на скулы румяна, — приличия есть приличия.

— Давайте забудем о них, — проговорил сенатор, присаживаясь на стул, который подвинул так, что б видеть в отражении зеркала ее лицо. — Хотя бы, на несколько минут.

— Дорогой сенатор, — заметила женщина холодно, — ваше поведение способно шокировать. Вы хотите, что б ваша репутация оказалась сомнительна? Пойдут слухи...

— Они и так пойдут. Кстати, я прихватил свидетеля, который подтвердит, что у нас был чисто деловой разговор.

— О чем же вы хотите со мной поговорить?

— А вы не догадываетесь?

— Я удивлена, — произнесла Локита сладким голоском, с умильным тоном, — удивлена, что вы живы. Наверное, речь пойдет об ошибке?

— Вот именно, — подтвердил Элейдж. — О маленькой путанице в данных. Как вам должно быть известно, я взял маленький отпуск, мечтая отдохнуть на пляжах Ирдала. Я люблю отдыхать на Ирдале, — проговорил он, подпуская в голос карамели. — Это моя маленькая слабость. Я вам об этом никогда не говорил? Так вот, в этот раз мне не повезло. Отдохнуть так и не удалось. Понимаете, Леди, какой-то юный хакер запустил в информационную систему Ирдала вирус. Из-за чего была изрядно подпорчены базы данных. Право слово, меня даже перепутали с какой-то сомнительной личностью.

Локита слегка улыбнулась, отвернувшись от зеркала, посмотрела в его лицо пристально и насмешливо, холодно и нахально. Ее невозможно было смутить, словно эта женщина не имела стыда. Полуодетая тонкой просвечивающей тканью, что больше открывала взгляду, нежели скрывала, она держалась, словно королева в тронной зале. И этой самоуверенности можно было только позавидовать.

— Это забавно, сенатор, — проговорила она тихо, смотря в его глаза, словно пытаясь загипнотизировать своим взглядом, — но не более. И не объясняет, почему вы ворвались ко мне без приглашения.

— Думаю, приглашения я б не дождался, — заметил он спокойно.

— Хакера выловили? — усмехнувшись, спросила Локита.

— Пока нет, — ответил сенатор с улыбкой, — но у спецслужб имеются подозрения, что хакер живет на Софро. Именно отсюда пришли директивы, искалечившие базы данных.

— Даже так?

— Даже так, Леди.

— Это мило.

Она вновь отвернулась к зеркалу, разглядывая свое лицо так, как художник неоконченную картину, словно выискивая места, над которыми еще стоит поработать. Но видимо, присутствие посторонних ей мешало. Она отложила кисть в сторону и вновь обернулась к сенатору.

— У вас есть, что еще мне сказать? — проговорила с вызовом.

— Разумеется, — ответил он тихо. — Всего несколько маленьких советов. Во-первых, не советую больше выдавать желаемое за действительное. Так недолго и обмануться самому. Во-вторых, пусть это и недоказуемо, но мне известно, кто устроил эту охоту. Знаете, имя охотника, вернее, охотницы можно обнародовать. И сделать это так, что последствия будут весьма серьезны.

— Правда? — нарочито — удивленно спросила она, — А в-третьих, сделайте одолжение, выйдите в дверь.

— Непременно. — заметил сенатор холодно, — Я не собираюсь прыгать в окно и ломать себе шею, в-третьих, милая моя, я вам скажу, что это мой мир. И как бы вы не хотели прибрать его к рукам и сотворить из него подобие своей, милой вам Империи, или часть Империи, вам это не удастся. Пока я жив. И вам, как бы не хотелось переубедить меня в этом — не удастся. А так же бесполезно пытаться меня убить. Не тратьте силы. Лучше выйдите в дверь, доберитесь до порта и выкатывайтесь отсюда. Куда угодно. Мир большой. А в Лиге вам места нет. Вы запомнили? Надеюсь, этот совет вам пригодится. Предупреждаю первый и последний раз.

Он поднялся со стула, посмотрел на Локиту свысока, слегка покачав головой, бросил взгляд на Юфнаресса, что, слегка покраснел от этой дерзкой выходки, и, не спеша, направился к дверям. Сделав несколько шагов, остановился, посмотрев на Локиту улыбнулся, отметив, что, несмотря на холодно — высокомерное выражение лица, румяны на скулах совершенно излишни, да и глаза горят лихорадочным блеском, метая молнии.

— Злость вам к лицу, — тихо заметил он, постоял с пару секунд, словно что-то обдумывая, и вышел, не плотно притворив дверь.

— Вы сошли с ума, — тихо проговорил Юфнаресс, — вы, верно, сошли с ума, — теперь она точно не успокоится.

— Я знаю, — отмахнулся Алашавар.

— И зачем вам это надо? Вы нажили себе врага.

— Мы не особо дружили, — ответил сенатор, — а так, надеюсь, она будет столь раздражена, что начнет делать ошибки.

Юфнаресс покачал головой, посмотрел на сенатора как на глубоко больного человека и несколько раз прошелся по кабинету, меряя шагами ограниченное пространство.

— И все равно, это было излишне, — проговорил он.

Алашавар коротко хмыкнул. Переплетя руки на груди, посмотрел на Имрэна, примостившегося в глубоком кресле в дальнем углу комнаты. Мальчишка сидел, подобрав к себе ноги и подтянув колени к груди, уложив на них острый подбородок.

— А что скажешь ты? — спросил он, больше не обращая внимания на Юфнаресса.

— А что я скажу? — переспросил Имрэн, щуря сонные глаза. — Я скажу, что пора Лиге узнать о готовящемся вторжении. Молчать больше нельзя. Иначе это молчание станет очень похожим на предательство. И начать предлагаю с властей наиболее развитых в техническом отношении планет: Ирдала, Чиачиллит, Сиоль-Со, Ра-Миррана, Гвенара и Ро-Эори. В любом случае, другого выхода нет. Да, я был на Раст-Танхам. Господа контрабандисты тоже забеспокоились. Видимо, Ареттар сказал тебе правду, и времени осталось в обрез.

Юфнаресс подойдя к Имрэну, посмотрел на того с высоты своего роста.

— Имри, — заметил он, — пока Локита правит Лигой, у нас нет ни одного шанса. Ее либо придется сместить, либо, — он красноречиво провел рукой под горлом, — либо уничтожить. Потому что каждое ваше действие будет известно Императору. А уж он знает, как поступать в таких случаях. Его не будут мучить сомнения, когда флот Империи двинется на Лигу.

— Это верно, — заметил Алашавар.

Имрэн отрицательно покачал головой.

— Не думаю, что это единственный вариант, — проговорил он.

— Есть альтернатива?

— Ну, как сказать. Пока я был на Ирдале, я успел познакомиться с местным координатором. Это человек умный и достаточно авантюрного склада, так что думаю, его удастся уговорить, к тому же он обладает значительным авторитетом. Я предлагаю устроить фиктивный выход из Лиги нескольких миров. Если Альбенару объяснить, зачем это нужно — он уговорит остальных. И сделает это осторожно.

— Осторожно это сделаю я, — заметил Сенатор.

— Нет, — усмехнулся мальчишка, — не получится. Ты слишком заметная фигура. Умные головы могут связать причины и вычислить следствия. Ты будешь сидеть на Софро.

— Кто будет договариваться с Альбенаром?

Имрэн пожал плечами.

— Вызови его, — предложил он, — найди весомый предлог и, когда он сам явится сюда, то обрисуй ему ситуацию. Это же не запрещено законом. И, если хочешь, я передам ему, что ты желаешь его видеть.

— А Локита? — напомнил Юфнаресс.

Имрэн покачал головой, посмотрел на сенатора пристально.

— Одного не пойму, — проговорил он, не спуская с того глаз, — зачем тебе надо было мотаться по горам Ирдала? Я понимаю, я понимаю все мотивы. Но почему на Ирдале?

Элейдж пожал плечами.

— Имри, — проговорил он, — давай не будем.

— Давай будем, — проговорил мальчишка. — Ну, ладно, я понимаю, ты надел маску, понимаю, это, конечно же, выход. Пока ты в маске, с твоей головы никому не удастся уронить и волоса. Логично, правильно, одобряю. Но пока ты шел, ты мог двадцать раз сорваться с какого-нибудь уступа, упасть в пропасть, тебе на голову мог свалиться камень, в конце концов, за тобою шли, что б убить. Но почему не здесь. Не на Софро?

Сенатор усмехнулся, посмотрел на тонкое, толщиной с волос, обтекающее его ладонь сияние, почти незаметное на свету. Имрэн протяжно вздохнул, посмотрел на отца с недоумением.

— Хорошо, — проговорил он, — если ты знал, что на тебя начали охоту, зачем ты вообще сорвался на Ирдал? Ты можешь мне объяснить? Тем более на почтовом боте. Ты знаешь эрмийцев. Так откуда столько безрассудства?

Алашавар тихонечко рассмеялся.

— Не знаю, — проговорил он, — Не знаю. Не могу знать.

Имрэн слегка качнул головой, словно фарфоровый болванчик, улыбнулся кончиками губ. Юфнаресс невольно улыбнулся ему в ответ.

— Да, — проговорил он, — я полностью с тобой согласен. Господин сенатор не всегда поступает обдуманно.

— Должен заметить, вы тоже, — заметил Имрэн. — Ну, зачем вы куда-то помчались, оставив его?

— Иногда, — заметил Юфнаресс спокойно, — глупости делаю и я. И, думаю, что склонен к этому, гораздо больше вас обоих.

Алашавар брел по аллее, торопиться было некуда, глядя на потоки воды, выбрасываемые фонтанами в небо, он недовольно поморщился. Ночью, в пустынном парке, куда не пускали посторонних, это казалось излишеством.

Тихий шорох опадающих струй глушил все посторонние звуки. Разве что еще был слышен шум ветра, играющего с листвой. Он вздохнул, видя как где-то вдали, там, где кончалась аллея, прошагали патрули. Поежившись, подумал, что на душе как никогда стыло. Подстать темной, беззвездной, холодной ночи.

Ступая тихо, почти бесшумно, вдруг, неожиданно услышал тихие голоса и увидел парочку, сидевших на скамейке, людей. Подойдя ближе, узнал женщину, одетую просто и скромно, в форменный костюм, с волосами, стриженными коротко, и лишенную кокетства.

— Гресси? — проговорил удивленно, подходя ближе. — Я думал вы в отпуске.

— Ее вызвали, — заметил ее спутник. — Когда у Айрино не хватает асов, он лишает своих лучших пилотов отпуска. Вы знаете об этом?

— Архат? — усмехнулся сенатор, узнавая и мужчину, — что-то о вас долго не было слышно. Неужели о Вас Айрино забыл?

— Ну что вы, — ответила Гресси, — Айрино Инидо ни о ком не забывает. У него для всех хватает дел. Для таких сумасшедших романтиков как мы. Ведь молодежь, что выходит из стен летной академии, стремится уйти в торговый или пассажирский флот. А Даль-разведка теряет престиж. Мы давно не находили в мире ничего стоящего, что могло б изменить ситуацию. Как говорит наш шеф.

— И зачем вас вызвали? — поинтересовался сенатор скупо, присаживаясь на скамью.

— "Раяни", — проговорила она. — Крейсер нового типа, что скоро уходит в испытательный полет. Меня назначили капитаном. Без права отказаться. Вы знаете, Инидо умеет уговаривать.

Элейдж согласно кивнул.

— Знаю, — проговорил он, — и когда?

— Через пару суток, — ответила женщина, — сначала курьерским до верфей Та-Аббас, а там, меньше, чем через неделю, в полет. Предполетные тесты тоже оставили нам. Команда, наверное, уже там. Ждут капитана.

— Какие-то форс-мажорные обстоятельства? — спросил Элейдж, чувствуя, как в душе рождается легкое недовольство.

— Йивни погиб, — тихо отозвался Архат, — вы знали Йивни?

Сенатор отрицательно покачал головой.

— Не имел чести знать, — ответил, чувствуя, что ощущение холода лишь усилилось.

— Погиб глупо, — произнес Архат с сожалением, — поехал проведать своих, в отпуск на несколько дней, пошел купаться и утонул. Буквально рядом с домом, на мелководье. Не могу понять, как так могло случиться.

Сенатор коротко кивнул, словно соглашаясь, встав с места, сделал пару шагов, посмотрев на небо, поежился.

— Проводите меня, Гресси, — проговорил он, — мне надо вам сказать пару слов.

Идя по сумрачной аллее, он долго молчал, раздумывая. Желание сказать правду боролось с осторожностью. Он шел медленно, неторопливо, прислушиваясь к шагам женщины, к звуку ее дыхания. Она тоже молчала, ожидая.

— Берегите себя, — проговорил сенатор неожиданно, — я знаю, вы хороший пилот, Гресси, но иногда этого бывает мало. Корабль новый, совершенно новой конструкции, если что-то пойдет не по плану вам будет трудно. И все же, надеюсь, он окажется неплох.

— Как все творения Хэлдара, — тихонечко проговорила женщина, — я слышала, что это — его проект.

— Да, конечно, — проговорил сенатор тихо, — я знаю.

Они молча дошли до конца аллеи и повернули назад, к зданию Сената.

— Гресс, — проговорил сенатор, — я хочу вам сказать то, что и так станет скоро известным всей Лиге. Нам предстоит война. Война серьезная. И на тот крейсер, что ждет вас на верфях Та-Аббас, возлагается достаточно много надежд. Если он окажется хорош, то будет отдан приказ на обновление флота. Так что смотрите, изучайте рабочие качества этой лошадки как можно внимательнее. От нее многое зависит. Будут претензии — докладывайте без ложной скромности. Недоработки можно будет исправить. И еще... если, вдруг, на трассе испытаний заметите чужие корабли — не тратьте время на опознание — ломайте график испытаний и уходите хоть в преисподнюю. Если просто будут какие-то предчувствия — возвращайтесь, не рискуйте понапрасну. Риск нужен там, где он оправдан, а в этом случае лучше перестраховаться. Испытания можно отложить. А вот позволить себя уничтожить — нельзя.

— Так серьезно? — спросила женщина.

Сенатор отметил, что это сообщение лишних эмоций, насколько можно судить об этом по голосу, не вызвало. Голос звучал сухо и деловито. По-видимому, она и так была готова ко всему. Внутренне, неосознанно готова к любой ситуации. И он отметил, что это хорошо. И что хорошо, что капитаном назначена именно она. Зная ее характер, мог предположить, что потерять себе голову и удариться в панику она никогда не позволит. Что б не случилось, хоть падай небо на голову.

— Да, — заметил он сухо, — так серьезно.

Гресси внимательно посмотрела на его лицо, переведя взгляд на дворец Сената, покачала головой. Видно было, что на ее языке вертится вопрос, но она так и не сказала не слова, молча проводив его до ступеней крыльца.

Сенатор тоже молчал, в голове вертелось множество слов и мыслей, но он не спешил выпустить их на волю, понимая, что и так сказал нечто, могущее оказаться лишним здесь и сейчас.

— Это, разумеется, тайна? — спросила Гресс. Он кивнул.

— Да. Но экипажу можете рассказать. После отлета. Планируется, что две недели вы пробудете в автономном полете. Через две недели, думаю, это уже не будет такой тайной, как сегодня.

Гресс коротко кивнула.

— Хорошо, — проговорила она, — я скажу. И спасибо, за предупреждение. Мы будем очень внимательны. И обязательно вернемся.

Он посмотрел как она, развернувшись, быстрым, уверенным шагом идет по аллее прочь. Походка была мягкой, мальчишеской. И сенатор только улыбнулся ей вслед. А на память пришло раннее, туманное утро, сообщение, что отогнало остатки сна.

Эта женщина ждала его в кабинете, медленно прохаживаясь от двери к окну, держа в руках, и словно боясь ее выпустить из рук небольшую сумку. Увидев его, она облизнула пересохшие от волнения губы. И молча, не говоря ни слова, достала из сумочки плоскую коробку, обитую темным бархатом. Так же, взволнованно и молча открыла ее.

На темном бархате сияли как звезды, синие, неповторимо синие, словно сияющие собственным светом, сразу заполнившие своим присутствием кабинет, неограненные, гладкие, чем-то похожие на слегка обкатанные морем осколки скал, камни. Камни Аюми.

И пришло ощущение тепла, рожденного на кончиках пальцев. Глядя на ее удалявшуюся фигуру с гордо развернутыми плечами, на ее быстрые движения он вдруг, подумал, что порой, вот так, неприметная с виду, в события вмешивается судьба. А с судьбой спорить — бесполезно.

Что будет? — подумал он, поднимаясь по ступеням вверх. — А ведь что-то будет. Есть ощущение, что все неспроста. Что у всего происходящего есть какая-то незаметная взгляду логика. Причины, следствия, все связано. Есть то, что обуславливает, есть нечто, что запускает процесс и есть развитие. Которое бывает иногда совершенно иным, чем ожидаемое тобой. И всегда есть тот, кто идет на гребне волны. И есть кто-то, кто остался в стороне.

Он вздохнул, вспомнив границу дня и ночи, раннее, раннее утро, мост над бездной. Вспомнил Лиит. Ее точеные черты, глаза в которых можно утонуть, если только встретится взглядами. Ее улыбку. Колдовство. Чары. Информаторий. Ощущение, что смотришься в зеркало, которое возвращает тебе тебя. Потаенные мысли, чувства, твою суть. Суть, которая обрушивается на тебя, как холодная вода из ушата.

Он вспомнил место, где отсутствовали понятия направления, верха, низа. Был поток света, подобный потоку ливня. Прозрачность мыслей. Открытость чувств.

— Ты звала меня? — спросил он.

Женщина улыбнулась, слегка, отрицательно покачала головой. Он смотрел на ее черты, впитывая. Освежая воспоминания. Информаторий хранил ее, хранил так, как не способна сохранить человеческая память.

Ему казалось, что у нее чуть иной разрез глаз, чуть, самую малость, иной абрис губ. Любуясь, поражался, как мог все это забыть....

Ее рука коснулась его руки. От этого прикосновения дыбом поднялись волоски на теле, словно их кто-то намагнитил, через тело пошла дрожь, которая принесла с собой ощущение озноба. И, впервые за всю жизнь он почувствовал, как с ним происходит что-то непонятное, что-то для чего у него не было слов.

Обернувшись, он посмотрел в сторону выхода. Две, крошечные фигурки воинов на том берегу, освещенные ярким светом солнечных лучей, стояли у обрыва. В какой-то миг, подобное озарению, пришло понимание. Он видел себя как бы со стороны, свое тело, застывшее на дне ущелья, маленькое, подобное сброшенной одежде, как нечто ненужное, от чего он отстранился.

— Ты ведь пришел за этим, — проговорила Лиит. — пришел, что бы стать иным. Ведь так?

— Не знаю, — ответил он, чувствуя лишь смятение. Смятение мыслей и чувств.

А потом был полет. Точнее, ощущение полета сквозь свет, плотный, как океанские волны. Ощущение похожее на ощущения глубоководной рыбы, которую тянут на поверхность.

Что-то внутри взрывалось и лопалось подобно мыльным шарам. Он вспоминал, и он забывал вновь. Прошлое накатывало волнами, и от части прожитого он освобождался, как от лишнего груза, чувствуя, что есть вещи, которые он не обязан помнить везде, всегда.

Он оставлял себе память о ее лице, руках, прикосновениях, о днях, проведенных вместе. Он оставлял себе дни, наполненные любовью. И боль потери. Он оставлял себе то, без чего не мог жить. Без чего бы стал иным.

И, вспоминая, каким был когда-то раньше, в те дни, когда повстречал ее, возвращал себе юную безрассудность и веру. Веру в то, что если ты чего-то желаешь, то желаемое, непременно, сбудется. И безрассудное, радостное ощущение жизни, которое чувствуется каждой клеточкой тела и рвется подобно песни наружу, на поверхность, заставляя сиять глаза, наполняя жизнью улыбку.

Он видел, как плескаясь, словно волны, золотистый, янтарный свет, ткал, подобно искусной ткачихе, плел, как паутину, из огненного клубка маску. У маски был его облик. Его черты, его пропорции. Приблизившись, он наблюдал, как стихает буйное золотое сияние, как проступают краски, в какой-то миг, поняв, что смотрит же не со стороны, а изнутри.

Лиит рядом не было, она исчезла, словно растворившийся туман. Подойдя, к краю обрыва посмотрел вниз, на свое прежнее тело, безжизненное, словно тело человека, впавшего в кому. Вокруг этого тела уже сгущался туман. Странный, перламутровый туман, что поглощал его, мало — помалу отрывавшийся от земли, заставлявший парить

Алашавар усмехнулся, сам не понимая чему. Ущипнул свою руку. Почувствовал боль. Маска — напомнил себе, но не поверил. — Маска, — повторил упрямо. — только маска. Это тело — только маска, прикрывшая суть — мысли, желания чувства. Это отражение. А настоящее — мертво. Он проводил туманный кокон вобравший в себя то, мертвое тело, медленно исчезавший в недрах информатория. Проводил и пошел к выходу.

Не было обрыва и не было реки, беснующейся в теснине. Место, куда он вышел, было совсем иным. Тихие улочки, застроенные коттеджами, сады. Он, обернувшись, посмотрел назад. Там была та же тихая улочка, ветер играл с листвой, пробегая по кронам, вздыбливал лисья. Пахло морем. И стоило совсем немного пройти, что б узнать это место. Кор-на-Ри, город на островах — то ли столица, а то ли провинция....

Он прошел в свой кабинет, отметив, что Юфнаресс отсутствует, что полнейшая тишь царит в кабинете. Что даже часы не роняют звука. И понял, что он не один. Тонкий силуэт прорисовывался на фоне более светлого окна. Тонкий женский силуэт, повернутый к нему в профиль.

— Кто здесь? — позвал он.

Женщина медленно обернулась. Он, узнавая Лиит, вздохнул, чувствуя, как это нежданно. Негаданно. Невозможно. Она, пожала плечами, мягко, совершенно по-женски, шагнула к нему.

— Ты? — проговорил он, удивленно, — ты?

— Да, — ответила женщина.

Ее губы мягко коснулись его губ, дыхание, сладкое как мед, сплелось с его дыханием. Он смотрел на нее, чувствуя, что это не обман, не призрак, не мечта. Ее руки коснулись его лица, ее глаза вглядывались в его лицо, вглядывались жадно, впитывая каждую черточку. Он, наконец-то очнувшись, обнял ее плечи. Она была реальна, так реальна, он чувствовал ее дыхание, чувствовал биение ее сердца, тихие вздохи. Светлые пряди волос стекали ей на плечи, и он пьянел, осязая аромат ее волос....

— Ты пришла, — произнес он, не понимая, как это стало возможно.

— Я тебе нужна, — ответила женщина, — ты хотел, что б я вернулась, ты мечтал, ты проси судьбу, ты ничего не забывал. И я вернулась. В мире нет ничего невозможного.

— В мире Аюми.

— В этом мире. — поправила Лиит.

Юфнаресс пришел ранним утром. Ворвался, как стылый осенний вихрь. Пройдя в спальню, застыл на пороге. Сенатор, оторвав голову от подушки, посмотрел на него недовольно. Рядом, укрытая тонким шелком, спала Лиит, разметав лунное серебро своих волос. И лицо ее в сумрачном свете софрианского рассвета казалось светящимся, лунным.

— Что-то случилось? — спросил сенатор, тихо поднимаясь с кровати, увидев утверждающий кивок секретаря.

Сожалея, посмотрел на Лиит, на фигуру, скрытую за мерцанием шелка, на глубокие тени от темных ресниц. На легкую улыбку, которая жила в уголках губ, изгибы прекрасного, словно из света сотканного тела. Накинув халат, вышел из комнаты.

Секретарь ждал его, излучая напряжение, похожий на сжатую пружину.

— Что случилось? — спросил сенатор.

— Локита, — тихо, побелевшими губами ответил Антайи, — Локиту нашли сегодня в садах, мертвой.

Он не почувствовал ни испуга, ни облегчения. Только какая-то оторопь снизошла на мысли. Глядя в лицо секретаря, понял, что тот не лжет. Тот был несколько испуган, подавлен, но не ошеломлен. Словно этого ждал.

— Когда? — спросил вновь сенатор.

— С полчаса назад. Эта весть уже пошла по Софро. Ее не остановить. Вас ждут. Вас желают видеть. И надо что-то делать.

Сенатор молча поморщился, посмотрев в лицо Юфнаресса, как-то нехорошо усмехнулся.

— Кто ее убил? Только не лги.

— Воин Эрмэ, — тихо ответил тот. — Воин Императора.

Элейдж молча усмехнулся.

— Ладно, — заметил он, — иди, и жди меня на месте. Я сейчас приду.

Он быстро оделся, плеснув в лицо горсть воды из умывальника, освежил лицо. Посмотрел на Лиит, перевернувшуюся во сне, спавшую, уткнувшись лицом в подушку.

Казалось, от нее исходит свет, слабое, мерцающее, завораживающее сияние. Словно вырывается наружу заключенная в ней сущность огня. Уходить не хотелось, хотелось остаться рядом, сесть рядом, и гладить эти роскошные лунные косы, дыша одним воздухом с ней. Хотелось не отрывать от нее взгляда. Но этого он позволить не мог. «Спи, — прошептал он, — спи любовь моя, я вернусь. Скоро».

Он нагнал Юфнаресса в саду, не говоря ни слова, пошел рядом. Навстречу попадались люди. Люди с растерянными лицами. С непониманием в глазах, с напряжением, делавшем эти лица особенно обеспокоенными.

Спустившись в сад, он прошел вслед за Юфнарессом по неприметной тропе, ведущей в сторону, к пруду, на поверхности которого, укрытого от посторонних глаз, цвели белеющие лилии.

Он узнал среди присутствующих Архата, кивнул ему, слегка. Высоченный, рыжий ирдалиец виновато отвел взгляд.

— Он ее нашел, — проговорил в ухо сенатору Юфнаресс, — и воина видел. Кается, что не бросился за ним вдогонку, остался с Леди.

— Она была жива?

— В том-то и дело, что нет. Потому и кается.

Сенатор слегка качнул головой и осмотрелся.

Женщина лежала на земле, рассыпав вокруг седые жемчуга Сиоль-Со. Лежала, уткнувшись лицом в землю, раскинув руки. Пепельные пряди рассыпавшейся прически укрывали плечи. Сенатор, подойдя к ней, нагнулся, заглянул в лицо.

На лице, в мертвых зрачках застыл ужас. Ужас исказил черты, не оставив ничего от холодной, презрительно — высокомерной маски, не оставив ничего от холодной, высокородной красоты. Ее лицо стало просто лицом перепуганной женщины, не верящей женщины.

На одежде, на земле застыла кровь, вытекшая через десятки тонких, узких кинжальных порезов. Еще один пересекал шею — высокую тонкую шею, которую она так любила укрывать жемчугами. И этот разрез, без сомнения был смертелен.

Сенатор тихо качнул головой. «Вот она — плата, — подумал, отстранено, — плата каждого, кто приблизится к трону слишком близко. Не ты, так тебя. Рано или поздно».

Он поднялся на ноги и обернулся, подошел к группе собравшихся людей, пожал плечами. Глядя на тревогу, поселившуюся у всех в глазах, тихонечко пожал плечами. Глядя в лицо начальника охраны — излишне юное, красивое, несколько несерьезное, скупо усмехнулся.

— Что будем делать, господа? — заметил свысока, — убийцу, конечно же, не нашли?

— Предположительно, его дожидался в порту корабль, — ответил мужчина, — тип корабля ранее неизвестен. За ним вдогонку пошел наш перехватчик, но поздно. Этот мерзавец ушел в прыжок раньше, чем мы сократили расстояние, что б он попал в зону поражения.

Сенатор усмехнулся.

— Да, — заметил он, — ваше счастье, что этот мерзавчик не стал отстреливаться.

Кто-то из собравшихся посмотрел на него удивленно, словно не желая верить своим ушам.

— Стратегическая разведка, — проговорил он, — несколько раз натыкалась на следы присутствия в космосе высокотехничной, достаточно развитой цивилизации, о которой, как ни странно, известно до сих пор немного. Известно только то, что практически в подавляющем случае, транспорты, повстречавшие их на своем пути — гибли. Так как техническое оснащение и вооружение этих незнакомцев куда более серьезно.

— Сенатор, — проговорил один из охранников, — откуда такая уверенность?

— Ни откуда, — ответил Элейдж. — предчувствия.

Он взял у кого-то из рук сигареты, закурил, чувствуя, как с непривычки запершило в горле. Чувствуя, как отпускает шок. Глядя на чуть дрожавшие кисти рук, отметил, что совсем не так спокоен, как хотелось казаться.

«Ну, — вот мелькнула мысль, — вот оно и началось. Непредсказуемое. Неизвестность». Он посмотрел в лицо Юфнаресса, пожал плечами.

— Попроси наших сенаторов собраться, — проговорил он, — думаю, пора им что-то сообщить.

Элейдж еще раз посмотрел на растерянные лица, подумав, что это — только начало, пожал плечами, что стало входить в привычку, потушил сигарету, и, тихонечко усмехнувшись, побрел прочь, заложив руки за спину.

Гресси Кохилла посмотрела на экран, чувствуя, как дрожь поселяется в кончиках пальцев. След эмоций. След волнения. На мгновение поджала губы, перепроверяя. Нет, ошибки не было, и быть не могло.

— Дали Небесные! — услышала вздох сидевшего рядом Нараяна.

Обернувшись к рэанину, встретилась с ним взглядом.

— Какой олух, — услышала она голос Шабара за спиной, — повторяю, какой олух ввел не те координаты?

Усмехнувшись, посмотрела на Шабара Кантхэ, отчего-то он командовал здесь, совершенно не считаясь с ее положением капитана, пожилой лагалиец без смущения выдержал ее, полный негодования взгляд.

— Мы вышли не в том районе, — заметил он. — Унари, — обратился он ко второму пилоту, — это опять ты чего-то напортачил?

Ирдалиец наградил спрашивающего недовольным взглядом.

— Ты проверял мои расчеты, Шабар, — ответил он, — тебе, кажется, ничего не показалось в них странным.

— Тихо! — проговорил Гресс, — еще не хватало, что б вы тут сцепились.

Она запустила программу проверки данных и, сверившись с атласом Галактики, выяснила местоположение корабля. Полученные данные ее весьма мало обрадовали. Получалось, что ошибка была просто глобальной. Вздохнув, она посмотрела на Шабара, что, несмотря на свой независимый нрав, казался ей наиболее разумным из собеседников.

— Поздравляю, — заметила строго, — мы вышли не просто не в должном районе. Нас вообще откинуло на окраину.

Шабар взглянул на экран, пожал плечами.

— Ками-Еиль-Ергу, — заметил чуть присвистнув.

— Именно, — проговорила женщина. Согласитесь, это приятная неожиданность. Что будем делать? Есть предложения?

— Разгоняемся — и в прыжок, — проговорил Нараян, — нечего нам здесь делать. Сейчас все просчитаем заново, и — вперед.

— Разумеется, — поддержал его Унари, — а о происшествии доложим.

Шабар отчего-то усмехнувшись, полез в карман за сигаретами и закурил, не обращая ни малейшего внимания на недовольное лицо капитана, на явное неодобрение. Выражение на его лице было выражением скептика и зануды.

— Давайте, — буркнул он себе под нос, — попытаемся.

Гресс прикрыла глаза, на минуточку, пытаясь воскресить в памяти данные, возникшие на дисплее за несколько секунд до прыжка. Что-то что ей весьма не понравилось, но что это было вспомнить так и не удалось. Она вновь посмотрела в лицо Шабара, показавшееся бестрепетно — умиротворенным, на взгляд прятавшийся под прикрытыми веками. Взгляд был напряжен. В противовес выражению лица.

Гресс молча погладила пальцами пластик пульта. Корабль ей нравился, он был удобен и послушен, при маневрах разгона он не выдал ни малейшего сбоя, весь предпрыжковый марш он проделал чисто и красиво, так, как можно было только мечтать.

Она вспомнила, как, впервые увидев его на верфях Та-Аббас, только тихо вздохнула. Этот крейсер был не только функционально верно рассчитан. Он был красив. Красив, как, бывает, красив породистый скакун, так же выделяясь среди рабочих лошадок и неуклюжих тяжеловозов. Еще больше он понравился ей после того, как она попала внутрь. Несмотря на миниатюрные размеры, немногим больше почтового бота, он не был тесен, как неловко скроенный костюм. Тут было все привычно и удобно. Несмотря на новые приборы и функции управление осталось максимально приближенным к стандартному.

Гресс невольно вздохнула — так обиден был этот первый прокол.

— Дали Небесные! — услышала она прозвучавший неожиданно и больно ударивший по нервам своими интонациями, взволнованный голос Равиго Унари, — это что за чепуха?

— Не те данные, — коротко заметил Нараян, — это точно.

Гресси посмотрела на мужчин.

— Что случилось?

— Вирус в системе, — сцепив зубы, заметил ирдалиец. — Вирус, что путает данные тем больше, чем мы ими пользуемся.

— Я сейчас, — заметил Нараян, поднимаясь из кресла, — пойду подниму из амортизационных капсул большую и лучшую часть экипажа. Ту, что, несомненно, нам пригодится. Придется поработать нашим программистам. В кои-то веки.

Гресс напряженно улыбнулась.

— Не нравится мне это, — пробормотал Шабар, сквозь сжатые зубы, так же поднимаясь из кресла, — И Нараян прав, пора сообщить программистам что от них требуется.

Гресси кивнула головой.

— Идите, — проговорила, проведя рукой по коротко стриженым прядкам волос. Облизнула пересохшие от волнения губы. Посмотрела на Равиго. — И вы тоже можете быть свободны, — заметила спокойно, — противометеоритная защита работает без участия центрального компьютера, впрочем, как и все системы жизнеобеспечения. Планет в этом районе нет, так что опасаться нечего. Идите, можете отдохнуть, а я подежурю.

Ирдалиец покачав головой, отказался, посмотрел на нее чуть пристальнее, чем всегда.

— Я, пожалуй, останусь, — заметил он, — хотя б до тех пор, пока не выяснится, сколько времени потребуется Кальтанну и девочкам, что б извести этот вирус. А там посмотрим.

Она, вздохнув, поднялась на ноги, разминая их, прошлась по покрытию, заглушающему шаги.

— Хорошо, — заметила, направляясь к выходу, — тогда я присоединюсь к остальным.

Найдя Шабара и Нараяна в обществе двух миловидных женщин, улыбнулась, глядя на дружеские, ненатянутые отношения. Оказалось, что всех в ее экипаже связывают давние дружеские отношения. И что в этой команде только она новичок.

Открытие было не из приятных, когда она его осознала — хуже нет, чем вписываться в уже сложившиеся команды, в установившиеся отношения, занимая чье-то место. Хочешь или нет, а некоторое время тебя будут воспринимать как чужака, как нечто совершенно чуждое, лишнее, стороннее. И будут, вольно или невольно стараться от тебя отгородиться. И с этим трудно что-то поделать.

Усмехнувшись, глядя на легкий флирт Нараяна со смуглой, пикантной невиянкой, подумала, что она им всем — как заноза. К ней подошел Шабар, встал рядом.

— Кофе желаете? — спросил он.

— А что? — усмехнулась Гресс, — кухонные приспособления на камбузе из строя не вышли?

— Нет, — ответил он.

— Жаль, — ядовито заметила Гресс, — думаю, случись так, и мы раньше получили б результаты. Как я заметила, Кальтанн жить не может без перекусов. Отсутствие еды заставило б его пошевелиться.

— Прошу прощения, — заметил возмущенный голос, откуда-то сбоку и она увидела всклоченную, темную шевелюру, выглядывавшую из-за дисплея. Программист сидел, едва не сросшись с компьютером, не отрывая взгляда от монитора. Гонял тесты.

— Ну и? — спросила она.

— Что и? — отозвался мужчина. — идите, отдыхайте. Пока чепуха полнейшая. Сам вижу, что вирус есть, а тесты уверяют в обратном. Попробуем разобраться.

Гресси усмехнулась, посмотрела недоверчиво, недовольно, чисто по-женски пожала плечами. А что еще оставалось делать? Это была не первая нештатная ситуация в ее жизни. И как она думала, не последняя.

— Идемте. — проговорил Шабар, беря ее под локоток, — Если Кальтанн просит нас удалиться, то нам стоит удалиться. Это не каприз.

Женщина слегка пожала плечами, посмотрев на Шабара, прошла вперед, он проследовал за ней в уютное помещение кают-компании, сел в уголке дивана. Гресси молча подошла к экрану, на который проецировались виды морского дна, усмехнулась, наблюдая за маленькой, пестро окрашенной рыбкой. Чувствуя на себе взгляд Шабара, хотела передернуть плечами, но отчего-то не посмела.

— Вы что-то хотите мне сказать? — спросила, не отрывая взгляда от окна экрана.

На ее лице играли голубые отсветы от экрана, как отсветы от воды, нежа, лаская кожу, успокаивая нервы. Отчего-то она была взвинчена, нервы отзывались на малейшее раздражение как на удар. Обычно это было ей несвойственно. Но контролировать себя здесь, сейчас, было больше, чем сложно, но поддаться эмоциям она не могла. И приходилось терпеть.

— Да, — ответил мужчина. — То, что мне не нравится эта ситуация. Я успел кое-что прикинуть. При всех данных, что мы имели, идя в прыжок — скорости, массе, напряженности гравитационных и электромагнитных полей, даже при наличии неучтенной массы прямо по курсу, мы никак не могли б выйти в районе Ками-Еиль-Ергу. При наличии любой аномалии шанс попасть именно в этот район не то, что б минимален. Он чисто отрицателен.

— И, тем не менее, мы здесь. — отозвалась Гресс, стараясь казаться спокойной.

Ей ситуация нравилась не больше, чем самому Шабару, только говорить об этом вслух первой она не стала.

— Вот именно.

Женщина, оторвавшись от созерцания экрана, посмотрела на лагалийца несколько внимательнее, чем смотрела до того.

— Мне кое-что не нравится, — заявил Шабар вновь. — Вы среди нас человек новый, быть может, поэтому, мне легче сказать это вам, чем всем другим. Еще когда мы уходили с Та-Аббас, я интуитивно чувствовал какой-то непорядок. Что-то меня настораживало. Обычно я доверяю своим предчувствиям, но на этот раз промолчал, подумав, что это может быть плод разгулявшейся фантазии. А, может, и нет. Посмотрите.

Кантхэ протянул женщине листок. Она, взяв его, развернула и усмехнулась, прочитав всего несколько слов. От текста в три слова по спине пробежала волна, холодный ток, что заставил волосы чуть привстать на макушке. Был страх, как подтверждение и ее предчувствий, но позволить признаться в нем она не могла никому.

— "Вы все умрете", — проговорила Гресси с усмешкой. Что это значит?

— Это я нашел в своем багаже перед отлетом. Записка лежала на самом виду. Я подумал, что это — шутка.

— Теперь вы так не думаете?

— Дело в том, Гресс, что теперь я кое-что вспомнил. Вспомнил поздно. Однажды я уже получал такое предупреждение. Мы все его получали. Это было здесь, в этом самом районе, перед уходом «Кана-Оффайн» в прыжок. А через пару часов после выхода из прыжка «Кана-Оффайн» был взорван. И есть еще одно совпадение, которое мне очень и очень не нравится. И оно тоже мне не пришло в голову сразу. Мы все, кроме вас, разумеется, были на том корабле. Были в его последнем рейсе. И как ни странно, мы — последние из тех, кто остался в живых от той команды. Отчего-то всех, кто был тогда на «Кана-Оффайн» с Ордо преследует рок. Я понимаю, если б пилоты гибли в космосе. Я это понимаю, так бывает. Но, как правило, все эти люди погибали внезапно и нелепо.

— Как Йивни?

Шабар слегка кашлянул, улыбнулся ей.

— Да, — заметил он, — как Йивни. Он должен был вести «Раяни», он должен был занять место капитана. Не вы.

— А вы не шутите? — спросила Гресс.

— Какие шутки, — откликнулся пилот, — я боюсь этим открытием поделиться хоть с кем-то из экипажа. Боюсь, потому как нам всем тогда, после рейса в этот район, досталось. Не знаю, как поведут себя ребята.

— И что вы предлагаете? — спросила она, глядя в лицо мужчины с пронзительным прищуром.

— Пора звать на помощь. Если, конечно, не поздно. Лучше перестраховаться.

Она на мгновение задумалась. Вспомнился вечер, проведенный в садах Софро перед отлетом. Лицо Элейджа, его предупреждения. Они были серьезны. Но отмахнулась от них, сама не понимая по какой причине. Наверное, дело было в том, что она не любила признаваться в своих фиаско.

— А не рано? — спросила она осторожно. — Может быть, сейчас Кальтанн выловит вирус, мы просчитаем траекторию и уйдем в новый прыжок.

— Боюсь, — усмехнулся Шабар невесело, — что сейчас уже поздно.

Гресси, пожала плечами, посмотрев на хмурый вид лагалийца, слегка обозначила улыбку в уголке губ.

— Посмотрим, — ответила уходя.

Глядя в угол, она вдруг отчетливо ощутила тоску и нечто похожее на укол страха. Уже привычного страха. А так же отметила, негодуя на себя, что, несмотря на два часа проведенные в горизонтальном положении на койке так и не сумела заснуть.

Мозг был занят разными мыслями, что мешали полноценно расслабиться и уснуть. А еще мешало смутное, не до конца понятое ощущение тревоги. Напрягали слова Шабара. Она сама не понимала, почему они так сильно ее задели. Наверное, они совпали с какими-то смутными ее опасениями. С чем-то, что жило в ней, как предчувствие.

Прикрыв ресницами глаза, она смотрела на потолок, пытаясь разобраться в себе. В клубке эмоций, мыслей, образов и чувств. Почему-то, вспоминался Ордо. Вспоминался отчетливо, как никогда за прошедшие годы.

Его темные, внимательные глаза, выражение решительности и упрямства на лице. А еще улыбка, вспоминалась его улыбка, что освещала его, несколько диковатое лицо, преображая черты, заставлявшая вспыхивать упрятанные в глазах золотые искры. Улыбка, от которой исходило только тепло.

Он был невысок, несколько нескладен, но это не мешало быть ему отличным пилотом. Еще в Академии он выделялся из массы учеников. У него, словно с рождения был свой стиль полета, он чувствовал любой корабль как живое существо, и чувствовал пространство. Был быстр, стремителен, непредсказуем.

А еще, когда-то давно, он бросал ей в окно цветы, и тут же скрывался, словно надеясь, что она не узнает. Когда-то давно они вместе топтали тонкие тропиночки Софро, любуясь безумными восходами, нереальными закатами, пустыми ночами. Когда-то, давно, она его любила, не смея признаться в этом никому. Ни себе, ни ему.

И ее никогда не покидало ощущение цельности этого человека. У него был характер. Были свои принципы. Тогда, когда она знала его. Когда еще не было барьера бунта между ними. Тогда ей казалось, что он никогда не станет лгать. Сумеет солгать, если оно будет нужно, но только если захочет. И трудно было представить причину, что заставила б его захотеть солгать. Но тогда, после потери корабля, многие из прежнего круга общения стали считать его лжецом.

Гресси, вздохнув, вспомнила визит, которым ее почтили еще там, на Ирдале. Вспомнила заинтересованность на лице Ис-Шабир и пожала плечами.

«Поздно, — подумала она, — слишком поздно что-то спрашивать. И даже сам Ордо, если б его спросили, ничего б не ответил. Скорее просто бы усмехнулся и закурил. Потому как есть время для вопросов и ответов, и есть время на молчание, а преградой меж ними события и молва».

Она слегка улыбнулась, вспомнив восторженные рассказы Ордо, блеск его черных глаз. В то, что он говорил, верить было невозможно. В то, что он говорил, она сама невольно верила, скрывая это от всего белого света. И от него тоже.

Вздохнув, женщина опустила ноги на пол и, обувшись, вышла из каюты в коридор. На мгновение ей почудилось, что за его мягким изгибом кто-то то ли тихо плачет, то ли смеется — не разберешь. Но стоило сделать шаг, и звук исчез, заставив подумать о галлюцинации.

Гресси машинально пригладила короткую стрижку, направляясь в кают-компанию. Там, на стенах — экранах отражалось небо Софро, ее сады, фонтаны, изгибы зданий, устремившихся к небу. Она любила Софро. Этот мир был мал. И это был особый мир. Второго подобного никто и никогда не видел.

Отчего-то вновь накатила грусть. Грусть, что принесла с собой задумчивость, она изучала пейзаж на экране, узнавая улочки, по которым ходила вместе с Ордо, вспоминая былое. И только чьи-то тихие шаги заставили ее повернуться, расставшись с воспоминаниями.

— Привет, — проговорила тонкая, как тростинка, женщина с волосами, поднятыми в высокую прическу.

У женщины были красивые миндалевидные глаза, чистого, яркого зеленого цвета, присущего рэанам. У представителей иных рас этот тон не был так явственен и ярок. Тем более в сочетании со светлой кожей и темным, смоляным или иссиня-черным цветом волос.

— Привет, — проговорила Гресс, присаживаясь в кресло.

Рэанка, усмехнувшись, присела рядом. Глядя на экраны, пожала плечами.

— Я сменю вид, — проговорила она. — Я слишком долго жила на Софро в последнее время.

Гресс машинально кивнула. Рэанка, взяв в руки пульт, переключила вид. И Гресси тихонечко вздохнула. Казалось, что стены исчезли, оставив их наедине с пространством.

С экрана, издалека, смотрели три звезды — синеватая и желтый карлик, третья звезда не была, собственно, звездой, это становилось понятным, сразу, третьим компонентом системы была гигантская черная дыра, окруженная шлейфами раскаленного сияющего газа, вытянутым из одеяний соседок. Черная дыра и карлик находились достаточно близко друг к другу, а голубая звезда пряталась в стороне, словно все еще надеясь избежать объятий черной дыры.

Гресси тихо вздохнула, глядя на это зрелище. Там, в рубке оно никогда не выглядело так впечатляюще. Его гасили мощнейшие фильтры и отвлекали внимание графики и столбцы данных, идущих в своих секторах экрана. И услышала вздох рэанки, похожий на всхлип.

— Ангабар, — проговорила она, глядя, как та отирает слезы с глаз, вы плачете?

— Простите, — проговорила, та, — это от наплыва чувств.

Смутившись, рэанка вновь переключила вид, вызвав на стены коралловых рыбок, и Гресси невольно почувствовала разочарование. Гресс, поднявшись на ноги, посмотрела на рэанку и тут же отвернулась, чувствуя смущение от чужих слез. Прошла в рубку.

Равиго не было в рубке, вместо него она заметила седую шевелюру Шабара Кантхэ, вольготно расположившегося в кресле.

— А где Унари? — спросила она, чувствуя легкий укол недовольства.

— Я его отправил к Акорэ. У нас неполадки со связью. Передатчик вышел из строя. Ни мы не слышим, ни нас. Так-то.

Женщина недоверчиво покачала головой.

— Как странно, — проговорила тихо.

Шабар кивнул.

— Да, — ответил он, — Каюсь, после нашего разговора я помчался к Акорэ, решив нарушить ваше решение. Как видите, не удалось. Передатчик перестал работать сразу после выхода из прыжка. Он только не успел сообщить это нам в рубку. А Унари одно время интересовался связью. Так что от него толка больше, чем от нас с вами. Правда?

— Правда, — невольно согласилась она, и присев в кресло, пристально посмотрела в лицо Шабара. Он улыбнулся ей в ответ.

— Хотите о чем-то спросить? — мягко сказал он.

— Хочу. — Гресси вывела на экран, поверх всех остальных данных, вид системы Ками-Еиль-Ергу.

— Так спрашивайте.

— Шабар, это правда, что Ордо нашел здесь флот Аюми?

— Наверное, да. — проговорил тот, подумав. — ничьим другим, похоже, тот быть не мог.

Она замолчала, чувствуя, как в душе всколыхнулся целый океан. Сама она верила Ордо и не верила. Слушала, как слушают Легенды, сказки, заинтересованно, и все же не веря вполне, не веря совсем, потому, как легенды и есть легенды. Сейчас не поверить Шабару она не смогла.

— И где? — спросила она не найдя более подходящего вопроса.

— Женский вопрос, — усмехнулся лагалиец, — кто знает где? Посмотрите на эту систему повнимательнее. Это ж не система, а прямая дорога в преисподнюю. Флот где-то здесь. Ордо, наверное, знает лучше. Но, только, наверное.

— Вы не оставили буя?

— Нет, — ответил лагалиец, — буй мы оставили, но толку-то? Еще в первую же гравитационную бурю, что здесь нередки, его разорвало в клочья. «Кана-Оффайн» в это время уже уходил из системы, разгоняясь для прыжка. Возвращаться никто не стал. Это было и бессмысленно и опасно.

— Да, — протянула Гресс разочарованно, невесело усмехнувшись, — а без буя найти здесь флот, все равно, что искать иголку в стоге сна.

Шабар тихонечко рассмеялся.

— Вот именно, — заметил он, — вот именно поэтому Ордо попал в опалу. Если б удалось повторить его открытие, он стал бы героем. Но не судьба.

— Никто и не пытался, — заметила Гресси, чувствуя, как накатывает нечаянная злость.

— Пытались, — отозвался строптиво пилот, — я был здесь в составе последней экспедиции, третьей по счету, которую организовали Стратеги. Ну что сказать, мы прошерстили практически всю систему, но без толку. Флот Аюми либо уже в преисподней, — он ткнул в зев черной дыры, либо, а что «либо», я и сам не знаю, — невесело признался Шабар. — Это везение, что Ордо не прошел тогда мимо. Это совпадение, похожее на чудо. Это, похоже, сама судьба. Ничем иным я объяснить то не могу.

Он замолчал. Промолчала и Гресс. Глядя на экран, тихонечко усмехнулась, подумав, что будет, если вдруг, нечаянно, налетит гравитационная буря. Перспектива для них была, не то, что бы очень приятна. Шабар пожал плечами, словно прочитав ее мысли.

— Мы еще достаточно далеко, — сказал он, — ну, потрясет чуток. Флот был ближе к черной дыре. Гораздо ближе.

Женщина молча уставилась в экран, словно пытаясь разгадать, что же их ждет в этой неприветливой системе. Здесь не было планет. Только эти три звезды, шлейфы плазмы, сгустки пыли.... И не проходило ощущение тоски. «Вы все умрете», — вспомнила она надпись, что на миг вспыхнула на экранах перед самым уходом в прыжок. Вспомнила и передернула плечами, словно от холода. Шабар вновь закурил, но теперь это было все равно.

— Как там, у Кальтанна? — спросила женщина, словно очнувшись от сна.

— Ничего, — сквозь зубы выдал Кантхэ, — он говорит, что уже не по разу проверил систему, но вируса не нашел. Хотя для всех очевидно, что он тут имеется.

Гресс молча посмотрела на Шабара, в умные проницательные глаза.

— А если вируса нет?

— Если... — пробормотал пилот, — не знаю, что тогда у нас за «если»

Гресси тихо, почти таясь шла по коридору. После встречи с программистами хотелось тихонечко взвыть, но позволить этого себе она не могла. Пошли вторые сутки после выхода из прыжка, но зловредный вирус так и не был пойман.

Кальтанн сидел хмурый. Прида и Вьеси были более сдержаны, чем эмоциональный рэанин, но и они хмурились все больше. От расположенности к легкому флирту не осталось и следа, хоть Нараян сидел тут же, как и все заваленный работой по самые уши. Докучать она не стала, не стала лезть с вопросами. Они были излишни.

— Гресс, — окликнул ее бодрый голос, — подожди.

Она, обернувшись, увидела Малиру Рэнди и невольно улыбнулась. Невозможно было не улыбнуться, увидев это существо с веснушками на носу, всегда готовую выпалить свеженький анекдот.

— Только не говори, что и у тебя проблемы, — тихо проговорила Гресс.

— А у меня их нет, — жизнерадостно откликнулась Малира, — проблемы у Кимана и Андари. Правда, небольшие. Основные двигатели на разгон потребляют несколько больше энергии, чем то заявлено. Но погрешности в пределах допустимого.

Гресс невольно выдохнула с облегчением. Эта новость не предвещала конца света. А Малира довольно расхохоталась. Видимо, этой хохотушке настроение испортить было просто невозможно.

— Хорошо, — проговорила Гресс, — учтем. Занесу в журнал.

— Да, и еще, У Андари в двигательном отсеке ерунда какая-то. Я зашла, и мне сразу жутко стало. Такое ощущение, что волосы дыбом поднимаются. Работать парням, должно быть, жутковато. Похоже, что идет вибрация корпуса. Ребята просили притащить им Кавиенни или Ангабар, пусть сделают замеры на инфразвук, а там они предпримут что-нибудь.

Гресси тихонечко усмехнулось. Она не могла сказать, что на душе было весело, и оттого улыбка выглядела слегка глуповато. Более того, радости оставалось все меньше и меньше, а смеяться если и хотелось, то только над собой. Как над бедным маленьким мышонком, пойманным в тот момент, когда он предвкушал полакомиться сыром. «Не ныть, — приказала себе Гресс, — не ныть, девушка. Рано еще. Там посмотрим...».

Она быстро пошла прочь по коридору, надеясь, что Малира не отметит смущения, что отразилось на лице. Шла быстро, хоть и не знала сама, куда. Глядя на мягкие закругления коридора, его светлую отделку, что словно прибавляла объема, на то, что все здесь работало на ощущение комфорта и уюта, подумала, что «Раяни» становится все более неуютен. И что она была б рада, оказаться далеко — далеко отсюда.

Гресс вспомнила свой дом, из окон которого открывался вид на побережье. Тихий, спрятанный от посторонних глаз, дом.

Иногда казалось, что цивилизация где-то очень далеко. А то, что у нее есть — то принадлежит только ей. Этот дом. Эти волны. Эти ветра. Эти небеса. И томик стихов Ареттара, и старые письма, и фотографии и рисунки. И маленькая коробочка с чужими наградами, что лежала на самом дне старого комода.

Она вспомнила Ис-Шабир, такую светскую, красивую, уверенную в себе, пришедшую к ней с расспросами. С вопросами, которые только разозлили, в чем она не желала себе признаться тогда, но в чем пришлось признаться теперь. И усмехнулась. То, что она почла за обиду, казалось столь незначительным теперь.

Глядя на Шабара, Гресси почувствовала, что еще немного — и у нее начнется истерика. Все было плохо. Плохо. Хуже, чем можно предположить. И он говорил ей об этом так спокойно, словно докладывал о несущественных вещах.

За последние трое суток только и происходило что-то плохое. Хорошего не было ничего. За последние трое суток у нее прибавилось несколько седых прядей.

За последние трое суток она сумела осознать, что ситуация безнадежна. Причин тому не было, но корабль совершенно вышел из-под контроля. Практически все системы работали кое-как, и готовы были отказать в любой момент. Даже системы жизнеобеспечения. Которые проверять не требовалось, они были старой, надежной конструкции и, тем не менее, работали все хуже. В воздухе уже присутствовал излишек углекислоты.

А ко всему постепенно портилось настроение. Инфразвук. Приходилось признать, что с этой напастью ничего нельзя сделать, если не заглушить реактор. Но, если его заглушить, то непонятно было, удалось ли бы его запустить вновь. Ведь если — нет, то даже при устранении всех неполадок крейсер был обречен. Вместе со своим экипажем. Объятья черной дыры достали б их. Рано или поздно.

Прикрыв глаза, женщина вспомнила визит Гайдуни, так явственно, словно наяву. Контрабандист пришел к ней в дом, прокравшись незамечено. Так, что, увидев его на собственной кухне, она едва не вскрикнула от неожиданности.

— Доброе утро, — проговорил Гайдуни, — и извините за вторжение. Но я должен вам что-то сказать.

Она присела на стул, глядя, как он готовит кофе, и только тихонечко покачала головой. Отчего-то желания выставить его за порог пришло слишком запоздало. Когда он сам проговорился об «Раяни». Это ее удивило, заставив молчать и удивленно хлопать ресницами. Как ни странно, но сама она получила известие о назначении только накануне.

— Откуда вам известно? — проговорила она, переборов волнение.

Контрабандист тихонечко, как сытый кот усмехнулся в усы, пожал плечами.

— Ареттар, — ответил, подумав, — не знаю, откуда знает он, но он предупредил, что вам грозит опасность. А вы слишком нравитесь мне, что б я позволил вам рисковать бездумно.

— Ареттар, — повторила она, — опять эти старые сказки....

— Девушка, вы можете не верить, но, ... да, впрочем, какая разница? Я знаю, что этот рейс нового крейсера слишком опасен. Знаю. И советую вам отказаться.

— Что б сказали, что я струсила или обленилась?

— Деточка, те, кто знает, как вы посадили свой «Нири» на Раст-Танхам, да еще заставили его починить, наведя орудия на город, не сможет вас упрекнуть в трусости. Да и по Раст-Танхам вы ходили без охраны. Для любого пилота Лиги — это более чем достаточно. В жизни не забуду, как мы познакомились. И вы после этого боитесь, что вас просто назовут трусихой?! Да, бросьте.

— Гай, прекратите, — проговорила она.

Контрабандист недовольно хмыкнул, осторожно примостившись на табурет, посмотрел ей в лицо. Выражение добродушного лица было почти что нежным, когда он вот так рассматривал ее, заботливым и обеспокоенным.

— Гресси, — проговорил контрабандист мягко, тихо, нежно, — ну зачем вам...

— Зачем вам? — перебила она жестко. — Зачем вламываться в мой дом и рассказывать сказки? Хотите, я скажу зачем? А я ведь могу догадаться. Думаю, что крейсера нового типа заставят вас держаться подальше от Лиги. И вы этого боитесь. И вы желаете устроить какой-нибудь сюрприз. Согласна, я вам нравлюсь. Вы мне тоже симпатичны, Гай, в какой-то мере. И вы пришли, уговорить, что б я осталась здесь, дома, что б со мной не случилось бы чего по вашей милости или милости ваших дружков. Не уговорите. Лучше уходите. От назначения я не откажусь. Так и знайте!

Гайдуни тихонечко вздохнул.

— Ненормальная, — проговорил он, — ну зачем вам затягивать веревку вокруг шеи?

— Прекратите, — проговорила она.

Гайдуни кивнул, сглотнул комок, вставший в горле, выложил перед ней на стол тонкий листок бумаги.

— Это от Ареттара, — проговорил он, — предупреждение, что он нашел в вашем доме, в книге своих стихов, наверху. Книга лежала на столике у окна. В следующий раз закрывайте форточки, когда куда-нибудь отлучаетесь.

Женщина посмотрела на листок, как на гадюку, посмотрела и скомкала не прочитав. В сердце было слишком много горечи и злости. Глядя прямо в лицо Гайдуни, она разорвала этот клочок бумаги на сотню маленьких частей, бросив их в его лицо.

— Убирайтесь, — проговорила неожиданно зло, — убирайтесь и больше не смейте являться в этот дом. Вас сюда не звали. Мы случайно познакомились, но это не дает вам права врываться ко мне и плести басни, не хуже, чем Легенды Ареттара. Убирайтесь! Вон!!!

Гайдуни посмотрел на с сожалением, медленно поднялся и тихо прошествовал к выходу. Ни сказав больше ни слова. А она, отчего-то почувствовала, что так и хочется расплакаться, сесть и выкинуть все эмоции.

Отпуск. Ее долгожданный отпуск, в который раз, летел в преисподнюю.

Тогда было бешенство, была злость, вылившаяся на первого встречного, теперь, отчего-то пришла тоска. Отчего-то думалось, что контрабандист не сказал ни слова лжи. Маленький листок, записка в пару строк мог лишь только подтвердить это.

«Вы все умрете», — вспомнила она стандартный набор слов, что был получен каждым из ее экипажа. «Вы все умрете», — такую записку нашли и у Йивни. Вздохнув, Гресс сцепила зубы.

Кто-то наглый, и беспощадный, кто-то играл с ними, как кот с мышами, не довольствуясь просто возможностью их уничтожить. Этому некто было слишком мало их просто убить. Словно он питался страхом, тоской, неверием, словно, что б остаться удовлетворенным, ему надо было сначала психологически уничтожить своих жертв.

«Вы все умрете», — тихо прошептала она и вдруг, непокорно тряхнула головой.

Ни за что, — подумала она, — ни за что и никогда! Не было этого. Не видела я этой клятой записки! Не дошла она до меня. И не собираюсь я тосковать и мучиться. Не дождетесь! В преисподнюю! Я буду бороться. Буду. А там посмотрим... кто кого.

— Есть одна мысль, — проговорила она, оставшись наедине с Кантхэ. Лагалиец, пожалуй, единственный, кто смог пересилить собственные эмоции, и оставался более разумен и менее подвержен депрессии, чем остальные. Даже более спокоен, чем она сама.

— Вы о чем? — спросил он.

— Антидепрессанты на исходе.

— Я знаю. Кавиенни это очень беспокоит. Еще пара суток, и -

— Вот именно, — проговорила она жестко, — поэтому я предлагаю всех, у кого сдают нервы и в ком нет непосредственной необходимости отправить по спасательным капсулам. Если они способны защитить человека в условиях космоса, то защитят и здесь, на корабле.

— А остальные?

— Остальным пригодятся антидепрессанты. Пока я не собираюсь отступать. Где-то да существует разгадка всей этой нелепицы. И надо найти отгадку. И достаточно быстро. А этого нам не сделать, если мы поддадимся панике, Шабар.

Пилот кивнул, молча закурил, усмехнувшись, выпустил дым в потолок.

— Одобряю, — заметил спокойно, — предложение вполне разумно.

Гресс успокоено выдохнула воздух. Шабара здесь слушались, с Шабаром считались, даже тогда, когда пренебрегали ее указами. Как-то странно вышло, что когда он стоял за ее спиной и только согласно кивал на ее слова, никто не перечил ей.

Лагалиец был словно опора, что поддерживала ее в трудную минуту. К нему можно было обратиться в любое время, чисто неофициально и получить внимательного слушателя, а иногда и крепкое плечо. Он был чем-то похож на Ордо. На того Ордо, которого она когда-то знала. Молодого, энергичного полного сил и энтузиазма, каким он был до рейда в этот район.

Экспедиция к Ками-Еиль-Ергу словно вытянула из Аториса Ордо избыток сил, и вытянула сияние глаз. Все беды посыпались на него после. После того, как он сказал о том, что нашел легендарный флот легендарных Аюми. После того, как потерял доверие людей.

Был момент, что и она перестала доверять, краткий миг, полный яда сомнения. Правда, это длилось недолго. И от сомнительного того факта она долгое время предпочитала отмахиваться, как от назойливой мухи, предпочитая не помнить.

А оказалось, что флот был. И что не было лжи.

Она вспомнила Архата, его вечный скептицизм, его слова о том, что дети любят сказки, и о том, что Ордо, по-видимому, лишь дитя, раз думает, что и все поверят очевидной нелепице. Выдумке чистой воды.

Архат смотрел ей в глаза, и улыбался, открыто и светло, говоря: «но ведь мы-то не дети... Люди мира Лиги выросли давно, и сказки далеких предков способны оценивать только как сказки, изумляясь, восхищаясь, но понимая, что то — лишь Легенды. А Легенды и мир — вещи разные, и нельзя впутывать вымысел в реальность. И не стоит лгать, пусть даже и из чистых побуждений».

Вспомнив Архата, она невольно улыбнулась. «Друг мой, — подумала с ноткой грусти, — что б ты сказал здесь и сейчас, зная то, что теперь знаю я. Назвал бы всех тут на этом крейсере лжецами? Или, быть может, постарался поверить? А, если не поверить, то, может быть, объяснить это как-то иначе, чем ложь, чем вымысел. Ведь до сих пор не ясно, что же могли найти Ордо, и все эти люди. Что же заставляет так блестеть их глаза, когда, отстранившись от того, что было после, они вспоминают увиденное. Что помнят, несмотря на все старания отстраниться и забыть?».

Повернувшись, Гресс посмотрела в лицо Шабара.

— Расскажите мне о флоте, — попросила она.

Лагалиец закурил и, посмотрев на потолок, тихонечко усмехнулся. Пуская дым колечками, несколько секунд раздумывал, потом пожал плечами и, чувствуя напряженный взгляд ее глаз, ответил таким же пристальным взглядом.

— Зачем вам? — спросил настороженно.

Пришло ее время пожать плечами. Крепко переплетя пальцы с подлокотником, она слегка качнула головой, словно давая понять, что и сама не знает ответа. Она, и, правда, его не имела. Просто было желание, нечто внутри, что заставило ее спросить, побуждение которому так легко и просто было подчиниться, не сдерживая мыслей и слов.

Шабар тихонечко вздохнул.

— Хорошо, — проговорил совсем тихо, — я расскажу.

Это скопление выросло из ниоткуда, оказавшись в какой-то момент прямо по курсу, заставив их резко сбросить скорость. На черном шелке пустоты, словно сотканные из осколков света розовой зари, собранные в странном порядке, как капли росы в узлах паутины, покоились шары. Они казались неправдоподобно малыми, так, что далеко не сразу пришло в голову, что это могут быть корабли. Сначала это и казалось паутиной, всего лишь гигантской паутиной, в которой запутался свет. Сначала строились разные версии. И лишь потом пришла догадка, что это скопление — не каприз природы, не случайность, а творение, созданное разумом людей.

Это случилось после того, как Ордо позволил исследовать само скопление, заинтригованный, как и все на корабле. Отчего-то ни у кого не было сил сказать «довольно» и уйти от него. Отчего-то, в душе у всех жило предчувствие, такое тонкое предчувствие, похожее на легкий флер, что накрывал разум, не позволяя сомнениям просачиваться наружу. Отчего-то, всеми сердцами владело искушение, которому ни у кого не было сил противостоять. И потому каприз капитана воспринимался как необходимость.

То, что «Кана-Оффайн» наткнулся на чужой, заброшенный флот, стало ясно после первого же визита к скоплению. После первого же проникновения в корабль, что далось так неожиданно просто.

Среди непонятных узлов и деталей не было никаких опасностей, но не было и никаких следов, что открыли б причину, отчего был покинут флот. Люди исследовали корабль, за кораблем, пытаясь проникнуть в тайну, что, несомненно, жила здесь, средь механизмов чужой цивилизации. Они, захваченные азартом, наполовину смешанным с благоговением, жадно и непосредственно пытались найти ответ.

Отгадка пришла нежданно, как все, к чему страстно стремишься. Тогда, когда, разочаровавшись, они уже были готовы уйти. И в тот раз с ними впервые был Ордо.

Наверное, он и, вправду, был из особой породы счастливчиков. Ведь в тот раз им посчастливилось найти неповрежденный временем корабль, который встретил их приветливо вспыхнувшим светом.

Там все было то же и так же, как и в других кораблях, но было и нечто другое, чего не было больше нигде, ни на одном из кораблей, пройденных ими.

Тонкая, эфемерная, словно паутинка, словно сотканная из солнечных бликов, дверь, где на других кораблях находился лишь провал ведущий в шахту, заполненную силовыми установками и аппаратурой, назначение которой оставалось неясным.

Они, трое незваных гостей, остановились перед новой загадкой. Смотрели, словно любуясь. Несмотря на полную эфемерность так и не становилось понятным, что же кроется за этой кисеей бликов.

Сам Шабар, памятуя о шахте, наверное, никогда б не решился сделать шаг, за этот призрачный занавес, помня о провале шахты. Но Ордо, словно завороженный, шел за эту дверь. И Шабару не оставалось ничего другого, как шагнуть следом, приготовившись к любой неожиданности. И все ж, увиденное, было слишком неожиданно, что б он смог сдержать вскрик.

За сияющей кисеей скрывался целый мир. Ночной мир. Небо над головой, разукрашенное застывшими сполохами, незнакомыми звездами. Мягкость травы или мха под ногами. Беззвучие. И какая-то горечь возникла на губах.

Он остановился, налетев на спину Ордо. А капитан медленно двинулся вперед, безумно открыв забрало скафандра. Отчего-то он сделал тоже, следом, не рассуждая, поддавшись вееру эмоций, родившихся в душе. Захотелось сделать вздох, захотелось напиться им, как водой.

У воздуха не было ни запаха, ни вкуса. Были нереальные ощущения, он омывал лица, словно вода, что-то унося, что-то даря взамен. И все ж, этим воздухом можно было дышать. Постепенно, с каждым шагом у воздуха появлялся вкус и аромат. Аромат рэанских роз и лагалийских пряных трав. Запах меда и запах полыни...

Звуков тоже не было вначале. Сначала даже не было слышно даже звуков их дыхания, не жило эха их шагов. Потом пришло все. Звук тихого, стихающего или только рожденного ветра, трущегося о траву. Тихие вздохи бегущей воды.

Пройдя чуть дальше, в темноту, ориентируясь на этот, новорожденный звук, они наткнулись на ручей, текущий по крутому склону. Тучей тек медленно, не спеша, несмотря на крутизну русла.

Ордо тихо улыбался, улыбался так, словно отсутствовал в мире. Лицо было совсем иным, чем Шабар привык видеть, просветленным, безумно счастливым, лицом зачарованного неведомым колдовством человека. И становилось ясным, что большего, неисправимого романтика никогда не найти в мирах Лиги. Особенно, когда капитан тихо, под стать улыбке выдохнул: «Мир Аюми».

А потом словно накрыла волна безумия. И не было сил, что заставила бы уйти. Люди вновь и вновь возвращались к кораблю, вновь и вновь проникали в мир, скрытый за дверью, сотканной из сияющих бликов, каждый раз проходя на шаг дальше, словно этот мир, не желая быть познанным сразу целиком, раскрывался каждый раз лишь немного больше, позволяя сделать лишь один новый шаг.

И в этом мире они находили странный сплав невозможного с возможным, реального с ирреальным, словно здесь совмещались воедино сон и явь, вымысел и жизнь. Но нигде, ни на кораблях, ни за сияющей дверью, ни в странном замке, найденном напоследок, укрытом темнотою, они не нашли ни одного из хозяев этого мира. Ни одного из тех, кто когда-то создал эти корабли.

В реальности и в зазеркалье существовали только следы; картины, вещи, статуи и безделушки, замки, сложенные из хрусталя, и корабли, сбившиеся в небольшое скопление в странной системе тройной звезды, где никто и никогда не смог бы ничего найти, если случайность. Не его величество случай, что на миг приоткрыл занавес, словно желая посмеяться над людьми.

Гресси, мучаясь, перевернулась на бок. Сон не шел. Невозможно было справиться с ощущением страха. Невозможно было перебороть его, заставить себя отгородиться. Она не спала несколько суток. С тех пор как кончились антидепрессанты. И лишь когда они кончились, стало ясно, до чего ж хороша была жизнь, пока можно было уйти от тревоги, при помощи малюсенькой таблетки вернув себе хоть часть нормального мироощущения, словно спрятавшись, как за щитом.

Сцепив зубы, она поднялась на ноги, чувствуя, как колотит озноб, от которого бесполезно искать защиты. Этот озноб шел от перенапряжения усталых нервов, от желания сбросить эту тяжесть, от чувства беззащитности. От страха. От настоящего, непридуманного страха.

Выйдя в коридор, медленно, как привидение, пошла, придерживаясь рукой за стену. Гресс не смотрела на себя в зеркало. Не зачем было смотреть. Она и так знала, что выглядит как облезлая, голодная кошка, — огромные глаза, ввалившиеся щеки, губы стиснутые до синевы. И круги под глазами и мучнистая бледность, так, что не в силу поверить, что недавно, совсем недавно, меньше месяца назад она лежала, греясь под солнцем Ирдала на теплых песчаных пляжах, слушая медленный шорох волн.

Она шла, чувствуя, как сдают нервы, как уходит решимость. Запал исчез, борьба ни к чему ни приводила. Глядя на бледное, осунувшееся лицо Кальтанна и Акорэ, от действий которых могло б измениться еще хоть что-нибудь, она чувствовала жалость и бессилие. И чувствовала непонятную вину там, где не было вины. Глядя в лицо Шабара, хотела кричать, видя как он курит сигареты — одну за другой, и как подрагивают при этом его пальцы. Ведь, несмотря на это, казалось, будто он невозмутим, что его силы еще не на исходе. В отличие от нее.

И лишь вчера, застав его в кают — компании, застывшим перед огромным экраном, с которого смотрел безразлично — беспощадный лик Ками-Еиль-Ергу, невольно отметила, что он, положив голову на руки, тихо, спрятавшись от всех, плачет, чувствуя лишь такое же бессилие и горечь. И что невозмутимость его — только маска, одетая поверх чуждого душе страха и поверх мыслей, чувств, неутешительных выводов. Она не стала его тревожить. Тихо, стараясь ступать незаметно, ушла.

Впрочем, это было даже не вчера, это было только несколько часов назад. А, может, меньше часа. Отчего-то терялось ощущение течения времени. Трудно было, не глядя на часы, сориентироваться быстро и точно, что никогда ранее не составляло для нее особого труда.

Прикрыв глаза, понимая, что трудно налететь на преграду, там, где их нет, не отрывая руки от шероховатой поверхности стены, пытаясь сосредоточиться и собраться, найти остатки сил, остатки разума и воли, Гресси медленно продолжала движение вперед. Шаг за шагом, считая их, как некогда капли дождя на стекле, уговаривая себя, что нельзя позволить себе стать только комом протоплазмы.

Рука наткнулась на шов двери там, где ее не было и быть не могло. Слишком рано. Она не прошла больше двух десятков шагов. Открыв глаза, Гресс смотрела на тонюсенькую щель под своими пальцами так, словно эта щель была размером с бездну. Нервное возбуждение заставило ее не раз пройти по этой тонкой, незаметной, только опытным пальцам заметной щели, что б понять — не галлюцинация и не сон. Что там, за герметичным стыком что-то есть. Еще один отсек.

Закусив губу, женщина опустилась на пол, прижавшись спиной к двери. Тихо, издевательски рассмеялась, чувствуя, что не может удержать этот смех. Ее разум и так балансировал на грани с безумием, что б она смогла просто сосредоточиться и пытаться понять. Прикрыв рукой глаза, отерла выступившие слезы, подняться на ноги не было сил.

Услышав чьи-то шаги, подняла взгляд, и увидела осунувшееся лицо Шабара.

— Привет, — сказал он, надевая улыбку, — Какие-то проблемы?

Она молча покачала головой. Вздохнула устало.

— Кантхэ, — проговорила через несколько медленно сочившихся секунд, — что там, за дверью?

— За какой дверью?

Она медленно, опираясь на его руку, поднялась, приложила его пальцы к шву, и так, же ведя его рукой, очертила овал проема.

— Там, — повторила тихо и сосредоточенно.

Посмотрев в лицо пилота, отметила краткое замешательство, что он быстро спрятал за внешней невозмутимостью.

— Там? — повторил пилот тихо, — там, должно быть оружейная палуба, так по всему выходит.

— Зачем дверь?

— Не понял?

— Зачем дверь, Шабар? Если оружие еще не смонтировано, то нет необходимости держать стерильную инертную атмосферу, необходимую всей этой электронике. Дверь была бы открыта. Или ее не было б вовсе.

Мужчина скупо кивнул.

— Там что-то есть, — тихо пробормотала женщина, — там что-то есть, Шабар. Я это чувствую.

Гресс услышала, как в голосе прорываются истерические нотки, и замолчала, прикусив губу, напряженно смотрела на пилота, словно ожидая от него того спокойствия, которого была лишена сама.

— Оружия там точно нет, — ответил пилот, — совершенно точно.

— Мне это не нравится, — проговорила Гресс, взяв себя в руки и чувствуя неожиданную пустоту внутри.

Там где некогда жило напряжение, надежда и страх, не осталось ничего. На мгновение стало легко, так, что закружилась голова. Но только на миг, пока, отчетливо и ясно, не пришло осознание того, что там, внутри не осталось места для тревоги и надежды, что внутри нет ничего кроме этого безрассудного, парализующего мысли и волю страха, страха настоль сильного, что она перестала его ощущать.

Прикрыв глаза, она слегка мотнула головой, словно желая отогнать наваждение, успев подумать, как глупо — падать в обморок капитану космического флота Лиги.

Открыв глаза, Гресси увидела острый профиль Кавиенни, его осуждающий взгляд. И сразу же нахмурилась.

— Ни за что, — ответила сразу, как только он открыл рот, понимая, что предложить он ей может лишь одно средство — прохладиться в спасательной капсуле. Отдохнуть, набраться сил. Но это средство было из разряда тех, которые позволить себе она никак не могла.

Медик промолчал, дернул кадыком и покачал головой.

«Я здесь капитан, — напомнила Гресси себе, — и пусть они считаются лишь с Шабаром, полномочий с меня никто не снимал, да и я их с себя не складывала».

Поднявшись на ноги, она поблагодарила медика кивком, и медленно направилась к выходу. У таинственной двери уже сидел весь наличный состав — Шабар, Нараян, Кальтанн, Акорэ и Равиго Унари. Весь прекрасный пол, исключая только ее, покоился за коконами спасательных капсул. И, в общем-то, она была этому только рада. Если б удалось запихнуть в спасательные капсулы еще и всех рэан, не нанося ущерба работе, она так бы и сделала; отчего-то у женщин и рэан нервные срывы случались чаще, чем у остальных. Но, такой возможности не было.

Кальтанн сидел у самой двери, пытаясь ее вскрыть, подбирая код к замку. Шабар курил. Курил и Унари, глядя на Кальтанна жадными, нетерпеливыми глазами. Акорэ и Нараян стояли чуть поодаль, с советами не лезли, словами не отвлекали, но их лица тоже жили ожиданием.

— Привет, — проговорила Гресси, подходя ближе.

— Привет, — отозвался Унари, посмотрел в ее сторону, вертя в руках сигарету.

— Что с передатчиком? — спросила она для очистки совести. Унари пожал плечами, кивнул в сторону Акорэ.

— А кто его знает? — вопросом ответил связист, — все цело, все в порядке, а все равно — чепуха.

Гресс кивнула и прислонилась спиной к стене. Почувствовав взгляд Шабара, улыбнулась ему. Попыталась улыбнуться. Он понял, подошел к ней, поймал ее руку взяв в свою ладонь.

— Еще недолго, — пообещал он, — еще немного и все кончится.

Гресс посмотрела вниз, пряча взгляд. «Все кончится, — подумала она, — Но кончиться-то может по-разному». Вздохнув, перевела взгляд на Кальтанна, на его собранные четкие действия. Рэанин похудел, осунулся, но держался, пока держался.

Она прикрыла глаза, пытаясь расслабиться. Но не вышло. Тихий шелест, похожий на сдержанный вздох, сказал, что дверь взломана. Открыв глаза, ирдалийка посмотрела на медленно раскрывающиеся лепестки створок.

Кальтанн ужом скользнул в проем, не дожидаясь, когда дверь откроется полностью, за ним остальные и только Шабар не двигался, словно ожидая ее. Гресс, так и не высвободив руки, прошла рядом с ним.

Там, за проемом было холодно, каждый выдох рождал струйки тумана, но это было ей безразлично. Кальтанн, как ищейка прочесывал оружейную палубу, словно надеясь что-то найти.

— Сумасшествие, — проговорила она тихо.

Шабар согласно кивнул.

— Безумие, — прошептала она, смущенно, — что можно здесь найти?

А через мгновение услышала вскрик Кальтанна, полный горечи, злости, торжества. Глядя на него, только покачала головой. Программист стоял в углу, на коленях, почти в полной темноте, там, куда почти не доставал поток света из коридора, а тот фонарь, что был у него в руках давал слишком мало света.

— Золотце мое, — шептал программист, — куколка, иди-ка сюда, чудо мое ненаглядное, иди сюда, к папочке...

И со стороны казалось, будто рэанин сошел с ума.

Она подошла ближе, встала в стороне, разглядывая, как рэанин ловко и быстро освобождает, спаянный с разводкой кабелей, небольшой, размером с ладонь, предмет, тускло поблескивающий в свете фонаря. Следом за ней подтянулся Шабар, подошел Нараян.

— Что это? — спросил Унари.

— Похоже на жучок, — ответил рэанин, не прекращая работы, — маленькое программируемое устройство, что, вклиниваясь в работу центрального компьютера, создавало все эти помехи. Я так думаю. И, наверное, не ошибаюсь. Впрочем, увидим.

Он, отсоединив предмет, передал его в руки Шабару и поднялся на ноги. Несмотря на холод, по его лицу лил пот, а глаза лихорадочно блестели. Гресси тихонечко вздохнула. Отчего-то казалось, что неприятности еще не кончились.

Побарабанив пальцами по пульту, Гресси посмотрела в, по-прежнему, невозмутимое лицо Шабара Кантхэ. Пилот, следя за потоком данных мелькающих на мониторе, тихонечко улыбался.

— Все закончилось, — произнесла Гресс фразу, что давно вертелась на языке.

Он оторвался от экрана, развернулся к ней и только покачал головой, словно олицетворение всех ее затаенных страхов.

— Думаете, нет? — спросила женщина дерзко.

— Ничего я не думаю, — отозвался он ворчливо.

И Гресс, тихо вздохнув, отвернулась. А он положил свою теплую ладонь на ее руку, словно стараясь смягчить тон сказанных слов.

— Вы не обижайтесь, — промолвил он куда более миролюбиво. — Но, по-моему, все закончится лишь тогда, когда мы благополучно вернемся в порт. Пока причала на горизонте я не вижу.

Гресс слегка кивнула, соглашаясь. С логикой Кантхэ трудно было не согласиться. И во многом он был прав. Но душа требовала утешения и успокоения. И хотелось избавиться от тревог, что, все еще, присутствуя на втором плане, как след пережитого, не позволяли успокоиться до конца.

Она не хотела признаться самой себе, но тревога все еще не ушла. Тревога все еще пережигала ниточки нервов, тревога все еще заставляла замирать, словно ожидая следующую неприятность. Тревога, что, въевшись в кровь, стала почти привычкой.

С той минуты, как Кальтанн отсоединил от кабелей жучок там, на оружейной палубе, на крейсере стало куда спокойней жить и дышать. Моментально прекратились вибрации корпуса, создававшие волны инфразвука, что бил по нервам, словно оголяя их, срывая все защитные слои. И прекратились галлюцинации, звук шагов в пустых коридорах. Не стало жуткого давящего чувства, что словно пригибало к земле, гнуло к полу.

Но осталась жуткая путаница в данных, которые предстояло восстановить, неисправность передатчика, осталась свинцовая усталость и неприятный осадок в мироощущении и в чувствах.

Глядя на экран, помимо данных, видя странный танец двух звезд около сияющей бездны черной дыры, Гресс невольно, вновь и вновь возвращалось памятью в пережитое, в дни, когда страх вытеснил иные чувства из души, едва не вытеснив саму способность рассуждать и мыслить здраво.

Тяготение черной дыры начинало потихонечку действовать и на корабль, сбивая траекторию движения. До нее, конечно же, было еще слишком далеко, что б она представляла какую-либо опасность. И все же, Гресс желала быстрее уйти из этого района, оказавшись где-нибудь в знакомой обстановке — на любом из полигонов или в окрестностях любой из планет Лиги. Только там она б могла забыть этот кошмар, и только там ушла б тревога.

Внезапно, закусив губу, она подумала, что за последние несколько суток стала излишне чувствительной — на глаза без причин наворачивались слезы, стоило только вспомнить Ирдал. Стоило вспомнить пики Аммэ Гербети и золото пляжей Кор-на-Ри. Прикрыв глаза, что б скрыть эти слезы, она тихонечко, затаенно вздохнула и почувствовала пожатие руки Шабара.

— Не надо, — проговорила, собирая волю в кулак, — давайте обойдемся без сочувствий.

— Почему?

На его лице было искреннее непонимание, или нежелание понять, да еще почти отеческая нежность. Ее удивляла эта нежность, мягкое отношение к ней, желание защитить и сберечь.

— Не надо меня жалеть, — повторила она жестко, — или я расплачусь. А я не желаю плакать.

— Зря, — проговорил он, — иногда бывает полезно, — и не понять в шутку он это сказал или всерьез, лицо его осталось непроницаемым, как бывало часто, — идите, наплачьтесь вволю, это снимает стресс.

И, как всегда в обычной обстановке, его слова ее только разозлили. Гресс поднялась из кресла, намереваясь уйти, но какой-то сполох на экране привлек ее внимание. Впившись в него глазами, женщина почувствовала, как подгибаются колени, и как медленно, словно сквозь слой ваты до нее доходит смысл надписи, проступившей на экране.

«Вы все умрете», — прошелестела она одними губами, читая надпись, что, заслонив собой все данные, множилась и множилась, заполоняя весь экран, съедая небо, съедая пылающие шлейфы, звезды, сияющий ореол черной дыры.

Она почувствовала, как напрягся Шабар, тихо выругался, словно не веря собственным глазам. Экран вспыхнул алым и, глядя на него, Гресс почувствовала, как ее начинает бить крупная, нервная дрожь, которую никак нельзя скрыть. А потом начался отсчет.

И, глядя, как тают секунды, она, безрассудно, бездумно, повинуясь не разуму, а чувствам, медленно, словно во сне, нажала кнопку экстренной эвакуации, понимая, что больше ничего нельзя сделать.

Ничего не было. И воли не было. И страха не было. Она безучастно смотрела как быстро, быстрее, чем мог бы это сделать сам человек, автоматические системы корабля, эвакуируя, укладывает их тела в темный, похожий на стекло, пластик спасательных капсул, как капсулы выстреливают из корабля в открытое пространство, где только звезды, и где реальным кажется только ощущение пустоты и безграничности Вселенной, где нет ничего привычного, за что мог бы зацепиться разум.

Здесь все было иначе, чем на планетах, по поверхности которых привык ходить человек. Тут, в открытом космосе не было даже слабой имитации нормального тяготения. Тут была оглушающая пустота, разрывающее разум ощущение беспредельности мира и собственной незначительности.

А потом был взрыв.

Гресс, сквозь пластик спасательной капсулы смотрела, как корабль буквально разваливается на куски. Воздух, заключенный до взрыва внутри его корпуса, образовал туманную россыпь, обломки сияли в свете тройной, а у нее по щекам текли слезы, которые она никак не могла унять. Женщина плакала, чувствуя, нарастающее ощущение одиночества и обреченность.

Глядя на сверкающий поток, в который за доли секунды превратился красавец крейсер, она кусала губы, понимая, что борьба проиграна, и что они умрут. Умрут, если только не случится чуда.

Умрут, но перед этим в полной мере глотнут одиночества и отчаяния, понимая, что помощи ждать не откуда, и что каждому из них спасательная капсула на несколько дней станет тюрьмой, из которой выхода нет. На несколько долгих дней.

Закрыв глаза, Гресс попыталась отгородиться от пустоты, вспоминая Ирдал, шелест волн, вспоминая ветра и грозы, улыбку Ордо, цветы на своем окне. Вспоминая наслаждение ароматами цветов, Софро и ее безумные рассветы. Академию, первый полет. Вспоминая выпускной вечер, голос аволы, певшей у кого-то в руках, и голос, чистый и юный, что вторил песне аволы, певший об иных мирах, о дорогах, о звездных мостах. И о любви. И о полете.

Она вспомнила тихий пруд, заросший лилиями, в стоячей воде которого отражалось небо. И дерзкий взгляд юноши, что сидел рядом с ней на скамье. И его слова, с изрядной долей иронии. Слова, что заставили ее изменить все, отказавшись от спокойствия пилота торгово-пассажирского флота, заставив уйти в Даль-разведку.

Она вспомнила миры, на которых была. Разноцветные звезды, которые дарили ей свой свет. Планеты, что не отличались гостеприимством. И Раст-Танхам, и камни Аюми на ладони контрабандиста и их же в своей ладони, от синевы которых словно шел поток легкого тепла, освежавшего мысли, что заставляло чувствовать золотые лучи в своей крови.

Она вспомнила награды мятежного капитана, что покоились в ее доме, в маленькой комнате на чердаке. Вспомнила взгляд глаз Ордо, когда он провожал ее в полет, уже зная, что то была последняя встреча, что их больше не будет, и не будет разговоров по душам, и не будет пронзительного ощущения родства душ. А будет мятеж, что разведет линии судеб.

На какой-то миг Гресс вспомнила капитана так отчетливо, словно видя перед собой, словно Аторис Ордо стоял, как тогда, смотря на нее, словно желая, что б она почувствовала и остановила. А у нее было слишком мало времени, слишком мало, как всегда, когда оно так необходимо.

И, не в силах избавиться от наваждения, Гресс открыла глаза, не понимая хочет избавиться от навязчивого образа или встретить в реальности рядом того, кто был ей необходим.

Капсула летела в пространстве, медленно вращаясь вокруг центральной оси. И, не видя тройной, что оказалась у нее за спиной, Гресс посмотрела на звезды, отыскивая взглядом несколько знакомых ей светлячков. Отчего-то они казались так близки — протяни руку и сорвешь их, как плод с дерева. Глядя на них Гресс вспомнила — яблоки в саду, на клонящихся к земле ветвях, голос матери, ласковые руки. И объятья морской воды и поцелуи ветра. Все то, что придавало жизни вкус. Все, что наполняло жизнью каждый день.

И, понимая, что возвращение назад нереально, вдруг, тоскуя, слыша только тихие голоса товарищей, что, как и она, так же летели сквозь пространство в коконах капсул, вдруг, не отдавая отчета, не говоря ни слова, явственно и отчетливо, чувствуя только нарастающую тоску одиночества, отрешившись от всех чувств, кроме голоса сердца, позвала....

За окном бушевала гроза. Молнии причудливым рисунком расчерчивали небосвод. Пахло озоном, потревоженной зеленью. Рокот громовых раскатов не стихал ни на минуту.

Выпростав из-под тонкого покрывала руки, женщина смотрела на фейерверк, устроенный природой. Смотрела, как по огромному стеклу, заменившему комнате одну из стен, течет вода. Кроме потока воды и сияния молний, да еще того, что там, на улице, ночь, невозможно было ничего увидеть и ничего угадать.

Вздохнув, женщина заставила себя оторвать голову от подушки. Это было нелегко, во всем теле была разлита ватная слабость. И руки, и ноги, и голова не желали повиноваться, дрожа от малейших усилий. И все же она села. Спустила ноги на каменный пол, оказавшийся против ожидания теплым, словно прогретым солнцем. И задумалась.

В памяти был обрыв, провал, и последние воспоминания никак не состыковывались с этой комнатой, дождем, и громовыми, утробно ворчащими, раскатами. В памяти был рисунок созвездий и свет тройной, пустота, ощущение обреченности. В памяти, около сердца жила сосущая пустота, что рождала только сожаления.

Мотнув головой, она заставила себя подняться и подойти к окну. Прикоснувшись лбом к прохладному стеклу, женщина закрыла глаза.

— Зачем вы встали? — услышала тихий и чистый голос.

Обернувшись, поняла, что в комнате не одна. У двери, только войдя, стояла молодая девушка, невысокая, женственная, с копной золотых волос, стекавших по плечам. В голосе девушки чувствовался явный рэанский акцент, хоть говорила она на широко распространенном софрианском диалекте.

Чувствуя себя донельзя глупо, Гресси пожала плечами.

— Я на Рэне? — спросила в ответ.

— Не знаю, — ответила незнакомка, — похоже, что нет.

— Не знаете?

Девушка кивнула и, смутившись, пожала плечами.

— Глупо звучит, правда? — проговорила она, подходя к женщине совсем близко

— Ты шутишь? — спросила Гресс, опираясь на руку девушки и возвращаясь к кровати.

— Если бы, — вздохнула та.

Гресс опустилась на ложе, чувствуя, как уходят силы. Хоть диалог ее забавлял. Было похоже на детскую забаву, на игру. Другое дело, что она не была расположена к играм.

— Ну, может, хоть познакомимся, — предложила она, чувствуя неловкость оттого, что не знает имени собеседницы, — меня зовут Гресси Кохилла. Я капитан космического флота Лиги.

— Лия Ордо, — улыбнулась девушка в ответ. — И о вас я слышала. Правда, если вы Гресси Кохилла, то вы должны выглядеть старше, — заметила осторожно, — вы ведь ровесница моему отцу...

Гресс удивленно выгнула брови. Никто и никогда еще не говорил в лицо, что она выглядит слишком молодо. Работа в пространстве, изымая силы, слишком быстро унесла и молодость, взамен одарив сединой, морщинами, шрамами.

Лия молча подала зеркало. Гресс нахмурилась, но, поймав отражение, удивленно вздохнула, чувствуя, что никак не в силах поверить тому, что видит.

Из зазеркалья на нее смотрела двадцатилетняя девчонка. У девчонки были ее черты, те, что она помнила по старым фотографиям, ямочки на щеках, задорный блеск глаз, у девчонки были длинные пушистые пряди волос, сиявшие розовой медью, и не было ни морщин, ни шрамов, ни седины.

— Дали Небесные! — выдохнула она.

Лия тихонечко рассмеялась, словно забавляясь ее удивлением. Отойдя к столу, взяла персик.

— Хотите? — предложила она.

Гресс отложив в сторону зеркало, кивнула. Лия, захватив со стола вазочку с фруктами, подошла и устроилась, присев на краешек кровати. Откусив от золотистого, покрытого легким пушком мякоти фрукта, Гресс замерла.

Вкус был волшебный, мякоть сразу таяла на языке, оставляя ни с чем не сравнимое наслаждение. И все было в этом вкусе — и зной солнечных лучей и свежесть дождя и мягкость ветров, все, позабытое уже давно, так давно, что и не понять. То, от чего она отказалась, как от длинных, пушистых волос, сияющих розовой медью, ради того, что б летать, как отказалась от флера женственности, и от любви.

Вздохнув, она посмотрела на Лию.

— Жаль, — проговорила, доедая персик.

— Чего?

— Что мы не на Рэне.

Девчонка согласно кивнула головой. Гресси посмотрела на нее чуть пристальнее. У Лии были длинные пушистые ресницы, в которых так легко было спрятать взгляд, яркие, четко очерченные губы, прямой, чуть курносый нос и упрямый подбородок, что не сразу бросалось в глаза.

Когда-то Гресс доводилось видеть дочку Ордо, прошло много лет с того времени, но не узнать ее все ж было трудно.

— Спрашивать тебя, как я сюда попала, по-видимому, бесполезно, — тихо констатировала Гресс.

— Ага, — откликнулась Лия, — спроси меня, как я сюда попала, и то, наверное, ничего толком сказать не смогу.

— Одна?

Лия отрицательно мотнула головой, молча выудила еще один, покрытый золотистым пушком плод, надкусила его.

— Значит, так, — проговорила она, помолчав с минуту, — я расскажу все и по порядку. Сначала я, потом ты. Договорились?

Гресс кивнула.

— Началось все с того, что Рокше захотел вернуться к информаторию Странников, — проговорила Лия, — а два несчастных, глупых человека, коими были я и Рэй Арвис, не смогли удержаться от искушения и навязались ему в спутники. С тех пор как вся Лига поет и пересказывает, вторя Ареттару, Сагу о Странниках, появилось очень много глупцов, что готовы сломать шею, если только поманить их самим этим словом «Аюми».

— Это было на Рэне?

— На Рэне, — вздохнула Лия, — в горах. Вы, Гресси Кохилла, должны знать, где располагался горный космопорт. Теперь там база повстанцев. И самое замечательное то, что следы Аюми мальчишки — Илант и Рокше — видели где-то неподалеку. Я, когда услышала об этом, тоже размечталась сходить и увидеть все собственными глазами. Ну и пошли. Нашли пещеру, в общем, все, как и рассказывал Рокшар. Вошли, постояли, посмотрели, полюбовались на озеро. Там в пещере было озеро, вода в нем глубокая, и прозрачная, как хрусталь. Подивились, постояли, посмотрели, чудес не было и больше мы ничего не нашли, тогда решили вернуться назад, подумав, что не судьба. Вышли. Только местность вокруг не та. Сначала не поняли, потом, только к утру и разобрались. Вокруг горы не те. Да и не горы вовсе, так, долина валунов, искусная имитация под горы. В темноте, конечно, похоже, а к рассвету ясно стало, что к своим мы не выйдем. Сначала кружили, думали, может, не тем путем назад шли, а когда долину увидели, замок этот, поняли, дело не в том.

— А спутники твои здесь? — отчего-то тихо спросила Гресс.

— Рокше здесь, — ответила Лия, — а Рэй исчез. Как подошли к замку, так и исчез. Сел отдохнуть, мы с Рокшаром чуть отошли, искали воду, а вернулись, Хоть местность и открыта, как на ладони, а Рэя нет. Так мы его и потеряли.

— Искали?

— Ищем. Только, наверное, без толку это. Здесь странный мир. Странные вещи творятся. Мы с Рокше, когда поняли, что здесь не одни, обрадовались. Думали, нам кто что объяснит, подскажет, поможет. А теперь понятно, что и вы такой же гость в этом мире, как и мы.

Гресс вздохнула, заложив руки за голову, посмотрела на Лию, словно о чем-то раздумывая. Вопросов была уйма, сложно было только выбрать.

— А как вы сюда попали? — спросила девушка.

— Не знаю. — ответила Гресс и прикусила губу, подумав, добавила, — не знаю. И не знаю, что можно предположить. Мы проводили испытания корабля, вышли не в назначенном районе, а в окрестностях Ками-Еиль-Ергу, корабль взорвался. Последнее, что я помню отчетливо и точно, и в чем у меня нет сомнений — это то, как спасательная капсула летит в пространстве.

— Да, — заметила Лия, — у вас все еще ясней и понятнее.

— А где Рокше? — спросила Гресс, внезапно, словно что-то припомнив.

— Гуляет по замку, — ответила рэанка, — смотрит, исследует.

— Не потеряется?

Лия отрицательно качнула головой. Посмотрев на Гресси, вздохнула.

— Не должен, он осторожный. А вы спите, — прошептала она, — спите. Утром я вас познакомлю.

Слабость прошла, не оставив и следа. Стоя около окна, Гресси смотрела на запущенный, разросшийся сад у подножия замка. Воздух, после ночной грозы, был свеж и прохладен, в воздухе витал аромат потревоженной ливнем зелени. Дальше, за садом, на сколько хватало взгляда, расстилалось настоящее море трав, лишь где-то у горизонта, словно нарисованные, темнели силуэты холмов.

Выйдя на балкон, опоясывающий фасад здания и стекающий широкими лестницами в сад, Гресси слегка поежилась от утренней прохлады, но уходить, назад, не хотелось.

Капли воды, повисшие на ветках, сверкали словно бриллианты, спрятавшись где-то в ветвях, пел соловей. Подойдя к балюстраде, женщина положила ладони на резные перила, похожие на цветущие лианы и заметила, что в это утро, здесь, она не одна.

Моложавый, подтянутый лагалиец стоял у двери, ведущей с балкона в другую комнату; Заметив его, Гресс удивленно пожала плечами. Определенно, замок был не настолько пустынен, как она уяснила из разговора с Лией Ордо. Или девочка что-то напутала.

— Здравствуйте, — проговорила она, кутаясь в легкий шелк одежды, которую нашла утром возле своей кровати. Шелк был заткан узорами, переливаясь пурпуром, багрянцем, золотом и охрой.

— Привет, — отозвался мужчина и вышел к ней на балкон, — чудесное утро, не правда ли?

— Да, — ответила она, вглядываясь в его черты, и не осмеливаясь верить. Этот человек был так похож на Шабара Кантхэ, разве что совсем молодого Шабара, каким она себе его и представить раньше не могла. — Шабар? — спросила она, отчего-то смутившись.

— Шабар, — подтвердил он и спросил, -А мы знакомы?

Ирдалийка рассмеялась, чувствуя, что не может удержать этот смех. Было что-то абсурдное в этой встрече.

— Гресси Кохилла, капитан космического флота Лиги, — отрекомендовалась она, — «Раяни» вы еще помните?

— Мило, — заметил Шабар и вздохнул. — Я думал, мне все приснилось.

Она покачала головой. Посмотрела вниз. Он последовал ее примеру и присвистнул. Ветви деревьев в саду буквально ломились под тяжестью плодов, гнулись к земле, кое-где из-за их обилия, не было видно листвы и веток.

— И где мы? — спросил лагалиец, заставив Гресси покраснеть.

— Ночью была гроза, — ответила она, — а за облаками звезд не видно. К тому же у меня нет здесь ни атласов, ни самых примитивных приборов. Так что, вычислить местоположение я не могу.

Шабар кивнул, соглашаясь, и, пожав плечами, заметил:

— Покурить бы....

Эта фраза заставила ее рассмеяться, пропали все сомнения, оставив легкость в душе. Эта фраза, что была так присуща Шабару, заставив ее окончательно и бесповоротно поверить в то, что это не мираж, не бред, не плод воспаленного разума.

Поежившись от налетевшего порыва ветра, что был прохладен и свеж, Гресс подошла к своей двери.

— Пойдете в гости? — предложила она.

Шабар, все так же, меланхолично пожав плечами, последовал за ней. Присев на стул, стоявший у самого стола, посмотрел на нее лицо пристально, и изучая.

— А вы помолодели, Гресс, — заметил он, — и это вам ужасно мило.

— Вы тоже помолодели, Шабар, — ответила женщина, подавая зеркало, оставленное Лией. — посмотрите, и не удивляйтесь, что я не узнала вас сразу.

Пилот взял зеркало, несколько минут придирчиво рассматривал свое отражение, словно изучал диковину, потом аккуратно отложил его. Вздохнув, молчаливо перевел взгляд умных глаз в сторону.

— Да, — заметил, обращаясь к пустоте, — мой внук, сказал бы, что я слишком молодо выгляжу, что б быть его отцом, не то, что дедом. И был бы прав.

Гресс улыбнулась. Шабар, слегка покачав головой, медленно прошелся по комнате, оценивая высоту потолков, ажурное кружево на вершинах колонн, сотканные из света и тени рисунки, проступавшие на потолке, медовый свет, заблудившийся в янтаре витражей, что украшали окна в их стрельчатой вышине. Казалось, что там, в вышине, танцуют танец сотни лучезарных, легких пери.

— Здесь красиво, — проговорила женщина, задумчиво глядя на лицо пилота.

— Красиво, — согласился он, — и все ж, я б с удовольствием узнал, где я нахожусь, и почему выгляжу совсем не так, каким привык себя видеть.

— Вас это не устраивает?

Он пожал плечами.

— Мне это не нравится, Гресс, — проговорил задумчиво, — мне это не нравится, потому, что у меня слишком много вопросов, и нет ни одного ответа. А я не люблю ощущать себя слепым котенком.

— Этого не любит никто.

Отойдя к окну, женщина посмотрела на небо, чувствуя радость и удивление. Она соглашалась с Шабаром, но у нее самой не было ярко выраженного желания ломать голову над вопросами, что занимали пилота.

Солнце, не спеша, взбиралось к горизонту, заливая окрестности мягким, перламутрово-золотистым сиянием. По небу цвета ультрамарина медленно плыли тонкие облака. Глядя на их неспешный полет, Гресс задумалась.

Отчего-то, опьянясь полетами, она никогда раньше не чувствовала так остро эту, земную, спокойную красоту. Ее волновали бури, вершины, новые звезды и новые планеты. И, отдаваясь их стихийной красоте, она чувствовала себя живой и счастливой, возвращаясь, домой, что б успокоить память, очиститься от новых ощущений.

Здесь же словно что-то размыло защитный панцирь привычки и голые нервы, соприкасаясь с этой красотой, заставляли чувствовать ее остро, до боли, до, наворачивающихся на глаза, слез, до кома, подступавшего к горлу.

Кантхэ, подойдя, встал рядом, молча взглянул в ее лицо, подпер рукой подбородок и задумался, глядя, как и она, на это небо, на этот сад, на море разнотравья, начинавшегося там, за садом, и простиравшееся до горизонта.

Гресс первой нарушила установившееся молчание, повисшее между ними, как занавес, тихонько кашлянув, вспугнула тишину. И, словно отозвавшись, откуда-то донесся шум шагов, приближавшихся быстро и уверенно.

— Лия. — проговорила она, взглянув пилоту в лицо, — Мы здесь не одни, здесь, кроме нас есть гости.

— Хозяева?

— Гости, — тихо отозвалась Гресс, — они, так же как и мы, не понимают, как очутились здесь, зачем и почему.

Посмотрев на девушку, ворвавшуюся, словно свежий ветер, Гресс невольно улыбнулась, чувствуя как крепнет симпатия, зародившаяся при первой встрече. Лия поставила на стол корзинку с фруктами и, заметив Шабара, кивнула ему, ничуть не удивившись новому человеку. Видимо устала чему бы ни было удивляться, а, может, была и другая причина.

— Привет, — произнесла Гресс.

— Привет, — отозвалась девушка. Озабоченно откинула прядь, упавшую на лицо и вздохнула.

— Нашелся Рокше? — спросила Гресс.

— Нашелся, — отозвалась Лия, — только он отказывается идти к вам. Говорит, что вы, если вы, и правда, Гресси Кохилла, то ему лучше держаться от вас подальше. Вы обещали лично надрать ему уши, а он, зная ваш характер, предполагает, что слово вы сдержите.

Гресс недоуменно вскинула брови.

— Он не сказал, где это было и когда? — спросил Шабар.

Лия только пожала плечами.

— У него, наверное, было много возможностей, — ответила просто, — говорят пилоты Лиги терпеть не могут контрабандистов.

— Твой Рокше контрабандист? — заинтригованная, спросила Гресси.

Лия кивнула. Шабар пожав плечами, усмехнулся.

— Да, — заметил он, — приятная ситуация. Мы не знаем где мы, как сюда попали, не знаем, зачем и почему, но мы знаем, что здесь возможно продолжение старой вражды пилотов Лиги и контрабандиста. Перспектива — обалдеть! — он, хитро прищурившись, посмотрел на Гресси и предложил, — Может, закроем старые счеты? Здесь мы не на разных кораблях. Я так понимаю, выбираться надо всем, вместе. Нас слишком мало.

Гресс, упрямо поджав губы, кивнула.

— Согласна, — проговорила она, — пусть будет перемирие.

Они нашли Рокшара в саду, около маленького озера с чистой, прозрачной водой, прозрачной настолько, словно в берега был налит жидкий хрусталь. В прозрачной глубине, на дне, были видны песчинки, и так отчетливо, что их можно было попытаться сосчитать.

Рокше меланхолично кидал камешки в воду, глядя, как они отскакивают от поверхности воды, и шлепаются на нее вновь; тонули они достаточно далеко от берега, сделав, от поверхности, пять или шесть рикошетов.

Юноша бросал камни давно, но, несмотря на это, там, на дне, Гресс не заметила ни одного белого голыша, что так контрастировали с золотым тоном песка.

— Привет, — проговорила Лия, присаживаясь рядом с контрабандистом.

Юноша кивнул, не оборачиваясь, и вновь бросил камень.

— Видишь, — проговорил он, — еще одна странность.

— Еще одна, — отозвалась Лия, — но здесь все странно, и странно, что ты к этому еще не привык.

Юноша поднялся на ноги, отряхнув со штанин пыль, взъерошил густые, темные пряди волос, улыбнулся, открыто, так, что засияли светлые, казавшиеся до этого льдинками, глаза. И Гресс тихонечко усмехнулась, узнавая юное, озорное лицо, что сейчас выглядело несколько озадаченно и озабоченно.

— Ну что, Рокше, — проговорила она, — вот мы и встретились. Так и быть, уши драть не буду. Передумала.

Мальчишка вскинул на нее взгляд, смотрел несколько минут удивляясь, потом пожал плечами, словно решив для себя что-то или с трудом узнав лицо, что, разумеется, было ему знакомо.

— Так, — проговорил он, внезапно что-то для себя решив, — все, что изучил сам, — покажу, расскажу все что знаю, только учтите, здесь многое меняется едва не ежечасно. Чем дальше от замка, тем чаще. Не планета — лабиринт, полный загадок. Замок этот — тоже, еще то сооружение. Я несколько раз пытался подняться на вершину, сколько не преодолевал лестничные марши — итог один, выше башен не подняться, словно что-то откидывает тебя назад.

Гресс, вслед за юношей посмотрела на замок, прикрыв глаза рукой от слепящего, солнечного света, отражавшегося в плоскостях, сиявших бриллиантовым блеском.

Замок был великолепен, и, временами могло показаться, будто он не стоит на земле, а парит в воздухе, так легок и невесом казался его силуэт. Иногда казалось, что он — бутон проросшего на небесах цветка, во всяком случае, шпиль центрального здания уносился ввысь, протыкая облака.

Чуть в стороне от основного здания, связанные с ним паутиной переходов, поднимались минареты сказочных башен, достигавших едва ли четверти высоты замка. И вся эта конструкция, завораживающая, кружащая голову, казалась чем угодно, но только не творением рук человеческих, словно над его созданием трудилась только одна природа. И трудно было назвать его иначе, чем замком.

Этот колосс, сочетая волшебную легкость линий и безумную высоту, словно обладал своим, волшебным звучанием, вторя которому с человеческих губ срывалось это слово, маня обещаниями сказок.

Невозможно было оторваться от созерцания сияния, что едва не затмевало сияние солнца, что слепило глаза. Невозможно было долго смотреть на него, чувствуя, будто, от солнечного света, резь в глазах.

— Ночью его вершина горит синью и золотом, — проговорил Рокшар, — будто пылает гигантский факел, и сыпет вокруг искры, которые отрываются и летят за горизонт, словно болиды. Иногда они кружатся медленно, словно танцуют друг возле друга. — он тихонько вздохнул и добавил, — я бы хотел оказаться там, наверху. Если разгадка есть, то она где-то там, не иначе.

Посмотрев в юное лицо, Гресс заметила, как горят лихорадочным блеском его глаза, глаза романтика — бродяги. Отвернувшись, тихонечко усмехнулась, вдруг и безоговорочно поняв, насколько контрабандист естественно юн, и что невозможно сердиться на эту щенячью юность, которая порой толкает на поступки, схожие с безумием.

Гресс помнила, как он шутил, попав под прицел орудий ее корабля, как корчил рожи, заставив выйти ее из себя, вспомнила его слова, злые и полные эмоций, и полные чувства превосходства. Вспомнила свой запал и обещание оттрепать его уши, и, покраснев, качнула головой. Вспомнила его задиристое: «Сначала — поймай!».

Вспомнила и почувствовала приход грусти.

Грустно было, что, вот так, не зная друг друга, они раньше чувствовали только вражду. А ради чего враждовали? Невесело усмехнувшись ирдалийка, вспомнила Гайдуни. Глава Оллами сумел — таки, невольно завоевать ее уважение и признательность. Гайдуни вернул Лиге камни Аюми, сокровище, которому не было цены, не прося ни награды, не ставя условий. И хоть до этого, не раз, она кляла главу Оллами, понося на разные лады, это не помешало ей оценить этот жест и этот подарок. А то, что он вечно кивал на Ареттара..., то каждый волен, как-то, прикрывать свои глупости.

Посмотрев на юношу — контрабандиста вновь, Гресс отметила правильность черт его лица, некую врожденную аристократичность. На его черты легко могла бы лечь надменность. Но надменности не было.

Был огонь, в глазах похожих на льдинки, в живости мимики и жестов, в грусти и радости, ежесекундно, сменявших друг друга на лице. Это было обычное юное лицо. Когда-то у нее самой так же горели глаза, и так же, как ему, кружили голову легенды об Аюми. Вздохнув, она заставила себя не думать об этом.

Переведя взгляд на Шабара, поймала себя на мысли, что он слушает контрабандиста, и очень внимательно.

— Там, за замком, — продолжал юноша, — море. Его не чувствуешь, если не подойдешь совсем близко. Вода прозрачна, как и в озере — словно смотришь сквозь чистейшее стекло. На дне окатанная галька, и никаких признаков жизни. Я ходил и в другую сторону, — он указал на море ковылей, — насколько хватало сил. Однажды дошел до конца, к тем каменным россыпям, от которых мы сюда пришли, дальше, но это без толку, за ними только пустота.

— Каменные пустоши? — поинтересовался Шабар скупо.

— Пустота, — повторил контрабандист, — темнота, вечная ночь, словно пересекаешь какую-то границу. Там нет ничего. Ничего.... Только потом появляется что-то; что-то, что ты ожидаешь увидеть. Свет звезд... ощущение почвы под ногами. Но все оно так зыбко и не натурально. Словно кто-то читает твои мысли и дает тебе то, что ты себе уже придумал. Никаких неожиданностей. И еще, тут, чем дальше от замка, — тем меньше жизни. Словно замок стоит посреди пустыни, в оазисе. Да и вода, — сколько не идешь по кромке океана — чистейшая, ни водорослей, ни мути. Правда, вдалеке, иногда, просматриваются острова. Но, мне кажется, и это — только мираж, а там, за горизонтом, — то же самое, что я видел в другой стороне, — темнота и пустота. Надо бы проверить, но нет лодки, а вплавь — сил не хватит доплыть.

— А если попробовать посмотреть из замка.

— Туман, — ответил юноша, — только туман. Отчетливо виден кусок пространства возле самого замка — сад, берег, степь...

Гресси вздохнула.

— Интересно. — тихо отозвался Шабар, — Ладно, для начала, покажи путь наверх, посмотрим, может, туман рассеется.

— Тогда, идем, — проговорил контрабандист, направляясь к замку.

Гресс последовала за ними, заметив, что и Лия не желает оставаться одна, идя вместе со всеми.

Контрабандист сразу же прошел в центральную залу замка, откуда начинала свой величественный разбег винтовая, прилепившаяся к закруглениям стен лестница. Здесь, внутри, не было нестерпимого яркого блеска, тут царил легкий полумрак, в котором отчетливо виднелись малейшие детали. Свет истекал откуда-то сверху, подобный потоку воды.

Ступив за юношей на лестницу, что казалась прихотливым ажурным кружевом, женщина заметила, что и ступени, словно выточенные из сапфира, покрыты легкой изморозью ажурной вязи трещин. На мгновенье, задержавшись, она коснулась камня рукой. Он был, против ожидания, теплым, словно нагретым солнечными лучами. И гладким, без малейшего намека на повреждение.

Качнув головой, она догнала спутников, продолжавших подниматься вверх. А подъему, казалось, нет конца. И повторяющиеся витки спирали уводили их все выше, и все дальше от земли.

Глядя на контрабандиста, Гресс отмечала, что он идет легко и уверенно, словно этот путь проделал не единожды. Шабар шел рядом с ним, чуть позади — Лия, а она сама замыкала цепочку. После долгого подъема контрабандист остановился в зале, подступавшем со всех сторон, окружая лестницу, перевел дыхание.

— Еще долго? — спросила Лия.

Он кивнул.

— Мы едва поднялись на треть высоты башен, — проговорил негромко, — а здесь, — юноша кивнул в сторону коридора, — есть на что посмотреть.

— Что там? — скупо поинтересовался Шабар Кантхэ.

— Раритеты, — усмехнулся мальчишка, — за каждый из которых там, в Мире Лиги или на Раст-Танхам можно купить, что только пожелает душа. Но здесь, — он улыбнулся, — здесь это почти не имеет никакого значения.

— Тогда идем дальше, — предложил лагалиец, и они продолжили подъем, вновь оставляя за спиной пройденные марши.

Казалось, подъему не будет конца, казалось, он будет длиться вечно, машинально передвигая ноги, Гресси невольно перебирала, словно перенизывая бусины, воспоминания и мысли. Вспоминала неистовые океаны Фарганарда, степи Фуссома, пески Мираль, вспоминала Ирдал и Софро, миры, в которых некогда пришлось побывать. Этот мир что-то напоминал, в его воздухе чувствовалось нечто знакомое. Вздохнув, она прикрыла глаза. На мгновение.

Ощущения, память, эмоции... Она вспомнила томик стихов на своем столе. Стихи Ареттара — Легенду и иные.

И вдруг, отчетливо, остро почувствовала тоску. Давным-давно, словно миллион лет назад она сидела, забравшись в свое любимое кресло на чердаке, глядя на океан. Рядом стоял Архат, пытаясь оторвать ее от томика стихов, от созерцания, от сонного покоя. И когда были перепробованы, казалось, все известные способы, он включил запись, заставив ее вознегодовать, а потом замолчать и забыться.

Голос тек, волшебный, бархатный, голос, подобного которому она не слышала нигде и никогда, потому как ни один голос во Вселенной еще не заставлял ее вот так, чувствуя истому и озноб, дрожать крупной, лихорадочно дрожью. Голос, что проговаривал стихи «Аюми Файэ», как-то по-особому, заставляя иначе, чем было привычно, воспринимать каждое слово.

Голосу певца вторил голос аволы, голос волшебный, рокочущий, мягкий. И слушая, она совсем потеряла ощущение реальности. Перед ее глазами вставали странные миры, и странные лики.

Этот голос заставлял отзываться каждую клеточку тела на бархат и шелк своих звуков, на каждую паузу, на каждый вздох.

Она, чувствуя, что никогда не забудет этот голос, заставивший совсем иначе, воспринимать Легенду, молча, словно никак не в силах очнуться от колдовского наваждения, посмотрела на Архата, спросив:

— Что за певец?

— Ареттар, — усмехнувшись, ответил тот, — любительская запись, семейная реликвия....

Ощущение, что родилось в ней, когда она слушала этот дивный, волшебный голос было сродни тому, что зрело в ней сейчас. Ощущение волшебства и сказки. Ощущение, которое она не могла описать словами.

Глядя на переливы радужных сполохов на стенах, на драгоценное мерцание ступеней, словно оправленных в золото, она вспоминала строчки Легенд, с трудом заставляя себя забывать их, отмахиваться от них. Не верить.

Ее разуму было бы легче поверить в любое другое объяснение, но ничего иного придумать она не могла. Словно осколки единого целого, складываясь в причудливый узор, подходили друг к другу частички мозаики — Ками-Еиль-Ергу, информаторий, Легенды, замок....

— Пришли, — проговорил Рокше, заставив ее очнуться.

Лестница с разбегу поднималась выше, а если перегнуться через перила и посмотреть вниз, то от ощущения выси начинала кружиться голова. Там, внизу, где-то в глубине, похожий на медвяную искру, теплился свет. Сверху падали отвесным потоком лучи. Там, выше, свет был плотен, яростен и ярок.

Рокшар провел их от шахты в глубокий зал, туда, где за окнами гас солнечный свет. Шабар Кантхэ молча подошел к окну, потрогал стекло. За стеклом в кромешной темноте, терялось все, разве что виднелся кусок сада, подсвеченный огнями замка. Был виден, словно на ладони, отчетливо, в деталях.

Гресс, чувствуя усталость, примостилась у стены, поджав колени к груди. Рядом расположились Лия и контрабандист. Глядя на юношу, Гресс невольно отметила, что беззаботной веселости в его лице куда как меньше, чем тогда, когда, враждуя, они встречались на торговых трассах.

— Рокше, — проговорила Гресс, желая успокоить, видя, как он сидит, сцепив пальцы в замок, и смотрит в пол. — мы обязательно выберемся.

Юноша откинул пряди темных волос, упавших на лицо, посмотрел на нее и равнодушно пожал плечами.

— Надеюсь, — ответил просто и вновь замолчал, словно замкнулся в себе.

Гресс перевела взгляд на Лию. Доверчиво положив голову на плечо контрабандиста, та что-то тихо говорила ему на ухо. Эти двое друг друга понимали.

Поднявшись, Гресси подошла к Шабару.

— Ну, какие будут соображения? — спросила она.

Шабар слегка пожал плечами.

— Знаешь, — проговорил негромко, словно не желая тревожить эхо, — это похоже на то, что мы тогда видели. Тогда, когда нашли брошенный флот.

— Уверен?

— Уверенности нет. Знаешь, Гресс, просто ощущение. Там были брошенные замки, вещи, что лежали прямо на полу, полный хаос и кавардак. Здесь нет хаоса. И нет ощущения трагедии. Здесь светит солнце, течет вода, цветут цветы. Здесь сияет свет. А там была тьма. И в стенах того замка словно жили призраки. Было ощущение, что нечто смотрит тебе в спину, ни на мгновение не прекращая наблюдать.

Он вздохнул и вновь замолчал. Молчала и Гресси.

— Вы видели брошенный флот? — спросил контрабандист, насторожившись. Шабар в ответ только согласно кивнул, не отрывая взгляда от окна. А Гресс обернулась и заметила любопытство в глазах Лии.

— Так это не ложь? — тихо спросила девочка, — Был флот? И отец не лгал, говоря об этом?

— Нет, — ответила за Шабара Гресс.

Лагалиец подумал и в который раз, тихонечко вздохнул.

— Не знаю, — проговорил он, — может, это был только сон, массовая галлюцинация. Но все, кто был на «Кана-Оффайн» верят в то, что нашли флот Аюми. Брошенный флот.

Он отвернулся и посмотрел за окно, на то, как мимо, за стеклом, легко и невесомо пролетел, устремляясь к горизонту, огненный шар, оставляя за собой горящий индиго и золотом, шлейф.

— Там, наверху что-то есть, — задумчиво сказала Гресс, — должно быть...

Рокшар промолчал.

По небосводу непрестанно катились огненные искры, похожие на сполохи зарниц. Звезд не было видно за их светом. Но даже там, где небо было темным, черным, их маячки не светили приветливо издали. Не было ни одной звезды, словно на небо набежали облака, плотные облака без разрывов. Казалось, что вся Вселенная сосредоточилась в этом замке, и было тоскливо. Тоскливо оттого, что мир вдруг сузился до микроскопических размеров.

— Переночуем здесь, а завтра попробуем пробраться выше, — заметил Шабар.

И в ответ на его слова на лице контрабандиста возникла легкая, без насмешки, улыбка.

— Если мы здесь заснем, а в этом не сомневайтесь, заснем, как бы ни старались не спать, то утром проснемся там, внизу, в постельках. Так уже было. Я пробовал раз. Заснул стоя у этого окна.

— Ну, это даже хорошо, — вздохнул Шабар, — не придется топать ножками вниз. Если честно, то несколько утомительно перебирать весь день ступени. Тогда, может, попробуем сейчас пройти еще немного?

Рокшар молча встал на ноги, поправил нож, висевший на боку.

— Пойдемте, — проговорила Гресс, соглашаясь, откинув пряди со лба, длинные, пушистые пряди и с завистью посмотрела этот нож. — Рокше, — спросила она, — ножик острый?

— Бритва, — ответил контрабандист, сверкнув очами.

— Дай на минуточку...

Шабар отрицательно покачал головой.

— Не давай, — проговорил тихо, — иначе она обкорнает свою шевелюру и опять станет похожа на пугало. А на пугало я уже насмотрелся. Будь добр, держи от ее рук свой нож подальше.

Гресс не успела возмутиться. Вспомнила облик стриженого, злого пацаненка и то, что недавно увидела в зеркале и вздохнула. Шабар был прав. В той жизни она больше была похожа на пугало. В этой — на женщину.

Вернувшись к лестнице, Гресси первой шагнула на ступени, ведущие вверх, и вдруг, неожиданно, замерла, заметив как откуда-то сверху, неторопливо, как желтый, осенний лист падает огненный сгусток.

Он приближался медленно, словно не желая пугать — золотой, медовый, окруженный более легким гало газовой сини, дрожавшей на небольшом расстоянии от золотистого ядра. Свет был ярок, свет был плотен, но не резал глаз. В этом свете тонули тени, исчезали, растворяясь как соль в воде.

Этот неправильный шар, огненный сгусток, подлетел к ней, застыв на расстоянии вытянутой руки, медленно вращаясь вокруг собственной оси, потом пошел вниз, так же, храня дистанцию, к ее ногам, покружился около них, вызвав легкий ток воздуха, поднялся, облетел ее.

Гресс услышала тихий вскрик Лии и невольно обернулась. Шар вплотную приблизился к лицу девушки, потом отпрянул, ласково потерся вокруг ее рук, не касаясь кожи. Лия, словно зачарованная, смотрела на причудливый танец, не смея шевельнуться.

Шабара сгусток плазмы миновал, задержавшись не более чем на мгновение, но отметил контрабандиста, зависнув над его плечом.

Гресс с трудом перевела дыхание. Ей приходилось слышать о капризах шаровых молний, но почему-то от этого шара она не чувствовала исходящей опасности. Вопреки всему, не чувствовала. Глядя на его пируэты, могла б сказать только то, что эта плазменная капля не вызывает у нее опасений. И то, что она не считает его молнией.

Шар, словно почувствовав это, рванул к ней, закружившись над головой. И повинуясь какому-то безотчетному побуждению Гресс, вытянув руку, поманила его к себе.

Шар медленно подплыл, покорный жесту, коснулся кончиков пальцев. Он не обжигал, не бил током. От него, как от плит пола, исходило мягкое тепло, нежившее кожу, как тепло солнечного света — легкие касания, похожие на поцелуй. Глядя в огненную глубину, Гресс вдруг, улыбнулась, словно на ее ладони лежала звезда.

— Идёмте дальше, — предложила она. Шар, не удержавшись, сорвался с ее ладони и поплыл впереди, освещая путь и указывая дорогу. И, помимо воли, появилось ощущение, что где-то там, за поворотом, прячется некто, тот, кто его послал.

Гресси шла за шаром, что словно проводник плыл впереди, чувствуя в его движении целеустремленность и настойчивость, свойственную разумному существу. Он иногда отрывался, улетая вперед, потом непременно возвращался, и, облетев вокруг маленькой группы, словно поторапливая, вновь устремлялся вперед, как нетерпеливое, юное существо.

Шар и привел их в темный, огромный зал, размеры которого терялись во мраке. Лестница, не прекращая разбега, так и возносилась вверх, но когда Гресс попыталась, не слушая огненного проводника, продолжить подъем, он властно перекрыл дорогу, увеличившись в размерах и не позволяя себя обойти. Пришлось повиноваться.

Потом шар медленно воспарил к потолку, выхватив из темноты часть узорного свода, и медленно погас, оставив людей в полной темноте. Рука Лии коснулась плеча Гресси.

— Мне страшно, — проговорила девушка. Гресс сглотнула комок. На «Раяни» она натерпелась достаточно страха, что б испытывать его здесь, вновь. То, что она испытывала, не было страхом. Скорее разочарованием, неприятием, ожиданием. Напряженностью.

— Шабар, — позвала она в темноте, — что будем делать дальше?

— Подождем, — спокойно отозвался лагалиец, — мне кажется, что это — только начало.

В ожидании прошло несколько минут. В тишине слышалось лишь дыхание четырех человек и короткие фразы, которыми они перебрасывались, что б не чувствовать себя совсем одиноко.

Зал наполнился светом в одно мгновение, вспыхнул янтарь и червонное золото колонн, засияла синева сапфира — инклюза под ногами. Жаром горел каждый излом, каждая четкая, прямая линия. Свет дрожал, свет слабо вибрировал. Глядя на затейливый рисунок, покрывавший стены и потолок, Гресси тихонечко качала головой. Ничего прекраснее, совершеннее видеть ей не приходилось ни на одной из всех, посещенных, планет.

Рассматривая причудливую вязь линий, она не сразу заметила, что чуть поодаль, в стороне, разошлись, как лепестки цветка, створки двери, выпуская к ним, в зал, нечто странное. Она заметила светлый, облачный, розовый кокон, лишь, когда он приблизился так, что проигнорировать его стало невозможно.

В смутной, розовой глубине просвечивали очертания плотного предмета. Вздохнув, она присмотрелась. В, розоватом, словно к нему прикоснулись лучи утренней зари, коконе, лежало нечто, похожее на человеческое тело. Гресси сделала к кокону шаг, и почувствовала, что летит, падая вниз, в глубину.

От падения, от перепада давления заложило уши, и каждая клеточка тела отозвалась на этот нежданный полет. Высохли губы, и перехватило дыхание.

Вздохнув полной грудью, она отерла проступившие на глазах слезы, и отметила, что спутники ее рядом. И Лия, и Рокше, и, сохранивший невозмутимость вида, Шабар. И кокон тоже тут, висит на расстоянии вытянутой руки, словно чего-то ожидает.

Выждав несколько секунд, он дрогнул и, тихо, поплыл в сторону. Гресс пошла за ним, стараясь не отставать. Кокон вплыл в распахнувшиеся перед ним двери, в темную комнату. За стеклом комнаты, отгородившем их от непогоды, падал дождь, хлестал, как из ведра, лил нескончаемым потоком.

Гресси вздохнула, перевела взгляд на кокон, зависший невысоко над полом. Плотная оболочка светлела, словно растворялась. Подойдя, она отметила, что там, где не было, мгновение назад, ничего, возникла, словно из ниоткуда, привычная взгляду кровать, манившая белизной простыней.

Кокон исчез, оставив лежать на постели, на белоснежных простынях, человеческое тело — совершенно обнаженное, юное, прекрасное. У юноши были рыжие локоны длинных, очень длинных волос, высокий лоб, широкие скулы.

— Дали Небесные! — пораженно, потеряв всю невозмутимость, проговорил Шабар Кантхэ, — да это же — Равиго Унари.

Гресс сидела на берегу озера, так же, как в первый день знакомства сидел Рокшар, и, забавляясь, кидала камни в прозрачную, словно стекло, воду. Делать было нечего, разве что думать и ждать. Все что можно, они уже прошли, а тыкаться в знакомые повороты по сотому разу, не находя ответов, Гресс устала.

Камни падали в воду, но так и не достигали дна, растворяясь в воде, словно сахар или соль. Но это были камни, и вода была — только вода. Эту воду можно было пить, у нее был свежий, сладкий вкус, как у той воды, из родника, которую она пила когда-то давно, в детстве.

Этот мир не отталкивал их, он давал самое лучшее, самое сокровенное и заветное, им, неизвестно как попавшим сюда, заблудившимся во Вселенной. Этот мир был щедр, подарив им снова юность, силы, отменное здоровье. Не было только ответов на вопросы.

И ей по-прежнему не нравилось одно, — этот мир был ограничен, мал, тесен, узок. Куда, в какую сторону не иди, максимум, к закату, ты окажешься у границ ойкумены, у черты, за которой пустота, за которой только темнота и нет пути дальше.

Можно было биться головой об стены от тоски, но это ничего не меняло. Разве что стены приобретали несвойственную камню мягкость и податливость. А еще появлялось ощущение сочувствия и взгляда, направленного тебе в спину. Ощущения ложного, ибо, за несколько дней, проведенных в этом, сказочном замке, они так не встретили ни одного аборигена. Словно, у этого странного мира не было хозяина.

За последние несколько дней туманные коконы вернули ей Нараяна и Кавиенни, Акорэ и Ангабар, неузнаваемых, дивно помолодевших. Появляясь вечером, туманные гости медленно плыли, величественно, не спеша, заставляя учащенно биться сердца, задавая загадку — кто в этот раз?

Вчера пришло два кокона, позавчера — ни одного. Она не знала, стоит ли сегодня ждать, как подарка, возвращения кого-то из друзей, или на вечер выпадет зеро, и только дождь, как всегда, станет стучать по стеклам, просясь в дом.

— Привет, — проговорил Рокше у нее за спиной.

Гресси не слышала, как он подошел. Мальчишка, порой, мог подкрасться совсем бесшумно, словно летая, а, не ступая по траве. И он ей нравился. Невольно. В общем-то, немногословный, уравновешенный, слегка, против всех ожиданий, замкнутый, парень. Почти не похожий на того насмешника — контрабандиста, каким она знала его раньше.

— Привет, — отозвалась Гресс и предложила, — садись рядом.

Рокше присел, взял камушек у нее из руки, положил назад в кучку.

— Не стоит, — сказал тихо. — все равно, ничего не изменится. Камень не достигнет дна.

Гресс пожала плечами, посмотрела на него, чуть повернув голову.

— Сколько тебе лет, Рокше? — спросила она, выдав давно интересовавший ее вопрос.

— Не важно, — ответил он, отводя взгляд.

— А если важно?

Он пожал плечами.

— Я не знаю, — ответил, смущаясь.

— Это как?

— Как? — отозвался он эхом, усмехнулся, потом прикусил губу, застыл, напрягшись, нервно вздохнул и пристально посмотрел в ее лицо, — у меня нет прошлого, Гресси. Есть воспоминания о последних семи — восьми годах, а то, что было раньше — как за стеной. Так, что я знаю о себе очень мало.

— Ты родился на Раст-Танхам?

— Вот это — навряд ли, — вздохнул юноша, — хоть, может статься.... Хоть и маловероятно. Никому не скажете? — вдруг попросил он, словно спохватившись.

— Если хочешь, не скажу, — пообещала женщина.

— Не надо, — вздохнул он, — Лия знает, а остальные — им незачем знать.... Если мы выберемся отсюда — наши дороги опять разойдутся, если нет, — то, может быть, и скажу. А, может, и нет.

— Не любишь, что б тебя жалели?

Мальчишка упрямо кивнул.

— Не люблю, — ответил ей, — что угодно, только не жалость.... — он посмотрел на небо, — знаете, — добавил неожиданно, — я и к информаторию пошел лишь затем, что б узнать. Говорят, Аюми любили творить чудеса, дарить добро, исполнять те просьбы, что казались им достойными. Я пошел не за золотом, не за их безделушками, коих полный замок. Я пошел найти свое прошлое. И я ошибся. Заблудился сам, да, ладно, сам, притащил сюда Лию, Рэя. И где теперь Рэй?

— Может быть, еще вернется.

— Может. Я надеюсь, — отозвался Рокшар невесело, — А если нет? Что мне тогда делать? Как быть дальше? Не знаю.

— Все образуется, — проговорила Гресс, коснувшись его плеча, почти не веря в это сама.

Он кивнул, серые глаза блеснули из-под длинных, темных ресниц. Серый взгляд, тонкость, точеная четкость черт, это приковывало взгляд, останавливало. На мгновенье его лицо показалось более знакомым, чем всегда, словно память выпустила на поверхность нечто, то, что было раньше, что существовало еще до того, как она, впервые, увидела его на экране дисплея.

Гресси невольно отвела взгляд и сознательно, прикрыв глаза, попыталась вспомнить. Но память не подчинилась, воспоминание ушло, лишь поманив смутным образом. Но отчего-то вспомнился Ордо. Его лицо, его голос, его интонации проступившие рельефно и отчетливо.

Гресси вспомнила морщинки, проступавшие у глаз, когда он улыбался, зажигавшие искры в глазах. Пожатие его теплых ладоней. От него пахло табаком, почти всегда пахло табаком, и он заражал своим авантюризмом.

Отчего-то, некстати, вспомнился рейс на Анджерит — маленькую звезду на окраине Галактики, возле которой, случайно, они обнаружили планету, а на ней — жизнь и цивилизацию. И, разве можно было удержаться от соблазна, от возможности пройти по ее земле, смешавшись с толпой аборигенов?

— Стратеги нас в пыль сотрут, — заметил Аторис, гуляя по странному городу, и держа ее под локоть.

Она лишь рассмеялась в ответ. С Ордо рядом было спокойно, надежно, с ним можно было остаться на необитаемом острове. А Стратеги — ей дела не было до Стратегов в тот миг, в тот день. Просто в душе был неистраченный океан авантюризма, что толкал на подвиги.

И, глядя в теплые глаза Ордо, она, отчего-то забыв обо всем, припала к его губам, целуя жадно, страстно, неистово, желая, что б он принадлежал ей и только ей. Отныне и навсегда. Здесь, на Анджерит, в месте столь далеком от Лиги, от Ирдала и Рэны, от его жены, и от его обязанностей.

Она виновато улыбнулась, вспомнив тот день, маленькую кроху счастья. Что значил в сравнении с этим счастьем, изрядный нагоняй, полученный меньше, чем через несколько суток? Что значили нахмуренные брови и сердитый вид функционера разведки? Что значила возможность вылететь из состава флота, возможно, навсегда, за несоблюдение четко прописанных инструкций?

А еще вспомнилось юное, лисье личико, обрамленное огненными кудрями, так контрастировавшее со строгой формой и значимостью погон.

— Оставь ты их в покое, Аэко, — проговорил задорный, золотой голос, — если из Даль-разведки будут выгонять таких пилотов, то кто, позволь спросить, останется? Ну, влепи им по выговору, пусть посидят, почитают месяцок инструкции, это поубавит авантюризма. Ничего же особо страшного не случилось. А Айрино Инидо нас же сгрызет, живыми на завтрак скушает, если мы, выгнав этих, из собственных рядов не достанем ему замены. Ты хочешь быть у него в подчинении? Я тоже нет.

Мальчишка, обдав ее взглядом янтарных глаз, словно окунув в солнышко, так, что б не видел старик, улыбнулся и выставил за дверь, спросив на прощанье:

— Все поняли, девушка?

Наверное, она сама могла показаться кому-то изрядной авантюристкой. Об этом, видимо, врожденном даре говорила и прогулка по поверхности чужой планеты, и отчасти вынужденная посадка на Раст-Танхам, и вылазка, в одиночку, в ночной город контрабандистов.

Она вспомнила Гайдуни, его предупреждение и слова: « Деточка, те, кто знает, как вы посадили свой „Нири“ на Раст-Танхам, да еще заставили его починить, наведя орудия на город, не сможет вас упрекнуть в трусости...».

А еще, вдруг, вспомнилось ощущение ласкового тепла на ладони, бездонной синевы камень, зажатый в ладони.... Ожидание чуда и волшебства, когда камни Аюми легли ей в ладонь.

Ей, авантюристке по рождению, легко было понять романтиков, бродяг, контрабандистов, чей истинный дом находился в космосе, меж всех миров, на трассах. Как и ее настоящий дом. Ее мир, которому принадлежала ее душа. Вздохнув, Гресс положила ладонь на плечо Рокшара.

— Пойдем в дом, — проговорила она, поднявшись с земли, чувствуя, что так и не удалось воскресить то, первое, смутное вспоминание, за которым вытянулись все последующие, вздохнула, и, отряхнув от налипших песчинок платье, добавила — темнеет....

Рокшар поднялся на ноги и, неожиданно, замер, глядя в степь. Гресси, заметив напряженность его взгляда, посмотрела туда же, и, так же, замерла от неожиданности. Там, выходя из моря трав, приближаясь к саду, шел человек, передвигался по направлению к замку.

Издалека можно было рассмотреть лишь то, что он высок, светловолос и строен. И отчего-то у нее замерло сердце, пропустило удар.

Около незнакомца водил хороводы выводок огненных шаров, они, словно разрезвившиеся щенята, вились, стелились. Один из шаров коснулся рук незнакомца, и, метаморфировав, распустился огненной птицей, раскинувшей крылья, сорвался с руки, устремившись ввысь.

Гресс сглотнула комок, не в силах отвести взгляда, не желая упустить не малейшей детали. С губ сорвался тихий вздох. Незнакомец, словно почувствовав, оторвал взгляд от своих огненных спутников и посмотрел на нее. Гресс почувствовала его взгляд, почувствовала ударом молнии, болью, прожигающим огнем.

По телу, от макушки до пяток, словно прошла волна, встряхнула, заставив навернуться на глаза слезы и сразу же высушив их. Огонь, разливаясь по крови, жег и плавил, заставляя терять мысли, чувства, желания... Сознание плыло, она не могла заставить тело повиноваться, не могла отвести взгляд, не могла взять себя в руки.

Невольно, извне пришла сила, что пригибала к земле, заставляя чувствовать свою ущербность перед этим, необыкновенным существом, мысленно прося лишь об одном — избавить от мук, что разливались по телу. Она никак не могла отвести взгляда, и казалось, что незнакомец смотрит на нее, смотрит ото всюду, со всех сторон. Гресс чувствовала его взгляд кожей спины меж лопаток. Чувствовала, теряя сознание, теряя волю, теряя разум.

Она чувствовала, что на разум сходит пелена безумия, и не было силы, что могла б спасти, не было соломинки, за которую можно уцепиться. Она чувствовала, как огонь охватывает тело, от макушки, до пят, как горит кровь, вскипая в жилах. "Аторис, — подумала она, вновь вспомнив капитана, словно не желая расставаться с памятью о нем, словно желая захватить память о нем в тот мир безумия, что наваливался, сокрушая ее.

А потом все прошло, в одно мгновение, в один момент, который она не сумела запомнить. И не было ничего, что могло б напомнить о незнакомце. Они, двое, снова были одни в саду, и не было огненных шаров, мерк свет и только где-то в небесах, распустив огненные крылья, степенно, не спеша, кружилась Астенис.

— Ты видела? — тихо спросил Рокшар, словно не веря самому себе.

Шабар слегка покачал головой, на лице отражалось недоверие. Рокшар сидел в уголке, молча, не вступая в разговор. Указав на контрабандиста, пилот спросил:

— А он? Он тоже видел.

— Видел, — ответил юноша, — и, наверное, это и был Хозяин. Если он таков, то я понимаю, отчего он от нас прячется. Если б он постоял, глядя на нас, хоть чуть дольше, я точно бы умер.

Шабар усмехнулся.

— Может, это галлюцинация, Гресс? — вновь спросил пилот, — подобных существ в природе не бывает.

— В природе подобных миров не бывает, — раздраженно ответила Гресс, — не превращаются в юных щенят старики, и это ты знаешь, так же, как и я. И что? Может, пересмотрим свое отношение? Может, я не лгу, и Рокшар не ошибается? Может, это не галлюцинация, а на самом деле, кто-то из обитателей этого мира? Кстати, не мешало б выяснить, что это за мир? Тебе не приходило в голову, что это — мир Аюми? И что здесь — то возможно все.

— Приходило, — ответил лагалиец, — но это против всей логики.

— Против всей логики то, что творится с нами, — заметил Рокшар. — а про Аюми говорили, что они не только совершенны, но и то, что непостижимы.

— Хорошенькое совершенство встретилось нам, — заметила Гресси с ехидцей, если это — Аюми, то я б предпочла не встречаться с ними совсем.

Шабар качнул головой и, отойдя к окну, застыл, замолчав.

— С нами не хотят разговаривать, — заметила Гресси, — пойдем отсюда, Рокше. Думаю, когда он сам встретит подобную галлюцинацию, он пересмотрит свое отношение. Не раньше. Верят всегда лишь собственным глазам.

Гресс, развернувшись, скрылась в коридоре.

— И все же, это было, — упрямо повторил контрабандист, прежде чем последовать за ней.

Наткнувшись на процессию медленно плывущих коконов, Гресс остановилась. Их было три, три туманных саркофага. «В нашем полку опять прибыло», — подумала женщина, посторонившись.

Рядом остановился Рокшар. Даже не глядя на него, Гресс могла б сказать, что его пальцы лежат на ноже, то, ослабляя хватку, то, вновь оплетая рукоять.

— Прекрати, — проговорила Гресс, — не стоит нервничать. Все образуется...

Он тихо вздохнул. Гресси пожав плечами, обернулась, бросив на юношу короткий взгляд. Подождав, последовала за процессией коконов и тут же наткнулась на Лию.

— Что случилось? — спросила девушка.

— Так, пустяки, — отозвался Рокшар.

Гресси заметила в глазах девушки любопытство и поспешила уйти, оставив этих двоих беседовать наедине.

Лии легко удавалось то, что не удавалось другим, ей всегда удавалось успокоить контрабандиста, когда он был расстроен или рассержен.

Следуя за коконами, к появлению которых уже привыкли, она попыталась отгадать, какую ношу те несут на этот раз. Она сама была бы рада возвращению Малиры. И когда, сквозь туманность одного из коконов разглядела рыжий локон, то пошла за ним.

Ведь, если, следовать логике, то это должна была быть она. Их, ирдалийцев, было только трое на «Раяни», — она, Равиго и Малира....

Но, против ожидания, кокон выпустил на свободу, растаяв как утренний туман, золотокожего, юного мальчишку, что очнулся сразу же, не дав Гресс уйти.

— Привет, — проговорил он, сладко потянувшись и тряхнув огненной гривой волос.

Его лицо оказалось знакомым. Юное, слегка лисье личико с рыжими, янтарными глазами и доброй улыбкой.

— Привет, — ответила Гресс, смутно что-то припоминая, — ты кто?

— Имрэн, — представился юноша, — для друзей — просто Имри.

— Гресси Кохилла, — представилась женщина, внезапно узнав юного Стратега, что некогда помог ей отделаться легким нагоняем, там, где можно было потерять гораздо большее.

— Рад вас видеть в добром здравии, — заметил он, опуская ноги на пол. Поежившись, заметил, что из всей одежды на нем лишь чувство собственного достоинства и неожиданно расхохотался. Гресс молча отыскала расшитый шелк туники, подала ему.

— Здесь предлагают только это, — проговорила виновато.

Он взял одежду, посмотрел на нее, словно на невидаль. Усмехнулся, но набросил шелк на плечи, аккуратно расправив складки.

— Значит, вы живы, — заметил он, одевшись, — очень рад. Если, честно, то думал, обломки крейсера — это все, что осталось. Все, что мне удастся найти.

— А как вы попали сюда?

— А, — махнул он рукой, — не знаю. Но это не имеет значения, — он вновь рассмеялся, заметив недоумение на ее лице, — поверьте, никакого.

Юноша подошел к окну, растворил его, вдохнув свежий, пьяный воздух. Обернулся к ней, посмотрел и неожиданно подмигнул.

— Голова не кружится? — усмехнулась Гресси, удивляясь его прыти, вспомнив, как сама едва сумела подняться с кровати в тот вечер, когда очутилась здесь.

Имрэн отрицательно мотнул головой и вдруг посерьезнел.

— Думаю, вы здесь не одна, — проговорил словно рассуждая. — Кто-то из экипажа крейсера еще спасся?

— Да, — ответила женщина, почувствовав внезапный испуг, опасение, что этот мир вернет не всех..

— Это хорошо. Есть еще один вопрос. Как давно здесь я?

— Не знаю, — проговорила женщина. — я вас увидела всего несколько минут назад.

Он вздохнул, махнул рукой и, поманив ее жестом, вышел в коридор, направляясь к осевой лестнице. Гресс следуя за Имрэном, невольно отметила, что он совсем неплохо ориентируется в поворотах коридоров, особенно для новичка. Остановившись около лестницы, он поймал ее руки в свои.

— Пойдете со мной? — спросил он.

Она легонько пожала плечами и заметила, как из темноты на них смотрит Рокшар.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она.

— Рэй вернулся, — проговорил контрабандист ошеломленно, — он спит как сурок, Лия у него в комнате, рядом.

Имрэн сложил губы в улыбку. Контрабандист воззрился на него удивленно.

— Имри? — спросил он, словно не веря своим глазам, — вы? Вы-то что здесь делаете?

Имрэн поманил его к себе. Поймав контрабандиста за рукав, а другой крепко держа ее ладонь, Имрэн шагнул в пустоту там, где перила ограждения капризно расступались, словно указывая путь. Ветер засвистел в ушах, и, глядя себе под ноги, Гресс отметила, что стремительно возносится вверх, как во сне, не чувствуя земного притяжения.

Шагнув из пустоты в широкий зал, Имри отпустил их руки, и прошелся из стороны в сторону, оглядывая янтарь, золото и медь колонн. Глядя на резную листву, на водопад и причудливые переплетения стволов колонн, распускавшихся где-то наверху, настоящей кроной, Гресси тихонечко вздохнула.

А Имрэн, остановившись у лепестков загадочной двери, молча приложил к ней ладонь, погладив ее кончиками пальцев. Гресс, вместе с контрабандистом, подошла и встала рядом, глядя как, сначала неохотно, а потом быстрее раскрываются лепестки, пропуская их за запретную грань.

Из-за двери вылетел огненный шар, словно желая преградить дорогу, но, застыв около лица Имрэна на несколько мгновений, откатился назад, словно испугавшись, уплыв туда, откуда прибыл.

Имрэн шагнул в проем, следуя за шаром. Гресс пошла за ним следом, держась за руку Рокше.

В помещении было сумрачно после яркого сияния, бившего в окна залы, было чуть прохладно и неуютно. В коконах, не туманных, а совершенно прозрачных, на расстоянии чуть меньше метра от пола, покоились тела, странно застывшие, словно не живые.

Она узнавала лица Малиры и Кальтанна, Приды, Инто Тиана, эти лица не были юными, беззаботными, как лица вернувшихся друзей. Это были прежние, уставшие, отмеченные временем и жизнью лица. Усталые, измученные. Вокруг обнаженных тел вились огненные сполохи, лизали их, обнимали, прилегая плотно, словно вторая кожа. Гасли, словно уходя внутрь, потом вспыхивали вновь, синхронно, ритмично, как дыхание.

Гресс осторожно приблизилась, потянулась рукой к прозрачному саркофагу, но Имрэн перехватил ее руку.

— Не стоит, — проговорил он быстро.

— Что это? — спросила женщина, сглотнув комок, чувствуя укол страха.

— Лаборатория, — отозвался юноша, — или медблок, называйте как вам угодно. А нам надо идти дальше.

Гресс, оборачиваясь, пошла за ним, чувствуя, что вопросов стало лишь больше. Идя по плитам пола, стараясь не вспугнуть эхо, чувствовала, как на душе вновь стало неуютно.

— Не бойтесь, — сказал Имри, словно почувствовав ее страх, — здесь нечего боятся.

Он вновь шел впереди, уверенно, бесстрашно. А у нее на сердце скреблись кошки. Но отстать она не посмела. «Эх, Гресси Кохилла, — заметила себе, — вы становитесь трусихой. Что б сказал ваш друг Гай?»

— Гайдуни сказал, где вас искать, — заметил Имрэн, словно читая ее мысли. — скажите ему «спасибо», когда вернетесь в Лигу. У Стратегов нынче много хлопот, столько, что нам не было дела до пропавшего крейсера. А когда мы им заинтересовались, поздновато стало делать замеры. В, общем, и опять Аретт прав, не скажи он Гайдуни, а тот нам, все б поверили в официальную версию гибели корабля. Знаете, Гресс, «Раяни» ушел к Ками-Еиль-Ергу, а в контрольной зоне посыпались обломки.

— Дали Небесные! — выдохнул Рокшар, — а разве так бывает?

— Бывает, — отмахнулся Имри, — все бывает, на этом свете. — И ничего невозможного нет.

Оборвав разговор, юноша шагнул за неприметную дверь. Гресс последовала за ним, и удивленно отметила, что местность заметно поменялась. Во-первых, тяготение, оно стало заметно меньше, во-вторых, воздух был сухим и лишенным ароматов. В третьих, с экранов дисплея светила тройная.

Глядя на нее, женщина почувствовала удивление, что повергло ее в шок.

— Так я и думал, — заметил Имрэн, — флот Аюми, мир Аюми, осталось найти только кого-нибудь из самих Аюми.

Рокшар за ее спиной усмехнулся.

— Лучше не стоит, — заметил он весело.

Не стоит? Похоже, эти двое видели кого-то из хозяев замка. Можно спорить, но, когда в спектре мыслей присутствует такое замешательство, такая боязнь вспомнить, то, невольно начинаешь верить в невозможное.

К тому же, не эрмийцы же принесли меня на этот корабль. А именно им я обязан тем, что потерял корабль, не успев даже нырнуть в спасательную капсулу.

Не знаю, что б на это сказала моя матушка, но гены, полученные от нее, все ж пошли впрок. Меня не разорвало от декомпрессии и не превратило в ледышку. Первые несколько минут, барахтаясь в пустоте, среди пыли, которой стал мой корабль, я не понял что случилось.

А потом, чувствуя, как меня увлекает за собой, словно пылинку, корабль Империи, разворачиваясь, что б удалиться на безопасное расстояние от тройной, я запаниковал.

Нет, меня не смущала перспектива проболтаться в пространстве пару-тройку суток, но, рано или поздно воины должны были меня обнаружить, а я предпочел бы быть замороженным, но не обнаруженным.

О, Небеса! Понимая всю тщетность усилий, понимая, что никто не отзовется, что некому помочь, я завопил. Разумеется, не вслух. Это было чисто инстинктивное действие. Крик разума, а не горла. И, видимо, меня услышали.

Не помню. Помню только, как неожиданно померкло сознание. А потом я очнулся, нагим и босым, не в пространстве, а в месте, что так походило на мой старый, любимый Дом.

Все было привычно, знакомо, мило до слез. И небо, и замок и облака; сад со спелыми фруктами — подставляй ладони и они сами лягут тебе в руки, а на ветке рядом ты увидишь не осыпавшийся цвет, вдохнешь аромат, от которого закружится голова. Маленькое чудо. Кто виноват, что наша раса так любила окружать себя чудесами? Кто виноват, что я истинный сын своей расы, — непоседливое чадо, как говорит отец?

Этот мир напомнил мне детство, вернул покой и уют, и эта женщина, которая встретила меня в нем, с замешательством следа встречи, запечатленном в ее памяти, сделала мне нежданный подарок.

Аюми. Этот мир не смог бы существовать, если б в нем не было б хозяина. Не было б сада, не было б неба, дня и ночи, ароматов, моря. Это был бы мертвый мир, не живой. Конечно, был соблазн сказать, что мир откликнулся на мое появление. Но этому мешала ее память.

Аюми, подобный мне, такой же, как я. Он был где-то рядом. И иногда, мне казалось, я чувствовал эхо его мыслей. Слабый отголосок, словно тот не желал быть найденным, услышанным.

Обернувшись к своим спутникам, я предложил им вернуться назад.

Гресси молча смотрела на ливень, на змеящиеся по небу молнии. Глаза смотрели устало. За несколько дней, прошедших с появления Имрэна в замке, она успела устать. Впрочем, как и все.

Вместе с Шабаром, она пыталась просчитать — реально ли предложение, подкинутое Имрэном, существует ли возможность вывести корабль Аюми из системы Ками-Еиль-Ергу, не привлекая внимания. Ведь возможность, что здесь, где-то, совсем близко, поджидает враг, была более чем просто предположением.

С каждым днем она все острее понимала, что иной возможности уйти нет, как и то, что лучше остаться здесь, в сказочном замке навечно, чем показать местоположение флота врагу. А, глядя на пламенеющие кудри Имрэна, на его личико лиса, она понимала, что он не лгал, говоря об извечной враждебности Эрмэ, о ее ненависти ко всему свободному от ее власти, от ее диктата. О том, что флот, несомненно, прекратит существование, стоит Империи лишь найти его.

— Они сотрут в пыль эти корабли, — проговорил он убежденно, — скорее всего, просто сотрут в пыль, если смогут, или отправят в преисподнюю. Может, они и были б рады получить в свои руки технологии Аюми. Но кто знает наверняка? Империя верно, неотступно уничтожала всех, кто видел этот флот. Там, в мире Лиги не осталось никого...

— Ордо, — возразила Гресси тихо, — Ордо видел этот флот. Правда, Рэна — не Лига.

— Рэна — не Лига, — подтвердил Имрэн, — за те полгода, что прошли с вашего старта, Рэна стала всего лишь вотчиной Иллнуанари. Ее базой и колонией. Правда, это еще не объявлено официально.

Гресси, застыв, посмотрела в глаза Имрэна.

— Полгода? — спросила пораженно.

— Полгода, — ответил он.

Покачав головой, Гресс прикрыла глаза. Она не могла поверить, что так, незаметно, пролетела бездна времени. Имрэн появился лишь с неделю назад, не многим более недели прошло до его появления.

— Ты не путаешь? — спросила она Имрэна.

— Нет, — ответил юноша. — с момента вашего исчезновения прошло почти полгода. За эти полгода многое произошло. Оллами, пользуясь некогда оказанными Лиге услугами, попросила убежища, предоставив корабли и пилотов в полное распоряжение Софро. Господин Гайдуни Элхас — наш друг и союзник.

— Бред, — прошептала она.

— Реальность, — заметил Имрэн.

— Безумная реальность, — поправил Кантхэ, давно стоявший у порога. — Никогда не мог бы предположить, что Лига станет водить дружбу с контрабандистами.

— У Лиги и у Раст-Танхам — общий враг, — заметил Стратег, — и только Иллнуанари выбрала союзником Эрмэ.

— А остальные?

— Остальные колеблются, не в силах забыть старую вражду, но, наверное, и они придут, просить у Лиги союза. Другого пути нет, для всех, кто хочет выжить. Хотя, кто знает, выживет ли сама Лига.

Имрэн протяжно вздохнул, обернувшись от окна, посмотрел на Кантхэ. В янтаре глаз, чувствовалась грусть, усталое отчаяние. Тонкое личико лиса было умным и грустным.

Пройдя по комнате из угла в угол, Имрэн, на мгновенье остановился, и вновь тихо, не спеша, прошел от окна к стене и снова к окну. Гресси проводила его взглядом, чувствуя как, от неожиданности вести, подгибаются колени.

— Контрабандисты бегут с Раст-Танхам как крысы, — добавил Имри, — с тех пор как кто-то пустил слух, что Эрмэ обрушит свой первый удар на гнездо контрабандистов, планета стала почти безлюдна.

Гресс вспомнила многолюдные, яркие улицы, кипучую, бурную жизнь контрабандистской столицы. Белоснежные дома контрабандистской знати, широкую набережную многоводной реки, по которой сновали ярко расцвеченные катера, первую встречу с Гаем. Казалось, с тех пор прошла тысяча лет.

Она поджала губы и отвернулась к окну, чувствуя, что собственная юность и полноводье сил не радуют так, как в первые дни. Тяжко, не в мочь, было сидеть, сложа руки, любуясь на местные закаты и рассветы, наслаждаясь вкусом плодов и ароматом воздуха. Этот мир, прекрасный, по-своему дивный, стал темницей, из которой хотелось вырваться на волю.

— Дали Небесные! — услышала Гресс голос Рокшара, юный, задрожавший. — Почему? Раст-Танхам сотни лет платила дань Эрмэ.

— Эрмэ пронюхала, что Лига готовится к войне. Что весь наличный состав Стратегической разведки, снявшись с насиженных мест, перебазировался на Раст-Танхам. И она мстит.

— Но когда они ударят, планета будет пуста, — заметил Шабар.

— И, тем не менее, — ответил Имрэн, — пусть, даже все уйдут, Империя нанесет удар, стирая в пыль прошлое, что навек отпечаталось в камне улочек, в дорогах рек, во всем том, что дорого каждому, кто не оторвался от своих корней. Это излюбленный прием властителей всех времен и народов — оторвать от корней, заменить ложью правду, там, где не выгодна правда. Легко направлять не имеющих цели, легко лгать не имеющим памяти.

Гресси промолчала, сложив руки на груди. Шабар, подойдя к окну, заметил:

— Надоел этот бесконечный дождь...

Имрэн кивнул, помолчал, Рокшар подошел к Гресси, в серых глазах застыло напряжение. И хоть он не раз, рассказывая про Эрмэ, предрекал, что война — неизбежна, новость задела и его. Видимо, он, как и все, не ожидал, что неизбежность — неминуема. Кусая губы, он смотрел на Гресс, словно намереваясь что-то сказать. Гресс вздохнула, машинально поправила выбившуюся, упавшую на лицо прядь.

— Надоел этот мир, — проговорил Имрэн, поправив Шабара, через несколько минут полного молчания, — вы это хотели сказать?

— Это, — буркнул Шабар, — обидно прозябать на задворках событий, когда и твоя помощь не будет лишней. У меня за плечами сорок лет полетов. Сорок лет полетов в сложных условиях, согласитесь, Имри, это немало. Я хотел бы быть в Лиге, на Софро сейчас, а не прозябать в коридорах артефакта Странников, — в его голосе прозвучал отголосок недовольства и желчь горечи, — Да, — добавил он, — этот мир гостеприимен и уютен, но мне он надоел. Нельзя сидеть, сложа руки, есть ситуации, когда бездействие убивает вернее, чем нож.

— Но вы бездействовали, — проговорил Имри, — бездействовали, когда Ордо поднял этот клятый бунт. Вы, наверное, единственные, кто мог бы его остановить, но никто этого не сделал.

— Никто не знал, — отозвался пилот.

— Нет, — проговорила Гресс, — знали. Не знали, так чувствовали.... И я и Архат. Ордо здорово изменился. Последние дни перед этим бунтом был задумчив, иногда — безумно весел. И мало похож на того Ордо, которого я знала. Надо было спросить, и не спросить, а вытрясти из него эту правду.

Она взглянула в лицо Имрэна, в янтарные глаза. Имрэн пожал плечами и отвернулся.

— Он думал, что идет на самоубийство, — проговорил, не глядя ни на кого, — думал, что этот бунт положит конец самоуправству Хэлана и Локиты. Но... откуда ему было знать, что бунт задумала Локита?

Шабар тихонечко крякнул.

— А, вам-то, откуда это известно?

— Юфнаресс, — отозвался Имри, — ее доверенное лицо, он рассказал все, что знал, когда понял, что иначе никогда не избавится от положения и статуса эрмийского раба. Никогда не обретет свободы. Там, на Эрмэ свободы нет.

— Это правда, — подтвердил Рокше, вмешавшись в разговор, — там, на Эрмэ есть только власть и рабство. Только самоуправство и подчинение. А свобода — призрак. На Раст-Танхам можно быть свободным. Но не на Эрмэ. В наречиях Империи не существует самого понятия: «свобода», там его заменяет «власть».

— Откуда тебе известно? — пробурчав, спросил Шабар.

— Я был на Эрмэ, — ответил юноша, — и я знаю, что такое — быть рабом. Только никогда не думал, что Юфнаресс — раб. Он больше похож на Властителя.

— Стал похож, — отозвался Имрэн, — когда надышался воздухом Лиги.

Гресси посмотрела в лицо Рокшара, в серые глаза, на дне которых затаилась грусть, глаза, что были похожи на светлые льдинки. И вдруг, отчетливо и рельефно проступило, сквозь толщу лет, воспоминание, то которое не далось ей в руки когда-то, лишь поманив.

Трое мальчишек кувыркались в траве, носились друг за другом, как радостные, юные щенята. Двое из них были похожи друг на друга, как капли воды — черноволосые, зеленоглазые. Третий был рыж. Рыж, весел, непоседлив. Именно он начинал все игры, устраивал драки, он был непоседлив и быстр, словно у его сандалий выросли крылья.

А еще он был сероглаз, глаза, словно льдинки, смотрели, тая в глубине веселье и хитринку. У мальчишки, несмотря на юный возраст, были тонкие, точеные черты.

Вздрогнув, женщина перевела взгляд на Имрэна, и ей почудилось, будто тот ей подмигнул.

Выйдя из комнаты, чувствуя, что волнение подступает к горлу, Гресс прислонилась к стене и, услышав шаги, прозвучавшие за спиной, оглянулась.

— Имрэн? — спросила тихо, наугад.

— Да, — ответил юноша, — я.

— Что вы хотите?

— Поговорить. Один на один. Пойдемте в сад.

— Там дождь.

— Не бойтесь, он теплый.

Юноша взял ее под руку и повел, осторожно спускаясь по ступеням. Выйдя в сад, они пошли по дорожке, залитой водой, ступая прямо по лужам. Имрэн не ошибся, дождь был теплым, хоть и лил стеной.

Чувствуя, как намокает одежда, прилипая к коже, Гресси поежилась, и набросила край шелка на голову, что б вода не лила в глаза.

— Да, — проговорил Имрэн, срывая с дерева, плод, — я читаю мысли. И ваши, разумеется, тоже.

— Даже так, — проговорила женщина задумчиво.

— Даже так, — отозвался Имрэн, — прошу простить, но от меня это не зависит, это происходит непроизвольно. И всегда.

— И о чем же мы будем говорить? — проговорила женщина с иронией, — раз вам открыты мои мысли?

— Ну, мои-то, вам не прочесть. А мне есть что сказать.

— И что же? — она вздохнула и отерла воду, стекавшую по лицу.

— Ну, хотя бы то, что выход есть. Если и нельзя уйти из системы тройной, то, собственно, из этого мира, с этого корабля можно уйти.

— Куда? Как? Пешком по звездам?

— Здесь должен быть выход, — упрямо повторил Имрэн, — пришли же сюда как-то этот контрабандист и его друзья. И он не мог исчезнуть или закрыться. Так просто не бывает. Даже если нельзя, не привлекая внимания, уйти из системы Ками-Еиль-Ергу, то можно уйти тем путем.

— На Рэну?

— Наверное, — ответил Имри. — раз они оттуда пришли.

— Я в это не верю.

— А в то, о чем подумали, вы верите?

— Во что?

— Иридэ, — тихо отозвался Имрэн, — в то, что это именно он?

— Глупость, — тихо обронила женщина, откидывая с волос намокший шелк, отирая воду с лица.

— Нет. — возразил парнишка, — Это — истина. Но я знаю. Знаю, от Юфнаресса. А вот вы догадались. Вы почувствовали. И боитесь признаться себе.

— И что с того?

— Да ничего... — ответил Имрэн, — ничего.

Он несколько секунд помолчал, посмотрел ввысь, где молнии смешивались с яркими, летящими ниже облаков, яркими искрами золотых, огненных, не меркнущих шаров, полных сияющего света, соперничающих яркостью со сполохами молний. Женщина повернулась, готовясь уйти.

— Подождите, — попросил он, — я не все сказал. Я не сказал главного. Я, не могу уйти отсюда, как вы, я заперт здесь, в этом мире, что существует посреди неведомой Вселенной. Иной Вселенной, Гресс. Здесь иначе течет время, поверьте, каждый день, что мы проводим тут, там, в нашем мире, в том, где Лига, где Империя, где существуют Рэна и Ирдал, там, за каждый местный день, утекает месяц.

— Как? — произнесла женщина, удивленно.

— Аюми, — проговорил он, — хоть и похожи на людей, на самом деле — иные. Я еще помню их. Наверно, потому, что сам — Аюми, пусть наполовину. Но это не имеет значения. Имеет значения то, что хоть они и посетили значительную часть Вселенной, в той Вселенной им места не нашлось. Хоть мир и огромен.

— Почему?

— Вы еще спрашиваете? — удивился Имри, — вы же видели....

— Аюми?

Он кивнул. А она вспомнила высокую фигуру, что, приближаясь к замку, выходя из степи, так неожиданно встретилась ей на пути. Вспомнила ощущение огня, пронизывающего тело, ощущение собственной никчемности, незначительности, ничтожества. Имрэн кивнул.

— Да, — проговорили его губы. — наша раса была такой. Ни на одной планете людей мы не могли обойтись без маски. Не могли пройти рядом, так, что б нам не стали поклоняться или проклинать. Но и это не все. Мы не желали людям зла. Наши женщины были лекарками, целительницами, они лечили и учили, отдавая знания, что доставались нам легко. Легче, чем ты думаешь. Но мужчины, — этот дар, как проклятье, — не каждый способен вынести присутствие Аюми рядом. И не умереть. Мы — оружие, — прошептал он, — оружие, созданное мечтой об абсолютной власти. Оружие, что некогда выковала Эрмэ. Мечта и боль, любовь и смерть — вот что способны были Аюми принести в мир. Накал чувств, шквал безумия, захлестывающий разум. Ты можешь это понять?

Гресс слабо кивнула.

— Но ты же — Аюми, — возразила так же слабо, — почему ты не таков...?

— Я — ребенок, вечное дитя, — улыбнулся Имри. — как ни скажет отец. Я боюсь этого дара, и предпочел бы никогда не взрослеть. Никогда. Потому, что, я не рожден для одиночества, а только оно и будет, стоит мне повзрослеть, и принять этот дар. — он вздохнул, стерев улыбку с лица, пожал кончиками пальцев ее руку. Пожатие было слабым и теплым.

Гресс посмотрела в черты лица, прикрытые темнотой, покрытые тонкой пленкой воды, стекавшей с его волос, текущей по щекам и подбородку. Глядя на него, чуть, снизу вверх отмечала совершенную гармонию черт, взгляда, жестов.

— Знаешь, — проговорил он тихо, — но все, что мы несли людям, есть только отражение. Отражение людских страстей, пороков, надежд и любви. Мы — зеркало. Только зеркало, что показывает человеку его самого, возвращает мысли и чувства. Что может получить человек, если в нем только ненависть? Если недоверие и страх живут в душе?

— А если Любовь? — проговорила Гресс, упрямо.

Имрэн промолчал, прислонившись к ветвям дерева. В воздухе повисло молчание, и только раскаты грома нарушали тишину. Гресс смотрела на мальчишку, чувствуя замешательство.

— Перестань лгать самой себе, — попросил Имри, проигнорировав ее вопрос, — так будет лучше.

— Это и есть то главное, что ты хотел мне сказать?

— Да, — ответил он, — мир Аюми не терпит людской лжи. И если вы хотите уйти отсюда, то вам всем придется измениться. Иначе никто и никогда не найдет отсюда выхода. Перестаньте себе лгать, это единственное, что требуется. — он помолчал несколько мгновений, — Возможно, — проговорил, решившись, — я не смогу тебе объяснить всего, но попытаюсь. Эти миры — отчасти виртуальны, Гресс. Они откликаются на любое движение разума, считывая узор мысли, они достраивают из памяти и желания то, что ты хочешь увидеть, поэтому здесь столько меняющихся черт. Тысячи лет назад, когда погибла наша цивилизация, эти миры умерли тоже, застыли, законсервировались, и не было никого, кто их бы разбудил. Я бы мог, но я их не искал. Повторюсь, я не искал одиночества, лучше жить не понятому, чем жить в одиночестве. По-видимому, корабли проснулись, ожили, когда их вновь нашли люди.

— Ордо?

— Да. Но и это не все. Я удивлен, но ты сама знаешь, у этого мира есть Хозяин. Тот человек, которого ты видела.

— Ты знаешь кто он?

Имрэн отрицательно покачал головой.

— Я, — признался он, — никак не могу его найти. Он — телепат, как и я, и чувствует, когда к нему приближаются люди. Бесполезно бегать за ним. И мне его жаль.

— Ты думаешь, он одинок? — спросила Гресс, внезапно поняв, что гложет мальчишку, разглядев лицо, освещенное близкой вспышкой.

— Да, — проговорил Имри, едва слышно, — Да, — повторил чуть громче, — он одинок. Он бесконечно одинок, а тебе не понять что такое, — одиночество для Аюми. И, он ощутил все прелести своего дара, потому и таится от всех. И, знаешь, ему нужна помощь, больше чем вам. Я ухожу, Гресс, — добавил Имрэн после короткой паузы. — К нему. Я ему нужнее. И это — тоже истина, как и все, что я тебе сказал.

— Думаешь, он позволит тебе подойти? — спросила, чувствуя, как к глазам подступают слезы.

— Да, — откликнулся Имри, — и ты все поняла, он позволит мне подойти, лишь, когда поймет, что мы — одной крови. Что я, как и он, отмечен теми же дарами. Другой возможности не будет.

— Останься. — попросила женщина, понимая, что эти слова напрасны.

— Нельзя, — отозвался Имрэн, — да, в общем, разделенное одиночество — это не то, чего я всю жизнь боялся, от чего бежал. Я не смогу жить, став подлецом и трусом в своих собственных глазах, а лгать себе, я не умею. Да, и никчемное это занятие — заниматься самообманом. Так что я ухожу, — подытожил он. — Так будет лучше для всех. А тебя, тебя и всех остальных я прошу об одном, выбирайтесь отсюда.

Он замолчал. Гресс подошла к нему совсем близко, прижалась лбом к плечу.

— Имри... — прошептала она, чувствуя, как от излишка чувств, от шквала эмоций, к горлу подступает ком.

Он погладил мокрые волосы, остановив руку на плече, заглянул в ее глаза. В свете огненных шаров и вспышек молний его лицо заострилось, стало резче и тверже, и только взгляд остался доброжелательным и теплым, как золотистый свет.

— Выход где-то на границе, — сказал он, — там, где кончается этот мир, там, где только пустота, где рождается от дуновения мысли то, что ты хочешь увидеть. Сияние звезд, чудовища или путь домой. Ну, я думаю, ты меня понимаешь....

И Гресси пошла, не понимая почему, не понимая куда, не понимая зачем, не разбирая дороги, шлепая по лужам. Хотелось обернуться и, посмотрев на него, вновь заглянув в медовые, янтарные глаза, ухватить за плечи, встряхнуть, заставить передумать.

Она ему верила. Она ему верила, несмотря на то, что все, известное ей о мире, восставало против того, что говорил он. Она ему верила, и, потому, не могла остановиться.

Я смотрел ей вслед. Она уходила, уходила прочь, унося свои сомнения с собой. Ну, что я еще мог сказать ей? Я мог многое сказать. У меня же тоже были сомнения. И страшно не хотелось оставаться под дождем, в саду, одному. Я не чувствовал как по моей коже, омывая тело, пропитав насквозь водой тунику льются струи воды.

Да, я плакал, непростительная слабость, ну так, что ж. Под дождем слез не видно. Я не сказал ей об этом, но к чему? Что б она уговорила меня? Но это мой, не ее, выбор. Выбор, который каждый делает сам.

Что еще я ей не сказал? То, что, в том мире где-то бродит певец, которого мне так хотелось увидеть? (Друг мой, Аретт, видно стоит попрощаться с мыслью, увидеть тебя вновь.) Что еще меня грызло? Да много разного. И ощущение неизбежности конца, и жалость и грусть.

Но, что поделать, если в этом мире нет места Аюми? Я понимаю, что, видимо, мне не придется больше, без маски бродить по мирам Лиги. Тогда, когда я на самом деле стану Аюми. А это не заставит себя долго ждать.

Я уже чувствую, как меняется мое тело, как просыпаются силы, до этого мне неведомые. Пусть. Я не стану об этом жалеть. Пусть будет так.

Иногда мне кажется, что Эрмэ, создавая Аюми, ковала не оружие, а капкан для себя самой. Только такой романтик как Аретт мог предположить, что Аюми — совершенство. Только Аретт мог верить в то, что Аюми вернутся.

Аретт, где он? Эта мысль тоже точит мой разум. Я думаю, пытается ли остановить Империю? И знаю, что скорее — да, чем нет. Я не поверю, что б он мог стать Лиге врагом. Не смотря ни на что, ни на какие испытания. Потому, что Аретт — это Аретт....

Заметив, как фигурка Гресс скрылась в замке, я медленно пошел к берегу моря. Я знал, — в этот час Он там. И я знал, — он, почувствовав меня, с той минуты, как я перестал сдерживать свою суть в плену, ждет. Пусть время сдвинулось во мне всего на несколько секунд. И его мысли потоком окутывают меня, окружают мой разум. Его мысли содержали сотни вопросов и ответов. Его разум проникает в мое сознание, вопрошая. Его разум? Мой? И где пролегает граница?

Я нашел его. Он был высок, ошеломляюще красив, глаза, неправдоподобно синие, искристые, как камни Аюми, посмотрели в мои глаза. Он был молод. Он был юн. Он был неопытен. Но это был тот, кого мне так не хватало в мире людей. Аюми.

— Здравствуй, брат, — проговорил я, по привычке, заимствованной у людей, протягивая ладонь, чувствуя как кончается мое вынужденное одиночество, от которого все эти тысячи лет я хотел убежать и пытался уйти. И он ответил мне пожатием.

Мы вместе стояли на вершине замка, глядя, как небольшая группа людей покидает этот мир, наш мир, наш Дом. Они уходили, туда, за границу степи, в, почти что, нарисованные горы.

Я видел Гресс, что, оборачиваясь, бросала на замок взгляды, словно пытаясь найти меня. Я видел Рокше, с его эрмийским кинжалом в ножнах. Рэя — здорового, забывшего обо всех своих болячках. Его здоровью мог бы позавидовать буйвол. Как молодости всех, покидавших этот мир, мог позавидовать любой, искусно омоложенный Властитель Эрмэ.

Позавидовать....

Я вспомнил тела, которых касались язычки пламени там, в прозрачных саркофагах лаборатории. Кто б мог сказать, что большинство из этого отряда были раз, несомненно, мертвы? Впрочем, какая разница? Они никогда не узнают об этом. Гресси смолчит, и Рокше тоже.

Эти люди не узнают о том, что технологии старой расы дали им новые тела, новую молодость и только память оставили прежней, ведь в памяти — истоки личности.

Они многого не узнают и не поймут. Как много не понял мой отец. Как многого не понимаю я. Многого не понимает и Джабариэль, — то ли хозяин, а то ли такой же, как и все гость.

Джабариэль, который, как и я, стоя на вершине, смотрит путникам вслед. Это он, почувствовав их отчаянье и боль, их, немой призыв о помощи, поспешил к ним на выручку. Как и мой безмолвный зов. И ему, как и мне, жаль расставаться.

И все же, мы не можем остановить этих, незваных, гостей. Не можем преградить им путь, заставить повернуть. У каждого — свой путь. И у каждого — своя судьба. И свою судьбу каждый выбирает сам. Аксиомы.

Я видел, как путники дошли до границ этого мира, до горизонта, который здесь не убегал с каждым сделанным к нему шагом, я видел как Гресс шагнула за границу — первой, а за ней шагнул Рокше. Зажмурившись, словно нырнув в холодную воду. Лия помахала нам на прощание, наверное, ожидая, что мы будем их провожать. Последним ушел Шабар. Он постоял несколько секунд, выжидая, а потом, не оборачиваясь, шагнул в неизведанное.

А потом произошло то, чего не ожидал ни Джабариэль, чего не ожидал я; потом границы мира раздвинулись.

И глядя на снеговые шапки вершин, ярко отпечатавшиеся там, вдали, сиявшие под светом двух солнц, отблески одного из которых медленно гасли, я понял, что, то не мираж и не сон. Что они, эти снеговые вершины, реальны, что просто, возникнув на месте пустоты, и, отодвинув ее, раздвинув горизонт, эти горы останутся здесь, в нашем мире, навсегда. Рэанские горы, точная копия тех, в которые ушли те, кого на несколько дней (месяцев? лет?) приютил мир Аюми.

Да-Деган оторвался от бумаг, разложенных на столе, и молча взглянул на посетителя. Выдержав паузу, слегка кашлянул, словно давая понять, что ждет от того каких-либо действий.

Человек не отозвался. Он стоял перед столом, глядя на вельможу с неприятием и ненавистью, которых не трудился даже скрывать. Да-Деган в ответ на это улыбнулся.

— Вы ничего не хотели б у меня спросить, Хэлдар? — проговорил вельможа сладко, — мне казалось...

— Только казалось, — ответил Хэлдар хмуро. — Унижаться перед вами я не намерен.

— Напрасно, — отозвался Да-Деган, — я б на вашем месте унизился бы. Потому как у меня есть подозрения, что ваша голова стоит меньше, чем я за нее заплатил. А это очень неприятный для меня факт. Я б постарался загладить эту шероховатость в наших с вами отношениях, конечно, будь я на вашем месте. Или вы хотите, что б на ошибки вам вновь указывал Катаки? Согласитесь, он умеет убеждать...

Да-Деган оборвал свою речь, словно поняв, что слова не совсем доходят до понимания его собеседника, слегка пожал плечами, подойдя к окну, отдернул тяжелую ткань расшитых золотом портьер и с тоской взглянул на унылый пейзаж.

Серые глаза казались сонными. «Еще бы», — подумал Хэлдар, вспомнив обед с переменами блюд, стол уставленный яствами, так, что казалось, будто ножки стола тихонечко скрипят под непомерной тяжестью.

— Хэлдар, — зевнув, проговорил вельможа, — мне очень жаль, но приходится признать, что вы не гений, а балбес, и Локита была права, когда назвала вас юным маразматиком и лентяем, почившем на лаврах. Меня не устраивает скорость, с которой вы создаете для Иллнуанари флот. Слишком медленно, слишком неторопливо. Я уже думаю о том, что б подыскать себе другого гения.

— А я? — как-то ошеломленно проговорил рэанин, в какой-то момент очнувшись.

— А вы отправитесь в каменоломни Карбиранга, добывать ценный розовый мрамор. — улыбнувшись, заметил Да-Деган, поправляя вышитый шелк одежд, и отряхивая его от несуществующей пыли. — если, конечно не сумеете оправдаться, и восстановить ваше честное имя. Кстати, мне кажется, его склоняют на все лады по территории Лиги. И поделом...

Вновь зевнув, Да-Деган вернулся к столу, позвонил в колокольчик, издававший нежный звон. Взглянув на вошедшего, коротко кивнул в сторону Хэлдара, словно привык, что б его понимали без слов. Молча сгреб чертежи и карты.

— Подождите, — проговорил Хэлдар быстро, — не торопитесь, — голос его дрогнул от волнения, и, облизнув губы, он продолжил, — Я конечно, постараюсь. Но ведь всему есть предел...

Да-Деган вопросительно вздернул бровь. И усмехнулся.

Хэлдар был все так же смугл, но наглость и какая-то, легко заметная взгляду, вседозволенность слетели с него, как пожухший лист с дерева. Похоже, он начинал думать прежде, чем совершить какое-то действие. И перед тем как что-то сказать.

«Не хватало тебе плети, оболтус, — подумал Да-Деган, — не хватало, сам взять ты себя в руки не мог. Тебе нужны узда и плеть, что б от твоего таланта можно было б получить хоть какой-то толк. Что б он не пропал за бесценок. Ну, ничего, узду, плеть и вожжи я тебе могу обеспечить, до тех пор, хотя бы, пока у тебя самого не будет царя в голове».

Таким, думающим, Хэлдар нравился вельможе больше, чем тот азартный игрок, которого он знал.

— Меня не устраивает само это понятие: «предел», Хэлдар. — заметил Да-Деган неторопливо роняя слова, — По-моему, так нет предела вашей лени.

— Но вы же хотели, что б именно я построил флот?

— Я мог и расхотеть. Тратить деньги, так, впустую, на ветер, я не привык. Ко всему, вы не поддержали, вовремя, моих начинаний. Я только и слышу от вас, что обеспечивать флот Иллнуанари новыми кораблями пусть берется кто-то другой, а вы постоите в стороне, в холодочке. Когда Катаки убедил вас, что сие неразумно, вы все ж взялись за дело, но взялись совершенно не торопясь, словно у вас в запасе вечность, дорогой мой. Может, у вас и есть бездна времени в запасе, но, у меня, его нет. Я не вечен. Я стар. Так что, дорогой мой, таким образом, мы не договоримся.

Отвернувшись вновь к окну, Да-Деган, тихонечко вздохнул, тонкие, унизанные перстнями пальцы пробарабанили какой-то сложный ритм по стеклу.

Поджав губы, он ловил кусочки отражений в этом, начищенном до зеркального блеска стекле, отмечая, что Хэлдар растерян, что последние остатки самомнения и уверенность покидают его, а вместо них, на лице поступает замешательство, неверие, проступает отчаяние и осознание того, что время не течет вспять.

Рука одного из телохранителей, плечистого, рослого парня, красивого, ангельски красивого человека, легла на плечо Хэлдара, потянув за собой. Да-Деган улыбнулся, чуть, слегка, поймав эту улыбку в отражениях стекла.

— Оставь его, Янай, — сказал он, — мы еще не окончили беседу. Я просто хотел, что б господин Хэлдар подумал, что может случиться, если мое терпение лопнет. Думаю, он меня понял.

Хэлдар тихо, с явным облегчением, выдохнул воздух. Да-Деган качнул головой, увенчанной высокой, взбалмошной прической, пожал плечами. Отвернувшись от окна, молча прошел по комнате, обставленной со вкусом и вводящей в заблуждение нарочитой скромностью.

Только истинный ценитель мог отгадать, сколько денег вложено в этот неброский, гармоничный уют, создающий умиротворение и покой в душе.

Остановившись у камина, вельможа посмотрел на часы, что стояли на каминной полке. Пастушка мило улыбалась пастушку, качала хорошенькой головкой, механически водила глазами из стороны в сторону, и подносила пальчик к губам. Пастушок расшаркивался, отдавая поклоны.

Да-Деган негромко рассмеялся, глядя на забавную, милую вещицу. Когда-то некто вложил в ее создание годы своей жизни, заставив кукол копировать повадки людей. При желании и фантазии легко можно было наделить этих марионеток душой. Особенно, если не знать, что за механизм скрывается за фасадом улыбчивых кукол.

Он тихонечко погладил позолоту завитушек у ног кукол, посмотрел на синий овал с золотыми стрелками. Незаметно, как обычно нежданно, подкрадывалась полночь. Время снов и сновидений. Как обычно, ему было не до сна.

Присев в кресло, стоявшее рядом, он посмотрел на Хэлдара, подманил его жестом выхоленной, белой руки. Движением выразительным и лаконичным.

— Допустим, — сказал Да-Деган, — допустим на миг, что я рискну. Допустим, что у меня и в самом деле началось размягчение мозга, и я тебе поверю. Поверю в то, что, максимум через месяц первый из кораблей сойдет со стапелей. Допустим....

— Я еще не совершал ошибок, — глухо отозвался Хэлдар, — иных, как ввязаться в этот клятый бунт, поверить Ордо.

— Не будем об Ордо, — заметил вельможа, — меня эта тема не интересует, — меня интересует флот. Иллнуанари нужен флот. Флот, а не один корабль, Хэлдар. И времени у меня — год. Только год с маленьким хвостиком. Предположим, что я сошел с ума. Я и в самом деле обеспечу тебя деньгами, людьми, материалами, а так же надсмотрщиками, которые проследят, что б ты не сбежал. Да. У тебя будет все, что необходимо, только очень мало времени. Если через год у Иллнуанари не будет того, что я прошу, то, клянусь, каменоломни Карбиранга покажутся тебе райским местечком для отдыха! И это мое последнее предупреждение. Можешь быть уверен, я выполню свою угрозу, если ты вновь начнешь вилять или работать спустя рукава. Потому как мое терпение — на исходе.

Вельможа прикрыл глаза, откинув голову на спинку кресла, вздохнул.

— Янай, — позвал он, — а вот теперь разговор закончен. Проводи господина Хэлдара. И пусть о нем позаботятся.

Слушая, как затихают в отдалении шаги, Да-Деган расслабленно выдохнул воздух, сбросив с ног расшитые драгоценностями туфли, прошелся по комнате босиком, впервые, за день, чувствуя себя человеком. Так же, босиком, разминая уставшие ноги, не торопясь, прошел через анфилады комнат.

Глядя на деловитую суету слуг, наводивших порядок после приема, устроенного для высоких гостей, усмехнулся нехорошо, почти что гадко. Среди приглашенных было мало рэан и много контрабандистов.

Гайдуни Элхас прислал Пайше, но и тот задержался лишь на минуту, увидев физиономию Катаки, он заметил: «Извините, но от него у меня начинаются колики в желудке», и быстро слинял, не дав повода задержать себя. Был Ордо. Была госпожа Арима, сопровождаемая мужем, сыном и десятком влюбленных почитателей из числа друзей сына. Были главы семи Старых Гильдий. Те, у кого физиономия Катаки не вызывала приступов и колик. Был Хэлдар, которого, ради такого редкого случая, вытащили с завода.

От атмосферы маленького междусобойчика, вечера только для своих, осталось непонятное ощущение осадка. Не хотелось признаваться в том, что он просто устал. Устал от господ контрабандистов, от их жаргона, от их презрительных взглядов, бросаемых на рэанскую знать. Устал от презрительных взглядов Фориэ Арима и Донтара. Устал от ненависти во взгляде Ордо. Ненависти и неприятии.

Ордо его чурался, близко не подходил, был настороже, как загнанный собаками на низенькое дерево кот, что никак не поймет, существует реальная опасность или нет. И оттого топорщится, поднимает шерсть дыбом и шипит на каждый жест и слово.

Да-Деган прошел к себе, скинул парик и расшитые шелка, накинув на плечи теплую ткань халата. Хотелось спать, но дела не позволяли заснуть. Зевнув, он отправился в душ, где, стоя под струями прохладной, изгоняющей сон, воды, припоминал сказанные фразы, брошенные взгляды, осторожные намеки.

Кое-кто из контрабандистов явно намекал, что их дорожки с дорожкой Иллнуанари расходятся. Намекал, но не говорил прямо. Природная осторожность торговцев, как всегда, брала верх над желанием сказать нечто лишнее.

Иллнуанари, как никогда ранее, имела в своих руках влияние и власть. Теперь, теперь, похоже, это начинали осознавать все, как и то, что выбор союзника дает этой Гильдии неоценимые преимущества. Спорить с Эрмэ становилось все труднее. Болтаться меж Эрмэ и Лиги, как меж двух огней — того хуже. Лишь у Оллами положение было несколько лучше.

Смыв свинцовую тяжесть с тела, но не с мыслей, вельможа вернулся в кабинет, сел за стол. Чьи-то услужливые руки уже приготовили для него чашку с дымящимся крепким напитком, видимо только приготовленным и принесенным. Он отпил глоток и, достав из сейфа отчет, невесело усмехнулся.

«Смею доложить, что в секторах, прилежащих к границам с Лигой отмечено наращивание военного контингента Эрмэ. Предполагается, что Империя собирается нанести удар по сырьевым колониям Лиги, расположенным близ границ — Этаоммо, Кихлат, Руннас. Так же, отмечена активность флота Эрмэ в зоне, прилегающей к тройной Ками-Еиль-Ергу».

Вздохнув, Да-Деган подошел к огню, тлеющему в камине, бросил туда письмо и тщательно перемешал оставшуюся от него золу. Усмехнувшись, вспомнил лицо Хэлдара.

«Ничего, — подумал он, — то, что твой корабль клянет вся Лига, мне лишь на руку. Я же знаю, когда задета твоя честь изобретателя и техника, ты забываешь даже про трусость. Очень надеюсь на то, что ты задет. Очень надеюсь, что ты разозлился».

Вновь вздохнув, мужчина вернулся к столу. Эта записка прогнала сон, он получил ее вчера, и, прочитав, положил в сейф, к другим бумагам. Эта коротенькая записка не давала ему покоя, подумал, что хотелось бы знать ответ на вопрос «почему?».

Конечно, легко было угадать, но он всегда предпочитал знать наверняка, нежели угадывать. А вообще, затея Эрмэ ему не нравилась. Она означала, что до начала агрессии осталось меньше года. Рэанин отложил документы в сторону, подойдя к окну, посмотрел на сад, укрытый темнотой.

Вдали, где-то на границе неба и земли, на самом горизонте яркими огнями, сиянием зарева выделялось несколько ярких точек. Острова Архипелага.

В первую очередь, поймав Хэлдара, как золотую рыбку в сеть, он заставил его восстановить несколько энергостанций, понимая, что без них не сможет функционировать ни одно производство. Это было, пожалуй, единственное действие за которое рэане могли б сказать ему «спасибо». Если б, конечно, захотели.

За последние полгода появилось множество врагов, несколько друзей и куча завистников. И вся Рэна неожиданно осознала, кто правит бал и заказывает музыку.

Если б не подчеркнуто вежливое отношение главы Гильдии Иллнуанари к Ордо, то, пожалуй, господа контрабандисты, давно б поставили того перед фактом, что Рэна не более, не мене, а всего лишь одна из колоний, или баз успешной, контрабандистской республики. Но спорить с Да-Деганом не хотелось никому.

Никому не хотелось, что б Иллнуанари встала на проторенной торговой дорожке, властно заявив свои права на нее при помощи своего военного флота. Флот был мал, флот был стар, но корабли контрабандистов обычно не сопровождали патрули, и большими караванами они не ходили. А партизанская война способна вымотать любого.

За последние полтора года изменилось многое. Те, кто прежде смотрели на Да-Дегана свысока, стали гнуть спину в почтительных поклонах, кто уважал — прониклись ненавистью. Или неприятием. Кто считал его прежде ничего не значащей фигурой, стали брать его влияние в расчет.

Но одно было общим и неоспоримым. Его не любили, его старались обходить стороной, понимая, что ни лесть, не раболепство не помогут тем, кого он невзлюбил, что он обходится не чужими советами, а собственными рассуждениями и выводами. И, что для собственного блага, при возможности, лучше держаться дальше, чем ближе. И не лезть в его дела. Ни в коем случае, не лезть в его дела.

Его это почти устраивало. Устраивало тогда, до тех пор, пока, порой, как блажь, на душу не снисходила тоска. До тех пор, пока это одиночество, в окружении людей, не становилось невыносимым.

Одиночество подтачивало силы. Тоскливое настроение мешало работать и жить. И не было возможности вырваться из душащих его стен, словно жил он не в уюте и неге собственного дома, а в стылых, сырых подвалах форта Файми. Вот и сейчас внезапно нахлынуло состояние, от которого хотелось выть волком.

Глядя на огонь, пляшущий в камине, Да-Деган внезапно вспомнил... Вечер и сумерки, плывущие за окном. Огонь, лижущий угли. Мальчишек, что притихли, слушая его рассказы. Озорную девчонку с рыжими косами, смотрящую в его глаза внимательно и грустно.

Было жаль, что все прошло, прошло, словно никогда не было этих тихих, спокойных вечеров, размеренной жизни, уверенности, в том, что новый день не принесет тоски и боли и сомнений. Таких сомнений.

«Время не ходит вспять, — напомнил он себе, глядя за окно, — прошлого не изменить. В нашей воле забыть или помнить, или, может быть, придумать себе иное прошлое. Но нам не дано менять прошлого, нам дано только воплощать грядущее. А переписать прошлое заново — не в нашей власти».

Он осторожно поскреб ногтем по стеклу, заставив себя улыбнуться.

За окном, на глади пруда, подсвеченной ярким фонарями в виде водяных цветов, покачивались лебеди. Ветер доносил из сада аромат роз, запахи жасмина, орхидей; благоухание цветочной симфонии делало воздух живым, духмяным, кружило голову.

За окном не осталось искореженных жаром остовов деревьев, как скелетов, тянущих вверх руки, не осталось потрескавшихся от жара плит. Черный зуб бывшего пожарища вновь сиял белизной и манил обещанием сказки. Не хватало только мелодии.

Мужчина, улыбнувшись, прикрыл глаза. Когда-то в этих стенах раздавались звуки музыки. Хозяин, навещая изредка свой дом, предпочитая все свободные дни проводить здесь, на Рэне, наполнял его стены переборами струн, и звуками чистого, теплого голоса, выпускающего на волю так легко и просто и мольбы и богохульства, слова нежности и непристойности.

Он играл, он дразнил, он интриговал, смеялся и колол, играя как бриллиант в свете свечей. Ареттар. Это имя значило так много.

Отойдя от окна, вельможа подошел к сейфу, достав аволу с нижней полки. Она покоилась там, укрытая тонкой тканью, лежала спрятанная от солнечного света и его взгляда. Но сегодня он не мог игнорировать желания, что звало взять ее в руки, желания, что, живя в кончиках пальцев, зажигало их внутренним жаром.

Улыбнувшись, он посмотрел на искусно вырезанную женскую головку на грифе. У этой аволы было свое лицо, немного капризное, немного смешливое, отчасти грустное. Машинально подстроив струны, мужчина наполнил комнату звенящим перебором, звуками, рождающими волшебство. Играл долго, присев на подоконник, смотря в сад, в ночь, на огни Архипелага за окном. Не в силах отложить в сторону инструмент.

Авола пела. И голос ее, послушный движениям его рук, звучал то тихо и страстно, то весело и звонко. Звуки струн, которых касались его пальцы, словно сами выговаривали слова, слова мерещились в напеве аволы, и казалось, что где-то рядом тихо, вторя мелодии, поет человек.

Авола пела о любви и о разлуках, о счастье, и страданьях, о том, что у всего в этом мире есть оборотная сторона. И о том, что в этих переходах проходит жизнь.

Авола пела, послушная его воспоминаниям и чувствам. Авола пела. А он молчал.

Скрипнула дверь, заставив прервать игру. Он отложил аволу и обернулся. На пороге стоял мальчишка, смотрел любопытными, сияющими глазами, смотрел завороженный. И мужчина вздохнул.

— Что тебе нужно? — спросил холодно и высокомерно, уколов взглядом серых глаз.

Мальчишка смутился, узнав хозяина, а он вновь вздохнул, попытавшись скрыть этот вздох. И изгнать жалость. Мальчишка был худ, словно месяц не видел пищи. Да-Деган узнал его, он сам, лично, увидев это заморенное существо, с неделю назад, определил того на кухню. Посмотрев на выступающие ключицы и худую шею, покачал головой.

— Иди отсюда, — проговорил тише и, смягчая тон голоса, — иди. Если тебя увидит Янай или Агассион, то не миновать тебе плетки. Я, так и быть, забуду.

Мальчишка согласно кивнул, словно делал одолжение, вышел, осторожно прикрыв за собой дверь, прошуршал в коридоре мышкой.

Да-Деган тихонечко рассмеялся, посмотрев на аволу, укутал ее тканью, положил назад в сейф. Вернувшись к столу, отхлебнул глоток остывшего кофе, поморщился.

Нехотя, заставив себя, придвинул папку, просматривая финансовые ведомости и отчеты о проведенных операциях. Среди них не было больше ничего такого, что могло б заинтересовать его, остановить взгляд.

«Ками-Еиль-Ергу, — прошептал он упрямо, — тройная на периферии, вдали от накатанных, кем бы то ни было, трасс. Район сложный для пилотажа и считавшийся многие годы бесперспективным. Место, где Ордо что-то нашел, потеряв на этом корабль и большую часть экипажа. Где последующие три экспедиции ничего не нашли».

Он пригладил топорщившиеся волосы на макушке, посмотрел за окно, где на темном бархате небес сияли звезды. Где-то там, среди них, скрытые расстояниями, светили три звезды загадочной системы. Вздохнув, вельможа покачал головой. Так ничего и не надумав, отправился спать, надеясь, что утро, по пословице откажется вечера мудренее.

Но, стоило лишь коснуться головой подушек, как отчетливое, пришло ощущение, что уснуть не удастся. Не давало спать какое-то волнение, как предчувствие чего-то. Лежа в кровати, он вспоминал свой последний визит на Эрмэ.

За последние полтора года он бывал там с десяток раз, как-то легко и незаметно вписавшись в ряды приближенных и знати.

На Эрмэ зрела смута. Он чувствовал это, в воздухе витал дух перемен, и он лишь поражался тому, как не чувствует этого повелитель, Хозяин Эрмэ. А, может, тот и чувствовал. Но не станешь же, подозревая всех и каждого, сносить все головы сразу — ведь это абсурд. Кто-то да должен остаться. Хотя б для того, что б было, чью голову снести потом — для острастки.

На Эрмэ зрела смута. Император слишком долго занимал свой трон. Сменились поколения, а он, молодой, сильный, хитрый, все еще не собирался добровольно отдать власть. Впрочем, кто из Властителей сделал бы это добровольно? Власть всегда приходится вырывать из рук, даром она не достается. И было не так уж и мало тех, кто б вырвал эту власть, зазевайся Хозяин лишь на миг, на лишнюю минуточку.

Он вспомнил Юфнаресса, его неслыханную наглость. Его дерзость, похожую не на дерзость раба. Его высокомерный ответ Императору. И гнев Императора. Пришедшее чуть позже известие о смерти Локиты.

Да-Деган задумчиво покачал головой. Он не жалел ее. Это существо не вызывало в нем жалости. Леди сама сунулась в капкан. Никто не заставлял ее плести интриги. Но было понятно, что, уничтожив ее, Император лишь ускорит вторжение. Иначе быть не могло.

Другое воспоминание вызывало смятение. Шеби. Непостижимая, невероятная женщина. Сестра Императора, что совсем не походила на эрмийку. В ней было нечто абсолютно чуждое этому грубому, жестокому миру, что ее выделяло из толпы.

Она была совершенством, подобным лучу света в полном мраке. Она кружила головы и опьяняла. Она была подобна цветку, чей аромат хотелось почувствовать всем. И Император не смог этого не отметить, не оценить. Правда, и тут не обошлось без подсказки Локиты.

Вздохнув, Да-Деган, словно не желая верить, скорбно и горько покачал головой. Ей, разумеется, сказали раньше, чем Император сумел решиться. Ей, разумеется, не могли не сказать. Ей, разумеется, предложили трон и власть, ожидая лишь слов согласия. Слов, которых она никогда не смогла бы сказать.

Ей не дано было убивать. Чужая боль жгла ее оголенные нервы, сильнее боли своей, она словно впитывала ее как губка. Но, умирать она, разумеется, тоже не хотела. И был один выход — тот, который он предлагал ей давно, так давно. Бежать. Куда угодно. Мир Лиги велик.

Ее настигли после выхода из прыжка, расстреляли корабль, превратив в груду обломков. Где-то там, в небесах, она успокоилась, став горстью межзвездной пыли. А Императору доложили, что приказ выполнен, и что опасности переворота больше нет.

Хороший же момент выбрал Юфнаресс, что б доложить о планах Локиты, о ее видах на трон. Глядя из-за складок штор на лицо Императора, послушный его жесту, что был приказом следовать за ним, вельможа смотрел на все происходящее и едва не хохотал вслух, задыхаясь от приступа странного, истерического, беззвучного смеха, что душил его, обрываясь где-то в горле. От этого смеха на глаза выступали слезы. И было благом, что Император позабыл о его присутствии, слушая речи, позабывшего в Лиге о рабстве, раба.

Глядя на лицо Юфнаресса, Да-Деган чувствовал, что проходят ненависть и злость. Что ненавидеть и злиться на этого человека заставить себя не может. Больше не может. Ибо, что б не говорил вслух до этого, в душе было изрядно намешано злости, ненависти, негодования, желания отмстить. И все это ушло, словно вмиг перегорев, упало золой, лишенной огня. Остался пепел. Только пепел остывающих чувств.

Да-Деган прикрыл глаза, попытавшись заставить себя спать. Но мысли, от них невозможно было избавиться, отогнать их, они порой были худшими из его врагов. И не помогала никакая усталость.

Вельможа встал, понимая, что все бесполезно, и что скоро рассвет. Одевшись, вышел в сад. Телохранители, молчаливые, как тени, следовали за ним. Но он отчетливо слышал их дыхание и каждый шаг по брусчатке мощеных дорожек.

Таганага мог передвигаться бесшумно. Но Таганаги не было. А эти двое, эти двое, конечно, были достаточно сильны, но сам-то Да-Деган прекрасно понимал, что функции они несут чисто декоративные. Если он не угодит Императору, то эти двое рэан ничего не смогут противопоставить воинам Эрмэ. Они даже не услышат шагов, которыми к ним подберется смерть.

Медленно пройдя к морю, и встав у обрыва, мужчина посмотрел вниз. Где-то внизу море набрасывалось на скалы, не в силах поглотить их. Волны шумно ударялись в гранит, с вздохами откатывались прочь, что б вернуться и продолжить начатое давно.

Волны тысячелетиями точили эти камни, и хоть попытки до сих пор были безуспешны, они не сдавались. Их упорство было велико. И у них можно было лишь поучиться не отставать, не сдаваться.

Да-Деган усмехнулся, и тихо пошел дальше. Телохранители не роптали, зная привычки хозяина, эту любовь к прогулкам у океана по узкой, лентой вьющейся у скал тропе. Им пришлось привыкнуть и к тому, что хозяин не терпел поучений, поставив условие, что они должны обеспечивать охрану. В любых условиях. А если не могут того — то вольны ступать на все четыре стороны.

Прикрыв глаза от ветра, донесшего снизу мелкие, соленые брызги он встал на краю; ветер принес с собой ощущение полета, и на мгновение дикая неразумная мысль пришла в голову — раскинув руки броситься со скал вниз, испытав ощущение полета.

Он одернул себя, насмешкой отрезвив разум. «Да, — заметил с ехидцей, — только не надейся, что если ты и в самом деле прыгнешь, то у тебя вырастут крылья. Насколько ты помнишь, таких чудес еще не бывало». И отступив на шаг, мужчина пожал плечами, посмотрел на телохранителей, что готовы были к любой неожиданности, даже к прыжку со скал и рассмеялся.

— Ладно, — проговорил негромко, — пойдемте в «Каммо».

За столами шла игра. Он прошел мимо игроков, ступая неслышно, как тень. Глядя немного свысока и насмешливо. Увидев знакомую физиономию Пайше, остановился около, глядя на игру. Машинально отметил, что контрабандист шельмует, но промолчал, дождавшись окончания партии.

— Сыграем? — спросил, занимая место выбывшего игрока.

Пайше усмехнулся.

— Я, в общем, наигрался, — заметил контрабандист, рассовывая деньги по карманам.

— Струсил? — спросил Да-Деган. — Боишься, что фортуна отвернется? Не бойся, я сегодня играю честно.

Пайше выразительно пожал плечами, посмотрел пристально и не говоря ни слова, распечатав новую колоду, стал сдавать карты. Да-Деган улыбнулся, нарисовав на лице доброжелательность.

— И к чему вам это? — спросил контрабандист, глядя на него. — Нужды в деньгах вы не испытываете, делиться не любите, азартным человеком вас тоже никто не считает. Для чего?

— Скучно, — ответил вельможа, не переставая улыбаться. — время идет, а скука не проходит. Может, развлекусь тут.

— Развлекаются с девочками, — заметил Пайше нахально, — обернитесь, посмотрите, сколько их в зале. Хотите, порекомендую?

— Спасибо, не интересуюсь, — ответил Да-Деган, раскрывая кары и выкладывая на стол всех четырех тузов.

Пайше округлил глаза, качнул головой, словно не веря своим глазам, и тихонечко присвистнул. Да-Деган кивнул, словно хотел сказать, что прекрасно видел, как ловкие пальцы контрабандиста выбирали тузов из колоды.

— Повторим? — спросил Да-Деган вновь, — только, на этот раз честно, как я сказал.

— Повторим... — отозвался тот эхом, и, овладев собой, предложил вновь, — Но если вас не интересуют девчонки, так тут полно парнишек. Говорят, ваши рэанские мальчики не уступают вашим красоткам. Рекомендовать, правда, не берусь.

Да-Деган усмехнулся.

— Мимо, Пайше, — проговорил он, — я не занимаюсь, глупостями. В моем возрасте это идет во вред.

— Напейтесь.

— Аналогично. Напьюсь, с утра голова болеть будет, печенка пошаливать. Мне это нужно? Кстати, мы не условились, на что играем, — проговорил, открывая карты.

— На интерес, — огрызнулся контрабандист, открывая свои, — с вами за стол садиться играть можно, лишь, если хочешь остаться нищим. А я никогда не имел таких желаний.

— На интерес, — задумчиво протянул вельможа, побарабанив ногтями по столу, — хорошо, пусть будет на интерес. Пойдем, поговорим. Я тебя заинтересую...

Вельможа прошел на улицу, жестом отослав телохранителей подальше, посмотрел в улыбчивое лицо, шедшего рядом контрабандиста.

— Значит, Гайдуни уже не желает даже разговаривать со мной, — заметил он, — присылает вместо себя рядовых... ну, ладно, я думаю, ты передашь ему мой последний добрый совет.

— И не надейтесь, — ершисто ответил контрабандист.

— Передашь, — тихо проговорил вельможа, — когда узнаешь в чем суть. И начальству тоже, непременно, доложишь.

— Какому начальству?

— Стратегам. Не придуривайся. Я знаю, что, собирая данные об Империи, вы занимаетесь этим не по собственному почину. Но, только уже поздно. Империя не сегодня-завтра объявит себя открыто. И сразу заставит с собой считаться. На Эрмэ, конечно, смута, уже начался дележ трона, Хозяин огрызается, как может, но это вас не должно волновать. Какой бы хозяин на Эрмэ не правил, а вторжение неминуемо. И в первую очередь удар обрушится на Раст-Танхам. И на окрестности, на сырьевые базы Лиги. Осталось совсем немного времени. От силы год, но думаю, это может случится и через пять — шесть месяцев, точнее сказать не могу, — он посмотрел вновь на Пайше и усмехнулся, — Рот закрой, Стратег, а то мошкары наешься.

— Зачем? — спросил тот ошеломленно.

— Зачем? — удивился вельможа, — Да, просто, рэанские девчонки не любят ротозеев. И лучше будет, если Лига ликвидирует свои базы, уйдет с периферии. Может быть, избежит лишних потерь.

— Но доказательства? У вас есть доказательства? — перебил парень взволнованно.

— Пайше, извини, но мне не надоели моя жизнь и моя голова, что б я стал утруждать себя добычей доказательств. Я не собираюсь никому и ничего доказывать. Я знаю, что Лига полна эрмийскими шпионами. Я не желаю, что б мое имя упоминалось в связи с этим предупреждением, вообще. Я предупредил. И этого должно быть вам достаточно. Собирайте вещички, эвакуируйтесь. Флаг вам в руки. А обо мне забудьте. Можешь сказать, что вычислил все сам, можешь придумать еще какую-нибудь небылицу. Мне все равно. Повторять предупреждение я не буду.

Он повернулся, и, жестом руки подозвав охрану, медленно пошел прочь, словно напрашиваясь на то, что б его догнали. Пайше поджал губы. Глядя вслед вельможе, подумал, что тот не лжет.

«Доложу, — подумал он, — Дали Небесные! Доложу. Пусть разбираются сами, но доложить я обязан. Потому, если это правда, то мы, как никогда близки к провалу. Не знаю, зачем тебе предупреждать нас, кто знает, может тебе выгоднее играть на обе стороны разом, что б потом, остаться при победившей стороне, имея при себе ряд заслуг, а не уйти ко дну вместе с побежденными. Но это, ценное предупреждение. Какие мысли ты не держал бы в голове, предупреждая».

Да-Деган, улыбаясь ласково и лишь чуть свысока, смотрел, как, пытаясь угадать его настроение и заискивая, Катаки стоит у камина, теребя пальцами плеть. Молчит, боясь сказать лишнее.

Последние дни контрабандист стал совершенно ручным и шелковым, покорным, и больше не пытался устраивать покушений. Да-Деган слегка качнул белой головой, увенчанной причудливой прической, которую поддерживала тяжелая диадема чеканного серебра с драконами, глазами которым служили яркие, травянистого, сочного цвета, изумруды. Драконы скалили пасти друг на друга, топорщили гребни, тянулись лапами. И белоснежный шелк его одежды тоже был расшит драконами — злобными, зеленоглазыми, яркими.

Отойдя от окна, аристократ присел в любимое кресло, и в упор посмотрел на Катаки.

— Значит, — проговорил, отстранено, — Император не доволен.

Катаки легонько вздрогнул, дрогнул взгляд его глаз и забегал, мечась с предмета на предмет.

— Говорят, — тихо прошептал он.

— Говорят, — передразнил его вельможа сварливо. И, зевнув, откинул голову на спинку кресла. — Больше ничего не говорят?

— Гильдия Актороро имеет претензии. Говорит, что мы переходим им дорогу и что торговля с Актомо Энги — их территория.

— Денег еще не просят? — усмехнулся вельможа.

— Нет.

— Ну и ладненько. Еще будут претензии, отсылай ко мне, я разберусь. Впрочем, думаю, больше они не осмелятся ни на что жаловаться.

Он махнул рукой, отсылая помощника прочь. Но Катаки взглянул упрямо.

— Император недоволен, — повторил он, настойчиво, — вы обещали ему координаты флота Странников. Он ждет. И говорит об этом прямо. Вы дождетесь... чего-нибудь.

Да-Деган сложил губы в умильную улыбочку, посмотрел на Катаки сверху вниз, словно исчисляя его рост в сантиметрах, и насмешливо покачал головой.

— Император получит координаты, — проговорил он, — так и можешь ему передать. Но, друг мой, Катаки, если Эрмэ получит эти координаты, то ей больше ничего не будет нужно от нас. А я боюсь удара в спину. Всем известно вероломство наших союзников. Можешь, так и передать Императору, все слова, без стеснения.

— Он снимет мне голову.

— Тогда кое о чем умолчи.... Мне безразлично, что именно ты скажешь. Но координаты флота Аюми Эрмэ получит только после того, как мы поделим Лигу. Кстати, это молчание будет гарантией от удара. Ты ведь не хочешь получить удар в спину, Катаки?

Контрабандист слегка кивнул, развернулся и вышел, крепко хлопнув дверью. Глядя, на это Да-Деган устало вздохнул. Да, Катаки не смел ему перечить, почувствовав в натуре нового хозяина Иллнуанари стальную жесткость, так противоречащую внешнему, легкомысленному виду. Но чувствовалось, что эта роль — быть послом и посредником — не по душе Катаки. Настолько, что иногда он мог позволить себе забыться.

Время шло, сочась как песок сквозь пальцы, летело стремительной птицей, заставляя жалеть о минутах потерянных зря. Поднявшись на ноги, вельможа вновь подошел к окну, глотнуть свежего утреннего воздуха.

Солнце поливало землю яростным, иссушающим дождем своих лучей, еще час или два, и от утренней прохлады не останется следа, и все замрет, пережидая ярость полуденного зноя, как всегда, умоляя природу о дожде, который приходит лишь раз в год, давая отдых и людям и камням и земле.

Глядя вслед быстро удаляющейся фигуре контрабандиста, Да-Деган усмехнулся, и вновь задумался. За последнее время в порту скопилось изрядное количество кораблей его Гильдии. Рэна медленно, но верно попадала в зависимость от Иллнуанари.

Но этого все еще было мало. Ордо сопротивлялся, отвоевывая каждую пядь, и можно было быть уверенным, что он от своего не отступится. Ордо тормозил, как мог, наступление Иллнуанари. Ордо готов был воевать, если оно потребуется.

А этого не хотелось. И без него хватало повстанцев. И Ордо молчал. До сих пор молчал, старательно обходя любое воспоминание о флоте Аюми. И Ордо, втихую, сговаривался через посредников с Илантом.

«Знать бы, кто его надоумил?», — подумал Да-Деган, вздохнув, впрочем, кто то мог быть он догадывался. Фориэ, больше некому.

Усмехнувшись, вспомнил свой последний визит на Аван, разговоры бунтовщиков. Если б там знали кто он, то сняли б с плеч его голову. Да и Илант, хмурился, все больше, с каждым разом, становясь все официальней и отстраненнее, холоднее, сдержаннее. Не показывал эмоций, держа их в узде. Держал ровный тон, но когда он пришел, на лице юноши так выразительно затрепетали ноздри, так недвусмысленно засияли глаза, что можно было не сомневаться в истинных чувствах внучка Локиты.

— Вам пора покинуть Рэну, — сказал Да-Деган Иланту, понимая, что это — последний визит, и, наткнувшись на холодный блеск глаз, добавил, настаивая на своем. — Так надо, скоро все Гильдии, кроме Иллнуанари, уйдут отсюда. Уходите и вы с ними. Иначе нельзя. Это все, что можно сделать. С Иллнуанари воевать я не советую.

Илант посмотрел на него, насаживая как бабочку на булавку своего взгляда, и, пожав плечами, ответил строптиво:

— Я подумаю.

Да-Деган тихонечко вздохнул. Илант был упрям. А теперь даже более чем всегда. А репутация самого Да-Дегана стала далеко не такой безупречной, каковой была вначале, заставляя даже старых друзей отворачиваться, едва завидев его фигуру. Что было говорить об Иланте, если Вероэс давно не подавал ему руки, отворачивался, что б не видеть или смотрел, как на пустое место.

А Илант был упрям, и уж если что-то вбил себе в голову, то мнения не менял. А если менял, то только ввиду чрезвычайных обстоятельств. Впрочем, сейчас он был готов согласится, что обстоятельства чрезвычайны.

Вельможа прошелся из угла в угол, как загнанный зверь, медленно опустившись в кресло, рассмеялся. Смех звучал тихо, издевательски и зло, и, слыша этот смех, нельзя было понять, что родило его — презрение, ненависть, злость или отчаяние.

Встреча вышла случайной. Мужчина шел тихо, стараясь остаться незамеченным, крался в тени деревьев. Ночь спрятала пламень его волос, стать, гордую осанку.

Голоса, что прозвучали в ночной тишине, заставили мужчину остановиться, а потом, тихо, медленно, последовать на звук. Разговаривали двое. Он, с удивлением, узнал Ордо. Глядя на бунтовщика, тихо вздохнул. Рядом с ним шествовала госпожа Арима. Эти двое прогуливались медленно, словно пара влюбленных.

Тихо, беззвучно рассмеявшись, мужчина подобрался к ним ближе, ступая тихо, словно призрак, так, что мог разобрать каждое слово, сказанное осторожно, чуть слышным голосом.

Ордо курил, табак оставлял в воздухе дорожку резкого запаха, едва не заставившего мужчину чихнуть.

— Аторис, — тихо проговорила Фориэ, — я настойчиво рекомендую вам договориться с повстанцами. И, если получится, договориться с Лигой. Положение куда серьезнее, чем вам может показаться.

— Договариваться с Локитой? — усмехнулся бунтовщик, — вот уж увольте, на это я не соглашусь никогда.

— Локита умерла, — тихо ответила женщина, — погибла почти год назад.

— Я не знал.

— Разумеется, что вы этого не знали. Но так оно и есть. У нее, как, оказалось, было много недоброжелателей. В это, надеюсь, вы способны поверить?

— Ее убили?

— Да.

— И что ж от меня нужно Стратегам? Что такое может заставить простить бунт, и то, что планета ушла из Лиги. Простите, но я отдаю себе отчет в том, что успел натворить. И понимаю, что по любым меркам — это сверх всяких рамок. Что ж я могу сделать...

Фориэ, зябко поежившись, огляделась.

— Я была недавно на Аван, — проговорила она, — разговаривая с Илантом Арвисом, выяснила одну деталь. Локита была в курсе всех приготовлений к бунту. Мальчишка утверждал это с пеной у рта. Как и то, что едва унес ноги и Софро. Он утверждал, что ваш бывший друг Юфнаресс Антайи, генерал Энкеле Корхида и, собственно, его бабушка, связаны одной нитью и одной целью, — разрушить Лигу, разбить ее на куски.

— Вы были на Аван? — усмехнулся Ордо — отчаянная женщина. Вы еще и признаетесь в этом....

— Хотите пригрозить мне фортом? — усмехнулась она. — Ладно, грозите, только, сначала, дослушайте. Доказательства рассказанного им тоже существуют. Он утверждал, что передал Да-Дегану, с рук на руки, переписку Локиты с Юфнарессом Антайи. Если она будет найдена, то снять с вас вину за этот бунт дело чисто формальное.

Ордо усмехнулся и, затушив окурок, вновь достал сигареты и закурил. Остановившись, он пристально посмотрел в лицо Фориэ Арима.

— Интересно, — проговорил, все еще усмехаясь, — у вас получается. Свидетели найдены, осталось только свалить мою вину на первого подвернувшегося рыжего. Вы б, хоть поинтересовались, для начала, хочу ли я отбелить свою репутацию...

— Аторис, — проговорила женщина, устало, — ситуация, в общем-то, патовая. Рэна все равно уходит из-под контроля Лиги. Мы все наделали ошибок. Я тоже, когда уверяла вас в том, что Да-Деган Раттера — безобидный чудак. Он оказался темной лошадкой, неожиданно для всех, подложив нам свинью. Хэлдар строит для его Гильдии корабли. А Иллнуанари уже нападает на все объекты, что Лига не может защитить, пиратствует по-черному. Вы могли ожидать такое от Да-Дегана? Почему б в таком случае вам не поверить в то, что ваши «друзья» выполняли приказы Локиты? Юфнаресс, между прочим, сам признался в этом Элейджу. И, если надо будет, готов все клятвенно подтвердить.

— Что вам от меня нужно? — жестко спросил Ордо, отбрасывая сигарету в сторону.

— Координаты флота Аюми, — смеясь, проговорил мужчина, выходя из темноты, забыв об осторожности. — Клянусь, вся загвоздка в этом.

Он рассмеялся вновь, разбрасывая искры смеха, словно серебро, глядя на удивление, написанное на лицах. Его забавляло и это удивление, и непонимание. И явная растерянность на лице Фориэ Арима.

— Кто вы? — спросил Ордо, кладя ладонь на рукоять бластера.

— Певец, — ответил мужчина, отвесив церемонный, почтительный, и одновременно насмешливый поклон.

Фориэ положила ладонь поверх руки Ордо, удерживая его.

— Певцов на Рэне много, — проговорила она.

— Ареттар, — ответил мужчина, не переставая улыбаться, — и, знаете, обидно, что меня уже не узнают.

На лице Ордо появилась снисходительная насмешка, как отметина неверия. «Да, — подумал Ареттар, — и я бы не поверил...». Он достал аволу, висевшую за плечом, взял ее в руки, авола была старой, дерево потемнело от времени, тихонечко тронул струны, заставив их запеть. Мелодия новая, никогда не слышанная раньше Ордо, была нежной и грустной, улыбнувшись, Ареттар запел.

Голос звучал, отгоняя сомнения, этот голос, богатый на бархат и серебро, на нежность и страсть, узнаваемый сразу, заставил поверить. Эти интонации, этот тембр не могли принадлежать кому-то другому. Ордо выронил из рук сигарету, Фориэ вздохнула, чувствуя, что перехватывает дыхание. Ареттар ударил по струнам и замолчал.

— Поверили? — спросил насмешливо.

Ордо скупо кивнул. Фориэ сдержанно вздохнула, присматриваясь к певцу. Тот был высок, красив, волосы, свободно падали из-под ленты, которой мужчина обвязал лоб. И даже в сумраке, граничившим с темнотой, в неверном свете Толу можно было увидеть, что в волосах играют отблески пламени.

— Да, — прошептал Ордо, — вы Аретт.

Певец вновь улыбнулся и присев на скамейку, похлопал по камню рядом, предлагая присесть остальным. Но оба собеседника остались стоять, сохраняя между собой и им дистанцию, словно боясь или не доверяя.

Фориэ рассматривала его пристально, изучая, словно занося в реестр значительных лиц его внешность, движения, жесты. Она рассматривала его, не упуская мелочей. Потом спросила:

— И что вам надо?

— Мне? — усмехнулся певец. — Да ничего, я просто случайно подслушал ваш разговор. И хочу дать добрый совет, — он пристально посмотрел на Ордо, пожал плечами, спросил: — Вы, правда, видели флот Аюми?

— И что с того?

— Вы знаете координаты?

Ордо улыбнулся грустно и насмешливо. На лице отразились следы волнения, заставив улыбку дрогнуть, став чуть-чуть кривой.

— Знаете, — проговорил певец, сделав выводы, — так вот, никогда и никому, ни за какие блага в мире не открывайте вашу тайну. Не стоит.

— Почему? — возмутилась Фориэ.

— Потому, — отозвался певец, — кому суждено — тот доберется. А остальным знать не нужно....

Ареттар поднялся, посмотрел на растерянное лицо женщины, приблизился так, что ощутил на лице ее дыхание. Оно было свежим, пьянящим. Живое дыхание живой женщины. Он нагнулся к ее губам, дерзко, насмешливо, властно, коснулся губами губ, сорвав поцелуй — сладкий, как мед. Ее губы оказались мягкими и податливыми, ответившими на его желание. Оторвавшись, он покачал головой, чувствуя, что огонь полыхнул в крови и, испугавшись вдруг, в какой-то момент, почувствовав, что голова кружит и земля дрожит под ногами. А потом вздохнул, чувствуя горечь полыни в воздухе, напоенном дыханием трав. Посмотрев на женщину и, забросив аволу за плечи, он быстро, стремительно зашагал прочь.

Прогуливаясь по садам Джиеру, надев на лицо великолепную маску высокомерия, вельможа шел, ступая медленно и степенно, словно позволяя немногочисленным прохожим вдоволь налюбоваться на себя.

Впрочем, быстрее идти Да-Деган не решался, боясь сломать стилеты каблуков, добавлявших ему роста. Вспомнив отражение, подмигнувшее ему из зазеркалья, вельможа улыбнулся. Невозможно было не улыбнуться, увидев этакое чудо.

Люди, оборачиваясь, смотрели ему вслед, провожали взглядами. На обнищавшей планете его богатство было всем, как бельмо на глазу. И дорогой, ирнуальский паучий шелк, вручную расшитый серебряной нитью, и блеск драгоценных камней бросались в глаза, привлекая внимание, рождая зависть, рождая узнавание и ненависть.

Он не мог винить никого за это, но, порой, душа, устав, от одиночества искала общества старых знакомых и старых друзей. Хотелось, как когда-то, сбросив маску высокомерия, разбить вдребезги отчужденность, что разделяла как пропасть то, что было сейчас, и то, что было до, разбить эту призрачную стеклянную стену. И вновь он улыбнулся. «Нельзя, — сказал себе сам. — нужно сделать то, что задумано. Никто не сделает твоих дел за тебя»...

Да-Деган посмотрел на статую обросшую мхом, на осколок былого величия, перевел взгляд на громаду дворца, которую было видно отовсюду в этом городе; сады покрывали камень рукотворного колосса, делая его похожим на заросшую зеленью гору, потом отвернулся и медленно, прогуливаясь, пошел дальше.

Это ранее утро, свежее, живое было туманным. Туман пришел с моря. Туманная дымка скрывала, слово покрывалом, острова Архипелага. Скоро, очень скоро должен был прийти и дождь. К вечеру, не позднее; он чувствовал его приближение, его дыхание, подступавшую прохладу.

На миг, забывшись, мужчина подошел к фонтану, набрав в руки полные пригоршни воды. И, усмехнувшись, выпустил ее, бросив назад, залюбовавшись кольцами от упавших брызг, что медленно расходились по сторонам, сталкиваясь, вздыбливались.

«Все как всегда», — напомнил себе он, — и нахмурился, заметив пристальный взгляд. Фориэ Арима смотрела на него, сидя на скамейке около фонтана. Он, не дожидаясь приглашения, подошел и присел рядом.

— Доброе утро, — госпожа Арима, — проговорил, обращаясь к ней, игнорируя презрение, игнорируя ее желание уйти, остановив ее, поймав край рукава. — Давайте поговорим, — попросил он, — сделайте одолжение. Вас что-то гнетет? Вы невеселы.

Фориэ бросила на мужчину высокомерный взгляд, оценив все и сразу, — и замысловатость прически, и богатство одежд, и высоту каблуков. На дне ее глаз спряталась тоска. Но ответила она насмешкой.

— Вы словно экземпляр времен династии Кошу, — проговорила негромко, — такой же сияющий, такой же дорогой. Сколько вы стоите, Дагги?

— Много, — ответил он без насмешки. — не думаю, что у кого-то хватит денег купить. Я очень дорогой экземпляр, Фориэ. У вас не хватит средств купить меня.

Он улыбнулся высокомерной, наглой улыбкой.

— Да, — заметила женщина, — это я понимаю. Но вы сошли с ума — играть заодно с Империей.

Он удивлено выгнул бровь.

— Не надо деланно удивляться, — проговорила женщина, поправляя локон, — да, я знаю об Эрмэ. Успела разузнать. Зачем вам это? Корабли Иллнуанари нападают на флот Лиги, на отдельные корабли, разоряют дальние колонии. Вы даже приняты, там, при дворе. Не удивляйтесь, господа контрабандисты болтливы, и, не стесняясь, обсуждают свои дела при Доэле. О ваших проделках знает вся Рэна.

Да-Деган покачал головой и задумчиво покачал головой, переплетя пальцы в замок, уложил их на колени и задумался. Фориэ смотрела, как, не прекращая, двигаются большие пальцы рук описывая круги, как подрагивают кисти.

— Ордо вас ненавидит, — прошептала она. — Да вас ненавидят все. Вся Рэна. Вы помните Корхиду? Я считала его мерзавцем. А вы — хуже.

— Как поживает Вероэс? — спросил Да-Деган, — перебив ее речь.

— Вероэс, — прошептала она, вздрогнув. — Вероэс болен.

Да-Деган заглянул в ее глаза, отметив замешательство и боль.

— Как? — прошептал, не желая верить, чувствуя, как начинает пропускать удары сердце. И чуть тише добавил, — почему?

— А вы не знали? — спросила женщина. — Он болен давно

Болезнь и впрямь подтачивала силы медика больше года. Она вспомнила Вероэса, его лицо, выражение непонимания. Его слова, его запал. Вероэс, часто, не находя себе места метался по комнате и с его губ срывались полные отчаяния и сожалений слова. Так длилось долго и давно, словно что-то, какая-то мысль не давала ему успокоения, неся с собой сомнения и боль.

Была причина, причина, неясная ей и была догадка. И неожиданно заплакав, уткнув голову в ладони, женщина сгорбилась, сразу став меньше. Она бы помогла, если б можно было помочь, но изменить людей она была не властна.

— Это вы виноваты, — проговорила женщина тихо, сквозь слезы. Голос дрогнул, и она замолчала, пытаясь справиться с волненьем, вздохнув, добавила, — Это вы и ваши заигрывания с Эрмэ. Он не ждал от вас, не мог ждать....

Вельможа, смущенный, смотрел как трясутся ее плечи под легкой тканью одежды, замерши, не находил слов, не зная что сказать, не зная, что ответить.. Чувствуя, что слова неуместны, излишни, что они не принесут облегчения, вздохнул и прикрыл глаза. Вздохнув, он прикусил губу, чувствуя, как, прожигая, по щекам катятся слезы, которых он не мог удержать, как застывает, словно брошенное в лед, его сердце. «Вероэс, — подумал он с горечью, — как же так, друг мой, Вероэс...? Неужели и ты не можешь отгадать?»

Лия, задрав голову, посмотрела вверх, на звезды, отмечая знакомый узор созвездий и яркий шарик луны, летевший стремительно к горизонту.

— Рэна, — выдохнула она, пьянея от мысли, что дом уже близко.

— Рэна, — подтвердила Гресси Кохилла, так же отмечая знакомое кружево звезд.

Местность вокруг была знакома. Лия мысленно отметила, что вышли они примерно там, где и вошли. Чуть ниже по течению ручья, расстилалось озеро. Воздух был прохладен, свеж. Фиолетовые сумерки постепенно сгущались, превращаясь в ночную тьму.

— Ну и куда теперь? — спросил Шабар. — На Аван?

— На Аван, — откликнулась девушка, — к Иланту.

Она зашагала впереди, весело и бодро, словно ноги несли ее сами. Так хотелось увидеть знакомое лицо, поделиться пережитым. А еще внезапно захотелось увидеть отца, дом с заброшенным садом, пройти по улочкам Амалгиры.

Она, обернувшись, посмотрела на Рейнара, о чем-то беседовавшем с контрабандистом и послала ему улыбку, едва различимую в сумерках.

— Смотрите, — проговорила Малира Рэнди, указывая куда-то в сторону.

Над горами, величественно, расправив широкие крылья, нарезала круги огненная птица. Там, где она пролетала, на несколько секунд меркли звезды, заслоненные ее сиянием. Астенис то слегка опускалась вниз, то уходила в вышину.

Лия вздохнула, провожая взглядом ее плавное скольжение, и, заставив себя оторваться от созерцания, вновь поспешила, пробираясь сквозь плотно растущие травы. Ее спутники шли рядом, тихонечко, изредка переговариваясь в тишине. К Лии подошел Рокшар. Он сорвал соломинку, и шел, покусывая ее.

— Ты как? — спросила девушка, прерывая молчание.

— Нормально, — ответил Рокше, — только я еще сомневаюсь, что это — Рэна.

— Не сомневайся, — отозвался Рэй.

— Что так?

— Да так, предчувствия.

Лия тихонечко вздохнула. Это была Рэна. В этом мире не было какой-то иллюзорности, сказочности мира того, из которого они вышли. Она вспомнила сияющий замок и вздохнула вновь. Было немного жаль. Всегда жаль возвращаться из сказки. И ко всему оставалось непонятным, чего ждать от мира этого.

На пост они наткнулись перед рассветом, не дойдя до Аван всего лишь чуть. Глядя на серьезные, усталые лица воинов, что сжимали в руках оружие, Лия невольно поежилась. Не хотелось ни быть, ни чувствовать себя пленницей. Тем более не хотелось умирать. А, глядя на стволы бластеров, она подумала, что кончится именно этим, попытайся кто-то из них драться или бежать.

— Еще когорта, — заметил грубый голос, — бегут.

— Бегут, — отозвался второй недовольно, — бегут от Иллнуанари, а мы — расхлебывай.

— Руки поднимите, — заметил один из воинов, приближаясь. Он был молод, высок и устал. Лия недовольно поморщилась, понимая, что команду лучше выполнить, но все ж возразила.

— Мы не беглые, — заметила она, — тут ошибка.

— Все так говорят, — безразлично ответил воин.

Она посмотрела на него пристальней, и вдруг присвистнула, узнавая.

— Это ты, Онге?

Воин поднял взгляд, посмотрел в ее лицо.

— Лия, — прошептал, изумляясь, — Лия Ордо?

Девушка кивнула. Глядя на приближающиеся со стороны военного лагеря фигуры, она слегка покачала головой.

— Ну и строгости, — проговорила удивлено.

— Повстанцы, сволочи, замучили, — объяснил Онге Уитэ, отводя взгляд, — что ни день, так что-то натворят. Три дня назад сделали вылазку в порт, пытались взорвать терминал с горючим. Конечно, оно не наше, но, того гляди, Иллнуанари заставит платить за свои потери, а Рэна не столь богата. — Он посмотрел в ее лицо, и, некстати, заметил — Донтар будет рад.

Донтар.... Она внезапно расплылась в улыбке, чувствуя, что напоминание об этом имени несет нечаянную радость. На душе в один миг стало необыкновенно хорошо.

Онге, посмотрел на воинов, подошедших совсем близко, и, указав на группу пленников, заметил.

— Повежливей с ними. А девушка пойдет со мной.

Воин взял ее за руку и повел к сонному, еще не проснувшемуся лагерю. Лия шла медленно, смотря на розовеющие пики, подкрашенные лучами восходящего светила, на пурпурные, багряные легкие облака, легкими клочьями разбросанные по глади неба. Заметив, что она поеживается от утреннего морозца, Онге накинул на ее плечи куртку. Лия тихонечко улыбнулась ему, благодаря, подняв воротник, спрятала шею и щеки.

Он провел ее через весь лагерь, в его центр, туда, где около большой палатки стоял наряд часовых. Откинув полог, предложил войти, сам пройдя за ней следом.

В палатке было тепло, она, скинув куртку, присела на диван перед большим, заваленном картами столом.

— Иллнуанари, — проговорила задумчиво, — это, кажется, Гильдия контрабандистов.

Онге кивнул, принес горячий кофе и поставил его перед ней, отлучившись на несколько секунд, принес вазочку с сахаром и присел рядом.

— Да, — проговорил, подвигая ей сладости, — Иллнуанари — это Гильдия контрабандистов. И она крепко нас держит за горло. Впрочем, если тебе интересно, спроси у Ордо.

— Ты не отпустишь нас?

— Не имею права, — проговорил офицер, — прости, но голова у меня не лишняя.

— Даже так, — заметила девушка, отпивая глоток крепкого напитка.

Офицер не отозвался. Глядя на него, Лия отметила, что он здорово похудел, осунулся, словно от долгой болезни. Куда-то делся его оптимизм, и потухли глаза.

Он выглядел старше. Много старше и много серьезнее. Странно было видеть усталость на знакомом лице и оттенок уныния. Раньше она не верила, что Онге мог унывать, скорее она могла счесть его беспечным. Но, видимо, беспечность прошла, растаяв как под солнцем снег.

Она пожала плечами, и новь посмотрела его лицо, на морщинки, отметившиеся у глаз.

— А как поживает Да-Деган? — спросила Лия.

— Да-Деган, — вздохнул Онге, — Да-Деган — владелец Иллнуанари.

Он заметил отблеск недоверия в ее глазах, покачал головой. Потянувшись к кружке с кофе, взял ее в руки, согревая пальцы. Молча сидел несколько секунд, разглядывая карты, изредка бросая взгляд на Лию, задумчиво выдерживая паузу.

Она не торопила, известие было полностью неожиданным, выбивая почву из-под ног. «Иллнуанари выбрала себе союзником Эрмэ», — вспомнила она признание Имрэна и вздрогнула, чувствуя, как холодок побежал по спине.

Она вспомнила аристократические черты воспитателя, глаза, в которых светились недюжинный ум и доброта. Его тихий голос, рассказывающий Легенды. То, чему он учил их.

Он учил их слушать зов сердца, не держать зла и камня за пазухой, презирать подлость и любить этот мир. Мир ожерелья Лиги и бесконечность пространств. Он учил их с уважением относиться к загадкам и тайнам, даже разгадав их.

"Вселенная разумна, — говорил он подчас, — человек тоже разумен, но не более чем она..., хоть, конечно, способен понять ее логику....

Одна из заповедей Вселенной гласит: "не пытайся идти против своей природы. Ни к чему хорошему это не приведет. И, если на заре своей юности человеческая раса была слаба перед лицом природы, и, что б выжить, человеческим племенам приходилось держаться дружка за дружку, ценя каждого живого, понимая, как на самом деле ценна каждая человеческая жизнь, локоть друга, поддержка, сочувствие, помощь, то понимание это, поднявшее человеческую расу до высот Вселенной, живет уже в крови, в генах. И не стоит с этим спорить. Мы — люди. И тем отличны от других, быть может, менее разумных....

Отсюда — не убий...

Отсюда все нормы и заповеди. Это — голос нашего сердца и нашей природы. А то, что было позже, когда разум позволил многим расам перенаселить среду обитания, заставляя братьев бороться за кусок и убивать — это наносное, уже не настолько значимое..., это — отторжение нашей внутренней природы.

Вселенная.... Представь, огромная Вселенная живет у нас в крови и движет нами. Мы — ее дети. Мы — любимые дети. Зеркало, в которое она смотрится...

Вселенная..., Вселенная не настоль безразлична и жестока, как может показаться оторвавшемуся от корней, забывшему об своих истоках в лоне цивилизованной среды. Наверное, нужно быть дикарем, что б услышать ее голос в сердце. Или страстно этого желать.

Вселенная не уничтожает жизнеспособного. Вселенная не губит жизнь. Кто-то видит только хаос, но это не так. Присмотрись.... Разве взрываются звезды, не исчерпавшие себя? Разве не уходит только то, что мешает дальнейшему развитию? Разве не любовь — основа жизни?"

— Не может быть, — проговорила девушка.

Офицер пожал плечами и отвернулся, глядя в угол, и улыбнулся, понимая, что не обязан отвечать на этот вопрос.

Лия услышала торопливые шаги, вздохнула, узнавая. В палатку быстрым шагом ворвался Ордо, привнеся запах табака, дыхание мороза поплыло над полом. Он быстро подошел к девушке, поймал ее руку, заставив подняться. Темные глаза отражали волнение, пальцы на ее руке слегка подрагивали.

— Ты, — проговорил он. В голосе отражались все оттенки эмоций — и радость, и негодование и любовь.

Он посмотрел в ее лицо, положил руку на плечо и прижал к себе. Лия тихонечко всхлипнула, понимая, что по щекам катятся слезы. Знакомый запах табака, что-то родное, доброе заставило растаять в душе корку отчуждения. Она посмотрела в черты его лица, отмечая усталость, новые морщинки, витки седины там, где их раньше не было, слегка улыбнулась, глядя в глаза, и тихо погладила его щеку.

Гресс тихонечко вздохнула, пытаясь скрыть волнение, которое заставляло ее желать простора, пространства, требуя движения, требуя выхода неистовой энергии, что бурлила в теле, заставляя быстрее бежать по венам кровь.

Она не хотела признаваться себе в том, что заставляло ее нервничать, едва не приплясывая на месте, но и лгать себе уже не могла.

Ордо. Его присутствие, ведь он был где-то рядом. Она слышала его голос, прогнавший усталость и дремотное состояние. И, услышав, потеряла покой. Ордо... сколько лет она лгала себе, доказывая, что он совершенно ей безразличен, что он — друг, добрый друг, которого приятно увидеть, приятно пообщаться, но не более того.

Она... приходилось признаться, что когда-то она была изрядной дурой. Вспомнив цветы, положенные его руками на ее окно, женщина вздохнула вновь. Это было так давно, совсем в другой жизни, в которой они оба были юны, и меж ними не было никаких преград. Разве что ее тяга к звездам, что заставляла забыть о всех земных радостях.

Но и тогда и потом она чувствовала, как замирает сердце, отзываясь на его приближение. И тогда и потом она чувствовала больше, чем дружбу, не позволяя себе признаться в том, что сразу, с первого дня знакомства, с первого взгляда в поразительные, полные искристого огня глаза, она была покорена, очарована, взята в плен.

Приходилось признаться, что, сидя около окна, глядя на океан, она тосковала по его голосу, его словам, его присутствию. Касаясь пальцами наград, которые так никому и не отдала, воскрешала в памяти прошлое, которое было, представляя иное настоящее, которое могло бы, у нее, быть.

Она его любила. Она не могла его разлюбить. Эта истина, открывшаяся ей внезапно, подобно удару молнии, выбивала почву из-под ног, заставляя желать смеяться и плакать.

Она не плакала, не смеялась, не в силах позволить себе и минуты слабости, но тот, железный стержень, который она закалила в своей душе, начинал потихонечку плавиться и таять, то ли от жегшего ее огня чувств, то ли оттого, что не был он настолько железным.

«Дали Небесные! — подумала она, чувствуя внезапно охватившую тело слабость, — что за безумие — эта любовь». И машинально поправила локон, постоянно падавший ей на лицо, прислонившись спиной к стене, слушала, как открывается дверь, слыша голоса солдат и его, любимый, голос.

Так хотелось броситься на шею, сказать ему все, что поднялось на поверхность в эти несколько минут, прошедших с того момента как осознала его, невозможно реальную близость. Но в ногах была ватная слабость.

Ордо вошел стремительной походкой, не дожидаясь, когда войдет конвоир. Рядом с ним Гресс увидела силуэт Лии. Мятежник встал около пленников, растеряно разглядывая их лица, его взгляд метался, перебегая с одного лица на другое, брови удивленно поднимались вверх, в пальцах застыла недокуренная сигарета. Потом он, молча, покачал головой, глядя, все еще не веря и удивленно, тихо опустился на табурет.

— Вы, — прошептал тихо, едва шевеля губами, — и все же это — вы.

Гресс молча кивнула, он посмотрел на нее, в глазах отразилось узнавание, он смотрел на нее, жадно оглядывая юное, ее, и все же чужое ей самой лицо. И улыбнулся он грустно, и понимающе.

— Кохилла? -слово, то ли с вопросом, а то ли с утверждением. Было трудно понять.

Женщина кивнула, разглядывая его лицо. Да, на его лице прибавилось морщин, но он был все еще строен и чуть нескладен. Даже годы власти не прибавили ему солидности и важности. Он все еще казался прост и доступен.

И, глядя на него, Гресс вдруг без слов и уверений поняла то, что должна была понять давно, — что и она ему небезразлична, что она ему дорога. Она увидела в это в отсветах огня, зажегших золотистые искры в его глазах, вернувших улыбке жизнерадостный огонь.

Ордо как-то тихо рассмеялся, своим собственным мыслям.

— Ну что ж, — произнесли его губы, — на Рэну я вас, конечно не звал. Но, ...милости прошу.

Гресс почувствовала, что кто-то поддерживает ее за локоть, деликатно, ненавязчиво, осторожно. Скосив, бросила взгляд, и узнала Рокшара, в этот момент осознав, что у самой в глазах, где-то близко, стоят слезы. Их туманная пленка мешала видеть ярко и отчетливо. Глубоко вздохнув, попыталась их отогнать, подумав, что новая юность принесла избытое сил, но и избыток эмоций.

К ней подошел Ордо.

— Рад вас видеть, Гресси, — проговорил так просто, словно их последняя встреча была не за горами, она кивнула.

Уступая его просьбе, вышла за ним на воздух, вдыхая его свежий, морозный смотрела на силуэты снежных вершин, видимых отчетливо и ярко, прописанные белым на сочной лазури неба.

— Как вы поживаете? — проговорил Аторис вновь. Она промолчала, не зная что сказать, что ответить.

— Вы презираете меня? — усмехнулся бунтовщик.

— Да вовсе нет, — ответила Гресс, невольно покраснев. — просто все так неожиданно, что я не знаю, что сказать.

Он слегка улыбнулся, посмотрел на окурок в своей руке и отбросил его в сторону. Помолчал, медленно идя в сторону от лагеря. Гресс невольно вспомнила последнюю встречу, тогда он казался менее взволнованным, но словно замороженным, как робот. Или только казалось?

— Я мечтала, что б увидеть вас вновь, — проговорила женщина, внезапно решившись, ломая медленно выраставшую между ними в молчании, стену из отчужденности и льда, — Я так долго об этом мечтала, — повторила чуть тише, — и ждала. Помните прогулку по Анджерит? Я должна была сказать еще тогда. Я люблю вас, Аторис. Я всегда только вас и любила.

Он развернул ее к себе лицом, словно пытаясь понять, что были эти слова — шутка или правда, насмешка или на самом деле признание в любви. «Я люблю вас, Аторис, — вновь, но беззвучно проговорили, дрогнув, ее губы, — люблю, а все остальное — неважно...»

Мужчина смотрел, как тихо, шурша по листьям сада, падет дождь. Дождь пришел, смывая следы, очищая землю от пыли и жара, принося покой. Полный покой.

Вздохнув, мужчина подошел к камину, пошевелил кочергой малиновые угли. Глядя на пламя, скачущее по углям, усмехнулся. Так спокойно смотреть на огонь, так легко сидеть рядом, наслаждаясь его теплом. Огонь всегда приносил лишь успокоение. Как и дождь. Куда-то уходила бешеная скачка мыслей, суета.

Закутавшись в наброшенный поверх одежды плед, он присел в любимое кресло, откинув голову на спинку и прикрыв глаза.

Неуверенность тоже исчезла, хоть не ушла горечь. Он вновь, в который раз вспомнил Фориэ, ее слова, злость, волнение в ее голосе. Было жаль, так жаль, как раньше никогда и никого он не жалел. Прошлое отрывалось, от него, уходило потихонечку, это было больно.

Он вспомнил свое лицо в отражении зеркала. Донельзя юное. Оно его бесило. Это лицо, было словно застывшая маска. Высокомерное, надменное, властолюбивое и злое.

Оно, отчасти, вырывало его из общества, делая чужим для всех. Юные помнили о его годах. Пожилые смотрели на эту маску юности и усмехались. Один Вероэс знал истину — и почему и откуда и кто. Он вспомнил усмешку на его губах, приветствие не лишенное иронии, вечное, незлобивое: «Это ты, Раттера»? Но и Вероэс ничего не понял.

Да-Деган скорбно поджал губы. Глядя на огонь, вспомнил Таганагу. На Форэтмэ, укрытый в ущелье, стоял корабль, тот, что воин оставил в дар — маленький, быстрый, неприметный. Корабль — разведчик.

Когда-то было искушение его уничтожить, но оно прошло, корабль давал возможность иногда покинуть Рэну, не докладывая никому, куда и зачем он собрался, ускользнуть незамечено, уйти тихо и тихо вернуться. Теперь же великим было искушение оставить его.

Щурясь как кот, вельможа вновь посмотрел на огонь. Его отблески воскрешали прошлое, будили воспоминания. Было еще воспоминание, которое отнимало покой и сон. Он не хотел вспоминать, боясь собственных чувств — горечи, боли. Шеби.

Он не мог не вспоминать. Огонь, так был похож на ее движение в танце — стремительное, свободное, жаркое. Разлет ее темных кудрей был так же буен.

Вздохнув, он припомнил ее лицо — широкоскулое, прекрасное, синь глаз, темное золото кожи. Полынь и мед в запахе волос. Грацию дикой кошки в движениях, и плавность и стремительность, то во что прежде не верил, в плавную стремительность, в отточенную завершенность каждого движения.

Ее взгляд. Он помнил, как она старательно прятала взгляд небесной сини очей. И даже когда она смотрела прямо в его глаза, иногда, казалось, что она смотрит мимо. А иногда... иногда дыхание перехватывало от силы этого взгляда.

«Шеби, — прошептал он, чувствуя тоску, — ну как же так случилось, что мы не встретились? Ну почему же мироздание так глупо, так неверно?»

И замолчал. Молча отер слезу, выкатившуюся из глаза, приказывая разуму взять контроль над эмоциями. Не позволяя им овладеть собой. С каждым днем это делать становилось все тяжелее. С каждым прожитым днем уходили силы. Не радовали сады, прогулки, игры ума. Не радовало богатство и власть. Не радовал дом...

«Небеса! — выдохнул он, — вот отыграю эту игру — и.... Прощайте....»

Услышав тихий стук в дверь, вельможа вздохнул, сказал тихо:

— Войдите.

Несколько секунд он рассматривал гостью, синий шелк плаща, с которого капала вода, рыжие локоны. Он смотрел на нее, словно не понимая, что она делает здесь, словно не понимая, какая сила ее принесла.

— Здравствуй, Дагги, — проговорила Лия, подходя к огню, — я погреюсь? На улице дикая непогодь.

— И все же ты, — проговорил Да-Деган, выдохнув воздух. — Как ты сюда попала?

— Пришла.

Он покачал головой, понимая, что что-то в тщательно уложенной мозаике встало не на свое место, разрушая целостность картины. Лия. Рэй? Рокшар?

— Вы ушли к информаторию, — проговорил вельможа, тихонечко барабаня кончиками пальцев по подлокотнику.

— Да, — откликнулась девушка, — но мы вернулись.

Поднявшись, он подошел к ней, коснулся осторожно ее пальцев, руки, посмотрел пристально и не веря. Лия тихо рассмеялась.

— Что ты ищешь, Дагги?

— Жаль, что это — не сон, — проговорил вельможа, медленно проходя к окну.

— Говорят, ты купил себе Гильдию, Дагги, — в тон отозвалась девушка.

— Да. Иллнуанари. — ответил тот язвительно.

— К чему?

Он улыбнулся. Улыбка вышла смущенной и доброй. Глядя в лицо воспитанницы, он тихонько пожал плечами, словно желая сказать, что и сам не знает. Подумав, медленно прошелся из угла в угол.

— Я скажу, — проговорил насмешливо, — ты ведь умеешь хранить тайны, Лия? — глядя на кивок увенчанной золотыми косами как короной головы, добавил, — Я тоже умею хранить тайны, поэтому, расскажешь мне все, что видела ты. И будем квиты. Девушка печально покачала головой.

— Ты не поверишь. — ответила тихо.

— Ты тоже, — ответил он.

Приставив, ближе к огню, кресло, он предложил его девушке, сам, устроившись, как когда-то давно, в тени.

Лия смотрела на огонь, огонь завораживал пляской, лизал сухие угли. Она чувствовала на себе любопытный взгляд воспитателя, понимая, что он не сводит с нее взгляда, отчего-то было тепло и необыкновенно тепло на душе. Отчего-то, даже решив не верить, она невольно доверяла Да-Дегану. В его голосе звучала привычная забота, волнение, которое не могло быть поддельным.

— Скажи мне, — проговорила Лия, глядя на огонь, — отчего ты жалеешь, что мы вернулись?

— Рэна, — вздохнул он, — не совсем подходящее место для девушки твоего склада характера. Рэна — это гиблое место. И совсем не твой отец правит здесь бал.

— А мой воспитатель? — вставила она, нервно переплетя пальцы, — и если все так худо, почему, почему ты сам когда-то мне помешал сбежать на Ирдал?

— Лия, время течет, обстоятельства меняются. Ты слышала, что погибла Локита? Теперь бы я не побоялся отправить тебя на Ирдал....Тогда я опасался ее мести.

— А сейчас я должна опасаться тебя?

— Ты? — он усмехнулся, задумавшись, ответил, — ... не знаю.

Вельможа вновь прошелся по комнате. Тихо, очень тихо, так что Лия невольно вздрогнула, увидев его долговязую фигуру совсем близко. Он остановился у камина, в паре шагов от нее. Серые глаза отражали пляску огня, казавшись золотыми, а не серыми.

— Я не хотел бы, что б ты меня опасалась, — ответил он, — не хотел бы, но, на самом деле, это может быть для тебя опасным. Мое присутствие вообще опасно для Рэны. Для твоего отца. Для всех. Так вышло, что Рэна лишь пешка.... И, может, кажется, что я правлю бал. Но на самом деле это не так. Судьба — вот то, что правит бал, то, что двигает всеми нами. Судьба.

Он, задумавшись, отошел к окну, но, видимо, не мог стоять на месте, развернувшись, нервно шагая по комнате, меряя ее вдоль и поперек, непрестанно двигался, и, глядя на него, Лия и сама начала чувствовать нервное, вызывавшее мелкую дрожь волнение. Встав, она подошла к нему, посмотрела снизу вверх.

— Дагги, — проговорила тихо, — расскажи мне...

Он ласково посмотрел на девушку и покачал головой. Его рука коснулась золотистых кос. Медленно, очень медленно он отошел от нее, смотря, словно любуясь, издали.

— Сначала ты....

Она тихонечко вздохнула, чувствуя, что, вспоминая, словно на несколько часов вернулась в сказочный мир, откуда страстно рвалась домой, на Рэну. Отчего-то ей стало жаль тишины и покоя, которые царили там, и которых не было здесь.

Рэна была беспокойна, суетлива, груба. Она с благодарностью вспомнила Донтара, проводившего ее до самых ворот усадьбы. Донтар, с эполетами офицера на плечах, и оружием в руках отбивал желание у беспокойных, грубых контрабандистов подойти к ней ближе и завязать разговор. Она слушала их непристойные замечания и невольно морщилась, не в силах удержать равнодушный вид.

Контрабандисты действительно правили бал, завоевав силой золота Амалгиру, навязав ей свое общество и свой уклад. Рэан, в этот час, почти не было видно, разве что проходили патрули, совсем ненадолго успокаивая буянов. Да, одиночные фигуры, спешивших по своим делам людей, крались, стараясь не обращать на себя внимание.

Скажи она Ордо о своем желании увидеть Да-Дегана, и в этом она была уверена, все двери дома были б заперты для нее. Она вспомнила лицо Рейнара, что, слушая госпожу Арима, тихонечко бледнел, и видела, как в его зрачках загорается злость и гнев. Она вспомнила как, недоверчиво, покачал на эти слова головой Кантхэ. Она тоже их слышала, только вот, не могла поверить.

Тихо, отвернувшись к огню, она покачала головой. Что-то в словах отца было верным. Но, посмотрев на Рокше, она отметила, что контрабандист лишь тихонько усмехается, держа руку на рукояти ножика. Рокше догнал ее, когда она договаривалась с Донтаром, у самых дверей. Он тоже, молча оделся и пошел с ней. Он... он ждал за дверью.

— У меня есть сюрприз, — проговорила Лия тихо. — не знаю, как ты к этому отнесешься, но есть кто-то, кто, кроме меня решил с тобой увидеться. Кого ты давно не видел. Кого ты тоже любил. Иридэ.

Да-Деган вздохнул, потом Лия услышала тихий, отрывистый смех, непонятный, похожий на издевку.

— Ты не веришь?

— Я должен был подумать об этом, я должен был догадаться, — проговорил Да-Деган, подходя к двери и впуская в комнату нового гостя.

Он посмотрел на контрабандиста, внимательно, оглядывая его с головы, до пят.

— Проходи, — проговорил негромко, словно боялся разбудить эхо.

Контрабандист переступил порог, удивленно разглядывая обстановку и хозяина, подошел к камину, остановившись рядом с Лией. Он был невысок, гибок, как куница, щеголеват. Темные волосы вились, падая на плечи.

И, глядя в его лицо Да-Деган, невольно улыбнулся, отмечая сходство черт, ту же лепку лица, тот же блеск глаз, что были присущи ему самому. Этот юноша напомнил юность, обернув мысли и чувства вспять, заставив сердце забиться быстрей и уйти покой.

Глядя на его лицо, Да-Деган тихо улыбался, чувствуя только радость. Радость, какой не знал давно. И больше не сожалел о покое.

Рассмеявшись, рассыпая тихий, искренний смех мысленно заметил: «Ты счастливчик, Дагги. Тебя любит судьба. Что тебе золото, что власть, если этот мальчик, твой потомок, жив? Что тебе твоя собственная жизнь? Разве не стоит еще раз поставить все на карту? Для того, что б он не узнал кошмара, не видел снова снов раба? Разве это не стоит твоего покоя? Разве не стоит поставить на карту свою голову, везенье и удачу, ради всех них, ведь что толку скрывать, ты любишь их — и Лию, и его и Рэя и Иланта. И Вероэс был прав, по-своему прав и мудр, когда заставил тебя забыть, что кто-то потомок Локиты, твоего заклятого врага, а кто-то твой внук. Для тебя нет разницы, почти нет... разве что этот мальчишка, что так похож на тебя, разве что он, может быть, лишь немного, совсем немного более занимает места в сердце, чем отведено другим».

Лия посмотрела на отца, выставив упрямо вперед подбородок. Упрямства было ей не занимать. Как она и предполагала, Ордо не преминул отчитать ее за ночную вылазку в дом Да-Дегана. Как она и предполагала, Рейнар тоже смотрел на нее с укоризной. Она проигнорировала его взгляд и посмотрела на отца, пожав плечами, чувствуя, что, невольно, и сама начинает закипать. Тот не желал ничего слушать. Он все для себя решил сам.

Лия вспомнила предложение Да-Дегана и вздохнула. Воспитатель тихо и настойчиво предлагал им покинуть Рэну. У него было множество аргументов. Но один — непробиваемый. Лия вспомнила письма на его столе, что он достал из потайного отделения сейфа, их смысл.

Он смотрел на них, смотрел, говоря тихо и, убеждая, и, слушая его голос, Лия, совершенно не отдавая себе отчета, мысленно соглашалась с ним. Слушая его голос, она, словно б видела перед собой другого, знакомого человека, не замечая экстравагантного вида, забыв о Иллнуанари. Забыв о его делах с Эрмэ, обо всем том, что успела услышать и узнать.

— Ты должна их доставить на Софро, деточка, — говорил он, не повышая голоса, — я не знаю, как все обернется. Но я на твоем месте не позволил бы считать твоего отца негодяем и подлецом. Быть может, Лига простит его и примет тех рэан, что еще могут спастись бегством из этого мира, может быть, зная всю правду, люди смогут принять их не тая на сердце зла, без презрения, без обид. Мне жаль Рэну, мне жаль рэан. Поверь, я не держу зла на твоего отца.

— К чему? — спросил Рокшар, — все равно, то, что будет — это котел, мясорубка и сито. Что Лига, что Рэна — есть ли разница? И какой смысл в чести и бесчестии, если, все равно, Империя нападет?

— Ордо выбрал свой путь. Я знаю, он будет сражаться за Рэну, и за Лигу, я знаю, что он в сговоре с повстанцами. Я знаю, что ему легче признать свою неправоту, чем без боя сдать позиции Иллнуанари, тем более — Эрмэ. Я все это понимаю, и не могу его не уважать. Это он меня уважать не может. Мой путь иной. Я знаю, что такое Эрмэ. И знаю, что она сотрет Рэну в порошок, если дать ей возможность. Иллнуанари не такова, ты не знаешь, но есть небольшая разница.... Эрмэ с удовольствием разотрет и Иллнуанари, если та ей позволит. Мне не жаль Иллнуанари. Богатая Гильдия, но богатство это не все. Есть еще ценности. К примеру, я хотел бы спасти Лигу. И хочу спасти Ордо.

Лия взглянула на Да-Дегана, отметив яркий румянец, как след волнения на его лице. Глаза блестели жарким, маслянистым блеском, и, беспокойно, обрывая вышивку, двигались тонкие, точеные пальцы, унизанные дорогими перстнями.

— Почему? — спросила она, ловя его взгляд.

— Он — мой сын, и разве не естественно, что я не желаю видеть его гибели, разве не естественно отцу пытаться спасти сына? Не дать оставить на нашем роду пятно бесчестья? Я пытаюсь это сделать. Да, заигрываю с Эрмэ. Пока Империя чувствует, что от Ордо может получить ключ к сокровищам Аюми, его щадят. Я заставляю их в это верить. Я убеждаю их в этом. Я строю свою игру. Да, я скорее сдам Иллнуанари, чем Рэну, это правда. И скорее сдамся сам, чем позволю эрмийцам уронить хоть волос с ваших драгоценных голов. Что я задумал? Безумие. Безумие, что, если не выйдет игра, расколет Рэну, оставив на ее месте пыль. Эрмийцы не простят мне таких игр. Не простят никому из рэан, хотя бы потому, что я топтал эту землю и дышал этим воздухом. Спроси Рокшара, он знает эрмийцев, он скажет тебе....

— Странный способ ты выбрал, что б кого-то спасти, — услышала она голос юноши, — очень странный. И ты не сможешь никого спасти, если Император поймет твой обман.

— Я знаю. — Тихо ответил Да-Деган, посмотрев на юношу, — как и то, что до сих пор не один чужак не занимал трон Империи. Но все когда-то случается впервые, мальчик мой. Быть может, мне удастся то, чего никто не делал ранее.... И тогда.... Впрочем, нельзя загадывать. Ничего нельзя загадывать наверняка....

Девушка тихонечко усмехнулась, чувствуя, что не может не усмехнуться. Все было бы смешно, не будь так грустно. Рокшар держал ее локоть, словно чувствуя, как необходима ей его поддержка.

И она вспомнила, как, идя по пустынным в предрассветный час улочкам Амалгиры, он постоянно оборачивался, словно желая еще раз увидеть дом и сад, почувствовать взгляд хозяина, что, стоя у окна, провожал их долгим взглядом. Вспомнила, как на вопрос: «ну, что ты скажешь?» юноша заметил, улыбнувшись: «Он — великий плут и обманщик».

Рокшар сказал ей то, о чем сама она не подумала.

— Знаешь, — проговорил он, следуя по пустынным улочкам, рядом с ней, — а нашим друзьям скоро опасно будет оставаться здесь, на Рэне. Если только контрабандисты Иллнуанари пронюхают, что экипаж «Раяни» жив, то я не дам за их свободу и спокойствие и ломаного гроша. Нет, я не имею в виду нашего воспитателя, Лия, но и кроме него найдется уйма желающих выслужиться перед Эрмэ, так что, я послушался б его совета.

— Удрал бы в Лигу.

— Все относительно, я же говорил. Разве что здесь, на Рэне, Империи гораздо проще творить свои беззакония, чем на той же Софро. Мы должны убедить Гресси и остальных вернуться.

Его словам девушка поверила сразу. И глядя на Ордо, подумала, что ей его жаль. Ему вновь предстояло одиночество, пустой дом, в который нет желания возвращаться, бесконечная рутина и споры с контрабандистами. Глядя на него, она невольно пожала плечами, чувствуя как проходит запал злости.

— Ладно, — проговорила, неожиданно уступая, — больше я не пойду в дом Да-Дегана. А если и надумаю, то спрошу у тебя разрешения. Только не надо злиться. Я должна была его увидеть. Сама. Своими глазами.

Девушка пришла к Гресси по утру, рано, когда еще спал дом. Передвинув стул к окну, посмотрела на дождь, расчерчивающий причудливым узором стекло и город. Переведя взгляд на Гресс, тихонечко вздохнула; недавно она разглядывала фотографии, сохранившиеся у отца. Но ни на одном из снимков Гресс не выглядела так поразительно молодо и свежо, как выглядела сейчас. Никогда не казалась женственной и нежной.

Она была похожа на мальчишку, занозиста, колюча и мечтательна. Единственное, что можно было узнать — это глаза, глаза с особенным мягким, теплым, чуть мечтательным взглядом.

Гресси, почувствовав взгляд, потянулась, как кошка, посмотрела в сторону Лии.

— Тебе не спится? — спросила она, удивляясь. — Вчера не спала, бегала к Да-Дегану, и сегодня.... Что-то случилось?

Лия пожала плечами. Встав, тихонечко прошлась по комнате, отмечая как тут скромно, почти убого. Дом ветшал, словно давно потеряв хозяев. Здесь было чисто, но не было уюта. Не было ни богатства, ни тепла

И все же здесь было по-своему мило. Лия посмотрела на старое зеркало, по-прежнему, как во времена ее матери, в бытность хозяйкой этого дома, отражало часть комнаты и часть окна.

Присев рядом с Гресси, на краешек кровати она посмотрела на женщину, чувствуя, что невольно хочет спрятать взгляд. На лице Гресс проступали знаки счастья. Глаза, мягкие, теплые, словно светились изнутри, а улыбка на губах... она прекрасно понимала, отчего может появиться такая улыбка. И в воздухе еще можно было угадать тонкий, почти выветрившийся аромат табака.

И были сомнения, желание повернуться и уйти, но, взглянув в эти мягкие, теплые глаза, она отказалась от попытки бегства. Этот мягкий, светящийся взгляд выдавал тонкость и мягкость души.

«Ну, к кому ты еще пойдешь? — спросила себя Лия, — кто еще послушает предупреждение главы Иллнуанари? Шабар? Малира? Равиго Унари?» Вздохнув, она прикусила губу, чувствуя, как нервное напряжение потихонечку нарастает, заставляя беспрестанно двигаться пальцы, теребя все, что попадалось под руку.

Отчего-то захотелось плакать. Отвернувшись, она посмотрела на дождь, на сад, на туманную дымку дождевой кисеи, что накрыла город, спрятав улочки, спрятав небо и сияющий шар солнца. Серая кисея легко двигалась, словно чуть отодвигаясь, то, надвигаясь вновь. И дождь, то затихал, то ударял в окно с новой силой.

Лия прикрыла глаза. Вспомнился один из тысячи вечеров, таких дождливых, бесконечных вечеров, мягкий голос Да-Дегана, голос, который словно не умел лгать. Да-Деган любил тень, и когда он рассказывал Легенды им, детям, то казалось, что только голос парит в воздухе комнаты, а воспитатель сидит, уткнувшись подбородком в ладони, и дремлет, прикрыв глаза. И что голос, тихий голос, словно б принадлежит не ему, а другому, особенному существу, которого не дано увидеть никому.

Перед глазами, словно случившееся только вчера, стояло пламя зарева над Амалгирой, напряженное лицо Да-Дегана, обрамленное белыми волосами, взгляд, в котором жило беспокойство. Тогда, за один день это лицо стало жестким и упрямым.

А сейчас даже локоны замысловатой прически, расшитый шелк и небрежная элегантность манер, появившаяся неизвестно откуда не могли спрятать этой волевой жесткости, напряжения в глубине глаз. Движения его рук были нервны, но не хаотичны.

Он сам стал похож на сжатую пружину, перетянутую струну. И лицо его, похудевшее, с точеными правильными чертами, стало походить на морду хищника, что вечно настороже.

Вздохнув, Лия посмотрела на Гресс. Эта женщина несколько раз видела Да-Дегана, она должна была помнить его, его меланхоличную задумчивость, вечное спокойствие. Она должна была помнить и слова Легенд и его отношение к жизни. Безразличное к своей, бережное — к чужой.

Гресси, приподнявшись на кровати, вновь спросила:

— Что-то случилось, Лия?

И на этот раз она не смогла не ответить.

— Да, — призналась девушка тихо, — нам надо покинуть Рэну, Гресс. Так надо.

Идя по тонкой, едва намеченной среди скал тропинке Лия обернулась, что б бросить последний взгляд на долину, расстилавшуюся внизу. Там, внизу, бесконечным, зеленым ковром, расстилалось море трав. Там, едва видимый в сумерках, пришедших следом закату, белел, похожий на сказочный дворец, особняк, увенчанный прозрачным куполом.

Она была уверена, что Да-Деган так и стоит у окна, словно провожая их в дорогу. Вспомнив его слова, она тихонечко вздохнула.

— Я не пойду провожать вас, — проговорил он, кивком головы показав на худого, юного мальчишку, с огромными глазами эльфа, что был робок, застенчив, и держался в тени, — вас проводит Якатэ, он знает эти места, он родился на Форэтмэ и потому найдет дорогу. К тому же, я знаю, у него есть желание забыть об этой Рэне, как о страшном сне. Вы возьмете его с собой, это — моя единственная просьба. И еще. Постарайтесь быть как можно осторожнее. Флот Иллнуанари рыщет по всей Лиге, не исключено, что пилотаж небезопасен даже вблизи Софро. Впрочем, корабль, который вы получаете, не совсем обычен. Это корабль Эрмэ. Скорее у вас есть шанс вступить в конфликт с кораблями Лиги, чем с пилотами Иллнуанари. Но, будем надеяться на лучшее. Лигийские пилоты сначала пытаются разобраться, и только потом начинают стрелять. А я, лично я, желаю вам удачи.

Лия вспомнила, как недовольно поморщился Шабар на его слова, как улыбнулся Рокшар. Их было пятеро, только пятеро. Отчего-то остальные отказались покинуть Рэну. Отчего-то на все осторожные вопросы Гресси и Шабара они отвечали лишь пожатием плеч. А Рейнар, посмотрел так, словно раскусил всю затею. Усмехнулся и не пожелал с ней говорить. Это было обидно, но она сумела заставить себя забыть об этой обиде. Слишком долго они были друзьями, что б эта обида могла что-то изменить.

Шагая в молчании, быстро перебирая ногами по каменистому грунту, она пыталась навек запечатлеть в памяти и белоснежную, все еще окрашенную лучами заходящего солнца снеговую шапку Форэтмэ, и долину с травами, клонившимися на ветру. И золото и пурпур облаков, и темную, густеющую синь неба. Лицо Донтара, с которым попрощалась вчера, грусть в его глазах и надежду на ее возвращение. Его странную улыбку, за которой он словно бы прятал слезы, что не в силах был удержать.

Этот воин любил ее. Этого воина, с улыбкой мальчишки, и в этом она не могла себе не признаться вчера, стоя под струями серого дождя, любила она. Любила так, словно у них было одно сердце и одна душа на двоих.

Хотелось остановиться, но сзади, отстав лишь на пару шагов, шел Шабар, а она побаивалась его острого глаза, подмечавшего многое, если не все. Не хотелось, что б он заметил, что в ее глазах стоят слезы.

« Этот мир может превратиться в пыль, — вспомнила она осторожное замечание учителя, — если только Император заметит, что за игру я здесь веду».

« Этот мир может превратиться в пыль», — повторила она про себя, чувствуя, как от нереальной красоты перехватывает дыхание. Форэтмэ, этот пик, этот остров всегда будили какое-то особенное чувство в душе. Она вспомнила перепачканные соком свежих ягод руки, их детскую дружбу, особенное, маленькое братство. Иланта. Рэя.

Она вспомнила отца. Невысокий человек, вызывал двоякие чувства. Было жаль уходить, уводя с собой тех, кого он любил. Иридэ. Гресси. Было чувство вины, с которым приходилось бороться, уговаривая себя избыть искушение вернуться назад. Была любовь. Было ощущение необходимости. Странное чувство, которое появилось в момент прощания.

Глядя в серые, похожие на два острия кинжала, глаза Да-Дегана, она вдруг прочла в них то, что властно отозвалось в ее душе, как понимание, сопонимание, сочувствие, разгадка. Необходимость. То, что заставляло его перечеркнуть минувшее, отказаться от прошлого, стать столь не похожим на себя самого, минувшего. В серых глазах жила боль, так похожая на жестокость.

Она, тихонечко вздохнув, прибавила хода, обогнав Гресс, и поравнявшись, почти поравнявшись с Рокшаром. Отчего-то она никак не могла назвать его старым, знакомым, мягким именем: «Иридэ», он словно вырос из него.

Он был отнюдь не тот рыжеволосый, солнечный мальчик, которого она помнила, который воскресал, стоило кому-то назвать это имя. И все ж, это был он, ее брат, тот, кто понимал ее, вырастя из детских забав, став настоящим надежным другом.

Впереди, обогнав их всех лишь на несколько шагов, шуршал сандалиями по камням мальчишка. Шел, ориентируясь по одному ему известным заметкам.

Корабль, серый, замаскировавшийся под цвет камней, путники увидели случайно, едва не пройдя мимо. Он лежал на грунте, небольшой, похожий на валун, но не на корабль.

Рокшар подошел близко, с осторожностью погладил холодный, словно и не нагревшийся за весь день, лежа на солнцепеке, бок. Открылся люк, словно приглашая войти в темный зев. Там, в его темном нутре, сразу за шлюзом, находилась рубка, призывно помигивали навигационные приборы.

Войдя, Гресс тихонечко осмотрелась. Шабар нервно закурил, а Рокше, присев к пульту, посмотрел на экран, немного подумал и дал команду на старт.

Корабль плавно оторвался от земли, словно над ним не властна была сила тяготения, и быстро пошел набирать высоту, уходя все дальше и дальше.

Рэна, казавшаяся сначала огромной чашей, становилась все меньше, превращаясь в шар — голубой и белый. Отдаляясь, становилась все меньше и меньше, стирались детали. Она не видела ни островов, потом потерялись очертания материка, потом, потом осталась только сияющая точка, едва выделявшаяся на фоне остальных.

Корабль, разгоняясь, уходил на периферию системы. На экранах высвечивались запросы диспетчерских служб, которые они проигнорировали.

Лия положила ладонь на плечо Рокше. Он, усмехнувшись, отер капельки пота со лба. Посмотрел на нее, оторвав взгляд от дисплея. Гресси Кохилла заняла место второго пилота.

— Жаль, — проговорила Лия, — столько времени уходит на разгоны. На уход из системы, на подход к системе и порту.

Рокшар тихонечко рассмеялся, послав улыбку Гресси, вновь повернулся к пульту, отдавая команду на вход в прыжок по заданным координатам. Гресс посмотрела на него зло, словно он творил святотатство.

— След возмущений не заденет Рэну, — проговорил юноша. — Я давно научился рассчитывать последствия прыжка. Это просто. Гораздо проще, чем кажется...

Вспыхнул свет, ударив по глазам, свет ничего общего не имевший с лампами на потолке, свет на который тело отозвалось пением каждой клеточки тела. А потом свет погас....

Когда же темнота рассеялась, как туман, порвавшийся в клочья, перед ними, на экране дисплеев вспыхнул свет миллионов звезд, миллиардов капель света. Небо Софро, необыкновенное, украшенное спиральной брошью великолепной Галактики.

Гресс быстро шла по аллеям, рядом, сопровождая ее по сторонам, следовали несколько парней из служб безопасности. Она смотрела на их юные лица, чувствуя негодование в душе. Ее не приходилось подгонять, ноги несли сами. Так хотелось поскорее увидеть Элейджа, поговорить с сенатором, рассказать, все, что видели ее глаза, рассказать о сказочном мире Аюми, о возвращении, о том, что видела на Рэне.

Новости переполняли ее. И тем обиднее были задержки и помехи.

Она вспомнила, как корабли Лиги взяли в кольцо сопровождения их корабль на подходах к порту. Так, что бесполезно было пытаться сбежать. Впрочем, Рокше, наверняка, мог бы нырнуть в прыжок, оставив преследователей ни с чем, но не было этой цели — бежать. Их целью была Софро, сказочный мир, что, она уже верила в то, верила, увидев раз мир Аюми, что, если верить Легендам, был оставлен мирам Лиги в дар, как напоминание Странниками, что в мире возможно все. Все, что может представить себе человек.

Она вспомнила, как на борт влетели несколько человек в боевых доспехах, оружие в их руках. Вспомнила смятение на лицах. Смятение, что почти сразу же прошло. Что она могла им представить? Только свои воспоминания. Как она могла их убедить? Переговоры шли долго, затяжные, от которых устали все.

И вот теперь, как пленницу, ее ведут по знакомым с юности тропинкам. А на небе, в зените, сияет Галактика, сияет как вызов человеку, брошенный вечностью, как насмешка божества. «Невозможно, — подумала она, — невозможно только то, чего не может создать разум и воображение. Все остальное — реально. Рано или поздно в плоть облачается любая мысль. Рано или поздно все, о чем осмеливается мечтать человек, обретает жизнь. Но о чем мы не можем мечтать? Может быть, лишь о действительно, по-настоящему, невозможном?».

Она вновь посмотрела на небо, отмечая, что в нем неизменно осталось все, в противовес тому, что было на земле. Никогда ранее Софро не была столь многолюдна. И, вновь, навстречу попадались люди в строгой форме Стратегов, у них были озабоченные лица, они шли быстро, спеша по своим делам, обращая на нее внимания не больше, чем на муху.

Ее проводили в здание Сената, в этот муравейник, полный человеческих существ, что гудел как улей. И здесь все спешили, слишком спешили, что б росить на нее более чем один, праздный взгляд. С тех пор, как она ушла в полет, изменилось все. Исчезла ленца в движениях людей, исчезло ощущение вечного сна, заторможенная замороженность, словно ты не на поверхности, а на дне.

Она поднялась в знакомый кабинет, надеясь увидеть лицо Элейджа, его улыбку, мудрые глаза, незлобивую иронию, но вместо него увидела Юфнаресса. Юфнаресса, что медленно прохаживался по кабинету, словно ожидая ее.

— А где Элейдж? — просила она, чувствуя, что от неожиданности подгибаются колени.

Юфнаресс слегка пожал плечами.

— Вы сказали, — заметил он спокойно, что у вас дело к сенатору. Я — сенатор. Что вам угодно?

Гресси осторожно откинула прядь с лица.

— Что с Элейджем? — спросила упрямо.

Он не ответил, посмотрел на нее странно, подозрительно, окидывая взглядом от головы до пят. Словно пытаясь понять, кто она и можно ли ей доверять. Его глаза буравили. Гресс тихонечко вздохнула. Чувствуя, что взгляд с каждым мгновением становится все холоднее, слегка пожала плечами.

— Вы прибыли сюда на корабле неизвестного типа, — заметил Юфнаресс спокойно, — утверждая, что прибыли с Рэны. Я не могу сказать, что верю. И сказать, что полностью не доверяю вам, тоже не могу. Я просто жду объяснений. Мне сказали, что тип корабля ранее Лиге не известен.

— Неизвестен, — откликнулась Гресси, — да только не вам. Мне много рассказали о Вас, Юфнаресс Антайи. И разговаривать с вами я не намерена. Я хочу видеть Элейджа.

— Вот уж не знаю, захочет ли увидеть вас Лорд. — проговорил Юфнаресс устало, он пожал плечами и отошел к окну.

— Лорд? — тихо переспросила Гресс.

— Лорд, — подтвердил Юфнаресс, отчего-то усмехнувшись.

Он медленно отошел от окна, посмотрел на нее вновь.

— Кто вы? — спросил доверительно, — кто вас послал? Скажите мне, может быть, несмотря на занятость, Лорд сможет уделить вам несколько минут.

Она вздохнула, сжав пальцы так, что побелели костяшки.

— Скажите ему, что я могу рассказать о судьбе «Раяни», о том, что случилось с кораблем и экипажем.

— То, что корабль взорвался, известно всем.

— А всем известно, что он взорвался в районе Ками-Еиль-Ергу? — переспросила женщина упрямо. — И, может быть, вам интересно продолжение?

Юфнаресс тихо выдохнул воздух, посмотрел на нее с интересом.

— Хорошо, — заметил он, — я передам это Лорду. Но не знаю, что скажет он.

Мужчина вышел из кабинета, а она, вздохнув, пошевелилась в кресле, разминая пальцы и чувствуя, как в висках бьется кровь. Пальцы слегка подрагивали.

«Элейдж — Лорд», — подумала она ошеломленно. Сколько лет прошло с тех пор, как мужчина последний раз вставал на верховной ступеньке управления Лигой, она не знала. История не входила в список ее интересов. Но Гресс слышала о таких случаях. Правда это было давно, так давно, что невозможно было даже представить, какая пропасть разделяла его и тех, кто был до.

Гресс заметила, что, против всех ожиданий не осталась в кабинете одна. Стражи стояли у двери, наблюдая за каждым ее жестом. Гресс невольно сжалась, чувствуя, что это начинает ее слегка злить. Хотелось побыть одной, посмотрев на стражей, она вновь собралась в клубок, ожидая.

Шагов не было долго, почти целую вечность. Ей казалось, что прошла уйма времени, что звезды в рукавах Галактики сдвинулись и поменяли свое положение. Ей казалось, что мир успел обветшать, пока она ждала, сидя, напряженная, как сжатая пружина, чувствуя, что неизвестность и ожидание способны взорвать весь ее внутренний мир. Женщина хотела сорваться с места и хотя бы пройти — из угла в угол, от кресла к окну, постоять, вдыхая воздух, и вновь пройти по комнате, по мягкому ковру, что глушил шум шагов. Движения уняло б бешеное биение пульса. Оно было бы к месту. А вместо этого приходилось сидеть неподвижно, полностью владея собой, стараясь, что б не отразилась на лице та гамма чувств, которые она испытывала.

И, несмотря на ожидание, шаги прозвучали как небесный гром. Вошли трое. Она узнала Юфнаресса, узнала того, кого Юфнаресс называл Лордом. Женщина, что шла рядом, была ей неизвестна. Женщина, что была изумительно — прекрасна и хороша собой. У нее были мягкие глаза, небесной сини, такие яркие, такие мягкие, как глаза лани. У нее были слегка неправильные черты лица и серебро волос, стекавшее с головы, падавшее на плечи плащом.

А еще, вокруг ее рук и лица тихонечко мерцал воздух, словно с рук и головы непрестанно слетали слабые искры разрядов. И если присмотреться, то было видно, как играет на воздухе свет — то блеснет червонным золотом, то пробьет неистовой синью, затмевающей синь взгляда.

Элейдж подошел совсем близко, заглянул в глаза Гресс.

— Что вы хотите мне сказать? — спросил он.

Женщина подошла и мягко положила свою ладонь ему на плечо. Все ее движения были полны грацией, отточенного, воздушного совершенства. Ее глаза встретились с взглядом Гресс, и неожиданно пришло ощущение того, что незнакомка видит ее мысли, видит так, как видел Имрэн, словно и мысли и сомнения и надежды, как открытый книжный лист, лежали перед ней. И было ощущение тепла. Тепла и сочувствия. Поддержки. Чего-то доброго. Очень доброго.

Незнакомка опустилась в кресло напротив, и отвела взгляд, сразу избавив от напряжения и неловкости, от избытка чувств. Словно в голове образовалась дырка, через которую вытеки мысли и чувства, оставив пустоту, странную после такого кипения. Легкость разливалась по телу, унимая дрожь.

Вспомнился Имри. Его лицо, его улыбка. Он и эта женщина были неуловимо похожи. Общей была улыбка, осторожно распускающаяся из уголков губ, улыбка, что дрожала в уголках глаз и изломе бровей. Незнакомка легко повела плечами и чуть заметно, слегка кивнула. Переведя взгляд на Элейджа, улыбнулась ему.

— Значит, — проговорила она, — вы готовы рассказать, что же случилось с «Раяни», что вы видели в районе тройной и на Рэне. Я думаю, что Лорду будет небезынтересно это узнать.

Незнакомка улыбнулась вновь, и в ее улыбке Гресс увидела и слезы волнения и нечаянную радость. Оттенки чувств, игру эмоций, что-то, что заставило саму Гресс проникнуться к ней симпатией.

— Меня зовут Лиит, — откликнулась на немой вопрос незнакомка, — и это так же верно, что я вижу перед собой Гресси Кохиллу, капитана космического флота Лиги, у которой и вправду есть что сказать Лорду.

— И Леди, — тихо добавил Юфнаресс.

Глядя на камни Аюми, лежавшие на ладонях, Гресси тихонечко вздохнула. Вновь. Вновь эти камни были в ее руках. Рядом стоял Рокше, смотрел, затаив дыхание, словно ослепленный глубиной их сини, очарованный, словно поддавшись не людским, сильным чарам, неведомому колдовству. Камни на ее руках не только играли. Да, по их поверхности проносились сполохи, похожие на синие, холодные зарницы.

Казалось, будто камни пели, рождая тихий, неверный, чарующий отзвук, похожий на далекое пение хорала, на звон колоколов, на песни ветра и песни звезд. Звук был едва слышен и чист, как родник. Звук рождал ощущение тихого ликования в душе, даря надежду? счастье? от которых хотелось плакать.

Она взглянула на Гайдуни, что стоял же здесь, рядом, в двух шагах, и глядел на нее, смущенный, ошеломленный. Огромный, похожий на грузного медведя он не сочетался с собственным смущением. Рядом с ним стоял Пайше, одетый вольно и свободно, как любой контрабандист, не признававший дисциплины, но со знаками отличия Стратега.

А еще, рядом стояла Лиит. И здесь, в темной, едва освещенной комнате, как никогда было заметно исходившее от нее сияние. И здесь же был Элейдж. И такое же, слабое, хорошо различимое лишь в темноте, дрожавшее пламя, окружало и его. Он смотрел с грустью, с надеждой. Он смотрел, кусая губы, словно не хотел никого из них отпускать.

Гресс молча положила камни назад, в углубления обитой мягким бархатом коробочки, которую спрятала в обычную сумку, висевшую на боку. И посмотрев на Лиит, заметила, как узкая ладонь, словно сотканная из лунного серебра, из ниоткуда, из воздуха, собирает небесную синь, кладя ее туда, где несколько минут назад покоилось сокровище Аюми. Настоящее сокровище, которое не имело цены.

Гресси хлопнула рукой по сумке, отряхивая невидимую пыль. Никто не знал, никто не должен был догадаться, что сокровище Странников вновь покидает Софро, отправляясь в странствие. В путь, ведущий к дому.

Она посмотрела на Рокше. Лицо контрабандиста, еще несколько мгновений назад восхищенное, с отпечатавшимся на нем чистым, светлым удивлением, что присуще детям, стало вновь строгим и собранным. Словно он уже сидел за пультом корабля, рассчитывая трассу.

Именно ему, ему, вместе с ней, предстояло уйти в полет. В сложный полет. Туда, назад, к тройной. К флоту, что был надежно укрыт вуалями плазмы и возмущениями гравитационных полей. Туда, где они были так недавно, откуда ушли. В этот сказочный мир им предстояло вернуться. Прикрыв глаза, Гресс воскресила в памяти странный мир, сад, где на ветках располагался ароматный цвет, соседствуя со спелыми плодами, где замок рос в небо, где огненные шары, превращались в золотокрылых птиц.

Гресс посмотрела в глаза Лиит, словно спрашивая совета. Но другого пути не было. Она, вздохнув, вспомнила ночь, разговор, тихий голос Лиит, немного завораживающий, ее волнение. Ощущение мыслей, текущих параллельно и в ее мозгу, как слабое эхо, что возникало чуть раньше, чем губы Лиит успевали произнести слова. В голосе Лиит звучала грусть.

"За те тысячелетия, что утекли с той поры, как исчезла раса Аюми, — говорила она, — многое было утеряно. Кто знает, что тому причиной? Но информатории Аюми уже не связаны в единую сеть, что было когда-то. Каждый из информаториев существует отдельно, исполняя лишь часть функций. Я не знаю, каким образом вам удалось вернуться на Рэну, не понимаю, как удалось рэанам попасть на корабль. Эти возможности давно были утеряны. Впрочем, может, где-то и существует такая возможность. Да, где-то, еще возможна связь между отдельными информаториями, но эта связь не полна.

Технологии Аюми позволяли осуществлять то, что всем иным могло казаться колдовством. Но и у Аюми был враг, враг более беспощадный, нежели Империя. Время. Время, которое не ходит вспять. Река, по течению которой мы могли плыть с произвольно выбранной скоростью — быстро или медленно, не суть. Но воды реки времени не дано обернуть вспять и нам.

Я не спорю, на древе мироздания существуют миры, где ток темпоральных полей противонаправлен и полярен. Но ничто не может воспользоваться этим процессом. Стоит любой материи мира этого попасть в такой мир, как происходит ее уничтожение. Аннигиляция. Быть может кто-нибудь, когда-нибудь и найдет ключ к возможности использовать и этот портал, возможность подняться, а не спуститься по реке времени. Но мы не успели, мы не смогли.

Мы многого не успели. Мы не успели даже толком исследовать близлежащие галактики, не смея надолго уйти оттуда, где впервые появились на этот свет. Да, мы бывали в сопредельных вселенных, спокойно переходя из одной в другую, перенося свои Дома и корабли. Но с этой Вселенной мы связаны накрепко. Мы нужны были необходимы людям, (впрочем, известны нам были и совершенно иные цивилизации, отличные от людей). Мы появились в этом мире, как противовес силе, которая породила нас. Мы нужны здесь. Именно здесь.

Когда-то, когда мы сами были юны, переживая рассвет нашей расы, мы шли к людям, чувствуя их боль как свою, и, пытаясь унять часть людской боли. Мы несли знание. И сталкивались с тем, что наша суть сильнее нас. Мы все же были оружием, созданным Империей для покорения иных. И когда мы это поняли, то создали маски. То, что мы называли масками.

Маска — это не кокон, не личина, это — второе тело, которое повинуется тебе так же, как и то, которое ты получил в наследство от родителей. Оболочка, в которой существует твой разум, пока твое, настоящее тело спит, или если оно уничтожено. Но, впрочем, разницы нет. Маска может быть любой, копируя то, что есть, или, будучи порождением воображения. Без маски мы не могли существовать рядом с людьми. Но даже маска не всегда была способна скрыть нашу иность. Наш дар, что был одновременно и проклятием.

Мы не могли уйти, нам не дано было остаться. И все же, мы спокойно жили с этим, надев на лица маски, закрыв путь к Домам от тех, кто был пропитан злобой и агрессией, поставив на пути каждого ищущего зеркало, что отражало мысли и чувства назад, усилив их. Кто шел с добром — получал добро, тепло, понимание, поддержку. Кто нес злобу, агрессию, алчность... тот погибал от них, яд убивал, взлелеявшего его в своей душе, взрастившего этот обманный цветок. Но не много алчных шло к нам, по узким горным тропам. Не каждый, кто ищет могущества и злата рискнет сложить голову на тяжелой тропе. Да и не дано таким найти путь. Только тот, кто способен услышать голос истины в своем сердце, только тот, кто чувствует, пусть даже не зная, законы, правящие этим миром, способен дойти, идя по дороге не означенной на картах.

Информатории, порталы, врата, как их только не называли люди, как только не называли нас самих... Информатории, они всегда имели, минимум, два уровня. Один для тех, кто искал лишь ответ на четко поставленный вопрос, другой, для тех, кто искал истину, кто искал ответ на вопрос, почему же он не приемлет зла, ведь сильному, не скрывающему своей силы, так привольно жить в обычном мире, легко подчинять, легко брать то, что не его. По праву сильного. И почему кажется, что зла много больше в мире, чем добра.

А ответ прост, нужно только заглянуть в себя, как в зеркало, что б увидеть ответ, но не сметь себе лгать. То, что люди называют злом всегда противно человеческой натуре. И заставляет нас обращать на себя внимание именно тем, что оно — за гранью естества. Добро, его порой не замечаешь, ведь так легко жить, как чувствуешь, как предопределено, как дышишь, добро не приметно, оттого, что оно не противоречит изначальной сути человека.

Все просто, все предельно просто, не надо искать сложных конструкций там, где их нет. Нужно только уметь не обманывать и не обманываться. Конечно, это бывает сложным. Но Аюми не умели лгать. Невозможно лгать, будучи Аюми, обман бессмысленен в мире тех, у кого на всех — одна душа, один, сотканный из множеств индивидуальных, разум. Не могут существовать воедино телепатия и ложь.

Аюми необычны, да, эта раса не умела лгать. Нам это было не дано. Мы смотрели правде в глаза. Всегда. Я не могу сказать, что это — легко. Иногда есть смысл чего-то не видеть, чего-то не ждать, о чем-то не думать. Мы знали, что тогда, в том мире, где только множество слабых, едва начинавших путь развития планет и Эрмэ, нам места нет. Потому, как рано или поздно, Империя прыгнет. А мы не сумеем остаться в стороне, наблюдая. Нет. Равнодушия нам тоже было не дано. Равнодушие... откуда ему взяться, если чужую боль ты чувствуешь как свою? А сотни тысяч криков боли? Разве можно от этого отстраниться, закрыть глаза и уши? Какая маска, какой мираж поможет не слышать этого? В какой проклятой вселенной можно скрыться от того, что живет у тебя внутри?

Мы знали, что пришли в этот мир лишь на день, на миг, на час. Гости, а не хозяева. Странные существа, созданные прихотью человека, что хотел поспорить со всем миром, с Вселенной, поправ законы, которые даже толком не узнал. Мы — такое же порождение этого мира, как и все остальные, кто живет в ней. Искусное творение. И зеркало....

Мы знали, что рано или поздно нам суждено уйти, об этом не знали лишь наши дети, но и они, взрослея впитывали это предначертание на своем пути. Мы постарались сохранить то, чем владели. Для людей, для тех, кто будет после нас.... То, что вы называете камнями Аюми, подарком Аюми — это ключи. Информационные ключи. В этих синих камнях, в замороженном, остановленном свете то, что реанимирует корабли, вновь свяжет информатории в единую сеть, вернет нашим мирам жизнь, позволяя им вновь произвольно скользить по реке времени и по древу мирозданья. Базы данных.

Мы создавали их для вас. Мы желали, но не осмеливались надеяться на то, что наша раса вернется в этот мир снова. Никто не думал, что когда-нибудь, спустя тысячелетия, причудливая игра случайностей и закономерностей вновь сложит из мозаики генов то, что определяет сущность Аюми. Хотя знали, что рано или поздно любая цивилизация выходит из колыбели. Мы думали, ждали, что когда-нибудь люди шагнут дальше нас. Люди, они сейчас уже не те, что прежде. Меньше тех, кто живет бездумно, заботясь только о себе. Много меньше. Здесь, в мирах Лиги это — нонсенс. Мы знали, что так и будет, что рано или поздно, но люди смогут встретиться взглядом сами с собой, не увидев дракона в отражении зеркал. И тогда наш мир откроется им, приняв их.

Мы надеялись, что, когда-нибудь, Империя изживет себя, что Эрмэ сумеет оборвать коллапс. Но, похоже, она — как черная дыра, которая не выпускает того, что раз попало в сферу ее притяжения, и что процесс падения ей не остановить самой.

Ключи, если кто-то решится донести их до кораблей, вернуть на предназначенное им место, тогда вновь в полную силу заработают информатории, врата порталов. Восстановится вся сеть. Может быть, это спасет чьи-то жизни. Ведь единственное, что не по зубам Империи — это наши миры. Ни один воин и властитель не пройдет через портал, но кто-то из людей на это способен".

Лиит ободряюще улыбнулась, посмотрев в глаза Гресс. Но ответила ей не Гресс. Ответил Рокше, сказав, что рискнул бы попытаться, а следом согласилась она. Нашлись и еще рисковые люди. Гресси посмотрела на Гайдуни, контрабандист должен был отвлечь внимание от их корабля, выйдя в системе Ками-Еиль-Ергу чуть раньше, позволив им незамечено проскользнуть в систему, пользуясь кораблем эрмийцев.

«Только не позволь им поймать себя, Гай, — мысленно пожелала Гресс, — Только успей уйти раньше, чем они приблизятся на дистанцию выстрела».

Корабль медленно уходил от Софро, немногим раньше стартовал корабль контрабандистов, его траектория явно прослеживалась на экранах дисплеев. Если б она хотела, догнать его не составило б особого труда. Корабль эрмийцев, подарок Да-Дегана, был скор как пуля, исключительно манёвренен. Он ничуть не уступал «Раяни», а, может, в чем-то и превосходил крейсер Лиги. Недовольно поморщившись, женщина представила себе флот Эрмэ, и флот Лиги, многочисленный, но явно уступавший.

Преимущество было на стороне Империи. Гресс тяжело вздохнула, чувствуя горечь, понимая, теперь прекрасно понимая, что за битва ждет Лигу. Битва, что почти бессмысленна, ведь остановить Империю может только чудо. Это знал Элейдж, об этом говорила Лиит. Это знали практически все. И, тем не менее, никто не желал сдаваться без боя.

«Лучше смерть в бою, — усмехнувшись, проговорился Гайдуни, чем добровольное вечное рабство. Лучше небытие, чем подобное существование. Я предпочту сдохнуть, чем стать эрмийским рабом». Рокшар промолчал в ответ на это, только блеснули его холодные, как сталь глаза, да упрямо сжались в ниточку губы, на какой-то момент, сделав его не похожим на самого себя.

Поежившись, Гресс обернулась к Рокшару. Юноша сидел за пультом почти расслаблено, видно было, что пилотаж в этой, насыщенной транспортами зоне, не представлял для него особенных трудностей. Летал он легко, словно родился крылатым. Сама Гресс летала так же, но ей потребовались годы, что б срастись с пространством и кораблем, но, вспомнив, что у контрабандистов молодежь начинает летать раньше, чем бриться, она улыбнулась. Господа контрабандисты были отличными пилотами, это приходилось признавать. Отчаянными и смелыми, рисковыми, и было счастьем, что они приняли сторону Лиги. Разве что Иллнуанари взяла сторону Империи, да еще немного одиночек, отчаянных авантюристов и сорвиголов.

— Скоро в прыжок? — спросила Гресс у Рокшара.

— Подожди, — откликнулся юноша, — уйдет Гай, чуть повременим и — за ними. Вот тогда — держись. Крепко держись. Да, может быть, нам удастся затеряться среди эрмийцев, так, что нас примут за своих. Может, не заметят. Может,.... Но постараемся. Как жаль, что у нас всего одна попытка.

Он улыбнулся, пожал ее ладонь, и вновь обернулся к дисплею.

— Прорвемся, — проговорила Гресс, чувствуя, как на корабль обрушивается удар близкого прыжка, как закачало его на гравитационной волне. Тело то наливалось тяжестью, то становилось невесомо.

Рокше тихонечко хмыкнул, словно что-то хотел пожелать Гаю нелестного, да в последний миг передумал. Вновь, не спеша, внимательно и вдумчиво проверил данные и, посмотрев на Гресс, заметил:

— Держись!

Свет погас, потерялось ощущение реальности. За короткий миг успела дрогнуть, стремительно накатываясь на них, промчаться вечность. Голоса, ей казалось, что она слышит далекие отзвуки голосов, чистую, выразительную, прекрасную мелодию, далекое пение. Потом вспыхнул свет, принося отрезвление, потом вновь случилась реальность.

Ускорение росло, кораблик, выйдя из прыжка, набирал скорость, не считаясь с разумом, с пределами возможного. Она чувствовала, как свинец заполняет тело, как вода потом выходит сквозь поры. Тяжесть, невероятная, свинцовая, навалилась. Она едва смогла пошевелить рукой, с трудом перевела взгляд.

Голубая звезда была невероятно близко. Наверное, только чудо не позволило им сорваться за грань. Цепкие объятия отпускали нехотя, наверное, они вышли на самой границе, там, где еще был возможен возврат, окруженные облаком плазмы, вуалью тянувшимся к черной дыре. Сцепив зубы, женщина посмотрела на Рокшара. Благо, он сориентировался вовремя, сразу уводя корабль в сторону.

С трудом вздохнув, она вновь посмотрела на экран. На радаре рисовалось с десяток точек, обозначая эрмийские корабли. Они гнали одиночный транспорт, пытаясь взять его в кольцо. Правда, расстояние было достаточно велико. И никто не обратил внимания, что в системе появился еще один объект. «Удачи, Гай», — мысленно пожелала она контрабандисту, чувствуя, что тревога за него зацепила душу. Корабль внезапно тряхнуло, словно он налетел на риф, но тяжесть отпустила.

Гресс вновь посмотрела на лицо юноши.

— Порядок, — проговорил он совершенно спокойно, — через час выйдем из зоны. Как ты думаешь, где может таиться флот Аюми?

Гресс удивленно отметила, что он ничуть не взволнован, словно знал, что корабль выйдет из прыжка так близко от звезды. Да, наверное, знал.

— Зачем ты это сделал? — спросила она.

— Мы так договорились, — отозвался он, — я, Гай и Пайше, и расчеты, кстати, делали вместе. Так больше шансов остаться незамеченными. А что хотела предложить ты? Прорисоваться на периферии? Так, что б нас сразу же засекли и поспешили навстречу с распростертыми объятиями? Только вот это навряд ли. Скорее, мы тут же попали бы под огонь. Хочешь, не хочешь, но так было разумнее. Ну, кто способен подумать, что мы рискнем выйти у самой кромки? Да ни одна душа на свете. А меж тем, эрмийские кораблики позволяют творить чудеса пилотажа, если б я не знал, на что они способны, то даже не пытался вернуться к тройной. Но если эрмийцы и подумают, что кто-то рискнул, то, все равно, здесь нас очень трудно обнаружить. Мы — невидимки, нас трудно засечь. Масса этого компонента слишком велика, и вокруг полно плазмы, которая прячет нас.

Гресс подумала, что, все же, доводы этот мальчишка выстраивает разумно, в его словах была определенная логика, непривычная ей, своеобразная, но достаточно четкая.

— Хорошо, — заметила она, — не стану с тобой спорить. А флот Аюми, сейчас я рассчитаю, где он; это можно сделать, если вспомнить то, что я видела из рубки того корабля.

Они медленно, почти заглушив двигатели, вошли в скопление, двигаясь осторожно, как тени, воровато, крадучись. Глядя на блестки металла в невидимой паутине, застывшей в пространстве Гресс тихонечко улыбнулась. Их не заметили. Все прошло как по маслу. Плохо б им пришлось, случись иначе. До сих пор она почти не верила в успех, боясь спугнуть удачу. А теперь эмоции нахлынули, заставив забыть о дурном.

Усталость, за ту неделю, что они были в полете, пропитала каждую клеточку тела. Спали мало, тут же, в кресле, не уходя из рубки. Боялись, сторожились, продвигались крайне осторожно, под прикрытием плазменных облаков. Кораблик контрабандистов, словно приманка, поймал в сеть обмана большую часть эрмийских кораблей, уводя их на границу системы. Но все же, они не могли исключить того, что какой-нибудь корабль затаился в пространстве, заглушив двигатели, находясь в свободном дрейфе, и оставаясь невидимкой для локаторов.

Теперь же, все подводные камни остались позади, и можно было чуть-чуть расслабиться. Хотя, то, что им предстояло, легким заданием назвать было нельзя. Она вспомнила светловолосого хозяина замка и тихонечко поежилась, представив, что придется встретиться с ним лицом к лицу. И вспомнила Имрэна. Если он тоже стал таковым, то предстояло двойное испытание. Вздохнув, женщина тихонечко тронула футляр, лежавший у нее на коленях, словно касаясь рукой талисмана.

Рокше, заметив ее жест, тихонько рассмеялся.

— Вы суеверны, Гресс, — заметил он.

— Я не сказала б....

— Я тоже. Раньше. И не поверил бы, что вы можете сомневаться, однако....

— Хочешь сказать, что сам не взволнован? — усмехнулась женщина, откинув прядки волос, выбившиеся из кос, уложенных вокруг головы. — Хочешь сказать, что прогулка по миру Аюми для тебя обыденность?

— Я боюсь, — признался он, — все идет слишком гладко. Никаких препятствий, никаких помех. И еще боюсь кое-чего.... В мире Аюми время идет иначе. Я боюсь не успеть. Время не ходит вспять. Боюсь, что хозяева, оба будут избегать нас. Боюсь, что без их помощи мы сами потратим бездну времени. А потом, посмотри, сколько кораблей. Где тот, что нам нужен?

Она откинула голову и побарабанила пальцами по подлокотнику кресла, не позволяя себе проникнуться его словами. Не позволяя себе поверить в них.

— Мы уже почти у цели, — заметила она, — осталось немного, совсем немного, Рокше. И мы дойдем. Мы сделаем это.

Он тихо, почти беззвучно рассмеялся, внезапно напомнив ей Да-Дегана, его, такой же тихий, недоверчиво — скрытный смех. Прикрыв глаза, она попыталась вспомнить, воскресить в памяти картину, виденную однажды, здесь, из рубки корабля. Но ничего не получалось. Вздохнув, она сжала пальцами виски и голос, нежный голос Лиит, внезапно прозвучал в мозгу, как ответ на ее вопрос: «Слушай себя, доверяй себе, и тогда ты обретешь, то, что ищешь».

Так же, не открывая глаз, повинуясь не разуму, а инстинктам, она, не ожидая, сама, словно то было во сне, а не наяву, услышала тихий, шелестящий звук, как будто падающий камень рассек воздух, только этот звук отчего-то задел за струны души, звук, он был призрачен, как порождение мысли и все ж, она заставила себя откинуть сомнения, отстраниться от них, установив для себя ту тонкую грань, что пролегает между сомнениями и самообманом.

— Ближе к центру скопления, Рокше, — скомандовала Гресс, слушая, как вибрирует звук, и удивленно чувствуя, что тепло от камней Аюми начинает нарастать. Держа ладонь на футляре, она удивленно чувствовала, как нагревается ладонь, хоть сам футляр оставался прохладным. Ладонь была полна тепла, вибрирующего, чуть-чуть покалывающего, живого.

Повинуясь порыву, Гресс открыла футляр и тихонечко охнула. Камни, они больше не были полны сини. Синь пропала, так тает глубокий фиолетовый тон неба, когда приходит рассвет. Их сияние не уменьшилось, но, хоть и медленно, но заметно камни начали менять свет. Сначала они были светло — голубыми, но стремительно набирали оттенки зелени, что играли на гранях, сменив сияние сапфира.

— Безумие, — тихо шепнула она.

Рокшар удивленно охнул, тронул пальцем один из камней, чуть повернув его, и сразу же отдернул руку.

— Кажется, — тихо заметил он, — что от кого-то, давным-давно, я слышал, что камни Аюми знают свое место. Знают, где находится их Дом. И это еще одна из причин, почему они никогда не должны были попасть на Эрмэ.

Тишина. Только тишина. Янтарь, синь, сияние. Огненный хоровод. Свет, не дающий тени, яркий, но не слепящий глаз. А камни, что лежат на ладони уже не зеленые даже. Зелень исчезла, как листва по осени, сменив цвет. Они, как золото, как янтарь, как мед. Они не жгут, но тепла от них все больше. И сияют они сами, светятся изнутри. И чуть подрагивают на ладони, словно хотят бежать.

А за окном все тот же сад.

Гресси подошла к стеклу, бросив взгляд за окно, вдаль. Там, на горизонте, за степью выросли горы, которых раньше не было. Знакомые горы, те, к которым они когда-то ушли. Рэанские горы. Постояв пару минут, она отвернулась. Шел третий день. Третий день хождения по пустынным коридорам, без проводника, без намека на то, что кто-то здесь может их ждать. Словно все, что было раньше, — пригрезилось. И хозяин, и рыжий насмешник Имрэн. Только сад тот же, и степь, и озерцо с чистой, светлой водой. Все это прежнее. Как и замок.

Она тихонечко вздохнула, услышав шаги. Рокше. Его быстрый, стремительный шаг, деловитый, не праздный. Юноша вошел, а показалось, влетел, стремительной походкой, а на лице опять была неудовлетворенность.

Гресси улыбнулась, понимая, что он опять разочарован. Замок словно отгородился от них, не пуская назад, не выпуская в пространство тройной, и не открывая прочих тайн. Он словно заснул.

Рокше молча присел на корточки у стены, откинул прядь волос с лица. Бросил на нее один только взгляд и сразу же отвел глаза.

— Пусто? — спросила Гресс, хотя можно бы было и не спрашивать. Все было понятно и так. По лицу, по взгляду.

И изредка приходило ощущение, что они начинают слышать мысли друг друга. Трудно было понять, что это — галлюцинация или явь. И появлялся вопрос, возможно ль быть настолько занятыми одной и той же мыслью, что б порой, случались такие, казавшихся нереальными, совпадения.

— Глухо, — ответил Рокше. Глаза блеснули, но он опять спрятал взгляд.

— Нарисовать им послание? — тихо проговорила Гресси.

— Бесполезно, — ответил юноша. Я пытался, но, опять же, повторю, это без толку. Они не появляются там, где можем быть мы. Ты и я. Нас избегают.

— И что делать?

Он негромко рассмеялся, тихо, загадочно; подняв взгляд, стал рассматривать потолок, причудливое переплетение сводов, падающую с янтарных сосулек капель, что на незримых прочных нитях покоилась в воздухе.

— Не знаю, — ответил тихо.

Гресс вздохнула. Совсем недавно, они пытались пройти за незримую грань, пользуясь камнями как компасом. Но на пути всегда появлялись преграды. Преграды призрачные и преграды осязаемые. Что-то, что держало, не давая пройти дальше.

А внутри не давало успокоиться чувство, что там, в мирах Лиги, каждый прожитый здесь час — почти что вечность. И был соблазн уйти, что бы потом, опять, вернуться.

— Нет, — откликнулся Рокше, — это не выход.

Видно, задумавшись, она сказала то, что пришло на ум.

— Не выход, — повторил он, — не думаю, что второй раз нам удастся сюда вернуться. К тому же, время, оно не ходит вспять.

— Но должно же быть какое-то решение?

— Должно, — откликнулся юноша, — только, пока я не в силах его найти.

Гресс, усмехнувшись невесело, подала ему камни, вышла из комнаты, бродя бесцельно, идя куда-то, куда несли ее ноги. Замок, он казался прекрасней, чем когда она увидела его в первый раз. Прекрасней. И пустыннее. Их только двое, да еще двое хозяев, которых попробуй найти. Она тихо, словно копируя Рокшара, рассмеялась.

Вспомнился Имрэн. Его непосредственность, его рассказ. «Мне плохо, Имри, — подумала она, мне плохо, что ты не встречаешь нас. Мы надеялись...». Но на ее мысль никто не откликнулся, женщина явственно представила, как Рокше сидит, опираясь спиной на стену, и на душе у него, та же, сосущая, пустота. И та же тяжесть, словно пустота, может быть тяжела.

Рокше старался не смотреть ей в глаза. Он избегал ее взгляда. А утром, он удивил ее, сказав: «Знаешь, Эрмэ готовится к атаке. Не знаю, откуда, но я чувствую это. И Иллнуанари тоже. Разбойничает, пытаясь сорвать последний крупный куш».

Вздохнув, Гресси подошла к осевой лестнице, заглянула вверх. Свет, он был все так же ярок, но, сколько она не пыталась пройти вверх, неведомое течение откидывало ее назад, к тем ступеням, с которых она начинала путь. Она вспомнила, как легко Имри возносился вверх, и это воспоминание заставило ее усмехнуться. "Ты — не Аюми, деточка, — сказала она себе, — да, в этом мире и нет, наверное, больше Аюми ".

Она присела на ступеньку, чувствуя себя так, словно запуталась в лабиринте. «Но нельзя же так, мысленно, словно пытаясь кого-то уговорить, проговорила Гресс, — Неужели вам не интересно, почему мы вернулись? Неужели вас не задело, отчего так легко мы прошли в ваш дом? Или вы считаете нас за эрмийцев? Но ведь этого не может быть. Вы ведь помните нас, вы нас видели. Неужели вас ничего не тревожит? Имри, мальчик золотой, где ты? Помнишь, ты рассказывал о себе, там, в саду, я слушала и, веря, не верила. Сколько прошло с того дня? Я прожила дольше месяца, в котором каждый день наполнен событиями. Сколько же прожил ты? Четыре? Пять дней? Неужели ты успел так сильно измениться за такой короткий срок? Неужели мне уже будет не в мочь стоять рядом или видеть тебя издали? А что иначе тебя пугает? Что заставляет тебя избегать нас?»

Гресси прикрыла глаза, уронив голову на руки. Там, в пространстве полном кораблей вражеского флота, и несмотря на все проделки Рокше, на все его фокусы, она знала, что будет делать. Здесь же ничто не шло на ум. Здесь был особый мир, с особыми законами, здесь все было иначе, не так. Преграды, которые она не знала, как преодолеть. Ощущение беспомощности и чужеродности. Этот мир словно закрывал их в спасательную капсулу, отторгал, не желая уничтожать.

Этот мир, словно хотел сказать: «уходите, это место не для вас». Она, прикусив губу до боли, мотнула головой. Она не могла уйти. « Нет, — ответила мыслью, — я не уйду, я не уйду. Пока не сделаю того, за чем пришла. Я не могу. Так надо».

Поднявшись на ноги, она медленно побрела вниз. В саду было тихо, даже не шевелилась листва. Так было всегда перед закатом. Огнем горела вершина замка, разбрасывая искры шаровых молний. Прекрасный мир. Сказочный замок. Они не грели сердца. Они были чужими.

Присев на валун, неизвестно когда появившийся здесь, у озерца, женщина посмотрела на чистую прозрачную воду. Там, на дне, медленно, словно проявляясь, как отпечаток на бумаге, дрожа, возникали белые камушки, с неравными промежутками, падали вниз, появившись примерно там, где когда-то исчезли.

Женщина криво усмехнулась и задумалась. Глядя на горизонт, вспомнила, как выходил из степи, как из моря, Хозяин. Хотелось рассмеяться над собой, над тем своим состоянием. Над прошлым легко смеяться — над горестями и радостями, можно не воспринимать всерьез будущее, только в настоящем радости и беды захватывают полностью и целиком.

Темнело. И в небесах появлялись облака, словно воплощаясь из тумана. Свет, шедший с вершин замка становился все ярче. И молнии, что начинали сверкать чуть раньше, чем обрушивался ливень, тоже срывались оттуда, расчерчивая зарницами небо. Дождь хлынул разом, промочив в мгновение прическу и платье, теплый дождь не принесший озноба.

Кольнуло, словно током ударило, прошило от макушки до пят, заставив вздрогнуть неведомое чувство. Она отмечало, что каждая клеточка тела поет, словно отзываясь на бесшумный призыв. Вскочив на ноги, она посмотрела в степь. Чья-то рука легла на плечо, и голос, такой знакомый прозвучал совсем близко.

— Здравствуй! — произнес он, — Не оборачивайся, не надо.

— Имри, — прошептала она, дрожа.

— Да, — отозвался голос.

Она все же обернулась. Имрэн стоял рядом. Все такой же и уже иной, золотоглазый, золотокожий, но рыжие волосы, словно набрали в себя солнечного света, блестя и не медью и не золотом, а пылая как огонь. У плеча вился огненный шар, то, чуть поднимаясь, то, почти прикасаясь к коже.

Имрэн улыбнулся. От улыбки обдало жаром, что в мгновение разлился с током крови по телу. Словно ее окунули в кипяток. Сердце застучало неровно. То медленно, то часто, с трудом гоня по артериям кровь. Имри слегка покачал головой.

— Ты — отчаянная женщина, — проговорил он, — искать встречи с Аюми, зная, что такое Аюми. Это дорогого стоит. Надо б спросить, что тебя привело, но я уже знаю.

— Про камни?

— Про них. Прости, не отозвался раньше, не знал о вашем присутствии. Здесь не все становится явным сразу. — он кивнул на дно пруда, на котором белела галька, и добавил, — в этом мире запуталось время....

Гресс тихонечко улыбнулась.

— Имри, — прошептала она, чувствуя, что отзвук его мыслей присутствует в сознании, так же, как это было во время разговора с Лиит.

— И то, что просила сказать она, я тоже знаю. Уже знаю, — проговорил Имрэн. Давай не будем тратить время. Его и так немного. Пойдем, я покажу дорогу, положим на место камни. Пойдем?

Он положил свою руку на ее ладонь. Рука была теплой и чуть заметно дрожала. Под золотой кожей, приковывая внимание, билась ниточка пульса, жилка, от которой она не могла отвести взгляд. Этот человек был живым, доступным, почти обычным, и в то же время, от его близости кругом шла голова, сознание мутилось, мысли летели, рассыпаясь обрывками, короткими, не связанными фразами. Быстрые, хаотичные, похожие на горный поток. Казалось, что от него исходит ток, что одновременно царапает и ласкает, что топорщит волосы на затылке и приносит ощущение неги. Неги, что путает мысли, что, заставляет почву уходить из-под ног.

Гресс пошла за Имрэном, не вполне понимая, куда идет, зачем, словно разучилась мыслить, полностью вверяя ему себя. Словно во сне, она прошла за ним в замок, словно во сне поднялась вверх, пройдя в комнату, где, сидя у окна, положив голову на футляр с камнями дремал Рокше.

Он, не слышал шагов, не мог слышать, Гресс не слышала их сама, но отчего-то проснулся, поднял голову, сразу, как только они вошли. Он поднялся на ноги, посмотрел куда-то мимо, в угол, и ошеломленный, застыл.

«Что может быть прекрасней и ужаснее присутствия рядом Аюми? — спросила Гресс себя, чувствуя усталость, схожую с истомою болезни, и сама себе ответила — Только два Аюми». Второй, сереброволосый, стройный, высокий мужчина, окутанный сонмом шаров, стоял поодаль, и воздух вокруг него дрожал, как вокруг огня.

И он был красив. Он был не просто красив, он был прекрасен, так, что глазам было больно смотреть. Но в этот раз не было ощущения удара, молнии, разорвавшейся в голове. Глядя в синь глаз, Гресс вдруг, с удивлением, отметила, что еще способна и думать и иронизировать. «Привычка, — пронзила нахальная мысль, — притерпелась деточка. Трудно бывает только в первый раз». Хозяин улыбнулся ей, оценив иронию. А она, она чуть не задохнулась от внезапно нахлынувших чувств.

Пол вновь дрогнул и понесся из-под ног. Гресс то ли шла, то ли плыла, не разбирая, толком, этого сама. Голова кружилась, синь менялась золотом. Она разглядывала колонны, словно видя их первый раз, изумлялась статуям, что заполняли ниши стен. В полутьме так легко было принять их за людей, застывших в ожидании, их были сонмы, бессчетное множество, от которого вновь пошла кругом голова.

А потом круговерть прекратилась. Гресс стояла посреди маленького зала, почти пустого, изумленно оглядываясь отмечала, что его стены словно раскрывались в пространство, в неизведанность, в пустоту. И предчувствие, что появилось в теле, было тем же, что и перед прыжком. Тело словно противилось краткому мигу перехода, словно опасаясь мгновений небытия. Там, внутри, у сердца поселился холод. Гресс посмотрела в центр зала, туда, откуда исходило наибольшее напряжение. Куда, подрагивая, стремилось сокровище Аюми.

Женщина удивленно выдохнула, заметив, что камни стали алыми, как кровь, как благородный лал, яркими, словно на гранях камней шла игра оттенков страсти и крови, а глубина их сияла, маня, из сердцевины рвалось пламя. Оно не обжигало рук и все равно, держать эти камни становилось все труднее.

Медленно, словно во сне, держа на каждой ладони по кровяной капле, застывшей в кристалле она шагнула к центру зала, чувствуя, что происходит то же, что происходило всегда. Что накатывает темнота, сменяясь неистовым сиянием, белоснежным светом. Момент небытия, привычный и новый, ощущения, которые знакомы, затерты до дыр и все равно, неизбывно новы.

В сиянии, окруженного светом, она узнала стоявшего рядом Рокше, прикрывшего глаза, словно всматривающегося во что-то внутри себя; она увидела Имрэна, слегка удивленного, словно только что сделавшего для себя поразительное открытие, которого не ждал, Джабариэля, сосредоточенного и взволнованного, взволнованного больше их всех.

Время замерло. Казалось, они попали в стоячую волну. Никто не мог пошевелиться, вздохнуть, никто не смел. Первым, кто очнулся после долгого молчания, был Рокше. Контрабандист неожиданно вздрогнул, разрушая колдовство очарования, и опустив руки, с которых соскользнули камни, отошел на несколько шагов, назад, туда, откуда пришли они все. За ним последовали остальные — Джабариэль, Имри, она сама.

Камни застыли в воздухе, сложившись в странное ожерелье, ничем не скрепленное, похожее на свет, застывший в паутине. Огненные капельки, слегка пританцовывая, дрожали, потихонечку притягиваясь к центру, и друг к другу. Они вели себя как обычные капли дождя на стекле. Соприкоснувшись, капли сливались в единое целое. Но каждого такого соприкосновения хватала на яркую, каждый раз неправдоподобно яркую, вспышку.

А потом, когда глаза уже устали, там, в центре, она увидела одну, яркую, вновь полную синевы, нереальной, слепящей синевы, каплю. Та все сжималась и сжималась, становясь, все ярче, ослепительней. Гресси невольно отступила на шаг, отмечая как тяжело идти, словно толкая не воздух, а прозрачный, тяжелый хрусталь, спиной.

А огненная, слепящая капля никак не прекращала сжиматься, она опадала, коллапсируя, словно что-то заставляло ее прорастать внутрь себя. А потом погас свет, качнулось время, зашатав стены замка.

Боль. Жизнь? Небытие? Творилось что-то непонятное. Зал исчез, словно растаял. Как во сне. За окнами, высокими стрельчатыми окнами, сияли звезды. Гроза, она еще бушевала внизу, под ногами, очень глубоко внизу. А от ощущения простора кружилась голова.

На горизонте Гресс видела сияющие вершины других замков, стоящих на островах, так же проткнувшие вершинами облака. Ушел туман, растаял, словно его не было, словно поднявшийся ветер сдернул его обманную кисею.

Простор. Вздохнув, женщина поняла, чего ей так не хватало в этом мире раньше. Простора. Теперь его было вдоволь. Можно было идти, бежать, уходить, удаляться, не натыкаясь на стену безвременья, на странное темное пятно, которое изменяется, соприкасаясь с твоими мыслями.

И больше не было летящих с вершины замка огненных искр. Они успокоились, их больше ничто не манило к горизонту. Огненные шары, она ясно вдела, как они, расчерчивая небо, оставляя за собой сияющий свет, ткали мосты меж замками, сотворяя похожее на кружево, облако переходов, издалека казавшееся невесомыми бликами, светом солнца запутавшегося в паутине.

Вздохнув вновь, Гресси посмотрела на Имрэна. Легкое, едва заметное глазу свечение окружало его; синь и золото, охра и индиго сменяли друг друга, играя, то, чуть вспыхивая, то, затухая на его маске. Маска легла и на лицо Джабариэля. И впервые ей удалось рассмотреть его облик, так, что б не заволакивало взгляд облако слез и не кружилась голова, без смятения чувств и мыслей.

Да, он, несомненно, был красив. В нем была та же соразмерность и та же гармония, которую она видела в лице Имрэна, в лице Лиит. Не правильная, классическая красота черт, а красота впечатления, оттенки мыслей, чувств, которые отражались на его лице, делали его прекрасным. Черты, они были чуть неправильны, и скольких носителей подобных черт видела она за свою жизнь. Но ни одно лицо из тех не смогло ее так впечатлить и заворожить как это.

От лиц Аюми словно исходило сияние. Сияющими были взгляды и молодость, поразительная юность. И полное отсутствие недовольства, ненависти, только доброжелательство она видела в их взглядах, только сочувствие, понимание, и еще ту уверенность, которую дает лишь обладание истиной.

— Ну, вот и все, — проговорила она, — и нам надо спешить.

— Куда? — тихо спросил Имрэн, слегка улыбаясь, пряча улыбку в уголках губ.

— Назад, — проговорил она, — Лиге не помешает лишних пара пилотов.

Он покачал головой.

— Некуда торопиться, — откликнулся Джабариэль, вторя Имрэну, — незачем спешить.

— Но почему?

— Время, — усмехнулся Имри, — оно не ходит вспять, оно не начинается заново. Вы пробыли здесь дольше, чем хотели. И вы не сможете вернуться. Корабли Эрмэ и Иллнуанари прочесывают пространство вблизи всех точек выходов у каждой из планет. Порталы, они открыты, но пока не стабильны; должно пройти какое-то время, что б вновь образовалась единая сеть. Вам просто придется остаться.

Да-Деган медленно, не торопясь, прошел по каюте. Здесь было уютно, тихо, даже гул маршевых двигателей не мешал ощущать себя дома, забывая о том, что ты на корабле. Здесь было все, к чему он привык — оптимальная температура, оптимальная влажность и привычная сила тяжести. Картины украшали стены, в вазах стояли живые цветы, наполняя воздух благоуханием. Его, как всегда, окружали роскошь, нега и уют.

Вздохнув, вельможа позволил себе расслаблено опуститься в кресло и, улыбнувшись, посмотрел на человека, который терпеливо ожидал, когда на него обратят внимание. Да-Деган покачал головой, складывая губы в одну из не самых приятных улыбок, что держал в своем арсенале про запас. На случай подобных встреч с подобными людьми. Эта улыбка не зажгла глаз, не наполнила их сиянием. Взгляд стал лишь острее и неприятнее.

— Катаки, — заметил Да-Деган, — вы последнее время что-то забываетесь. Мои приказы уже не выполняются беспрекословно. Как это понимать? Почему я должен повторять дважды, хуже того, объяснять?! Вы что, желаете потерять голову, и помочь мне избавиться от своей, которой я дорожу? Вы начинаете требовать от Империи, больше, чем Император согласится дать. Вы хотите получить третью часть территорий Лиги! Да, вы сошли с ума! У Императора не требуют. У Императора покорно просят лишь то, что он и так согласится дать. Это, — во-первых. А во-вторых, разве я этого хочу? Разве мне нужна треть территорий Лиги?

— Вам нужна Рэна, — огрызнулся контрабандист, эта помойка на задворках. — А больше вы не желаете ничего. Но Иллнуанари такой вариант не устроит. Если у нас будет только Рэна, Империя сгрызет Гильдию, практически сразу. Треть территорий, — это не слишком много, что б Эрмэ не могла их дать, и не слишком мало, что б не было куда отступать, позже. Ведь потом, после этой битвы нам не с кем будет торговать, и у нас не будет ни сырья, ни энергии. Мы быстро потеряем все. И станем не союзниками Эрмэ, а ее рабами! А вы, господин Да-Деган — идиот, если не видите, не понимаете всего этого.

— Я — вижу, — ответил вельможа, передернув плечами. — Я, оказывается, лучше вас знаю Империю, Катаки, и ее нравы, ее обычаи и ее цели, несмотря на то, что не торгую с ней всю свою жизнь, подобно вам. Я все знаю! Я, а вот вы..., вы, молодой человек, не понимаете, что вы делаете.... И, кстати, попрошу не забываться, говоря мне об интересах Иллнуанари. Мои интересы — интересы Иллнуанари. Вот так!

Да-Деган вздохнув, посмотрел на Катаки, на плотно закрытые створки шлюз-двери. Выражение лица контрабандиста было мрачным и злым. «О других ты не беспокоишься, — мысленно заметил рэанин, — тебе дела нет до тех, кто служит тебе же. Ты боишься за себя. Ты боишься, что тебе светит стать эрмийским рабом. И ты предашь всех кто с тобой и кто просто рядом, лишь бы только вылезти самому. Подлец. И все равно раб. Паршивая порода. Кто б только знал, как я ненавижу подобных людей. Но именно ты мне и нужен. И сделаешь ты, как хочу я, не иначе».

Вельможа улыбнулся вновь, остро и зло.

— Разве у нас маленький флот, Катаки? — усмехнувшись, спросил он, — Но, только, если считать все. И старые корабли и новые, те которые мы пока держим в резерве, те, которые, пока, тайна даже для наших союзников?

— Нормальный, что б мы могли диктовать условия даже Эрмэ. Но только пока.

— Пока, — ответил Да-Деган презрительно, — мы не можем диктовать условия Эрмэ. Империи не диктуют. У Империи, повторяю, не требуют. Империей можно владеть, но требовать от нее чего-либо... соблюдения условий, компенсации за оказанную помощь,... может только глупец. Ты ведь не помешан на чести? С чего ты взял, что Эрмэ будет с нами честна? Я прекрасно понимаю, что мы получим удар в спину, сразу, как только покажем слабость. Я держу в уме сотни факторов и сотни вариантов, Катаки.

— Блеф.... Очередная глупость.

— Нет, такая возможность представляется раз на миллион поколений, такая, что ты даже не видишь ее. Власть. Власть над миром. Вся власть. Да, знаю, я смешон, мое присутствие смешит Императора, смеешься ты, смеется Рэна. Кто смешон, говорят, не опасен. А вот это — ошибка, Катаки. Смех может быть маской, малыш. Только маской. Когда-то я служил у Стратегов, да, они научили меня правильно распределять силы и оценивать возможности. Научили многому, за что я им благодарен. Научили не бояться выглядеть смешно, если это необходимо, на деле будучи опасным. И реальная мощь нашего флота будет сюрпризом для Эрмэ, — проговорил Да-Деган, не прекращая улыбаться, — как и для Лиги. Но я не для того помог Императору решиться убрать Локиту, что б оставить власть в его руках. Локита была хитрая бестия. И куда более опасная, чем Хозяин. Настоящая Властительница. Умная. Хитрая. Холодная. Только разум, только властолюбие, никаких сантиментов. Блестящая женщина. Алмаз. Она могла почувствовать игру, расшифровать интригу, она, не он. И потому он погибнет. Так надо. Ни один из властителей Эрмэ, если не считать самого Императора, не может потягаться с нами силами. А Иллнуанари получит все. По праву сильного. Пока все остальные грызутся за трон. Осталось лишь убрать Императора. Так?

— Его охраняют, а я не знаю, кто б мог решиться поспорить с воинами Эрмэ, но это явно не я.

— Ты, — тихо улыбнулся Да-Деган, — именно ты. Это будет нетрудно. Ты просто передашь ему мое послание, как обычно. Бумага пропитана ядом. Не бойся, ты получишь противоядие до того, а он, боюсь, что, когда он возьмет бумаги в руки, противоядие будет поздно искать.

— С чего вы взяли, что я соглашусь? — произнес контрабандист резко. — Что я помогу вам взойти на трон? Риск немалый.

— Четверть территорий Лиги. Тебе. Лично. Одному. Четверть территорий по твоему выбору, разумеется, исключая Рэну из списка, и еще восьмая часть для Иллнуанари. Я получу трон, мне его достаточно, а Гильдия, если она тебе нужна, будет твоей. Ты согласен?

Катаки нервно сглотнул, посмотрел не верящим взглядом. Покачал головой. И облизнув губы, взволнованно, дрожа, вздохнул. Соблазн был велик. Соблазн был огромен. Да-Деган, иронично усмехаясь, смотрел, как от непомерной жадности, на лбу контрабандиста выступают бисерины пота, как его трясет, словно в лихорадке.

Четверть территорий Лиги, куш, что контрабандисту и присниться не мог в самом смелом сне. Четверть территорий. Жадность затмила рассудок, взгляд мутился, отражая такое волнение, которого доселе контрабандист не знал

— Я даю, — усмехнулся Да-Деган, — предлагаю сам. Не бойся, бери. Соглашайся. Никто и никогда больше не предложит тебе такого. Откажись, и ты будешь сожалеть об этом до самой своей смерти.

— А гарантии? — едва выдохнул Катаки.

— Гарантии, Катаки, в том, что ты не скажешь Императору, что я покушаюсь на его трон. А потом, я не привык бросать слов на ветер. Пока я тебя не обманывал. Ведь так?

Стоять, ходить, смотреть, все без толку. Что метаться, что тихо ожидать — невыносимо. Да-Деган сжал виски руками. От надежд, от веры и неверия болела голова, разрывалась, сердце билось часто и глухо. Ныло, болело. «Другого выхода нет, — напомнил он себе, — на другую приманку Эрмэ не клюнет».

Он прошел по каюте, превращенной в кабинет, остановившись у экрана, имитировавшего окно. Окно в бездну. Из окна смотрели миллионы звезд, крошечные точки — голубые, желтые, яркие и тусклые. Из окна смотрели очи Вселенной. Вельможа прислонился лбом к экрану, прикрыл глаза, что б не видеть кончиков расшитых бисером туфель, жалея, что не увидеть Софро.

Он улыбнулся, напомнив себе о Лии. Вспомнив Рокше. Иридэ. Его Иридэ. Смелого, отчаянного, потерявшего прошлое, но сохранившего жизнь и сумевшего не потеряться в настоящем. Да-Деган боялся за них, боялся за Рейнара, оставшегося на Рэне, и за Иланта, который, все же, послушав совета, ушел. «Нет, — подумал он, — мне не нужна власть. Что толку во власти, если нет свободы? К чему она? Зачем власть, если нет любви?».

Он вспомнил Шеби, облако ее волос, ее соблазнительную грацию и улыбку, ощущение счастья, что приходило, когда эта женщина была рядом. Его имя теплом и лаской срывалось тихо и сладко с ее губ, заставляя краснеть, за то, что не ее он любил первой, за то, что в прошлом были сотни ночей и сотни интриг, за то, что она знала это. Знала, читая это в его мыслях, в его глазах.

Она шептала его имя, унимая разочарования и боль, вынимая ненависть из души, как яд, отравляющий тело. Она спасла его ребенка, его сына, его продолжение. И он жил, вернувшись, только повинуясь ее просьбе не умирать. Она, неизвестно, что б сказала она, живи она, знай, на что он решился. «Другого выхода нет, — проговорил Да-Деган тихо, — да и поздно что-то менять. Все будет так, как задумано. Катаки в пути. И флот наготове».

Он вспомнил Юфнаресса, человека, которого помнил вечно согбенным, покорным, которого считал лишь рабом. Ошибаясь. Раб обрел свободу и дерзость, бросить вызов Императору, вызов, которого тот не понял. Раб имел смелость и совесть выбирать сам, что делать, кого любить, чему повиноваться.

В тишине отчетливо прозвучали шаги, Да-Деган обернулся, посмотрел на Фориэ, возникшую на пороге. Дама была на него зла. У дамы были тонко сжатые губы, нервные движения тонких рук. Если б он не сделал ее заложницей, то, право слово, она б подняла на Рэне очередной бунт, чего допустить он не мог. И все же он был рад ее неожиданному визиту, понимая, что одиночество и ожидание только взвинчивают нервы.

— Добрый день, Фориэ. — проговорил мужчина, указывая ей на кресло, — и только не надо упреков, я все слышал сотню раз. Хотите форэтмиского? В этот год «Поцелуи ветра» особенно прекрасны. Изысканный букет, говорят, таким это вино бывает только раз в двести, а то и триста лет. Это вино будут еще ценить. И долго будут помнить.

Женщина, согласно кивнув, присела в предложенное кресло, посмотрела на Да-Дегана, следя за каждым шагом и жестом. Он молча поставил бокалы на стол. Налил вино, играющее рубином. Он наполнил бокалы и присел напротив. Взяв бокал, чуть приподнял его в ее сторону.

— За удачу, — прошептали его губы, — за то, что б она не отвернулась от нас.

— За то, что б вы стали Императором? Не много ли берете на себя?

Он отпил глоток, словно не заметив ее слов. Вино, оно и впрямь было особенным, кружа голову так, как никогда еще не кружило. Фориэ поморщилась, глядя на выражение эстета на его лице, но, взяв бокал в руки, посмотрев на рубин, играющий в гранях, отпила этой влаги. Вино было сладко, как мед, но оно, впитав запах трав, чуть горчило на губах, оставляя странное послевкусие.

— Оно как жизнь, — заметил Да-Деган, — несет сладость и горечь, полет и падение.

— Философствуете, — заметила Фориэ скептически.

— А что еще остается? — усмехнулся вельможа, — ведь в данный момент от нас уже ничего не зависит.

Он, вздохнув, посмотрел на экран, пожав плечами, допил вино. Фориэ смотрела на него с презрением. Тайной это не было. Еще на Эрмэ он научился читать малейшие оттенки эмоций, чувств, по интонациям голоса угадывать несказанные вслух слова, овладев этим искусством в совершенстве.

— Хотите меня отговорить? — спросил он, прищурившись, глядя на женщину. — Поздно. Уже поздно что-то менять. Ничего не изменишь. Война началась.

Фориэ пораженно вздохнула, чувствуя, что слова застревают в горле.

— Я вас удивил? — коротко заметил Да-Деган и добавил, — не удивляйтесь. Скоро корабли Эрмэ выйдут около Рэны. Но сама Рэна их не интересует. Их интересует Иллнуанари. Не беспокойтесь, мир не рухнет, небо не расколется, не упадет осколками на землю.

Фориэ, овладев собой, посмотрела в глаза вельможи. Его лицо было вполне спокойно, взгляд не бегал с предмета на предмет, глаза смотрели как орудия из бойниц — холодно, решительно и твердо. Только отчего-то подрагивали тонкие белые пальцы холеных, словно точеных из камня рук.

Да-Деган усмехнулся, отметив направление ее взгляда, посмотрел на свои, чуть подрагивающие пальцы.

— Да, — признался он, — я волнуюсь. Но я же не кукла без эмоций и чувств. Все волнуются. И вы, порою, тоже. Признайтесь честно, разве вы были спокойны, когда Ареттар вас целовал?

Женщина вздрогнула, будто получив пулю, побледнела, глядела не веря, изумленно, а потом, не в силах справиться с волнением залилась краской, от щек и до ушей.

— Ордо болтун, — прошептала, скривив губы.

— Ордо тут не при чем, — заметил Да-Деган, — он, как раз, молчал как рыба. Вам в голову не приходило, что мог сказать и Ареттар?

— Вам?

— Ну а кому еще?

— А Вы знакомы?

Да-Деган пожал плечами, прошелся по каюте, избегая смотреть в лицо Фориэ.

— Знаком, — обронил вельможа, — прекрасно знаком. И я его знаю лучше, чем кто бы то ни было. Поверьте...

Он взглянул за окно, усмехнулся. В этот час корабль удалялся от Рэны, уходя из плоскости эклиптики, поднимаясь над системой. Планета, удаляясь, становилась все меньше, теряя четкий контур геоида. Она еще не была точкой, не была ярчайшей звездой, она еще была планетой. Планетой, тонувшей в сиянии отраженных от ее поверхности лучей.

Обернувшись, Да-Деган насмешливо вздернул брови, поджав губы, стер улыбку с лица. Взгляд серых глаз был мечтателен и мягок. В первый раз женщина видела его таким, после форта. И поразилась.

Этот странный человек, с замашками диктатора, впервые со дня их встречи не казался опасен, казался таким, каковым она помнила, каковым был еще до бунта. А изменилось лишь выражение глаз.

Да-Деган, вернувшись к столу, добавил вина в свой бокал, но пить не стал, держа фиал в руках тихо расхаживал по комнате, словно забыв о ее присутствии здесь, словно он был один и ничье присутствие его не смущало.

— Хотите, я вас удивлю? — проговорил вельможа тихо, после долгого молчания. — Я лгал. И Вероэсу и Вам, впрочем, я солгал и Катаки. Мне не нужен трон Империи

— И что же вам нужно? — спросила женщина.

— Ничего, — ответил он, — вы не поверите, но мне, и, правда, ничего не нужно. Ни от Вас, ни от Лиги. У меня есть все, чего бы я хотел.

Он, повернувшись, подошел к ней, посмотрел пристально в глаза. Почему-то трудно было не поверить, глядя в эти холодные, словно льдинки, глаза, светлые, но не колючие, а мягкие и безмятежные. И все же Фориэ пожала плечами, не могла не пожать. Привычка не верить этому человеку была еще слишком сильна, въевшись в кровь и кости.

— Как хотите, — произнес Да-Деган. — Вы сами все увидите.

«И все равно, ничего уже не изменить, — мелькнула мысль, опережая ход времени, — маховик закрутился. Катаки поймет, что отравлен, там, стоя перед Императором, держа послание в руках. Поймет и отомстит. Расскажет о моих видах на трон. Он успеет. И Империя нанесет удар. Но не по Лиге. По Иллнуанари. Ибо сейчас для Императора не будет ничего опасней Иллнуанари. Вероломного союзника. И Иллнуанари станет драться. Станет играть по навязанным правилам. Драконы сцепятся, и будут рвать друг друга. Ничего другого не дано. Только это. И только так. И значит, пришел конец Империи. Но, боги мои, боги в которых я, дикарь, верил когда-то, как я хочу увидеть все это, убедиться в этом сам!... И как бы я хотел, что бы Хозяин понял, понял и узнал, чья рука направила его судьбу. Как бы мне хотелось посмеяться этой, лучшей шутке!»

Пройдя из угла в угол, вельможа обернулся, и посмотрел на Фориэ, напряженно сидевшую в кресле. Женщина, сидевшая внешне расслабленно напомнила ему натянутую струну. Было видно, что и ее съедает ожидание, словно его настроение передалось ей. Словно она почувствовала то, о чем еще не было сказано не слова, почувствовала излом на так явственно и четко прописанной линии судьбы.

Она ему не доверяла. И все же, в последние несколько часов, пришло ощущение, что облик рэанского аристократа — лишь чудесно выполненная маска. Но Фориэ не видела лица за маской и не могла сказать, чего ждать от человека, одетого в легкий, сияющий ирнуальский шелк, расшитый пленительными узорами разнотравья, среди которого проглядывали чудесные, распускавшиеся бриллиантовыми искрами, цветы.

Фориэ никак не могла собрать картинку воедино. Легкомысленные локоны отвлекали внимание от черт лица, обращали на себя внимание и длинные острые шпильки каблуков, искажая пропорции фигуры. Она не могла сосредоточиться и собрать воедино весь облик, что-то да мешало, что-то не давало, собрав картинку воедино, обратиться к памяти, на дне которой, она была уверена, лежал отпечаток его лица, избавленного от маски.

Были смутные ощущения, и было предчувствие, предчувствие, в которое, как и его словам, женщина не могла позволить себе поверить. Предчувствие, что давало надежду, отгоняя беспросветность и мрак, которые несли четко выстроенные доказательства разума.

Она надеялась, что Лига, этот сияющий мир, еще может уцелеть, еще может избежать разрухи. Впрочем, логика обрывала полет надежды, женщина знала то, что лишь чудо способно изменить что-то, лишь чудо, в которое она давно не могла поверить. Чудес не существовало, это диктовал разум. И разум не ошибался. Пока.

— Ну, вот, — произнес Да-Деган, чувствуя, как где-то сотни и сотни кораблей уходят в прыжок, разом, одновременно. — И пришло это время.

Проговорил не для госпожи Арима, не в пустоту, а для себя, будто желая придать веса мимолетным ощущениям и чувствам. Тяжело вздохнув, он вернулся к экрану и стал жадно вглядываться в его черноту. И он увидел. Стройные, хищные силуэты, вспарывая пространство, появлялись, возникая из пустоты, окруженные шлейфами частиц возмущений вакуума, опасные, несшие смерть.

Женщина, вздрогнув, посмотрела на законченно — совершенный строй кораблей, что, едва выйдя из прыжка, находили свое место, рисуя неправдоподобно — завершенный узор боевого построения. Разум не знал объяснения этой картинке. Фориэ не могла понять, какая сила заставила флот эрмийских кораблей выйти вблизи Рэны, словно желая обрушить удар на эту, практически беззащитную планету. Или на ничего не подозревающий флот своих союзников, избравших эту планету своей базой, после ухода с Раст-Танхам?

Но флот Иллнуанари был предупрежден. Корабли контрабандистов шли от поверхности голубой планеты не менее завершенным и правильным строем, готовые отразить атаку, понимая, что у них другого выхода нет. Им не было дела кто виноват, почти не было, уцелей они, это заняло б их мысли, но сейчас приходилось просто сражаться, сражаться за право жить. Или бежать. Впрочем, зная Эрмэ, пилоты Иллнуанари понимали, что бегство будет бессмысленным, Эрмэ не прощала ошибок. Впрочем, была и приманка, что не позволяла им развернуться и уйти, затерявшись в глубинах Галактики. Многие еще алкали призрачного господства в Великой Империи, мире, что был только призраком.

Да-Деган, обхватив рукой подбородок, жадно смотрел, как эти две силы шли навстречу, готовые столкнуться, готовые рвать друг у друга призрачный приз — то ли жизнь, то ли власть. Он смотрел, раздумывая о пути и о цене. На тонком, породистом лице жадно блестели глаза, отмечая детали. Он ждал, когда драконы столкнуться. Ждал, отсчитывая время по ударам собственного сердца, забыв обо всем, что еще существовало в этой Вселенной.

И вздохнул, когда драконы столкнулись, сцепившись в последней битве, битве, что не должна была быть выиграна ни одним из них. Повернувшись, он посмотрел на Фориэ, отметив безумное удивление в ее глазах, смешавшееся со слезами, выступившими от неожиданной развязки. Женщина смотрела, явно не понимая, какая сила заставила Эрмэ, словно обезумев ударить по Иллнуанари. Словно не было иных задач и иных замыслов. Отведя взгляд от Фориэ Арима, Да-Деган опустился в кресло, обитое белым бархатом, и многозначительно помолчал.

На плечи навалилась усталость, пригибая, заставив с сожалением вспомнить десятки бессонных ночей, в которые просто не мог уснуть. Он не мог позволить себе расслабиться и почувствовать ее раньше. А теперь просто не мог держать себя в руках. Усталость навалилась сразу, как лавина, совершенно так же, как давно, очень давно, когда он бежал с Эрмэ. А в душе появилась поразительная пустота и поразительное безразличие. «Отсутствие давления, — вспомнил он, — то же давление».

— Передатчик в вашем распоряжении, — заметил аристократ без малейшего волнения в голосе, чувствуя себя выжатым до предела, — идите, Фориэ. Я свою задачу выполнил, а вам предстоит потрудиться, убеждая Стратегов, что Иллнуанари и Эрмэ грызутся около Рэны. Если они вам поверят, если флот Лиги успеет прийти на подмогу, что ж, быть может, Рэна уцелеет. Эрмийцы сотрут планету в пыль, если прорвутся к ней. У Иллнуанари нет особых причин защищать этот порт. Конечно, здесь есть заводы Гильдии, но они разбросаны по сотням миров, так что, особого значения то не имеет. А у Ордо слишком мало сил, даже не смотря на то, что Оллами оставила в горах несколько десятков военных транспортов и систему отражения нападений из космоса.

Да-Деган замолчал и прикрыл глаза, услышав ее удаляющиеся шаги за дверью, сбросил с ног туфли и расслабленно уронил голову на спинку кресла, сглотнул комок, подступивший к горлу. Безучастно глядя на экран монитора, он горько усмехнулся, сложив пальцы руки в полузабытый, пришедший из детства жест, словно веря в то, что знак по особенному переплетенных пальцев в состоянии что-то изменить.

И, встрепенувшись, усмехнулся собственной глупости. Отыскав взглядом Рэну, заставил себя улыбнуться. Там, на Рэне был Ордо, там был Рэй, и Донтар Арима, там был сонм старых знакомых и там был дом. Белый дом, похожий на сказочный дворец, окруженный садом, утопающий в ароматах роз и жасмина, с прудами полными темной воды, на которой покачивались белые птицы, и словно смотревшиеся в гладь, отражавшую их гордые силуэты.

Он вспомнил балы, музыку, шутки и колкости, блеск, атмосферу непринуждённости и веселья, беззаботность и лёгкий смех. Мужчины и дамы в масках, скрывающих лица, танцевали, глядя друг другу в глаза. И бархатный голос хозяина дома, от которого что-то обрывалось в сердце, царил в стенах дома. Голос, который, как говорили те, кто слышал его, не забыть никогда.

Облизнув внезапно пересохшие губы, вельможа поймал нечаянную, быструю и уже готовую потеряться мысль. «Будет, — решил вдруг, — как было. И пусть время не ходит вспять, а сделанного не изменить, но то прошлое ещё может вернуться». Посмотрев на знак своих переплетенных пальцев, улыбнулся. «Храни вас судьба, — подумал, вспомнив всех тех, кто был дорог, и отерев выступившие на глаза слезы, — Храни вас судьба...»

За окном падал дождь, накрыв туманной пеленой город, острова на горизонте, съев краски. Тишина была полной, почти ничем не нарушаемой. Дом словно вымер, не слышно было ничьих шагов, только странный человек в белом, расшитом жемчугом, шелке медленно проходил через анфилады комнат.

Одиночество не давило, было скорее желанным, как желанен отдых после трудной работы. И было время, свободное, ничем не занятое, которое он мог потратить на воспоминания и грезы. Последние дни, полные забот и тревог не давали такой возможности. Последние дни были заняты до предела, не оставляя даже минут, которые он мог бы провести сам с собой и собственной памятью. А память, она настойчиво требовала остановиться и побыть одному, помолчать в одиночестве.

За окном падал дождь, и надвигались сумерки. Сумеречный свет бился в окна, путался, заблудившись в портьерах, тух. В доме было сумеречно и пусто. В открытую дверь балкона втекала прохлада и сырость. Остановившись у окна, Да-Деган Раттера скользнул взглядом по городу, укрытому дождем, отыскал силуэт дворца, смазанный потеками воды.

Отчего-то некстати выплыло из памяти лицо Шеби, прекрасное, безмятежное, и словно в яви, почудился легкий звон ее колокольцев, легкий, тихий, схожий больше не со звуком, а с ароматом чудных цветов. Мягкий взгляд синих глаз был спокоен и кроток, обещая что-то, чему не сбыться было наяву.

Да-Деган поджал губы, чувствуя, как сердце пропустило удар, присел на стоявший рядом табурет, опустил голову, украшенную париком с великолепной прической. От этих воспоминаний спасения не было, и нельзя было заставить не вспоминать, нельзя было взять себя в руки и отстраниться.

«Любовь, — подумал он, — только это — единственная сила, которой нам не суметь противостоять. Весь этот мир замешан на любви, мы сами сотканы из нее. Ведь что бы на свет появились мы, миллионы и миллиарды должны были любить, в своей любви восходя к вершинам. Любовь — как безумие, как болезнь, она затмевает разум и толкает на поступки, что никогда иначе б ты не совершил. Любовь — безумие и мудрость».

Он заставил себя улыбнуться, заставил себя подняться и выйти на балкон, к промозглой сырости и холоду, что могли отрезвить, вернуть разум. Ветер взметнул одежду, сыпанув в лицо полные пригоршни капель — колючек, капель — игл. Да-Деган остановился, глядя на мокрый сад, вода бежала по мощеным мрамором плитам двора, устремляясь к морю. Двор тоже был пуст.

Вернувшись в дом, мужчина подошел к камину, пошевелил красные, жаркие угли, отогревая замерзшие руки, потер их. Усмехнувшись, посмотрел на удлиненные, выхоленные, розовые ногти, блестевшие перламутром. На кольца, нанизанные на точеные длинные пальцы.

— Шут, — сказал тихо, обронив слово в темноту. Дом был пуст, только эхо, подхватив это слово, несколько раз ударило его о стены.

Он вспомнил Лию, пришедшую однажды, в такой же стылый, дождливый веер, унеся одиночество, разбив его на мелкие куски, принесшую с собой нечаянную радость. Да-Деган не хотел признаваться, но в этот стылый вечер он был бы рад, если б она сделала то же самое.

Звук тихих шагов разбудил эхо, кто-то вошел в дом, блуждая внизу. Поднявшись, Да-Деган прошел через анфилады комнат, подошел к лестнице, облицованной мрамором, сбегавшей вдоль стены вниз.

— Фориэ? — удивился он, увидев знакомое лицо.

Женщина медленно поднималась по ступеням, идя ему навстречу, где-то внизу, небрежно брошенный на пол, лежал промокшей тряпкой темный шелк ее плаща.

— Добрый вечер, — проговорил вельможа, положив белую, холеную ладонь на позолоченные резные перила, — рад вас видеть, хоть и непонятно, что за сила выгнала вас из дома в этакую непогодь.

— Добрый вечер, — отозвалась женщина, продолжая подниматься по лестнице, удивленно оглядывая убранство дома, отмечая дорогие ковры, статуи, созданные рукой мастера, отмечая гармонию, которая приносила необыкновенную легкость и ощущения парения, от которой кругом шла голова.

— Нравится? — спросил мужчина, небрежно пожав плечами, — Но, думаю, вы пришли не за тем, что б полюбоваться на интерьер. До меня есть дело у господ Стратегов?

— Нет. С чего вы взяли?

Да-Деган, усмехнувшись, подхватил Фориэ под руку, помогая подниматься по ступеням. В его руках жила неожиданная сила, неожиданная для человека, столь изнеженного облика, ее трудно было угадать, глядя на породистое лицо, обрамленное вольным безумием прически, на сияющий шелк, вытянутый, хрупкий силуэт.

— Нет, — повторила она, — Какие могут быть вопросы? Гайдуни вспомнил, как вы говорили, что Иллнуанари вам нужна, лишь для того, что бы ее подставить. Никто вас ни в чем не винит. Вы тонко сделали свою игру. Видите, даже уцелела Рэна. И эта игра похожа на чудо, это и есть чудо. Ну что еще сказать? Я, разве что, могу извиниться, я считала вас подлецом. А вы — игрок.

— Игрок, — усмехнулся вельможа, проводя ее по темным, не освещенным комнатам туда, где горел огонь в зеве камина, где отблески золотили стены.

От цветов, расставленных в вазах, поднимался легкий аромат. Да-Деган неторопливо пройдя по комнате, окинул взглядом полотна старых мастеров, развешенные на стенах, пожал плечами, достав из бара бутыль черного стекла поставил ее на стол, достал бокалы.

— Форэтминское? — усмехнувшись, отметила Фориэ.

— "Поцелуи ветра", — отозвался мужчина, — выпьем за победу, которая нашла нас. Вы ведь не откажетесь?

— За победу? Нет.

Фориэ Арима поднесла к губам фиал с пряным и свежим вином, отпив глоток, поставила его обратно на стол. Да-Деган не пил, вертел бокал в руках, не опуская. Надумав, слегка омочил губы в пьяной влаге. Поставив бокал на стол, прошел по комнате вновь. На его лице отражались отсветы чувств, то заставляя ярко вспыхивать глаза, то набрасывая тень на точеные, правильные черты.

— Прекрасное вино, — заметила женщина.

Он кивнул скупо, сухо, словно мысли унесли его в иной мир, тот, который жил в его душе, невидимый, незримый. Фориэ чуть заметно поджала губы.

— Прекрасный вечер, — проговорил мужчина странным, тихим, ломким голосом, похожим на покрытое трещинами стекло.

— Дождь, — отозвалась Фориэ.

— Завтра он уйдет, — отозвался Да-Деган, выпуская на волю предчувствие, что жило в душе, — рассвет будет туманен, а полдень ярок, как всегда.

Фориэ, пожав плечами, отпила еще глоток вина, смакуя драгоценный букет, впитывая сладость и пряность, чувствуя, как начинает кружиться голова. Было много вопросов, которые хотелось задать, вопросов, которые она не посмела его задать, словно увидев оттенки эмоций, сменявшихся на его лице, боялась потревожить, внеся еще большее беспокойство, унести хотя бы относительный покой, смутить его душу. Было сложно решиться, так же трудно, как переступить черту, прыгнуть вниз со скалы.

Она вспомнила лицо Элейджа, напряжение, которое возникло в глазах, стоило ей сказать и вздох облегчения и изумление, и еще что-то проступившее на его лице, то чему она не нашла слов. « Уговори его работать с ними, девочка, — вспомнила она осторожные слова Лорда, — этот человек знает Эрмэ, он нужен нам».

Глядя на Да-Дегана, она не могла решиться сказать ни одного из запасенных слов, фраз, утверждений, которые запасла, собираясь идти в этот дом, словно язык прилип к гортани. Не хотелось играть с ним, и потому она проговорила прямо:

— У меня к вам предложение.

Да-Деган вздрогнул, но быстро овладел собой, вновь надев маску безразличного спокойствия, схожего с равнодушием. Покачав головой, повернувшись к ней лицом, заглянул в глаза.

— Ни за что, — проговорил он, словно угадав, — И не мечтайте.

— Вы не знаете?

— Догадываюсь, — заметил мужчина отстраненно и бросил на стол перед ней маленький квадрат пластика, сиявшего радугой в его руках.

— Кабран? — удивилась женщина.

— Да, — усмехнулся вельможа. — Верните его Элейджу. Я больше не желаю играть ни в какие игры. Я имею на это право?

— Вы — Стратег?

— Был им, — холодно отозвался Да-Деган, — только не было времени сказать об этом прямо, и не было смелости вернуться. — и, помолчав, мужчина жестко добавил, — Я хочу уехать. Покинуть Рэну. Я имею на это право?

— Вас никто ни в чем не обвиняет, и не обвинял, — повторила женщина, чувствуя неловкость.

— Это хорошо, — усмехнулся вельможа. Длинные, унизанные перстнями пальцы побарабанили по стеклу. — Но у меня есть просьба. И только вы можете помочь. Поможете?

— Смотря, какая просьба.

— Я хочу устроить бал в этом доме, как когда-то давно. Бал — маскарад.

Да-Деган стоял поодаль от дома, глядя на его стройный белый силуэт, выхваченный из темноты прожекторами. В их ярком свете казалось, будто дом парит в воздухе, едва касаясь земли стенами. Этот дом был прекрасен, в этот вечер он манил к себе людей, как магнит притягивает железо, властно и дерзко привлекал к себе обещанием невиданного колдовства.

Поправив легкомысленные локоны прически, вельможа улыбнулся, чувствуя как славно, ярко блеснули в полумраке глаза. Этот вечер принес ожидание чего-то доброго, искушение, которому трудно было не поддаться.

Глядя на прибывающих гостей, он всматривался в маски, узнавая скрытые под ними лица. В этой атмосфере всеобщей суеты, возбужденного ожидания, неразгаданной интриги он был хозяином, и, почти что богом. В этот вечер, здесь, сейчас, было легко укрыться в толпе, не шокировать, не останавливать взгляд своим эксцентричным видом и манерами.

В воздухе, наравне с ароматами роз и нежной музыкой носился шепоток. Сплетня, слушок, пущенный госпожой Арима, влекущий, не оставивший никого равнодушным. «Ну и что? — спросила она, в ответ на его недовольное лицо, — Ну и что? Не думаю, что хоть один человек останется разочарованный этим вечером, даже, и, не встретив Ареттара? Дагги, что с того, что это — маленькая ложь? Вы просили, вы желали, что б на этот бал пришли те, кого б вы желали видеть в стенах своего дома. Они пришли. И они не уйдут. Вы получите то, что хотели. Праздник. А за эту ложь меня простят. Дамам на Рэне прощается многое. Ведь не вы же солгали».

Да-Деган видел жадные взгляды, этой маленькой лжи верили, верили, как в чудо. Почему-то стало просто верить в чудеса. Он поднял взгляд к небу, там, в стороне от яркого диска луны, тянулись светлые следы, скорее угадываемые, нежели видные человеческому глазу — следы битвы, страшного боя, что свел Иллнуанари и Эрмэ, поставив друг против друга. Там, разметанные, ставшие космической пылью, продолжали свое движение массы, бывшие некогда могучим флотами могучих держав.

Лига пришла на помощь, когда Иллнуанари, ослабев, более не могла противостоять флоту Эрмэ, не могла сдерживать мощь, когда большинство контрабандистов, поняв, предугадав поражение, спешили уйти, скрыться в бездонных просторах космоса.

Флот Лиги обрушился подобно ливню на ослабленный флот Империи. И он знал, что в тот же миг, в те же минуты крейсера Лиги вынырнули не только в пространстве, прилегающем к Эрмэ, он чувствовал, как Лига обрушивала свою силу, свою мощь на военные базы-планеты Империи, как где-то качнулся гигантский маятник, отсчитывая последние секунды существования псевдоцивилизации. Он чувствовал замешательство, страх Императора и кучки его приближенных, он чувствовал понимание, что власть выскальзывает из рук, доселе крепко державших ее золотой хвост.

Вот и пришел конец Империи, — подумал Да-Деган, — конец страху, напряжению, конец силе, что могла поставить крест на всех начинаниях Лиги. Конец кучке Властителей, что живут, как вампиры, высасывая все лучшее из судеб своих рабов, лишая их надежды на свободу, на радость, на полет разума и чувств. Конец беспросветному рабству, подобного которому я нигде и никогда не встречал. Пройдет время и Империя забудется, как черный сон.

Он, улыбнувшись, вновь посмотрел на землю, на клумбы, полные распустившихся цветов, на пруды с темной водой в которой, как в зеркале отражался силуэт легкого здания. Оторвавшись от созерцания, пошел к дому, уже полному гостей.

Он шел, кивая знакомым, словно отдавая легкомысленный поклон. И слышал, как за его спиной рождаются слова, легкий шепоток, колкости, подтрунивания. К нему, только завидев, подошла Фориэ, улыбнувшись, пошла рядом. Он узнал под маской, сопровождавшей ее, лицо Донтара. Доэл и Ордо таились от взглядов в стороне, о чем-то тихо разговаривая. У окна стоял Вероэс, держал в руке бокал вина, задумчивый, улыбался, чему-то своему.

Теплые глаза вспыхнули, увидев фигуру вельможи, одетую в драгоценный ирнуальский шелк.

— Ты без маски? — заметил медик удивленно, и пожал плечами, добавив, — помню, когда-то, прежним хозяином было заведено, что в полночь снимались маски, открывая лица. Золотое было времечко.

Да-Деган пожал плечами, взяв с подноса бокал с вином, алым, как кровь, ничего не ответил.

В этот вечер ушла тоска, оставив душу в покое, перестав грызть и рвать, перестав мучить сомнениями. И недавнее решение показалось нелепым. Глядя в лицо Фориэ, мужчина подумал, что глупо бежать, глупо отказываться, глупо, сто раз глупо, ведь от судьбы не убежать. Этот вечер дарил прощение и сказку. Второй такой возможности не было. Он поймал свое отражение в зеркале, посмотрев, словно впервые увидев.

Молодость этого лица была привычна и была внове, как и блеск глаз, и белая кожа и сарказм, навечно застывший в уголках губ. Он посмотрел отражению в глаза, задав вопрос, тот на который не было ответа и вновь сердце забилось глухо, пропустив на мгновенье удар. И пришло решение. Да-Деган отошел в тень, не желая быть замеченным, наблюдал за своими гостями.

«Жизнь не кончена», — подумал он, отбрасывая сомнения, отбрасывая тяжесть, что осадком лежала в душе после пребывания на Эрмэ, тяжесть, от которой доселе никак не удавалось избавиться. Улыбнувшись, мужчина, в который раз, пожал плечами, словно сомневаясь. Но сомнений не было. «Ну что? — сказал он себе, — все складывается как нельзя лучше».

Фориэ Арима нашла его в его убежище, подошла и встала рядом.

— Зачем вы прячетесь? — спросила она, для чего тогда бал.

— Эти люди здесь пришли не ко мне, — заметил мужчина странным, будто ломающимся голосом, кашлянул, замолчав, перевел взгляд в зал, — им нужен Ареттар, — добавил спокойно, — только он.

— Бросьте, — проговорила Фориэ, — мы с вами знаем, что это невозможно. И был ли певец — тоже вопрос.

Он покачал головой.

— Ошибаетесь, — заметил сухо, и Фориэ заметила, как блеснули маслянисто, как у кота наевшегося сметаны, серые, обычно холодные глаза. — Именно этот сюрприз я б и хотел преподнести. Так получилось, что вы угадали.

— Он будет?

Да-Деган скупо кивнул.

— Когда?

— Откуда я знаю? — заметил вельможа, спарывая нить вышивки, выдергивая ниточки из своего драгоценного одеяния, — он — ветер, а ветру трудно назначить время. Как вы думаете, разве он не сможет сегодня сюда не прийти?

Фориэ пожала плечами, покачала головой.

— Не знаю, — ответила женщина и тихо удалилась.

Да-Деган вышел на воздух, там, где под куполом неба танцевали пары, беззаботно кружили в танце, улыбались друг другу. Этот бал был первым праздником, первым, которому он был рад, первым, где царила столь легкая, беззаботная обстановка, ощущение ничем не омраченного торжества.

Кто-то коснулся его плеча. Он, остановившись, посмотрел на женщину в маске, одетую в густо-синий, с голубыми разводами шелк. Маска, прикрывавшая лицо, словно была сплетена из степных, светлых цветов, крылья бабочек, присевших на маску, тихо сияли и тихо, на грани слуха, звенели. Маска, что оставляла открытыми только глаза, подбородок, губы. Глаза смотрели, улыбаясь, и струилось по спине лунное серебро светлых кос.

— Лиит, — прошептал он, пораженно, узнавая.

Та кивнула, улыбнулась, отступив, потерялась среди толпы, средь людского веселья. Он, улыбнувшись, вспомнил сияющего света, окружившего ее, сдержано мерцающего здесь, среди яркого света. Постояв несколько минут на месте, не решившись искать ее, пошел в дом....

В темноте кабинета, средь старых полотен, праздник за окнами казался призрачной феерией, открыв сейф, мужчина достал аволу, укутанную шелком, взяв в руки, коснулся серебряных струн. Авола отозвалась, послушная каждому движению тонких, проворных пальцев. Авола пела, звуки текли, бархатные, мягкие, густые, они обволакивали и манили. Да-Деган, покачав головой, заставил себя остановиться, отложить аволу в сторону, снял кольца, бросив их на стол.

За окном, вспарывая темный бархат неба, пронеслась сияющая искра, и, словно ударившись о преграду, разбилась на сотни осколков, сияющих брызг. Он угадал удивление, восторг, смех. В небо, одна за другой, взлетали яркие искры салюта, расцветая бутонами и куполами, превращаясь в цветы и звездный дождь.

Подойдя к окну, вельможа смотрел на яркие сполохи, окрашивавшие небо во все цвета радуги, потом, в конце аллеи неожиданно закрутилось огненное колесо, все убыстряя бег.

Он выпустил из рук тонкую ткань портьеры, взяв в руки аволу, спустился в сад. Лиит стояла, ожидая у порога, чему-то улыбались ее глаза. Она, взяв его за руку, увлекла в сторону, туда, где под кронами деревьев, у берега пруда, стояла каменная скамья. Опустившись, она посмотрела на него снизу вверх, ее внимательный взгляд остановился на аволе, что мужчина держал в руках.

— Спой — попросила Леди, глядя прямо в его глаза. Он выдержал этот взгляд.

— О чем? — спросил, чувствуя, что не в силах больше сдерживать серебро и бархат голоса, показывая лишь ломкое стекло.

— Спой мне «Аюми Файэ», Аретт, — попросила Лиит, — я хочу услышать, что все вернется, и что Аюми, Странные Странники еще придут в этот мир, и то, что им, быть может, найдется место в этом мире, — она, улыбнувшись, коснулась руками мрамора скамьи, и, повернувшись, вновь заглянула в лицо с точеными чертами аристократа.

— Почему? — спросил вельможа.

Женщина, не ответив, пожала плечами, посмотрела в небо, расчерченное сполохами.

— Ты знаешь ответ, — проговорила, помедлив.

Он кивнул, отвернувшись от сияния глаз Лиит, посмотрел на дом, на толпу, застывшую, молчаливую, глаза людей прикованные к феерии огня не замечали ни его, ни его спутницу. Улыбнувшись, вельможа перевел взгляд на искусно вырезанную женскую головку на грифе. Пальцы коснулись струн, извлекая мелодию, потонувшую в окружающем грохоте.

Авола пела. И голос ее, послушный движениям его рук, звучал то тихо и страстно, то весело и звонко. Звуки струн, которых касались его пальцы, словно сами выговаривали слова, слова мерещились в напеве мелодии, и казалось, что где-то рядом тихо, вторя мелодии, поет человек.

Авола пела о любви и о разлуках, о счастье, и страданьях, о том, что у всего в этом мире есть оборотная сторона. И о том, что в этих переходах проходит жизнь.

Авола пела, послушная его воспоминаниям и чувствам. Авола пела. И пел он. Тихий голос набирал уверенность и силу, играл как бриллиант, то бархатный, то шелковый, то горестный, то нежный. Завораживали интонации, захлестывая, вызванными им пенными шквалами чувств, обрушивались, как волна, вызывая слезы.

И когда стих грохот салюта, и стих удивленный гул, только этот голос, чистый, как родник, мягкий, светлый, пронзал сердца, будил и будоражил, манил и обещал, говоря о любви. Ареттар пел в полной, окружившей дом тишине, произнося слова, как пророчество и сам в пророчество это веря. Его слова касались душ, словно пальцы его перебирали не струны аволы, а оголенные нервы, от звука этого голоса в сердцах рождался свет, даря очищение и веру, даря надежду, заставляя забыть горе и ненависть.

18.01.2004 год.