Сафар еще до начала первого представления почувствовал неладное.
      Толпа приветствовала их с восторгом, как и солдаты, направлявшие зрителей через главные ворота к близрасположенному полю. Чейз и чернорабочие спустили оборудование в рекордный срок, установив цирковые конструкции раньше, чем на место встала будка билетера.
      Добрые граждане Сампитея настолько изголодались по зрелищам, что терпеливо выстроились в очередь, ожидая, пока разгрузится воздушный корабль. Труппа Мефидии торопливо готовилась к первому представлению, стремительно провела его, сокращая время выходов на поклоны, чтобы дать возможность второй череде зрителей побыстрее насладиться зрелищем.
      Чтобы доставить им удовольствие, особых усилий не требовалось. Они разражались хохотом от малейшей клоунской ужимки, замирали от ужаса, стоило лишь чуть поскользнуться акробату, восхищенно стонали от любого магического действа, представленного Мефидией и Сафаром.
      Однако же труппа осталась недовольной.
      — Я еще ничего не делаю, а они уже смеются, — жаловался Бинер.
      — Я лишь свистну сквозь клыки, а они уже потрясены, — говорил Илги.
      — Их так легко расфевелить, сто хосется плюнуть, — говорила Арлен. — А боги знают, сто слусится, если я плюну!
      Даже такой новичок, как Сафар, чувствовал, что аплодисменты чересчур бурные, едва он выпускает в воздух небольшой лиловый дымок. Он ощущал истерическую ноту в настроении толпы.
      Во время номера с чтением мыслей Сафар объявил, что некая девица по имени Синта скоро венчается и что ее возлюбленный будет ей верен. Эта молодая женщина так радостно завопила от услышанного, — а Сафару об этом рассказал подслушавший новость чернорабочий — что вся аудитория прослезилась.
      — Да что с ними такое? — спросил он Мефидию в перерыве между представлениями.
      Мефидия тонко улыбнулась. Она расстроенно наносила грим внезапно потяжелевшей рукой.
      — Ты настолько привык к аплодисментам, — спросила она, — что уже начинаешь ставить их искренность под сомнение?
      — Ну при чем тут я, — сказал Сафар. — Я не один. Илги говорит, что, когда в последний раз выступал перед такой вот аудиторией, их труппа оказалась посреди эпидемии чумы.
      — Страх смерти, — сказала Мефидия, — действительно обостряет у людей вкус к жизни.
      — Ты хочешь сказать, что знаешь больше, чем мы? — спросил Сафар, начиная раздражаться.
      — Только это, — сказала Мефидия, передавая ему большую разукрашенную карточку с золоченой восковой печатью. — Нам приказано сегодня вечером дать представление перед королевой Армой и ее двором.
      Сафар посмотрел на карточку, во все времена считавшуюся проявлением почетного приглашения, и сказал:
      — Что же в этом плохого?
      — К карточке прилагался сундук с шелком, — сказала Мефидия. — И этот шелк, согласно сообщению доставившего его курьера, является авансовой платой за недельные представления перед подданными королевы.
      — Им так нужна моральная поддержка? — спросил Сафар.
      — Я говорю о дюжине штук прекраснейшего сампитейского шелка, — сказала Мефидия.
      Сафар, проведший начало жизни рядом с караванным маршрутом, прекрасно осознавал стоимость такого товара.
      — Какая же мощная моральная поддержка им нужна? — сказал он.
      — Не знаю, — ответила Мефидия. — Курьер был предельно вежлив, но старательно избегал ответов на вопросы. Складывалось впечатление, что он ждет, будто мы сразу же соберем вещи и сбежим при малейшем намеке на опасность. В течение чуть ли не часа он распространялся на тему, какая чудесная правительница королева Арма, о прекрасном здоровье ее детей, о том, как ценят ее подданные, как процветает королевство.
      Сафар сморщился. В Валарии он узнал, как за блестящим королевским фасадом таятся страхи.
      — Может быть, нам лучше убраться отсюда? — спросил он.
      — Я тоже пришла к такому выводу, — ответила Мефидия. — Я сказала посланцу, что нас поджидают дела. И мы не сможем остаться дольше чем на неделю по просьбе ее величества.
      Сафар, припомнив происшествие в Кишаате, предложил:
      — Не смыться ли нам ночью?
      — И я об этом думала, — сказала Мефидия. — За неделю многое может случиться. Но я не думаю, что стоит так уж сокращать свое пребывание здесь. Слишком торопливым отъездом мы навлечем на себя гнев королевы Армы. Я думаю, будет лучше, если мы дадим приказанное королевой представление, а затем тихонько загрузим воздушный корабль. Мы можем даже обойтись без некоторых конструкций. И сделаем вид, что разгружаем корабль, в то время как на самом деле будем его загружать. Проведем здесь не более трех вечеров — и в путь.
      — Но королева заплатила вперед, — указал Сафар. — Как же нам быть с этим шелком?
      — А я его не возьму с собой, — сказала Мефидия. — Эти деньги дурно пахнут, и мне они не нужны.
      Трех дней ждать не пришлось. Уже вечером заказанного представления удача отвернулась от цирка.
      Веря, что отъезд из Сампитея произойдет при первой же возможности, Мефидия настроила труппу на самый высокий уровень представления.
      Сафар, опираясь на знания, полученные за годы обучения в Валарии, разработал новый вид магической молнии. И именно в вечер представления при королевском дворе цирк решил впервые опробовать его идеи.
      Полная луна сияла над королевскими гостями, идущими к шатру королевы, и над зрителями. Сафар превратил луну в светлую точку, выбрав самый кульминационный момент представления, затем сделал ее свет тусклее, нагнав на нее тучи, пока актеры переодевались. Языки пламени вырвались на арену, когда пошел парад-алле, дергаясь в таинственном ритме.
      К концу первой половины представления Сафар и Арлен дебютировали с новым номером, над которым недавно начали работу.
      Из первоначального простенького номера «распиливание девушки пополам» трюк вырос чуть ли не в целый спектакль. Сафар выступал в роли злого волшебника. Арлен и Бинер составляли причудливую парочку влюбленных — уродливый карлик и прекрасное создание, полуженщина-полудракон.
      В этом спектакле Сафар гонялся за возлюбленными по мрачному подземному миру, где крутились огни, вздымались фонтаны дымов и вылетали языки пламени. Наконец он настигал их и вроде бы убивал Бинера и брал в плен Арлен. Она пыталась сражаться, но погружалась в предсмертный транс. В этом состоянии Сафар заставлял ее летать, затем разрубал пополам саблей. Но и сейчас непокорная Арлен изрыгала пламя. Затем огонь исчезал. Внезапно воскресал Бинер. Он исцелял Арлен. Сражение возобновлялось. И в конце его влюбленные сокрушали Сафара и обнимались. Под романтическую музыку в исполнении Илги и Рабика зажигались огни.
      Слезы и радостные крики встречали выходящих на поклоны трех артистов.
      Несмотря на все тревоги, Сафар с радостным ощущением убегал готовиться к следующему номеру. Но завывание на высокой ноте геральдического горна заставило его остановиться. Он обернулся, пораженный таким внезапным вторжением в цирковое действо.
      В королевской ложе королева Арма вскочила на ноги. Перед ней стоял паж в расшитой ливрее придворного герольда. По сигналу королевы он вновь поднес горн к губам, призывая всех присутствующих замолчать и обратить внимание на королеву.
      Арма была женщиной среднего возраста, склонной к полноте. У нее было круглое приятное лицо, кажущееся еще более круглым из-за высокой короны. Рядом с нею восседал ее супруг, принц Кроль, красивый седовласый мужчина в сверкающем генеральском мундире. Королева набрала воздуху перед обращением к собравшимся, но перед этим Сафар заметил, как генерал взмахнул рукой и в воздухе запахло магией. Сафар тут же понял, что этот человек является магом и только что сотворил заклинание, усиливающее голос королевы.
      — Граждане Сампитея, — зазвучал в шатре высокий голос королевы Армы. — Я уверена, что все вы неплохо повеселились вечером, не так ли?
      Разодетая аудитория разразилась громкими аплодисментами. Арма повернула голову, кивая Мефидии, стоящей у входа в гардеробную актеров в царственной позе в сверкающей красной мантии и тиаре, разукрашенной искусно подобранными драгоценными камнями.
      — И мы благодарим леди Мефидию и ее талантливых актеров за то, что в это кризисное для Сампитея время они доставили нам хоть немного радости, — сказала королева.
      Мефидия низко поклонилась, но по напряженности этого поклона Сафар понял, что она, так же как и он, удивлена этим высказыванием королевы. О каком таком кризисе говорит Арма?
      — Как вам всем хорошо известно, — продолжала Арма, — ваша королева и ее представители вот уже чуть ли не месяц ведут диалог с королем Протарусом и его посланниками.
      Толпа встревоженно забормотала, да и Сафар насторожился, услыхав имя своего друга.
      — Мы всех вас откровенно информировали о ходе переговоров, — сказала Арма. — В первом же послании содержалось требование, чтобы наше королевство покончило с издавна установленной политикой нейтралитета. Протарус приказывал, иначе и нельзя охарактеризовать его варварскую дипломатию. В нашем ответе на это оскорбительное послание решительно, но вежливо сообщалось, что королевам не приказывают!
      Это заявление было встречено громом аплодисментов. Зная Ираджа, Сафар понял, что такой ответ королевы вряд ли был воспринят его другом благосклонно.
      — Вскоре после этого, — продолжала Арма, — прибыли эмиссары Протаруса с новыми требованиями. Он больше уже не просил нас вступить с ним в союз против его врагов. Вместо этого он потребовал немедленной капитуляции. Он даже прислал вот это… — Сафар увидел, как она высоко подняла знакомое знамя с красной Демонской луной и серебряной кометой — эмблемой Алиссарьяна, — …чтобы мы подняли это над дворцом в знак повиновения.
      Толпа сердито зароптала.
      Королева Арма выждала, пока голоса утихнут, и громко сказала:
      — Мы отказались!
      Вновь гром аплодисментов и одобрительные выкрики. Королева помолчала, затем в момент кульминации подала сигнал к молчанию.
      — Не хочу скрывать от вас, мои верные подданные, — сказала королева Арма, — что после этого ответа мы провели длинные, бессонные и тревожные ночи. Король Протарус, армии которого сейчас рыщут по равнинам Джаспера, известен тем, что не дает спуску не покорившимся ему королевствам и монархам. Опасаясь репрессий с его стороны, мы привели нашу армию в состояние полной боевой готовности. И лучше погибнем, чем потеряем независимость наших владений.
      Надолго воцарился гвалт из одобрительных воплей.
      Когда наконец наступила тишина, королева Арма сказала:
      — Сегодня вечером я с величайшей радостью хочу сообщить, что боги вступились за добрых и праведных жителей Сампитея.
      Она отбросила знамя и взялась за длинный узкий свиток пергамента.
      — Это последнее сообщение от Протаруса, — сказала она. — Я получила его сегодня утром. Очевидно, юный король Протарус понял ошибочность своего поведения. Наконец он оценил правоту нашего нейтралитета. Он снимает все свои требования и теперь лишь просит — весьма вежливо — продать его отчаянно нуждающейся армии провиант по хорошей цене.
      Сообщенная королевой новость привела толпу в еще большее возбуждение. Люди орали от радости, пока не охрипли, и хлопали, пока ладони не потеряли чувствительность.
      Затем Арма сказала:
      — Что скажете, мои верные подданные? Проявим ли мы великодушие? Покажем ли королю Протарусу, как ведут себя цивилизованные люди?
      Крики одобрения скрепили предложение. Люди всхлипывали и обнимались, восхваляя богов за то, что те пришли на помощь в столь важный момент.
      Посреди этого хаоса Сафар пробрался к Мефидии.
      — Что-то тут не так, — сказал он. — Уж я-то знаю Ираджа. Он так легко не отступается.
      Мефидия кивнула. Сафар рассказывал ей о дружбе с Протарусом и о том видении, где Ирадж шел во главе армии завоевателей. Впрочем, по ряду причин, в основном из-за данного слова Коралину, он умолчал о битве с демонами.
      — После представления готовимся к отлету, — сказала она, даже не понижая голоса посреди гама, поднятого развеселившимися людьми. — Улетаем на рассвете. Горожане на радостях вряд ли обратят на нас внимание.
      Представление закончили, хотя все актеры, ощущая что-то неладное в воздухе, уже не вкладывали в выступление столько души. Королева поблагодарила их и одарила Мефидию дополнительными штуками сампитейского шелка.
      Приготовиться к незаметному исчезновению было нелегко. Вокруг труппы крутилось столько доброжелателей и гуляющих, что актеры смогли лишь сложить вещи и поднести их к кораблю по возможности ближе. Чейзу и чернорабочим был отдан строжайший приказ успеть все загрузить за час до рассвета на корабль и быть готовым к отлету.
      Ночевали в палатках, держа пожитки под рукой, чтобы успеть спешно захватить их.
      — Хотел бы я отправить послание Ираджу, — сказал Сафар, когда они с Мефидией устраивались для короткого сна.
      — И что бы ты ему сказал? — спросила Мефидия, снимая остатки грима влажной губкой. — Пощадить город? Или только нас? — Она бросила на него циничный взгляд. — Хотела бы я знать, в каком виде надлежит предстать перед кровожадным варваром.
      Сафар покачал головой.
      — Ирадж не варвар, — ответил он.
      — Ты же видел сожженные деревни, — сказала Мефидия, — тысячи беженцев. Если это не варварство, то что же?
      — Тогда, по моему мнению, и весь мир погружен в варварство, — сказал Сафар, начиная сердиться. — Ирадж не более дикарь, чем те, кто противостоят ему. Валария считается цивилизованным центром Эсмира. А там заправляют обычные самовлюбленные бандиты. А посмотри на Сампитей. И здесь дела обстоят не намного лучше. У королевы Армы и ее двора есть шелк и богатства, торговля. А как насчет простых людей? Они так же бедны, как и простые жители Валарии.
      — Возможно, у короля Протаруса плохие советники, — спокойно сказала Мефидия. — Возможно, он не видел тех бедствий, что отмечали мы во время путешествия. Бедствий, вызванных его армией.
      Сафар с минуту помолчал, размышляя о сказанном и пытаясь отделить детские впечатления от взрослых.
      — Я давно уже не видел Ираджа, — наконец сказал он. — Но не думаю, что он так уж сильно изменился. У него было доброе сердце.
      — Может быть, эту доброту внушал ему ты, — сказала Мефидия. — Может, именно твое присутствие заставляло его тоньше воспринимать мир.
      — Ирадж человек самостоятельный, — настаивал Сафар. — И доброта была его собственной. Ему ничего не нужно было от меня. К тому же он прирожденный воин, и пусть мне не нравятся его методы, но он все же стремится изменить мир к лучшему. Ирадж не несет с собой чумы и ужаса, как тот червь из Кишаата. И он не чета тем старым королям и дворянам, что подобно чуме заполонили Эсмир.
      — Тем не менее, — сказала Мефидия, — ты, как и я, не хотел бы попасться ему на пути, когда он в гневе.
      — У армий нет сердца, — сказал Сафар. — И в первую очередь нам придется столкнуться с армией. Королева Арма сглупила, отказавшись повиноваться. Солдаты его наверняка получат приказ показать на примере Сампитея, что станет с непокорными. И я не хотел бы оказаться у них на пути.
      — Сафар, неужели тебя нисколько не волнует судьба этих людей? — спросила Мефидия. — Неужели же я не замечала раньше в тебе этой бесчувственности только потому, что была так увлечена тобой?
      Сафар взял ее за руку. Она не сопротивлялась, хотя позволила дотронуться до себя с неохотой.
      — А что я могу поделать? — спросил он, и столько боли звучало в его голосе, что вся ее настороженность пропала. — Скажи мне, и я тут же сделаю.
      — Поговори с Ираджем, — сказала она. — Образумь его.
      Сафар задумался. Он ощущал себя стоящим на краю пропасти. Внизу расстилался мир, из которого он хотел убежать. Мир ничтожных королей и магов. Мир, где бессмысленно погибали такие девушки, как Нериса. И тут он представил всех парней и девушек Сампитея, которым предстояло в случае прихода солдат Ираджа разделить судьбу Нерисы, если не худшую. Мефидия сжала его ладонь. Он обрел через это пожатие силу духа и принял решение.
      — Утром отправимся на поиски Ираджа, — сказал Сафар. Он улыбнулся, но так печально, что у Мефидии сердце сжалось. — Найти его будет нетрудно. Надо просто отыскать самую большую армию.
      Мефидия удержалась от слез и обняла его. И они отдались страсти, так крепко обнимая друг друга, словно оставались последними людьми на земле.
      Затем они уснули.
      Сафару снилась Хадин. Он танцевал с красивыми людьми, и ритмы их барабанов разгоняли его тревоги.
      Но внезапно извергся вулкан, да с такой силой, что Сафара швырнуло далеко в море. Он понял, что не умеет плавать. Отчаянно молотя руками и ногами по воде, он старался удержаться на плаву, а вокруг него сверху падали горящие обломки.
      И тут послышался тревожный знакомый голос:
      — Проснись, господин! Проснись!
      Сафар раскрыл глаза. На его груди обосновался Гундара, стуча маленькими зубами от страха. Сафар сморгнул, думая, что все еще видит сон. Последний раз, когда он осматривал идола, магическая жизнь в черепашке едва теплилась.
      Но тут он ощутил вес Фаворита на своей груди, вес хотя и небольшой, но вполне реальный.
      — Откуда ты взялся? — спросил Сафар.
      Гундара не ответил на его вопрос.
      — Они идут, повелитель! — сказал он, спрыгивая на пол. — Торопись! Пока еще не поздно!
      Сафар услыхал доносящиеся снаружи звуки сражения и окончательно проснулся. Нащупав кинжал, который всегда держал под подушкой, он вскочил на ноги. Сообразив, что полностью раздет, торопливо натянул одежду. Черепашка вывалилась из кармана туники и покатилась по полу. Гундара мгновенно исчез в ней. Сафар услыхал, как с постели его окликнула Мефидия, и крикнул, чтобы она оставалась на месте. Он подхватил черепашку и сунул ее в карман в тот самый момент, когда в палатку ворвались солдаты.
      Сафар сразу же бросился на них. Он отбил чей-то удар и погрузил лезвие во что-то мягкое. Послышался чей-то вскрик. Сафар попытался вытащить нож, но тот застрял. Позади предупреждающе вскрикнула Мефидия, и он, оставив нож, выхватил саблю из рук умирающей жертвы.
      Он закружился, нанося удары наугад. Ему не хватало ни времени, ни пространства, поэтому на следующего солдата обрушилась сабля плашмя. Но от силы удара нападавший полетел назад, подставляя живот. И вновь Сафар ощутил, как лезвие вошло во что-то мягкое. Он не стал дожидаться падения противника, а обернулся к толпе солдат, продолжавших рваться в палатку.
      Он набросился на них с такой яростью, что они, спотыкаясь друг о друга, падали, спасаясь от его гнева. Затем он отскочил назад, схватился за сундук, который в нормальной обстановке не смог бы и приподнять, и метнул его в открытый вход. Вопль боли подсказал ему, что цель поражена.
      Мефидия выскочила из постели, торопливо натягивая халат.
      — Сюда, — воскликнул он, разрезая заднюю стенку палатки.
      Ткань раздвинулась, и они выскочили через отверстие.
      В ночи раздавались вопли и лязганье металла о доспехи. Повсюду пылали пожары.
      Мефидия схватилась за него и показала куда-то в сторону. Сафар обернулся и увидел, как пламя охватило ее славный воздушный корабль.
      Раздался взрыв, и воздушный корабль превратился в фонтан горящих деревянных обломков и дымящихся тряпок. Мефидия стала оседать на землю, и он подхватил ее на руки.
      Из-за тучи дыма вылетели всадники, принялись кривыми саблями рубить всех, кто попадался на пути.
      Скачущий впереди всадник размахивал знаменем с древним символом — Демонской луной и серебряной кометой. Воины вопили:
      — За Протаруса!
      Шестеро всадников отделились от основной группы и устремились к Сафару. Он опустил Мефидию на землю у своих ног и двумя руками взялся за рукоять сабли.
      Он сотворил заклинание силы и энергии, и тело его наполнилось мощью гиганта. Он прочитал заклинание остроты и скорости и рубанул саблей по воздуху. Воздух замерцал от удара.
      И тут подскакали всадники. Сафар рубанул по ногам лошади, зарубил всадника и вскочил на круп коня, чтобы дать отпор остальным.
      К нему устремилось копье, но он с легкостью уклонился от него и бросился к тому, кто метнул оружие. Огромный мужчина с черной бородой нанес ему удар ятаганом. Сафар отбил удар, и рот бородатого человека широко и удивленно округлился, когда сабля вонзилась ему в глотку. Сзади послышался стук копыт, Сафар обернулся и увидел, как следующий всадник направляет коня прямо на распростертое тело Мефидии.
      Сафар взвыл в гневе и бросился на этого человека, ударом тела повалив и коня и всадника на землю. Противник оказался слишком близко, и Сафар ударил его рукоятью сабли, пробив шлем.
      Затем он поднялся, парировал следующий удар и убил еще одного человека.
      Он сражался чуть ли не вечность. Но, сколько он ни сокрушал противника, вокруг все время оказывались другие.
      Внезапно он получил передышку, и сабля его разрезала лишь воздух. Размахивая лезвием, он не встречал нападения, но все равно рубил и рубил, продолжая сражение, словно его окружали невидимые злые духи.
      И тут он остановился, сообразив, что рубить некого.
      Сафар поднял голову, но в глазах от ярости стояла какая-то дымка. И тут он увидел шагах в десяти всадника на лошади — закаленного старого воина. Сафар огляделся. Он был окружен, но только теперь ему противостояли не сабли, а направленные на него луки со стрелами, натянутыми в ожидании приказа открыть огонь.
      — Ты уже можешь гордиться собой, парень, — сказал ветеран. — А теперь брось саблю, и мы пощадим тебя.
      Сафар усмехнулся. Покрытый кровью врагов, он представлял собой жуткое зрелище.
      Но вместо того, чтобы швырнуть саблю, он воткнул ее острием в землю и облокотился о рукоять.
      — Скажите Ираджу Протарусу, — громко сказал он, — что его ждет друг. И жаждет насладиться его компанией.
      Ветеран откровенно удивился:
      — И кто же этот друг, приятель?
      — Сафар Тимур из Кирании, — ответил он. — Человек, которого он некогда назвал кровным братом. Человек, который некогда спас ему жизнь.

      Давно миновал рассвет, когда наконец появился Ирадж.
      Воздух так наполнился дымом и сажей горящего города, что день скорее напоминал ночь. Отовсюду пахло смертью, и оставшиеся в живых жители Сампитея плачем встречали грядущее.
      Сафар расхаживал в окружении того же кольца лучников. Они опустили оружие, но Сафар видел, что они готовы мгновенно открыть огонь, если он сделает хоть одно неверное движение. Все воины принадлежали к племенам свирепых степняков, невысокие, с хорошо развитой мускулатурой и кривыми ногами от постоянного пребывания в седле. Все были одеты в свободные халаты, перехваченные широкими поясами, с одного боку которых свисал ятаган, а с другого — длинный кинжал. Войлочные сапожки украшали острые шпоры. Головы покрывали тюрбаны со стальным верхом, а длинные обвисшие усы придавали их лицам мрачное и решительное выражение.
      Какая-то часть Сафара — еще ребяческая, тоскующая по мамочке — пугалась при взгляде на них.
      Но большая часть его существа оставалась охваченной холодным, сжавшимся как пружина гневом, готовым вырваться наружу при малейшем предлоге.
      Солдаты не знали, что делать с Сафаром. Ведь он мог оказаться как величайшим лжецом, так и действительно кровным братом короля. В одном они были уверены: Сафар доказал им более чем основательно, что является настоящим воином. Именно этот довод, а отнюдь не его претензия на дружбу с королем, останавливал их. Спекулируя уважением, Сафар довольно нахально потребовал у старого сержанта, чтобы сюда привели и оставшихся в живых членов труппы.
      Используя это вражеское кольцо как щит, он расхаживал по периметру и острием сабли останавливал любого солдата, дерзнувшего продвинуться ближе. В центре этого окружения молчаливые актеры старались привести в чувство Мефидию. Сафар боялся за нее — ей здорово досталось от копыт лошади, — но не хотел выказывать свою обеспокоенность перед лицом лучников. Он понимал, что это будет расценено как слабость с его стороны.
      Вдруг зазвучал военный рожок и загрохотали барабаны. Донеслись крики команд, и кольцо лучников раздвинулось.
      Через образовавшийся коридор в круг въехал высокий воин на свирепом черном скакуне. На воине была чистая белая мантия простого бойца. Голову он обернул белым тюрбаном, хвост которого ниспадал на его лицо как маска.
      Воин остановил скакуна в нескольких шагах от Сафара и долго всматривался в него, отмечая пятна крови, окровавленную саблю и выпачканное сажей лицо. Сафар в ответ уставился не мигая и усмехаясь так надменно, как только мог. Наконец глаза воина встретились с глазами Сафара, и в них вспыхнуло воспоминание.
      — Сафар Тимур, ах ты голубоглазый черт, — воскликнул Ирадж, отводя от лица маску — Это же ты!
      — Во плоти, — сказал Сафар, — хотя, как видишь, эта плоть одета в рванье и нуждается в бане.
      Сафар, вспомнив самую первую встречу с Ираджем, указал на солдат и проговорил:
      — Похоже, мне не помешает небольшая помощь. Эти братья Убекьян обложили меня со всех сторон.
      Ирадж раскатисто расхохотался.
      — Братья Убекьян! — воскликнул он. — Какая жалкая участь их ждала!
      И тут же, к изумлению воинов, король соскочил с лошади и обнял окровавленного Сафара.
      — Видят боги, как я соскучился по тебе, Сафар Тимур! — воскликнул он, хлопая старого друга по спине.
 
 
      Ирадж приказал привести коня и лично сопроводил Сафара в свой командный шатер — установленный на холме, откуда открывался вид на Сампитей. Когда же Сафар указал на бесчувственную Мефидию и остальных членов труппы, Ирадж не стал задавать вопросов и даже удивления не выказал относительно такой странной компании, в которую угодил его друг. Он тут же распорядился позаботиться обо всех актерах и приказал призвать в палатку к Мефидии лучших лекарей.
      — И чтобы каждый час докладывали о ее состоянии, — потребовал Ирадж. — Я не хочу, чтобы мой старый друг, лорд Тимур, тревожился понапрасну.
      Лорд? Сафар задумался. Как это сын гончара вдруг стал лордом? Он глянул на Ираджа и отметил предупреждающий взгляд. В самом деле, кто же еще может быть кровным братом короля, как не человек, благородный по происхождению.
      Во время проезда к командному посту Ирадж продолжал поддерживать легкий разговор, громогласно повествуя адъютантам и охране о надуманных юношеских приключениях с «лордом Тимуром».
      — Да что говорить, — рассказывал он. — Если бы не Сафар, меня бы здесь сегодня не было. И служили бы вы другому королю, какому-нибудь выродку со слабыми коленками. Как-нибудь я поведаю вам историю, как он спас мне жизнь. Вы ведь уже видели, как мужественно он сражался здесь, так что не сомневайтесь, что и остальное повествование заслуживает целого вечера, чтобы рассказать соответствующим образом. Как-нибудь расскажу. А сейчас лишь добавлю, что после той битвы народ Кирании был так благодарен за спасение от шайки бандитов, что выделили нам пятнадцать самых красивых девственниц. — Он расхохотался. — Я выдохся после пятой.
      Он повернулся к Сафару:
      — Или после шестой?
      — Вообще-то после седьмой, — ответил Сафар.
      Ухмылка Ираджа сказала ему, что соврал он совершенно правильно.
      — Да, после седьмой, — сказал Ирадж. — Но это ерунда по сравнению с моим другом. Он лишил девственности остальных восьмерых, затем вышел из шатра и совершенно спокойно заявил, что не возражал бы еще против нескольких.
      Адъютанты и охранники разразились хохотом и, подъезжая к Сафару, принялись хлопать по спине и восхвалять его достоинства как воина и любовника.
      — Но заметьте, — сказал Ирадж, — что действовал он все-таки нечестно. Еще сызмальства лорд Тимур обладал талантом могущественного мага. И впоследствии признался мне, что для таких случаев он принимает специальный напиток.
      И вновь он повернулся к Сафару, глядя на него с нарочитой укоризной.
      — Если ты припомнишь, друг мой, — сказал он, — ты обещал меня снабдить этим напитком. Но так и не выполнил обещание.
      Сафар поднял ладонь.
      — А я-то надеялся, что вы забыли об этом, ваше величество, — сказал он, впервые обращаясь к другу как к королю и тем доставляя Ираджу огромное удовольствие. — Видите ли, в Кирании осталось всего лишь пять девственниц. И я не хотел с вами ссориться из-за них.
      И вновь раздался громовой хохот — и громче всех смеялся король. Королевский кортеж проследовал дальше в раскатах хохота, шутках и похвальбе.
      Путь их пролегал мимо сиен невероятной жестокости. Поле боя покрывали убитые и раненые сампитейцы. Пленные, под суровыми взглядами свирепых солдат Ираджа, стаскивали мертвых в кучи. Трупы поливали керосином и поджигали. Жирный дым, пахнущий горелой жертвопринесенной овцой, мешался с дымом от горящего города. Часть солдат шла по полю и перерезала глотки стонущим раненым. Тысячи гражданских людей разделялись по группам: молодые и старые, мужчины и женщины. Тут же устанавливались плахи для уничтожения дряхлых и немощных. Среди остальных рыскали остроглазые работорговцы, оценивая каждого и прикидывая, стоит ли с ним возиться и кормить.
      Сафар ощущал себя оказавшимся в худшем из кошмаров, поскольку посреди всего этого ужаса он должен был нацепить маску беззаботного человека. К тому же его мучили страхи за Мефидию.
      И хотя Ирадж принимал его радушно — словно со дня их разлуки прошло лишь несколько месяцев, а не лет, — Сафар не терял бдительности.