Чудовищная черепаха взмахнула хвостом, и шипастый шар на его конце с чавкающим звуком врезался в бок демона. По-прежнему находясь в челюстях гигантского червя, монстр изогнул шею и, рыча как стая львов над тушей антилопы, вгрызся в тело своего противника. Два ночных кошмара, ослепленные яростью, катались и терзали друг друга, забыв на время о ничтожных букашках, называвших себя людьми.

– Вода! – крикнул я. Кутулу, шатаясь, поднялся на ноги, и мы побежали обратно в переулок. Мы вылетели на причал как раз в тот момент, когда крышка люка начала открываться. Не оглядываясь, я сгруппировался и прыгнул в темноту. Я легко вошел в воду, пробкой вылетел на поверхность и поплыл прочь от причала. Сзади послышался крик о помощи:

– Я... я не умею плавать!

Кутулу! Я увидел его руки, беспорядочно молотившие по темной воде, и поплыл туда, подхватив стражника в тот момент, когда он начал тонуть. Кутулу вцепился в меня и потащил за собой. Мне пришлось ударить его ребром ладони по лбу и временно оглушить; потом я нырнул и всплыл, поддерживая его снизу.

Одной рукой я взял маленького стражника за подбородок, не обращая внимания на его слабое сопротивление, и изо всех сил поплыл к противоположному берегу, работая другой рукой.

Я позволил течению нести нас к морю. Тело Кутулу совершенно обмякло, и я уже начал беспокоиться, не захлебнулся ли он.

Увидев впереди какое-то темное пятно, я поплыл туда и вскоре приблизился к стволу дерева, выкорчеванного где-то далеко в предгорьях Юга и теперь завершающего свое путешествие к океану. Я наполовину вытащил Кутулу из воды, положив его на бревно, а затем сам вылез наружу.

Стражник начал кашлять, и я похлопал его по спине. Он дважды выплюнул воду, потом принялся судорожно хватать ртом воздух. Через некоторое время его дыхание выровнялось.

– Спасибо, – выдавил он. – Теперь ты действительно мой друг, Дамастес.

– К черту, – отмахнулся я. – Ты сделал бы для меня то же самое, если бы был хорошим пловцом.

– Да, – серьезно ответил он после короткого раздумья. – Да, ты прав. Я бы сделал это. – Он огляделся. – Что будем делать теперь?

– Поскольку я не собираюсь отправляться в кругосветное плавание на этом утлом челне, мы поплывем к берегу, как только я соображу, куда плыть.

Через несколько секунд я увидел очертания длинного причала. Течение поднесло нас ближе; когда расстояние до него сократилось до нескольких ярдов, я обхватил Кутулу, и мы покинули наше временное пристанище.

С причала в воду спускался шаткий деревянный трап, по которому мы поднялись наверх. Мы находились в самой неспокойной части Никеи – в том квартале города, где стражники обычно несли службу группами, – поэтому, как только Кутулу отдышался, мы сразу же направились к ближайшей заставе, где он распорядился выделить нам эскорт для сопровождения до безопасного места. Стражники с любопытством поглядывали на нашу мокрую одежду и пытались задавать вопросы, но Кутулу ничего не ответил. Видимо, благодаря богам, мой фальшивый фурункул отвалился во время плавания, а вонь, нанесенная из распылителя, была смыта проточной водой, поэтому я выглядел не так подозрительно, как раньше.

Я не имею представления, что случилось с демоном Тхака и анимункуласом Тенедоса, и не испытываю любопытства по этому поводу. На следующий день никаких сообщений о монстрах в городе не поступало. Надеюсь, они утащили друг друга в какую-нибудь мрачную преисподнюю, откуда нет возврата.

Войдя в апартаменты Тенедоса, мы обнаружили, что его там нет, хотя до рассвета оставалось менее двух часов.

– Может быть, он отправился на встречу с Розенной? – предположил я, но сразу сообразил, что это глупо: Тенедос обещал ждать нас, а он всегда держал свое слово. Мы решили сделать то же самое.

Чтобы скрасить ожидание, мы вымылись в ванной Тенедоса, а я к тому же переоделся, выбрав один из гражданских костюмов, которые специально держал для себя в его гардеробе. Кутулу вытерся полотенцем и принялся натягивать свою мокрую одежду.

– Если бы Провидец был здесь, ему бы не составило труда наложить заклятье на твою одежду и в считанные секунды сделать ее сухой, как песок в пустыне, – я подошел к одному из шкафов Тенедоса, порылся там и нашел темные штаны и рубашку, которые, по моему мнению, могли устроить стражника. – Одень это.

– Но... – судя по выражению лица Кутулу, его ужасала сама мысль о том, что он может прикоснуться к одежде своего хозяина. Это был худший случай идолопоклонства, который мне приходилось видеть. Однако я не стал вступать с ним в научный диспут.

– Не будь идиотом, – резко сказал я. – Если бы Тенедос был здесь, то приказал бы тебе сделать то же самое. Возможно, тебе придется подыскать ремень и проделать в нем новую дырочку: наш драгоценный чародей в последнее время заметно увеличил объем талии.

Кутулу неохотно подчинился. В кухне у Тенедоса я нашел что-то похожее на чай и сделал нам горячее питье, хотя некоторое время меня мучала мысль, что я выбрал не ту банку и заварил зелье, которое превратит нас в лягушек или комаров.

За час до рассвета появился сердитый и встревоженный Тенедос.

– Примите мои извинения, – с порога сказал он. – Не прошло и часа после вашего ухода, как меня вызвали в Совет Десяти. Пожалуй, теперь его стоит называть Советом Девяти: Фаррел и его любовница вчера вечером были обнаружены мертвыми. Оба задушены желтыми шелковыми удавками.

– Вот дерьмо! – вырвалось у меня. Я не мог вспомнить ни одного случая, когда член Совета Десяти умирал бы не от естественных причин, не говоря уже о насильственной смерти.

– Конечно же, Совет Десяти немедленно пожелал выслушать все, что мне известно о секте душителей, поскольку в прошлом году, когда мы давали показания, они преспокойно пропускали наши слова мимо ушей. Кстати, Никейский Совет тоже присутствовал при встрече: эти почтенные мужи вносили еще бо льшую сумятицу своим бессвязным лепетом.

Ну, а вы? Удалось ли вам разузнать что-нибудь интересное?

– Удалось, – ответил я. – Пусть говорит Кутулу, он более опытен в составлении точных докладов.

Кутулу четко и подробно описал все, чему мы были свидетелями, не добавив ничего от себя. Он не высказывал собственных суждений, но представил безупречный в своей точности обзор событий и даже сообщил Тенедосу ровным тоном, как если бы это произошло с каким-то другим человеком, как он запаниковал на воде, и собрался было развить эту тему, но Тенедос предостерегающе поднял руку.

– Достаточно, друг мой. В твоем рассказе встречается еще что-либо, имеющее отношение к монстрам или к Товиети?

– Нет, сэр.

Тенедос кивнул, и Кутулу послушно замолчал. Провидец встал и принялся расхаживать взад-вперед по комнате.

– Я вернусь в Совет Десяти и поставлю их в известность о случившемся, – наконец сказал он. – Но я не думаю, что это изменит положение.

– Что! ? – я не верил своим ушам.

– Позвольте мне повторить их слова, сказанные после того, как я закончил свой рассказ о Товиети. Они признали, что Товиети, возможно , представляют угрозу для Никеи, но наша доблестная городская стража вполне владеет ситуацией. Не исключено, что в будущем нам придется предоставить стражникам дополнительные подкрепления.

Настала очередь Кутулу удивляться.

– Могу я перебить вас, Провидец? Как они могут так думать? До сих пор мы не заключили в тюрьму ни одного Товиети. И о каких «дополнительных силах» они толкуют?

– О командах из отборных солдат для борьбы с этой угрозой, которая, по их представлениям, исходит от трущоб, где ютятся иностранные рабочие. Полицейские из городского управления будут сопровождать эти отряды, наделенные правом обыска каждого подозрительного дома или притона, указ о чем выйдет в самое ближайшее время. Таким образом, Товиети будут внесены в список запрещенных организаций.

Скопас предложил считать членство в секте душителей достаточным основанием для вынесения смертного приговора, но поскольку у Товиети нет ритуальных татуировок, особой одежды или других знаков членства, вопрос о доказательствах принадлежности к секте остался открытым. Так или иначе, предложенная мера даже не обсуждалась, как чересчур радикальная.

Это единственные конкретные подробности, которые я могу сообщить. Но, мой добрый Кутулу, вы можете быть уверены, что Совет Десяти придерживается высочайшего мнения о городской страже.

Кутулу пожевал губами и ничего не ответил.

– Здесь вы можете говорить все, что пожелаете, – заверил Тенедос. – Даже если это будет граничить с предательством.

– Но это же безумие! – выпалил маленький стражник. – Они не могут просто сидеть и ждать, что угроза исчезнет сама собой. Они будут заниматься пустой болтовней даже если войска Чардин Шера войдут в Никею, или если улицы покроются горами трупов с удавками на шее! Эти люди глупцы, – его буквально трясло от негодования. – Глупцы, и даже хуже!

– Именно об этом я и твержу в последние годы, – хладнокровно заметил Тенедос.

– А как же армия? – спросил я. – Мы не успели узнать подробности плана Товиети, но я предполагаю, что они усилят свою компанию массовых убийств. Неужели мы тоже будем сидеть сложа руки?

– Армии будет приказано находиться в состоянии боевой готовности, хотя Совет Десяти не считает необходимым вводить чрезвычайное положение. Все дискуссии по проблеме должны храниться в тайне от общественности, поэтому в листках новостей ничего не появится. Впрочем, это не относится к слухам.

Есть и другие мелочи, которые могут вас позабавить. К примеру, я получил назначение на специальный пост Тайного Советника при Совете Десяти, с правом использовать любые магические средства, имеющиеся в моем распоряжении. Мне приказано выяснить, не стоит ли за организацией душителей какое-либо темное чародейство.

– А за кого они принимают Тхака, черт побери? За облачко газа, выпущенное из канализации?

– Мне кажется, они не верят в существование Тхака, – ровным голосом ответил Тенедос.

– Каков был ваш ответ, сэр? – поинтересовался Кутулу. Я видел, как он сердится и каких усилий ему стоит сдерживать свой гнев.

– Подобно вам, я вышел из себя. Я повысил голос и заявил, что сейчас нам нужно не волшебство, а порядок. В ответ мне снова объяснили, что стражники могут справиться с ситуацией. В конце концов, законопослушность у никейцев в крови. Для паники нет причин, – Тенедос сокрушенно покачал головой. – Теперь вы понимаете, почему у меня нет уверенности в том, что сообщение о такой мелочи, как грандиозный заговор, финансируемый правителем враждебно настроенной провинции, будет означать для них больше, чем пьяная отрыжка после дружеской попойки.

– Что же нам делать? – спросил я.

Тенедос хотел было ответить что-то язвительное, но внезапно сделался серьезным.

– Во-первых, мы должны тщательно заботиться о собственной безопасности и приложить все силы к тому, чтобы не стать следующими жертвами Товиети. Если Тхак знает о нас, в чем я не сомневаюсь, то он поделится этим знанием с вождями Товиети. Это означает, что мы автоматически окажемся первыми в списке намеченных жертв.

Во-вторых, постарайтесь сделать так, чтобы близкие вам люди постоянно находились в безопасном месте. Я не знаю, какие места сейчас можно назвать безопасными, но полагаю, что лучше было бы уехать подальше от города, возможно, даже за пределы Дары.

– У меня нет близких, – сказал Кутулу. В его голосе не прозвучало и намека на сожаление.

Я ломал голову над тем, что я скажу Маран и как она сможет убедить своего мужа уехать из Никеи.

– И последнее: я советую вам держать свои вещи собранными, а оружие – наготове. Может произойти все что угодно.

Тенедос встал, подошел к буфету и вынул пробку из хрустального графина с бренди. Потом он посмотрел в окно, на светлеющее небо.

– Нет, – со вздохом произнес он. – Боюсь, с этой слабостью придется расстаться до лучших времен.

Он закрыл графин.

– Это все, джентльмены. – Мы встали. – Благодарю вас обоих. Вы показали себя не только достойными помощниками, но и благороднейшими нумантийцами.

Его слова значили для меня больше, чем медаль.

Когда я въехал в расположение полка, трубачи сыграли зарю. Я подозвал улана из своего эскадрона и передал ему поводья Лукана, распорядившись отвести моего коня в стойло и как следует позаботиться о нем.

Потом я бегом вернулся к себе на квартиру, торопливо переоделся в мундир и едва успел возглавить свой эскадрон на построении. После переклички, когда капитан Лардье раздал наряды на сегодняшний день, а домициус Лехар принял воинский салют и отпустил нас на завтрак, адъютант подозвал меня к себе.

Я подошел и отсалютовал ему. Он передал мне маленький конверт.

– Это было вручено вчера ночью дежурному офицеру, с просьбой передать вам лично. Поскольку вас не было в казарме, дежурный отдал письмо мне во время утренней смены.

Я снова отсалютовал, развернулся на каблуках и ушел.

В запечатанном конверте находился второй, меньшего размера, на котором значилось мое имя. Почерк принадлежал Маран. Я прочел короткую записку:

"Мой драгоценный!

Мне хотелось бы самой сказать тебе об этом – тогда я могла бы обнять тебя и, может быть, снова почувствовать тебя во мне. Если бы мы только могли встретиться! Но сегодня днем приехал мой муж. По его мнению, нам будет лучше на время уехать из Никеи, пока все не уляжется.

Завтра на рассвете мы уплываем на его яхте. Он сказал, что мы отправимся в круиз на Внешние Острова и посетим Палмерас, родину Провидца Тенедоса. Мы вернемся не раньше, чем через месяц, а может быть, и через два-три месяца.

Если бы ты знал, как мне горько, что ты не можешь обнять меня и осушить мои слезы! Но я постараюсь быть храброй и буду думать о тебе каждую минуту.

О, мой Дамастес, как же сильно я люблю тебя! Я хочу быть с тобой, даже в эти опасные времена. Да хранят тебя боги. Будь мужественным, не теряй надежды и думай обо мне так же, как я буду думать о тебе.

Я люблю тебя.

Маран".

Боюсь, Маран осталась бы недовольна: первым моим чувством было глубокое облегчение. Она временно покидала опасное место. Да, я буду мечтать о ней, буду думать о ней в те минуты, когда мой долг воина и гражданина не потребует от меня нераздельного внимания. Но в ближайшем будущем у меня вряд ли появится много свободного времени.

Я сменил парадный мундир на строевой и отправился на конюшню. Лукан давно нуждался в моей заботе, и мне было стыдно от того, что я уже несколько дней не брал в руки скребницу. Когда я вычистил коня и насыпал в кормушку овса, на плацу раздался гонг, означавший сигнал тревоги. Как и все остальные, я бросил все дела и побежал к себе за боевым снаряжением.

Согласно уставу, дежурный эскадрон должен построиться и быть готовым к выступлению через десять минут после сигнала тревоги, остальной полк – в течение часа. Я уложился в это время, как и Карьян, но мы были едва ли не единственными из жалкой горстки успевших на построение.

Я слышал крики и проклятия. Люди в замешательстве сновали туда-сюда, разыскивая свое снаряжение и доспехи, которые должны были находиться под рукой, но вместо этого оказывались отданными в починку, заложенными или просто потерянными. «Не знаю, сэр». «Кажется, одолжил своему приятелю». «Порвались ремешки, и седельщик так и не вернул его мне». «Я никогда не пользовался этой вещью, сэр». Боевое снаряжение, составляющее суть солдатского ремесла, было заброшено ради блестящих побрякушек.

Прошло не менее двух с половиной часов, прежде чем Золотые Шлемы полностью построились.

Возможно, если бы мы выехали вовремя, то катастрофы удалось бы избежать, но я в этом сомневаюсь.

Причиной тревоги был бунт, вспыхнувший в одном из беднейших районов города. Он начался, когда три лавки, расположенные на одной улице, одновременно вдвое повысили цены на муку. Как выяснилось, владельцы лавок образовали синдикат, чтобы избежать конкуренции. Возникли споры с некоторыми из возмущенных покупателей, которые переросли в обмен толчками и зуботычинами.

Кто-то пустил в ход нож, и на улицах появились первые трупы. В считанные мгновения в одного из торговцев полетели камни, и он тоже расстался с жизнью. Его лавка была разграблена, а толпа почуяла запах крови.

Некоторое время они митинговали, потом решили наказать владельцев двух других лавок. Первый пытался обороняться копьем и был убит на месте. Обе лавки подверглись полному разграблению.

Безумие распространилось на другие улицы и другие лавки, не имевшие ни малейшего отношения к инциденту. Половина квартала, охваченного погромами, превратилась в сумасшедший дом.

В этот момент кто-то из власть предержащих запаниковал и послал за армией.

Данное решение было неверным. Следовало направить в район отряды стражников, изолировать зачинщиков мятежа и арестовать их. В том случае, если бы это оказалось невозможным, сомкнутые ряды стражников должны были пройти по улицам и с помощью грубой силы рассеять толпу до такой степени, что она уже не представляла бы большой угрозы.

Вместо этого стражники отправились наводить порядок нарядами по два-три человека. Некоторые из них были атакованы, прочие бежали, и толпа получила контроль над ситуацией.

Армию следовало использовать лишь для того, чтобы изолировать квартал Чичерин, а городскую стражу – для наведения порядка. Вооруженные солдаты на улицах – явный признак того, что закон оказался бессилен и само государство боится своих граждан.

Но у кого-то из высших военачальников в штабе армии сдали нервы. Не знаю, было ли это решение умышленным, или нет. Позднее было объявлено, что ответственность за события несут Товиети, но это представляется мне весьма сомнительным. Если кто-то из душителей и участвовал в первоначальных беспорядках, он никак себя не проявил.

По разным причинам Золотые Шлемы тоже были не тем полком, который следовало бы вызвать для подавления мятежа. Их некомпетентность в солдатском ремесле можно не брать в расчет – об этом стало известно слишком поздно – но кавалерию вообще нельзя посылать на городские улицы против распаленной толпы. Во-первых, при этом может возникнуть паника и в результате погибнет больше людей, чем при самом буйном восстании. Во-вторых, лошадь очень легко изувечить, а всадника – вытащить из седла. Нужно было использовать пехоту или, по крайней мере, вызвать пехотные части в качестве подкрепления для нашей кавалерии, но этого не произошло.

На подавление беспорядков был брошен эскадрон С под командованием капитана Аберкорна. Они даже не потрудились взять необходимое оружие, а поехали с пиками наперевес и саблями в ножнах. Головную колонну вел легат Нексо.

Они выехали на площадь, заполненную беснующимися, орущими никейцами. Половина восставших была пьяна от вина, другая – от ненависти, не без основания обращенной против бездарных правителей города. Горожане хотели встретиться с кем-нибудь из членов Никейского Совета, который выслушает их жалобы и внемлет их мольбам. Они голодали, они нищенствовали, их дети одевались в тряпье – так не пора ли городу помочь им? Все эти претензии были вполне обоснованными.

С площади имелось только три выхода. Один из них был забаррикадирован толпой от стражников, второй представлял собой очень узкий переулок, а колонна легата Нексо блокировала последний.

Один из немногих уцелевших, молодой сержант, позднее рассказывал, что капитан Аберкорн пытался пробраться во главу колонны, когда легат Нексо внезапно решил взять командование на себя. Он объявил, что данное сборище является незаконным и запрещено Советом Десяти, а люди на площади должны немедленно разойтись, или Золотые Шлемы вынуждены будут прибегнуть к силе.

Почему капитан Аберкорн не возглавлял свой эскадрон, и почему легат, пусть даже он был следующим по старшинству офицером, присвоил себе властные полномочия – осталось неизвестным. Я думаю, что Нексо, высокомерный и глуповатый юноша из очень состоятельной семьи, был потрясен тем, что нищие скоты, грязная шваль осмеливаются выдвигать какие-то требования к своим хозяевам. Он полагал, что при появлении знаменитых Золотых Шлемов горожане должны пасть на колени или, по крайней мере, убраться прочь с дороги.

С этого все и началось. Первые ряды толпы начали откатываться назад под напором наступающей кавалерии, и возникла невообразимая давка. Но в задних рядах нашлись люди посмелее. В солдат полетели камни и отбросы.

Для легата Нексо этого было достаточно. Он приказал опустить пики и атаковать сомкнутым строем.

Это было последнее, что запомнил молодой сержант. Как только Нексо выкрикнул свой приказ, камень, выпущенный из пращи, угодил под его знаменитый «золотой шлем», раздробив ему череп и убив на месте.

В толпе раздались торжествующие выкрики. Хорошо обученные солдаты, несмотря на гибель своего офицера, выполнили бы его последний приказ. Но Золотые Шлемы не были настоящими солдатами. В их рядах возникло замешательство.

В этот роковой момент бунтовщики перешли в наступление. Камни полетели градом – как выпущенные из пращи, так и брошенные меткой рукой. На крышах и в окнах верхних этажей появились люди с булыжниками, кирпичами и другими тяжелыми предметами. Сраженные кавалеристы вылетали из седел, обезумевшие лошади поднимались на дыбы, брыкаясь от боли и ярости.

Вместо того чтобы разогнать толпу, Золотые Шлемы сами пустились в бегство. Они развернули своих лошадей и пустили их галопом, врезавшись в три другие колонны. Хаос распространялся все дальше, а толпа наступала.

Где-то посреди общей свалки капитана Аберкорна стащили с лошади и избили до полусмерти. Через год он выписался из госпиталя несчастным калекой, потерявшим память и не сохранившим воспоминаний о том, что случилось в тот день.

Среди мятежников были люди, знавшие свое дело, – возможно, обученные Товиети. Люди с ножами подкрадывались к лошадям и обрезали упряжь. Другие, пырнув бедных животных в брюхо, резали им глотки и приканчивали всадников, когда те падали на мостовую.

Сержант, рассказавший эту печальную историю, был сбит с лошади метко брошенной бутылкой. Осколком ему выбило глаз. Он проявил достаточно благоразумия: дополз до ближайшего дверного проема и улегся там, прикидываясь мертвецом, пока стычка не закончилась.

Эскадрон С наверняка был бы весь уничтожен, если бы кто-то не закричал, что подходят армейские подкрепления. Теперь уже в рядах мятежников поднялась паника. Толпа в одно мгновение превратилась в сотни обезумевших от страха горожан, каждый из которых стремился спасти лишь собственную шкуру. Ирония ситуации заключалась в том, что никаких подкреплений не было. Те, кто распорядился послать кавалерию против бунтовщиков, полагали, что одной колонны будет вполне достаточно, а наши командиры и не подумали о прикрытии. Когда вести о разразившейся катастрофе достигли расположения нашего полка, все было кончено, и мне, как и всем остальным, не оставалось ничего иного, кроме как скрежетать зубами в бессильной ярости.

Из ста девятнадцати человек, выехавших в то утро из казарм Золотых Шлемов, вернулось тридцать два. Сорок шесть были убиты или умирали. Сорок один выбыл из строя из-за ранений.

И это было только начало.

Трудно описать последовавшую за этим бурю возмущения и негодования. Солдаты и их командиры порывались отправиться в квартал Чичерин и убивать всех, кто попадется им на глаза. Потом пришел страх: люди решили, что весь город восстал против своей некогда любимой блестящей игрушки, Золотых Шлемов. Страх был почти парализующим. Лишь пятеро человек из полка находились в отлучке, что было большой редкостью. Среди легатов начались разговоры о переводе в другие, более отдаленные места, или о длительных отпусках со своими семьями.

Домициус Лехар и большинство других офицеров выглядели беспомощными, не имея представления о том, что делать дальше.

Еще до похорон погибших из эскадрона С я обратился к домициусу с просьбой о встрече наедине, и в вежливых выражениях (хотя меня распирало от гнева) напомнил ему, что участвовал в настоящих боевых действиях на границе. Кроме меня и Карьяна в полку не набралось бы и горстки людей, принимавших участие в настоящих сражениях. Я выразил уверенность в том, что трагедия – это не случайный эпизод, а лишь первое звено в цепи тщательно разработанного плана, и в дальнейшем нас могут ожидать более кровавые события.

Он с безнадежным видом оглядел свой кабинет, не находя утешения в статуэтках, именных табличках и призах, завоеванных Золотыми Шлемами на многочисленных парадах, и с неохотой признал мою правоту.

Мне предписывалось немедленно составить программу боевой подготовки для Золотых Шлемов. Домициус Лехар сразу же одобрит ее, и я смогу обучать солдат практическим приемам военного мастерства.

– Сэр, – сказал я. – Не можем ли мы сразу приступить к обучению? Разве все должно сначала быть изложено на бумаге, и только потом выполняться?

Но с таким же успехом я мог бы предложить нам всем отрастить крылья и стать Небесной Кавалерией. Осознав тщетность своих попыток, я отсалютовал и собрался уйти.

– Пожалуйста, поторопитесь, – по-отечески напутствовал меня командир полка. – Скоро нам понадобится ваш опыт. И еще одна вещь. Этот улан, о котором вы упоминали, – Курьян или Кирьян...

– Карьян, сэр.

– Поскольку у него есть боевой опыт, я хочу повысить его в звании. Сделайте его сержантом... нет. Я хочу, чтобы его слушались. Сделайте его эскадронным проводником.

Таковы были представления домициуса Лехара о неотложных мерах по укреплению нашей боеспособности.

Когда я сообщил Карьяну о том, какое счастье ему привалило, он отказался поверить в это. Я показал ему письменный приказ домициуса Лехара, и его лицо затуманилось от гнева.

– Я отказался от проклятых нашивок, когда вы предложили мне их в Сайане, сэр, и с тех пор не изменил своего мнения.

– На этот раз у тебя нет выбора, Карьян. Домициус сказал свое слово, и, клянусь копьем Исы, ты будешь носить эти поганые нашивки!

– Не буду!

Я начал выходить из себя: один из немногих компетентных людей, состоявших под моим началом, отказывался от повышения, в то время как окружавшие нас лизоблюды и болваны всеми правдами и неправдами добивались новых чинов, хотя мысль о настоящей ответственности вселяла в них ужас.

– Нет, будешь!

Карьян яростно уставился на меня. Я ответил ему таким же взглядом. Он первым отвел глаза.

– Слушаюсь. Я буду носить их, сэр. Но я даю вам слово, что в первый же день после того, как эта заварушка закончится, я отправлюсь в ближайшую таверну, напьюсь вдрызг и разнесу там все к чертовой матери. После этого меня уж точно разжалуют.

– Ни черта подобного! – взревел я. Ваза, стоявшая на прикроватном столике, упала и разбилась вдребезги. Карьян упрямо набычился.

– Позволь мне выразиться следующим образом. Ты будешь носить нашивки своего звания и выказывать надлежащее уважение к армии, в которой служишь. Ты будешь выполнять обязанности старшего уоррент-офицера, пока я не освобожу тебя от них. А когда все закончится, ты не напьешься и тем более не пойдешь крушить питейные заведения. Это ясно?

Могу выразиться яснее. Если ты не выполнишь мой приказ в точности, то я выведу тебя за казармы, и только один из нас вернется обратно. Я обещаю тебе две другие вещи: тем, кто вернется, буду я, а ты долго проваляешься в госпитале, прежде чем присоединишься к эскадрону, а в тот день, когда тебя выпустят, мы снова пойдем за казармы, и я снова выбью всю дурь из твоей тупой башки!

Карьян молча смотрел на меня. На его мрачном лице было написано что-то вроде невольного уважения.

– Думаю, вы сделаете то, что сказали. И, пожалуй, вы одержите верх.

– Сэр, – напомнил я.

– Сэр.

– А теперь иди пришивать нашивки и не мозоль мне глаза, эскадронный проводник Карьян. Мне нужно составить письменный план тренировочных занятий полка, черт бы его побрал!

Но в тот день я так и не принялся за писанину.

Час спустя в дверь моего кабинета постучался вестовой. Я разрешил ему войти, и он почтительно сообщил мне, что по рекомендации домициуса Лехара мне следует явиться с докладом в Военную Палату через два часа, при всех регалиях.

Я чуть было не спросил, в чем дело, но, разумеется, этот мальчик, новоиспеченный рекрут, не мог ничего знать. Я тоже был потрясен. Военной Палатой называлась штаб-квартира всей нумантийской армии.

– Передайте мою благодарность домициусу и скажите, что я, разумеется, прибуду в указанный срок, – официальным тоном произнес я.

Вестовой повернулся к выходу.

– Подождите. Домициус сказал вам, к кому я должен обратиться с докладом?

– О! Да, сэр. Извините, сэр. Я... я был слишком взволнован.

– Проклятье, парень! Единственный способ выжить на войне – точно повторять приказы своих командиров. Что еще сказал домициус?

Юноша нервно сглотнул и сообщил, что я должен обратиться непосредственно к генералу армии Урсо Протогенесу.

Настал мой черед прикусить язык. Что он мог хотеть от какого-то ничтожного капитана?

Я не мог себе этого представить, но у меня оставалось меньше двух часов на сборы и дорогу. Я крикнул эскадронному проводнику Карьяну, чтобы он втащил сюда свою ленивую задницу и помог мне.

Я был в полном замешательстве.

Через два часа, в парадном мундире с черной нарукавной повязкой, которую носили все Золотые Шлемы после трагедии в Чичерине, я вошел в приемную генерала Протогенеса.

Меня ожидал Провидец Тенедос, выдвинувший возможное объяснение причины моего вызова. Я думал, что в приемной будет полно ожидающих офицеров, но, кроме меня и Тенедоса, там никого не было, за исключением секретаря, который осведомился, не желаем ли мы чего-нибудь выпить, а затем вернулся к своей работе.

Наряд Тенедоса удивил меня. Я ожидал увидеть парадную мантию того фасона, который большинство Провидцев надевают во время официальных приемов. Вместо этого он облачился в светло-серые бриджи и тунику, сапоги до колен и темно-серый плащ с красным подбоем, лежавший на стуле рядом с ним.